Когда-то он был майором. Служил в ракетных войсках специального назначения; был наладчиком оборудования высшего класса, изъездил практически всю страну. И хотя он давно ушёл в запас (в тираж, в запои), ему нравилось называться майором. Последняя женщина, которая из жены постепенно превратилась просто в сожительницу и сопительницу, умерла. Он доживался в одиночестве. Бывали какие-то люди, знакомые его полузнакомых, которым надо было где-то перекантоваться, но его интересовали приносимые ими выпивка и еда.
Теперь он часто вспоминал слова, услышанные им в молодости от малознакомого парня. Они, молодые и дерзкие, сидели в компании и, выпив всё, что было, нагло философствовали на общие темы. В том числе об одиночестве. О его нужности и, иногда, даже желанности. И вдруг один парень, молчавший до этого, тихо произнёс:
"Дурачьё вы дубовое".
Все затихли и посмотрели на него. Кто-то с растягом произнёс:
"Н-не по-онял".
Всё так же тихо, парень повторил:
"Дурачьё вы. Рассуждаете о том, чего не знаете, на своё счастье".
Один из парней насмешливо сказал:
"Ну так просвети нас, тёмных. Ты ведь в теме. Так что же есть одиночество?".
Теперь уже все смотрели на этого невзрачного парня. Ни на кого не глядя, в полной тишине, он заговорил:
"Одиночество - это не тогда, когда ты сидишь, дома один, потому что у друзей нашлись свои дела, девушка куда-то уехала с родителями, и телефон молчит. Это - уединение. Действительно иногда желанное и даже полезное. Можно расслабиться; не надо ни на кого производить впечатление. И это не тогда, когда ты ложишься спать один, думая, что завтра наверняка будешь спать с какой-нибудь грудастой девахой, блаженно вдыхая её ароматы.
Нет. Одиночество - это когда ты каждый вечер сам расстилаешь себе постель, автоматически, отработанными годами движениями. Потом ложишься, и стараешься быстрей согреться и забыться. И иногда в этот момент наваливается осознание того, что так же будет и завтра, и через месяц, и, наверняка, через год, а возможно, что и всегда. И если прошедшие ночи, по причине одинаковости, сливаются в одну, то все предстоящие выстраиваются в бесконечный, мрачный ряд. Это убивает", - закончил он совсем тихо, всё так же глядя в никуда.
Некоторое время все молчали. Проняло. Однако это быстро прошло, и уже вскоре все галдели, собирая деньги в общак, споря о том, кому идти, и здраво рассуждая, что "пиво без водки - деньги на ветер".
Иногда, вечерами, майору виделось, что этот парень сидит с ним на кухне, с печалью глядя на освещённые окна стоящего напротив дома. Каким-то образом майор знал, о чём тот думает: парень пытался представить себе жизнь, населявшую эти окна. Почувствовать, как бы это было, если бы за одним из этих окон его ждала милая, родная. Этого он не знал. Майор никогда не видел, как парень появлялся на его кухне, и как исчезал.
Большой стол, стоящий в зале, был завален вырезанными кроссвордами и замусоленными тетрадями. Кроссворды - единственное, что осталось от нормальной жизни. Но из лёгкой тренировки ума, он превратил это в рутину, выписывая редкие в обычном обиходе, но часто встречающиеся в кроссвордах, слова по тематическим тетрадям. Когда-то у него было много справочников и словарей; но большую часть из них он пропил по дешёвке. Остались только рваный "Политехнический словарь", два тома никому не нужной "Энциклопедии лесного хозяйства", да "Атлас человеческого тела", интересный, разве что, подросткам некоторыми женскими подробностями. То, что он разгадывал кроссворды полностью, уже не доставляло ему никакой радости. А если оставались неизвестными два-три слова, в нём поднималось глухое раздражение. Впрочем, постепенно, он забросил и это. Теперь ему хотелось только одного - ободрать горло водкой и забыться. Забыть своё знание. Знание того, что он умирает.
Он просто знал это. Знала это и та женщина, которая иногда уютно сидела в кресле напротив него, печально глядя ему в глаза. Она. Его первая страсть. Не та "первая любовь", с которой они умудрились таки растерять невинность, и вскоре, без особых заморочек, разбежаться, потеряв друг к другу интерес. Потом были другие; кто-то немного старше, кто-то намного моложе, но в основном из круга ровесниц. А потом появилась Она.
Действительно Любовь. Действительно Страсть. Им обоим было уже прилично за двадцать; романтические забубенцы юности их уже не отягощали. Их влекло, буквально тащило друг к другу. Они прожили вместе несколько упоительных лет. Для них было просто в радость быть вдвоём. Им было о чём помолчать друг с другом. Вместе они прочувствовали всю сладость, и все заусенцы любви. Но это, к их общей печали, не могло длиться вечно. Когда он обнаружил, что не очень-то рвётся к ней из командировок, а она, с грустью, осознала, что не особо его ждёт, они поняли - их общее время прошло. Вместе они решили, что не стоит дожидаться неизбежной боли разрыва, и что лучше разойтись милыми. Однажды, когда её не было дома, он аккуратно, как ему хотелось думать, вывез то, что определилось как его. Затем, был славный прощальный ужин, а после, до обезумия страстная ночь. Утром он просто встал и ушёл, когда она ещё спала.
Потом, конечно, были и другие; кого-то он любил, кому-то просто позволял любить себя, греясь обладанием чьим-то телом и... что там любит-то? Этого он так и не понял. Пару раз пытался создать семью, но ничего путного из этого не вышло. С той, которую он похоронил, у них была особая взаимность - они были друг другу последними. Но только Ту он вспоминал с теплом.
И вот теперь Она посещала его. Иногда она стояла у окна, но чаще сидела в кресле, держа сложенные руки на сгибе живота и ног. Почему-то эта её поза заставляла его сожалеть о том, что они не завели ребёнка. Она была такой, какой он её запомнил - тёплой и светлой.
"На тебя больно смотреть, майор", - сказала она с усталой грустью.
Он ухмыльнулся:
"Ты тоже очень мила".
"Ты знаешь?", - произнесла она скорее утвердительно.
Он кивнул:
"Знаю".
"Тебе все равно?".
"Уже да".
Некоторое время они молчали. Потом он крякнул, и отрывистым движением почесал седую голову.
"Чёрт! Сволочное чувство. Мне нечего тебе сказать".
Она вздохнула:
"Ты совсем поплохел, майор. Забыл? Блаженны те, кому есть, о чём помолчать".
"Забыл, - потеряно прошептал он. - Забыл".
Тишина. Вдруг, майор слабо улыбнулся. Она вопросительно посмотрела на него. Он объяснил:
"Вспомнил, как ты, бывало, ходила дома в моей расстёгнутой рубашке, одетой на голое тело. Мне это нравилось до одурения". - Она тоже улыбнулась. Тут он устало поморщился.
"Ты ляг, отдохни", - сказала она тихо.
Майор вытянулся на диване, и посмотрел на неё долгим, на удивление трезвым взглядом.
"Отдохни", - повторила она нежно.
Майор тяжело опустил веки. Постепенно, усталость соскользнула с его лица, дыхание размерилось, и уже в полусне, майор умер.
Женщина, посидев немного, встала и подошла к майору. Несколько минут постояла, глядя на него с покоем в глазах. Потом провела рукой по его лбу, и отошла к окну. С минуту посмотрев в ночь, она исчезла.
В бездыханной тишине комнаты было слышно только тиканье маленького будильника, стоящего на серванте.
А на кухне, в темноте, за столом сидел тот парень, с тоскою глядя на разноцветную россыпь освещённых окон.