Он был ироничен, парадоксален и уничтожающе остроумен...
Часть первая
В этом году исполняется сто двадцать лет со дня рождения Бориса Михайловича Эрбштейна (1901-1963) - советского художника, получившего известность как театральный̆ художник, живописец, график. Имя его стало известным уже в новое время, в век интернета. А тогда, в восьмидесятые, кто мог знать о судьбе узника "бессмертного барака"? Только родные и близкие.
Впервые я услышала фамилию художника в восьмидесятые годы, накануне командировки в Ленинград. Надо было отвезти на выставку в Русский музей "Портрет Паганини" работы художника Александра Лактионова и договориться о приобретении произведений Бориса Эрбштейна для нашего музея.
С билетом было все в порядке, но гостиничного номера не достать, а мои однокурсники летом отправились в отпуска. И тут друзья рассказали, что есть одна старушка на Невском проспекте, которая любит студентов из Куйбышева и заселяет у себя. А командировка на неделю. Старушки по адресу не оказалось, съехала из дома. Это был такой дом, куда на время капитального ремонта вселяли временных жильцов. Дом был невероятный, с "нехорошими" квартирами. По его наружной стене двигался старинный стеклянный лифт, декорированный бронзовой фурнитурой в стиле модерн.
Странные люди жили там. Была девушка, которая не поступила в вуз, жила тем, что вязала кофточки на продажу. Фотограф, печатавший календари для продажи в поездах. Студенческая семья, которая не захотела жить в общежитии. Студент Гена дал мне ключ от комнаты, матрац и комплект постельного белья. Предстояло жить неделю.
Ночью в дом приходили диковинные люди, дом оживал, он шумел, смеялся, пил армянский коньяк, кричал женскими и мужскими голосами, а утром все люди и звуки исчезали, как морок или наваждение.
Слава Богу, картину Лактионова я сдала в первый же день приезда. Однако предстояло встретиться с сестрой художника Бориса Эрбштейна на предмет приобретения его работ для музея.
Я встретилась с Миррой Михайловной Эрбштейн, и она, допустив, что в ненормальном доме в "нелегальной среде" шумно жить, предложила приютить меня. Она оказалась человеком эмоционально страстным, блестящим собеседником и внимательным слушателем.
Вот тогда-то она и познакомила с историей своей семьи.
"Профессиональный нищий", как он сам называл себя, Борис Эрбштейн родился в богатой еврейской семье, глава которой - модный врач-ларинголог Михаил Михайлович Эрбштейн работал в нынешнем Институте усовершенствования врачей, консультировал в Петербургской консерватории и БДТ, был автором брошюр о постановке и свойствах голоса, имел обширную клиентуру. Мать - Людмила Михайловна, окончила консерваторию по классу фортепиано у Анны Есиповой, работала там концертмейстером.
Лето проводили на чудесном шведском острове Фурусунд (сейчас заповедник) вместе с гувернантками, кухарками, горничными, нянями. Мальчик научился управлять парусником. До одиннадцати лет обучали дома. К нему был приставлен немец-гувернер, не знавший ни слова по-русски, зато он научил его чистейшему берлинскому произношению. С девяти лет Борису (с 1909г.) давал уроки рисования дальний родственник, ученик Ильи Репина Исаак Бродский- будущий президент Академии художеств СССР.
Потом Борис продолжил образование в Петершуле, называвшемся тогда Немецким реформатским училищем. У него был сложный характер. И это Эрбштейн проявлял с рождения. Раздражавший учителей петербургского Немецкого реформаторского училища своим вызывающим поведением, однажды он временно был отчислен из школы.
В семье говорили на трех языках: русском, немецком и французском. По словам сестры Эрбштейна еще ее брат знал латынь, читал на итальянском, английском, понимал чешский, украинский, белорусский, польский, болгарский, владел ивритом и знал идиш, одним словом был полиглотом.
Двенадцатилетним, в 1913 году, пришел Эрбштейн в Вечернюю художественную школу Елизаветы Званцевой. Здесь произошли две встречи, определившие многое в его жизни в 1920-1930-е годы, - с будущим ближайшим другом Владимиром Дмитриевым и любимым учителем Кузьмой Петровым-Водкиным. Трижды подарила ему судьба встречу с учителем: в школе Званцевой, во ВХУТЕМАСе и на КУРМАСЦЕПе Фактически он обучался у Петрова - Водкина с 1917 по 1923 год.
В 1918 году Борис Эрбштейн работал в театре-кабаре "Петрушка". Помимо того, молодой человек преподавал на художественных курсах Балтфлота, в следующем 1919 году - заведовал художественным отделением в Политуправлении флота и ХШ моряков при Политотделе Петроградской морской базы. Моряки считали Эрбштейна "своим братишкой", экипировали его в клеши, бушлат, тельняшку и бескозырку, этим он шокировал знакомых. В 1919-м, когда войска Юденича подошли к Петрограду, Б. Эрбштейн ушел со своими учениками - моряками на фронт. В 1919-1920 гг.- матрос.
Демобилизовавшись, продолжил учебу у Петрова-Водкина. Он оформил несколько спектаклей Хореографического училища, а в 1922 стал одним из создателей труппы "Молодой балет", сформированной из выпускников Хореографического училища году под руководством Георгия Баланчивадзе (Джордж Баланчин) .
В конце двадцатых годов он был вовлечен в водоворот культурной жизни Ленинграда. Борис Эрбштейн лишенный собственного жилья, проживал в одном из ленинградских театров, но был востребован как художник -постановщик. Достаточно вспомнить его "Красный мак" Рейнгольда Глиэра - на сцене Академического театра оперы и балета (1928/1929), где поразила всех молодая Галина Уланова. Он стал страстным балетоманом.
Поэт Михаил Кузьмин в дневнике написал, что Борис Эрбштейн был невероятно красив: брюнет с большими синими глазами. Круг общения художника включал выдающихся деятелей искусства того времени: друг детства театральный художник Владимир Дмитриев, композиторы Дмитрий Шостакович, Исаак Дунаевский, поэт Даниил Хармс, музыковед Иван Соллертинский, балетмейстер Василий Вайнонен, драматический актер Эраст Гарин, художник Соломон Гершов, театровед и специалист по балету Юрий Слонимский.
В первый раз его арестовали в 1932-м "за антисоветскую агитацию" по одному делу с Д.И. Хармсом. Он был сослан в Борисоглебск, Петрозаводск, затем в Курск. Там, в ссылке в Курске оказались вместе трое друзей-художников, арестованные в одну ночь и по одному делу, Борис Эрбштейн, Елена Сафонова и Соломон Гершов ; какое-то время вместе они снимали две маленькие комнатки в подвале, с одним топчаном. На этом единственном топчане спали по очереди. Некоторое время в этом подвале обитал и Даниил Хармс, оказавшийся в Курске таким же образом. Соломон Гершов вспоминал: С Хармсом их сближало то, что, как и поэт Ювачев-Хармс, Эрбштейн учился в Петершуле, Училище святого Петра - старейшей петербургской школе при лютеранской церкви на Невском проспекте. Они были знакомы с детства, "оба остро ощущали абсурд повседневной жизни, только Хармс сделал его материалом искусства, а Эрбштейн предметом шуток, насмешек и анекдотов"
Потом Борис Эрбштейн был переведен в Саратов. "В ноябре 1933 года, моя мать, Петрова Ефросинья Дмитриевна, приехала к отцу в Саратов, - пишет дочь Людмила Рожкова. - Два года прожили там родители, кочуя с квартиры на квартиру. Борис Эрбштейн был освобожден в 1934 году, вероятно, помог в освобождении ему и Гершову Исаак Бродский, ставший в 1930-е годы директором Академии художеств. Профессии не лишили, и Борис Эрбштейн работал как театральный художник в театрах Борисоглебска, Петрозаводска и Саратова.
Только в 1936 году отцу было полуофициально разрешено вернуться в Ленинград. Поэтому и в Ленинграде кочевали по разным квартирам. Жили у писательницы Нины Гернет, в бывшей квартире, лишенной прав графини Ю.П.Ростовцевой (которая очень опекала меня маленькую).
Он вернулся к работе ленинградского театрального художника. Жить было негде. Рядом жена Зося и дочь Людмила. Поэтому в Ленинграде кочевали по разным знакомым. Из Ленинграда в 1939-м переехали в Царское село. В этот период работал в театре вместе с Исааком Дунаевским. Жили радостно, надеждами.
Мытарства на этом не закончились. По воспоминаниям знакомых, Борис Михайлович был весьма остр на язык и часто высказывал собственные мнения, которые порой шли вразрез с установившимися. Осветитель одного из ленинградских театров с горечью говорил его сестре Мирре: "Я ведь говорил ему: "Вы только молчите, молчите!". Как художник - постановщик он много успел сделать в театрах Ленинграда.
Мирра Михайловна рассказывала, что с начала войны Эрбштейн пошел в органы предлагать себя как переводчика с немецкого. Вот его и посчитали немецким шпионом. В сентябре 1941-го Борис Михайлович Эрбштейн был арестован снова (и снова по общему делу с Д. Хармсом, которого арестовали месяцем раньше) "за антисоветскую деятельность, пропаганду и шпионаж в пользу Германии"
Вездесущие британские ученые создали теорию судьбы - маятника. Чем выше маятник поднимается в позитивном направлении, тем большим будет его отмах назад в отрицательное положение. В первой половине жизни у Эрбштейна были счастье творчества, молодость, друзья, успех....
Мирра Михайловна мне немного рассказала о жене и дочери художника. Судьба - насмешница убедила жену Зосю в начале войны бежать от немцев на Кавказ. А потом туда пришли немцы, и немецкий солдат потребовал показать ребенка, ведь фамилия была и немецкая, и еврейская. Когда маленькая Люда подняла на солдата большие синие глаза, отразившие небо, солдат произнес: О, это арийский ребенок!
Зося Дмитриевна Эрбштейн (Ефросинья Дмитриевна Петрова) делила с ним и невзгоды и была его музой. В чертах ее лица проявились вероятно тюрки из волжских народов; высокие скулы, раскосые глаза придавали облику кошачье выражение, и нередко Борис сравнивал ее пластику с пантерой.
Пока шли допросы в Сибири установилась лютая зима. Если арестант втискивался в небольшой вагон, где ехал день и ночь среди таких же, полуживых, стоймя, зажатый в ледяном вагоне рядом с мертвыми, то доезжал до лагеря, находившегося в Красноярском крае. Эрбштейн оказался среди доехавших. Как он потом рассказывал, на одном из отрезков пути его спасла шуба Евгения Кибрика, создателя знаменитых иллюстраций к "Кола Брюньону" Р.Роллана. Местом заключения стал - Сиблаг, под Красноярском.
В 1941 году он чуть не умер от цынги. Выручил случай. В цинготном каторжнике один из лагерных начальников признал любимого учителя по курсам Балтфлота. Эрбштейна перевели на мебельную фабрику Главного управления лагерей МВД.
В живописной мастерской фабрики он руководил цехом резьбы по дереву. Делали мебель для кабинета Л.П.Берия. Много позже Б.М. Эрбштейн писал режиссеру Леониду Вивьену : "В Сибири был около четырех лет на великолепной мебельной фабрике Главного управления лагерей МВД. Работали по специальным заказам. Наши изделия лишь немногим уступают, например, любым екатерининским или павловским красотам". Помимо эскизов мебели, он выполнял и политические портреты, и эскизы декораций, и оформление витрин магазинов, словом, был художником -оформителем.
17 августа 1947 года он писал из Красноярска художнице Елене Сафоновой: Слышу гудки паровоза - несмотря на дождь, чистый сибирский воздух четко доносит далекие гудки. Гудки терзают и язвят мою душу - неужели настанет счастливый день, когда, наконец, для меня загудит паровоз, когда сегодня будет Красноярск, Ачинск, послезавтра - Новосибирск, а далее - Омск, боже мой, "Россия," Свердловск, - все быстрее бьется сердце - Рязань... Москва. Дай, подай, Боже, такое счастье, подай, Боже, старому беззубому цынготнику, подай. Боже, бывшему интеллигенту, подай! - Ну что тебе стоит! Не скупись, Боже, подай!