Черняев Владимир Дмитриевич : другие произведения.

Любовь как жизнь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Данная повесть является попыткой рассказать о становлении моего понятия любви в самом широком смысле этого слова.

   ЛЮБОВЬ КАК ЖИЗНЬ

( Исповедь Богу.)

Часть первая

О ГРЁЗЫ ЮНОСТИ ДАЛЁКОЙ

   Я преклоняюсь пред тобою -
   язык народа моего!
   Ты в ногу шёл с его судьбою,
   борцом за счастье был его.
   Вместил в себя ты все страданья,
   всю широту души народной;
   ты средство нашего познанья,
   ты, правда - меч наш благородный.
   И мне представить невозможно
   красу всей жизни наяву,
   без русской речи, как же можно,
   когда я мыслю ей - живу!
  
   Зачем живу на этом свете,
   зачем отпущен жизни век,
   зачем вокруг красоты эти,
   зачем мне званье человек?
   Зачем собою манят дали?
   Зачем увидев журавлей,
   что в легкой дымке пролетали,
   когда бродил среди полей,
   бежал им вслед, взлететь пытаясь;
   и в синей бездне высоты,
   всем существом, в лучах купаясь,
   парить над морем красоты?
   Тогда был юн я, полон грёз,
   гоним надеждами мечтаний,
   и зная вкус лишь детских слёз,
   торил тропу к высотам знаний.
   Чтоб вникнуть в тайну бытия,
   не самый лёгкий выбрал путь;
   и был уверен в вере я,
   что жизнь откроет свою суть.
  
   Но много лет уж пролетело,
   и мир душой воспринимая,
   не смог с ним стать единым целым,
   и, до сих пор, не понимаю!
   Зачем трудился и любил,
   как быть могу за всё в ответе,
   зачем потратил столько сил,
   зачем я есть, на этом свете?
   Зачем вдыхал я запах сена,
   и аромат лесных цветов,
   зачем в природе времён смена,
   и в том ей нет назад мостов?
   Зачем, под тихий лепет листьев,
   лежа в траве, в тени берёз,
   внимал оркестру птах, и свист их,
   я книгу памяти занёс?
   Зачем над мною голубое,
   с клочками тучек - лебедей,
   летящих плавным, вольным строем,
   одно на всех живых людей,
   бездонно, вечно и прекрасно,
   добро и ласково как мать,
   а в грозы вовсе не опасно,
   родное небо - света рать?
   Зачем мне этот мир прекрасный?
   Зачем о счастье в нём трубим?
   А вдруг, вся жизнь моя напрасна,
   и в ней ни кем я не любим?
   И всё теперь припоминая:
   где был, что делал, и зачем,
   во всём, всегда ль был прав - не знаю,
   но я желаю счастья всем!
   О грёзы юности беспечной,
   всех дел, задумок, начинанья,
   ушли куда-то в бесконечность,
   оставив лишь воспоминанья.
  
   Родится человек на свет,
   его заботой окружают,
   и горя вроде ему нет,
   и счастья он не понимает.
   Жить начинает безмятежно,
   для всех он милая отрада,
   всегда в заботе, в ласке нежной.
   Что ещё крохе вроде надо?
   Но жизнь горит сухой лучиной,
   и не заметишь, как малец
   вдруг превращается в мужчину,
   идёт с невестой под венец;
   осталось где-то детство уж,
   мелькнула искрой быстрой юность,
   живёт сознаньем новым, муж,
   с детьми, потом, приходит мудрость.
   Хлебнёшь всего за жизнь порой,
   но всё равно она прекрасна,
   и если дружишь с головой,
   не станет, может быть, напрасна.
   А надо жить не днём одним,
   дерзай в работе за двоих,
   устрой ты детям быт своим,
   и те наладят жизнь своих.
  
   "В своей судьбе творцы мы сами",-
   так думал я, чтоб жизнь познать,
   идя домой однажды к маме,
   горя желанием сказать:
   "Мы связаны мама навечно с тобою,
   ты нас родила не для малых дел,
   учила нас жить и готовила к бою
   за счастье своё и за лучший удел.
   Растём мы на почве тобою ухоженной,
   и этому делу всегда ты верна,
   чтоб люди на нас смотрели восторженно,
   вот мол каких взрастила она.
   Твой труд кропотлив, и не он лишь один,
   забрал у тебя твои лучшие годы,
   что бросив на голову россыпь седин,
   умчались куда-то как вешние воды.
   Ты видела счастья, мы знаем, мало;
   бывали и очень тяжёлые дни,
   но стойко всегда ты везде их встречала,
   тебя потому не сломили они.
   Жила ты для нас, и нам всё отдавала:
   здоровье и душу, всё что возможно,
   лишь нежной и доброю к нам ты бывала,
   хоть это порой было очень уж сложно;
   но в этом не только ведь наша вина.
   Мы тоже уже вполне взрослые люди,
   даже когда к нам придёт седина,
   всё же наверно тебе мама будем
   вечно, и просто по-прежнему, дети,
   твореньем твоим, для кого ты всегда
   останешься лучшим другом на свете,
   кто есть ты нам мама - наша звезда.
   И ты ведь из тех, которым дано
   творить все земные дела уж давно,
   тех, что себя посвящают труду,
   и никогда не пойдёт в поводу
   у рока судьбы человеческих жизней;
   кто движется к верхней ступени от нижней;
   ступень за ступенью идут сквозь века
   таких поколенья, и вот вам рука:
   я спорить готов, что движение это
   не сможет ни что, ни когда, прекратить,
   что людям таким, будет более света,
   и солнце, для них, будет ярче светить".
  
   А всякий народ есть на нашей Земле:
   есть жалкий урод, что живёт как во мгле,
   и есть через чур, уже умные люди,
   что мир хотят взвесить на маленьком блюде;
   есть так себе граждане нашей планеты,
   что жизнь прожигают для звонкой монеты;
   есть люди великого склада ума,
   от знаний которых зависит весьма
   в каком направлении род человека
   в развитии движется к веку от века.
   А кто же есть я? Хоть доказывал в споре,
   что я есть та капля, из коих всё море;
   одна из травинок, покрывших просторы;
   одна из песчинок, насыпавших горы.
   Незыблемы, вечны законы в природе,
   и копятся знанья веками в народе.
   А время сшивает труд единиц,
   и вырастают колонны теплиц,
   десятки заводов и сотни кварталов,
   растёт с каждым годом добыча металлов,
   растут урожаи с бескрайних полей,
   а в море уже, и не счесть кораблей.
   Не просто становится править тем всем,
   и человек создаёт ЭВМ.
   Много веков все земные народы
   знанья копили, несли сквозь невзгоды.
   Вот результаты трудов всей планеты:
   в космос, сверкая, взлетают ракеты.
   Я счастлив и горд, что огромна та доля,
   которую вносит родная страна,
   что в битве за счастье, тверда её воля,
   что будет всегда она миру верна.
   И где бы я ни был, всегда и повсюду
   свой труд посвящать буду только лишь ей,
   по этому, был я, я есть и я буду,
   всегда гражданином Отчизны своей.
  
   Бередят мне душу мысли весной,
   что-то творится весною со мной;
   желанье творить, мне весной, не унять,
   хочется мир необъятный обнять.
   Жизнь так прекрасна, тепла и ясна,
   счастье уж то, что есть в жизни весна.
  
   Уходят злые морозы,
   отходит ночная темь,
   но далеки ещё грозы,
   короткий пока ещё день.
   А мир улыбается солнцу,
   что раньше и раньше встаёт,
   ласкает лучами оконца,
   и, кажется, песню поёт:
   "Вставай же, проснись и встряхнись же,
   развей друг дремоту и лень,
   умойся, оденься, вглядись же,
   какой занимается день.
   Открой, распахни настежь двери,
   и выйди скорей на крыльцо,
   подставив ладони капели,
   а яркому солнцу лицо,
   увидишь весь мир по-иному,
   в его пробуждения час,
   и, как от весеннего грома,
   проснётся поэзия в раз.
   Улыбку пошли тем, кто рядом,
   кто близкий участник в судьбе;
   взгляни на них любящим взглядом,
   и все улыбнутся тебе".
  
   Прекрасен мир в это время,
   как много в нём солнца и разных чудес,
   не давит морозов холодное бремя,
   и льётся прозрачность с бездонных небес;
   и всё заполняет в природе уют,
   алмазами блещут сосульки под крышей,
   весенние песни птахи поют,
   каких целый год, как уже я не слышал;
  
   а талая влага блестит серебром,
   стекая ручьями в ложбинки и впадины;
   темнеющий снег оседает кругом,
   местами чернеют уже и проталины.
   На вербах солидно раздулись все почки,
   кусты, разукрасив в коричневый цвет;
   по мягче, по звёздней становятся ночки,
   и льют неустанно сиреневый свет.
   Но только короче становится ночь
   и делает день всё светлей и длиннее,
   а сумрак тоскливый бежит за ней прочь,
   от этого души людские теплеют.
   Песня весны заполняет леса,
   не нарушая природы гармонию,
   шорохов звуки, и птиц голоса,
   слились в единую жизни симфонию:
   в ней инструменты снежинки и льдинки,
   мелодия их и тонка и легка;
   им подпевают шуршаньем травинки,
   тихо качаясь от ласк ветерка.
   Говор ручьёв, треск берёз бересты,
   в песне той, стройный, размеренный слог;
   хочется сердцу тепла, красоты,
   если вступает весна на порог.
  
   "Мчатся деньки как виденье одно,
   юность куда-то с ними уходит,
   детство уже промелькнуло давно,
   а только любовь меня не находит.
   Что меня ждёт? Может жизнь как во мгле?
   Если найти я любовь не сумею,
   рано умрёт всё живое во мне,
   но частью любить, никогда не посмею.
   О, встретить бы только девчонку такую,
   влюбившись в которую, всё позабыть,
   а надо, то, многим, быть может, рискуя,
   любовь в её сердце сумею добыть.
   Юная, милая - бог моей страсти,
   буду с тобою всегда и повсюду,
   лаской укрою тебя от ненастий,
   юмором спорить с тобой только буду.
   Только б друг друга найти поскорее,
   единой дорогою вместе пойти;
   будь же судьба, хоть на йоту добрее,
   ясным лучом мне её освети".
  
   Так думал я в семнадцать лет,
   готовясь впрячься в судьбы воз,
   чтоб поскорей найти ответ
   на важный жизненный вопрос:
  
   "Кто сможет сказать, что такое любовь?
   Или хоть указать, как вселяется в кровь,
   эта тайная сила,
   что очень свободно
   людей в неизвестность с собой уносила,
   тогда, когда было ей это угодно.
   Кто сможет понятно,
   чтоб "в глаз", а не в бровь,
   развеять громадные, белые пятна,
   что наглухо скрыли от знаний любовь?
   Кто сможет раскрыть эту древнюю тайну,
   корнями, ушедшую в сердце людей?
   В разгадках кидая частенько их в крайность,
   и нет ничего уже в мире страшней,
   пустого, разбитого сердца любимой,
   в котором, любовь не зажечь уже вновь,
   любовь настоящая неповторима,
   она лишь однажды вливается в кровь.
   А может не стоит нам даже пытаться,
   ведь чувства, словами нельзя объяснить,
   подобно тому, что лбом в стену стучаться,
   слов ведь на то, может и не хватить.
  
   Пусть лучше томит нас собой неизвестность,
   прекрасней не может быть сладостных мук;
   и там, где разгадку не даст даже вечность,
   нам смертным, не стоит прикладывать рук".
  
   Три отношенья меж людьми
   слились во мне, как обод круга:
   я не пойму, кого люблю,
   кто нравится, а кто подруга;
   и где кончается одно,
   а начинается другое,
   хотел бы знать уже давно,
   но не могу понять такое.
   И мне никто помочь не может
   найти ответ на сей вопрос!
   А потому, так больно гложет,
   и тянет круто под откос
   тоска мою младую душу,
   ведь без любви мне тлеть углём!
   Нет-нет, я вовсе и не трушу
   остаться в жизни бобылём.
   Но всё же лучше, если будет
   со мной любимый человек,
   который, жизнь мою не сгубит,
   и будет жить со мною век;
   с кем мир намного станет краше,
   и жизнь нельзя не полюбить,
   когда до края полна чаша
   тем счастьем, что мы будем пить.
   А как же я найду такую
   среди огромных людских масс,
   и почему не ту - другую,
   из тех, что нравились подчас.
   В том не помощники друзья,
   и как понять, совсем не знал,
   средь них ли милая моя,
   которой так тогда желал.
   Но зря понять я, то, пытался:
   рассудком, это б, не узнал,
   и так в неведенье остался,
   а потому себе сказал:
   "Прекрасных женщин в мире много,
   и не мечись по свету друг,
   иди прямой своей дорогой,
   и присмотрись, они вокруг.
   Твоя избранница найдётся,
   в том бесконечна жизни нить,
   тебе же только остаётся
   терпенье сердцем проявить".
  
   О женщинах сказано много
   и всё то, по праву сполна.
   За них было выпито с рога
   не счесть теперь сколько вина.
   Встречались, в их честь, с грогом кружки,
   при свете кабацких лампад,
   и брали друг друга на мушки,
   и, в честь им, водили парад.
   Звенят, и по сей день бокалы,
   за женщин, вскипая вином,
   но всё-таки, этого мало,
   хоть было всего уж полно.
   Ни чем, оплатить нашей дани
   не сможем и в долгих веках,
   пусть даже как ангелы станем,
   их будем носить на руках.
   Я в том убеждён и доныне,
   а против кто, пусть - не корю;
   любовь к ним во мне не остынет,
   я им и сейчас говорю:
   "В вас, всё наше светлое, чистое;
   всё лучшее, что есть - для вас;
   а ваши глаза лучистые
   играют любовью для нас.
   И, просим вас, не забывайте,
   что вы - цвет всей нашей земли,
   тепло и нежность в нас вливайте,
   чтоб вместе с вами, мы росли".
  
   Прошла, как миг один, весна,
   есть что-то в этом от чудес.
   А что дала нам всем она?
   И синь бездонную небес,
   тепло и свет, и вдохновенье,
   и аромат цветов и трав,
   и звонких пташек чудно пенье,
   и буду я наверно прав,
   сказав подобно и о вас,
   природы нежные создания,
   источник счастья вы для нас,
   бальзам, вы, нашего сознания.
   В вас всё, что есть в самой природе,
   всё, чем прекрасен этот мир;
   и томно душу колобродил
   в вас черт, и красок буйный пир.
   И к вам тянулся я как к свету,
   и суть моя меняться стала;
   а в мир уже ворвалось лето,
   и солнце ласково сияло.
  
   И всё волшебством меня окружило,
   вдохнуло энергию, бодрость, любовь,
   а в голову добрые мысли вложило,
   и я говорил, и скажу теперь вновь,
   что люблю эту землю, её просторы,
   люблю глубину этих синих небес,
   лазурь больших рек, и далёкие горы,
   и тайной наполненный сказочный лес.
   Люблю всё живое на нашей планете,
   люблю муравьёв - этих добрых трудяг;
  
   люблю всех людей, что живут во всём свете,
   и счастья хочу им, и всяческих благ.
  
   Я поддался любовным мотивам,
   и частенько бродил наугад;
   всё казалось мне очень красивым,
   и всему бесконечно был рад.
   На глазах насыщалась природа,
   после долгого зимнего сна;
   для разумного, нашего рода,
   стимулятором служит она:
   высокие чувства в нас пробуждает,
   делает чище и ласковей всех,
   любовью к земле род людской награждает,
   и не любить её - просто грех.
  
   А быстро и мягко тепло в мир вошло;
   земля вся покрылась густою травою,
   и много цветов по полянам взошло,
   леса приоделись зелёной листвою.
   Прохлада и свежесть нарядных лесов,
   и мягкость ковров травяных по кустам,
   влекут горожан из жилых корпусов
   на лоно природы, к красивым местам.
   И мчат по дорогам армады машин,
   иные, бывает, где нет и тропинки,
   там гибнут цветы от безжалостных шин,
   ложатся, ломаются, стонут травинки.
   Консервные банки в пейзаже - бельмом,
   в лохмотьях бумаг и пакетов поляны;
   усердно деревья крестил топором
   любитель природы, там, трезвый и пьяный.
   Под сенью развесистой белой берёзы
   в любви Вася с Олей друг другу признались,
   и льёт неудержно прозрачные слёзы
   бедняга с тех пор, как они расписались.
  
   А волны туристов, одна за другой,
   в отливы уносят с собой всю красу,
   с районов обширных природы родной,
   и тускло становится в этом лесу.
   Поэтому дальше несутся машины,
   все ищут ещё не загаженных мест,
   и снова всё топчут бездушные шины,
   и снова отходит не тронутый лес.
   Умели бы сосны, как люди, сражаться,
   прогнали б владельцев секир и ножей,
   велели б помойникам не появляться,
   и никогда бы не сдал рубежей
   наш милый, нетронутый, сказочный лес,
   где всё первозданно, неповторимо,
   где можно найти очень много чудес,
   и будем давайте же непримиримы
   к тем, кто на отдых придя забывает,
   как трудно вернуть красоту тем местам,
   где типы подобные дров наломают,
   и мёртво, и бедно становится там.
   Нет шарма и пышности в блёклых кустах,
   и кажется тусклой, деревьев окраска,
   и нет чудотворца, в подобных местах,
   а вот как, к примеру, рождается сказка:
   "В краю диком, нехоженом, где-то,
   смотрясь в зеркало озера тайно,
   в жаркий полдень чудесного лета,
   вдруг увидели ели случайно,
   как средь плоских, округлых листов,
   в безмятежном безмолвии спящих,
   разорвав изумрудный покров,
   равнодушно на глади лежащий,
   из прохладных глубин, как-то разом,
   поднялась, вся свежа как снежинка,
   улыбаясь своим дивным глазом,
   лесу, небу, и солнцу - кувшинка".
  
   Или вот: расскажу вам о том,
   как однажды, уж ночью, в лесу,
   за разбитым, Еловским, мостом,
   я волшебную встретил красу:
   "Всё было просто до предела:
   я поздно шёл через лесок;
   луна спокойно вниз глядела,
   и чуть хрустел тропы песок.
   А подойдя к лесной поляне,
   увидел чудо в первый раз:
   смотрю, поляна вся огнями
   горит, сверкает, как алмаз.
   И, в первый миг, я не поверил
   глазам своим, чтоб мне не жить,
   а потому я встал и мерил,
   да сколько ж их здесь может быть?
   Как возле месяца с рогами
   златые звёздочки играли,
   так по поляне маячками
   огни, огни, огни сверкали.
   Куда не глянешь, там и тут,
   не охватить всё сразу взглядом,
   и потому, огни плывут,
   в глазах моих. И там и рядом,
   кругом светящиеся точки;
   они сравнимы с маяками,
   судов манящими цепочки,
   и так любимы моряками.
   Или ещё, как в чаще леса,
   измученного путника влечёт окно,
   и всё равно ему, пусть беса,
   лесного дьявола оно.
   В огни зашёл, заворожённый,
   они мерцали вокруг ног,
   и дивом этим поражённый,
   налюбоваться я не мог.
  
   А опустившись на колени,
   набрал в ладонь, их, осторожно;
   и те светили мне без лени,
   и насмотреться невозможно
   на изумрудный этот свет,
   аж показалось даже мне,
   что ничего прекрасней нет,
   чем огонёк в кромешной тьме".
  
   И как подобное виденье -
   учёба в школе позади,
   но придавать её забвенью,
   сказал себе я: "Погоди!"
  
   Быстро промчались школьные годы.
   Знанья накоплены полною чашей,
   но покидая родимые своды,
   на миг обратитесь к памяти вашей,
   к тонкому чувству воспоминаний,
   о ярких победах и неудачах,
   о тяжком труде освоения знаний,
   успешно решённых, сложнейших задачах,
   о лёгкости в дружбе, обидах и ссорах,
   беспечность записок: "Прочти и порви",
   о беззаботности в яростных спорах,
   о сладостном чувстве первой любви.
   И будут нам жечь, ещё может быть долго,
   сердце с душой, не давая остыть,
   школьные годы, с щемящею болью,
   даже и тем, кто б хотел всё забыть.
   Но время безжалостно к роду людскому,
   многое в памяти будет им стёрто,
   но покидая любимую школу,
   прошу вас запомнить надолго и твёрдо,
   тех, кому школа - родная семья,
   кто посвятил себя полностью ей,
  
   чтите сердечно, прошу вас, друзья,
   ваших любимых учителей.
   Удачливы, счастливы, дружны бывайте,
   в жизненном море держите курс к суше,
   но никогда, всё ж, вы не забывайте,
   тех, кто вложил в вас здоровье и душу.
  
   Чудом казалось то первое лето.
   Месяц провёл я в безделье беспечном,
   и не пытался искать я ответы
   на то, как быть дальше, в вопросе извечном.
   Как-то, уж ночью, гулял я по парку.
   Сочны, остры ароматы в ночи;
   в небе Венеры звезда тлела ярко
   проблеском, богом зажжённой свечи.
   Тихо шептались берёзы и клёны,
   трепетом листьев от дуновенья;
   ветви кустов ночью таинства полны,
   жизнь не стихает в них ни на мгновенье.
   Крайней аллеей, в конец парка вышел,
   спряталась там за кустами скамья;
   и подходя, я случайно услышал,
   тихих два слова во тьме: "Ты и я".
   ............................................................
   В безбрежном море бытия,
   под мерным светом звёзд холодных,
   как вспышка солнца: "Ты и я",
   в огне два сердца воспалённых.
   Она и он - любви создания,
   плод мук, и страсти, и борьбы,
   всей этой жизни - мироздание,
   суть человеческой судьбы.
   В пустыне тысяч, тысяч звуков,
   как в жуткой бездне, песнь певца,
   звучат в безмолвье, гулким стуком,
   прижавшись, юные сердца.
  
   Сидят два голубя, воркуют,
   слова им - песни соловья;
   ни что для них не существует:
   всё только в них, всё - "Ты и я".
   Вся суета летит в забвенье,
   и жизнь твоя, уж не твоя;
   в себя вмещают мир вселенной,
   местоименья - "ты" и "я".
  
   А в центре парка музыка лилась,
   там много народа и весело всем,
   а тут лишь листва, лопоча, шевелилась,
   и никаких больше звуков совсем.
   На землю людей опустилась уж ночь,
   по парку разлив голубую прохладу,
   домой начав гнать отдыхающих прочь,
   что этим, двоим, было только и надо.
   Под сенью развесистых, старых берёз,
   в кронах укрывших букашечек рои,
   и видевших в жизни множество гроз,
   на скрытой скамейке устроились двое.
   Ночью, их слушала там вся природа,
   и с ними в согласье конечно была,
   когда неустанно, в течение года,
   к любви на Земле всё живое звала.
   Под куполом неба, в звёздной пыли,
   аллеей, идущей за тьмой в бесконечность,
   обнявши друг друга, те двое прошли,
   и с ними, любовь их, отправилась в вечность.
  
   Всё ж мир прекраснейше устроен,
   в нём всё стоит ведь на любви,
   и счастье там, где любят двое,
   одна любовь у них в крови.
   Два сердца порознь всё жили,
   раздельно песнь вели свою,
  
   и вот сошлись, и полюбили,
   на счастье, создадут семью.
   Но чтоб вступить на путь семейный,
   ещё ведь смелым надо быть,
   шаг этот всё же не шутейный,
   друг друга мало полюбить:
   здесь всё отдать нужно друг другу,
   и чтобы рядом всегда быть,
   чтоб делать всё, не как услугу,
   а просто общим делом жить.
   Чтобы любовь горела,
   аж до волос седых!
   За смелых!
   За тех, что зрелы!
   За молодых!
  
   Они ушли, а я остался,
   любви им вечной пожелав,
   и видом неба наслаждался,
   мечтой о счастье воспылав.
   И был тогда наивен, пусть, я,
   но принял бы любой удел,
   и может даже больше с грустью,
   на небо звёздное глядел.
  
   Пуст и бездонен мрак вокруг звёзд,
   там радости счастья, иль горечи слёз,
   не сыщешь веками, и помощь не жди,
   надеждой, томя своё сердце в груди.
   Но к ним человек взор туда устремляет
   в напрасной надежде, ждя помощь их сил,
   им тайна и вечность миров управляет,
   и помощь у неба всегда он просил.
   О звёзды бездушные, вечным мерцаньем,
   влекут слабовольных, заблудших, к себе,
   и умирают в несчастье создания,
   доверившись попусту небо тебе.
   Ты, небо, скопление звёзд и пространства,
   ты - воплощение мёртвой красы,
   но привлекает, созвездий убранство,
   взоры людские в ночные часы.
   Ты видело, небо, кровавые бойни,
   спокойно взираешь на гибель людей,
   их жизни проносятся вспышками молний,
   в сравнение с вечностью жуткой твоей.
   Но ты хладнокровно смотришь на это,
   бездушна и страшна твоя немота,
   пустоты твои не кончаются где-то,
   и сердце твоё, тоже лишь пустота.
   Ты тайны свои охраняешь ревниво,
   но человек научился творить,
   и разум его, может не торопливо,
   а всё же заставил тебя говорить.
  
   Мыслью бессмертен, велик человек,
   но микрочастица он во вселенной,
   короток жизни стремительный бег,
   только лишь разума сущность нетленна.
   Плоть создана для терпения, мук,
   тяжкого быта, утех и блаженства,
   но душу растим мы, под сердца лишь стук,
   и в плоти дано ей, достичь совершенства.
  
   А о загробной жизни не мечтайте,
   прекрасна жизнь лишь здесь, и только раз,
   вы лучше солнце каждый день встречайте,
   всегда по-новому, в его рожденья час.
   И чтобы в жизни не случалось:
   накрыла счастья ли волна,
   иль горе в двери постучалось,
   любите всю её, сполна.
   Она всегда была ревнива,
   и любит, чтобы, без изъян,
  
   неважно - скучна ли, красива,
   любили всю, не по частям.
   А кто в загробную жизнь верит,
   тот только лишь себя и любит,
   поверив в мир за райской дверью,
   свою прекрасную жизнь, губит.
   Виновен каждый сам в пороках,
   и жизнь тут вовсе не причём,
   раз не внимал её уроков,
   погиб под собственным мечом.
   Не бог вершитель наших судеб,
   а их вершит сам человек,
   моя судьба прекрасной будет,
   коль я отдам ей, весь свой век.
   Нажиться ж, хватит нам и века,
   лишь бы мой день, был днём и твоим,
   верь в человека, люби человека,
   и сам навсегда ты останешься им.
   Видишь, кругом города чинно высятся,
   строил не бог их, и не аллах,
   ты, человек, должен сам возвыситься,
   до пониманья бессмертья в делах.
  
   А ночью стал вдруг собираться
   сойти на землю тёплый дождь,
   но только к утру раскачался,
   и вот, ручьёв великий вождь,
   решил поставить дело круче,
   чтоб не пустыми были стоки,
   он понагнал на небо тучи,
   и полились на нас потоки.
   И город сразу обновился,
   моложе стал, повеселел,
   прозрачной плёнкою покрылся,
   и засиял, и заблестел.
   Зазеленела на газонах изумрудом
   от влаги сочная трава,
   и воздух стал казаться чудом,
   аж закружилась голова.
   От чистоты и свежести такой,
   и от приятных ощущений,
   хотелось тучи брать рукой,
   что были полны превращений:
   к примеру, вдруг огромный слон
   по небу брёл там не спеша,
   а вскоре мчался под уклон
   могучий рыцарь, всё круша.
   Но когда тучи разбрелись,
   растаяв где-то в небесах,
   лучи на землю полились,
   всё потонуло в чудесах.
  
   Настал обычный летний день,
   каких в июле здесь не мало,
   манила всех прохладой тень,
   а солнце с неба припекало.
   С дружком сходили на протоку,
   не искупаться было б грех,
   но поджимали уже сроки,
   пора отречься от утех:
   ждала экзаменов пора -
   на поступленье в институт,
   а так, прорваться "на ура",
   туда, наврятли нам дадут.
   Такою мыслью озабочен,
   и не искать чтоб всех ответов,
   себя всего сосредоточил,
   на сборе "шпор", друзей советов.
   И в этот день, когда вернулись,
   мы навещать друзей пустились,
   в шпаргалок, море окунулись,
   с надеждой, чтоб не пригодились.
   Проведав многих из друзей,
   советов разных набрались,
   хоть открывай о них музей,
   и до девчонок добрались.
   Так, к однокласснице одной,
   а дом её был по пути,
   не посещаем правда мной,
   но мы решились всё ж зайти.
   И по привычке, как обычно
   друзей своих я вызывал,
   я свистнул раз, затем вторично,
   в дом заходить же я не стал,
   за что, наказан был упрёком,
   лишь только вышла она к нам,
   что стало первым мне уроком,
   того, что ждало меня там.
   Девчонка эта симпатична,
   от моды редко отставала,
   хоть и была самокритична
   к всему, что только одевала.
   Вот и тогда была одета
   в коротенькое платье,
   что отражало разгар лета,
   и украшалось её статью.
   Охватывая стройную фигуру,
   не прятало красивых ног,
   что возбуждало авантюру,
   и врятли б я сдержаться смог,
   чтоб на неё не засмотреться,
   чтоб не взыграла разом кровь,
   во мне забилось гулко сердце,
   и зародилась вдруг любовь.
   Но это понял многим позже,
   наверно то, и есть судьба,
   но не уверен в этом всё же,
   ведь жизнь вся - вечная борьба.
   Она ж, забравшись на скамью,
   на нас смотрела вниз лукаво,
  
   маня красой в игру свою,
   как в зной пещера, тенью в скалах.
   Играло солнце на ресницах,
   в глазах лазурью отливало,
   и этот взгляд, потом стал сниться,
   и жизнь тяжёлой пыткой стала.
   Но всё потом, а там, в тот миг,
   стремясь продлить это виденье,
   я тайной сути не постиг,
   а был всего лишь в упоенье.
   Болтали не по существу,
   что столько дней за так пропали,
   не прибегал лишь к хвастовству,
   и рассказал, что мы узнали.
   Запомнив несколько советов,
   ещё шпаргалок раздобыв,
   но не найдя в них всех ответов,
   учить помчались, всё забыв.
  
   И полетели дни как птицы,
   всё закружилось в вихре дел,
   отдавшись строгой, знаний жрице,
   я угождал ей, как умел.
   И ждал недолго я успеха,
   сумев постигнуть дела суть,
   я стал студентом политеха,
   и к новой жизни начат путь.
   Громады новых впечатлений,
   знакомств, обязанностей воз,
   отсрочат пик моих мучений
   и отдалят час чёрных гроз.
   Учёба быстро поглотила,
   забыть заставив о былом,
   азартно, весело мне было
   идти по жизни напролом.
   Хотелось вкус постичь всецело
   всего того, что окружало,
   я окунулся в будни смело,
   мне ничего не угрожало.
   Не раз казалось, что влюблялся,
   готов поверить был в любовь,
   но вдруг без боли расставался,
   и вдаль манила снова новь.
   Без недостатка, в чувств, ресурсе,
   почти ни сколько не скучал,
   вот помню раз, на первом курсе,
   одну девчонку повстречал.
   Её увидел в вестибюле,
   толпою шумной окружённой,
   юлой жужжал, гудел как улей
   большущий зал, весь освещённый.
   Стояли мы почти что рядом,
   друг друга видели прекрасно,
   и я пытался своим взглядом
   поймать её взор, но напрасно.
   Стоял почти заворожённый,
   одною ею любовался,
   свой взгляд, красою обожжённый,
   свести не мог, и удивлялся:
   рождён для счастья я, выходит,
   долг пред судьбою, мой, велик,
   царицу в жизни, всяк находит,
   а для меня - вот этот лик.
   Но не решился подойти,
   хотя там, долго мы стояли,
   когда ж осмелился почти,
   она ушла, а я в печали
   стоять остался одиноко
   у хромированных перил,
   смотрел вослед сквозь стёкла окон,
   себя бузудержно корил:
   "Вот повстречал свою царицу,
   душа готова лететь вслед,
  
   но не дано тому свершиться,
   пока решительности нет.
   Найти ж её всегда сумею,
   ещё б уметь судьбу творить,
   а вдруг опять как онемею,
   с ней не смогу поговорить.
   Её совсем ведь я не знаю,
   но нужно всё же попытаться,
   а то стою здесь и мечтаю,
   пока ж, пришлось мне с ней расстаться.
   Пускай же теплится надежда,
   что всё же ждет меня успех,
   но я в таких делах невежда,
   каких не знаю ждать помех".
   Пока стоял так рассуждая,
   она растаяла в дали,
   и жил потом не утруждаясь,
   чтоб снова встретиться смогли.
   Подобно ласточкам залётным,
   мелькнёт случайное свиданье,
   уйдёт виденьем мимолётным,
   оставив лишь воспоминанье.
  
   Так незаметно, но быстро летели
   в хлопотах всяческих нужных мне дел,
   будней и праздников дни и недели,
   в памяти делая смутный пробел.
   В рамках тех будней - отсюда - досюда,
   много различных наук изучал,
   и одноклассницу, с именем Люда,
   я в электричках частенько встречал.
   Как-то однажды, а в чём дело - тайна,
   в странном раздумье весь день пребывал,
   может по логике, может случайно,
   на мысли о ней, я себя вдруг поймал.
   То, что я жду и ищу с нею встречи,
   сам, может быть, не желая того.
   Вопрос - "почему?" Лишь теперь я отвечу,
   но не ответил тогда на него.
   Что-то к раздумьям меня потянуло,
   мысль возвращалась вновь к прожитым дням,
   это, наверное, осень дохнула,
   грустью прощальной, с оврагов и ям.
   Внутренний голос бередить стал душу,
   сложные мысли рождал и будил,
   чтобы спокойно его мне послушать,
   да и развеяться, в лес ходил.
  
   Приятно бродить по осеннему лесу,
   и слушать шуршанье увядшей травы,
   там кружат и пишут печальную пьесу
   златые потомки зеленой листвы.
   Там цыкнет в тиши одиноко синица,
   вспорхнув и осыпав осенний наряд;
   и в золоте спящих берёзок искрится
   усталое солнце, и кровью горят
   тяжёлые, алые гроздья рябины.
   А к вечеру, чувствуя тяжесть в ногах,
   когда мало толка от трости - дубины,
   с которой бродил я, по лесу, в руках.
   Вдруг вышел опушкою к пашне уснувшей,
   нашёл позабытую кучу соломы,
   залез в серединку, канавку промнувши,
   и сладко раскинулся, полон истомы.
   Вдыхая с прохладою воздух вечерний,
   смотря, как рождаются звёздочки в небе,
   вспомнил о мёде, вкушённом на пчельне,
   и о горячем, ржаном русском хлебе.
   Вспомнил ушедшее лето с улыбкой,
   всё, что пришло и ушло вместе с ним,
   всё, что отложилось в памяти зыбкой,
   что прижилось уж под небом сиим.
   Вяло жуя тонкий стебель ячменный,
   греясь теплом, исходящем из стога,
   вдруг ощутил, что теперь я уж пленник,
   бога раздумий, усталости бога.
   И опьянённый живой тишиною,
   мерным свечением звёзд упоённый,
   полон мечтаний, наплывших волною,
   нежился, за день ходьбой утомлённый.
   Думы и думы! К чему бы всё это?
   Может то зрелость катилась ко мне?
   Это почувствовал я в конце лета,
   а вот задумался, там на копне.
   Долго лежал подбирая ответы.
   Вспомнил, как прожил почти двадцать лет,
   что-то внутри шевельнулось на это,
   совесть наверно, а может и нет.
   Даже не знал, что дать могут мне годы,
   те, что я школе сполна посвятил,
   прав ли, ища в море жизненном броды,
   там, где другой просто взял и поплыл.
   А с каждого ведь начинается завтра,
   материю будущего каждый ведь ткёт;
   и мысль такая, простая, как правда,
   будит, наверное, совесть и жжёт.
   Да, через каждого нить та проходит,
   от прошлого, дальше и дальше, вперёд;
   что-то, быть может, у нас не выходит,
   и что-то как горечь, а что-то как мёд,
   где-то не хватит и откровенности,
   но завтра то наше зависит, мы скажем,
   от тех узелков, от тех драгоценностей,
   от зёрен и красок на этой пряже.
  
   Душу нам лечит, наверное, поле.
   Ночь, почти всю, я в стогу провалялся,
   мыслям благим, подчинив свою волю,
   вновь за учёбу с усердием взялся.
   С армией дел снова в схватку сцепился,
   благо учёба со мной в ногу шла;
   много побед в этой битве долбился,
   и не заметил, как осень прошла.
  
   Зима захватила просторы
   Сибирского нашего края,
   покрыла снегами и горы,
   что манят, под солнцем сверкая.
   Могучие, острые пики
   таят в себе что-то такое,
   что голос срывается в крике,
   когда достаёшь их рукою,
   и дикое, страстное чувство
   на голову жаждет поставить,
   но только стоишь почему-то,
   а хочется крылья расправить,
   взлететь, как прекрасная птица,
   над пиками острыми гор,
   и знать, что всё это не снится,
   что выиграл с ними ты спор,
   себя победил в этой битве,
   сумел одолеть свою слабость,
   когда по хребту, что по бритве,
   идти было вовсе не в тягость;
   и шёл ты вперёд, и не мерил,
   от выступа к выступу нить,
   себя познавая, поверил,
   что дух твой, не просто сломить.
  
   Сильно все чувства зима обостряет,
   а почему, не понять ей самой,
   сердце надеждами мне окрыляет,
   вижу по-новому мир я зимой.
   Дух будоражит величие гор,
   будит, внутри, благородного беса;
   сказочно дивен заснеженный бор,
   магией веет, на душу, из леса.
   Дорог и мил запорошенный дом,
   в печке трещат там полешки в огне,
   манит надёжностью, светом, теплом,
   дарит уверенность в завтрашнем дне,
   чтобы вдаль жизни идти мог я твёрдо,
   чтобы сумел наперёд заглянуть,
   чтобы пред богом смог встать потом гордо,
   чтобы ни кто не желал проклянуть,
   чтоб за себя мне не стало обидно,
   чтобы достойно я прожил весь век,
   а вот виновник таких мыслей видно
   этот танцующий в воздухе снег.
  
   То тихонько кружит и летает,
   то пургою гоним, бьёт в лицо,
   то на солнце алмазом сверкает,
   хоть вставляй в золотое кольцо.
   То оденется пышною шапкой
   на пенёчки и кочки в лесу,
   то стоит во дворе снежной бабкой,
   чтоб составить компанию псу.
   То раскинется пышной постелью,
   то прижмётся в траву на лугах,
   то собьётся в сугробы метелью,
   то росинкою станет в руках.
   То мы ждём его, все, с нетерпеньем,
   и вдыхаем, вдыхаем прохладу,
   то с ребяческим вдруг наслажденьем
   им кидаем в друзей как награду.
   И желаем, чтоб было побольше,
   его этой наставшей зимой,
   и чтоб пышным лежал он подольше,
   просим мы у природы самой.
   Но когда минет зимнее время,
   в нас другими становятся взгляды:
   давит он, как тяжёлое бремя,
   ни кому уж его и не надо.
  
   И он кажется грязным и колким,
   и холодным, и жгучим до боли,
   и несущим уныние только,
   и упадок и сил всех, и воли.
   И тепла чтоб скорее дождаться,
   снег мы дружно, нещадно ругаем,
   и мечтаем скорее расстаться
   с этим белым, заснеженным раем.
  
   Мир меняется, в нас, с настроеньем,
   только будет не прав всё же тот,
   кто посмотрит на снег с сожаленьем
   в ночь, когда настаёт Новый год.
   И пусть будет веселия столько,
   сколь снежиночек ляжет с небес,
   и в дом входит пусть доброе только,
   и полна будет ночь пусть чудес.
  
   Новый год стучался в дверь,
   что он нёс с собой, не знал,
   знал лишь только: в судьбу верь,
   и минует в ней аврал,
   всё в ней будет так, как надо
   я всегда к тому взываю,
   и успех будет в награду,
   и судьба полна до краю
   жизнью той, какую ждёшь,
   лишь держи всегда в прицеле
   путь, которым ты идёшь,
   к важной, главной своей цели,
   что завёт к себе и манит,
   словно снежная вершина,
   и так больно сердце ранит,
   если будет несвершима.
   Важно чтобы новый год
   стал той правильной дорогой,
  
   что к мечте вперёд ведёт,
   и не только до порога,
   а пошире чтоб открыло
   счастье двери предо мною,
   про меня, чтоб не забыло,
   стал готовиться я к бою,
   чтобы слились воедино
   все мои мечты и быль,
   чтоб дойдя до половины
   не согнуться как ковыль.
   Коль начнётся год прекрасно,
   то останется таким;
   будет всё предельно ясно,
   будет так, как мы хотим.
   И звенел хрусталь бокалов,
   и вино вскипало пенно,
   и летели шумы залов,
   в ночь надежд, по всей вселенной.
  
   В ночь, веселию раздолья,
   тостом, дань отдавши веку,
   подуставши от застолья,
   в клуб пошёл на дискотеку.
   Ёлка там в огнях сверкала,
   толпа танцами бурлила,
   и в толпе, у края зала,
   одноклассница Людмила
   проплывала в вальсе плавном.
   Её легкая фигура,
   в блёстках вся и в платье славном,
   Кутюрье от каламбура
   грациозно, из-за ёлки,
   прокружилась к центру зала,
   сердце мне разбив в осколки,
   так, что даже жутко стало,
   от возникшей страстной силы,
   потянувшей душу, к ней,
   королеве бала милой,
   средь сверкающих огней.
   Я вдруг вспомнил: так уж было,
   в разгар солнечного лета;
   видно сердце не забыло,
   видно пряталось лишь где-то,
   это чувство, глубоко;
   моему переча нраву,
   и мне будет нелегко
   разобраться в нём по праву.
   А глаза её искрились
   мириадами огней;
   в вихре танца все кружились,
   только я следил за ней;
   и усиленно старался,
   это чувство заглушить,
   в нём ещё не разобрался,
   как потом смогу с ним жить.
   Но той ночью новогодней,
   её чистый, тихий смех,
   заглушил подсказ господний,
   и толкнул меня на грех.
   Я в порыве своей страсти
   с нею танго станцевал,
   от общенья, тайной сласти
   сердцем жадно напитал;
   расставаться не хотелось,
   словно всё было во сне,
   и раскованность, и смелость
   появились вдруг во мне.
   Я смотрел в глаза ей смело,
   заглянуть пытаясь в душу,
   но как видно, не умело,
   и влеченья миг разрушил,
   ночь волшебную испортив,
   право, правил мною бес,
  
   там, в глазах её, напротив,
   ко мне, таял интерес.
   Холодок окутал сердце,
   отрезвляя сразу ум,
   закрывалась счастья дверца,
   раж прошёл от грустных дум.
   Не в моей наверно власти
   в фаворитах её быть,
   не разжечь, в ней, огонь страсти;
   я решил её забыть.
   И вернувшись вновь к застолью,
   взялся боль топить в вине,
   чтобы сжиться с тою ролью,
   что судьба дарила мне.
  
   А для меня тогда, она, что непреступная вершина,
   во всей своей предстала красоте,
   оставшись тайной, как бездонная пучина,
   застыла в памяти, как в вечной мерзлоте.
  
   Жизнь давала передышку,
   чтоб осмыслить мог всё я,
   загасила страсти вспышку,
   и утихла боль моя.
   От любви не стал скрываться,
   не горел в её огне,
   стало что-то появляться,
   вдруг, серьёзное во мне.
   Проявлялась вдруг забота,
   пропадала в делах спесь,
   наполняла дни работа,
   вспомнил, что ещё ведь есть
   в цепи дней, другие звенья,
   есть вокруг друзья, семья,
   так к сестрёнке в день рожденья
   обратился с речью я:
  
   "В месяц буйных, лихих ветров
   ты пришла в сей белый свет,
   чтобы сразу, с первых метров,
   и на много-много лет
   встать на землю твёрдо, крепко,
   и войти в наш мир прекрасный,
   пусть не лёгок он не редко,
   но чтоб было не напрасным,
   то, что создала природа
   для тебя, и нас, и всех,
   одним словом - для народа,
   для его труда, утех.
   Чтоб принять эти богатства,
   и размножить многократно,
   чтоб познать не рознь, а братство,
   чтобы отзвуком, приятно,
   через сотню лет спустя,
   пели годы в тебе сладко,
   что как ветры пролетят,
   заровняют ямки, складки,
   но чтоб помнить вечно, ясно,
   а не только в дни вот эти,
   человека, что прекрасней
   нет, и не было на свете,
   и не сыщешь ещё где-то,
   это нужно понимать,
   подарившую мир этот,
   нам, родную, нашу мать.
   И конечно в день рожденья
   будь ты всех нас интересней,
   смеха будет наважденье,
   но меж танцами и песней,
   под веселья порыв шквальный,
   не в дань долгу, для себя,
   осуши бокал хрустальный,
   ты за мать, мы за тебя.
  
   Ведь нет человека прекрасней,
   нет человека добрей,
   это так просто и ясно,
   для сыновей, дочерей,
   мать всегда будет святыней,
   символом жизни земной,
   и дети, не только цветы ей,
   букет из сердец несут свой,
   ей же самой и взращённый,
   разбросанный часто судьбою,
   заранее всё же прощённый,
   мирясь с, тем ей вызванной, болью.
   Но лучше б всю жизнь быть нам рядом,
   тогда будет всё по-иному:
   и может сойтись взгляд со взглядом,
   легко выходить в мир из дому.
   По жизни идти будем твёрже,
   и проще нам будет в пути,
   и можно, хоть сразу, хоть позже,
   без сложностей, взять и прийти,
   чтоб вставши пред ней на колено,
   прижаться губами к рукам,
   не знавшим перчаток и лени,
   что могут быть только у мам:
   шершавыми, в жёстких мозолях,
   но веющих лаской, теплом,
   омытыми в утренних зорях,
   в потоке лучей золотом;
   нелёгкий же труд иссушает,
   грубит и темнит на них кожу,
   но ими они сокрушают
   невзгоды и беды все всёже;
   а нас до высот поднимают.
   Не в этом ли счастье людей?
   Когда-нибудь, может, признают
   в том суть и потребность идей.
  
   Чтоб также у нас народились,
   и выросли дети и внуки,
   чтоб также для счастья трудились
   и наши здоровые руки;
   чтоб также, верша только благо,
   умелыми, добрыми стали,
   дерзая под, Родины, флагом,
   своё мы, в том, счастье познали;
   и зёрна любви в нас сажает,
   а годы текут чередой,
   но мама пускай продолжает,
   для каждого, быть молодой.
  
   И лучшим из женщин мира,
   самым родным из всех,
   под шумы весёлого пира,
   в час пышный застолья, сквозь смех,
   шлём мы свои пожеланья
   мамам, верша мыслей стать.
   Не в силах затмить нам в сознанье,
   выпитых чарочек рать,
   важности дел благородных,
   ими свершаемых в будни,
   и пусть уж простят нас негодных,
   что часто не видим, как трудно,
   бывает порой нашим мамам
   нести свою женскую долю,
   но всёже, идут они прямо,
   поскольку сломить в мамах волю,
   не могут ни горе, ни стужа,
   ни чей-то в душе грубый след.
   А как нам бывает нужен,
   их материнский совет!
   Зная конечно же это,
   на помощь к нам птицей летят,
   а то, что грубим мы им где-то,
   поймут они нас и простят.
  
   Я знаю, что есть в этом мире
   просторы бескрайних степей и лесов,
   бездонного неба лазурные шири,
   и множество сёл, деревень, городов.
   И как бы ни было их пышно убранство,
   уверен я точно всегда и в одном,
   что лучше всех этих творений пространства,
   маленький, милый, родительский дом.
   Есть в мире праздников много различных,
   все мы, конечно же, любим их,
   нет среди них ненужных и лишних,
   все они следствие чувств людских.
   Радостно каждому - в целом стране;
   тонут печали в торжественном громе,
   но праздник любой теплее в двойне,
   если же мы в родительском доме.
   Много вниманья родным уделяем,
   прихотям разным своим всем сполна,
   общим ли делом друг друга сближаем,
   или любовью, где он и она,
   сёстрам ли, братьям ли, тётям ли рады,
   дороги дети, не трудно то знать,
   но кто бы сегодня ни был с нами рядом,
   к каждому всё-таки ближе всех - мать.
  
   Твердить всегда буду упрямо,
   и тут, сейчас, вот с этих строк,
   желаю только счастья мамам,
   и чтобы было всё и в срок.
   Помимо этих пожеланий,
   не в состоянье показать,
   без громких слов или воззваний,
   хочу ещё я здесь сказать,
   что как планеты вокруг солнца,
   мы с мамой связаны навечно,
  
   и свет в родительском оконце
   нам мил и дорог бесконечно.
   Туманно, сложно бытиё,
   но потеряться не боимся,
   пока любовь горит её,
   вокруг планетами мы мчимся.
   Теплом её обогреваясь,
   несёмся мы своей орбитой,
   детьми как прежде оставаясь,
   мы не страшимся быть разбиты
   о неизвестность жизни этой,
   и мы на месте не стоим;
   она же, помощь шлёт кометой,
   частичкам маленьким своим.
  
   И этим я всех женщин славлю,
   им всем быть мамой суждено,
   ну а сестре своей добавлю,
   без страха глядя за окно:
   "Пускай беснуется зима,
   пусть ветры гонят снег и холод,
   пусть не искала ты сама
   родиться в это время повод,
   судьба прекрасному служила,
   верна течению веков,
   и наша мать тебя родила
   цветком прекрасным средь снегов.
   И не сломали его ветры,
   и не сковала даже стужа,
   во всём прошедшем и теперь ты
   примером стойкости нам служишь.
   Цветёт цветок твоей души,
   теплеют ветры, весной вея,
   среди снегов мирской глуши,
   добра и верности ты фея.
   Не многословен тут я буду,
   одной лишь мысли я слуга,
   ты будь всегда, для нас всех, всюду,
   цветком родного очага.
   И поздравляя с днём рожденья,
   мы к тебе искренни, ты верь,
   пусть будет счастья наважденье,
   и на тебя смотря теперь,
   компашка наша убедилась,
   что часто зря судьбу корим,
   ведь в радость миру, ты родилась,
   и мы все дружно говорим:
   "Пусть будет счастье в жизни долгой,
   пусть не стареет в жилах кровь,
   пусть будет полной, словно Волга,
   и чистой, как Байкал, твоя любовь.
   И начавшись день прекрасно,
   пусть нальётся красоты,
   пусть всегда всё будет ясно,
   будет так, как хочешь ты.
   Пусть пылает тяга к жизни,
   ты для счастья рождена,
   пусть веселье, смехом брызнув,
   не смолкает дотемна".
  
   То учёба, то веселье,
   чередою день за днём,
   то активность, то безделье,
   прижились в быту моём.
   Было ль важным что, не знаю,
   но однажды, в конце мая,
   на вокзале я стою,
   электричку жду свою,
   а с соседнего пути
   поезд в Братск готов идти.
   Девчонки и парни собрались на БАМ,
   и зависть взяла: почему я не там?
   Путь их лежал не на отдых на воды,
   не потому, что в их юные годы
   хочется ближе увидеть весь свет,
   и не романтика гнала их, нет,
   (хотя и романтика чуточку тоже,
   потомки об этом судить будут строже),
   это позвал их туда комсомол,
   чтобы они вбили там первый кол,
   чтобы потом проложили пути,
   чтобы смогли поезда там идти;
   чтобы связать все важнейшие точки
   нитью стальной, а пока лишь цепочки
   от пункта до пункта на карте, и только;
   и ждёт там работы, парней этих, столько,
   что пот будет сыпаться с них крупным градом,
   и вновь, как в тридцатых, звучит слово "надо".
   Кожа парней станет медного цвета,
   много там жарких денёчков у лета,
   ну а зимой будут злые морозы,
   и ветер из глаз высекать будет слёзы,
   и жечь будет руки холодная сталь,
   но дальше и дальше пойдут рельсы вдаль.
   И будут грубеть, у ребят этих, руки,.
   трудно добыть из гитар будет звуки,
   пальцы не те, но не смолкнут там песни,
   будут греметь, как когда-то на Пресне
   в пятом звучал интернационал,
   и песней своей отзовётся металл.
   Гулом моторов заполнится лес.
   Ждать, там, ребята не будут чудес,
   раз уж придут покорять те леса,
   будут творить они в них чудеса.
   И всёже не нужно сгущать о них краски,
   ведь все эти парни рабочей закваски,
   готового им не нужно на блюде
   - так строят дороги советские люди.
  
   Стоял у вагона, по виду, бывалый,
   в, значками увешанной, куртке - ветровке,
   снискавший немало почёта и славы,
   боец стройотрядов, держа на верёвке,
   скрученный туго, увесистый тюк.
   Тут же девчонки и парни моложе,
   шумно смеялись, толпились вокруг,
   с ним уезжали наверное тоже.
   Мог бы конечно и я с ними быть,
   в их бы ряды без сомнения встал,
   юности буйству не дать чтоб остыть,
   чтоб не сменился на штиль судьбы шквал.
   Что их сорвало с насиженных мест,
   что понесло их в таёжную глушь,
   даже наверно оставив невест,
   может желанье сорвать жирный куш?
   Нет, не погнались они за монетой,
   хоть скептики только об этом твердят,
   быстро промчится сибирское лето,
   трудные ждут испытанья ребят.
   Каков их похода будет конец?
   Что обещал командир их отряда,
   этот, трудом закалённый, боец,
   какая за смелость им будет награда?
   Удастся ль со славой оттуда вернуться
   рыцарям мирных казалось бы дней?
   Будут ли спины ребят этих гнуться
   под грузом дукатов, экю и гиней?
   А может им будет там суждено
   доблестью, смелостью, дерзким напором
   в битве добыть золотое руно,
   чтобы потомкам не дать повод к спорам?
   Будет оправдан ли их героизм,
   липкая тема для кривотолков,
   как осквернили сейчас коммунизм
   сытые трусы без чести и долга.
   Слава о бамовцах - гордая птица,
   родившись, окрепнет в ратном труде,
  
   чтобы ни кто не слагал небылицы,
   чтобы не пальцем о них по воде
   наши историки в книгах писали,
   скучные, нудные строки пустые,
   а чтоб легендой живой они стали,
   эти девчонки и парни простые.
  
   Летело время. С пользой тратя,
   заряда жизненный ресурс,
   с надеждой, что всё жизнь оплатит,
   прошёл успешно первый курс.
   И в параллель ещё, умело,
   держа себя в морали строгой,
   механизаторское дело
   освоив, мчусь в совхоз подмогой.
   Нас, по четыре человека,
   по отделеньям раскидали,
   и мы, студенты политеха,
   села работниками стали.
   Дав кучу гаечных ключей,
   послали на ударный фронт,
   без тостов, бравурных речей,
   доверив техники ремонт.
   И поселили в местный клуб:
   дворец культуры этот - страх,
   накрытый крышей голый сруб
   с полами с толстых, грубых плах.
   Четыре койки, стол и печь,
   да табуреточки в придачу,
   и больше нечем глаз привлечь,
   а усладить его, тем паче.
   Зато за стенкой, вечерами,
   здесь молодёжь вся собиралась,
   баян ,гитара, пели сами,
   шутя, играя, развлекались.
  
  
   И в той глухоманной сторонке,
   на этих танцульках там вскоре,
   я встретил простую девчонку,
   не знаю, ей в радость иль в горе.
   Свела нас какая-то сила:
   я просто сидел наблюдая,
   она танцевать пригласила,
   к себе интерес пробуждая.
   Назавтра вновь, вечером, с нею
   я сладость общенья вдыхал,
   не думал о времени, где я,
   и песнь петухов не слыхал.
   Сказать, то случайность, не смею,
   в угаре ли вольности был,
   но только увлёкся я ею,
   про Люду ж, тогда, позабыл;
   в совхоз тот, далёкий, уехав,
   лепил житие там своё,
   захваченный новым успехом,
   ни разу не вспомнил её.
  
   О, к воле сладостная тяга,
   что вытворяешь ты с людьми,
   какие даришь сердцу блага,
   в душе какие жжёшь огни?
   Судьба - любовница на годы,
   из поцелуев её уст
   вкусил я истинной свободы,
   познал свободы сладкий вкус:
   когда пред будущим нет страха,
   не давит гнёт больших проблем,
   когда чарует жизнь размахом,
   когда ты друг буквально всем;
   и говоришь всегда что хочешь,
   и нет значительных преград,
   и не маячит призрак ночи,
   когда в жизнь мчишься наугад.
   Боязни нет погрязнуть в скверне,
   что хлопнет сзади клеткой дверь,
   вкусил я это, там, в деревне,
   и что с деревнями теперь!
   Деревни - русское приволье,
   души народной ширь, размах;
   и мысль о том, жмёт сердце болью,
   когда жизнь в сёлах терпит крах.
   Земля Руси красна душою,
   теперь в душе той больше грусть,
   душа народа жизни стоит,
   и без души той сгинет Русь.
   И стоит жить любви к ней ради;
   а я купался там в красе,
   в трав чистоте, и зорь прохладе,
   бродя лугами по росе.
   Вдыхая чистый, вольный воздух,
   искал мечтательно свой путь,
   в зелёных далях, бездне звёздной,
   стремясь осмыслить жизни суть.
   Среди лугов и нив бескрайних,
   под сенью рощиц и лесов,
   бросал я груз расчётов дальних
   на чаши призрачных весов,
   и безрассудно отдавался
   на волю случая и дня,
   с раздольем мыслями сливался,
   и жизнь любила там меня.
   И там, с девчонкою той, Валей,
   буквально сразу, с первой встречи,
   мы неразлучны, почти, стали,
   и были вместе, каждый вечер.
   Пылало лето солнцем жарким,
   пылал в душе огня пожар,
   и жизнь казалась сказкой яркой,
   вращался в беге земной шар,
  
   и оборот за оборотом
   листал страницы этой сказки,
   и о печальном думать: где там,
   когда вокруг такие краски.
   Но волей случая, однажды,
   узнал я цену женской дружбе,
   тогда мне было то не важно,
   как час, солдату срочной службы;
   но роль сыграло всё ж свою
   мне в общем жизнепониманье.
   Однажды, как-то я стою,
   за клубом, с Валей на свиданье;
   так завершал воскресный день
   приятный, скажем, вид досуга,
   и вместе с нами, Вали тень,
   как хвостик, Томочка - подруга:
   ну, образец для подражанья,
   надёжной дружбы монолит;
   и попросив чуть-чуть вниманья,
   Тамаре Валя говорит:
   "Прими ты просьбу всем сознаньем,
   проблема всплыла у меня,
   мой путь расходится с желаньем,
   мне в город нужно на три дня".
   Затем играючи улыбкой,
   и как-то просто, но так мило,
   уткнув мне в грудь свой пальчик гибкий,
   чуть нараспев, проговорила:
   "Чтобы с потерей дни не стали,
   пусть и терять не денег куль,
   смотри за ним, чтоб не украли,
   будь рядышком, покарауль".
   И мы, конечно же, с Тамарой,
   не внять наказу не могли,
   на завтра, вместе, всюду парой,
   весь вечер дружно провели.
  
   Когда ж все стали расходиться,
   чтоб мог себя я уважать,
   чтоб не могло с ней что случиться,
   пошёл её я провожать.
   Мы шли задворками домов,
   вдоль огородов и сараев,
   а в них был слышен сап коров,
   да псы встречали сонным лаем.
   Светили звёзды в небе ярко,
   луна над крышами всплывала,
   но воздух всё ещё был жарким,
   и духота всё не спадала.
   Для разговора тем нашли,
   болтали обо всём помалу,
   и к дому Томы подошли,
   задами прямо к сеновалу.
   А от него тянул сквозь щели
   подпрелый запах, как с болота,
   и мы расстаться уж хотели,
   но на меня нашло тут что-то;
   я расстегнул свою рубашку,
   обнял Тамару и шепчу:
   "Сейчас здесь сделаю, милашка,
   с тобою всё, что захочу".
   Что сотворил я этой шуткой?!
   Зачем такое я сказал?
   Всё поменял одной минуткой.
   Наверно бес то заказал.
   Свело ей пальцы этой ложью,
   гвоздями стали мне в спине,
   её забило крупной дрожью,
   я потонул в её огне;
   прижав ко мне упруго грудь,
   и в поцелуе чуть кусая,
   вдруг стала жадно, страстно льнуть,
   в объятье мягко обвисая.
  
   "Вот это лучший, верный друг!"
   Я даже тут подрастерялся,
   хоть не разжал объятье рук,
   но вот сознаньем удивлялся:
   "Вот это сторож мой надёжный,
   вот так подруженька голубка,
   не всё доверить видно можно
   и другу, коль на друге юбка".
  
   А дружба с Валей продолжалась,
   но мысль одна, как тайный знак,
   в сознанье призраком закралась,
   что что-то делаю не так,
   что потерялась смысла грань,
   размытой стала перспектива.
   Нутро ж шептало: "Перестань,
   живи свободно и красиво.
   Таков удел. Потешась, бросим,
   что даже ценным нам казалось".
   И не заметил, как вдруг осень
   походкой тихою подкралась.
   Уборки страдная пора,
   утиной стаей пролетела,
   и не томила уж жара,
   рябина в роще заалела.
  
   Помню я, до си пор, что звалась
   деревенька та Логом глубоким,
   разорилась, иль всёже спаслась,
   или стала лишь местом убогим.
   Время было, домой собираться,
   подводить тем событьям итог,
   с деревенскою жизнью прощаться,
   позабыть навсегда этот Лог.
   Это чувство подкралось и к Вале,
   встречи уж не будили азарт,
  
   без огня, без задоринки стали,
   как осенний багровый закат.
   Мы стояли с ней и молчали,
   и не знали о чём говорить,
   вился в воздухе призрак печали,
   что-то с нами хотел сотворить.
   Да, нам незачем больше встречаться,
   улетело влеченье друг к другу,
   дни и месяцы скоро помчатся,
   и окажут обоим услугу,
   чтоб не так это было всё грустно,
   и без боли ушло навсегда,
   жизнь вошла вновь в обычное русло,
   потекла как речная вода.
   Цепь, вязавшая нас, разорвалась,
   чтоб чужими смогли снова стать;
   а тому, что ещё оставалось,
   суждено было, в нас, угасать.
  
   Обошлись без притворства и лести.
   Признать надо, ведь мы не любили,
   просто нравилось быть всюду вместе,
   и мы время легко проводили.
   И не жаль мне того, что там было,
   понял - это всего лишь игра;
   эйфорию дождём осень смыла,
   наступила расстаться пора.
   Расставаясь, шепнул ей "спасибо",
   за то время, что я с нею был,
   снял с души неприятное бремя,
   сказав: "Врятли б тебя полюбил".
   И прощаться легко как-то было,
   не желал я ни ей, ни мне бед;
   повернувшись, она уходила,
   я спокойно смотрел Вале вслед.
  
  
   Шорох листьев встревожил затишье,
   прокатился средь жёлтой травы,
   пошептался с кустами чуть слышно,
   и затих в куче вялой ботвы.
   Что-то было в том звуке шуршащем,
   он мне на душу тяжестью лёг,
   и вниманье к земле, уже спящей,
   как ворчанье старухи, привлёк.
   И меняться во мне стали взгляды.
   Поле уж, как пустеющий зал,
   лес беднел, там тускнели наряды,
   скрипел ветер в ветвях, я сказал:
   "Не ворчи лиходей, старой бабкой,
   я не трону печальной красы,
   не сорву я и плод с ветви сладкий,
   не осыплю алмазной росы".
   Лёгкой грустью тянуло из леса,
   словно яркий окончился бал,
   и с печалью, под действием веса,
   лес наряды тихонько снимал.
   С плечь округлых, берёз белоствольных,
   не подвластны их тонким рукам,
   словно стайки малиновок вольных,
   соскользнули все платья к ногам.
   Также, с лиственниц, тонким капроном
   опустились на землю наряды,
   и земля в благодарность их кронам,
   приютила семян с них отряды.
   Снял кустарник кудрявые шапки,
   разложив всё на гибкие корни,
   ну а ветер излишки в охапку,
   разнесёт по полянам просторным.
   От мороза холодного, злого,
   лес одел землю в платье своё,
   ведь земля - мать мира живого!
   Что же сделал-то я для неё?
  
   В Иркутске же, ждали учёбы заботы.
   Вкусивши глоточек судьбы хлебороба,
   окончивши все полевые работы,
   жизни рабочей, мной сделана проба.
  
   Мы шли по дороге и в поле глядели,
   оно опустело, комбайны ушли,
   натружено ноги и руки гудели,
   но мы возвращаться пешком сил нашли.
   А хмурая осень насупила брови,
   сгрудив над нами свинцовые тучи;
   и ветер холодный помчался над полем,
   ероша солому оставшейся кучи.
   Лес на опушке шумнул недовольно,
   весь передёрнулся в нервном испуге,
   и вихрь крутнувшись, как бес своевольный,
   вдруг в дикую пляску сорвался на луге,
   вздыбился словно мустанг, попав в сети,
   волком завыл в обнажённых кустах,
   видно решив показать нам, всем этим,
   что нынче хозяин: он, в этих местах.
   И закружил, и помчал по дороге,
   серые волны накатанной пыли,
   казалось, в природе, проснулись все боги,
   и все на его стороне они были.
   Но гром не ударил, не вспыхнули стрелы
   молний разящих, из туч грозовых,
   а прямо швырнула, охапками, белых,
   зима, в наши лица, посланцев своих.
   Мы шли по дороге разбитой, усталой,
   натруженной тяжкою страдной порой,
   а осень с деревьев наряды срывала,
   под, ветра колючего, вздохи и вой.
  
   И вот домой я полетел
   по водной глади на "Комете",
  
   на берега в окно глядел
   в каком-то новом, странном свете.
   Чем ближе к дому, тем сильнее
   томило сладостное чувство,
   но я сидел, пустить не смея,
   на волю рвавшееся буйство.
   И понял силу притяженья
   родной земли, где я родился,
   какое страсти упоенье
   я испытал, когда вновь слился
   душою с жизнью среди стен
   родного дома, института,
   пройдя сквозь гущу перемен,
   душа взвилась как залп салюта.
   И долго всё не угасал,
   внутри пылая, праздник лета,
   в сознанье часто воскресал
   букетом чувств, ища ответа:
   уйдёт ли всё, то, без печали,
   ведь скоро вновь зима, метели,
   октябрь сгинул в дымку дали,
   уж ноября деньки летели.
  
   Дома разукрашены флагами всюду;
   ветер трепал их полотна лукаво,
   на улицах толпы весёлого люда,
   куда не посмотришь, налево, направо;
   у всех был приподнятый, праздничный дух,
   хоть осень вступила в права полноправно;
   не тополя, в небе, порхал белый пух,
   а снег на людей опускался уж плавно.
   Был праздник великий, почти что для всех:
   день революции Октября,
   много таких позади уже вех
   оставила наша страна, и не зря.
   Знали мы все, что из адской разрухи
   встала, окрепла родная Отчизна,
   то подтверждали нам факты, не слухи,
   а результаты самим были видны.
   И славить бы день тот, суровый, далёкий,
   что новую жизнь земле нашей дал,
   послать бы поклон свой сердечный, глубокий,
   тем, кто всё это лично познал,
   но нет благодарности в нынешнем люде,
   нет уваженья к героям страны,
   делят всё то, что подали на блюде
   слуги не господа, а сатаны,
   забравшие нагло богатства народа,
   оставив подачкой лишь малую часть,
   душою ущербная, грязного рода,
   кучка подонков, проникшая в власть.
  
   Многое быстро меняет в нас время,
   даже и ценности жизни порой,
   не постоянно людское всё племя,
   счастье ища, кроит быта устрой.
  
   Вновь затянула дел всяких рутина,
   время на всё, мне ни как не хватало,
   как в ледоход по реке плывёт льдина,
   выбора действий совсем было мало.
   И впечатленья от лета, уж вскоре,
   стали тихонько, но верно спадать,
   и, словно моряк тот, о береге в море,
   так о Людмиле я стал вспоминать.
   Встреч же по-прежнему было не много,
   в них всё нутро загоралось любовью,
   только я сдерживал чувство то строго,
   не напугать чтоб, её, этой новью.
   Встретившись с ней как-то поздней зимою,
   я ощутил вдруг дыханье весны,
   стало твориться такое со мною,
   что не смогли бы придумать и сны.
  
   Так привязала к себе меня в главном,
   что не успел я и сам, то, понять;
   и уж себе, сам казался я странным,
   тем, что не в силах был страсть к ней унять.
   То становился мой шанс не бесплодным,
   во взгляде её, мне пылала весна,
   то, вдруг, проливался он душем холодным,
   и вырастала меж нами стена.
   Даже со мной и такое бывало,
   будто нет дела со всем до неё,
   а через миг мне её не хватало,
   болью сжимало всё сердце моё.
   Так и текли мимо дни чередою,
   в прошлое встреча ушла не одна,
   и душу давило тяжёлой бедою,
   мысль, что меня сторонится она.
   Может быть, внешне, серьёзен я не был?
   То, что подружек легко менять мог?
   С ними я весел, свободен и смел был,
   не ощущал только с ней рядом ног.
   Девушек мне в окруженье хватало,
   но для меня были скучны они,
   а за окошком вновь снег уже таял,
   солнца, на льдинках, играли огни.
   И недотрогой ушла она в лето,
   солнцу и небу названая сестра,
   свежим порывом пьяня других где-то,
   а от меня ускользнув как ветра.
   И от судьбы я не ждал соучастья,
   нет, не хотел случай делать услуг,
   только увидеть её - было счастье,
   однако же, всё, воспротивилось вдруг.
   Но я искал неустанно с ней встречи,
   готов был пойти за неё даже в бой,
   мог бы взвалить и невзгоды на плечи,
   только бы стала она мне судьбой.
  
   Часто бродил, где ходила Людмила,
   где я встречался с нею не раз,
   но видно удача меня разлюбила,
   очень уж редко сводил случай нас.
   И встречи те были всегда скоротечны,
   что мог из них для себя уяснить?
   Мне помогла бы наверно лишь вечность
   чувства её, ко мне, взять объяснить.
   Но только зачем так судьбе меня мучить,
   чтобы не мог по ночам даже спать,
   дум разгонять очень хмурые тучи,
   любит - не любит, ромашкой гадать.
   А вот она всё ни как не желала
   взять подсказать, что мне делать с собой,
   может быть, думал я, Люда не знала,
   я ль к ней направлен по жизни судьбой.
  
   Стал я бегать. Как только стемнеет,
   когда трудно устроить мне слежку,
   и с небес уж прохладою веет,
   отправлялся я в лес на пробежку.
   Он от улиц у нас совсем близко,
   в нём укрыта тропиночка тенью,
   и свисают над ней ветви низко,
   и чувствительно всё там к мгновенью.
   Чуть блестит под луной желтоликой
   хвоя елей и листья берёз,
   и играют во тьме гущей бликов,
   росы выпавшей, капельки слёз.
   Воздух чист от застывшей прохлады,
   не дрожит уж от трелей пичуг,
   теням вдаль торопиться не надо,
   в травы пряча свой лёгкий испуг.
   Всё заполнено там тишиною,
   и легко мне бежать и приятно
   этой узкой тропинкой лесною,
   где всё просто вокруг, и понятно.
   В передышку ж, совсем не большую,
   на поляне срывал я цветы,
   даже тьма, их красы не тушуя,
   мне дарила с букетом мечты.
   Красоты ж эти нежные братья,
   обнимаясь стеблями в букете,
   чтоб любимой мог дать крошку счастья,
   улыбались мне в сумрачном свете.
   И букет, ароматом дышащий,
   в вазе место освоить готовый,
   пробегая уж улицей спящей,
   клал Людмиле на ящик почтовый,
   чтобы утром, попав в её руки,
   отразился улыбкой счастливой,
   чтоб не так меня мучили муки,
   тайных чувств, к этой деве красивой.
   Не надеясь, что может узнает,
   кто ей носит цветы каждый день,
   вы поверьте - и так вот бывает,
   собирать мне их было не лень.
  
   Казалось, я влюбился без придела,
   всегда хотелось быть мне с нею рядом,
   и с тайною надеждою глядел я,
   в глаза её, своим манящим взглядом.
   И думал я о ней со сладким страхом,
   всё ждал и ждал с какой-то светострастью,
   что всё свершится вдруг единым махом,
   пленённое мучительной напастью.
   То будто весь в огне горел я,
   а то трясло меня вдруг дрожью,
   то вдруг танцуя, песни пел я,
   то становился вдруг набожным.
   Весь в напряжённом ожидании обиды,
   в нетерпеливой жажде доброты и счастья,
   горел я в факеле Фемиды
   своей, к любви неудержимой, страстью.
   А невозвратность, в мной уже свершённом,
   казалась вовсе уж невероятным,
   как лёд на сердце обнажённом,
   не может быть всего лишь неприятным.
   Но жаждал я, той внутренней свободы,
   что порождает в нас уверенность в себе,
   с которой, не страшны ни дни, ни годы,
   ни зависть чёрная к тебе.
   И жаждал быть ещё я недоступным,
   недосягаемым, в душевной чистоте,
   быть, попросту, простым и неподкупным,
   держать себя и быть на высоте.
   Но изнутри, себя судил я,
   судом не умных в том людей,
   и сам, любовь к себе, губил я,
   молвой ненужных мне судей.
   И потому наверно, был я просто жалким,
   на жизнь взглянуть боясь пошире,
   и сплетен злых, страшась в том палки,
   я заблудился в этом мире.
  
   А она видать не знала,
   про любовь мою,
   да, сорока не трещала,
   что её люблю;
   а любовь моя, как небо,
   могла б вечно жить;
   без любви же, как без хлеба,
   только жить - тужить.
   И ночами я скучал,
   не смыкая глаз,
   ничего не замечал,
   хоть за часом - час,
   жизнь бежала как-то мимо,
   был я всё один,
   ну а сердце, словно мина,
   могло в миг один
   разорваться той любовью,
   что я нёс в себе,
   и страшился, что лишь болью
   стану ей в судьбе.
   Только сердце, в то не веря,
   молотом стучало,
   чтоб открыл я к счастью двери,
   и душа кричала,
   о прекрасном мире этом,
   о его лесах,
   о лугах, залитым светом,
   и о небесах,
   что нельзя не быть счастливым,
   если есть любовь,
   что становишься красивым,
   если вновь и вновь
   рвётся сердце, днём и ночью,
   только к ней одной;
   потекли, как песня, строчки
   под моей рукой;
   напроситься ж, не желал,
   ждал чтобы влюбилась,
   и лишь сердце умолял,
   чтобы не разбилось.
   И скажу я, между прочим,
   что скрывал от всех,
   что любил её я очень,
   может даже сверх.
   Был у грани я безумья,
   только вот как прежде,
   в муках, в тягостном раздумье,
   всё отдал надежде,
   что судьба пошлёт мне счастье,
   как сюрприз отдаст,
   в день ли ясный, иль ненастье,
   только всёже, раз,
  
   и взглянёт она иначе,
   прямо вглубь души,
   сердце бешено заскачет,
   стук его в тиши
   будет слышен даже небу,
   устремившись в мир,
   только это была небыль,
   как и счастья пир;
   не сходилась явь с мечтою,
   что-то не давало,
   открываться мол, не стоит,
   чувства к тебе мало.
   Сотни раз ей шёл навстречу,
   много раз был рядом,
   но ложились мне на плечи
   лишь немые взгляды,
   замечать всё не хотела,
   как к ней был я близко,
   снова лето пролетело,
   тучи плыли низко,
   посыпая землю снегом
   с ледяным дождём,
   много раз сменилось небо,
   но она ни в чём:
   чувств моих не замечала,
   даже в лучший час,
   только время мне кричало:
   "Твой настанет час!" -
   и я искренне поверил,
   но текли года,
   сколько их, судьба отмерит,
   я не знал тогда.
  
   Пятый курс пошёл учёбы,
   дел невпроворот,
   поднапрячься б кое в чём бы,
   я ж, наоборот:
   прожигал не дни, недели,
   в грустной маяте,
   не стремясь достигнуть цели,
   мысль отдал мечте,
   что пройдёт немного время,
   и поймёт она,
   что несу я муки бремя,
   что она одна
   от того меня избавит,
   может вникнет в суть,
   нужно только лишь направить
   жизнь на общий путь;
   но мечты те зря лелеял,
   так и не сбылись,
   и дороги наши с нею
   круто разошлись.
  
   В электричке, полной люда,
   утром ехал в институт,
   бок о бок стояла Люда,
   с ней случилось что-то тут.
   Я не понял, что ж с ней сталось,
   только, как ища опору,
   она вдруг ко мне прижалась,
   отодвинув к душе штору.
   Вот казалось бы удача,
   вот он шанс открыться ей,
   разрешимая задача,
   лишь давай дружок сумей.
   Но не те слова твердил я,
   не те речи там ей пел,
   чувств своих ей не открыл я,
   объясниться не сумел;
   думал я, предлога мало,
   и момент не отыскал.
   Ей давно уж лучше стало,
   я ж её не отпускал;
   держа под руку несмело,
   проводил до института,
   время пулей пролетело,
   как всего одна минута;
   не решаясь на что либо,
   дверь открыл, она вошла,
   и сказавши мне, спасибо,
   повернулась и пошла.
   Дверь стеклянная размыла
   лика милого черты,
   боль бессилия сдавила,
   я шептал: "Очнись же ты.
   Посмотри, сейчас уходят
   все надежды на любовь,
   и завянут счастья всходы,
   не поднимешь ты их вновь.
   Найдёшь ли вновь любовь на свете,
   коли вдогонку не пойдёшь,
   не дашь погибнуть ей в расцвете,
   теплом сердечным не польёшь?
   Расплата ждёт неотвратимо,
   и боль поселится в крови,
   любовь и жизнь, неразделимы,
   не убивай своей любви".
   Но постояв ещё минуту,
   мне нужных сил я не нашёл,
   и повернув от двери круто,
   назад растерянный ушёл.
   Бродил по городу без цели,
   и всё ни как не мог понять,
   зачем мечты мне душу грели,
   не смог любимую обнять,
   не смог раскрыть ей свою душу,
   не смог букет собрать из слов,
   плеснуть волною нот на сушу
   одну из песен сладких снов;
  
   за что, мне эти все мученья,
   тоски пустая маята,
   надежд бесплодное томленье?
   Нет, не сбывается мечта.
  
   Опять ни с чем ушёл со встречи,
   к учёбе вкус совсем пропал,
   тоска давила возом плечи,
   но вдруг на выставку попал.
   Свобода творчества студентов
   меня наверно поразила,
   так как скажу без сантиментов,
   во мне проснулась воли сила.
   Почти пять лет уж проучился,
   а вот не мог предполагать,
   что есть всегда чему учиться
   и даже у простых ребят.
   И это дело золотое,
   да что ещё тут говорить,
   когда и мне, что-то такое,
   вдруг захотелось сотворить.
   Попал туда я не напрасно,
   спасибо всем хотел сказать,
   ведь это всё-таки прекрасно -
   творить стремленье пробуждать.
  
   От тяжких чувств освободившись,
   оттуда вышел в настроенье,
   желаньем к делу ободрившись,
   и тем, что ждало воскресенье.
   Но дни ползли, а не летели,
   и скоро вновь в хандру я впал,
   и вот в конце второй недели
   на свадьбу, случаем попал,
   ни то чтоб близкой, но к подружке,
   и знал не плохо жениха;
  
   сидел, тянул пивко из кружки,
   в душе вертел их потроха.
  
   Да, знал их обоих уже я давненько,
   что долго дружила она, но с другим,
   а с этим всего походила маленько,
   но вот уж на свадьбе у них мы сидим.
   Он парень хороший, и нравился многим,
   и сам он избрал её кроме того,
   но будь я судья ей, то голосом строгим
   сказал ей: "Не любишь совсем ты его!
   А нравится - это не значит, что любишь,
   ты полного счастья не сможешь найти,
   к тому же ещё и ему жизнь погубишь", -
   но с этой тропы уже поздно сойти.
   Под пьяные вопли и выкрики: "Горько",
   впивалась она в его жадные губы,
   и с нею об этом попробуй, поспорь-ка,
   вот и цедил потихоньку сквозь зубы,
   с пивом, обиду за их там любовь;
   и думать совсем не хотелось об этом,
   но мысль возвращалась всё снова и вновь,
   к тем комнатам ЗАГСА, сияющим светом,
   где эта свершилась нечестная сделка,
   где любить один, а другой лишь согласен,
   и вот уж считает секундная стрелка
   мгновенья семьи их, а кто-то несчастен
   останется в этом запутанном мире,
   она ведь украла любовь у того,
   любовь то свою, но смотреть если шире,
   и сердцем дойти самому до всего,
   то можно понять, что любовь одного,
   кому-то другому судьбой предназначена,
   её ты не вправе украсть у него,
   но в случае этом, то - было утрачено.
   И знал я немало подобных примеров,
   в которых, девчонка, вступившая в брак,
   живёт по закону мещанских поверий,
   что свыкнется - слюбится, да это так:
   боится остаться она старой девой,
   кому мол потом уже будет нужна,
   и жизнь проживает с подобною верой,
   с маленьким счастьем, другому жена.
  
   И так в душе тоскливо было,
   и без того все дни не милы,
   там громом весть меня сразила,
   что скоро свадьба у Людмилы;
   и я ни как не мог поверить,
   что потерял навек её,
   какою мерою измерить,
   боль, сердце рвавшую моё.
   Нет в мире счастья одиноким,
   тускнела жизнь в глазах моих,
   пропал порыв к мечтам высоким,
   что могут быть лишь на двоих,
   и мысль моя блуждала где-то
   в потёмках жуткой пустоты,
   угас надежды лучик света,
   не стало в мире красоты,
   поблек весь мир вокруг до жути,
   в душе моей разлилась ночь,
   не кровь по венам, реки ртути,
   и ужас, всё не шёл вон прочь.
   Где гаснет солнце, нет и жизни,
   умрёт земля, умрут сады,
   и никогда с небес не брызнет
   на них поток живой воды.
   Она совсем не знает даже,
   что забрала мои мечты,
   и уходила дальше, дальше,
   и счастья, умерли цветы.
  
  
   Что делать мне там оставалось?
   Я был разбит! Я растерялся;
   и мысль в агонии металась,
   и дух ослаб, и я сорвался:
   боль вдруг обидой расти стала,
   и злобой, к женщинам ко всем,
   сначала тихо, мал по малу,
   переросла вдруг месть совсем.
   Любви их, стал я добиваться,
   пуская вход весь арсенал,
   но только чтоб поиздеваться,
   всегда печален был финал:
   был с ними смел, и я начитан,
   вид делал, что уж полюбил,
   мой каждый ход в том, был рассчитан,
   дойдя ж до грани - уходил.
   Разбил сердец зазря не мало,
   избрав чертей себе для слуг,
   и помню, как одна сказала:
   "Голландец ты летучий, друг".
   Да, был как он, но лишь в одежде,
   сперва манил, прельщал собой,
   потом, крушил их все надежды,
   в дали растаяв голубой.
  
   Бескрайни морские просторы,
   их бездна полна тишины,
   а волны вздымаются в горы,
   и жаждут борьбы и войны,
   бросаются с громом и воем,
   и ломятся в борт корабля,
   но тот, уж давненько не воин,
   там нет никого у руля;
   гонимый судьбой и стихией,
   плывёт, неизвестно куда,
   попутчики - ветры лихие,
   дорога - морская вода.
   Увидев его в дали моря,
   любой, потерпевший крушенье,
   тот час забывает про горе,
   не зиждя ни капли сомненья,
   что этот корабль не может
   забрать с собой в водный поход,
   и уж нетерпение гложет,
   томит корабля странный ход;
   и вот, понимает и видит,
   что это корабль - мертвец,
   он вроде не может обидеть,
   надежде же, тоже конец!
  
   И я плыл, судьбою гонимый,
   ввязавшись в бесплодное дело,
   и тешил себя страстью мнимой,
   но вскоре мне то, надоело.
   И было мне жаль, что не бог я,
   и нечего было мне ждать,
   пленить душу Люды не смог я,
   любить, ей не мог приказать.
  
   Пустота, нет в сердце огня,
   всё ушло, всё исчезло как сон,
   она умерла навсегда для меня,
   не виновен в том он,
   её этот счастливый избранник;
   коль взаимна любовь - бог им в душу.
   Так закончился мук моих праздник,
   я покой их теперь не нарушу.
  
   Не вернуть,
   мне тех сладких минут,
   никогда,
   с ней уже мне не быть,
  
  
   не познать,
   вкус её алых губ,
   навсегда,
   её надо забыть.
  
   _____ ***** _____
   ****
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
  
   МОНОЛОГ К ЖЕНЕ
  
   Не в час унынья и печали
   "К перу!"- мне муза прокричала,
   то с новой силой зазвучали
   души извечные начала.
  
   Жизненным полем под солнцем шагая,
   встретил тебя на своём я пути,
   и счастлив теперь, что лишь ты, не другая,
   со мной согласилась по жизни идти.
   Хоть и плохое в пути том я встретил,
   всёже, хорошего больше узнал,
   как говорится: и бог не обидел,
   и чёрт по оврагу в упряжке прогнал.
   Всего понемногу судьбой мне дано,
   чего-то побольше, чего-то в обрез,
   но исключение в этом одно:
   любовь - необъятней и глубже небес.
   Нежность и ласка, и пылкая страсть,
   боль и обиды, и жизни утраты,
   больше для сердца ничто уж не власть,
   ты, в нём, заполнила всё без возврата.
   Чувств не выразить всех мне строкою,
   будут к тебе они вечно, ты верь,
   только прошу, оставайся такою,
   какую люблю я тебя и теперь.
  
   Кто ты, вошедшая в душу мою,
   ты, о которой здесь песнь я пою,
   скромно своей называя богиней,
   светлой мечтой унося к дали синей?
   Вместе с тобой живя в дивном краю,
   только тебе жизнь дарю я свою.
   Ты, откликаясь на песню души,
   с ласковым взглядом навстречу спешишь.
   Я не смогу теперь, в мире прекрасном,
   жить без тебя, если будет напрасным,
   то, что мне шепчет: "О ней напиши!" -
   если мечтаю один я в тиши.
   Вот и поют мои чувства в стихах,
   нет к ним лишь только гитары в руках,
   льются из сердца душевные звуки,
   ты ж моё счастье, и ты - мои муки;
   с тобою уже не расстанусь в веках,
   тебя я сквозь жизнь пронесу на руках.
   Ты же, ко мне всегда страстной иди,
   чтобы прижавшись покрепче к груди,
   нежно ласкать шелковистый твой волос,
   слушать чарующий, ласковый голос,
   чтоб ощущать теплоту твоих глаз,
   в ней, очень в ней я нуждаюсь сейчас.
   Кто ты, зовущая вдаль за собой?
   Хоть на Край Света готов я с тобой;
   вместе всегда нам легко и приятно,
   всё с полуслова друг другу понятно;
   за руки взявшись мы к счастью идём,
   так, только так, мы его и найдём.
  
   В руку взяв твою хрупкую руку,
   я люблю побродить в тишине,
   и давно уж забылись все муки,
   подарённые юностью мне,
   тогда были мы просто чужими,
   да и я был наверно другой,
   страсть и молодость разум кружили,
   был я прихотям верным слугой.
   И давно пусть всё это уж было,
   а мне кажется, что я всегда
   лишь с тобою, родной мне и милой,
   шёл по жизни, листая года.
   И себя без тебя я не мыслю;
   жизни наши, теперь жизнь одна,
   и конечно тобою ведь спас я
   жизнь свою, когда была видна
   мне моя лишь никчёмность, ненужность,
   при умелых бы вроде руках,
   за меня же была и наружность,
   и энергии полно в ногах:
   в путь далёкий по жизни готовы
   были ноги меня понести,
   людям труд свой сполна отдал чтобы,
   и ни кто бы меня не простил,
   вот уйди я из этого мира,
   в нём себя я тогда не нашёл,
   и вдруг ты подошла и спросила:
   "Можно вас пригласить?" - я пошёл.
   Это первое наше с тобою
   танго, ставшее мне дорогим,
   не затмит ни какое другое,
   и ни чем не затмится другим.
   Ты вела меня средь танцевавших,
   но вела уже в жизнь за собой,
   я спокойный, от жизни уставший,
   танцевал равнодушно с любой.
   Я обнял твои хрупкие плечи,
   и в груди, вдруг стук сердца услышал,
   томно лампы горели, как свечи,
   кто-то в зал заходил, кто-то вышел,
   рядом пары в молчании плыли,
   а у стен разговор шелестел,
   и все лица знакомыми были,
   и костюм на мне также сидел:
   всё казалось бы, старое, то же,
   всё приелось как-будто давно,
   взгляд скользил безучастно, и всё же,
   всё что было, уже не оно.
   Взгляд поймал твоих глаз непонятных,
   ты спросила о чём-то меня,
  
   и, чтоб речь твоя слышалась внятно,
   я руки положенье сменял,
   став немножечко ближе с тобою,
   и слова зазвучали яснее,
   и я стал вдруг чуть-чуть не собою,
   как-то мягче, теплей, и нежнее.
   А в глазах, что глядели в упор,
   я увидел так чётко и ясно
   жизнь, не ту что я знал до тех пор,
   и я понял: она ведь прекрасна!
   Красота с твоих глаз светом лилась,
   заполняя мне в сердце и в душу,
   и казалось, что всё это снилось,
   но тебя-то ведь ясно я слышал;
   я спросил твоё имя пригнувшись,
   громко музыка слишком играла,
   и, нисколько в ответ не смутившись,
   ты, так просто, ответила: "Галя".
  
   Мир создан богом, друг для друга,
   всем в мире правит лишь любовь,
   в том заколдованного круга
   и древность жизни всей, и новь.
   Затянут узел этот туго,
   и счастья тайна тоже в том,
   и главное, найти друг друга,
   и уже вместе, строить дом.
   Мы долго разными путями
   по жизни шли и не встречались,
   но всё ж нашли друг друга сами,
   и волей бога обвенчались;
   и в том судьба была - подруга,
   она свела наши пути,
   неоценимая услуга,
   и корень счастья в том почти.
   А чтобы стало счастье полным,
   зависит, знали мы, от нас,
   и в свадьбы пышной бум застольный,
   хвалам внимая много раз,
   и принимая поздравленья,
   мы подтверждали то, что любим,
   ну и конечно заверенье,
   что наше счастье не загубим.
   И будем мы любить друг друга
   на все превратности не глядя,
   чтоб не была любовь услугой
   чего-то выгодного ради.
   Пред нами стол стоял шикарный,
   бокалы полные вина,
   народ собрался очень славный,
   тому причиной всё, Она;
   и не сидели б с твёрдой верой,
   что мы навечно: муж, жена,
   вот не случись той встречи первой,
   и не приди вдруг к нам Она;
   хоть говорят: "Для счастья блага
   нужны, как в части нужен флаг", -
   а ведь Она нам в роли флага,
   Она важнее всяких благ;
   все блага с Нею не сравнимы,
   Она нужна как телу кровь,
   Любовь и жизнь не разделимы,
   и гости пили за Любовь.
  
   Всё в жизни важно, всё в ней главно,
   ведь многогранен человек,
   и было б очень даже славно,
   когда б любовь пылала век.
   Но испытать, для счастья надо,
   всё, чем людской наш мир богат,
   взамен же, будет нам наградой,
   судьба, в которой каждый рад:
   мгновеньям страсти непонятным,
   минутам ревности лихой,
   дням упоения приятным,
   любви, к сознанию глухой.
   И будем помнить, всюду, вечно,
   что счастье на двоих дано,
   что будет с нами оно вечно,
   и не изменит нам оно,
   пока все горести и будни,
   все праздники, и мелочи, и быт,
   всё на двоих, хоть это трудно,
   тогда и счастьем не забыт
   никто из нас уже не будет,
   лишь если вмести мы и рядом,
   никто при этом не осудит,
   и будет нам любовь наградой.
   И слившись в жизни воедино,
   ни в чём не будем с тобой врозь,
   пускай не всем бывает видно,
   но спрятан в этом жизни гвоздь.
   А этот день, чтоб был однажды,
   одна судьба, одна любовь,
   мечта одна, и очень важно,
   неповторимым уже вновь.
  
   И чтобы счастливою стала судьба,
   жизнь вся быть должна из заполненных дней,
   чтоб смехом и гамом гудела изба
   наших здоровых, красивых детей;
   чтоб полным всё было и в нас, и вокруг,
   как полным бывает первый стакан,
   и никогда чтоб не предал нас друг,
   а в схватке со злом не ослабла рука;
   чтоб больше пришлось нам узнать в этом мире,
   и больше отдать для других от себя,
   пусть двери души распахнутся пошире,
   для тех, кто всем сердцем был с нами, любя.
  
  
   С весной придя в наш мир чудесный,
   любовь живёт в нас пусть всегда,
   взлетев ракетой в поднебесье,
   пусть светит вечно, как звезда;
   и нет прекрасней в жизни часа,
   чем когда любят нас кругом,
   когда друзей хороших наших,
   в такой вот день, наполнен дом.
   Пусть чаще в нас гостит веселье,
   пусть радость полнит нам года,
   и настроение весенним
   пусть остаётся навсегда.
   Три дня народ нас поздравлял,
   три дня застолье, а не дело,
   все кто хотел, три дня гулял,
   три дня толпа плясала, пела.
   Хотя пирушка утомляла,
   всё ж я был в гуще праздных дел,
   и как люблю тебя, чтоб знала,
   гитару взял и песню спел:
   "Ты не гляди на меня,
   с таким подозрением,
   может ты думаешь,
   что я изрядно пьян,
   видеть тебя, пойми,
   мне наслаждение,
   вечность придать хочу
   я, нашим дням,
   чтоб видеть глаза твои,
   слушать дыхание,
   жить на земле с тобой
   под мирным небом большим;
   хочешь тут бросим всё,
   и в утро раннее,
   мы от людской молвы
   в лес убежим;
  
   там сизая дымка костра,
   будет фатой тебе,
   свадебный вальс играть
   станут сверчки - скрипачи,
   и по коврам из мха,
   нежно прижав к себе,
   буду кружить с тобой
   до звёздной ночи;
   а ветви пахучих пихт
   лягут постелью нам,
   песни свои споёт
   журчанием чистый ручей,
   и чудеса лесов,
   все, я тебе отдам,
   сказки увидишь ты
   в нитях лучей;
   а как люблю тебя,
   знать будешь ты одна,
   ласки и страсть свою,
   только тебе отдам,
   будут шуметь леса,
   будет в нас петь весна,
   будем счастливей всех
   мы с тобой там".
  
   Струн звуки скромно замолчали,
   чего-то ждал притихший зал,
   стремясь понять, что означали
   слова сей песни, я ж сказал:
   "Ты прости меня родная,
   в торжества застольный пик,
   мало слов красивых знаю,
   к тостам тоже не привык;
   говорить не буду много,
   лучше делом подкреплю,
   жизнь - не праздная дорога,
   лишь твердить буду: люблю!"
  
   А впервые, то сказал я
   у ворот, где ты жила,
   хоть и мало тебя знал я,
   но как видно, ты была
   мне дана судьбой и богом,
   факт, что вместе до сих пор,
   говорит уже о многом,
   и не нужен в этом спор.
   Там шептались мы с тобою,
   клён ветвями нам кивал,
   высоко над головою
   неба чистого провал
   изливал поток морозный,
   и не ждал, не думал я,
   что вдруг в час тот, поздний, звёздный,
   засияет жизнь моя.
  
   Под клёном там, замкнулся круг,
   прижались крепко мы друг к другу,
   и губы жадно слились вдруг,
   весь мир вокруг, пошёл по кругу.
   И опалив дыханьем лица,
   стояли долго, грудь к груди,
   сердца рвались, как с клеток птицы,
   чтоб видеть, что ждёт впереди.
   Так вопреки горе сомнений,
   как ветер в парус короблю,
   тот поцелуй, из трёх мгновений,
   дал сил сказать, что я люблю.
   И как к сиянию венца,
   поплыли мы по морю счастья,
   казалось, в сказке без конца,
   без бед, без скуки, без ненастья.
   Назло завистливой молве,
   с её бездумным нравом грубым,
  
   с мечтою яркой в голове,
   впивался страстно в твои губы,
   шептал красивые слова,
   гоня сомнений прежних муки;
   слегка кружилась голова,
   когда ласкал я твои руки,
   они потом подарят сына,
   преподнесут принцессу дочь,
   хоть с виду хрупки, но всесильны,
   во всём готовы мне помочь.
   И я их взял, и нежно сжал,
   и так стояли мы в ночи,
   над нами клён чуть-чуть дрожал,
   вис над трубой дымок печи.
  
   Ты помнишь, Галя, эту встречу,
   из тех немногих, зимних встреч,
   когда нам другом, в поздний вечер,
   на кухне, стала ваша печь.
   С тобой, в обнимку, прошептался,
   у печки той, я допоздна,
   и не пошёл домой, остался,
   и спать легла ты не одна.
   И я теперь, всегда с тобою,
   Галчонок миленький ты мой,
   моей единственной, родною,
   неповторимою женой.
   И не жалел ещё ни разу,
   уж много лет с тобой прожив,
   что так вот взял, женился сразу,
   совсем немного подружив.
   Хоть мир и был у нас не вечен,
   случались ссоры и скандал,
   и образ жизни не беспечен,
   стихи лишь случаем писал,
   но знал всегда одно я твёрдо,
   что ты и я - это семья,
   и остаюсь в сознанье горд я,
   что всёже ты: жена моя,
   не чья-то милая родная,
   и этим всё я говорю,
   а мысль другую, знать не знаю,
   по крайней мере, не желаю,
   всё потому, что я люблю!
  
   Пришла весна на улицы,
   запели ручейки,
   гуляли мы и щурились,
   у берега реки.
   Несла река бурливая
   обломки белых льдин,
   и ты была счастливая
   со мною лишь одним.
   Бродили, взявшись за руки,
   по сонным берегам,
   нас видел цыган старенький,
   он счастье прочил нам.
   Глядел в глаза тебе я,
   в них мир был отражён,
   и небо голубело,
   и всё было как сон,
   красивая оплата,
   за верную любовь,
   и что ушло когда-то,
   не повторится вновь.
  
   Улыбкой играло светило,
   в небесных объятиях нежась,
   из бездны сияющей лило
   пьянящую легкость и свежесть;
   с теплом посылая безмерно
   уют, настроение, смех,
   тем самым желая наверно,
   счастливее сделать нас всех.
   Оставим бесплодные споры,
   весна, заполняя просторы,
   красой насыщала природу,
   красу раздавала народу;
   чиня красоты буйный пир,
   прекраснее делала мир,
   весной красоту он познал,
   но он ещё красочней стал,
   когда появилась в нём ты,
   чтоб сбылись мои все мечты.
  
   Не ветер пусть воет над крышей,
   не холод в окно нос суёт,
   пусть солнце вздымается выше,
   капель по ограде поёт.
   Пусть небо всегда голубое,
   большое и мирное будет,
   и радость пусть будет с тобою,
   и счастье тебя не забудет,
   а другом, удача пусть станет,
   любовь - путеводной звездой,
   и сердце, ни что уж не ранит,
   пути разойдутся с бедой.
   Пусть чуткость с глубоким вниманьем
   законами будут для нас,
   печаль же, и в случае крайнем,
   твоих не коснётся пусть глаз.
   А если и будут вдруг ссоры,
   ведь жизнь не пряма и ясна,
   пускай разрешает все споры,
   пришедшая в сердце весна.
  
   За окошком прошли перемены,
   для любви был период отменный,
   всё готовилось к новому лету,
   налицо были лета приметы.
  
   Вся природа вокруг зацвела,
   в дни надёжно тепло занесла,
   солнце грело нас ласковым взглядом,
   да и всех проживающих рядом.
   Летом пахло по всей уж округе,
   улыбались друзья и подруги,
   и удача пришла к нам домой,
   и хотелось природе самой,
   нас любить, как творенье своё,
   мы же тоже ведь дети её,
   так задумал творец мира - Бог,
   ей почтенье положим у ног,
   и заявим уверенно, смело,
   что в нас есть всё, что видеть хотела,
   чтоб могла по заслугам воздать,
   и природу мы любим, как мать,
   ведь она нам желает успеха,
   в доме мира, весёлого смеха,
   больше сил, больше пламя в крови,
   и огромной, безбрежной любви.
  
   Закрутилось судьбы колесо,
   даря счастье, летели в даль дни,
   но влекли меня сказки лесов,
   взор манили звёзд в небе огни.
   С новой жизнью, пришедшей ко мне,
   чувства резко к всему обострились,
   не обрывки видений во сне,
   а истории целые снились.
   Чтоб душой пред тобой не кривить,
   что люблю я не только работу,
   может даже чуть-чуть удивить,
   я пошёл на ночную охоту.
  
   Уже песни отпели метели,
   отзвенели капелями крыши,
  
   заиграли волшебные трели
   птахи, в небо поднявшись повыше.
   На поляночках, солнцем согретых,
   и парящих ещё влагой снежной,
   в зиму в шубки с листвы приодетых,
   зелень травкой проклюнулась нежной.
   Муравьи оживились на кучах,
   у них вечно дела и дела,
   посмотреть побежали бы лучше,
   что уж верба в логу расцвела.
   Перелётные с юга вернулись,
   и в болотцах, и в буйных кустах,
   все в строительство гнёзд окунулись,
   заложив их в укромных местах.
   А в тайге, в час её пробужденья,
   рано-рано, ещё до зари,
   одержимо, полны вдохновенья,
   токовали вовсю глухари.
  
   И я особо не пытался
   в тепле домашнем сидеть зря,
   пред майским праздником собрался
   на ток, послушать глухаря.
  
   Мешок с ружьём беру под мышку,
   подъодеваюсь потеплей,
   однако всёже без излишку,
   и в лес, подальше от полей.
   Чтоб к нужному добраться часу,
   ещё я в полночь отправляюсь в путь,
   погуще выпив чаю чашу,
   чтоб на ходу вдруг не уснуть.
  
   В ночном лесу сплошная тишь,
   и не скрипят ветвями кроны,
   не шебаршит листвою мышь,
   уснули где-то и вороны.
   Походкой крадущейся кошки,
   чтоб не нарушить сон лесной,
   почти наощупь, по дорожке,
   иду пешком во тьме ночной.
   Я знал где ток и был уверен,
   что он как прежде будет там;
   и ход мой точно был размерен,
   как ямщика путь по верстам.
   Добравшись к месту на час раньше,
   я притаился под сосной,
   идти на сам ток, нельзя дальше,
   хрустит ледком и мох весной.
   И слух напрягши, стал там ждать,
   при том, открыв пошире рот,
   ведь точно, сложно угадать,
   где нынче он, однако вот,
   на небесах, в туманной дымке,
   забрезжил медленно рассвет,
   искрясь, зажглись на соснах льдинки,
   придав ветвям белесый цвет.
   Заголубели иглы ели,
   и даль уж стала чуть видна,
   и звёзды в небе побледнели,
   но слух давила тишина.
   Удары пульса в перепонках,
   почти набатным гулом стали,
   и даже в жилках, самых тонких,
   толчками тело сотрясали.
   И вот:"щёлк, щёлк" - вдруг донеслось,
   пришла воздушная волна,
   и тут же вновь оборвалось,
   опять повисла тишина.
   Всё ж направленье этих звуков
   засечь я всё-таки успел,
   и напрямик, без всяких крюков,
   бесшумной ланью полетел,
  
   но пробежавши метров двести,
   застыл под кроною сосны,
   стремясь услышать снова вести
   от глухаря - певца весны.
  
   Кто слышал песни глухаря,
   тот не забудет их во веке,
   достоин он тайги царя,
   но вот нуждаться стал в опеке:
   жесток, бездумен человек,
   хоть царь природы, но беспечен,
   тьму "дров" наделал в этот век,
   а мир природы - он не вечен.
   К всему, что есть сегодня в нём,
   почтенья больше было в старь,
   не жил охотник одним днём,
   и факт тому - у сёл глухарь.
   Неповторимою игрой своей,
   он капалуху подзывает,
   затем, слетев на землю, с ней
   свой танец свадьбы исполняет.
   Щелчки ведёт он осторожно,
   сливаясь слухом с всей тайгой,
   и в этой фазе невозможно
   шум не издать в ходьбе ногой.
   А если хрустнет при том ветка,
   то этого совсем не мало,
   и было очень даже редко,
   чтобы не всё ещё пропало.
   Но ускоряя щелчков ритм,
   и в перелив сводя с шипеньем,
   себя он делает глухим,
   а мне есть шансы на сближенье.
  
   И вот прошло минут так пять,
   и начал я уж сомневаться,
  
   что заиграет он опять,
   и нужно ль мне там оставаться.
   Но я стоял и всёже ждал,
   и вот дождался своего,
   он с новой силой заиграл,
   теперь уже я точно знал
   расположение его.
  
   Нас разделяли метров сто
   почти открытого пространства,
   пред мною не было кустов,
   чтобы укрыться в их убранство.
   И я, как заяц, по скачку,
   в момент его игры с шипеньем,
   держал свой путь к тому сучку,
   где вёл он песнь, с огромным рвеньем.
   Передвигался в створ сосны,
   без крохи лишнего движенья;
   под сенью тьмы, с певцом весны
   упрямо шел я на сближенье.
  
   А время всё быстрее шло.
   Закопошились в ветках птицы.
   Восток лил в мир своё светло,
   и открывал лесов страницы.
  
   В моей груди, казалось мне,
   стучит не сердце - бьёт набат,
   и тело всё горит в огне,
   так жёг охотничий азарт.
   И всёже, как я не пытался,
   себя не выдать для него,
   я было чуть не доигрался:
   ещё бы миг, вспугнул б его.
   Он сразу смолк, насторожился,
   ко мне направил видно взгляд,
  
   а я застыл, не шевелился,
   что для меня было, как яд:
   я был в неловком положенье,
   на шевеление без права,
   себя не выдать чтоб движеньем,
   ведь подо мной сучки и травы;
   и так стоял не шелохнувшись,
   до онемения в ногах,
   слегка к земле чуть-чуть нагнувшись,
   ружьё, как кол, держа в руках.
   И стали уж дрожать колени,
   и стынуть в пальцах моих кровь,
   когда он снова начал пенье,
   и успокоил меня вновь.
  
   И вот, меж нами тридцать метров,
   и близок схватки уж исход,
   как даже сотни буйных ветров
   не сдержат ход весны вперёд.
   В тот миг забыл я о прекрасном,
   пред мной была всего лишь дичь,
   как стало б всё кроваво-красным,
   для могикан, издавших клич.
   Ружьё я поднял хладнокровно,
   как чёрный лёд, блестела сталь,
   и сердце билось уже ровно,
   и эхом вздрогнула вдруг даль.
  
   Да, это был конец,
   запели, мной разбуженные, птахи,
   у ног моих лежал певец,
   в, из перьев, порванной рубахе.
   Вот солнце выплыло совсем,
   пылая жарко, словно летом,
   тепло раздаривая всем,
   залив округу ярким светом.
  
   И жизнь текла неумолимо,
   её нельзя остановить,
   хоть в ней насилье применимо,
   и что-то можно очернить.
   Судьбы не знаешь повороты,
   отбор здесь в действие пришёл.
   В чём правда жизни, если кто-то,
   не сам, из жизни вдруг ушёл?
   И он ушёл, а всё осталось,
   ни кто того не замечал,
   всё также тень за тенью кралась,
   в дали вдруг дятел застучал;
   всё также, солнышком пригреты,
   возились в куче муравьи,
   всё в те ж наряды приодеты,
   чирик подняли воробьи;
   в тенистых зарослях кустов
   лепились гнёзда для потомства,
   и призывал закон лесов,
   жильцов своих, чинить знакомства.
   А я ушёл с своей добычей,
   как победитель, "на коне",
   чтоб, как велит того обычай,
   вручить трофей своей жене.
   Но ты, взглянув на глухаря,
   сказала мне: "Зачем убил?
   И на охоту ходил зря,
   красу такую погубил".
   И попросила отказаться
   ружья касаться неспроста,
   чтобы всегда могла остаться
   вокруг, живою, красота.
  
   Чтоб мир красою насыщался,
   май разодел весь лес в наряды,
   и тот, как в сказке, превращался
   в сады творца, и были рады,
   жильцы лесные, морю света,
   и жизнь свою, в ответ, творили,
   и уж подснежников букеты,
   полянки солнышку дарили.
  
   Мы ж, в честь любви, как знак вниманья,
   а не для пира и тостов,
   несём букеты на свиданья,
   из ярких, красочных цветов.
   Зашёл, купил, довольный вышел,
   тая надежды и мечты,
   вложив в букет особый смысл,
   любимым дарим мы цветы.
  
   Суди меня мужское племя,
   с тобой, родная, все мечты,
   я посвятил тебе всё время,
   но редко я дарил цветы;
   с тобою счастье моё, муки,
   в моей душе всегда есть ты,
   тебе лишь служат мои руки,
   но забывал дарить цветы;
   ты фея, сон, ты мои грёзы,
   прекрасней всех ты в мире дам.
   Зачем тебе тюльпаны, розы?
   Возьми: я жизнь тебе отдам.
   Огня в цветах, что жару в перце,
   и рядят их в фольгу, в банты.
   Возьми моё живое сердце!
   Зачем, подвявшие цветы?
  
   Цветы, познавшим горе, беды,
   кто в скорбь оделся, как в броню,
   цветы несём, мы в день победы,
   на площадь к "Вечному огню".
  
  
   Мы ж поколенье уже молодое,
   в жизни своей, не познавшее войн,
   грохота пушек и "мессеров" воя,
   и не слыхали мы раненых стон;
   голод, разруха и прочие беды,
   нас миновали, спасибо отцам,
   лишь залпы салюта, салюта Победы,
   волнуют нам душу, летя к небесам.
   Хотели людей наших сделать рабами,
   чтоб люди живые, а как мертвецы,
   но: "Врёшь!" - всё твердя тем упрямо губами,
   на дзоты и танки шли наши отцы.
   А их убивали, пытали, казнили,
   хотели заставить Отчизну предать,
   враги просчитались, иль просто забыли,
   что Родина нам - это главная мать;
   и плоть её, в каждом русском солдате,
   идущем упрямо к поставленной цели,
   вот потому-то предстали к расплате,
   все, кто у них её вырвать хотели.
   Мы тоже сыны нашей новой Отчизны!
   И если случится как раньше - война,
   то также не жалко нам будет и жизни,
   лишь жизнью спокойной жила бы она.
   Но лучше бы жить нам войны не позная,
   чтобы никто её не ощутил,
   только салюту Победы внимая,
   помнить о тех, кто наш мир защитил.
  
   А человек не ангел,
   отпущена жизнь ему очень мала,
   и в ней он сгорает быстро как факел,
   весь дотла.
   Жесток его мир,
   мир жадный, кровавый,
   где сила, там пир,
   с кем сила - тот правый.
   Золото - вот эта страшная сила,
   отнявшая жизнь у множества тел,
   никто не ответит, уж скольких скосила,
   и скосит ещё, и где же придел.
   И знать бы хотелось то людям давно:
   и бедным ковбоям и рыцарям в латах.
   Вот как-то пошли мы с тобою в кино,
   на вестерн про схватку за золото в Штатах.
   Там возвратился из странствий домой,
   ходивший на поиски счастья ковбой.
   Обшарил он земли в округе далёко,
   не раз поднимался и в горы высоко,
   выиграл трудные, жуткие схватки,
   со смертью на равных играл было в прятки;
   принёс самородок в свою он лачугу,
   ему только верил, как лучшему другу;
   спокойно, уставший, за дверь он шагнул,
   с мечтою о сказочном завтра уснул;
   под утро ж, на свете он был не жилец,
   лежал одиноко в лачуге мертвец.
   Душа человека покинула тело,
   прожив в нём пол века, и вот оно тлело;
   а знойное солнце и воздух тяжёлый
   струились в оконце и жгли лик суровый;
   зелёные мухи слетаясь жужжали,
   затеяв звенящее, нудное пенье,
   не гнали их руки, бессильно лежали,
   сбивавшие раньше любого в мгновенье.
   Никто не пойдёт больше к этой лачуге,
   ни кто не захочет очаг в ней разжечь,
   дух смерти помчится, оставит в округе
   средь мира людского лишь злобу и желчь.
   Над ней старый гриф, не мигая и бровью,
   в предчувствие пира сидел на скале.
   ........................................................................
   Всё золото мира испачкано кровью,
   живущих на этой грешной земле.
   Казалось б, что фильм тот, героику славил,
   тягу людей к доле лучшей в судьбе,
   в нас же, лишь грустные мысли оставил,
   я случай из жизни поведал тебе:
  
   "Жил парень на белом свете,
   его жизнь ни чем не блистала,
   в герои он вовсе не метил,
   в толпе б ты его не признала.
   Любил он простую девчонку,
   частенько её провожал,
   соперник жил в той же сторонке,
   при встречах не раз угрожал.
   Но не был парнишка трусливым,
   и им управляла любовь,
   и был для девчонки он милым,
   и виделся с ней вновь и вновь,
   не ждал от судьбы злого лиха,
   опять с ней пробыл допоздна:
   на улицах пусто и тихо,
   всплыла в поднебесье луна.
   Назад шёл под звёздным мерцаньем,
   густою аллеей по скверу,
   любовным объят состояньем,
   во взаимность неся в сердце веру.
   А в сквере давно уж пустынно,
   и бал свой там правила тьма,
   один лишь фонарь тлел бесстыдно,
   сводя мотылей рой с ума.
   В разгаре кустов увяданье,
   зевак от жары летом спасших;
   и сверху смотрели вниз зданья,
   слепым взглядом окон погасших.
   Прощаясь у двери с девчонкой,
   её целовал на крыльце,
   ушёл, и улыбка чертёнком,
   играла на смуглом лице.
   Задумавшись шёл, размечтавшись,
   и шёл он не в первый там раз,
   поэтому чувствам отдавшись,
   беду упускает из глаз.
   Очнулся, когда уж клешнёй,
   в плечо впилась сзади рука,
   и голос с ехидцей, хмурной,
   спросил поискать огонька;
   стояли с боков еще трое,
   напротив соперник, как зверь,
   и понял парнишка: без боя,
   не вырваться будет теперь.
   А те зло смотрели в лицо,
   и им интересно всем было,
   останется он молодцом,
   иль станет вдруг скользким, как мыло.
   Но он им не дал насладиться.
   К чему просто так пропадать?
   И чтобы с дыханья не сбиться,
   сумев весь пружиною стать,
   отбросил того, что плечо
   до боли сжимал и молчал,
   и было совсем ни причём,
   что год карате изучал;
   успел дать урок и другому,
   разбив себе руку аж в кровь,
   тому же, удар с родни грому,
   рассёк напрочь в клочья всю бровь.
   Но тут подсекли его сзади,
   был резкий и сильный пинок,
   и он опрокинулся навзничь,
   удар получив в свой висок
   тяжёлым, с оковкой ботинком,
   потом за ударом удар;
   заказана тем уж тропинка,
   где будут ждать Господа кар.
  
   В чертей превратившись с рогами,
   безжалостно, тупо и смело,
   месили по-зверски, ногами,
   уже бездыханное тело;
   и как шакальё, в лунном свете,
   бежали, пропав в темноте".
   ......................................................
   Зачем жил парнишка на свете?
   Зачем живут изверги те?
  
   Ты тоже не знала ответа:
   зачем Богом жизнь нам даётся?
   Зачем, и за что ,часто где-то,
   безвинная кровушка льётся?
   И шли мы обнявшись с тобою,
   создания строгой судьбы,
   готовясь сознанием к бою,
   ведь жизнь - школа жёсткой борьбы.
   В одном лишь нельзя сомневаться:
   не должен решать судьбу нож,
   хоть трудно порой разобраться,
   где правда, а где только ложь;
   что в жизни реальность, что небыль,
   хотелось тебе знать самой.
   Но тут вдруг нахмурилось небо,
   и мы поспешили домой.
  
   Я спрятавшись дома в постели,
   лежал, за окошко глядел,
   где тучи по небу летели,
   и дождик по лужам шумел;
   и думал, тебя обнимая:
   "Что с климатом здешним случилось?"-
   ведь даже под занавес мая,
   погода почти не сменилась.
  
  
   День за днём сеял дождик холодный.
   Солнце в тучах приют свой нашло.
   Нарушая закон ежегодный,
   лето в мир потихонечку шло:
   без обычного блеска и жара,
   без раскатов грозы, её молний,
   небеса не пылали пожаром,
   и весны мы такой не припомним.
   Где те, ветра весеннего, ласки;
   где небес синева и простор,
   где привычные, яркие краски,
   где, природы всей, ярый напор?
   Незаметно, тихонечко кралась,
   забирала своё не спеша,
   а не грозами тёплыми рвалась,
   серость красок повсюду круша.
   Не понятна весна нам такая.
   Как расценивать мне эту новь?
   Но скажу: "На неё, дорогая,
   так похожа, меж нами любовь".
   Не врывалась она буйным ветром,
   не гремела раскатами грома,
   а вот также, шла к нам, незаметно,
   и уютнее делалось дома.
   А дождик всё лил неустанно
   с растрепанных мутных небес,
   и было совсем уже странно,
   что мир расцветал от чудес.
   Вокруг всёже всё засияло,
   и таяла серости маска,
   тепло словно выход искало,
   вливаясь в сердца наши лаской.
  
   И я потихоньку менялся,
   закрытость и лёд уходили,
   однако ж осадок остался,
   и мысли в сознанье блудили.
   И пусть в сердце пир праздник правил,
   не всё он из памяти стёр,
   золу, серый пепел оставил,
   однажды потухший костёр.
   Но ты, мою жизнь, изменила,
   не став дуть на эту золу,
   ты просто была феей милой,
   в днях будних на жизни балу.
   И многого ты не умела,
   лишь грелась в любовном огне,
   да шла ты за мной всюду смело,
   доверившись полностью мне.
   Я как-то, в застолье гуляя,
   когда был родных полон зал,
   как тост, но одной, не вставая,
   тебе чуть-чуть слышно сказал:
   "Выпьем друг вина с кувшина,
   с наговорами факира,
   пусть одним будет машина,
   а другим пускай квартира,
   пусть мечты им ум кружат,
   но у всех будут друзья,
   и подкинут пусть деньжат,
   любят жён пускай мужья,
   вообще, живут все дружно,
   счастье длится дольше дня,
   пусть всё будет то, что нужно,
   а тебе ещё дан - я!"
  
   Ты помнишь, в тайгу мы ходили,
   вдвоём и без всяких дорог,
   тогда ещё силы бурлили,
   казалось, с тобой я всё мог,
   что всё что хочу, мне по силам,
   и даже не страшен недуг,
   ведь есть у меня теперь милый,
   надёжный и верный мне друг.
  
   Приятно быть другу опорой,
   помочь быть в делах "на коне",
   и ты не чинила мне ссоры,
   и наслово верила мне.
   Доверчиво мне подчинялась,
   без рабского страха слуги,
   и ночь проводить не боялась,
   под небом открытым тайги,
   когда на верх сопки поднявшись,
   спала у костра крепким сном,
   к нагретому камню прижавшись,
   в жилете моём запасном.
   Я, сладкий твой сон охраняя,
   поддерживал пламя костра,
   сушинок в него добавляя,
   мечтал, глядя в ночь, до утра.
   Летели в высь искры мерцая,
   смотрели в низ звёзды с небес,
   и то, что одна ты такая,
   шептал мне тихонечко лес;
   и был я согласен всецело,
   что прав несомненно в том он,
   любуясь тобой, думал смело,
   ни что не нарушит твой сон.
   А холод, с подругою тьмою,
   внимания ноль на меня,
   буквально нависли стеною,
   но всёже, боялись огня.
   И зря нас всю ночь охраняли
   эти экстрим-господа,
   добычей для них мы не стали,
   и врятли дождутся когда,
   ведь греет любовь нас с тобою,
   сияет в сердцах её свет,
   сразимся с преградой любою,
   для нас - невозможного нет;
   возьмём лишь в союзники время,
   и к месту везенье вполне,
   оно как для всадника стремя,
   чтоб крепче сидеть на коне.
   Не запугать нас ненастьем,
   не пустим к любви слово "крах".
   Мы наслаждались там счастьем,
   купаясь в черничных волнах;
   и в дар от таёжного сада,
   на сопках, у самых верхов,
   снимали со скал, как награду,
   подвески брусники со мхов.
   Победы вкус в деле познавши,
   взяв дань у природы самой,
   пусть даже изрядно уставши,
   счастливые мчались домой.
   Мы словно таёжные блудни,
   лечились природной красой;
   мелькали семейные будни,
   катилось судьбы колесо.
  
   Стала ты ненаглядною самой,
   а живём мы с тобой, не в глуши,
   ты ж готовилась скоро стать мамой,
   и копила богатство души;
   но как клад ты его не зарыла,
   мы теперь его в сердце все носим;
   чтоб тебя наградить, вдруг раскрыла
   сундук с золотом щедрая осень,
   что смотрела с небес с умиленьем,
   окуная мир в россыпи рос,
   наряжая его с наслажденьем,
   злато сыпала в кудри берёз;
   золотила бескрайние нивы,
   осыпала им травы в лугах,
   чтобы мир вокруг нас, был красивым,
   золотым чтоб ковром лёг в ногах;
   чтоб ступали прелестные ножки
   по его расписному узору,
   моей маленькой жёнушки - Крошки,
   в золотую осеннюю пору;
   и туда, где лишь я ожидаю,
   где прописано быть нам судьбой,
   где любовь нашу, жизнь утверждает,
   чтобы был всегда рядом с тобой.
   И кружилась листва золотая,
   миг полёта короткий верша,
   твои хрупкие плечи лаская,
   по рукам вниз катилась шурша,
   чтоб мгновения те, не пустыми
   стали в лоне чудесного дня,
   чтобы руки твои, золотыми
   были, ночью лаская меня.
   Солнце с неба тепло изливало,
   и просило: "Возьми, не забудь",-
   золотыми лучами ласкало
   твою дивную женскую грудь,
   чтобы сердце в ней страстью стучало,
   став от щедрости той золотым,
   лишь богатство собой источало,
   оставаясь горячим, живым.
  
   Скоро стать нас должно было трое:
   ты и я, и малышка ещё.
   Как же чудно весь мир наш устроен,
   а быть может он здесь неприём,
   может это лишь наше с тобою,
   ведь возможно всегда это там,
   где встречаются любящих двое,
   и оно быстро близилось к нам.
   Жаль вот только, нельзя как захочешь:
   хочешь девочку, хочешь мальчишку,
   помню, ты всё сынишку мне прочишь,
   а я жаждал дочурку - малышку.
   Принимал благодарно наш свет
   плоть от плоти, крупиночки нас:
   первый сын, а спустя трёшку лет,
   и дочурку судьба еще даст.
   Не могло быть тогда уже спора,
   это всёже не сложно узнать,
   то, что стану я папою скоро,
   а тебя будут мамою звать.
  
   Мама - как древне и молодо это слово,
   и сколько громадного смысла в нём,
   и будет всегда оно также ново,
   но глубже, объёмнее с каждым днём.
   Прошло сквозь века и поколенья,
   оставило людям лишь счастье и свет,
   служило источником вдохновенья,
   было гарантом удач и побед.
   Кому же обязано это слово
   своей чудотворной силой,
   способной легко растопить в душе холод,
   и сделать нам жизнь в этом мире счастливой?
   Обязано тем, кто в любое ненастье,
   сквозь бури невзгод, сквозь тьму и холод,
   несёт, как святыню, детям счастье,
   душой оставаясь при этом молод.
   Тому, кто бывает в трудностях рядом,
   заботой и лаской детей окружает,
   тому, для кого счастье деток - награда,
   кто жить, умирая, в них продолжает.
   Счастье положено людям всем,
   но в жизни пока ещё горе бывает,
   и всёже пусть будет лишь счастье тем,
   кого матерями у нас называют.
   Ты же сама у меня, словно крошка,
   но мне приносишь огромное счастье,
   и очень хочу я, хотя бы немножко,
   тебя оградить от невзгод и ненастья.
   Пишет жизнь шестую уж главу,
   я ж тебя всё крошкою зову.
   А помнишь ли, любимая моя,
   как взывал к тебе когда-то я,
   быть прекрасною и в самый сложный час,
   чтобы дети взяли лучшее от нас.
   Я люблю в объятья брать тебя,
   нежной страстью, всю как есть, любя,
   и идти, обнявшись так с тобой,
   вдаль к мечте, по жизни голубой.
   Всё бывает в ней, но ты поверь,
   что открыта счастья для нас дверь.
   Помни Галя, где б ты ни была,
   что бы жизнь тебе не поднесла,
   нам всегда поможет вновь и вновь,
   только наша, чистая любовь.
  
   Мы друг для друга созданы,
   ни кто тому не возражает,
   и как живём, судить вольны,
   ведь время, память искажает.
   Давно ли были не знакомы,
   а столько лет уж позади,
   и я тебе супруг законный,
   и всё не плохо, погляди:
   люблю тебя всё больше, больше,
   у нас уж внучки, сын и дочь,
   пускай живут столетья дольше,
   и мы должны им в том помочь,
   чтоб укрепились в этом мире,
   чтоб жили мудро, не беспечно;
   и наших душ, размах стал шире,
   от мысли, что теперь мы вечны:
   они продлят нас в жизни этой,
   в них, нас частица, в бесконечность
   помчит по времени кометой,
   восполнив жизни быстротечность.
   Сынок наш был такая крошка,
   на три кило и шестьсот грамм,
   и вроде бы живём немножко,
   но стал он гордостью уж нам.
   Всегда я верил, что он будет
   большим и сильным, и при всём,
   что никогда не позабудет,
   чья кровь сквозь сердце бежит в нём.
   И вырос он красив, высок,
   в нём что-то наше с тобой есть,
   мужчина - просто "молоток",
   он наша гордость, наша честь.
   И нет ему, Галчонок милый,
   тебя роднее, ни кого,
   и нет надёжней в помощь силы,
   чем любовь матери его.
   А ты не только мама, Галя,
   ему и друг ты навсегда,
   и мы ответственными стали
   за то, чтоб минула беда.
  
   Печали, разные утраты,
   дней серых скука и тоска,
   мирские склоки, ругань, маты,
   сей жизни грязная река
   пускай течёт вдали от дома,
   где ты устроила очаг,
   вдали пускай гремят все громы,
   и стороной проходит враг.
   А дом твой - гнёздышко уюта,
   почаще солнце пусть ласкает,
   и ночь, от тьмы и мрака спрута,
   вуалью звёздной укрывает;
   чтоб окружён он был садами,
   где только дивные цветы,
   и дети чтоб спешили к маме,
   и эта мама, Галя: ты.
   Пусть дом твой крепок будет дружбой,
   и в отношеньях наших всех,
   лежит в основе пусть, не служба,
   а общность дела и успех;
   и также чуткость, пониманье;
   ни в ком и малой тени зла,
   взаимопомощь и вниманье,
   гора сердечного тепла.
   Душа твоя к тому стремится,
   и мы тебе поможем в том,
   ты наша фея, ты - царица,
   и царством счастья будет дом.
  
   Ведь дом, не только стены, крыша,
   дом - это вся наша семья,
   всё, что творим, что дано свыше,
   и лишь частица, ты и я;
   его фундамент мы с тобою,
   цементом в нем, любовь меж нами,
   и новых истин не открою,
   сказав, что свой дом - строят сами.
   Величье ж дома - это дети,
   в них, его крепость и краса,
   и сколько быть ему на свете,
   решат они, не небеса.
   Мы строить дом сынком начали;
   взрастить чтоб, съели соли пуд,
   и были радости, печали,
   а вышло что, пусть судит люд.
   Его судьба, нам свет в окне,
   и пусть звучит как хвастовство,
   но поднесла его ты мне,
   подарком, в ночь под Рождество.
  
   Мороз за окном лютовал,
   снежинки холодно блестели,
  
   и ветер пургой баловал,
   и тучи ненастно глядели.
   Но что нам превратности вьюги,
   и что нам ненастье и темь,
   не ждём от зимы мы услуги,
   в такой знаменательный день.
   Ты помнишь, пришли к нам гурьбою,
   развеять в нас страхи все в пух,
   и спеть, и сплясать чтоб с тобою,
   зажечь искрой радости дух,
   друзья и все близкие наши,
   и шум в дом с собой принесли,
   и праздник нам сделали краше,
   пирушки огонь разожгли;
   чтоб в нас настроенье весенним
   было морозу назло,
   и чтоб воцарилось веселье,
   в душе поселилось тепло.
   И чтобы тяжёлою ношей
   не стало ни что в жизни всей,
   иметь мы хотели хороших,
   больших, настоящих друзей.
   Ведь чтобы счастливой и дружной
   всегда была наша семья,
   не только меж нами мир нужен,
   должны помогать и друзья.
   Когда ж пронеслось тридцать лет,
   и вновь был гостей полон зал,
   чтить долг, давал сын наш обет,
   ему я прилюдно сказал:
   "Здесь слово держа как отец,
   скажу - сын, всей жизни венец.
   Тебе ль моих взглядов не знать
   но всёже позволь пожелать,
   судьбы интересной, большой,
   красиво жить надо душой.
  
   Стряхнув, лести звёздную пыль,
   скинь с плеч своих грубую быль,
   укутайся правдой простой,
   зажги своё сердце мечтой,
   и гордо вперёд, и без страха.
   Держи нараспашку рубаху,
   не прятать за пазухой чтобы
   булыжник скрываемой злобы;
   минуй рифы сплетен и слухов,
   силён и красив ты будь духом.
   Люби этот мир весь открыто,
   и тьмы слуги будут разбиты;
   не бойся ты быта укусов,
   спокойствие, сытость - для трусов;
   не кичся над слабыми властью,
   в борьбе постигается счастье;
   пусть правит в тебе человек,
   богатый судьбой станет век".
  
   И в тон мне, вторили друзья,
   что собрались там за столом,
   в мороз, шестого января,
   чтоб вечерком пред рождеством
   сказать Сашку: "Ты будь счастливым,
   мужчиной, в полном смысле слова,
   душой и телом будь красивым,
   всегда весёлым, умным, новым.
   Чтобы любовь в тебе была
   началом всех твоих начал,
   и чтоб удача в путь звала,
   чтоб бед ты в жизни не встречал.
   Чтоб жил достойно, благородно,
   к нахальству, к брани не привык,
   и сквозь преграды шёл свободно,
   чтоб был здоров, силён как бык,
   сильней Геракла самого,
   сильнее джина, что в бутылке,
   пред тем, как выпустить его,
   ты почеши мозги в затылке.
   Иди сквозь пир, друг, осторожно,
   под фейерверк речей тостов,
   свиньёю сделаться не сложно,
   но это ведь удел шутов".
  
   И я обычно трезвость славлю,
   и, как постскриптум, здесь добавлю:
   "Не от кого я не скрываю,
   что очень тех я уважаю,
   кто не теряет в себя веру,
   во всём себе кто знает меру,
   но осуждать других, не в праве,
   ведь каждый строит свой путь к славе".
  
   Я ж ни когда к ней не стремился,
   жил так, как весь простой народ,
   не лез из кожи, не светился,
   ходил работать на завод.
   Но страсть, зажжённая тобой,
   к тебе звала манящим взглядом,
   и на обед спешил домой,
   чтоб лишний час побыть нам рядом.
   А уходил чтоб я не грустным,
   меня ты лаской окружала,
   и покормив обедом вкусным,
   назад любовно провожала.
   Тонул завод весь в гуле громком,
   а я, отдавшийся мечтам,
   спешил тропинкой по задворкам
   к нему обратно, ну а там:
  
   как сделать план,
   для всех забота;
   грохочет кран,
   кипит работа.
   "Даёшь платформы!" -
   не для газеты,
   не для проформы,
   пишу я это.
   Сваркой искрится
   весь завод;
   честно трудиться
   пришёл народ,
   в смену вступив
   могучей рекой,
   и всё закипело
   под властной рукой.
   Кому как не нам
   виднее всех,
   верстаем мы план
   - отгрузочный цех;
   работать не с пухом
   дано всем здесь,
   сильные духом
   тут люди есть;
   бьются в груди их,
   сердца пылая,
   железо гудит им
   весом пугая:
   "Уйдите от сюда,
   шутить не буду!"
   Но что им груды
   металла повсюду,
   когда подвластны
   краны и ломы,
   и не напрасно
   их ждут всех дома.
   Хлюпик со стажем
   условья ругает,
   им не страшна же
   погода любая,
  
   хоть летом грозы
   пронзают крышу,
   зимою морозы
   в ворота дышат,
   краски туман
   с растворителем вьётся,
   тошный дурман
   в голове остаётся;
   судьбу ж не ругают,
   хотя бы пока,
   их не пугает
   жизни река,
   опасна пусть будет,
   не нужен брод;
   железо там трудит
   железный народ.
   А труд тысяч рук
   простых работяг,
   в союзе с наукой
   побед главный знак;
   и в лапах разлада,
   тоски или скуки
   верить лишь надо
   в рабочие руки.
   Пусть помнит об этом
   начальник любой,
   что трудятся рядом,
   гонимы судьбой,
   те, без кого
   его должности нет,
   и для него
   важнее всех смет,
   о людях забота,
   их ратном труде,
   и кем бы он ни был,
   всегда и везде,
  
   ругая обильно,
   чиня даже суд,
   пусть всёже, посильно,
   облегчит их труд.
  
   Что мне эти жизни леммы,
   просто блеклы и скучны,
   даже быт, его проблемы,
   тоже как-то не страшны;
   если ты со мною рядом,
   я счастливей в мире всех,
   и одну тебя мне надо,
   мне любить тебя не грех.
   Ты глоток воды мне в жажду,
   ты заветная звезда,
   встретил я тебя однажды,
   чтобы вместе быть всегда.
   Если ты со мною рядом,
   мир прекрасен весь вокруг;
   если ты со мною рядом,
   мой любимый, верный друг,
   на душе светло и чисто,
   жар любви горит в груди,
   твоих глаз огонь искристый,
   как маяк мне впереди,
   он влечёт к себе надеждой,
   обещая мир, уют,
   и люблю сильней, чем прежде,
   и прошу: "Будь рядом тут".
   Если нет тебя со мною,
   в мире что-то всё не так,
   я тебе секрет открою,
   он быть может и пустяк,
   но пойми меня родная,
   это важно для меня:
   нет нигде такого края,
   где бы смог жить без тебя.
   Если нет тебя со мною,
   нет покоя, нет веселья,
   надо в бой вступать с хандрою,
   искать средство от безделья;
   в том не манит меня пьянство,
   не прельщает джаза вой,
   есть одно тому лекарство:
   уйти в дело с головой;
   пока суть его познаю,
   пока всё в нём станет ясно,
   я наказы забываю,
   и бранишь меня напрасно.
   Если нет тебя со мною,
   моя верная жена,
   я один ничто не стою,
   и уж жизнь не так важна.
   И скажу тебе я смело,
   ты одна в моей судьбе,
   где б я ни был, что б ни делал,
   это всё мой путь к тебе.
  
   А путь тот сделал вдруг зигзаг,
   когда ты дочку родила,
   любовь проверить; видно так,
   судьба настроена была.
   Болезнь в объятия схватила,
   пристав липучее смолы,
   сожгла дотла, испепелила,
   оставив тлеющей золы,
   на койке, что-то вроде кучи,
   в казённых, пасмурных стенах,
   что по себе ничуть не лучше,
   чем потерпеть любовный крах,
   как это раз со мною было,
   когда был молод, страстен я,
   и одноклассница Людмила
   не просто боль была моя:
   была пора и я любил её,
   играя жизнью молодой,
   но, видит бог, судьба взяла своё,
   она ушла и сделалась чужой;
   её ж я искренне любил,
   но она выбрала другого,
   тогда я, чувства к ней, убил,
   в себе безжалостно, сурово.
   Любовь же новая пришла,
   и я теперь сказать могу,
   тебя судьба мне в дар нашла,
   зажглась звезда зимой в пургу.
   А как она живёт там где-то,
   неважно мне, я ей ни кто;
   в моей душе другое лето,
   и не сравнится с ним всё то,
   хоть вновь померкли мира краски,
   мечты в душе закрыла мгла,
   здоровьем я терпел фиаско,
   хандра во мне вновь верх взяла.
   Но медсестричка, взявши знанья,
   подходит к куче той золы,
   как бриллиант, искру вниманья,
   неся на кончике иглы;
   и снова жизнь во мне затлела,
   раздута чуткостью зола,
   и лаской сердце разогрето,
   и куча пепла ожила.
   Медичке в беленьком халате,
   чтоб в комплементы не влезать,
   не как за тяжкий труд оплата,
   от всей души хотел б сказать:
   "Спасибо вам за состраданье,
   способность видеть мои муки,
   за вашу чуткость, за вниманье,
   за очень ласковые руки.
  
   Спасибо вам, я не забуду,
   как поддержали меня здесь,
   что бескорыстье ещё в людях
   на свете этом всёже есть".
  
   А мне с тобой, Галчонок мой,
   к общенью доступ был закрыт,
   на сорок дней мне путь домой
   отрезал гадкий гипотит.
   И как скучал там по тебе,
   будучи зависим,
   о моей к тебе мольбе,
   знала ты из писем.
  
   От 19. 09. 80.
   Здравствуй Кроха, мама - Галя,
   здравствуй милая жена,
   я хочу, чтоб ты всё знала,
   знала, как ты мне нужна.
   Расскажу тебе немножко,
   как живу я тут теперь,
   как хочу к тебе я, Крошка,
   ты прочти, и мне поверь.
  
   Семь шагов в длину,
   вдоль стен четыре койки,
   туда - сюда, к двери, к окну,
   по семь шагов нестойких.
   Серьёзный врач, режим под стать,
   леченье не та штука,
   где ешь, лежишь, да можешь спать,
   а это пытка, скука.
  
   Здесь покидать нельзя палату,
   за нарушение порядка
   несёшь суровую расплату,
   пижаму снимут, и тогда- то,
   уж в коридор совсем не выйдешь,
   с врачами здесь, нет смысла спорить,
   и жизнь тут, милая, как видишь,
   скорей тюрьма, чем санаторий.
   Занес же чёрт в беду такую,
   нашёл заразу же себе,
   и вот теперь лежу, тоскую
   по моей Крохе - по тебе,
   моя любимая, родная;
   и Саньки тоже не хватает,
   и Леночка ещё грудная,
   но в жизни всякое бывает.
   А всёже нам не надо рая,
   пусть трудно там тебе, здесь мне,
   болезнь не отдых, ещё зная,
   что тяжело тебе вдвойне;
   ведь ты же справишься с всем этим,
   твоей, души нет стойче, краше,
   и мы с тобою ещё встретим,
   надеюсь скоро, счастье наше.
   А счастье - это быть с тобою,
   чтоб просто рядом и всегда;
   а то, что брошен я судьбою
   в больницу эту, не беда,
   всего лишь время испытанья,
   и как всегда - мы победим,
   ведь есть любовь, и есть сознанье,
   что нам не первым, не одним,
   такое в жизни выпадает,
   таких, как я, вокруг полно,
   и каждый также это знает,
   и здесь другого не дано.
  
   А за окошком холод, сырость,
   от дум лекарство, лишь топор,
   и солнце с вечера как скрылось,
   так и не вышло до сих пор.
   Здесь все похожи друг на друга,
   и дни у всех однообразны,
   по заколдованному кругу
   текут томительно и праздно.
   Бездельем маясь на постели,
   с досадой думаешь о том,
   что дни такие улетели,
   и улетят ещё потом.
   Болезнь сдаётся не поспешно,
   в крови останется зараза,
   я плохо так себя конечно
   ещё не чувствовал ни разу,
   однако всё будет прекрасно,
   я верю в наше с тобой счастье,
   и слезы льёшь ты там напрасно,
   отступит скоро уж ненастье.
  
   Ты прости меня любимая,
   я не стою твоих слёз,
   а болезни - горе мнимое,
   вот не знаю, как бы снёс,
   если б слёзы твои донные,
   от меня пришедших бед,
   в часы поздние, бессонные,
   вдруг оставили б свой след.
   Ты прости меня любимая,
   не хотел я твоих слёз,
   ты ведь, жизнью не страшимая,
   живёшь в ней в объятьях грёз,
   и ломать их, пусть случайно,
   я и в мыслях не хотел,
   чтобы тени, мрак печальный,
   глаз коснуться не посмел.
   Ты прости меня любимая,
   я страшусь лишь твоих слёз,
   а в быту всё одолимое,
   и не это б перенёс.
   Улыбнись, взгляни игриво,
   подари надежду мне,
   ты ведь сказочно красива,
   как весною мир в окне;
   как мечта неустрашима,
   манишь словно тайна звёзд,
   будешь вечно мной любима,
   не хочу я твоих слёз.
  
   Настанет день, когда с тобою,
   мы вместе будем уж всегда,
   моей любимою, родною,
   когда же будет то, когда?
   А дни здесь тянутся так долго,
   что устаёшь даже читать,
   и тут ни кто не знает толком,
   по сколько дней ещё считать,
   до той, поистине прекрасной,
   минуты выписки своей,
   что этой пытке безобразной,
   конец, свободен; и со всей,
   отличной ясностью представишь,
   что всё - конец настал разлуке,
   что уже точно точку ставишь
   на эти чёртовые муки,
   что вот она - моя свобода,
   и волен я своим делам,
   поступкам всякого там рода,
   и где желаю, буду там.
   Но долго-долго это ждать.
   Соседу вот не повезло,
   плохой анализ - вновь лежать,
   его, с тоски, аж развезло;
   хороший парень, но не тело,
   болезнь не хочет радость дать,
   пришла жена узнать, как дело,
   а он ей снова - только ждать.
   Здесь твой сотрудник повстречался,
   смотрел, смотрел и так ушёл,
   и я непризнанным остался,
   и на контакт с ним не пошёл;
   считаю, здесь не обстановка,
   для всех знакомств такого рода,
   такого уж нашла ты Вовку,
   себе красивого урода.
   Ну, до свидания, родная,
   целую крепко, от души,
   когда увидимся, не знаю,
   ты хоть записочки пиши.
  
   От 30. 09. 80.
   Утро раннее, свет золотистый
   льётся тёплой, беззвучной рекой,
   на столе предо мной листок чистый,
   он бередит тоскливый покой;
   он зовёт чистотой неподдельной,
   его шелест, как шёпот в тиши,
   а мне слышится голос твой нежный,
   возьми ручку, садись и пиши.
  
   Знаешь Галя, пишу тебе снова,
   потому что молчать не могу;
   твоё имя - мне лучшее слово,
   во всём мире, не в узком кругу;
   и таким оно стало мне близким,
   что его чаще слышать хочу,
   каждым утром встаю теперь с ним я,
   засыпая, его я шепчу.
   Если б вдруг превратился я в бога,
   начал мир бы людей создавать,
   то вот именем Галя, в два слога,
   всё б прекрасное стал называть.
   Что творится со мной, не пойму я,
   не могу, я не в силах молчать,
   в тебе вижу богиню живую,
   и хочу на весь мир прокричать,
   что люблю тебя Галя, безумно,
   а слова те, пусть ветры подхватят,
   понесут по дорожечкам лунным,
   эхом грома по свету покатят.
   Так приятно с тобою быть рядом,
   и бродить средь полей и лесов,
   чтобы ветер, волос твоих пряди,
   свежей горстью бросал мне в лицо,
   чтобы видеть в глазах твоих нежных
   мир, в котором хочу с тобой жить,
   и теплее зимой будет снежной,
   будет вьюга не так уже выть.
  
   О тебе мыслю лишь с умиленьем.
   Как души изболевшейся стон,
   посетило меня в ночь виденье,
   мне приснился вдруг сказочный сон:
   ты явилась искрящейся светом,
   льющей в сердце мне тысячи грёз,
   прогуляться зовущая лесом,
   под зелёные кудри берёз;
   и тенистою, скрытой тропинкой,
   в лёгком платьице - ветра забавы,
   ты прошла, рассыпая росинки,
   как алмазики, в мягкие травы;
   словно призрачный парус в тумане,
   в белой дымке шершавых стволов,
   будто фея, плыла утром ранним,
   над ковром из чудесных цветов;
   а спустившись в прохладный распадок,
   где укрылся от солнца ручей,
   ты играла десятками радуг,
   воду брызгая в нити лучей,
   они лились сквозь зелень густую,
   ты ж присев под ивняк молодой,
   подставляя ладони под струи,
   в них бросала студёной водой.
   И я понял, что ты только снишься,
   и я спал бы, и спал бы, и спал,
   но во сне всёже не растворишься,
   и с тоскою я нехотя встал;
   но твой образ влечёт всё и манит,
   в тебе вижу мечту я свою;
   и когда час свободы настанет,
   гимн любви я тебе пропою.
  
   Как ты там, моя родная?
   Шлю гонца к тебе с приветом.
   Ты ведь ждёшь вестей, я знаю,
   и я жду твоих ответов.
   Эти весточки читая,
   о твоих делах и прочем,
   столько чувств во мне вскипает,
   что душа взорваться хочет
   чем-то новым, необъятным,
   но ты дома, а я здесь,
   и мне знаешь как приятно,
   когда весть от тебя есть,
   от записочек, рекою
   по крови тепло течёт,
   есть бумага под рукою,
   и стихи писать влечёт.
   Твои весточки - листочки,
   я на дню не раз листаю,
   эти ласковые строчки,
   вновь и вновь тайком читаю.
   Здесь уж десять дней лежу я,
   ещё столько ожидает,
   а потом, тебе скажу я,
   вновь анализ, и кто знает,
   может быть домой отправят,
   я надеюсь лишь на это,
   может же ещё оставят
   дней на десять, и "с приветом",
   ждите нас, как говорится;
   тридцать дней не быть с тобою,
   точно будешь тогда сниться
   недоступною звездою.
  
   От мыслей подобных, мутит внутри даже,
   и всё предстаёт уже в пасмурном свете,
   а будет конечно же так, как врач скажет,
   и тут ничего не поделаешь с этим.
   В такие минуты всё раздражает,
   больница уже, не больница - тюрьма,
   и всю обстановку, что тут окружает,
   конечно же, можешь представить сама:
   голые стены, окошко напротив,
   не на чем даже и взгляд задержать,
   и хочется жутко, здесь всё к чёрту бросив,
   забыв о болезни, домой убежать.
   Но нет и решимости, нет и одежды,
   сознание тоже против меня,
   и остаются одни лишь надежды,
   да ожидание нашего дня.
  
   А за окошком, прорвав облака,
   вырвавшись словно из плена пелёнок,
   лёгкая, осени ранней, рука
   коснулась местами поблекнувших клёнов;
   и солнце ещё, ко всему, в довершенье,
   пролив на них яркий, искрящийся свет,
   как будто надело на всё украшенья,
   решив, что важнее теперь дела нет,
   чем только готовит природе наряды
   к последнему, пышному балу прощанья,
   где всё прояснится: чему были рады,
   сбылись, не сбылись ли, весны обещанья.
  
   И вот побежала по паркам, лесам,
   лихая девчонка с косой золотою,
   и где побывает, то сразу же там
   меняется всё, насыщаясь красою.
   Прохладою дышит бескрайнее небо,
   льёт нежную синь в золочёное поле,
   и кажется будто, что вечность я не был,
   средь этого чуда, томясь здесь в неволе.
   Эх, взяться бы за руку, Кроха, с тобою,
   уйти в золотую симфонию леса,
   обнявшись, кружить с разноцветной листвою,
   отдавшись беспечности доброго беса,
   и с лёгкостью вспомнить что есть, и что было,
   как будем в дальнейшем с тобою мы жить,
   чтоб пело, кружилось, вокруг чтоб всё плыло,
   когда будем вновь о любви говорить;
   чтоб словно мальчишкой бежать по полянам,
   и тоненькой веткою воздух рубить,
   тобою и солнцем, и воздухом пьяный,
   кричать на весь лес, что я буду любить,
   красивую, нежную, добрую Крошку,
   принёсшую мне, то огромное счастье,
   о коем молчат, говорят лишь немножко,
   но может которое сдвинуть ненастье.
  
   Прости ты мне милая лирику эту,
   пиши как там Санька, как Лена, как ты,
   и что написал, уж прими за монету,
   пожалуйста, подлинно той чистоты,
   с какою люблю, лишь тебя я родную,
   и встретимся снова в других уже строчках,
   ну до свидания, крепко целую,
   пока ж, на сегодня, поставлю тут точку.
   От 7. 10. 80.
   Здравствуй Крохачка моя,
   фея сердца в заточенье,
  
   это снова пишу я,
   жёлтый рыцарь на леченье.
   Что же ты, моя принцесса,
   не пришлёшь с письмом гонца,
   нет меж нами дебрей леса,
   нет дороги без конца;
   час езды, и весть читая,
   будто снова я с тобой,
   мне не надо писем стаю,
   один листик голубой
   ты пришли, хотя б к вечерне,
   когда жуткою тоскою
   давит темь, чернее черни,
   и нет средства под рукою,
   чтоб не биться, в думах маясь,
   а развеять всю хандру.
   Мыслью тяжкой надрываясь,
   засыпаю лишь к утру.
   Неизвестность хуже горя,
   только ясность ведь прекрасна,
   хватит сил, чтоб сдвинуть гору,
   на душе легко и ясно.
   Но не шлёшь ты мне привета,
   уж который день подряд,
   долгожданному ответу
   я безумно буду рад.
   А пока что сообщаю,
   что дела мои неплохи,
   днём, как вехой отмечаю,
   путь к своей любимой Крохе.
   Может быть, пройдёт неделя,
   и к тебе я вновь приеду,
   если выйдет так на деле,
   жди меня тогда к обеду.
   Ну а как ты, там, родная?
   Карантин не отменили?
  
   Напиши, я ведь не знаю,
   как там с вами поступили.
   Ушли тёплые денёчки,
   таких больше быть не может,
   вот пишу я эти строчки,
   а тоска гнилая гложет.
   И ты знаешь, как охота
   сходить уток погонять,
   вновь проснулась страсть к охоте,
   что желанье не унять.
   Смотрю в мутное окошко
   на вечерний небосвод,
   и так хочется немножко
   по Еловке пройтись вброд,
   подержаться за ружьишко,
   чтобы нервы распалить,
   а быть может и чирчишку,
   вдруг удастся подстрелить.
   Выписали б поскорее,
   пока дождь ещё не льёт,
   мало-мало солнце греет,
   пока ветер не поёт;
   а то отпуск растворится
   в непогоде и болезни,
   одним махом превратится,
   в отпуск нудный, бесполезный.
   Он и так уже разбитый,
   и подпорченный не мало;
   быть болезни не забытой,
   она вехой в судьбе стала.
   А пока жую таблетки,
   соблюдаю и диету,
   восстанавливать чтоб клетки,
   да лечить печёнку эту.
  
   Чтобы в жизни не случалось,
   верю я в свою звезду,
   за судьбу она ручалась,
   с счастьем жизнь свою пройду,
   только будь со мной повсюду
   ты душою и сознаньем,
   и тогда всё так и будет,
   а пока что, до свиданья.
  
   От 11. 10. 80.
   Здравствуй Галя! Пишу не от скуки,
   утро за утром в больнице встречая,
   в мыслях с тобой, и беря ручку в руки,
   всё что пишу, то тебе посвящаю.
  
   Короткое лето ушло незаметно,
   вдогонку и бабье, как птица, умчалось,
   и вид уже бледный, у жизни суетной,
   стал сразу, как только в окно постучалась,
   рукой шелестящей, по ветру летящей,
   холодной и мокрой, к нам сразу с утра,
   унылая, скучная, вся монозвучная,
   поздняя осень - печали сестра.
   Так всё, чему рады, что было наградой,
   уходит от нас безвозвратно и тихо,
   а что не встречали, чего не желали,
   врывается в жизнь самозвано и лихо.
   И только не новость, что всё будет снова,
   и лето, и радость конечно придёт,
   и вновь будет счастье вслед за ненастьем,
   так всё полосами у жизни идёт.
   А только любовь не уйдёт от нас вновь,
   волей небес она нам повстречалась,
   не та, что кричащая, а настоящая,
   будет всегда, никогда не прощаясь.
  
   Вот и фортуна опять отвернулась,
   вновь неизвестность. Когда же конец?
  
   Снова дорога к тебе изогнулась,
   делает петли недельных колец.
   Сколько их будет, тебе не скажу я,
   повторный анализ теперь в понедельник,
   и снова с тоскою в окошко гляжу я,
   как кот лежебока, отпетый бездельник.
   Вспомню не раз, о житье здесь, на веке;
   врач ещё плоско взяла пошутила:
   "Стали пожизненно все вы калеки", -
   как-то на днях она нам заявила.
   Снег за окошком уж таять не хочет.
   Лежим и все хором погоду ругаем,
   только сердечко стучит и клокочет
   бешенной жаждой тебя, дорогая.
   Жутко как хочется вновь окунуться
   в наши простые, семейные хлопоты,
   взять бы вот лечь и уснуть, а проснуться
   дома, от Санькиных вякол и топота;
   крепко обнять и потискать Галчонка,
   милую Кроху мою ненаглядную,
   Леночку чмокнуть, потрогать ручонки,
   песенку спеть ей простую и складную;
   слушать твой голос и вымыслы Саши,
   гладить, пелёнки стирать, пеленать,
   и обсуждать с тобой новости наши,
   всё что волнует, что нужно узнать.
   Всем бы семейством пойти прогуляться,
   но лишь во сне пока всё это снится,
   эх, как уже надоело валяться,
   когда же когда же, то, в явь превратится.
   Вот уж четвёртый вечер подряд
   держится гадкая температура,
   будет анализ плохим, говорят,
   крови не нормальная будет структура;
   десять дней ещё придётся
   тут в тоске лежать, тужить,
  
   и не знаю, уж найдётся ль
   сил, всё это пережить.
   До свидания, целую.
   Есть ещё во мне надежда,
   что тебя, мою родную,
   обниму на днях как прежде.
   ....................................................................
  
   В день хмурый, холодный дул ветер,
   и снег валил с неба опять,
   и утро, ни утро - ни вечер,
   но страстно желая обнять,
   к тебе я всем сердцем стремился,
   и в твой день рождения, вновь,
   к тебе дорогая, явился,
   любовью согреть нашу кровь,
   признание выразить взглядом,
   тебе за твой труд, за отвагу,
   и быть чтоб всегда с тобой рядом,
   чтоб больше из дома ни шагу,
   когда тебе трудно, родная,
   когда час не лёгкий в судьбе,
   ты ведь ждала меня, знаю,
   и вот, я примчался к тебе.
   Поздравил, пожал твою руку,
   и сразу поднял настроенье,
   из дома прогнал зимы скуку,
   твой день превратив в воскресенье;
   и крепко целуя тебя я,
   в глазах твоих видел любовь,
   и большего счастья не зная,
   тобой наслаждался я вновь.
  
   Но тебе не дарил я цветов.
   И когда мы дружили с тобою,
   и гораздо позже потом,
   когда стала моей ты женою,
   когда дочку рожала и сына
   в дни рожденья твои и то,
   зная, что ты как ангел невинна,
   не дарил тебе, Галя, цветов.
   Я уверовал в грубость века,
   в деловитость, ненужность чувств,
   в современного человека,
   человека дела и буйств.
   В век стальной и железных нервов,
   на земле живём я и ты,
   и забыл я, что есть в мире верба,
   что цветут ещё рядом цветы.
   Дрогнет стебель зелёной травинки,
   от упавшей беззвучно с жарка,
   как брильянтик, хрустальной росинки,
   и блеснув, улетит в облака
   лучик ясного, чистого света,
   чтоб таким же стал небосвод,
   чтоб прекрасное, что есть у лета,
   сам запомнил уже на весь год.
   Воскресив миг потом снова этот,
   он подвявший, расправится вновь;
   засверкает сияньем кометы,
   заплутавшая чья то любовь.
   А букетик цветов для любимой,
   та же капелька свежей росы,
   тот же лучик неповторимый,
   для души, а не красы.
   Я тебе не дарил цветов,
   ты прости, я свой грех осознал,
   нет уж к прежнему больше мостов,
   все цветы для тебя бы собрал.
  
   Побежали снова будни,
   но совсем в другом ключе,
   нет тех дней больничных нудных,
   и другой груз на плече:
   нет приятнее на свете,
   (я душой то сознавал)
   чувства, быть всегда в ответе
   за малышек, что создал.
   Настоящее блаженство
   себя папой сознавать.
   Мирозданья совершенство
   уложив ко сну в кровать,
   и мурлыкая как мурка,
   на капризы не ворча,
   усыплял свою дочурку,
   нежно песню ей шепча:
   "Осветилась луной полной
   сказка ночи голубой,
   спи малышка, спи спокойно,
   я побуду здесь с тобой.
   Засыпай моя родная,
   песню я тебе спою,
   пусть приснится голубая
   сказка, с доброй феею;
   в ней принцессою прекрасной,
   в царстве вечной доброты,
   под звездою счастья ясной,
   погости немного ты.
   В замок сказочный, бумажный,
   безмятежно ты войди,
   встретит принц тебя отважный,
   с сердцем пламенным в груди.
   Закрывай тихонько очи,
   и сомкнув свои ресницы,
   ты уедешь в сказку ночи
   на хрустальной колеснице.
   Нет в том царстве злых драконов,
   не видал ни кто там плеть,
   кабальеро под балконом
   серенады любит петь.
  
   Добрый рыцарь охраняет
   царства этого границы,
   и при въезде проверяет
   все повозки, колесницы,
   чтоб проникнуть не сумели
   горе, зло, печаль и слёзы,
   чтоб враги войти не смели,
   не разрушили чтоб грёзы,
   грёзы детства золотого,
   сказки юности грядущей,
   очага ли молодого,
   старости ли вездесущей.
   Рыцарь держит меч надёжно,
   зорко смотрит в даль времён,
   он всегда, в сей жизни сложной,
   был добром своим силён.
   В царстве том все веселятся,
   поработав день наславу,
   там не нужно притворяться,
   там вершится всё по праву.
   Засыпай моя малютка,
   чтоб войти скорее в сказку,
   там уже играет дудка,
   зазывает маска маску;
   чтобы скучным не казаться,
   щеголяют обаяньем;
   чтоб общеньем наслаждаться,
   сказку смешивают с явью;
   а тепло сердец и ласку,
   нежность глаз, и сладость уст,
   не скрывают эти маски;
   не бывает дворец пуст,
   полон он всегда народа,
   радость там фонтаном брызжет,
   всё исходит от природы,
   от её стремленья к жизни.
  
   Спи спокойно, не пугаясь,
   спи чудесным, сладким сном,
   за покой твой, я ручаюсь,
   мир надёжен за окном".
  
   Росло - росло наше творенье,
   и много пережито стрессов,
   но нет нисколько сожаленья,
   ведь превратилась дочь в принцессу;
   и ей любуясь с наслажденьем,
   мне распирало мозг от блажи,
   дурацких мыслей наважденья,
   и был готов воскликнуть даже:
   "Ослеп что ль мир, погрязши в буднях,
   в разврате, пьянстве, драках, блуднях.
   О, где вы, рыцари? Куда пропали?
   Какой вы битвы жертвой пали?
   За что сложили свои души?
   Нет вас ни в море, ни на суше.
   И неужели во всём свете,
   для той, что здесь живёт в Мегете,
   Еленой царственно зовётся,
   во всей вселенной не найдётся,
   кто ей отдаст себя всего,
   хотя бы принца одного?"
  
   Закуски - смак, под стать питьё,
   под блеск в вине златых огней,
   я в день рождения её
   так обратился с речью к ней:
   "Как света дивного разливы,
   гонимы разумом в дороги,
   неутомимы, справедливы,
   бродили по вселенной боги.
   Ища законы для веществ,
   торя тропинки мирозданья,
  
   наткнулись на земных существ,
   и подарили им сознанье;
   и завещали поберечь
   красу волшебную планеты,
   в противном случае же, сжечь
   грозили огненной кометой;
   а проверять то наказали
   они богине красоты,
   Еленою богиню звали,
   Еленою зовёшься ты.
   Тысячелетие второе
   спешит закончить долгий путь,
   и календарным, жёстким строем,
   вгоняет дни в людскую суть.
   Тебе ж сегодня девятнадцать,
   и что тебе дней этих бег,
   когда так хочется смеяться,
   плясать, и жить так целый век.
   Грозит концом людскому племени,
   судья всевидящий и строг,
   весь мир подвластен только времени,
   оно для всех и чёрт и бог.
   А ты ещё только вступаешь
   на необъятной жизни путь,
   и знать, и ведать не желаешь,
   судьбы начертанную суть.
   Но пробил час, тебе вопрос:
   "Есть в сердце каждого мечта,
   а всюду льются реки слёз
   - к тому причастна ль красота?"
   Тебя назвали мы Еленой,
   и родилась не зря ты в день,
   когда правитель всей вселенной,
   на Землю бросив Луны тень,
   введя, при том, в планетный крест,
   воздав людскому сердцу дань,
  
   и сделав так, их душам, жест,
   поставил мир наш весь на грань;
   и ждёт теперь лишь одного -
   в твоём сознании ответа,
   от справедливости его,
   быть иль не быть, здесь Концу Света".
  
   А ветры бушуют над миром,
   воют будто голодные псы,
   но бури, и тьма не стушуют
   девичьей, юной красы;
   она словно прекрасная роза,
   поднялась, расцвела, и цветёт,
   и бессильны зимою морозы,
   коль она в мир, с улыбкой идёт.
   Песней стройной звучат вокруг звуки,
   под сияньем её тёплых глаз,
   исчезают симптомы злой скуки,
   и хандра улетает из нас.
   Ей всегда мы лишь счастья желали,
   чтоб удача ждала вновь и вновь,
   и не просто надеялись, знали,
   что придёт к ней большая любовь.
  
   И не долго мы этого ждали,
   не гостями на свадьбу попали,
   на семейный направить чтоб путь,
   чтоб отправить искать жизни суть.
  
   Вниманье всё на молодых.
   Она прекрасна, и жених
   её красе вполне под стать,
   и лучше пары не сыскать,
   как два эдемских голубка,
   пока вдвоём, но лишь пока,
   совьют же гнёздышко когда,
   а в этом в помощь им года,
   семья упрочится числом;
   и мы хотели б знать потом,
   что жизнь напрасной, их, не будет,
   ни Бог, ни люд, их не осудят;
   и провожая в жизни путь,
   дал наставлений им чуть-чуть:
   "Чтоб в жизни этой не случалось,
   беда иль радость повстречалась,
   будь, Александр, ты мужчиной,
   ищи в себе проблем причину,
   знай, честь семьи в твоих руках,
   не дай рассыпаться ей в прах;
   будь твёрдым в деле, как скала,
   не прогорит тогда дотла
   любви, пылающий костёр,
   и не услышишь ты в укор
   ни одного худого слова;
   и каждым утром будет снова
   входить в ваш дом уют и счастье.
   А чтобы минуло ненастье,
   ты, Лена, в нём храни тепло,
   и от улыбки чтоб светло
   в надёжном доме было вашем,
   и не испытывал чтоб Саша
   в любви сердечной недостатка;
   и попрошу тебя я кратко:
   укрой её в доверья бронь,
   в твоих руках любви огонь".
  
   Когда тебе двадцать лет,
   прекрасен и чист белый свет;
   когда ты ещё молода,
   в глазах нет и тени следа;
   и пусть ещё множество лет
   не будет в твоей судьбе бед;
   пусть будет побольше успеха,
   удачи, весёлого смеха;
   пусть счастьем наполнится чаша,
   как эти бокалы здесь наши.
   Когда тебе двадцать лет,
   наряден вокруг белый свет,
   чудесна его простота,
   ласкает твой взгляд красота,
   и пусть в мире много всего,
   но только вот кой для кого,
   уже никого в нём нет краше,
   чем ты, дочь любимая наша.
   А здешнее, шумное братство
   желает вам много богатства,
   здоровья и сил вам желает,
   и пусть никогда не узнает,
   бывает ли крепче, чем ваша,
   семья, что вы создали с Сашей.
  
   Знаю то, что ты Лада господня,
   и что ты молодец тоже знаю,
   поздравляя ж однако, сегодня,
   откровенно тебе пожелаю,
   чтобы хвори не трогали тело,
   чтобы цель была зрима, ясна,
   чтобы лето судьбы не сгорело,
   чтоб в душе вечно пела весна,
   чтоб удача к тебе торопилась,
   чтоб достаток в семью тёк рекой,
   чтобы к тайне любви дверь открылась,
   за детей чтоб всегда был покой;.
   чтоб дела доставляли лишь радость,
   чтоб уверенность в мужа жила,
   чтобы в будни твои, быт нёс сладость,
   чтобы всё, что хо тела, могла.
   Пусть красу твою, годы не губят,
   лишь волшебные сны стелет ночь,
   пусть тебя, Лена, очень все любят.
   Только счастья тебе, моя дочь.
  
   Времечко - время, летит незаметно,
   мир весь меняется, жизнью бурлит,
   только одно для меня неизменно,
   к вам лишь любовь моя как монолит.
   Милые женщины, божьи создания,
   взор мой всегда только к вам устремлён,
   в вашем плену и моё всё сознание,
   ну а покой уж давненько пленён;
   вы отобрали его без возврата,
   нет мне покоя теперь никогда,
   даже мой сон беспокоен и краток
   стал и останется уж навсегда.
   Страхом гоним, я о вас беспокоюсь,
   как бы чего не случилось бы вдруг,
   даже бывает и в будущем роюсь,
   чтобы найти виды новых услуг;
   чтоб окружить вас заботой и лаской,
   тонким подходом к житейским делам,
   лишь бы была для вас жизнь эта сказкой,
   чёрному року, я вас не отдам.
   Чтоб не касалось, красы вашей, горе,
   буду его не пускать близко к вам;
   плещется пусть вокруг вас счастья море,
   только тогда буду счастлив я сам.
   Что, по сравнению с вашей красою,
   звёзд красота и созвездий узор?
   Нет, не сравнить их с девичьей косою,
   неповторим ваших глаз нежный взор.
   Чуткость и ласка, и пылкая страсть,
   шёпот, и смеха живое журчанье,
   я ведь не вправе у вас это красть,
   даже хотя б, совершенно случайно.
   Создан быть прелести вашей, я стражем,
   чтобы в душе была вечно весна,
   чтобы забота с любовью, как в пряже,
   крепко сплетались, где он и она.
   Милые женщины, вы же богини,
   будьте чисты, словно дети грудные,
   кто же разлюбит вас, тут же пусть сгинет,
   жизнь посвящаю лишь вам я, родные.
  
   Желаю вам любви небесной,
   счастливых много-много лет,
   судьбы богатой интересной,
   чтоб путь ваш шёл туда, где свет,
   среди красот и благодати,
   с друзьями даже в сложный час,
   пусть мир, ваш труд, добром оплатит,
   пусть жизнь лелеет, любит вас.
   Всех чувств не выразить словами,
   они богаче, чем слова!
   Зачем слова? Душой мы с вами,
   ведь красота всегда пава;
   а вы, скажу, её частицы,
   и лучшие из лучших даже,
   для нас конечно вы царицы,
   а мы навечно ваши стражи.
   Коль в чём-то всёже мы бессильны,
   то молим Бога, чтоб вас спас,
   крепим любовь трудом обильным,
   мы очень - очень любим вас.
  
   Много лет, не год один,
   жизни строй полос,
   бросив горсточку седин
   в локоны волос,
   пронеслись ветрами грёз
   по чертам твоим,
   просушив мокринки слёз,
   что судьба двоим
   отпускала, в жизнь отправив
   радостей и бед,
  
   на лице твоём оставив
   в уголочках след.
   Ты прости меня родная,
   может я свинья,
   раз живу, с тобой, не зная,
   в чём вина моя.
  
   Когда двухтысячный настал,
   тысячелетия венец,
   я в душу взял к себе созвал
   друзей на бал, как во дворец.
   Я пригласил мадам Надежду,
   кружил её, барон - мой Труд,
   и на балу они, как прежде,
   как верных мне, два друга тут.
   А вот капризный франт - Успех,
   легко вальсирует с Удачей,
   её не скромный, звонкий смех,
   любого в пору озадачит.
   И пылкий юноша Талант
   пришёл на этот пышный праздник,
   а выше названый мной франт,
   его всё время что-то дразнит.
   Другой же юноша - Задор,
   смеясь, кружит девицу Скромность,
   прошло уж много лет с тех пор,
   как позволял в себе им вольность.
   И с ними рядом две сестрицы,
   чуть-чуть касаясь, Нежность с Лаской,
   красы божественной их лица,
   не знают, что такое маска.
   Ведёт уверенно и чинно,
   старушку Дружбу, виконт Долг,
   их внешность может и картинна,
   но в жизни, я им знаю толк.
   А граф Рассудок с дамой Страстью
   могли быть вместе только здесь,
   в них, (удержимое лишь властью)
   таинственное что-то есть.
   Мне удалось, скажу, не мало,
   таких господ собрать тут вновь,
   и как принцессы, в центре зала,
   кружились Верность и Любовь.
   И чашу жизни никогда,
   во мне, они пусть не осушат,
   все эти леди, господа,
   пусть вечно греют мою душу.
  
   Мы в нашей Сибирской сторонке,
   когда торжествам наступила пора,
   ударив хрусталем в приветствие звонким,
   встречали двухтысячный громким Ура.
  
   В стране житейской людских душ,
   в столице судеб их, на трон,
   под, тостов, бравурную тушь,
   поднялся царствовать дракон.
   Покинул трон безвольный кролик,
   конец бесславного правленья,
   его дела с оценкой "нолик",
   уйдут из душ людских в забвенье.
   Бразды правленья взял дракон,
   внедрять чтоб лучшее во власть,
   а кто нарушит вдруг закон,
   тот час познает его пасть.
   Суров закон, но справедлив,
   в мораль не пустит зло и грех,
   душой он чист, в делах правдив,
   и призовёт к тому нас всех,
   чтобы уже с начала года
   очистить души, уж пора,
   и имя русского народа,
   возвысить в царствие добра.
  
   Чтоб мир был, всех людей простите;
   чтоб заслужить у судьбы милость,
   душой и сердцем вняв несите
   терпимость, мудрость, справедливость.
  
   Шумело буйное веселье,
   звучали речи сладкой трелью,
   плескалось море смеха, шуток,
   не ночь и день, а больше суток.
   А кто попался в когти зелью,
   ещё изведал вкус похмелья.
   (Чтобы раскрылась душа шире,
   давно вино пьют в этом мире.)
   Но уж потом ... вам Новый Год
   подарит ясный небосвод,
   раскроет всем свои объятья,
   пошлёт любовь и много счастья,
   достаток даст, большой успех,
   и радость всех земных утех.
   Давайте ж скверное забудем,
   верны, честны друг с другом будем.
  
   И в новогоднюю пирушку,
   в разгула, самый жаркий пик,
   тебя - мою любовь, подружку,
   не забывал даже на миг.
   Просил поднять бокалы дружно,
   в честь лучшей в мире из всех дам,
   вступая в новый век, мне нужно,
   чтоб не вела ты счёт годам;
   чтоб это праздник был, не веха,
   в богатой всей твоей судьбе,
   в глазах слезинки лишь от смеха,
   а проигрыши - лишь в игре.
   И пусть звучит то с приукраской,
   я не ударю в грязь лицом,
  
   чтоб превратить тебе жизнь в сказку
   с волшебным, в золоте венцом.
   Любить и быть любимой вечно,
   реальность, вовсе не мечта,
   и я люблю тебя конечно,
   целуя ж в сладкие уста,
   тебя беречь буду усердно
   трудом и щедростью, всегда,
   чтоб, ты любимая, безбедно
   встречала Новые года.
   Прося тебя пригубить зелье,
   когда тостов была пора,
   кричал Ура любви, веселью,
   и веку новому, Ура.
  
   И не был год однообразным,
   не всё в нём, что хотел, нашёл,
   но уходил год шумно, праздно,
   почти что также, как пришёл.
   Под бой часов, бокалов звон,
   под крики шумные Ура,
   закончил царствовать дракон,
   как миг прошла его пора.
   По справедливости, в ушедшем,
   всем воздалось, смел думать я;
   и только счастья не нашедшим,
   помочь, на трон вползла змея;
   чтоб мудрость правила умами,
   чтоб рассудительность всегда,
   во всех делах владела нами,
   не увела чтоб не туда;
   согласье чтоб и пониманье,
   не изменяя ни когда,
   ваяли нашей жизни зданье,
   надёжно, крепко, на года.
   В одном расчёты, даже краем,
   летят пускай все к праотцам,
   всегда мы искренне желаем,
   безумства любящим сердцам.
  
   Время - есть гордая, вольная птица;
   край, где приют отыскало - забвенье;
   искрой мелькнёт, и даже не снится;
   и год змеи, в том, не стал исключеньем.
  
   Сползла змея, примчалась лошадь;
   мол, хватит рассуждать, пора пахать,
   а если кто решиться всё не может,
   то значит на судьбу ему, свою - начхать.
   Не прост был год раздумий и расчётов,
   и мы надеялись, что верен жизни план,
   пора впрягаться в дело, вот и всё тут,
   лишь правильно используй свой карман.
   Вперёд, дружок, на трудную дорогу смело,
   где празднует упорство, торжествует труд;
   и все, бесстрашно впрягшиеся в дело,
   на этом свете, счастье обретут.
  
   Всё ж, годы были нам друзья,
   а раз, в такой пир новогодний,
   тебе поведал басню я,
   на быт семьи, в то время модный.
  
   Торжеств различных посещенье,
   где звон бокалов, ложек стук,
   разгульных шуток наважденье,
   скажу тебе, любил барсук.
   Но не друзей искал он, где там,
   на жизнь других любил глядеть,
   и не скрывал, что видит в этом,
   всего лишь случай побалдеть.
   Чтобы привлечь к себе вниманье,
   слегка распущен был, шумел,
  
   не жаждал в ком-то пониманья,
   и всё для жизни он имел.
   Нора его - в коврах, с паркетом,
   ну, в общем роскошью слыла,
   и ко всему ещё, при этом,
   хозяйкой лебедь в ней была.
   Не проповедь о браках ставлю целью,
   и праздники все, в жизни, нам нужны,
   но раз, с подобного веселья,
   барсук вернулся без жены.
   Спросила ты: "Куда девалась?
   В хмельном угаре что ль забыл?"
   Да нет же, просто оказалось,
   на этом бале лебедь был.
   И всё ж звенят бокалы звонко,
   пускай не только для интриг,
   пускай горит огнями ёлка,
   чтоб счастье кто-нибудь постиг,
   и пусть всю ночь, не только вечер,
   рекою льются шутки, смех,
   и будет символом на встречах
   сближенье дружеское всех.
  
   Ко всем, кто даже вдруг обидел,
   я не питал особо зла,
   господь не даст соврать, он видел,
   что я, встречая год Козла,
   призвал сидящий вкруг народ:
   "Друзья! Друг другу всё простите.
   Встречая этот Новый год,
   душой и сердцем вняв, несите
   и верность (делу, слову, другу),
   своё достоинство, и честь,
   и уваженье, не в услугу,
   за душу, если она есть,
   как божий светоч! И всегда,
   несите то, красиво, гордо,
   не улыбнётся вам тогда,
   своей ухмылкой, "козья морда".
  
  
   Годы летели,
   жизнь мчалась вперёд;
   то снег и метели,
   то шум талых вод,
   пыль длинных дорог ли,
   гроз буйных ли град,
   и словно предлог
   оглянуться назад:
   школьная встреча
   выпускников,
   торжественный вечер
   без правил оков.
   Столы без апломба,
   лишь в вазах цветы;
   украшен плакатами
   скромно спортзал,
   меж поколений
   наводят мосты
   девчонки с ребятами,
   встав, я сказал,
   так обратившись
   к учителям,
   к тем, кто пытался
   с нас сделать людей,
   кто находился тогда у руля,
   наших, поплывших в судьбу кораблей:
   "Мы разных лет выпускники,
   давно уже совсем не школьники,
   не принесли мы дневники,
   не на урок расселись здесь за столики;
   пришли сказать вам всем спасибо,
   за то, что вы возились с нами,
  
   учили видеть мир красиво,
   да славить Родину делами,
   и говорить всегда правдиво;
   учили честному труду,
   чтоб наша жизнь текла счастливо,
   чтоб не пошли мы в поводу
   у рока хитрости и злобы,
   кривой дорогой не пошли,
   а уваженье, мудрость чтобы
   в веку отпущенном нашли.
   Спасибо вам, мы не забудем,
   наш долг пред вами, никогда,
   и говорим: людьми мы будем,
   как вы учили нас тогда.
   Не только знанья вы давали,
   пытались к истине направить,
   каркасы судеб нам ковали;
   и не боимся мы оставить,
   в сердцах своих, к вам уваженье,
   оно навечно там вросло,
   и выражаем здесь почтенье,
   всем вам, за ваше ремесло".
  
   Пусть торжества над миром реют,
   ведь любим празднества мы, эти,
   в них жар любви всеобщей греет,
   наверно нужно так на свете.
  
   И пусть за окошком
   зима миром правит,
   морозит немножко,
   и белое славит,
   от праздника к празднику,
   будни листая,
   судеб посланники,
   дней многих стаи,
  
   в годы слагаясь,
   жизнь нашу творили,
   и в прошлом скрываясь,
   все разными были.
   И снова свободно
   порхал белый пух,
   а бал новогодний
   уж правил петух,
   и всё, что нам надо,
   сулить взялся он,
   но это бравада,
   ведь он фанфарон.
   Держался он браво,
   уверен был, горд,
   казалось, что право,
   пред нами сам лорд;
   на речи остёр,
   величав как король,
   но он лишь актёр,
   лишь вошёл в эту роль.
   Но честно мы скажем,
   что сей королёк,
   наряден и важен,
   умом недалёк.
   И мы, им, не будем
   ничуть обольщаться,
   ведь год этот труден,
   и надо стараться
   не поддаваться,
   не впасть в его спесь,
   чтобы остаться
   теми, кто есть;
   и просто решили: ему улыбнёмся,
   примем с понятием и не осудим,
   выпьем за всех с тобой, но не напьёмся,
   счастьем пьяны, умом трезвыми будем.
  
   Хоть зимы долги, но не вечны,
   их нрав крутой, нам не беда,
   к тому ж живём мы не беспечно,
   и улетали холода.
   Напрасны потуги зимы,
   держать в оковах этот свет,
   и нам: поля, леса, холмы,
   несли весны - красы, привет;
   и небо, чистою лазурью,
   ласкало нас в своих объятьях,
   и уносились, вместе с хмурью,
   шальные ветры - вьюги братья.
   Весна, шагая по снегам,
   следит проталинами всюду,
   и ложит мир к её ногам
   хрусталь сосулек ломких груду;
   шагая, будит этот мир,
   чтоб сбросил он дремоты маску,
   сзывает всех на новый пир,
   где правят жизнь, любовь и краски.
   Весна несет всем вдохновенье,
   надежду смен благих в судьбе,
   и в этом вальсе упоенья,
   всегда есть место и тебе.
   Ведь ты, самой весны частица,
   в тебе, размах её, полёт,
   летишь по жизни яркой птицей,
   и тает душ холодных лёд,
   коли коснёшься ты рукою,
   или пошлёшь лукавый взгляд,
   и рад я быть тебе слугою,
   другой - быть просто рядом рад.
   Чаруй, с ума своди красою,
   и обаянием плени,
   мужское племя того стоит,
   тебя пусть любят все они;
  
   дари им смех, свои улыбки,
   приоритета ни кому,
   будь дипломатом, душ их, гибким,
   храня лишь сердце одному.
  
   Не для Идальго эта весть,
   и край наш, даже ведь не Спарта,
   но чтобы помнил, кто я есть,
   даётся нам Восьмое марта.
  
  
   Прости любимая меня,
   коль что не так, мир не простой,
   восьмого ж марта, тема дня,
   красиво чувства жечь мечтой.
   Цветы ж любимым и подарки
   не так важны, я это знаю,
   для вас и блеск созвездий ярких,
   лишь атрибутика Земная;
   важней внимание и ласки,
   любви огонь, и страстность речи,
   её чарующие краски,
   и нежность тёплых рук на плечи.
   Любить тебя хочу я жарко,
   и по-другому жить не смею,
   и для любимой мне не жалко,
   всего того, что я имею.
   Пусть солнце снова ярко светит,
   звучит капели перезвон,
   и в этот праздник солнца, света,
   всегда слал женщинам поклон.
   И это чувство во мне чисто,
   нет грязных мыслей к ним, во мне,
   как солнце, их сердца лучисты,
   их образ, словно свет в окне.
   Я не ищу изъянов в них,
   оценок я им, не давал,
   и в поздравлениях своих,
   я просто искренен бывал.
  
   Тебя ж поздравляя, что мог я желать?
   Чтоб дни приходя улыбались игриво,
   чтоб мир, словно сказку могла открывать,
   чтоб всё было просто, но очень красиво;
   чтоб богу здоровья, дворец - твоё тело;
   чтоб золото рук твоих, в нужное дело;
   чтоб разуму сердца, над жизнью всевластья;
   море энергии, радости, счастья.
   Только удача ждала чтоб повсюду,
   другом чтоб был весь мир наш большой,
   и никогда в нём тебя не осудят,
   как женщину с очень красивой душой.
  
   Пусть дел суетных - наважденье,
   и быт заполнен пусть трудом,
   но твой, Галчонок, день рожденья,
   всегда сзывал гостей в наш дом.
   Да будет мир под его крышей,
   живут в нём дружба и согласье,
   и будет радость мерой высшей,
   тебе, за то, что даришь счастье.
   Да будет полон дом всегда
   весёлым шумом и потехой,
   пусть наполняются года
   в твоих делах большим успехом;
   да будет много в нём добра,
   тепла сердечного, уюта.
   С горою сблизится гора,
   там, где разрежешь склоки путы.
   Пусть жизнь несётся лёгкой ланью,
   не оставляя чёрных дней,
   любовь всех близких будет данью,
   тебе за свет, зажжённый в ней.
  
   Он освещает нам дорогу,
   он облегчает жизни путь,
   нас направляя ближе к Богу,
   и раскрывая мира суть.
   Кто был согрет твоею лаской,
   навек уж больше не остынет,
   и будет жить в нём вера в сказку,
   в тепло сердец, и зло всё сгинет.
  
   День рождения богом назначен,
   осень стол накрывала на пир,
   ты ж своё появление, плачем,
   известила приснеженый мир.
   И с рук матери, будучи крошкой,
   ничего не поняв ещё вцелом,
   ты впервые, взглянув за окошко,
   мир увидела чистым и белым;
   но не снег то был, землю укрывший,
   за окошком родильной светлицы,
   пред тобою лежала открывшись,
   книга жизни на первой странице.
   И ручонкою слабой, несмелой,
   отцу сделав бессмысленный знак,
   на странице той, чистой и белой,
   свой приход в жизнь, пометила так.
   И теперь, жизнь ты пишешь, не мелом,
   ведя только за счастье борьбу,
   где поступком, где словом, где делом,
   в эту книгу заносишь судьбу;
   и пусть в ней уже много страничек:
   детство, юность, и наша семья,
   комплекс чувств, желаний, привычек,
   дом, работа, знакомства, друзья,
   неурядицы, хлопоты, ссоры,
   беды, радости, правда и лесть,
   объясненья, раздумья и споры,
   не возможно всего перечесть,
   но ещё пусть не меньше их будет,
   пусть объём набирает твой том,
   ну а кто окружает и любит,
   пусть конечно ж, участвует в том.
   Не исправить, не вырвать страницы,
   не вернуть дым, идущий с трубы,
   незаметно промчат годы - птицы,
   но останется книга судьбы.
   Пусть в ней будет хорошее только,
   всё богатство души чтоб вписалось,
   чтобы ласки, тепла было столько,
   чтоб и правнукам нашим досталось.
   Чтобы сын, усадив вокруг внуков,
   не краснел перед ними лицом,
   эту книгу взяв памятью в руки,
   говоря, как жила мать с отцом.
   Открывая её вновь и снова,
   в умиление душ и сердец,
   не нашёл ничего б в ней плохого,
   что сквернит званья мать и отец.
   А любовь в переплёт ляжет строго,
   здесь деталь эта очень важна,
   пусть друзья тебя любят немного,
   для меня ж ты - любовь и жена;
   чтоб писалась легко и со страстью
   эта книга с названием: "Счастье".
  
   И непременно в час застолья,
   чтобы тостов было не мало,
   и отведённой мне в том ролью,
   просил поднять вина бокалы
   за мою верную жену,
   мою любовь, мою подругу,
   чтоб выпить чарку не одну,
   не лести сладостной в услугу,
   а за твою красу и душу,
   тепло твоих волшебных глаз.
   Не мало лет служу я мужем,
   но не стыжусь сказать сейчас,
   что повидал всего не мало,
   желанней женщину, не знал;
   и осушались все бокалы,
   и я до дна пил свой бокал.
  
   Уходят день за днём года,
   текут событья скоротечно,
   и только ты со мной всегда,
   была, и есть, и будешь вечно.
  
   А женщин прекрасных много,
   есть тёти, и сёстры, и мать,
   и пусть не всегда с ними в ногу
   иду я, но ты должна знать,
   что всё это вечно повсюду,
   и не к чему мне здесь лесть,
   ведь только с тобою я буду,
   спасибо за то, что ты есть.
   Есть чувств человеческих много,
   и может не все есть во мне,
   но ты не суди меня строго,
   в твоём я пылаю огне;
   и ласки, и гнев не забуду,
   есть память, не нужна лишь месть,
   ведь только с тобою я буду,
   спасибо за то, что ты есть,
   Есть много вокруг неурядиц,
   нелепостей, в буднях двоих,
   неверно на многое глядя,
   ошибок не видим своих;
   и были преграды, и будут,
   в том судьи нам совесть и честь,
   но только с тобою я буду,
   спасибо за то, что ты есть.
  
   Есть всё у меня в этом мире,
   плохое, хорошего больше,
   на мир нам смотреть нужно шире,
   тогда и любовь будет дольше,
   а время безжалостно к люду,
   уж стали: ты тёща, я тесть,
   но только с тобою я буду,
   спасибо за то, что ты есть.
  
   По жизни меняется, пусть, человек;
   и грянул в истории новый уж век;
   беснуется в мире, разврата эпоха,
   а я всё люблю, как любил, тебя Кроха.
  
   Нам холод, слякоть нипочём,
   когда с утра твой день рожденья,
   и призрак скуки обречён
   уйти с души в края забвенья;
   лишь лёгкой грусти, иногда,
   чуть приоткрыта к сердцу дверь,
   но неурядиц борода,
   с ней не пройдёт, ты только верь,
   что человеку всё по силам,
   себя ты к этому готовь,
   лишь надо быть душою с милым,
   и чтоб в тебе жила любовь.
   Какое счастье быть любимой,
   а ещё большее, любить,
   пусть в том, мечтою в жизнь гонимы,
   не правы часто можем быть,
   но ты, не бойся ошибаться,
   ты, верный путь, всегда найдёшь,
   не надо только укрываться
   завесой лжи, коль счастье ждёшь.
   И помоги тебе в том Боже,
   и сладко мёд того вкушай,
  
   но, отдаваясь чувствам, всёже,
   в обычных буднях, не плошай.
   И мы желаем тебе Галя,
   чудесных много - много лет,
   с тобой прекрасное познали,
   и склокам всем, сказали: "Нет".
   Что нам людские пересуды,
   когда душа полна добра,
   нас не волнуют денег груды,
   поменьше б в волос серебра.
   Как отношения простые
   достойны царского венца,
   так и не горы золотые,
   забота греет нам сердца.
  
   Тебя я встретил в жизни этой,
   чтоб вместе шли мечты и я;
   и счастья, я, не жду с кометой,
   я счастлив тем, что ты моя.
   Не жаль, что жизнь не вечность длится;
   и денег, мне, не надо воз;
   хочу чтоб ты - моя царица,
   цвела среди цветущих роз;
   чтоб красоту, здоровье, разум,
   Бог воплощал в твоём Лице;
   чтоб зрила ты, нас здесь всех разом,
   живя царицей во дворце.
  
   Унылой осени пора
   укрыла тихо всю округу,
   и небо хмурится с утра,
   и ветер прочил уже вьюгу;
   но не страшны природы козни,
   зима пусть к окнам подступает,
   нас не пугает холод грозный,
   нас, мама - Галя опекает.
  
   И век достался пусть не сладкий,
   реформы быт наш сотрясают,
   и впереди нас, путь не гладкий,
   законы рынка ужасают;
   и экономика строптива,
   но не страшит нас эта дама,
   мы строим рожицы ей криво,
   ведь с нами рядом Галя - мама.
   Сурова жизнь и её нравы,
   тернист, опасен жизни путь,
   бываем часто мы не правы,
   пока постигнем в чём-то суть,
   но не боимся потеряться
   мы в буре дней, и сильной самой,
   её нам нечего бояться,
   ведь мы живём здесь с Галей - мамой.
   С тобою все мы: Лена, Саши,
   с тобой и все наши мечты,
   с тобою крепче счастье наше,
   и наш покой, лишь там, где ты.
   Ты будь всегда такой красивой,
   без страха глядя на года,
   и просто будь всегда счастливой,
   любима всеми будь всегда.
   Побереги свою ты душу,
   ведь чёрт не дремлет и не ждёт,
   лишь повод дай, любовь разрушит,
   и сердце быстро лёд скуёт.
  
   Любовь набатом бьёт тревогу,
   где чёрт попутчиком в дорогу;
   любовь сияет как звезда,
   душа и Бог в родстве когда.
  
   Не думают люди при этом,
   что чувство любви к нам приходит,
  
   вливаясь в глаза с первым светом,
   когда душа тельце находит;
   и с первой минуты рожденья,
   она в нас растёт и растёт,
   когда ж мы уходим в забвенье,
   уносится в вечный полёт.
   А здесь, на Земле этой грешной,
   идёт постоянно борьба
   души, с оболочкою внешней,
   и так создаётся судьба.
   Коль воля в союзе с любовью,
   невзгоды тебе нипочём,
   не нужен в запас мешок с солью,
   друг был бы с надёжным плечом.
  
   Не считаю себя жалким трусом,
   пусть веду себя редко отважно;
   я всегда шёл неведомым курсом,
   жизнь полна красоты, и не важно,
   что не всё в ней ласкает меня,
   что бывает так больно кусают
   языки бесовского огня,
   грозно тучи проблем нависают,
   ветры будней порывами веют.
   Но смотря в бездну прожитых лет,
   о тебе мысли сердце мне греют.
   Почему? - Укрыт тайной ответ.
   Почему только твой всегда весь?
   Я ответить на это не смог.
   Может всё, что хочу - в тебе есть!
   Может всё уместил в тебя Бог.
   Ты в любви сотворила мне сына,
   создала красотой своей дочь;
   не пугает тебя дел махина,
   ты мне даришь волшебную ночь.
   Ты и русская баба простая,
   ты и дивно прелестная фея!
   От твоей красоты млею тая,
   с тобой в сказке, не важно мне, где я.
   В красоте же твоей нет коварства;
   ты фигуркой своей всех чаруешь.
   Как царица семейного царства,
   ты мне счастье и силы даруешь.
   Пусть же главною будет в судьбе,
   только сила любви между нами.
   Как люблю, что желаю тебе,
   мне не выразить просто словами.
   Дана слов слишком малая квота,
   что хотелось б, сказать не возможно!
   И словами желать тебе что-то,
   для меня как-то мелко, ничтожно.
   Расписаться готов своей кровью,
   что не буду вести счёт годам,
   всё что в силах моих, всё здоровье,
   тебе жизнь, всю до капли, отдам.
  
   Понять любовь женщины трудно,
   и чувствую я всё сильней,
   что в том, где одни, не прилюдно,
   всё меньше и меньше огней.
   Быть может, в том, возраст повинен,
   быть может у всех женщин так,
   но чувство ко мне, в тебе стынет,
   и осень, мне, шлёт в этом знак.
  
   На постели со мной один кот лишь,
   ты же в кресле и прячешь глаза,
   иль в окошко холодное смотришь,
   там катит за слезою слеза.
   Это осень по улицам бродит,
   холод, сырость пришли в лоно дней,
   дождь по стёклам рукой мокрой водит,
   струйки - гибкие пальцы, у ней.
  
   Шарит-шарит, по рамам и стенам,
   и тихонько в откосы стучит,
   словно просится робко войти к нам,
   но сказать не решится, молчит.
   Умывается осень слезами,
   ветром грустную песню поёт,
   поделиться же бедами, с нами,
   гордость женская ей не даёт.
   А быть может ей надо согреться,
   может холодно, сыро самой,
   может просто ей некуда деться,
   как бездомной бродяжке с сумой.
   Ей никто не откроет сам двери,
   в дом впустить свой, мы тоже не хочем,
   потому что, все издавна верим,
   в то, что осень, слуга тёмной ночи.
   Оттого может быть и печальна,
   молчалива, уныла она,
   и быть может совсем не случайно,
   она топчется возле окна;
   видно видит во мне, она то,
   что знакомо до боли и ей,
   или дело здесь просто лишь в том,
   что сейчас на душе как у ней,
   также холодно, грустно, уныло,
   от чего, вслух боюсь я сказать,
   но мне кажется, ты разлюбила,
   а не хочешь пока показать,
   хоть со мною тебе надоело,
   может даже противен я стал,
   может лето в душе прогорело,
   день осенний теперь в ней настал.
  
   Но живя с тобой, милая Галя,
   я весь мир научился любить,
   и теперь говорю, чтоб все знали,
   что хочу быть любимым и жить.
   А мир этот, такой ведь прекрасный,
   мы в нём тоже недаром вдвоём,
   ничего не бывает напрасным,
   есть и смысл и гармония в нём.
  
   Сквозь дымку дали,
   там, из-за сопок,
   где кедры встали,
   стеной вдоль тропок,
   где свои песни
   Сарма поёт,
   светила вестник
   рассвет встаёт.
   Ещё нет мочи,
   но дню всё ж вняв,
   и шторы ночи,
   чуть приподняв,
   зимой и летом,
   в весну и осень,
   туманным светом,
   по кронам сосен,
   скользит неслышно,
   под полог штор,
   целуя нежно,
   вершины гор.
   Там не напрасно,
   как гимн зари,
   играют страстно
   песнь глухари.
   Но каждым утром,
   всё вновь и вновь,
   в сиянье томном,
   там супит бровь,
   на этот мир,
   воззрев высоко,
   в рассвета пир,
   Сибири око.
   И чист, глубок
   Байкала взор,
   широк, как сток
   Саянских гор.
   А веки - брег,
   все дымке синей.
   Как свежий снег,
   сверкает иней,
   побыв красой
   ночей суровых,
   падёт росой
   с ресниц кедровых.
   Но в гриме пней
   Саян дуга,
   то бровь, на ней
   шрам - Селенга,
   след - результат
   глобальных бед;
   но вот парад
   последних лет.
   принёс сюда,
   другую боль,
   теперь беда
   - людская роль.
   Тебе не спится,
   былая глушь?
   Зудит ресницы,
   помоек тушь?
   Седой Байкал,
   о если б мог,
   давно б восстал.
   Увидел Бог,
   раздвинув ночи
   завесу в день,
   что веко точит
   БэЦэБэКа - ячмень:
  
   закрыл завод,
   лесов ярмо,
   хрусталик вод,
   сожгло б бельмо,
   и взор бы сник,
   как гущей скважин,
   Сибири лик
   обезображен.
   Лишай лица
   - лесные вырубки,
   сады творца
   кромсают выродки,
   проснувшись утром,
   людишки - вошь,
   в сознанье мутном,
   кедрач - под нож;
   ревут с рассвета
   их бензопилы,
   не краса Света,
   а деньги милы.
   Нет, никогда тайга не знала
   такого хамства топора;
   и отражая скорбь Байкала,
   течёт слезою Ангара.
   Струится розовое пламя,
   цветком зари под небеса,
   чтобы дружила тесно с нами,
   природы дикая краса.
   Раскрой душа ей свои двери,
   войдут с красою чудеса,
   друзьями людям станут звери,
   дары дарить будут леса.
   Сибирь, Сибирь - простор таёжный,
   бередит душу твоя новь,
   жить без любви здесь очень сложно,
   я воспеваю к ней любовь.
  
   По рельсам мчась, за ночи темью,
   частенько я встречал зарю,
   ей любовался с упоеньем,
   и всем без фальши говорю:
   "Трудом Сибирь преображая,
   России - матушке служу;
   любовью труд свой окружая,
   любви глазами в мир гляжу".
  
   Но не лежит душа к веселью,
   прошла весна уже давно,
   опять зима грозит метелью,
   лишь солнце всё, смотря в окно,
   зовёт идти легко и смело,
   неся мечту на жизни бал,
   но тяжело поднят мне тело,
   груз грустных мыслей всё сковал.
   Ушло желанье веселиться,
   каким-то серым вышел год;
   я ждал, что скоро прояснится,
   всё будет ясно, что вот-вот,
   и разберёмся, что же с нами,
   откуда к нам пришло ненастье;
   иль слишком долго жили в храме
   любви, заботы, ласки, счастья?
   Откуда тёмное взялось,
   и набирает в себе ярость,
   что, что-то, как-то не срослось,
   и проявилось вдруг под старость.
   Всё ж есть ещё здоровье в теле,
   и чувств своих, мы не забыли.
   Ну что с тобой на самом деле?
   Ведь мы же искренне любили!
  
   Я жил не только хлебом - солью,
   звал разум: сам судьбу верши!
  
   и лишь мечты мне стали болью;
   Мечты - мечты! О мёд души.
   Мечты салютами искрились.
   Зачем их ангелы дают?
   Мечты с тобой, ко мне, явились,
   во мне блаженству дав приют.
   Мечтал я князем быть, как Вронский,
   чтоб показать тебе мог Ниццу;
   потом хотел стать Македонским,
   чтоб мир признал в тебе царицу;
   собрать творения людские,
   и прямо так, в пыли дорог,
   эти сокровища мирские,
   сложить, как приз, у твоих ног;
   достичь известности нетленной,
   чтоб о тебе узнали Боги;
   мечтал я стать царём Вселенной,
   чтоб поклониться тебе в ноги.
   Прости, что малого достиг.
   но есть во мне любовь и честь,
   вся жизнь с тобой - блаженства миг,
   я только твой, какой уж есть.
  
   Мир создал много разных благ, они везде;
   и всё зависит от желания, лови;
   но я иду к одной своей звезде,
   пылающей огнём - твоей любви.
   Стараюсь честным бить, хранить пристойность,
   жить в рамках кодекса, чтить заповедь Христа,
   и как отдушина, душе и плоти - вольность,
   тобой любимым быть - моя мечта.
   За жертвы, труд, терпенье и потери,
   не ждал я и не жду, особенных наград,
   идя домой, и, открывая двери,
   теплу в твоих глазах блаженно рад.
   Когда настанет срок телесной бренности,
   когда устанет сердце гнать поток крови,
   где яви грань, у бездны вечности,
   я буду жаждать одного - твоей любви.
   Пусть многое люблю, держу в примете я,
   в общении вдыхаю с наслажденьем новь,
   но из всего вкушённого, на этом свете, я,
   с собой в небытие возьму - к Тебе любовь!
  
  
   ПРОЛОГ
  
   Раз, два, три, четыре, пять;
   как-то вышли погулять,
   в куртках, туфлях, шапках - новых,
   Настя с Соней Ивановы.
   Две девчонки, две сестрёнки,
   взяв с собою медвежонка,
   с папой, с мамою, за ручки,
   идут вместе, дружно, кучкой.
   Дед в окошко поглядел,
   тоже с ними захотел,
   а когда он к ним пришёл,
   Соню с Настей не нашёл.
   Где же Настя в куртке новой?
   Убежала домой снова?
   Или злой чужой Барбос,
   нашу Настеньку унёс,
   сцапал подлый в свои лапы?
   - Настя спряталась, за папу.
   Ну а Соня тогда где?
   Неужели быть беде?
   Провалилась Соня в яму?
   - Соня спряталась, за маму.
   Ну а мишка? Мишки нет.
   - Мишку, дочке, взял сосед;
   она слов ещё не знает,
   пускай мишкой поиграет,
  
   а когда она уснёт,
   мишку, он назад вернёт.
   Вот идут они опять
   - раз, два, три, четыре, пять:
   Соня с Настей впереди,
   папа с мамой - позади,
   а последним идёт дед,
   не нарядно, дед одет.
  
   *****
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   РАЗНОЕ
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ЗВЁЗДОЧКА
  
   Был дивный, летний вечерок,
   на запад день сместился в беге,
   ласкал деревья ветерок,
   мир утопал в медовой неге.
   По зову жизненных основ,
   скрипя дверьми подъездов тяжко,
   звала в театр ночных снов,
   своих жильцов, многоэтажка.
   На самом верхнем этаже,
   с балкона снята шторок маска,
   и весь балкон как в нигляже,
   там инвалидная коляска.
   В коляске девочка сидит,
   за ней открыт дверной проём
она ж куда-то вдаль глядит,
   о чём-то думает своём.
   Ей не дано совсем ходить,
   её ножонки словно плети.
   Зачем кого-то в том винить,
   что не такая, как все дети?
   Болезнь в утробе подкралась,
   а почему - она не знала,
   и вот такою родилась,
   и даже папы не видала.
   Живёт она, с одною мамой,
   и мама вся в делах, в заботе,
   и потому до ночи самой,
   бывает мама на работе.
   Она ж старается учиться,
   чтоб тайны знаний все познать,
   потом в науке чтоб трудиться,
   чтоб, как чулки, протез создать.
   Пусть жизнь потрачена вся будет,
   на то не жалко жизни ей;
  
   пока подобные есть люди,
   не будет знать спокойных дней.
   И в этом искренна была,
   и не умела она лгать,
   мечтой своею и жила,
   желая всем-всем помогать.
   А сидя здесь, в своей коляске,
   душою к звёздам поднималась,
   и удивительная сказка,
   тогда в сознании рождалась.
   Там, в небесах, живёт подруга
   - зеленоглазая звезда,
   и коль нужна будет услуга,
   звезда исполнит всё всегда.
   И вот на синем небосклоне,
   она, мерцая, появилась,
   и девочка, ей, как иконе,
   с коляски низко поклонилась.
   Затем подняв повыше руку,
   ладошку снизу подвела,
   чтобы в ладонь к ней, как в излуку,
   дружочек - звёздочка легла.
   А пальчиком другой руки,
   легонько гладить её стала,
   прогнав из сердца тень тоски,
   с любовью, мягко прошептала:
   "Привет, подруженька моя.
   Ты мне надёжный, верный друг!
   Опять тебе доверюсь я,
   чуть-чуть согрею теплом рук.
   Как день прошёл, дружок небесный?
   Что нового в твоей судьбе?
   Плыть в небесах так интересно,
   и я завидую тебе.
   Тебе, там с неба, видно много,
   а я весь вечер здесь скучала,
  
   вот мне б пройтись твоей дорогой!".
   И та, мигнув ей, отвечала:
   "Права ты в этом, мой дружок,
   я вижу рощу, в ней сарайчик,
   пред ним раскинулся лужок,
   на нём сидит и плачет мальчик.
   Он через ямочку скакнул,
   а что споткнётся, не мог знать;
   и шибко ногу подвернул,
   и сам теперь не в силах встать.
   Там близко нет уж никого.
   Я вижу, хочешь ты помочь,
   его не бросишь одного,
   ведь будет зябко ему в ночь.
   Пойдём туда, я покажу,
   пойдём, пока ещё нет тучек,
   ты сможешь друг, я сослужу", -
   и протянула тонкий лучик.
   Луна же, тоже, вдруг как к склону,
   из бездны звёздной, где восток,
   для девочки, к её балкону,
   дугой пробросила мосток.
   Помочь желая всей душой,
   и приголублена истомой,
   девчушка сделалась большой,
   но совершенно невесомой.
   И в то, не веря, и в испуге,
   с коляски встала и шагнула,
   а подойдя к ночной подруге,
   лучу ладошку протянула.
   И словно за руку держа,
   пошла мальчишечке помочь.
   Небесный свод мерцал дрожа,
   смотрела в спину томно ночь;
   лишь лик луны, как друг икон,
   висел спокойно в храме звёздном.
  
   Тут мама вышла на балкон,
   забрать дочурку, было поздно;
   но её спящею застала,
   и в сердце боль свою тая,
   целуя, нежно прошептала:
   "Заснула звёздочка моя".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   СКИТАЛЕЦ
  
   Хоть не в столице он родился,
   но был с запросом ко всему;
   и когда вырос, отучился,
   то начал Бес шептать ему:
   "Ну что за жизнь тебе досталась?
   Работа, дом - везде бегом;
   куда не ткнись, кругом отсталость,
   суровый климат, грязь кругом.
   Здесь даже быть богатым сложно.
   Что так? Ответить не берусь.
   Легко здесь только здохнуть можно!
   Сдалась тебе вся эта Русь!
   Ведь есть местечки, где тепло,
   где можно жить легко и сыто.
   Тебе с мозгами повезло,
   там будет всё тебе открыто".
   И он, без сборов, как-то спешно,
   чтоб жизнь найти в земном раю,
   чтоб жить красиво, быть успешным,
   покинул Родину свою.
   И тратя силы и года,
   он гнался за благополучьем,
   на всех парах спеша туда,
   где, как казалось, будет лучше.
   Когда же стало мало сил,
   когда слабеть стал ток крови,
   он вспомнил Бога, но просил,
   опять же денег и любви.
   Он не просил в молитвах Бога,
   чтоб тот ему дал тьму дорог,
   и чтоб последняя дорога
   уткнулась в Родины порог.
   И вот, он пригнанный судьбою,
   трясясь от дряхлости уж весь,
  
   в дверь постучал, сказав с мольбою:
   "Я сын твой, я родился здесь".
   И в страхе стал он ждать ответа,
   а вдруг он здесь изгой теперь.
   Но Родина, услышав это,
   ему открыла свою дверь.
   И довод сей не опровергла,
   и просьбу сына поняла.
   Земля родная не отвергла,
   скитальца тихо приняла.
   Когда пред ним открылась вечность,
   он знал уже, нет лучше мест,
   и здесь проявят человечность,
   поставят православный крест.
   Теперь не важно, что с ним было;
   судить ли будут его в том.
   Травой покроется могила,
   и будет солнце над крестом.
   На том кресте потом читалось:
   "Весь Мир им пройден. Он такой.
   Его душа в мечтах металась,
   и только здесь нашла покой".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   БАЛЛАДА О ПОЖАРНИКЕ
  
   Когда был парнишкой,
   он жил в Ленинграде,
   не дружен был с книжкой;
   и мать в своём чаде
   - трудном подростке,
   тринадцати лет,
   уж зрила наброски
   на волчий билет;
   боялась наверное,
   что станет вором,
   дело-то скверное,
   чтоб по заборам,
   лазать как кошка
   в чужие сады;
   от сюда немножко
   до большей беды.
   Но вот в сорок первом,
   суровом, тогда,
   рванула по нервам
   другая беда.
   Всё отступило:
   проблема одна,
   в голову било
   слово "война".
   Парнишку в то утро,
   как кто подменил,
   фашистов он круто,
   грубо бранил,
   буквально крыл матом,
   хоть был совсем молод.
   Не брали солдатом,
   зато познал голод.
   Он был не причём,
   что годами не вышел,
  
   к зенитным лучам
   поднялся на крышу.
   Вместо винтовки,
   обломок от палки,
   немного сноровки,
   и смерть "зажигалке".
   Они же летели
   огненным градом,
   "юнкерсы" пели,
   кругом грохот ада.
   И так всю войну.
   к смерти лицом.
   ночь не одну
   был на крышах бойцом.
   Не прятал он тело
   за трусостью жалкой,
   схватки вёл смело
   с любой "зажигалкой".
   По крышам плясали
   смертельные штуки,
   и город спасали
   детские руки.
   Не рвался он к славе,
   не ждал он наград,
   хоть был на то вправе;
   что выжил, был рад.
   Наград удостоился,
   в мирное время:
   не успокоился,
   взяв то же бремя,
   пожарного дела,
   опасную суть,
   и также вёл смело,
   свой жизненный путь.
   Закалка войны
   уже навсегда,
  
   тех лет пацаны
   бойцы на года.
   Сколько их было,
   таких сорванцов?
   А память размыло,
   и Мир уже нов;
   и он, уж старик,
   подзабыты те беды,
   и как Миру крик
   парады "Победы".
   Мудрость теперь в нём,
   жизнь не бесшабашна;
   но в схватку с огнём,
   он вступит бесстрашно.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   РОДНИК
  
   От каменистой ниши склона,
   раздвинув мшистый полог леса,
   из тени свисшей, хвойной кроны,
   путь начинал лесной повеса.
   Он щебетун, игрив как кошка,
   но был послушный ученик,
   и как чертила путь дорожка,
   так вниз и лил струю родник.
   Любили местные зверушки
   попить его водички чистой,
   и лишь болотные лягушки,
   боялись свежести игристой.
   Казалось, вечно будет это,
   летел ли с неба белый снег,
   или ласкало землю лето;
   но вот явился человек.
   Искрилась чистая водица,
   как бриллианты тайника;
   и уже новая страница,
   открылась в жизни родника.
   Быть может это шло от Бога,
   а может в этом много проку,
   но скоро целая дорога,
   легла к целебному истоку.
   Потёк туда людской поток,
   как в небе к югу летят птицы;
   а он, как дарит свет восток,
   так, всем - всем - всем, давал водицы.
   Хотел со всеми он дружить,
   даря живительную влагу,
   и этим делом послужить,
   хоть как-нибудь, мирскому благу.
   Но человек, ставши свиньёй,
   ему ответил другой платой,
  
   чтоб влага черпалась бадьёй,
   в родник влез ржавою лопатой.
   Родник, безжалостно изрытый,
   чтоб сохранить струи струну,
   обидой горькою разбитый,
   ушёл в земную на глубину.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ШАГ В БЕССМЕРТИЕ
  
   Земля наряжается, шествует май,
   живём без войны, есть лишь личные беды,
   но жизнь всё ж прекрасна, и нужен ли рай,
   и парк весь в цвету в день Великой Победы.
   Окончились празднества, стих и салют,
   все разошлись, завершить день в семье,
   один ветеран задержался лишь тут,
   ещё почти час, просидев на скамье.
   Воспоминания душу мутили,
   картины боёв пред глазами вставали,
   как с другом в атаки на пару ходили,
   и как в блиндажах с ним, спина к спине спали.
   Как ногу на мине потом раздробило,
   он так и остался навечно хромой,
   и вдруг спохватившись, что поздно уж было,
   уснувшей аллеей поплёлся домой.
   А в этот же час, вбит в гнилую заботу,
   в тени, за кустами, невидим почти,
   злой и в трясучке, шёл на охоту,
   как волк, наркоман, их скрестились пути.
   Дед для него был халявною кассой,
   решил, что легко возьмёт денег с него;
   на деда надвинулся серою массой,
   когда убедился, что нет никого.
   Сказал наркоман, приняв грозную позу,
   в руке бликовал нож под светом Луны:
   "Буду бесхитростным, деньги на дозу.
   как можно скорее, дедуля нужны".
   И вывернул дед, улыбнувшись, карманы;
   силы не те, чтоб пойти теперь в бой,
   ответил с усмешкой он наркоману:
   "Милок, ты в прогаре - нет денег с собой".
   Тогда наркоман, весь кривясь от досады,
   нож подведя деду к самой груди,
  
   где гордым сияньем сверкали награды,
   сказал издеваясь: "Да ты погляди,
   сколько их тут! Ошибаешься дед!
   Коль хочешь на печку к своей ты старушке,
   хочешь увидеть солнце в рассвет,
   быстро снимай все свои побрякушки".
   Название это деда взбесило.
   Откуда решимость? Ста грамм он не пил!
   Откуда в руке его вновь взялась сила?
   Он звонко пощёчину гаду влепил.
   С обидою в голосе, чуть не крича,
   не с целью мораль прочитать падлецу,
   в запале, иль просто уже сгоряча,
   вупор к наркоману, лицом встав к лицу,
   дед говорит: "Оскорбил ты награды!
   Фриц - человек, хоть идейный урод!
   Вы хуже фашистов, вы нелюди, гады!
   И точно скажу, вы не русский народ!
   Тебя б сорок первый, и ты бы подонок,
   под дулом фашиста, вился ужом!
   Как стал ты таким? Ты ж не нечисть с пелёнок?"
   И бьёт наркоман в деда острым ножом.
   В глазах ветерана вспыхнула вспышка,
   ...........................................................................
   в сознанье картина: он - юный парнишка,
   сжимая винтовку в атаку бежит,
   небо над ним полыхая дрожит,
   летят ураганом клочья земли,
   но взрывы снарядов свалить не смогли,
   и миновала фашистская пуля.
   Дед и теперь, пальцы сложивши в дулю,
   сунул подонку в нос кистью руки,
   потом весь напрягся, и сжал кулаки.
   Дед позабыл, что для драки он стар,
   вновь получил ножом острым удар.
   Но только не просто свалить было деда,
   ведь он, пройдя ад, добыл слово "Победа",
   познал, что и бомба его не берёт,
   то, что ему нож, и шагнул дед вперёд.
   Тычет ножом наркоман как попало,
   гадкой душонке его, жутко стало.
   Но дед, уж конечно, это не внял,
   дед будто бы красное знамя поднял;
   полотнищем алым застило взгляд:
   "Только вперёд, ни шагу назад!"
   Воля, над телом его, взяла власть,
   теперь не имел он права упасть,
   пока в руках знамя, враг не победит.
   И бросив нож, в ужасе, скрылся бандит.
   Только тогда, от полученных ран,
   теряя сознанье, упал ветеран,
   тело терзали ужасные муки;
   но обнимали, раскинувшись, руки,
   почти уж безжизненного организма,
   Землю, что спас он от гидры фашизма.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Песня
  
   Через лесок бежит дорога,
   где с краешка растёт осина,
   а дальше дом и за порогом
   ждёт каждый день меня Галина.
  
   припев:
   Дороженька, моя дорожка,
   открою тайну я одну,
   что вот ещё, совсем немножко,
   и вновь в любви я утону.
  
   Лепечет листьями осина:
   "Глянь, сколь красавиц вдоль пути!
   Не надоела ли Галина?
   Получше можешь ты найти".
   припев
  
   Я слышу в лепете осины:
   "В других полно любви огня".
   Но горячей любви Галины,
   на свете нет лишь для меня.
   припев
  
   Сказать хочу я той осине:
   "Не надо женщины милей".
   И каждый день спешу к Галине,
   прекрасной жёнушке своей.
   припев
  
   Где взять бы мне, вина бочонок,
   чтобы тостов фонтан струился,
   чтобы поверил мой Галчонок,
   что на всю жизнь в неё влюбился.
   припев
  
   РАБОТА ТАКАЯ
  
   День бежал в ночь, почти уже восемь,
   давно завершён лета тёплого пир;
   ветер холодный, одно слово - осень,
   дома мрачно окнами смотрят на мир.
   В секторе частном уже дымят трубы,
   кличут его захолустной сторонкой,
   но многих домов деревянные срубы,
   нарядны, в узорах, обшиты вагонкой.
   Неважно, что многим из них за сто лет,
   тепло и уют, там, дают людям печи;
   в люстрах горит электрический свет,
   давно позабыты лучины и свечи.
   Но в доме одном, через щель чердака,
   откуда-то вынырнув, начал играть,
   мерцая свечой, язычок огонька,
   и силы стремительно стал набирать.
   А в части пожарной, в преддверие вечера,
   заняты парни подсобным трудом;
   и вдруг очень громко - команда диспетчера:
   "Срочно на выезд, горит частный дом".
   Мерно текущее время помчалось.
   Кто-то вновь выпустил пламени беса;
   его укрощать много раз им случалось,
   но каждый раз нервы на грани от стресса.
   Счёт на секунды, моторы взревели,
   весь арсенал принадлежностей взят,
   ворота открыты, и вот мчится к цели,
   в мигалках, с сиренами красный отряд.
   К дому примчался, когда уже пламя,
   крышу объяв, подбиралось к нутру;
   уже, как гигантское алое знамя,
   клубясь, колыхалось на жёстком ветру.
   С соседних домов уж народ весь сбежался;
   все лишь кричали, не боле того,
  
   к огню же никто из них не приближался,
   жар как стена не пускал ни кого.
   Машины в позиции нужные встали,
   команда уверенно ринулась в дело,
   в бой все стволы, рукава раскатали,
   и подступили к пожарищу смело.
   Пламя уж лавой на стены сползало.
   Струи ударили в кромки огня.
   А из проулочка к дому бежала
   женщина с воплем: "Там дочь у меня!"
   Начкар будто ждал этот страшный момент,
   и без раздумий, как в схватке в бою,
   мигом достав с арсенала брезент,
   просит бойца: "На меня дай струю".
   Затем он сквозь раму, подобием клина,
   ведь думать, что делать, уже не дано;
   ногою в фундамент, как от трамплина,
   сильным прыжком влетел прямо в окно.
   Дом полон дыма, дышать не возможно,
   глаз не открыть. Он наощупь вдоль стен,
   ищет кровати, это не сложно,
   под ними обычно всегда детский плен.
   Задержка дыхания грудь разрывала,
   в лёгкие будто кто влил дёгтя ложку,
   сознанье поплыло, мутить уже стало,
   и тут он нащупал вдруг детскую ножку.
   Из под кровати девчушку достав,
   её как вещицу в брезент замотнул,
   на руки взял, и уже еле встав,
   в поплывшем сознанье, к окошку шагнул.
   Веки поднял лишь усилием воли;
   оконный проём в дыму всёже светился;
   в глаза вмиг как будто насыпали соли,
   лёг на подоконник, и наземь скатился.
   Что было потом, почти не понимал,
   сильные руки под мышки схватили,
  
   а он только свёрток к себе прижимал,
   когда, обливая, его потащили.
   И тут мозг, железных клещей хват сковал,
   зажгло всё нутро, мышцы ватными стали,
   тьма наступила, в сознанье провал;
   очнулся, врачи что-то с ним колдовали.
   Он сел, осмотрелся; резь в лёгких осталась;
   пожар репортёрша ходила, снимала,
   земля же ещё, почему-то качалась;
   рядом с ним женщина дочь обнимала.
   Вот и прекрасно, жить будем пока.
   В висках молоточки всё мягче стучали,
   лишь почему-то болела рука;
   но главно - девчушку врачи откачали.
   И только он сел, подхватив свой штатив,
   к нему репортёрша тотчас подбежала,
   и в микрофон, наведя объектив,
   громко восторженно защебетала:
   "Я видела всё, вы бесспорно герой.
   То, что свершили вы - подвиг, считаю.
   Подобных людей я встречаю порой,
   и с ними общаться всегда я мечтаю.
   Коль если не трудно вам, вы мне скажите,
   я не могу вот понять одного:
   жизнью вы, что ли друг, не дорожите?
   Вы понимали опасность того,
   что тут вот у всех на глазах совершили?
   Что вас направило в пекло огня?
   Вы же осознанно так поступили?
   Может, вы в том, просветите меня.
   Если ж сил нет, то и не говорите,
   я не обижусь, нисколечко даже;
   только фамилию мне назовите,
   она мне нужна будет для репортажа".
   Его же сознание в деле уж было,
   душою он был средь своих пацанов,
  
   к тому же его ещё малость мутило,
   и чтобы отстала, сказал: " Иванов.
   А подвиг - наверно для нас слишком звёздно!
   Но это конечно вам право судить".
   Добавил с улыбкой, но всёже серьёзно:
   "Работа такая - на подвиг ходить".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ЛЮБИТЕ РОДИНУ СВОЮ
  
   Любите Родину свою!
   Здесь ваша жизнь берёт начало.
   Здесь мать с отцом вам мир дают.
   Здесь, ваше сердце застучало.
   Здесь в первый раз, увидев свет,
   вы человеком мира стали,
   чтоб в нём прожили много лет,
   чтоб красоту души познали.
   Здесь в тело к вам с душой вошли,
   любовь, талант, великий разум,
   чтоб счастье вы потом нашли,
   а гражданином стали разом.
   Любите Родину свою.
   Ведь нет ещё земли такой,
   и только здесь, в родном краю,
   всегда найдёте вы покой.
   Пред всем народом здесь российским,
   как перед господом стою.
   За мир, за труд поклон всем низкий.
   Любите Родину свою.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Отпечатано кустарным способом.
  
  
  
   Авторский экземпляр.
  
  
  
  
   количество экземпляров - 2
  
   (подарочный)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   личная подпись
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   .
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   .
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   .
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   .
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   .
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   .
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   23
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"