Чернин Михаил Матвеевич : другие произведения.

Метаморфозы и другие...ч. 2,3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    часть 1 Метаморфоз... опубликована ранее.

  
  
  
   МЕТАМОРФОЗЫ И ДРУГИЕ...
  
   КОНЦЕРТ ДЛЯ СУПРУГОВ, ЛЮБОВНИКОВ, ИХ ДЕТЕЙ, КОТА И АВТОРА
  
   С ОРКЕСТРОМ СЛОВ
  
  
   Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
  
   ОЧЕРЕДНЫЕ МЕТАМОРФОЗЫ
  
   МЕТАМОРФОЗЫ - 3
  
   5. Концерт Љ 3 для Анатолия с оркестром
  
  
   Я так и не прочел в подлиннике и, видимо, уже никогда в этой своей жизни не прочту великого Гераклита, из которого запомнил два изречения: " Все течет, все изменяется" и " Нельзя войти в одну и ту же реку дважды". К великому сожалению, практика не всегда подтверждает эти постулаты, во всяком (на самом деле, не во всяком - не всегда) случае, в нашей стране. Хотя время постоянно идет вперед, крыши, к примеру, продолжают течь, как раньше, и ничего в данной и многих других ситуациях не меняется. А то, что мы постоянно наступаем на одни и те же грабли, стало уже общим нашим достоянием.
   Казалось, моя жизнь не выпадает из приведенных тезисов Гераклита, в ней со временем постоянно происходят изменения, и, если я иногда вхожу в неприятности, то они отличаются одна от другой никак не меньше, чем две капли речной воды. По сравнению с вечными мировыми проблемами - сущая мелочь.
  Я благополучно вышел из больницы здоровым, не без удовольствия лежал на спине, занял многострадальную Машей должность начальника отдела с нагрузкой - замом Кашкиным, и - более того - встретился со своим будущим спонсором. И это, несмотря на то, какую характеристику дала ему Маша еще до развода, после одной из наших многочисленных ссор. Как о безукоризненном кандидате в мужья, отвергнутом ею из романтических представлений необходимости выхода замуж только по страстной любви. И вот "гримаса истории" - он снова появляется на авансцене как благодетель - богач - красавец - мужчина в одном лице, жаждущий дать деньги на публикацию романа мужа прежней избранницы, отвергнувшей его чистую и бескорыстную любовь.
   На удивление, он оказался душкой, вел себя со мной как подлинный демократ, с одной стороны, и центрист, с другой. Обещал вложить деньги в мой многообещающий роман, минуя банкрот-журнал, который, увы, уже не в состоянии спасти никакие финансовые потоки (ручейки). Он взялся опубликовать роман в курируемом им издательстве, в котором владел контрольным пакетом акций.
  Я не стал дожидаться рождения Машиного ребенка, почему-то не спешившего появляться на свет. Хотя врачи заверяли будущую мать, что она непременно родит. Скоро. И не просто родит, а здорового ребенка, и при этом сама ничуть не пострадает, даже наоборот. Я женился совершенно официально, получив бумагу, чтобы раз и навсегда покончить с наследием прошлого и обеспечить жене максимальный покой,
   Если бы в советские времена кто-нибудь обещал так долго меня ждать, лишь бы я занял должность начальника сверхсекретного когда-то отдела в секретном институте, я бы принес тому свои соболезнования, настойчиво рекомендуя обратиться за помощью к психиатру: может быть, не столь еще безнадежны его дела, и он вернется к здоровой жизни без помощи дурдома.
   Если бы нашелся в мире хотя бы один здравомыслящий человек, согласившийся только взглянуть - не то что прочесть, - рукопись моего романа, я бы счел себя Счастливцевым в стране Несчастливцевых.
   Если бы страдающий бессонницей человек обратился ко мне с просьбой дать ему какое-нибудь чтиво как снотворное, а я рискнул проверить в этом качестве свой роман, - и он подействовал на горемыку благотворно, - я бы счел, что не зря потратил на него столько времени и сил.
   Но как мог Геннадий (давно нужно представить вам, господа, этого великого человека), нашедший на самом деле, без всяких шуток, принятых в высшем обществе, в самых элитарных сливках страны, достойным публикации мое произведение, известный бизнесмен, пошедший на коммерческий риск, убедивший компаньонов в его отсутствии, не стать моим лучшим другом? Как ему не открыть все мыслимые и немыслимые двери нашего дома, сердец и чего еще я не знаю (не кошельки же ему предлагать), исключая разве что интим с моей женой?
   Ну, а если паче чаяния, роман опубликуют, на что я мало надеялся, или точнее сказать, не надеялся вовсе, то стал бы не столько счастлив, сколько... премного огорчен, будучи уверен в полной его несостоятельности, в отсутствии у него читателя (и наши времена тут совершенно ).
   А если - это просто невероятно! - мой роман найдет читательский отклик даже при злобной критике (собака лает - ветер носит), я просто-напросто сойду с ума - что ж, по мне давно психушка плачет!
  Если бы кто-то сказал мне всего лишь год тому назад, что я самозабвенно, без потери памяти, влюблюсь в собственную жену, да еще не смогу минуты спокойно прожить, чтобы не вспоминать ее черты, - не в дни сомнений и тягостной разлуки, а в рабочие часы, загруженные совсем другими делами, я бы расхохотался тому в лицо.
   Если бы нашелся чудак, предсказавший превращение по выходе из палаты Љ6 своего парня в доску, кем все меня считали на работе, в серьезного, основательного мужчину, требующего с себя и с подчиненных пунктуальной дисциплины, добросовестного отношения к труду, я бы не плюнул ему в глаза лишь потому - на то он и чудак, чтобы чудить.
   Почему, справедливо спросите вы меня, заключительная часть моего повествования началась со строк, находящихся в полном противоречии с последующим текстом? Всему своему время, милостивые господа, всему свое время. Чтобы долго не мучить вас неизвестностью, скажу лишь одно: никогда нельзя радоваться чему бы то ни было просто так, каждый свой шаг следует соизмерять без потери сознания и доверять собственным чувствам с чувством меры, извините за банальность.
   Никаких ударов судьбы или чего-то в этом роде ни по голове, ни по другим частям моего бренного тела не было, скажу заранее, чтобы вы не волновались за меня. Я был настолько занят работой, которой оказалось, как это ни странно, невпроворот, что переполненный счастьем от всех благотворных перемен в своей жизни не сразу обратил внимание на несоответствие между плановыми и фактическими сроками созревания плодов, в которые превратились Машины ягодки, вырастающие, как цветы запоздалые, на моей грядке. Если ягоды в виде работы и романа вызревали в плоды с пугающей быстротой, то ягодка из моего семени что-то не торопилась дать ожидаемый плод. По моим последним наблюдениям, когда я, наконец, пробудился от счастливого сна и тяжелого каждодневного труда на службе, прошло слишком много времени с момента зачатия нашего ребенка, чтобы, не сомневаясь, не заметить изменений во внешности моей обожаемой жены. Но они ни с какой стороны не ощущались. Маша была по-прежнему красива, стройна и весела. Никаких, решительно никаких перемен в ее облике и настроении с тех пор, как мы обрели себя вновь как муж и жена, - совет нам да любовь. Никто из наших знакомых не подозревал, что Маша вот-вот должна разродиться (тут я несколько поторопился относительно вот-вот, времени оставалось предостаточно). Кое-кто из моих приятелей напрашивался отметить новый медовый месяц и новое мое назначение. Не желая подвергать опасности не столько свое здоровье, сколько Машино и ее ребенка (памятуя о моем холостяцком окружении), я отшучивался и обещал как-нибудь отметить эти события в кругу друзей.
   В то же время я не имел основательных причин для беспокойства, т.к. всегда слыл профаном в области медицины, как в целом, так и в акушерстве - в частности. Но, хорошо известно, мании базируются не на причинах - для своего возникновения им достаточно подозрений. А они, помните, появились у меня, чуть ли не сразу - еще в 6 палате. Кашкин в отцы Машиного младенца все же не тянул. Все-таки каждая женщина желает иметь ребенка не как бы как и не как бы от кого. Если она родит без любви и не от желанного мужчины, то, во всяком случае, не исходя от противного.
   Если кто из моих знакомцев (незнакомцев я не знал - на то они и незнакомцы - о них и говорить бесполезно, хотя вычеркнуть их из претендентов на отцовский трон я не мог) больше всех заслуживал права попасть под подозрение, то именно Геннадий, мой возможный спонсор, не ставший моим другом лишь из-за отсутствия у нас свободного времени для полного запанибратства.
  Пока мы с Машей были в разводе, она вполне могла согрешить с кем-то. И не мне кричать во все горло, мол, Земфира не верна, Земфира не верна! Коль скоро я много раньше, будучи женат на Маше, изменял ей. Но у меня плохо умещалось в голове, как Маша пошла на любовную связь, не приняв никаких мер техники безопасности, к которым прибегала со мной из-за моего крайне негативного отношения к несвоевременному деторождению. Очевидно, чужое отцовство, чье бы оно ни было, должно было стать мне карой небесной за все мои прежние грехи, включая нежелание иметь своего ребенка. Теперь он будет моим, но не собственно моим, а чужим. Но я ни при каких обстоятельствах не собирался отказываться ни от Маши, коль скоро она решила избрать меня отцом ребенка (видимо, другие папаши еще меньше годились на эту роль), ни от ребенка, в котором не окажется и грана моих генов. Скорее всего, тут были замешаны гены Гены - приятеля Маши со студенческой скамьи. Он добивался ее благосклонности в юные годы, хотя не испытывал недостатка в женщинах, будучи видным парнем на деревне (не понимаю, для чего Маше понадобилось просвещать меня; наверное, тут сказалось желание "преступника" хотя бы разок взглянуть на место преступления - бессознательное влечение к смерти, не иначе). Впоследствии он стал человеком с большой буквы в нашем отечестве и Отечестве Лужкова. Еще раньше, когда заимел капитал и умело распорядился им так, что нарастил его - да еще как! - встретил бедную Машу. И продемонстрировал ей во всей широте своей души и тела, какие блага может отстегнуть от своих щедрот, даже если она взамен ничего не просила. Какая женщина устоит против такого соблазна, господа? Вы встречали женщину, ради мужа которой без всяких ее затрат, благодетель готов выложить кругленькую сумму? И не забудьте, муж ведет себя, как последняя сволочь, - отвергает любую помощь жены. Шляется по бабам, а она терпит все, чтобы сохранить его. Но он провоцирует ее на окончательный и бесповоротный разрыв - на развод. И вот она свободна от всяких обязательств. Геннадий звонит ей на работу, не дозвонившись до дома, чтобы узнать, куда пропал ее благоверный, которому сделано лестное предложение.
   - Может быть, я обидел кого-то, тогда готов принести свои извинения, нет, слава Богу, а то я уж, черт знает, что стал думать о себе... Как, уже развелась? Извини, я не хотел вмешиваться в твою личную жизнь - не имею такой привычки... Что ты говоришь? И у меня сегодня свободный вечер. Может быть, встретимся, поговорим на более приятные темы, чем развод... Что? Жена меня оставила? Нет - не совсем и не насовсем. Пока только на сегодняшний вечер, ради своих благотворительных дел. Так я за тобой заеду, давай адрес, через час я у тебя, и сразу поедем куда-нибудь. Есть одно тихое местечко, где хорошо кормят. И не мозолишь глаза - в моем положении это излишне, надоело все время быть на виду... Благодарю, значит, в семь, жди...
   Примерно таков был ход моих мыслей. Мерседес, красивый видный мужчина, можно сказать, друг детства. Замечательный ресторан, о котором Маша никогда не слышала, обслуживание, вина, еда экстра - класса. Приятная беседа - ни звука о всяких делах, проблемах. Ностальгические воспоминания.
   - А помнишь? Ведь я был в тебя тогда влюблен, не знала? А если б знала, что тогда? С тем же успехом? Почему все женщины думают лишь о том, что мужчины добиваются от них одной близости? Ты так не думаешь, и никогда не думала? Зря, если мужчина влюблен, никакой фальши в отношениях любящих людей не должно быть. Вспомни "Мужчину и женщину" Лелюша... Не благодари, это я признателен тебе за чудесный вечер. Позволь подержать твои розы, пока надеваешь шляпку. Она очень идет к твоему лицу, выглядишь сейчас еще лучше, чем тогда, когда я был безнадежно в тебя влюблен. Не терплю банальностей, но мне кажется, я так и не сумел избавиться от наваждения той любви. Нет, нет, не говори, тут нет ничего общего с простым желанием, я далек от мысли соблазнить тебя, хотя, признаюсь, не могу скрыть своей страсти. И это не одно воспоминание, не одно. Кажется, мы приехали, твой дом? Спасибо, Машенька, за прекрасный подарок - этот вечер с тобой Я тебя поцелую на прощание - в щечку? Он ничего не видит, не волнуйся... Ты не пригласишь меня к себе? Еще не так поздно, правда? Ты не одна? Старый дурак, как это я не подумал! О тебе никто не станет волноваться, если мы еще немного побудем вместе? Некому? Прекрасно... Нет, нет, не прекрасно, ты не расслышала, просто я сказочно рад нашей встрече и заговариваюсь, как мальчишка в день первого свидания... Куда мы едем? Я не хотел навязываться, чуточку солгал тебе, я сегодня один, и не только сегодня, жена с детьми в Париже - у близняшек каникулы, пусть немного развеются... Что ты сказала? Единожды солгав... Ты права, я не должен был тебя обманывать, извини... Поделом мне... Ты не сердишься, на конфетку... Не любишь? Что-то я волнуюсь и пошло острю, как в "Сильве", помнишь? Я ужасно старомоден, откуда только? - люблю оперетты и старые песни, наверное, унаследовал эти склонности с молоком матери, да и отец мой был большим любителем ... Ты тоже? Чему ты смеешься? Я вовсе не это имел в виду, мой отец всегда - почти - был верен матери... Здоровый консерватизм, наверное, поэтому империя так долго просуществовала, а ты как считаешь?.. Вот мы и дома. Зайдем, попьем кофейку с коньяком - французским, никогда не пила такого, я думаю. Что мы недавно пили? То же французский, но такого, как у меня, у них нет... Решайся, милая... Никогда еще не пил такой аромат из женских уст... Опять говорю пошлости, очень волнуюсь. Какой я ловелас? Оставь. Самый обыкновенный человек... Ничто человеческое, смеешься? Тут, ничего не поделаешь. И прочее, и прочее.
   (Нет ничего проще и горше, чем строить подобного рода догадки, когда ревность застит глаза.) Очевидно, Маша скрыла от любовника, что носит его ребенка, иначе бы он не чувствовал себя со мной столь свободно. Впрочем, мне ничего неизвестно о мире, в котором они живут. Если бы такие люди, как он, не умели скрывать свои мысли и чувства, наверняка не стали б элитой...
  Я спрашивал себя, отчего так спокойно воспринимаю ближайшее будущее, которое так или иначе, рано или поздно свершится и обретет вполне зримые человеческие черты, совсем не похожие на меня. Видимо, во мне произошли необратимые перемены. Конечно, можно попробовать внести ясность в вопрос, кто на самом деле станет биологическим отцом Машиного ребенка, поговорить с женой начистоту, откровенно, без всяких проволочек, спокойно, без битья посуды и самой Маши. Нужно войти в их положение - ее и ребенка. Но, как это ни странно, данная проблема не настолько волновала меня, чтобы рисковать возникновением масштабного осложнения отношений между нами, финал которых нетрудно предугадать. Посудите сами, господа, ведь при странном стечении обстоятельств, когда природа загадывает загадки, на которые человечество не дает ответы до сих пор, отцом ребенка мог оказаться я сам. Вполне резонно, у Маши появились бы все основания возненавидеть меня и положить конец нашей любви, своей любви ко мне, определенно, если б я прямо поставил перед ней вопрос, кто в действительности станет папой (уж, лучше бы римским). У меня хватило ума понять тот непреложный факт, что Машина любовь ко мне не выдержит испытания любви к своему ребенку, которого я принимаю за чужого мне самому. Кроме того, хотя мои поздние подозрения намного превосходили более ранние, все же последние были решительно отвергнуты Машей - как абсолютно несостоятельные - и отринуты мною самим за отсутствием прямых улик. В конце концов, малозаметная беременность жены не давала мне оснований в правовом поле на предъявление обвинений такого характера; как за клевету я мог быть лишен очень многих привилегий, которыми все еще пользовался, хотя и не столь безгранично, как раньше. Мои бездоказательные претензии ничего позитивного никому из нас не давали, так как я в любом случае, кто бы ни был папой ребенка, собирался принять последнего (конечно, не папу) как своего. Разумеется, отцовское ярмо несколько легче нести, если сознаешь, а главное, чувствуешь, благоприобретенным тобой самим. Отцовские инстинкты, разбуженные Машей в больнице, Машина любовь делали это ярмо не таким безусловным. Я сам собирался, если помните, осуществить первую серьезную попытку стать отцом - в виде устной декларации о намерениях. Полюбил своего ребенка еще тогда, когда речь о нем не заходила. И сейчас я любил Машиного, но еще больше - собственного ребенка, поэтому поставить знак равенства между собой - отцом своего ребенка - и собой - отцом ребенка чужого - все еще не мог. И смогу ли вообще, большой вопрос...
  Моя любовь к жене, как это часто бывает в конкретной действительности, хотя и омрачалась Машиным возможным обманом, не перешла в ненависть, напротив, она усилилась, пусть и приобрела болезненный характер. Это чувство сумело сохранить в себе эпикурейское начало, основанное на влечении к жизни, включающем в себя два главных элемента: сексуальное влечение и самосохранение. Даже на бессознательном уровне я никак не проявлял противоположного влечения - к смерти. Оно могло найти выражение в агрессии по отношению к Маше и коллегам по работе, особенно к тем из них, кто зависел от меня. Я переживал последний катаклизм, но был исключительно корректен со всеми, включая жену и Микса. Довольно остро воспринимая надвигающуюся опасность появления на свет младенца, зачатого Геннадием (скорее всего), я понимал - пока отец все еще недоказуем, ломать копья и тем более стулья, все же преждевременно.
  Вы, должно быть, удивлены последней метаморфозой, происшедшей со мной, переходом моего экспансивного состояния в - меланхолическое. Да, все перемены сделали свое дело. К тому же я с некоторым запозданием в свои тридцать пять лет превратился, наконец, из куколки в бабочку, другими словами, из мальчика в мужчину. Хотя в биологическом смысле стал им в юношеском возрасте, а мужем - "несколько" позже. Хорошо все это или плохо, простите, господа, все же не вам судить, а мне. А я (тут перемены пока обошли меня стороной), как раньше не судил себя строго, так и теперь. Тем более, если кого и следовало ставить к позорному столбу, так, согласитесь, меньше всего меня. И вообще наступать снова на те же грабли я рекомендую лишь тем из вас, кто добровольно рвется к ним по нашей доброй российской традиции.
  Тем, кто осуждает меня за отступничество от своих прежних идеалов, подслащу горькую пилюлю. Я решил отказаться от любых объяснений как на тему, кто отец ребенка, так и от всяких контактов с Геннадием. Мой роман не нуждался в подпорках. Он вполне мог обойтись без крыши в лице Геннадия. Независимо от того, имело ли его меценатство характер, близкий тому, что я видел по телевизору.
   Одна замужняя женщина Машиных лет по имени Наташа спрашивала, стоит ли ей, горячо любящей своего мужа, в свою очередь, не чающего в ней души, изменить ему за пятьсот тысяч баксов с одним крупным бизнесменом, предложившим эту кругленькую сумму за одну ночь любви. Почти у всех дам, бурно обсуждавших проблему, трахаться или не трахаться за такие сумасшедшие деньги, потекли слюнки. Некоторые особы тут же предложили себя взамен просившей совета, как ей поступить с мужем и бизнесменом. Может быть, ради мужа, его светлого будущего, стоит, закрыв глаза в буквальном и переносном смысле слова, удовлетворить похоть или прихоть, - как ему или телезрителям больше нравится, - богача? Ни ей, ни мужу от этой формальной связи не станет ни холодно, ни жарко. Ведь они оба ничего не потеряют, даже если мужу придется присутствовать на встрече Наташи с бизнесменом в качестве зрителя или партнера в роли, угодной спонсору. После того, как выработалась почти единая точка зрения, одобряющая стоимостью 5ОО тысяч долларов США праздник любви между Наташей и бизнесменом, завязалась острейшая дискуссия между всеми, кто не мог без живого интереса и содрогания оставить только при Наташе ее переживания, быть ей или не быть, быть или только казаться. Миловидная, интеллигентная девушка лет восемнадцати сказала, что с таким беспрецедентно щедрым человеком лично она хоть сейчас, не заходя домой, пойдет на все и куда угодно. Поэтому от всей души желает Наташе не упустить такой грандиозный шанс в их с мужем жизни. Другая девушка, чуть постарше предыдущей, посоветовала Наташе проявить спокойствие и выдержку, не терять головы и взять с богача деньги вперед. И никаких авансов - со своей стороны. С его? Никак не меньше половины, чтобы на все сто не надул впоследствии. Это раньше мы, дурочки, верили мужским обещаниям, теперь, дудки, деньги вперед. Обычная, принятая в деловом мире, предоплата. Ее поддержал красавец-мужчина, напомнивший о всеобщем, не имеющем аналогов в мире, обмане, в котором едва ли не первую скрипку играет само государство. (Ведущий ток-шоу взглянул на оратора с недоумением.) Если Наташа не получит деньги до, после не получит никогда, по себе знает, его не раз и не два надували партнеры. (Аплодисменты в зале!) Наташа ничего не приобретет, кроме возможной болезни, но потеряет - хотя бы того же мужа. Тот не простит ее, когда пронюхает - благодаря этой передаче, как глупо она себя подставила, не взяв деньги вперед, пусть аванс. Тут же выступила пожилая матрона, когда-то играющая девчонок в кино. Она осудила тех, кто плохо думает о людях. Как тот мужчина (кивок в сторону красавца). Если девушка выскажет или просто выкажет хотя бы одним жестом свое недоверие деловому человеку, он вправе отказаться от всякого сотрудничества с ней. За такие деньги уж как-нибудь найдет себе другую - и более молодую, и более красивую, и более порядочную, без всяких нагрузок в виде мужей и детей, только осложняющих ведение серьезных дел. И еще сказала бывшая девчонка - пусть ее не перебивают и не вырывают микрофон из рук,- какие Наташа может дать гарантии визави, что не сбежит вместе с мужем и деньгами на Запад, не выполнив условий договора? (Я прошу вас, милочка, знаем мы цену обещаниям женщин, влюбленных в своих недоделанных мужей). Применивший силу, чтобы овладеть микрофоном, седовласый джентльмен, возмущенно воскликнул, да за такие деньги, дамочки, отдаться мало, но не успел обосновать свою точку зрения. Он лишь успел предложить бизнесмену (в соответствии с рыночным законом соответствия спроса и предложения) снизить Наташину ставку или запросить у нее дополнительные услуги. Но какая-то уродливая тетка прервала его, безапелляционно заявив, что Наташа сама обязана приплатить бизнесмену, отдавшему ей предпочтение перед другими. Она, к примеру, согласна, если он смотрит передачу, на 5О тысяч рублей, да, да рублей, а не паршивых американских долларов, за которые легко покупаются далеко не все россиянки (тут наступила пауза, затем последовали жидкие хлопки). Сидящий рядом мужчина не менее приятной наружности выступил почти с политическим заявлением. Лично я не понимаю всей этой меркантильности, что за валюту, что за рубли, невзирая на продажу России Березовским, Гусинским и Ходорковским. Добро бы они принадлежали к титульной нации, так ведь нет же! Я совершенно бескорыстно готов предоставить всего себя без остатка такому щедрому человеку, если, разумеется, он одной со мной крови и полная противоположность большинству так называемых новых русских - жлобов и жмотов. Кто-то с галерки, не дождавшись своего часа (передача подходила к концу), крикнул пискливым женским голосом последнему оратору, что с него нечего взять, кроме цепей на шее в виде жены, детей и антисемитизма. Тут же получил от оппонента мгновенный ответ: как раз он, в отличие от нее, имеет, и, в доказательство, показал зрителям, находящимся до того мгновения в полном неведении, о чем идет речь, согнутую в локте вытянутую вперед руку. Публика встретила "наш ответ Чемберлену" дружным одобрительным смехом. Шоумен взглянул на часы. К сожалению, время неуклонно приближается к концу. Отдав три минуты времени рекламе презервативов, прокладок, памперсов и пива, он поблагодарил Наташу и аудиторию за откровенный обмен мнениями по животрепещему (так и сказал) вопросу и подвел итоги. В таком сложном деле Наташа должна положиться только на себя и своего любимого мужа. Надеюсь, этот обмен мнениями поможет колеблющимся супругам выработать единую точку зрения. Главное - не деньги, а любовь и согласие между мужем и женой. Конечно, случай неординарный, встречается далеко не каждый день. И потому, если Наташиному мужу интересна моя точка зрения, то я бы на его месте в любом варианте поддержал супругу. Еще хочу дать вам совет: в случае принятия положительного решения, в интересах дела и обеих договаривающих сторон, следует оговорить безусловную закрытость сделки. Так как, хотя никому не должно быть до нее дела, разжигать чужие страсти, например, зависть и другие родственные чувства, в высшей степени аморально. Он поблагодарил Наташу, выступавших и остальных присутствующих в зале, а также телезрителей за внимание к своему телешоу и простился со всеми... Все же я далек от проведения параллелей между телевизионной троицей (Наташей, ее мужем и потенциальным любовником) и нашей - (Машей, мною и Геннадием - вероятным любовником и отцом Машиного ребенка). Но шоу вызвало у меня некоторые нехорошие мысли...
  Мои лучшие намерения соблюсти спокойствие в виду рождения неведомо чьего младенца разбились о жестокую жизненную реальность. Я столкнулся с неизбежными Машиными вопросами, что собственно со мной происходит в последнее время. Я бы на ее месте, разумеется, воздержался от них и не провоцировал мужа. Но, видимо, женская природа, независимо от того, кто виноват, ждет от мужчин определенности, понимаемой ими как признание себя полными кретинами, исповедующимися перед ними во всех своих грехах, даже если они абсолютно чисты. У меня хватало выдержки отвечать Маше односложно, не затрагивая ее больного самолюбия и не забывая о том незавидном положении, в котором она пребывает, не важно от кого.
  Наблюдатели отмечают, на женщин, ждущих детей не на улице и не из школы, действуют некоторые физиологические, физические, моральные и духовные нагрузки, облегчение которых они возлагают на своих мужей - виновников (часто невольных), если не всех своих бед, то радостей (это называется, делиться поровну). По известным вам причинам я не оказал Маше сознательной поддержки в ее ратном подвиге, но что до остального, всячески старался оградить ее от сколько-нибудь тяжелой и неприятной работы дома. Носил из магазина продукты, мыл посуду, подметал пол, выбивал ковер, пылесосил, делал любую работу. Старался не допускать ее волнений от разговоров на темы, смущающие рвущийся наружу мой дух, держа его взаперти.
  Мне приходилось осваивать новую должность в трудное время, когда пришел срочный госзаказ. Ошалевший от перемен Кашкин не столько помогал мне, сколько вставлял палки в колеса, хотя сам того, возможно, не сознавал. Это не способствовало моему ежеминутному нахождению возле Маши и душещипательным беседам вечером и ночью, когда мы оставались наедине. Давала себя знать дикая усталость, не позволявшая мне тем более желать от Маши того, что она могла от меня ждать, несмотря на энный месяц ее беременности. Несвойственное моему былому темпераменту индифферентное поведение, ограничивающееся легкими поцелуями в лоб и щеки, сбивало ее с толку. Я очень осторожно касался разговоров на тему любви и ребенка, что, видимо, пугало мою жену и - в силу ее ментальности и положения - раздражало, как ни старалась она это скрыть. Сам я держался молодцом, удивляясь собственной выдержке и силе воли. Маша, знавшая меня достаточно хорошо, своевременно не осознала - своими новациями я обязан и ей, выхолостившей из меня не только затянувшиеся не по возрасту и положению холостяцкие привычки, но и другие недостатки, ставшие не только моей, но и ее второй натурой. Она решила, я разлюбил ее, или еще хуже, я, хотя и полный болван, все же догадался, что и кто к чему. С работы я возвращался поздно, во время обеда-ужина спрашивал про ее здоровье, состояние, занятия в течение дня, чем помочь. На все это - я даже не сразу заметил - получал маловразумительные ответы, в которых слышалось одно желание отделаться от моих вопросов, а однажды она не сдержалась.
   - Ты никому ничего не должен.
   Такие ответы не ставили меня в тупик и не вызывали ожидаемой ею реакции. Она старалась скрыть разочарование от моего ледяного спокойствия, поцелуев в лоб, чтения газет или тупого сидения перед телевизором, вещавшего о давно известном или легко предсказуемом, полудремотного состояния перед вставанием с дивана, потягивания, вздохов, что безумно устал, извинений за молчание и страшную усталость, из-за которой испытываю одно желание - скорее свалиться в койку. (Здесь Маша с недоумением смотрела на меня, словно хотела спросить, что я имею в виду, но молчала и ждала ответа на свой немой вопрос, а у меня не раскрывался рот, чтобы сказать, больше всего, несмотря на усталость и навязчивые мысли о чужом ребенке, я все равно хочу тебя.) И я направлялся на свой заранее расстеленный Машей диван - мое индивидуальное небрачное ложе, на котором, во всяком случае, я ненароком во сне не ударю Машиного ребенка по причине его отсутствия вместе с матерью. Разговор о койке, как понимаете, был чисто иносказательным, но Маша каждый раз застывала с беззвучным упреком в глазах...
   Утро, о котором пойдет речь сейчас, началось с того, что я не стал будить проснувшуюся жену, лежащую неподалеку от меня на нашей двуспальной кровати. В костюме прародителя я носился по комнате в поисках трусов. Мне казалось, они упали со стула, куда я бросил их вечером перед сном, подняты Машей и положены неведомо куда. Хорошо известно, если вы встали не с той ноги или что-то сразу у вас не заладилось, весь день пойдет насмарку. Я начал злиться на себя, на Машу, на ее ребенка, на работу, на все на свете. В комнате стоял полумрак, шторы - задернуты, я их не раздвигал и свет не зажигал, чтобы не разбудить своих близких (жену и ребенка), которые, я не сомневался, наблюдали за ненормальным голым типом, уже не раз ощупавшим и осмотревшим, насколько это позволяли его несовершенные органы осязания и зрения, все мыслимые и немыслимые места в комнате, где априори могли находиться его трусы. Меня настолько огорчили все неприятности, снежным комом обрушившиеся в этом году, что простая мысль - плюнуть на исчезнувшие трусы и взять из тумбочки другие - не пришла в голову. Конечно, я не заподозрил Машу и тем более ее ребенка в издевательстве кого-то из них надо мной, игре поутру в прятки, в непонимании - идет время, я трачу свои нервы на пустяки, останусь без завтрака, иначе просто ничего не успею и опоздаю на работу, хотя только-только добился того, чтобы мои подчиненные стали, наконец, вовремя приходить в институт, не испытывая особого удовольствия от отмены, чуть ли не последней имеющейся у них льготы. Потерянные вещи любят, чтобы их искали, и потому никогда не находятся сразу, нужно переждать некоторое время - они сами найдутся. Поэтому я направился мыться и бриться в ванную. А затем невозмутимый, абсолютно спокойный вернулся в комнату, полный уверенности - трусы ждут, не дождутся своего хозяина или, на худой конец, подброшены мне женой с ребенком или хотя бы сжалившейся надо мной судьбой. Ничего подобного! Мне показалось, прошла целая вечность, пора уже выбрать одно из двух зол: либо разбудить Машу - пойти ей на поклон, либо обойтись без трусов. Я выбрал последний вариант, и злой, как сторожевая собака, стал надевать брюки на голое тело, но попал обеими ногами в одну штанину и громко чертыхнулся, - даже мертвый обязан проснуться - не то что беременная. Я стал вытаскивать правую ногу из левой штанины, но она застряла в ней и не желала вылезать, не помогло и ругательство. Уже находясь в свободном падении, в последний момент, каким-то чудом я схватился за стул, на котором совершенно безмятежно паслись под моей рубашкой и теперь свалились на пол те самые трусы, из-за которых я возненавидел всю вселенную. И когда с разъяренным видом вылез из брюк, изменивших мне вместе с трусами, схватив последние, как змею, я услышал приглушенный хохот жены. Я понимал, учитывая смехотворность ситуации, в которой оказался по собственной вине, в ее положении уместно и не такое, но моя злость не только не стихла, а усилилась, так как увидел себя со стороны. И вместо того, чтобы посмеяться над собой, как это обычно удавалось в куда более унизительных для моей персоны жизненных ситуациях, я, скрежеща зубами, едва слышно, задал сакраментальный вопрос, что это еще за смех. Маша совершенно открыто смеялась мне в лицо - это уже переходило все границы. Да она просто издевалась: совершенно очевидно, пока я мылся и брился, она подкинула трусы туда, куда я, кажется, их и положил, во всяком случае, где тысячу раз искал, нет, такие шутки нужно пресекать в корне! С трусами в руке, размахивая ими, словно флагом и одновременно как вещественным доказательством ее преступления, я решительно направился к Маше и неожиданно для себя осознал - буквально через маленький шажок упрусь в жену, насмешливо наблюдавшую за тем, как дальше будут развиваться события. И понял, в сущности, ничего обидного для меня не произошло, но инерция злости и обиды, накопленная за последнее время, была чрезмерна.
   - Может быть, ты скажешь мне, что тут смешного!
   Маша, давясь от смеха, не могла произнести ни слова, она рукой показывала мне на себя и на меня, давая понять, мы оба смешны, над кем еще должны смеяться, как не над собой. Это окончательно дошло до меня лишь тогда, когда я тихо, почти про себя, выругался, но Маша услышала мою брань и явно смутилась, как если б попала впросак своим зашедшим слишком далеко неудачным розыгрышем. Мне бы извиниться перед женой, но я уже завелся, вспомнил, что должен сказать Кашкину по поводу сделанного им мне накануне предложения поставить себя на его место, и данного мною обещания как следует подумать над этим, и дать четкий ответ утром на следующий день, т.е. сегодня. Предстоял неприятный разговор. Я уже забыл об эпизоде с трусами, и в упор не видел ничего и никого, кроме Кашкина, с ненавистью смотрящего на меня и извиняющегося передо мной за свою провокацию... Настолько я вошел в роль Кашкина. Но пришел в себя и подумал, наверное, обидел жену. Все это длилось доли секунды. И когда подошел к ней на расстояние, меньше вытянутой ею из-под одеяла руки, я успел заметить в ее глазах слезы, от которых, как обычно, даже сильнее, почувствовал себя последней скотиной. И только тогда окончательно понял, чего бы это мне ни стоило, ни стоит, ни будет стоить в будущем, именно сейчас наступил тот самый пресловутый момент истины, который решит все между нами: я должен обнять ее, прижать к себе и сказать, что люблю ее, как никогда еще ни любил. Такая вот метаморфоза! Но... Но вместо всего этого я вслух обозвал себя сволочью, сухо извинившись перед Машей.
   - Если обидел тебя, то не нарочно, не хотел обидеть, ты не виновата в том, что я, слепой идиот, не нашел свои трусы на том месте, куда положил их вечером; вместо того чтобы носиться, как угорелый, сверкая яйцами, по всей квартире, мог догадаться взять другие трусы, так нет же, бегаю по комнате, бужу жену и от злости на себя не понимаю, как смешон и омерзителен.
   Маша взирала на меня не столько с пониманием, сколько с состраданием, и даже в своем интересном положении ей хватило ума и такта войти в мое - неинтересное, чтобы улыбнуться так, как умеет одна единственная женщина в мире. Почти обнаженная, как никогда, желанная, она подошла ко мне, дала вытереть ей глаза, поцеловала меня в губы, прижимаясь к моему вожделенному телу, и одним этим, в один миг исчерпала более чем дурацкий инцидент. Я взглянул на часы, а Маша смеялась.
   - Ты бы только посмотрел на себя сейчас, до того я тебя люблю.
   Я не увидел никакой связи между сказанными ею словами, но почувствовал, как еще большее тепло, уже жар, растекается по всему моему телу в знак благодарности и ответной любви, которая никогда не прекращалась и лишь замерла в ожидании, когда она, наконец, будет правильно понята. Я уже ни о чем другом не думал, тем более что Маша потянула меня к себе, стягивая с меня майку. Не в силах сопротивляться желанию, я жалко лепетал о тщетности наладить летящую в тартарары трудовую и производственную дисциплину в отделе, в то же самое время ощущая свое и Машино горячее дыхание и проваливаясь в нирвану...
   Когда я отдыхал от трудов своих тяжких и сладостных - от праздника, который, к великому сожалению, не всегда со мной, то понял: " И было утро" - уже было, а не еще, - наступал день, а мне нужно хоть как-то утрясти с начальством свой вынужденный прогул на работу. Я позвонил шефу, извинился перед ним за свое отсутствие на работе по причине неважного самочувствия и попросил отгул до следующего дня. Директор онемел на том конце провода, что это еще за старорежимные отгулы (многочисленные переработки считались с недавних пор нормой, меня и взяли потому как, по относительной молодости, понимал, в какое прекрасное время мы живем), но, видимо, от безвыходности ситуации, когда качать права бесполезно, коль скоро я поставил институт перед свершившимся фактом, а, возможно, мои жизненные токи дошли до адресата, получил сухой ответ.
   - Что ж отдыхайте, Анатолий Семенович, придете завтра, тогда и объяснитесь подробнее, сейчас я занят более серьезным делом.
   Дурак, он не понимал, нет на свете более серьезного дела, чем любить и заниматься любовью с любимой женщиной! И счастливый оттого, что наступает день и будет вечер, целые день и вечер в полном нашем распоряжении, - это вам не выходные для всех дни и вечера, - я решил, завершая в прекрасном настроении первый свой отдых, не говорить Кашкину ничего плохого. В конце концов, кому отчасти я обязан своей должностью? Пусть же и ему от меня что-нибудь отколется...
  И когда я снова отдыхал от следующих своих трудов, Маша сказала, как все у нас здорово вышло, и все ведь благодаря трусам, которые... и рассмеялась грудным голосом. Я вспомнил, чему на самом деле мы обязаны, и строгим голосом, в котором легко угадывалась вся несерьезность моих намерений, потребовал от Маши объяснений. Она приняла правила игры и заплетающимся голосом провинившейся девочки признала свою вину.
   - Обещаю никогда не прятать от мужчин их трусы и подглядывать за теми из них, кто, то ли неспособен, то ли не желает приструнить некоторые свои члены. Сделаю для себя далеко идущие выводы, выполню любые - исходящие от них - пионерские поручения...
   После этого я простил девочку, хотя пришлось слегка отшлепать ее по попке. Получив наказание, Маша отметила, как это я великолепно придумал спрятать свои трусы. Я решил, она заговаривается или шутит, желая продолжить невинную игру, но она настаивала на своем мнении - никогда не знаешь, что через минуту заявит вам женщина, особенно беременная. Уверенная в своей правоте, Маша даже разозлилась, почему я не принимаю ее всерьез.
   -Ты знал, я не сплю, все видел, и создавал у меня иллюзию поиска трусов. Твое приподнятое настроение по контрасту с разыгрываемым гневом выдало тебя с головой, не оставляя никаких сомнений, чего ты действительно хочешь. Единственно смущало отношение к работе, с которым никак не вязалось все твое поведение.
   Далее между нами состоялся короткий диалог, суть которого свелась к деталям, которые, на Машин взгляд, соответствовали лучшим мировым образцам.
   - Хотя мое мнение на этот счет носит в известной степени умозрительный характер, поскольку я не знала других мужчин, оно все же подтверждается прежним опытом близости с тобой и тем, что ты уже дважды - а еще далеко не вечер - привел весьма убедительные аргументы в свою пользу. Если этот твой голод прошел, если худо-бедно его удовлетворила, встанем и утолим другой голод - ведь мы с вечера росинки во рту не держали.
   Я так подробно остановился на некоторых моментах того утра лишь для того, чтобы вы поняли, господа, насколько неоднозначно складывалась моя жизнь. Независимо от того, разыгрывала меня Маша или нет, мужское вожделение сыграло со мной ту самую шутку, которая привела меня, в конечном счете, в Машину кровать, не взирая на работу и самое добросовестное к ней отношение. Видимо, желание моего тела не нашло иного пути для преодоления сопротивления духа. На протяжении всего того дня я постоянно убеждался в нашей взаимной любви и не мог понять, как Маша могла обмануть меня с ребенком. Банальный эпизод с трусами мы обсуждали так серьезно, словно в нем заключалась вся квинтэссенция наших отношений. Мы снова и снова возвращались к нему. Если (по-моему) Маша разыгрывала меня, то лишь затем, чтобы снять возникшее между нами напряжение и побудить меня придти к ней, лечь в ее постель и заняться некогда любимым делом. Если же (по Маше) я не нашел ничего более умного, как разгуливать перед ней обнаженным, соблазнять под предлогом поисков трусов, все это понадобилось мне для того, чтобы дать Маше понять, чего я хочу, и получить от нее ответный сигнал. Так мы рассуждали, выдвигая разные интерпретации самого глупого эпизода в нашей жизни...
   Вам, господа, вся эта история может показаться всего лишь глупой любовной прелюдией низкого пошиба, когда в качестве приманки - пусть неумышленно - используются предметы (как в данном случае), не вызывающие у женского большинства особенного восхищения - ведь они видели такое, что вам, господа, и не снилось, поэтому лучше не рисковать. И если доверимся Машиным словам обо мне как единственном, а потому несравненном мужчине, тогда придется абстрагироваться от Геннадия. А что до самой любви, то все эти вещи имеют к ней косвенное отношение и ровным счетом ничего не доказывают, хотя и не опровергают. Но они, несомненно, характеризуют наш низкий духовный и интеллектуальный уровень, какую бы должность на работе мы ни занимали.
   Женщины любят ушами, а не глазами, тогда как мы, мужчины, предпочитаем глазеть, а не вслушиваться. Уже только поэтому следует сдерживать свои порывы попадаться им на глаза в любом виде и как можно больше говорить приятные их ушам слова. Тогда успех обеспечен, будь мы кривые, лысые, старые, больные, хотя при других равных условиях они все же предпочтут бедным и больным здоровых и богатых. Заканчивая данное лирическое отступление на тему "Мужчина и женщина", я выскажу еще два соображения. Мало того, что женщины не любят глазами, они предпочитают говорить о нас за глаза одно, а нам - в глаза - другое. Почти все мужчины с самого юного возраста пялят глаза и наслаждаются видами обнаженных красоток в разного рода журналах и фильмах, тогда как женщины совершенно равнодушны к изображениям голых мужчин, потому магнатам, вкладывающим огромные деньги во все это, ничего другого не остается, как оставить обнаженных мужчин в покое, позволяя им сниматься разве что со спины или до пояса, не переплачивая им. Так как, в противном случае, число женщин-читательниц и зрительниц скорее снизится, чем увеличится, а мужчин - прибавится немного. Рассматривая проблему шире, мужчине вообще следует быть скромнее - не на виду. И тогда он будет выглядеть в глазах женщин выше, стройнее и умнее...
  Что до меня, я не считал себя ни героем, ни подлецом - ни нашего, ни прошлого времени. Назначение меня начальником отдела в сверхсекретном, несмотря на сближение с Западом и вынужденное согласие иметь на своих границах некогда враждебные страны НАТО, институте, можно считать следствием... отрыжки старого режима. Любой человек, хорошо знавший свое дело и имеющий за душой сравнительно чистую анкету, может занять высокую должность, но лишь при отсутствии своих или блатных креатур. Единственное отличие от прежнего времени заключается в партийности, которая раньше была необходима, в крайнем случае, желательна, тогда как сейчас скорее вредна, так как, куда ни посмотри, кругом у власти, что вверху, что внизу одни коммунисты, с возмущением бросившие на свалку свои партийные билеты и сохранившие их в голове. А мне просто повезло, так иногда бывает. Меня уже знали по работе на низовом уровне - я успел отметиться как передовик-рационализатор. Кроме того, Кашкин не сумел преодолеть уровень своей некомпетентности, лучшие спецы подались, куда глаза глядят и уши слышат. А моя не вполне арийская национальность и внешность по контрасту с доперестроечной эпохой даже вошла в моду и пошла в гору, многие одной с моей половинкой крови стали олигархами, некоторые из них - к моему стыду, так как все мы в равной мере отвечаем за все, что происходит на нашей старушке - планете Земля... И главное, своей карьерой я, прежде всего, обязан Маше, которая, сколько я ни сопротивлялся, добилась своего - сделала меня начальником - грозой подчиненных, вольготно живших при Кашкине, которого презирали и одновременно жалели, получив меня. Они попали из огня да в полымя: ожидаемое ими улучшение жизни были за горами, за долами, а небольшие сдвиги в лучшую сторону не связывались со мной, так как не я принес с собой госзаказ, давший им работу, не я выплатил зарплату за предыдущие два года, разумеется, без учета бешеной инфляции. А тот, кто остался и помнил меня по недавнему прошлому, справедливо не простил мне то, что я выцарапал часть заработанных раньше денег еще при увольнении. Хотя инфляция настигла и меня, все же не настолько разрушительно, отвратительно и противно.
  Как видите, господа, в результате я ничего не потерял - только выиграл, а победителей, как известно, судят, да еще как! Моим подчиненным решительно не повезло с их начальником. Если б они знали, чем я занимался в рабочее время пусть с женой, они бы разорвали меня на части, некоторые из которых не нашли даже собаки-ищейки.
  Наверное, я всем пришелся не ко двору - подчиненным, так как стал их боссом без всякого на то права, приятелям - из-за метаморфозы, происшедшей не столько с моими принципами (мы никогда не ставили их выше земных радостей), сколько с беспринципностью (изменой этим радостям, а, следовательно, и им самим; особенно они не могли понять, как я, хотя бы на период временной жены нетрудоспособности, не стал коллаборационистом и прежним своим в доску парнем, что было бы вполне естественно, исходя из того положения, в котором мы с женой оказались). Только Маша продолжала бескорыстно любить меня, разделяя мои трудности, не забывая о носимом в чреве ребенке.
  Известно, множество мелких пакостей хуже одной крупной. Примерно через неделю после того, как мы достигли почти полного взаимопонимания, я, не желая ухудшения отношений с женой, неохотно дал Маше обещание позвонить Геннадию, чтобы в соответствии с прежней нашей с ним договоренностью узнать, куда и когда принести первый экземпляр рукописи законченного романа. Но поскольку я уже твердо решил поставить жирную точку на романе со своим романом, мое обещание, видимо, прозвучало недостаточно убедительно. И вновь я услышал ненавистный вопрос жены.
   - Что случилось? - Ничего, ровным счетом ничего. - Ты передумал? - С чего ты взяла? - Только, пожалуйста, скажи правду.... Почему передумал, могу я это знать? - Я не передумал, еще думаю. - Дело во мне, да? Во мне одной? - Маша, оставим этот ненужный разговор, дело только во мне. Просто я считаю свой роман недостойным публикации. - Недостойным кого? Меня? Или себя? - Читателя! - Ясно, ты опять взялся за старое, я так и знала. Зачем же мы все время морочим Геннадию голову, в конце концов, никто не принуждал тебя тащиться к нему в свое время и договариваться с ним. - Не волнуйся, Маша, я обязательно позвоню. Сегодня же, с работы. И все объясню. - Что, что ты ему объяснишь? Мне стыдно, так стыдно, что у меня такой муж! - Какой такой? Полный кретин, да? - Ты не хочешь ребенка, да? Где же был раньше? Мне уже поздно что-либо предпринимать... - О чем говоришь, Маша? Я люблю этого ребенка не меньше тебя. -Если бы любил, не говорил "этого". - А разве у тебя есть другой? - Другого - пока нет, если я что-нибудь смыслю во всех этих родильных делах. - Какого еще другого? - Ну, другого. - Нет, ты скажи, какого такого другого! Не молчи, как истукан. Думаешь, я полная дура, и ничего не понимаю? - Если понимаешь, чего еще хочешь от меня? - Сам прекрасно понимаешь, чего. - Ничего я не понимаю. - Мы с тобой, Толя, как малые дети. - Зря мы затеяли этот разговор. - Ты уверен? - Да! - И так будет продолжаться вечно? Как долго? - Так... - Что значит, так? - Так как... -Объясни членораздельно. Как так? - Не так и не как. Никак! - Мы должны раз и навсегда объясниться. - Мне нечего тебе сказать, Маша. - Так вот и нечего? - Абсолютно! - Ты уверен? - Да.- Ты просто самый обыкновенный трус. - Возможно. - Хочешь знать, чего ты боишься? - Я уже давно ничего не боюсь. - Пусть так - не боишься. О чем предпочитаешь умалчивать, молчать, набрав в рот воды. - Мы уже целый час только и делаем, как чешем языками. - Жду, когда тебе надоест вся эта пустопорожняя болтовня. Извини, Маша, я устал. - Тогда я скажу тебе, отчего ты так устал. Меньше всего от работы... - Лучше не стоит. - Еще как стоит. - Не стоит! - Стоит, Толя.- Ну, как тебе будет угодно, я тебя за язык не тянул. Как хочешь. - А ты? - Я не хочу. - Хочешь, но боишься. - Опять двадцать пять. - Хорошо, раз ты такой трус, я сама... - Что же ты молчишь? - Может быть, ты, мужчина, наберешься храбрости. Я ж не слепая, вижу очень часто - ты сам не свой. - В свое время, может быть. - И когда оно наступит? Ты не желаешь волновать меня из-за ребенка? - Отчасти... - Понятно. Ждешь, когда я скажу тебе горькую для тебя правду... - Жаль, если она таковая только для меня. - Для меня ничуть не меньше. - Утешает. - Сказать тебе настоящую правду? - Ты всегда говорила правду. - Неправда. Не всегда, ты знаешь. - Знаю. - Что ж тогда? - Когда? - Не притворяйся дурачком. - А если я всамделишней дурачок. - Нет такого слова, дурачок. - Нет и не надо. - Ты умный, талантливый и самый любимый мой человек, знаешь? - Знаю. - Что ты ржешь? - От удовольствия. И смешно. - А мне не до смеха, знаешь. Догадываешься, почему? - Понятия не имею. - Еще как имеешь. - Все, Маша, мне осточертела эта игра в поддавки. Я иду подышать свежим воздухом. - Подожди. Я скажу тебе то, что ты сам обязан мне сказать, но боялся. Сказать?! Сказать?! Сказать?! - Ты так меня достала, что можешь, наконец, освободиться от давящего на тебя груза. - Только не на меня! На одного тебя! - Пусть так. - Так вот, мой любимый муженек, ты, ты, ты - отец нашего ребенка. Удивлен? - Я и не сомневался, тоже открыла мне Америку. У меня никогда ни до тебя, ни после ... что я говорю, ненормальная, прости меня, грешную, чур, меня, чур... У меня никого никогда, кроме тебя, не было... - Я умоляю, Маша, ты только не плачь. - Ты мне веришь? - Почему мне тебе не верить, дурочка? - Почему, почему, потому что кончается на "у". - Не почему, почему, а потому, потому... - Мне все равно почему. Все дело в том, что ты внушил себе, будто я была близка с Геннадием и умышленно забеременела от него. Скажешь, не так? - Как скажешь, Маша. - Я все уже тебе сказала, мне нечего больше сказать. - Я давно это понял. - Ты меня пугаешь. Что ты собственно понял? - Только одно - я тебя люблю не меньше, чем раньше, чем до того, как ты неумышленно забеременела. - Наверное, у меня мозги набекрень, я ничего не понимаю. Я вполне сознательно пошла на то, чтобы у нас с тобой был ребенок. Мне уже немало лет, Толя, я не могла больше ждать, ты всеми правдами и неправдами не желал иметь детей. Что ж?! Если ты не можешь простить мне моего обмана, нам лучше расстаться. Мне от тебя ничего больше не надо, я хотела от тебя ребенка - я его рожу, надеюсь, без всяких осложнений, врачи меня в том заверили, тьфу-тьфу... - Теперь уже у меня мозги набекрень. От кого у тебя будет ребенок, от меня или все же от Геннадия, кто отец, скажи внятно? - Как это? Ты, конечно, кто ж еще? Это, как ты любишь говорить, ежу ясно. Я более чем внятно и громко сказала, ни до, ни после... Что ты ко мне привязался? Это твой ребенок, твой, только твой, Толя! - Я уже люблю своего сына. - Какого сына? - Разве я не говорила тебе, у нас будет дочь. - Почему именно дочь? - Врачи сказали. - Да? - Ты ужасно разочарован? Они могли и ошибиться, но ты должен быть готов... - Всегда готов! - Я так рада тому, что ты смеешься. Кто мне еще нужен? Ты и ребенок, больше ничего. - Я не случайно назван первым? - Глупыш! Муж - это муж. Ребенок - это ребенок. Разве мы можем отдать предпочтение одному из наших двух глаз, ушей, рук, ног? - А если муж сам ребенок? - Это ты - то? - Разве не ребенок? - Посмотрела я на тебя тогда, на ребенка, как ты себя вел. Нет, нашему ребенку до тебя далеко... Что тебя так развеселило, дурачок? - Не все же мне огорчаться, я рад тебе, себе, нашему ребенку, жизни - разве этого мало, чтобы не веселиться? - Неужели ты, в самом деле, мог подумать, что я допущу до себя другого мужчину, кроме тебя? Тебе не стыдно? - Стыдно. Я сам себя должен был бы винить... - Прощаешь меня за тот вечер, когда дал жизнь нашему ребенку? - Что с тебя возьмешь? Правильно сделала, раз я не мычал и не телился. Теперь мне ничего не остается, как телиться. - Ты мне поможешь? - Буду мычать изо всех сил! - Я так тебя люблю, так люблю...
  Вам может показаться это странным, но после выяснения насущного для меня вопроса отцовства, я начал замечать определенные изменения в конфигурации своей любимой жены, особенно в части ее живота. Такая вот конфигурация!
   Сказать, что после этого все проблемы закончились, было бы преждевременным. Из месяца в месяц, по мере приближения дня рождения моего первенца - сына (я был в нем уверен до последней секунды), Маша все больше и больше нервничала, раздражалась по всяким пустякам, капризничала и стала совершенно нетерпимой к моим недостаткам, все еще имеющим место быть, хотя я постоянно находился на пути их исправления, и прогресс, на мой взгляд, был виден всем, кроме моей жены, невооруженным предубеждениями взглядом. Маша настолько сильно была занята своими мыслями о ребенке, что замечала во мне одни негативные черты, как я ни старался избавиться от них не столько методом их окончательной ликвидации (мой оптимизм так далеко не простирался, чтобы даже думать об этом всерьез), сколько путем их сокрытия от Машиного взгляда и слуха. Но ее обостренная чувствительность и женская интуиция оказались на такой высоте, на какой в самые лучшие времена не оказывалась моя чувственность. Каждую мою задержку на работе (во всю шло выполнение сверхсрочного заказа, и я находился в институте допоздна) Маша переживала значительно острее, чем я - ее задержки, по непонятным причинам происходившие иногда в прошлые времена при всех Машиных мерах предосторожности. Она напоминала мне мои шалости (надо же, какая память у беременных женщин, нам бы такую хотя бы иногда!), на которые сейчас, когда до умопомрачения любил свою жену и сына, смотрел почти теми же глазами, как жена... Мне приходилось многое терпеть, и я терпел изо всех сил, оставаясь примерным мужем и отцом нашего сына.
   До самой последней секунды (мне удалось присутствовать при родах), я не сомневался в сыне (моя уверенность в нем простиралась несравненно больше, чем - у других отцов - в своих подрастающих и уже взрослых чадах). У меня имелись на то основания. Очень долго никто не мог понять, какого пола Микс, в конце концов, все мои приятели и знакомые стали подтрунивать надо мной, не разбирающимся в кошачьих мелочах, но я не реагировал на их оскорбительные замечания, настолько не сомневался в мужском происхождении своего котенка, и он это вскоре доказал неверующим Фомам так, что они проспорили мне всем скопом бутылку армянского коньяка. Теперь сами понимаете, в таком, куда более важном для себя деле, мои сомнения выглядели бы, по меньшей мере, кощунством. Почему я должен верить каким-то врачам? Если никто не рассмотрел половые признаки котенка, воочию бывшего перед нашими глазами, то врачам сам Бог велел ошибиться: ведь им не дано увидеть моего сына так, как нам - Микса. Сколько раз приходится сталкиваться с самыми видными специалистами, которые подстраховывают себя (на всякий пожарный случай) заявлениями подобного рода, и мы еще больше радуемся, когда их предсказания не сбываются. Никаких претензий им не предъявляем, напротив, поднимаемся над ними в собственных глазах... Так и в нашем случае, тебя заверяют в дочери, а рождается сын, ты бросаешься на шею гинеколога, будь он даже мужчина, прежде чем на шею своей жены, словно не она, а он поспособствовал рождению сына. Я знал, у меня будет сын, и увижу его первым, едва его извлекут из материнского чрева, что все же не мешало мне сильно волноваться при рождении ребенка. И не только потому, что ждал сына. Но когда все страхи за жизнь Маши и ребенка с появлением его на наших глазах исчезли, в первое, во что уперся мой взгляд, было, сами понимаете, что. Даже тогда, когда я сам начал осознавать собственный пол и вглядывался в него другими - не прежними - глазами, более заинтересованно, скажем, чтобы дальше не развивать эту тему, я с таким волнением и пристрастием ни пожирал глазами себя, как своего ребенка. Моя уверенность, мой парень меня не подведет, была настолько всеобъемлюща, что я увидел то, чего, к сожалению, не оказалось, и я разгневался, когда акушерка воскликнула: "Дочь!" так, словно это было первое в мире появление женской человеческой особи, словно не было никакой Евы и многочисленных ее потомков.
  Увы, только тот не ошибается, кто ничего не делает. А я только и делал, что ошибался. Ничего не поделаешь, у меня родилась дочь, и все потому, что я заблаговременно не был поставлен Машей в известность перед фактом извержения своего семени ... Да, тот редкий случай, когда, к сожалению, врачи не ошиблись...
  Но, увидев счастливое лицо жены, чье здоровье оказалось вне опасности, и я обрадовался дочери, которой, по крайней мере, будет сложнее унаследовать мои пороки. Простая мысль о том, что женщины тоже бывают беспутными, и мои гены могут запросто трансформироваться в женском обличье, лишь несколько изменив свои функции, в мою голову, охваченную очередной метаморфозой сменой пола ребенка, не посетила. В самом деле, стоит нам понять, действительность - есть не что иное, как действительность, от нее можно деться разве что в иной мир, быть может, даже самый лучший, но нам туда пока не надо, как принимаешь реальность и находишь в ней самые привлекательные черты. Да, и как тут, кстати, не вспомнить изречение главы послевоенного правительства Финляндии, сказанное им в оные времена, что не зависящая от нас действительность не изменится, сколько бы мы ни капризничали. А ведь тогда, возможно, речь шла также о важном деле - передаче СССР лакомых территорий в результате поражения финнов во второй мировой войне. Я же остался на своей территории, на которую претендовала теперь еще моя дочь, что меня ничуть не огорчало. И как ни вспомнить недавнее прошлое, когда в зверином оскале империализма некоторые вполне демократические деятели, даже романтики, нашли определенный привкус настоящей жизни и бросились в нее, очертя свои головушки. Мне же предстояло всего лишь увидеть детское личико, правда, не слишком привлекательное не только на первый взгляд. Но в скором будущем оно должно превратиться в обаятельное и прекрасное девичье лицо...
  Я знаю несколько молодых (о старых говорить не приходится) отцов, у которых пачками рождаются одни сыновья, сколько они ни бьются, ни разбиваются в лепешки, когда наступает время великого зачина дочерей, о которых им остается только мечтать, как о коммунизме во времена застоя. Мне известен не из литературы - из жизни - случай, когда совсем еще юного папу, с отличием окончившего школу, едва не постиг удар, когда он узнал о том, что от него будет не просто ребенок (это он мог хоть как-то пережить), а сын. Известие о рождении сынишки добило парня, отправило его в нокаут, от которого он не оправился, сколько его ни убеждали, сын намного лучше дочери, и его признание не угрожает отличнику ничем плохим, напротив, наследник станет бизнесменом уже тогда, когда ему самому исполнится сорок - совсем никакой возраст для мужчины в самом своем соку... Видите, какие игрушки дарит нам судьба, так что не судите, да не судимы будете, да и нет, не говорите, пока не перекреститесь, как наши вожди, бывшие комсомольские и коммунистические секретари обкомов и райкомов, даже самого ЦК...
  Если бы кто-нибудь еще месяц тому назад сказал мне, что я буду отплясывать в связи с рождением дочери лезгинку, хотя в моей крови есть и русская, и еврейская, и даже татаро-монгольская кровь, но нет и миллилитра грузинской, я бы просто порвал с ним всякие отношения. Когда Маша пришла в себя настолько, чтобы принять гостей, все мы немало приняли по такому замечательному поводу, как рождение нашей девчонки, которая уже начала показывать свои зубки при их полном еще отсутствии. Так я не радовался даже тогда, когда, покусанный и поцарапанный Миксом, вынужден был обратиться к хирургу, и тот не взял с меня ни копейки за операцию под местным наркозом.
  Пора закругляться - я уже давно надоел вам до смерти, упаси вас от нее Бог. Мне осталось только одно отступление от моего сюжета. Возможно, вас, как и меня, коробят иностранные слова, красующиеся на всем, что попади, - даже на мелких лавчонках и киосках. Почти все они носят немыслимые имена. Я до сих пор поражаюсь фантазии двоечников, откопавших где-то такие названия. К чему все это? Почему ваш верный слуга, так осуждающий наших доморощенных космополитов, сам не называет вещи своими именами: те же превращения, полные, совершенные перемены, назвал греческим словом (иностранным, - не нашим русским, хотя и близким по нашей православной вере) "метаморфозы"?
  В моем сознании, в несовершенстве которого могли убедиться даже те, кто заглянул в "Метаморфозы-1" и дальше пошел спать, кто в полном одиночестве, кто с женой, кто с любовницей, а кто и с любовником, и тотчас заснул, не выполнив свой гражданский долг, так вот, в этом сознании метаморфозы - не просто совершенные (с двумя точками над буквой "е") перемены, а неожиданные перемены, даже нежданные и лишь со временем, часто по необходимости и не без помощи других лиц принимаемые нами почти как долгожданные. Такая вот, господа, метаморфоза! Ведь у этого греческого слова есть и другой смысл, имеющий ко мне самое непосредственное отношение. Дальше цитирую по словарю иностранных слов, изданному в прежние времена, но как ни странно, не утратившему в нашем случае и в новейшей истории своего значения: "Метаморфоза (гр. metamorphosis) - биол. переход одной стадии или формы послезародышевого развития некоторых животных в другую, выражающийся нередко в резком изменении строения развивающегося животного (напр., превращение головастика в лягушку, личинки насекомого - в куколку, куколки - во взрослое насекомое); у растений - изменение органов в связи с изменением их функций (напр., корня в корнеплод, побега - в луковицу и т.д.)". Так я и сам, пусть не совсем в буквальном смысле, превратился из побега в луковицу, не с насекомым же мне себя сравнивать, как бы ни был я самокритичен. Чтобы мой рассказ не показался вам повествованием с хорошим концом ("хэппи энд"), скажу в заключение, что еще до рождения моей дочурки позвонил Геннадию, поблагодарил за его сказочное предложение опубликовать мой роман, извинился за свое непостоянство и... отказался от публикации, так как роман не закончен и к тому же слаб, что не позволяет мне ставить бизнес моего хорошего друга под удар. И хотя Геннадий поморщился на своем конце провода (я это почувствовал), он принял мои слова и пообещал не забывать нас с Машей и нашего ребенка, которого ждал с нетерпением, и посетить всех нас, как только ему это позволят. Я не воспринял его слова превратно, т. к. уже давно не сомневался ни в Маше, ни в себе, ни в Маринке, чьим именем пожелала назвать нашу дочь Маша...
  Что еще? Все герои, включая вас, господа, кроме Микса, моего кота, вымышлены - можете убедиться в том, спросив Микса, предварительно созвонившись с ним и принеся хороший кусок сырой индейки или говядины, лучше всего вырезки последней. Я никакой ответственности ни за что и ни за кого, включая самого себя, равно как и за роман, который закончил с грехом пополам и который никому не доверю прочесть из сострадания к людям, не несу. К тому же, как это ни смешно, они недостойны моего романа.
  Простите меня, господа, за невольные длинноты данного, доверенного вам, письма (писатель - прежде всего стиль, и тут я ничего не могу поделать с собой как с человеком - гражданином). Я полюбил вас, и сказать вам слова прощания не решаюсь. Быть может, мы еще встретимся. Я не могу просто так поставить на себе и на вас точку. Даже в том случае, если все мы - виртуальная реальность. Включая меня самого, а такое предположение особенно плохо укладывается в моей больной голове...
  
  
   ДРУГИЕ МЕТАМОРФОЗЫ - 3
  
   6. Концерт Љ 3 для Марии с оркестром слов
  
  
  С божьей и моей помощью Толя вышел из больницы целым и невредимым. Так что все разговоры относительно нашей жуткой и дорогой медицины абсолютно несостоятельны. Правда, на всякий пожарный случай еще до того, как Толе пришлось лечь в больницу, я навела кое-какие справки. Его направили в относительно приличную для нашего времени клинику, перевели в лучшую палату, назначили наиболее квалифицированного врача, с которым я оговорила сумму гонорара за труды - всего-то 2ОО баксов. Другое дело, скорее всего, его бы лечили ничуть не лучше и не хуже в другой палате. Может быть, в другой - бесплатной - не все пациенты оказались бы такими полными придурками, как в Толиной, шестой. Хотя бы потому, что лечились бесплатно. Но если у вас есть деньги, все же не экономьте на здоровье - своем и своих близких. Если вас угробят за деньги, вы не скажете себе, что не сделали все возможное и невозможное. А если их у вас нет, займите. А вообще-то наша медицина вполне бесплатна, мы сами сделали ее платной. Просто врачи вынуждены считаться с нами, и не отказывают нам в благодеянии. Тем более что государство прекрасно знает свой народ, и уже потому недоплачивает персоналу.
  Конечно, мой благоверный думал, его лечили бесплатно. Это помогло ему умеренно критиковать уход, или его отсутствие, а также лечение. Врача я предупредила - Толя не посвящен в нашу врачебную тайну - тайну Гиппократа. Но, так или иначе, все больные из шестой палаты вышли из нее на своих двоих и до сих пор живы, хотя некоторые из них время от времени обращаются к врачу, посещая того по личной договоренности за совершенно смешную плату - чуть больше трех баксов. Толя до сих пор (а прошел почти год) не нуждался в визите к врачу. Он, как ребенок, не только не умеет зарабатывать деньги, но и не научился их давать. Кошмарные издержки социализма трудно выкорчевать из нашего брата. К счастью, я принадлежу совсем к другой категории людей. Забавно, никто из Толиных однопалатннтков ни одним словечком не обмолвился об оплате лечения, хотя мне это было ясно, как день...
  Толя на следующий день после выхода из больницы, имея на руках бюллетень, плюнул на него и вышел на работу. Его принял директор, они пришли к полному согласию, и Толя приступил к работе в новой должности. Начал с предупреждения своей шайки-лейки: все должны трудиться не на страх, а на совесть, приходить во время и думать на работе только о работе. Такие новации большинству его подчиненных по вкусу не пришлись, но деваться им было некуда, и они вынужденно согласились с новой метлой, которая, как правило, всегда метет по-новому, ничего не меняя по существу. Но они не на того нарвались. Мой муж явился исключением из общего правила. Даже знавшие его раньше были поражены тем, как он вошел в раж и не желал из него выходить. В благосостоянии работников мало что менялось, но они имели работу и строгого начальника, скупого на похвалы и щедрого на критику. Впрочем, он никогда не опускался до ругани и вел себя со всеми исключительно корректно и безукоризненно. Так что придраться к нему могло только начальство, которое на то и начальство, чтобы не баловать добрым отношением своих назначенцев. На то и щука, чтобы карась не дремал...
  Первое время я не могла нарадоваться поведению мужа. Хотя он всегда приходил с работы очень поздно и усталым, как черт, все же умудрялся сохранять свои силы для дома, для семьи. Толя спешил наверстать упущенное и уже только поэтому, казалось, был неистощим, к тому же понимал, скоро ему придется поститься - приходилось помнить о малютке и вести себя в определенных рамках. Он во всем старался услужить мне, помочь по хозяйству и постоянно справлялся о моем здоровье, выражая крайнее беспокойство по поводу того, что я, находясь в декретном отпуске, продолжаю по мере сил и возможностей вести свои незаконченные дела. Даже начала новые. Но, с учетом пополнения нашей семьи, работала большей частью дома, взяв партнершу для беготни по домам клиентов. Толя, выйдя из больницы, сразу же оформил со мной брак, и был настолько мил и любезен, что внял не только моему, но собственному рассудку. Он встретился с Геннадием на предмет принципиальной возможности публикации своего романа в его издательстве. Первая встреча мужа и любовника прошла в теплой и дружеской атмосфере, ничуть не уступая встречам лидеров России и США. И если она не закончилась подписанием договора, то лишь по чистому недоразумению: Толя не захватил с собой роман. Я не слишком сильно давила на мужа. Прежде он хотел выяснить для себя некоторые детали. Моим мужчинам нашлось и так, помимо романа, о чем поговорить. Толя выглядел достойно и чувствовал себя свободно и раскованно. Более того, Геннадий понравился ему. Стороны пришли к согласию - оговорили своего рода декларацию о намерениях. Так как издательство не располагало рукописью, то не могло вынести окончательный приговор автору, быть ему или не быть. Извечный гамлетовский вопрос повис в воздухе до следующего свидания моих мальчиков.
   Геннадий несколько раз звонил мне, спрашивал, когда Толя соблаговолит принести рукопись, но тот был вечно занят, извинялся и откладывал встречу, словно она нужна была не ему, а другому. Думаю, уже тогда в моем супруге зародились прежние сомнения. Кроме того, он испытывал естественный страх за возможный провал своего любимого детища. Я предлагала ему собственноручно передать роман в издательство, но он отнесся к моей идее отрицательно, заявил, сделает это самостоятельно - как только, так сразу... В конце концов, за пару часов до возвращения с работы Толи Геннадий пришел к нам и дождался его. К тому времени он женился на своей американке и на днях отбывал в Штаты на месяц, а то и больше. Нанес мне прощальный визит под предлогом целесообразности оказания легкого нажима на издателя, собственноручной передачи ему романа.
   Женитьба Геннадия на красивой и молодой американке не создавала никаких проблем между нами, во всяком случае, так мне казалось. Я ошиблась. Геннадий, едва появился в нашем доме, полез целоваться и объясняться в любви. Такое его поведение мне не понравилось, я напомнила ему, мы оба женаты, наш статус с того времени, когда я однажды отдалась ему, изменился, и мы не вправе возвращаться назад, в прошлое. Геннадий ничуть не смутился.
   - Хоть завтра разорву отношения с Мэри, которую никогда не любил, не люблю и не полюблю, так как всегда, еще со студенческих лет, любил только тебя. Если бы у нас не было той памятной встречи, которую трудно забыть, я б не обольщался. Не понимаю, почему ты вернулась к Толе, у которого тьма разных достоинств, но отсутствует самое главное - любовь к тебе, во всяком случае, соизмеримая с моим чувством. Более того, я люблю твоего будущего ребенка, независимо от того, кто его отец.
   Я пыталась объяснить ему, Толя любит меня ничуть не меньше его. А главное, он - моя первая любовь. Геннадий выразил сомнения в Толином отцовстве. Ведь он был близок со мной буквально через считанные дни после близости с Толей. Мое утверждение, мне лучше знать, от кого рожу, не возымело на бизнесмена никакого действия, он остался при своем мнении. И подтвердил свое намерение в любой день развестись со своей американкой, чтобы жениться на мне... Ужасно, но я не слишком сильно сопротивлялась натиску Геннадия, оставляя некоторый зазор в наших с ним отношениях в расчете на будущее. Как оно для меня еще обернется, трудно предугадать. Он был мне далеко не безразличен. А рефлексивный Толя, как вы знаете, в любой момент мог выкинуть любой фортель... Разумеется, я произнесла все нужные слова относительно глубокой любви к мужу, за которого боролась до конца и добилась, чего хотела.
   Я ругала себя последними словами, отбрыкиваясь от Геннадия всеми правдами и неправдами, но в глубине души чувствовала, наши с мужем отношения как-то слегка провисают, особенно тогда, когда я вижу любовника. Но я не хотела рисковать. До настоящего на ту пору времени Толя вполне устраивал меня. Все-таки я его любила, а Геннадий вызывал симпатии - главным образом как сильный и деловой мужчина, чью любовь я снискала в молодости и не утратила даже теперь. Толя видел в нем соперника, хотя скрывал это от меня. Не исключено, моя беременность и недавние переживания сыграли не последнюю роль в моих тогдашних ощущениях. К тому же моя работа, как бы я ни дорожила ею, не вполне отвечала моему характеру, хотя она не исключала определенной доли авантюризма. Я ведь и Толю полюбила за его непредсказуемость и мальчишество. И сама, если помните, имела ту же склонность, но проявить ее я так и не смогла. А тут представлялся прекрасный случай. И не с обыкновенным человеком, а с Геннадием, добившимся в жизни почти всего, чего хотел самый авторитетный мужчина нашей страны. Он являл собой полную противоположность мужу, оставшемуся со своим менталитетом в прежнем времени. И хотя мне удалось достичь некоторых результатов в перемещении Толи в новые времена, он все же оказался не слишком способен стать настоящим гражданином новой страны, желающей встать вровень с европейскими государствами. И то, как он тянет корову за хвост с тем же романом, свидетельствовало - ничего путного из моего мужа не выйдет, он никогда не впишется в предстоящий вскоре новый век. С Геннадием моя жизнь могла получиться намного ярче и интереснее. Но отношения между мужчиной и женщиной складываются вопреки всякой логике. Я любила мужа, каким бы он ни был. А Геннадию была благодарна уже за одно то, что он любил меня, в трудную для меня минуту оказался со мной и помог... принять правильное решение - бороться за Толю, любимого мужчину и отца моего ребенка, если только я не ошиблась в своих расчетах, которые очень часто на примере нашей страны опровергаются самой жизнью. Вам, милые дамы, не нужно говорить, бывают разные непредвиденные обстоятельства и задержки... И Геннадий - бывалый мужчина - кое-что соображал, когда оспаривал в свою пользу Толино отцовство, коль скоро как деловой человек обладал хорошей памятью.
   Одним словом, те несколько часов, проведенных с Геннадием наедине, до Толиного возвращения с работы, были для нас обоих нелегкими. Каждый знал только свою правду, и никакого согласия мы не достигли. Толя наверняка заметил некоторую напряженность между нами, но не подавал вида. За ужином он очень мило беседовал с Геннадием. Он не зря прослыл не последним бизнесменом нашей страны, скрывать свои чувства, мысли и намерения - одна из главных особенностей деловых людей. И я ничем не выдала себя, поддерживая разговор между двумя мужчинами ровно настолько, чтобы не мешать их беседе. В результате ее Толя так и не отдал Геннадию свой роман, сославшись на необходимость его доработки и завершения. Обещал - к возвращению Геннадия из Америки постарается закончить работу и с благодарностью воспользуется любезностью мецената, к которому испытывает огромное уважение и признательность. Мужчины распили по этому поводу бутылку вина (не без моего символического участия). Говорилось и о ребенке. Причем тост в его честь произнес именно Геннадий - с милой и дружеской улыбкой, в которой только иезуит мог заподозрить скрытый смысл. Толя не был иезуитом, откликнулся на тост с охотой и поцеловал меня в щечку. Я раскраснелась, но лишь чуть-чуть, как и полагается жене в подобной ситуации. Когда Геннадий попрощался с нами и ушел, Толя сказал о нем несколько хороших слов, я подтвердила их своим поддакиванием. Установилась минутная тишина. Я ее нарушила.
   - Это, конечно, твое дело, но, по моему мнению, ты напрасно не передал через Геннадия экземпляр романа в издательство. - Зачем? - Хотя бы затем, чтобы выяснить их мнение. - Оно мне известно. - То есть? - Если по каким-то причинам Геннадий взялся за дело, значит, роману дадут ход, независимо от его достоинств и недостатков. Думаю, это простая формальность... - Но какой резон Геннадию тащить тебя на аркане? - Этот вопрос адресуй себе. - На что ты намекаешь, дорогой? - Я не намекаю. Я лишь отвечаю на твой вопрос. - Ты удивительный человек, Толя. Мне казалось, мы давно покончили с подозрениями. Геннадий - мой старый друг, только и всего. Он откликнулся на мое предложение и получил хороший отзыв в журнале на сотню страниц, которую в свое время я отдала редактору. Эту историю мы уже пережили, как мне казалось. - Верно. Пережили и не будем к ней снова возвращаться. - Скажи прямо, ты поставил крест на своем романе? - Там видно будет. Сейчас мне не до него. Пусть полежит. Столько лет лежал, есть не просил, и не попросит впредь. - Но зачем мы морочим голову Геннадию? Он - деловой человек. У него каждая минута наперечет. И если он пришел к тебе, то не для того, чтобы обмениваться с тобой простыми любезностями. - Прежде он, надеюсь, обменялся ими с тобой. Или, как истукан, сидел молча и дожидался меня? Пришел к нам с одной целью - взять рукопись? - У нас было о чем поговорить и без тебя. - Вот видишь. Думаю, он не в обиде на меня. Мой роман - хороший предлог для встречи с тобой. Ведь и бизнесмены иногда нуждаются в кратковременном отдыхе. Не переживай за него, милая. - Что ты городишь, Толя? Геннадий любит свою жену, и меньше всего нуждается в другой женщине, тем более такой, как я... И вообще мне, мало сказать, неприятен этот разговор. Просто смешно, когда ты подозреваешь меня, чуть ли не в измене...- Знаешь, я сегодня дьявольски устал. Ни в чем я тебя не подозреваю, дорогая. Но ты сама не веришь в свои слова. Я знаю по себе, что такое любовь. Геннадий, надо думать, то же кое-что в ней смыслит, коль скоро был влюблен в тебя еще в молодости. И уже только потому знает тебе цену. - Вздор! Он улетает, и просто пришел попрощаться. А заодно - дать ход твоему роману. Я ничего предосудительного в том не вижу... - Все это пустой разговор, Маша. Нам не стоит его продолжать. Я сегодня слишком устал, чтобы обсуждать твои отношения с Геннадием. Бог вам судья, не я. Если не возражаешь, лягу сегодня пораньше, чем обычно. И вино подействовало. Не следовало мне сегодня напиваться ... - Да, дорогой. Я тебе сейчас же постелю. - Спасибо, милая, я сам. На это у меня еще сил хватит...
   И он совершенно бесстрастно поцеловал меня в щечку и, не глядя мне в глаза, отправился спать. Я не могла не придать всему этому значения, и очень расстроилась. И не напрасно.
  Наши отношения с того вечера стали весьма прохладными. Я связывала это с визитом Геннадия. Во всяком случае, мне не следовало после него переть на мужа, как танк. Нельзя будить спящего медведя в его берлоге после посещения ее другим медведем. Внешне Толя оставался хорошим мужем: интересовался моими делами, помогал по дому, был всегда любезен и добропорядочен, никогда не срывался. Но под предлогом усталости и боязни повредить нашему ребенку перестал приходить ко мне в гости, по-дурацки отворачивался, когда раздевался перед сном - сохранил привычку спать обнаженным. Перед этим целовал меня в лоб или в щечку, чем собственно и ограничивалась наша физическая близость. В конце концов, в один прекрасный вечер я не выдержала.
   - Что с тобой с недавних пор случилось? - Ничего, милая. Каким я был, таким я и остался. -Казак, какой? Забыла, извини. - Не такой лихой, как прежде, верно. Извини, устаю безбожно, и потом... Хотя ты по-прежнему прекрасно выглядишь - так, словно находишься как максимум на втором месяце, - все же нам нужно поостеречься... Согласна? - Видимо, моя беременность протекает иначе, чем ты представляешь. Но у врачей она не вызывает никаких вопросов. - Я рад не меньше тебя и врачей, если наш ребенок развивается нормально и родится в срок. - Именно в срок - не раньше. - Не позже? - Ребенок родится своевременно, ясно?! - Ясно. Наш сын родится во время, я буду тому только рад. - Я не раз говорила, скорее всего, у нас будет дочь. - Не верь врачам, ты родишь сына. - А если дочь, что тогда? Дочь, так дочь. Она будет напоминать мне - через много лет - тебя, молодую. -Ты, все еще хотя бы немного любишь меня? - Я много тебя люблю. Как прежде. - Чем же тогда объяснить твое нынешнее охлаждение? Тебя отпугивает моя беременность? Я стала страшной? Что с тобой происходит? - Ничего, я ж тебе сказал. - В последнее время ты избегаешь меня, не приходишь ночью... - Я очень хочу тебя, даже сильнее, чем прежде, поверь мне. Но боюсь, наша близость плохо отразится на ребенке. - А просто полежать со мной рядом - уже никак? - Как-нибудь в другой раз, сейчас я в таком состоянии, что едва ли смогу быстро уснуть. А у меня завтра, уже сегодня, очень тяжелый день. - Ты не хочешь рассказать мне, что с тобой? - Обычная рутинная работа, ничего интересного. Если не возражаешь, попробуем заснуть. - Хорошо, Толя. Спокойной ночи, дорогой. - Спокойной ночи, любимая...
   В таком духе он вел себя и дальше, я уже не звала его к себе... Все, к счастью, изменилось к лучшему чисто случайно. Толя, как обычно, лег спать. Микс обычно укладывался рядом с Толей, но в последние дни - со мной. И это, несмотря на его любовь к мужу. А тут, в эту ночь, он лег на стул, на котором лежали Толины трусы, и, видимо, уронил их. Ночью я встала, зажгла свет над своей кроватью, увидела, они валяются на полу. И положила их под Толину рубашку. Утром проснулась от Толиных шагов. Он носился по комнате в костюме Адама в поисках трусов. Я и забыть забыла о своей причастности к этим трусам. Кроме того, мне показалось очень забавным наблюдать за мужем, который в том же самом виде, что вызвал восторг его соседа по больничной палате, с выражением злости и отчаяния что-то искал и не мог найти. Впрочем, у меня хватило ума, чтобы понять, какой предмет он ищет. Но совершенно забыла о том, что сама их положила на стул. Хотела ему помочь, но не знала, как он к этому отнесется. Тем более, он явно не желал меня будить, хотя догадывался - я не сплю и, может быть, именно потому и не находил трусов, лежавших на том же стуле, на который он положил их вечером. Должна вам признаться, давно вид обнаженного мужа - сам по себе - так сильно не возбуждал меня. Как правило, я не смотрела на него тогда, когда он снимал с себя одежду, чтобы заняться со мной любовью. Но в это утро я, много дней лишенная радостей любви и отягощенная своей беременностью, страхами за все сразу - и за ребенка, и за Толю, - получала почти садистическое удовольствие от переживаний мужа, какой бы характер они ни имели. Человек уж так устроен, он непременно должен найти утрату немедленно, особенно тогда, когда ей просто некуда пропасть. Толя помнил, куда их положил - на сидение стула. А на нем теперь лежала рубашка, которую он повесил на спинку. Мог бы и сам догадаться в "перемену мест слагаемых". Но когда мужчина зол на весь мир, ему все не почем. Мой муж, как впоследствии выяснилось, почти не сомневался, это я затеяла с ним игру в кошки-мышки, желая тем самым обратить его внимание на себя, коль скоро он меня игнорирует. А раз так, ему нечего скрывать свое желание. Если угодно, он доставит мне удовольствие! И доставил. Конечно, я не такая дура, чтобы принять его желание только на свой счет. Воздержание, на которое муж обрек себя добровольно, не могло не сказаться на всем его облике. И вообще утром он всегда находился на взводе, я где-то прочла, а многие из вас знают по личным наблюдениям, подобное состояние характерно для всех мужчин. И все равно - приятно видеть его таким. От Толиных шагов, беготни и тихого рычания проснулся Микс. Он стал носиться за Толей, не взяв в толк, почему хозяин вместо того, чтобы кормить его, бегает по комнате, словно буйно помешанный. В конце концов, Миксу надоело полное пренебрежение Толей своих кровных интересов. Он вцепился ему в ногу, обхватив лапами и расцарапав ее до крови. Все это произошло в тот самый момент, когда Толя понял, у него уже нет времени искать эти проклятые трусы, и чтобы не опоздать на работу, стал надевать брюки, успев залезть лишь одной ногой в штанину, т.к. в другую - вцепился Микс. Толя взвыл от боли и с криками проклятий стал гоняться за котом в таком неудобном для бега положении. По дороге (закон жанра) он задел злополучный стул. Тот вместе с трусами свалился на пол. Тут уж я не удержалась от смеха. (Вспомнила, кто невольно положил начало этому представлению.) Толя увидел трусы, а в моем смехе - прямую издевку над собой. Над чем смеетесь, над собой смеетесь. Я тут же заткнулась. А он уже забыл о коте, забившемся под моей кроватью, и с перекошенным от досады и боли лицом схватил трусы и, подняв их, как знамя, направился в мою сторону. Я от ужаса, сейчас он выместит все свое зло на мне, отвернулась как раз в тот момент, когда его не менее разъяренный пенис (что странным образом вязалось с нынешним обликом его хозяина) оказался почти над самым моим носом. (Тут я не совсем, кстати, вспомнила остроту: "Лучше бы думал головой, чем головкой".) А он все еще вопрошал, что тут смешного, продолжая размахивать трусами над моей головой. И мне стало элементарно жалко и его, и себя, и ребенка. Я отвернулась к стене и тихо разрыдалась от всей этой нелепицы, вида мужа, застывшего в дурацкой позе и не знающего, что ему делать со мной, с собой, с котом, с трусами. И тогда я - неожиданно для самой себя - встала, можно сказать, вскочила (если такое можно представить с беременной женщиной) с кровати и, не давая Толе времени опомниться, обняла его со всей силой, на которую только способна. Тогда и он прижался ко мне, не зная, куда девать свои жадные руки, которые мало-помалу сами нашли себе применение, ощупывая мое тело и страстно, и бережно, и нежно, от чего у нас обоих перехватило дыхание. Мы застыли в этом объятии, забыв обо всем на свете. Есть такое банальное выражение: "Осушил мои слезы". Но прежде Толя вызвал целый их водопад, только это были какие угодно слезы, но никак не горькие...
   Толя не пошел на работу, в три короба наврал директору что-то насчет своего нездоровья и взял отгул... И мы занялись любовью...
  Когда мой муж брал отгул - уже у меня, - нуждаясь в передышках, мы использовали паузы для обсуждения эпизода с трусами. По Толиной версии, я имела к ней самое прямое отношение. Якобы, я специально спрятала трусы так, чтобы он их не нашел. (Смешно, правда?) Цель - вызволить его из той прострации, в которой он находился в последние дни. Однако причину своего состояния он не назвал. По моей версии, он сам загнал себя в угол, потому стал в одном лице и режиссером, и исполнителем главной роли в той незатейливой пьесе, которой всего лишь подыграли и я, и наш ребенок, и Микс. Толя, нехотя, признал возможность существования подобной версии - поскольку мы любим друг друга, просто обязаны были найти выход из создавшейся ситуации.
   - Нам не стоит искать виновных, иначе мы опять поссоримся. А это не тот случай, к сожалению, о котором говорят, милые ссорятся - только тешатся.
   Такие слова мне не очень пришлись по душе, но я промолчала, не желая разрушить тот хрупкий мир и наше приподнятое настроение - безотносительно потенции мужа, к тому времени достаточно измотанного. Однако мы еще не выяснили до конца свои отношения. И не только потому, что Толины паузы затягивались во времени, так как мы не вылезали из постели почти весь день...
   Их выяснение состоялось несколько позже. Геннадий неожиданно быстро вернулся из Америки - один, без жены. Оказалось, они не нашли общего языка и развелись без финансовых и прочих претензий друг к другу. Сказать, чтобы я обрадовалась их разводу, ничего не сказать. Он меня огорчил. Теперь мне следовало ждать новых притязаний Геннадия. И хотя не сомневалась, Геннадий не опустится до такой подлости, чтобы рассказать Толе о моей скоротечной с ним связи, все же не скидывала со счетов любую случайность. На что способна любовь и ревность, многие из нас знают не понаслышке.
  Буквально через несколько дней после возвращения из Штатов он попросил о встрече в любом месте. Я решила самым деликатным образом поставить все точки над и. Мы встретились в доме Геннадия. Я предупредила, чтобы он ни на что не рассчитывал. Его дом показался мне местом, наиболее защищенным от посторонних глаз. За мной заехал днем его шофер. Геннадий ждал меня и выглядел очень взволнованным. Признаюсь, мне это польстило. Я и не думала, что такой деловой человек, как Геннадий, способен на подобные эмоции. С американкой, если ему верить, у него почти сразу не сложились отношения во всем, кроме постели, чего недостаточно для совместной жизни.
   - Жена не захотела жить в России, не понимала моей привязанности к России, Питеру, друзьям и родным, русскому языку и пр. Мы разошлись мирно, я окончательно понял: люблю только одну женщину - тебя. Еще в студенческие годы впервые влюбился, и с тех самых пор не в состоянии разлюбить. Уже тогда готов был связать себя с тобой узами брака, хотя женитьба могла помешать карьере. И если бы не твоя холодность, я пошел бы на все, не желая потерять тебя. Я вел себя, как последний идеалист, когда позволил тебе вернуться к мужу, недооценил его как соперника. Надеялся, мне удастся убедить тебя: лучшего мужа и отца нашему ребенку ты не найдешь, а Толю сбросил со счетов - вы развелись, и не случайно. Даже в том случае, если на самом деле продолжала любить мужа. Я не настолько плохо знаю женщин, чтобы так сильно в них ошибаться. Наш, к сожалению, короткий роман все же давал мне основания утвердиться в своем мнении... Моя попытка помочь Толе с публикацией романа никоим образом не связана с нашими личными отношениями. Хотя, если б он был для тебя чужим человеком, уговаривать его не стал. - Я очень высоко ценю твою дружбу и доброе ко мне отношение. Но я - Толина жена. То, что однажды в моей жизни был другой мужчина, больше никогда не повторится. Так как всегда любила и поныне люблю мужа. Хотя Толя, пожалуй, слишком горяч и экспансивен, а мне больше импонируют мужчины, умеющие контролировать свои чувства.
   Геннадий обвинил меня в лицемерии, напомнив о наших бурных страстях в тот вечер, который мы провели в его доме. Я поняла - завралась. Для мужчин секс важнее всего на свете, и едва ли кому-то из них может понравиться сдержанность в постели. Знал бы Геннадий, чего стоила она моему Толе?! Видел бы он, что мы с ним вытворяли на третьем году нашей совместной жизни и на четвертом месяце моей беременности?! Тогда бы у него отпали всякие вопросы о возможности моего разрыва с мужем. Но я не желала травмировать любовника, ставшего им по воле случая. Я извинилась - он неверно истолковал мои слова. Меньше всего я имела в виду любовные дела. Но поскольку никто не знает, за что мы любим далеко не самых лучших и достойных, то объяснять свое отношение к мужу не берусь, знаю только одно, пока он будет со мной, я от него никуда не уйду. И тут же заметила в глазах Геннадия нехороший огонек. Он его погасил, а я выразила надежду: во имя наших отношений, как в прошлом, так и в будущем, не говоря о настоящем, он не станет рисковать ими. Не скажет Толе о нашей близости. Геннадий даже обиделся на меня, как это я могу сомневаться в его порядочности. Речь о ребенке он не заводил, чему я была только рада. Мы расстались, договорившись остаться друзьями. Он снова пообещал дать зеленый свет Толиному роману, как только Толя сочтет нужным передать его в издательство.
  Существуют нити, связывающие всех нас в один тесный клубок. Видимо, каждый из нас излучает токи, достигающие других людей, которым мы не безразличны. Наученная горьким опытом, я уже не настаивала на передаче Толей романа в издательство. Он сам заговорил о нем, когда узнал о возвращении Геннадия из Америки.
   - Прошло слишком мало времени, я ничего не успел сделать и потому не стану спешить.
   Я промолчала.
   - Маша, ты слышала, что я произнес. -Я не глухая, но не смею вмешиваться в вопрос, который вызывает столь ревностное у тебя отношение.
   Слово "ревностное" вызвало в моем муже негодование совсем другого свойства. Хотя для начала он вовлек меня в ненужную дискуссию о своем романе. По его словам, получалось так, что в душе я продолжаю настаивать на публикации романа (когда он ни к черту не годится), лишь бы потакать неизвестно кому или чему. Я попробовала уточнить, что он собственно имеет в виду. Он, однако, свернул на прежнюю тропу и вынудил меня заявить ему то, что я хотела сказать, но боялась. Ты сам толком не знаешь, чего хочешь. И не принимаешь решение, обвиняя во всем кого угодно, только не себя самого. И потому я в последний раз, чтобы навсегда покончить с этой набившей оскомину темой, спрашиваю, намерен ли ты отдать роман, или нам следует перестать вводить в заблуждение людей, проявляющих к нему недостойное твоей персоны внимание.- Хорошо, Маша, раз так настаиваешь, позвоню Геннадию и утрясу с ним все недоразумения, принесу свои извинения за то, что мы столько времени крутим ему яйца.
   Я живо представила, как все это может выглядеть буквально, и расхохоталась. Толя уставился на меня так, как только он один умел.
   - Чего мол, дура, ржешь?
   Я прямо в лоб сказала ему, что было у меня на уме. Лучше бы я не говорила, а жевала. Как в той идиотской рекламе. Он все это связал с моими сугубо личными отношениями с Геннадием, которого продолжал подозревать в интимной связи со мной и отцовстве. Но сколько я ни пыталась вытрясти из него это признание, он закусил удила, молчал и злился. Тогда я напрямую сказала ему, что он жалкий трус и боится прямо сказать, в чем меня подозревает. Если так боится, я скажу сама. И замолчала в страхе, сейчас скажу такое, от чего вся моя жизнь пойдет кувырком. Он и сам до смерти перепугался, побледнел, но решил идти до конца. Только не сам - за мой счет. Вот что я ненавидела в нем больше всего. Уж лучше бы он был мужчиной в жизни, чем в постели. (В конце концов, мавр сделал свое дело.) Он не желал признаться в том, чего боится, хотя мы оба хорошо знали это. Он ждал моего покаяния, как многие романтики начала постсоветской эры в нашей стране ожидали нечто похожего от коммунистов, которые не только не покаялись в своих прежних грехах, но и прославляли многие из них в своих речах и публикациях в СМИ. А что я могла заявить? Что сомневаюсь в отце своего будущего ребенка, хотя наверняка отец - он? И в сердцах сказала Толе, чтобы он, наконец, перестал трястись от страха, я никогда не знала другого мужчину, кроме него, труса и бабника. Хотя стоило изменить и посмотреть, как бы это пришлось ему по душе. Ребенок, увы, будет его, и ничей другой. А Геннадий, которого он подозревает во всех мыслимых и немыслимых грехах, по сравнению с ним святой и никакого отношения ни ко мне, ни к нашему ребенку не имел и не имеет. И тут я разревелась, не выдержав всей своей лжи и напряжения. Толя и обрадовался, и растерялся одновременно. Начал утешать меня и приговаривать, он любит нашего сына, и никогда не сомневался в своем отцовстве. Он - развратный и грязный тип, которого я незнамо за что полюбила. Я только и нашла одно, чтобы ему возразить на все это. И родится у нас не сын, а дочь, сколько можно твердить одно и то же. И хотя он до последней секунды, как маньяк, остался верен своей идее - фикс, в тот момент не стал мне перечить, лишь бы я перестала изводить себя и его ненужными нашему ребенку слезами. Если моя дочь когда-нибудь станет психопаткой, то отчасти, если не во многом, благодаря этой сцене. Ее отец даже не понял, какой ценой добился моих не стопроцентно правдивых признаний. И все ради своего спокойствия. Геннадий давал ему сто очков вперед, соглашаясь ради меня на любого ребенка. Вот и разберись, кто на самом деле из них двоих меня по-настоящему любил! Одно, несомненно, сама я любила не самого лучшего из них. Любовь зла... Дальше можно не продолжать?
  Казалось бы, после того, как я успокоила мужа, и он стал паинькой, я и сама могла успокоиться. Но почему-то моя вынужденная ложь все время давала о себе знать. Я стала придираться к мужу по пустякам, капризничать, нервничать. Он считал это проявлением беременности и терпел любые мои выходки. Продолжал верить в сына, и ради него готов был простить мне все что угодно. Он настоял на своем присутствии при родах. Каким-то чудом (откуда только взялась у него такая прыть?) добился его и, когда я удачно разродилась, заорал благим матом: "Сын!", тогда как все, кроме него, увидели то, что было в действительности, - дочь. Он еще долго отказывался верить чужим глазам. Но, как это нередко случалось с ним раньше, принял неизбежное и смирился с жестокой реальностью. Обожает нашу дочь, отнюдь не красавицу. Одно хорошо, его сперматозоиды оказались такими же верткими и настырными, как он сам, в нужное время и в нужном месте, что вообще-то для него нехарактерно. Иначе бы все мы имели то еще еврейское счастье! А что? В моей дочери течет эта самая кровь, выдающая ее происхождение со всеми Толиными потрохами. (Вылитая его мать!) Даже Геннадий, придя к нам усомниться в подлинности Толиного отцовства, признал его. Мне остается только одно. Ждать, когда ты поймешь, какого мужа в моем лице могла приобрести, и на кого его променяла. На шута горохового, который боится опубликовать свой несчастный роман из страха выглядеть в глазах людей тем, кем он являлся, является и будет являться до конца дней своих. (Я простила любовнику его горячность, даже втайне оценила ее. То, что ничто человеческое не чуждо моему бизнесмену, только радовало. И тем более - его желание жениться на мне - уже не такой молодой и красивой, какой я была когда-то. Когда Геннадий впервые предложил мне стать его женой, я могла дать свое согласие, но в нашем супружеском дуэте главная скрипка принадлежала б ему, а я еще не доросла до того, чтобы вне постели играть женскую роль, и потому воздержалась от брака с ним ...)
  
  
  
  
  
  
  
   МЕТАМОРФОЗЫ - 4
  
  
   7. Концерт Љ 4 для Анатолия с оркестром слов
  
  
  К сожалению, сценарий нашей жизни пишется не нами. Мы - всего лишь маленькие песчинки в мироздании, о котором имеем только самое общее представление. Казалось, моя жизнь после рождения дочери начала налаживаться, несмотря на то, что спать нам приходилось урывками, лишь тогда, когда нашу маленькую квартирку не оглашали вопли уставшего от рева младенца. С этим приходилось, приходится и придется сталкиваться подавляющему большинству молодых родителей, даже если сами они уже не первой молодости. Как мы. Но далеко не у всех есть такие настоящие друзья, как у нас. Я наивно полагал, после выяснения, кто есть кто, Геннадий оставит нас в покое. Но не тут-то было. Не проходило недели, чтобы он не навещал наше скромное жилище и не задаривал Маринку подарками - игрушками, ползунками и пр. Приходил он, как правило, тогда, когда я находился на работе. Маша не скрывала его визитов, да и как можно объяснить все то, что появлялось у дочери так часто. Нужно сказать, с уходом Маши в декретный отпуск наш бюджет претерпел существенные изменения, и отнюдь не в лучшую сторону. Институт вновь, не прошло и года после моего назначения начальником отдела, постиг очередной кризис. Крупный китайский заказ аннулировали, так как наши старые вертолеты, исчерпавшие ресурс безопасности, стали взрываться и падать один за другим во всех частях мира. И китайцы сочли лучшим заплатить неустойку и передать заказ другой стране, не замеченной в подобных катастрофах. Коль скоро наша страна имела бюджет меньше бюджета одного американского штата, то российские военные не могли покупать новое вооружение. Им было вообще не до жиру, летчики испытывали дефицит буквально во всем, даже в керосине, и их летное время было сокращено до минимума. Вольготно чувствовали себя одни олигархи и бандиты. Геннадий - один из них. Он не вызывал у меня восторга, как бы Маша к нему ни относилась. Она его обожала. Он такой добрый, отзывчивый, чуткий, умный. Его бизнес процветал, хотя он никогда не хвастался своими делами... Маша не замечала моего отношения к воротилам российского бизнеса, справедливо считая его главным производным всей нашей жизни, в которой она продолжала занимать свою нишу, хотя и в скромных пределах. Я не обсуждал с ней ни политические, ни экономические аспекты положения страны, так как бедный богатого не разумеет (хотя Машино богатство, и раньше весьма относительное, теперь стало нищенским). Маша собиралась отдать Маринку в ясли и выйти на работу. И не ради одних денег. Мне возразить ей было нечем. Если мужчина не умеет зарабатывать, он должен помалкивать, когда его жена идет работать, и за неделю получит столько, сколько он не получает за несколько месяцев. Маша и раньше не попрекала меня моими смехотворными заработками, а теперь, после ее многолетних усилий, увенчавшихся кажущимся успехом и почти не изменивших моего экономического статуса, не считала приносимые мной домой деньги самым главным мерилом оценки деловых качеств мужа. Чего она ждала от меня в таких условиях? Видимо, верила в процветание страны в недалеком будущем, коль скоро до сих пор мало сталкивалась с нищетой. По ее убеждению, во всех наших бедах виноваты сами люди, которые неинициативны, ленивы и без царя в голове. Правительства, президенты тут ни при чем.
   - А то, что воруют, так ведь, милый, а когда же у нас не воровали?
   Главное - найти объяснение своей истории в истории собственной страны, и тогда любая коррупция выглядит, чуть ли не привлекательной...
   Никакой метаморфозы в том, что наша экономика продолжала лежать, и падать ниже ей было уже некуда, я не видел. Равно как и в том, что Геннадий продолжал занимать свою нишу в Машиной жизни, хотя это обстоятельство стало для меня некоторой неожиданностью. И откуда только берется время у деловых людей портить кровь другим людям?! До определенной поры я считал выше своего достоинства оспаривать право Маши на продолжение дружбы с Геннадием, поначалу не дававшим мне повода отвергать его настойчивые притязания на мою жену. Не только на жену. И на дочку. Не понимаю, для чего Маша сказала мне как-то о готовности Геннадия жениться на ней, невзирая на ребенка. ( Между нами произошла пустячная ссора, в которой я выглядел не лучшим образом. Маша сравнила меня с Геннадием.) При внимательном рассмотрении обнаружил некоторое сходство Маринки с чертами Геннадия, хотя многие идентифицировали ребенка с моей матерью. Становилось понятно его желание увести от меня жену и ребенка. Сначала я считал все это своего рода галлюцинацией (в переводе с латыни, бредом) - мало ли что может показаться человеку, воспринимающему как реальные несуществующие объекты. То есть, конечно, моя дочь существовала, но находимые мной совпадения, скорее всего, были от лукавого. Я не мог донести свое, скажем так, сомнение до Маши. Сказать что-либо подобное Геннадию я тем более не мог, так как тем самым давал ему грозное оружие против себя. Ведь не зря же он похаживал к нам все это время. В альтруизм новых русских верилось с трудом, как бы прекрасны и благодушны они ни были. Мне оставалось одно - молчать в тряпочку и держать свои сомнения при себе; с надеждой вглядываясь в личико дочери в поисках истины, находить опровержение своему страшному подозрению. Но, как это часто бывает, если что-то втемяшится в голову, то добра не жди. Чем больше я смотрел на ребенка, тем больше убеждался - без Геннадия тут дело не обошлось. В конце концов, я решил выяснить все до конца. И в один прекрасный день, когда узнал о состоявшемся два часа перед тем визите Геннадия, прямо в лоб спросил Машу, как поживает Маринин отец. Маша спросила, что снова со мной стряслось. Вот это выдержка, подумал я и уже перестал играть с женой в кошки-мышки, высказался по полной программе, все же памятуя о том положении, в котором все еще не полагается беспокоить кормящую мать.
   - Говорить о сходстве Марины с Геннадием просто смешно, это полная нелепица. Для этого я должна была с ним, по меньшей мере, переспать. Но и тогда, сам понимаешь, никто б не дал гарантий в том, что он является отцом. Сколько можно твердить одно и то же: Марина похожа на бабушку, твою мать (эти слова Маша произнесла как ругательство), черты лица которой мало напоминают славянские - мои и Геннадия. Кто дал тебе право подозревать меня во всех смертных грехах?
   Данный грех никак нельзя отнести к смертным, поскольку он дает начало новой жизни, и смертью мало для кого заканчивается. Я не желал устраивать сцен, и потому не стал развивать эту тему. Но Маша посчитала себя униженной и оскорбленной. На ее взгляд, я должен был понести наказание - сколько можно подозревать ее в недостойном поведении?
   - Если ты настаиваешь на своем злостном вымысле, скатертью дорожка, никто тебя здесь не держит.
   Дело было вечером, делать было нечего. Я еще раз посмотрел на заливающегося в плаче ребенка и вышел подышать свежим воздухом на улицу. Когда я вернулся через пару часов, мои женщины спали, на столе лежала записка, где было сказано, что я могу съесть перед сном. Мой не постеленный диван свидетельствовал: я прощен и допущен до святая святых. От еды я не отказался, но ложиться в одну постель с человеком, который, видимо, наставил мне рога или, что еще хуже, ставит их и поныне, счел для себя - в эту ночь - немыслимым. (Я все же сомневался в своих подозрениях насчет жены, к тому же вспомнил Павлова - не главу правительства при Горбачеве, а ученого, утверждавшего, не существует ни одного стопроцентно психически нормального человека. А я при всем желании не мог считать себя исключением из общего правила.) Я постелил себе на диване. Утром жена приготовила мне завтрак и, как ни в чем не бывало, занялась ребенком. Она решила не обострять обстановку, доверившись своей интуиции. И оказалась права. Я поостыл, принял для себя единственно приемлемое решение. Было или не было, не доводить же дело до экспертизы. Либо брать ноги в руки и бежать из общего дома без оглядки, либо остаться в нем со всеми вытекающими отсюда последствиями. Что ни говори, моя любовь к Маше за ночь не испарилась. И ребенка я полюбил еще тогда, когда он находился в материнской утробе. Не зря говорят, утро вечера мудренее. Не то чтобы я успокоился, но камень с души свалился, и нужда держать его дальше за пазухой почти прошла. Он валялся неприкаянный на полу, если так можно сказать о неодушевленном предмете, и мы обходили его стороной, на всякий случай, не выбрасывая на помойку.
  Имейте в виду, господа, мне ничего не было известно об отношениях между Машей и Геннадием. И в самом деле, мои подозрения зиждились на песке. После принятия мужественного решения остаться дома и не рвать с семьей, не увеличивать и без того большой процент матерей-одиночек, мне и самому уже стало казаться, что если Марина на кого-то похожа, то больше всего на мою мать. И только потом на Машу, меня и только чуточку на Геннадия. Все зависит от точки зрения и от освещения. При дневном свете девочка совсем не походила на Геннадия. Только при искусственном свете... Больше мы с Машей этой болезненной темы не касались, что ровным счетом никому из нас ничего не доказывало. Каждый остался при своем мнении - сомнении. У нее все же было преимущество, она знала больше меня. Так или иначе, уже в следующую ночь я занял свое привычное место у стены на нашей двуспальной кровати, что являлось знаком если не примирения, то смирения. А в качестве признания моих заслуг еще через ночь я получил супружеские права в полном объеме, позволившие мне не только забыться, но и заснуть после всех моих трудов, считая самые последние...
  Вы, господа, недоумеваете, наверное, до какой же степени я, мужчина, опустился, если позволил так наплевать себе в душу. Но вся загвоздка тут в том, кто именно наплевал в мою душу. Ведь это (скорее всего!) мог быть я сам.
   Геннадий подлил масла в огонь моих подозрений. Очевидно, он был не менее наблюдателен. И нашел в ребенке нечто, порадовавшее его. Разумеется, все, не вписывавшееся в его концепцию собственного отцовства, в расчет не принималось. Будучи человеком прагматичным и целеустремленным, он, видимо, первым делом поговорил с Машей. Но она отмела все его притязания. Конечно, как я считал, она не могла сказать ему, вас рядом со мной в ту памятную ночь не лежало, но все ее расчеты и сама действительность опровергали доводы бизнесмена. Иначе бы он не решился поговорить со мной, напирая при этом на мое мужское достоинство. К счастью для меня, Маша поняла, Геннадий ни перед чем и ни перед кем не остановится, чтобы добиться ее расположения. Но прежде он решил расправиться с соперником - с мужем, со мной. Накануне нашего с ним разговора, о котором он, деловой человек, поставил меня в известность заранее (как это водится в деловых кругах), я предупредил Машу о нашей с ним встрече. Она оказалась перед легко разрешимой дилеммой, когда выбора у нее не оставалось. Тогда она рассказала мне, что после решения развестись со мной не устояла против близости с Геннадием, который нашел к ней нужный подход, пользуясь ее положением, близким к полураспаду. Разве можно осудить женщину, желающую в состоянии смятения и нервного срыва хоть как-то придти в себя, обрести душевный покой? Не следует забывать, она ушла от меня после того, как сознательно зачала моего ребенка. Это усугубляло ее состояние. И то, что она забыла о всякой осторожности с Геннадием, ничуть не опровергает кризисного периода в ее жизни, в котором она оказалась. Да, раньше она не рассказала мне про близость с приятелем, хотя я всячески подталкивал ее к признанию. Но у нее была весьма уважительная причина скрывать этот грустный эпизод. Она слишком любила меня, чтобы рисковать нашими отношениями, которые только-только начали улучшаться. И потом Маша просто боялась своим откровением негативно повлиять на меня, больного, так как все свои усилия направляла только в одну сторону - как можно скорое вытащить меня из больницы здоровым и невредимым телом, душой и умом. Знаю по себе, если начинаешь врать, идешь до конца...
  Разговор между мной и Геннадием состоялся в машине бизнесмена. Он с присущей ему деловитостью, без всяческих недомолвок сразу взял быка за рога. Но он встретился не с быком и не субъектом с рогами. Я не обладал ни бычьим упрямством, чтобы оспаривать факты, ни рогами, которыми он меня наделил, т. к. решение о нашем с Машей разводе состоялось значительно раньше, когда мы оба были де-факто свободны и могли распоряжаться своей жизнью независимо друг от друга. Что я и сказал бизнесмену, едва он попытался огорошить меня своим сообщением. Но не зря он преуспевал в бизнесе, к более трудному для себя варианту оказался готов, хотя надеялся на прежнюю договоренность с Машей о сохранении их общей тайны. Так что он поступил не вполне по-джентельменски, учитывая приверженность соблюдать в самом лучшем виде общепринятые в элитарных кругах манеры поведения. Но, как в делах, пахнущих большими деньгами, так и в любви не до хороших манер. Поэтому трудно осуждать наших правителей, политическую и экономическую элиту. Достаточно вспомнить тех, с кем начинал борьбу за царство Ельцин и с кем он остался в конце, назначив себе приемника. Так что меня ничуть не удивило предательство Геннадием интересов Маши, которое сам он считал проявлением доброй воли и любви к ней.
   - Я забочусь только о Маше и нашем ребенке. Лично против вас, Толя, я ничего не имею, отдаю должное как человеку бескорыстному и честному, но, посудите сами, вы не обеспечите достойную жизнь жене и ребенку даже в том случае, если он ваш. Разве не видите, ребенок совсем не похож на вас? Он, как две капли воды, похож на меня.
   (Я с трудом вставил слова, что эти капли не из слишком чистого источника.) Это не остановило Геннадия, лишенного эмоциональных предрассудков. (Если речь заходила о чистоте подобного свойства, наша элита вполне без нее обходилась. Порядочность только вредила делу, мешала бизнесу. Иначе бы пришлось ложиться на рельсы; давая невыполненные обещания, сказать правду о завтрашнем дефолте, во всяком случае, не утверждать на всю страну, будто никакой девальвации рубля не будет. Что касается рас (негров, китайцев и пр.) и наций (евреев, лиц так называемой кавказской национальности и др.), то ими занимались чернорабочие власть имущих - РНЕ, скинхеды и органы правопорядка. В качестве козла отпущения в капиталистической России избрали кавказцев, сменивших евреев в России социалистической. Что позволило некоторым особо выдающимся евреям занять весьма достойное место при разделе пирога...)
  Геннадий отдал должное своей заботе о Маше и ребенке, затем постарался убедить меня: свойственная мне гордость и принципиальность, с коими он столкнулся при попытке помочь с публикацией романа, позволит понять мотивы его поведения. Я, правда, не совсем понял, при чем тут гордость и принципиальность, но не стал вдаваться в дискуссию. Я лишь предупредил Геннадия о том, что не намерен отказываться от жены и ребенка, все разговоры на эту тему абсолютно бесплодны. И потому попросил его впредь не приходить к нам, коль скоро он не может отказаться от планов разрушить мою семью. Геннадий настаивал на том, что был неверно понят. Он просто счел своим долгом снабдить меня полной информацией. Если мы с Машей останемся при своем мнении, он умывает (правильнее сказать, умоет, но такого слова, кажется, нет в русском языке) руки и не станет мешать нашему счастью. После чего мы почти по-дружески обменялись теми самыми руками рукопожатием. Я попросил его высадить меня у ближайшей станции метро, хотя он предлагал довезти до дома. Но я понял, он не из тех, кто покинет поле битвы побежденным. Как человека, любившего мою жену с молодых лет, я невольно уважал его. И потом мне, как это ни было противно сознавать, льстила любовь такого видного человека к моей жене, еще больше поднимая планку нашей с ней любви. Что бы я ни говорил об олигархах и элите, они - далеко не последние люди; одно то, что им удалось в одночасье стать властителями меньше всего наших дум, а больше - лакомых кусков собственности, заслуживало признания и уважения, даже если это вызывало чувство омерзения и негодования. Мне, человеку нерешительному и ленивому, трудно завидовать им (завидуешь тем, кто одного с тобой менталитета), но не признавать в них сильных, умных и ловких хищников - значит считать себя тупым и недалеким человеком...
  Геннадий после разговора со мной только изредка звонил Маше, у нас, если верить ей, не появлялся. Маша однозначно расценила разговор Геннадия со мной, как прямое предательство. Мы выдержали первое серьезное испытание, не поддались на провокацию. Так продолжалось несколько месяцев. Пока нашего ребенка на Машиных глазах не похитили прямо из коляски и не укатили на старом москвиче неизвестно куда. Как обычно, доблестная милиция никаких следов кражи не обнаружила. Мы метались по всем инстанциям, но безрезультатно. Наша трагедия была далеко не единственной в своем роде и вызвала резонанс в обществе лишь в первый день. Резонанс в виде короткого сообщения по местному телевидению. А дальше - тишина. Ее нарушил всеведущий Геннадий, не замедливший вмешаться в ход событий. Он связался с мафиозными кругами, те вышли на более мелкую сошку. Выяснилось, мы должны дать выкуп за ребенка - 1О тысяч долларов США. По словам Геннадия, детские деньги. Он пообещал дать их нам безвозмездно. Маша, конечно, оценила его помощь. Ребенка доставили к нам живым и невредимым. Милиция закрыла дело, хотя я настаивал - бандиты должны сидеть в тюрьме. Милицейскому начальнику нашлось, что мне возразить.
   - Тогда в тюрьму придется посадить пол России. Благодарите небо - у вас нашелся защитник, отделались легким испугом, когда в стране такое творится. И вообще сами виноваты, плохо следите за своими детьми. А милиция должна расхлебывать ваше разгильдяйство, получая за свою опасную для жизни самоотверженную, не жравши - не сравши, работу копейки, на которые не прожить даже бомжам. И то, правда, куда ни глянь, все - нищие. В самой богатой ресурсами стране.
  Мы с Машей оказались, в мало сказать, незавидной ситуации. Хуже всего пришлось мне. Я, мужчина, оказался несостоятельным в защите своего ребенка. Не будь доброго дяди, все могло кончиться для нас плачевно. Только был ли этот дядя добрым? Этот вопрос встал передо мной ребром, как только речь зашла о деньгах. Но свои подозрения я высказал Маше только тогда, когда Маринка оказалась дома. Маша решительно, как клевету, отвергла мое заявление, мы поссорились.
   - Ты - неблагодарное чудовище, подозрительный маньяк, а сам палец о палец не ударил для того, чтобы вызволить своего ребенка из неволи.
   Каково мне было это слышать?! Но я остался при своем мнении. Хотя я верю в детерминированную случайность (здесь не место входить в подробности, что сие означает), в данном конкретном случае ответ напрашивался сам собой. Обычно принято говорить по любому поводу, и с этим трудно не согласиться: ищите женщину. Я бы к этому добавил еще одно слово: ищите женщину да обрящете. Тут без нее не обошлось. Хотя в моем случае искать нужно было мужчину. Геннадию не составило труда найти исполнителя, любой бомж согласится за сотню-другую баксов выкрасть маленького ребенка из коляски, стоит только его матери отвернуться, скажем, за носовым платком. Конечно, Маша стоит значительно дороже, бизнесмен нашел более приличного головореза для исполнения гнусного замысла. Лучший способ проявления благородства и щедрости - трудно придумать. В глазах Маши Геннадий стал настоящим героем, добрым ангелом. Он доказал ей, если и можно на кого рассчитывать в трудную минуту, так только на него и меньше всего на мужа, который мало, сам ничего не может, так еще и возводит напраслину на хороших людей. Я должен был валяться в ногах у спасителя (пусть с маленькой буквы), и до конца дней своих оставаться рабом всех его желаний. Разумеется, Маша дала мне достойную отповедь. Теперь я должна, как следует, задуматься над тем, кто в действительности отец Марины. И хотя тут же поспешно добавила, отцом не по крови, а по сути, я лишний раз усмотрел здесь возможность чужого отцовства. Стоило, в который уже раз взглянуть в лицо ребенка, чтобы в очередной раз засомневаться. Что я не замедлил выказать Маше, уж, коль скоро она сама не считает иначе. Слово за слово, не вам, господа, рассказывать, как это бывает между самыми любящими супругами. Никто так не ссорится и с такой помпой не разводится, как любящие люди, так как им есть что терять. Любовь и здоровье - поистине бесценные сокровища, ими-то мы как раз и разбрасываемся больше всего на свете, так как уверены в их вечности. А, снявши волосы, по голове не плачут не только одни лысые. Не плачут и безголовые. Плачь, не плачь, впрочем, но жену и ребенка не вернешь, если своими руками на блюдечке с золотой каемочкой преподносишь конкуренту, у которого за его широкими плечами есть кое-что такое, чего у тебя не будет ... даже в другом, более удачном сне...
  Да, это сон, только сон, господа. К нашему с вами счастью. И как же могло быть иначе?! Не все сны в руку, но некоторые, как этот, настораживают и заставляют держать ухо востро. Маша утверждает, в своем самом страшном сне я жутко ругался и не давал себя разбудить, чуть было не набросился на нее с кулаками и не задушил в своих объятьях. Что ж еще могло присниться современному Отелло, которое рассвирепело и, чуть было, не съело Дездемонну?! Мне не раз снились жуткие сны, но никогда я не знал такого сладкого пробуждения. Моя Земфира мне не изменила, осталась со мной и вознаградила меня любовью, не снившейся в самых прекрасных моих снах. Ибо не все же видеть страшные сны. Жизнь прекрасна и удивительна, господа, даже тогда, когда действительность и некоторые ваши сны утверждают обратное. Будьте счастливы не меньше меня. Не всем суждено любить и быть любимым. Но почему бы в таком случае не включить игру воображения? В таком случае берите, господа, пример с меня. Я не раз и не два знал сомнения, быть может, не напрасно, но нашел в себе силы их преодолеть...
  
  
   ДРУГИЕ МЕТАМОРФОЗЫ - 4
  
   8. Концерт Љ 4 для Марии с оркестром слов
  
  
  Мой муж, какой никакой писатель, зафиксировал на бумаге свой не то чтобы вещий, но вполне правдоподобный сон, в некоторых деталях повторивший факты, имевшие место в действительности. Толя во всех подробностях пересказал мне его после того, как я с огромным трудом вырвала мужа из объятий сна, а себя - из цепких супружеских объятий, грозивших мне расставанием с жизнью. Впечатление, под которым Толя находился, было далеко не первым (это вам не "Первое впечатление " Монэ), так как много раньше и не без оснований - то и другое, к сожалению,- подозревал меня в связи с Геннадием, имевшей неприятные для меня последствия. Муж так и не сумел освободиться от своего наваждения. Теперь, когда Толя в своем сне реконструировал несостоявшееся до той поры мое признание, я приняла решение, которое могло поставить на карту наш брак. При всем доверии, питаемом к любовнику, поручиться за него при упорном желании отбить у меня мужа и ребенка я не могла. Толя не простит мне мое укрывательство. Я не знала, как мне быть. И все же решила разорвать замкнутый круг. Сказать Толе все, как есть. Во имя той самой любви, наконец, о которой мой муж отозвался в своем опусе столь иронично. Я понимала, писатель не должен становиться объектом своего писания до такой степени, чтобы читатель полностью идентифицировал автора с персонажем, но концовка его рассказа - сна - расстроила меня. Я бы на его месте не стала показывать этот рассказ хотя бы потому, что в нем есть заключительный пассаж, ставящий под сомнение его любовь ко мне. Цитирую: "Не всем суждено любить и быть любимым. Но почему бы таком случае ни включить игру воображения? Берите пример с меня. Я не раз и не два знал сомнения..."... Как вам это нравится? Уж, не оговорка ли это, по его Фрейду?
   А я? По-своему любила и Геннадия, хотя мое чувство к нему, как мне казалось, все же не шло в сравнение с чувством к мужу. Несмотря на то, что Толя не всегда и не во всем устраивал меня, я любила мужа. Хотя как любовник, не при нем и не для него сказано, он уступал Геннадию. Но я принимала во внимание, муж есть муж, а любовник - любовник, а так же те обстоятельства, при которых я стала любовницей Геннадия. Что бы я сказала, будь Геннадий моим мужем, регулярно делящим со мной постель?!
  В своих мыслях - особенно после мелких стычек с мужем - я часто думала о том, каким бы мог стать мой брак с Геннадием. С житейской точки зрения - предпочтительнее брака с Толей, постоянно нарывавшегося на подводные течения и рифы, если мне будет позволено такое сравнение, вполне корректное, учитывая взрывной характер мужа и мое нежелание мириться с его недостатками. Все дело заключалось в характере моей любви к Толе. Он был мой первый мужчина, муж и, что немаловажно, отец Марины, нашей дочери. И нужно иметь в виду, любовь, как вера, не подлежит объяснению. Никакие разумные доводы здесь не действуют. И хотя я до сих пор убеждена, именно Геннадий стал бы мне идеальным мужем, за ним буду чувствовать себя, как у Христа за пазухой, мне всегда станет не хватать Толи с его необузданным норовом и юношеским романтизмом. Что ни говори, эти качества привиты мне с детства моими мальчишками, как бы далеко я от них ни ушла. Довольно того - стала прагматиком и реалистом, вписалась в нашу не слишком красивую жизнь. Абсолютно честный бизнес и ведение дел у нас - мираж.
   В конце концов, я решилась рассказать Толе о своей прошлой единственной связи с Геннадием. Ложь могла выплыть на поверхность, и тогда б мне мало не показалось. Терять мужа, вновь обретенного огромным трудом, никак не входило в мои планы. Толин сон - предупреждение, внятно давший понять, муж не так прост, как иногда казалось. Он не в меру впечатлителен и болтлив, наивен и эмоционален, но Бог не обидел его разумом, да и книжек разных он начитался в свое время предостаточно. Он - достаточно неплохой психолог, а я при всей своей практической сметке врать не умею - особенно близким людям; не со всем еще, видать, распрощалась с детства. К тому же Геннадий никак не успокаивался и преследовал меня. Он не сомневался в достижении им своей цели. Я знала людей его мира, из одного самолюбия он не оставит меня в покое. Тем более что внушил себе любовь ко мне, более того, кажется, на самом деле любит, и давно. Мне следовало опасаться его, но именно риск манил и мешал устраниться от всех его посягательств. У него хватало ума, чтобы не тащить меня в постель, когда навещал нас с Маринкой. Понимал, при таком поведении он потеряет возможность всякого общения со мной. И не рассказывал Толе о нашей с ним связи, скорее всего, именно по этой банальной причине, хотя я верила в его порядочность. Равным образом трудно упрекнуть большинство вершителей наших судеб из верхних эшелонов власти в политической, экономической и прочей корректности. (Шутка в Толином стиле.)
  Сама я находилась в состоянии нервного возбуждения, вызванного досадой на себя, так как, видимо, своим поведением провоцировала Геннадия на все его происки. Мужчины не хуже женщин чувствуют, есть ли у них шанс добиться любовного расположения, - особенно тогда, когда в прошлом партнеров связывали интимные отношения. Мой любовник убедился в моем благосклонном отношении к нему, когда я не захотела и не смогла скрыть от него свое довольство им и как человеком, и как мужчиной. Толя в свое время разбудил во мне женщину, я поняла прелесть близости именно с мужчиной, но мой любовный опыт ограничивался близостью с одним единственным мужчиной - до Геннадия я не имела возможности сравнить мужа с другими представителями его пола. Мой любовник был исключительно привлекателен внешне, поразительно одарен физически - настоящий Гермес Праксителя, которого я воочию видела в музее Олимпии. Удивительное сходство: почти античный торс, под два метра рост, шелковистая кожа, курчавые волосы, бесстрастное лицо, даже ямочка на подбородке. Внешность Геннадия сыграла не последнюю роль в том, что я уступила ему. Раньше я не представляла себе, насколько он хорош. Я бы могла до бесконечности любоваться всем им - от ступней ног до головы, что явилось для меня полным откровением, так как раньше не находила ничего прекрасного в мужском теле, считая мужские античные статуи идеализацией. А когда увидела своего любовника во всей его красе, стесняться которой у него не было нужды, - он вообще вел себя совершенно естественно - была поражена, как он привлекателен и мужествен одновременно. Мне приходилось слышать, у многих крупных мужчин непропорционально маленькие гениталии, бросающиеся в глаза большинству их женщин. Геннадий лишен и этого недостатка, хотя, в отличие от некоторых женщин, я отнеслась бы к нему легко, т.к. в моей иерархии мужских ценностей эта занимала едва ли не самое последнее место (мне уже приходилось говорить вам, милые дамы, что, на мой взгляд, в эстетическом отношении мужские органы выглядят крайне непривлекательно).
   Если помнить о месте, занимаемом Геннадием в современной российской элите, как бы Толя к ней ни относился, беспристрастным быть по отношению к нему он не мог. Нежелание воспользоваться протекцией Геннадия, когда речь зашла о публикации романа, не в последнюю очередь объяснялось их различным социальным положением.
  Я испытывала сложные чувства, когда стояла перед необходимостью выбора решения, как должно поступать с Геннадием. Он не давал мне никаких поводов рвать с ним как с другом, принявшим участие во мне, пусть оно носило далеко не альтруистический характер. А главное, я сама не желала терять его, что-то во мне не позволяло дать ему всерьез понять - я никогда не оставлю мужа. Хотя говорила ему это, когда он пытался убедить меня в более счастливой жизни с ним. Если б я более отчетливо и резко сказала ему о своей любви к мужу, возможно, он даже оставил меня в покое. Хотя проигрывать он не умел. Его притязания на меня усилились, когда он отмел для себя похожесть Маринки на Толю. (Семитские черты в лице дочери он объяснял наличием в своей дальней родне евреев, Толина мать им в расчет не принималась, равно как и мои искренние заверения в отсутствии моих сомнений в Толином отцовстве.) Если бы я думала о Геннадии, когда зачала ребенка от Толи, не очень-то удивилась б тому, что мой ребенок некоторыми черточками похож и на Геннадия. Но разве нам дано знать, как это бывает? Может быть, то яркое впечатление, которое произвел на меня любовник, отразилось на только-только завязывающемся плоде? Но это уже полнейший абсурд!
  Толин сон или фантазия, если он ее специально придумал, отталкиваясь от своих переживаний, побудили рассказать мужу про близость с Геннадием. Главная трудность этого разговора виделась мне в объяснении моего поведения, связанного с зачатием ребенка от мужа почти с одновременным решением с ним развестись и достаточно быстрой изменой ему - все еще формально моему мужу. Этот нонсенс (даже без измены) мало соответствовал складу моего характера и вызвал в свое время Толино недоверие. Учитывая его ревность, нетрудно предположить реакцию на мое " сенсационное" сообщение.
   - Я долго думала, милый, говорить тебе или продолжать скрывать то, в чем давно собиралась сознаться. Все решил твой сон. Мы должны доверять друг другу, если хотим жить в мире и согласии, чтобы впредь ничто не омрачало наши отношения. Сон не случаен, и дело тут не в твоем пресловутом Фрейде... - Понятно, ты переспала с Геннадием либо раньше, чем пришла ко мне в тот злополучный вечер, либо чуть позже. Любая женщина на твоем месте поступила бы точно так же. Но одного не понимаю, почему ты осталась со мной, а не с Геннадием? - Потому что люблю только тебя, Маринка - твоя дочь, - кому еще, как не мне, это знать. Прошел месяц с того времени, как мы расстались. Именно тогда состоялась моя встреча с Геннадием, узнавшим от редактора о моем уходе от тебя... Лишь однажды позволила себе связь с Геннадием, так как находилась тогда в полном отчаянии, отупении, безнадежности. Я разрушила наш с тобой брак - в то самое время, когда забеременела от тебя... И поплатилась ... - Ты раструбила по всему свету, что сбежала от мужа и разводишься с ним...
   (Не понимаю, что тогда на меня нашло.)
   - В конце концов, это был твой роман, и сам должен был решать, как с ним поступать... Но, видимо, мне так тяжело дался приход к тебе... - За ребенком! Решила поставить меня перед свершившимся фактом. Даже утром не сказала мне, что не предохранялась, а завела со мной разговор о работе, романе. Казалось бы, первая тема заслуживала большего интереса для нас обоих, тебе не кажется? - Я просто не решилась. Мы провели такую прекрасную ночь. Ты бы свел мое поведение к тому, что я самым бессовестным образом надула тебя. - А разве это было иначе? - Я обманула тебя, и не могла в тот же день признаться в своем обмане, надеясь развеять его в другой день. - Развеять?! Не смеши меня, дорогая. Ты хоть понимаешь, что говоришь? Как можно развеять такой обман?! - Ведь я не была уверена в том, что так вот сразу с первого захода, хотя, он помнится, был не один, забеременею... - Только, пожалуйста, давай без пошлости... - Прости, Толя, но я не вижу ничего плохого в том, что у нас с тобой было... - Даже в оральном сексе, на который пошла впервые - в порядке компенсации за свой обман? - Не нужно оскорблять меня. Тогда, может быть, объяснишь, чем он был вызван? - Благодарностью тебе и любовью. - И куда они делись потом? Только не подумай, что я намекаю на желание повторять аналогичный секс. -Вполне уместный вопрос. Мне трудно ответить на него. И все же я постараюсь... - Не утруждай себя, я тебя пощажу. - Нет, я отвечу. Тот вечер был особенным в моей жизни... Если б мы не завели ребенка тогда, быть может, его не было бы у нас никогда... - Из-за моего упрямства? -Скажем так, из-за твоего желания отложить это дело до лучших времен. - Когда я встану на ноги? - Ты сам смеешься. Они могли наступить тогда, когда Маринка родит нам внука. - А пока она его не родила... - А пока не нахожу ничего хорошего в оральном сексе, хотя попробовала его, желая доставить тебе максимальное удовольствие. - Может быть, был земной мотивчик? Хотела завести меня, чтобы забеременеть наверняка? - Больше всего в знак благодарности и раскаяния. - Раскаяния? Поскольку еще раньше переспала с Геннадием? - Дурачок, сколько можно говорить, никто, кроме тебя, не имеет к нашему ребенку никакого отношения. Почему раскаяния, хочешь знать? Думаешь, мой обман дался мне легко? Я пошла на него с полного отчаяния. С такого же, как на связь со своим любовником... Не лови меня на словах. Я очень волнуюсь. Если не веришь мне, поступай, как знаешь. - Зато ты знаешь, как поступишь. Геннадий ждет - не дождется, когда я выйду за порог твоего дома. - Он такой же мой, как и твой. - Нет, Маша, он твой! И если я уйду отсюда, то моей ноги здесь не будет... - Надеюсь, мы не дойдем до этого. Или ты думаешь, я затеяла весь этот тяжелый для меня разговор с единственной целью разрушить наш брак? -Надеюсь, нет... Вопрос, Маша, не в том, будем ли мы вместе. - Я достойна твоего осуждения. Но меньше всего из-за Геннадия. Только за обман. - За который? - Прежде всего, за - тот, который связан с зачатием нашего ребенка без твоего предварительного согласия. - Ну, этот обман в прошлом, он уже за давностью срока прощен. - Тем лучше. Тогда за тот, что я лишь сейчас призналась тебе в своей единственной связи с Геннадием. - И чем было вызвано такое запоздалое признание? Если это не слишком неприятный для тебя вопрос, ответь. - Очень неприятный. И ты вправе мне его задать. - Можешь не отвечать. В конце концов, я в свое время вообще не удосуживался рассказывать тебе о своих изменах. - Я тебе не изменяла. - Все же формально ты оставалась моей женой, мы еще не были разведены. И ты надеялась забеременеть от меня, а не от Геннадия, если мы примем твою версию. - Повторяю, я тебе не изменяла. Да, я поступила непродуманно, даже дурно, когда обманула тебя, когда морочила голову с работой и романом, когда не выдержала любви, стыда, что первой пришла к тебе - ты ведь пальцем не пошевельнул, чтобы вернуть меня, так как не любил меня... - Я всегда тебя любил, это неправда. - Не любил, иначе б давно согласился на ребенка, не изменял, не игнорировал меня... Не будем об этом, я не хочу унижаться... - Лучший способ обороны - нападение. По Ильичу. - Я могу ответить тебе... - Не нужно! Я знаю все твои ответы. - Ты боролся за свою свободу, я слишком сильно давила на тебя, ты не выдержал и сбежал к своим проституткам... Ты переживал нелегкие времена на работе. Ты написал свои тысячи страниц романа, которые до сих пор не дают тебе покоя, как бы ни изображал себя беспристрастным наблюдателем. Я хорошо знаю по себе, что значит незавершенная работа, на которую положены огромный труд, время, а, главное, нервы и страсть... Ты можешь сколько угодно притворяться передо мной и обманывать самого себя, будто для тебя неважно, что ждет твой роман - читательский успех, полный провал или ничто. И не говори, будто выбранное тобой ничто - это твой выбор... - Мне казалось, мы говорили совсем про другое. - Прости, я увлеклась. На это у нас наложено табу. - У нас в свое время любили образно выражаться. Так вот, образно выражаясь, у меня нет своего тотема, мой роман не является объектом ни религиозного, ни какого-нибудь другого почитания, я написал его тогда, когда знал, он не может быть напечатан вообще, независимо от его достоинств и недостатков, а сейчас он просто устарел и даже для меня представляет чисто умозрительный интерес как часть моей дурацкой истории... - Хорошо, Толя, пусть так... Хотя твой роман ничуть не устарел, просто он не достаточно интересен ...О чем мы говорили? И за что я на тебя нападаю? Ты давно исправился, стал хорошим мужем и отцом, кажется, любишь меня, чего еще мне от тебя надо... Надо... Я хочу, чтобы ты поверил мне ... - Я стараюсь. И в самом деле, почему я не должен тебе верить? Ведь это у меня нет запасного аэродрома, куда бы я мог приземлиться. У тебя он есть. Геннадий хоть завтра женится на тебе с любым ребенком... - Кажется, я начинаю тебя ненавидеть. Это твой ребенок, сукин ты сын! Еще одно слово, и я возненавижу тебя, вся моя любовь к тебе испарится в один миг. Мне никто не нужен. Я сама воспитаю своего ребенка. Когда я пришла к тебе домой и в больницу, мало рассчитывала на признание тобой своего ребенка, настолько он противоречил всей твоей природе. Но теперь, когда я рожу ребенка, вполне могу обойтись без такого мужа и отца ребенка, как ты. Я достаточно заработаю, чтобы прокормиться вдвоем, никакой помощи от тебя нам не надо. Можешь катиться отсюда к той самой матери, от которой когда-то пришел ко мне. Впрочем, она-то как раз не заслуживает таких слов, прощу прощения... Она не заслуживает, это точно... Чему ты смеешься, паразит? Я действительно могу послать тебя куда подальше, так ты меня достал, прости за нелитературное слово. - Ничего, моя литература допускает и не такие выражения. Поскольку с настоящей литературой ничего общего никогда не имела. И тебе это известно лучше меня. Ведь известно же?! Коль скоро - в кои-то веки - у нас завязался задушевный разговор, что ты на самом деле думаешь о моем романе? - Была - не была. Раз так нуждаешься в правде-матке. Твой роман, кажется, настоящее дерьмо. На мой непросвещенный взгляд, конечно. - Что ж тогда так упорно настаивала на его публикации? Рисковала нашими отношениями, мы развелись даже... - Тебе это не понять, дорогой. Я хотела этой самой публикацией вытащить тебя из твоей клетки, взбудоражить, заставить понять, нельзя разбрасываться по пустякам, нужно сосредоточиться на одном деле, и все свои силы отдать ему. Если бы ты был бездарен, я б не стала меньше любить тебя - такой вот парадокс, - но позволила дальше играть в свои игрушки, не пытаясь подняться над собой. - Доцент был тупой. Я не понимаю, чего ты добивалась. Моего провала? И для этого прибегла к помощи любовника? Он не отказал в ней, надеясь, - и не просчитался, мерзавец, - ты окажешься у его ног. И как тебе показался этот красавец? Очень хорош?! - Сначала я отвечу на первый вопрос, более существенный. Я была бы только рада, если б ошиблась. Твой успех - самый малый - меня бы порадовал. Я не настолько сильна в литературе, чтобы достоверно судить о ней. Мое мнение слишком субъективно, я хотела, чтобы его опровергли... - А твой любовник? Он удосужился прочесть хотя бы десяток - другой страниц? - Геннадий не считал вкладываемые в роман деньги абсолютно пропащими. - Неслыханный цинизм! - Ты хотел знать правду, я тебе ее сказала. -Охотно верю. -Ты - удивительный тип, Толя. И невероятно наивен. Неужели думаешь, я стою таких денег, чтобы ради траханья со мной рисковать ими и своим реноме? Для тебя твоя репутация ничего не значит? Так почему же ты допускаешь мысль, другие, чей авторитет значительно превышает твой, позволят себе наплевать на него ради самой очаровательной телки, извини за грубость, которой я никогда не была и тем более не являюсь сейчас? - На мой непросвещенный взгляд, ты самая очаровательная телка на свете, и чем дальше - тем лучше ею становишься. И так, к сожалению, считаю не я один. Ты нравишься ему, коль скоро он до сих пор преследует нашу семью в надежде ее уничтожить. - Очень сильно сказано, Толя. Если он и предпринимает некоторые действия в этом направлении, то далеко не любыми средствами и силами. - Натиску и напору предпочел методичные и сдержанные действия по развалу нашей семьи. Тебе не кажется, следует, наконец, отказаться от всяких контактов с этим человеком? - Я не привыкла, Толя, разбрасываться друзьями. И при этом меньше всего исхожу из меркантильных интересов. - Но ты хотя бы понимаешь, что дружба с ним негативно влияет на наши отношения? Или я должен с этим переспать? - Ты ничего не должен. Верить мне или не верить, это твое личное дело. - По-твоему, мне безразлично все то, что было между вами, что он не оставляет надежды забрать тебя у меня? Или тебе нравится вся эта дешевая возня вокруг? Или, скажи прямо, Геннадий - великолепный мужик, и ты - при случае - готова вновь оказаться в его постели? - Толя, ты задал мне столько вопросов, что я забыла все, кроме последнего. Поэтому отвечу на него. Откровенно и честно. Он - великолепный мужик, ты не ошибся. Этого достаточно? - Ты провоцируешь меня на то, чтобы я на самом деле ушел отсюда к той самой матери. Или я ошибаюсь? - Мне казалось, я достаточно сказала о своей любви к тебе, чтобы комментировать твое впечатление. Извини, но я не желаю лгать, будто Геннадий - импотент или не обладает, как ты, некоторыми мужскими добродетелями. - Что-то я не понял, обладаем мы ими или нет? -Успокойся, обладаете. - Я бы предпочел, чтобы он ими не обладал. - Жаль, но утешить тебя не могу. - Я не иду с ним ни в какое сравнение? - Идешь, кое в чем даже выигрываешь. - А в чем проигрываю? - В росте, в телосложении... - Догадываюсь... И как он выглядит в натуре? - Раньше я как-то не замечала в тебе черты мазохиста. - А я в тебе - садиста. - Не я, Толя, начала этот ненужный разговор о ваших мужских достоинствах. - Не думаю, что он посвятил тебя еще в одно свое немалое мужское достижение. - Не понимаю, о чем это ты? - Я не привык сплетничать, но, может быть, то, что узнал недавно, поможет тебе пересмотреть свое благостное отношение к моему сопернику. - Он никогда не был твоим соперником... И что принесла сорока на хвосте? Какую гадость она тебе поведала? - Источник самый достоверный - мой сослуживец. - Не иначе как Геннадий увел у него из-под носа жену, совратил ее и за дальнейшей ненадобностью вернул адресату? - Угадала, да не совсем. - Пожалуйста, не томи меня дальше. - При очередной встрече со своим другом ненароком спроси у него, как он относится к Владимиру Колесову. - Кто это? - Возможно, Геннадий близко знает его и пожелает дать тебе разъяснения о своих с ним отношениях. - Боже, до чего же ты опустился в своей ревности, Толя! Твой сослуживец - отец этого Владимира? - Так точно, миледи. - Его сыну исполнилось восемнадцать лет? - Ему целых двадцать. - И что же тебя волнует? Отца еще можно понять, а тебя я не понимаю. - Ты меня разыгрываешь? Твой любовник балуется с мужчинами наравне с женщинами, и тебе это все равно? - В общем, да. Мне нет никакого дела до личной жизни моего приятеля, если он занимается любовью с совершеннолетними. Кстати, ты уверен в достоверности информации, с которой тебя ознакомил твой источник? И как он узнал о том, что ты знаком с Геннадием? - Ты задала мне всего два вопроса, но я запамятовал первый. Поэтому отвечу на второй. Он советовался со мной, как вызволить парня из рук одного крупного бизнесмена, пытавшегося его совратить. Я спросил фамилию и имя совратителя. - И какой совет ты дал, чтобы Геннадий прекратил посягать на мальчика? И с чего вы взяли, что Геннадий за ним охотится? - С того самого. Геннадий предложил студенту, получающему ничтожно мизерную стипендию, хорошие деньги, если тот согласится разделить с ним постель. - И ты поверил во всю эту чушь? Я тебе удивляюсь. Чтобы Геннадий стал рисковать своим именем ради сопливого юнца, растрезвонившего повсюду о столь интимном деле, никогда в это не поверю. - Странные речи я от тебя слышу, однако. Тебя, похоже, совсем не смущает сама суть дела. - Если нет дела, нет и сути. У нас демократия, Толя. Действует презумпция невиновности, но и про нее можно в данном случае говорить только в том случае, если некто А. соблазнил некоего или некую Б, не достигших совершеннолетия. Или, если этот тип изнасиловал их в любом возрасте. В нашем случае студент шантажирует Геннадия, пытаясь путем скандала тряхнуть его мошну. - Какую мошну кто кому хочет тряхнуть - для меня не вопрос. Ты не знаешь детали. А они таковы. Студент - не просто отличник, он - один из победителей межвузовского всероссийского математического конкурса. Для участия в международном конкурс нужны деньги, которые Геннадий ему предложил, поведя в ресторан и предварительно там его напоив. - Чистый бред! И я не понимаю парня. Нашел, кому доложиться, - родному отцу. Либо парнишка шантажист, либо спятил. И отец его ничем не лучше. И ты туда же, лишь бы скомпрометировать моего приятеля. - Парнишка - не от мира сего... - Совсем, как ты. - Он еще не был близок с женщиной. - Может, у него другие наклонности? Отцу, конечно, это невдомек, но сейчас молодые люди иначе смотрят на все эти вещи, чем в наше время. Крошка сын пришел к отцу, и спросила кроха, это очень хорошо или очень плохо - заработать на поездку и пожить припеваючи. - Ты шутишь? - Нет, нисколько. Предположим, юноша предпочитает девушкам мужчин, но не знает, как выразить свое желание, поскольку впервые в жизни столкнулся напрямую с проблемой, все еще неприемлемой для общества, в котором мы живем. Идем дальше. Волей случая он сталкивается с покровителем, который к тому же нравится ему как партнер. Он не говорит ему о своем чувстве, но покровитель по всем признакам догадывается о нем, и предлагает ему любовную связь, подкрепленную энной суммой, в которой молодой человек нуждается для участия в международном конкурсе. Но юноша испытывает сомнения и приходит к отцу, чтобы разрешить их. Отец, разумеется, еще раньше догадывался о сексуальной ориентации сына, и смирился с ней как с неизбежным следствием его природы. Не исключено, он дал добро на сделку, а потом, чего-то испугавшись, дал задний ход. И решил посоветоваться с тобой как с человеком другого поколения, не испытывающего таких предубеждений. А затем и подключить тебя, коль скоро ты можешь повлиять на исход дела. Все это, повторяю, одни предположения. Скорее всего, тут, мягко говоря, сплошной вымысел. Но твоя роль мне вообще непонятна. - Я отказался от роли арбитра... Посоветовал поговорить с сыном и объяснить ему, что любовь с кем бы то ни было за деньги, да еще в самом начале жизни может поломать ее навсегда... - Это уже теплее. А то я думала, ты в своем рвении поссорить меня с Геннадием вмешаешься не в свое дело. Уж, пусть они сами разбираются в нем, если оно на самом деле имеет почву под ногами, а не больная фантазия или, еще хуже, провокация со стороны недругов Геннадия, которых у него немало. - Ты не допускаешь мысли о Геннадии - не жертве наговора, а богатом ловеласе, соблазняющем неопытного мальчишку, даже если тот имеет склонность к однополой любви? В двадцатилетнем возрасте, мой дорогой, необходимо отвечать за себя, и самому принимать решения, а не искать поддержки у отца, заранее зная о том, что не встретит у него понимания... И как собирается действовать папаша? - Чего не знаю, того не знаю. Я не спрашивал. Но думаю, он не допустит совращения сына, если уже не опоздал. - Как давно состоялся ваш разговор? - Позавчера. Можешь предупредить приятеля, чтобы он не нарывался на скандал и оставил парня в покое. - Ты все еще продолжаешь исходить из виновности Геннадия, а это не так, я абсолютно уверена. Я, как ты, умываю руки. Не наше это с тобой собачье дело. Разберутся в нем как-нибудь без нас. - Похоже, я тебя ни в чем не убедил. Жаль. Ты так благодушно относишься к Геннадию, его чары производят на тебя такое благостное впечатление, что ничто не сможет снять шоры с твоих глаз. Влюбилась в атлетически сложенного бизнесмена, коль скоро позволила ему расслабиться с собой на полную катушку. И сама, наверное, не меньше расслабилась... - Я не припомню, чтобы когда-нибудь входила в детали твоих расслаблений. Хотя мы были женаты и не помышляли о разводе. Думаю, твои дамы позволяли и тебе, и себе любую благодать, если этим словом можно назвать ваши развратные действия. - Чего никак нельзя сказать о вашей с Геннадием духовной близости. Все прочее - обязательная нагрузка. Ладно, оставим этот бесплодный разговор. Единственно, если ты пожелаешь снова сойтись с ним, то предварительно предупреди меня хотя бы накануне. Тогда у нас отпадет необходимость в подобных разговорах. Я понял, ты не намерена менять свои отношения с Геннадием. Что ж, у нас демократия. Воля твоя...
   Каждый из нас остался при своем мнении. Я могла войти в положение мужа, понять его, но не желала терять человека, не сделавшего мне ничего дурного. То обстоятельство, что Геннадий мог поддерживать близкие отношения с мужчинами, меня не задело. Тем более что я не собиралась вступать с ним в любовную связь. Если наши нынешние дружеские отношения его не устроят, пусть сам решает, как поступать. Так я считала. Конечно, моя позиция в этом вопросе небезупречна. Толя держался, в целом, мужественно, не бил посуду. Я лишний раз убедилась - он любит меня. После этого разговора с мужем я проанализировала свои непростые отношения с Геннадием, которые желала сохранить, невзирая на возникающие из-за них проблемы с Толей, которым я дорожила, но не настолько, чтобы жертвовать своими интересами. Толя однажды довел нас до развода и мог снова его допустить. И тогда, почему не выйти замуж за Геннадия, если он к тому времени будет свободен? Меня мало смущала привязанность Геннадия к однополой любви, если таковая имела место на самом деле. Настолько я была уверена в себе. Та страсть, которую он питал ко мне и проявил в полной мере в тот вечер, внушала мне мысль, я отобью у него всякое иное желание, как к мужчинам, так и к другим женщинам. Я никогда не испытывала комплекса собственной неполноценности. И даже тогда, когда рисковала, как это не однажды бывало с Толей, выигрывала. Моя работа с клиентами доказала мне, в принципиально важных вопросах недопустима игра с людьми в поддавки, и в личной жизни это условие не менее важно, так как близкие люди имеют обыкновение садиться вам на шею, если вы им это позволите. Стоит только один раз уступить в главном, как вы начнете шаг за шагом уступать во всем. Другое дело, мелочи. Тут можно позволить партнеру взять верх над собой, чтобы у него не создавалось ощущение подавленности, и не пропадало желание поддерживать с вами те отношения, в которых вы заинтересованы. То, что я позволяла Толе шляться по бабам, возвращалась к нему тогда, когда он сам не предпринимал никаких шагов, позволяло мне всегда играть на опережение и побеждать. Как итог, у моего мужа не возникало желания рвать наши отношения. Конечно, их скрепляла, в первую очередь, наша взаимная любовь друг к другу, но она вечна только в романах и нуждается в постоянной подпитке, суть которой как раз и состоит в умении владеть собой и партнером в той мере, о которой я говорю. Это только, на первый взгляд, одно умозаключение. На самом деле, оно несет огромную эмоциональную нагрузку. Вот почему я задумалась над тем, не слишком ли сильно натянула струну своих отношений с мужем, когда открыла ему глаза на связь с Геннадием и отказалась порвать с ним, несмотря на Толину просьбу - приказ. Его последние слова успокаивали, но он - человек настроения. Что произойдет в его психике через несколько дней, предугадать никто не мог - ни он сам, ни я.
  Что до Геннадия, то я не такая дура, чтобы не понимать, насколько сложна дружба между мужчиной и женщиной, если их тянет друг к другу. Ей может придти конец. Но я не стану его инициировать. Исключала ли я, сохраняя супружеские отношения с Толей, эпизодическую любовь с Геннадием? Да, если Толя будет любить меня и нашу дочь, как сейчас и не потребует от меня взамен отказа от себя, своих взглядов на жизнь и людей. Риск?! Разумеется, но я уже говорила, в принципиальных вопросах важно настоять на своем. Такова моя природа, я не намерена менять ее. Может быть, другой человек, более сильный и мужественный, чем мой муж, заставил бы меня вести себя с ним совершенно иначе. С каждым человеком складываются свои отношения, но это не значит, что нужно сдаваться без боя, позволять другому брать над тобой верх, садиться тебе на голову. Кто-то всегда должен быть главным. И не обязательно это мужчина. Мужчины, как это ни странно, считают самым главным, каковы они в постели, в зависимости от этого ждут подчинения женщины или ее превосходства над ними. Но это обстоятельство при всем его значении является второстепенным. Сила характера, умение владеть собой, отсутствие комплексов и рефлексии по разным поводам, даже серьезным, социальное положение - вот что позволяет, по - моему, быть матриархату или патриархату в семье...
  
  
   МЕТАМОРФОЗЫ - 5
  
   9. Концерт Љ 5 для Анатолия с оркестром слов
  
  Лучше бы я не рассказывал Маше о своем сне. Далеко не всегда следует поведывать свои исповедальные сны даже самым близким людям, так как они могут доставить им не слишком большое удовольствие, ставят их порой в положение хуже губернаторского, если иметь в виду питерского, который с помощью самых грязных выборных технологий расправился в свое время с предыдущим мэром, а позже попал под гусеницы федерального танка, выкашивающего одного за другим его замов так, что первый из них умер ненасильственной смертью, а это само по себе редкость на нашей родине.
  Мне не слишком приятно вспоминать и тем более рассказывать о том, как Маша, в конце концов, призналась мне в своей связи с Геннадием, происшедшей, если ей верить, через месяц после ухода от меня, почти накануне бракоразводного процесса. Вместо того чтобы испытать, по меньшей мере, неловкость от своего вынужденного признания, Маша бессознательно избрала тактику оправдания своего поведения с Геннадием не только в прошлом, но в настоящем и в будущем. У меня впервые за то время, что мы снова зажили вместе, возникло и с каждым днем стало укрепляться убеждение в очередной трансформации Машиной любви ко мне. Часто с убытием любви у одной из сторон, у другой она прибывает, поддерживая прежнее суммарное равновесие. По принципу, чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей. (От перемены мест слагаемых сумма не меняется.) Но после странного и неприятного разговора с Машей я стал замечать ухудшение отношения к ней, с горьким удовлетворением отметив в себе угасание прежней страсти. Мне не хотелось показывать жене, что ее решение, во что бы то ни стало, сохранить свои дружеские отношения с бизнесменом уязвило меня. Едва ли не больше, чем прозвучавшее вызовом в мой адрес - невыгодное для меня физиологическое сравнение с Геннадием. Я не привык проигрывать во мнениях женщин, мне небезразличных. Если им приходилось иметь совершеннее любовников, нежели я, они никогда не говорили мне о них. Маша не могла не понимать всю абсурдность продолжения встреч с бывшим любовником, свидетельствующих о явном пренебрежении моих интересов и самолюбия. Видимо, связь с Геннадием привела к качественной метаморфозе ее любви ко мне, хотя, возможно, она в полной мере сама это еще не осознала, так как заявляла мне о том, что любила и продолжает любить только одного меня, доказательство чему ее жизнь со мной, а не с Геннадием. Однако я не желал доказывать свою любовь Маше подобным же образом и тем более искать ей замену у других женщин. А такая возможность у меня как раз была. С некоторых пор на меня положила глаз одна молодая девушка из другого отдела, делающая реверансы в мою сторону и явно не возражающая встретиться со мной вне институтских стен. Она хороша собой и могла составить для меня вполне определенный интерес, когда я испытывал явный дискомфорт в отношениях с женой. Я не хотел вступать с ней или с другой женщиной в интрижку только потому, что оказался в нынешнем положении. Это бы поставило меня перед собой в еще более унизительное положение, мелкая месть никоим образом не давала мне облегчения. Кроме того, я прекрасно понимал, на какой риск пошел бы в отношениях с женой. Может быть, именно этого она и добивалась, хотя едва ли стремилась избавиться от меня, - во всяком случае, сознательно.
  О Машиной реакции на мой сон следует сказать подробнее. Она не только признала факт своей связи с Геннадием, которая, по ее словам, была единственной в своем роде, но и сказала мне о том, что приятель в очередной раз предложил на ней жениться. Тут концы с концами мало сходились, поскольку жених в то время состоял в браке. Его развод с американкой - второй женой - произошел позднее, именно после него он получил полную свободу и мог позволить себе сделать Маше серьезное предложение. (Впрочем, у меня устарелые представления о морали.) Прижатая к стенке, Маша вынуждена была согласиться - Геннадий до сих пор не оставляет попыток склонить ее к разводу со мной и браку с ним, но - оговорилась она - с самыми чистыми намерениями и средствами. Мне ли не знать, что это за намерения, средства и приемы. Он располагает всеми необходимыми ресурсами, чтобы добиться своей цели. Ее поведение лишь разжигает Геннадия, женитьба на Маше встает у него в один ряд с крупными коммерческими схватками с мощными конкурентами. Он добивался согласия моей жены, чему содействовала бы крупная ссора между мной и Машей, а также серьезное расхождение и непонимание общих интересов, что собственно и произошло. Маша явно колебалась, так как ее природа не допускает попадания в зависимость от других людей. Она предпочитает навязывать свою волю, что, собственно, с нами и случилось (в некотором роде, я - подкаблучник, хотя время от времени сопротивляюсь). Я превратился совсем в другого человека, изменив свою сущность. С общечеловеческой точки зрения, возможно, я стал лучше и цельнее, больше соответствуя духу времени. Но утратил самого себя, превратился из легкого, даже в чем-то легкомысленного человека в тяжелого и подозрительного, чем во многом обязан своей жене, любви к ней. И вот теперь я увидел, игра, если этим словом можно назвать мое чувство к Маше, не стоит свеч, высокопарно выражаясь, зажженных в свое время на алтаре.
   Мне на работе показали желтый журнальчик, в котором со всеми подробностями рассказывалось о попытке соблазна Геннадием двадцатилетнего парня, нуждающегося в деньгах для участия в международном математическом конкурсе за рубежом. Якобы Геннадий влюбился в студента, повел его в ресторан, напоил и попытался путем подкупа склонить его к сожительству, о чем тот рассказал журналисту. Очевидно, вся эта история была наспех состряпана, для пущей убедительности называлась фамилия студента. Я использовал эту сплетню, когда выдал ее Маше в виде исповеди одного из сотрудников моего института, о чем позднее пожалел, так как тем самым унизил самого себя. Маша, разумеется, сочла мой рассказ полным бредом. Но любопытно, она не исключила возможности гомосексуальной ориентации своего любовника - с кем не бывает? Лишь не допустила мысли, что такой деловой человек свяжется с каким-то неизвестным и непроверенным студентом, рискуя своим имиджем. Вот уж поистине законы джунглей, как говаривали в советские времена.
  Видимо, Маша серьезно, используя жаргонное выражение, запала на Геннадия, коль скоро упорно и настойчиво настаивала на том, что не изменит дружбе с Геннадием, - даже вопреки нашим с ней общим интересам. Я смутно помню ее аргументацию, да и была ли она приведена вообще? Он, по ее словам, ничего плохого ей не сделал, чтобы беспричинно рвать с ним. Действительно, если мыслить строго логически, она права. Он спас ее от хандры, когда стал любовником, ублажил душу и тело, любил, чуть ли не отроком. И сохранил свое чувство по сию пору, предложил Маше руку, сердце и огромные капиталы, признал чужого ребенка, не выдал Машу со всеми потрохами мужу, чтобы ускорить в нужном для себя направлении развязку. Красив, умен, богат, деятелен, перспективен - при желании может стать депутатом Думы - среди заединщиков пользуется большой популярностью и располагает нужными деньгами для попадания в первую палату парламента страны. Любой здравомыслящий человек любого пола - мужского, женского и среднего - с необыкновенной легкостью разрешил бы Машины сомнения, но она не решается сделать окончательный выбор между мужем и любовником. Видимо, в чем-то я превосхожу Геннадия. Оно коренится не вне, а внутри моей жены, привязывая ее ко мне неразумными путами прежней привязанности. Может быть, тут также сказывается нежелание бросать на половине пути проделанную работу надо мной - своего рода трудом Пигмалиона над Галатеей - статуей прекрасной девушки, оживленной Афродиты. Когда-то она полюбила, вышла замуж, почти целиком перелепила, добилась не мытьем, так катаньем от меня ребенка. Осталось вывести меня на дорогу жизни: она верит в мои мозги, и ищет им лучшее применение. Маша еще не отчаялась, готовя своего не слишком боевого коня к будущей переправе. Вот и не хочет менять на ней коней - мужей. Путь наименьшего сопротивления мало привлекателен для таких деятельных, в определенной степени авантюрных, но вполне рассудительных натур. Кто знает, как повернется к моей жене Фортуна через пять - десять лет, когда она перешагнет свой нынешний и без того немалый возраст? Останется ли она столь же обаятельной и привлекательной для такого мужа, как Геннадий, когда и в прошлые времена он легко находил для себя самых молоденьких и хорошеньких девушек? Соль земли русской, не надумает ли он со временем сменить очередную жену, ее самое, на молодуху? Никаких гарантий ей никто дать не мог, разве только Господь Бог, но у него и без нее немало забот.
  Конечно, я сам нарвался на ответ, каким она нашла любовника в постели. Каков вопрос - таков ответ. Но он больно задел мое самолюбие. Мне впервые дали понять, есть мужчины в русских селениях лучше меня. Им не нужно входить и без того в горящие избы своих женщин, чтобы испепелять их своей страстью. Достаточно их физической одаренности и места в нынешней людской иерархии. Унизительно не то, что любовник статью превосходит меня, а что я не скрыл от Маши свою зависть ему в этом. Хороший урок для будущего. Мне его не доставало. Если женщины вас не бросали, значит, они были не те. А я возомнил о себе невесть что. Вот и получил по морде. Но главный мой недостаток - я по-прежнему зарабатываю сущие гроши, особенно на фоне нынешней российской действительности, когда молодые и наглые львы делают целые состояния за несколько дней. Во всем остальном я почти идеальный муж. Не пью, не курю, не изменяю жене, люблю своего ребенка, помогаю по дому... Другими словами, вполне приличный семьянин. Но и это может являться причиной моей несостоятельности как мужчины?!
  Так или иначе, но с тех пор я заметно охладел к жене. И скорее делал из этого секрет, чем не делал. Мне не хотелось, чтобы Маша заподозрила меня в мстительности или в бешеной ревности. К тому же я почти не испытывал их. После нашей долгой и продолжительной, как болезнь, беседы моя былая страстность умерла, и угас интерес к жене как к человеку. Возможно, решимость Маши игнорировать мои законные интересы стали последней каплей, напомнившей остаткам моей гордости, что в одночасье от нее не останется даже руин. Можно все что угодно говорить о слабости моего характера и воли, но в данном случае они принесли мне пользу. Видимо, такова природа некоторых людей, не будучи борцами, они достаточно легко уступают дорогу сильным и властным. Это своего рода самосохранение. Моя умная Маша - на самом деле умная, без всякой иронии, - возможно, учла эту особенность моего характера и подготовила нужную ей почву для нашего развода. Но я не желал инициировать его, допуская другую интерпретацию ее поведения. Что ни говори, трудно исключить великое множество иных вариантов. Главное, во мне выработалось, само собой, без усилий с моей стороны, своего рода антитело против ее тела, как бы это глупо ни звучало. Передо мной встала задача - постараться, как можно деликатнее, уклониться от прямой демонстрации нынешнего моего состояния. Чтобы у Маши не сложилось мнение, будто я обижен ее поведением. Моя гордость не допускала такого оборота дела. Никакое лицедейство меня не устраивало. Я хотел максимально естественно спустить на тормоза наши отношения, и подвести свою жену к разводу и устройству ее счастья так, как она его, если не мыслит, то подсознательно чувствует. Устраивать трагедию из несостоявшейся любви никто из нас не должен. В мире куда больше несчастий. Я ощущал себя флегматиком, и был рад своему новому состоянию...
   После многотрудной беседы над нами витала ее тень. Мы довольно рано для нас легли спать. Как всегда я разделся и не отвернулся к стенке, хотя именно этого хотел больше всего. Более того, я обнял жену, как обычно. Она, в свою очередь, прижалась ко мне. Сказать, что желание обошло меня стороной, ничего не сказать, но оно позволяло мне достаточно легко обойтись без близости. Это оказалось вполне уместным, учитывая нашу привычку вступать в половые сношения не чаще трех - четырех раз в неделю. (Слова "половые сношения", которыми я никогда бы не назвал то, чем мы занимались в постели раньше, сейчас вполне подходило под определение того, во что надлежало нам входить и выходить, извините за грубость.)
   Пресловутый человеческий фактор оказывает большое влияние на наше поведение не только днем, но и ночью. Все же мы - высшие животные - даже с учетом истребления друг друга в войнах и убийств, ставших чуть ли не нормой жизни, особенно в крупных городах... (Ни один вид других животных не уничтожает себе подобных.) Так вот, благодаря этому фактору людям удается бороться с похотью. Мне всегда нелегко давалась борьба между духом и плотью. Женщины знают наши слабости не хуже нас самих, и используют их тогда, когда считают нужным, чтобы решить некоторые проблемы, которые не удалось разрешить раньше. На эту наживку попадает немало мужчин, и я - не исключение. Но, видимо, на этот раз мой дух был оскорблен так основательно, что телу не удалось сломить его. Он выдюжил и не поддался жалким уловкам жены, почувствовавшей дискомфорт, несмотря на мои старания вести себя, как обычно (в конце концов, и раньше мы далеко не всегда напрашивались на любовь друг друга, что ни у кого из нас не вызывало особенных нареканий). Не знаю, что именно побудило Машу (скорее всего, чувство вины) уже утром, за час до звонка будильника, проснуться. И без каких-либо подстрекательств со своей стороны понять - у меня достаточно пороха в пороховницах, она может сохранить его сухим, не дав ему совсем засохнуть, как гласила одна реклама по другому поводу. Короче, Маша застала меня врасплох, когда я спал и наблюдал самые лучшие сны, по своему содержанию отнюдь не эротического свойства, что вовсе не означало полного отсутствия моего присутствия, надеюсь, дальнейшие пояснения, о чем речь, не требуются. Делать вид, что я сплю, когда моя жена не ослепла и слегка (обычные нежности) способствует тому, что от меня ждет, было нелепо и противоречило новой моей "доктрине", суть которой вам известна. Да, я ни в коем случае не должен был вести себя, как униженные и оскорбленные. Потому не стал изображать из себя неприступную крепость, приступив без всяких проволочек к вполне ожидаемым Машей действиям. Не знаю, что тут сказалось в первую очередь: строптивость моего доброго духа или нетерпение неблагородной плоти, только я разрядился слишком быстро. Маша не придала этому особого значения, так как, хотя и не часто, в нашей практике случались подобные весьма печальные прецеденты, да что я вам рассказываю, сами помните. Я принес свои извинения, которые были приняты, не искушая судьбу попыткой реабилитации. Смущения при этом не испытал, посчитав лишним расстраиваться из-за такого пустяка. И чем хуже, тем лучше... Мой гордый дух парил в облаках, одержав верх над жалким телом, павшим так низко именно тогда, когда это первому - не второму - было нужно...
  Надо отдать должное Маше. Она осталась верна своим принципам, ни на йоту не изменив сво
  его решения сохранить отношения с бизнесменом на прежнем уровне. Во всяком случае, мое неудовлетворительное поведение утром не оказало на нее никакого влияния. А оно, между тем, имело продолжение. Я ничего не предпринимал для того, чтобы неубедительно выглядеть в постели, но и не старался избегать подобного состояния. Пожалуй, впервые в жизни я так мало задумывался об интересах своей партнерши, хотя ничуть не форсировал пересечение финишной ленточки. Конечно, Маша не испытывала в этой связи приятных чувств, но еще больше ее огорчило мое почти безучастное отношение к ребенку. Я сам не понял, как такое произошло. Странным образом свое отношение к жене я распространил на Маринку, менее всего виновную в охлаждении привязанности между родителями. Меня самого раздражала холодность к девочке, которую я совсем недавно обожал, и надеялся, в самом скором времени данное положение изменится в лучшую сторону. Но ошибся, меня к ней не тянуло. Что тут сказалось? Маринка была для меня продолжением Маши, вне связи с ней ребенок не мыслился. Кроме того, вновь всколыхнулись подозрения, которые выявил описанный мной сон. Машино нежелание рвать с Геннадием их лишь подпитывало. Желание Геннадия удочерить Маринку после женитьбы на Маше могло оказаться далеко не случайным. Машин уход за мной в больнице и согласие стать женой после рождения дочери могли объясняться любовью ко мне и отсутствием уверенности в отце ребенка. Чужая душа - потемки, говорит русская пословица, трудно с ней не согласиться. Но еще большие потемки - наша собственная душа, которую терзают сомнения и подозрения, основанные на любых химерах и самых причудливых фантазиях. Мнительность, порожденная фантомами, как раковая опухоль, дала метастазы повсюду, и довела меня, в конечном счете, до равнодушного отношения к ребенку. Становилось ясным, если в течение ближайших дней ситуация в нашем доме не изменится, мне ничего другого не останется, как рвать из него когти, а не ждать у моря погоды, когда Маше самой заблагорассудится указать мне, где Бог, где порог.
   К тому же на моих глазах стала рушиться выстроенная мной поведенческая система: мне явно не удавалось вести себя с Машей так, словно ничего не случилось. Расчет на усиление охлаждения не оправдался. Моя былая страсть к ней отнюдь не исчезла, но трансформировалась в эгоистическую потребность обладания женой чуть ли ни ежедневно, не слишком утруждая себя действовать во благо и ей. Мое поведение уже мало устраивало дух, явно переоценивший свои первые успехи на поприще искоренения недостатков той телесной оболочки, в которую он был заключен. Он чувствовал себя в тюрьме...
   Если бы Маша хоть как-то сопротивлялась моим проискам, так нет же, она играла со мной в поддавки, чтобы лишний раз убедиться в непреложной истинности избранного пути: стоило какое-то время пострадать ради великой цели. Так мнилось мне отсутствие Машиного противодействия моей грубой чувственности, не желавшей знать никаких преград и приличий. По моему представлению, Маша тем самым демонстрировала мне как мужу свою холодность, так как уступала, не проявляя никакой активности со своей стороны, что, впрочем, было излишним при моем игнорировании интересов жены. После скорого завершения того, что по праву можно было б назвать случкой, если б кто-то заставлял меня совершать половой акт с женой для получения приплода, я довольно быстро засыпал, не интересуясь состоянием жены. Она спала урывками, так как постоянно вставала к ребенку. А я, раньше подменявший жену, теперь позволял ей самой нести крест, избранный против моей воли. Я стал противен и омерзителен сам себе. Этому нужно было положить конец. И поскольку Маша молча сносила мое поведение и ждала от меня того, чего я наверняка не знал, мне пришлось собрать в себе последние остатки мужества и заявить жене, что нам лучше какое-то время пожить порознь. Сказал, на короткое время вернусь к матери, дам нам обоим возможность разобраться в своих чувствах и мыслях. Она вправе избрать любую линию поведения, вплоть до развода, я нуждаюсь в передышке от всего того, что пришлось испытать за последние годы перемен в мире, стране и своей собственной жизни. Она сама видит, я с каждым днем все больше и больше деградирую, в чем виню одного себя. Возможно, одиночество позволит мне остановиться и оглянуться, как в читанном в древние времена романе Жуховицкого. Такой вот юмор...
  Маша не уговаривала меня остаться дома, приняла мои доводы. И, разумеется, не дала никаких обещаний что-либо изменить в своих отношениях с Геннадием, на что я, впрочем, и не рассчитывал. О Маринке речь вообще не заходила. Так, словно ее не существовало. Я обещал позванивать и справляться о делах жены. Эти слова прозвучали насквозь фальшиво. Нам обоим было ясно, исходя из прошлого опыта, я появлюсь в этом доме лишь затем, чтобы забрать свои вещи. Конечно, можно было вывести их одним разом, но никто из нас не спешил столь круто рвать отношения друг с другом, оставляя открытой маленькую щелочку в двери дома, который я покинул. Навсегда ли?.. Зарок в этом я дать себе не мог. В день своего с Миксом ухода из нашего дома я ни о чем другом не помышлял, как об обретении покоя, в котором нуждался больше всего...
  Когда-то я вычитал у американского писателя Шервуда Андерсена, что потребность в чужой любви сильнее потребности любить (возможно, я ошибаюсь, все обстоит наоборот, иначе трудно объяснить прежнее мое состояние, в период прочтения, состоящее как раз в сильном желании полюбить, а не оказаться любимым). Но в нынешнем своем положении я больше нуждался в Машиной любви, чем в своей к ней или кому бы то ни было. И утрата моей любви к ней была скорее кажущейся, чем действительной. Я находился под прессингом униженности тем разговором, от которого, как я ни старался, оправиться не смог. Сколько я ни убеждал себя в том, что у меня с женой мало общего, мы - разные люди, девица с работы и моложе, и интереснее Маши, во всяком случае, с нею обрету необходимое чувство равновесия и покоя, забуду Машу, если не навсегда, то хотя бы на время, ничто не помогало. Мне не хватало именно Маши, никто не мог ее заменить. Но еще меньше я хотел возвращаться назад. И не только потому, что такой возврат выглядел бы полным поражением и позором для меня. Главным образом, по причине острого нежелания превратиться в раба своих и чужих желаний. Больше потребности в Машиной любви я испытывал желание вернуть того себя, которого потерял с женой. Если я ничего не ждал от внешней среды, включая коренное изменение условий на работе, так как прекрасно понимал, в какой стране мы живем, кто нами правит, голосуя за Жириновских, Шандыбиных и прочих, то все еще питал надежду измениться внутренне, выдавливая по капле из себя раба. Мы - не рабы, рабы - не мы, как писалось в букварях страны рабов...
  Одиночеству вдвоем я предпочел собственное. Я ничуть не сомневался - рано или поздно (скорее, рано) Маша свяжется со мной относительно развода, который понадобится ей для оформления брака с Геннадием, использующим мой уход с супружеской сцены самым наилучшим для себя образом. Во всяком случае, у меня не было никаких сомнений, Маша станет жить с бизнесменом, что делало невозможным наши будущие отношения. Чего я собственно ждал?! Я понимал, что не оставил Маше никаких других вариантов, раз толкал жену к Геннадию. И должен пенять только на себя. Но не пенял. И поступил правильно. Машина коса нашла на мой камень. Он оказался маленьким камушком, но затупил косу так, что потребовался мастер для ее заточки. И он появился. Геннадий охотно взялся за дело. Но...
   Не прошло и года (на самом деле - месяца), как Маша попросила меня о встрече, прошедшей в теплой и дружеской атмосфере и ликвидировавшей все разногласия между нами. Я не знаю и не желаю знать, что именно произошло между ними, только Маша попросила меня вернуться к ней и к нашему ребенку, обещая впредь забыть о существовании бизнесмена. Такой вот "хэппи энд"! Вы, господа, ожидали чего угодно, только не его? Я и сам ждал совсем иного для себя исхода. Но разве евреи, пошедшие по своей доброй воле за Моисеем из Египта, рассчитывали на то, что он сорок лет будет водить их по пустыне? Или четыреста? Чем мы хуже их? Я со своей женой собирался шагать по ней никак не меньше времени... Увы, я ошибся. Но об этом как-нибудь в другой раз....
  
  
   ДРУГИЕ МЕТАМОРФОЗЫ - 5
  
   1О. Концерт Љ 5 для Марии с оркестром слов
  
   У нас, в России, такая семейная традиция: если мужчина - добытчик и опора (что бывает реже всего), то тогда, в порядке компенсации за свои труды, он - беспробудный пьяница и бабник. Либо, как правило, женщина берет на себя все основные функции в доме и вьет из своего инертного мужа веревки, а тот лишь для вида сопротивляется, но в целом роль веревки устраивает его больше, чем обязанности рабочей скотины... Конечно, бывают приятные исключения. В нашей семье, как мне казалось, мы склонялись ко второму варианту. Но я слишком перекрутила веревку. Толя не выдержал и сбежал. И правильно сделал. Это я поняла почти сразу, как только он забрал с собой Микса и покинул наш дом. Признаюсь, я этого не ожидала, надеялась, его на столь решительный поступок не хватит. Не ожидала я и того, что он будет мне так нужен: чисто физически, одно его присутствие. Но, снявши волосы, по голове не плачут. И первое время я старалась держаться, словно ничего особенного не произошло. У меня было достаточно дел, ребенок отнимал массу времени и сил. Свободного времени оставалось с гулькин нос, а когда оно выдавалось, я читала и смотрела телевизионные передачи - одна другой хуже. Развлекали меня двое - моя подруга Таня и бывший любовник - Геннадий.
   Таня с ходу осудила мое легкомысленное поведение, выявившееся в том, что я не оставила мужу зазора для сносного выхода из тупика, в который умышленно его загнала. Она одобрила Толино поведение, и порадовалась за меня, мой муж - не половица, о которую, походя, можно вытирать ноги. И приказным тоном, не свойственным ей в прежние времена, посоветовала, как можно скорее, вернуть мужа, принеся ему извинения и заранее выразив признательность и благодарность, если он их примет и сможет по-прежнему любить своего демона в юбке. (Муж бежал вместе с котом, долго отказывавшимся понять, куда его тащат, и сопротивлялся изо всех сил; и только тогда, когда до него дошло, с кем может остаться, смирился и позволил хозяину уложить себя в корзину.) Я даже не успела изложить Тане суть дела, как она, чуть ли не с кулаками, набросилась на меня. Я ее не узнавала. Мы встречались не так часто, как нам хотелось. Обменивались телефонными разговорами. Она, если помните, вышла замуж без любви, и потому с белой завистью отзывалось о моем браке, особенно после того, как мне удалось обмануть своего горячо любимого мужа и родить дочь. Последнее обстоятельство мало ее смущало. По ее мнению, с этим серьезным Толиным недостатком - нежеланием иметь ребенка - я справилась, - нашла правильный способ его преодоления, но во всем остальном вела себя с мужем, как последний диктатор, не давала ему продыха, повсюду и всегда шпыняла его. Уж, не влюбилась ли она сама в моего мужа? Геннадия она никогда не видела, знала о нем с моих слов. И всегда советовала забыть о его существовании, если я до сих пор люблю Толю - мужа и отца нашего ребенка. Этот довод мне самой не давал покоя, хотя были и контраргументы, главный из которых - почти полная индифферентность мужа к Маринке в последние дни его пребывания в семье. Таню это не удивило.
   - А чего ты хотела? Мало того, принесла ему девчонку в подоле - пусть и от него, - так еще, законченная дура, призналась в связи с Геннадием, и тем самым могла понести от любовника. Что? Не могла, так как... Это мне известно, ты отдалась Геннадию через месяц или две недели (завралась, не можешь запомнить, кому что говорила), зная о беременности от мужа, а почему он должен тебе верить, если ты до сих пор вертишь хвостом и не желаешь порвать со своими амурами. Только не рассказывай мне байки, будто у тебя и в мыслях нет ничего подобного, и Геннадий - просто твой друг, каких поискать мало на целом свете...
   Если я возьмусь передавать все ее слова, мне не хватит часа времени. Никогда не думала, что моя подруга станет такой болтушкой. Но отказать ей в житейской мудрости трудно. Все же взгляд со стороны кое-что проясняет, особенно тогда, когда сама задумываешься над своим поведением. А у меня, лежавшего на двуспальной постели и обнимавшего подушку, на которой не так давно покоилась голова моего спящего мужа, нашлось время оценить семейную обстановку. Больше всего я нуждалась в одном его присутствии, меньше - в нашей физической близости. Конечно, я перегнула палку, нельзя чрезмерно унижать человеческое достоинство; и как только я не заметила, что перешла все мыслимые границы... Таня была абсолютно права, хотя высказалась несколько сбивчиво и пространно.
   - Может быть, как любовник твой бизнесмен замечателен, тебе, дорогая, лучше знать, каков он в постели, но с женщиной с твоим характером, извини, далеко не каждый мужчина может ужиться, не забудь, в быту люди проявляются несколько иначе, чем тогда, когда они, полные страсти, впервые ложатся друг с другом в постель.
   Разумеется, она напомнила мне о моем возрасте, близком бальзаковскому, о Маринке - чужом для Геннадия ребенке, происхождении любовника и его принадлежности к сливкам нашего общества, что не обещает мне ничего хорошего в будущем, о том, что к тому же он слишком хорош собой, чтобы гарантировать мне верность до гроба и пр. Возразить ей трудно, особенно самой себе. Но я держалась, пока Геннадий не помог мне решить эту незадачу.
   Он появился у меня, чуть ли не на второй день после исчезновения Толи. Удивительный нюх на жареное у наших новых русских! Я вспомнила, как он стал моим любовником, застигнув меня врасплох. На этот раз я нечто подобного ожидала и подготовилась к его визиту. Разумеется, я не стала рассказывать ему о своих разногласиях с Толей и его решении временно пожить без меня, но Геннадия трудно было обмануть.
   - В доме что-то не пахнет мужским полурусским духом. - Он выветрился после уборки в квартире. - Главное, чтобы не надолго. - Появится, куда ему деваться? - А мой дух - не в счет? - Если сам его не замечаешь, то я и подавно. - Я к нему так привык, что не слышу. - Не то, что Толин? - Бизнес научил меня держать нос по ветру, и чуять конкурента на расстоянии. - По-моему, мы неоднократно говорили, мой муж вне конкуренции. - Жаль. Я все еще не теряю надежды на перемены. Толя недостоин такой женщины, как ты. - Только ты один меня достоин? - В обозримом настоящем и будущем никого, кроме себя, извини за похвальбу, не вижу. - До сих пор не могу понять, что ты во мне нашел. - Уже давно, как знаешь, нашел и не хочу терять. Есть две вещи на свете, которые нельзя купить за деньги. Это любовь и здоровье. Я люблю тебя, и буду бороться за свою любовь до конца, пока сохраняется самая малая толика надежды, что ты разлюбишь Толю, извини за каламбур, и полюбишь меня. Если бы мы не были вместе, я б такой надежды не испытывал... - Я много раз говорила тебе, что оказалась в твоей постели в виду кризиса, в котором находилась из-за разрыва с мужем. - Что не мешало нам любить друг друга так, как не доводилось в жизни. - Маленькая подмена понятий. Нет, нет, только, пожалуйста, не думай, будто я занималась с тобой любовью чисто механически. Ты - отличный любовник, но мне этого недостаточно. Такая женщина, как я, нуждается в полной любви. Я - однолюбка по натуре, у меня был и останется единственный мужчина - со всеми своими достоинствами и недостатками. -Маша, будешь сейчас смеяться, но и я - однолюб. - Будучи дважды женат, ни на гран не испытывал чувства? - На несколько гран, не больше. Оба мои брака совершались не на небесах, это точно. На земле. Хотя, если честно, я не преследовал в них деловых интересов. Я никогда не путал бизнес с личной жизнью, хочешь - верь, хочешь - не верь. - Верю. - Так вот, если бы я любил своих жен, никогда бы не стал разводиться с ними. Мы расставались мирно. Как бы ни относиться к заключению брачных контрактов, есть в них одно неприятное свойство - они заведомо страхуют супругов от нелюбви друг к другу, неважно, в начале брака или в его конце. И обе стороны, вступая в брак, как правило, преследуют, прежде всего, свои материальные интересы, заранее предвидя то, что он может стать браком. - Такая вот игра слов, понимаю. Но если ты все предвидел, зачем вообще женился без любви? - Ты, моя единственная и неповторимая любовь, извини за очередную банальность, была счастлива в своем браке, как мне донесла разведка. А когда ушла от мужа, и у меня появился шанс, не пожелала снова встретиться со мной, чтобы закрепить наши только - только начавшиеся близкие отношения. А я не сумел убедить тебя в том, что мы можем стать хорошими мужем и женой. - Мы оба были несвободны. - Вздор! Ты разводилась, а я был в шаге от развода с женой. И говорил тебе, что немедленно подам на развод. - И более того, удочеришь моего ребенка. Я это оценила. - Я и сегодня готов удочерить Марину. Для меня совершенно не важно, чья она дочь... - Не зли меня, она - Толина дочь! - Хорошо, хорошо. Я же сказал, мне это все равно. Я люблю твоего ребенка, как и тебя. И у нас, если пожелаешь, будут еще дети... - Гена, ты слишком увлекся. Я не намерена выходить за тебя замуж. У меня уже есть муж. - И все же я не теряю надежды. Иначе бы давно оставил тебя в покое, перестал преследовать тебя. - Я никогда по своей доброй воле не оставлю мужа, чтобы ...оставить тебя. Великий русский язык! - Я никогда не покину Россию. Прежде всего, из-за языка. Каждый раз, когда надолго уезжаю за границу по делам, через несколько дней начинаю тосковать по нашему языку и по Питеру. Моя жизнь в Штатах могла сложиться иначе, если б я мог привыкнуть к чужому для меня языку, на котором оказалось тяжело не только думать, но и говорить, хотя мой американский, почти без акцента, признан отличным. Даже в первые дни, находясь в постели со своей американской женой, знавшей толк в любви, я замечал, она раздражает меня, когда разговаривает со мной на чужом языке. Это с самого начала отдаляло нас друг от друга... - Мне очень жаль, твоя личная жизнь не сложилась так же удачно, как бизнес. Я охотно отдал бы добрую его половину за счастье жить с тобой и твоим ребенком. Мы были бы счастливы в нашем браке и родили не одного ребенка, много детей. Мне нужен наследник, которому бы я мог в будущем передать свое дело, любимый наследник от любимой жены... - Гена, это невозможно. -Ты сама не уверена... - Ошибаешься. Я склоняюсь к мысли, что мы должны разорвать порочный треугольник, возникший когда-то, коль скоро мы не можем остаться друзьями (есть такая дурацкая формулировка). - И все же позволь мне хотя бы быть для тебя тем, кто я есть. Или твой муж требует от тебя порвать со мной? Он начал догадываться - нас связывает нечто большее, чем дружба? - Нас, Геннадий, не связывает и не связывало ничто такое, чего я должна стыдиться. Но это меньше всего любовь! - Я ничего обидного для тебя не сказал, извини. И не нужно тысячу раз напоминать мне, что ты нисколько не любишь меня. Я давно уже понял, ты любишь Толю, он любит тебя, вы - отличная семья, а я путаюсь у вас под ногами. Если это так, скажи прямо, катись, Гена, подальше, сгинь с моих глаз! - Зачем же так?! Я не думала, что ты такой большой ребенок... -У меня нет никаких шансов? -Ты сам себя загоняешь в угол. - Я понял...
  Очень тяжелый разговор. Для нас обоих. Не впервые на эту тему, но впервые такой трудный. Если бы Толя не ушел от меня, не знаю, как бы я повела себя дальше. Нужно отдать Геннадию должное, он изо всех сил старался не сорваться. А я, со своей стороны, и боялась, и хотела, чтобы дистанция, которую он держал между нами, сократилась. И если с Толей я вела себя, как заправская садистка, с Геннадием чувствовала себя мазохисткой, в то же самое время уверенной в сохранении верности мужу, иначе моему браку с ним придет конец. Он это прекрасно понимал и не предпринимал решительных действий, так как сомневался в успехе своих усилий и опасался разрыва между нами. Он не желал рисковать, а я позволяла ему надеяться. Мой муж был абсолютно прав, давая время на выбор между ним и Геннадием, когда отошел в сторону. Насколько он сам рисковал, я не знала, так как у меня не было полного убеждения в его любви ко мне. Я считала, не может быть никаких преград этому чувству - даже если оно унижено. В противном случае, такая любовь - фантом. Толя не раз давал мне возможность испытывать сомнения относительно его чувств. То, что он никогда не возвращался ко мне и ждал, когда я вернусь сама, не позволяло мне надеяться на изменение в нем этой склонности. Я приписывала ее инфантилизму, трудной уступчивости, но когда анализировала свои неоднозначные действия по его перевоспитанию - а как иначе можно еще назвать их, это еще мягко сказано, когда ломаешь весь годами сложившийся уклад человека, - то пусть с трудом, начинала понимать своего мужа. Как бы сама поступила, если б меня ломали через колено? Эти Толины слова, однажды с горечью и гневом сказанные мне, я не забыла. И в то же время действовала так, как считала нужным. Возможно, мое поведение обусловлено наличием Геннадия? Ведь я не давала ему окончательной отставки не из альтруистических соображений. Он притягивал меня физически, был сильным, мужественным и, мало сказать, обеспеченным человеком, любил меня. С ним моя жизнь, во всяком случае, на первых порах, сложится интересней и содержательней, чем с Толей. Я позволю себе роскошь родить еще ребенка - и не одного, - тогда как с Толей нельзя даже мечтать об этом. Он никогда не заикался о втором ребенке, и мы не обеспечим себе и нашим детям достойную жизнь. Хорошо, у меня хватило накопленных средств, чтобы заплатить немалые деньги за трехкомнатную квартиру, в которую вот-вот мы должны вселиться. Все тщательно, до мелочей, мною продумано. Нашу однокомнатную квартиру - в центре города - выгодно продам или сдам в аренду под офис (и было кому, не зря я работала в агентстве недвижимости), потому новая квартира мне по силам. Но не больше того. Мое будущее, с ребенком и мало зарабатывающим мужем, выглядело не слишком перспективным. И это мягко сказано. Геннадий был достаточно умен, чтобы не затрагивать эту тему в таком ракурсе, он говорил лишь о той роскошной жизни, которая ждет меня и детей с ним. Если б я сама могла точно сформулировать для себя, чего хочу, то, скорее всего, сделала для себя окончательный выбор. Толя закусил удила, Геннадий выжидал, пока чье-нибудь терпение иссякнет - мое или Толино. Он явно рассчитывал на конечный результат в свою пользу. В этом его убеждала моя позиция - ни нашим, ни вашим. Он полагал, преимущества на его стороне. Я поступала с ними, как иногда - со своими клиентами, когда те колебались, идя на обмен квартирами, - давала время подумать, не торопила, чувствуя, они на крючке...
  Возможно, я бы еще долго позволяла себе подобное ожидание, чья возьмет, если бы не чувство физического отсутствия Толи, которое с каждым днем все больше и больше угнетало меня. Мне не хватало его голоса, тела, лежащего в обнимку со мной так, как мы оба привыкли, когда его нога подпирала меня сзади, вплотную протиснувшись между моих ног, и так мы спали, пока кто-нибудь из нас не просыпался и осторожно не освобождался от такого объятья. Я думала о нем, когда кормила Маринку, стирала ее пеленки, убирала квартиру, злясь на него и еще больше на себя за то, что наша совместная жизнь складывается иначе, чем я хотела. Масла в огонь подливали обе наши матери, которые взялись, каждая по-своему, давить на меня, пытаясь выяснить причину Толиного побега и вернуть его домой. Не могла же я сказать им, что причиной тому стал мой бывший любовник, только того и ждавший того, чтобы муж дал деру и освободил ему долго им ожидаемую, если не сочинял, вакансию. Моя свекровь относилась ко мне слишком хорошо и не желала терять такую замечательную невестку. Она звонила мне ежедневно, докладывая, ее несчастный сын не ест, не пьет, все вечера торчит дома, никуда не ходит, осунулся, бледный, не смотрит телевизор, постоянно огрызается, что бы она ни спросила, и все время что-то печатает на машинке, доставшейся ему от отца, царство ему небесное. Что он там пишет, одному Богу известно, так как все свои писульки прячет под ключ. Только одной бумаге он поверяет свои чувства и мысли, которые скрывает от всех. А что это за чувства, я должна знать лучше, чем кто-нибудь другой. В такой манере свекровь доносила мне о его безответной любви, никого не порицая за то, что заставило его единственного и неповторимого мерзавца бросить жену и грудного ребенка на полный произвол их судьбы. И отсиживаться в подполье, как большевики перед Октябрьским переворотом, чтобы в один прекрасный день залпом Авроры нарушить мир и покой всей страны. Мои интеллигентные родители избрали выжидательную тактику: я сама пойму, какое сокровище могу потерять, и приползу к нему на коленях, взывая к его милосердию и прощению, только бы он вернулся к своему ребенку, о котором не желает ничего знать. Ну что вы скажете! Не от кого мне было ждать помощи. Даже лучшая подруга взяла сторону мужа. О его матери и говорить нечего, хотя она всячески демонстрировала мне и внучке свои добрые чувства. Лучше бы она внушила обожаемому ею сыночку хоть как-то проявить свои родительские чувства. Мои родители, заняв позицию сторонних наблюдателей, тем самым фактически отказали мне в своей моральной поддержке. Они ни звука не издали в знак осуждения зятя, показавшего всем нам кузькину мать, почище той, которую .... сами знаете. Одним словом, я оказалась в изоляции, без всякого видимого сочувствия. К тому же под давлением, которое постоянно оказывал на меня Геннадий. К счастью, он был слишком обременен делами, чтобы занимать мой досуг каждый божий день.
  Так могло продолжаться вечно. Помог случай. Примерно через десять дней после Толиного побега в нашу дверь позвонили. Через глазок я узрела молодого мужчину, настойчиво просящего меня принять его на предмет беседы с ним на общую для нас тему. Я огрызнулась, у нас с ним нет ничего общего. Он ответил, есть. Геннадий. Я вспомнила слова Толи о наличии у Геннадия гомосексуальных наклонностей и задумалась, открывать незнакомцу или нет. Тот для убедительности, сказал, будто в моих интересах знать некоторые детали интимной жизни моего приятеля, с которым проситель состоит в любовной связи. Тогда я велела молодому человеку спуститься вниз, встать под моими окнами, чтобы я могла его видеть, и пообещала выйти на улицу и там объясниться с ним. Хотя, по правде говоря, я не испытывала никакого желания погружаться в чужую жизнь. Молодой человек оказался писаным красавцем женоподобной внешности. Он, как выяснилось, выследил Геннадия, когда тот в последний раз был у меня. Уж, как он прокрался вслед за ним, я спрашивать не стала. Верить ему или не верить, передо мной вопрос не стоял. Я просто решила выслушать парня. Он мне не угрожал, только слезно просил оставить Геннадия для него, так как безумно в него влюблен и боится, тот бросит его так же, как до него не раз бросал других ребят. В доказательство своих близких с Геннадием отношений он вытащил из кармана куртки пачку фотографий, на которых запечатлел спящего Геннадия не в самом презентабельном виде. Я рта раскрыть не успела, чтобы юноша немедленно убрал фотографии, как он нервно сунул одну из них мне под нос. Не узнать на ней Геннадия - нельзя. Парень сказал, сделал эти фотографии буквально на днях и только затем, чтобы убедить меня в правдивости своих слов. Он ни в коем случае не собирается шантажировать своего друга, спасшего его от огромного долга и грозившего ему в случае неуплаты утраты самой жизни, и, если я на том настаиваю, на моих глазах порвет фотки (его слова). И как бы дальше ни сложились отношения между ними, он хочет максимально продлить их, но мои встречи с Геннадием могут охладить любовный пыл моего приятеля. Я не захотела вдаваться в подробности, сказала парню, что с его любовником у меня чисто дружеские отношения, и ему нечего меня опасаться. Молодой человек чуть ли не со слезами на глазах суетливо спрятал фотографии в карман, поблагодарил за свидание и оставил меня на скамейке в некоторых раздумьях. Умышленно или случайно молодой человек приятной наружности оставил на память ту самую фотографию, она лежала на скамье после того, как он ушел восвояси, успокоенный и благодарный. Уж, не был ли он тот самый студент, о котором рассказывал Толя? Нет, пожалуй, херувимчик с серьгами в ушах и почти женской укладкой волос мало смахивает на победителя математического конкурса. После этой встречи я засомневалась в мощи своих чар, способных навсегда затмить и отвратить от Геннадия таких симпатичных мальчишечек, глаза бы мои на них никогда не глядели. Да, я могла вляпаться в историю. И в какую! А еще считала себя до сих пор умной и деловой женщиной. Нет, теперь уже точно, решила я, нужно без всяких обиняков заявить Геннадию, в сложившейся между нами троими - мной, Толей и им - ситуацией, у него не остается иного выхода, как оставить нас в покое и подыскать себе другую жену. Естественно, говорить о его амурах я не собиралась, и только в том случае, если он станет преследовать меня, намекнуть ему, из осведомленных источников мне стали известны некоторые факты, делающие сомнительным продолжение наших отношений.
  Когда Геннадий навестил меня с очередным дружеским визитом, я напрямик сообщила ему, окончательно и бесповоротно приняла решение расстаться с ним ради мира и покоя в своей семье. Геннадий снова начал уговаривать меня подумать над его предложением руки и сердца, не портить себе жизнь с человеком без будущего и перспектив в реальном мире. Он заявил, моя жизнь с Толей может распасться, я сама хорошо это вижу, но цепляюсь за свой брак из чувства одного противоречия. Слово за слово, мне никак не удавалось убедить его в том, что мы можем остаться только добрыми товарищами, какими были раньше. Более того, хотя бы временно он не должен навещать меня, так как его визиты создают серьезные помехи моим отношениям с мужем. Он был непреклонен. Мне известно, ты живешь одна с ребенком, что является лишним доказательством моей правоты. Разводись с ним и выходи за меня. А мне известно кое-что, делающее смешным и нелепым развод с мужем и выход замуж за тебя. Это задело бывшего любовника за живое, и он потребовал разъяснений, которые я долго отказывалась давать под предлогом нежелания ставить нас обоих в глупое положение. Такие мои слова еще больше раззадорили Геннадия, он попросил выложить все карты на стол. И тогда я вытащила из письменного стола фотографию и предъявила ему ее как вещдок, вызвавший у него вместо смущения или хотя бы недоумения громкий смех. Он признал себя на фото и попросил сообщить, кто его мне подбросил. Я рассказала о встрече с его молодым любовником. Надо отдать должное моему воздыхателю, он, не сходя с места, сочинил историю, в которой фигурировала его любовница и ее родной брат, которые не ранее, чем два дня тому назад, гостили в его доме, задержались допоздна и остались ночевать, естественно, брат - в отдельной комнате. Геннадий, согласно его легенде, как-то выручил братца своей любовницы из передряги, ссудив деньгами в возмещение солидного денежного долга, и тот после этого стал навязываться ему в друзья. У него и раньше возникали подозрения в том, что дружок - голубой, но это ему было безразлично, и он никак не реагировал на сексуальную ориентацию постороннего человека. В последнее время отношения между любовниками заметно охладились, что, видимо, не устроило молодого человека, заинтересованного в близких отношениях между сестрой и Геннадием, так как извлекал из них немалую пользу для себя. Любовница уже давно заподозрила Геннадия в том, что он влюблен в другую и может в любой день бросить ее и, очевидно, поделилась своими сомнениями с братом. Он решил создать Геннадию в моих глазах паблисити, делающее невозможным наши с ним отношения. Очевидно, он вошел в сговор с сестрой, ночью пробрался в его комнату и сфотографировал спящего Геннадия в том самом виде. Что ж, этот инцидент будет ему наукой, придется замять его хорошими деньгами, к такому выводу пришел мой приятель. На все это я только пожала плечами, никак не комментируя рассказ Геннадия, памятуя о том, что слышала от мужа о его сексуальных домогательствах в адрес студента-математика. Судя по моему виду, Геннадий понял, я ему не поверила, и очень расстроился. Он сказал, лжесвидетельство будет опровергнуто самим лжецом, - уж, он постарается. Я ответила Геннадию, что не испытываю никакого интереса к его личной жизни и не вижу для себя разницы между тем или той, с кем он в настоящее время делит постель, равно как и раньше не задумывалась над этим. И еще раз попросила своего бывшего любовника оставить меня в покое и не усложнять и без того непростую мою жизнь. Геннадий сделал вид, что смирился с неизбежным. Мы обещали друг другу остаться друзьями. Так закончилась тогда эпопея моих отношений с Геннадием.
  Теперь мне предстояло убедить мужа в том, что я целиком и полностью признала свои ошибки, раскаялась и желаю быть им прощенной. Долго уговаривать Толю не пришлось, он принял мои извинения и вместе с Миксом вернулся домой. Его возвращение мы недурно отметили в своем узком кругу, выдворив кота из комнаты после того, как дали тому приличный кусок мяса в порядке компенсации за его удаление. Он понял нас правильно и даже не рвался к нам до тех пор, пока мы сами ни пустили его к себе...
   Я ничуть не сомневаюсь, в будущем нас ждет немало всяких коллизий. Но как говорит моя мама, лишь бы не было войны. Так, словно Чечня уже столько лет не воюет с Россией. Мы давно не замечаем того, чего не хотим видеть, если оно не затрагивает нас самих. Это ужасно, но что с нами поделать, если мы такими уродились...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ЕЩЕ ОДНИ МЕТАМОРФОЗЫ.
  
  
   11. Концерт Љ 1 для Микса с оркестром слов (в авторском переводе)
  
  
   Вам, дамы и господа, покажется странным, что я не только царапаюсь и кусаюсь, но еще и говорю. Тогда как мы, коты и кошки, вовсе не лишены второй сигнальной системы (ошибался уважаемый физиолог Павлов). Более того, в нашей среде не было того вавилонского столпотворения, которое привело у вас, людей, к смешению языков. Мы, независимо от стран проживания, находим между собой общий язык хотя бы потому, что говорим на одном - кошачьем языке, хотя и мы иногда, согласно известной поговорке, будучи милыми, когда ругаемся, только тешимся. И кошачьей породе ничто человеческое не чуждо, коль скоро нам приходится жить и уживаться в одном коллективе с людьми.
   А теперь по существу. Меня отняли от матери еще тогда, когда мне не исполнилось полных два месяца. Вы можете представить себе, чтобы вас в таком нежном возрасте забрал к себе пусть самый добрый и ласковый зверь? Представить можете, но не более того. Человеческие представления, как правило, имеют мало общего с воплощением их в действительности. Тот же Толя бесцеремонно отнял меня у матери для собственной забавы и даже не спросил у нее, как она к этому относится. А он считал себя гуманистом, утверждал во всеуслышанье, что любит животных. Конечно, я не вправе роптать на собственную судьбу. Могло сложиться и так, окажись мой хозяин хуже, чем есть, меня бы просто выкинули на свалку - на самую обычную свалку, отнюдь не истории.
  Дальше - больше. Этот мой болван, извините за слишком мягкое выражение, лишил меня минимальных прав личности. Ими он как человек, причисляющий себя к людям с демократическими убеждениями, должен был озаботиться не только в отношении себя. Я имею в виду самые элементарные права, существующие при самых жестоких режимах, даже диктаторских, в человеческом обществе. В противном случае, народные массы смели бы их на следующий день после прихода к власти. Вы все еще не догадываетесь, о чем я говорю? И кто из нас после этого умнее, люди или животные? Не буду долго вас томить, дамы и господа, есть два священных права, две священные коровы, иносказательно говоря, на которые вы никогда ни при каких общественных формациях - ни первобытном, ни рабовладельческом, ни феодальном, ни капиталистическом, ни так называемом социалистическом, ни воображаемом коммунистическом - не должны покушаться. Это - право заниматься любовью, пусть ограниченное некоторыми условностями, и право выходить на улицу, пусть без того, чтобы устраивать какие-либо демонстрации. Так вот, в отношении "братьев наших меньших" некоторые люди самых демократических убеждений, якобы в интересах этих пресловутых братьев, лишают их указанных прав.
  Мой Толя, самых лучших правил человеческого сообщества, едва привез меня к себе домой, лишил меня не только матери (о папаше я не имею четкого представления, как все люди и животные), но и свободы передвижения вне его квартиры, и общения с другими представителями моего вида. Особенно по женской линии, которая очень скоро, как выяснила моя природа, представила для меня главный насущный интерес наряду с теми, которые худо-бедно мой хозяин удовлетворял, иначе бы я просто погиб, спустя несколько суток нахождения в его раю.
  Как я понял из разговоров между Толей и его матерью, он стоял перед сложной дилеммой, каким из наиболее гуманных способов лишить меня моих кошачьих прав. Естественно, в моих интересах. Как истинный гуманист, он не поинтересовался моим мнением, как облагодетельствовать меня. По его мнению, самый простой и потому лучший метод был - ничего со мной не делать. Но при этом никогда не подпускать ни меня к кошкам, ни кошек ко мне. Даже тогда, когда другие люди будут просить предоставить меня на время для улучшения породы их кошек. Я бы согласился, на безрыбье и рак рыба (не правда ли, глупейшее выражение, только люди на него способны). И не выпускать меня на улицу, чтобы не заразиться какой-нибудь болезнью (то-то они сами заражаются друг от друга, входя в соприкосновение с себе подобными).
  Так устроен этот скорбный мир, все плохое быстро забывается. Коль скоро нам суждено жить с людьми, остается одно - не жаловаться на свою судьбу, выживать. Не знаю, не знаю, что лучше на самом деле. Если б Толя кастрировал меня, этот комплекс (комплекс кастрации) остался у меня на всю оставшуюся жизнь, но был бы загнан в подсознание. Он привил мне другой комплекс - комплекс неудовлетворенного желания.
   Презирая Толю за его поступок (или отсутствие всякого поступка, что одно и то же), все же постараюсь оставаться объективным. Из двух зол он выбрал меньшее, сохранив надежду когда-нибудь, хотя бы однажды, испытать радость, лишения которой сами люди боятся больше всего на свете. Любопытно было бы, хотя б одним глазком, взглянуть на моего хозяина, если б его обрекли на такое меньшее зло. Сколько его баб довелось мне увидеть на своем коротком веку, не перечесть. Сколько их было до меня, сколько будет после, скольких я не видел... А еще говорят о нас - животных. Да, мы вам, господа, в подметки не годимся, даже если вы выпустите нас на свободу и уважите наше право на самоопределение и самовыражение.
   Женитьба Толи имела для меня свои плюсы. Хотя бы потому, что вкус и калорийность моего питания значительно улучшились благодаря жене хозяина, которая, в отличие от Толи, хорошо знала, что такое друзья народа и как они борются с социал-демократами. Сама она не боролась ни с кем. Просто зарабатывала хорошие деньги на своей работе, не мешая демократам бороться с коммунистами, не поделившими между собой то, что осталось после свержения и теми, и другими прежней страны, где они все или почти все состояли в одной и той же коммунистической партии. Надо отдать должное моим хозяевам. Они разделяли демократические убеждения (что это за взгляды, вы уже видели), но сами были далеки от всех партий и движений, понимая их сущность. Они были далеки и от народа, но народ не предоставлял им такой возможности, т. к. постоянно давал им знать о себе на работе, в общественном транспорте и даже в их любимой Филармонии. (Тут я разделяю мнение большинства населения, что от всей этой музыки все кошки дохнут.)
   Несколько слов о моем хозяине, поскольку он стал им не только номинально. При всей своей безалаберности и легкомысленном поведении во всем энное время он посвящал своему любимцу, которым совершенно искренне меня считал и считает. Удивительное лицемерие, скажу я вам. Только людям свойственно в равной мере сочетать в себе одновременно правду и ложь. Могу привести простейший пример из жизни Толи, что был у меня на глазах. Он любил Машу и одновременно изменял ей. Мы на такое не способны. Наша кошачья любовь проста, как правда. Любить, так любить. Тужить, так тужить. Жаль, мой Толя не понимает таких простых вещей. Он и любит, и тужит в одно и то же время. Мазохист какой-то. И что это за удовольствие, лично я не понимаю. Может быть, потому, что вижу кошек только из окна и могу кусать только своих хозяев. Они настолько далеки от любого народа, что не понимают, каково ему живется на нашей планете. Это я абстрагируюсь от себя. Люди очень любят говорить о себе глубокомысленно. Когда я наблюдаю за ними, получаю немало удовольствия, хотя оно не может мне заменить того, чего я лишен сызмальства. Простите меня, что я все о бабах, о бабах... У людей - мужчин женщин, хоть отбавляй, однако, ни о чем другом в своем кругу они не говорят. И даже тогда, когда пытаются умничать и философствовать, все, в конце концов, сводится у них к одному - к бабам. Быть может, это позволит вам отнестись ко мне со снисхождением. Не дай вам ... оказаться на моем месте, все ваши мысли поневоле будут заняты одним...
  Кажется, я собирался рассказать о своем хозяине. Невольно заражаешься от него самого. Знаете, с кем поведешься, от того наберешься. Даже его жена, железная леди в некотором роде, спутавшись с Толей, заразилась от него пустословием. Характерный человеческий порок. Вот уж верно, лучше жевать, чем говорить. Зря ругают рекламу! Если есть что жевать, можно и помолчать. Мне в этом отношении повезло. Чего - чего, а жевать мне дают вволю. Правда, когда Толя развелся с Машей, мой рацион значительно оскудел. Он как-то самокритично заметил про себя, я беден, как церковная крыса. Хотя я иной раз, когда Толя уходил из дома на весь день, оставляя меня без пищи, был бы рад любой крысе, хотя понятия не имею, что с ней делать, такое дурацкое воспитание дал мне мой хозяин. Нет, нет, не подумайте о нем плохо, он совсем не так ужасен, как можете подумать о нем из моих слов. У вас, господа, есть такое выражение: " Что взять с дурака?" Теперь вы понимаете меня? Что с него взять, если взять у него нечего? Теперь понятнее? Вы знаете, что такое перенесение, перенос, трансфер? Нет? Это, по любимому Толей Фрейду, перенос пациентом на психоаналитика чувств, испытываемых им к другим людям. Образно говоря, перенесите свои чувства, испытываемые к предмету своей злости, на бедного Толю, с которого нечего взять получившему дурное воспитание в черте городской оседлости такому коту, как я. Если снова ничего не поняли, тогда мне нечего больше вам сказать.
  Мой Толя, между тем, - совсем неплохой парень, скажу я вам. Не без недостатков, иначе б он не был человеком. Он взял меня, конечно, не из сострадания к моей кошачьей судьбе, предопределенной свыше. Не то, чтобы он сходил с ума или страдал от безделья без моего общества, но выбрал из маминого помета (мерзкое слово, такое только люди могли придумать!), случившегося за неполных два месяца до того, как он посетил не только с дружественным визитом одну даму, прямо скажем, не из самого высшего общества. Не самую худшую из него, на мой непросвещенный, как сами понимаете, взгляд, ограниченный присутствием на моей территории только тех, кого желали видеть мои хозяева или кто хотел видеть их, даже, несмотря на их нежелание их видеть. (Простите за трехкратное повторение одного и того же словечка, все же я кот, и в университетах не учился - ни бесплатно, ни за деньги.) Тем более простите меня за длинноты, свойственные всем необразованным существам, будь они хоть кто, дворяне, плебеи или просто кошки... Мой кот, простите, Толя, был, в общем-то, милейшим существом, никому, кроме меня - и то не по злому умыслу, - вреда не сделавшим за всю свою сознательную со мной жизнь. Он взял меня из милости, за что я до гроба буду косвенно ему признателен. Он хотел отблагодарить хозяйку за те блага, что она предоставила в полное его распоряжение, сохранив их при себе в полной неприкосновенности с точки зрения других, чье мнение я целиком разделяю. И в самом деле, здесь совсем не тот случай, когда, если что-то убавится в одном месте, прибавится в другом. Это приятное исключение из правил. Но Толя был благороден и пожелал разнообразить свое не слишком радостное существование, хотя мне трудно понять, чего собственно ему без меня не хватало, когда какая - никакая еда, женщины и крыша над головой у него были, что на прощание без фанфар прихватил меня. Я ему понравился изначально, задолго до того, как он вышвырнул меня из спальни, в которой уединился с моей первой хозяйкой, исключив мою персону из числа свидетелей своих забав. Эту манеру он взял на вооружение и впоследствии, когда я стал прекрасно понимать, что это за забавы. Толя отметил мою редкую породу среди абсолютно беспородных братьев и сестер, которые в одном и том же выводке отличались друг от друга только разными полосами в разных местах. Я же имел темно-коричневый окрас и длинную шерсть, в которую Толя запустил свои лапы, едва увидел меня на пороге хозяйкиного дома. Я тут же куснул его своими маленькими зубками, произведя на него такое неизгладимое впечатление, что он выразил свой полный восторг и выказал первое свое желание, предвосхищая второе, о котором, в отличие от первого, хозяйка догадывалась. А именно - забрать меня к себе, если она не возражает. Она только о том и мечтала, чтобы избавиться от всех котят, которых моя мамаша поставляла ей несколько раз в году в неограниченном количестве, используя на полную катушку дарованные ей элементарные свободы. Нужно признать, благородство доставляло Толиной любовнице немало хлопот, так как она никогда, если ей верить, не топила моих братьев и сестер (чудовищный геноцид!). И далеко не все любовники в качестве платы или благодарности за ее щедроты забирали маминых отпрысков. Иначе бы никаких проблем с маминым приплодом хозяйка не испытывала. Толя был одним из немногих джентльменов, проявивших благородство таким не совсем обычным способом. Видимо, он обладал и другими достоинствами, если женщины любили его за так, как это принято в нашем, кошачьем, мире. Именно другими - мне не раз приходилось слышать не такие уж лестные отзывы о Толе как любовнике, которые "расточала" моя первая хозяйка в разговорах с подружками, что не могли нахвалиться на своих мужчин. А если это ложь, и он был незаурядным котом, то, как понять полное его пренебрежение к моим нуждам? Тут только и остается, что развести лапами. Впрочем, за что мы любим и ненавидим людей, нам неизвестно. И людям - то же. Толя сам был ребенком, взрослым ребенком. Он любил играть со мной даже тогда, когда возвращался без задних ног от усталости то ли с работы, то ли с гулянки. Он валился на свой диван, приглашал меня к себе, и я снимал с него все стрессы. А он доставлял мне такое блаженство, какого я не знал до него и которое не знаю при нем сейчас, т. к. вырос и уже мечтаю о другом блаженстве, лишеном по недомыслию хозяина. Простите меня за неоднократные повторения одного и того же пройденного вами материала, но так уж устроена кошачья жизнь, что не последнее место в ней занимает любовь. И не обязательно та, о которой я прожужжал, как шмель, вам уши. Я ждал возвращения хозяина у двери целый день и не роптал на свою судьбу, так как сполна вознаграждался Толей, возвращающимся домой трезвым или слегка навеселе, в зависимости от того, откуда он приходил. И когда он только открывал дверь, я бросался в едином порыве ему на грудь, обхватывал его шею передними лапами и облизывал ему лицо так, как ни одна его женщина не была на это способна. И мы так любили друг друга, что я забывал о существовании другой любви, любви земной. Он целовал меня, гладил, ласкал, протягивал свой кулак, чтобы я мог вдоволь накусаться. А иногда, когда у него случались деньги, приносил кусок мяса и наслаждался тем, как я съедал его, урча от удовольствия. Эту манеру он перенял от меня, когда ему самому доставался хороший кусок мяса. Думаю, его любовь к Маше во многом носит чисто меркантильный характер. Нужно только видеть, что делается с ним, когда он слышит запах Машиного жаркого! И как он несется на кухню, предчувствуя то удовольствие, которое его ждет во время обеда и после. Утверждение, будто аппетит приходит во время еды, в корне неверно. Он приходит задолго до еды и разжигается перед ней. Мешая Маше готовить мясо, Толя лапал ее повсюду и раскалял свои ожидания. Я же больше жареного люблю сырое мясо, и не понимаю извращенного Толиного вкуса.
  Толя и поныне остается ребенком. Я с колокольни своего нынешнего возраста, когда мне пошел шестой год от роду, могу с полным основанием сказать, он дитя, каким я знал его в младенчестве. Толя по-прежнему играет со мною в прежние игры и обижается на меня, когда я кусаю и царапаю его до крови. Как он сам не понимает, мне меньше всего нужен его кулак?! И как маленькая собачка до старости щенок, Толя все тот же ребенок, хотя обзавелся первой сединой и крошечной лысиной - свидетельством то ли сильных его переживаний, то ли бесчисленных похождений. Он мало изменился по отношению ко мне, что не может меня не радовать. Но я отказываюсь понимать, как он до сих пор не может вылезти из детских одежек. Маша постоянно корит его за это, и она права. Взять хотя бы его упорство, достойное лучшего применения, в нежелании опубликовать свой роман. Ведь издание его романа могло существенно повысить благосостояние нашей семьи, хотя лично мне грех жаловаться на него, пока Толя и Маша в очередной раз не надумали развестись. Надеюсь, их ребенок, от которого я никакой радости не испытываю, так как не нуждаюсь в конкурентах, все же окажется тем связующим, кроме постели, звеном, которое не позволит им играть... моей судьбой...
  Сами понимаете, поначалу я отнесся к Маше с известным предубеждением. Она отняла у меня Толю, если не полностью, то частично. Особенно бесило то, как беспардонно они выкидывали меня в коридор, когда ложились спать. Это их таинство любви выводило меня из себя больше всего. Не иначе, как оно было вызвано Толиным комплексом вины за все то, чего он лишил меня. Даже Маша понимала, нельзя мучить животное, и не корила меня, когда ей приходилось замывать места, где я оставлял свои метки. Что бы ни говорили люди относительно пользы воздержания, к нам это не имеет никакого отношения. Думаю, они просто лицемерят, так как сами живут в грехе, хорошо ведая, что творят. По мне, так никакой это не грех. Грех, когда об этом много говорят и не пускают своих меньших братьев к себе на одеяло. Меня не снедало любопытство. Меня раздражало то, что они забывали обо всем на свете и становились жестокими по отношению ко мне. Чего тогда стоили все их слова о любви? Какой я им к черту Миксик, Миксюшеька, Мика, Микусик?! Тьфу, на них, если все это были пустые слова. Никакими кусками мяса и рыбы нельзя возместить нечеловеческое (?) обращение со мной, когда они настолько забывали обо мне, что не открывали дверь в комнату даже после своих игрищ. За своими праздными трудами просто-напросто игнорировали меня. И только тогда, когда я буквально лбом, иногда до крови, бился в закрытую дверь, мешая им заснуть, они, чуть ли не с проклятьями, впускали меня. И я униженно ложился в их ногах, благодарный за одно то, что допущен в их общество. Сам не понимаю, почему так низко опускался. Может быть, потому, что любил их, негодяев. К сожалению, большинство людей отличаются толстокожестью. Не избежал ее и мой хозяин. Вечером люди хуже животных, о которых они отзываются крайне уничижительно. А сами? В первую очередь, звереют мужчины. Мне стыдно за свою принадлежность к ним. Хотя, если хорошенько подумать, чем лучше их подруги?! Одни других стоят. Одним словом, люди. Это вам не благородные животные, к коим я имею честь принадлежать.
  Трудно быть объективным, когда сталкиваешься с людской неблагодарностью. И невольно мстишь даже самым любимым людям, когда они предоставляют для этого редкую возможность, иначе бы мщение не имело такого смысла. Однажды Толя вернулся с работы в хорошем настроении, что случалось не часто. В институте в кои-то веки выдали зарплату - даже мне, коту, на смех. Но мой хозяин был и тому рад, хотя вкалывал с утра до вечера. По случаю, он купил бутылку вина, вкусную еду (не забыл и про меня), и мои хозяева устроили маленькое торжество, как всегда закончившееся в койке. Они настолько увлеклись друг другом, что забыли о моем существовании. Хотя по старой привычке, чисто машинально, хозяин и выставил меня за дверь, но спешил и лишь прикрыл за мной дверь. Разумеется, грех было б не воспользоваться моментом. Я тихо прокрался в комнату. Лучше бы остался за дверью. Видеть хозяев оказалось выше моих сил. На такое, как я себе представляю, кошки не способны. Я оставил бы их без внимания, в конце концов, какое мое собачье дело, если бы Толя не отшвырнул меня, улегшегося на одеяле и не мешавшего им заниматься своим делом, ногой. Удар был внезапным и сильным, я отлетел, больно ушибся и не сдержался. Улучил нужный момент, когда Толе было ни до чего, зубами впился ему в зад, да так, что меня трудно было от него оттащить. И некому. К счастью для меня, в доме оказалось достаточно йода, чтобы остановить кровотечение. Толин зад представлял собой живописное зрелище, смахивающее на картины экспрессионистов и абстракционистов одновременно. Думаю, если б это "полотно" выставили на выставке авангардистов, оно могло бы получить высшую награду. К сожалению, мое художество и мастерство Маши остались незамеченными широкой публикой. Но прежде, чем Маша нашла йод, Толя с дикими воплями пытался достать меня из-под кровати, гонялся за мной по всей квартире, и, так и не поймав, выдохся, как собака. Скуля от боли и обиды, вняв мольбе Маши, улегся, наконец, на кровать и отдал свой зад на поругание, как он считал, когда Маша трудилась над ним, создавая наш с ней редчайший шедевр. Толя не был злопамятным, хотя довольно долго не мог садиться, а когда забывался, вскрикивал от боли. Люди прощают своих животных, считают их несмышлеными, что им только на лапу.
  Нечто подобное повторилось позже, когда после затянувшейся тихой, а потому особенно опасной ссоры хозяев, исчезли Толины трусы, благодаря чему Толя не пошел на работу, они помирились, и целый день не вылезали из постели. Перед тем, однако, Толя носился по комнате, как ненормальный. Я проснулся, ничего не понял спросонок и решил, что перед завтраком он надумал поиграть со мной. И стал бегать вслед за ним, но Толе, оказывается, было не до игры, он грубо пнул меня ногой, что, естественно, вызвало мое противодействие - согласно известному закону физики, действие равно противодействию и наоборот, если я не путаю. К счастью, Маша отвлекла Толю - он занялся более насущным делом, - установлением близкого контакта с женой, затянувшегося до позднего вечера с перерывами на обед. Все разговоры относительно несостоятельности Толи как любовника - сплошной вымысел. Я тому свидетель. На меня не обращали внимания в течение целого дня. Лишь тогда, когда я сильно проголодался и не смог больше молчать, мое тихое, жалобное мяуканье услышали и вспомнили не столько обо мне, сколько о себе, не держащих даже маковой росинки во рту со вчерашнего вечера. Заодно и мне кое-что перепало с барского стола. Ну, как после всего этого ни любить моих сердечных хозяев!
  Возможно, иногда хороший мир хуже плохой ссоры, так как он не создает нужной почвы для испытания чувств. Я сужу об этом, руководствуясь исключительно своими наблюдениями над хозяевами. Их страсти еще до рожденья дочери как-то утихли и зачастую сводились к механической любви...
  Мы - коллектив, но каждый из нас одинок. Стена непонимания между нами возникла, вопреки желанию каждого из нас. Хоть умри, я хочу есть в интервале пяти-шести утра, тогда как моим хозяевам именно в это время снятся самые приятные сны. Они ставят будильник на пол восьмого. Я ничего не могу поделать с собой и цепляюсь к ним на два часа раньше, чем им того хотелось или вообще не хотелось. Пробуждение для них смерти подобно, как для Ленина - защита или оборона, не помню точно. Даже лучший друг и соратник Лукича не согласился с ним, когда подписали с немцами похабный Брестский мир. Но если Ленин простил Троцкого, Толя - прощать меня не желает. Правда, Толе это дается тяжелей, тем более что повторяется каждодневно. Вы бы только слышали те ругательства, которыми он постоянно осыпает меня перед тем, как встать с кровати. А еще считает себя интеллигентным человеком! Ему, видите ли, нужно поспать в течение суток хотя бы шесть часов. А кто ему мешает? Спи хоть восемь часов. Ложись в десять вечера, в шесть утра будешь свеженький, как огурчик, снятый только что с грядки. Так нет, он желает заниматься любовью - чуть ли не каждодневно. Теряет время, предназначенное для сна, растрачивает понапрасну последние силы. К тому же он у нас, не пойми что, ни жаворонок, ни сова: ложится позже часа ночи, как сова, хотя та вообще не спит по ночам, а вставать приходится почти в шесть утра. Из-за хозяев распорядок дня и ночи нарушен и у меня. Я из-за них засыпаю еще позже, а они, мгновенно отрубаются, закончив свои дела. Я же еще долго переживаю свою горькую судьбину. Что ж это получается, люди? Что дозволено далеко не одному Юпитеру, то не дозволено коту, и добро бы всем моим сородичам, а то именно мне, что особенно обидно и противно. Приходится мне отсыпаться днем, благо хозяева работают, а я могу бить баклуши (что это за хреновина, сами люди, придумавшие ее, не знают). Битью баклуш я предпочитаю здоровый и полезный сон, хочется хотя бы днем забыться и заснуть от всех несправедливостей, выпавших на мою долю. Только, пожалуйста, не подумайте, будто я специально, из одной вредности бужу Толю рано утром, когда он блаженствует последние минуты своей утренней жизни. Хотя у меня есть все основания напомнить ему про его злодейство, я руководствуюсь более земным мотивом. В шесть утра, как штык (еще одно дурацкое выражение пришло на ум, почему только именно дурацкие и приходят?), жуткий жор нападает на меня и преследует до тех пор, пока Толя не вскочит, как ужаленный, с постели. Поднять его - большой труд. Но без труда, как говорится, не вытащишь и рыбку из пруда, особенно тогда, когда тебя не то, что до пруда, даже на кухню выпускают так, словно делают великое одолжение. И вообще даже самой поганой рыбкой балуют меня раз в год по обещанию, исходя из тех же благородных соображений - ради моей же пользы. Кто сказал, что рыба вредна котам? Все те же люди - человеки. Их фантазия не знает пределов... Как лучше всего поднять Толю с постели показала практика - критерий истины то ли по Марксу, то ли по Ленину. Я постиг ее методом тыка. Самым верным и испытанным путем - не столько нытьем и нападением на хозяев, сколько залезанием на шкаф. Однажды совершенно без злого умысла, не добившись от Толи просыпания, я с горя залез на шкаф и с печали и острого желания, коль скоро меня не кормят, пометил там. И что характерно, хозяин тут же встал и начал гоняться за мною с метлой. Догнать - не догнал, но сон, как рукой сняло. И он тут же меня покормил, чтобы добрать сна в спокойной обстановке, без помех с моей стороны, так как после еды у меня, как правило, у самого возникает желание немного соснуть. Правда, Толя сразу почему-то заснуть не может. Что ему мешает, трудно сказать. Возможно, в нем просыпается то, что худо-бедно отдохнуло ночью, во время неполного сна. Я сужу это по тому, как он пристает к сонной Маше, всячески отбрыкивающейся от него. В конце концов, в полусне она говорит ему, лишь бы отстал, чтобы он скорее начал и закончил то, что ей вовсе не нужно, по крайней мере, в данный момент. Толю такой вариант устраивает по двум причинам. Во-первых, ему, как никак, нужно вот-вот идти на работу, и распылять время и силы на неслужебные цели он хочет меньше всего. Во-вторых, он привык считаться с запросами жены, особенно, если они сочетаются с его интересами. Так что стороны быстро приходят к консенсусу и, не теряя времени даром, отдают дань утренней любви, напоминающей случку собак, которую мне не раз приходилось наблюдать из окна. С грустью приходится констатировать, люди в иные моменты ничем не отличаются от этих противных животных. Более того, последние, как бы они ни относились к акту любви, совершают его бодрствуя. Тогда как Маша зачастую, принимая вызов мужа, пребывает в полусонном состоянии, а то и вовсе продолжает видеть старые сны. Об их содержании ей и самой не всегда известно. Не исключено, во сне она убеждает Геннадия, будто ребенок не от него, хотя никакой уверенности в том у нее нет, о чем можно судить по разговору между бывшими любовниками через неделю после возвращения Маши из роддома, когда Геннадий навестил Машу и внимательно рассматривал младенца. Словно на его личике можно было вообще что-нибудь увидеть, кто, хотя бы одним боком - папаша ребенка. Меня неприятно поразила измена Маши Толе с Геннадием. А как иначе расценить то, что меня не пустили в гостиную, якобы из-за нелюбви гостя к кошкам (Толя находился на работе)... Сколько я ни мяукал хозяину, когда он вернулся домой, что вытворяет его жена, он остался в приятном неведении, так как до сих пор не постиг кошачий язык. Есть надежда, теперь он прочтет мою исповедь, заслуживающую Нобелевской премии по литературе, так как еще никому не удавалось перевести на человеческий язык кошачьи произведения. Но еще не факт, что Толя найдет время прочесть мой опус Љ 1, который может затеряться в ворохе литературных поделок, чтобы не сказать, подделок, к коей злонамеренные критики отнесут и мое творение. Скорее всего, Толя, мой нежный, ласковый ...человек никогда не узнает того, что, может быть, ему и не стоит знать никогда, исходя из собственных интересов...
   Назвать жизнь моих хозяев интересной и насыщенной какими-нибудь стоящими событиями я не рискну. Хотя они, кажется, почти всем довольны. На происходящие в мире и стране перемены они обращают внимание ровно постольку, поскольку они затрагивают их жизненные интересы. Тем самым, они экономят время и здоровье, не отвлекаясь понапрасну на то, на что они при всем своем желании влиять не в состоянии. И это плюс. А минус - их мир заужен до предела работой и личной жизнью, которые мало чем отличаются от мира их современников. А ведь в моем Толе была когда-то жива струна, позволяющая ему играть на ней и другие мелодии. Маша сделала все, чтобы избавить его от этой лишней, на ее взгляд, мешающей ему жить, струны. И все это в интересах Толи, разумеется. Такие метаморфозы происходят в нашей жизни с помощью других, кровно заинтересованных в том, чтобы в ней не происходило ничего, что повредит им самим.
  Увы, идеальной жизни не существует. Как говорит Толя, на каждый принцип удовольствия всегда найдется свой принцип реальности, который перекроет первый и омрачит нашу жизнь, без чего бы она была еще более скучна и малосодержательна. Эта философия не по мне. Дайте мне кошку, она изменит мою реальность и станет сплошным удовольствием. Да, за все нужно платить. Можно только пожалеть о том, что котята - не борзые. И что в собаках люди только находят, никогда не пойму. Хуже их бывают только некоторые люди, которых я, к счастью, вижу только по телевизору. Когда бы его ни включали мои хозяева, на экране льется кровь, звучит ругань, идет мордобой, которые перекрываются аншлагом - передачей, подтверждающей, бесплатный сыр бывает только в мышеловке. А еще есть реклама, зомбирующая телезрителей. О новостях и говорить нечего, они информируют людей о том, что они не одиноки в своей тупости, мерзости и варварстве. На этом фоне мои хозяева - сущие ангелы небесные. И мне ничего не остается, как уважать и любить их, покусывая и царапая для собственного самоутверждения. Что ни говори, у других котов встречаются хозяева и похуже моих...
  Достаточно вспомнить одно то, как героически они сражались за мою жизнь, когда я заболел. Все предрекали мне скорую кончину. Каким-то чудом они спасли меня. Не послушали советы доброжелателей усыпить, и делу конец. Если б тогда Толя спросил меня, я бы дал ему добро на мое умерщвление, настолько плачевный вид был у моих хозяев во время моей долгой и продолжительной болезни, закончившейся неожиданным для меня и моих добрых хозяев выздоровлением. Любовь победила смерть. Эта штука оказалась почище, чем "Фауст" Гете и " Девушка и смерть" Горького, вместе взятые. За такую самоотверженность, проявленную моими владельцами, я буду до конца жизни, чьей неизвестно, кусать и царапать их, напоминая о свой благодарности и признательности. Что делать, если другого языка они не понимают? Если я буду только облизывать их, они не поймут меня, так как перестанут воспринимать жизнь во всем богатстве ее палитры. Только контрасты способны наполнить человеческую жизнь радостью и теплом. Вот почему даже тогда, когда мне от всей души хочется приласкаться к Толе, я обязан, через не хочу, укусить его или оцарапать, а лучше всего сделать и то, и другое, чтобы он ощутил мою любовь к нему во всей ее полноте. Жаль, он не всегда понимает меня. Люди, к сожалению, не отличаются дальновидностью и проницательностью, вечная пелена на глазах мешает им понять, как друг друга, так и нас, друзей своих ближних...
   Примечание переводчика.
  На этом заканчивается данный перевод с кошачьего на русский опуса Микса, который утомился и пожелал лечь спать у моих, переводчика, ног. Не в моих правилах будить спящих собак и кошек. В противном случае, метаморфоза последует незамедлительно. Оказаться укушенным и оцарапанным я не желаю, на этот случай у Микса есть его хозяева, которым он платит таким образом за их обожание. Что ж, если их устраивает такая бескорыстная любовь, я не возражаю. А меня от нее увольте. Тем более что во всей этой истории моя роль свелась всего лишь к тому, чтобы помочь Миксу найти общий язык с человечеством. Кое-кто из скептиков скажет, все эти метаморфозы с Толей, Машей, Миксом - сплошное вранье. Более культурные люди применят эвфемизм, заменив вранье ложью. Что мне на это ответить? Да, господа, вы правы. Большего вранья вам не приходилось читать никогда. Не было никакого Толи и Маши. Но Микса я готов предъявить в любой час. А Толя и Маша - собирательные образы, причем не самые худшие на этом свете. Ни я, ни моя жена, ни тем более наши знакомые и родственники ничего общего с этими персонажами не имели, не имеют и иметь не будут. Поскольку мы не желаем стыдиться всего того, что сочинило бедное, чтобы не сказать, убогое чье-то воображение, способное лишь на то, чтобы свести всю свою жизнь к постели, из которой автор, видимо, вылезает только тогда, когда ему надо идти на работу. И никакие ссылки на нынешние времена, опустившие человека до животного, не позволяют отнестись к автору этого претенциозного сочинения с вычурным названием " МЕТАМОРФОЗЫ" даже с минимальной дозой снисхожденья и прощенья. Если наша словесность будет и дальше засоряться такими гнусными вещичками, что скажут о нас наши потомки?! Мы обязаны дать решительный отпор таким авторам, чтобы они оставили свою пачкотню другим вредителям нашей литературы. Что до автора, ему, видимо, уже поздно каяться. Едва ли он сумеет устоять перед соблазном, чтобы вновь не опуститься - пуститься на путь греха, на который однажды встал с тем, чтобы уже никогда с него не сходить. Только смерть вызволит его из рядов бумагомарак и негодяев, одним своим существованием нарушающим нашу среду обитания. Будем надеяться, недалеко то время, когда бабулька с косой не задержится на переправе и остановит всю эту преступную вакханалию ...
  
  
   МЕТАМОРФОЗЫ - 6
  
  
   12. Концерт Љ 12 для Анатолия с оркестром слов
  
  Нет ничего более вероятного, чем невероятное. Для таких не наделенных достаточной силой воли людей, как ваш верный слуга, господа, обстоятельства играют едва ли не самую главную роль в их жизни. И потому нет ничего парадоксального в их поступках, которые, на первый взгляд, кажутся дикими и невероятными...
  Это только присказка, сказка - очередная метаморфоза - впереди. Казалось, все в моей мало - многострадальной жизни пришло в равновесие. Я любил себя, жену, дочь, работу, почти всем был доволен. Недостаточное (не то слово) материальное благосостояние моей семьи досаждало, но многие в нашей стране жили еще хуже, чем мы, и не жаловались Богу на свою судьбу, сравнивая ее с другими судьбами и теми, что сложились или до 1913 года, или после 1917, 1936, 1941 годов, или в 1994 и по сию пору годы. Я жил в своей стране, хотел жить именно в ней, с ней вместе и порознь нести ее и свой крест. Всякие доброжелательные советы, исходящие от разных друзей и недругов, проявляющих трогательную заботу обо мне и моей семье, что нас ждет манна небесная в Германии, Израиле и особенно в Штатах, если я проявлю характер, до сих пор спавший летаргическим сном, мною шутливо отвергались. Хотя сказать, я вовсе их не воспринимал или не задумывался на эту тему, было бы неверно. Особенно, когда моя весьма скромная зарплата не выплачивалась месяцами, когда приватизация привела к невероятному обогащению отдельных господ, совсем недавно состоявших в разных правящих эшелонах КПСС и называвших друг друга товарищами. Перед моими глазами был яркий пример. Нет, не моя жена. Она в свое время зарабатывала честным трудом, хотя некоторые ее доходы, даже основная их часть, уходили от налогообложения, чему были объективные причины - не мне вам о них рассказывать. Когда наше государство, независимо от социального строя, грабит своих подданных, те отвечают ему не менее изысканно. Так наша страна и существует. Но ведь нужно же знать меру, господа! И беспределу должен быть положен какой-то предел. Или это нонсенс?! Сколачивать многомиллионные и даже миллиардные - в иностранной валюте - состояния за считанные месяцы - это слишком даже для моей страны. А пример, который я имею в виду, как нетрудно догадаться, связан с именем Геннадия, отнюдь не самого худшего и злостного из нынешних хозяев России. Он хотя бы унаследовал кое-какой капитал от папаши - не столько денежный, сколько в связях и возможностях, дарованным ему его социальным происхождением, которое плавно перетекло из одного - коммунистического - сосуда в другой - капиталистический, когда партбилеты за ненадобностью сжигались или о них напрочь забывали, но их носители - из верхов - воспользовались всеми властными полномочиями, которые у них были. Не нужно забывать, в стране произошла "бархатная" революция, в результате которой власть из рук правящей коммунистической элиты под трубы и фанфары перешла в руки второго ее эшелона... Идут годы, в России по-прежнему богатеет меньшинство и нищает большинство.
  Впрочем, оттуда, откуда я пишу эти строки, ничуть не виднее то, что сейчас происходит в моей стране, где остались те, кто советовал мне покинуть ее раньше, и кому я раньше не внял, так как любил Россию, многое в ней ненавидя. Этот парадокс известен,
  Я покинул Россию, и уехал в Израиль вовсе не потому, что искал для себя лучшей жизни, или, как говаривали с презрением в мои молодые годы (когда уехать в чужую страну было почти невозможно, и только отчаянные смельчаки или отчаяние пробивали стену ОВИРа) о тех, кто менял одну страну на другую, из-за курицы, т.е. ради одних материальных благ. Нет, я уехал, о чем иногда жалею (хотя бы потому - иногда, что в наши новые времена сохранил российское гражданство и теоретически могу вернуться в родное пепелище - без кола, без двора), совсем по другой причине, впрочем, не менее банальной. Из-за любви... Да, да. Именно из-за любви к жене, оставить которую я мог только таким способом. Конечно, тому способствовали обстоятельства. Как же без оных, если ты сам не можешь круто изменить собственную жизнь. Такая я бяка, господа... Есть такое понятие - критическая масса. До тех пор, пока наше терпение справляется с максимальными нагрузками и не наступает момент перегрузки, мы держим удар. Но когда возникает пресловутая критическая масса, именно тогда слабохарактерные, слабовольные, нерешительные люди способны на то, на что даже сильные и телом, и духом, и волей не пойдут, руководствуясь высшим мотивом, коим является, например, извините за пафос, любовь к отеческим гробам. И не обязательно к тем, что лежат в земле и принадлежат их предкам. Здесь, в Израиле, так много наших, русских, евреев и прочих, что и я, и моя вторая жена, и мой сын - даже они, родившиеся на Земле Обетованной, - знают и никогда не забудут язык, на котором произнесли первые свои слова. Более того, именно тут я по-настоящему стал интересоваться историей своего народа - своего, русского, к которому, пусть наполовину, принадлежу. Но я заметил, большинство уехавших из России, даже глубоко обиженных ею чистокровных евреев, - еще больше полюбило ее - не за народ и тем более не за государство российское, а за корни, которыми они связаны с этой, нашей, страной (никак не этой и уже не нашей). Чтобы закончить эту ностальгическую тему, скажу только одно. Худо-бедно обосновавшись в Израиле, я перво-наперво приобрел право на просмотр российских телевизионных каналов, многие передачи которых остались такими же идиотскими, как раньше (взять хотя бы телешоу, когда в считанные минуты кто-то за ответы на глупейшие вопросы получает тысячи рублей при том, что зарплата и пенсия половины населения страны составляет ничтожно малую сумму). По случаю купил здесь Карамзина, Ключевского, Соловьева, и читаю их, стараясь понять умом ту страну, в которой родился и в которую все еще верю. Такой я болван неотесанный.
  Давно пора перейти к прозе своей жизни. Несмотря на все свои корни, любовь к жене, дочери, я уехал. Уехал, так как Маша меня предала, и я должен был ее оставить, коль скоро не хотел окончательно похоронить свое человеческое достоинство. Сейчас, по прошествии многих лет, оглядываясь назад, я готов поставить в кавычки слово "предала". Конечно же, Маша хотела как лучше - по Черномырдину, который в свое время при своей чудовищной для премьера неграмотности очень точно охарактеризовал российский жизненный уклад: " Хотели как лучше, а получилось как всегда". Можно и так сказать: "Хотели как лучше, а получилось хуже, чем всегда".
   Маша всего лишь скрыла от меня: новое место работы, на которое я перешел по ее наводке, было не только рекомендовано Геннадием, но и напрямую связано с ним - совладельцем фирмы, где я оказался. Я наивно полагал, она принадлежит одному израильтянину - бывшему советскому подданному, своевременно уехавшему из СССР и ставшему бизнесменом в той же оборонной отрасли, в которой за гроши трудился я в России. Как очень скоро выяснилось, этот гражданин в свое время учился вместе с Геннадием и Машей в одном институте. Когда еще в горбачевские времена перестройки и ускорения отношения между нами и другими народами и государствами, ранее недружественными и даже злейшими врагами, к коим, "естественно", принадлежали сионисты, существенно улучшились, Жора - так звали и зовут до сих пор моего благодетеля - быстро смекнул, что к чему, и подался в Израиль. Зная о не слишком благоприятном положении дел с автоматикой в нашем авиастроении (а именно на этой ниве он построил свой успешный бизнес), имея сведения о наших быстрорастущих в гору бизнесменах, включая своего бывшего однокурсника Геннадия, он в ту пору, когда родилась моя дочь, приехал в Россию и встретился с Геннадием. Не сразу, но все же нашел с ним общий язык и организовал с ним всего лишь одно из тех совместных предприятий, кои появлялись еще раньше и поначалу росли, как грибы по осени. (То было славное время, когда по инерции Запад верил в деловые обязательства стран СНГ и надеялся с прибылью вернуть потраченный капитал. Но, увы, просчитался. Позднее и Жора убедился в "надежности" инвестиций в нашу экономику и продал все свои акции Геннадию, чтобы не потерять все, что вложил в России.)
   Новое совместное предприятие нуждалось в специалистах, я пришелся ко двору, тем более что Геннадий совместил полезное с приятным (не всегда же приятное с полезным). Разумеется, Маша была осведомлена об истинном положении дел. Не столько о нашей и чужеродной авиационной промышленности, сколько об общем бизнесе Жоры с Геннадием, которому с известных пор был перекрыт доступ в наш дом. Она узнала от Геннадия, совладельцы нуждаются в хороших парнях, знающих дело. Так как я совершенно случайно оказался именно таким парнем, мне предложили провести переговоры с Жорой, которые, к общему удовлетворению, оказались успешными. Я ушел из своего института - руководство вполне поняло мои мотивы и не стало ставить мне палки в колеса, да и не могло, хотя высказало сожаление о потере - не первая такая и не последняя, дай Бог. Уже тогда, после вступления на трон второго президента, стало модно поминать всуе первого, назначившего первого. Второй через своего министра пообещал своим подданным уже в 2019 году ( какая точность!) жизненный уровень французов 200З года. Другими словами, опять наши внуки будут жить при коммунизме. Только недавно мечтали догнать самую бедную страну Запада Португалию, а уже замахнулись на Францию. Чуть-чуть подождем, будут Штаты, Япония, Швеция. Старая песня...
   В конце концов, я при всем своем желании не мог сказать: государство это я. Более того, моя любовь к стране не простиралась на государство - ни на прежнее, ни на нынешнее. Я вообще считал и считаю, любить надо не государство, а близких, как бы далеко они ни жили. А государство - оно везде государство, что в России, в Америке, в Израиле. Оно таково, каков его народ. А народ и государство, как я уже говорил, это еще не страна, не ее язык и культура. Это у вас внутри. Как деньги. Или они есть, или их нет. У меня было, есть и, надеюсь, будет до моего конца ощущение той самой ауры, которая рождена языком и культурой. Так выспренно я еще не выражался, господа. Простите меня. Наверное, прав Володин: "С любимыми не расставайтесь". С любимыми, с любимой - страной, женщиной... Даже если они ведут себя не так, как вам бы хотелось... И все же я ни о чем не жалел и не жалею. И не потому, что, снявши голову, по волосам не плачут... Может быть, чтобы не жалеть о самой голове - том немногом, что отличает нас от низших животных. Хотя кто из нас - высшие, кто низшие - большой вопрос. Взять, к примеру, Микса. Расставание с ним для меня оказалось довольно тяжким. Но я оставил его дочери, без меня она могла обойтись, но не без кота, хотя к тому времени он был далек от лучших своих кондиций. И кошачье племя не красит старость...
   Многие осудят меня. Как это я мог бросить ребенка, оставить его навсегда? Представьте, смог. Конечно, лучше любой непьющий и не ругающийся матерными словами папаша, чем никакой. И для дитяти, и для себя. Но лучшее - враг хорошего, не я это придумал. Быть номинальным отцом ребенка, оставаясь при том униженным и оскорбленным (без всяких кавычек) его матерью, я не мог. Уж лучше бы она мне изменила - изменяла. После такого унижения, когда я становился не просто наемным работником Геннадия - современным рабом, попадающим в полную зависимость от него, - я не мог поступить иначе, как круто изменить свою жизнь. И это вовсе не вопрос самолюбия. Элементарного самоуважения. Даже самосохранения.
  Когда я сказал Маше, что ухожу от нее, она не приняла мои слова всерьез.
   - Если ты меня любишь, простишь, обещаю впредь никогда больше не вмешиваться в твою жизнь, хотя плохо представляю себе, как это возможно, когда два человека живут вместе и небезразличны друг другу.
   Просто есть пределы такого вмешательства. Машина конституция не позволяла ей терять лидерство в отношениях со мной. Видимо, она просто недостаточно сильно любила меня. Или одновременно любила Геннадия. Или... Так или иначе, у меня не было другого выхода, как оставить страну, жену, ребенка и согласиться на предложение Жоры занять хорошую должность в его фирме в Израиле. Как бы я повел себя, не предложи он мне это место? Не знаю. Но с Машей не остался б наверняка. Тем более что после моего нового трудоустройства Геннадий снова зачастил в наш дом. Претендуя только на дружбу с нами. Он прекратил домогаться моей жены (если ей верить). Но я был не так глуп, чтобы не понимать его намерений, тихой сапой окончательно и бесповоротно вытеснить меня из Машиного сердца, как говорили в старые добрые времена, проливая не одну слезу глубочайшей печали. Я не стал дожидаться возвращения тех времен, безвозвратно оставшихся в прошлом. Маша была не глупее меня, и по части проявления сантиментов особенно после того, как стала матерью, научилась держать себя в руках. Поэтому мы обошлись без лишних эмоций. Как только до нее дошло, что на этот раз мне не до шуток, она согласилась со мной: мы исчерпали терпение и кредит доверия друг к другу. Думаю, ей помогла придти к такой мысли, если не любовь к Геннадию, то уверенность в том, что не останется соломенной вдовой. Чуть ли не в тот же день, когда мы подали на развод, она начала оформлять брак с Геннадием. Все были, в конечном счете, довольны: я, Маша, Геннадий, Жора. Марина еще была слишком мала, чтобы понять замену отцов. Тем более что Геннадий, если верить Маше, стал лучшим отцом, нежели я. Может быть, он на самом деле верил в то, что был настоящим отцом. Возможно, я недостаточно любил Марину, т.к. она была зачата без моего согласия и ведома. Может быть, подсознательно во мне сидела заноза сомнения в подлинности собственного отцовства. Однако, когда я оформлял документы на выезд, в моей душе по Маше, Марине, родителям и Миксу довольно болезненно скребли кошки.
  Мой брак с Машей распался на удивление легко и быстро. Словно мы сами желали положить ему конец и начать новую жизнь. Я не исключаю мысли, Маша умышленно пошла на обман, когда скрыла, кто является хозяином фирмы, на которую она меня направила. Она не разыгрывала из себя невинную овечку, убеждая меня в полном неведении относительно роли Геннадия во всей этой афере. Позднее в своих письмах она частично упрекала себя в неумышленном сокрытии от меня правды. Но, как всегда, подчеркивала побудительный к тому мотив: желание делать добро. Как тут не вспомнить, писала она, о старом изречении относительно того, чем вымощена дорога в ад. Впрочем, тут же оговаривалась, ее нынешняя жизнь ничем ад не напоминает...
  Я же до сих пор, при всей любви к моей новой жене и сыну, с теплом вспоминаю Машу, стараясь забыть все дурное, что мешало нам жить вместе, чуть ли не с начала нашего брака. Конечно, я ее любил. И не разлюбил...
  Уже в Израиле я женился на той самой женщине, влюбленной в меня еще в институте, где мы вместе работали. Через пол года после моего переезда в Израиль мы списались, и без всяких авансов с чьей-либо стороны относительно будущего наших отношений она переехала туда же, где жили наши далекие предки. Правда, я не вполне уверен, что они жили именно в Хайфе, где я поселился и трудился на Жориной фирме, более чем достойно оценившей мою квалификацию. Я не мог жаловаться на свое материальное положение, зарабатывая на порядок больше, чем в России, занимаясь к тому же более интересной и творческой работой. Увы, я - для израильтян русский, вольно невольно старожилы дают мне об этом знать, хотя внешне ведут себя со мной вполне пристойно. Я не в обиде на них. Занял их место. С рабочими местами здесь ненамного лучше, чем в новой России. Анекдотично, фирма, где они трудятся, принадлежит бывшему русскому. В Израиле евреев по крови, конечно, больше, чем лиц других национальностей, но большинство населения страны составляют новоприбывшие в страну, созданную в пустыне и на камнях теми, кто приехал в нее до и сразу после второй мировой войны. Мы прибыли на все готовое. И нам это не могут простить. Хотя в то же время большинство "аборигенов" помогает, чем может, новичкам, не только на первых порах постоянно сталкивающимся с многочисленными трудностями. И не только потому, что страна находится в состоянии перманентной войны с арабами...
   Довольно скоро после того, как встретил в аэропорту Лину (мою нынешнюю жену) и помог ей с устройством на новой родине, я предложил ей переехать ко мне и стать моей женой. Недолго думая над проблемой нашего семейного будущего, мы сыграли свадьбу по местному обычаю, хотя, к сожалению, оба далеки от религии (но сам обряд нам пришелся по душе). Наша семья пополнилась сыном, который пока оправдывает мои надежды и не вызывает у меня сожалений. Так что теперь у меня двое детей - дочь в России и сын в Израиле. Я надеюсь когда-нибудь увидеться с Мариной, пока она еще не совсем забыла своего родного отца. ( Геннадий усыновил ее сразу, как только женился на Маше, я не возражал, коль скоро нахожусь так далеко от дочери). Впрочем, сами понимаете, никто моего на то согласия не спрашивал. Но в известность меня поставили. Любопытно будет когда-нибудь узнать, как сама Марина, повзрослев настолько, чтобы разобраться во всем, отнесется к двойному отцовству...
  
  
   ДРУГИЕ МЕТАМОРФОЗЫ - 6
  
  
   13. Концерт Љ 6 для Марии с оркестром слов
  
  Не прошло и двух лет после рождения Маринки, как мы с Толей расстались. Навсегда. Признаю, в этом моя вина. Впрочем, очевидно, все к тому и шло. Так или иначе, нам было не суждено жить вместе под одной крышей. Уж слишком разные у нас характеры и судьбы. Я не терплю слюнтяйства, и никогда не упускала любой возможности улучшить условия жизни, как своей, так и тех, кого считала своими самими близкими людьми. А ближе мужа и Маринки у меня никого не было. К сожалению, Толя никогда не понимал мотивов моего поведения, рассматривал его, чуть ли не как злостное вмешательство в свою жизнь, покушение на личные права. Ему ничуть не претила его расхлябанность, лень и нежелание сделать лишний шаг, дабы подняться над собой. Даже нужда, испытываемая нами в последнее время, не слишком тяготила его. Именно необходимость изменить материальные условия нашей жизни - не в последнюю очередь - побудила меня скрыть от Толи, кому он обязан своим новым местом работы. Скажи я мужу правду, он не ушел бы из своего института, по-прежнему влачившего жалкое существование и не платившего своим работникам мало-мальски достойную зарплату. Толя сам не раз, никто его за язык не тянул, непочтительно высказывался в адрес наших властей и руководства института, не способных по существу изменить положение дел в оборонной отрасли промышленности. Институт задыхался от отсутствия госзаказов, его оборудование и приборы физически и морально устарели, а новые купить было не на что. Даже в отдаленном будущем никакая перспектива не просматривалась. Толя возвращался с работы раздраженный и неоднократно говорил, ничего путного у них не выйдет, сколько бы ни говорили о переменах, нужно уходить из института, весь вопрос только один - куда. Хоть сматывайся из страны туда, где тебя оценят не только на словах. Но уезжать из России он не хотел. По разным причинам. Главное, не мыслил себя без родного языка и города, в котором прожил всю жизнь. Настоящий эгоист, обо мне и ребенке не задумывался. Хотя я-то как раз не возражала коренным образом изменить нашу жизнь, впустить в нее струю свежего воздуха, пока мы относительно молоды и на кое-что пригодны. Я не скрывала от мужа своего мнения. Лучше бы молчала. Стоило мне высказываться на этот счет, как он тут же огрызался в том духе, что я никогда его не понимала и не пойму. Одним словом, он вел себя не как мужчина - вы, женщины, меня поймете. И не как отец - свое скверное настроение переносил на дочь, если кого и баловал в первое время своим вниманием, то, в первую очередь, себя, а не ее. Не было у него никогда того тепла, которое должен испытывать к своему ребенку настоящий отец. С ним произошла метаморфоза: он вообще стал скуп на чувства, малоразговорчив и угрюм. Когда моя дочь подросла, она как-то сказала мне, я неотчетливо помню первого папу, неотчетливо - так и сказала, смеясь, и добавила, я не шучу. Что до его былой страсти ко мне, то и она поутихла. Он даже не ссылался на усталость и настроение, слова были лишние. Мы и так все понимали. Любовь не может быть вечной. Годы совместной жизни, работа и быт уничтожают ее на корню. От нее остается одно воспоминание и редкие приливы, позволяющие в их минуты забывать обо всем на свете, надеяться на лучшие времена и неизбывность чувства, которое когда-то объединяло не только наши тела. Сейчас, когда мы с Толей живем в разных концах света - и не только в буквальном смысле этого слова, - можем позволить себе в своих письмах друг к другу большую близость и понимание, нежели тогда, когда были вместе, особенно в последний год нашего супружества...
  В институте, где я училась, вместе со мной на одном потоке обретал знания, которые не прошли для нас даром, не только один Геннадий. Другим из них оказался Жора, не проявлявший ко мне в годы нашей учебы особых знаков внимания, но через многие годы, сам того не желая, изменил всю мою жизнь. Как я горько шутила, меня развели с Толей два человека. Горбачев и Жора. Словно третий - Геннадий - тут был . Может быть, я и ошибаюсь, но без первых двух названных мной персонажей я никогда бы не потеряла первого мужа и не приобрела второго. Так что перестройка самым непосредственным образом затронула меня.
  Еще раньше Жора не нашел себе лучшего применения в СССР по причине своей принадлежности к "низшей расе" Не трудно догадаться, он - еврей, к тому же не без амбиций. Не без труда, так как после учебы несколько месяцев находился на военных сборах при ракетной части, где главным образом сотоварищи валял дурака и строил командирскую дачу неподалеку от места сборов, свалил в Израиль. До этого он успел поработать в бухгалтерии прачечной, был в отказе, отсидел по навету какой-то грязной оборванки за якобы приставание к ней в общественном месте пятнадцать суток, хотя видел ее всего один раз. Тогда, когда она давала показания в суде, если можно назвать им то место, в котором в одну минуту решались разные дела - делишки краткосрочных сидельцев, помогавшим дворникам, работающим задарма, убирать улицы и дворы. Жора рассказывал о своей советской жизни с юмором, неоцененным по заслугам коммунистами, правившими страной, в которой он не сумел найти другого места работы, кроме прачечной. Забыла упомянуть, по окончании Финэка его направили в тьму-таракань. Там его, наконец, оценили по достоинству и долго не отпускали, сколько он ни убеждал тамошних товарищей, что может навсегда потерять ленинградскую прописку и невесту, которая ждет - не дождется, когда он вернется и женится на ней. Он представил ее любимой девушкой, к тому же, чуть ли не на шестом месяце беременности и при том желавшей рожать именно там, где будущие молодожены зачали ребенка. И воспитывать свое дитя она, во что бы то ни стало, решила там же - по месту прописки, даже в одиночку, если отец ребенка не вернется назад... Но это не помогло, его не отпускали. Все же ему удалось в том городишке найти нужного человека, поверившего лгунишке, у которого, сами понимаете, не было никакой невесты. Этот сердобольный товарищ, находясь при местной партийной власти, не был чужд к состраданию, игре в преферанс на деньги и выпивке, что наш плут использовал, сведя с ним знакомство накоротке. Все же интеллигенцией сей населенный пункт избалован не был, игроками в преферанс особенно, а те, кого с трудом можно к ней причислить, все больше выигрывали у партайгеноссе, так как являлись, преимущественно, еще большими начальниками, чем он. Жора же понимал свою выгоду и баловал нового знакомца проигрышами ему довольно больших сумм, за что, в конце концов, тот вознаградил его ходатайством перед теми, кто от него зависел и не отпускал Жору с вольной. На это они имели свои резоны - нуждались в специалисте, с трудом его заполучили и теряли возможность приобрести нового. Мы жили в удивительной стране. Никто конкретно ни в чем не виноват, но все виновны друг перед другом. Но - нужно это сказать - оставались, как правило, людьми и входили в положение других, если это не угрожало им самим - жизнью ли, карьерой. Вышестоящий начальник лишь замолвил за него слово, ничуть не больше, чего оказалось достаточно... И сейчас далеко не все люди-враги, но мало кто пойдет на малейший риск для своей карьеры ради интересов чужого человека. Каждый думает только о себе, не встанет с места, чтобы, говоря иносказательно, уступить место старушке, норовит как можно скорее занять освободившееся, невзирая на возраст... Впрочем, в наши времена Жоре не пришлось бы уезжать работать в глушь, дабы сохранить диплом. И по ошибке уехав, может вернуться. А если почему-то не может приехать назад, всегда откупится. Как прежде... Такое вот единство и борьба противоречий, как с доброй - так мной обожаемой в прошлом - усмешкой говорил мой первый муж, обнимая и прижимая меня к себе, чтобы через некоторое время, как это бывало нередко, произнести прямо противоположное тому, что недавно ласкало мой слух...
  Что-то я заболталась, милые дамы. Не иначе, как Жора произвел на меня впечатление. Вы бы видели этого мужчину! От горшка два вершка, к тому же редкая образина. Но море обаяния! Под этот поезд, думаю, угодила не одна женщина. По всем параметрам выше него. Не только ростом. И я не устояла против этого человечка. Как только он раскрыл рот, и я узнала, чем он может быть нам - мне, мужу и Маринке полезен. О том, что за его предложением кроется угроза моему браку, я как-то не подумала. Хотя предприятие Жоры не просто совместное российское и израильское, беспрецедентное даже в наше время, но к тому же наполовину принадлежало Геннадию, не скрывшему это от меня, когда сводил с Жорой. Жора, немало помыкавшись в новой стране, со временем, шаг за шагом, не так, как у нас, когда богачами становились в одночасье, приобрел немалый капитал, нужные связи, набрал специалистов - из прибывших, главным образом, из стран СНГ. А затем стал одним из совладельцев фирмы, выпускающей приборы, уж не знаю какие, то ли точного наведения, то ли другие средства автоматики, в которых испытывал нужду Израиль - и не только он один. Один из молодых львов бизнеса - в прошлом голодных, но страждущих дела, знающих и умеющих впитывать в себя все то, что можно взять из опыта и знаний других, - таким оказался наш коротышка, которого на первых порах никто не принимал всерьез. А он ковал свою победу, завоевывая ее, если ему верить, достаточно честным путем в борьбе с ушлыми конкурентами, не замечающими уродца и его рывка вперед на самом финише. Но именно ему предложили стать сначала менеджером перспективной фирмы, затем зятем владельца, а позднее - и ее совладельцем. Впрочем, о некоторых обстоятельствах его удачной карьеры мне рассказал не Жора, а Геннадий, от которого первый не скрыл главный источник своего преуспевания - супругу. Но вы бы видели, дамы, Жорину жену! Писаная красавица, прямо с обложки журнала для мужчин! Я смотрела на ее фотографии и только диву давалась, как подобному страшиле удалось затащить в свою постель такую красотку. Ведь не одними своими деловыми талантами он добился от нее вручения ключей от кладовой своего сердца. Вряд ли она поступила так по настоянию отца, который вполне мог обойтись им как менеджером. Наемному работнику, сами понимаете, не обязательно совмещать управленческие функции на фирме и жизнь с его дочерью - единственным и уже неповторимым ребенком. Судя по тому, что рассказывал Геннадий, побывавший в доме Жоры, когда приезжал в Израиль по совместным с ним делам, тот был полновластным хозяином в семье, жена беспрекословно слушалась и обожала своего коротышку, на голову ниже ее в росте. Он властвовал так, что даже их дети ходили по струнке, ловили каждое слово отца. В такое трудно поверить, если б я сама не видела, не слышала и не впала в полное ребячество в разговоре с этим типом, руководившим им так, что я, едва успевала вставить пару фраз, заслушавшись его словесами. Странное дело, он выглядел почти красавцем, когда говорил, жестикулировал, смеялся. В такого можно влюбиться! И если в постели он хотя бы наполовину так же хорош, как в беседе, лучшего мужа я бы вам, милые дамы, не будь он занят, рекомендовать не могла. Знаете, даже, если б он солгал, я бы ему безоговорочно поверила. А он оказался к тому же не просто говоруном, но и прекрасным дельцом. И не его вина в том, что, в конечном счете, он передал все свои акции Геннадию. Его чутье вовремя уловило тот момент, когда из нашей страны нужно рвать когти, - пока они целы. Он своевременно вышел из дела, передав его Геннадию, почти ничего не потеряв. И если можно упрекнуть его в чем-либо, так только в одном. По просьбе Геннадия он не сообщил Толе о том, что фирма, в которой предложил моему мужу работу за щедрое вознаграждение, принадлежит также Толиному сопернику. В конце концов, оправдывался он позднее перед Толей, ему нет дела до того, какие личные обстоятельства стоят за всем этим враньем, которое и враньем трудно назвать. Он счел просьбу Геннадия как своего рода щепетильность моего нынешнего мужа, не пожелавшего напрямую покровительствовать своему другу или недругу, с которым его связывали непростые отношения. В невольном разрушении нашей с Толей семьи, он своей вины не видел. И не только по формальным причинам.
   - Вы же (говорил он Толе) могли уйти из фирмы, коль скоро не пожелали работать в ней дальше из-за расхождений на той или иной почве с Геннадием, но при этом - не уходить от жены. И если после того, как узнали, кому, кроме меня, принадлежит фирма, решили уйти из нее, дело не во мне. И все же, все же косвенно признаю свою вину. Коль скоро из-за меня разводитесь с женой (милая улыбка, опровергающая такое предположение). Смею предложить вам сотрудничество в моей, без Геннадия, фирме. Но в другом месте, в другой стране, если вы не юдофоб и можете покинуть наш город. Он и мой то же, всегда им останется, мой самый на всей планете любимый город, простите за сантименты. Обдумайте мое предложение, я вовсе не благодетель. Вы мне нравитесь. Мне всегда нравились такие люди, как вы. Я никогда не был Дон Кихотом. И вы, судя по тому, что я успел вас и о вас узнать за то короткое время, что мы знакомы, тоже не совсем тот рыцарь, но все же не скупой на чувства, на прямоту себе во вред и т. д. А главное, вы специалист, знающий, добросовестный и честный, кто нужен моей новой стране и старой фирме, которую я, ставший ее полным владельцем, хочу расширить. Кто знает, быть может, и вам улыбнется такая же фортуна, что мне, многое зависит от вас самого или самих, как это правильно сказать? Не знаете, правильно, какая разница, главное, в наше время рисковать. Рискуйте один или вместе с женой, как вам будет угодно. Вы ничего не потеряете. Как писал Карла - Марла - борода, пролетариату нечего терять, кроме своих цепей. Понимаю, и вас держит эти великие и могучие - город, язык, друзья...
   Так передал их разговор мой первый муж в одном из своих писем из Израиля, когда пришел в себя от новой жизни в новой стране, где все было не так и не этак, совсем не то, что он ожидал увидеть, но, в конце концов, принял. А куда деться, коль скоро некуда деваться. Держала работа, жена, сын, упрямство и гордость (гордыня) и ... возможность вернуться назад, если уж совсем не случится. Случилось... Так и хочется сказать, жаль. Нет, не жаль. Все равно ничего бы у нас с ним не вышло. У меня новый муж и наши близнецы. Вот уж поистине, к месту любимое Толино - Гераклита изречение: нельзя войти в одну и ту же реку дважды. Даже сильно замочив штаны, добавлю от себя. И репутацию, и многое другое... Что имеем, не храним, что теряем, плачем. Да, милые дамы, продолжая великие русские пословицы, напомню вам только одну, насчет головы и волос, помните? Снявши первую, по вторым не плачут. И я не плачу, всего лишь ностальгирую (знаю, нет такого слова) по молодости, по своей первой и - увы! - единственной любви. Да, как выяснилось, я не люблю Геннадия, как бы ни был он хорош местами... Смешно, он тоже не любит меня. Уже не любит. И любил ли когда-нибудь, может ли кого-то, кроме себя, любить? Но у нас близнецы, которых мы оба обожаем так сильно, что Маринка постоянно ревнует нас к ним и уже мечтает уйти в самостоятельное плавание, как только мы ей это позволим. Может быть, вырастет и передумает? Поживем - увидим. Она ненамного старше своих братьев, но уже в свои десять лет выглядит никак не меньше, чем на тринадцать. У нее отцовский характер, хотя внешне она на Толю не похожа. Геннадия она разве что терпит, хотя его трудно упрекнуть в невнимании к ней; он изо всех сил старается быть ко всем нашим детям равно справедливым. Марина - гордячка, не желает звать его папой, кличет Геннадием. И постоянно напоминает нам, ее отец живет в Израиле, и как только, так сразу она поедет к нему, если только он пожелает ее снова увидеть. И как она все это мыслит, не знаю. Одну мы ее не отпустим, пока не вырастет, а сами туда не собираемся, да еще к Толе, здрасьте, я ваша тетя... Добро бы, тетя... Я по-прежнему люблю этого обалдуя, кажется, и он любит меня, предавшую нашу любовь. Так мне и надо. А если и он все еще любит меня, так - и ему. Нечего было из-за Геннадия городить целый огород. Он того не стоил и тогда...
  Я ревную Толю к новой его жене. Он не скрыл от меня, что работал с ней в своем институте. Зачем я заставила его туда вернуться? А последняя моя затея - из рук вон безобразна. Неужели не принимала в расчет его чувства? Мне бы по-настоящему покаяться перед ним, а я вместо этого пришла в ярость от его решения развестись. Он даже не устроил мне приличествующей сцены. Просто выбросил меня из своей жизни, словно мы никогда не были вместе, и нас не связывало наше прошлое, дочь. И я, дура, гордилась собой за то, что сдержала свой гнев и так же легко и просто согласилась с ним, да, так жить дальше нельзя, прямо по Говорухину, мы должны развестись, в свое время ошиблись, и все одно не сумеем унять себя. Я не стану держать себя в узде, и буду твоим тираном, а ты - останешься моим рабом. Такая чушь! Что только ни наговоришь, когда плюют тебе в лицо (так ты думаешь). Конечно, мне следовало сообщить мужу о связи Геннадия с фирмой Жоры, обещать ему, его новая работа не повлияет на мои личные отношения с Геннадием, прерванные по настоянию мужа. Я бы все это обещала Толе, но он даже не пожелал выслушать меня, поставил перед фактом, не захотел ничего слышать, только развод. И в тот же день ушел из дома, собрав часть своих шмоток, к матери, которая не сумела образумить сына, сколько ни старалась. А я находилась, словно в оцепенении и ничего не предприняла. Толя далеко не сразу уволился из фирмы, работал в ней почти до самого отъезда в Израиль. Я ничего не знала о его планах, его договоренности с Жорой о новом месте работы в израильской фирме. Больше того, радовалась его временному возвращению домой, без всяких с моей стороны увещеваний. Он хотел быть рядом с дочерью, уделял ей большую часть своего свободного времени. Я только радовалась этому, надеясь на примирение, хотя подали на развод почти сразу после ссоры, как он того хотел. А тут еще, как назло, к нам стал приходить Геннадий. Я спрашивала Толю, как он на это смотрит, натыкалась с его стороны на полное равнодушие, злилась. И не возражала против визитов своего приятеля. По принципу: чем хуже, тем лучше, клин клином вышибают... До сих пор не отвыкла говорить пословицами и поговорками, переняла эту и многие другие дурные привычки от первого мужа. А от второго - ничего. Ни плохого, ни хорошего. Даже тогда, когда мы с ним занимаемся любовью, делаем это молча. Прошли те времена, когда он говорил мне нежные слова. А Толя их любил... Всегда любил говорить всякие глупости: до, во время и после... И мне это было не менее приятно, чем все остальное.
  Геннадий потратил слишком много сил, чтобы завоевать меня. Чем именно я ему приглянулась, понравилась, полюбилась? Почему так настойчиво добивался меня - не понимаю?! Он заполучил меня не совсем честным путем. Сделал своим сообщником в обмане мужа, посоветовав на первых порах не сообщать ему лишние подробности, если я заинтересована в его новой работе. Иначе Толя опять, как с романом, встанет на дыбы и упустит свой шанс, так о чем это я? Вспомнила. Не сознавая того, я стала сообщником...
  Охотник теряет интерес, с которым преследует дичь, стоит ему ее убить. После этого он лишается азарта. Интуиция мне подсказывала, до развода я не должна допускать Геннадия к своему телу. Надеялась, Толя передумает, простит меня, мы сохраним нашу семью. Когда мы развелись, Геннадий пришел ко мне и вел себя поначалу как настоящий обольститель-любовник. Я даже перестала жалеть о разводе, вспомнила свой первый грех - с ним же, не оставивший меня равнодушной. Я поверила в его любовь и даже в свою. Ведь меня и раньше притягивал этот мужчина - своей внешностью, силой воли, характером, всем тем, чего он добился в жизни, и той неуемной страстью, с которой он преследовал меня. К тому же он был хорош в постели. Никак не хуже, чем с Толей. Иначе, да. Но не хуже. Даже лучше... (Мы с Таней обсуждали личную жизнь друг друга во всех подробностях, включая самые пикантные. Таня не удержалась от смеха.
   - Само собой, Геннадий по всем параметрам превосходит Толю, ты же сама говорила, что после того, как твой кавалер отлично проявил себя в постели в тот вечер, ты увидела его голым и первым делом обратила внимание на огромный член - такого себе даже не представляла.
   Может быть, и не представляла, но, честное слово, милые дамы, меньше всего этим своим достоинством привлек меня Геннадий. Хотя, должна признаться, связала удовольствие, доставленное мне любовником, именно с ним, его высокочтимым мужским достоинством.
  Если бы Геннадий захотел стать всего лишь моим любовником, я бы тогда, после развода с Толей, согласилась на его предложение так же легко, как - стать его женой. Я почти не сомневалась в Геннадии. Все мужчины - что малые дети. Они больше радуются не той игрушке, которая достается им даром, легко, а тем, что есть у других. И особенно тем игрушкам, отобранным у этих других. Геннадий радовался и не скрывал своего счастья, узнав о нашем разводе (не от меня). Для него, как я позднее поняла, было не столько важно получить мое добро на брак с ним, сколько отобрать меня у Толи, хотя бы за день до нашего развода. Никакой близости между мной и Толей не было с того самого дня, когда он заявил мне о разводе. Для меня было несущественно, в какой именно день или ночь я стану принадлежать Геннадию. Он того жаждал и довольно настойчиво старался уложить меня в постель и добился словесного признания в любви к нему. Но имел глупость сказать, теперь просто смешно разыгрывать из себя святошу, если ты хочешь того же, что я. Тогда я не удержалась - была не в настроении перед самым разводом - и сказала, как отрезала, того самого не хочу, во всяком случае, сейчас, и для всех нас будет лучше, если оставишь меня в покое. Он не обиделся или сделал вид, что не обиделся, и ретировался. А на следующий день Геннадий предложил мне стать его женой, и чем быстрее, тем лучше. Сказал о своем намерении иметь общих детей - никак не меньше двух. Не возражал против моей дальнейшей работы.
   - Хотя будет лучше, если посвятишь себя Марине и другим детям, когда они у нас родятся. Но если второй вариант не устраивает, работай, мы наймем прислугу и гувернеров. Столько, сколько надо.
   Я сразу же, не ломаясь, согласилась и обняла будущего мужа. Он охотно принял мое предложение к "танцу". И нисколько меня не разочаровал. Находясь в его страстных объятьях, я забыла обо всех своих напастях... Вскоре мы подали заявление в закс. Он дал кому сколько надо. Не сразу поняла, почему нас сразу расписали, явно поглупела с некоторых пор. И не от нового счастья, которое мне привалило...
  О Толе старалась не думать. Вспоминалось само собой. Часто тогда, когда лежала в объятьях Геннадия. Толя никак не желал выходить из моей головы. Вначале, во всяком случае, до того, как забеременела от мужа, и на первых месяцах после того Геннадий был исключительно внимателен ко мне и на словах, и на деле. И вне постели, и в постели. А позже, когда я утратила прежний блеск, стала замечать, Геннадий видит во мне не столько женщину, сколько мать его будущего наследника. Он шутил.
   - Ты будешь до тех пор рожать мне детей, пока не родишь мальчика.
   Вот я и постаралась - принесла ему двойню - близняшек - мальчишек, он "весь был в счастье", как говорила одна моя знакомая. И я была вдвойне счастлива, видя, как светится радостью лицо мужа, засыпавшего наш дом цветами. (Мы жили у Геннадия, а мою квартиру сдали бессрочно его приятелю - просто сдали, он за нее ничего не платил, муж не захотел брать деньги. Много позднее узнала, кем оказался этот приятель...)
  Марина поначалу радовалась братишкам, когда же увидела всю суету вокруг младшеньких, несколько отстранилась от всех, и чем дальше, тем больше замыкалась в собственном мире. Я уже начала опасаться того, что у моего первого ребенка не совсем здоровая психика, но стоило мне начать уделять ей больше внимания, как она опять превратилась в нормальное дитя, шаловливое и в меру капризное. Мальчишки любили сестру больше, чем она их, но не обижались на нее - девчонку, считая всех их, девчонок, ниже себя - уж, не отец ли это внушил им. Он сразу удочерил Марину, так как Толя, внимая моей просьбе, хотя и не сразу, отказался от всех своих отцовских прав, коль скоро уезжал в другую страну. Он внял не столько своему, сколько моему рассудку - у ребенка должен быть не виртуальный, а реально зримый отец. Геннадий принимал близко к сердцу все проблемы дочери, стоило ей их высказать, но они не слишком донимали ее, а теми, что у нее случались, делилась со мной. Но и меня не очень-то посвящала в них, видимо, усвоив с молоком матери, в нынешнем мире следует стараться обходиться без проблем. А поскольку дети не знали, что такое достаток, ибо он был всегда, то и о недостатках слышали или читали только в СМИ, удивляясь тому, в какой неблагополучной стране все мы живем. И чем лучше некоторые жили, тем сильнее ее хулили. Толя в таких случаях говорил,
   - Таким образом, они, разбогатевшие на чужих несчастьях, избавлялись от чувства вины (говорил мой первый муж).
   Лучше бы он сам чувствовал свою вину - пусть другую... Хотя старался быть объективным. Даже Геннадия, своего злейшего недруга, не упрекал в его большом состоянии, в том, что оно нажито им неправедно. Толя утверждал, если в стране отсутствует закон, незаконные поступки приобретают силу закона. Что не запрещено, то разрешено, напоминал он слова первого президента России, открывшего зеленый свет скорому обогащению немногочисленных царедворцев и умельцев. Геннадия он все же причислял к последним, что было в его устах, скорее похвалой, чем хулой. Он вообще уважал умельцев, к коим сам не принадлежал, ценя в них то, чего был лишен. Он не знал зависти, тем более зависти к тем, кто не был похож на него. Говорил, что толку завидовать, скажем, космонавтам, артистам и шлюхам. Почему на третье место он ставил шлюх? Потому что мало кто им завидует. Любил парадоксы мой первый муж и любил поразить собеседника, даже если это была знавшая его, как облупленного, благоверная, которой я ему никогда не была, за что и поплатилась...
  Мне бы следовало объяснить, почему Марина запомнила настоящего отца. Толя в своих письмах ко мне почти не спрашивал о дочери. Правда, я сама писала о ней, стараясь не слишком бередить его раны, если таковые у него были. Марина начала читать рано. И, хотя в нашем доме выписывались только солидные газеты и журналы, в одном из этих изданий напечатали статью, где прошло сообщение о Геннадии. Там, в частности, между строк, сообщалось и обо мне, за кем я была замужем раньше, куда делся мой первый муж и т. д. Марина, как нарочно, увидела и прочла эту статью. Комментарии излишни, мы уже не могли дальше скрывать от дочери ее происхождение и место пребывания ее родного отца, по которому она стала скучать. Видимо, Толины гены были не из робкого десятка и дали себя знать очень скоро, едва Маринке исполнилось три года. А как только она научилась читать - писать, так сразу же вступила в "оживленную" переписку с родным отцом - с "одобрения" - неродного. Геннадию, разумеется, привязанность Марины к Толе была не по нутру. Но он никак не выказывал это...
  Я уже сказала, Геннадий довольно быстро охладел ко мне. При всей своей занятости он не мог не заметить, я досталась ему лишь тогда, когда осталась одна, и деться от него мне некуда. Кроме того, и это главное, я, сколько ни старалась, не сумела утаить от мужа свою нелюбовь к нему. Как-то на мой упрек, что даже в постели я редко слышу признания мужа в любви, он резонно заметил, что я сама не слишком щедра на подобные слова, и он не такой болван, чтобы не понимать, какими моими чувствами вправе располагать. Его вполне устраивало то, что он имел. Постепенно, ненавязчиво взял в свои руки бразды правления всем нашим домом, включая воспитание детей, особенно мальчишек. Он не позволял мне баловать их - делать их, по его словам, непослушными марионетками. (Я тут же вспомнила Толю с его привычкой играть словами.) Можно подумать, он сам был непослушным - не служил Мамоне, пусть с огромным на то удовольствием. Наверное, боялся, подобное служение станет недоступным его детям, если они позволят себе непослушание в младенчестве... Любопытно, что стало причиной Толиного мягкотелого характера? Все что угодно, но не воспитание, так как его семья жила в нужде, и при всем желании родители не могли позволить ему никакие излишества, коль скоро жили впроголодь почти всю свою жизнь. Об этом я знала не от Толи, он никогда не вспоминал о лишениях молодости, слышала о них от его матери, когда расспрашивала о нем, глядя на фотографии сына. Удивительная женщина, она не пожелала уехать к нему из-за Марины. Сказала мне - я даже обиделась, - что не оставит сиротку, брошенную отцом. Она не могла простить его отъезд только из-за внучки. И лишь один раз за все эти годы съездила к нему в Израиль, ответив на его настойчивую просьбу повидаться с ним и ее внуком. О внуке и тем более о своей новой невестке она говорить отказывалась, так и не простив измены сына своему долгу перед Мариной. Она так считала, и ничто не в состоянии было поколебать ее мнение. Гордая старуха однажды призналась мне, я была у нее вместо дочери. И когда только я успела стать ею? Странные дела твои, Господи? Она любила меня неизвестно за что, возможно, за Марину, которая, к сожалению, не слишком тепло относилась к бабушкам уже только потому, что они проявляли слишком трогательную заботу о ней. А она не терпела никакого сюсюканья - ни с чьей стороны. Была слишком самодостаточна, как ее отец. Странно это слышать? При всей своей слабохарактерности Толя презирал всякую опеку над ним, считая себя, если не венцом творения, то, во всяком случае, не последним его отпрыском. Ему было мало того, что он имел, но большего хотел достичь только самостоятельно, чему мешала его жуткая лень и сибаритство, неумение приспосабливаться к чуждому для себя миру. И он, никому и ничему не завидуя, был начисто лишен всяческого тщеславия. Так легко давалось ему его беспримерное отношение к жизни - в том смысле, что он, атеист, не возводил себе кумиров...
  Геннадий тщеславен, реалист до мозга костей, брал и берет от жизни максимум, что можно от нее взять, фактически не нарушая законов страны. Но если они позволяют ему нечто, даже мало гуманное с общечеловеческой точки зрения, возьмет, не задумываясь о таких тонких материях, как добро и зло. Не в пример Толе, который в силу своего характера и среды, где прошли его юность и отрочество, всегда чурался аморальных поступков. За исключением несознаваемых им тех, что он называл шалостями (никогда не забуду его баб!). Оправдывался, я не совершал этим никому зла (как вам это нравится!). Геннадий поступал по велению своего сердца (как Толя), но его сердце стучало в унисон с реальной жизнью, меняя ритм сообразно моменту. А для Толи не было ни среды, ни времени, ни пространства. Его мышление метафизично, диалектика ему чужда, религию он отвергал, потому что не верил большинству церковников, продавших души Сатане - золотому тельцу. (Так он шутил - уходил от ответа на собственные вопросы, слишком легкомыслен был мой первый супруг и охоч до простых радостей жизни. Он позволял себе принимать их, независимо от картины мира, почерпнутой из разных, по большей части идеалистических источников.)
   Это он увлекался философией, я же в ней не сильна, разве что не путала Гегеля и Гоголя. Все то, что я тут говорю, скорее всего, неточно отражает мир моего первого мужа, который уже одним привитием мне гетеросексуальной любви, должен навсегда остаться в моем сердце. (Шутка.)
  Я постоянно перехожу от Геннадия к Толе, сравнивая их и находя в последнем достоинства, которые всю свою с ним жизнь неустанно отвергала. Причина этого кажущегося парадокса, видимо, в том, что раньше я не имела возможности разобраться, чем так нехорош нынешний, даже самый приличный, действующий по писаному закону, бизнесмен. Он занят делом, погружен в него, посвящает себя ему целиком, находя в нем даже отдохновение. И если бы его могли устроить самые элементарные, грубые источники удовлетворения своей чувственной природы, будь то женщины, собутыльники, охота, игры, если б он не задумывался, его дело может остаться без хозяина, достаться черт знает кому, не приведи Бог, государству, которому он ничем не обязан, разве что его законам, которые оно писало для себя и своих присных, то он вполне обошелся б без семьи, жены, даже без детей. Ему ведома земная любовь, никак не небесная. Но и земной любовью он быстро пресыщается, так как все свои силы отдает бизнесу, а сексуальные - лишь часть всех имеющихся в его распоряжении сил. Одно - предаваться грубой любви, заниматься любовью с чужими бабами, способными вызвать элементарную эрекцию, совсем другое - любить, отрываться от дела, тратить силы там, где это не приносит прибыли, где никто не увидит твоего могущества, власти над прочим людом, боготворящим и обливающим тебя грязью, уважающим и завидующим одновременно... К чему вся эта риторика? Не ходите, девки, замуж за бизнесменов! Только в том случае, если никто другой не берет. Бизнесмены дадут вам все, о чем вы не могли мечтать, но только не любовь, во всяком случае, любовь долгосрочную. Они не способны любить никого и ничто, кроме своего дела. И умные, и дураки, и добрые, и злодеи, и законопослушные, и воры в законе и без закона - все они импотенты в любви - даже гиганты секса.
  А Геннадий не только не был гигантом или титаном секса, но нередко вообще уклонялся от своих супружеских обязанностей по известной вам причине - был слишком сильно занят своим бизнесом, чтобы приносить его в жертву другим интересам. Все, что он хотел от меня, уже получил. Меня, наследников. Таня, которая когда-то не одобряла мои отношения с Геннадием и отругала за обман, повлекший за собой развод с Толей, предполагала, у Геннадия наверняка есть любовница, которую он содержит. Я в этом не уверена. А если она и есть, то пусть. Он, скорее, импотент. Если не сейчас, то станет им в скором будущем, как многие из его класса, отдающего все свои силы золотому тельцу...
  С годами я стала относиться ко всему философски. У меня есть все, кроме любви. Своей любви к мужу и любви мужа ко мне. Но я люблю детей, и они любят меня. В них моя жизнь. Я оставила работу, посвятив себя им. И мало волнуюсь, чем все это обернется для меня в будущем. Не исключено, дети вырастут и отнесутся ко мне, матери, примерно так же, как Геннадий чтит своих родителей. При всей своей занятости он должен чаще вспоминать о них и уделять им больше внимания, чем делать короткие звонки и задавать банальные, ничего не значащие вопросы. Его мать как-то сказала мне, за что боролись...
  Да, я ни о чем не жалею. Я довольствуюсь тем, что имею. Ведь далеко не все могут похвастаться тем, что любят и любимы своими мужьями. Вы можете спросить у меня, не завела ли я себе любовника? Нет. Хотя еще не так стара и имела возможность. Вы будете смеяться, как-то однажды, когда я гуляла со своими малышами, ко мне на улице пристал молодой парень, аспирант. Он заявил, уже давно наблюдает за мной и только теперь, наконец, осмелился признаться во внезапной любви, охватившей его, стоило ему меня увидеть. Я рассмеялась, сказала, гожусь молодому человеку в матери. Это только раззадорило парня, и он стал караулить меня, пошел за мной, когда мы с близнецами возвращалась домой. Его не остановило заявление о том, что дома - муж и дочь. Сказал, он не прочь познакомиться с ними и сказать им о своей любви ко мне. Я подумала, уж, не сумасшедший ли этот тип. Но он был так пригож и умен, я так соскучилась по хорошим словам, что меня нисколько не покоробило его поведение. Хотя и подозревала аспиранта в чувствах, весьма далеких от любви ко мне. А именно - в любви к моим деньгам. И еще хуже - в желании ограбить. Но он сумел-таки убедить меня, мои подозрения беспочвенны, сама не знаю, как это ему удалось. От него исходила некая магия. Тот самый случай, когда у некоторых людей глаза говорят больше слов. Разумеется, я не впустила его к себе, сколько он ни просил, чуть ли не со слезами на тех самых глазах (не правда ли все это смешно, как в дамских романах, которые я никогда не переваривала?). Сказала ему, люблю мужа, а он, молодой человек, хотя и хорош собой, но не в моем вкусе. И пусть поищет себе кого-нибудь другого. Это парня не остановило. И как-то, когда я была одна, без детей, он остановил меня и буквально силой затащил в ближайшую парадную. Целовал, словно обезумев от страсти. И не могу сказать, мне это не понравилось. И хотя не отвечала ему, не слишком сопротивлялась. Я с трудом отбилась от него, пообещав встретиться с ним в другое время при более благоприятных обстоятельствах. И знаете, в тот момент была готова выполнить свое обещание. И непременно выполнила бы его, если б не дети. Впервые в жизни я испугалась, сочла для себя невозможным рисковать. И когда мой аспирант встретил меня снова, извинилась перед ним и попросила оставить меня в покое, так как не могу заниматься любовью с теми, кого не люблю. Впрочем, он еще долго морочил мне голову. И когда только находил для этого время? Мне не то чтобы хотелось переспать с ним, но ... Просто я нуждалась в любви, хотя бы в ее подобии, прекрасно сознавая всю ее кратковременность. Я упустила свой шанс быть любимой, побоялась риска, за что даже слегка возненавидела себя. Как-то при мелкой стычке с мужем сказала ему, имела возможность изменить ему с человеком, которому понравилась и который понравился мне. На это Геннадий только то и заметил, я был бы удивлен, если б ты перестала нравиться мужчинам, пропустив мимо ушей сам факт возможной ему измены. Он не сомневался в моей верности. И я пожалела, что упустила парня. Ради одного самоутверждения стоило... И все же я изменила Геннадию, если это можно назвать изменой. И кому бы вы думали? Толе. Он появился у меня так же внезапно, как вошел когда-то в мою жизнь. У него была командировка в Финляндию - вон, куда занесло израильтянина со своими приборами. Финны собирались дать Толиной фирме заказ на несколько десятков миллионов американских долларов, Жора послал Толю заключать контракт. Мой первый муж сумел раньше срока закончить свои дела и без предупреждения приехал в Питер, благо был гражданином России. Он уже побывал у матери, которая едва не обомлела от его неожиданного визита. И получил ее благословение... Рискуя не застать меня дома, ошарашил меня звонком в дверь. Сказал охраннику, кем приходится Марине, - тот опешил, забыл, что она в лицее и пустил в дом. Едва Толя вошел в квартиру, как, не дав мне опомниться, заключил меня в свои объятья - я едва в них не задохнулась... Этому натиску я не захотела и не смогла противостоять. "Мой пылкий влюбленный" остался таким, каким я знала его в первые дни нашей любви. Хотя изменился внешне - постарел. За все то время, что он владел мной, мы не произнесли и десятка слов, и из них - только "я тебя люблю" и "я то же". Наш словарный запас в тот момент куда-то испарился, потом, позже, мы смеялись над собой, недалеко ушли от Эллочки Ильфа и Петрова. В письмах друг к другу мы обходили стороной свои чувства. Не потому что стыдились их или опасались возможных семейных осложнений, скорее, мы боялись признаться самим себе в прежней любви друг к другу. И в письмах трудно высказать словами то, что могут выразить только одни, как оказалось, все еще неостывшие наши тела. Быть может, вам это покажется странным, но никто из нас не выказал сожаления, что мы расстались. Видимо, понимали всю невозможность продолжения или возобновления совместной жизни. И не только из-за детей и разных мест проживания, больше всего в виду так называемого несходства характеров. Одна из самых банальных причин всех разводов на свете. Как любил говорить мой Толя, нет ничего более верного, чем банальности. Вся, почти вся наша жизнь - сплошная банальность, в какие бы тоги мы ни рядились. Это я так, к слову, не в свое оправдание или порицание. Все два дня пребывания Толи в Питере он пропадал у меня. Я мало заботилась о том, что подумает и скажет Геннадий. Он не проронил ни звука, словно не знал о визитах Толи. Толя, якобы, приходил ко мне, ради дочери. Маринка не хотела отпускать отца, но Толя оставался лишь до возвращения Геннадия, не спешившего домой. Они оба не желали видеть друг друга. Не знаю, что больше всего сказалось на молчании Геннадия - его безразличие ко мне или чувство самосохранения и сохранения целостности наших отношений. Он уже не рассчитывал, видно, найти более удачную жену, не хотел осложнять себе жизнь, благо я никак не затрудняла ее ему, не претендуя на его привязанность, не говоря о любви. Мы жили и живем с ним так, как живут миллионы обездоленных и самых богатых семей в мире, без чуйств, как говорил Райкин. А это самые крепкие семьи, так как их не связывает то, что больше всего разъединяет. И не следует забывать, мы не одни. Что ни говори, Геннадий очень любит наших детей, даже Марину. После близнецов - мальчишек он хотел иметь от меня и дочь, но позднее оставил всякие разговоры о прибавлении семейства. Геннадий - разумный человек, всегда знал, где следует остановиться. Где и когда...
  Те памятные встречи, которые были у меня с Толей, оставили сладкое воспоминание, о котором потом грустишь всю жизнь. Но не более того. Несмотря на сентиментальность, обретенную с годами (вы это не можете не чувствовать), я осталась здравомыслящей женщиной. Я не горжусь - лишь констатирую, - владение собой заложено в моем характере. Хотя мои нервы - не такие железные канаты, как у Геннадия. Иначе бы он не являлся тем человеком, которым был не столько по рождению, сколько по жизни (ненавижу это слово). Отдаю ему должное, он всегда держался настоящим мужчиной, вернее сказать, мужиком. В противовес моему первому мужу. Кто знает, может быть, я нуждалась в них обоих, в каждом по-своему. Жаль, у нас нет полигамных браков, в которых к тому же женщине позволено иметь несколько мужей. Правда, есть и другая незадача. Оба моих возлюбленных не терпели друг друга. Тот самый случай, когда два медведя - пусть один из них по натуре скорее медвежонок - никогда не могут ужиться в одной берлоге, да еще с такой медведицей, как я, которая сама не знает, чего хочет. Видите, я самокритична. Потому и могу жить с Геннадием, потому не ужилась с Толей. Такой вот, лишь на первый взгляд, парадокс... Будущее покажет, насколько удачно я смогу и дальше исполнять роль жены - матери - хозяйки, в которой пребываю сегодня, в возрасте за сорок лет. Будущее покажет, милые дамы, возможные читательницы моих записок. Эти уже редкие записки стали моей второй натурой, кто бы мог подумать? Даст Бог, мы еще встретимся с вами...
  
  
   СЛЕДУЮЩИЕ МЕТАМОРФОЗЫ
  
  
   14. Концерт Љ 1 для Геннадия с оркестром слов
  
  Ты, Маша, в минуты откровения, которые не так уж часто тебя навещают, показала мне свои опусы, адресованные "милым дамам". Должен сказать, я испытал некоторый шок от твоих признаний, но оценил их по достоинству. "Идя навстречу пожеланиям трудящихся", надиктую о себе то, что тебе, моей жене, неизвестно или малоизвестно. Долг платежом красен, а я привык платить его вовремя. Этот постулат принят в деловом мире. Ты заслужила знать обо мне больше, коль скоро открыла мне двери в свою жизнь, сделав тем самым серьезный шаг к прочному миру между нами. Такова преамбула.
  У большинства людей сложилось примитивное представление о тех, кто в наше неспокойное, тяжелое время своим талантом, трудом, инициативой сумел кое-чего добиться. К счастью, ты к ним не принадлежишь. Иначе нам вряд ли удалось бы найти общий язык в самом начале наших непростых отношений, в их зените и сейчас, когда мы находимся на пятом десятке лет. "Обмен посланиями", который ты предложила мне, не побоявшись полностью раскрыться передо мной, что я особенно ценю, и чего, откровенно говоря, никак не ожидал, позволит нам, надеюсь, преодолеть те, казалось, непреодолимые трудности, которые возникли уже давно в наших отношениях. Постараюсь ответить откровенностью на откровенность. Не стану скрывать то, что до сих пор являлось моей "тайной за семью печатями". Я никогда не пытался рассеивать представления обывателей, сложившиеся у них о бизнесе и бизнесменах. Какой смысл метать бисер перед свиньями? Можно сколько угодно хвалить наш народ, восхищаться его духовностью и душевностью, но мы-то с тобой знаем, в массе своей он ничего хорошего собой не представляет. Иначе бы Ленину не удалось совершить с ним то, что отбросило страну на целое столетие назад, и нам не пришлось начинать все с начала. Более того, мы за двадцатый век потеряли то, что составляло гордость России, - ее интеллигенцию и "трудовое крестьянство" (мне приходится прибегать к штампам - избитым истинам). Трудно деловому человеку, непривыкшему к пустословию, избежать говорильни, когда он занимается не своим делом.
  Когда говоришь не по существу, тебя сразу же заносит. Извини, Маша, я забыл, что мой "автобиографический очерк" направлен только в твой адрес, и мне не следует "растекаться мыслию по древу". К сожалению, и ты не избежала стереотипов мышления о людях моего круга, в частности, о бизнесменах, приписав всем нам, в том числе мне, отсутствие чувств. Ты не права. Мы не так уж защищены броней своего бизнеса от этих самых чувств, просто наша работа требует от нас сдержанного их проявления. Если говорить о себе - а для тебя важнее всего понять, наконец, что я за тип, - то мое охлаждение к тебе вызвано совсем другой причиной, нежели той, которую ты излагала. Ты путаешь причину и следствие. Если говорить о нелюбви, то этим "грешишь" именно ты, а не я. В том нет твоей вины. Любить не прикажешь. Мне не повезло - ты любила и любишь только одного человека, своего первого мужа. И в этом признаешься. Я не осуждаю тебя за измену, тем более что и сам далеко не ангел. Но есть существенная разница между нашими изменами. Твоей недавней связи с Толей я предпочел бы "грех" твоей молодости, по аналогии с тем, что свойствен и мне, - открою и я свою тайну. Я бы никогда не решился на это признание, если б ты не рискнула раскрыть свою тайную любовь, пусть старую и изжитую тобой, как я понимаю, благодаря Толе. Увы, мои многочисленные женщины самого разного толка, включая предыдущих жен, не совсем избавили меня от юношеского пристрастия. Если б ты только знала, сколько сил отнимает это влечение (не сама любовь, так как я стараюсь не допускать ее до себя), как оно мешает моему делу и любви к тебе! Насильно мил не будешь, но если бы ты любила меня, я б, скорее всего, освободился от него. Поскольку и тебе была знакома такая любовь, надеюсь, сможешь меня понять. Я решил признаться во всем этом, не ходить вокруг да около, сказать все, как есть. Я не считал и не считаю свое пристрастие преступлением против человечества, даже против тебя. Может быть, я и должен был предупредить тебя о нем до нашей женитьбы, но побоялся, оно станет для нее непреодолимым препятствием.
   Ты правильно отметила в своих "записках" мою влюбленность в тебя еще в институте. Лишь отчасти она была вызвана твоей неприступностью, которую я не мог ничем объяснить, будучи уверен в собственной "неотразимости". Ты оказалась той единственной девушкой, "девушкой моей мечты", которая могла сыграть такую же роль в моей жизни, что позже сыграл в твоей жизни Толя. Я уверен, если бы ты смогла тогда ответить на мое чувство, - я излагаю, как могу, не привык, знаешь, говорить красиво, - вся моя личная жизнь была бы другой. Мне бы не только удалось избавиться от своего пагубного пристрастия наряду с любовью к женщинам, но и от многих ошибок, связанных с моими женитьбами, хотя, честно скажу, я не жалею об опыте, приобретенном благодаря ним. Каждая из моих жен вложила в меня знания, пригодившиеся мне в жизни. Из элементарного фарцовщика доперестроечной поры я дорос до нынешнего бизнесмена не без их помощи. Нам удалось достаточно мирно расстаться друг с другом без предъявления каких-либо претензий, что само по себе в деловых кругах не так уж обычно, когда мы поняли, одной страсти, притом проходящей, недостаточно для прочного брака.
   Чтобы к этой теме больше не возвращаться, скажу еще несколько слов о нашей, вернее, моей (как тебе эта оговорка?) любви к тебе. Ты, наверное, не слишком хорошо помнишь, как в свое время, еще в годы учебы, я изо всех сил безуспешно пытался охмурить тебя. Я не догадывался о том, что у тебя есть Таня (а ведь мог, дурачок, памятуя о собственном "призвании"). Но я так сильно был в тебя влюблен, что не допускал никаких иных мыслей, кроме одной, - покорить тебя. Теперь-то я хорошо понимаю, что стояло за твоим отношением к мужчинам вообще и ко мне в частности. И все же, казалось, я не был совершенно безразличен тебе, раз ты позволяла мне целовать себя, если только не экспериментировала. Жаль, тогда у меня не нашлось весомых аргументов для твоей ответной любви. Зная неплохо человеческую природу теперь, после того, как приобрел огромный опыт, могу только сожалеть, мои чары, действовавшие на многих женщин, далеко не самых последних, не подействовали на тебя. На своем веку я столкнулся с множеством самых разных людей - от простолюдинов до тех, кто составляет нынешнюю элиту страны. И в самом бизнесе для меня осталось не так много нераскрытых тайн. В том, что я состоялся как бизнесмен, стал, извини за каламбур, человеком состоятельным и признанным не только в России, немалая заслуга принадлежит некоторым людям, в том числе женщинам. Уж не знаю, насколько мне повезло в других отношениях, но бесследно для меня не прошла короткая связь с человеком, ставшим впоследствии одним из тех, кого ныне называют олигархами, связь совершенно бескорыстная с моей стороны, тем не менее, оказавшаяся весьма благотворной. С этим человеком - отнюдь не красавцем в общепринятом смысле слова - меня связывала дружба, перешедшая затем в любовь. Она закончилась лишь потому, что еще при Брежневе он уехал на Запад, где получил второе образование, приобрел полезные знания и опыт, пригодившиеся ему в России в период приватизации. Женившись, он не изменил нашей прежней дружбе. Многое из своего опыта передал мне, тогда только вступившему на тропу серьезного бизнеса. Я не хочу этим сказать больше, чем сказал. И все же данный пример показывает, в мире деловых людей далеко не все основано на борьбе между ними, в нем осталось место чисто человеческим отношениям. Ты, в целом, правильно ухватила главный мотив нашего поведения. Действительно, в своей практике мы руководствуемся не общечеловеческими ценностями. Они стоят три копейки в базарный день. Ни одна гуманная мысль не претворилась в полезное дело. Может быть, это слишком сильно сказано, и все же, люди по своей природе, к сожалению, звери. Они поступают так, как велит им их чисто биологическая сущность. Прагматически мыслящие люди "чтят уголовный кодекс". Другими словами, поступают согласно существующим законам. И что они позволяют, по мере своих способностей берут, хавают, не брезгуя, ту пищу, которая хоть как-то способна утолить их голод, с учетом зверского аппетита. Нет более мощного стимула в жизни, чем совершенствование. Для нас, бизнесменов, оно состоит в постоянном наращивании своего капитала, являющегося подлинной оценкой тебя самого, твоего труда, твоих способностей. Если не я, то кто еще? Другой? Он не остановится ни перед чем, чтобы урвать лишний кусок, урвать у кого угодно, и у тебя - не в последнюю очередь. Да, наш мир - жесткий, порой жестокий, учитывая "особенности русской национальной охоты" за тем, что хорошо ли, плохо ли все еще остается лежать без хозяина. Ты сама прекрасно знаешь о том, пока вся земля - в буквальном и переносном смысле - не будет принадлежать хозяину, то бишь хозяевам, мы будем топтаться на одном и том же месте. Мне импонирует твоя, Маша, нелюбовь к слюнтяйству, отсутствию инициативности, обломовщине, сибаритству, но сама ты иногда, видимо, не без влияния своего первого мужа, оказавшего на тебя "тлетворное влияние", своим пустым философствованием и мнимым человеколюбием, впадаешь в риторику и мыслишь так же, как те, кого осуждаешь за пустословие.
   Может быть, себе во вред все же скажу, что думаю о ваших с Толей отношениях. Борясь за свою чистоту, свободу, права, он ушел не столько от тебя, женщины, сколько от твоей власти над ним. (За это можно было бы его уважать, если б он вел себя разумно, вносил свою лепту хотя бы в ваше материальное благополучие, не обрек тебя и дочь на нищенское существование. И это при своих способностях, проявленных в другом месте и с другой женщиной. Уйдя от твоей опеки, слишком прямолинейной и навязываемой силой, он одержал не столько над тобой, сколько над собой моральную победу. Вся ваша любовь, Маша, извини, была дыркой от бублика. Вы оба оказались в своей "огромной" любви несостоятельны. Даже в праве иметь от себя ребенка он отказывал тебе, предпочитая тот образ жизни, который больше всего его устраивал. Потому все твои потуги изменить мужа, в конечном счете, ничего не дали, как ты ни изощрялась. Прости за грубость, нет никакого толку оттого, что вы все еще ворошите старый пепел своих воспоминаний...
   Сказать тебе, что я безразлично отнесся к тем "двум дням, что потрясли мир ", ваш с Толей мир, когда он "владел тобой", было бы пустой ложью. Но я постарался отнестись к факту твоей измены - не измены так же, как к факту любви - нелюбви ко мне. Я не могу быть беспристрастным, так как всегда любил и по-прежнему люблю тебя, хотя ты иначе воспринимаешь мое отношение к тебе. А оно, дорогая, напрямую связано с твоим отнюдь не страстным отношением ко мне. Извини, Маша, но я не привык навязываться. С годами постель, действительно, ты права, перестала играть для меня прежнюю роль. Раньше я был менее способен оценивать себя, поддаваясь страсти, тем более что ты отвечала мне вполне соответствующе (кое-чему научилась у своего первого мужа, отдадим ему должное хотя бы в этом, не все честить его за расхлябанность и прочие недостатки)... Я ни в чем тебя не виню. Ты самокритична в своем анализе наших с тобой нынешних и прошлых отношений, но многое упрощаешь. Конечно, если сводить их только к одному сексу, то может сложиться представление - моя любовь к тебе испарилась, "как дым, как утренний туман". Но я объяснюсь и по поводу секса, который выглядит в твоих глазах с моей стороны, как простое исполнение супружеских обязанностей, которыми я пренебрегаю. Честно скажу, сейчас мои страсти не те, что раньше. Почти вся моя энергия направлена на дело - туда, где я могу полнее реализовать свои возможности и получить более полную отдачу. Но и тогда, когда я не пренебрегаю своими супружескими обязанностями, - ты не замечаешь, - сама исполняешь их, прямо скажем, только как долг, как ту самую обязанность, которая нам обоим не очень-то нужна. Те несколько строк, написанные тобой о встрече с Толей в моем, прости, нашем доме исчерпывающе свидетельствуют о том, кто тебе нужен... во всяком случае, в постели. Но Толя далече... Это не ревность, констатация факта. Мне так и не удалось убить этого зайца (если все отношения в нашем треугольнике свести к охоте, о которой ты пишешь, подменяя понятия и упрощая мир людей моего плана, меня, в частности). Если бы вся наша жизнь, кроме бизнеса, сводилась к подобным развлечениям - к тем, о которых ты пишешь, где нет места человеческим чувствам, включая любовь, то этому можно было бы только радоваться. Верно, многие деловые люди изнашиваются в борьбе друг с другом и в бизнесе, требующем беспредельной самоотдачи, иначе ты все проиграешь. Проиграешь всю свою жизнь, положенную ради достижения успеха, подтверждения правильности выбранного пути, места среди тех, кто властвует над людьми - и не обязательно в том смысле, который имеешь в виду ты. А в том смысле, что тебе удалось взять вершину, достичь ее пика и оттуда с самоуважением взирать на тех, кто копошатся внизу из-за своей лени, нежелания что-либо предпринять, подняться над собой и другими. И пусть они не вякают, что им плохо живется, не вопят о несправедливости. Да, до справедливости далеко, и не только у нас, в России, но на то ты и человек, чтобы подняться над собой, коль скоро не можешь изменить мир, в котором живешь. Прости мне этот идиотский пафос. Я - человек дела, а не слов, в которых конкуренции твоему первому мужу составить не могу. Впрочем, и он пользуется словами не столь уж ловко, достаточно прочесть десяток страниц его романа, чтобы это понять. Сплошная сексуальная бредятина, скажу честно. Такое впечатление, ни другие женщины, ни ты, моя дорогая, так и не смогли насытить его... Вот уж кто вместо того, чтобы заниматься каким-нибудь стоящим делом, все свои силы направил на удовлетворение свое... как это у них называют, либидо, если не ошибаюсь. На попытку отклонения своей сексуальной энергии, не нашедшей полного применения в постели, неважно с кем, на другую цель - в Толином случае - на роман. В нем его автор в полной мере получает то, что не сумел или не смог получить, пользуясь другим орудием своего труда (извини за прямоту, не сочти ее за грубость, я никого не хочу обидеть). Ты меньше всего виновата в том, что твой первый муж остался неудовлетворен тобой, впрочем, это только моя гипотеза, которая плохо объясняет, почему он так долго терпел твою опеку и не ушел от тебя раньше. Шлюхи то же ничего не объясняют. Разумеется, я не могу судить о твоем Толе объективно. Он - один из немногих людей, кто, в конечном счете, устоял в борьбе со мной. Больше того, надо признать, одержал надо мной верх. Нанес удар в самый поддых одним тем, что отнял тебя у меня не только в мыслях, но и на деле. Одним фактом владения тобой и твоим желанием быть с ним... И меня мало успокаивает то, что, по моему мнению, ты и его не любила, так как постоянно отказывала ему в понимании, нажимая при этом на самые больные его точки. Прости за откровенность...
   Предоставив мне свои записки, ты доказала искреннее желание улучшить наши отношения, которые и на самом деле из рук вон плохи. Все же одних детей недостаточно для того, чтобы поддерживать нашу совместную жизнь на более или менее достойном уровне. Видимо, обмен посланиями не вызовет у тебя нового прилива любви ко мне (не настолько я наивен), но может привести нас к взаимопониманию, которое так необходимо нам, если мы намерены и дальше жить вместе, а я, поверь мне, хочу именно этого...
   Не стану скрывать, меня не оставили равнодушными многие нелицеприятные слова в мой адрес, написанные тобой мифическим дамам (надеюсь, ты никогда не покажешь свои опусы другим людям, не говоря уже об их публикации, - лучшего подарка мои недруги получить не могут). Я и раньше не слишком переоценивал себя в твоих глазах, но не настолько - недооценивал. Мужчины, грубо говоря, слабы на передок. Когда хорошо в постели, нам кажется, мы любимы. При всем своем немалом любовном опыте я не смог избежать той самой ошибки, когда любовь дурит голову. Я потерпел поражение, фиаско в своей любви к тебе. Но у меня остается маленькая надежда, все поправимо. "Луч света в темном царстве" - не твои записки, а то, что ты доверила их мне. И потому я не менее откровенен с тобой. Потому сразу, без промедления, сказал тебе самое главное, не мутил воду, не сочинял разные байки...
   А теперь пора поведать тебе то, что ты, возможно, давно хотела услышать: как я дошел до жизни такой. До жизни, на мой взгляд, не самой плохой, хотя не все, как знаешь, было в ней гладко. У меня не самая дурная наследственность. Мой отец занимал высокую должность в министерстве - заместитель начальника Управления развития текстильной промышленности, это место досталось ему в честной конкурентной борьбе. Как только он понял, что надвигается на страну, своевременно, несмотря на уговоры, оставил свой пост и организовал скромный кооператив. Постепенно он превратился в его собственную фабрику, доказавшую свою жизнеспособность в наших условиях, когда предприятия этой отрасли практически перестали существовать. Их продукция не выдержала конкуренции с дешевым тряпьем из Турции, Китая, стран Юго-Восточной Азии, хлынувшим в Россию без всяких преград и завалившим ее. Отец, будучи уже в возрасте, нашел свою нишу, его предприятие стало выпускать высококачественный текстиль, пользующийся спросом на Западе. Как известно, яблоки от яблони недалеко падают, и от осины не рождаются апельсины. Без ложной скромности могу сказать, я получил в своей семье хорошее воспитание, отлично учился в школе, занимался спортом - даже был кандидатом в мастера по фехтованию и завоевывал призы в соревнованиях по легкой атлетике, играл в футбол в клубе. Располагал всеми данными для того, чтобы занять не самое последнее место среди строителей старой или новой жизни. Политика раньше меня не интересовала, я рассчитывал найти себя в экономике и финансах, потому и поступил учиться в финансово - экономический институт, в котором, как знаешь, был не последним по успеваемости студентом. Пользовался успехом у женщин, мой родитель не устроил истерики из-за того, когда я уже в пятнадцать лет потерял невинность. Как он объяснил позже, зачем иметь лишнюю дырку в голове, если можно обойтись без нее. Но он не поощрял меня в развлечениях, не желая отвлечения от учебы, занятий спортом и других полезных дел. Я много читал, благо библиотека отца легко пополнялась редкими книгами по списку, предъявляемому для выбора литературы, как только публиковались планы издательств. Моя мать - филолог по специальности преподавала в университете, у нее был хороший вкус, и она прививала его мне с самого детства. Кроме того, мать считала нужным дать мне хотя бы элементарное музыкальное образование, она играла на фортепиано и пыталась - впрочем, не слишком успешно - заинтересовать серьезной музыкой и меня, но я предпочитал джаз и попсу. Родители не баловали меня, своего единственного отпрыска, считали, лучше будет, если я с детства узнаю цену деньгам и вещам, не стану растрачиваться по пустякам. Так же я воспитываю наших детей, хотя, по твоему мнению, их следует баловать. Мальчишек, во всяком случае, позволь мне держать в строгости, у них есть все, что нужно. Я хочу сделать из них настоящих мужиков - умных, сильных, умеющих постоять за себя и способных перенять у меня мое дело, не только не развалить его, но и упрочить. Что до Марины, то я в меньшем праве диктовать и тебе, и ей свою волю, коль скоро вы обе так считаете лишь потому, что я ей неродной отец, хотя люблю не меньше, чем парней. Кажется, я впал в менторский тон, прости... Я не попадал ни в какую дурную кампанию, никто плохо на меня не влиял в плане моей сексуальной ориентации. Более того, я всегда скрывал ее от посторонних и близких, хотя не считал, будто в ней есть что- либо зазорное. Мой первый опыт однополой любви относится к двадцатилетнему возрасту. У меня была девушка, я не любил ее, но она нравилась мне и не создавала мне никаких проблем. Однажды - все бывает однажды - она познакомила меня со своим приятелем детства - очень интересным парнем. Он был чуть младше меня, из хорошей семьи, красив, образован, даже учен. Как я, любил спорт, особенно футбол. Я привел его в свой клуб, ему нашли место запасного вратаря. И когда наш главный страж ворот получил травму, мой приятель - к тому времени мы стали часто встречаться и редко расставались друг с другом - вошел в игру и не пропустил ни одного мяча. Мы выиграли не без его помощи. Погода в тот день стояла скверная, футбольное поле превратилось в сплошное месиво грязи. Вратарям пришлось в таких условиях особенно несладко. Отражая мячи и падая на землю, выглядели так, словно их кто-то специально вывалял в грязи. Кабинок в душевой не хватало, с учетом мытья обеих команд приходилось мыться по двое. Никаких осложнений это ни у кого не вызывало. Когда у кого-то наблюдалась частичная эрекция, над ней добродушно посмеивались, а мне, не без легкой зависти, говорили, с таким внушающим уважение дамам капиталом ты не пропадешь, хотя других поводов шутить над собой я не давал. В ответ я только отшучивался. Когда мы с приятелем попали в одну кабинку, я предложил ему первым встать под сильную струю воды, чтобы смыть поверхностную грязь. Он повернулся ко мне спиной, наскоро смыл грязь и как-то странно, пятясь ко мне спиной, уступил мне место. Встав по душ, я взглянул на приятеля, наблюдавшего за мной и не совладавшего с эрекцией, что вместе с тем, как он мылся, отвернувшись, навело меня на мысль, мне самому не дававшую покоя. Признаться, мальчик, выглядевший, как херувимчик, нравился мне. Но я не подавал вида, что желаю вступать с ним в какой-нибудь близкий контакт, не говоря об интимной близости. У меня к тому времени было немало женщин, с ними я легко находил общий язык. Но в общении с мужчиной подобным опытом еще не располагал. Хотел, чтобы он первым подал мне знак для сближения. Этот сигнал я почувствовал, когда мой красавчик продемонстрировал свое желание в душевой. Я расслабился и принял вид, побуждающий моего будущего любовника принять условия игры. (Я так подробно рассказываю тебе все это, чтобы ты поняла, мой первый опыт близости с мужчиной меньше всего походил на развратные действия. Он чем-то, видимо, напоминал ваш с Таней). Чтобы усилить эффект, я откинул назад длинные волосы и улыбнулся во весь рот, приглашая приятеля войти в кабинку. Он все понял, как надо, но не до конца. Боялся оказаться неправильно понятым. И хотя вошел в кабинку, держался на дистанции, насколько позволяли размеры пространства, в котором мы оба оказались. Тут и меня одолели сомнения. Возможно, мой приятель вовсе не желает того же, что я. Просто возбудился без особых причин и застеснялся меня. Теперь, когда и у меня наступила эрекция, он расценил мое приглашение, как своего рода вызов, к которому поначалу отнесся осторожно, чтобы я не заподозрил его в чем-то нехорошем. Я почувствовал его нерешительность и не стал форсировать события. Просто предложил намылить ему спину. Вполне нормальный ход вещей, если б не наш боевой вид. Мылить спину другому человеку в таком тесном пространстве без того, чтобы случайно не задеть его, можно только в том случае, если хочешь не войти с ним в соприкосновение или боишься войти. Я же хотел прямо противоположного, так что намыливая мочалкой спину приятеля, как бы случайно коснулся своим пенисом его тела чуть ниже спины. Он, правда, рефлекторно отстранился, но из боязни вспугнуть меня, если у нас одни и те же намерения, осмелел и доброжелательно пошутил насчет того, что нам двоим в таком виде несколько тесновато, т.к. при моем большом размере мне и одному кабинки мало. При этом повернулся ко мне лицом, посмотрел мне в глаза, а затем опустил их вниз, одновременно сблизившись со мной на такое расстояние, что я уже перестал сомневаться, и обнял приятеля. Он живо откликнулся и положил свою руку мне на бедро... После чего, не сговариваясь, как можно скорее, мы закончили мытье и незамеченными остальными участниками матча выбежали в раздевалку, где никого не было. Там, уже одевшись, расхохотались, похлопали друг друга по спине и направились к нему домой, благо был для этого повод: я уже давно собирался посмотреть у него один фильм, записанный им на диске. Пока мы добрались до него на моей машине, перекусили и посмотрели фильм, стало поздно. Конечно, я мог вернуться к себе, но наш разговор затянулся, и он предложил мне остаться у него, позвонив родителям, что заночую у приятеля, если это меня устраивает и не особенно смущает то, что спать придется на одном диване, т. к. спальное место в квартире лишь одно. При этом он смутился и добавил, под разными одеялами. (Мы уже поостыли и робели в ожидании новизны предстоящей близости.) Я остался у него. Разные одеяла нам не понадобились. Как выяснилось, я понравился ему давно, но он никак не думал, что встретит с моей стороны полное понимание, боялся поставить и себя, и меня в неловкое положение. А под душем не смог сдержаться и до смерти перепугался, когда я понял, чего он от меня хочет...
   Так я испытал впервые в жизни вкус однополой любви. А если верить моему любовнику, то и ему. Такие мы оба оказались девственники... Понимая, в какой стране мы живем, я боролся с собой, чтобы не стать геем. Поэтому наша связь продолжалась недолго. Он отказывался меня понимать.
   - Ты живешь пережитками прошлого, весь мир давным-давно не считает чем-то из ряда вон выходящим близость межу лицами одного пола.
   Я и без него это знал. Но поскольку главные свои мысли направлял на то, чтобы стать тем, кем я стал, расстался не только с любовником, но и любовницей, поскольку всех нас связывали общие отношения. Сблизился с другой женщиной, своей страстностью и красотой сумевшей отвлечь меня от склонности к иной любви. Усиленно занялся учебой, спортом, однако из своего футбольного клуба ушел, сославшись на большую занятость, чтобы не видеться с увлекшим меня на "скверный " путь приятелем, продолжавшим отстаивать ворота моей команды. Достаточно долго мне удавалось - во многом благодаря женщинам, в которых не испытывал недостатка, - избегать близких отношений с мужчинами. И только позднее, когда познакомился с будущим олигархом и подружился с ним, зная об его увлечении мужчинами (как-то за беседой он, между прочим, спросил меня, не шокирован ли я его сексуальной ориентацией, о которой наверняка слышал от других людей, я ответил, ничуть). И настолько восхищался его личностью, что не устоял против его внутреннего обаяния и силы, влюбился и предложил ему близкие отношения. Он так же испытывал ко мне влечение, но считал меня недосягаемым и не знал наверняка, как я отнесусь к его страсти. В то время я был фактически никем в том мире, в который стремился попасть всеми правдами и неправдами. Не поверишь, но я не преследовал в этой любви никакой корысти и пошел на нее ради самой любви. Хотя она помогла мне открыть двери во многие нужные дома. И особенно тогда, когда он переехал в Штаты, эти новые знакомства оказались мне очень полезны. Впрочем, я и сам, сам по себе, очевидно, оказался достаточно интересен и полезен для тех людей, некоторые из которых сегодня находятся при власти. Достаточно быстро я стал владельцем двух предприятий - небольших, но прочно стоящих на ногах и дававших прибыль, - и это тогда, когда многие другие сыпались, как спичечные коробки. Отец одолжил мне в свое время первоначальный капитал - я обязан ему не только этим, но и многим другим, - вернул долг без задержки. Выполнение обещаний, данных другим даже в устной форме, не говоря о возвращении долгов вовремя, - едва ли не основной элемент доверия между людьми моей профессии... Сколотив достаточный первоначальный капитал и взяв кредит в Лионском банке, в котором я пользовался доверием, хотя многие наши бизнесмены уже давно вышли из него из-за постоянного невыполнения взятых на себя письменных обязательств, я произвел реконструкцию своих предприятий, оснастил их современным оборудованием, купленным на выгодных условиях так же в кредит. Через несколько лет я вернул деньги за счет прибыли, полученной от продажи продукции за рубежом, где уже хорошо ее знали. Несмотря на грабительские поборы нашего государства в виде налогов и пошлин, которые исправно платил, чертыхаясь и матерясь, я научился вести свой бизнес, пользуясь лакунами в законах и несовершенством большинства из них. Притом, что наше государство потрошило бизнесменов до того, как их продукция сходит с колес, и так много драло, что сам удивлялся тому, как это мои курицы все еще несли яйца, да не простые, а золотые. О банке, основанным мной уже при тебе, можно не рассказывать.
  Несколько слов о бывших женах. О бывших женах следует говорить либо хорошо, либо ничего, как о покойниках, хотя они обе, слава Богу, живы - здоровы до сих пор. Первая моя супруга - дочь крупного - по нашим меркам - банкира. Меня познакомил с ним мой второй любовник - тот, который позже уехал в Америку. Банкир уже слышал обо мне и согласился предоставить на расширение дела небольшой кредит под большой процент, что я, шутя именно этими словами, прокомментировал. Ему понравилось мое остроумие (как видишь, чувство юмора - не самая сильная черта людей бизнеса). Он пригласил меня к себе в дом на званый ужин, разумеется, я с благодарностью согласился, хотя внутренне чертыхался из-за того, что пришлось отменить свидание с женщиной, с которой у меня только-только завязывался роман, и я чистил для него свои перышки. Пришлось чистить их для другой, как выяснилось, женщины, правильнее сказать, девушки, совершенно очаровательной внешне и холодной, как айсберг, внутренне. Эту девушку - дочь банкира посадили рядом со мной, выказав мне тем самым то ли особое доверие, то ли желание свести меня с ней. Я не слишком путался в догадках по данному поводу, так как думал лишь о том, как бы смыться пораньше, чтобы, хотя бы поздно (лучше поздно, чем никогда), довести свой роман с моей знакомой до его логического продолжения. Но я пришелся по душе дочери банкира, не желавшей, чтобы я уходил раньше времени, о чем шепнула отцу так, что я слышал. Меня это лишь позабавило, но отказать банкиру, у которого берешь кредит, выглядело б с моей стороны наглостью. Я остался. Более того, подумал, она совсем неплоха для меня, далеко уже не юного повесы, ищущего приключений совсем не там, где следует. Пора угомониться, и в интересах дела такой брак нелишний (единственный раз, когда я ошибся и связал в один клубок бизнес и женщину). Вскоре я сделал предложение Лизе (далеко небедной), обручился с ней и без всяких предварительных соитий женился на ней. Обнаружил в самую первую брачную ночь, она не только девственница (это куда ни шло), но и особа, мало волнующая меня в сексуальном отношении, так как только того и ждет, когда супруг перестанет беспокоить ее плоть. Хотя в какой-то степени удалось прорвать ее лед, я понял сразу, этому браку суждена недолгая жизнь. Пожалуй, впервые в жизни я нарвался на фригидную женщину, впрочем, говорят, нет фригидных женщин, есть только фригидные мужчины. Наверное, в моем случае так оно и было. Мы - молодые супруги, оба писаные красавцы, молодые телом и душой, совершенно не подошли друг к другу. Лизе казалось, она меня любит. Так она считала и тогда, когда, вздыхая, дала согласие на развод. Я просто не выдержал - даже мои ночные отлучки из дома не вызывали у нее особого беспокойства. А когда я как-то спросил ее, почему она все это терпит, то получил ответ типа того, что мужчины в отличие от женщин полигамны, не ей изменять мужскую природу. Она просила только об одном, чтобы все у нас было шито-крыто, и я не подцепил какую-нибудь заразу. И еще она хотела от меня ребенка. Папаша подсунул мне такое, чему я не находил объяснения. Никаких истерик, слез. Ледяное спокойствие, что бы я ни делал. Лишь бы никто не догадывался о моем поведении. Такое ханжество довело меня до точки кипения, я чуть было впервые не ударил женщину не по ее просьбе. Банкир заявил, так дела не делают, я почти обесчестил его кровинушку, должен вернуть долг немедленно. Пришлось пойти на поклон к отцу, так как свободных денег не было, и в ближайшее время они не предвиделись. Отец дал беспроцентную ссуду, но выказал крайнее недовольство моим крайне несерьезным отношением к институту брака, мыслимое ли дело жениться - разводиться, не прожив в супружестве больше года. Я подумал, он шутит, пусть не слишком уместно и остроумно. Но батя не шутил, даже мои многочисленные романы, которые не одобрял, нашел предпочтительнее, чем ранний развод без видимых на то причин. Что еще нужно от жены, если она позволяет мужу все, что ему заблагорассудится, что-то я не припомню, чтобы ты говорил о любви к ней. Я не говорил, это правда, но женился на Лизе, рассчитывая на ее любовь в несколько ином выражении. Но об этом я отцу ничего не сказал...
  Со второй женой, американкой, я познакомился в американском посольстве на приеме, данном послом по случаю приезда группы деловых людей из Штатов (я попал на него по просьбе одного из приезжих бизнесменов, с которым раньше имел дело). Она оказалась подружкой то ли посла, то ли работника посольства и подошла ко мне, чтобы похвалить мое произношение. Она мне сразу понравилась, я как раз был один, без жены и без женщины. Только-только меня бросили, отдав предпочтенье продолжительному браку без любви с другим мужчиной, а не короткому роману со мной. Будущая жена заканчивала обучение в нашем университете, изучая русский язык и русскую словесность у моей матери. Почему-то это очень рассмешило нас обоих. Просто мы в один миг втюрились друг в друга, и таким образом выразили свои эмоции. Я ушел с ней на глазах изумленного посла. В своей личной жизни я вел себя иногда совершенно нелепо и неразумно, что вредило делу. Американка была редчайшей хохотушкой, прямая противоположность первой жене. И в постели она - не лед, а пламень, и потому я дал ей увезти себя в Америку. Она должна была вернуться в Россию и продолжить учебу в аспирантуре. Моя матушка отзывалась о ней только в превосходной степени и одобряла мое знакомство с ней. Отец же, узнав, что она из Штатов и располагает миллионным состоянием, доставшимся ей по наследству, только громко хмыкнул, когда узнал такую маленькую деталь. Она поведала про нее в одну из наших ночей, хотя я не спрашивал, каким капиталом располагает. Потом она призналась, что ей пришлось по душе мое полное равнодушие к ее богатству. А я ответил, что притворяюсь, на самом деле новое известие потрясло меня до глубины души. Она рассмеялась, так не притворяются. Умная девушка, не только богатая, а умная и хорошенькая, какие мне всегда нравились. И к тому же всегда в прекрасном расположении духа, легкая на подъем. Если бы я остался с ней, завалил все свои дела. Но я не мог так просто оставить свой бизнес. Через неделю она вернулась и сказала, я без тебя скучаю, неинтересно жить на свете, и если ты хотя бы чуть-чуть любишь меня, я выйду за тебя замуж. И мы поженились. Я всем был доволен и прожил бы с ней долго и счастливо, мы бы умерли в один день, если б не одно маленькое но. Совершенно неожиданно, не закончив аспирантуру, она по одним понятным ей мотивам бросила учебу и увезла меня в Штаты. Я оставил свой бизнес, доверив его ведение своему заместителю, за год до того вошедшему со мной в долю и вложившему немалые деньги в дальнейшее расширение моих предприятий, которые обзавелись филиалами в нескольких городах России. Мои дела до дефолта шли успешно, лишь после него они пошли вниз, акции резко упали в цене, и мы с трудом через два года восстановили свои позиции на рынке. Так что постепенно все встало на свои места, я решился на поездку в Америку, где меня ждало одно интересное предложение, требовавшее времени для его изучения до подписания контракта. Все сложилось таким образом, что я вполне мог совместить приятное с полезным. Сказал жене, мы уезжаем не навсегда, она встретила мои слова с улыбкой. Я не придал ей значения. Она была уверена, я с необыкновенной легкостью променяю жизнь в дикой стране - пусть интересной, с богатой культурой - на жизнь в стране ее предков - самой цивилизованной стране мира, единственной великой державе. Каждый из нас любил свою страну, хотя довольно часто ругал, даже поносил многие ее порядки. Желая меня удержать, жена предложила заключить брачный контракт, согласно которому все наши капиталы становились общими, и в случае чего (она так и заявила, смеясь) делились поровну. Я оставался в большом выигрыше, и по этой причине отказался от предложения, назвав его ничтожной для нее сделкой. Она ничего не поняла из моих слов и рассердилась. Я объяснил, ничтожная - невыгодная. Моя женитьба на ней не имеет ничего общего с любой сделкой, не желаю путать бизнес с любовью. Она осталась довольна этим глупым русским, который по недоразумению занимается бизнесом, притом успешным, такое возможно только в такой дикой стране, как Россия. В Америке это невозможно по определению, такого бизнесмена примут за сумасшедшего. Но лично ей нравится такой ненормальный тип, как я.
   - И потом, как это у вас говорят, любовь зла, полюбишь и козла, иди ко мне, мой козлик...
   Я не мог жить в другой стране, а она - в России. Глупо, наверное, а, может быть, главной причиной развода стало отсутствие любви, моей любви к ней. Моя жена не давала мне скучать, и нам хорошо было и днем, и ночью, но общего между нами было с гулькин нос. Она вышибла из моих мозгов влечение к мужчинам, за это я был особенно ей благодарен. Но пришло время принять решение, где мы будем постоянно жить и работать. Несмотря на отличную возможность заниматься бизнесом в Штатах, где и налоги, и процентные кредитные ставки мизерны по сравнению с российскими, и чиновники так нахально не берут взятки, я отказался от своего брака, так как Мэри (Мэри, Мэри, чудеса, Мэри едет в облака...) наотрез отказалась (даже в своем негодовании топнула ножкой 34 размера, а это уже был знак беды - первой и последней серьезной размолвки между нами) перелетать на всю оставшуюся жизнь из американских райских кущей в российский ад. Она соглашалась на периодические перелеты, допускала отпуска в России, не более того. И мы мирно развелись. Она была слишком американкой, чтобы долго страдать из-за потерянной любви, и скоро утешилась любовью со стопроцентным янки, не пудрящим ей мозги всякой чепухой. Загадочная русская душа, сказала она мне, провожая в Россию, я только теперь поняла, на что она похожа, и рассмеялась... Такие разные у меня жены. Если быть до конца честным, то "загадочная русская душа" на самом деле не так уж загадочна. К нежеланию навсегда оставить Россию примешивалось нечто мало загадочное - любовь к тебе...
   Я имел интересы в издательстве журнала, в котором от его редактора совершенно случайно узнал о твоем браке и Толином романе, проталкиваемом тобой. Навел справки, выяснил некоторые детали. И начал надеяться отбить тебя у твоего незадачливого мужа, не стоящего твоего мизинца. Я вел, правду сказать, не слишком честную борьбу. Несмотря на мое мало изменившееся о нем мнение, он не был мне так уж антипатичен. В конце концов, при всей нашей разности мы имели и общее, видимо, не случайно оба зависли на тебе, запали на тебя. Мое "антиамериканское" поведение понравилось бы твоему первому мужу, так как каждый из нас, по-своему, лопух. Когда я развелся с Мэри, отец только пожал плечами, он не мог понять, что я за птица, какая очередная метаморфоза, говоря твоим языком, произошла со мной. Он был огорчен не тем, что я вернулся, а тем, что я не остался в такой прекрасной стране, как США, расхваливая жену. Парадокс?! Как минимум пять лет ты сохранял российское гражданство, а за это время столько воды утечет, посоветовался бы с мудрым аксакалом... Я и без него думал то же самое, но, оставшись с женой в Штатах и только наезжая в отпуск или по делам в Питер, терял всякую надежду видеть тебя и направить все свои мозги на то, чтобы жениться и родить с тобой наших ребят... Я и сейчас, когда наша с тобой жизнь складывается далеко не лучшим образом, ни о чем не жалею. И надеюсь, мы еще найдем общий язык и взаимопонимание...
  В той трудной борьбе за тебя, которую я вел с Толей, с точки зрения морали гуманистов, мне пришлось изменить некоторым принципам. Я допускал запрещенные приемы, чтобы победить. Я не сомневался, чья Марина дочь, хотя утверждал обратное. Я просто воспользовался твоим признанием. И сожалел, прошло достаточное время между твоей близостью с мужем и мной, чтобы внедрить и в твое сознание мысль о своем возможном отцовстве. Все же я кое в чем преуспел, заронил и в тебя, не говоря о Толе, некоторые ростки сомнений, о чем свидетельствуют твои записи. А главное, мне удалось подлить масла в огонь Толиной подозрительности, и без того питавшейся нежеланием иметь ребенка. Его развод с тобой входил в мои планы, и он удался. Толя - отличный специалист, что он доказал, работая у Жоры в Израиле. И если бы он остался на моей фирме, едва ли разочаровал и меня. Я бы никогда не увел тебя от мужа - и отнюдь не из моральных соображений, - если бы ты сама не давала мне повода надеяться на ответную ко мне любовь. Ты по-своему любила меня, я это чувствовал и не ошибся (ты сама об этом написала). У меня было полное право бороться за свою старую любовь. И я победил. Жаль только, моя победа оказалась пирровой...
  И все же я ни о чем не жалею. Даже то, что у нас получилось, устраивает меня больше, нежели жизнь без тебя. Потому что я тебя люблю, ты родила мне двух парней-близнецов, не устраиваешь сцен, и по многим другим причинам. Со своей стороны, я так
   же стараюсь, как могу, не слишком досаждать тебе, хотя моя работа отнимает у меня практически все время и не оставляет достаточного времени на досуг - проводить его с тобой и детьми. Мне бы и самому хотелось больше бывать с тобой на людях, в театрах, музеях, но такова планида всех бизнесменов - мы стали рабами своего дела.
   Мне не хватает одного - если не твоей любви, то хотя бы спокойных отношений между нами, без особых претензий друг к другу. Я благодарен тебе за наших мальчишек, которые, как я надеюсь, не подведут нас в будущем. Когда после работы я на полусогнутых возвращаюсь домой и слышу голоса детей, моя усталость не то что мигом проходит, но постепенно сходит на нет. Они дают мне силы, которые так нужны для продолжения успешного ведения моего дела. А если нам с тобой удастся восстановить отношения хотя бы в такой мере, как еще год назад, когда в семье царил покой (жуткие слова произношу, извини), то и это станет нашей удачей. Шаг, сделанный тобой мне навстречу, когда я получил твои "метаморфозы", дает шанс надеяться - все еще у нас впереди. Я, в свою очередь, как видишь, откровенен с тобой так, как ни с кем другим...
  
  
   ДРУГИЕ МЕТАМОРФОЗЫ -7
  
  
   15. Концерт Љ7 для Марии с оркестром слов
  
  Мы встречаемся с вами, милые дамы, как я полагаю сегодня, в последний раз. Хотя, кто знает... Поживем - увидим. Мой муж категорически возражает против того, чтобы я "выносила мусор из избы". Придется, видимо, его уважить.
  Я такая растяпа, каких Бог не видел. Написав предыдущий "опус" на дискету, я забыла и оставила ее в компьютере. Геннадий стал на нем работать, обнаружил мою дискету, прочел запись и заинтересовался тем, что я написала раньше. Я на ходу придумала объяснение: дискета осталась в компьютере, якобы, неслучайно - решила ознакомить мужа с моей оценкой наших с ним взаимоотношений, с тем, что осложняет нашу жизнь. Я не собиралась демонстрировать Геннадию всю свою подноготную (он того не заслужил), но после того, как он прочел последний мой " опус", откликнулась на его просьбу и дала ему остальные тексты. В конце концов, решила, хуже уже некуда. А лучше стать может, если Геннадий заинтересован в сохранении нашей семьи, как постоянно утверждает. И если он оценит мою искренность, я вправе просить и его открыться передо мною....
  Раньше я никогда не страдала забывчивостью, тем более в случаях, когда стояла перед необходимостью что-либо скрывать от других людей. И насмехалась над рассеянностью Толи, который уже по одной этой причине ни с какой стороны не годился в деловые люди. А себя считала вполне подходящей фигурой для занятия бизнесом.
  Но что случилось, то случилось. Я не привыкла горевать. И нашла себе оправдание, вспомнив почерпнутые Толей у Фрейда слова относительно всякого рода оговорок, описок, которые происходят вполне закономерно - отнюдь не случайно. Видимо, в моем подсознании засела приличная заноза, я должна была любым способом найти выход из тупика в наших с Геннадием отношениях, становящихся все хуже и хуже. Дала таким необычным способом мужу последний шанс для сближения между нами. И еще. Что ни говори, хотя писать в стол тоже интересно, всегда хочется видеть взгляд со стороны. Таня, разумеется, была посвящена в мои тексты, но она вернула их мне без комментариев. А когда я не удержалась и спросила, что подруга думает о моих " "Метаморфозах", она поморщилась.
   - Я не вижу в них ни смысла, ни художественности.
   Так, словно я собиралась их публиковать... Впрочем, а почему бы и нет, если изменить имена и слишком пикантные подробности. Что до смысла, то с их помощью я стараюсь лучше понять себя. Больше всего мы терпим ущерб либо от самомнения, либо от комплекса собственной неполноценности. Но Таня, по ее словам, не привыкла блуждать в собственных дебрях, в которых столько скопилось разного хлама, что лучше не нести его на распродажу.
   - И другим не советую.
   Сказала, как отрезала. Мы с ней все больше удаляемся друг от друга...
  После того, как Геннадий прочел мои "Метаморфозы", я испугалась: он не простит моей, едва ли не изначальной нелюбви к нему. Тем более что после моего разоблачения он обещал ответить, но не сейчас, сказал, позже, прежде хорошенько подумает, не поддаваясь эмоциям. В конце концов, решила я, если мужу вздумается развестись со мной, я как-нибудь переживу. Надеюсь, он не оставит своих детей без куска хлеба. С маслом... Отдаю ему должное, он все взвесил, нашел нужные слова. И оставил дверь для нашего брака открытой, если не настежь, то вполне доступной для прохода через нее. Конечно, мне очень трудно поверить в полную его искренность, в частности, в его любовь и в то, что его нынешнее отношение ко мне вызвано только моим поведением. Оно, с моей стороны, если и претерпело изменения, то меньше всего в сексе. Странно, но он этого не видит. Я редко когда проявляла холодность к мужу, если он испытывал страсть и проявлял ее на деле.
   Конечно, Геннадий подавляет меня своим превосходством в делах, не говоря о том, что я отошла от них после рождения близнецов. Каково жене, когда ее муж, поздно возвращаясь, то ли с работы, то ли от другой женщины (а теперь выяснилось, и от мужчины), не заходя ко мне, идет в свою комнату и ложится спать с тем, чтобы утром, как ни в чем не бывало, усесться за стол завтракать. А когда я спрашивала, почему он не поел вечером - я могла бы разогреть заранее приготовленную еду, на которую он раньше не мог нахвалиться, то, не глядя мне в глаза, сухо отвечал, поздно засиделся в банке, заказал и поел ресторанную пищу. Спрашивать мужа, почему он не снизошел до того, чтобы перед сном заглянуть ко мне, я считала ниже своего достоинства. Даже в те вечера, когда он приходил до полуночи и ужинал дома, я удосуживалась с его стороны разве что пустячных разговоров. Только изредка он приходил в мою комнату, когда наши дети уже спали, и предлагал мне заняться с ним любовью. С тех пор, как слова " заниматься любовью" стал произносить мой муж, они начали вызывать у меня раздражение. Видимо, дело далеко не в одних словах. Толя тоже не слишком выбирал выражения для проявления своих чувств, хотя считал себя в душе писателем (к сожалению, глубоко ошибался), но я мало задумывалась о словах, когда видела горящие желанием его глаза; и даже тогда, когда он был в ссоре со мной, то, как ни старался, не мог скрыть потребность во мне, и глупо выглядел даже в собственном мнении, понимая, каким выглядит в моих глазах. И по-детски наивно говорил мне в минуты нашей близости, что всегда хочет меня. Особенно тогда, когда мы в неладах друг с другом, он просто умирает от желания (что можно придумать банальнее, но я ликовала). Геннадий же, удостаивая меня своей любовью (вот уж поистине занятие), почти никогда не вкладывал в нее (в него) душу - часто я хотела уже, чтобы он поскорее закончил свои дела и оставил меня в покое. Сколько бы долго он ни трудился на ниве этой "любви", я все равно не испытывала заметного удовлетворения и не скрывала, когда (почти никогда) он интересовался моим мнением на сей счет. Геннадий же не испытывал никакого смущения или разочарования. И покидал мое ложе, ссылаясь на то, что завтра его ждут большие и невероятно трудные дела, он хоть как-то должен выспаться, чтобы быть на высоте положения. О высоте положения со мной, своей женой, матерью его детей, он не задумывался...
  В своем ответе на магнитофонной ленте, Геннадий не слишком убедительно оправдывает свое поведение, делая ссылку на мою нелюбовь к нему. Как тогда объяснить мое желание спать с ним? Этого, говорит он, ему мало. Значит, не слепой и не настолько занят одним собой, если понял, что я хочу его.
  Признание в увлечении мужчинами я сначала оценила как попытку откровения, желание вернуть наше прошлое. Но позднее у меня возникло недоброе подозрение, таким способом он, узнав о моих давнишних отношениях с Таней, фактически ставит меня в известность о своем намерении и впредь, если я не изменюсь в лучшую сторону, - так, как он это понимает, - продолжать встречаться с теми, с кем пожелает. Теперь, после своего запоздалого признания, он как бы получил карт-бланш и дальше вести себя так, как ему заблагорассудится. Обратите внимание, милые дамы, на то, как мой муж живописал свой первый любовный опыт с мужчиной. Он словно вернулся в молодые годы, полон восторга, бесстыдно передал детали. Я так и вижу их обоих! Я не ханжа, у каждого из нас есть свои воспоминания, которыми мы дорожим больше всего на свете. Геннадий, судя по всему, дорожит этим. Не нашей первой встречей в ресторане и в Филармонии, закончившейся бурным проявлением страсти каждого из нас, а тем, как они, двое молодых людей, готовили себя к их ночи под одним одеялом! Геннадий не так глуп, чтобы говорить то, что ему не выгодно. Сопли вокруг чего-либо для моего мужа нехарактерны, тем более в нашей с ним ситуации выяснения отношений, когда он обдумал каждую произнесенную им фразу. Несомненно, мой муж ставил меня перед фактом. Он готов делать все для мира и покоя в нашем доме, но отказывать себе в удовольствиях не желает. И в том виновата я, т.к. я его не люблю, насильно мил не будешь. Так что, дорогая, смирись с моей ориентацией. У меня, в отличие от тебя, она осталась прежней. Это у тебя был Толя, гигант секса, отучивший тебя от лесбийской любви. А мне повезло меньше. Даже американка с ее миллионами удержать меня не могла. Тянуло к нашим мужчинам, не к американцам...
   Нас связывают с мужем только одни мальчишки. Он уделяет им не так много времени из-за того, что занят своим бизнесом. Но когда выдается свободная от него минута, то отдает ее детям. Они любят отца - и это добрый знак для всех нас. Не мне вбивать клин между ними, коль скоро я больше всего заинтересована в хорошем будущем своих детей. Вот так мы и живем. Геннадию не было нужды оправдываться передо мной. То, что он, по-своему, попытался объясниться, показывает, и он заинтересован, если не в улучшении наших отношений, то хотя бы в поддержании статус-кво. Со своей стороны, я должна проявлять максимальную терпимость ко всем его выходкам, лишь бы они не создавали угрозу другим членам нашей семьи...
  
  
  
   Ч А С Т Ь Т Р Е Т Ь Я
  
  
   БУДУЩИЕ МЕТАМОРФОЗЫ
  
  
   16. Концерт Љ 1 для Марины с оркестром слов
  
  
  2О17 год. Сотая годовщина Октябрьского переворота, по мнению большинства, включая всех трех моих родителей. Или Великого Октября, по страстному убеждению меньшинства - доживающих свой век коммунистов и примкнувших к ним, как обиженных властью имущих, так и собственным умом.
  Я оканчиваю престижную гимназию, в которой догрызаю не без усилий гранит наук. Владею английским не хуже моего второго отца, которого, чтобы никого не обидеть, зову по имени - Геннадием, как, впрочем, и мать - Машей. В глубоком детстве я пыталась выяснить, кто в действительности мой отец - Толя или Геннадий, но ничего не добилась. Маша невнятно ответила, что у жен бывают два мужа, а у детей - два папы. Первый нас оставил, когда мне было два года, и улетел в жаркие страны. Оказалось - в Израиль. Улетел туда один, но вскоре к нему присоединилась его будущая жена, с которой он раньше работал в институте благородных людей, которым платили, как в институте благородных девиц, где после переворота и поныне трудятся власть имущие за несколько другие деньги. Но мой отец улетел от нас не из-за мизерной зарплаты и не по идейным или религиозным соображениям. Причину изложу позже.
  Итак, у меня два папы. Мама одна, само собой, хотя при другом раскладе могло оказаться две, но тогда, скорее всего, при одном отце. Кроме того, есть целых три брата - все они сводные и моложе меня на три года: и так бывает в жизни. Один брат живет с моим первым папой, и родила ему его новая жена в Израиле, а другие - близняшки - родом из России, от моей мамы и второго папы. Я ни капельки не похожа на своих пап, хоть убей! Вся в бабушку по отцу, вылитая еврейка. Но это обстоятельство меня не смущает...
  Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я пожелала жить одна - в бывшей трехкомнатной квартире матери. Так мне было удобнее. При всей своей любви к близнецам я испытывала приятные воспоминания по первым двум годам жизни без них. А если серьезно, то мне просто захотелось вкусить самостоятельную жизнь, хотя особой опекой никто меня не обременял. Мать отказывалась меня понять, Геннадий же и понял, и поддержал: так живет Европа и Америка. Я его не подвела. Через несколько месяцев нежданно-негаданно завела друга, который периодически навещал меня, оставался допоздна, а затем и вовсе перебрался ко мне, не знаю как надолго. Зовут его Володей. Он на четыре года старше меня, учится в Академии Художеств - так красиво много лет назад назывался его институт. Зачем его переименовали - даже Богу неведомо. Такая была тогда мода - институты переименовывать в академии. Не иначе как для того, чтобы постепенно, шаг за шагом, целиком сделать бесплатное высшее образование платным. Чтобы к нему не примазывались те, кому отроду написано работать у станка или подметать улицы. Белые воротнички у нас в избытке, и от них толку для страны никакого. Такая у нас страна!..
  Володя появился у меня случайно. Он, можно сказать, мой спаситель и спасатель в одном лице. Мужественно прыгнул с мостика в реку, посередине которой я тонула, когда судорогой свело мышцы. Никого рядом не оказалось, только он один - весьма кстати любовался пейзажем, перенося его на мольберт. Так, как не видел его никто другой. И вдруг заметил посторонний предмет, тонущую девицу, которая никого не зовет на помощь. Погибать - так погибать без музыки. Спасибо ему, еще минута, одним утопленником в мире стало бы больше. Мой студент не только спас мне жизнь, но и доставил домой, взяв попутную машину. Денег у меня не взял, сколько я ни пыталась их ему всучить. В благодарность за его труды и любезность дала ему номер своего телефона и встретилась с ним снова. Он, как большинство нынешних молодых людей, влюбился в меня с первого взгляда. Видимо, еще до того, как вытащил "утопленницу" на берег. Наверное, произвела неизгладимое впечатление своим страшным видом.
   Я принадлежала к немногим среди своих сверстниц девственницам, чем ничуть не тяготилась. Все же хотелось отдаться человеку, которого запомню надолго. Мне повезло. Володя предоставил мне тот самый шанс, которым и самому было грех не воспользоваться. Кроме того немалого достоинства, которое студент проявил при спасении моей драгоценной жизни, он оказался привлекателен внешне, отлично сложен и умен, что большая редкость. Обычно мужчина страшен, как черт, или глуп, как пробка. Мой парень оказался приятным исключением.
  После нескольких свиданий я решила, моя жизнь стоит того, что он хотел получить, ограничиваясь безвинными поцелуями, объятьями и тратой денег, которых у него, как впоследствии выяснилось, было впритык. В своем лице он удачно объединил все достоинства моих отцов, если верить матери: щедрость при скромном достатке Толи и внешность Геннадия. Последний даже сейчас жених хоть куда, чего не скажешь о первом. Не завидую я Маше, хотя она неплохо сохранилась для своих лет. Геннадий не верен жене, о чем я узнала относительно недавно.
  Когда я почувствовала, что мой студент совсем изнемогает от желания, которое и для меня стало приобретать вполне обозримые черты, я без всяких ненужных в таких случаях слов дала ему понять: теперь уже пора. Для последнего девственника России, как он окрестил самого себя после достижения нашей обоюдной цели, Володя продемонстрировал неплохой класс, учитывая мои почерпнутые от подруг, опередивших меня в своем развитии, куцые познания в этом вопросе.
   Став моим любовником, Володя счел полезным предоставить о себе некоторую информацию. Он уже не мог, как раньше, в прежнем количестве дарить разные подарки и цветы, а его родители не только не могли обеспечить его материальное процветание, но и обыкновенное благополучие, поскольку не принадлежали к сливкам нашего общества. Они были однопроцентным молоком, если сравнивать их "жирность" с молочной продукцией. Однако мой любовник - парень не промах, сам оплачивал учебу в институте. Взнос за первый семестр заработал, рисуя портреты обывателей, - притом ничуть не хуже, чем прочие художники, имеющие образование и опыт. А дальше, уже учась на первом курсе, обнаружил золотую жилу. Нашел ее с помощью одной дамы, работающей уборщицей в ночном женском клубе, в котором из-за внезапной и продолжительной болезни основного стриптизера Виктора появилась срочная вакансия. Эта дама - приятельница матери Володи - знала о стезе натурщика, избранной Володей еще в те времена, когда он учился в школе. Именно тогда он загорелся идеей стать художником, принес свои лучшие рисунки профессионалу, у которого работал моделью, тот их одобрил и, не сходя в гроб, благословил, посоветовав поступить в институт живописи и пр. Когда Володя пришел в клуб, его всерьез не приняли и посоветовали зайти как-нибудь в другой раз, когда на его губах хотя бы немного подсохнет молоко. Он не подходил им по возрасту - был слишком молод, - и не имел никакого опыта работы. Другой бы на его месте ретировался, а он предложил проверить себя в деле без всякой оплаты. Паренек владельцу клуба, в общем-то, понравился, и после нескольких часов репетиций с ним и двумя постоянными участниками мужского стриптиза решил рискнуть, устроить его презентацию - представить дамам самого разного возраста и вкуса. Выйдя на ярко освещенную сцену, Володя почувствовал себя не слишком уютно и, хотя публика уже была оповещена о прискорбной замене, объяснил милым женщинам, что, к великому сожалению, горячо любимыми ими заболевшего Виктора заменит он, стажер.
  - Постараюсь не разочаровать вас, хотя, конечно, о сколько-нибудь равноценной замене, сами понимаете, говорить не приходится, поскольку я не волшебник, только ученик.
  Женщинам, не привыкшим к каким-нибудь вербальным представлениям со стороны Виктора и других участников стриптиза, пришлось по вкусу элегантное заявление молодого артиста, который к тому же был хорош собой и подкупал своей скромностью. Они зааплодировали, желая подбодрить стажера. Кто-то из зала крикнул, чтобы мальчик не тушевался, его данным многие ветераны могут только позавидовать, и вообще у них вот-вот наступит вечер, намекая на возраст Виктора. Потупившись взором и глядя себе под ноги, Володя добавил несколько слов, вызвавших доброжелательный хохот в зале.
   - Поймите меня правильно. При всем желании я не могу ничему научить профессионалов. Ведь яйца курицу не учат.
   Публика, настроенная благостно, оценила юмор новичка, хотя самое выступление Володи выглядело менее убедительно. Ему не хватало легкости и развязности. Но дамы заранее пришли в восторг от своей доброты и участия к судьбе малыша, у которого, как они благосклонно сочли, великое будущее не за горами. Так некоторые любители вокала спешат распознать юного музыкального гения, чтобы в случае его успеха сказать всем, что именно они открыли новый талант. Несколько наиболее темпераментных женщин среднего возраста, имеющих слабость к молодым мужчинам и достаточный капитал, чтобы не скрывать ни то, ни другое, оценили достоинства стажера, неспешно вложив в его плавки зеленые купюры, оказавшиеся самыми, что ни на есть, подлинными. А одна дама даже оставила свой домашний телефон на предмет более близкого знакомства, шепнув на ушко, какие еще большие блага ожидают малыша в случае проявления им должного взаимопонимания. После такого успеха Володя закрепился в составе мужской сборной команды клуба, а когда Виктор - ее признанный лидер - выздоровел и вышел на "ринг", он предложил молодому коллеге подменять его один день в неделю. Так Володя стал посредником, как назвали его фанатки за то, что он выступал по средам. Поэтому кое-какие деньжата у моего любовника все же водились, но их с трудом хватало на оплату учебы и собственное содержание. В мои планы никак не входило, чтобы он тратился на меня. А он был очень щедр и старался держать высокую планку, зная о том, с кем свела его судьба.
  Я не верила Володиным словам относительно отсутствия у него до встречи со мной всякого любовного опыта. Но это не слишком занимало мой ум и сердце, коль скоро мне было с ним хорошо. К тому же мои предки относились к нему более чем миролюбиво. С первого знакомства Геннадий принял Володю исключительно радушно, что, хотя и не явилось полной неожиданностью, все же несколько удивило меня. Когда родители звали меня к себе, отец неизменно приглашал и моего любовника. Маша предпочитала видеть дочь без сопровождающего лица лишь по единственной причине - ей хотелось поболтать со мной без свидетелей. Выход нашли легко: женщины уединялись для разговора в отдельной комнате, а мужчины - в отцовском кабинете. Геннадий - надо отдать ему должное, - интересуясь планами Володи на будущее, не спрашивал ни о его пролетарском происхождении, ни о средствах существования и оплаты учебы. Мой парень настолько пришелся Геннадию по нраву, что он предложил Володе после окончания учебы работу в принадлежащем ему на паях издательстве, если парень проявит себя в первом деле, которое ему доверят. И доверил. Для пробы поручил ему создать рекламный плакат для использования в избирательной кампании. Мы не посвящали предков в источник материального благосостояния Володи. Конечно, я понимала, когда-нибудь Геннадий проявит интерес к этому источнику и может тем или иным способом повлиять на наши со студентом отношения, внеся в них раскол. Мой второй отец решил заняться политикой, собирался выставить себя кандидатом в Думу и нуждался в максимально чистом реноме. Газетчики из желтой прессы, единственно свободной среди своих собратьев, могли пронюхать, с кем спит дочь кандидата. Стриптизер - не самая лучшая профессия для жениха дочери будущего думца. А по мне, любая честная работа, если она разрешена законом, достойна и не должна порицаться. Я видела, каким измотанным возвращался мой студент из ночного клуба, принося свои деньги. Мои попытки придти взглянуть на него он решительно пресекал. Но ничего грязного в своей работе не видел, так как никогда, по его словам, не опускался ниже допустимых пределов, другими словами, не раздевался догола и не встречался с посетительницами. А то, что ему приходилось терпеть от них, когда они приближались к нему, так это входило в правила "игры" и приносило свои плоды в виде щедрого вознаграждения. Можно себе представить, что вытворяли эти сучки с моим парнем, когда лезли со своими противными купюрами в его плавки! Впрочем, Володя избегал говорить со мной на эту тему, отшучиваясь, такая, мол, у меня работа...
  Пора, видимо, сказать несколько слов о моем настоящем отце. Я помню его по двум первым годам жизни, хотя особым вниманием он меня не баловал. Почему родители развелись? Его величество случай сделал банкротом Машино агентство недвижимости. Им с маленьким ребенком на руках пришлось довольно туго. Толина работа едва-едва позволяла сводить концы с концами. Деньги, вырученные от продажи однокомнатной квартиры, расположенной в центре Питера, быстро растаяли. Часть из них ушла на обстановку новой, трехкомнатной квартиры. Мать не научилась экономить, умела только тратить...
  С Машей и Геннадием в прошлом учился некто Жора, уехавший еще в советские времена в Израиль, где работал на фирме, выпускающей автоматику для военных и гражданских самолетов. Там он стал одним их главных акционеров компании. Когда рухнул великий и могучий, он, зная положение дел в нашей авиационной промышленности, по поручению совета директоров своей компании, стал налаживать связи с нашими авиаторами. Приехав в новую Россию, он первым делом встретился с Геннадием, быстро смекнувшим, что может извлечь из старого знакомства. И капитал приумножить, и завладеть Машиным сердцем, пристроив ее незадачливого муженька. Толя, по словам, услышанным мной от него в стране обетованной, понятия не имел об участии Геннадия в таких делах. Маша, зная крутой нрав мужа, свела Толю и Жору напрямую, минуя Геннадия. Толя, не имея никаких радужных перспектив на сколько-нибудь значимое увеличение денежного довольствия в своем институте, ушел из него и перешел в организованное Жорой и Геннадием совместное предприятие, не зная о том, кто его владелец. В счет уставного капитала Геннадий, в частности, предоставил производственные площади и стал основным учредителем нового предприятия, о чем Толя узнал лишь тогда, когда начал на нем работать. Поскольку между моими отцами много раньше пробежал большой черный кот, Толя не простил матери обмана, как она ни клялась в том, что сама ни ухом, ни рылом... У Толи имелись все основания не верить матери. Даже я помню, Геннадий появлялся в нашем доме довольно часто. Смутно вспоминаю его еще в младенчестве. Видимо, мать влюбилась в красавца Геннадия, по всем статьям превосходившего отца и сумевшего втереться в ее доверие настолько, что, в конце концов, добился своего. Толя, в свою очередь, не остался обделенным вниманием женщин. Во всяком случае, одна из них, бывшая молоденькая сотрудница, еще в институте положила на него свой черный глаз и использовала свой шанс, чтобы подтолкнуть Толю к разводу с матерью. Маша утверждала, Толя никогда бы не уехал из России, если б не его рыжая пассия. Думаю, отец таким образом решил расстаться со своим прошлым, сжечь, как говорится, все мосты. Сохранив российское гражданство, разведясь с Машей, давшей согласие на его выезд без каких-либо материальных претензий, в том числе алиментов в мою пользу, он быстро оформил все нужные документы и без всяких проблем улетел в Израиль, где в Хайфе его ждала работа в компании, одним из владельцев которой являлся Жора. Принципиальности отца хватило ровно наполовину. На Жору она не распространилась.
  Вскоре к отцу прибыла его будущая жена, та самая рыжая с черными глазами, которая по - быстрому выскочила за него замуж и сварганила себе мальчика, похожего на Толю. Он от него души не чает до сих пор. Но и мне от отца перепало. Он вызвал и принял меня у себя - и не одну, с Володей. Две недели возил нас на своем семейном автомобиле по всей стране и не давал нам тратить денег. Рыжая - отдам ей должное - не путалась у нас под ногами, и в то же время кормила на убой разной вкуснятиной. Умная тетка - ничего не скажешь! Володе мой отец понравился настолько, что уже на третий день студент проболтался ему, каким трудом зарабатывает себе на пропитание и учебу. Толя не осудил его способ добывать себе на хлеб насущный, похвалил за то, что не гнушается тяжелой работы ради достижения высокой цели, поставленной перед собой. И в ответ на Володину откровенность показал нам то, чем занимался много лет. Времени на чтение всего многостраничного Толиного романа мы не нашли, но некоторые его страницы пробежали глазами - они повергли нас в шок. По Толиному виду я бы никогда не сказала, что он - сексуальный маньяк. Даже видавшего немало Володю отцовское писание смутило. Герои романа просто свихнулись на сексе, вся их жизнь состоит в том, чтобы почти все страдания и удовольствия испытывать только на одной его почве...
  После развода с Толей мать вышла замуж за Геннадия, который с целью закрепления своего семейного положения - третьего по счету - при полном одобрении и соучастии матери стал отцом двойняшек - моих сводных братьев. Мне грех жаловаться на Геннадия. По отношению ко мне он ведет себя как родной отец. Ни мать, ни Геннадий никогда не говорили со мной на эту щекотливую тему, я ее не поднимала. Не хотела и не хочу бередить старые раны - что их, что свои. В конце концов, у всех у нас собственная жизнь.
  Толя показал, на что он способен. Фирма только выиграла, приобретя такого отличного специалиста. Несколько раз он приезжал в Россию - по делам и самостоятельно. Его мать осталась жить в Питере, ехать с ним или к нему не желает из-за меня. Говорит, не хочу разорваться пополам. Мне это льстит, хотя я навещаю ее редко, чаще звоню. Но она не обижается - любит. С тех пор, как мы переехали в дом Геннадия, бабушка к нам не приходит. Моего второго отца она на дух не переносит, считает, он поломал жизнь ее сыну. Из-за него он уехал из страны. А невестка ни при чем? Странные люди - эти взрослые... Бабушка недовольна тем, что я слишком быстро, как она говорит, пристрастилась к взрослой жизни. И хотя Володя произвел на нее хорошее впечатление, ей, видимо, трудно представить свою маленькую внучку в объятьях мужчины. Другая бабушка вообще не понимает, до чего мы все докатились, в ее годы...
  Я плохо представляю себе, до чего докатятся мои отношения с Володей. Стараюсь об этом не думать. Люблю ли я его? Любит ли он меня? И как долго будет продолжаться эта наша то ли любовь, то ли увлечение, никто из нас не знает. В последнее время у меня возникло много вопросов ко всем сразу - к Володе, к Геннадию, к Маше и, конечно, к себе. Дело в том, что я уже давно, чуть ли не сразу после появления моего студента в родительском доме, только диву давалась, отчего Геннадий проявляет к нему такой живой интерес. Как-то он дошел в своем прекраснодушном отношении к нему так далеко, что предложил беспроцентную ссуду с погашением частями после завершения учебы. Володя поблагодарил и отказался, сказал, не привык занимать в долг, у него есть возможность самому расплачиваться за учебу. Геннадий поинтересовался, откуда у бедного студента деньги. На это получил маловразумительный ответ. Володя боялся потерять меня. Поэтому не стал говорить Геннадию, где он работает.
   Мысль о том, что Геннадий ценит достоинства моего любовника и видит в его лице своего будущего зятя, на ум не приходила. Выходить замуж я собираюсь никак не раньше, чем окончу Университет, учебу в котором мои родители обещали оплатить, если я сдам вступительные экзамены без троек. Как я уже говорила, в своей и Володиной любви я сомневалась. С чего он советовал мне продолжить учебу не в России, а в Англии, благо судьба подарила мне такого богатого и щедрого папашу? Так, видать, я нужна своему студенту, если он готов жить от меня вдали. К тому же вдруг студент стал скрытничать. Если раньше рассказывал мне о себе почти все, то позднее начал что-то темнить. С месяц назад я стала невольным свидетелем крайне странного поведения Геннадия и Володи. Нас пригласили на званый обед к родителям. Володя сидел рядом с Геннадием. Я уронила носовой платок и нагнулась, чтобы поднять его. И что увидела?! Руку отчима на колене моего студента. Я сделала вид, будто ничего не заметила. Но когда мы ушли, спросила Володю, не ошиблась ли случаем. Он смутился. Я сам удивлен, с чего это вдруг твой отец положил руку на мое колено, когда уронил на него салфетку. Думаю, случайно... Через пару дней Геннадий предложил Володе познакомиться с одним человеком, который может заинтересовать его высокооплачиваемой работой как художника. Володя дал согласие. Когда в положенное время он пришел к Геннадию, тот был один. Сказал, нужный человек вот-вот придет, звонил, извинялся, что опоздает на десять минут. Геннадий спросил у Володи, как идет учеба, не испытывает ли он затруднений, включая денежные. И вновь предложил ссуду. Володя поблагодарил и ответил, примет ее, как только она понадобится. Отчим спросил, насколько серьезно складываются отношения между нами, не надоели ли мы друг другу - дело молодое. Мужчины после этого обменялись несколькими общими замечаниями, не затрагивающими наших с Володей отношений. Вошел импозантный молодой человек, лет на десять старше Володи. Геннадий представил его как редактора журнала для геев и высказал предположение, что журналу не повредит сотрудничество с таким видным молодым человеком. Если они сговорятся друг с другом. Редактор заинтересованно посмотрел на студента, высказал сожаление, что буквально несколько часов тому назад вакансию художника отдали родственнику главного акционера. Однако отчаиваться не следует, через год место для Володи освободится, а пока, временно, он может поработать моделью для съемок в этом же журнале. При этом предложил без всяких проволочек заключить долгосрочный договор, назвал сумму контракта, поразившую моего любовника своей величиной. Володя сказал, что прежде должен хорошо подумать. Редактор понимающе похлопал парня по плечу и попросил, если это его не затруднит, снять с себя одежду, чтобы, со своей стороны, окончательно разрешить возможные сомнения. Геннадий поднялся со своего кресла, заявив, что оставляет договаривающиеся стороны наедине. И вышел в соседнюю комнату. Володя разделся до трусов. Редактор одобрительно отозвался об его теле и попросил снять плавки. Чтобы и остальное, как он сказал, не вызывало никаких вопросов у подписчиков и покупателей журнала. Володя прекрасно понимал, ему придется сниматься в любом виде. Это само по себе моего любовника не так уж смущало, коль скоро ему хорошо заплатят, но он задумался о том, что его появление в обнаженном виде на потребу людей определенной сексуальной ориентации может скверно повлиять на наши с ним отношения. Поэтому не спешил раздеться донага. Редактор понял это по-своему и сказал Володе, что он не принадлежит к тем, для кого работает, просто такой бизнес приносит неплохую прибыль.
  - Число молодых людей, пресытившихся гетеросексуальными связями, постоянно растет и пополняет ряды гомосексуалистов. Увы, для них немалое значение имеют не только торс, грудь, плечи, ноги, руки мужчин, но и их гениталии.
  Студент после этой тирады снял с себя плавки и застыл в позе античной статуи. Редактор выразил восторг, он не только не разочарован, но и восхищен замечательными физическими данными Володи. Мой студент спросил, нельзя ли ему за меньшую плату сниматься в более пристойном виде, чтобы не вызвать недоумения в институте и у знакомых. Редактор с сожалением констатировал, его подписчики, скорее всего, просто не поймут подобных оснований. Стоит им увидеть фотографии Володи в плавках, как сочтут себя обделенными и пожелают в следующем номере увидеть его полностью обнаженного. Единственно, может обещать студенту, хотя это грозит ему определенными издержками, так не фотографировать его в боевой позиции. Володя пообещал дать ответ через два дня. Когда редактор ушел, студент задержался у Геннадия и прямо спросил, не опасается ли тот, что подведет его как отца девушки, с которой близко знаком. Геннадий не стал скрывать, что знает о его работе в ночном клубе. Знают и папарацци, где зарабатывает на жизнь бедный студент.
  - Стриптиз - уже не самая лучшая рекомендация. Но сейчас не те времена, когда честный труд, каким бы он ни был, вызывает отторжение у здравомыслящих людей, на чью поддержку я рассчитываю на выборах. Так что мой возможный электорат не только не уменьшится, но и возрастет за счет любителей прекрасного... мужского тела, коим природа наградила тебя, мой мальчик. А если ты по каким-то своим соображениям не желаешь сотрудничать с журналом, есть и другие возможности заработать не меньше - даже больше. При этом отпадет необходимость всякой публичности. Твои услуги приобретут эксклюзивный, хотя несколько более интимный характер, о чем ты, возможно, уже догадался...
  Мой парень, не моргнув глазом, сказал, что его уже связывают интимные узы с Мариной, и в других нужды не испытывает. Геннадий покровительственно похлопал его по плечу, попросил извинить его за такую примитивную и грубую проверку, даже не проверку, а шутку. Он не сомневался в исключительной порядочности Володи, и будет огорчен, если Марина узнает о подобном промахе отца. Володя обещал Геннадию никому не говорить о последнем их разговоре.
  Я категорически возражала против того, чтобы мой студент демонстрировал всему свету свои гениталии. Помимо чисто моральных соображений я опасалась того, что Володю втянут в куда более опасные отношения с людьми, работающими в журнале, его подписчиками и читателями. Володя согласился с моими доводами и отказался от новой работы.
  Однако, судя по всему, не без усилий Геннадия вскоре вышел желтый журнал с провокационной заметкой о нравах, царящих в клубе, где трудился Володя. В нем на разворот была помещена фотография, на которой какая-то безобразная тетка одну свою лапу запустила в плавки парня, а другую - с зеленой купюрой - держала перед его носом. Она застала Володю врасплох, это отразилось на его физиономии, выражавшей недоумение и гнев. Журнал написал о том, что стриптизеры, особенно Володя, не гнушаются ничем. Они не только позволяют любительницам острых ощущений распускать руки, но и поддерживают с ними непозволительные отношения, обходящиеся клиенткам в хорошую копеечку. Журнал бросили в мой почтовый ящик, а также подбросили в гимназию, где я училась. Володю видели вместе со мной и узнали на фотографии. Дело дошло до того, что директриса вызвала меня на беседу и попросила замять возможный скандал, дабы не бросать зловещую тень на ее элитарное заведение. Она, видите ли, не осуждает молодежь, ищущую свое законное место под солнцем, но мы должны помнить не только о себе. Живи сам, но давай жить другим. Я ей ничего не обещала, сказала только, что не испытываю восторга от пачкотни, публикуемой рыцарями пера. Сам Володя на мою просьбу подыскать себе другую работу ответил, что не поддастся на провокации тех, кто толкает его на нищету и разрыв со мной. Я вынуждена была согласиться с ним.
  Матери рассказала, какой у нее муж. Она не взяла его под защиту, но вместе с тем высказала сомнения в целесообразности продолжения моих близких отношений с Володей, которые могут завести нас слишком далеко. По ее мнению, он не может стать мне опорой в будущем, так как свободный художник - это не тот человек, с которым следует связывать свою жизнь. И она не убеждена в том, что образ жизни, который ведет Володя, безупречен. Я могла возненавидеть свою мать за такое лицемерие. Но больше всего меня возмутило то, как она спокойно восприняла "заигрывание" своего муженька с моим студентом. По ее мнению, Геннадий проверял Володю, якобы он предупреждал ее заранее о своем желании выяснить истинные намерения моего любовника. Если б не моя зависимость от предков, я забыла бы об их существовании. А так приходится мириться с ними - в прямом и переносном смысле.
  Две недели тому назад руководство ночного клуба отказалось от услуг Володи под предлогом ухудшения конъюнктуры, связанной с появлением новых, более успешных конкурентов, переманивших к себе часть постоянных посетительниц клуба. Володя посчитал это увольнение происками Геннадия, которому не составляло большого труда войти в сговор с владельцами клуба. Оставшись без работы, Володя без согласования со мной позвонил ему и согласился за весьма приличные деньги встретиться в квартире приятеля, чтобы заняться с ним оральным сексом. Единственное условие, поставленное студентом, состояло в том, чтобы их связь не отразилась на наших отношениях.
  Геннадий пришел на квартиру один, без телохранителей, как было оговорено. Он и сам хотел, чтобы ни единая душа не догадалась о том, что он проводит время с мальчиками. Паблисити ему было не к чему. Отец щедро заплатил Володе за сущие пустяки, как посчитал Володя. Он позволил отцу заняться с ним оральным сексом. Володя не разочаровал бизнесмена. Геннадий не пожелал останавливаться на достигнутом и угрожал Володе, что, если он не пойдет ему навстречу, потеряет меня. Володе ничего не оставалось, как придти ко мне с повинной. Деньги, которые дал ему Геннадий, мой любовник с поникшей головой и потухшим взором отдал мне, рассказав все, как оно было. И заявил, теперь нет ему прощения, он оставляет меня, так как недостоин моей любви. А что я? Простила, так как любила и люблю своего мальчишку до сих пор. Конечно, стараюсь не думать о том, как он докатился до такой глупости. Когда я спросила его, что он испытал в тот вечер, Володя ответил, особенного отвращения не испытал. (Видимо, я должна учесть некоторые свои недоработки...) Такой у меня честный любовник. Так что деньги, которые дал ему мой отец, заработаны, по-своему, честно. Я заставила Володю забрать деньги назад. Захочет швырнуть их в лицо Геннадия, ничего против этого не имею. Но не сейчас. Пусть сначала подыщет себе работу, чтобы мог сводить концы с концами и платить за учебу. Долго убеждать не пришлось. Такова жизнь!
  
  
  
  
   17. Концерт Љ 8 для Марии с оркестром слов
  
  Жизнь складывается таким образом, что мое намерение расстаться с вами, дамы, не сбылось. Я обязана рассказать вам о дальнейших событиях в моей и дочери жизни.
  Когда Марина рассказала мне о шашнях моего мужа с ее любовником, я, уже зная о сексуальных пристрастиях Геннадия и охлаждении ко мне, ставшем, несмотря на все наши старания, взаимным, не слишком удивилась, хотя была огорчена. Опасно было вводить в наш дом интересного молодого человека, он вызвал нездоровый интерес у Геннадия. Но что случилось, то случилось. Володя не младенец, если б хотел сказать "нет", то сказал бы. А коль пошел у мужа на поводу, значит, он недостоин Марины. И она поняла это, хотя мои слова не сразу дошли до нее.
  С самого начала хочу предупредить, я лишь частично верю словам мужа, на которые ссылаюсь ниже ... Володя - такой славный на вид мальчик, скромный, приятный во всех отношениях, умел себя вести, глядел на вас открытым, честным взглядом. Он не раз говорил не только Марине, но и мне о своей любви к моей дочери и своих планах в будущем жениться на ней. Но этот юноша не погнушался извлечь из нетрадиционной ориентации Геннадия свой интерес. Очевидно, он посчитал, от него не убудет, если уступит домогательствам мужа за двадцать процентов акций предприятия, приносящего прибыль.
  Когда Марина разоблачила Геннадия, и молодые люди прервали с ним всякие отношения, мне ничего не оставалось, как вызвать мужа на откровенность. Я сказала ему, меня мало волнуют его увлечения, если они не грозят распадом нашей семье. И без комментариев выложила ему все, что поведала мне Марина.
  Геннадий оправдывался тем, что совершил единственный грех, если этим словом можно назвать случайное касание колена (хорошо, пусть не совсем случайное!) Володи, рядом с которым он сидел за столом. Но он не успел (так не успел) вернуть свою руку назад, т.к. Володя задержал ее у себя. Более того, своим поведением не вызвал никаких недоуменных вопросов (надо полагать). Конечно, Геннадий удивился, но пришел к выводу, к которому желал придти. Суть его свелась к меркантильности молодого человека, готового совместить любовницу и любовника или заменить отцом дочь, за душой (в банке) которой ничего нет. Геннадий пришел к убеждению, такой молодой человек не пара нашей дочери, но вполне устроит его, если они найдут между собой общий язык, одно из условий которого - прекращение всяких отношений будущего любовника с Мариной. Мой муж считал, что он не так уж неказист, чтобы не вызвать у Володи ответное чувство, если к нему прибавить нечто материальное. Ведь он сам когда-то влюбился в старшего по возрасту бизнесмена. Я не забыла. И узнав, в каком месте трудился Маринин любовник, предположила, Геннадий - не самая плохая синекура для него, если вспомнить обо всех достоинствах Геннадия - и внешних, в том числе: с годами он несколько поблек, но все еще не утратил былой красоты и стати, следил за собой, соблюдал диету. Чтобы сохранить хорошую фигуру, занимался по утрам гимнастикой, при малейшей возможности ходил с детьми на лыжах, летом плавал и играл в теннис. Одним словом, при своей самонадеянности он вполне мог рассчитывать на взаимность Володи, подкрепленную чем-то еще. Это позволяло парню оставить неприятную и тяжелую работу и целиком посвятить себя учебе, а при желании и благоприятной конъюнктуре - и бизнесу. И когда Володя (они вышли из-за стола перекурить, хотя мой муж не курит) спросил Геннадия прямо в лоб, нравится ли он ему, то получил положительный ответ. Володя сказал, что в принципе они могут договориться. Геннадий, по его словам, не возражал против сближения с ним при условии, что тот немедленно бросит его дочь. Володя дал согласие, но выдвинул требование, в соответствии с которым муж берет будущего любовника либо в совладельцы своего крупнейшего предприятия, либо отдает ему двадцать процентов его акций. Геннадий решил, Володя шутит, и рассмеялся. Но Володя заверил его, ему не до шуток, когда речь идет о близких отношениях с мужчиной, которые, мягко говоря, кажутся ему пока не столько предосудительными, сколько сомнительными. С определенной точки зрения я, можно сказать, мальчик, сказал он, это следует ценить. Геннадий, не колеблясь, предложил Володе забыть об их разговоре. Но тот не унялся, видимо, понял, чем может ему отозваться создавшаяся ситуация. Если раньше Геннадий благоволил к нему как к жениху дочери, то теперь мог отлучить его от нее. Своему поведению муж нашел веское оправдание: такой жених нам не нужен (забавно, ему он был нужен, но не нам.)
  А дальше события, по словам Геннадия, разворачивались так: он должен либо пойти навстречу этому редкому прохиндею, либо дать ему решительный отпор, о чем честно предупредил. Попросил забыть обо всем, пошутили, и довольно. С учетом совершенной им, Геннадием, ошибки за столом, спровоцированной Володей, он предложил ему без всяких условий тысячу американских долларов, тем более что еще раньше хотел оказать ему свою помощь. Володя сказал, что с благодарностью возьмет деньги, но непременно вернет их. И на том они расстались, казалось, к взаимному удовлетворению. Но через месяц, при новой у нас встрече, Володя спросил у мужа, не изменил ли он свою позицию. Геннадий подтвердил ее, еще раз заверив, что не станет чинить никаких препятствий отношениям Володи с дочерью, в чем он мог убедиться за прошедшее время. Володя снизил ставку до десяти процентов акций за свою любовь, но Геннадий торговаться не желал, тем более что не привык путать свою частную жизнь с бизнесом. Тогда Володя пожелал (кредиторы держат на прицеле) вступить с мужем в близкие отношения за деньги. Он назначил мужу встречу в доме своего приятеля. Но Геннадий отказался, не захотел в сложившихся обстоятельствах рисковать. После чего молодой человек попросил помочь ему с новым трудоустройством.
  - Я слышал о вашей связи с издательством журнала для геев. Могу позировать для него, разумеется, за хорошие деньги.
  Геннадий устроил встречу Володи с редактором журнала. Тот нашел его подходящей натурой для съемок и предложил подписать контракт на сумму, которая, однако, не устроила зарвавшегося парня. Хотя, по мнению мужа, она выглядела весьма приличной. Редактор удваивал сумму, если Володя согласится сниматься полностью обнаженным, учитывая специфику журнала, но Володя счел это неприемлемым. Они расстались на том, что Володя может вернуться к разговору на условиях редактора. Геннадий, по его словам, при этой беседе, исходя из этических соображений, не присутствовал, находился в соседнем помещении. Однако Володя попенял мужу за то, что тот, якобы, подглядывал за ним, когда снял с себя всю одежду. Геннадий заявил в ответ, он не имеет обыкновения подглядывать и подслушивать, ничем больше помочь ему не может. Вот разве что деньги. И сделал соответствующий жест, опустив руку во внутренний карман пиджака. Но Володя от денег отказался, предложив встретиться с ним наедине без всяких условий и при полной конспирации. А затем, если верить мужу, он посетил одну квартиру, где Володя позволил ему заняться с ним оральным сексом. Геннадий не устоял, и после завершения предложенного ему действа выложил достаточно большую сумму денег в счет погашения Володиного долга. Володя без всяких церемоний взял их и предложил Геннадию встретиться снова через неделю там же, чтобы заняться сексом по полной программе.
  Но при очередном свидании - в самом его начале - Геннадий нарвался на требование Володи переоформить на него те самые акции, если не желает неприятностей. Геннадий на шантаж не поддался. Володя отказался от всяких действий, порочащих доброе имя мужа. С целью замять дело, Геннадий дал Володе деньги, позволяющие тому расплатиться с долгом (я поняла, Геннадий ушел, не солоно хлебавши). Но позднее Володя снова начал шантажировать мужа, опасаясь того, что тот поссорит с ним Марину. Такое впечатление возникло у него из-за мелких столкновений между молодыми любовниками, которые Володя ошибочно расценил как вмешательство Геннадия в их отношения, благо для этого имелись серьезные основания. Кроме того, по мнению мужа, Володя мог предположить, что его загоняют в угол. Так или иначе, но муж остался непреклонен - на шантаж не поддался. Тогда Володя, желая опередить Геннадия, рассказал Марине свою версию взаимоотношений с Геннадием. А та, в свою очередь, накинулась на меня, словно я виновата в том, что у меня такой муж. Все же я попробовала приструнить Геннадия. У нас состоялся нелегкий разговор, следствием чего, возможно, явилось увольнение Володи из его клуба. Геннадий, правда, это отрицал. Оставшись без работы, Володя, потерял главный источник своего существования, понял, против лома нет приема, и выразил готовность вступить в любовную связь с Геннадием, если тот будет ему за нее платить и устроит на хорошо оплачиваемую работу. Но Геннадий от услуг Володи решительно отказался. Но обещал не настраивать дочь против любовника, тем более что незавидное положение Володи и без того должно было привести к их разрыву. Уверенный во всех своих неудачах Володя настроил Марину против отца, она отказалась с ним разговаривать, встречалась со мной только в его отсутствие. А это уже составляло угрозу всей нашей семье. С огромным трудом я убедила дочь, с каким скверным человеком она связалась, как гадко он повел себя с ней, даже если Геннадий еще хуже него. В конце концов, Марина рассталась с любовником. И вскоре у нее появился другой парень, но к нам она с ним не приходит, чему я только рада. От греха подальше...
  
  
   18. Концерт Љ 8 для Анатолия с оркестром слов
  
  Здесь, далеко от России, в Хайфе, нашлись люди, поющие Осанну Великому Октябрю, сотую годовщину которого они отмечают как праздник. И зачем только в свое время уехали из страны, которой давно нет, и из стран, которые возникли, словно по мановению волшебной палочки, на ее развалинах? Этим людям, значительной их части, не так уж плохо живется в Израиле, но они живут по принципу: хорошо там, где нас нет.
   А я сам? У меня не осталось никаких теплых воспоминаний о той системе, в которой прошла моя молодость. Но чем больше я живу на свете, тем чаще задумываюсь над одной метаморфозой. Почему многие, живущие когда-то в тоталитарном государстве, проклиная его и покинув, проживая ныне в сравнительно демократической стране, вспоминают о нем, как о рае? Или дело в том, что нашей доморощенной демократии предшествовали тысячелетия рабства и холуйства, а после старой диктатуры прошло всего лишь тридцать лет?
  Пару лет тому назад я вновь, уже в третий раз, побывал в России, чтобы повидать свой город, мать и Марину. Маша встретила меня, как и в последний раз, холодно, мы с ней не связали и пары слов. Наша переписка после той бурной нашей встречи, когда я приехал в Питер впервые, носит формальный характер. Мы лишь поздравляем друг друга с праздниками. Видимо, Маша пожалела о том, что поддалась эмоциональному порыву. Или боится подвергать малейшему риску свою семейную жизнь. Я ее не осуждаю. Она всегда была реалисткой. Уж, коль скоро вышла замуж не по любви, если можно верить в те слова, которые она сгоряча, в нашей любовной лихорадке, сказала мне тогда, если родила детей от Геннадия и находится в достаточно солидном возрасте, чтобы круто менять свою жизнь, то незачем морочить себе и другим голову. А я? Каким был, таким и остался. ("Каким ты был, таким ты и остался" пела Ладынина в "Кубанских казаках", сталинском, насквозь фальшивом фильме, навевающем вместе с тем ностальгические воспоминания о прежней молодой жизни нашим ветеранам, живущим и в России, и в Израиле; да что там говорить, даже у меня, родившегося в брежневские застойные годы, этот фильм, чуть ли ни вышибает слезу, - может быть, все дело в музыке? Прошло столько лет, фильм в порядке ретроспективного показа демонстрировали по российскому телевидению, которое мы смотрим здесь, и он все еще, несмотря на понимание всего того, что в нем изображено, оказывает, пусть частично, то воздействие, на которое рассчитывали его создатели. Яркий пример того, как самые простые пропагандистские приемы влияют, если не на умы, то на чувства. Особенно чувства тех, кто покинул свою страну.)
  Коренного превращения в других, несоветских, людей с нами, приехавшими сюда, увы, не произошло, и произойти не могло. Конечно, наша жизнь существенно изменилась, большинство, включая меня, сумели найти себя тут, некоторые вышли в начальники (шучу), но так и остались чужими среди своих. На что уж мне повезло, а все равно чувствую отношение местных аборигенов к себе как к русскому. В России мы были людьми второго сорта - евреями, о нас "слагали" анекдоты, а здесь, в Израиле, мы - русские (хуже нас разве что эфиопы и румыны). Хлеб эмиграции, как бы сладко ты ни жил в ней, отдает привкусом горечи. И все же я не жалею о том, что уехал. Потери огромны. Но и приобретения велики. Все же никто здесь не отважится назвать меня жидом, даже если бы я был чистокровным евреем. (Вторая моя кровь - русская - помех мне не создает, хотя восторга не вызывает.) У меня новая работа, приносящая удовлетворение в полном смысле этого слова. Я рад, моим трудом создается оружие, помогающее всем нам выстоять в противостоянии с палестинскими террористами, которое, кажется, вечно. Оно аналог противостоянию России с народами Кавказа, не желающими быть в ней "лицами кавказской национальности" и стремящимися обрести независимость. Как и простые палестинцы, они не понимают, вожди манипулируют их сознанием, используют в качестве пушечного мяса... Везде одно и тоже. Только здесь говорят о мире вместо территории, а там о мире на территории...
   Я до сих пор удивляюсь, как меня выпустили из России. Все же не следует забывать, перед подачей документов на выезд в Израиль я был начальником отдела института, занимающегося оборонными разработками. Видимо, мне просто повезло тогда: попал в тот промежуток времени, когда Россия находилась в эйфории от перемен, никому ни до кого не было дела, шел передел собственности. Очевидно, России на веку написано находиться во мгле. Она и сегодня все еще пребывает в ней...
  Моя жизнь складывается неплохо. У меня любимые и любящие меня жена и сын, отличная работа. Мы далеко не нищие, хотя и небогаты. У нас хорошая квартира, две машины. Мы почти каждый год проводим отпуск в Европе, объездили ее вдоль и поперек, заранее бронируя места в гостиницах и беря машины напрокат. Разве я мог мечтать об этом в России? Самое лучшее, на что я мог там рассчитывать, это на групповые туристические поездки, которые терпеть не могу, но и на них нам бы пришлось долго копить деньги. Если б я нашел высокооплачиваемую работу, но никак не у Геннадия.
  Как-то к нам приезжала Маша со своим приятелем. Он произвел на меня настолько хорошее впечатление, что я и дочери, и ему позволил познакомиться со своими "Диалогами". Конечно, прочесть их они не смогли, лишь полистали. Обошлось без комментариев. Кажется, даже их шокировали некоторые сцены, попавшиеся им на глаза, хотя в своей собственной жизни, судя по рассказам Маши, молодые люди мало отличаются от моих героев. Видимо, я так и не понял, между литературой и обыденной жизнью должна быть достаточно большая дистанция. Во всяком случае, нельзя выносить из своей избы тот сор, который вынес я, даже не скрываясь под чужим именем. Мой главный герой - Толя. И хотя у него совсем другая жизнь, нетрудно понять, он - это я в других обстоятельствах. Кажется, Мариша по-своему любит меня. Такого, какой я ... в ее представлении. Что собственно она знает обо мне?
  А Володя мог бы стать в будущем ее мужем, если б они недавно не расстались после того, как выяснились некоторые детали его странного поведения с Геннадием. Тот (надо ж такому случиться, я и не предполагал тогда, что желтая газетка права, он интересуется не только женщинами) проявил склонность к Володе и попытался завязать с ним роман. Вот уж поистине сюжет для моих "Диалогов". Вместо того, чтобы заявить отцу своей девушки, что он не разделяет склонности Геннадия, Володя согласился пойти с ним на связь, если обе стороны найдут общий язык. И запросил за свою любовь слишком много, причем в грубой форме, чем вызвал гнев Геннадия, который не только отверг все его притязания, но и отомстил ему. Володю вежливо попросили уйти из клуба, в котором он зарабатывал себе на жизнь. Мало того, Марина поссорилась с Володей. Володя пытался шантажировать Геннадия. Тех денег, что он получил от Геннадия и не вернул, должно было хватить для того, чтобы замять возможные недоразумения между ними. Но он продолжал шантажировать бизнесмена и требовал новых денег. Всю эту историю узнал из письма Маши, с самого начала не благоволившей любовнику нашей дочери. Марина, которая так же написала мне о своем разрыве с Володей, поверила в его вину не меньше, чем в вину Геннадия. Я не стал ее разубеждать, как-никак она зависит от него целиком и полностью. Уж если Маша может жить с таким типом ( думаю, она не поверила мужу), то Марине просто необходимо, живя отдельно от них, считаться с реальностью. Так или иначе, Володя не заслуживает ее любви - как соучастник... Жаль дочь, она оказалась жертвой их обоих. Володя далеко не ребенок, хлебнул от жизни вполне достаточно, чтобы разобраться в том, в чем принял самое непосредственное участие, а попытка шантажа попахивает нечисто, гнильцой. Впрочем, чего можно ожидать от человека, чья профессия сама говорит за себя. Я не ханжа, понимаю, он хотел себя прокормить и оплатить учебу, но очень трудно выйти из дерьма, не перепачкавшись. И когда в свое время я поддержал его (он спросил, как я отношусь к его работе), я руководствовался только одним - нежеланием обидеть. Он показался мне открытым и честным парнем, к тому же влюбленным в мою дочь, по отношению к которой я чувствовал свою вину, так как оставил ее в младенчестве. Они сидели передо мной, взявшись за руки, как голубки, (как будто голубки берутся за руки) и глядели друг на друга такими глазами, что я посчитал кощунством оскорбить, попрать хоть одним словцом их любовь. Все мои принципы полетели в тартарары. Мало ли что я считал в свое время. Оно далеко позади, сейчас - и давно - другие времена...
  В те далекие времена, когда я был молод и мало чем напоминал того, кем стал через много лет, у меня были страсти, которые проявлялись самым нелепым образом. И одна из них - пожалуй, самая главная - моя литература. Я отдавался ей сильнее и полнее, чем женщинам, которых у меня было не так уж много. И даже любовь к Маше, греющая меня отсветом прошлых лет (боже, как я банален!), уступает страсти к " Диалогам". Никто - ни Маша, ни Марина, ни моя жена и сын - никогда не смогут их понять. Неважно почему. Скорее всего, они несовершенны, и в них действительно больше бреда, чем здравого смысла. Каждый из нас живет в собственном мире, и даже желание одного из нас впустить в свой мир другого неизбежно сталкивается с глухотой этого другого, как бы близок он нам ни был. Мы можем сколько угодно думать и говорить о любви и понимании, но, сталкиваясь с глухотой самых близких людей, обязаны считаться с реальной жизнью, в которой нет места взаимопониманию. Самое большее, на что мы можем рассчитывать, это на сочувствие. На счастье, я оказался востребован здесь, в Израиле, у меня мало времени на самоанализ и продолжение поиска себя в литературе, которая когда-то была смыслом моей жизни. То, что я не ушел только в нее, как многие, с кем свела меня судьба в молодости, я обязан своему характеру, страху остаться непонятым, невостребованным, а, главное, без куска хлеба...
   Мне бы пожалеть Машу за то, что ее нынешний муж оказался недостоин ее, а я, жалкий человечишка, где-то в недрах души, хотя не радуюсь ее горю, но и не особенно сильно сочувствую ей. Я не сумел забыть ее предательства, как бы ни считала она его заботой обо мне и нашей тогдашней семье. Быть может, я так и не сумел избавиться от комплекса собственной неполноценности, который так глубоко застрял во мне, что я до сих пор и до конца жизни не смогу его преодолеть. Наверное, дело не в Маше, а во мне. И я не вправе судить ее за то, что мы оказались далеко друг от друга. И за то, что лишь один раз попытались сблизиться после развода, а затем она опомнилась и взяла себя в руки. Она никогда не оставит Геннадия, лучше меня понимающего их общие интересы при всей чудовищности своего поведения. Впрочем, это мои фантазии. Одно ясно, мы с ней стали совсем чужими людьми, даже если наша любовь не умерла. Даже если мы, по существу, на всю жизнь обречены на одиночество. Дети ничем нам не помогут.
  Главный герой "Диалогов" тоже не в силах преодолеть свое одиночество, остается один, хотя его готова принять любая из трех бывших жен. Разумеется, мне жаль моего труда, который не прочтут и выкинут на помойку. Увы, рукописи горят - так или иначе сгорают в небытии, как и их хозяева, хотя в иных строчках заключено куда больше жизни, пусть совершенно бредовой, чем в их сочинителях. Об их авторах могут вспомнить хотя бы близкие. Но только не об их творениях. Какими бы они ни были...
  И все же жить хорошо. Даже если жизнь не совсем удалась. Даже если она не удалась. Так как, зная о собственной тленности, мы способны жить прошлым, настоящим и даже тем будущим, которое, как шагреневая кожа, с каждой минутой нашего бытия становится все меньше и меньше. Жизнь прекрасна, господа, обращаюсь я к тем, кто никогда не прочтет эти строки... Я еще могу сказать это самому себе...
  
  
  
   19. Концерт Љ 1 для Володи с оркестром слов
  
  
  Какой же я все-таки кретин?! Был несколько лучшего о себе мнения. Но с недавних пор пришлось его изменить. И все потому, что ввязался в игру, затеянную со мной Геннадием. На мою беду, он влюбился в меня. Без взаимности. Я - стопроцентный натурал. В принципе ничего предосудительного в однополой любви не вижу. Но для меня она неприемлема.
  Чуть ли не с самого начала вхождения в дом Геннадия, я обратил внимание, он неровно дышит, когда смотрит в мою сторону. Однако не придал этому большого значения. Как-то не приходила мысль о том, что он влюбится в меня, да еще с первого взгляда. Отец трех детей, двое из которых - его по крови. Отец, хотя и неродной, моей девушки.
  Когда Марина впервые привела меня к своим родителям, во время обеда меня посадили за стол рядом с Геннадием. Я уже не помню, чья это была инициатива. С тех самых пор все садились на одни и те же места, согласно принятому этикету. На первый взгляд, в таком "раскладе" не было ничего зазорного. С первого знакомства я стал своим в доме родителей Марины, принятый ими исключительно радушно. В шутку назывался женихом и даже зятем. Геннадий предлагал ссудить меня деньгами для оплаты учебы с возвратом без процентов через несколько лет. Давал дружеские советы, обещал помощь в организации моей выставки. Увы, слишком долго радоваться мне не пришлось.
   Все объяснилось, когда за одним из званых обедов он уронил салфетку и нагнулся, чтобы ее поднять. Я опередил Геннадия, поднял и, не глядя, положил ее ему на колени. Но промахнулся. Моя рука с салфеткой оказалась между раздвинутыми ногами Геннадия. Он тут же сомкнул колени и, схватив мою руку, зажал ее у себя между ног. Я слегка оторопел и попытался высвободиться, но из этого ничего не вышло, т.к. я не желал обращать на нас внимание жены Геннадия и его детей. Позднее он истолковал весь этот эпизод, как мое заигрывание с ним, иначе б он никогда не зашел так далеко. В конце концов, я освободил свою руку, но Геннадий уже вошел в раж и расстегнул молнию на моих джинсах. И проник дальше - в трусы, ощупывая мое мужское хозяйство. Я боялся скандала. И тихо сказал ему, пошутили, и хватит. Никакого эффекта. Геннадий орудовал в моих трусах, как у себя дома. Чтобы хоть как-то успокоить соседа, я вполоборота повернулся к нему и произнес так, чтобы никто не слышал, еще не вечер, выясним позже наши отношения. Пытаясь вызвать у меня эрекцию, хотя и безуспешно, Геннадий одобрительно шепнул, что я его не разочаровал. Я процедил, хватит, это уже слишком! Геннадий перенес свою руку на мое колено и сжал его. В этот момент Марина заглянула под стол. Она "уронила" носовой платок, чтобы выяснить, какая "подковерная" борьба идет под столом между мужчинами.
   К сожалению, этим инцидент не исчерпался. Когда я вышел покурить в соседнюю комнату, где это издавна мне разрешили, Геннадий увязался за мной. Сказал, что составит мне компанию, хотя сам не курил. Плоско шутил, курить - здоровью вредить. Оказавшись со мной наедине, как ни в чем не бывало, он протянул мне дорогую пачку сигарет. Я вынул одну сигарету, затянулся и похвалил качество сигарет. Он дружески обнял меня за плечи и извинился за свое поведение за столом.
  - Не смог удержаться от соблазна. - Такими вещами не шутят. - А кто сказал, что я шучу. Геннадий, делая затяжку, поперхнулся от дыма. Я только и нашелся, что постучать по его спине. Погасил сигарету и попытался выйти в гостиную. Геннадий остановил меня.
  -Ты сам, мой мальчик, поощрил меня на сближение.
   Я выразил недоумение пожатием плеч и только развел руками.
  - Разве кто-то другой положил свою руку мне между ног? - Я просто поднял уроненную вами салфетку и хотел вернуть ее на место. - Просто промахнулся?! Что ж тогда вызвал у меня эрекцию, двигая рукой туда - сюда, вместо того, чтобы одним движением забрать свою руку? - Я не хотел заострять внимание вашей жены и дочери на том, что им, возможно, неизвестно. Простите, я такие вещи не люблю. - Конечно, на своей работе ты к подобным вещам не привык! - Что вы хотите этим сказать? - Только то, что сказал. Я слышал, некоторым позволено не такое. Они щупают тебя не так и на виду у всех, и ничего, ты не возражаешь. - Вы не правы. Я никому не позволяю зарываться. - Извини, Володя, я не хотел тебя обидеть. Если я неправильно истолковал твое поведение, прости меня великодушно. Ты мне нравишься. Мне показалось, что и ты желаешь того же, что я ... - Вы ошиблись. Я интересуюсь только женщинами, вернее, одной женщиной - вашей дочерью, Мариной. - Мы с женой рады тому, что вы вместе. - Если это так, то должны понять, никакие интимные отношения с другими людьми мне не нужны. - Вот мы все и выяснили. Пусть это останется между нами? - Разумеется. Трепать языком - не в моих интересах. По-моему, нам пора, нас ждут за столом. -Подожди немного. Пригласят, когда надо... Марина проговорилась матери, у тебя возникли некоторые затруднения с оплатой очередного взноса за учебу. Это так? - Небольшие. Были. Почти позади. - Сколько тебе не хватает? - Немного. - Ты же знаешь, я могу одолжить столько, сколько требуется. И не раз уже предлагал свою помощь, ты - не чужой нам человек. - Я помню, благодарю. -Почему же отказываешься? - Привык справляться со своими проблемами сам. - Похвально. Но зачем же создавать трудности, если их можно легко преодолеть. То есть, ты понимаешь... - Да. Но я их почти преодолел, не беспокойтесь. - Ты не желаешь связывать себя? Особенно теперь, после того, как узнал о том, что я в тебя влюблен? - Так уж влюблены? - Я просто с ума схожу от тебя. Неужели сам не видишь? - Вы меня разыгрываете. Может быть, просто хотите развлечься... - Развлечься у меня и без тебя есть с кем. Надеюсь, в это несложно поверить? - Легко. - Потому что я при деньгах? - Не только, вы и без того видный мужчина. - Спасибо... К сожалению, для тебя я несколько староват. - Не в том дело, я ведь все уже объяснил. - Но в знак моей любви к тебе прими, пожалуйста, проклятые деньги, в которых ты нуждаешься для продолжения учебы. У меня их слишком много, а у тебя совсем нет. - Слишком много не бывает. Бывает только мало. Извините, я не могу взять у вас деньги. - А что можешь? Что-нибудь я могу для тебя сделать? Прошу тебя... - Право, не знаю. - Может, подыскать тебе другую работу, если труд стриптизера не очень устраивает? - Совсем не устраивает. - Ты же художник. Что если порекомендовать тебя на работу в какой-нибудь журнал? Чтобы заработок в нем был никак не меньше, чем в твоем клубе. Как тебе такое предложение? - Меня бы оно устроило. Но в каком журнале я могу заработать столько? - Есть один. Только боюсь, тебя не устроит его профиль. Он - для геев. Не смущает? - И там, где я сейчас работаю, тоже своя специфика. - Мне нравится твой деловой подход. Выясню все возможности, и сразу же свяжусь с тобой, идет? По-моему, им нужен художник. Надеюсь, ты подойдешь. - Не уверен. Я ведь только учусь. - Мы все учились, и до сих пор учимся понемногу... Я видел твои рисунки, подбери несколько штук для редактора. У тебя нет фривольных рисунков, они бы лучше подошли? Нет? Можно и другие. - Спасибо. - Рано еще говорить спасибо. А до того, как устроишься в журнал, в порядке аванса все-таки возьми у меня в долг требуемую для оплаты учебы сумму денег... - Я подумаю, хорошо? - Так бы тебя и расцеловал, но нельзя, да? - Лучше пожмем друг другу руки. - А обнять-то тебя можно? - Кажется, ответ уже несколько запоздал. Нас зовут к столу...
   Через несколько дней Геннадий пригласил меня в свой офис. Туда же пришел редактор того самого журнала. Он посмотрел мои рисунки.
   - Они вполне профессиональны. Вы справитесь с работой. Но, к большому сожалению, вакансию художника в последний момент пришлось отдать другому лицу. Однако не позже, чем через полгода, она освободится. (Я понял, меня просто водят за нос, мысленно обозвал себя дураком.) - На нет и суда нет. - Это место без вариантов будет ваше. Геннадий тому порука, а он, извините, не кто-нибудь, а один из учредителей журнала (тот кивнул). - Хорошо, если не возражаете, вернемся к разговору тогда, когда он обретет более зримые черты. А пока, позвольте мне отчалить. Однако редактор, оценивая с ног до головы мою фигуру, остановил меня.
  - Задержитесь, пожалуйста, на минутку. Есть другое предложение. За те же, даже большие деньги - до освобождения места художника - не желаете поработать в журнале моделью?
  Я расхохотался, слишком нехитрую ловушку заготовил Геннадий. Он растерялся, во всяком случае, на его лице отразилась несвойственная ему беспомощность. Стал извиняться за такой прокол. Назвал предложение редактора не слишком уместным. Настала очередь редактора приносить извинения.
  - Я лишь хотел, как лучше.
   Я разозлился, мне тут морочат голову. Недооценивают мои умственные способности, чтобы не сказать сильнее.
   - В каком виде за такие бешеные деньги вы предлагаете мне красоваться на страницах журнала? - Вы - не ребенок, сами понимаете, одним симпатичным лицом не обойтись. - У меня достаточно извилин, чтобы это понять. - Значит, по рукам? - Что я должен делать? - Для начала хотелось бы более детально удостовериться, кого мы берем на работу. И соответственно определить вашу зарплату. Если не затруднит, разденьтесь, пожалуйста.
  Я взглянул на Геннадия. Тот кивнул. Я остался в одних трусах. Несколько раз обернулся вокруг своей оси. Редактор улыбнулся.
  - У вас первоклассная фигура. Наши читатели будут в восторге.
  И назвал цену, она была высокой.
  - Если согласны, снимите с себя трусы. А разве я должен сниматься голяком? (Я прикинулся последним идиотом.) А за меньшие деньги позировать полуобнаженным нельзя?
   Редактор закатил глаза.
  - И рад бы в рай, да грехи не пускают. Увы, читатели и подписчики нас не поймут, если такого роскошного парня увидят с фиговым листочком в виде плавок. Это скверно скажется на репутации журнала. Вы же понимаете, у нас специфическая публика. - Придется сниматься с голым задом? (Я постарался выглядеть обескураженным.) - Извините, юноша, придется позировать не только со спины. Если вас это не слишком смущает. - Не слишком, но это (последнее слово акцентировал) я предпочел бы рисовать. Но всему свое время, не так ли?
   Геннадий заинтересованно посмотрел на меня, какой финт я сейчас выкину. Он явно ждал от меня какой-нибудь каверзы. Поэтому я решил обезоружить визави согласием, но поднял вдвое ставку за свои труды. Не сомневался, их отвергнут, на том спектакль закончится. Редактор взглянул на Геннадия, тот одобрительно кивнул.
  - Что ж, вам трудно отказать в умении делать свой бизнес. Но сами понимаете, деньги слишком большие, я не могу рисковать. Покажите товар лицом - снимите трусы. - За такие деньги, можно.
   (Я уставился на Геннадия.) Тот смутился, оставил нас одних. Вышел в соседнюю комнату, неплотно прикрыв за собой дверь. Мой внешний вид устроил редактора. Он подтвердил сумму контракта, названную мной. Через два дня мне надлежало явиться в помещение редакции для его подписания. Мы пожали друг другу руки, и он ушел. Геннадий поздравил меня с удачей.
  - Кажется, я вас не разочаровал? - Я готов заплатить столько же за одну встречу с тобой, мой мальчик. При этом мы оба избежим публичности, которая нам ни к чему. - Не понял, при чем тут вы? - Ты, кажется, забыл, кем мне приходится твоя девушка. Фотографии в журнале отразятся не только на ваших взаимоотношениях и твоей учебе. Но и на моей репутации - желтая пресса не пройдет мимо, в ней уже были сообщения о том, где трудится любовник моей дочери. - Кажется, я вас компрометирую, мой благодетель? Однако вы с необыкновенной легкостью, одним кивком головы, позволили своему работнику удвоить ставку моего заработка. Или так велико было желание увидеть мой голый зад? - Я вышел из комнаты перед тем, как ты разделся. - И с интересом наблюдали за мной. Не отпирайтесь, я все видел. - Каким вы меня нашли? - Честное слово, я не подсматривал. -Небольшой грех по сравнению с тем, когда вы залезли мне в трусы и ощупывали мое хозяйство. - Я уже приносил свои извинения. И предлагал компенсацию в тысячу американских долларов. Но ты не взял. - Конечно, я заработаю в вашем журнале значительно больше. Спасибо, вы согласились с моим требованием двойного оклада. - Я был уверен, у тебя хватит здравого ума, чтобы отказаться от такой работы. Но чтобы ты ни в чем не мог меня упрекнуть, я согласился на твое требование. Что бы ты сказал потом, если б я возразил? - Ничего! Вы назначили мне встречу со своим человеком, желая выставить меня полным кретином? Или думаете, я поверил сказке о вакансии художника? - Я сам был шокирован, когда услышал эту новость. Редактор заверял меня, что вакансия свободна. Но сегодня утром позвонил и извинился, главный акционер (у меня лишь 2О % акций журнала) попросил назначить художником своего родственника. Все, о чем удалось договориться, так это об ограничении срока его работы - на пол года, тем более что через это время родственник уезжает в Штаты то ли навсегда, то ли временно. Я пытался разыскать тебя, чтобы предупредить, но не сумел найти. Мне сказали, ты недавно ушел из клуба, а куда, они не знали. Если не веришь, спроси своего менеджера Татьяну Константиновну, я говорил с ней утром. - Тогда почему вы не предупредили меня тогда, когда я пришел к вам? - Было уже поздно. Какая разница, кто скажет тебе это? И потом лучше было, чтобы тебя информировал твой наниматель. В конце концов, можно подождать пол года. А последнее предложение о временной работе моделью он со мной не согласовывал, клянусь. Видимо, стоило ему тебя увидеть, как у него поехала крыша. Ты же, вместо того, чтобы решительно отказаться, совершенно неожиданно согласился. Надеялся, твои условия отвергнут? А мой кивок головой - пустая формальность, не я решаю такие дела, как двойное увеличение окладов. - Вы просто подыграли своему парню. Хотели увидеть, как я выйду из положения. - Ты мог заявить, что пошутил и не станешь красоваться на страницах журнала нагишом. Вместо этого, демонстрировал редактору все свои прелести. - Вы сами были не прочь увидеть меня голым, признайтесь. - Я тебя люблю, так что в таком желании нет ничего странного. - Оставьте. Вы - самый обыкновенный педераст. И незачем морочить мне голову. Вот что я вам скажу, Геннадий, после всей нашей пустой болтовни. Мне, действительно, очень нужны деньги. Если на днях я не отдам очередной взнос, меня отчислят из института. Человек, обещавший одолжить мне пятьсот баксов, неожиданно отказал мне в них. - Я же предлагал деньги. Не хочешь взять их даром, бери в долг - отдашь, когда сможешь. Что за дела?! - Когда шел к вам в расчете на работу, хотел попросить пять сотен в долг, но теперь, после всего того, что тут произошло, передумал. - Взрослый парень, не ребенок, что ты артачишься, не пойму. Тебе нужны деньги, так возьми, когда их дают. Почему я должен сто раз повторять одно и то же? Все, что здесь произошло, случилось не по чьей-то вине или злой воле. Никто тебя не надул, у нас не было намерения обманывать тебя. Ты мне не веришь? - Верю или не верю, не имеет никакого значения. Но вы правы, я должен отбросить всякие церемонии, и взять у вас эти гребаные деньги. Однако я должен их отработать. - То есть, ты все-таки решил заключить контракт, несмотря на все его издержки? - Нет, я пойду другим путем, как Ленин, если вы не передумали. - Что ты имеешь в виду? - Если я не ошибся, могу заработать те же деньги благодаря одной встрече с вами. Вы не передумали? - Я бы не хотел, чтобы это было твое спонтанное решение. Мне не нужна лишь бы какая близость с тобой, так как я тебя люблю. Я меньше всего хочу развлечений... - Чего же вы хотите от меня? Любви? - Я понимаю твою иронию. И все же не желаю пользоваться твоими нынешними материальными затруднениями. И потому в последний раз предлагаю взять деньги без всяких условий. Это просто смешно. Может быть, я должен встать на колени? - Боже упаси! Я как-нибудь выпутаюсь из создавшегося положения, еще раз попрошу в институте отсрочку, может быть, мне ее предоставят. Через два месяца у меня будет нужная сумма. - Ты хотя бы понимаешь, что предлагаешь себя как проститутку? - Да, я иду на панель, но выбираю того партнера, какого хочу, не абы какого. И еще. Тот секс, который я могу предложить вам, меньше обяжет меня, чем любой другой. - О каком сексе ты говоришь? - Об оральном. При этом я хотел бы выступить в роли Клинтона, а не Левински, если вы помните скандальную историю в США в прошлом веке. Такие роли и секс не слишком унизят ваше человеческое достоинство? - Я согласен... - Тогда по рукам? Когда изволите? Может быть, прямо здесь, и сейчас? - Ты издеваешься? Уж если навязываешь мне свои условия, то найдем другое место и время. - Хорошо, я знаю одно местечко. У меня есть приятель, можно встретиться у него. - Лучше, если придешь ко мне, я дам адрес. Нас там никто не побеспокоит. - Только не у вас. - Пусть будет по-твоему. Надеюсь, наша встреча будет носить строго конфиденциальный характер? Ведь мы оба заинтересованы в том, чтобы никто не знал о ней. -Разумеется. Я дорожу своей репутацией. Не меньше вас. Все будет шито-крыто, обещаю. - Хорошо, Володя. Если иначе нельзя, я выручу тебя так, как ты предлагаешь. - Вы делаете мне великое одолжение? А сами чего желаете? - Я желал бы большего. Не в сексе дело. Но раз ты не можешь разделить мои чувства, спасибо и за то, что дашь. - Пятьсот долларов - это не слишком дорого? ... - Я не покупаю тебя, чудак, как ты до сих пор не понял? - Вы меня не покупаете, но я продаюсь. И хватит об этом...
  Через два дня мы встретились в квартире моего приятеля. Сначала я хотел выполнить свою миссию как можно быстрее. Но Геннадий желал провести наш вечер на высшем уровне, он хотел испытать удовольствие от нашей встречи в возможно более полном объеме. Я, в свою очередь, чувствовал себя, мягко выражаясь, не в своей тарелке. И решил подвести себя к той развязке, за которую Геннадий выложил конверт с деньгами. Поэтому после короткой беседы за столом, заполненным Геннадием всякой вкуснятиной и французским коньяком, я (уже немного навеселе) снял с себя халат приятеля и остался в одних плавках, включил магнитофон и пустился в пляс. Геннадий наблюдал, с трудом сдерживаясь, чтобы не пойти вслед за мной. И сам разделся - до трусов. Меня это только позабавило. Подтанцовывая, я приблизился к "любовнику". Он тут же обнял меня, прижавшись своим возбужденным телом, и снял с себя и с меня плавки. Его не устраивало то, что я не возбужден всем антуражем нашей встречи. Поэтому долго не отлипал, обследуя руками и языком почти все мои эрогенные зоны. И, в конце концов, добился того, чего хотел, выказав полный восторг. Я легонько отстранился от него, велел ему последовать моему примеру, раскачивая бедрами и тазом в такт музыке. Он подчинился, неплохо проявив себя в танце. Глядя на него, я решил, что уже достаточно подготовил его к тому, ради чего мы встретились. Через несколько минут снова подошел к нему и схватил за член. Геннадий взвыл от восторга и заявил, что от такой сладкой муки боится разрядиться раньше времени. Настолько ему хорошо со мной. Тогда мы приступили к последнему акту нашей пьесы. Геннадий после не слишком долгой - я постарался об этом - процедуры остался доволен мной и рассыпался в благодарности. Я не посмотрел, какая сумма оставлена мне в конверте. Оказалась тысяча баксов.
   Когда мы встретились снова на очередном семейном ужине, я попытался вернуть ему половину. Но он ее не взял.
  - Я ничуть не переплатил, уже давно не испытывал такого восторга. Несмотря на то, что секс, предложенный тобой, всего лишь малая часть полноценного секса. Я хотел бы продолжения, но понимаю, ты и так уже сделал все, и едва ли снова захочешь иметь со мной дело.
  Я не стал его переубеждать. Мне было не до того, так как в последние дни находился в мерзком настроении.
   Мой приятель - большой шутник. Когда я попросил ключ от его квартиры, он решил позабавиться. Выяснить, с кем еще, кроме дочки буржуя, я путаюсь. Поэтому заранее настроил видеоаппаратуру. Снял все то, чем мы с Геннадием занимались. Показал мне видеокассету. Выразил восторг по поводу моей практичности. (Рассмотрел зеленые купюры, которые я вынул из конверта, когда Геннадий ушел.) Таким членом, как у тебя, можно прорубить окно в Европу. Я бы на твоем месте подался в жиголо. Особенно, если будешь спать с мужиками, - они больше заплатят...(Он острил, а я был в шоке. Мне совсем не хотелось, чтобы кто-то другой видел и знал, на что я пошел. До того времени у моего приятеля складывалось совсем иное представление о моей персоне. Он находил меня аскетом и однолюбом, когда я отказывался от его кампаний. В них, как он говорил, жизнь бьет ключом, и не только по голове. Поэтому, когда я отказался комментировать причину моей встречи на его квартире, его снедало любопытство. Он предполагал, я завязал какую-то интрижку на стороне, не желая разрывать складывающийся с Мариной мезальянс. В нем лицом низшего социального положения являлся я. И уже только потому мог искать удовольствия на стороне, изображая большую любовь к дочке буржуя.)
   Он клялся и божился, вся эта съемка - только шутка, она не причинит мне вреда, останется между нами.
  - Если б не твой прежний аскетизм в любовных делах и не скрытность (в тихом омуте черти водятся), мне бы никогда не пришла в голову мысль снять тебя на видео. Конечно, я мог утаить от тебя съемку и ликвидировать запись. Но, зная о твоем положении, подумал: из кассеты можно извлечь немалую выгоду, прижав богача к стенке и выжав из него куда больше денег, чем ты получил. Хотя за такую легкую и не столь уж противную, как видно по выражению твоего лица и не только, работу, ты заработал больше, чем за целый квартал в клубе.
  Сначала я думал, приятель иронизирует, а то и просто насмехается надо мной, отвечая той же монетой за прежние мои приколы над ним (он был большой любитель рассказывать о своих любовных приключениях, вдаваясь в такие детали, что даже я иногда краснел). Поэтому хотя и злился (больше на себя, чем на него), старался с улыбкой внимать его дешевой трепотне. Но когда я понял, что в данной шутке есть большая доля его правды, то не на шутку встревожился. Что, если приятель займется шантажом, раз от него отказываюсь я. (Нельзя полностью исключить наличие у него дубликата кассеты с записью. Мы не были друзьями и святыми, чтобы дать друг другу прочные гарантии.)
  Неприятности имеют обыкновение приходить вместе, одна за другой, а то и одновременно. За две недели после нашей встречи с Геннадием я не обменялся с ним ни одним добрым словом. Он звонил, говорил нежные слова, на которые я реагировал, мало сказать, непочтительно. Только твердил, что непременно верну ему половину полученных от него денег. И тут в одном из желтых журнальчиков, освещающих "светскую" жизнь Питера, появилась грязная статья о клубе, где я работал. Более того, в ней был помещен мастерски выполненный в цвете - и оттого еще более отвратительный - снимок. На нем был запечатлен я с какой-то безобразной бабой, вцепившейся рукой в мои плавки. У зрителя могло создаться впечатление, что через миг я останусь без них. Другой рукой, она держала перед моим лицом зеленую купюру. Это была явная провокация, задуманная теми, кто хотел скомпрометировать мой клуб и меня, не самого последнего его работника.
  Как я счел, бабу наняли либо наши конкуренты, расплодившиеся в последний год, либо... Геннадий, пожелавший довести начатое им со мной дело до победного конца, - сделать меня своим любовником. Казалось, он не заинтересован в скандале, затрагивающем его имя, так как из-за меня могла лечь недобрая тень на него - отца моей девушки. Но нужно знать Геннадия. Он просчитал, как я полагал, многоходовую комбинацию, прежде чем решился на операцию с "кодовым названием": мой любовник. Статья подрывала репутацию клуба и мою собственную, хотя, на первый взгляд, в нашем бизнесе, чем она хуже, тем лучше продажа. Но при желании сильных мира сего нетрудно направить "общественность" куда надо. Так, номер журнала с этой статьей был подброшен не только в клуб, но и в квартиры Геннадия и Марины, а также в гимназию, где училась Марина. Ей пришлось выслушать гневный, пафосный монолог директрисы, радевшей о чести своего заведения (хотя в статье не было ни строчки о Геннадии, Марине и моей с ней связи, последняя уже давно ни для кого не составляла особого секрета, так как у Геннадия были враги). Конечно, Марина не пришла в восторг от речи директрисы и лицейской молвы - шушуканья девиц и парней с их грязными намеками. Это отразилось на наших с ней отношениях. Недавно она уговаривала меня сменить место работы, выкинуть на помойку дурацкие принципы и принять помощь Геннадия. Мы крупно поссорились, хотя потом помирились. Геннадию на руку - и эта ссора, и положение клуба, переживавшего не лучшие времена в своей недолгой истории. Наш менеджер вдруг стала говорить о необходимости коренных преобразований в клубе (так словно речь шла о стране), одним из которых должно стать сокращение штатов. Думаю, Геннадий употребил все свое влияние, когда инспирировал и осуществил появление мерзкой публикации. В обмен на прекращение давления на клуб он добился моего увольнения. Я узнал о нем прежде, чем получил уведомление, из "источника, пользующегося доверием". По его сведениям, он еще раньше пытался убедить учредителей клуба расстаться со мной. Своей работой в их заведении я создавал проблемы для репутации всей семьи. Материальные вопросы и мое трудоустройство он обещал устроить, но мои хозяева уперлись. Заявили, инициатива ухода из клуба должна исходить только от меня, со мной и следует договариваться. Геннадий отомстил всем, кто шел ему наперекор. В конце концов, мои хозяева сдались, Геннадий пообещал им помощь, даже прикупил для себя часть их акций. Такие ходили у нас слухи после того, как я был вызван на начальственный ковер, где узнал "об огромном сожалении руководства клуба, вынужденного уволить меня в связи с огромными трудностями". Меня обещали принять назад, как только положение дел изменится в лучшую сторону.
   Я ни в чем уверен не был, так как все мои источники информации - сродни сарафанному радио. В нас всегда рады принять участие те, кто любят ругать свое начальство, если по определению должны его не любить или хотя бы оставаться к нему равнодушными. Но мое собственное чутье или болезненное самолюбие нашептывали мне куда больше, чем внешние источники. Я не сомневался в том, кто стоит за всеми моими неприятностями. Совершив первое свое падение, когда пошел на сговор с Геннадием, жаждавшим сделать меня своим любовником, я создал прецедент. Я обязан был, пока не стал его рабом, предпринять неординарные действия, чтобы это предотвратить. Видимо, - в чем я меньше всего хотел признаться самому себе, - я совершил и другую ошибку. Ту страсть, которую Геннадий вложил в наш секс, я принял без отвращения, играючи, в порядке признательности за то, что Геннадий выручил меня своими деньгами и спас от исключения из института. Старался его не огорчить и позволил ему увлечь меня. Он сделал для себя вывод, что доставил мне удовольствие тем, как доставлял его себе. Учитывая высокое самомнение, он уже рассчитывал склонить меня к еще большей близости с ним, так как самый трудный - первый - шаг уже сделал. А чтобы ускорить весь этот процесс и не довольствоваться одними надеждами на сколько-нибудь скорое осуществление своих планов, Геннадий - по логике вещей - мог создать необходимые для того предпосылки. Примерно так я расценивал собственную ситуацию. Мне не пришлось долго искать виновника всех своих нынешних и надвигающихся бед. Слишком плохи были мои дела. Все вокруг словно ополчились против меня, включая собственный тыл, который считал самым надежным, - Марину. Даже в постели от нее повеяло холодом, что я посчитал едва ли не самым серьезным для себя сигналом бедствия. Без Марины мне было совсем худо...
  Из-за статьи я стал предметом насмешек самого разного рода - как совершенно беззлобных, так и язвительных. И от тех, и от других я оказался незащищен, хотя, казалось, был хорошо подготовлен всем ходом своей жизни к любым неприятностям. Увольнение из клуба лишало меня средств существования и возможности продолжить учебу. Передо мной маячил не призрак самого худшего, на мой прежний взгляд, коммунизма - его возврата, а самый что ни на есть реальный, зримый оскал российского капитализма, который вот-вот растопчет меня - букашку. Я должен был откинуть прочь все свои сомнения относительно вины Геннадия и принять самые экстренные меры к самозащите. Нечего рассуждать, кто прав, кто виноват, и что делать - вечные российские вопросы нужно отставить. Разберусь позже. Сначала должно ввязаться в бой, сыграть на опережение - до того, как враг нанесет мне последний удар в солнечное сплетение, в самый поддых.
  Находясь в тяжелых раздумьях о собственной судьбе (а отнюдь не о судьбах своей родины), я меньше всего желал видеть Геннадия, пригласившего нас с Мариной в гости. Видимо, он пришел к выводу, теперь можно брать меня тепленьким. Но мой отказ от приема мог быть расценен Мариной, как демонстрация намерений свести к нулю наши с ней отношения. Ее холодность и неважное настроение, в котором я находился в те дни, не лучшим образом отразились на моей пылкости. (Когда мы прежде ссорились по пустякам (как же без этого), я горел адским огнем на костре желания и любви. Он помогал нам находить общий язык: я подавлял этим огнем самолюбие, и шел на поклон, признавая свою вину, хотя не считал себя виновным.) При всех своих неприятностях я понимал, в моих бедах меньше всех виновата Марина, от которой я их скрывал, не желая подставляться сам и подставлять ее. Кроме того, я испытывал элементарный стыд за то, что позволил ее отцу, опошлив нашу с ней любовь.
   Невзирая на полное нежелание идти к Геннадию и выслушивать его любовные признания - уже не по телефону, а лицом к лицу, - я, нехотя, поплелся вслед за Мариной к ее родителям. Геннадий, едва увидел меня на пороге своего огромного и комфортабельного жилища (контраст моему состоянию), не пожелал или не смог сдержать свое удовлетворение от нашей встречи. Чуть ли не силой, он вытащил меня из-за стола в "курительную комнату". Там начал выражать соболезнования по случаю появления гнусной статьи и расспрашивать, как ее восприняли на моей работе. (На редкость "тактичный" шаг любящего человека, что не только не расстроило, но даже порадовало меня. Ожидал от него словесного поноса в виде признаний в любви и благодарности за оказанную ему честь, когда я с отвращением вспоминал то, что мы делали.) Я терпеливо воспринимал (чему дивился) то, как он пытался вселить в меня уверенность в выправлении ситуации в клубе именно благодаря статье. Эти недоумки, как он заявил, не понимают, своей пачкотней привлекут в клуб еще больше клиенток и повысят их интерес к твоей особе, тебя и раньше разрывали на части, а теперь не оставят ничего. Тут плотоядная улыбка исчезла с его лица, он испугался. Я сделал вид, будто не заметил то ли оговорки, то ли намека, то ли глупости "влюбленного", расценив его высказывание как подспудное желание уязвить (даже такой "матерый человечище", как Геннадий, был самым обыкновенным человеком, когда сталкивался со своими личными проблемами, все же бизнес и личная жизнь разные вещи, он сам говорил, что не путает их, хотя путал). Поняв прокол, он вплотную, нос к носу, подошел ко мне, с трудом сдерживая желание дать волю рукам, тянущимся обнять и прижать меня к себе. Он не мог или не хотел скрыть свою похоть, но сдерживал ее, ожидая от меня некоего сигнала из боязни все испортить. В этот момент я почувствовал отвращение не столько к нему, сколько к самому себе. Мысленно обозвал себя ничтожеством, кретином, идиотом за то, что задолго до нашей встречи в доме приятеля отказался взять у него баксы в долг, как он предлагал. Видимо, он знал, я так туп и самолюбив, что не возьму их, чтобы не подпадать в зависимость от него, и потому попаду в нее еще сильнее и омерзительней. Меня сверлила неотвязная мысль, теперь, после нашего первого контакта, я вселил в него не надежду - веру: он сломит мое сопротивление. (Нечего изображать из себя девственника, недавно позволял такое, от чего у обоих плавились мозги.) Он уложит меня в постель, если я не найду нужного способа раздавить его, как гадину. Меня чуть не стошнило, когда его близкое присутствие трансформировалось в представление: увидел нас обоих в соитии. Видимо, Геннадий заметил гримасу брезгливости на моем лице и сделал шаг назад, что-то тихо сказал в свое оправдание, но я не расслышал. И тут вспомнил предложение приятеля использовать видеозапись в качестве средства шантажа, который отверг как неуместный, совершенно неприемлемый и отвратительный поступок. Не столь важно, в конце концов, стоит Геннадий за грязной статьей и моим увольнением или это плод моего воображения и подсказок со стороны разного рода благо и не благожелателей. Главное, любым путем - и чем это не способ? - отбить у этого похотливого самца всякую охоту прикончить меня. Нужно раз и навсегда остановить его грязные намерения. Я никогда не считал себя слабовольным человеком, но от Геннадия исходило нечто такое, что превращало меня в барана. Не зря это чудовище встало в один ряд с себе подобных и приватизировало нас всех, превратило в быдло, в подстилку для своих низменных нужд. (Ранее я не замечал в себе ничего, напоминающего дешевый пафос болтунов от политики.) Да, только грубый шантаж поставит преграду всем домогательствам этого типа. Иначе я паду окончательно и уже не поднимусь.
   Приняв решение, я вернулся из мира "грез" в реальность. Передо мной стоял Геннадий. Заглядывая мне в глаза, стараясь прочесть в них то, что они скрывали, он предался воспоминаниям о первой нашей встрече. (Словно мы уже договорились о следующей.) Я не дал ему договорить, прервал его тираду, и предложил новое свидание в той же квартире. Как только, так сразу. Геннадий обомлел и онемел от счастья. Он надеялся, но не так скоро. И полез лобызаться, пустив в ход свои загребущие руки. Но я осторожно, чтобы не спугнуть, оттолкнул его от себя.
  - Не сейчас и не здесь, Геннадий. - Да, ты прав, любимый. Не здесь и не сейчас. Как жаль, что не сейчас. Но чем я обязан такому счастью? - Всем! Статьей, ссорой с Мариной, увольнением с работы.
  Геннадий изумленно поднял брови (какой артист!).
  - Бедный мальчик, как?! Они уволили тебя, такого плейбоя?! Они с ума сошли, на что же ты будешь жить... - Как-нибудь проживу, не сдохну. - Бедный мой самый любимый не волнуйся не переживай я не оставлю тебя в беде как же ты в таком положении хотел вернуть проклятые деньги они нужны тебе как никогда я дам их столько сколько надо чтобы твоя жизнь продолжалась и даже была еще лучше...
   В этом потоке слов, без знаков препинания было столько сострадания, сочувствия, желания помочь, разделить мои тревоги, что я на мгновение ощутил себя подлецом, переложившим собственную вину на человека, единственный недостаток которого заключался в его нетрадиционной любви, в том, что я оказался на его пути. Разве моя любовь к его дочери существенно отличается от любви бизнесмена ко мне? И то, и другое - своего рода мезальянс. Кого нынче удивишь любовью между молодым нищим и старым богачом? Разве союз между молодыми нищим и дочерью богача вызывает меньше вопросов? В первом случае эта связь даже естественнее, в ней одно компенсируется другим: молодость - богатством. А то, что оба одного пола, так уже и браки между однополыми не редкость, и часто счастливее разнополых. Все это молнией пронеслось в моем мозгу. Именно эта фраза как заключительный аккорд высветила все мое несовершенство (мягко говоря), я пришел в себя и бесстрастным голосом предложил Геннадию повторную встречу в доме приятеля. Как только получу ключ от квартиры. Если, конечно, бизнесмен сумеет освободить вечер. Геннадий от вожделения проглотил слюну.
  - Хоть завтра, дорогой.
   Если бы только Геннадий мог предположить, что его ждет вместо любовных объятий?! Войдя в квартиру и снимая с себя на ходу пальто, шарф, кепи, пиджак, он сразу же приблизился ко мне на опасное расстояние. Я сказал, куда спешить, еще не вечер. Тогда, словно опомнившись, он полез в карман пиджака, как бы невзначай отвернулся, извлек из него конверт, который небрежно, но уже так, чтобы я видел это телодвижение, положил его на журнальный столик. И только потом, не дав мне опомниться, заключил меня в свои объятия, расстегивая ремень на моих брюках и жадно ощупывая мой зад. (У меня возникла смешная мысль. Согласно статистике, подавляющее большинство женщин ставят мужской зад на первое место среди всех других мужских достоинств. А само достоинство находится в конце списка. Однако моя практика последнему обстоятельству противоречила. Уж не фальсифицировали ли эти данные те, кто подводил итоги статистики и не мог похвастаться своими достижением в данной "сфере".) Эта мысль не помешала мне остановить притязания Геннадия - как можно быстрее приступить к делу. Смешинка попала в рот, когда я представил себя в предназначенной, мне, судя по всему, пассивной роли. Хотя первый визит "любовника" давал повод усомниться в том, какую роль желает играть Геннадий. И оттого мне стало еще смешнее. Скорее всего, мне просто было не по себе...
  - Делаю что-то не так? Чему ты смеешься? (Я развел руками.) - Прежде посмотрим одну пикантную кассету, ненадолго, не переживай. - Чтобы больше возбудиться?! Некоторые любят погорячее. А мне, Володенька, уже и так жарко, хоть скидывай с себя все до последней нитки. Не возражаешь? - Как хочешь. - Ладно, потом. Взглянем сначала, что ты припас. Последний раз - это было давно - меня потчевал порно совсем юный мальчик, но он уже достиг совершеннолетия, и по закону имел право заниматься любовью с тем, с кем считал нужным. - И как вы нашли друг друга? -Не в лесу, вестимо. У нашего общего друга. И совсем недурным... Что это?! Никак мы с тобой?! Ну, ты даешь! Вот уж чего не ожидал, так не ожидал! Настоящий сюрприз! Картинка, что надо! Очень интересно посмотреть на себя со стороны. И на тебя - на тебя еще больше. Я ведь был занят делом, и не видел твоего лица. А теперь, не сомневаюсь, и тебя не оставил без сладкого. Рад, очень рад. Что же ты раньше темнил, может, набивал себе цену? Если б твое лицо выражало другие чувства, а не явное наслаждение, я мог бы подумать о тебе нехорошо. Догадываешься? - Не врубаюсь. - Что ты записал меня на видео для ...шантажа. Поэтому и пригласил меня в этот дом... Не сердись. Я шучу... Ты, как предпочитаешь, сверху или снизу? - Сейчас узнаешь... Может быть, остановим просмотр кино? - Я уже и так распалился донельзя. Если и ты достиг определенной кондиции, приступим к главному блюду, ты не против? - Извини, Геннадий, мы же не поесть сюда пришли, верно? Знаешь, о каком блюде я говорю? - К сожалению, это блюдо остыло, но есть другое, оно горячее. - Что-то ты, сынок, темнишь. Не нужно шутить с дядей. Я настроен на серьезное дело. - И я то же, дядя. Вот что я тебе, дядя, скажу. Эта кассета - плод усилий моего приятеля... - Вот оно что! Как это я сразу не понял?! Или все это пришло тебе на ум позже? Ты намерен шантажировать меня? - Не так быстро... У вас есть еще время? - Сукин сын, ловко ты все это придумал. Заманил меня сюда... Одного никак не возьму в толк, чего ж ты сам млел и пыхтел от удовольствия? Или то было удовольствие другого рода - что разденешь меня как предпринимателя? - Все по порядку, Геннадий. Я понятия не имел о том, что приятель, смеха и любопытства ради, настроил свою видеосистему и заснял нас. Я слыл у него анахоретом и удивил его, когда попросил ключ от квартиры, где деньги не лежат. - Остряк - самоучка - плагиатор. Очень интересно гуторишь, продолжай. - Вот он и решил посмотреть, какая красотка превратит монаха в Дон Жуана, а когда узрел ее, то еще больше диву дивился. - И посмеявшись вместе, надумали меня выпотрошить. Верно? - Нет. Я возмутился тем, как это он посмел без моего согласия снять меня... - Да, видок, снятый на видик, у тебя тот еще, твоя конфетка, что надо... И кому ты намерен показаться ради наживы? Или привык ко всяким безобразиям в своей конторе, из которой тебя поперли за дело... - Фу, Геннадий, что у вас за манеры?! - Щенок, ты еще пожалеешь о том, что связался со мной. - Простите, сэр, это не я, а вы щупали меня под столом и чуть не оторвали мне яйца. - Жаль, что не оторвал.... Тогда объясни, отчего ты жал мне под столом руку, согласился позировать геям без штанов - не для того ли, чтобы они позавидовали твоему пенису? Почему вместо такой постоянной работы предпочел одноразовую - со мной? Ради быстрых денег? - Вспомните лучше свои слова о публичности, о репутации. Вот я и позаботился о ней, не захотел подмачивать ваше добрейшее имя... - Сукин сын! Ты и Маринке морочишь голову ради моих денег? - То-то я все время брал их у вас. - Брал у дочери, какая разница?! - Сами знаете, никогда не брал. - Не брал, паршивец! Гордыня мешала взять. Предпочел заработать своим членом. - Не на того напали, когда "задарма" заманивали меня своими паршивыми деньгами. - Что же ты тогда взял их? - Не взял, а заработал. Кажется, заказчик остался доволен, если ему верить. Он неоднократно выказывал мне свою признательность и благодарность. И то, что явился сюда с новым конвертом, подтверждает его готовность сделать новый заказ и дождаться выполнения на месте. - Ну, ты и подлец! И за кого себя выдавал, какую личину на себя надевал столько времени, пока якшался с моей дочерью... Короче, парень, что ты от меня хочешь? Сколько? - Что сколько? - Не строй из себя идиота. Какие деньги решил выпотрошить из меня для того, чтобы молчал и оставил всех нас в покое? - Включая Марину? - Да, мой дорогой... Я не желаю, чтобы ее парнем был такой мерзкий пройдоха, как ты. - Интересно, какое мнение составится у Марины об отце, когда она узнает некоторые подробности. - А еще интереснее, когда увидит любовника, занимающегося минетом за деньги... - Это ее отец им занимается, если я не путаю. - Я-то как-нибудь выйду из положения, а вот ты точно останешься с носом - гарантирую. Итак, сколько? - Нисколько. Выметайтесь отсюда к чертовой матери. Я ничего не обещаю. Заберите свой паршивый конверт с деньгами. Мне они не нужны. - Хватило тысячи? Надолго ли? Мне жаль тебя, парень. Ты никогда больше не переступишь порог моего дома, независимо от того, какой ход дашь кассете. Пораскинь мозгами, в твоих ли интересах показывать ее другим. Если уже не сговорился с дружком... - Не сговорился. Эта кассета - моя. Чужие ее не увидят. - Чужие? - Ваши мальчишки - то же. - Ты собираешься показать ее моей жене и дочери? - Видно будет, я еще не решил. - Но какой смысл было вытаскивать меня сюда, объясни. - Никакого. Можете идти. И заберите деньги... - Жаль, что все так у нас получилось. Надеюсь на твое благоразумие, а если ты его лишен, то на чувство к Марине...
  Я поступил в высшей степени неразумно. Когда вечером того же дня встретился с Мариной, рассказал ей про нашу первую встречу. О второй не заикался. (Пусть сама решает нашу судьбу.) Вначале она набросилась на меня с кулаками, прогнала и заявила, чтобы я впредь не появлялся у нее дома, но через два дня простила и почти встала на мою сторону. Сказала, поставит в курс дела мать, но наши с ней отношения не пострадают...
  Мы провели одну из самых горячих наших ночей. Утром не вспоминали о том, что могло стать и, в конечном счете, стало главным поводом для нашего разрыва. Она встретилась с матерью. Я не знаю, какой между ними состоялся разговор. Но не прошло и месяца, мы расстались. Без всякого выяснения отношений. Просто прошла любовь. Ее. И моя... Виной тому был один я. И почему мысль о том, под какой удар я ставлю наши отношения, идя на сговор с ее отцом, не заставила меня во время остановиться?!
  
  
  
  
  
  
   20. Концерт Љ 2 для Геннадия с оркестром слов
  
  Я никогда - ни в детстве, ни в юности, ни в отрочестве, ни в своей взрослой жизни - не страдал
  комплексом собственной неполноценности. Природа и родители предоставили в мое распоряжение все необходимое для того, чтобы избежать любой рефлексии. В таких случаях, как правило, и обстоятельства складываются самым лучшим образом. Но, к сожалению, в некотором роде они дали течь в моей личной жизни. Видимо, успехи в бизнесе, а в молодости - и у женщин вскружили мне голову.
   Но не в моих привычках жалеть о чем-либо. Я любил, был любим, у меня двое парней, которые до сей поры не дают повода жаловаться на то, что они есть. Да, наша с Машей жизнь не сложилась. Думаю, она не способна к любви. Ей всего мало. Она ни в чем не желает уступать. Всегда хотела подчинить себе всех. Но не на того нарвалась. Если верх над Толей время от времени ей удавался (что, в конечном счете, позволило мне одержать победу в нашем с ним поединке, победу, как выяснилось впоследствии, достаточно пиррову), то со мной такой фокус не прошел. Если дети иногда уступают ей по мелочам, то я всегда давал и даю отпор. Я - мужчина. Должен быть настоящим, а не номинальным главой семьи. И не в моем характере подчиняться...
  Скоротечный роман с Толей, когда он был в Петербурге, еще больше настроил ее против меня. Мы уже давно живем рядом, словно разведенные супруги. Нас связывают только парни. Что до Марины, то она невзлюбила меня, чуть ли не с самого раннего детства, хотя я делал все возможное и невозможное, чтобы относиться к ней, как к родной дочери. Даже Маша никогда не корила меня за неравное отношение к детям. Чего греха таить, конечно, мальчишки - моя кровь и плоть, будущие наследники моего дела - мне ближе, но в своих отношениях с детьми я никогда не предпочитал сыновей Марине. Но после встречи с Толей она все больше и больше стала отдаляться от меня. И как только захотела жить отдельно от нас, я поддержал ее, вопреки Машиному сопротивлению. Маше пришлось подчиниться, что не прибавило ей любви ко мне. У нее сложилось мнение, что тем самым я выдал себя, как ни старался столько лет показывать любовь к дочери. Никому я ничего не показывал. Я ее действительно любил и баловал, тогда, как ребят держал в "черном теле", стараясь воспитать в них мужчин. Но они никогда не жаловались на свою жизнь...
   Окончательный разлад с Мариной случился у нас из-за Володи, любовника дочери, появившегося в нашем доме именно в тот момент, когда мои отношения с Машей зашли в тупик. Положение не выправилось после моей попытки оставить в прошлом все наши обиды. В словах, наговоренных на диктофоне, я был с женой максимально искренен, что далось мне нелегко. Правда, в некоторых мелочах я отступил от полной правды. Так первое мое "падение" с приятелем на самом деле произошло несколько иначе. Именно я соблазнил его, если так можно выразиться. Он был слишком нерешителен и интеллигентен, чтобы навязать мне свою любовь. Другое дело, он ее не слишком скрывал, бросая в мою сторону такие взгляды, к которым я привык только со стороны женщин. Он краснел и отводил глаза, словно невинная дева, когда мы мылись под душем после игры. И потому, когда мы оказались с ним в соседних душевых кабинках (вовсе не в одной), и - главное - одни, так как остальные покинули душевое помещение, я зашел к нему "в гости", и, не особенно церемонясь, вызвал в его теле и душе те перемены, которые мы оба желали... После этого я приехал к нему домой, и мы предались такой любви, едва вошли в квартиру, словно занимались ею с малых лет. Он клялся и божился, что был у меня первым. Я не клялся и не божился, но до него я никогда не был близок с мужчинами. Было в моем приятеле много от женщин. Уже не юноша, а молодой мужчина с узкой талией, округлым задом, девичьим личиком, которое не портили усики. Типичный гуманитарий, он, отлично зная поэзию, музыку и живопись, делился со мной своими познаниями. Ни одна из моих многочисленных женщин не была столь хороша собой, умна и содержательна, ни одна до такой степени не старалась сдерживать свои чувства по отношению ко мне. Я не знал наверняка, как он воспримет мое заигрывание с ним. Поэтому, зайдя в его кабинку, лишь предложил намылить ему спину. Он согласился и повернулся ко мне спиной. При первом, как бы случайном, касании наших тел я вызвал у него желание, которое он то ли не смог, то ли не захотел скрыть. Моя шутка, что и он парень хоть куда, когда надо, вызвала у него нервный смешок. Когда я приблизился к нему вплотную, он не отстранился и дал себя обнять, прижавшись к моему телу...
   В числе моих приятелей и приятельниц было немало геев и лесбиянок, не скрывавших своей сексуальной ориентации. Более того, они предлагали и мне испытать "неслыханное блаженство" от новой любви, но я, не испытывая сильный интерес к ней, отшучивался, что еще не созрел. Кто знает, что бы стало со мной, не встреть я своего дружка, поначалу увлекшего меня своим умом и глубиной, несвойственными моему кругу. Нас свела общая подруга, желающая с его помощью удержать меня как любовника. (Женщины часто теряют голову, когда они всеми правдами и неправдами хотят удержать своих мужчин. И тогда они привлекают своих друзей.) Мы с приятелем расстались после бурного скандала, который он, как ревнивая баба, закатил мне только потому, что одновременно с ним у меня случился роман с одной девицей, оставшейся у меня на ночь. Я позвонил приятелю, что приеду к нему только на следующий день. Он стал выпытывать у меня причину и вынудил меня сказать, что я не один, с женщиной. Он счел это изменой нашей с ним любви и дружбе. Желая избавиться от затягивающего меня пристрастия спать с мужчинами, я воспользовался случаем и прекратил встречи с приятелем, хотя на следующий день он был уже согласен на все, лишь бы я остался у него. Однако я проявил выдержку, чтобы снова не броситься в его объятия.
  Я не признался б жене в бисексуальности, если бы не прочел о ее Тане. Впрочем, их отношения и раньше не являлись полным секретом для меня. Не встретив ее любви в студенческие годы, я вынюхал, где и с кем она живет (как-то трудно поверить в то, что подружки, предаваясь любовным утехам, сохранили девственность, сплошная чушь). И потому мое самолюбие не уязвило ее нежелание сблизиться со мной. Тем более что мои страстные поцелуи находили у Маши отклик. Именно я пробудил у нее интерес к мужчинам, которым много позже воспользовался Толя. ( Когда Маша с Таней уже расстались). Я в те времена ничего о ней не знал, был женат, как полагал, небезуспешно.
  Конечно, я слегка приврал Маше относительно предложения своей американки заключить брачный контракт, по которому ее миллионы делились между нами поровну. Она всего лишь шутила, проверяя меня, но не так уж я прост, чтобы этому поверить (моя жена была вовсе не дура, хотя и хохотушка). Что, правда, я не хотел оставаться в Штатах, тем более на правах мужа богатой жены. Заниматься бизнесом в Америке мне было не с руки. Любой капитал, который я мог там заработать своим трудом, не шел ни в какое сравнение с капиталом жены. Наша страсть не могла продолжаться вечно, я чувствовал спад ее активности, мы уже ссорились по пустякам. Мэри в любой день могла выкинуть меня из своей жизни, что доказала, чуть ли не на другой день. Едва мы расстались, в нашем гнезде поселился янки, по всем статьям ни в чем не уступавший мне, а по богатству во много раз меня превосходивший. За него она через несколько месяцев вышла замуж, и живет в браке с ним до сих пор, пусть без особой любви, если верить ее письмам и звонкам. Как-то она прилетела в Петербург, мы встретились и вспомнили прежнюю "любовь" (с Машей мы уже ссорились по пустякам).
  Что касается моего второго любовника - бизнесмена, влюбившегося в меня при первой же нашей встрече в клубе, то он в четкой деловой манере предложил заняться со мной любовью (так он попытался скрыть свою любовь). Он не скрывал свою сексуальную ориентацию, о ней знали даже в его семье. Так что никакой романтики в наших отношениях, по крайней мере, с моей стороны, не было. Он давал мне сто очков вперед по многим вопросам, особенно в части ведения дел, в которых я, только-только окончивший институт, был дилетантом. Мне льстило новое знакомство, я не стал ломаться и принял предложение, сделанное им в ресторане, куда он меня пригласил. К тому времени я уже устал от женщин, требовавших много времени, денег и сил. Я нуждался в приобретении опыта, знаний и связей в то время, когда ни дня терять было нельзя: во всю разворачивалась новая жизнь, даже мой отец ринулся в нее, покинув теплое место в Минлегпроме. Он почуял опасность потери всего того, что давала ему старая эпоха, рушившаяся на глазах (в его "пенатах" это было виднее, чем где бы то ни было). Перефразируя строки незабвенного поэта, нашего всего, мой папа самых умных правил, когда страна занемогла, свой замначпупса пост оставил и лучше выдумать не мог. Он в подробностях делился со мной тем, как все это происходило, когда еще до приватизации умные и дошлые партийцы и комсомольцы из властных эшелонов всех уровней, снизу доверху, почти задарма брали все, что могли. Мой отец и сам не пальцем сделанный. Он стал фактическим владельцем довольно крупного текстильного предприятия, оказавшегося на грани краха, умудрился - благодаря своим связям - за счет государства получить новое оборудование из Германии на двадцать пять миллионов марок. Оно позволило ему без всяких затрат со своей стороны создать конкурентоспособную фабрику и выйти с ее продукцией на западный рынок, чему способствовала наша дешевая рабочая сила. Его рабочие молились на хозяина, так как регулярно получали зарплату тогда, когда другие ждали ее месяцами. А когда пришла пора отцовскому АОЗТ приватизироваться, половина акций досталась директорскому корпусу, другая часть вскоре была скуплена отцом по дешевке (рабочим казалось, что они не прогадали, и продали их отцу). Позднее из этого директорского корпуса фактически остался один отец. Легкая промышленность оказалась в загоне, во времена дефолта и вовсе села на мель. Отцу уже принадлежал контрольный пакет акций, он мог делать все, что хотел... И передал предприятие под мое управление. Вот тут-то и пригодились мне те связи, которые я приобрел в последние советские годочки (во многом благодаря своему знатному любовнику). Он по достоинству оценил мое к нему отношение. И когда уехал в Штаты, передал в мое распоряжение часть акций своего банка, полным владельцем которого я стал через несколько лет. Говорить Маше о том, как я стал банкиром, не стал. Она могла все неправильно понять...
   Марина имела основания обидеться на меня из-за моего страстного увлечения ее любовником. Только не надо думать, что Володя сторонился моих ухаживаний за ним. Да, он отказывался от моих денег. Но как? Это надо было видеть. Всем своим видом показывал, он стоит много дороже того, что я могу ему предложить. Он любил Марину, но едва ли их связь стала бы столь прочной, если б у нее были бедные родители. Мальчик далеко не так прост, каким хотел выглядеть. Он неглуп, сразу нашел нужный подход ко мне. И когда женщины уединялись, ничуть не робел, подсаживался ко мне и говорил на самые разные темы. Разве что не касался своих интимных отношений с Мариной и работы стриптизером, которую молодые люди не афишировали. Я, разумеется, знал о том, где он трудится, не осуждал, но все же меня немного коробило то, что моя дочь связалась с ним, каким бы привлекательным и чистосердечным он ни казался. Но, с другой стороны, меня манило и влекло к нему. У мальчика был немалый опыт, чтобы почувствовать мое желание встретить у него, если не любовь, так понимание. Да, я много старше его, но все еще вполне привлекателен внешне, а, главное, мог представить для него интерес, аналогичный тому, что в свое время свел меня с моим вторым любовником. Я не считал, что наврежу дочери, так как не видел у любовников будущего, что бы они ни говорили о своей будущей женитьбе. За чей счет они собирались вместе жить? Такой вопрос себе не задавали. Мальчик прекрасно понимал, его женитьба в ближайшие годы невозможна. А если и есть на нее шанс, то лишь через мой труп или через его со мной любовь. Вообще смешно, о какой женитьбе могла идти речь между этими детьми? Так я тогда думал...
  Я не ханжа, но меня не могла не насторожить (приятно) склонность Володи обсуждать со мной, отцом его девушки, разные эпизоды и моменты, касающиеся интимной стороны жизни между людьми, в том числе и - одного пола. Он нисколько не смущался при этом, честно глядя мне в глаза, словно выпытывал, какого я мнения о такой любви. Сам свое мнение не выказывал. Но когда я прямо и откровенно отвечал, что каждый живет так, как считает нужным, главное, чтобы люди считались не только со своими пристрастиями, но и партнеров, он либо поддакивал, либо пускался в пространные разговоры, приводя примеры из частной жизни своих знакомых. Любил рассказывать анекдоты. Я встречал их поощрительным смехом. Одним словом, мы вели мужские беседы, и переход от них к практическому делу казался мне вполне уместным. Не зря он сам, по собственной инициативе, в первый визит в наш дом сел за обеденный стол рядом со мной, что впоследствии стало традицией. Володя всячески показывал мне, что испытывает интерес к моей особе и считает меня, несмотря на разницу в наших годах, интересным и близким для себя человеком. Как-то даже пошутил, вы - свой парень - в доску.
  Если бы я сомневался в том, что он может в будущем составить счастье для Марины, я б не стал рисковать отношениями с дочерью, какую бы страсть к нему ни испытывал. Но, видя Володю насквозь, решил попытать счастья с ним. В конце концов, тем самым я сразу убивал двух зайцев. Оказывал Марине добрую услугу, показывая ей истинное лицо ее парня. И приобретал красивого, молодого, неглупого любовника, который мне все больше и больше нравился, так что вскоре я просто влюбился в него и постоянно думал о нем, что даже стало мешать моему делу. Я чувствовал, если удастся добиться его расположения, мои дела никак не проиграют от близости с ним, только выиграют.
   Не предпринимая сколько-нибудь внятных шагов к сближению с ним, лишь - и то осторожно - я дал ему понять, что одобрю любую его инициативу в этой деликатной сфере услуг. Очевидно, он понял меня, иначе не рискнул бы предпринять демарш за обедом, когда я "случайно" уронил салфетку. Не успел я ее поднять, как он не только услужливо сделал это за меня, но и положил ее мне на колени, задержав на них свою руку. Наши взгляды встретились, я прочел в его глазах одобрение, когда раздвинул колени и сдвинул их уже после того, как рука Володи оказалась между ними. Он не только не оказал мне никакого сопротивления, но для подтверждения своего согласия участвовать в нашей игре, осторожными движениями руки вызвал у меня эрекцию. Поскольку в поведении Володи не было ничего такого, что могло насторожить меня, я сделал ответный шаг, проверяя его на тот же предмет. И хотя я не вызвал у парня аналогичной реакции, не слишком расстроился (он почти сразу же предложил мне остановиться, чтобы предотвратить возможный скандал, я и сам понял, мы уже достаточно подготовлены к дальнейшему развитию событий в нужном направлении, поэтому отпустил его руку и забрал свою). Он моложе, и не обязан испытывать ко мне страсть. Больше того, меня не оскорбила его меркантильность, если именно таковая явилась главным мотивом поведения. Главное, чтобы эта игра не стала опасной. Но какой интерес мальчику рисковать нашими отношениями, а, главное, связью с Мариной, которой он явно дорожит? А девчонка - та в него влюблена и ни от кого не скрывала своего чувства. Данное обстоятельство нельзя не принять во внимание, думал я, и потому, прежде всего, необходимо выяснить его намерения. Если они направлены на улучшение материального положения (о страсти ко мне можно лишь мечтать), с сохранением отношений с Мариной, это пол беды для нее. Нужно только сохранить в тайне близкие отношения между нами. А если парнишка готов порвать с ней, что ж, так тому и быть: насильно мила не будешь. В любом случае не я разрушал отношения между ними. Поэтому считал себя вправе развить первый успех и предложить Володе самые близкие отношения с учетом его интересов, если они достаточно умеренны.
   Когда первая часть обеда закончилась и Володя - с разрешения Маши - вышел покурить в соседнюю комнату, названную нами "курительной", я направился за ним, хотя сам давно бросил курить. Я предложил Володе оценить качество подаренных мне очень дорогих сигарет, он поблагодарил, дал мне прикурить от своей зажигалки, похвалил их, отметив, что никогда прежде не видел этой марки. Видимо, от волнения, я, едва закурил, задохнулся от дыма и закашлял. Володя, как мне показалось, довольно фамильярно и слишком сильно, не спрашивая на то моего согласия, стал стучать по моей спине. И так близко приблизился ко мне, что я, откашлявшись, не захотел отказать себе в удовольствии обнять его. Он, хотя и не сразу, высвободился из моих объятий, - осторожно, чтобы меня не обидеть. Я, не мешкая, спросил, что он думает по поводу возможности большего, чем прежде, сближения между нами, поскольку он с самого начала нашего знакомства произвел на меня самое приятное впечатление. Мило улыбаясь, он спросил, что конкретно я имею в виду, и получил ясный и недвусмысленный ответ. Парень выразил некоторое недоумение, сказал, такое предложение застало его врасплох, хотя для него не секрет, он может нравиться не одним только женщинам. Но он любит, и любим Мариной, и не может рисковать их отношениями, тем более что до сих пор не замечал за собой особой склонности к близости с мужчинами, как бы замечательны они ни были. И сделал шутливый реверанс в мою сторону. Мне не очень понравилась вся эта игра, но я понимал, ее правила в данном случае устанавливались не мной. Последние иллюзии на счет его другого, кроме меркантильного, интереса к моей личности, у меня разом пропали. Однако я не подал вида, что расстроен этим обстоятельством. Перевел разговор в несколько иную плоскость, спросив у него, как он справляется с денежными затруднениями, о которых слышал от Марины. При этом я извинился за нее и за свое вмешательство в его дела, понимая, как он щепетилен в таких вопросах. На эту мою тираду Володя ответил не сразу.
  - Привык самостоятельно справляться со своими проблемами, не пользуясь возможностями, связанными с интимными отношениями.
  И все же я предложил ему взять у меня, если не безвозмездно, то хотя бы в долг, на любое время необходимую ему сумму. Он вежливо отклонил мое предложение и, погасив недокуренную сигарету, направился в гостиную. Извините, нас зовут. Никто нас не звал, что я и отметил, повернув его к себе. Наши глаза встретились, он на миг задержался в моих робких объятьях и спросил, что еще я имею ему сказать. Мне показалось, в его голосе прозвучали нахальные нотки. Я спросил, как следует отнестись к эпизоду под столом. Володя прищурился и усмехнулся.
  - Я не мог отказать себе в удовольствии убедиться в своих ранних наблюдениях, хотя рисковал - такой я рисковый человек.
   И тут же дружески обнял меня, заверяя в своей привязанности к нашей семье и в том, что не хотел никого обидеть.
  - Но, если это произошло, прошу прощения. Видите ли, я еще с детства имею некоторые хулиганские наклонности. Но в данном случае просто не хотел лишать вас вполне невинного удовольствия. Приятно, что такой человек, как вы, можете питать слабость ко мне, самому обыкновенному и рядовому парню, все достоинства которого заключаются во внешности и молодости. Более того, ваше прикосновение ко мне, продлись оно еще немного времени, вызвало бы и у меня ответную реакцию. Если я чем-то обидел вас, еще раз прошу прощения.
  При этом в его глазах сквозило такое лукавство, что я непроизвольно для себя поддался его обаянию и сказал, что ничего не имею против подобной дерзости и готов ради нее на многое, особенно, если эта дерзость будет иметь более серьезное продолжение.
  - Надо хорошенько подумать, взвесить все "за" и "против", прежде чем дать ответ.
   Володя заверил меня в том, что весь этот разговор и то, что имело место между нами за обедом, в любом случае останется нашей тайной. С этим мы в обнимку направились в гостиную.
  Наш разговор продолжился после обеда, когда женщины ушли на кухню мыть посуду, а мы вновь направились в "курительную". Я без всяких обиняков спросил у Володи, чем еще, кроме денег, коль скоро он так решительно не желает брать их у меня, могу быть ему полезен. Без всяких обязательств с его стороны. И тогда он серьезно сказал, что желает сменить свою трудную работу на иную, соответствующую его запросам и способностям, напрямую связанным с будущей специальностью.
  - Если вы, действительно, как утверждали раньше, признаете у меня определенные способности и можете повлиять на мою судьбу не по окончании учебы, а сейчас, то я многим буду вам обязан. И готов взять под будущий заработок для погашения долга и удовлетворения самых насущных потребностей, можно без черной и красной икры (улыбка во весь рот), пять сотен баксов. Сумма для меня смешная, я готов был рискнуть ею - даже в том случае, если парень надует меня, как ребенка. Я подумал (для вида).
  - Есть одно место художника в журнале... для геев, я владею в нем небольшим пакетом акций. Если только такая работа не смущает тебя. - Ничуть. Хотя бы потому, что нынешняя моя работенка много "смущаемей". А если - под наше с вами будущее - передадите мне этот пакетик или его часть, я вообще буду без ума от счастья.
  Последние слова сказал шутливым тоном. Я ответил ему в тон.
  - За акции отдаться мало - даже тебе. - Если этого мало, тогда забудем о нашем разговоре. - Так ты не шутил?! - Какие могут быть шутки? В бизнесе, насколько мне известно, шутки не приняты. Парень нагло усмехался мне в глаза. Я понял, он не шутит, и разозлился не на шутку.
  - В таком случае, молодой человек, забудем обо всем. - И о месте художника? Об акциях, пока только об них. - Дружба - дружбой, а денежки врозь? - Их надобно, юноша, прежде заслужить. И не с помощью кавалерийского наскока. - Согласен, Геннадий (он впервые назвал меня только по имени), вы правы, слишком многого я сразу захотел, поделом мне, сосунку.
   И было в его покорном тоне столько печали, что я пожалел парня и приблизился к нему. Он по-дружески обнял меня и попросил простить его за наглость. Я прижал его к себе, похлопал по плечу и обещал сделать все от меня возможное, чтобы он занял место художника в журнале, лишь бы оно было еще свободно.
  - Буду премного вам обязан...
  В этот же вечер я связался с редактором и пригласил его и Володю в свой офис. Володя отобрал лучшие свои рисунки для предъявления их редактору. Все было хорошо до последней, что называется, минуты. За три часа до встречи обстоятельства переменились, главный акционер журнала навязал редактору на вакансию художника свою креатуру, какого-то родственника, приглашенного через пол года, чуть ли не в "Плейбой". И если верить редактору, а у меня не было никаких оснований ему не верить, то все свои возможности отстоять это место для Володи он предпринял, но потерпел фиаско (между мной и этим акционером имелись к тому же некоторые распри, что не способствовало успеху нашего с Володей дела). Однако редактору удалось оговорить - через пол года в любом случае Володя займет место художника, если достоин его с точки зрения редакции. Я попытался разыскать Володю и сообщить ему о перемене обстоятельств, но мне это не удалось. Его не оказалось на месте, о чем мне сообщила менеджер клуба. Что ж, решил я про себя, в любом случае парнишке не вредно познакомиться с редактором и узнать, годен он или не годен к новой службе, - если и не сейчас, то через пол года. Я был уверен в том, что он подойдет, а его денежные проблемы я решу сам, независимо от того, как сложатся дальше наши отношения. (А они могут в данной ситуации принять не самый худший оборот, так как молодой человек нуждается в деньгах и попадет в еще большую зависимость от меня, чего я не обязан стесняться. Никто никого насиловать не собирается, вольному воля, в очередной раз предложу деньги - его дело брать их, или снова ответить отказом.)
  Володя появился в моем офисе раньше редактора, но я не стал предупреждать об изменении ситуации. В конце концов, пусть работодатель лично скажет ему о ней. Они пожали друг другу руки, познакомились. Володя развернул свои рисунки, встретил их одобрение и самодовольно улыбнулся. Со стороны все выглядело забавным и страшноватым для меня, я не хотел терять расположение парня, а оно находилось под вопросом. Я заранее договорился с редактором, чтобы он как можно деликатнее рассказал Володе о "новости дня", объяснил ее и дал гарантию, что через пол года Володя получит место художника. Редактор выполнил свою миссию, можно сказать, с блеском, но лицо парня переменилось, он переводил свои наполненные гневом глаза то на меня, то на редактора, явно обвиняя нас в сговоре. Все мои ссылки на то, что я никоим образом не мог повлиять на ход дела, пытался его разыскать, не помогли. Нам с трудом удалось удержать парня от того, чтобы он не захлопнул за собой дверь офиса. Когда он направился к двери, я вскочил со своего места, догнал и положил руку на его плечо. Он зашипел, но остановился и пронзил меня таким взглядом, что я опустил глаза. Я не виноват, малыш, поверь мне, все устроится, обещаю, не уходи. И, видимо, столько было смирения и мольбы в моих словах, что он погасил свой гнев, только выругался в полголоса и сел на прежнее место, готовый к новому для себя разговору. Редактор - старая - молодая лиса - почувствовал, он может сменить гнев Володи на милость. И предложил ему, пока место художника временно займет другой человек, другую работу в журнале. Даже за большие деньги. Парень, не спрашивая, сам догадался, какое место светит ему в журнале.
  - Да, да, моделью, - подтвердил редактор.
  Володя, немного подумав, согласился, но выставил условие.
  - Готов сниматься в плавках. Пусть за половину предложенной суммы заработка.
   Редактор с сожалением констатировал, что потеряет подписчиков, если такой атлет и красавец станет скрывать от них самое главное свое сокровище. Володя отчаянно взглянул мне в глаза, (я понял, ему до зарезу нужны деньги, чуть ли не сегодня). Я сказал, такие дела сразу не решаются, ему следует подумать и только потом соглашаться или нет. Володя схватился за протянутую соломинку и в знак согласия кивнул головой. Редактор отметил разумность такого подхода и протянул парню руку, тот вяло ее пожал. Затем редактор попросил Володю, если это его не затруднит, раздеться. Володя не смутился, довольно грубо отрезал, я уже сегодня могу подписать контракт, если мой член устроит вас, но за двойную сумму гонорара и за аванс. Редактор расхохотался и ответил, такое условие ставит его в тупик, посмотрел на меня, я кивнул - редактор понял, я готов платить разницу, и дал согласие. Володя явно рассчитывал - ему откажут, и растерянно уставился на меня. Я, не дожидаясь того, когда он скинет с себя одежду и не желая вмешиваться в дальнейшие переговоры, вышел в соседнюю комнату. Грешен, дверь закрыл неплотно. Проницательный парень позднее бросил мне упрек, я подглядывал за тем, как он демонстрировал свои гениталии.
  Редактор выразил полное восхищение Володей и предупредил его, за такие бешеные деньги ему придется сниматься не просто полностью обнаженным, но и в состоянии эрекции, что произведет сенсацию у геев. Володя оказался в таком стесненном материальном положении, что согласился. Но пытался защититься от происков врагов.
  - Я хоть сейчас готов показаться в том самом виде - а вдруг не вызову сенсации? Но для такого показа я нуждаюсь в помощи, самому как-то неловко заниматься на глазах у всех - жест в мою сторону - мастурбацией.
   Редактор отметил у парня чувство юмора. Сказал, контракт будет готов для подписания на следующий день. Редактор вызвал меня "из заточения", выразил восторг потрясающим приобретением (так, словно речь шла о жеребце), пожал нам руки и ушел. Володя остался в кресле и без всякого почтения посмотрел мне в глаза. Я выдержал его взгляд.
  -Ты интересуешься моим мнением по всему этому вопросу? - Почему бы и нет, коль скоро удвоение гонорара пойдет за ваш счет. - Твое появление в обнаженном виде, да еще в подобном в журнале отразится на всех нас, так как, несмотря на сегодняшний либерализм суждений обо все на свете, мы можем стать предметом насмешек. За себя я не очень-то беспокоюсь, обо мне уже столько ходит сплетен, что не успеваю отплевываться. Но Марина - еще школьница, подружки станут над ней издеваться, а мальчишки - приставать с грязными намеками. Ведь желтая пресса не преминет сообщить, кто кем кому приходится.
  - Вполне резонно. Но что же мне делать? Если на днях не отдам очередной взнос за учебу, меня просто отчислят. Перед тем, как придти сюда, я был у человека, обещавшего мне эти гребаные пятьсот баксов. В последний момент он отказался дать их в долг под пятьдесят процентов годовых - и у него, видите ли, переменились обстоятельства.
  Володя обречено развел руками, на него было жалко смотреть. Я проникся к нему еще большей любовью. Незащищенного я его любил так, как никого - ни женщин, ни мужчин - не любил прежде. И стал умолять его взять эти жалкие деньги.
  - Почему ты готов брать их черт знает у кого, только не у меня? Неужели моя любовь к тебе - такое непреодолимое препятствие? Я готов отказаться от всех своих желаний и притязаний, только возьми паршивые деньги и не плюй на свое самолюбие и гордость, идя сниматься для такого журнала. - Что так отзываетесь о нем, разве вы - не один из его владельцев? И готовы из своего кармана платить мне половину запрошенного мной заработка? - Это всего-навсего бизнес, мой дорогой мальчик. Только бизнес! Сейчас выпишу тебе чек на пятьсот долларов, только посмей его не взять! Никаких обязательств. Не желаешь брать их безвозмездно, вернешь, когда сможешь. - Нет, Геннадий. У меня хорошая память. Деньги надобно заслужить. И без кавалерийского наскока, и без жалобной мольбы о помощи. - Ты просто дурень. Речь шла об акциях, не путай понятий. Ты либо шутил тогда, либо от злости на меня сказал глупость... - Я возьму у вас деньги. При одном условии. -Сейчас скажешь очередную глупость. Подумай, прежде чем говорить... - На тот секс, на который вы рассчитываете, я пока не готов. Но могу предложить оральный. Себя - вам. Если устраивает, то хоть сейчас. Здесь есть душ, чтобы я мог подмыться? - Володя, не надо меня унижать. Я понимаю твои чувства, но пощади и мои.
  - Так вы категорически не согласны? Тогда я пошел.
   Он резко встал и направился к двери.
  - Подожди, дурачок. Я согласен. Только не здесь. Мы можем встретиться на моей квартире - есть такая для интимных встреч. Видишь, у меня нет от тебя секретов. - Хорошо, не сейчас и не здесь, мы оба не в настроении. Все же люди - не животные, хотя и животные... Но наше свидание произойдет в квартире моего приятеля. Он дал мне ключ от нее... На всякий случай. Видите, и у меня от вас нет секретов. Не думайте, я еще никогда не пользовался этим ключом. - Я ничего не думаю. - Но почему не у меня? - Мне это трудно объяснить. Какая вам собственно разница? Никто не узнает о нашей встрече. - Хорошо, я согласен, Володя. На все согласен. - Вы говорите так, словно я веду вас на убой, а не на ... наш первый любовный уикэнд.
   Я посмотрел ему в глаза, в них не было никакого света надежды для меня, но и - издевки или насмешки.
  - Нет, нет, деньги потом, при встрече. И стулья, и деньги - вечером.
   Горькая усмешка исказила его лицо. А я уже думал не столько о блаженстве, ожидающем меня, сколько об удачном выходе из тупика, в который мы загнали друг друга...
  На следующий день я пришел по указанному им адресу с бутылкой французского коньяка и холодными закусками самого высшего качества. Володя встретил меня в халате - только что из-под душа, еще разгоряченный, с мокрыми волосами - и поцеловал меня в щечку, словно ребенка. Я прижался к нему, не сумев совладать с острым желанием, он улыбнулся.
  - Подожди, все еще впереди. К жене не очень спешишь? Тогда можно не торопиться. Поспешишь - людей насмешишь. У нас есть время до полуночи...
   (Три часа! Я испытал радость и подумал, кто знает, вдруг мне удастся покорить его, используя весь свой любовный опыт. До сих пор никто еще на меня не жаловался - ни женщины, ни мужчины.) Володя тем временем снял с меня верхнюю одежду. Я остался в рубашке и брюках. Когда он "разоблачал" меня, полы его халата на миг распахнулись. Я заметил, что он в плавках, плотно обтягивающих его чресла. Видимо, в тех самых, что выступал в стриптизе. Он посадил меня за стол, на котором в гордом одиночестве красовалась бутылка водки и два фужера. Не без удовольствия наблюдал за расставляемыми мной яствами. Когда все оказалось на столе, он подошел ко мне и поцеловал в губы - всего лишь на короткий миг, а я уже растаял и прижался к нему всем своим телом.
  - Подожди. Ты умеешь ждать, правда? - Умею. Но я сгораю от любви к тебе.
   Он, смеясь, запустил свою руку под ослабленный ремень моих брюк, пробежался ею по животу и ниже, удовлетворенно хмыкнул.
  - Ты настоящий гигант секса, Геннадий. Я это заметил еще тогда, в тот званый обед.
  - Зато ты ненастоящий, - отшутился я, ощупывая его спокойную плоть, никак не реагировавшую на мое прикосновение.
   Володя позволил мне некоторую вольность, но как только его пенис чуть затвердел, отстранился от меня, словно поддразнивая меня, он - стойкий солдатик, не в пример мне. Немудрено, не он любил меня, я - его. Мы сели за стол и занялись питием и едой, неся полную чушь на самые разные темы. Так, словно мы пришли сюда лишь затем, чтобы есть, пить и болтать о самых разных пустяках, не имеющих никакого отношения к предмету нашей встречи. Когда бутылка коньяка была опорожнена, и в его честь Володей было сказано множество похвальных слов, мы перешли к кофе и курению сигарет. Я подсел к нему поближе, положил руку на его плавки. Он, искоса, с хитрецой наблюдал за собой и за мной - всем сразу. Его плоть все еще не желала меня, моих прикосновений. Я не считал нужным переусердствовать в своем желании.
  - Пожалуй, я сниму халат, если не возражаешь. Жарковато. - И то, что под ним, если это возможно. - Не все сразу. А тебе самому комфортно в своем облачении? - Не слишком... Не стесняйся. Здесь все свои...
  Я разделся до трусов.
  - И это все? - Как ты, так и я... Мы с тобой не в равных положениях. Тебе, в отличие от меня, не в новинку видеть, в чем мать меня родила. - С чего ты взял? - Кто наблюдал за мной в офисе, когда я вертел задом перед твоим редактором? - Я не наблюдал. - Не отпирайся, я все видел. И как тебе показался? Говори! - Ты, мой мальчик, настоящее чудо, от головы до пяток. И это мало сказано. Я завидую от всей души Марине, отхватившей такого парня. За что ей такое?!
  Володя рассмеялся, включил диск с музыкой и стал танцевать под нее, раскачивая бедрами. Каждый мускул его тела точно откликался на такт музыкальной пьесы, ранее не слышанной мной, не слишком попсовой. Я стоял, как вкопанный, и смотрел на Володю, становящегося все более раскованным. Он старался произвести на меня самое лучшее впечатление. Он скинул с себя плавки. Его гениталии начали отплясывать свой танец, пенис напрягся. Я был единственным свидетелем танца его живота, всего тела, ничем неприкрытого. Нагота этого парня выглядела так естественно, что я в какой-то степени отключился от всяких эротических мыслей, и сам захотел принять участие в этом танце. Но стеснялся своей наготы - мое тело, несмотря на все мои старания, все же дряхлое по сравнению с его телом. Он словно прочел мои мысли и приказным тоном велел мне подключиться к танцу. Подтанцовывая, приблизился ко мне, снял с меня трусы. Я стал подражать его движениям. Мой вид не вызвал у Володи насмешки, напротив, он похвалил меня за то, что я в своем возрасте сумел так хорошо сохраниться и мало в чем уступал ему, молодому, а кое в чем даже превзошел его. И он схватил мой вздыбившийся вверх пенис. От этого внезапного, довольно сильного прикосновения я задрожал и прижался к Володе, ухватив руками его великолепные, упругие ягодицы. Он не возражал, отпустил мой пенис на свободу. Прижавшиеся друг к другу, мы медленно, раскачиваясь, танцевали под музыку, сменяющуюся одна за другой. То ли музыка и танцы, то ли мои жалкие потуги раскалить его, но все вместе с выпитым коньяком подействовало на парня. Когда мы отлипли друг от друга, я восхитился его обликом. Он не остался у меня в долгу.
   - Что ж, мы оба недурно смотримся. По-моему, ты вполне созрел для приглашения к другому танцу? - Кажется, не только я один? - Тогда приступим к главному действу, ради чего мы сюда пришли.
   Он поставил новый диск, сел в кресло, широко расставив ноги. Я примостился возле него на коленях. Он опустил мою голову...
  Мне неоднократно приходилось заниматься оральным сексом. В молодости я бывал в позиции Володи, и это не вызывало у моих партнеров никаких возражений. Но когда стал постарше, довольствовался и пассивной позицией, так что и в ней преуспел. Я ничуть не жалел о том, что нахожусь внизу, наблюдая за тем, как мой любимый испытывает никак не меньшее сладострастие, чем я. Он корчился от сладостной муки, доставляемой мной. На его месте меня бы так долго не хватило. Несмотря на возраст, мое желание было сильнее, к тому же оно возникло значительно раньше. Мне стоило немалого труда держаться, чтобы не опередить его. Я взорвался вслед за ним, в полном изнеможении раскинувшись на полу. Мы наблюдали за конвульсиями друг друга совсем без сил. Он раньше пришел в себя - все же был моложе. Мы вместе проковыляли в ванную комнату, пустили теплую воду, и, не дожидаясь того, когда ванна наполнится, бухнулись в нее... Он позволил мне мыть его, как ребенка. Я испытывал редкое наслаждение от всего того, что у нас было. И намыливая тело Володи, подумал, я должен был принести еще больше денег. Он вполне заслужил их. Все же хорошо, что я удвоил сумму. Любопытно, как он воспримет это, когда вскроет конверт? Мои мысли Володя прервал недовольным ворчанием, смысл которого сводился к тому, что я думаю теперь о чем угодно, только не о нем. Я тут же почувствовал желание и сказал, что только об одном и мечтаю... Он игриво схватил мой пенис, который в его руке тут же напрягся. Я взвыл от восторга и стал заверять Володю, мое главное правило в любви - доставлять наслаждение партнеру.
  - И мое!
   Володя до боли сжал мой пенис, я ответил тем же самым.
  - Мне больно, ты с ума сошел! Это ж тебе не ...
   Он не мог найти нужного слова и злился. Я растерялся, не зная, как вести себя дальше, но он уже пришел в себя и извинился за несдержанность. Мы молча вышли из ванны и стали вытираться каждый своим полотенцем. Он надел халат на голое тело и выбежал за моей одеждой. Принес ее, усмехаясь, смотрел, как я одеваюсь. Все мое хорошее настроение тут же пропало, а за ним - и желание. Я понял, на этом наш праздник на сегодня закончился, хотя у нас оставалось много времени - достаточно для новой любви.
  - Я ведь тебе ничего больше не обещал, не взыщи. Ты выпотрошил меня без остатка. Я ни на что больше не гожусь.
  Он словно оправдывался передо мной, и я был ему за это благодарен. Я должен понимать, кто кого любит, кто кого терпит. Наверное, я выглядел поверженным. Он пожалел меня.
  - Я просто устал, не каждый день приходилось заниматься любовью с лицом моего пола. Но я не разочарован, ты доставил мне наслаждение. И, кажется, я не против большего сближения между нами - настоящего секса, хотя плохо представляю себе, что из этого выйдет. Но попытка не пытка...
  И он назначил мне встречу на следующей неделе. Мы расстались раньше времени. Я уходил от него в печали и надежде...
  На следующий день он позвонил мне в офис, поскольку я принес ему вдвое больше денег, чем требуется, он занесет избыток, иначе потратит его в одно мгновение. Я ответил, что буду только рад, если он доставит себе такое удовольствие и оставит деньги себе.
  - Но тогда я не смогу вернуть тебе долг. - И не надо. - За все удовольствия следует платить? - Я не плачу, делюсь тем, что у меня есть. - В награду за полученное удовольствие? - Мне больше не приходить, так и скажи. - Приходи. Просто я не привык к тому, чтобы мне платили за любовь. -Дурачок. Я хочу доставить тебе радость, позволь себе то, что дают деньги. - Не вполне понимаю тебя, Геннадий. Если ты каждый раз, встречаясь со мной, станешь платить мне за нашу любовь... - Я рад, если твои слова не оговорка... -Ты меня не понял, извини. Еще рано говорить о любви к тебе. Понимаешь? - Да. - Просто не надо подменять чувства деньгами. Как я могу тебя полюбить за них? -Ты говоришь не о том... - Ладно, это не телефонный разговор. Поговорим, когда придешь, может быть, найдем общий язык... Не только в постели...
   Не только, подумал я про себя. Если это не очередная оговорка или шутка в его стиле, я могу быть доволен...
  Когда при новой встрече я положил в прихожей новый конверт с деньгами, Володя выразил крайнее недовольство - он следил за мной.
  - Забери его, немедленно забери, если не хочешь, чтобы я вышвырнул тебя вон. Мне не нужны твои подачки. Если ты такой добренький и действительно влюблен в меня, не плати мне, как проститутке, а сделай для меня что-нибудь другое - не унижающее мое достоинство. - Тогда скажи сам, что я могу сделать. - Это для тебя не секрет. Переоформи на меня свои акции - того журнала, где ты обещал мне работу художника. Или жила слаба?
  Я растерялся и промямлил в ответ нечто невразумительное.
  - Вижу, тебе не по душе мое предложение, я пошутил. Глупо пошутил. В который уже раз. Глупая шутка, повторенная несколько раз, гадкая шутка. Извини меня.
  Он обнял меня, полы его халата распахнулись, под ним ничего не было, я растаял... Володя помог мне раздеться, и провел в комнату. Стол был уставлен множеством бутылок со спиртным и разной едой.
  - Ты еще кого-то ждешь? - Марину. Займемся любовью втроем. Ты будешь иметь меня - не пропадать же такому замечательному орудию труда, как у тебя, если только оно не заржавело. А я, в свою очередь, по старой доброй привычке, займусь твоей дочкой. Она же поступит с нами обоими так, как придет ей на ум. - Ты, кажется, совсем не в своем уме, малыш, наглости тебе не занимать. Пожалуй, я пойду, пока мы не поссорились. - И пошутить уже нельзя. Что-то сегодня я не в ударе, сильно волнуюсь в ожидании того, что и как у нас с тобой будет.
   Словно в подтверждение своих слов, он подошел ко мне ближе и скинул с себя халат - к своей радости, я увидел, он возбужден. - Никто сюда не придет, не боись. Могу же и я принять любимого гостя... за его деньги. А то, что ты принес в портфеле, забери назад, тут нам всего хватит - и до, и после.
   От Володи пахло спиртным, это не привело меня в восторг. Володя почувствовал, он перебрал не только алкоголя и попытался выправить положение, извинился за свое несносное поведение и поцеловал меня в губы. Это и его обнаженное тело дало мне луч надежды: мои дела не столь уж плохи. К тому же он начал раздевать меня (я слабо сопротивлялся, скорее для вида), мое состояние привело его в буйный восторг. - Геннадий, не знаю, как ты к этому отнесешься... Одним словом, мне будет приятнее, если ты оседлаешь меня, а не я тебя. Такой вариант тебе, судя по всему (тут он взял мой пенис и задержал его в своей руке), подходит. Я не ошибаюсь? Единственное, что меня смущает, это твой гигантский пенис. Как бы ты им не рассек меня пополам. Шучу... - Как скажешь, так и будет. - Значит, один важный вопрос мы разрешили.
   Володя отпустил мой пенис на свободу.
   - Да, вот еще что... Тут произошел некоторый казус... Хозяин этой квартиры, насмешник, снял нас на видео (оказывается, у него установлена аппаратура, на которую он снимает и записывает всех гостей, берущих у него ключ от квартиры; таким образом, как он считает, доставляет всем редкое удовольствие взглянуть на себя со стороны).
   Я решил, что это очередная пьяная шутка моего друга. А если нет? Потянулся за своей одеждой, но Володя силой отнял ее у меня и куда-то отнес. Не волнуйся, кассета у меня, он отдал ее и заверил, что копии не делал. Не сходи с ума и не теряй удали, иначе ничего у нас не получится. (Володя снова схватил мой пенис, совершенно поникший после, мало сказать, неприятной вести. Однако тот тут же предательски выдал меня в ситуации, требующей совсем иного поведения.)
   - Вот видишь, он понимает меня лучше, чем ты... Я хорошо знаю, что говорю. У меня с ним состоялся серьезнейший разговор. Не с твоим дружком, а с моим приятелем - хохмачом. Поначалу, как и ты, я решил, что тебя хотят шантажировать. Но приятель поклялся своей жизнью, он затеял все это с единственной целью - и я ему поверил, он не подлец, добрый малый, но большой шутник. Он просто хотел увидеть, какую гостью я приведу сюда, и что за верность храню своей девушке, о которой он столько наслышан от меня (на приглашения гульнуть в его кампаниях я всегда отвечал отказом, ссылаясь на свою любовь к Марине.) Пришлось мне дать ему некоторые разъяснения по поводу наших с тобой отношений, он заверил меня, будет нем, как рыба, хотя вначале советовал выпотрошить золотую курицу. - Понятно, Володя. Я зря поверил тебе, что слова об акциях - шутка или идут от твоего недовольства мной, якобы, покупающим любовь за деньги. Можешь верить, можешь не верить, но я тебя люблю и хотел доказать это сегодня, для того и пришел. Меньше всего, чтобы заниматься сексом. (Тут я понял, что перегнул палку.) Сексом само собой, но не им, в первую очередь. - Во - вторую? А я, глупый, приготовился именно к сексу. Столько лет живу на свете, ни один мужчина не имел меня, ни одного мужчину не имел я. И вот представился редкий случай в моей жизни! В прошлый раз тебе удалось изменить мое отношение к тебе и к любви с мужчинами, ты, видимо, несмотря на свой возраст, превосходный любовник. Смотришь, и меня пристрастишь к однополой любви. - За акции? Дались они тебе, все время о них талдычишь. - Не я начал этот разговор. - Верно, не ты. - Но сколько можно! А, с другой стороны, раз ты поднял эту щекотливую тему, почему бы о них не поговорить? - В таком непрезентабельном виде? Может быть, оденемся? -Я могу говорить на любые темы и с кем угодно без смокинга. Но если у тебя есть в нем нужда (а вовсе не в другом - оно и заметно), могу принести тебе одежду.
   Он вопросительно уставился на меня. - Коль скоро ты остаешься в костюме Адама, то и я могу позволить себе такую роскошь. - Молодчина! Представь на минуту нас двоих за деловой беседой: ты застегнут на все пуговицы, а я весь на распашку. Явная несправедливость, неравные условия. Если мы будем говорить на серьезные темы голыми и, глядя друг другу не только в лицо, добьемся большей искренности в наших отношениях - как сегодня, так и в будущем. Что-то я не на шутку разболтался. Если не забыл, говорили об акциях. Они, отнюдь, не лишние, если мы и впредь намерены радовать друг друга. Я шутил и не шутил. В каждой правде есть доля шутки. - Когда передать тебе акции? Когда стулья и когда акции? - Успокойся, сначала стулья. Если обнаружишь в них, и не в одном, бриллианты, только тогда, по своему усмотрению, по любви, и, если хочешь, в порядке вознаграждения, можешь поделиться со мной своими акциями. - А если стулья пусты? Что тогда? - Тогда разойдемся, как в море корабли. У меня есть большой стимул не разочаровывать тебя, если твои слова о любви - не пустой звук. - Странный ты парень, Володя. Денег не берешь, только акции. - Бизнес есть бизнес. Я же говорил, в подачках не нуждаюсь, даже если это сотни и тысячи баксов. Я нуждаюсь в большем, чем деньги. В доверии, в любви. - А что собираешься делать с кассетой? Сохраним ее, не для потомства - для себя, для обоих, пока кто-нибудь из нас не пожелает ее уничтожить. Мне она доставила удовольствие. Никто из нас не играл - мы понятия не имели о том, что наши действия фиксирует видеокамера. И хотя я высказал приятелю много нелицеприятных слов по этому поводу, в конечном счете, остался доволен. Я - не эксгибиционист, но, честное слово, понравился себе, когда просматривал запись. Никак не меньше понравился мне и ты. Одни наши танцы чего стоят! Ты блестяще подтанцовывал, а затем танцевал! Ничем не хуже меня. Мы оба хорошо смотримся во всех элементах. А то, как ты мастерски делал минет, как заставил меня от простого исполнения твоего желания испытать удовольствие, - просто незабываемо! Эта запись позволила мне увидеть нас как бы со стороны. Занимаясь сексом, мы не могли наблюдать ни друг за другом, ни за собой. А кассета позволяет это... Жаль от нее избавляться. Но если настаиваешь, что ж - это твое право, - мы предадим ее уничтожению, сотрем позже. - Когда именно? - После того, как, наконец, займемся любовью и поймем, следует ли нам вообще ее стирать. - Хорошо, Володя, этот вопрос мы уладим, не будем спорить. Главное, чтобы нас не шантажировали - ни меня, ни тебя. Чтобы кто-то не использовал кассету в своих корыстных целях, сам знаешь каких. - Я не маленький, понимаю. Не волнуйся, это наша кассета. Я ни меньше тебя заинтересован в том, чтобы никто не увидел ее. - Пока мы вместе, пусть будет так, как ты хочешь. - Уничтожим ее перед тем, как разбежимся. А пока пусть она время от времени напоминает каждому начало истории нашей любви. Не смотри на меня с недоверием, я не оговорился. - Все бы хорошо, но мне трудно избавиться от ощущения, возникшего при одном упоминании акций. - Геннадий, я не понимаю тебя. Ты раньше не производил ощущения скупердяя, постоянно пытался всучить мне деньги. И оставил в конверте вдвое больше, чем я просил. Сейчас принес новый конверт, хотя я не заикался о деньгах. - Тогда к чему весь этот разговор об акциях? - Чтобы ты в принципе знал, чего я стою. Рынок, Геннадий! Такова моя рыночная цена. Товар - деньги - товар. По Марксу, хотя он давно не в моде. - Мне не нравится подобный подход к нашим отношениям. - Чистая любовь, Геннадий, бывает только в романах. - А как же твои отношения с Мариной? Вспомнил о дочери. Она - исключение, брат мой, я ее люблю. А тебя пока еще не настолько, чтобы отказаться от акций. Я тоже хочу получить свое место под солнцем. Пусть и на меня упадут лучи, падающие на вас. Видишь, я абсолютно честен с тобой, не пудрю мозги. Любовь вовсе не исключает получения от нее не только одних плотских удовольствий, хотя ты доказал, какой дока по этой части. И если я доставил тебе не меньшее удовольствие, почему так коробят мои слова об акциях? Лучшее доказательство твоей любви ко мне - дать мне их часть. - Ты слишком цинично воспринимаешь наши отношения. - До последнего времени я был однолюбом. Твое вторжение в мою жизнь вызвало во мне целый переворот. Я не могу так сразу измениться. Что поделать, если Марина не выходит у меня из головы. Я изменил ей с ее отцом. Разве это не из ряда выходящий факт?! Акции хоть как-то могут перевести мой случай в разряд естественных ситуаций. Что ни говори, мы с самого начала наших отношений вступили в товарно-денежные отношения. Ты торопил события, пользовался моим весьма трудным материальным положением, чтобы склонить меня к любви с собой. Теперь, когда ты добился первого успеха и находишься на пороге второго, так сказать в апофеозе, держишься за акции жалкого порнографического журнальчика, обладая куда более богатым и чистым портфелем акций других предприятий. Меня просто шокирует твоя жадность. Чего тебе стоит пойти со мной на компромисс, подтвердить свою любовь ко мне чем-то более весомым, чем простые деньги, даже если они составляют значительные суммы. Или ты хочешь все время держать меня на поводке? Тебе не приходит в голову, что твои долларовые инъекции - унизительны! Что они не вяжутся с любовью. На ум приходит нечто другое, Геннадий. Это похоть, а не любовь... Ты просто издеваешься надо мной. - По-твоему, передача тебе части моих акций меняют существо дела? Они еще большее свидетельство товарно-денежных, а не любовных отношений между нами. Если я приношу тебе деньги, то лишь потому, что желаю поддержать тебя, вытащить из трясины долга. Хочу дать тебе возможность вздохнуть свободно и не думать только об одном, как расплатиться с долгами, заплатить за учебу, купить себе необходимое... Я меньше всего хотел оскорбить тебя этими деньгами. Предложение их много раньше, чем завязались наши близкие отношения, лишь подтверждает мою правоту. Что делать, если ты, гордец, не желал брать у меня деньги просто по дружбе, когда я... полюбил и хотел выручить тебя? Но ты плевать хотел на мою любовь. Я уже думал, у меня нет никаких шансов. И с обречением согласился придти в квартиру твоего приятеля, уже ни на что хорошее для себя не рассчитывая. Думал, ты наспех выполнишь то, о чем мы договорились, отработаешь пятьсот долларов, и на этом все между нами кончится. Я пришел тогда только потому, что не было другого выхода спасти тебя. Ты отказывался брать у меня деньги даже тогда, когда еще относился ко мне с почтением. Первый вечер, проведенный с тобой, стал для меня огромным сюрпризом. Мне показалось, между нами возникло взаимопонимание. У меня даже забрезжила мысль, ты можешь меня... полюбить. Ну если не полюбить, то не испытывать ко мне неприязнь, принять мою любовь. Пусть не из чистого альтруизма... Я надеялся, со временем мне удастся доказать свою искренность, что я испытываю к тебе вовсе не похоть, как ты утверждаешь... То, как ты себя вел в тот вечер, вышел из скованного состояния, позволил не столько мне, сколько себе выйти за рамки тех самых отношений: товар - деньги - товар, дало мне надежду - мы станем близкими людьми, не просто любовниками, а друзьями. Когда ты начал танцевать, я увидел совершенно другого человека. Ты весь преобразился. Я никогда б не посмел пойти вслед за тобой, т.к. казался себе смешным рядом с тобой, молодым, мускулистым, атлетичным, если б не перемена во всем твоем облике, состоянии, настроении. Любые твои шутки надо мной я воспринимал без обиды, т.к. чувствовал в них расположенность и доброту. И я, как ты, никогда не был эксгибиционистом, хотя не испытывал стыда за свое тело и даже гордился им - оно не подводило меня и доставляло физическое наслаждение в то время, когда главные свои силы я направлял на бизнес, который, поверь, невероятно тяжелый, - я неоднократно находился на грани разорения... Наша встреча не просто позволила мне расслабиться, она доставила мне редкое наслаждение от всего сразу, включая ощущение себя молодым - тем, кем я был в твои годы. Я забыл о том, что мое тело уже далеко от прежних кондиций. Этим я целиком обязан тебе... И вот наша вторая встреча. Что с тобой произошло? Ты еще никогда не был столь циничен. Может быть, все дело именно в том, что нас записали, и ты увидел меня со стороны? Со всеми моими внешними недостатками. И хотя говоришь мне комплименты, сам думаешь иначе. Или увидел себя таким, что стал стыдиться себя? Но ты говоришь, что нравишься себе. И даже я на ней тебе нравлюсь. Что ж тогда? Вспомнил об акциях? Хочешь освободиться от моей зависимости, продать акции, получить за них деньги и уже никогда впредь не иметь со мной дела? Если это так, скажи, сколько ты хочешь получить за них? И делу конец. Считай, я подарил акции, а затем выкупил назад. Ты не сумеешь распорядиться ими так, как я. Для меня важно остаться в этом бизнесе, т.к. он только набирает обороты и обещает в будущем большую прибыль, чем сегодня. Сейчас ты не выручишь много денег, сейчас на рынке ценных бумаг эти акции стоят мало. Так что давай, Володя, поступим по-деловому и разойдемся. Кассету, разумеется, ликвидируем. По - рукам? Сколько ты хочешь за двадцать процентов моих акций? - Нисколько, Геннадий. Нисколько. Мне нужны сами акции. Может быть, я и продам их по нужде. Захочу, продам тебе. У каждого из нас есть своя слабина. Вот ты, например, оказался слабоват на передок. Уж слишком большую власть имеет твой член над тобой. Хотя, наверное, когда-то он оказал тебе немалые услуги в бизнесе. Почему бы и мне не пойти по стопам старшего товарища? Я - твой ученик. Бог велит делиться, мой дорогой друг. - Ты меня шантажируешь? - Нет. Всего лишь, занимаясь с тобой любовью, желаю совместить приятное с полезным. А ты по непонятным причинам возражаешь. Разочаровываешь меня. - По-моему, сынок, мы еще не садились за стол, а ты уже пьян. Поговорим в другой раз. Если я и выпил чуток для храбрости, это еще ничего не значит. Я трезв, как стеклышко, папаша. Давай лучше займемся любовью. Не бойся, никто нас не пишет. Аппаратура отключена, я своевременно позаботился, можешь убедиться... Посмотри, я без всяких усилий с твоей стороны, даже, несмотря на сопротивление, готов к любви. Не отказывай и ты себе в удовольствии...
   Он прижался ко мне своими ягодицами...
  Я проклинал себя за то, что не контролирую свое состояние: все мои слова повисали в воздухе. Володя ликовал.
  - Твой член говорит лучше, чем язык. Забудь об акциях, я изволил шутить. Они нужны мне, как пятое колесо в телеге. Что я с ними буду делать? Ты прав - выручу совсем немного денег. Займемся любовью задарма. Любить - так любить.
  И он занял нужную позицию. Я оттолкнул его, так как почувствовал, еще миг, и подпаду под его власть. Наша первая встреча положила этому начало, кассета его власть надо мной закрепляла. Мое поведение обескуражило Володю.
  - Может быть, тебя больше устраивает другая позиция? Так бы и сказал.
   И он уперся своим пенисом в мои ягодицы.
  - Смелее, Геннадий. У меня, как видишь, все в порядке. Я в твоем распоряжении. - В другой раз, дружок. Сегодня я не в настроении заниматься любовью. - Ты, может, и не в настроении, а твой приятель по-прежнему (он взял его в руки) думает иначе. - Вот что, Володя, когда протрезвеешь, мы внесем ясность в наши отношения, лучше поймем друг друга. А пока нам лучше расстаться...
  Я пошел в ванную, где нашел свою одежду, и оделся. Володя в миг оценил ситуацию, уразумел, что переигрывает и, в свою очередь, облачился в халат.
  - У тебя отсутствует чувство юмора, Геннадий. Элементарное чувство юмора. Тебя снедает страх. Целых два страха. Первый - из-за кассеты. Второй - из-за потери акций. И что бы я ни сказал по части неуместности твоих страхов, ты все равно мне не поверишь. Ум бизнесмена оказался глупее того, что у него между ног. Твоему члену все нипочем, он не знает никаких сомнений, во всем доверяет мне. - Отдай кассету и поклянись в том, что нет копии. - У меня ее нет, клянусь своей жизнью, родителями, Мариной. - Но есть у того, кто нас снял?! - Уверен, что нет, обычно он не врет. Но я не могу поклясться на все сто процентов. Чужая душа - потемки, а иногда потемкинская деревня.
  - Хорошо, отдай мне эту кассету. - Тогда мы займемся любовью? - Непременно, но не сегодня. - Когда займемся, тогда и поговорим о кассете. - Ты в очередной раз играешь со мной, как кошка с мышью. Разве это не так? - Играю. Так веселее. Но это не значит, что я против того, чтобы мы занялись тем, ради чего встретились. - К сожалению, Володя, я вынужден покинуть тебя - с кассетой или без нее. Хочу по-дружески предупредить тебя, за любую попытку шантажа никому мало не покажется, я сотру в порошок любого, кто пойдет против меня. Если хотите бороться со мной, то честно. - Идти на вы? Ступай, дядя, домой. Но учти, если мое предложение не встретит у тебя понимания, по крайней мере, один человек о твоих домогательствах узнает - твоя дочь. Я расскажу ей о твоей игре со мной, о том, как ты меня совращал. А для вящего доказательства покажу ей кассету. - Идиот, лучшего способа потерять Марину не придумать. И не ее одну. - Это уже интересно. А что еще мне грозит? - Я знаю о трудностях, переживаемых вашим клубом. И твои дела в нем не столь хороши, как прежде. Ты - один из кандидатов на увольнение. Я оставляю деньги, в любом случае их хватит надолго, если будешь вести себя разумно. Когда они кончатся, я дам еще, но не зарывайся и не транжирь понапрасну - у меня их достаточно, но не столько, чтобы пускать на ветер. Здесь тысяча долларов (я показал рукой в сторону конверта с деньгами). - Хочешь купить меня задарма? Не выйдет! - Подумай, как следует. Иначе вылетишь из института, с работы, потеряешь всех и все. Поведешь себя умно, вернемся в наших отношениях к тем дням, когда мы были друзьями. Никакого секса между нами больше быть не может! Я жалею о том, что связался с тобой на этой почве...
  С этими словами я покинул Володю, удивленного моим уходом и решительным видом, с которым оставил его. Я надеялся на благоразумие и порядочность несостоявшегося любовника. Никакого интереса для Володи компрометировать меня в глазах "мировой общественности", тем более в лице моей падчерицы - дочери я не видел. Как мне казалось, за закрытой дверью квартиры приятеля Володи я сохранил достаточно большую щелку для дальнейших с ним отношений. Что касается пресловутых акций журнала, на которые претендовал мой юный друг, в принципе я готов был отдать их ему еще раньше - вполне созрел для этого, хотя поначалу был возмущен его наглыми притязаниями. Я намеревался предложить ему часть своих акций в том случае, если наша вторая встреча не разочарует меня и пройдет не хуже первой. Но вызывающее поведение Володи, который к тому же был нетрезв, заставило меня отвергнуть не только требование парня, но и самого его. При всей своей любви к нему я обязан был сохранить лицо - хотя бы во имя наших будущих отношений. Я продолжал в них верить потому, что верил в себя. Мне раньше приходилось обламывать куда более норовистых молодых людей. Правда, к ним я испытывал только страсть - не больше того. Здесь был более сложный случай. Я не мог поступать опрометчиво и позволить будущему любовнику вить из меня веревки. Мне мало импонировало поведение Володи, который, пользуясь моей страстью к нему, вел себя слишком агрессивно и перешел допустимые пределы в отстаивании своих интересов. Но я учитывал его молодость, темперамент и постоянные денежные проблемы. И само собой - его связь с Мариной. Он привык сорить деньгами. Марина, в свою очередь, видимо, привыкла к тому, что любовник постоянно балует ее разными подарками и цветами в любое время года. Не желал остановиться, наблюдая за тем, как она радуется его щедрости. Все это я учел, когда перед нашей второй встречей пришел к решению передать парню часть акций. Конечно, в такой акции, как передача ему акций (тавтология?!), не исключался риск потерять его. Но я полагал, что, напротив, тем самым еще больше свяжу парня и "отвяжу" от Марины...
  Отказавшись от любви с Володей в тот вечер, я принял во внимание еще одно обстоятельство. Он вполне мог испытывать мой характер, чтобы в самый нужный момент лишний раз посмеяться надо мной. Так я воспринял все его поведение в тот злосчастный вечер. А когда поостыл, пришел к заключению, все еще утрясется межу нами. И злился на себя больше, чем на него. Я продолжал любить Володю, любил еще больше, чем раньше. Большую часть вины за все я возложил на хозяина квартиры, подстроившего нам ловушку и предложившего шантажировать меня с помощью кассеты. Возможный скандал мог отбросить меня далеко назад, я не мог это не учитывать. Вместе с тем моя любовь к Володе и его ответная на нее реакция в первый наш вечер позволяли надеяться, он не предаст меня. Я и так, и этак рассматривал возможные мотивы его дальнейшего поведения и не находил логики в использовании им кассеты против моих интересов. Не настолько ж мой мальчик импульсивен и глуп, чтобы навредить себе из пустой мести. Ни с какой стороны он не должен показываться Марине в столь неприглядном свете. Он никогда не давал ей повода сомневаться в своей любви к ней, не допускал поступков, ставящих под сомнение ее любовь к нему. Выбросить Володю из головы мне не удавалось. Всю ночь после того, как я вернулся домой, только о нем и думал. Разговор об акциях оправдывал гордыней и желанием предотвратить падение (так в его глазах могла выглядеть связь с мужчиной, к тому же отцом его девушки). С отчаяния, загнанный в угол необходимостью уплаты взноса за учебу, он пошел на малоопасный для себя, как тогда могло ему казаться, оральный секс со мной. Но я, видимо, сумел убедить его, моя любовь к нему зиждется не на одном только сексе. И в день нашего первого свидания мне удалось доставить ему удовольствие, испытать которое от мужчины и тем более от меня он никак не рассчитывал.
  Что касается Володиного приятеля, я надеялся предложить ему достаточную сумму денег, чтобы он оставил нас в покое, - в том случае, если он станет шантажировать меня. Впрочем, не было оснований не верить Володе, когда он говорил о честности и лояльности к нему приятеля. Все же я опасался развития событий по нежелательному для себя сценарию. Что если из желания досадить мне, Володя совершит необдуманный поступок во вред нам обоим: покается в своем грехе Марине? Пожелает очиститься таким образом. Его совесть войдет в противоречие со всем тем, что натворил, и он подвергнет риску отношения с Мариной. Тогда, думал я, мне следует немедленно вмешаться. Но сколько я ни ломал голову, как это сделать, ничего путного придумать не мог. Остановился на том, что встречусь с Володей и попытаюсь еще раз поговорить с ним в спокойной обстановке. Как гласит пословица, утро вечера мудренее.
   Но моим добрым намерениям не суждено было сбыться. Обстоятельства сложились самым худшим образом, я не успел увидеться или хотя бы поговорить по телефону с Володей, что не виноват в тех роковых для него событиях, которые одно за другим последовали буквально в тот же месяц. Конкуренты Володиного клуба, пользуясь ослаблением позиций последнего, использовали автора самых скандальных публикаций. Он опубликовал в одном из порнографических журналов статью, не оставившую камня на камне от противника. Была использована клевета и подтасовка фактов, лишь изредка приводились подлинные эпизоды из практики стриптизеров клуба. Главное место статья уделила Володе, которого выставили в весьма неприглядном свете и виде. Особенно мерзким выглядело фото. Подкупленная бабенка весьма омерзительной внешности одной рукой держала перед носом Володи зеленую купюру, а другую - запустила в его плавки. Парень явно не ожидал такой наглости, и потому его лицо выражало крайнюю растерянность, истолкованную автором статьи за игру. Журналист постарался во всю, чтобы выдать желаемое за действительность. Он утверждал, данный снимок лишь один из примеров того, что делается в клубе - гнезде порока и разврата, в котором как хозяева, так и его труженики вступают за деньги в половые отношения с несчастными женщинами.
  Я не напрасно предупреждал Володю, что его положение в клубе висит на волоске. Менеджеры еще раньше решили сократить штат работников, перестроить работу клуба таким образом, чтобы предотвратить надвигающееся банкротство. Публикация желтой газеты предрешила участь Володи. Вступиться за него было некому. Сам он посчитал, будто публикацию инспирировал и оплатил я. Как позже узнал от жены, парнишка решил, что с помощью статьи я хотел привязать его к себе: лишившись работы, он не сможет располагать собой по своему усмотрению и попадет в полную финансовую зависимость от меня. Одним словом, у парня от всех неприятностей поехала крыша, ему понадобился козел отпущения, и эту роль его больное воображение мгновенно отвело мне. Мои предостережения ( осторожность на работе) сыграли со мной дьявольскую шутку.
  Дальше - больше. Статью подбросили в школу Марины и к нам домой. Марина подверглась остракизму директрисы, издевательским репликам учеников. Она, со своей стороны, обрушила свой гнев на любовника. И тогда его прорвало. Он признался в своих "преступлениях". Разумеется, по его версии, я сделал все, чтобы соблазнить его, пользуясь его трудностями. Но признал и свою вину. Сначала Марина наорала на него, выставила из квартиры, но на следующий день разыскала в институте, и они помирились. Конечно, решила она, Володя пал жертвой моих гнусных инсинуаций. Он переиначил эпизод, имевший место за столом. По его словам, я залез к нему в штаны, а он всего лишь опасался скандала и потому не сообщил Марине о моем недостойном поведении. К тому же, на мою беду, она уронила платок и увидела мою руку на его брюках. Версия Володи нашла самое убедительное подтверждение в ее глазах. Я выглядел в глазах дочери настоящим чудовищем, ввергнувшим бедного мальчика в пучину страданий. Я пытался развратить его - то, что не удавалось никому и никогда не удастся. И хорошо, что ему отказали в месте, уж лучше жить впроголодь, чем работать в таком клубе. Там голодные, неудовлетворенные бабы под сорок - пятьдесят лет готовы растерзать каждого мужика, и все им сходит с рук, так как у них есть деньги, а у ребят - нет; чтобы прокормить себя и выучиться, они вынуждены полуголыми гарцевать перед ними, позволять им не только пожирать себя глазами, но и запускать грязные лапы в их плавки. Но хуже всех я, так как пустился на неслыханную подлость только из-за того, что Володя - глупый мальчишка - назначил мне не только первое, что само по себе огромная глупость, но и второе свидание, которое могло кончиться для него настоящим изнасилованием. Не посоветовался с любимой, решил отомстить отцу - педерасту за совершенный им акт предательства по отношению к ней, дочери. Мне не было прощения. Марина попыталась поссорить меня с матерью, но та отнеслась ко всему достаточно холодно, так как уже давно не испытывала ко мне никаких чувств. Маша знала о моей бисексуальности. А то, что я "сориентировался" на любовника ее дочери, показало лишь неплохой вкус мужа. Сама она, не имея достаточного влияния на дочь, чтобы предотвратить или прекратить ее связь с человеком, работающим стриптизером и одним этим компрометирующим семью, не принимала отношения любовников всерьез. Она рассчитывала, время расставит каждого из них по своим местам. По принципу: Богу - богово, а кесарю - кесарево. (Бог - конечно же, дочь)
  Поскольку Марина втянула мать в мои грязные похождения, которые не были для нее в новинку, Маша прокатилась на мой счет и дала соответствующую оценку двум кобелям - старому и молодому, которые не сошлись в стоимости сексуальных услуг, оказываемых друг другу. И это все, что имела мне сказать с презрением жена. Рвать со мной из-за подобного пустяка не пожелала, сколько Марина на том ни настаивала. Матери, в конечном счете, удалось убедить дочь, развод создаст для всех них больше проблем, нежели совместная жизнь в разных спальнях. Об этом Марина знала много раньше сама и от братьев, которые, впрочем, не выражали особого удивления по данному поводу, считая смешными сексуальные отношения между такими стариками, как их родители: ведь они перешагнули пятидесятилетний рубеж и, по их мнению, в них давно не нуждались. Тринадцатилетние мальчишки оставались девственниками и по ночам пачкали простыни...
  Володя, потеряв работу, не пожелал выслушать меня, когда я попытался объяснить ему, что во всей этой истории нет моей вины. Я сочувствовал его положению, хотел ему помочь. Володя не только отказался от протянутой руки помощи, но и нахамил мне.
   - Я ничего не добился. Даже не смог распалить тебя, чтобы голым выставить на лестницу (я вовсе не собирался ложиться с тобой ни сверху, ни снизу, просто играл в кошки - мышки, но, к сожалению, будучи неопытным юнцом, переиграл). Но, потеряв работу, я ни о чем не жалею, так как уже давно хотел покончить с этим мерзким миром. А что касается денег, то найду способ их заработать. - Какой? - Не тебе, такой сволочи, знать это.
  Наш разговор только подлил масла в огонь его злости и обиды на меня. К тому же он впал в депрессию, так как долго не находил работы с нужным заработком, и сидел без нее, тратя мои "грязные" деньги, не отказывая себе тратить их напропалую. Они, видите ли, жгли ему руки (хорошенькое оправдание, когда Марина призывала любовника тратить их с умом). Бездельничая, он запил и охладел к Марине, которая отнеслась к нему с пониманием и не слишком обижалась, когда он выполнял свой мужской долг без прежнего рвения, а то и вовсе от него уклонялся.
  Как-то Марина захотела записать с телевизора рок-концерт, стала рыться в поисках чистой видеокассеты, обнаружила одну из них без надписи, но на всякий случай решила удостовериться, что она новая... Дальше можно не продолжать. То, что она увидела, повергло ее в шок. Володе мало не показалось, она с ним рассталась. Правда, опять не навсегда. Кассету она спрятала, Володя боялся о ней говорить. И даже тогда, когда они помирились, он о ней не вспоминал. Однажды мать и дочь говорили обо мне. Маша пыталась меня защитить от нападок Марины, которая не нашла ничего лучшего, как рассказать, а в следующий свой визит в родительский дом, показать матери кассету. Хотя бы постыдилась. Видимо, живая картинка должна была, по ее мнению, лучше выявить мое истинное лицо. И если не поссорить нас, родителей, окончательно, то по меньшей мере доказать матери, насколько отвратителен ее муж, с которым она вынуждена ради детей поддерживать сносные отношения. Но от братьев Марина кассету скрыла (вовсе не из этических соображений). Марина призналась любовнику, что показала нас матери во всей красе. Это вызвало у Володи недоумение и плохо скрытое разочарование Мариной. Он считал, вполне достаточно одного рассказа Марины о сексуальных домогательствах Геннадия к жениху их дочери. Володя меньше всего хотел выставлять себя напоказ - да еще перед матерью Марины, которая и без того пыталась нас поссорить...
   Кассета бумерангом вызвала у Марины отвращение не только к отцу, но и к любовнику, испытывающему от его развратных действий не столько ненависть к совратителю, сколько наслаждение. Знакомя мать с кассетой, Марина искала у нее поддержки. Та рада была ее оказать, переживая за дочь и испытывая в одно и то же время не самые нежные чувства ко мне и к Володе. Сама она была лишена плотских радостей после того, как изменила мне со своим первым мужем и зачем-то призналась в этом. А то, что Толя ограничился впоследствии одними письмами - притом редкими и совершенно бесчувственными, видимо, убедило Машу - она потерпела полную неудачу в любви. Мне ли не знать, каким пламенем пылала она много раньше, когда стала моей любовницей, а затем и женой. К сожалению, так продолжалось всего лишь несколько лет. В эти годы я был верен ей, и никакие мысли о другой женщине или мужчине мне на ум не приходили. Что-то случилось с ней позже, а может быть с нами обоими. Скорее всего, Маша ошиблась, отдав предпочтенье мне - она продолжала любить Толю, судьба которого сложилась более удачно. (Впрочем, что я знаю о нем и его жизни?)
   Получив подтверждение Маши в том, что любовник оказался не меньшим прохвостом, чем отец, Марина не стала долго церемониться со своим некогда милым. Она без особого сожаления рассталась с ним, скоро нашла ему замену, но этот эрзац мы никогда не увидели - новый любовник не удостоился чести войти в наш дом, который сама она посещала лишь тогда, когда я находился в банке. Наши случайные встречи дома проходили без столкновений - она старалась меня не замечать. Так продолжалось примерно пол года. Отношения между нами несколько потеплели, когда Марина затосковала по прежней любви, пребывавшей все это время, как выяснилось, всего лишь в латентном периоде. Новый любовник продержался в этой роли недолго, его изгнали из ее рая еще до того, как не без моей помощи (впрочем, я ее не афишировал) обнаружили старого (Володю).
  Мне напомнил о нем редактор журнала для геев. В его журнале даже несколько раньше времени освободилась та самая вакансия художника, и редактор спросил меня, по-прежнему ли метит на это место мой протеже, оставивший у него после презентации неизгладимое впечатление. Я уже знал, Володя значится вторым номером среди мужчин по вызову в одной из многочисленных фирм, оказывающих сексуальные услуги на дому. Мне пришла дикая, на первый взгляд, мысль, встретиться с ним на своей нелегальной квартире. Просто для разговора, благо был повод, но, прежде всего, я жаждал реабилитации в его глазах. Назвал фамилию Володи: его, якобы, желает видеть моя жена, и стал дожидаться своего любимца, авось не поколотит за ложный вызов. В конце концов, я заплачу столько, сколько нужно. Ему же легче, не надо трудиться, хотя едва ли наше свидание обрадует парня. Я волновался так, словно впервые встречался с любовником.
   Увидев меня, Володя ничем не выдал свое удивление, лишь приподнял брови. Сказал, он может находиться в моем распоряжении столько времени, сколько я пожелаю. Я прямо спросил, оказывает ли он сексуальные услуги мужчинам, и после его секундного раздумья получил утвердительный ответ. Странно, подумал я, в информации фирмы Володи об этом ничего сказано, хотя ряд других фирм специализировался именно на обслуживании геев и лесбиянок. Он просветил меня на этот счет.
  - Некоторые мужья за отдельную плату выражали желание присутствовать при моем коитусе с их женами, после чего платили еще больше, много больше, если я занимался любовью также и с ними (жены не возражали). Сначала, столкнувшись с такими извращенцами, я им в этом отказывал. Но однажды, когда муж или любовник одной дамы бальзаковского возраста оказался молод, красив и горяч, а дама заявила, что выложит мне огромную сумму, если в ее присутствии позволю ему близость со мной, я согласился и не пожалел об этом. Я понял, почему ты так рьяно добивался меня. Эти оргии мы повторяли и втроем, и вдвоем. Дама была при деньгах, и все мы встречались в свободное от моей работы время (зачем делиться с фирмой, если можно выступать без отчислений в ее пользу?). Так я поступал и тогда, когда со мной договаривались о встречах (на бис) другие мои клиентки, которые балдели от одного моего присутствия. А ты как находишь меня - не хуже, чем раньше? - Еще мужественнее после того, как общаешься не только с женщинами, но и с мужчинами. - Ты не очень сильно сердит на меня за мои проделки? Я имел возможность убедиться, в моем увольнении и в появлении мерзкой статьи твоей вины не было... Но у меня не хватило пороха придти к тебе на покаяние (он картинно склонил голову передо мной). Еще больше я сожалею о том, что лишился Марины. Она по-прежнему ненавидит меня? Кажется, она все еще любит тебя, дурака. У нее никого нет? - Был, да прогнала. - Она, как и ты, знает, в каком месте я протираю штаны, вернее будет сказать, тружусь без них? - Понятия не имею. Она со мной не разговаривает после того, как узнала о наших с тобой отношениях. - Откуда тебе известно, что она любит меня? - От жены, иногда мы разговариваем, хотя наши отношения с тех самых пор претерпели не самые лучшие изменения. - И все из-за меня! - Положим, и я тут был замешан. Так что можешь не посыпать свою голову пеплом. - Ты меня прощаешь? - Давно уже простил. Обстоятельства были против нас. - А то, что я требовал от тебя акции? - Бог велит делиться? - Я был очень зол на тебя тогда. С одной стороны, боялся потерять Марину, с другой, - меня тянуло к тебе. И что я в тебе нашел? Неужели одни деньги? - Надеюсь, не обошлось без моего внутреннего обаяния. - Ты и внешне все еще привлекателен. - Благодарю. - Я не преувеличиваю... во всяком случае, одну деталь, до сих пор нахожусь под впечатлением, моя аналогичная штуковина уступает твоей. - Рад, что оставил по себе добрую память хотя бы ею. - Да, но я так и не узнал, как она ведет себя в деле. Ты пригласил меня, надеюсь, не только для беседы? - У меня есть что сказать, потому и пригласил. - У тебя лишние деньги, и ты не знаешь, куда их деть? Мог встретиться со мной, минуя фирму. В следующий раз обойдемся без нее, если не возражаешь. -Не возражаю. - Тем более что я и так перед тобой в огромном долгу. Не знаю, как расплачусь. - Ты мне ничего не должен, Володя. - Положим. Без твоих денег я бы подох с голода. Помнится, я не только не ответил на твою любовь, но вдобавок создал тебе определенные проблемы. Еще раз приношу свои извинения. Я не сомневался, всеми моими неприятностями я обязан твоим козням. - Ты просто не умел логически мыслить. Какой смысл пакостить тебе после нашей первой встречи и накануне второй... - Куда более многообещающей? - Вот именно. - У меня сложилось впечатление, ты решил поставить меня в полную материальную от себя зависимость. Я и раньше-то отказывался от твоих денег лишь по единственной причине - не хотел попадать под твой каблук. - Я ведь любил тебя, дурачок. О какой зависимости могла идти речь, когда я трясся от страха, думая о том, что ты уничтожишь меня одним своим взглядом или словом. - Ты больше не любишь меня? - Мне удалось избавиться от наваждения этой любви. Разум восторжествовал, куда мне было деваться? - Значит, я напрасно пристаю к тебе со своими предложениями. Или за те полгода, что прошли с тех пор, ты стал импотентом? Мало ли по какой причине... В том есть и моя вина... Или дело не в тебе, а во мне? Я изменился к худшему, уже не волную твою кровь, ты предпочитаешь мне другого малыша? Влюблен и счастливо в другого парня или, на худой конец, в другую? Засыпал тебя вопросами, словно ревнивая баба. А если серьезно, то никак не могу врубиться, зачем ты меня пригласил? - Я же сказал тебе, у меня есть что тебе сказать. - Так говори, черт побери. Не тяни резину. Сколько можно испытывать мое терпение! - У тебя хорошая память? - Не жалуюсь, а что? - Ты помнишь о вакансии художника? - Помню. Но разве это место предлагалось всерьез, разве вы не морочили мне голову и не позвали лишь для того, чтобы я позировал без порток для порножурнала? Разве не вы заставили меня крутить перед вами голым задом и трясти яйцами, желая убедиться в том, что я гожусь для ваших геев? Или вся идея была еще проще - склонить меня к сожительству с тобой? Тебе не кажется, ты повел себя тогда, мягко говоря, непорядочно? - Ты до сих пор не веришь в то, что все дело с вакансией художника обстояло так, как тебе сказали? - Если и так, именно ты извлек из создавшейся ситуации максимальную для себя пользу. - Тебя развратила прежняя твоя работа. Я напомню лишь один эпизод - за столом. Признайся, тебе не составляло огромного труда забрать свою руку, когда она оказалась у меня между ног? И еще раньше, кто тебе мешал передать мне салфетку в руки, а не класть ее под столом на мои колени? - Я экспериментировал, развлекался, не думал, что ты так далеко зайдешь. И ничего бы этого не произошло, не бросай ты в мою сторону обольщающих взглядов. Удивительно, как это твои близкие не замечали их?! - Моя жена уже давно ничего не замечает. А Марина была влюблена, ей в голову не приходило обращать внимание на мои взгляды - любые. Мальчишки смотрели на тебя с обожанием, как на старшего и любимого их сестрой. - Все объяснил. Но ведь именно ты спровоцировал меня на мой поступок. - А кто в самом начале, когда мы еще совсем не знали друг друга, занял место рядом со мной за столом? - Ты был самым интересным человеком. И принял меня, мальчишку, на равных, ничуть не гоношился своим воспитанием, образованием и богатством. Говорил со мной обо всем на свете. На доступном мне языке. И не боялся того, что я могу кому-нибудь разболтать некоторые вещи, которые могли тебе навредить. Я ценил все это, Геннадий. И если решился потакать тебе почти во всем, то лишь потому, что находился в тот день не в самом лучшем расположении духа: меня преследовали сплошные неудачи, безденежье, так еще к тому же одна баба хотела со мной переспать за хорошие деньги, а я дал ей от ворот поворот. Что мне стоило тогда решить все свои проблемы за одну ночь? И тут под мою горячую руку подвернулся ты со своей любовью, которую не скрывал от меня. - Говори после этого, кто кого развращал. - То же верно. Сам виноват. Но, в конце концов, несмотря на все неприятности, я все же решил свои денежные проблемы. Плачу за учебу в срок. - А как складывается твоя личная жизнь? - Никак. Я любил и люблю только Марину. А до нее мне, как до Луны. Луна все же далече будет. - Твоя новая работа не влияет на чувства? - Работа - есть работа, не больше того. Думаете, не все еще для меня потеряно? - Сам выясни, есть ли у вас шанс. - Если скажу ей, чем занимаюсь, ближе, чем на пушечный выстрел, она меня не пустит. - Пожалуй. Загляни в редакцию журнала, разнюхай хорошенько, чем там для тебя пахнет работа, какова зарплата, и если все тебя устроит, перейди туда. - Работа художника, конечно, мне больше по душе. И ее специфика известна не на словах. Большого воображения не потребует. Редактор хватится за голову, когда я предложу ему свои рисунки - с натуры. Была у меня одна девица, скорее, позировала мне, чем занималась любовью. Только требовала, чтобы, рисуя ее без одежды, сам раздевался до нитки и, стоя перед зеркалом, писал не только ее, но и себя... - Могу себе представить вас обоих. - Особенно, если учесть, что время от времени она мешала и лезла меня облизывать. Но рисунки классные. Я показывал их своим ребятам, разбирающимся в графике, они дали им высокую оценку. - Не потому ли, что сюжеты были на грани и ниже? - Это само собой. Но судили другое - мастерство. Меньше всего героев. - В ком не будет у тебя недостатка, так это в них. - Как смотришь на то, чтобы стать моим героем - натурщиком? Очень хочу тебя написать маслом. - И принести мой портрет редактору. Очень смешно. - Он не подозревает о твоих наклонностях? - Моя личная жизнь никого не касается. - А если я нарисую тебя для нас - в любом виде, в каком хочешь? Повесим портрет здесь. Не думаю, что тут бывают люди твоего круга. Или среди них есть голубые? - Будешь много знать, быстро состаришься, приятель. - Большой секрет? Ладно, оставь его при себе. Ну, как тебе моя идея? - У тебя мало времени заниматься такими пустяками. - Ты не пустяк... Лишь бы у тебя самого нашлось для меня время. - И сколько будешь платить мне как натурщику? - В деньгах не нуждаешься, вот в чем незадача. Могу платить своей натурой, если не утратил к ней интерес. Или совсем потерял его? - К сожалению, нет. - Тогда, может быть, займемся любовью. Иначе, зачем было вызывать меня сюда? - А как же Марина? - Вот кто тебя смущает! Мы не станем ей докладывать, я - клянусь! Тем более, пока я свободный художник. - И как долго мы будем вместе? - Так долго, как оба захотим. - Ты на самом деле хочешь меня? - Неужели до сих пор не понял? - Трудно поверить. - Мог бы заметить это еще тогда, при нашей второй встрече. - Тогда ты был навеселе. - Скажи точнее, пьян. Я боролся с собой, не хотел попадать в твои сети. Тебе удалось в первую нашу встречу такое, что я попал под твое обаяние. До тебя никто не занимался со мной таким сексом, такой вот я был еще неиспорченный мальчик. Так что именно тебе, дорогой, я обязан своими новыми пристрастиями. - Ты шутишь! Я нисколько не нравлюсь тебе. Есть молодые, красивые, стройные. - Любовь зла, полюбишь и козла. - Даже такого старого? - Не напрашивайся на комплименты, ты сосем не старый и вполне в теле, которое устроит любого парня. И вот еще что. Когда-то ты предлагал мне стать твоим любовником за деньги... - Я это не говорил. -Верно, но держал в наших умах. Не отпирайся. - Я хотел тебе помочь. - Пусть так. - Так вот теперь ни о каких деньгах и подарках не может быть речи. Мы будем любить друг друга просто так. Идет? - Хорошо. Но ты уйдешь со своей работы, перейдешь в журнал. - Видно будет... Ты ни с кем не хочешь меня делить? - Не в том дело. - А как же Марина, если я вновь сойдусь с ней? - Ты ставишь меня в тупик, Володя. - Не лицемерь. Скажи, можешь ли ты принять для себя мою двойную жизнь или не в состоянии? - А ты сам можешь ее вести? - Могу, иначе б не предлагал тебе себя сейчас. - Я не верю в то, что ты на это способен. - А что собственно изменилось с тех пор? Всего лишь стал старше на пол года. И приобрел кое-какие навыки в новой для себя любви. Последнее обстоятельство пойдет нам только на пользу. - Тебе, но не мне. - Так ты ревнуешь меня к другим мужикам? - Ты оскорбляешь мои чувства. Жаль, что не понимаешь это. - Оставь! Думаешь, я не знаю, в каком месте размещаются твои чувства? - Хочешь унизить меня? - Ничего я не хочу. - Тогда вот тебе деньги за работу. Считай, выполнил ее. Ты свободен. Не забудь, долго редактор ждать тебя не станет. - С тобой и пошутить нельзя. - Дурацкие шутки, сам бы мог это понять. - Кажется, я слишком далеко в них зашел. Видишь ли, Геннадий, я приврал, рассказывая о своих геройских подвигах с мужчинами. Ничего такого не было. То есть, подобные предложения мне иногда поступали, но я не желал изменять своей природе ради одних денег, даже больших. Мне вполне хватало тех, что я зарабатывал, оказывая разного рода услуги женщинам. Некоторые из них платили неплохо, сверх норматива. - Я и не сомневался в том, что ты врешь. На твоей морде все написано. - Что же тогда ты так серьезно выслушивал меня? - Хотел знать, как далеко зайдешь в своем вранье. - Признайся, ты поверил мне. В то, что я спал с мужчинами. - Я поверил, ты хочешь спать с Мариной. - Это, Геннадий, запрещенный удар - ниже пояса. - Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку? - Такому быку, как ты, можно позволить больше, чем Юпитеру... Ты действительно все еще любишь меня? - Любил. Теперь - нет! - Я тебе не верю. - Мне это уже не важно. - Чем же ты руководствовался, приглашая меня, якобы, для своей жены? - Хотелось взглянуть, что из тебя вышло. - Как я дошел до жизни такой? - И был отличный повод - сообщить о вакансии художника, которая открылась раньше срока. - Трогательная забота о человеке, наплевавшем в твою душу! - Мне не безразлична судьба господина Плевако. - Но не сам Плевако? - Тебя беспокоят мои чувства? - Только память о любви ко мне побудила тебя сделать такой подарок? - Я - лишь передаточное звено. Новая работа лучше той, что есть у тебя сейчас. - Одна работа другой не помеха. - Если только ты не намерен мириться с Мариной. - Мы с ней не ссорились. Разбежались по известной тебе причине. - Я не желаю вмешиваться в ваши отношения. - Однако когда-то вмешался. - И жалею о том. - Извини, я волнуюсь и не сдержан на язык. - Ничего. Я привык. - Чего бы ты хотел от меня? Скажи честно. - От тебя - ничего. - Я чувствую себя не в своей тарелке, не имея возможности отплатить тебе той же монетой... - Уже отплатил. - Чего это ты так ржешь, сивый мерин. - Я - не сивый. Серьезно, что я могу для тебя сделать? - Мы ничего не должны друг другу. - И все же... Можно, я напишу твой портрет и подарю его тебе. - Если такая затея греет твою душу, я готов позировать по вечерам, когда освобожусь от дел. - Я позвоню тебе. Номер телефона твоего офиса не изменился? -Тот же. Возьми визитку, на ней все мои телефоны, в том числе - мобильника. - Да. Я непременно позвоню... после разговора с редактором. - Идет. Лучше будет, если ты первым сообщишь мне о вашей договоренности или отсутствии таковой. - Прости меня за то, что я не могу достойно ответить на твои чувства. Я бы хотел, но не могу. - Понимаю. Прошу об одном - не потешаться над ними. - Я не знаю, как вести себя с тобой, робею в твоем присутствии. - Что-то новенькое в наших отношениях. Есть в тебе нечто притягивающее к твоей персоне. - Что-то отталкивающее. - Все так не просто сложилось между нами... Потому и возникла у меня потребность написать тебя маслом. - Смотри, не перемасли... - Я не уверен, что сумею передать на холсте тот образ, который желаю отразить... - Я принес тебе столько зла - никогда не искуплю вину перед тобой. - Большой вопрос, кто кому из нас больше причинил зла. Я добровольно пошел на связь с тобой и придал ее ненужной огласке. Обстоятельства оказались сильнее меня. Стоит мне преодолеть одно препятствие, как тут же встречаю новое. Кажется, твое доверие я частично восстановил. А Марина меня не простит. - Если любит, простит. - Судишь по себе... Извини, опять сказал глупость. Такой я кретин. Мало того, что рассказал о нашей встрече Марине, так еще, как следует, не спрятал кассету. Представляешь, что они о нас подумали?! - Ничего хорошего. - Лучше бы им не знать все это. И тем более не видеть! - Ты, надеюсь, списал запись - уничтожил ее? Или при расставании Марина тебе ее не отдала? - Швырнула в лицо.... Не знаю почему, но оставил ее, хотя хотел списать... Не смог... - Это уже из области маразма - рановато для тебя. - Однажды я снова смотрел кассету. Не мог оторваться, до чего ж ты был хорош?! Не поверишь, просмотр вывел меня из депрессии, в которой я тогда находился. Что ни говори, никакой грязи в наших отношениях не было. Поначалу я был настроен очень агрессивно, считал тебя дьяволом - искусителем, а себя - невольной жертвой. Я сам был не лучшего мнения о себе. - Не самого лучшего? - Все же мне удалось тогда справиться со своими нервами...- Со временем я убедился в подлинности твоего чувства. До сих пор уверен, наш с тобой грех был не так уж велик. - Если б на него не накладывались ваши отношения с Мариной, я бы вообще считал, что мы не совершили ничего страшного. - Знаешь, и я не вижу преступления в том, что было между нами. Учитывая все предшествующие нашей встрече обстоятельства, я не изменял Марине. Однако она увидела предательство не столько в моем поведении, сколько в той страсти, которой я был обязан тебе. Я так и вижу нас с тобой глазами наших женщин. Жуть берет при одном воспоминании. Было им что посмотреть. Когда еще представится такая редчайшая возможность. - Дурень, что вызывает у тебя такой смех?! Опозорил меня и себя и радуешься. - Смех сквозь слезы. Как мне теперь подступиться к Марине? И даже если она найдет в себе силы простить меня, в твой дом дорога мне заказана. - Вполне допускаю, но причиной тому будет все же не то, что моя жена увидела у тебя без помощи увеличительного стекла. - Благо подобное, даже больше того, ей приходилось видеть у мужа. Ничем я ее не удивил. - Кому больше всего не пристало видеть в таком виде и за таким занятием отца, так это дочери. - А, по-моему, кроме гордости за папу, ничего испытать не могла. - Паразит! - Если Марина простит меня, твоя жена допустит близкие отношения между нами только через собственный труп. - Она слишком жизнелюбива, чтобы допустить такой смелый поступок. - А наш брак даже через лет пять вызовет у нее столбняк или паралич. - Не надо, Володя, доводить ее до такого состояния, а то самому придется возиться с будущей тещей. Будь осторожнее на поворотах, сынок. - Не хочу вмешиваться в твою жизнь... Но как тебе удалось замять скандал в своем доме? - Очень просто. Скандала не было. Ребята - не в курсе. Им никто ничего не рассказал, хватило ума. Марина испытывала ко мне такое презрение, что посчитала выше своего достоинства говорить со мной. А Маша уже давно махнула на меня рукой. - Она знает о твоих увлечениях на стороне, в том числе с мужчинами?! И не требует развода только из-за детей? - А я знаю? - Мой приятель с квартирой - тот самый - еврей, так он эту же самую фразу произносит тем же тоном... - Везет мне на евреев, вечно влипаю из-за них в историю. - Чем еще они тебе не угодили? - Первым мужем моей жены был еврей. Он без боя уступил жену. - На тебе, боже, что нам не гоже? - С боем, именно потому я и сражался с ним. Не привык проигрывать. - Женился без всякой любви? - В том-то и дело, что по любви. - Тогда при чем тут твой еврей? В цирке лопнули канаты, в том евреи виноваты. Евреи. Так было раньше, при коммунистах. А после падения старого режима им не так уж плохо живется у нас. Все, кто не устроился здесь, уехали. - Положим, кое-кто остался. Впрочем, они разделили общую участь тех, кто не вписался в новую жизнь, так как лишен либо мозгов, либо рук, либо инициативы. - А чего лишен я? - Мозгов, иначе бы сам догадался, чего тебе не хватало. Давно бы взял у меня деньги, которые я тебе предлагал, и не торговал, походя, в ущерб собственным интересам, своим телом. - Торговал им в угоду интересам одного дяди. - Ты, мой мальчик, снова о том же, как вшивый о бане. Я предлагал тебе помощь совершенно бескорыстно. - Платонически. - Ты так ничего и не понял. Жаль. - Все я понял, но, как уже говорил, не могу разделить твои чувства, ведь я другому отдана и буду век ему верна. - Трепло! - Завтра вечером ты занят? - А что? - Хочу приступить к написанию твоего портрета как можно скорее. Рука чешется. - Изобразишь меня этаким монстром. - Обыкновенным человеком, вне твоего бизнеса, в котором ты, как мне говорили, не последняя из акул. - Верно, мне в моем деле лучше палец в рот не класть, откушу. - Я это хорошо почувствовал, когда в шутку завел разговор об акциях. Тебе тогда явно изменило чувство юмора. Знаешь, что у пьяного на языке? - Я не был пьян в тот вечер, прикидывался им. Выпил для смелости, было дело. - Зачем? - Затем, чтобы круто изменить свою жизнь, но ты так ничего и не понял, дурачок. - Хочешь сказать, был готов на то, чтобы стать моим? - Ты моим или я твоим, что-то в этом роде. - Ради чего? - Любишь ты, Гена, всюду ставить точки. Может быть, в бизнесе есть такая в том необходимость, но не в любви, если этим словом назовем то, ради чего ты пришел тогда ко мне. Я не хотел заниматься с тобой любовью. Хотел, чтобы мы любили друг друга. Это оказалось невозможным. - И ты понял это очень поздно? - Тебе, кажется, знакома страсть? - Ты не смог перед ней устоять. Но в последний момент взял себя в руки. И в этом я оказал тебе неоценимую помощь.- В некотором роде. - Я не очень хорошо помню тот вечер. Приставал к тебе, кажется, нахально приставал. - Вот именно. Всем своим видом показывал, что продаешься, не испытывая ко мне никаких чувств. - Ты на них рассчитывал? - Вспомни, как расценила твое поведение Марина. - Она не может объективно судить о том, что увидела, являясь заинтересованным лицом. - А я, по-твоему, кто? - Да, ты прав... История не знает сослагательного наклонения даже в мелочах, но как бы ты поступил, если б я не завел свой дурацкий разговор об акциях? - Не в первый раз, учти. - Тем более. -Я не знаю, Володя. - Я не думал, что ты жадина. - Так ничего и не понял. Заставляя тебя отдать акции, я оскорблял твои чувства. - Теплее. - Ты бы сам мог отдать их мне, поделиться частью, если бы я не вел себя так настырно. - Еще теплее. - Несмотря на то, что любил Марину - не тебя? -Достаточно того, что ты позволял мне любить себя. - И Марина не помеха для твоей любви? - Соперница, да. - Не более того? - Я не хочу вдаваться в другие детали. - До сих пор мне трудно понять, как это ты мог предложить мне свою любовь, зная о моих отношениях со своей дочерью, пусть неродной. Так велика была страсть? Тогда почему она сдохла в самый ответственный момент? - У меня складывается впечатление, будто ты сожалеешь о том, что победил мой рассудок? - Сожалею? Ты еще больше унизил меня своим пренебрежением. Даже твой член изменил мне в последний момент. Вот, уж чего я никак не ждал, - ты меня не хотел, настолько презирал! - Напротив, тогда я, как никогда, любил тебя, но почувствовал сплошную ненависть к себе и расценил твою готовность уступить себя за акции или без оных, как жест отчаяния. Ведь я знал, что твои дела в клубе плохи, что с Мариной вы ссоритесь... - Подожди, откуда тебе это стало известно? От нее? - От жены, с которой Марина делилась. - Я ж считал, что ты добился моего увольнения из клуба. Я виноват. И в неоплатном долгу перед тобой. Только не думай, будто я хочу написать твой портрет, чтобы искупить свою вину. Наконец я оценил твои чувства, и желаю оставить по себе добрую память, не знаю, правда, что выйдет из моей затеи. - Прохвостом не изобразишь? - Обещаю.... Когда приступим? Что, если завтра вечером? - Послезавтра, если тебя устроит. Завтра не могу. - Идет -. Каким ты хочешь видеть себя на портрете? - Кем угодно, только не тем, что видели Маша и Марина на той злополучной кассете. - Да, уж... Я могу нарисовать тебя в любом виде, в каком пожелаешь. В парадном костюме, в домашней одежде, полуодетым или обнаженным. В любом случае я постараюсь избежать всякой пошлости. - Пожалуйста, ее не надо. Писать тебя в полный рост или до пояса? - До пояса. Не ниже. - Что так? Мы уже имели возможность видеть себя и друг друга ниже пояса, ничего хорошего из этого не вышло. - В данном случае тебе опасаться нечего. Портрет - твоя собственность, если не пожелаешь, никто его, кроме тебя, не увидит. - И мне незачем смотреть на себя. Вот если бы на тебя, тогда другое дело. - Хочешь, чтобы я написал себя? - Да, оставь мне на память свой автопортрет. - В каком виде? - В любом. - А лучше всего? - Не вгоняй меня в краску. - Я подумаю. Надеюсь, ты не станешь показывать меня всем, кому не лень? - Обещаю, ни одна душа не увидит. -Хорошо, но сначала я напишу тебя... Или, если хочешь,- нас вдвоем. - Последний вариант устраивает меня больше всего. Но как ты будешь нас писать? - У тебя есть большое зеркало? - Да, в спальне. - Там хватит места для нас двоих, меня с мольбертом и тебя, чтобы мы в полный рост увидели себя в зеркале? - Более чем. - В таком случае я выполню наш двойной портрет в интерьере твоей спальни. Ты сможешь выстоять несколько часов? - Будет нелегко, но что не сделаешь ради искусства? - Тогда послезавтра приступим...
  Наш портрет Володя написал в течение месяца в несколько сеансов. Я стою на нем во весь рост напротив зеркала, в котором отражается стоящий за мольбертом и пишущий картину Володя и я - со спины. Главное место на картине занимаю я, стоящий лицом к художнику. Картина в картине. В последний момент мы решили набросить на свои чресла (на картине) нечто вроде набедренных повязок. Не потому, что нас вдруг охватило чувство стыда или страх быть увиденными посторонними лицами, а из-за нелюбви к натурализму. (Володя писал в современной манере, хотя - достаточно реалистической.) Этот месяц был испытанием для меня. Мне показалось, Володя данным сюжетом, довольно банальным, хотел убедиться сам и убедить меня в том, что я не устою против соблазна и попытаюсь в той или иной степени вновь навязать ему себя. Но я устоял. Сам он выглядел сосредоточенным на кисти, красках, мольберте и никак не выдавал свое состояние. Отдыхая, мы набрасывали на себя одежду и вели светские беседы на разные темы. На мой взгляд, Володя идеализировал меня, придав моим глазам большую выразительность и убрав седину, а также складки с живота. Его лицо в зеркале несколько размыто, но прекрасно. О теле и говорить не приходится. Лучшего подарка, чем этот двойной портрет, он мне сделать не мог. Написан он, как сказал о ней один из моих близких друзей, которому я осмелился показать портрет, с большой любовью ко мне. Знал бы он о наших отношениях?!
  Володя, единственный человек, которого я, как выяснилось, по-настоящему любил и продолжаю любить, с большим успехом у масс работает в журнале для геев. Уйдя из фирмы, оказывающей сексуальные услуги, он несколько потерял в заработке, но подрабатывает - и неплохо, - снимаясь для своего же журнала обнаженным, оставаясь при этом неузнаваемым, так как искусство монтажа позволяет придать его прекрасному телу другую голову. Голову других мужчин и зверей. Это всех устраивает, включая Марину. Молодые люди не стали портить себе жизнь долгим примирением и длительным выяснением отношений. Совет им да любовь, как говорится. Если они когда-нибудь поженятся, я сделаю им скромный подарок в виде тех самых акций журнала, где трудится Володя. Марина поступила в Университет за десять тысяч долларов - смешную сумму. Ее будущий муж не теряет свободное от работы время, пишет и рисует для внутреннего пользования и для тех, кто способен оценить его дарование по достоинству. Не без моей помощи он продал за хорошие деньги одну из своих работ американскому промышленнику - коллекционеру русской живописи. Мои мальчишки растут, мужают и все прекрасно понимают, включая разногласия в моем доме. Мы с Машей сходимся (редкий случай, когда у нас нет расхождений) на том, что во всех отношениях наши дети должны быть никак не хуже других, даже лучше, много лучше. Я помню, кто из моих дряхлеющих рук (в будущем, далеком, надеюсь) примет мое дело, дело, которому я служу, наращивая капитал для его расширения и улучшения. Это тяжело, учитывая конкуренцию и коррупцию, которой нет конца. Чиновники всех уровней тоже хотят хорошо жить. Их зарплата мизерна, на нее могут прожить лишь те, у кого нет амбиций и запросов.
   Мы с Машей стараемся не слишком сильно огорчать друг друга. У каждого из нас своя жизнь. Чтобы моя жена могла радоваться своей личной жизни, я сделал так, что с ней познакомился один из перспективных молодых людей, который небогат, но хорош собой и не глуп. Ему без особого труда удалось заинтересовать Машу, они встречаются днем, когда дети в школе. С тех пор моя жена перестала хмуриться, повеселела, похорошела даже. Иногда я ревную ее к молодому повесе, словно не я его с ней свел. Самому бывает смешно.
   Моя личная жизнь складывается вполне сносно. У меня есть молодая, красивая, длинноногая (ноги растут от ушей) девчонка, немногим старше Марины. Время от времени мою квартирку посещает также один парень, очень женственный, но, к сожалению, избалованный вниманием моих соперников, молодых, хотя и не столь обеспеченных, как я. Парнишка любит деньги, я их ему даю. Не слишком много. Лишь бы приходил ко мне тогда, когда я его хочу. Никаких иллюзий на счет парня я не питаю. На любовь кого-либо, увы, не рассчитываю.
  Так все мы живем. Вместе с нашей страной, которая медленно, но верно, черепашьим шагом ползет вперед, к вершинам капитализма с более или менее человеческим лицом. Не надо ее торопить. Поспешишь, кое-кого из людей насмешишь...
  
  
  
  
   21. Концерт Љ 1 для Юрия с оркестром слов
  
  
  Есть слова паразиты. Есть паразиты - выражения. У каждого из нас они свои. У меня такое: "Просто не знаю, с чего начать". Маша (я с детства зову родителей по имени) имеет дурную привычку. Отучать детей от дурных привычек. Тем самым, прививая им их. Так вот она в таких случаях говорит мне, чтобы я начал с начала. Она у нас в семье - настоящий кладезь народных мудростей. Черпает их с самого дна и щедро одаривает ими близких и дальних. Последую ее совету. Впрочем, начала я не помню. Хотя на память не жалуюсь. Просто (опять это словечко) не припомню свой первый грех первородства. Может быть, я действительно был вторым, а не первым. Младшеньким, а не старшеньким. Хотя Маша рожала нас с братцем в самой первоклассной клинике города на Неве, все же это была Россия. Не Германия, куда хотел всех нас троих спровадить Геннадий. От греха подальше. Там бы нас точно не перепутали. Первым из Машиного лона извлекли бы меня, а не братца - рохлю, Дмитрия Дурного. Так я называю его. А он меня - Юрием Голопопым. Уровень культуры не позволяет ему назвать меня точнее, как он сам утверждает. Называет он меня так за то, что я сплю голым. Мы спим с ним в одной комнате, хотя наши условия позволяют изолировать каждого члена семьи. Маша, сколько я помню, спит в своей комнате. И как только угораздило отца навестить мать в одну прекрасную ночь? После нее и родилась наша двойня. Затем Геннадий излечился от дурной привычки встречаться с Машей так близко.
  Кроме меня с братцем, Маша родила дочь. Нарекли ее Мариной. Маша, Марина ... Лучшего имени ее отец - первый Машин муж - не нашел. Видать, с извилинами у него туго. Я его никогда не видел. И век бы мне его не видать. На кой он мне сдался, Маринин папаша. Пусть она одна от него млеет. Мы, братья, против сестры ничего не имеем. А она - против нас. Так мы и живем - в любви и согласии. Никогда не дрались. Делить нам нечего. Наследство? Когда еще оно будет? Раньше рак на горе свистнет. Я не сомневаюсь, отцовское дело станет моим. А чьим же еще? Марина - женщина. Откуда у меня такая уверенность, что я - младшенький стану старшеньким? Все очень просто. Дмитрий Дурной ни на что претендовать не может. А главное - не будет. У него совсем другие интересы. Отцовский бизнес находится вне сферы его запросов. Он витает в облаках музыки и поэзии. Мы с ним похожи, как две капли воды (еще одно выражение - паразит). Но, к счастью, только внешне. Так он сам считает. Я вполне разделяю его мнение на этот счет. Мы друг другу братья, не враги. Как-то в шутку я сказал Диме, что мы с ним близнецы из разных отцовских яиц. Шутка солдатская и плоская. Братец не оценил мой юмор. По нему, мы - разнояйцовые близнецы. С участием в нас отцовских яиц он, морщась, со мной согласился...
  Однажды (все происходит однажды) нам с Димой исполнилось четырнадцать лет. И надо было такому случиться, на утро следующего дня мы с ним увидели разные сны. Каждый в соответствии со складом своего характера. Он - жуткий. Я - сладкий. В самый ответственно - приятный момент своего сновидения я проснулся от крика и плача брата. Подбежал к нему и стал трясти. А когда с трудом разбудил, он - весь в слезах - обнял меня. Наша мама умерла. Потом перевернулся на другой бок и снова заснул беспокойным сном, бормоча что-то бессвязное. А потом опять горько заплакал. Пришлось мне снова будить брата. Первым делом я сказал ему, что наша мать жива - здорова.
  Лучше послушай мой сон. Он куда более приятный. Я был наедине с Катей, и если бы не ты со своим криком и плачем, то все бы у нас с ней случилось в лучшем виде. Как ты можешь? Посмотри на себя! Оденься! Я в спешке забыл, что раздет. Натянул на себя трусы. Не хотел смущать покой брата. Раз он такой эстет... Дима обиделся, хотя я выбирал выражения и не оскорблял его слух словами, более точно отражающими картину моего сновидения. Я знал, он сохнет по Кате. Я же просто видел приятные сны, в которых занимался любовью...
  Катя - наша домработница. Она приехала в град Питер то ли с Дальнего Востока, то ли с Крайнего Севера, чтобы поступить в вуз. Но провалилась. А сыр почти во рту держала... Так это я о чем? С треском провалила вступительные экзамены, но домой не вернулась. Не желала сгорать от стыда перед домочадцами и соседями - всем дальним - крайним селом. И наш уездный город - все же не ее село - заманил и притянул к себе шестнадцатилетнюю девушку, впервые увидевшую большой город. Стала искать более или менее приличную работу с общежитием. Нашла по объявлению работу на отцовской фабрике. Взяли ее красильщицей. Работа грязная, тяжелая, но с приличным заработком. Сняла вместе с другой такой же красильщицей комнатенку, где можно жить. Работала, по словам отца, справно, вышла в передовики. Геннадий, словно президент России, придумал для лучших работников своей фабрики именную стипендию - для тех, кто хочет учиться и работать. Таких стипендий было пять в год. Наша Катя как передовик выдержала конкурс и была осчастливлена Геннадием. Она понравилась отцу, и вскоре он предложил ей перейти к нему домой. Вести хозяйство, убирать, стирать, помогать матери с детьми. Нам с Дурным было тогда по десять лет. Маше она пришлась по душе, вся наша семья не могла на нее нарадоваться. Только Марина не хотела взять в толк, зачем это нужно матери. Она имела в виду возможность более тесных контактов отца с домработницей. Мать резонно сочла, пусть лучше муж будет на виду и не ходит налево.
  Катя - не только мила, но и работяща. Ей предоставили комнату внизу, на первом этаже нашего дома. Она получала от отца зарплату, превышающую ту, что имела на фабрике. Кроме того, питалась за наш счет. Ела почти то же, что все мы. И училась на заочном отделении в вузе. Как она туда поступила, история умалчивает. Одной отцовской стипендией и заработком тут явно не обошлось. Марина считала, отец спит с Катей и платит ей за это. Дима на такие слова сестры выходил из себя и называл ее глупой. Назвать сестру дурой культура не позволяла.
  У Кати завелся парень. Они встречались по выходным, иногда вечерами, когда мать отпускала ее на волю. К нам домой он не приходил. Да и охранники бы его не пустили. Мало ли кто напросится в женихи нашей домработнице? От греха подальше. Еще бомбу подложит куда-нибудь, хотя бы в унитаз.
   С нами, братьями, Катя - сама душечка. Меня в шутку называла, не иначе, как барином. Диму - уважительно, по имени, но Дмитрием. Он не сводил с нее глаз и постоянно краснел, когда она к нему за чем-нибудь обращалась. А я исподтишка время от времени пытался коснуться края Катиной одежды, а когда удавалось - рук и даже тела. Она - сама непосредственность, и никогда не журила меня за некоторые вольности, которые я себе с ней (так я думал тогда) позволял. Геннадий на все это смотрел снисходительно. Однажды я услышал разговор матери с отцом. Не удивлюсь, если Юрка когда-нибудь спутается с Катей. Она слишком много ему позволяет. Любимчик Дима, была уверена она, себе такого не позволит.
  И вот нам четырнадцать, Кате - соответственно двадцать. Она расцвела, еще больше похорошела, хочет выйти замуж за своего Николая. Но жить им негде. Он живет в общежитии. Геннадий великодушно обещает молодым, что купит им однокомнатную квартиру, когда мы, братья, окончим школу и поступим в вуз. Тогда надобность в Кате не то чтобы отпадет, но не станет такой необходимой. И она пожнет плоды своего добросовестного труда и поведения. Катя вела себя с отцом, как подобает добропорядочной невесте своего будущего мужа Николая, и на шутливые заигрывания Геннадия отвечала одной улыбкой.
  Теперь самая пора вернуться к ночи снов и сновидений. Дима был далеко не в восторге от моего рассказа. Он никак не гармонировал с его отношением к Кате. Ты, сам того не желая, выставляешь себя в моих и собственных глазах полным пошляком. Можно еще кое-как понять самую возможность подобного сновидения, в конце концов, сны неподвластны людям. Но ты должен был скрыть его, не радоваться ему и тем более не огорчаться по поводу того, что из-за меня не закончил в своем сне, как пошло выразился, славное дело с Катей. Сам должен понимать, чем бы оно закончилось - ничем хорошим для твоей постели. Тем более что спишь нагишом. Большего оскорбления он мне нанести не мог. А безобидный тон его нравоучения выглядел почти презрением. Он такой духовный, мечтает о высокой любви, скрывает ее от всех, а я открыто говорю о своем вожделении. И к кому?! К Кате - этой чистой, непорочной девушке, которая вынуждена жить у нас, чтобы зарабатывать на жизнь и учебу. Он встретил ее как-то с Николаем, женихом. Они шли рядом, держась за руки, даже не в обнимку, без бутылок с пивом. Чистый бред! Причем тут пиво? Брат, не желая того, еще больше унизил меня.
  - После твоего сна можно как-то понять тебя. Но сейчас пора тебе уняться, лучше бы подумал о нашей матери.
  Я не сразу понял, что он имеет в виду. А потом вспомнил причину его рева. Мать наша жива - здорова, нет причин волноваться за ее здоровье. Понимаю волнение по поводу твоего сна, но теперь и тебе пора уняться, придти в себя и успокоиться. А если не можешь, чего проще встать и пойти проверить, в каком состоянии Маша. И не удивляться тому, что дверь ее комнаты может быть закрыта. Обычно она спит так, что ее бомбежкой не разбудишь... Почему-то бомбежка вызвала его гнев. Он разозлился и посоветовал мне, в свою очередь, проверить дверь Кати.
  - И не слишком удивляйся, если она спит и не ждет тебя с твоими объятиями. А если дверь ее комнаты почему-то открыта, можешь удостовериться в этом окончательно. Но советую тебе прикрыть свой зад, все же на первое свидание следует приходить в штанах.
   И такая насмешка была в его глазах, что я взорвался и заявил, что последую его совету. Я хотел в туалет, и потому мог себе позволить таким образом облегчить свое положение... Он рассмеялся. Хотя я и называл его Дмитрием Дурным, он не был дураком, и понял, куда я направляюсь. Тем удивительнее для него оказалось мое исчезновение на целых два часа...
  В одних пижамных штанах я направился в ближайший туалет. Он находился рядом с комнатой Геннадия. Стоило мне выйти из нашей с братом комнаты, как я увидел тень, проскользнувшую в дверь отцовской спальни. Я не настолько недогадлив, чтобы не проверить свою догадку. Спустился вниз, комната Кати приоткрыта. В ней никого. Я тут же юркнул в ее постель, скинув с себя штаны и бросив их под кровать...
  Я уже засыпал и видел продолжение того же сновидения, прерванного Димой, когда проснулся от скрипа двери. Хотел спрятаться под одеяло, в которое укрылся с головой, и которое во сне разметалось, но зрелище, открывшееся моим глазам, окончательно вырвало меня из пут Морфея. Я жадно смотрел на Катю, которая сняла с себя ночную рубашку и изучала себя в зеркале трюмо. Затем она надела другую рубашку, погасила свет над трюмо и направилась к кровати. Меня она не заметила. И тут я жутко испугался. Вытянулся во весь рост на самом краю постели, покрылся холодным потом и мечтал лишь об одном, чтобы Катя не наткнулась на меня и быстро заснула. А я мог бы сбежать без позора, прихватив свои портки. Но случилось обратное. Катя своим жарким телом налетела именно на меня, ледяного, и в страшном испуге закричала так, что я чуть было ни свалился с кровати. Затем она пришла в себя и схватила меня за волосы. Я лежал не жив, не мертв, скукожившись, не испытывая никаких других желаний, кроме одного - любой ценой избежать позора. Катя зажгла свет над кроватью, откинула одеяло, я лишь успел перевернуться на живот. Она приняла меня за Митю. В этом было мое спасение. Она стала уговаривать его уйти, не подвергать ее унижению. Обещала никому не говорить о том, что он был здесь.
  - И когда только успел сюда проскользнуть. Пока я была в туалете?
   Я молчал, набравши в рот воды, не чувствуя своего тела. А душа, если она была во мне, стала подавать сигналы нового смятения. Мало того, что я опозорен, так теперь позорил своего невинного брата. Даже если он заслуживал наказания, то не такого. Я лежал под одеялом, которое вновь натянул на себя, и держал его мертвой хваткой. Так, словно Катя только о том и мечтала, чтобы сорвать его с моего брата. Я обязан был положить конец такому унижению. И ничего лучшего в своем отчаянии не придумал, как сесть рядом с Катей и обнять ее. Она почти не сопротивлялась, поняв, что не подвергнется никакому насилию с моей - Диминой стороны. С этим двойственным положением нужно было, немедля, кончать. Я признался, кто я.
  - Так это ты, барин! Как же ты посмел сюда придти! Вон, жалкий мальчишка! Ты же, как соляной столб, ледяной к тому же.
  А чтобы окончательно унизить, она в гневе вырвала из моих рук одеяло и с презрением глядела на меня. Я готов был провалиться в бездну. И в этой ситуации, совершенно безысходной, я совершенно неожиданно для себя почувствовал острое желание, которое не захотел скрывать ни от нее, ни от себя. И потянулся всем своим телом к ней, шепча о любви, которая привела меня сюда, и о страхе быть неправильно понятым. Откуда-то взялись нужные слова. Вместе с жаром тела - жаркие слова любви. Я сам верил в эту любовь. Даже Катя уже сомневалась в том, что я не лгу ей. Но она отказывала мне в себе, отпихивала меня от себя. Она уже поняла, что теперь мы слишком далеко зашли. Так мне тогда казалось, хотя ничего у нас не было. Даже поцелуев. Но я считал, поскольку мы видели друг друга без одежды, более того, она убедилась в подлинности моего чувства, как же теперь все это так остановить? И потому окрыленный уверенностью в том, что у нас просто нет иного выхода, как отдаться друг другу, сорвал с нее рубашку и впился в ее грудь так, что она застонала от боли. Но это ровным счетом ничего не значило. Она отбивалась от меня всеми силами, на которые была способна. Уже поняла, никакими уговорами меня не остановить. И поменяла тактику. Попросила на миг остановиться. Я внял ее просьбе. И тогда Катя стала угрожать мне, что будет кричать, все сбегутся сюда. Да, ей придется оставить наш дом, но и мне мало не покажется. Ее лицо было таким злым, что я с трудом сдержался, чтобы не сказать ей, откуда она пришла только что. И все же нашелся, что ответить ей в тон. Всем нам мало не покажется, всем. Она все поняла и смякла. Такая она мне была нужна меньше всего. Теперь уже она лежала в постели бездыханная. Я мог делать с ней все, что хотел. И не хотел. Мы лежали рядом - оба без желаний, без сил. Не таким мне виделось все это... Я почувствовал, что плачу. С трудом сдерживал слезы. А Катя, так она рыдала впрямую.
  - Ах, барин, разве ж так можно? Что вы наделали?
   Она впервые говорила со мной так, на вы, и не шутя. И снова пробудила во мне желание. Я уже верил - буду обладать ею. Пусть неумело. Пусть потерплю полную неудачу. Но это не тот позор, которого я опасался несколько минут назад. Я стал целовать ее мокрые глаза, плакал сам, не стесняясь. Она гладила мои волосы, поцеловала в лоб. А когда я впился в ее рот, она не оттолкнула меня. И тогда я стал лизать ее тело, спускаясь, все ниже и ниже. Катя издавала какие-то нечленораздельные звуки. И тогда, боясь за себя, что все кончится у нас именно так, как предсказывал Митя, попытался проникнуть в нее. Но ошибся. Она назвала меня дурачком, которого нужно наставить на истинный путь. И наставила. И это не было никаким богохульством. Это было прекрасно! ...
  Я не хотел уходить от нее. Мое тело желало ее снова. Но она уже устала. Я вспомнил, до меня у нее был Геннадий. И я позволил себя уговорить, что должен уйти, что это не последняя наша встреча. И пошутила, трепля мои волосы, она могла вполне забеременеть от меня. Мне даже в голову не пришло, это шутка. И до меня у нее был мой отец и тогда... Напротив, я не только не испугался, но даже обрадовался, и сказал ей, тогда мы уже точно поженимся, ей некуда будет от меня деться. Это так насмешило ее, что она стала целовать и ласкать меня, чего еще не было. И позволила мне снова обладать ею. Я верил в то, что могу стать ей мужем, забыл о своем возрасте, о родителях, об учебе, обо всем на свете. Я верил только в любовь... В любовь, которой у нас не было. Ни у меня к ней, ни у нее ко мне. Осознание сего прискорбного факта пришло ко мне, когда я вернулся к себе. Дима не спал. Он ждал меня. Я еще никогда не видел своего брата таким растерянным, таким несчастным. Я попрал его первую любовь. Напрасно уверял брата в том, что я сам влюблен в Катю, - и давно, готов даже жениться на ней. И услышал его саркастический смех. Он впервые ругнулся матом. Потом стал извиняться передо мной.
  - Что ж, так бывает. Неужели мы, братья, станем врагами из-за женщины? Этому не бывать. Я уступаю ее теперь, раз она позволила..., раз она тебя любит. Все равно у меня не было никаких шансов...
   Мы оба плакали от счастья, от собственного благородства. Я уже сомневался в том, что люблю Катю и женюсь на ней. Вспомнил о Геннадии, с которым она переспала до меня. Я уже был уверен, до нас с отцом у нее был Николай. А до него, может быть, еще другие мужчины. Я хотел тут же рассказать брату обо всем, чтобы он не слишком расстраивался за себя. И вообще, если Катя такая блядь, почему бы ни уступить ее братцу на ночь - другую. А потом я устыдился себя, какая же я, однако, сволочь. Как я смею судить, если сам залез в ее постель, почти силой заставил уступить мне. И разве было мне плохо с ней? И разве кто другой час назад хотел жениться на ней? Какие же мы, мужчины - гады, если позволяем так судить женщин? Затем я вспомнил о своем возрасте и рассмеялся. Дима спросил, чему я смеюсь... Брат, я смеюсь тому, что таким дураком уродился на свет. И если хочешь знать, я совсем недавно думал всерьез о том, что люблю Катю. И это, несмотря на то, что передо мной она была у отца. ( Сам того, не желая, я проговорился.) Дима возмутился.
  - Ты клевещешь на папу, на Катю, а сам, похотливый самец, только об одном и думаешь.
   Пришлось мне, в конце концов, рассказать Диме все, как оно было. Я даже предложил брату занять мое место, но он отказался.
  - И вовсе не из моральных соображений, и даже не потому, что сам иногда хочу того же, что ты, еще как хочу, просто не могу, зная все это, таким путем становиться мужчиной. Уж лучше подождать. А тебе советую не изменять собственной природе. Если хочешь, можешь дальше заниматься любовью с Катей, ежели и она того же желает, почему бы и нет. Не судите, да не судимы будете. И я не осуждаю отца, хотя он-то, скорее всего, воспользовался своим положением и принудил Катю спать с ним. Он старый, если его не устраивает жена, может подыскать себе кого-нибудь, кто ближе его годам. Нечего зариться на молодых. А Катю можно только пожалеть. Вспомни Катюшу Маслову Толстого. Какая участь ожидает нашу домработницу, если она пойдет по тому же пути? Ты меня, брат, прости, но все же не стоило тебе к ней идти. Да я и сам виноват, подначил тебя. Не думал, что мы на такую подлость способны. Мы оба. Как же это все ужасно! - Что все? - спросил я, засыпая. Насколько же мы, люди, отвратительны. И я больше всех!..
  А Катя, между тем, оказалась лучше нас. Она не стала каяться в своих грехах. Просто подала в отставку с поста нашей домработницы. Ничего никому не объясняя. Геннадий так ничего и не понял. Но, будучи добряком по натуре, отпустил ее с богом после того, как она нашла себе другую работу и другое жилье. О своей квартире она может забыть. Недавно я встретил Катю на улице.
  - Барин, ты простил меня за ту ночь? - Если что было у нас не так, виноват один я....Ведь все-таки из-за меня ты потеряла хорошее место. - Успокойся, барин, не из-за тебя. Ты, прости меня, - лишь ребенок своего отца...
   После Кати у меня никого не было. Хотя многие девчонки вешаются мне на шею. И не только потому, что у нас такие предки. После Кати меня ни к кому не тянет. Во всяком случае, пока. О Дмитрии Дурном и говорить нечего. Он - ангел...
  
  
   22. Концерт Љ 1 для Дмитрия с оркестром слов
  
  
   Мне четырнадцать лет. Мало это или много? Я уже осознаю себя как личность. Мама смеется, когда слышит такие слова от меня. Она все еще считает меня своим малышом. А Марина - та вовсе ни в грош нас, братьев, не ставит. Брат отвечает ей той же презренной монетой. А я так не могу. Она - моя старшая сестра. Я все равно ее люблю. Когда-нибудь она поймет, кем я ей прихожусь, какие чувства к ней испытываю, и тогда изменит к нам свое отношение. Юра в таких случаях говорит, когда рак на горе свистнет. Может быть, он и прав, Голопопый. Он, в отличие от меня, мыслит реалистически. Все в нашей семье - люди практические. Один я - дурной, как назвал меня брат. Даже Марина себе на уме, хотя ее отец, по словам мамы, был человеком слабохарактерным, с ветром в голове. Уж, не потому ли он ее бросил? Правда, она утверждает, будто сама оставила его, так как влюбилась в папу. Все может быть. Хотя по нынешним их отношениям это не слишком заметно. Скорее - наоборот. И дело тут не в том, что они спят врозь, как заявляет Юра. Это еще ни о чем не говорит. Родители могут встречаться ночью. Никто не проверял. А если даже им это не нужно, я ничего особенного в таком поведении родителей не вижу. И не только потому, сколько им лет, и они не нуждаются в сексе (отец, впрочем, нуждается, раз изменяет матери, но она к этому относится спокойно, как не мне одному кажется). Я вообще считаю, люди помешались с ума из-за секса. Он не так уж нужен им, но они берут друг с друга, как попки, пример, и если кто-то из них остается один, то сильно переживает из-за этого, считает себя неполноценным человеком и стыдится своего одиночества. Видимо, такова человеческая природа. Когда у людей чего-нибудь из того, что есть у большинства, нет, они начинают думать об этом и страдать. Даже я, должен признаться, узнав от брата, как он проник в комнату Кати и обладал ею, почувствовал себя неважно. Я ничуть не завидовал брату, мне не так уж нужно то, что не дает покоя ему. (Он, по моему мнению, начитался и насмотрелся всякого, считает себя взрослым, и настроился на такие отношения с женщинами, о которых нам еще, по меньшей мере, рано думать.) Но меня не оставило равнодушным его сообщение о потере им невинности. Раз это так ему нужно, почему бы и нет. И все же таким образом он снова вышел вперед меня, оставил позади, хотя я ему не соперник, как он сам справедливо считает.
  Все бы не было так обидно, если б такое случилось у него с другой женщиной, не с Катей. Голопопым я назвал его отнюдь не случайно, брат кстати и некстати, никого не стесняясь, иногда расхаживает по квартире в неопрятном виде, а при мне - даже голым. Как он считает, когда я делаю ему замечание, человеку нечего стыдиться своего естества. Это справедливо, но зачем выставлять себя напоказ? Я это понять не могу. Ведь не приходит же ему в голову оставлять открытой дверь туалета, когда он писает? Может быть, таким своим поведением он, сам того не понимая, пытается задеть меня за живое? Как-то ночью, когда я спал, проснулся оттого, что он проверял меня. Я растерялся, и со сна не сразу догадался прогнать его прочь. Он удостоверился в том, что и мне ничто человеческое не чуждо, скорее, животное. Вроде бы он не дурак, а повел себя глупо. Чего собственно добивался? Неужели хотел убедиться в моей неполноценности? А если бы я сумел устоять и не выдал себя, что мне, к сожалению, не удалось, разве это дало б ему повод для ощущения своего превосходства? На мой взгляд, это такая ерунда, стоит у нас или не стоит. Лучше б не стоял, не отвлекалось бы внимание от более интересных мыслей и дел.
  Между прочим, Юра и сам, видимо, понял, что зашел слишком далеко. Утром спросил меня, почувствовал ли я какие-нибудь неудобства ночью (с его стороны такие слова выглядели необычно, он все всегда говорит прямо, в лоб, не брезгуя порой нецензурными выражениями). Так как в ту ночь я не посчитал нужным "проснуться", ответил, ничего такого не припомню. А сны забываю еще до того, как просыпаюсь. Брат явно чувствовал себя неловко. А мне не хотелось ставить его в глупое положение, хотя стоило бы дать ему понять, что можно и нельзя себе позволять. Я ему не игрушка и не подопытный кролик. Жаль, в своем глупом эксперименте он все же кое-чего добился: узнал, и я имею слабость, хотя скрываю от него. Я нисколько не стыжусь того, что не отличаюсь в этом отношении от других людей, но гордиться тут нечем, это точно. И тем более испытывать чувство превосходства оттого, что в четырнадцать лет стал мужчиной. Неужели так можно стать мужчиной? Смешно! Но меня задел сам факт его успеха, к тому же с Катей, в которую я влюблен столько лет. Целых два года. И она наверняка догадывалась об этом, так как я не могу скрыть свою влюбленность, стоит мне встретиться с ней глазами. Юра раньше постоянно подшучивал надо мной по этому поводу, а я еще больше смущался и глупо отнекивался, словно совершил преступление. Никакие грязные мысли мне не приходили на ум. Но брату это трудно понять. На его взгляд, любовь без секса - это не любовь, полная нелепость. Мне жаль его. Он не захотел и не сумел подняться над животным, что есть в большинстве людей. И даже мой отец, всегда служивший мне образцом делового человека, в этом отношении оказался самым заурядным типом, принудившим Катю лечь в его постель. Не так уж важно, было это один раз или много...
   Я не мог заснуть, не понимая, куда тогда исчез брат. Неужели он разыгрывает меня, не желая проигрыша в нашем споре? Я уже винил себя - поддался его обычной уловке. Мне не следовало говорить ему о непристойности разгуливать голым. Юра сослался на свой сон, будто я своим криком помешал ему в нем овладеть Катей, которая уже не сопротивлялась ему. Дурак, я просто еще не успел придти в себя после такого потрясающего сна. Испугался за тебя, мало ли что могло с тобой во сне случиться. И с Машей - вдруг она на самом деле умерла?! Мне стало стыдно за себя. В конце концов, нравится ему ходить и спать без трусов, какое мне до этого дело? Я же не девчонка... Когда каждому из нас приснился свой сон, он, как мне показалось, специально не скрывал от меня свое состояние, словно хотел что-то доказать мне и даже унизить, рассказав о сне, в котором фигурировала Катя. Я не уверен в том, что был подобный сон, а если он и был, то в нем присутствовала именно Катя, а если даже она и приснилась ему, то позволила такое. Я сам еще не отошел от своего сна, в котором видел маму, умирающую и ждущую помощи. Никого другого дома не оказалось, а я, словно столб, стоял рядом с ней и ревел от страха и жалости к себе - сейчас она покинет нас, и я останусь один, без матери, которую так люблю, что не в состоянии сдвинуться с места, хотя бы позвонить в скорую или неотложную помощь... А когда брат разбудил меня, то я был в полусне, зол на себя, на свое бездействие, нерасторопность - мог позволить маме умереть. И тут увидел Юру. Выясняется, он дома. И как же он, уверенный в себе, знающий, что надо делать в самых сложных ситуациях (поделом считал себя достойным приемником отца по бизнесу), вместо того, чтобы придти на помощь матери, стоит передо мной в неподобающем виде и рассказывает о своем идиотском сне, в котором он, видите ли, по моей вине не успел трахнуть (его слова) Катю. И даже тогда, когда я полностью пришел в себя и понял - все это наши сны, продолжал злиться на брата - и на его вид, и на его сон, в котором он позволил себе оскорбить мою любовь, Катю - и на самую Катю. Вдвойне неприятно, я опять выглядел перед Юрой этаким хлюпиком - во сне и наяву. Потому на его выпад, можешь сам убедиться, твой сон - только сон, Маша жива и здорова, она всего лишь спит, и меньше всего видит себя в гробу, я ответил в его же духе. Посоветовал ему, в свою очередь, удостовериться в том, что Катя спит, и видит рядом с собой кого угодно, только не его. Даже во сне ей не приснится такой тип, как ты, к тому же еще мальчишка, ребенок, у которого по любому поводу и без всякого повода из-за распущенности, детского любопытства и нездорового интереса к сексу все время стоит... Я уже понял, напрасно ни за что, ни про что обидел брата, но не извинился, в моей душе все еще тлела обида на Юру, посмевшего видеть такой сон с Катей и насмехавшегося надо мной и над моим сном. Считал - по существу - себя правым. Если даже обидел Юру, то по делу. Обычно люди ошибаются сначала, а чуть позже приходят в себя и раскаиваются в своих словах, исправляют ошибку (если на то хватает у них совести и сил). А я очень часто поступаю противоположным образом. Первая моя реакция после нанесенной другому человеку обиды бывает верной, но затем, видимо, я хочу оправдаться перед самим собой и нахожу справедливыми свои слова или поступки. Так - и в этом случае. Конечно, я не прав. Мне не следовало поддаваться эмоциям. В конце концов, мой брат не виноват в своем сне, он имеет право видеть любые сны, не обязан отчитываться передо мной только потому, что нарушил мой покой, рассказав о нем. Ведь я вызвал у него куда более неприятные чувства, когда с ходу сказал, наша мать умерла. Ведь если б он заявил мне такое, я бы выдал ему по первое число. Подобное представить трудно: своим криком и плачем он будит меня и заявляет, мама умерла, а это оказывается всего лишь идиотский сон, кошмар. Он не захотел признаться, наверняка сам - пусть на короткий миг - испугался смерти мамы, Но не признался в том даже себе - так жестко воспитывает себя, в полном соответствии с папиным учением.
  Конечно, Юра, вернувшись от Кати, поверг меня в шок. На меня обрушился мир жестокости и насилия. Моя любимая Катя! Я молился на нее последние два года. И вот - она не прогнала брата, позволила ему надругаться над собой. Как еще назвать то, что у них было, ведь она не любила его, да и за что его любить такого? Из страха или полного безразличия она не вышвырнула развратного мальчишку, воспользовавшегося подвернувшимся случаем. Зная о моем чувстве к Кате, Юра дал волю распущенности и превратил свой сон в действительность. Отец, как выяснилось, изменяет матери. И с кем? С домработницей, которую сам же нанял для этого, прежде всего для этого. А заодно и для уборки дома. И как он мог подшучивать над моей любовью к ней, когда однажды заметил, что я всего лишь покраснел. Я сделал ему замечание, оставшись с ним наедине, за рассказанный не очень приличный анекдот в присутствии Кати. Анекдот был кстати, к случаю, вполне приемлемым для нас, ребят, воспитываемых отцом не кисейными барышнями, но никак не для женщин, даже не для Марины, острой на язык, и тем более не для Кати, которая смутилась и отвернулась, словно ничего не слышала. А отец расхохотался и, не стесняясь, позволил себе пошутить, уж, не влюблен ли я в нашу домработницу, раз так покраснел. И, несмотря на то, что он извинился перед нами, когда я с ненавистью посмотрел на него, все же посчитал нужным вернуться к этому эпизоду и выговорил отцу, а он не любил, когда кто-нибудь делал ему замечания, тем более дети. Но, надо отдать ему должное, он признал свою вину и обещал впредь никогда больше не выставлять меня на посмешище, как я обрисовал ту ситуацию. И вот я узнаю, он спит с Катей! Я был зол на всех - на брата, Катю и отца, чуть не разревелся при Юре. Но сумел взять себя в руки и, лицемеря, сказал ему, ни на кого не в обиде, напротив, он раскрыл мне глаза на Катю, и мы, братья, не станем ссориться из-за женщин, тем более позволять это самим женщинам. Катя не стала для нас яблоком раздора, тем более она уже на другой день сообщила родителям - по независящим от нее причинам, в которые не может вдаваться, уходит от нас и просит отпустить ее сразу. Мать хотела ее задержать, но отец был непреклонен, не хочет или не может, это ее дело, силой мы никого держать не будем. Так рассказала мне мама.
  Моя влюбленность в Катю не случайна. Она - первая молодая и красивая женщина в нашем доме. До нее прислуживали пожилые женщины. По-настоящему запомнил одну из них лишь потому, что увидел ее как-то горько плачущей (мне было тогда лет семь), и я заплакал сам от жалости к ней. Она тут же перестала рыдать, стала извиняться передо мной. Из-за этого я пустился в еще больший плач, не понимая извинений, когда ей так плохо. Прижался к ней, стал уговаривать взять у меня все деньги, лежащие в моей копилке. Мне показалось, все дело в деньгах. Она поцеловала меня, поблагодарила и, все еще плача, стала вытирать слезы. Когда в нашем доме появилась Катя, это было словно солнце, заглянувшее к нам и оставшееся надолго. Она работала у нас целых четыре года. Мне нравилось в ней больше всего чувство собственного достоинства, позволявшее ей быть со всеми нами на равных. И хотя она называла брата барином (все мы привыкли к этому, а ему даже нравилось, когда она обращается к нему так и только так), ни у кого не возникала мысль, будто она ниже, хуже, недостойнее нас. Мы не думали об этом. Меня она отличала от других, явно покровительствовала, давая самые вкусные куски, улыбаясь, словно я был ее братиком. К тому же она любила музыку, часто просила меня что-нибудь сыграть ей на фортепиано, и мне нравилось играть при ней, для нее. Мы оба любили романтиков. Она не раз просила сыграть экспромты Шуберта, которые я разучил тогда, и мог играть их хоть утром, хоть днем, хоть ночью.
  Своим музыкальным развитием я целиком обязан маме, рано заметившей мой интерес к музыке. Она наняла педагога, оставшегося без работы (до этого преподававшего в Консерватории). Юра так же обучался у нее, но не проявлял большого интереса, и мама оставила его в покое. А я чуть не забросил учебу из-за музыки. Но отец, время от времени, проверяющий наши с братом знания лицейских предметов, быстро засек это.
  - Если твои музыкальные занятия плохо отразятся на учебе в лицее, где только и смогут сделать тебя настоящим человеком, я положу конец твоему увлечению. Великим пианистом или композитором ты все равно не станешь, так как их единицы, а у остальных мало шансов в этой жизни.
   Мама придерживалась тех же взглядов, хотя разделяла их не целиком, она сама любила музыку, и с малых лет водила меня на концерты в Филармонию. Катя несколько раз, когда ей позволялось, ходила с нами. Но это бывало редко, так как дома оставались Марина и Юра, предпочитавшие классической музыке попсу...
  Как-то мама простудилась и не смогла пойти со мной на концерт. Играл Кисин, редко приезжавший в Питер из-за своего зарубежья. Он играл Шопена, одного из самых любимых моих композиторов. Я уговорил маму, она позволила мне пойти с Катей. Мы, одиннадцатилетний юноша и семнадцатилетняя девушка, еще никогда не чувствовали себя настолько близкими людьми. Она была мне и родной сестрой, и самой любимой. Мы слушали баллады и прелюдии Шопена, боясь пошелохнуться. У меня есть дурная привычка. Испытывая восторг от музыки, от самой игры, я теряю дыхание и часто сглатываю слюну, что никак не вяжется с моим переживанием. Мне кажется, весь зал слышит, как я сглатываю эту проклятую слюну и, чем больше думаю о ней, тем чаще сглатываю. Это мешает мне самому слушать музыку, а тут я сижу рядом с Катей, у меня к ней уже давно зародилось чувство, которое я боюсь выдать. Она ничего не замечала, но я мучительно переживал свою несдержанность, и постоянно думал - она слышит звуки в моей гортани. Катя же не обращала на меня никакого внимания, поглощенная музыкой, благодарная ей и заодно мне, жалкому мальчишке, взявшему ее на концерт (кто кого взял, еще вопрос). Сама того, не замечая, она взяла мою руку, и так держала ее некоторое время, казавшееся мне мигом блаженства. Что может быть выше, чем слушать любимую музыку в блестящем исполнении с девушкой, разделяющей твои переживания? На ее глазах слезы (я их заметил, когда искоса взглянул на Катю, будучи не способен слушать одну только музыку; все это наполнило меня необыкновенной радостью, и я боялся пошевельнуться, чтобы не выдать своей любви к жизни, музыке, Кате, чувствующей то же, что я). Наверное, именно тогда, возможно, я ощутил по-настоящему первую любовь к женщине. Любовь, лишенную всякой телесности. Я читал прежде, нечто подобное бывает у мужчины и женщины тогда, когда они сливаются друг с другом не только душой, но и телом. Быть может, я слишком мал был тогда, да и теперь еще не совсем дорос до физической любви, но мне до сих пор трудно понять, как можно путать небесное с земным. И даже тогда, когда я долго всматривался в земную и небесную женщин Тициана, которых видел на выставке в Эрмитаже, не мог понять, что же земное в земной женщине. Земное вовсе не видится мне только телесным и бездушным. Думаю, я способен к страсти, но она не выражается в одном слиянии тел. Я не так уж разделяю восторг Юры, пережитый им с Катей в постели. Он утверждал, что ничего подобного никогда не испытывал и едва ли испытает с другой женщиной, потому до сих пор верен своей любви, любви именно с этой женщиной, и не желпет иной, хотя его тело постоянно подает сигналы к тому, чтобы трахнуть кого-нибудь еще (так "мило" он шутит). Он заводит со мной эти разговорчики специально, чтобы подразнить меня? Или же ни с кем другим не может говорить на такую щекотливую тему? Или после своей близости с Катей он влюбился в нее, и только скрывает это от меня, даже от себя. Ведь и ему мало льстит - он добился своего от Кати после того, как он застиг ее на "месте преступления"...
  Обоих потряс Катин уход из нашего дома. На прощание она поцеловала каждого из нас. Так, словно ничего не произошло. Я радовался и горевал оттого, что не увижу ее больше. Она осталась во мне и как радость, и как боль. Я все еще любил ее. Но к прежней любви стала примешиваться та любовь, которую я пока отвергаю. Мне претит самая мысль обладания любимой девушкой, осквернившей свое чувство. Мысль, рано или поздно я все же не избегу соблазна и пересплю с кем-то, наполняет меня печалью. Я уже сейчас расстаюсь со своей мечтой о чистой, непорочной любви. Если я не полюблю ту, что ляжет со мной в одну постель, оскверню и себя. Предам Катю, свое чувство к ней. С ужасом и завистью думаю, как я, оказавшись на месте брата, поведу себя точно так же. Я бы тогда меньше сомневался и мучился из-за своей любви. Что же это выходит? Та, кого я люблю до сих пор, если только вдуматься, шлюха. У нее одновременно были три любовника - Николай, мои отец и брат. Как же можно испытывать к ней небесную любовь? Оказывается, можно. Я способен забыть обо всем, лишь бы снова увидеть ее, снова пережить то же чувство совместного переживания музыкой, обрушившейся на нас обоих тогда, в тот давний вечер. Мы не произнесли ни слова о своем впечатлении от концерта (ненавижу, когда мама спрашивает мое мнение об исполнителе или исполнении, едва отзвучала в моих ушах великая музыка; да, если я остался равнодушен или мало задет самой музыкой, концертом, то готов сказать пару слов о них, но лучше не трогать меня тогда, когда я все еще не в состоянии перейти из того мира в этот, когда я всеми силами своей души желаю продлить время пребывания в мире грез). Мы молча сидели на своих местах в антракте. Правда, я предложил Кате пойти в буфет, и съесть там какие-нибудь вкусные бутерброды, но сам того не хотел. И к моему счастью, Катя отказалась. Она все еще находилась в том же состоянии слияния с Шопеном, из которого я вышел из пошлого желания не показаться ей джентльменом. Я разозлился на себя. Желая извиниться, коснулся ее руки в знак вины перед ней и музыкой... Во втором отделении концерта попытался снова уйти в стихию Шопена, но уже не мог, переполненный не столько музыкой, сколько любовью к Кате, которую Шопен лишь дополнял. Она словно поняла мое смятение, снова взяла мою руку, и так держала ее до самого конца концерта. Я испытывал такую огромную любовь к этой замечательной девушке за понимание, что лишился дара речи, как ни пытался выразить хотя бы одним или несколькими словами свою благодарность. Приходившие мне на ум слова казались бездарными, лишенными души. Я боялся высказать их, так как не желал выйти из царства своей любви и, смешно сказать, ее любви ко мне, как мне того страстно хотелось. Я понимал, она почти в полтора раза старше меня, принадлежала к другому классу, нас разделяла целая пропасть. Но от этого я еще больше любил ее. И мне безумно хотелось, чтобы и она разделяла это же чувство ко мне. Ведь, если я способен, несмотря на все преграды, любить ее, разве невозможна ее любовь ко мне? Ведь я не мечтаю о своей близости с ней в постели, хотя, чего уж там говорить, я был бы не прочь лежать рядом с ней (и тогда, одиннадцатилетний, и сейчас, четырнадцатилетний, уже повзрослевший и испытавший горечь своей любви к ней), лежать рядом, чуть касаясь ее тела, сдерживая желание. А теперь, после всего того, что я узнал о ней, о ее неразборчивости в телесной любви, я и вовсе не желал стать просто очередным любовником, факиром на час. Я всячески старался забыть ее, но у меня ничего из этого не выходило. Больше того, я преодолел отвращение к физической любви и даже согласился испытать ее с одной девицей из нашего класса, пригласившей меня к себе. Мы были одни, даже выпили вина, танцевали, она прижалась ко мне, я почувствовал желание, но ей вздумалось поторопить меня, она как будто случайно, невзначай, коснулась низа моих брюк, тут же, дурочка, извинилась, чем усугубил неловкость возникшей ситуации. У меня разом отпало всякое желание видеть ее. Я ушел, сославшись на какую-то ерунду, о которой "вспомнил" именно в это время. Она выглядела растерянной, я почувствовал себя последней скотиной, но было уже поздно что-либо исправлять. И не только потому, что я хотел уйти. Я думал по этому поводу и пришел к выводу, моя любовь к Кате, несмотря на все ее поведение, ничего во мне не изменила. Я всегда находил ей оправдание. Хотя бы такое: она - взрослая женщина, вполне земная, способная любить и музыку, и разных мужчин. И к тому же она живет в реальном мире, и вынуждена считаться с ним. Иначе она никогда б не легла с моим старым отцом. Любви к нему с ее стороны я не допускал. Этого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Я слишком сильно любил отца, чтобы возненавидеть его за связь с Катей. Я ругал себя за одну только мысль, что сам бы на его месте не устоял против нее. И говорил себе, я ничуть не лучше отца, если допускаю подобное. Выходит, все мои мысли и слова о душе - пустой звук. Я разрывался от мыслей о том, что грешно мешать все в одном котле, и постоянно мешал, узнав от брата о близости Кати с отцом, независимо от причины, толкнувшей их друг к другу. Но повторяю, я не слишком сильно винил отца, так как сам уже представлял себя на его месте. Мать во внимание не принимал, так как знал, родители не любят друг друга. А спят они вместе или не спят, не имело для меня никакого значения. Единственно, противно в отце - он наверняка принудил Катю спать с ним, воспользовался своим положением. Но, как это ни странно, я не слишком сильно осуждал его, сама Катя должна была воспротивиться отцовскому желанию. Хотя бы потому, что у нее был Николай. Выходит, она нисколько не любила человека, за которого собиралась выйти замуж. Просто хотела замуж. И я снова прокручивал в своих мыслях, как недостойна любви - кого бы то ни было - эта женщина, и проклинал себя - я никак не могу выкинуть ее из своего сердца, из своей души. Казалось, я еще сильнее любил ее - такую грешную, беззащитную, слабую. Я казался себе старше, ближе к ней по возрасту, раз мог любить ее, несмотря ни на что. Благодаря своей грешности, она стала не дальше, а ближе мне, доступней ( как все относительно - близкое и далекое, в том числе), я получил моральное право не только думать о Кате и желать ее, но даже при случае испытать счастья с ней, но все же иначе, чем Юра. Он представлялся мне насильником, воспользовавшимся моментом. Он поймал ее в свои силки - я должен возненавидеть брата. Но почему-то я любил и его. Ведь он вернулся от Кати таким счастливым и в то же время несчастным, осознавшим свою низость, позор. Я и лицемерил, и не лицемерил одновременно, когда сказал брату, мы не должны ссориться из-за женщины. Неужели из-за такой только женщины?! А если бы Катя была с братом в другой ситуации, что тогда? Я не знал ответа на этот вопрос, настолько не вязалась в моих мыслях та Катя, которую я любил, и та, которая оказалась в реальности. Со всеми своими недостатками и изъянами. Я все равно ее любил. Я все равно ее люблю. И чем дальше она от нас, тем сильнее моя любовь к ней. И никакое понимание пропасти, разделяющей нас, мне не помогает. Ее недоступность мне, мальчишке, представляется таковой только в мозгу. А он бессилен повлиять на мое чувство, на мои чувства вообще. Такой, видать, я слабак. Ничего путного из меня никогда не выйдет. Не зря отец махнул на меня рукой, позволил заниматься музыкой. Он знает, пройдет время, я пойму, музыка - мираж, я стану тем, кем он меня видит, - у брата на побегушках. Юра сильнее, деловитее, практичнее, организованней, без вывихов, больше склонен к анализу всего того, что требуется в бизнесе. А я витаю в облаках своей музыки и придуманной любви к девушке, которая плевала и плюет на меня с высокого потолка...
  
  
   23. Концерт Љ 2 для Юрия с оркестром слов
  
  
  Отец, очевидно, не терпит того, чтобы его бросали. А Катя позволила себе такую роскошь. Я понятия не имел о связи отца с Катей после того, как она ушла от нас. Прошло около года, когда она созвонилась со мной, что явилось для меня полной неожиданностью. Я был уверен в том, что она никогда не пожелает иметь со мной дело. Но охота пуще неволи. Охота вырваться из неволи. Как выяснилось, Геннадий не оставил ее в покое. Спустя многие месяцы, он разыскал Катю и пригласил в гости на свою конспиративную квартиру. Она вежливо отказалась. Это ему не понравилось. Тогда у Кати начались неприятности на новой работе, которую он в свое время сам же ей подыскал. Ей ничего не оставалось, как согласиться на встречу с ним. Одним свиданием он не удовлетворился, потребовал регулярных встреч. Обещал дать деньги на покупку квартиры, если она подчинится ему. Она клюнула на его удочку, тем более что ее все же уволили с работы, и она осталась без средств существования. На работу Катю позднее по просьбе отца восстановили. Николай узнал об их связи и оставил Катю. Так она лишилась любимого человека. Геннадию только того и надо было. Но когда она встретила другого мужчину, и у них завязался роман, она решила выйти из подчинения отца. Не знаю, что на нее нашло, если она решилась искать защиты у меня, мальчишки. Я чувствовал свою вину и обещал помочь. Но как? Посоветовался с Дмитрием. Он не успел забыть нежные чувства, которые питал к Кате. Сообща мы наметили план совместных действий. Узнав от Кати адрес любовного гнездышка отца, мы как-то ненароком посетили его. Охранники нас к нему не пускали, несмотря на все наши заверения, что мы безотлагательно должны сообщить отцу важную конфиденциальную информацию. Охранники знали свое дело, позвонили отцу, как им себя вести. Он, нехотя, разрешил пустить нас в дом. Катю он спрятал в другой комнате. Геннадий был раздосадован одним тем, что мы узнали о существовании квартиры, раскрыли явку. Но даже не пытался узнать, каким образом мы разнюхали о ней. Наша сенсационная новость, как и ожидалось, его мало заинтересовала. Мы сказали ему, у матери есть любовник, с которым она сидит сейчас в кафе. Если они еще не ушли, пока мы добирались досюда. Между тем, у нас не было никакой уверенности в том, что молодой мужчина, сидевший с матерью в кафе, притом в дневное время и в центре города, на виду у всех, является любовником нашей старушки. Более того, по нашим представлениям, даже мужчина после тридцати - сорока лет не может заниматься любовью в полную силу, а, следовательно, никакого интереса к женщине преклонных лет проявлять не станет. Если только за деньги... (Любовная связь Геннадия с Катей, навязанная им ей, не противоречила нашему убеждению, напротив, его подтверждала.) Что же касается любви между молодым мужчиной и старой женщиной, то она казалась нам еще большей дикостью. Хотя бы по той простой причине, что в таком случае мужчина должен обладать особым талантом, чтобы у него возникло желание и способность его осуществить. Наша матушка внешне вполне ничего себе, однако, лишь в пределах своего возраста. Но у нее, как и у папаши, есть одно преимущество - деньги. А они могли делать чудеса. Без них нашему Геннадию до Кати так же далеко, как до Марса. Матери до молодого любовника - еще дальше. Конечно, наша фантазия относительно любовной интрижки между молодым парнем и престарелой матушкой нуждалась в проверке. И мы бы никогда не стали рассказывать о ней Геннадию (какое нам с Димкой до этого дело, разберутся без сопливых), если б не желание помочь Кате высвободиться из неволи. Он обещал дать ей деньги на покупку квартиры еще тогда, когда взял ее к нам в дом, правда, при условии, что она прослужит у нас до окончания нами лицея. Теперь же он связывал свою помощь с Катиным поведением - не желал расставаться с ней. Так я понял Катю с ее довольно сбивчивых слов, а вдаваться в подробности счел неудобным. Я обещал Кате сделать все, чтобы отец отцепился от нее и одновременно сдержал свое обещание. Но сколько мы с Димой ни ломали голову, как его реализовать (умное словечко, подсказанное братцем), ничего придумать не смогли. Поэтому свидание матери с парнем, которых засекли вместе, использовали как повод для того, чтобы придти к отцу. То, что родители, судя по всему, не спали друг с другом, и то, что отец трахался с другими бабами, ничего не меняло. По нашим убеждениям, фактор ревности со стороны Геннадия мог дать результат. А если их обоих, наших стариков, вполне устраивает такая совместная жизнь, что, кажется, и есть на самом деле, то нам не мешает в этом убедиться. И вовсе не потому, что нас распирает любопытство, а лишь по причине оказания услуги Кате. Не услуга за прежнюю услугу (в моей памяти Катя осталась единственной и неповторимой женщиной; девчонки, хотевшие со мной перепихнуться, ей в подметки не годились, я уклонялся от встреч с ними, не желая терять на них время). Меня задело Катино замечание при нашей случайной встрече, я желал оставить у нее по себе хорошую память. Я уже сомневался в том, что доставил Кате некоторое удовольствие в тот незабываемый вечер. Ее уход от нас этому не противоречил. Конечно, я мало верил в возможность повторения с Катей того, что у нас было. Иначе она бы не покинула наш дом так внезапно. Катя не пожелала иметь двух любовников одновременно, даже троих, с учетом Николая, будущего мужа, так и несостоявшегося. Но в моих мечтах и повторяющихся снах Катя присутствовала очень часто, я так и не смог ее забыть. Глупо утверждать, будто я любил ее, но, как глубокомысленно полагал Дмитрий, безусловно, все свидетельствовало о моей влюбленности, коль скоро никакой другой особе противоположного пола до сих пор так и не удалось ее перешибить. Никакого противоречия с указанной "доктриной " невозможности любви между молодым мужчиной и старой женщиной мы не видели, так как не считали себя и Катю таковыми. Себя - слишком молодыми. Катю - слишком старой. Разница в шесть лет не представлялась нам настолько грандиозной, чтобы видеть в ней причину невозможности между нами любовных отношений. И это обстоятельство также очень сильно влияло на наше желание заставить отца отказаться от нее. Я все время говорю не только о себе, но и о Мите. Все очень просто. Катя для нас обоих стала своего рода идеей фикс. А главное, мою влюбленность в Катю в еще большей мере разделял брат, влюбленный в нее еще тогда, когда я просто мечтал оказаться в ее постели. Или в своей. Но без свидетелей в лице брата или кого-нибудь другого...
   Когда мы уже отчаялись придумать что-нибудь дельное для того, чтобы отлучить Геннадия от Кати, я сказал Мите о готовности капитулировать и признании Кате в собственном бессилии ей помочь.
  - Что ж. В таком случае я беру всю ответственность на себя. Но тебя прошу впредь не беспокоиться.
   Я не обиделся на него. Но вечером того же дня, когда не мог заснуть, понял, Митя даже рад тому, что я линяю и отказываюсь от Кати, таким образом он получает моральное право на привязанность Кати, даже если верит в нее еще меньше меня. Впрочем, он ничем не запятнал себя перед ней, по - настоящему влюблен, не шантажировал ее. Кроме того, мы с братом с каждым днем взрослели все больше, а Катя оставалась той же молодой. И у Дмитрия становились выше шансы заслужить ее любовь, чем у меня. И все равно я хотел, быть может, даже еще больше, сделать все возможное и невозможное, чтобы защитить ее от отца. Наша любовь к Геннадию не исчезла, но претерпела определенные изменения. Впервые мы так серьезно поставили под вопрос порядочность человека, которого считали образцом честности. Человека, с которого до недавних пор брали пример. И хотя Дима в меньшей степени разделял интересы отца и не видел себя в бизнесе, отцовские достоинства были для него ничуть не меньшими, чем для меня. Нас уже давно не смущали отношения между родителями в плане секса, мы просто привыкли к ним, тем более что при нас они никогда не выясняли отношений (что выяснять, когда их нет?) друг с другом. Они любили нас, отец - даже больше, чем мать, у которой на первом месте была Марина, в ком она души не чаяла. Нежелание Геннадия баловать мальчиков, наполняло нас, его ребят, особой гордостью, избранностью, что ли. Тем более что он сам нередко забывал свои слова и делал многое, о чем мы его просили: покупал и играл с нами в разные игры, ходил с нами на выставки, в театры, на каток, вывозил в пригороды. Да, это бывало реже, чем того хотелось, но мы понимали страшную занятость отца. Когда Геннадию удавалось вырвать свободное время, он сам становился ребенком, играя в футбол, катаясь на санках, строя замки из песка или снега. И потом льстила большая привязанность отца к нам, ребятам, чем к Марине, дочери, как он ни старался это скрыть от всех. Меня, конечно, не оставила равнодушным связь отца с Катей. Я не воспринимал его как конкурента, но еще больше стал считать Катю для себя недосягаемой. Слишком велика моя вина перед ней, да и сам я - в силу своего малолетнего возраста - ей в женихи не годился. В то же самое время я плохо понимал ее, так как никогда не сталкивался с нищетой, невозможностью иметь самое необходимое. Моя влюбленность в Катю входила в противоречие с Катиной практичностью, хотя я считал себя человеком рассудительным, чему нас учил отец. Мне в большей мере, чем Мите, удавалось избегать ненужных эмоций. Любовные страсти, считал я, могли быть исключением, если они не мешали делу, в случае со мной - учебе, спортивным занятиям. Правда, мой опыт в любви ограничивался единственным случаем. Но и он дал мне немало. А то, что я не желал повторять его с другими, считал, скорее, плюсом, чем минусом. Как сказал мне мудрый Дмитрий Дурной, это говорило о моей разборчивости в любви. Сам он оставался девственником. Если и страдал от этого, то молча. Был скрытен. Одна смазливая девчонка из нашего класса влюбилась в него, они даже встречались, но он избегал оставаться с ней наедине. Все же она затащила Диму к себе, но попытка соблазнить брата закончилась провалом. Он ушел, как только она полезла к нему с поцелуями. Так он ответил на мой вопрос, чем закончилась их свидание...
  Когда отец услышал нашу "сенсационную" новость о возможной измене матери с молодым и красивым парнем, он от души расхохотался и сказал, что мы еще малые дети, чему он только рад.
  - Во-первых, отношения между взрослыми не так просты, как кажется даже многим, имеющим за плечами большой жизненный опыт. В той его части, что касается мужской и женской добродетели, в плане так называемых супружеских измен. Конечно, вы можете не знать некоторые вещи. Но, коль скоро речь зашла о них, и вас так взволновала самая возможность измены мамы мне, хочу рассеять ваши подозрения. Встреча в кафе с молодым парнем не дает оснований сомневаться в верности мамы нам, она абсолютно ни о чем не говорит. Это, скорее всего, не любовное свидание, а деловая встреча. Мама занимается общественной деятельностью. Может быть, молодой человек - сын какой-нибудь ее школьной или институтской подруги. Она пригласила его в кафе для беседы. Да и вообще мало ли что может быть между людьми, не следует во всем видеть что-то необыкновенное. Вы, дети, должны больше доверять людям, но проверять (улыбка до ушей).
  Тут в разговор вмешался братец, путаясь в словах, что выдавало его волнение, (отец мог подумать, волнение за него).
  - Папа, конечно, прав. Мы и сами сомневаемся в том, о чем поставили его в известность, но наша любовь к родителям столь велика, что мы считаем своим долгом, может быть, мы не правы, делать все, чтобы интересы семьи не пострадали.
   Дима явно лицемерил, таким я видел его впервые, да и отцу был неведом такой сын, потому он и поверил в его искренность. Но не я, так как был с ним в сговоре. Разумеется, мы не спрашивали, насколько эта квартира конспиративна, да и отец был не столь глуп, чтобы узнавать, как это удалось нам ее рассекретить. Другое дело, он мог задать такой вопрос и задал, говоря о сложности супружеской жизни. Нам не пришлось врать, что мы однажды случайно видели, как он подъехал к этому дому.
   Случайность, учил он нас в детстве, частенько имеет место в жизни, ей не стоит особенно удивляться даже тогда, когда она ломает человеческие судьбы. Иногда Геннадий вдавался в длинные нравоучительные разговоры, желая наставить своих деток на извилистый, как говорил Дима, путь истины. Мы усвоили урок, преподнесенный отцом. Но не во всякую случайность можно поверить...
  Геннадий явно желал оправдать свои отношения с матерью, хотя говорил о них иносказательно, как позднее отметил мой братец. Отец напомнил нам свой старый разговор с нами о сложности и запутанности человеческих взаимоотношений, особенно между самыми близкими людьми, живущими друг с другом бок о бок и постоянно вынужденными совать свои носы туда, куда не всегда их следует совать (такой юмор).
  - Более того, может быть, еще несколько рановато говорить вам, детям, о сексе между родителями (вообще о нем я уже достаточно много вас информировал, вы уже с пеленок знаете, откуда растут ноги у любви, шутка), но, с другой стороны, не вредно четырнадцатилетним, уже достаточно повзрослевшим людям, знать, измена - измене рознь. Загадочно? Не слишком. Одно дело, когда мужчина и женщина так сильно любят, что не могут прожить один без другого ни дня, им хорошо вместе и днем, и ночью. Тогда любой из них то, что в быту называют изменой, вправе, и то с большой натяжкой, считать настоящей изменой, предательством. Но когда оба супруга в определенной мере по самым разным причинам и поводам немного пресытились друг другом, но их связывают вместе общие интересы, дети, положение в обществе, тогда они иначе смотрят на отношения между собой... Скажу прямо, ваш юношеский максимализм я бы назвал детским инфантилизмом. Я хочу воспитать вас реалистически мыслящими людьми, прагматиками. Вы уже сейчас должны знать, любовь - не вздохи на скамейке, как в доисторические времена написал один советский поэт, а всего лишь один, но далеко не самый важный элемент современной жизни. Главное - дело, труд. Они определяют все, ради него следует выкладываться полностью. Но, к сожалению, человек - не компьютер, людям нужен отдых, разрядка. И если человек находит их в сексе, ничего плохого в этом нет. Теряя одни силы, он восстанавливает другие - те, что так необходимы для успешного претворения дела. Вырастете, поймете, насколько я прав.
  Мы с Митей почувствовали себя скверно, поняли, начали проигрывать еще до начала сражения. Переубедить отца в правильности его идей и поступков мы не могли. Он допускал измену матери уже потому, как сам во всю пользовался ею. И тогда я нанес запрещенный удар. Я сказал, что догадываюсь о причине ухода Кати из нашего дома. Геннадий отреагировал на эту эскападу спокойно - никак. Митя меня поддержал.
  - Катя стала у нас почти членом семьи, близким человеком. И если она ушла, на то были серьезные причины.
  Отец и тут промолчал. Я спросил, знает ли он, как сложилась судьба Кати дальше. Геннадий на вопрос ответил вопросом.
  - Чем вызван такой допрос, не тем ли, что вам известно больше, чем мне? И вообще не понимаю, какое отношение имеет бывшая прислуга к теме нашего разговора.
   Митя сказал, что мы бы хотели разговор из абстрактной плоскости перевести в конкретную. Геннадий слегка обалдел не столько от такой заумной фразы сына, сколько от жестко, ребром, поставленного перед ним вопроса, от которого трудно отвертеться. Одно дело, точить лясы на тему свободной любви между абстрактными супругами, другое - ответить, не ушла ли Катя от нас из-за него. Тут уже о свободной любви говорить не приходилось. Геннадий тяжело вздохнул и поразил нас неожиданным открытием.
  - Катя в меня влюблена, и, действительно, один раз между нами был роман, после чего она ушла без всякого объяснения причин. Я до сих пор не знаю, что собственно произошло, во всяком случае, я ее ничем не обидел. Сам хотел бы знать, какая муха ее тогда укусила, но точно не я. Мне, впрочем, не совсем понятна ваша заинтересованность такой деликатной проблемой. Я бы не хотел, чтобы вы позволяли эксплуатировать любовь к вам таким грубейшим вмешательством в мою личную жизнь. Любой другой отец не позволил бы вам подвергать себя столь унизительному допросу, а указал на дверь... - На какую дверь, - не дал закончить фразу Митя, - дверь дома для свиданий.
   Это - не вопрос, а констатация факта, как иногда повторяла любимое выражение своего родного отца Марина. Геннадий оторопел от такой Митиной наглости и в гневе занес над его физиономией руку, но тут же с комментарием опустил ее. Я еще никогда не ударил женщину или ребенка, сын! А Митя уже вошел в раж. Ударить, отец, можно по-разному, необязательно рукой! Геннадий впервые видел перед собой разъяренного сына, пошедшего не в его породу по части бизнеса, но бывшего его кровей. Он уже понял, мы знаем о его нынешней связи с Катей, не только осуждаем, но и требуем - немедленно прекратить ее. Он не понимал только одного, чем обусловлен наш вызов, ставящий под вопрос так хорошо складывающиеся до сих пор отношения между ним и сыновьями.
  - Не следует из-за такого пустяка, тем более сфантазированного, вбивать клин между нами. Никаких отношений с Катей после того злополучного дня, накануне ее внезапного ухода от нас, у меня не было и тем более не будет. Я это обещаю вам, мальчики.
  - Митя подошел к отцу и подал руку для пожатия в знак примирения. Отец выглядел обескураженным, он ничего не понимал. Знал бы только он, что за всем этим стояло. А я, наблюдая за Митей, думал, мой бедный брат до сих пор любит Катю, и ради нее готов растерзать кого угодно. Мне было чуточку досадно, он, а не я познал настоящую любовь, хотя и не добился того, что познал я. Мое воображение поставило его рядом с Катей в ту ночь. И я впервые пожалел, я - не он...
  Отец сдержал слово. Он прекратил все отношения с Катей. Она сообщила мне об этом по телефону. Но в ее голосе никакой радости я не почувствовал. За что мы с Митей боролись, на то и напоролись. Вдруг она уже жалеет о потере такого богатого любовника, как Геннадий? Может быть, мой отец не блефовал тогда, когда утверждал, будто Катя сама его полюбила и напросилась в его постель, и его роман с ней столь же скоротечен, как мой. И Катя ушла от нас от страха потерять отца из-за меня. Или - быть изгнанной матерью с позором за развращение малолетки...
   Митя, мой ошалевший на миг братец, после победы выглядел понурым и измотанным. Я спросил его, чем собственно он недоволен. Митя хмуро взглянул на меня, и ничего не ответил. Я почувствовал себя полным кретином: теперь он мог сколько угодно вздыхать на скамейке, как тот самый поэт. Кстати, всезнающий брат, когда я спросил, какого поэта цитировал Геннадий, назвал никому неизвестного Щипачева. Более того, процитировал продолжение стиха, явно противоречащее смыслу наставлений Геннадия...
  
  
  
  
  
  
  
   24. Концерт Љ 2 для Дмитрия с оркестром слов
  
  
  
  Мне уже пятнадцать лет. Я не сильно возмужал, но все же достаточно повзрослел для того, чтобы принимать себя таким, почти взрослым. Я не намерен отказываться от своих идей, мыслей и чувств. Я все еще люблю Катю, и был рад ее звонку - первому звонку с того времени, как она ушла из нашего дома. Именно мне она позвонила первому, и лишь после нашей встречи - Юре. Мы договорились, я скрою от него наше деловое свидание. Пусть думает, возможным успехом в оказании помощи Кате она обязана ему. Так надо в интересах дела. Юра пользуется у отца большим авторитетом.
  Мы встретились с Катей в комнате, которую она снимала с подругой.
  - Спасибо, Дима, что откликнулся на мою просьбу и пришел. - Я был рад вас увидеть. -Раньше мы были на "ты". Но если хочешь.... - Вовсе нет. - Ты так вырос, совсем уже юноша...- А вы, простите, прости, ты, ничуть не изменилась, все та же молодая и красивая. - Дима, ты мне льстишь. Не припомню, чтобы раньше говорил мне комплименты. Теперь стал старше, уже не можешь без них обойтись? Прости меня, я очень волнуюсь. Ты так изменился, я как-то не ожидала увидеть перед собой молодого человека. И невольно робею... - Тогда можешь представить себе, как чувствую себя я, когда вышел из цыплячьего возраста и уже не могу скрыть то, что, возможно, ты заметила два года назад. - Однако по-прежнему краснеешь. Можно подумать, ты совсем из другой семьи. Это, наверное, из-за твоего увлечения и занятия музыкой. Надеюсь, не оставил ее, достиг еще больших успехов. Помнишь то время, когда я просила тебя сыграть Шуберта? - Как же такое забыть? Это была своего рода прелюдия... - Экспромты, если не ошибаюсь... Прости, я понимаю, что ты хочешь сказать... Потому и решила обратиться к тебе. Ты лучше брата поймешь и сможешь, если захочешь, помочь мне. - Буду рад, если смогу... - Но сначала ответь мне откровенно на один вопрос. Ты хотя бы догадываешься о причине моего ухода от вас. - Очень смутно, чтобы говорить об этом. - Хорошо, Дима. А что могло побудить меня позвать тебя? - Прости, Катя, я не привык отгадывать головоломки. Видимо, у тебя нашлись веские причины уйти из нашего дома и пригласить меня сюда. - Ты явно скрываешь то, что тебе известно. Так? - Катя, при всем своем уважении и ... я не могу строить догадки в таком деликатном деле. Твой уход явился для меня больше, чем неожиданностью. Я до сих пор сожалею о том, что мы лишились твоего общества. - Боже, как же ты вырос?! Еще больше, чем я думала. Это прекрасно. Если только не очерствел душой. Не очерствел? - Люди меняются с годами, Катя. И душой, и телом, и умом. - Удивляешь меня. Можно представить, каким стал твой брат, если ты так сильно изменился... В худшую сторону. - Ты права. Я уже не тот юнец, которому можно было вешать любую лапшу на уши... - Прости, Дима, но я никогда не была в числе таких людей. - Я не тебя имел в виду. Других. Я очень сильно обидела тебя, дружок? Ты сердишься на меня, и прав. Я виновата перед тобой. Только перед одним тобой. Ни перед кем другим. И прошу простить меня за все... Ну вот, я сама растрогалась до слез. И у тебя, кажется, глаза не на сухом месте. Я очень этому рада. Такая дура! - Не говорите о себе так, не смейте! Вы не стоите мизинца тех, кто вас обидел. И я не смог вас защитить. Не знал, что вы в опасности. А если б и знал, мог только навредить... - Так ты все знаешь?! - Я ничего не знаю, Катя, ничего. - Даже фактов? - Факты - ничто, если люди не знают причин, которые их вызвали. Я не знаю многих из них. И не догадываюсь, чем вызваны те, которые знаю. - Конечно, Юра не скрыл от тебя.... Я не сомневалась. Мне очень жаль. - Во многом я сам виноват... - Любопытство погубило не одну только кошку? - Только не любопытство. Мне приснился плохой сон, мой крик разбудил брата, он привел меня в чувство, но я, еще не вполне оправившись от тревоги, сказал ему одну гадость, что дало ему повод выйти в коридор. Правда, по его словам, он всего лишь направлялся в туалет... И встретил меня. К сожалению. - По-твоему, я поступила очень дурно? - Бог вам судья, Катя. Во всяком случае, мне вы ничем не обязаны, чтобы оправдываться передо мной. - Я и не оправдываюсь. Но я все равно виновата перед тобой, если только ты, действительно, пусть по-детски испытывал ко мне привязанность. - Я был влюблен в тебя. Я и сейчас тебя люблю... - Ну что ты, миленький, что ты... Ты не должен целовать мне руки! Я тебя предала, предала твое первое чувство. Ведь я догадывалась о нем... - Ты вправе распоряжаться собой по своему усмотрению, кем бы я ни был. - Видишь ли, мой мальчик, ты не поверишь мне, я любила твоего отца... - Но это невозможно. Это еще больше невозможно, чем твоя любовь ко мне. Это просто абсурд какой-то! - До того у меня с твоим отцом никакого романа не было. В ту ночь я впервые пришла к нему. - Долго же он тебя очаровывал! - Я сама влюбилась в него почти сразу, едва пришла в ваш дом. - А как же Николай? - Ты еще совсем деточка, хотя бреешь усы. - Я прошу! - Прости. - Я не хотела тебя обидеть... Николай?! Я знакома с ним с тех пор, как мы оба провалили вступительные экзамены в институт. Он - мой первый мужчина, любил меня зверски, даже запил от любви ко мне. Но я стала его женщиной, скорее, с горя. Была в вашем городе одна - одинешенька, никого - ни родных, ни знакомых, деньги быстро кончились. Мы с ним встречались, на первых порах он приютил меня у своих знакомых. Я жила у них бесплатно, пока не нашла себе работу на фабрике твоего отца. На моей работе никто долго не держался. Мне же некуда было деваться. И зарплата, и общежитие, и желание попасть через год в институт. Я сумела войти в число призеров - победителей конкурса стипендиатов, придуманного твоим отцом. А потом, при вручении премии и конверта с кругленькой суммой денег, он увидел меня, и через несколько дней вызвал к себе, предложив перевестись к вам. Уж, не знаю почему, я подошла ему как прислуга. Мне хорошо платили, у меня была своя комната, со мной хорошо обращались, никогда не обижали. Вы, все трое детей, мне понравились, я сама уже мечтала о собственных детях. Никогда раньше не думала, что богатые - такие простые и не злые люди. И я не слепая - увидела, какими глазами смотришь на меня ты, играешь для меня, даже влюблен... Меня мало кто любил даже в детстве. Я росла без отца, почти в нищете. Нас у матери было четверо, я - старшая, мне приходилось много работать по дому, недоедать, недосыпать. Тебе это трудно понять, прости... И вот я попадаю к вам. Образцовая, обеспеченная семья. Все воспитаны, ухожены. Глава дома ни одного плохого слова мне не сказал. Даже тогда, когда я делала что-то не во время и не так, как нужно. А ведь твой отец - мужчина серьезный, с характером. Все ходили по его струнке. Даже барчук... - Ты Юру называла барином. - Не барчуком же его называть! ... И твоя мать - непросто ей живется с мужем - всегда такая спокойная, выдержанная... Знаешь, что она однажды сказала мне? Никогда не догадаешься. Она предупредила меня, ее муж, как все мужики, охоч до баб, поэтому я должна быть готова ко всему, она понимает, он, скорее всего, не в моем вкусе, если я вообще любительница мужчин, но у нее не будет ко мне никаких претензий... Я удивилась тогда, а потом поняла. Ей легче переносить его измену со мной, чем с другими, хотя на это можно посмотреть иначе... Только твоя мать ошиблась, он даже не смотрел в мою сторону. Меня даже расстроило, неужели же я такая неказистая, что не удостоилась внимания мужчины, который, как бы хорош он ни был, больше чем вдвое старше меня. Я успокоила себя - примелькалась в вашем доме, и кто-кто, а он может выбирать - и не из таких деревенских девок, как я. И чем меньше внимания он обращал на меня, тем больше я думала о нем. Но, разумеется, не подавала вида и не строила в отношении его никаких дерзких планов. Девушкой на ночь я быть ни у кого не хотела, а о серьезных отношениях с такими людьми, как твой отец, не смела мечтать. Ты, наверное, знаешь, он обещал дать мне по окончании шестилетней службы у вас деньги на покупку квартиры. Меня более чем устраивала такая милость, но Николай постоянно торопил меня с браком, он хотел иметь от меня детей. Я поняла, лучшего парня мне не найти, была готова выйти за него замуж. Слюбится, стерпится, говорят. Но нам негде было жить. Николай предложил поговорить с хозяином, как он называл твоего отца, чтобы дал половину денег сейчас, через четыре года работы у вас, а потом уже ничего, мы сами заработаем на погашение ипотечной ссуды (так, кажется, это называется). У Николая на работе несколько человек с помощью родителей заплатили половину нужной суммы, и через несколько месяцев въехали в готовый дом. Я попросила у твоего отца аудиенции, но он все время был занят, поздно приходил домой. В тот вечер я встретилась с ним, подавая ему ужин, осмелела, напомнила о том, что вынуждена побеспокоить его разговором. Неожиданно он согласился выслушать меня у себя в кабинете в полночь, так как ему надо еще в этот день закончить свои дела. Я пришла в назначенное время, он явился с опозданием на пятнадцать минут, извинился, сказал, что работает у себя, в своей комнате, но еще не завершил какие-то расчеты. И если у меня к нему серьезный и безотлагательный разговор, то он может принять меня, но только совсем поздно, в часа два ночи. Что мне оставалось? Я согласилась... - И как начался ваш серьезный разговор, если это не секрет? - Объяснением несколько другого рода. Он спросил меня, действительно ли нравится мне так, как ему представляется. Я сказала, он - очень интересный человек. А как мужчина, спросил он. И как мужчина, ответила я в полуобморочном состоянии. Я уже пришла к нему в состоянии нервного срыва, боясь отказа. После моего ответа он, не раздумывая, потянул меня к себе. Меня не хватило ему отказать. Откровенно говоря - я тебе доверяю, сама того хотела... Это ничего, что я все это рассказываю тебе? - Ничего. - Я тебя очень сильно расстроила, извини... - Это так неожиданно... Твоя любовь к нему... И чем я могу тебе помочь? - Я вынуждена была уйти от вас, чем быстрее, тем лучше. Ты знаешь причину. - Понятия не имею. - Юра ничего тебе не рассказал? - Его, как и меня, твой уход удивил. - Странно... Ты не умеешь лгать, Дима. Тебя выдают глаза. Ты до сих пор не разучился краснеть, когда говоришь неправду. Хорошо, я сама скажу... Твой брат, твой брат... Я не могу, прости... - Я знаю... - Ни минуты не сомневалась. Потому и ушла от вас. - Из-за него? - Из-за тебя. Не могла жить у вас, встречаясь с тобой. - А если бы Юра скрыл от меня правду? - Что б тогда изменилось? - Очень много. Я ведь не приняла всерьез твоего брата. Я всего-навсего уступила глупому мальчишке, из боязни скандала... И он сам понял, что совершил глупость. - И только?! - Тебе это пока еще трудно понять. А мне нелегко объяснить. Именно тебе, ведь ты для меня был тем молодым человеком, о котором я могла только мечтать, будь ты постарше и из другой семьи. Но ты был слишком молодым человеком и из другого класса людей. -И только поэтому не могла ответить мне тем же? - Тем же я тебе и отвечала. Ведь мы оба ни раза не объяснялись в своих чувствах. Так понимали всю их нелепость. Всю невозможность. - Но почему? Ведь я не желал, не просил от тебя ничего иного, как иметь возможность видеться каждый день, изредка разговаривать с тобой. - Все так. И не так... - Я не понимаю. - Может быть, и я тебя любила... - Чудеса, да и только. Какая же ты, однако, любвеобильная! Прости меня, это все моя ревность... - Можешь не извиняться. Николая, ты уже знаешь, я не любила. Хотела выйти за него замуж, но это совсем другое дело. Влюбилась в твоего отца, но он был для меня невозможен. И потому, что был женат, многодетен. И не моего клана - это главное. И не был в меня влюблен. А то, что позволил себе расслабиться со мной после тяжелой работы, это не в счет. Он уже догадывался, я неравнодушна к нему. Видимо, не сумела это скрыть от него. И воспользовался случаем, едва он ему представился... - Он гнусно поступил с тобой. Воспользовался твоей зависимостью от него, влюбленностью в него. Больше того, так и не дал деньги, которые обязан дать, независимо оттого, что у вас произошло, и независимо от твоего увольнения по собственному желанию. - У богатых свои причуды. У бедных - свои. И первые совсем не обязаны выполнять причуды вторых. - Ты и сейчас его любишь? - Нет. Он оказался не героем моего романа. - Был плох в... И ты тут же разлюбила его. - Как выяснилось, я его не любила. Он был моим идеалом. Но идол оказался вовсе не тем, кем казался. - Король был гол. В прямом и переносном смысле. - Если мы так пошло шутим, в буквальном смысле я не видела его голым... Тогда... - То есть вы и сейчас - любовники? Но при чем тут я? - Я напрасно позвала тебя. Будем считать, наша встреча не состоялась. Можешь уйти, если хочешь. - Он чем-то связал тебя? - Своим обещанием, тем самым. - Что даст деньги, эти распроклятые деньги? - Да. Но мне надоело все это. Я хочу покончить с ним. - И что тебе мешает? - Я унижена. Он использовал меня. И хочет пользоваться мной дальше, до окончания шестилетнего срока, когда я должна была служить у вас. И тогда обещает дать деньги в полном объеме. Готов даже написать расписку... Кроме того, не станет чинить препятствий на моей работе, с которой меня уволили и приняли снова, как только я пошла ему навстречу. - Да, он настоящий подлец! И как долго продолжается его измывательство над тобой? - Мы стали встречаться три месяца назад. Раз в неделю... - Как же ты могла? - Могла. Мне нужны деньги. Меня полюбил один человек, мы должны пожениться, но нам негде жить. Я думала, мне удастся уговорить твоего отца помочь мне сейчас, но он уперся. - Еще один мужчина, ты неподражаема! - Теперь перестанешь относиться ко мне по-прежнему. Не будешь видеть во мне ту, что себе вообразил. - Возможно... - Вот и все, Дима. Ты свободен. Я уже не хочу просить у тебя помощи. И чем, собственно, ты можешь мне помочь? - Извини меня, у меня сорвалось... Не знаю, как я могу тебе помочь. Но постараюсь... Может быть, привлечь Юру? Он хитрее и умнее меня в таких делах, пользуется у отца большим влиянием. - Я бы не хотела связываться с ним после всего... Понимаешь? - И все же нам будет труднее обойтись без него в этом деле. - Возможно, ты прав. - Позвони ему, назначь встречу и обсуди свой вопрос. Я у тебя не был. Он сам привлечет меня, если пожелает. Он должен играть первую скрипку. Иначе мы проиграем. - Раз ты так считаешь, я ему позвоню... Ты не желаешь дальнейших моих объяснений, или и без них понял, кто я есть на самом деле? - Я никуда не спешу. Меня никто не ждет. - У тебя есть девушка. - Нет. И не было. - Ты не должен оставаться один. Или не нуждаешься в обществе других людей? - Мне неплохо и одному. - Я не должна задавать такие вопросы? - Отчего же? Ты вправе знать обо мне не меньше, чем я о тебе. - Последний вопрос. Ты еще... - Да, я девственник, что меня нисколько не смущает и не мучает. - Я совсем про другое хотела спросить... Ты уже не любишь меня? После всего, что узнал обо мне? - Любишь, не любишь... Как у тебя все просто... - Напротив... Я не закончила объяснения по поводу своей любвеобильности. Остановилась на том, кто может стать моим мужем. Мы одного клана, у нас общие интересы. - Я рад за вас. - А ты останешься для меня тем дальним светилом, до которого я никогда не смогу дотянуться. Моим самым любимым... человечком. Хочешь - верь, хочешь - не верь... - Я очень хочу тебе верить... Однако в это невозможно поверить, немыслимо такое счастье... - Кто научил тебя целоваться? - Ты, моя любовь к тебе. Я столько раз уже целовал тебя в своих мечтах... - Подожди, не будем спешить. Я прошу... - Не понимаю. Почему ты сдерживаешь меня, если любишь? - Прежде я должна очиститься от всей грязи, что прилипла ко мне. Уйти от твоего отца - пусть путем отказа от его паршивых денег. - От себя не уйдешь. От своего будущего мужа. Я вообще плохо понимаю, как можно одновременно любить, по меньшей мере, двоих? - Нет у меня никого, я придумала его, своего мужа. Муж объелся груш. - Я ничего не понимаю, круглый болван. - Просто я хотела встретиться с тобой. Просьба о помощи - всего лишь предлог. Смешно, ни ты, ни твой брат не можете сделать то, что не удается мне самой. Твой отец прав, я не выполнила взятых на себя обязательств по отношению к вашей семье, ушла раньше срока. Он ничего мне не должен. И потом, даже получив половину суммы, я всего лишь оплачу первый взнос. Я зарабатываю мало, чтобы ежемесячно платить дальше. И никто при моей зарплате не даст мне кредит. И еще, чтобы окончательно порвать со всей своей ложью, должна объяснить, почему согласилась стать любовницей твоего отца. Я не была в него влюблена. Но, влюбившись в его малолетнего сына, позволила ему то, что не могла позволить тебе. Вернее сказать, позволила себе его, а не тебя, тем более что догадывалась о твоей любви ко мне. Конечно, так случилось не без его воли... - Прости, но у меня башка ходит кругом, я уже совсем ничего не понимаю. - Я полюбила тебя. А ты очень похож на отца. Пусть только внешне. В его лице я стала твоей любовницей. Вздор? Полное сумасшествие? Согласна. - Ты просто ненормальная, если в очередной раз не лжешь. - Это правда. Он не был мне противен, твой отец... - Еще бы, ведь он был мной! - Я понимаю твою иронию. На твоем месте вела бы себя еще круче. Плюнула бы тебе в лицо. - Что же мешает тебе теперь, когда здесь я, а не мой заместитель по той самой части, отдаться и мне... - Ты вправе оскорблять меня сколько угодно. Но я не могу делать с тобой то же, что с твоим отцом... - И братом! Он похож на меня еще больше, чем отец. Просто копия я. Представляю, как ты прекрасно чувствовала себя с ним. Он нашел тебя потрясающей. В том смысле, что и ты нашла его не хуже. Ничуть не хотела избавиться от него как можно скорее. Он отсутствовал почти два часа. Пришелся тебе по душе. - Я уже говорила, он для меня - ничто. Я не прогнала его по единственной причине. Он застал меня врасплох. - Еще бы! Не успела остыть после объятий отца, как попала в жаркие объятия сына. Наверняка решила, это мои руки, мои поцелуй, мой, мои... - Ты прав. Но Юра сказал, что это он. Ему я не посмела сопротивляться, зная его нрав. И потом побоялась, он разболтает... Кроме того, он оказался настоящим ребенком, неожиданно получившим игрушку. - Другими словами, ты пожалела и его, и себя. Попробовала после отца крошку - сынишку. Неожиданно он оказался еще лучше папы, т.к. первой свежести... Кто для кого игрушка, большой вопрос. - Тебе не идет цинизм. Но я понимаю твои чувства. Теперь ты ненавидишь меня. И поделом. Я заслуживаю того, чтобы ты пинал меня ногами. Хотя никак не ожидала от тебя жестокости. Теперь я вижу, все вы одной породы. Папины гены дают себя знать. Ты так же похотлив, как твой отец. Был готов простить мне все - отца, брата, Николая, моего выдуманного будущего мужа, лишь бы лечь со мной. И верно, лучше потерять девственность со мной, чем с другой шлюхой. Все же я не хуже многих из них. Но лучше стань мужчиной с девушкой твоих лет, недостатка в них нет. Ты умен, красив, хорош собой. Многие из них позволят тебе все, что пожелаешь. - Никто, кроме тебя, мне не нужен... Пожалуйста, прости меня. Я был несдержан и груб. У меня сдали нервы, я - псих. Слишком сильно люблю тебя... - Псих, что влюбился в меня. А я - по-твоему, кто? Мы оба должны взять себя в руки, не питать друг к другу ни любви, ни ненависти. Ты еще так юн, вся твоя жизнь впереди. Встретишь чистую, ничем не запятнавшую себя девушку своего возраста и круга, полюбишь ее и забудешь ту блажь, которую вообразил, вбил в свою голову два года назад, будучи совсем еще ребенком. - Хорошо. Не будем ходить по одному и тому же кругу. Дай мне слово, что не откажешься от нашего плана. Завтра же встретишься с братом. Он встанет на твою сторону, уверен. А потом подключит меня, мы что-нибудь придумаем. Отец обязан восстановить справедливость, предоставить тебе свободу и выдать хотя бы половину денег. Найдешь им применение. - На следующей неделе, в среду, я приду к нему в последний раз и объяснюсь. Разрыв с ним осложняет боязнь, как бы он не повлиял на моего работодателя, к которому в свое время пристроил... - Подожди, не спеши. Будь осторожна... - И это говоришь мне ты? Неужели тебя устраивает моя дальнейшая связь с твоим отцом? Теперь, когда с таким трудом, пусть теоретически, я поверила в любовь. - Я сам не знаю, что говорю. Но постарайся хотя бы держать себя в руках, когда объявишь о своем решении. Он не любит, когда идут против его воли. - Мне известно это не хуже тебя. Я скажу ему, что выхожу замуж, и не могу вести двойную игру. Все же он человек... - Хорошо. А мы с братом за оставшееся время что-нибудь придумаем. Дай мне адрес отцовской квартиры, там будет проще говорить с ним, убедить оставить тебя в покое и дать деньги.
   Наш план, как это ни странно, удался. Буквально за два дня до встречи отца с Катей мы с Юрой увидели мать с каким-то молодым человеком. Они сидели в кафе и оживленно беседовали. Мы решили схватиться за соломинку, коль скоро ничего умнее придумать не смогли. И нагрянули к отцу, под глупым предлогом решили вызвать его ревность, зная, как это смешно. Завели разговор о Кате, вынудили его дать нужные нам обещания, которые он, загнанный нами в угол, любя нас, выполнил почти сразу. Отец, надо отдать ему должное, человек дела, когда он проигрывает, то не медлит. Теряя одно, приобретает другое. Ведь он не любил Катю. Тогда как нас любил, не стал подвергать испытаниям отношения с детьми...
   У меня хватило ума и выдержки понять, ни о какой близости между мной и Катей речь идти не могла. Я боялся, все испорчу. У меня не было никакого опыта в любви. И сложный разговор между нами не позволял ни мне, ни Кате пойти дальше поцелуев... Почти невинных.
  
  
  
   25. Концерт Љ 3 для Юрия с оркестром слов
  
  
   Так уж случилось, Катя глубоко запала в меня. Я так и не смог ее забыть. В ту ночь я испытал страх, вдруг у меня вообще ничего не получится или опозорюсь перед ней. Она еще не успела остыть от отца, как угодила в объятья его сына. Но, в конечном счете, я ее не разочаровал, она могла надолго запомнить мой любовный лепет и то, как я облизывал ее с ног до головы. Как таял от удовольствия и с огромным трудом сдерживался, чтобы сразу, не медля ни минуты, приступить к самому главному действию, чего хотел больше всего на свете и не меньше боялся. Я не винил себя в ее уходе от нас, т. к. не видел своей вины перед ней. В конце концов, кого ей, собственно, было бояться после того, как она переспала с отцом? Быть может, матери? Но родители (я сам слышал) предпочитали своим сыновьям Катю, нежели неизвестно кого, если что-либо подобное с нами произойдет. Скорее всего, Катя ушла от нас из-за стыда, как она будет после всего происшедшего в ту ночь смотреть в наши глаза. И, кроме того, ей стало б труднее уклониться от связи с нами, отцом и мной...
   После Кати у меня никого не было, хотя имел возможность трахаться с девчонками своего и даже старшего возраста. Но мне, самому малолетке, они казались детьми, и потому не вызывали никакого интереса. После того случая, когда доказал себе, что я не какой-нибудь мальчик - с - пальчик, а парень - что надо, во всех отношениях остался доволен собой. Испытал наслаждение с красивой девушкой, не упустил случая осуществить дерзкий поступок, оказался на уровне отца, даже выше, утер нос Мите, который и в самых смелых своих мечтах и снах не видел себя на моем месте. И когда после любви с Катей вернулся в нашу с братом комнату, то парил в облаках от счастья и надежды на повторение испытанного мной блаженства. Я ощущал себя взрослым, сумевшим добиться всего, чего захотел.
   И только позже, после Катиного побега из нашего дома, почувствовал себя не в своей тарелке. Я пересмотрел свой "подвиг". Катя могла возненавидеть меня. Хотя бы за то, что с такой легкостью уступила мальчишке, к тому же сыну хозяина, похоть которого удовлетворила из боязни потерять место. Не следует забывать так же о том, что, нашим с Геннадием грязным действиям противостояла чистая, непорочная, девственная любовь Мити. Поэтому я не предпринимал никаких усилий по розыску Кати. Более того, однажды встретив ее на улице, не посмел напомнить ей о том, что у нас было. Должно быть, она за давностью лет выкинула меня из головы, если вообще я в ней хотя бы ненадолго задержался. Навязывать Кате свою любовь, объясняться с ней, почему я оказался в ее постели, я не захотел. И все еще был мал к тому же, чтобы найти нужные слова, в которые она могла бы поверить. И был горд, самолюбив. Раз она не оставила мне никакого знака, значит, так тому и быть. Я должен выкинуть ее из головы и из всех других частей своего тела.
  Но сколько ни убеждал себя - я ей не пара, слишком сильно обидел ее, чтобы рассчитывать на благосклонность, все равно думал о ней, вспоминал самые яркие секунды нашей (своей) любви. Так что выкорчевать с корнем память о той ночи я не мог. С братом мы на эту тему не говорили. После того, как я, ошеломленный своим успехом, рассказал ему обо всем, что у меня произошло с Катей, и он, оскорбленный в своих чувствах, почти поддержал меня, хвастунишку, мы оба решили (не помню, кто был первым), не станем врагами из-за женщины. Конечно, мы с Митей были на ту минуту в разных положениях. Я не только занимался любовью с Митиной женщиной - мечтой, но и почти не сомневался, это лишь начало. И Митя не мог не думать о том же, он был подавлен и с трудом скрывал это от меня. Так что нечего удивляться: своим молчанием на столь болезненную для нас тему мы, даже о том не подозревая, заложили первую мину под наши братские отношения. До той поры у каждого из нас была своя роль, мы их держались, вроде бы как приняли для себя, но инцидент с Катей нарушил то равновесие, в котором находились. Я хорошо понимал, любой разговор о Кате, предпринятый с моей стороны, будет болезненно воспринят братом. Он чувствовал, не все так просто обстоит в испытанной мной страсти, обычно я позволял себе насмешничать над ним, трепаться на тему любви - в том - свойственной детям - понимании. Но теперь, когда случайно возникал разговор о любви, я старался соблюдать осторожность. И лишь однажды не смог удержаться от язвительного замечания в адрес Мити, когда его несостоявшаяся подружка со смехом рассказала мне, как брат, держась за свои штаны, бежал с поля предложенной ему любви. Митя так посмотрел на меня, что я заткнулся. И правильно сделал. Я сам, не оберегая свою утраченную девственность, вел себя с девчонками почти так же. Во всяком случае, никто не мог упрекнуть меня в том, что я покусился на чью-либо честь, если таковая все еще была в наличии. Притом, что мое тело нуждалось в любви. Особенно теперь, после Кати. Но странное дело, это тело вспомнило о душе. Нет, все не так. Оно было слишком взыскательным. Если не Катя, то пусть другая, но не хуже ее. Слишком высокую планку взяло мое детское тело, чтобы, повзрослев, согласиться на меньшую высоту. А телу поддакивало то, что называют душой, если она есть вообще, во всяком случае, у меня.
   О Митином теле я мог только догадываться. То, что оно отвергло тело той взбалмошной девчонки, говорило и о его избирательности. Но я подозревал, в братце бушуют никак не меньшие страсти, чем у меня, учитывая его увлечение не спортом, а музыкой, возбуждающей чувства и чувственность, которые Митя скрывает от всех, включая меня. Если раньше Митя почти не нуждался в сексе, то позднее, возможно, потребность в нем у брата возникла. Я сочувствовал братишке, но молчал, чтобы не задевать слабые струны его души, присутствие которой было пусть не налицо, но, несомненно, обнаруживалось косвенным путем. Должно быть, Митя считал, я предал его тогда. Но разве не сам он спровоцировал меня на тот предпринятый мной шаг? И вообще, с чего это мне уступать брату то, что идет в руки? Уступи я ему один раз - да еще в таком важном деле, - он станет считать себя сильнее меня. Впрочем, все это досужие разговорчики, которые мы не вели и не ведем друг с другом. А то, что говоришь себе, не в счет. Каждый из нас, братьев, взрослеет не по дням, а по часам (таковы время, папины и мамины гены). В сущности, в наших отношениях уже давно наметилась трещина, слепо ее не замечать. Желая быть таким же бизнесменом, как Геннадий, я обязан видеть все, что мешает или способствует пониманию реальной жизни...
   Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. Так и Катя, когда у нее возникла надобность в моей помощи, обратилась именно ко мне. Она могла позвонить и Мите. Он, разумеется, тут же горячо бы откликнулся, но вынужден был бы, по меньшей мере, сообщить мне о таком трудном деле, решить которое он сам не в силах. Катя поступила мудро, она позвонила мне. Мы встретились. А потом я счел небесполезным подключить Митю, так как в нужное время его горячность могла оказаться полезной. Мы сообща разработали план действий, хотя так и не нашли подходящего момента для выступления. Но время нас торопило, и мы решились атаковать отца под глупейшим предлогом возможной измены ему матери. Конечно, все это было шито крупными белыми нитками. Но иногда, чем хуже, тем лучше. Геннадий, в конце концов, сдался под нашим напором. Катя получила и свободу, и отступные. Были сыты все - и волк, и овца, и адвокаты овцы. Геннадий сохранил лицо и половину причитающейся Кате суммы денег. Катя избавилась от волчьих приставаний и получила в порядке возмещения за понесенный ею моральный и физический ущерб, можно сказать, и износ, вполне приличную сумму. Не остались в стороне и мы, братья, выступившие на стороне бедной овечки, которая в порядке благодарности чувствовала себя обязанной поделиться с нами своей шерстью (деньги нам были не нужны). Конечно, если спросить Митю о том, как он оценивает положение вещей, то братец стал бы нести ахинею о чувстве справедливости и прочую чушь. И едва ли посмел бы посягнуть даже на клок прекрасной овцы, в которую он, барашек, был влюблен по самые уши, и потому мог вполне довольствовался одним ее благодарственным блеянием. Мы всласть наслушались его при встрече в ресторане, куда были приглашены Катей за ее счет (гуляй, не хочу!).
   Совершив великий подвиг по спасению нашей бывшей прислуги, отцовской и моей любовницы в одном лице, мы с Митей еще больше развязали языки, освободившиеся от замков еще раньше, когда мы взялись за общее правое дело. Сейчас станет понятно, чем вызван мой сарказм. Говоря о своей влюбленности в Катю и верности ее телу (отнюдь, не идеалам), я рассчитывал на взаимность. Что ни говори, я был ее любовником. Да, всего лишь однажды, без приглашения. Но нам все же удалось тогда найти общий язык. Я ее не насиловал - она, как я мог только догадываться, вполне симметрично отвечала на мои ласки и движения. Мы расстались мирно, я рассчитывал на продолжение пройденного материала любви...
   Поэтому Катина реакция на мое дальнейшее поведение мало вязалась с прежним, даже безотносительно моей адвокатской помощи ей. Сложись наш с Геннадием разговор иначе, я мог понести большие потери в части доверия и любви отца, наших с ним расчетов о совместном бизнесе, а впоследствии и передаче им мне своих полномочий. Но это так, к слову. Я не попрекнул Катю за ее нежелание иметь со мной любовные отношения. Она еще раньше проговорилась, сейчас у нее никого нет (уж лучше бы молчала, не провоцировала меня на откровенное признание). Но по порядку.
   Итак, получив деньги, свободу, Катя вполне уместно решила отметить все это с нами и позвала в ресторан. Вина и закуски были замечательными, учитывались вкусы всех троих сообщников. Во время угощения я купил у подошедшей к нашему столику цветочницы букет роз и преподнес его Кате. Митя в это время слегка оторопело смотрел на всю эту процедуру. Я его опередил, не стал дожидаться того, когда кто-то вытащит свой кошелек, сразу же взял из рук цветочницы букет. Катя осталась довольна и даже поцеловала меня в знак благодарности. Хотя это и было невесть что, все же чуть-чуть приподняло мои шансы на скорую с ней встречу наедине... Дима усвоил урок. Еще до того, как пришла пора рассчитываться, Катя протянула мне деньги, но я широким жестом отвел их, сказал, заплачу сам. Но братец был начеку, он уже заплатил за все, не стоит беспокоиться. Катя слегка обомлела. Я, конечно, понимал, никаких расчетов Митя не делал, поэтому, извинившись перед Катей за минутное отсутствие, встал и направился заплатить по счету. Брат выбежал вдогонку за мной. Два глупых петушка оспаривали друг у друга пальму первенства, кто заплатит первым. У нас хватило ума понять, в какое дурацкое положение мы ставим друг друга, скинулись поровну, заплатили и вернулись к нашему столику. Катя попыталась отдать нам деньги, но Дима предложил достойный выход из положения. Сказал, мы уже давно соскучились по ее пирогам (она на самом деле пекла их хорошо, так что мать позволяла ей потчевать ими нас от случая к случаю). Мой подросший с известного времени братец не ел щи лаптями, мне следовало с этим считаться. Он мог испортить мне всю обедню. Как собака на сене, - ни себе, ни людям. Неужели самому не ясно, ничего от Кати ему не отколется, разве что дружба. Да и сам он - размазня, в своей доморощенной любви не посмеет приблизиться к ней ни на шаг. Или я ошибаюсь? В тихом омуте черти водятся. Что, если мой братишка за прошедший год продвинулся несколько дальше в своем недозрелом чувстве, его джинсы лопаются по швам, когда он видит Катю, а она сама после всего того, что видела в своей жизни от нашего брата, мужика, захочет чего-нибудь чистенького и опрятного, не замутненного похотью? Я должен был учитывать все про и контра, в любом деле нельзя не принимать во внимание все обстоятельства. Я выразил полное согласие по поводу Митиного предложения. Оно более чем устраивало меня... в том случае, если мне удастся придти к Кате одному. Мало ли по какой причине Митя именно в этот вечер будет занят своей музыкой, не сможет ее пропустить, принесет Кате только свои извинения и ... цветы. Я попросил Катю связаться со мной, как только она пожелает встретиться с нами в домашней обстановке. Можно и со мной, только и сказал братец...
   Катя позвонила мне. Именно на это я и рассчитывал. Если она знает о Митиной любви (а он ее и не скрывает, достаточно видеть его глаза), то позвонит мне, со мной ее связывает прошлое, пусть и не такое завидное (это самое худшее, что может быть). Так или иначе, Катя позвонила на мой мобильник. Мы оговорили возможные даты. Я заранее узнал, когда у Мити концерт (он выступал вместе с такими же музыкантами, как он, в разных залах, будь то библиотеки, школы, колледжи, институты), после чего позвонил Кате, и договорился с ней на один из таких вечеров. Ему о нем сообщил накануне концерта. Он захотел позвонить Кате, чтобы попросить ее перенести время встречи, но я обещал ему сделать это за него, он как раз торопился на репетицию.
   Увы, моим расчетам не суждено было сбыться: мое свидание с Катей оказалось провальным. Я потерпел полное поражение в надежде взять крепость, которая однажды так легко сдалась мне без боя. Тогда я был ребенком, она уступила. И не хотела скандала. А теперь увидела перед собой молодого мужчину, желавшего сделать ее своей любовницей. Как хрен редьки не слаще, так и сын не слаще отца, если этот сын - я. Как же раньше не смог это понять? Не всегда, тараня, следует брать такие города и веси, как Катино тело. Похоже, и у нее есть душа, которая бдительно следит за происками не столько ее тела, сколько чужого.
  Мне только одно и остается, как считать главной причиной ее неуступчивости мой обман. Им я лишь унавозил почву для брата, дал ему фору для своего успешного дебюта с Катей. Грех будет, если он им не воспользуется. Но, зная Митю, могу почти с полной уверенностью сказать, он ограничится - и это в лучшем случае - одной пустой любовной болтовней. Катя, мой дружок, женщина, ей мало красивых слов. А на серьезные дела ты пока еще не способен. Кишка тонка!
  Неприятно описывать свою неудачу, но я должен это сделать хотя бы ради того, чтобы впредь не попадать в такое же идиотское положение. На Кате свет клином не сошелся. Таких Кать будет у меня миллион. И все же она преподала мне нужный урок. Я обязан извлечь из него для себя пользу. И еще. Я не жалею о том, что вызволил Катю из отцовских когтей. Она заслужила того, чтобы я о ней позаботился. В конце концов, она - моя первая женщина. Далеко не самая худшая из тех, кто у меня еще будет. И она правильно поступила, когда дала мне от ворот поворот. Она хотела забыть о своем прошлом, а я, как слон в посудной лавке, ей о нем напомнил, когда чуть ли не силой, пытался завести ее. Естественно, она не поверила мне, что я никого не обманывал, но на словах выразила сожаление по поводу отсутствия брата по уважительной причине. Сказала она это с горькой усмешкой, мне стало немного неуютно. И тогда я, злясь на себя, признал свою вину - пошел на обман, так как хотел оказаться с ней наедине. Катя пожала плечами и повела меня к столу. Мы больше молчали, чем говорили. Мои попытки напомнить о своей благодарности ей за тот самый счастливый вечер в моей жизни, заверения, как это ни глупо звучит, но я хранил ей верность, т.к. люблю ее, она отвечала односложно. Да, она понимает, что меня привело к ней, она ни о чем не жалеет, но не желает возвращаться к тому же самому, так как любит не меня, а совсем другого. Она просит меня правильно понять ее. Я красив, умен, пришел ей на помощь, рискуя хорошими отношениями с отцом, без меня она никогда бы не получила деньги, ушла бы от отца, но потеряла работу. Поэтому никогда не забудет того, что я сделал ради нее. Но я должен понять, она будет верна тому человеку, которого любит. И теперь уже никогда не допустит прежних ошибок. Надеется, избежит их. Я, терпя полный провал, завелся, причем совершенно непроизвольно. Я вдруг почувствовал, оказывается, у меня тоже есть душа, она лишь дремала. Эта душа готова рыдать и плакать, что никак не вязалось со всем моим обликом. Я произносил в своей страсти бессвязные слова о том, что чуть ли не предал из-за своей любви к ней родного брата, за что мне мало гореть на адском костре. Что я сам не представлял, как сильно полюбил ее тогда и как мучительно больно переживал ее уход, связывая его с собой. Как не могу простить себе вторжение в ее комнату, неумение справиться со своим желанием видеть ее, целовать, ласкать. Как не сумею пережить тот позор, с которым могу столкнуться сейчас, если Катя не поймет мотивы моего поведения. Я просто не мог придти с кем-то еще, так мечтал все это время о встрече с ней наедине. Она должна войти в мое положение и не отвергать страстную к ней любовь. При этом я обнял и стал целовать Катю, пытаясь снять с нее платье. Катя оттолкнула меня, откуда только взялись в ее хрупком теле силы?!
   - Я однажды вошла в твое положение. Если стану входить в положение всех, кто желает со мной переспать, то мне прямая дорога на панель. Я очень благодарна тебе за помощь, без нее твой отец до сих пор держал бы меня за горло. Пойми, женщина устроена несколько иначе, чем мужчина. Она нуждается в любви. Одной страсти ей мало. Ты и сам это поймешь, очень скоро, когда полюбишь. Любовь - это такое чувство, когда два человека будут друг с другом до самой смерти. У нас с тобой мало общего, разные интересы, мысли, переживания, мечты, возраст, социальное положение...
   Одним словом, я понял, мои шансы почти равны нулю. Однако я все еще надеялся сломать лед, сменив тактику напора на разговорный жанр. Мы стали обсуждать вещи, далекие от любви. Мне даже показалось, Катя не могла поступить иначе, ее сопротивление - одна видимость. Доказательство тому налицо. Она не отодвинулась от меня, когда я сел к ней плотнее, почти нос к носу. Но совершенно неожиданно появился Митя, сбежавший со своего концерта. Как знал, что я постараюсь снова опередить его. Опередить - опередил, но ничего не добился. Он, в свою очередь, не ожидал застать меня, сам пожелал придти один, так что мы оба выглядели в Катиных глазах теми еще придурками. Но у него было преимущество передо мной, так как он явился к ней с другими, надо полагать, намерениями. Вот будет смех, подумал я, если ему тихой сапой удастся то, что оказалось мне не по силам. Чтобы поднять его пыл, я шепнул ему, я потерпел неудачу. Все же он мой родной брат, мне не стоило из-за пустяков враждовать с ним. К тому же мое признание едва ли поможет ему, если он предпримет решительные действия, отдав предпочтенье им вместо любовных признаний, на которые куда больше горазд. Но вдруг именно слова проймут Катю, она даст понять, что готова отдаться ему, так как верит в его пылкую и страстную любовь? По контрасту с моим прямолинейным и грубым напором Митя может добиться большего успеха своим красноречием. Впрочем, Катя едва ли станет связываться с таким ребенком, как мой брат. Разве что пожалеет его и в благодарность за так долго скрываемую им его любовь и за оказанную помощь в получении баксов даст ему то, о чем он не смеет мечтать. Из чистого любопытства пожелает сравнить всех мужчин нашей семьи. Это только Митя видит в Кате ангела в юбке. На мой взгляд, она самая обыкновенная женщина, ничего против наслаждения жизнью не имеет. Не так часто ей перепадает такая возможность. Хотя связь с Митей может иметь для нее не слишком приятные последствия. Брат со своей дурацкой любовью может сильно привязаться к ней, это не понравится Геннадию, который рано или поздно узнает об их отношениях. Каково ему будет узнать - его малолетний сын оказался более удачлив, чем он сам?! И в своем гневном осуждении отца за связь с Катей покажет ему, какие мотивы преследовал. И есть риск, любовники в далекой перспективе пожелают стать мужем и женой. Чего только не бывает в жизни?!
  
  
  
  
  
  
  
   26. Концерт Љ 3 для Дмитрия с оркестром слов
  
  
  
   Я играл в первом отделении концерта и освободился сравнительно рано. Это был конкурс молодых исполнителей - любителей, своего рода отборочный для будущего поступления в Консерваторию. Я позвонил Кате. Если не слишком поздно, и она ничем особенным не занята, мы можем встретиться в любом месте. По ее растерянному голосу я понял, мой звонок явился для нее полной неожиданностью, но после некоторой паузы она назначила свидание в своем доме. Я решил, ее квартирантка ушла и достаточно надолго (она, по словам Кати, была хорошенькая, от одиночества не страдала, на недостаток кавалеров не жаловалась). Взяв попутную тачку, я довольно быстро добрался до Кати. Не было еще и десяти вечера. По мобильному телефону позвонил матери, приду поздно, а то и вовсе переночую у приятеля - "болельщика", слушавшего мое исполнение. (Она очень хотела пойти на концерт, но я воспротивился этому, так как и без того волновался, как он для меня пройдет.) Мама слегка удивилась, но не возражала, попросила только еще раз позвонить, если останусь у приятеля.
   Каково же было мое удивление, когда я, едва вошел в Катину комнату, встретился в ней с ... Юрой. Он улыбнулся во весь рот.
   - Старик, понимаешь, уж, коль скоро я пришел сюда без тебя, не уходить же мне только потому, что ты застал меня здесь. Ведь и ты не удосужился предупредить меня о том, что нагрянешь к Кате после своего концерта. И как ты сыграл?
   При этом брат заговорщицки подмигнул мне. Со своими цветами, купленными наспех, я выглядел смешным. Его букет роз был лучше моего. Но не это расстроило меня. И даже не то, что я не оказался с Катей наедине. Она обязана была предупредить меня о том, что не одна, более того, с моим братом. Стала понятна пауза в нашем телефонном разговоре. Она советовалась с ним, как поступить. Видимо, мой не столько прямодушный, сколько прямой брат дал добро на мой визит. Чем он руководствовался при этом, трудно понять. Я бы на его месте предпочел уйти либо остаться с Катей наедине. Мы оба выглядели друг перед другом и перед Катей не лучшим образом. Должны придти вместе, явились врозь - в расчете оказаться с Катей без свидетелей. Разница несущественна: Юра явился первым, не соблаговолив предупредить меня, что придет к Кате в день моего выступления, которое он проигнорировал, хотя его-то я не просил проигнорировать концерт. Очевидно, я не сумел скрыть от брата свое отношение ко всему этому делу. Моя физиономия выдала меня с головой. Я был и смущен, и разочарован, и зол, и смешон. Брат, глядя мне в глаза, нервно расхохотался. Катя, улыбаясь, позвала меня к столу, за который они снова сели: по всему видно, их трапеза то ли подходила к концу, то ли закончилась, может быть, достаточно давно... Я мельком оглядел комнату, никакого беспорядка не заметил. Впрочем, они могли привести и себя, и комнату в прежнее состояние. Настроение мое окончательно упало. Был готов провалиться сквозь землю. Юра с хитрецой наблюдал за мной и, когда Катя вышла на кухню, почти издевательски отпустил скабрезную шутку.
   - Не робей, братишка. Между нами ничего такого не было, но она созрела - я ее хорошо разогрел. Это еще больше разозлило и расстроило меня. Меньше всего я хотел входить с ним в заговор. И верить ему у меня не было причин. Какого дьявола он притащился сюда один? Не исключено, они оба решили встретиться наедине, без меня, зная, где я. Но почему тогда Катя не возразила против моего визита? Уж, не хотела ли она столкнуть нас, молокососов, лбами? Чтобы ни на что не надеялись. Я и ревновал, и невероятно злился на всех, больше всего, на себя. В очередной раз я оказался круглым дуралеем. Чего уж там, дураком! Все слова, сказанные Катей о ее любви ко мне, сплошная ложь. Она не любила ни меня, ни его. Но, в порядке благодарности и по старой памяти, видимо, решила повторить с Юрой то, что у них было год назад. Он-то не растерялся, не упустил момент... Эти мысли не давали мне покоя. Я чувствовал себя униженным. А брат лицедействовал, насмехался надо мной. Неужели из-за женщины мы станем врагами? Чем старше, тем сильнее мы расходимся, тем меньше между нами общего, словно мы не братья, чужие... Катя явно чувствовала себя не в своей тарелке. Независимо оттого, было у них или не было. Она поняла, наконец, сморозила глупость, пойдя на поводу у Юры. Сообразила, в какое идиотское положение поставила меня, человека, которому совсем недавно признавалась в любви. Ведь никто не тянул ее за язык! Для меня самого явилось тогдашнее - словно сто лет тому назад - признание полной неожиданностью. И вот, пожалуйста, все становится на свои места. Но почему, зачем она так себя повела? Я не заслуживал такого оскорбления. Я был вне себя от отчаяния и хотел немедленно и навсегда покинуть этот дом, выкинуть эту женщину из своей головы... И не мог. Неужели все дело было в бунте моего тела?! Раньше моя душа, растворяющаяся в музыке, не позволяла мне доходить до такой низости, как удовлетворение сексуального желания с кем попало. А с Катей - я и мечтать, не смел. Она была моей богиней... И вот эта богиня оказалась дешевой шлюхой! Мои мысли путались. Я вспомнил о недавнем разговоре с братом.
   - Никакой любви нет. Своими руками можно достичь не меньшего удовлетворения. Ты как? Или обходишься одной музыкой, не испытывая никакой другой потребности?
   Он расценил нашу глупую перепалку в ресторане, как детское состязание, кто первым покажет себя мужчиной перед нашей общей знакомой, старой знакомой - и по возрасту, и по знакомству с нею. В моем лице - неожиданно для себя - Юра встретил конкурента. А он, как и отец, не потерпит поражения, не уступит в борьбе, если даже игра не стоит свеч. Но, судя по всему, ему действительно ничего не откололось. Катя не отказала ему во встрече, помня о том, что он для нее недавно сделал. Тут я вспомнил слова брата, сказанные им, когда Катя вышла на кухню, и поверил в их достоверность. Голопопый обычно не допускал до себя непристойностей, когда его нервы в порядке. Чуть позже сам понял, подобное шутовство ему не пристало. И уже не насмехался надо мной, поутих. В любом случае мне нужно было взять себя в руки, не распускаться, не выдавать своего горького разочарования обманом, от кого бы он ни исходил. Но я не умел притворяться. И когда Катя подошла ко мне близко, чтобы налить чай, я не промолчал...
   - Жаль. - Чего жаль? Чего, родной?
   И было в ее голосе столько нежности и любви, что я, чуть было, не пустил слезу, а Юра на миг оцепенел, но быстро пришел в себя. Он мог истолковать Катины слова иначе, чем я, чем мне хотелось, чем так, как я их услышал. Он хотел услышать и услышал эти слова как сказанные по-дружески, даже по-родственному. И вдруг, очевидно, засомневался.
   - Чего, мой родной? Не о чем тебе, миленок, жалеть. Я же тебе сказал! Не веришь, откровенно и прямо спроси у нее, она тебе так же прямо и откровенно ответит, у нее нет причин тебя обманывать.
   И по его злому голосу я и впрямь понял, на этот раз ему ничего не откололось, зря пришел, зря обманывал меня. Я не мог и не хотел скрыть свою радость... На нет и суда нет.. Ничего глупее я не придумал для ответа. В этот момент мне было наплевать на все. Но чужое присутствие не позволило мне, как того безумно захотелось, обнять и расцеловать Катю, пасть перед ней на колени и просить прощения за грязные мысли, которые я допустил в отношении ее. Я робко взглянул на нее. Она, молча, с неприязнью смотрела на двух братьев, не поделивших ее между собой, двух тварей, пришедших к ней после того, как помогли выпотрошить своего отца, убедить его, чтобы отдал ей паршивые деньги, которые обещал, хотя бы ту их часть, которую она отработала - и в нашем доме, и в качестве его любовницы. Эта мысль молнией пронеслась в моем мозгу. Я вышел из-за стола и, желая как-то оправдаться перед Катей, подошел к ней и поцеловал ее руку. В ответ, прощая, она поцеловала меня в лоб. Это был вполне дружеский, совершенно бесстрастный поцелуй. Но Катино лицо озарила прежняя улыбка, сопровождавшая ее признание мне в любви совсем недавно и тысячу лет тому назад.
   - Не буду вам мешать. Я специально дождался тебя, чтобы положить конец всему этому обману, теперь ухожу...
   Он встал и подошел ко мне. Катя взглянула на меня. Я протянул брату руку для пожатия. Кому, как не мне, было знать, чего это ему стоило! Мы снова становились, пусть ненадолго, теми братьями, что были в далеком детстве. Он будто прочел мои мысли, пожимая мою руку.
   - Надеюсь, тебе повезет больше. Не держи на меня зла. Ведь и я, по-своему, ее любил. А, может быть, мы братья по несчастью? - О чем вы, негодники, шепчетесь? Настоящие мужчины так не ведут себя в присутствии женщины.
   Юра отшутился.
   - Какие же мы мужчины, Катя? Мы еще малые дети.
   Катя не задержалась с ответом.
   - Не знаю, что и сказать вам, детям - не детям. Но только напрасно вы так спешите расстаться с детством и юностью. Я их не знала...
   Юра уже оделся.
   - Ты остаешься, или уходим вместе к маме с папой? - Остаюсь. Ведь я только-только пришел. - Не оправдывайся, родной, не оправдывайся.
   Юра оделся и полез целоваться, Катя не отстранилась. Брат еще раз поцеловал ее в щечку и ушел.
  - Митя, я не знала о том, что наша встреча перенесена. Твой брат сообщил мне об этом лишь тогда, когда явился сюда... Я на тебя не в обиде, но ты мог позвать меня на концерт.
   - Это могло помешать моему выступлению, я и без того слишком сильно волновался. И матери запретил приходить на концерт... А то, что Юра не предупредил тебя о переносе нашей общей встречи, пошло мне только на пользу. Иначе б я мог не застать тебя дома. Я очень хотел тебя видеть. Именно сегодня, сейчас...
   - Нам нельзя встречаться, милый. Мне нельзя тебя любить. Ты и сам знаешь, наша любовь к добру не приведет.
  - Наверное, я жуткий эгоист. Не хочу думать ни о чем. Я так тебя люблю, так страшно люблю, что не способен ни о ком и ни о чем постороннем, кроме своей любви к тебе, думать. Безобразно играл сегодня Шумана. Я так сильно переполнен своей любовью к тебе, что никакого дела до его любви к Кларе Вик мне не было, она не помогала мне - лишь мешала.
  - Странно. Мне всегда казалось, музыка не может мешать любви.
  - Но если ты и так через край переполнен своей любовью, чужая любовь уже ни к чему. И воспроизвести ее очень трудно.
  - Ты неважно играл?
  - Слишком энергично. Так романтиков не играют. Я отступил от авторского замысла. Наверняка провалился.
  - Тебя плохо приняли?
  - Что публика? Она всегда хорошо настроена к выступающим. А когда их жалеют, аплодируют особенно сильно.
  -Ты так раним, мой мальчик. В наш век нужно стараться быть выше ...
  - Выше чего? Любви, справедливости, порядочности?
  - Я этого не говорила, милый.
  - Прости меня. Я сам не знаю, что говорю. У меня все валится из рук. Игра, любовь...
  - Ты не мог плохо играть, я уверена.
  - Это все такая ерунда по сравнению с нашими отношениями.
  - Это твоя жизнь. А отношения - их будет еще столько, что скоро забудешь о наших с тобой.
  - Ты уже забыла!
  - Просто я реалистка. Жизнь кое-чему меня научила. Я не могу тебя любить, не могу. А ты не должен... И перестань меня целовать, иначе я зареву, как белуга.
  -Что ж, будем реветь вместе. Две белуги - в два белужьих ручья. Не нужно так грустно относиться к жизни, любовь моя. Да, я знаю, что недостоин тебя. И дело тут вовсе не в моем возрасте. И не в моем социальном положении. Сам по себе я ничего не стою. Но если только есть любовь, то нельзя стоять на ее пути...
  - Я не хочу ломать твою жизнь.
  -Ты сломаешь ее, если перестанешь меня любить. Меня, ребенка, дорвавшегося до ма... поцелуев... Чему ты смеешься?
  - Тому, что ты, чуть было, не сказал.
  -До чего я не дорвался, да?
  - Я бы так хотела быть твоей мамой...
  - Согласен. Тогда позволь мне быть твоим грудным ребенком...
  - Сумасшедший! Ты порвешь платье.
  - Вот так! Так лучше всего. Как же ты прекрасна!
  - Мне стыдно. Погаси свет.
  - Еще чего?! ... У тебя восхитительная грудь. Ты даже не представляешь, до какой степени красива.
  - Просто ты не видел других женщин. Или я ошибаюсь? Я далеко не эталон женской красоты.
   - Ошибаешься. В том, что не эталон. Только в этом.
  - Глупенький, неужели ты думаешь, мне важно, был или не был у тебя кто-то до меня?
  - Поцелуй меня. Крепче, еще крепче... Я очень сильно хочу тебя. Можно?
  - Дурачок, кто же так спрашивает... Спрашивает вообще...
  - Я знаю, что этого не просят...
  - Знаешь, и потому решил действовать?
  - Кажется, это тебе не нужно. Кто я такой, чтобы заходить столь далеко?
  - Тебе трудно понять, что я сейчас думаю о себе. И не только сейчас. Все время думаю, с тех самых пор, как полюбила тебя, совсем еще ребенка... Это мне очень мешает, милый. Прошу, не надо спешить... Видимо, я не такая бесстыжая, если смею останавливать тебя.
  - Но почему? Если мы действительно любим друг друга...
  - Именно потому...
  - У меня совсем иное представление на сей счет.
  - И я раньше, до тебя, так считала...
  - По-твоему, у нас не может быть будущего?
  - Само собой разумеется. Но и наше настоящее под большим вопросом.
  - Из-за того, что я несовершеннолетний?
  - Ты не по годам взрослый. Но беззащитен.
   - Так защити меня своей любовью, не мешай нашей любви, моей любви...
   -Тебе это трудно понять, мой мальчик. Я не могу оступиться...
   -Возможно, это брат. То, что было у вас раньше? Или вы... опять?
  - Как ты можешь так скверно обо мне думать? Да, он хотел сегодня того же. Я не позволила. И тогда я была против, не хотела, но уступила скверному мальчишке, заставшему меня врасплох. Он просто воспользовался ситуацией. Тебе же не нужно знать подробности, почему я ему уступила?
  - Не нужно! Что сделал он такого, что связывает его со мной и мешает нам быть вместе?
  - Вы похожи. Пусть только внешне. Ведь он фактически взял меня силой, изнасиловал. Я даже не сопротивлялась, так испугалась за свое место, за все сразу.
  - Что значит за все? Только не за меня. Иначе бы прогнала брата.
  - Я не сразу поняла, что это он.
  - И так сильно хотела меня, что отдалась ему? Какой вздор!
  - Я не ожидала того, что ты можешь так обезуметь.
  - Но ведь он не стал прикрываться моим именем. Или это не так?
  - Да. Не стал.
   - Что не помешало тебе стать его женщиной.
  - Пожалуйста, не смеши меня. Он и был, и остался для меня никем. Понимаешь, никем. Наверное, я порочна, если позволила ребенку такое, но после твоего отца мне уже все было нипочем. Я думала лишь об одном. Как можно скорее покончить с тем позором, в который позволила втянуть себя. Избежать скандала, удержаться на своем месте...
  - И потому на следующий день заявила матери, что уходишь от нас. Не иначе, как не знала, куда деваться от стыда.
  - Перед одним человеком. Перед тобой. Ты так этого и не понял. Жаль!
  - Я понял. Как и другое. Ты не хочешь меня. И мне ничуть не легче оттого, что, возможно, ты не желаешь идти со мной до конца, так как я напоминаю Юру, с которым тебе было хорошо. А я разочарую тебя. Именно этого ты боишься...
  - Что за чушь ты несешь?! Меньше всего я думаю о том, что ты окажешься хуже или лучше брата, который для меня ничто. Мне было с ним никак, чтобы сравнивать вас обоих. И даже, если б у нас с тобой ничего не получилось, ты все равно останешься для меня моим единственным мужчиной...
  - Настолько все это не имеет для тебя значения?! Но не для меня! И не для Юры. Кстати, он говорил мне иначе о тебе.
  - Мог говорить все что угодно.
  - Но тебе не было с ним противно.
  - Я уже сто раз говорила, что никак.
  - Просто растерялась.
  - Почему, собственно, я должна оправдываться перед тобой?
  - В конце концов, мне нет никакого дела до брата. Знаешь, что он сказал, когда уходил от тебя сегодня? Что мы с ним братья по несчастью. По несчастью, братья. К несчастью, братья, понимаешь?
  - Если этим он сообщал тебе, сегодня я не уступила ему только из-за тебя, то он слишком высокого о себе мнения. Не будь тебя, моей любви к тебе, я все равно ничего ему не позволила бы.
  - Как не будь его, не позволяешь мне?
  - Нет. Но не будь тогда у меня с ним...
  - Кажется, ты говорила, тебе с ним было никак!
  - Хорошо, Митя. Я боюсь, и у нас может быть так же. Правда, по другой причине, куда более существенной.
  - Никак? Только не у меня. И у него, кстати...
  - А я? До меня тебе дела нет?
  - Извини, но я столь неопытен в таких делах, никогда отдельно не воспринимал любовь и секс. Возможно, потому, что не знал секса. Более того, напоследок признаюсь, любя тебя еще раньше, считал зазорным думать о сексе. Особенно с тобой. Не хотел осквернять свое чувство.
  - Но вырос и решил, пора... Ты уже одеваешься?
  - Я, кажется, не раздевался.
  - Действительно, это я сняла с тебя пиджак и рубашку.
  - Да? Я так был занят тобой, что не заметил.
  - Как не заметил и того, что я была готова ко всему.
  - Виноват. Все эти разговоры излишни. У меня нет никакого опыта, прости.
  - Не только у тебя, милый. С такими молодыми людьми, как ты, я еще никогда не была столь близка.
  - А как же брат?
  - Как бы ни были вы похожи друг на друга внешне, он - прямая тебе противоположность. Я ни при каких обстоятельствах, будь он даже старше, никогда б не влюбилась в такого парня.
  - Мне остаться?
  - Как хочешь. Я тебя не гоню.
  - Я понял. Мы никогда не будем ближе, чем есть. Но я так не могу. Буду постоянно натыкаться на твое противодействие. У меня нет никакой гордости. Я тебя люблю - мне не до гордости. И не могу обойтись без полной близости, так нетерпимо люблю. Но полный и законченный профан в любви. Таких мужчин, как я, женщины не любят. Для них мы можем быть только друзьями. Но мне этого мало. Во всем виноват один я. Виноват тем, что не напомнил тебе брата, который был младше, но не разглагольствовал, действовал, хотя ты ничего не снимала с него. Он сам снял с себя все, и тем самым уже сделал первый шаг к вашему сближению. Не в моих интересах это говорить, но я все же скажу. По-моему, мой братец то же любит тебя. С тех самых пор. Во всяком случае, никто, кроме тебя, ему не нужен. Знай это на всякий пожарный случай.
  - Ты совсем еще дурачок, Митя. Но именно такого дурачка я и люблю...
  - Благодарю.
  - За что?
  - За одно то, что не гонишь меня. Я ведь хотел остаться у тебя настолько долго, насколько можно.
  - И насколько, по-твоему, было бы можно?
  - Я не такой идиот, чтобы не понять, какой смысл ты вкладываешь в эти слова. Но не скрою, я надеялся на вдруг, на если. Что вдруг твоя жиличка останется у кого-то, а я, в свою очередь, проведу эту ночь у тебя?
  - Она скоро вернется.
  - Вот видишь, я снова оказался пустым мечтателем. Так мне и надо. Видимо, нам не суждено быть вместе. Во всяком случае, сегодня.
  - Она придет через час, не раньше. Не торопись уходить.
  - Нет, уходя, уходи. Прости меня за все. И за то, что я не умею так, как мой брат...
  Катя молча наблюдала за тем, как я одевался. Выглядела разочарованной. А я - полным истуканом. Что-то во мне сгорело. Я оделся, поцеловал руку полуобнаженной женщины. Женщины, которую совсем недавно безумно любил, так нелепо и глупо добивался. Женщины, которой был недостоин. При всей неуверенности в себе, такого конца своей любви я не ожидал. Сколько еще потерей ждет меня впереди...
  
  
   27. Концерт для автора с оркестром слов
  
  
   Согласно доброй традиции, последнее слово предоставляется подсудимому. Не буду и я отступать от нее. Прежде всего, хочу решительно заявить, что никакой ответственности за недостойное поведение своих так называемых персонажей я не несу. Если хотите знать, они мне, как тот самый гусь, который свинье не товарищ. У меня с ними нет ничего общего. Хотя, нехотя, должен признаться, каждый из них это я. Как та самая мадам у Флобера: она это он. Такова диалектика, никуда от нее нам не деться. И все же я и мои герои - совсем разные люди, я не изменял своей жене, как Толя, не спал с мужчинами, как Геннадий, у меня нет детей, как у них всех. Такие дети, как Марина, мне не нужны. И такой зять, как Володя. И моя жена - полная противоположность Маше, пусть не совсем полная, но - в главном - совсем другая женщина. Моя жена никогда не читала моих писаний, тем более не пыталась всучить их в какую-нибудь редакцию, не уходила от меня к матери - ни к той, ни к другой, соответственно от них не возвращалась ко мне. И до меня у нее никого не было - ни мужчин, ни женщин. Ни до меня, ни при мне. И сам я был и останусь верным ей до самого гроба как единственной женщине, которую любил и люблю, чего бы это мне ни стоило и ни стоит. Уж такой я человек!
  Я спрашиваю себя, какого дьявола меня угораздило на стольких страницах писать о людях, чуждых мне во всем. Самый правильный из них - Толя - стал настолько неприятен, что я забросил его куда подальше, не в глушь, в Саратов, а в Израиль, хотя по определению не могу быть антисемитом. Он оказался там лишь по одной единственной причине - я хотел любым способом избавиться от него. Уж, на что противен Геннадий - полный мой антипод, но даже он вызывает у меня больше симпатий. Хотя я никоим образом не разделяю ни его страстей, ни стремления к наживе, пусть даже сравнительно честной.
  Женщины - Маша и Марина далеки от меня хотя бы потому, что они не мужчины. Я ничуть не страдаю мужским шовинизмом, но такие женщины не в моем вкусе. Я и к собственной жене имею всего лишь одну претензию. Она, как Маша, всю нашу совместную жизнь навязывала мне свой образ жизни, подавляла меня своей неуемной энергией созидания, часто на пустом месте. А я со школьной скамьи симпатизировал Обломову и не переваривал Штольца. И хорошо сохранился до сей поры. А вообще-то я ни какой-нибудь вам Анатолий, Мария, Геннадий, Марина, Володя и даже не кот Микс, с каждым из которых знаком не понаслышке и даже - о ужас ! - сроднился так, словно сам один из них - и это - несмотря на свое неприятие этих уродов (впрочем, к коту это не относится), чтобы раскрывать свою душу (или нутро) перед самим собой на бумаге (на мониторе компьютера).
   Если вы еще не поняли, что я собой представляю, скажу лишь - я - прирожденный холостяк, не знавший в своей жизни ни женщин, ни мужчин, ни котов. И уже только потому мои "Метаморфозы и другие..." есть не что иное, как в чистом виде шарлатанство (как и то, что написал о своей жене, с которой знаком не более чем с Марией и другими, включая мужчин и прочих животных).
   Я принадлежу к многочисленному племени графоманов, не имеющих настоящего мужского дела (от работы до занятия любовью), или оставшихся без него по воле случая. Вот и я, оказавшись от полного безделья перед компьютером, решил освоить печатание на нем, втянулся в него, начал писать, не в состоянии остановиться, чтобы оглянуться, какой бред пишу. Тогда-то я понял компьютерную зависимость. Приняв первую дозу этого сильного наркотика, колешься им дальше.
   Есть повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте. К ним относятся физиологические повести, одна из которых родилась на чужом компьютере. Мой приятель развелся с женой и забрал его, но за неимением другой площади временно привез ко мне.
   Рыбу чистят с хвоста, театр начинается с вешалки. Принимая во внимание театральные подмостки, которые все же ближе к моему писанию, чем рыба, я начал с названия. Будучи страстным любителем классической музыки, я вспомнил о концертах. Поскольку о фортепианных, скрипичных и прочих концертах речь не шла, я назвал свои опусы концертами с оркестром слов. Мне стоило немалого труда на этом остановиться, когда я вспомнил Иоганна Себастьяна Баха, его ХТК - хорошо темперированные клавиры, и подумал о том, что могу в равной мере назвать свои главы ХТС - хорошо темперированными словами. Но моя природная скромность не позволила мне зайти так далеко, а от названия ПТС - плохо темперированных слов я отказался уже совсем по иной причине (не трудно догадаться какой). А вообще перспектива назвать главы ХТК -1, ХТК-2 , ХТК- 3 и т. д. долго преследовала меня и не давала покоя, но я сумел подавить собственное тщеславие, чем горжусь никак не меньше, чем всем остальным. Хотя, надо признаться, гордиться нечем, т. к. слова, которые легли в основу моих концертов, не то слово, не те слова. Но другие, более достойные, мне в голову так и не пришли.
   Теперь по существу моего произведения, если этим словом можно назвать то, что я произвел на свет. К сожалению, не могу сказать, будто гора произвела мышь. Впрочем, сами мыши никакого отторжения у меня не вызывают. В детстве, помнится, я напугал свою мать, притащив ей одну из этих особей за хвост.
   Этот авторский концерт положит конец моей так называемой концертной деятельности и оградит как возможного, так и невозможного читателя от дальнейшего нагромождения слов, в том числе обозначающих некоторые не слишком презентабельные части тела, без которых, увы, остановилась бы всякая жизнь на Земле. Что, к счастью или несчастью, вне зависимости от угла и точки зрения наблюдателя и аналитика, напрямую связано с греховным сладострастием, и только потому они стали причиной вытеснения их из вербальной речи, во всяком случае, фигурами умолчания. Все же я напрасно пренебрег всякими условностями и заходил туда, куда не принято забегать приличным людям. И хотя несколькими строками ранее я не признал собственной вины в злодеяниях Анатолия и иже с ними, сейчас ее признаю. Я виноват по всем статьям. Графомании, использования (в самом начале творения - не мира, к счастью) чужого компьютера, пустой, хуже того, вредоносной траты времени, чрезмерного зазнайства и тщеславия в период писания данного, с позволения сказать, сочинения на весьма вольную тему. В нем нет и толика правды (не правды Толика - Анатолия, прошу не путать), ради которой некоторые люди шли на костры инквизиции, в тюрьмы и психушки. Но надеюсь, есть в нем некая фабула, затягивающая читателя (меня самого) в омут порока, в который я никогда с головой не погружался или, если угодно, погружался только одной головой. Есть в моем творении и другое достоинство. Оно является, в некотором роде, лекарством для невротиков. Если б нашлись среди них такие, кто удосужились прочесть это чтиво, то они могли бы придти к утешительному для себя выводу, что являются далеко не единственными на белом свете психами. Нет ничего приятнее сознания того, что ты не одинок в этом мире.
   Каждый человек, заглянув в дно своего колодца, даже если и найдет в "Метаморфозах..." частицу самого себя, то поймет, в своем падении он отстоит далеко от моих героев. А если учесть тот факт, что я, автор, по-своему, все же люблю персонажей, не разделяя их страстей и воззрений, то и читатель, заметив мое к ним отношение, может позволить себе такую же роскошь, памятуя о себе, любимом.
   Чтобы понять, чем вызвана, в некотором роде, моя привязанность ко всем героям, следует сказать о том, как развивались "Метаморфозы и другие..." Первый концерт Анатолия вполне мог стать единственным, так как я написал его, шутя, экспериментируя: что, если использовать компьютер для писания на нем своих опусов. Раньше я уже писал от руки или на пишущей машинке, но то было сто лет назад. За давностью лет, этот грех можно мне простить, и ни к какой ответственности не привлекать. Когда первый концерт был написан, написан легко и быстро, в одно мгновение, я подумал - его можно развить. Я захотел объяснить самому себе все чудеса, происшедшие в жизни моего героя, чудеса, в которые я не верил. И тогда пошло - поехало. Я написал второй концерт для Анатолия, в котором дал себе труд объясниться с собой. Тогда я испытывал достаточно большой интерес к своему герою и находил его вполне приличным человеком для того, чтобы он оставался им до самого конца моего писания. Но позже, когда я втянул в действие Машу, она показалась мне более привлекательной, и я стал утрачивать интерес к Анатолию. В конце концов, я разочаровался в нем, отправил в Израиль, где он до сих пор живет, цветет и пахнет. Все у него прекрасно, туда ему и дорога - в рай, если старые грехи пустят. Появился Геннадий. Сначала я был очень далек от него, он не встречал у меня никакого интереса и тем более сочувствия, так как принадлежал к иному стаду, иному сообществу людей, чем я. Но затем я понял, он заслуживает большего с моей стороны интереса, и уделил ему так много внимания, что в итоге он затмил моих первенцев - и Толю, и Машу, которые испеклись, во всяком случае, оказались тестом, которое уже не только созрело, но и перезрело. А Геннадий со своей достаточно странной и неправдоподобной любовью к жениху дочери вышел на первый план. Я просто обязан был найти оправдание его поступкам. Он заинтриговал меня одним тем, каким образом я сумею разрешить возникшую между ним и его ближними проблему. В результате я написал второй концерт для него, в котором до нитки раздел, чтобы затем надеть человеческое платье. Прямо скажем, аналогичная попытка, предпринятая мной раньше, в первом и последующих концертах для Марии, далась мне много легче. Но и поступки Маши куда более предсказуемы и ординарны. Что ни говори, Геннадий менее зауряден. Что из всего написанного получилось, судить все же мне, никому другому. Но для более объективной оценки моих концертов требуется время. Не исключено, при всей любви и привязанности к собственной персоне я найду их полным бредом. Единственное, о чем я не пожалею, это о том, что мои герои живут согласно своей природе, какой бы хорошей или плохой она ни была. Сам я склонен считать их людьми своего века, не более того. (Их сексуальная ориентация - всего лишь одна из примет нынешнего времени, когда бисексуальность стала, чуть ли не последней модой, а мода, в свою очередь, раскрывает те уголки подсознания, которые раньше находились в таком уединении, что до самой смерти никто раскопать их не мог, разве только психоаналитику это было по силам. Впрочем, психоанализ выходит из моды, поскольку подавляющее большинство не нуждается ныне в анализе своих мыслей и действий.) В отличие от моих героев которые, как я надеюсь, не просто занимаются любовью, демонстрируя себя ниже пояса, а любят. И кто может осудить, когда они в своей любви заходят дальше того, о чем принято говорить вслух. (Я мог бы пойти много дальше в своих - их фантазиях, но мне и этих довольно.)...
   И еще. Должен признаться в том, что испытываю глубочайшее чувство вины, стыда и раскаяния перед виртуальными и не виртуальными издателями, читателями и особенно перед собственными персонажами за свои невозможные (в смысле - нестерпимые) ошибки в тексте "Метеморфоз..."
  Как пример, насколько я неграмотен хотя бы в деталях. Кашкин вправе остаться недовольным мною за одно то, что с моей легкой руки Маша назвала его, чуть ли не сталинистом. Уж лучше б она сказала - почти сталинистом. А так, если я, как обычно, вместо частицы "ни" поставил частицу "не", то исказил сущность Кашкина. Могло получиться, будто он, чуть ли не или ни?... почти демократ. Возможный читатель вслед за Кашкиным вправе сколько угодно негодовать, постоянно сталкиваясь с подобными и не подобными - бесподобными по неграмотности - авторскими ошибками. Я еще больше негодую, чем они, так как, в отличие от читателей, неисправим.
   Если б я поместил эти покаянные слова в начале своего повествования (назвать его ни произведением, ни "произведением", тем более не произведением ничто во мне не поднимается), то формально мог бы посоветовать читателю не браться за чтение " Метаморфоз..." Однако при всей своей порядочности и честности я не смог преодолеть противоречие между принципом реальности и удовольствия, последнее из которых испытал уже только потому, что несколько человек через какую - то неделю пусть случайно, по недоразумению посетили журнал, в коем я увидел себя опубликованным.
   Нисколько не ерничая, совершенно серьезно я выражаю огромную признательность господину М.М. за одно то, что он в своем журнале предоставляет место неизвестным авторам. Нынешняя молодежь - те, кто достиг сознательного возраста, - с трудом поймет, что такое писать " в стол", без всякой возможности быть прочитанным другими людьми. И то, какие чувства испытал я, увидев первую часть "Метаморфоз..." не страницах журнала... И только тогда, когда убедился в том, что, быть может, другие хотя бы заглянут в них, я осмеливаюсь отдать вторую и третью части... Сегодня же, пока не передумал...
   Прозвучало мое предпоследнее заключительное слово. Поскольку судья - я сам, то выношу своему писанию оправдательный приговор, позволяя себе давать его другим лицам мужского и женского пола. Ничуть не рисуясь, я писал меньше всего для них. Так поступают настоящие графоманы, для которых достаточно иметь собственное мнение о своем творении. Самооценка, как правило, выше всякой критики, которая не столько потому оценивает нас низко, что только о том и думает, как бы унизить, сколько в своем анализе исходит из собственных представлений, что такое хорошо и что такое плохо. Достаточно вспомнить известное выражение о немцах и русских, чтобы понять, как все мы далеки друг от друга...
   Вслед за Остапом Бендером хочется воскликнуть: "Лед тронулся, господа присяжные заседатели". То есть жизнь продолжается. Для каждого из нас наше творение - единственное и неповторимое, даже если за ним последуют другие. Да, оно не приносит никакого дохода, отнимает массу времени (особенно правка текста), но какое это блаженство - писать! Даже если получается полная абракадабра. Но ты узнаешь об этом последним, если вообще узнаешь... от других, чьего внимания домогаешься. Так что отсутствие читателя, в известной степени, величайшее благо. Здесь я целиком и полностью солидарен с Анатолием...
   До нас, при нас и после нас написано, пишется, еще напишут столько всего, что мы, как песчинка, затеряемся в песках этой огромной пустыни слов - и тех, и не тех. Но это ваше творение. Не последнее ваше творение, надеюсь. Как и это мое...
   И самое последнее признание... Не стану скрывать, далеко не сразу я понял, что создал ироническое произведение. Что же тогда требовать от возможного читателя? Но пусть он поверит мне на слово, как верит нашим властям, когда голосует за них, наступая на одно и то же самое, знаете что, от одних выборов до других. А если, паче чаяния, некто лишен определенного чувства и принял всерьез данное чтиво, не стану корить его. Все издержки принимаю на собственный счет. Ведь даже замысел чаще всего отличается от его изложения. А у меня и мысли не было, что в итоге получится ироническое чтиво. Оно и не получилось.
   Увы мне!
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"