Ты - без пяти покойник. Ты точно знаешь о своей скорой смерти, и это не пугает, не волнует, не скоблит тебя ни в малейшей степени. Твоё отношение к собственной смерти можно определить словами "Уже не прочь". И это при том, что тебе - чуть за сорок и ты, в принципе, здоров. По сути - ты уже мёртв. Просто твой организм всё ещё функционирует, в затухании, но ты уже не очень-то живёшь. Нет, ты не "живой труп". Ты просто - всё меньше живой.
Это был очередной небольшой провинциальный город. Сколько их уже было таких? Чёрт его знает! Можно было бы сказать, что он давно сбился со счёту; но никакого счёта он никогда и не вёл. И все они так похожи один на другой: с этими двухэтажными "уже не бараками" (но, хоть убейте, ещё никак не нормальные дома), в сравнении и соседстве с которыми "хрущёвки" смотрятся как-то современно (но в том-то и заусенца, что "как-то"), а с теми и другими смотрятся совсем уж несуразно ДК с колоннами.
И весь этот обветшалый советик испрыщён выставлениями религиозности - новодельные церкви, часовни, и просто кресты. Везде кресты. На холмах, на выездах из города, на перекрёстках, которые, того и гляди, по местному законодательству, будут переименованы в "перепутья", дабы не поминать что-то "крестное" всуе.
Среди хилых признаков современности - как то спутниковые тарелки на облезлых стенах домов (а то и просто на балконах), престарелые иномарки, яркие упаковки в ещё советских витринах - в таких городах есть и приятно-удобное. Например, можно найти магазин, где продают свежих, горячих кур-гриль. И разнообразие видов хлеба тоже радует, что ни говори.
Найти заброшенный дом труда не составило. Это был обветшалый барак на несколько квартир. Он устроился в самой дальней от улицы комнате, которая всё ещё сохраняла видимость закрытости от окружающего мира. С удовольствием съел больше половины курицы с душистым мягким белым хлебом, припивая колой из литровой бутылки.
Наевшись, он некоторое время просто сидел, привалившись спиной к стене с ошмётками некогда жёлтых обоев, наслаждаясь ощущением сытости. Потом он осмотрел место, где сидел, и решил, что тут же можно и лечь. Сняв потрёпанные кроссовки, он вытащил из своего рюкзака толстое, довольно чистое, сиреневое махровое полотенце. Пристроив рюкзак на роль подушки, он улёгся на левый бок, лицом к стене, накрыл голову полотенцем, и, повозившись, засунул руки под куртку, почти подмышки. Полотенце на голову - это привычка с детства: он мог уснуть, только укрывшись с головой, и только на левом боку. Вскоре он уснул, успев решить, что завтра надо будет помыться в протекающей через город реке.
Ты давно осознал, что понятия Хорошо и Плохо есть чистой воды абстракции. Сначала, с неудовольствием - потому что так удобно было оперировать этим понятиями, которые казались такими конкретными, - ты засомневался. Ну, как может быть неоспоримым то, что допускает формулировку "Что одному - хорошо, другому может быть плохо"? А потом ты понял, что это и есть признак абстрактности. Но люди никогда не признают, что это - абстракция. А вся проблема, на твой взгляд, в том, что люди взрослеют только частями; причём, только физическими, в большинстве своём. Да, это ребёнку надо объяснять "что такое Хорошо и что такое Плохо" с чётким разделением. Но потом, взрослея, человек должен понимать, что не всё с этим так однозначно. Но не желает понимать. Зачем "заморачиваться" и лишаться того, что так удобно? Чёткое разделение на чёрное и белое - облегчает существование умеренно мыслящего человека. А таких - большинство.
Да и понятия Добро и Зло - тоже не так конкретны, как хотелось бы. Только это из тех вещей, в которых людям нужна строгая определённость. Вот они и стараются упорядочить абстракцию. На твой взгляд, это сродни тому, как в неустойчивое корыто с водой плеснуть мазута, а потом стараться, чтобы пятно мазута оставалось у одной, "правильной", стороны. И это при том, что "правильность" сторон регулярно меняется. Вот этим, помимо прочего, человечество и занимается всю свою историю - гоняет мазутные пятна по ограниченной водной поверхности.
Прежде чем пойти искать место на берегу реки, где можно спокойно помыться, он зашёл в магазин и купил чистое бельё, футболку и носки. То, что сейчас было на нём - всё провоняло и вызывало омерзение даже просто при мысли об этом. Выкинуть! Он жаждал избавления от своей близкой к ублюдочности "прогрязности".
В магазине он вынужден был констатировать, что деньги у него иссякают до мизера.
Недалеко от окраины он нашёл место, где, за рядами гаражей, берег реки зарос густым кустарником, и там он довольно долго мылся в прохладной воде, с удовольствием стирая с кожи вонючую маслянистость телесной нечистоты. Потом, довольно большими ножницами, он обрезал ногти и бороду. Когда-то он читал "Палая листва" Маркеса, где герой обрезал бороду ножницами, отчего она у него пушилась; но в его случае борода, с обилием седины, была жёсткой, колючей. Что ж, каждому своё.
Ощущение чистого белья было замечательным. И даже отнюдь не чистая верхняя одежда, которую он только пошаркал мокрой рукой, не портила этого приятного ощущения чистой ткани на чистом теле.
Он возвращался в центр города по неширокой улице частного сектора, где из переулка выбежали две девчонки, лет десяти-двенадцати на вид; по крайней мере, судя по росту и тоненьким ножкам. Он специально не смотрел им в лица, чтобы, не дай кто там есть, им не вспугнулось. Ведь сейчас насчёт педофилов... ну, вы знает. Вообще-то, девчонки ему нравились. Как вид. Без малейшей сексуальности, естественно. А что? Милейшие создания, между прочим. По крайней мере, если смотреть на них на расстоянии.
Увидев его, они резко остановились, неуверенно переминаясь на месте, словно их ноги в принципе были неспособны на неподвижность. Всё так же, глядя мимо них, не меняя темпа шага, он перешёл на другую сторону улицы и пошёл дальше, заставляя себя не оглядываться. А вообще, чёрт знает что такое! Нельзя посмотреть на ребёнка и улыбнуться от чего-то приятного, вызванного видом симпатичного и дарующего надежды создание. Шиза!
Практически в любом городе есть улица Ленина. И она всегда достаточно длинна, чтобы на ней был дом номер 16. И если этот дом - жилой, в нём обязательно будет квартира номер 4.
В этом городе это была кирпичная "хрущёвка", с продовольственным магазином на первом этаже, так что четвёртая квартира была на втором этаже. Дверь подъезда не была даже железной, не говоря уж о кодовом замке или домофоне; она висела на полутора петлях, вызывая раздражённый интерес насчёт срока своего падения.
Поднявшись по пологим ступеням в обрамлении ободранных панелей грязно-светло-зелёного цвета, он встал перед железной, грубо сделанной, дверью с большой трафаретной четвёркой некогда белого цвета. Он простоял перед дверью минуты три, прежде чем позвонить.
Дверь открыла миловидная девушка небольшого роста, в возрастной неопределённости "в районе двадцати". Одета она была в лёгкий халат персикового цвета, чуть не доходящий до колен со слегка более тёмными чашечками.
Как только дверь открылась, он ощутил тот самый щелчок, после которого всегда всё было как надо.
- Привет, - сказал он, переступая порог и закрывая дверь.
- Привет, - тихо ответила девушка. Ни в её тоне, ни в её взгляде не было ни малейшего недоумения, которое, вроде бы, должно безусловно быть. Так было всегда - его принимали как нечто само собой разумеющееся. Когда случался щелчок при открывании двери квартиры номер 4, дома 16 по улице Ленина.
Закрыв за собой обе двери, он снял рюкзак, поставил его на пол, старательно вытер кроссовки о коврик и прошёл из прихожей в большую комнату. Квартира была двухкомнатной, что называется "большой трамвай".
- Найдётся, что поесть? - спросил он, обернувшись к девушке, которая стояла в дверях прихожей, глядя на него с каким-то слабым интересом.
- Жареная картошка, - ответила она. - Подогреть?
- Да. И чай, пожалуйста.
Она прошла на кухню. Глядя ей вслед - куда-то в район талии, а потом, намеренно уведя взгляд от ягодиц, на шею и плечи, где колебался толстый "хвост" тёмных волос, - спросил:
- Тебя как зовут?
- Марина, - ответила она, не оборачиваясь. - А тебя?
- Артур, - назвал он первое пришедшее на ум имя.
- Не Пирожков, часом? - на этот раз она обернулась, чтобы взглянуть на него с насмешливо-вопросительным выражением.
- Нет, - ответил он несколько недоумённо. - А почему именно эта фамилия пришлась тебе к моему имени?
На этот раз она посмотрела на него с лёгким удивлением, потом отвернулась к плите, сказав:
- Не бери в голову. Издержки просмотра зомбоящика.
Он сел за стол. Марина включила стоящий на кухонном столе электрочайник, достала из шкафа бокал и пакетик с чаем, спросила:
- Тебе сколько сахара?
- Четыре ложки, пожалуйста.
- Сладкоежка?! - искренне улыбнулась она.
- Ага! - улыбнулся он в ответ.
Пока подогревалась картошка и закипал чайник, Марина нарезала мягкий, чуть серый, ароматный хлеб.
- Одно из немногого, что мне нравится в нашей современности - это разнообразие вкусов хлеба, - сказал он, с явным удовольствием вдыхая запах взятого им куска.
- Моя мать говорит то же самое, - сказала Марина.
Подав ему тарелку с картошкой и бокал дымящегося чая, Марина спросила:
- Солёные огурцы дать?
- Да, пожалуйста.
Он размеренно ел, получая удовольствие от сочетания горячей картошки и хорошо маринованных огурцов, и ощущением кипятка мягким нёбом и горлом. Она сидела напротив, глядя на это с чуть подёрнутым чем-то спокойным выражением. В конце концов, она тихо сказала:
- Шиза какая-то.
- Что именно? - спросил он, проглотив прожёванное и поднося бокал к губам.
- Да вот это всё, - сказала она, не меняя тона. - Приходит незнакомый мужик; я его мало, что впускаю, так ещё и кормлю. Того гляди, он секса потребует, так я и это ему со спокойной душой дам. Ни дать, ни взять - шиза.
- Не волнуйся. Секса я не потребую, - сказал он, прежде чем откусить хлеб.
- А что так? - спросила она с оттенком того выражения, значение которого у женского пола - любого возраста - всегда так трудно определить с точностью.
Сделав большой глоток, он сказал:
- Видишь ли, я подвинут на больших титьках. С юности. Если не с детства. Так что размеры меньше третьего... - он снова хлебнул чай.
- Стало быть, я не в твоём вкусе. А то бы....? И дала бы? - в вопросе был оттенок опасения.
Он утвердительно кивнул. Если он хотел - он получал. Кое-где по этому адресу проживают чертовски титястые особы. Впрочем, сказать по правде, он иногда "пользовал" и вполне "средненьких". Но это никогда не было насилием. И всегда достаточно зрелых. Молоденьких - никогда. Он, конечно, циник, но не изверг. Марина была ему очень симпатична. Он как-то понимал, что она - не девственница, и секса не чурается, но он не хотел с ней, даже если бы не по прихоти (а всё-таки, всё, происходящее от него по этому адресу, было не естественно).
Поев и поблагодарив, он спросил:
- Деньги найдутся?
- Тысяч шесть, наверное, - ответила Марина, чуть прикинув в уме.
- Я возьму четыре. Будь добра.
Марина пошла за деньгами в дальнюю комнату. Когда она вернулась, он уже стоял в прихожей, надевая рюкзак. Она протянула ему несколько пятисоток.
- Вот.
- Спасибо. - Он взял деньги и, не считая, сунул в карман куртки. Он был уверен, что там - восемь купюр.
- Ты ещё придёшь? - спросила она трудно определяемым тоном.
- Нет. Я в вашем городе проходом.
- Честно говоря, это успокаивает, - сказала она всё тем же тоном.
- Прощай.
- Угму, - буркнула она, кивнув.
Спускаясь, он слышал как Марина, с лёгким лязгом, закрыла железную дверь, а потом, еле слышно, внутреннюю. Он не знал, что происходит с его "хостами" после его ухода, но почему-то был уверен, что остаётся всё нормально. Даже с теми женщинами, которые... подчинялись его желанию. Это - неправильно, конечно, но не патологично, в принципе.
И в этом городе ему повезло. В предыдущем по адресу живёт конченый алкаш, так что с "домашней кухней" вышел облом. Да и на подростков натыкаться приходилось. И на пустые квартиры. Что ни говори, повезло.
Ты таки запал на девку! Понра-а-авилась ведь?! Захотел же?! Да, ты не стал её "пользовать". Но ведь не отказался бы, если бы "нормально"? И отсутствие больших титек не испортило бы тебе "обедни". Так ведь?! Да, ты осознаёшь, что, по возрасту, она тебе в дочки годится. Но вспоминаешь ты её совсем не по-отцовски.
И как было бы здорово спать, голым, в постели с ней, а не одетым чёрт-те где и чёрт-те на чём. И, накрывшись одеялом с головой, ощущать тепло и запах её тела. Это тебе не с полотенцем на роже спать. Да и просто, что бы рядом... проживать...
Ладно, не хочешь "брать грех на душу" - и хрен с тобой! Иди, вон, хоть сдрочни, прикинув - брито у неё ТАМ, или нет. Хоть какое-то удовольствие. И топай дальше с ощущением собственной - абстрактной, между прочим - "хорошести".
Ему нравилось ходить по ночному городу. В небольших городах по ночам ездит очень мало машин. И прохожие - редки. Есть что-то приятное в пустоте, заполняющей междомовое пространство. И сами дома с глянцево-чёрными бельмами окон воспринимаются как вместилища (если не влагалища) жизни: известно, что внутри их - человеческое тепло, запахи, тела, и всё это вне сознания. Но это что-то типа "вещи в себе"; то, что просто знаешь, вне испытанного опыта "познания" конкретных квартир. Правда, редкие освещённые окна вносили некоторый диссонанс в это восприятие, но не критично; что-то типа мелкого нервного тика на лице покойника, близь уха.
Увидев явно новую автобусную остановку на неширокой улице, он решил немного посидеть, расслабить ноги и подышать приятно тёплым воздухом, не отвлекаясь на переставление ног в определяемом направлении. Напротив стоял двухэтажный, довольно длинный, дом, из тех, что уже не считаются бараками (на втором этаже даже были маленькие балконы), но что-то мешает воспринимать их как полноценные дома. Ни одно окно в нём не было освещено.
Через некоторое время обозначилось присутствие людей - из междомового прохода донеслись голоса людей, заставив его недовольно поморщиться. Вскоре на улицу вышагнули два явно пьяных мужика - один постарше, с бородой, другой - парень, возраст которого, тем более ночью, трудно определялся из-за субтильного телосложения. Они о чём-то спорили, на повышенных тонах, но разобрать суть было невозможно, да и не очень-то хотелось.
Немного пройдя вдоль дома они, начали пихать друг друга, явно скатываясь в драку. Которая вскоре и понеслась вовсю. Обменявшись ударами, а так же претензиями на оные, и пошатавшись в уклонениях от них, двое пьяных сцепились и завалились на асфальт. Бородатый, будучи здоровей, быстро подмял субтильного под себя и принялся душить. И было как-то понятно, что он намерен довести дело до конца.
Раздражённо вздохнув, он полез в рюкзак и достал достаточно большой нож в кожаных ножнах. Достав нож, он положил ножны на скамью и не спеша пошёл на другую сторону улицы.
Подойдя к дерущимся, он увидел, что парень (хотя вблизи стало видно, что он не так уж молод) задушен уже до предела сознания. Взяв нож за широкое лезвие, он вложил рукоять в конвульсивно дёргающуюся правую руку парня. Ощутив рукоять, парень вцепился в неё с явной ажитацией и тут же всадил нож в бок бородатого. Бородач отпрянул от него с удивлением на лице, с явным неверием в происходящее. Парень ещё дважды воткнул ему нож в живот, напоследок вытащив его "с протягом", после чего отбросил нож в сторону и отполз к стене дома, глядя на соперника с каким-то неопределённым, смешанным выражением. Бородач завалился на бок, явно теряя сознание.
Коротко взглянув на двух пьяных недоумков, чья дурь обернулась в серьёзные проблемы для обоих, он поднял нож с тротуара, присел рядом с порывисто дышащим бородатым и старательно вытер кровь с лезвия о рукав его рубашки. Потом, не оглядываясь, он вернулся к остановке, не спеша вложил нож в ножны, положил его в рюкзак, который затем старательно, и так же не спеша, закрыл на ремешок и завязал.
Закинув рюкзак на плечи, так и не оглянувшись, он пошёл прочь. Нужно было поскорее уйти с этой улицы, так что он свернул на первом же перекрёстке. Потом он ещё несколько раз, бездумно, сворачивал на какие-то улочки, даже не "заметая следы", а просто стремясь уйти от места происшествия, которое испортило ему приятную ночную прогулку.
Он не размышлял о том, правильно ли он поступил, не "взвешивал" - чья из жизней двух этих мудаков более "ценна". Какая там к чёрту "ценность"?! Без разницы - кто бы кого убил. А если бы бородач, всё-таки, не придушил замудонца? Но сомнения его не терзали. Почти никогда. И уж точно не в этот раз.
Надо было найти место, где провести остаток ночи, а завтра с утра уйти из очередного города к очередному...
Я знаю, что я - шизик. А кем ещё может считаться человек, который думает о себе то во втором, то в третьем лице? И который однажды ушёл из дома, и бродит, невесть зачем, по городам. И спокойно относится к тому, что случается по адресу. И не мало, чего ещё ненормального спокойно воспринимающий. Расщепленец - самое точное определение.
Знаю, что без пяти покойник. Вот только - без пяти чего? Недель? Месяцев? Лет? Городов? Скоро, оказывается, - чертовски растяжимое понятие. По крайней мере, в моём случае. Или это не знание, а надежда? Не прочь умереть. Уже хочется. Довольно давно. И всё больше. А покончить с собой - кишка тонка. Вот и топаю... Шиза...