Аннотация: Предлагаю вашему вниманию ряд рассказов, которые впоследствии будут объединены в один роман. Это отдельные воспоминания прошлых жизней одного человека, публикуемые с его разрешения.
Глава 1. Андра. Любовь ведьмы.
Я ясно ощущаю себя женщиной по имени Андра, лет двадцати пяти, поднимающейся высоко в горы по каменной горной дороге. Вокруг вначале были высокие прямые сосны, которые становятся все более редкими и низкими при подъеме вверх. Дышать стало несколько трудней, так как воздух там более разреженный. Вокруг все холоднее и вот показался хребет, весь покрытый снегом. По верху хребта идет не слишком широкая дорога, по бокам которой вниз две отвесные стены. Я переодеваюсь в теплую одежду, на ноги одела сапоги, похожие на пимы или унты, только более мягкие и невесомые. Поверх простого суконного платья одела какую-то пеструю длинную шерстяную юбку, вязанный из толстой пряжи свитер и меховой жилет, доходящий до середины бедра. На голову повязала платок. Сверху надела длинную меховую накидку с капюшоном и вышла на занесенный снегом хребет. За плечами у меня большая квадратная кожаная котомка.
Ощущения настолько реалистичные, что грань реальности и сна стерлась и только мозг эпизодически выдаёт фразы, типа: 'Что это за бред?' или 'Да такого просто не может быть'.
Осязание и все остальные органы чувств обострены, как у дикого животного. Ощущается даже запах костра, разожжённого у основания горы охотниками где-то там внизу под облаками. Воспоминания роятся в голове то отдельными картинками, то эпизодами.
Я иду в неведомую для меня пещеру, где должна пройти посвящение и забрать талисман, принадлежавший моему роду. Я не могу понять, знаю ли дорогу, была ли действительно здесь когда-то с приёмными родителями или это был очередной вещий сон. В одном я уверена наверняка - мне надо дойти до этой пещеры во что бы то ни стало, чего бы это ни стоило. Только там есть ответы на все вопросы, там есть возможность найти саму себя. Душит панический страх неизвестности, страх, что тот старец из сна, который звал в это место давно уже мертв и не встретит, но упорство, переходящее в тупое упрямство, толкает вперед по длинному хребту, которому не видно конца. Темнеет и я, съев странного пряного вкуса сухарь улеглась на ночлег. Началась метель и, не смотря на меховую накидку, ясно ощущается леденящий порывистый ветер. Странно, но мне не холодно, страх отступил и я уснула.
Воспоминания прошлого захватили все внимание. Пришло понимание того, кто я в полной мере. Ответ пришел как снег на голову - ведьма. От одного слова по коже поползли мурашки. Я всю жизнь росла изгоем. Люди шли ко мне за исцелением, хоть и боялись меня, зная, что так же легко, как исцелять, я могу и убивать. Я устала от всех них, потому что они сами придумывают себе свои проблемы, сами создают себе глупые ситуации, а потом вновь и вновь приходят ко мне за их решением. Я не знаю ни кто я, ни откуда. Смутно помню своих родителей, зная лишь только, что моя родная мать перед смертью завернула меня в сверток, в который вложила свой талисман и отдала женщине, которую в последствии я называла нежно 'моя мама'. Мне тогда было что-то около года. Помню огонь, в котором сгорели отец и вернувшаяся зачем-то к нему мать. Много огня и странных существ вокруг их дома. Ни кто это был, ни что это было, объяснить мне никто не мог или не хотел, даже верховная ведьма, к которой я ходила пару месяцев назад.
Вспоминаю, как и почему я ушла из дома приемных родителей. Местные жители терпели меня, называя странной, пока в доме одной из соседок не передохли все куры одна за другой в течение нескольких часов после ссоры со мной. Она оскорбила мою приемную мать и я, не знаю зачем, пожелала ей, чтоб у неё все куры сдохли. Народ собрался судить меня. Мне тогда было 15 лет от роду. Приемная мать сдерживала их как могла, но конфликт назрел и нас собирались сжечь, как и моих родных родителей. Я ушла. Ушла сквозь густой туман, покрывший всю деревню, в темный лес в чём была без оглядки и никогда больше не возвращалась в это место.
Затем пришли воспоминания о том, что во мне есть убийственная сила. Какой-то замок. Мне уже лет двадцать. Меня за волосы тащат к какому-то омерзительного вида господину и закрывают с ним в одной комнате. Он вальяжно ходит по комнате, разглядывая свою добычу. Довольная усмешка не сходит с лица, которое сложно назвать и лицом то. На правой щеке уродующий мерзкий шрам, неестественно большой подбородок и жидкая щетина, разбросанная по лицу. Мужчина подходит ко мне слишком близко и у меня начинается истерика. Я закрываю глаза руками, вдыхаю и начинаю истерично кричать. Даже сейчас, во сне, вспоминая свой крик, я вздрагиваю. Когда закончился воздух в легких, пришла тишина. Оглушающая тишина. Я открываю глаза и вижу, корчащегося в предсмертных судорогах своего врага, из ушей которого льется алая кровь. А его ужасный взгляд! Этот взгляд не забыть. На искорёженном ужасом и болью лице огромные вытаращенные глаза, как будто изнутри их кто-то так интенсивно выдавливал, что они готовы вот-вот вывалиться из орбит. Белки ярко красного цвета и вместо слез - кровь. Густая, вязкая, тёмная кровь. Я в ужасе пытаюсь открыть дверь, но она заперта, а там в коридоре слышатся мужские голоса. На помня себя и не осознавая, что и как нужно делать, я принимаю решение уйти незаметно из замка, скрывшись вновь в густом тумане, заволокшем весь замок и окрестности. Дверь неожиданно открывается по моей воле. Я прохожу мимо охраны незамеченной. Это ощущение страха, граничащего с любопытством, и единственный вопрос в голове: 'Почему они не замечают меня?'. Затем снова теплая подушка тумана и тропинка в никуда.
В следующем отрывке сна, я вспоминаю этот хребет. Мне было около четырех лет, когда приемные отец с матерью пошли со мной к той пещере. Все дни, пока мы шли, стояла тихая безветренная погода. Даже холод не замечался. Мы долго шли и вот увидели вход в пещеру. На встречу нам, хотя нет, скорее мне, вышел старец. Невысокий, худощавого телосложения. У него была длинная седая борода, щекотавшее всё моё тельце, когда он меня обнимал, называя внученькой. Остались воспоминания о его сухих, как наждачная бумага, ладошках. Я помню, как он вёл меня за руку по длинному темному туннелю глубоко вниз. Там он снял с моей шеи талисман, погладил по голове и тихо сказал: 'Ты придёшь за ним, моя милая девочка, когда тебе исполнится 25 лет. Ни часом раньше, ни часом позже. Ты найдешь его здесь. Найдешь его и себя вместе с ним. Много тебе предстоит пережить, особенно тогда, когда поймешь то, на сколько ты другая, на сколько ты отличаешься от всех остальных.'
- Ты научишь меня быть самой собой? - я спросила его.
- Нет, милая. Этого не понадобится. Да и я тебе уже к тому времени не буду нужен. Всё придет, само собой. Как только найдёшь талисман и в голове прояснятся все ответы на вопросы, берегись мужчины. Он предназначен тебе самой судьбой. Не вздумай его убивать. Оберегай его до тех пор, пока в его сердце не вспыхнет любовь к тебе и не придет осознание, что ты его женщина. И не попадайся до этого ему на глаза. Иначе он тебя убьёт не раздумывая.
- Почему? - заплакала я от обиды, что должна буду оберегать какого-то человека, который хочет меня убить.
- Ты всё узнаешь сама, милая. И не плачь. Слёзы лишь выдадут тебя. Всегда будь благодарна Творцу, за то, что он создал тебя такой, какая ты есть. Ты нужна людям. Нужна природе. Ты всё почувствуешь, когда придет время. - сказал старец и на этом воспоминание заканчивалось пустой темнотой.
Все, чего сейчас действительно я жажду, так это стать обычной. Такой как все. Ничем не примечательней остальных женщин. Мне тоскливо без человеческого тепла. Хочу найти своего мужчину, создать с ним семью, родить двоих детишек. Вести хозяйство и размеренный образ жизни. Чтобы прекратился этот бесконечный поток людей, идущих ко мне за исцелением. Мысль, что тот мужчина, который предназначен мне по судьбе, хочет меня убить, причиняет невыносимую боль. Я надеюсь, что, придя в пещеру, застану старца и попрошу забрать эту непонятную силу, которая движет мной всю жизнь. Я готова отказаться от этой силы, лишь бы рядом был любимый и не надо было всё время скитаться и прятаться.
Потом приходит воспоминание о путешествии в ведьмин лес. Это было пару лет назад. Я тогда еще не вспомнила ни про талисман, ни про деда своего. Там отвратительно. Полусухие искореженные деревья, вокруг затхлое болото с трясиной и жутким запахом гниющей плоти. Я иду, перешагивая через корни деревьев по сухой земле. Она на столько сухая, что местами потрескалась. И это удивительно, ведь в ста метрах от этого начинается болото, называемое чёрная топь. На встречу выходят ведьмы, сначала с шипением кидаются на меня, потом в испуге в последний момент шарахаются, отлетая как ужаленные. Я хватаю одну, она аж вся выгибается, визжит, чтобы я не убивала её, и я в шоке отшвыриваю её, хотя ничего плохого не хотела. Я говорю, что хочу найти их главную ведьму и тут сама начинаю чувствовать её и четко понимаю её местоположение. Убыстрив шаг иду. Нет. Вернее, не иду, а как бы уже плыву. Ноги не двигаются, а я иду все быстрее. Она старая, но красивая. Обворожительно красивая. Мы говорим, не произнося слов. Мне это странно, но не удивительно, как будто это всё мне привычно, как само собой разумеющееся . Она спрашивает меня, почему я пришла без талисмана и не предупредила о своем прибытии, мол меня бы встретили со всеми почестями. Когда она узнаёт, что я ни сном, ни духом про талисман, и вообще пришла узнать про то, кто мои родители и как они погибли, её глаза сначала округляются, а потом лицо расплывается в слащавой улыбке. Она загадочно улыбается и тут я отчетливо слышу её слегка поскрипывающий голос: Ты все узнаешь лишь тогда, когда найдешь талисман, принадлежавшей когда-то твоей матери. Она была одной из нас. Давно. Очень давно. Еще до встречи с твоим отцом.
- Кем был мой отец? - спрашиваю уже голосом я.
- Он был другой. С другой стороны, ну ты должна понимать, о чем я. - злобно шипит она и продолжает, - Твоя мать предала нас и ушла ради него в мирскую жизнь. В тебе сильна её сила. Ох как сильна! Ты одна из нас, детка. Ты еще не осознала до конца свою силу? Нет? Еще не поняла! Но по глазам вижу, уже успела убить. Так всегда происходит с ведьмой, если её разозлить или напугать. Ты можешь не только криком, просто мыслью убивать. Твоя мать могла сжечь человека до тла, мгновенно и без напряжения. Тебе многое доступно. Оставайся, я научу тебя всему сама.
При этих словах мне становится плохо до дурноты, и я говорю нет. Она лишь ухмыльнулась и сказала, что больше ничем тогда мне помочь не может.
Я разворачиваюсь и ухожу. Уже на выходе из леса ко мне тихо подходит совсем старая ведьма и говорит странные слова: Берегись её. Она хочет твоей смерти. Но ей нужен этот талисман. Как только ты его найдешь, тебя убьет охотник за ведьмами. Она ведет вас друг к другу. Она нашла струну в его душе, за которую можно дёргать. Да и одна ведьма, которую она к нему недавно подослала, перед смертью рассказала ему о тебе. Ты и есть верховная ведьма. Она боится тебя и открыто выступать против тебя не будет. Но он, он очень хитер и ловок. И ему нечего терять. Берегись их обоих. Слушай деда и свое сердце. Прощай. При произнесении последнего слова она тает в воздухе, как пыль.
Одна мысль, что я одна из них, переворачивает всё во мне.
- Я не хочу и не буду заниматься тем, чем промышляют они. Сатанинские отродьи. Нет, Господи, убереги меня от этого! Отец, мама, если вы слышите меня, помогите мне устоять перед этой разрушительной силой. Дайте мудрости её обуздать и пустить в другое русло! Я хочу жить!
На этом воспоминания прерываются, потому что я дошла к пещере. Я шла, наверное, дней шесть-семь. И вот она.
Меня, естественно, никто не встречает. Я не удивлена, но слегка разочарована. Все-таки надежда, что он сам меня встретит, была. Захожу в пещеру, она не такая большая, как мне представлялось в детстве. Темнота. В углу аккуратно лежит факел, по ощущениям, приготовленный для меня. Беру его в руки и зажигаю. Вернее, не зажигаю. Нет. Он вспыхивает как-то сам, потому что я так хочу. Пещера плавно перетекает в длинный коридор. Страшно до ужаса, но я иду. Иду, потому что так надо. Потому, что внизу меня ждут ответы на все мои вопросы. Любопытство берет вверх. Коридор примерно через час ходьбы становится все меньше и меньше, примерно моего роста и чуть шире моих плеч. Не знаю, сколько времени я шла, но долго и все время вниз, постоянно поворачивая то влево, то вправо. Наконец, я попадаю в огромную пещеру. По моему внутреннему распоряжению помещение моментально наполняется светом. Там оказывается огромное число факелов, вдоль стены. Пещера действительно огромна. Где-то вдали течет речка. С потолка свисает что-то напоминающее люстру, в которой куча свеч и все они горят. А в середине пещеры стоит камень, сделанные наподобие круглого стола, диаметром примерно метр-полтора. В центре стола огромная ребристая сфера. Она переливается ярким голубоватым светом. Подхожу к ней, а глазами ищу на столе свой талисман. Вижу край знакомой цепочки под сферой. Потянув, вытаскиваю его и одеваю на шею. Затем начинает происходить что-то непонятное. Над сферой в мерцающем свете возникает знакомый старец. Он приветствует меня и заявляет, что сейчас мне будет передана вся необходимая для поддержания моей дальнейшей жизнедеятельности информация. Из шара, лучом света прямо мне в глаза идут куча образов. Они идут на столько быстро, что не успеваешь понять и осознать, что это и о чем. Через некоторое время свет гаснет, и я падаю без сознания. Сколько я пролежала там не знаю, но тело затекло. Медленно открываю глаза. Свет в пещере погас, зато где-то там высоко, метров, наверное, сто вверх, образовалась огромная дыра, из которой льется мягкий солнечный свет. Я встаю и оглядываюсь по сторонам. Там, где была сфера, лежит куча маленьких кубиков, похожих на хрусталь, но невесомых. Я зачем-то беру и сгребаю их всех к себе в котомку, иду к стене и начинаю ползти вверх. Интересное ощущение - по отвесной стене я ползу, как по полу, аккуратно, медленно я доползаю до отверстия и оказываюсь у подножия горы. Я еще не успела опомниться, как вход в пещеру закрылся сам собой. Оглядываюсь вокруг. Солнечный свет еще слепит глаза и я, закрыв их вдыхаю ароматы летнего леса. Основной запах хвои и можжевельника. Разнообразие цветочных ароматов и свежесть горной реки. Очень захотелось искупаться. Я раздеваюсь и аккуратно все теплые вещи складываю обратно в котомку. Затем снимаю пояс с платьем, распускаю волосы и по мягкой траве вперемешку со мхом медленно, наслаждаясь каждым своим движением двигаюсь к речке. У меня длинные густые волосы каштанового цвета с рыжим отливом. Глаза больше изумрудного, чем просто зеленого цвета. Изящная фигура хрупкой утонченной женщины с пышной грудью и тонкой талией. Я с удовольствием разглядываю себя со стороны. Затем вхожу в воду. Она обжигающе холодная и в то же время приносит моему телу облегчение. Медленно плыву к противоположенному берегу, течение не слишком быстрое и бурное. Забираюсь на огромный, разогретый солнцем валун и лежу греюсь на солнце, как дикая кошка. В голове рой мыслей. Я надеялась найти ответы на вопросы, но ответы крайне непонятны, а вопросов стало еще больше. Окончательно запутавшись в себе и в том, что я действительно хочу, засыпаю.
Во сне ко мне приходит моя мать. Она с нежностью смотрит на меня и садится рядом на камень.
- Что мне делать, мам? Я окончательно запуталась? - спрашиваю я.
- Не переживай. В течение месяца-двух все уляжется в твоей милой головке, и ты поймешь себя и свои желания. - говорит мама, мягко поглаживая меня по волосам. - У тебя не слишком много времени, чтобы так вот просто здесь отлеживать бока на камне. Охотник уже близко. Он идет за тобой.
- Кто он? И за что он хочет меня убить? Я ему сделала что-то плохое?
- Он предназначен тебе Творцом. Вы с ним одно целое, и вся ваша история записана в книге судеб. Но его сердце закрыто для любви, тем более для любви к ведьме, коей ты являешься, дитя моё. Он охотник на ведьм. Его имя Ильяс. История его детства не менее трагична, чем твоя собственная. Он такой же, как и ты. Его мать тоже была ведьмой. Сильной и справедливой. Она первая ушла из леса и потом частенько блокировала зло, причинённое верховной ведьмой.
- Это как? - перебиваю я её.
- Довольно-таки просто, по крайней мере для тебя. Проклятья и заклинания ведьмы можно остановить и обезвредить либо еще более мощным заклинанием, либо своей силой взять его и заземлить. - ответила она. - Второе для тебя даже проще.
- Что значит для меня? И как понять - заземлить? - не унимаюсь я, съедаемая любопытством.
- В тебе сокрыта огромная сила, я бы даже сказала великая! - с восхищеньем говорит мать. - Но только с мужчиной, которого ты полюбишь всем сердцем, и который сможет полюбить и принять тебя со всем тем, что есть в тебе, не испугавшись и оставшись рядом сильным в своей беззащитности перед тобой, тот которого ты сможешь уважать, только с этим мужчиной и раскроется вся твоя сила. Волею судьбы вы пока что являетесь врагами, и он жаждет твоей смерти.
- Но почему?
- В своё время, когда маленькому Ильясу было чуть меньше шести лет, пять наших сильнейших ведьм собрались и наслали на его мать смертельное заклинание чёрной топи, она не смогла его полностью обезвредить и её муж погиб, а у сына очерствело сердце. Но и тогда она не успокоилась, а попыталась мстить. Я пришла, чтобы поговорить с ней и помочь, но верховная ведьма, да-да та самая Гереса, с которой ты разговаривала, опередила меня. Когда я пришла они уже разгоряченно спорили и проклинали друг друга. Войдя, я внутренним взором нащупала Ильяса. Я хотела лишь спрятать его от взгляда Гересы и мне это удалось. Но его мать была так напугана и обеспокоена за своего ребенка, что в истерике попыталась испепелить меня, забыв, что огонь - это моя любимая стихия. Она сама же и пострадала от своих действий, сгорев мгновенно до тла на глазах у собственного сына. Естественно, он ничего не понял и возненавидел меня всей душой. Ты моя дочь, а его дух жаждет отмщения, не понимая, что тебе ничего не стоит его уничтожить, и что вы друг для друга предназначены Творцом. Оберегай его до тех пор, пока не сможешь разрушить заклинание, насланное ведьмами. Ты увидишь его в сердце Ильяса и поймешь всё сама уже сегодня вечером. А сейчас просыпайся и вставай, он скоро будет здесь. - при этих словах мать исчезла, и я очнулась.
Солнце уже присело на верхушки деревьев, и я почувствовала всем телом, что пора одевать своё обнаженное тело. На камне рядом со мной грелась большая ящерица грязно-зеленого цвета, шарахнувшаяся от меня, когда я присела, отлипнув от теплого камня. Снова обжигающий холодом водный поток и в следующее мгновенье я вижу себя уже одетой, прячущей в корнях большой лиственницы свою котомку. Затем я будто сливаюсь со стволом дерева, становясь с ним одним целым и закрываю глаза. Я не уверена, но это больше похоже на мимикрию.
И вот появляется Он. Мужчина лет сорока, смуглый, ростом выше среднего, с густой довольно короткой бородкой с седыми волосами. На голове волосы побриты наголо. От него исходит ощущение большого сильного мужчины, испускающие ферромоны невероятной притягательности для меня. Я смотрю на него внутренним взглядом и ощущаю, что в области сердца тьма, а вся его душа ослеплена огнем ярости. Этот огонь пожирает его самого, причиняя ему невероятную душевную боль. Он чувствует меня, мой запах, моё близкое присутствие, но не может найти, и от этого огонь становится ещё ярче. Стоит мне пошевельнуться или заговорить с ним, мгновенно сработает охотничий инстинкт, и он не раздумывая убьёт меня. Поэтому я разговариваю с ним внутренним голосом и крайне осторожно.
- Ищешь меня? - спрашиваю. В ответ он начинает крутиться волчком вокруг себя. Так смешно, жаль не могу посмеяться от души. Он мне приятен. Мне нравится наблюдать за ним. Его запах, черты лица, движения, все это действует на меня завораживающе. - За что ты хочешь меня убить?
- Ты ведьма! Ведьма! - кричит он, размахивая мечем. - И должна умереть, как и все остальные!
- А что, если я - твоя судьба? - говорю. В ответ вижу ступор и смятение, переходящие в ещё большую ярость. Ильяс прекрасно понимает, что до тех пор, пока он находится в таком состоянии, ни за что меня не найдет. Мне, в принципе, нужно то же самое от него. Тогда можно будет заглянуть в сердце и посмотреть, как на него повлияло проклятие чёрной топи.
Он разводит методично костёр, и это успокаивает его, садится и начинает ждать. Им овладевают сомнения. Ощущение моей близости к нему, моего запаха, возбуждают в нём мужчину. Но рассудительность и принятое решение гораздо сильнее. Я вижу ведьмовскую силу в нём, закрытую на замок с семью ключами. Эта часть жизни и все, что с ней связано, он замуровал давно и далеко. Он не желает знать ничего ни про себя, ни про мать, ни про то, что случилось тогда, до сих пор считая, что верховная ведьма не смогла его найти только по чистой случайности. Проклятие сильно. Настолько сильно, что мне не удается даже близко к нему подступиться, так как слишком уж сильную броню он выставил от мира и от меня. Через некоторое время я оставляю эти попытки, решив, что займусь этим в следующий раз. Тело все затекло от неподвижности. И я напускаю туман. Густой, как молоко туман обволакивает все вокруг. Ильяс засыпает глубоким сном и я, наконец, могу выйти из дерева. Мое тело так онемело, что я просто падаю в туман, рядом с охотником. Охватывает внутренняя паника, что он сейчас проснётся, но мужчина спит беспробудным сном. Через некоторое время я начинаю чувствовать свое тело и могу пошевелиться и встать. Я беру свою котомку, вынимаю из неё один из кристальных кубиков и кладу его напротив охотника. Затем подхожу к реке. Там у берега меня уже ждет лодка и я сажусь в неё и плыву подальше от Ильяса.
В следующий миг я вижу себя идущей по воде на встречу с божественным светом. Я стара и на душе чувство глубокого удовлетворения прожитой жизни. Я иду, а тело осыпается с меня, как песок. Я становлюсь ярким светом. За эти несколько мгновений передо мною проносится вся жизнь. Я вспоминаю, как еще несколько лет Ильяс искал меня, как он попадал в разные переделки, а я оберегала его и пару раз даже спасала ему жизнь. Вспоминаю, как при каждой нашей встрече после того, как он засыпал, я оставляла ему один из кристаллов. Он долго сопротивлялся и не верил мне, поэтому приходилось быть незаметной и ждать того момента, когда же я смогу разрушить проклятье пяти ведьм. После того, как оно было разрушено, Ильяс успокоился и принял себя таким, каков он есть. Мы прожили с ним долгую и счастливую жизнь, как муж и жена. У нас родилось двое детей, мальчик и девочка. Мы оба нашли своё предназначение в жизни. Оказывается, мой талисман был ничем иным, как ключ к балансу сил природы. Благодаря своему мужчине, я раскрыла тот потенциал, о котором говорила моя мать. Моим предназначеньем было умение быть нейтральной в любой ситуации и любых конфликтах. Я всегда выступала посредником благодаря этому качеству. Пришло чувство благодарности за то, что мне дали возможность прожить длинную жизнь, полную приключений, волшебства и любви. Я сливаюсь с лучом яркого белого света.
Конец регрессии.
<
Глава 2. Иван. Жизнь до и после.
Кадры мелькают. Какое-то прерывистое кино. Я скачу очень быстро в небольшой группе людей. Нас преследуют. Мы доскакали до леса и на опушке приостановили лошадей. Я оглядываюсь. Слышу, как моё сердце бьётся, словно топот копыт. Их больше в несколько раз, и они вооружены до зубов. А нас осталось несколько человек и нам нужно куда-то скрыться. Дальше за перелеском болото или в бой, но это подобно смерти. Мы скачем вдоль болота до тропинки. С нами Рябой, и он знает эти топи вдоль и поперек. Он в свое время ходил проводником. Но есть опасения, что у наших преследователей имеется такой же знаток. Хотя Рябой уникален, я не слышал про других смельчаков, которые бы решились изучать эти топи. Не хочу оставлять свою лошадь. Её убьют почём зря, а мне она дорога. Нас пять человек вместе с Рябым. Он взял палку и идет впереди, а мы за ним с лошадьми. Там топи. Всё вокруг булькает, ухает... Все эти звуки, наводят ужас... Вечереет. Пока еще не темно, но солнце уже почти за горизонтом. От напряжения у меня пот катится со лба. На мне валяная шапка. Осень. Листья только-только начинают желтеть. У меня очень острое зрение. Двигаемся довольно быстро и без остановок. Рябой знает дорогу. Не зря я его тогда взял с собой. В свое время я спас его. Выходил, после того как забрал с поля боя еле живого. Я целитель. Хорошо знаю травы, камни. Умею с ними общаться, чувствую их. Мне не нужно знать названия трав или камней. Я просто знаю по вибрациям и запаху, какая трава нужна человеку, чтобы его исцелить.
Мы посреди болота на островке. Темнеет и мы устраиваемся на ночлег. Лошадей спутали, чтобы не дай бог куда не ступили. Развели костер. Я оказался вне закона. Хорошо владею оружием. Тот меч, который у меня на поясе, из хорошей стали. Он дорогой в отличие от других мужчин, окружающих меня. И я не купил его. Он перешел мне по наследству. Я из какого-то богатого рода. А они что-то типа разбойников. Рябой тоже вор и убийца еще тот. Но он верный, как пёс - сдохнет, но не предаст. Они все ждут, что я скажу, а я не имею понятия, что делать... Ни куда идти, ни с чем... Нас было много, но всех перебили. И атамана убили. Нам нужно двигать в Запорожье к казакам. Мы из них. Меня зовут Иван. Я что-то типа помесь хохла и поляка. Но в общем, я такой же хохол, как и они. У меня густая светлая шевелюра и борода недлинная, тоже густая. Ой... И член между ног болтается. Я чувствую его. Чувствую как штаны замотаны, шаровары и пояс такой длинный. Я иду в кусты отлить. Необычное ощущение, как его достаешь и как моча внутри него бежит. Брррр... Очень необычно. Перед тем, как лечь, еще раз подхожу к своей кобылице. Она молоденькая, только семь лет от роду. Осматриваю её, глажу, желаю спокойной ночи и она прижимается к моей щеке, как ребенок, который нашкодил. Это тебе не баба, с которой покувыркался и дальше пошел. Нет. Здесь все гораздо обстоятельней. За ней ходить надобно, обухаживать. Это всё мое, она постоянно со мной и от того, на сколько люб я ей, зависит моя жизнь и её.
Мне лет сорок. Такой прожжённый уже мужик. Я ложусь спать. Нам бы пройти эту топь и остается немного до воды. А там уже вдоль поскачем к другому атаману в поселение, где живут только казаки. Там они собираются, чтобы дальше рвануть на 'подвиги'. Баб там нету, а если и есть, то только расходные. Лежу, раздумываю и вдруг зачесалось в штанах. Боже, это мои яички. Засовываю руку в штаны, натягиваю кожицу вокруг них и совершаю почёсывающие движения. Так аккуратно и чертовски приятно. Блин, я это реально ощущаю.
Те, с кем мы столкнулись не русские. Это монголоиды. Их много, и они очень сильные. Я видел взгляд их главаря. Мы знаем друг друга, но откуда, пока не пойму. Я закрываю глаза и громадная волна уносит меня в море воспоминаний из прошлого моей жизни... Мелькают картинки за картинками. Перебираю их. Вижу порт. Большой порт, много кораблей и я, совсем молодой пацан. Мы виделись именно там. Он казался мне взрослым мужиком. Если мне тогда было лет двенадцать, то ему в то время соответственно лет двадцать. Очень мощный мужик с тяжелым взглядом и выделяющимися чертами лица, которые просто не забыть. У него глаза, как два уголька - чёрные и блестят изнутри, словно два луча из башки выходят. Он узнал меня и хотел убить, должен был, но в топь идти не рискнул, уж больно дурная слава у неё. Этот монгол очень не прост был. Еще тогда он у посла иговского начальником охраны служил. А там в поле, когда мы встретились глазами, у него аж зрачки расширились и я увидел, что он узнал меня и последнего из наших уже не глядя перерубил пополам. В этот момент я заорал, и мы ринулись назад.
Меня занимает мысль, откуда они взялись и какого хрена на нас напали. Они появились внезапно, без разговоров напали и, фактически, мгновенно всех перебили. А мы остались живы случайно, так как замешкались. Моя кобыла неожиданно начала хромать на пустом месте. Это произошло так неожиданно, что я остановился, поняв, что не могу на ней ехать дальше. Стал осматривать сустав, но ничего не нашёл. Поводил её взад-вперёд и через минут пять она перестала хромать также неожиданно, как и начала. Непонятно от чего. Я ещё тогда про Манюшку свою вспомнил, подумал, к чему бы это она мою кобылку спутала. А Рябой и эти трое помогали мне. Он тогда смеялся, говоря, что мне придётся теперь всю оставшуюся дорогу ему зад греть. Затем мы стали догонять своих и увидели, как на них напали. Сначала мы хотели к ним, но увидели, что уже поздно, да и бесполезно и рванули в обратную сторону, а те пустились за нами в погоню. Это произошло на столько неожиданно, что мы просто развернули лошадей и поскакали прочь. Монгол долго соображал, кто я, да и фору у нас было метров сто пятьдесят, к тому же лошади наши на столько резво помчали, что пока они добрались до топи, мы уже были далеко и их стрелы нас не задели. Там в поле никого не осталось в живых, я точно это видел, а ведь наших было не мало - около тридцати человек, и мужики то все бывалые, не промах. А этих было около шестидесяти, и они вооружены до зубов просто. Такая дружина конкретная.
Потом меня затопило воспоминаниями про женщин всяких, про родителей... Я вырос в очень большом доме. Как палаты. Не дворец, конечно, но очень большой. Вижу наш основной дом, там чуть поодаль дом для челяди. Я был самым младшим сыном и очень болезненным. Отец меня никогда не любил и не обращал никакого внимания, либо пальцем показывал на меня и говорил: "Вот наш дурачок идёт". Такой маленький худенький мальчик, с которым вечно няньки носились. Нас было девять человек детей. Я очень любил старшего брата, Алёшку. Мать из всех детей нежнее всего относилась к моему брату чуть постарше меня. А я был самым выброшенным из всех детей, предоставленным полностью самому себе. Вот мной и занимался старший брат. Такой высокий сильный парень. У нас разница была около пятнадцати лет. Он учил меня всему - и на коне скакать и мечом махать. Потом я очень сильно заболел, и он выхаживал меня, но мать запретила ему ко мне подходить. Он очень спорил с ней, но его больше ко мне не пускали. Наверное, у меня что-то инфекционное серьезное было. И меня дядька выхаживал. Я его звал дядюшка. Мне было очень плохо. Все время мутило, сильно болел живот, высокая температура и я в бреду всё время звал дядюшку и Алёшу. Родителей вообще не звал, ни мать, ни отца. А дядюшка, он священник был. Всё ходил в рясе и в шапке такой, типа скуфьи, только не бархатная она, а из грубого такого полотна сшита, как и ряса. Очень умный и спокойный мужик. Он выходил меня. Читал все время надо мной какие-то молитвы, травки давал пить. Я был в очередном полусне, когда пришла мать и так холодно спросила, долго ли я еще протяну, сказала, что гроб уже готов. Я заплакал, а дядюшка, это было, пожалуй, единственный раз, когда он повысил голос, и не просто повысил, а закричал на неё, чтобы она убиралась прочь, потому что она не мать, а просто нелюдь. Он вытолкал её из комнатушки и захлопнул за ней дверь. А потом сел передо мной на колени, взял за руку и сквозь слезы начал говорить, что моя мать просто не соображает, что говорит, она в глубокой скорби и обезумела от горя. Просил меня простить её, а еще поцеловал мою полу безжизненную ручонку и сказал, что я буду жить и что он обо мне позаботится. Чтобы я только выздоравливал. Я сказал, что очень хочу пить, почему он не дает мне попить просто воды. Начал спрашивать, где мой Алёшенька. Почему он не приходит... Почему моя мать не пускает его ко мне... Он замолчал. Воцарилась гробовая такая тишина и тут он сказал, что я обязательно увижу, где Алёша и другие, когда поправлюсь. Он не солгал. Я увидел... Потом...
Моя мать всегда была равнодушна ко мне, как будто и не она меня рожала вовсе. Я потом еще долго выпытывал у дядюшки, моя ли он мать и не ошиблись ли при рождении. Вдруг меня просто по ошибке к ней положили в комнату, и все совершенно случайно решили, что я её сын. Он отводил глаза и только вздыхал.
Отец с матерью не ладили друг с другом совсем. Они даже за столом практически не общались и не замечали друг друга. Только в одном они были единодушны, что я явно был лишним в семье. Я был самый последний и самый ненужный. Особенно после эпидемии, в которой умерли четверо из детей и в том числе оба их любимчика, а именно старший брат, и брат предпоследний, с которым у нас была разница в год. Мать считала меня виноватым в смерти Алексея. Говорила, что он умер, потому что пытался выходить меня и заразился. Но дядюшка сказал, что он заболел еще раньше меня, только держался, потому что выхаживал меня. И что возможно он бы и выжил, если бы его не отлучили от меня. Он очень переживал, что я умру, вот и сдал свои позиции перед болезнью. А мне дядюшка всегда говорил, что я родился в рубашке. Что при моем то здоровье непонятно вообще, как я выжил. Даже он в какой-то момент отчаялся меня выходить. А потом, когда он выгнал мою мать, я резко пошел на поправку.
Я помню, как он тогда погладил меня по голове, так нежно и аккуратно, и сказал, что раз меня Творец оставил в живых, значит для какого-то дела. Что-то я еще должен совершить эдакое. Я спросил у него, чего же должен эдакое совершить, но он просто покачал головой и сказал, что Господь меня направит, ибо неисповедимы пути его.
Мне тогда было лет шесть. Он забрал меня из дома, потому что мать меня так ненавидела, что даже сдержать себя не могла в моем присутствии, а отец просто смотрел с безразличием в мою сторону. Впрочем, как и всегда. Он никогда не видел меня ни мужчиной, ни наследником. А Алёшка меня любил. С ним я познавал этот мир. Моя молочная мать и нянюшка тоже умерли. Меня больше там ничего не держало. И когда дядюшка сказал, что нам нужно уехать, я с удовольствием последовал за ним. Я не мог их всех видеть. Лёшка умер и мир поменял свои краски, как будто было всё вокруг цветное и птички щебетали, и вдруг резко краски исчезли и пришла страшная звенящая тишина, давящая на уши. Я стоял на его могиле перед отъездом. У меня не было слез. Я даже плакать не мог. Весь мир исчез. Ничего не осталось. Дядюшка посадил меня в повозку, и мы ухали. Я никогда больше туда не возвращался. Только один раз после возвращения на родину пришел на могилу Алексея. Такая же тишина и горечь засосала под ложечкой. Но я всё тогда утешал себя мыслью, что он бы гордился мной и тем, каким я стал. Он единственный, кто тогда верил в меня и любил без условий, радуясь каждой моей победе.
Я не помню, да и вспоминать не хочу имен ни своей матери, ни отца. Он был одним из братьев киевского князя тех времен. Мать тоже была княжной. Они друг другу были дальними родственниками.
Никто, кроме Лёшки не занимался мной и не обучал ни чему. Я помню, как он приказал нашему кузнецу выковать мне меч. Помню этого огроменного дядьку с его ручищами и толстыми пальцами. Мне так интересно было наблюдать, как этими пальцами он делал буквально ювелирную работу. Мне было годика три. Этот кинжал, который в детстве мне казался мечом, всегда потом был при мне и не раз спасал мою жизнь. Вижу резную рукоять с рубином в середине. Рубин большой, наверное, с фалангу большого пальца. Ножны тоже все резные с вкраплениями аметиста, а на самом клинке выгравировано моё имя - Иван. Алёша пристегнул его мне к поясу, и я ходил, размахивая своим личным оружием, словно воин, способный отразить любое нападение. Кузнец тогда всё приговаривал, что вот мол будущий князь растет, а брат добавлял, что у воина обязательно должно быть свое именное оружие.
Все окружающие любили меня и жалели. Я рос ребенком с тихим нравом, очень ласковым. К тому же я не разговаривал лет до пяти после сильнейшего испуга. А моя мать, она никогда не ласкала меня, не брала на руки. Почему-то она ненавидела меня. А отец смотрел сквозь меня. Помню, приехали мы с Алешкой с прогулки... Долгая весёлая прогулка была. Он меня увез далеко в поле. Трава высокая-высокая, только небо и видать. Я иду с ним за руку, а он все небылицы мне какие-то рассказывает. Потом на плечи к себе посадил и показывал, в какой стороне море, где наш дом и бегал со мной по полю и подпрыгивал, изображая коня. Как лежали долго в траве помню, эти все душистые ароматы и как уснул я. Проснулся, а он мне и говорит: 'Ну ты, брат, и спать горазд. Вечереет уже, домой пора.' А глаза у самого радостные, смеющиеся. Он посадил меня спереди и дал в руки поводья, чтобы я сам конем управлял. Вот это было испытание для меня - с одной стороны страшно до ужаса, а с другой весело и искушение пустить коня во весь дух, что я и сделал. Алёшка забрал у меня поводья, и мы ехали уже дальше небыстро, о чём-то болтая и смеясь. Первым встретил нас отец. Он кричал на брата, что тот должен был вернуться еще к полудню. Тот начал объяснять, что у меня ночью сильный приступ был и мы ездили гуляли, чтобы я развеялся и отвлекся от всех прихотей матери. Но отец был непреклонен и в конце концов плюнул в мою сторону, сказав, что мне только с челядью общаться и ушел не оглядываясь. Алёша меня на руки взял и стал объяснять, что, когда я вырасту, отец увидит и поймет, как был не прав. И я действительно долго надеялся на это. Вот все представлял себе, как вернусь домой, а отец обнимет меня и заживем мы с ним, как взаправдашние сын с отцом. Я ведь действительно впоследствии стал далеко не хилым молодцом. Дядюшка, когда забрал меня, мы жили при каком-то монастыре. Меня обучали грамоте, математике, я изучал карты, военное дело, учился управлять кораблем, ориентироваться по звездам. Там библиотека была огроменная. Я вначале там почти все свободное время проводил. Все время расчеты всевозможные делал, изучал картографию, астрономию. Дядюшка нанимал мне лучших преподавателей. Я все схватывал на лету, и он приговаривал, что вот мол племянник князя великого молодец какой. Приедет, на вес золота будет.
А приступы эпилепсии у меня были на нервной почве после каждого скандала, который учиняла моя мать. Из-за неё же я не разговаривал почти что совсем, только с братом, дядюшкой да кузнецом. Алексей очень переживал за меня и после приступа брал меня на ручки и забирал к себе в комнату. Там долго сидел со мной и няня всегда вызывала дядюшку, он мне какой-то сладковато-горький отвар приносил, чтобы я прекратил плакать и заснул. Приступы эти начались очень в раннем возрасте после сильного стресса. Я рано начал понимать и чувствовать отношение людей ко мне. Несмотря на то что приступы начались, когда мне был год от роду, помню этот случай. Я уже тогда ходил. В тот момент я прыгал на своей кроватке от радости, что пришла мама. Но вдруг она поворачивается ко мне, а на лице гримаса совершенно искренней ненависти ко мне. Я хотел к ней подойти, но она отстранённо глядела на меня и взяла на руки старшего брата-погодку. Ему было два года на тот момент и прыгали на кровати мы с ним вдвоём. Она держала его в руках и смотрела на него с нежностью, а когда перевела взгляд на меня, то от ненависти всё её лицо аж исказилось. Я отпрянул и упал навзничь на пол. Помню до сих пор вот это ощущение падения в пропасть, а потом бах, и не чувствуешь ни рук не ног. После этого и начались припадки и каждый раз он начинался с сильного спазма гортани. А после приступа меня начинало колотить от холода, даже если на улице была тридцатиградусная жара. Меня заворачивали в шерстяное одеяло и через несколько часов только я начинам приходить в себя. После того, как мы с дядюшкой уехали, он первым делом меня к святому отшельнику повез. Одежда на нем была в виде полуоборваной мешковины, но чистая и опрятная. Тот молитвы надо мной читал несколько часов. Потом погладил меня по голове и сказал, чтобы думать о своих родителей я перестал и обиду на них сплюнул и выкинул из головы. Что я, мол, сам далеко пойду и большим человеком стану.
До отъезда то приступы частенько были. И всегда из-за матери. Помню, что вот и этот приступ, после которого мы с Алёшей целый день прогуляли тоже не спроста был. Мы играли с моим братом-погодкой, бегали друг за другом, и он на лету задел миску, которая разбилась на несколько частей. Ничего особенного в этой миске не было и нянюшки уже убрать её подлетели, как вдруг входит мать. Она начала сюсюкать с братом, что как мол так, зачем миску смахнул, а тот взял и говорит, что это не он де, а я разбил. Что тут началось. Мать подлетела ко мне и по щекам вначале бить стала и кричать, что я подлец неблагодарный, а когда от очередного удара я уже сознание начал терять и упал, в последний момент нянюшка подлетела и меня телом своим прикрыла, начав рыдать и причитать, что Ванька не виноват, что он просто ребенок, чтобы простила меня и прекратила измываться, а мать ногой пнула её пару раз как следует, развернулась, взяла братца за руку и ушла с ним. Как сейчас вижу его лицо с ухмылкой. После этого я перестал с ним общаться совсем. Как отец сквозь меня смотрел, так же и я, на его разговоры реагировал.
Я лежу и анализирую ситуацию с монголами. Перед глазами карты, расчёты, воспоминания. Я пытаюсь понять, откуда и куда они могут идти. Это слишком хорошо вооруженный и подготовленный отряд. Явно они идут с конкретной целью. Только вот куда? Этот вопрос крутится у меня в голове не переставая. И уничтожили они всех наших, чтобы точно никто не знал кто они и что собираются делать. Я понимаю, что нам следует вернуться, чтобы предупредить, но также осознаю, что ни Рябой, ни остальные обратно не пойдут ни под каким предлогом, а один я не пройду по этим топям. И тут я вспоминаю, что князю великому везут золото, много золота, типа как оброк. По всем моим расчетам выходит, что они встретятся с дружиной завтра к вечеру. И, судя по всему, там еще они должны кого-то убить. А потом я выдыхаю и говорю сам себе: 'Да плевать. Не моё дело. Меня князь вообще объявил своим личным врагом и объявил вознаграждение за мою голову.' На этой мысли я засыпаю и просыпаюсь на рассвете от ржания лошадей и от того, что Рябой меня расталкивает. Опять меня начинает терзать мысль, что надо предупредить, потому как это не лично князя касается, а всего государства. Казну разорят и скажется это на людях простых. Надо предупредить, но как? Те люди, которые погибнут - это дружина, и я их знаю всех очень хорошо. Я несколько раз ходил с ними, не столько как воин, сколько как проводник и лекарь. У меня телосложение не то чтобы здорового мужика, скорее я жилистый и выносливый. Такой крепкий, высокий мужик. Рябой мне по мечевидный отросток грудины, а остальные чуть ниже плеча. Мы идем гуськом по тропе за Рябым, и он все время оглядывается, всматриваясь мне в глаза. Я не выдерживаю и говорю: 'Чего уставился то? Не видел, что ль?' Тот в ответ: 'Да взгляд у тебя больно уж потяжелевший. Задумал неладное ты.' Я приказываю ему идти дальше и не мешать мне думу думать. Они все запорожские казаки, перекати поле. Им бы только горилки выпить, да баб поиметь. Домой вернулся, жену обрюхатил, передохнул маленько, хозяйство подправил, золотишка жене с детьми оставил, да и опять в путь. Им все равно, под началом ли князя ходить, самим лихачить ли. Лишь бы жизнь мёдом не была. Воины типа вольные. Мы возвращаемся обратно в свое поселение. Вдруг неожиданно у меня вырывается фраза: 'К войне готовиться надобно! И не спрашивайте почему. Война будет и всё тут. Вижу так.' Я сам не ожидал. Все замерли от неожиданности. После этого мы идём дальше. У последнего из нас конь провалился в трясину по самую задницу, когда оставалось саженей двадцать до выхода из болота. Вытащили, сели на лошадей и поскакали. Вокруг холмистая местность. Изредка, встречаются одинокие дубы, а потом степь. Скакали мы дней восемь, отдыхали лишь по ночам, сменяя друг друга в карауле. Не было ни одной ночи, когда бы я не вспоминал её. Баба у меня была красивая. Очень красивая, складная. Глазки серо-голубые, коса русая. Я по ней с ума сходил. Одета в дорогие одежды, да и на мне кафтан белоснежный расшитый весь, сапоги красные с загнутыми вверх носами. Её образ мне постоянно видится и во сне и наяву. В нескольких критичных ситуациях этот образ меня от смерти спасал, то просто голос её со мной разговаривал. Она меня тоже очень любила. Её князь себе в жены хотел.
Мы тайно встречались. Она девка упертая и своенравная. Мне и соблазнять то её не пришлось. Я знал, что она в жены к князю через пару лет готовится. Я тоже упёртый, но молчаливый. В моём характере сказать в слух, что из точки А я попаду в точку Б, а дальше двигаться как танк, пока не достигну цели. Если передо мной стена, я её не задумываясь проломлю, нужно убить - убью. Но молча. А она как женщина эмоциональна очень. И когда речь о свадьбе заходила, вздорила с отцом, что замуж за него все равно не пойдет, так как не люб он ей. Что мол она меня любит и всё тут. Там все мамки-няньки на ушах стояли. Ор несусветный был. Сам князь сватается, отказывать нельзя, а девка упёрлась рогами и ни с места. Если бы она этот скандал не учинила, я бы в ту же ночь её увез, и мы бы обвенчались, а потом трава не расти, уже всё одно. Ну уж как вышло...
Увидал я её в первый раз то еще когда из Александрии с дядюшкой вернулся. Красивый город. Белые колонны, сады, прекрасный дворец. Мы в самом начале по приезду там во дворце несколько раз бывали. Дядюшка меня с собой брал, когда по делам туда ездил. Я маленький еще был. Меня евнух по садам водил, всякие диковины показывал. Он по происхождению наших кровей был и разговаривал со мной на моём языке. Я тогда и не знал, что такое евнух, только когда писать с ним пошли, гляжу, а у него вместо члена обрубок голый весь и под ним ничего не болтается. Я потом дядюшку расспрашивал о том, как же он живет и почему он такой. Дядюшка сначала было рассмеяться хотел, но потом вид смиренный сделал и шёпотом мне поведал, что им все обрезают, чтобы к женщинам правителя они ходить могли и не трогать их за разные места, а что за места такие я мол потом узнаю. Ну я, конечно же, потом то узнал. А тогда мне нравилось кушать там щербет и разные другие вкусности.
Вообще, я, когда повзрослел, то стал большим ценителем женских тел. Это дядюшка меня поднатаскал. Мы ходили в дом терпимости, каких только оргий там не устраивали. Он был большим любителем выпить и с женщинами время провести. Первый раз он меня лет в пятнадцать туда привел, говоря: 'Пойдем Ванька. Пора тебе к бабам, готов уже. А иначе всех переубиваешь в округе.' Это было после того, как я подрался с одним послушником очень сильно. Помню, настроение у меня поганое было, все никак расчёты не сходились и бесило все, включая солнечный день и поющих птиц. Я несколько дней мучился, потел над рукописями, но ничего не выходило. Я чувствовал, что близок к ответу, просто еще одной заковыки какой-то не хватает. На разных языках читал разных авторов. Я полиглотом был. Языки мне легче всего давались. Я их нутром чувствовал. Даже если слова какого не знал, тут же в голове достраивал фразу и все в точности переводил. И тут этот любитель поязвить в очередной раз сказал мне, что не стоило бы мучиться, все равно не осилю науку. Меня прорвало. Как я его отмутузил. Сначала с разворота дал ему своей ведущей левой рукой, затем правой. Молотил его, куда попаду, с ненавистью жуткой за все его издевательства прошлых лет. Все сбежались, пытаясь меня оттащить, а я пару раз вырывался и продолжал его бить. Хорошо он получил, а главное заслуженно. Даже вспоминать приятно.
Ближе к вечеру после этого дядюшка подошел ко мне и приказал собираться, приговаривая, что нам пора. Я сопротивлялся, объясняя, что у меня расчёты никак не даются, на что тот с усмешкой сказал, чтобы я не волновался, так как завтра все будет хорошо и всё счёты и расчёты сами в голове сложатся. Собственно, это меня подкупило и заинтриговало. Ну, и мы пошли. Вино оказалось очень вкусным и пилось, как сок, только голова начала кружиться, мир вокруг поплыл размытыми кругами, и я сначала завалился на бок, а затем провалился в сон. Очнулся я от того, что несколько женских рук нежно гладили и щекотали мое тело, снимая с меня одежду. Я глазами то стал дядюшку искать и звать, а тот уже был раздет и во всю фигарил девицу, только подмигнул мне лукаво и продолжил заниматься своими делами. Тут я услышал над собой хихиканье и в полудымке увидал двух симпатичных молоденьких девиц совершенно обнаженного вида. Я был в шоке от увиденного. Они гладили меня, целовали везде. В каких только позах я их не имел. Дико хотелось пить и женского тела, но кроме вина ничего не было, и я пил и пил, проваливался в забытьё, просыпался от того что снова вхожу во влажное женское существо и так всю ночь. Уже под утро я проснулся от того, что меня кто-то трясет за плечи, говоря дядюшкиным голосом, что пора идти. А для меня это как продолжение сна. Я отбрыкиваюсь и отмахиваюсь. Тут меня окатили ледяной водой. Я вскочил, как ошпаренный, ору и лоб в лоб сталкиваюсь с дядюшкой. Он сосредоточенно смотрит на меня и говорит: 'Всё, Ванек. Я закончил. Пора идти спать.' Мы вышли, уже начало светать. Дует пронизывающий ветер, и я протрезвел полностью, пока добрался до кровати. Мне было ни до чего. Я плюхнулся лицом в подушку и отрубился. Проснулся я ближе к полудню с полным ощущением законченности в голове. Все расчёты сошлись, осталось только записать и радоваться результатам. В теле легкость и приятное бурление в мышцах. Никакого похмелья, только эпизоды гула в ушах. Выхожу и сталкиваюсь взглядом с дядюшкой. Глазки такие хитренькие у него с оттенком пьяного веселья. Зараза. После этого я начал на женщин по-другому смотреть. Оценивающим взглядом, мысленно примеряясь к понравившейся девице. Раньше я на них особого внимания не обращал, отстраненно так поглядывал не более того. Есть они и есть сами по себе. Ходили вокруг, хихикали чегой-то. Но мне было все равно до них. Одни расчеты и карты в голове. Член, конечно, вставал, но как-то вне зависимости от моих мыслей и эмоций. Я даже и не теребил его. Ну встанет, постоит, выпустит пар в виде белесоватой густой жидкости, а потом сам же и расслабится. Обмоешься и идешь дальше по своим делам. Оргазма как такового не было. А после похода, я в это заведение регулярно стал ходить. Уже дядюшку пинать начинал, особенно если по учёбе переставало что-то даваться, и агрессия в мыслях появлялась. Он начинал отнекиваться, говоря, что только два дня назад там были и вообще раскрыл глаза на свою шею. Мне же это было не только два дня, а целых два дня, как вечность. У дядюшки всегда был холодный расчётливый ум. Он умел брать себя в руки. Сколько он раз меня потом этому учил, но я же не слышал его. Хотя он всегда мне повторял: "Ванька, отрубай рвения маленькой головки, когда нужно включать большую. А то так без головы останешься. Засунуть ты всегда успеешь, но как ни крути, без головы ничего уже не нужно будет." А потом мне надоело его постоянно пинать, да и бабёночка такая приветливая попалась на базаре. Она жила со старушкой матерью на окраине, молоденькая вдова. Старше меня лет на пять. Дядька, когда прознал про мои походы, всполошился, сказав, чтобы я не вздумал в неё кончать туда. Если она понесет, мне грех великий, а её камнями забьют. И никаких жениться, исключено. Обозвал меня дураком и сказал, чтобы я, когда захочу кончить, либо вынимал, либо хоть в рот ей, хоть в жопу, но ни в коем случае не туда. И вообще подытожил, что грех это к женщине так ходить. На вопрос же мой про походы в дом терпимости ответил: 'Это не грех. Так мужику положено. А вот без любви к бабе в дом ейный ходить - блудливый грех.' Я действительно её не любил. Она меня ждала каждый раз. Наготовит всяких вкусностей. А я чего? Ну дров ей наколешь, воды натаскаешь. Чего-нибудь обязательно всегда из еды притаскивал или подарок какой дарил. Мне это было, как отлить сходить, не более того. Ну или чтобы дядюшку не пинать лишний раз. Ему редко требовалось. Раз в неделю-две. А мне уже каждый день потребность была. Да и у неё так глазки горели. Ходить я к ней перестал после случая одного. Помню, иду я как-то от неё, только за угол повернул и тут на тебе, на меня с ножом кидается мужик. К горлу свой огрызок мне поднёс и требует деньги. Ну я отвечаю, мол хорошо, чего кипятишься то так, сейчас отдам, он расслабился, думал на хилого послушника в рясе с капюшоном напал. Не тут то было. Я ему своим кинжалом прямо в сердце ткнул, тот даже опомниться не успел, как упал замертво. Долго он мне потом снился, я ведь до этого случая не убивал и не резал плоть человеческую. А еще глаза его полные ужаса и предсмертный хрип. Да и от себя я такого не ожидал никак. Главное, молча после этого спокойно пошел дальше к себе домой, оглядываясь, но не столько из-за страха, что кто-то увидел, как я убил этого вора, сколько чтобы бабу свою не подставить. Я забыл про неё совсем через пару лет, когда уехал. Как раз на тот момент обучение моё подходило к концу. Начиналось самое интересное, когда на кораблях в плаванье вышли. Мне всегда нравились всякие расчеты и мечом помахать. После таких тренировок и бабы никакие не нужны были, потому как выкладываешься по полной.
А в Новгород мы вернулись, когда мне уже около двадцати лет было. Дядюшка уже не просто дядюшкой стал. Одежда на нём богатая, да и статус уже другой. Мы идём, а ему все кланяются. Извращенец старый. Как же он баб любил, чего он только с ними не вытворял. И они его любили, ждали, а когда он там появлялся, аж тряслись от нетерпения, кого выберет сегодня. И брал он их сразу по трое, по четверо. Он сутану то когда снимал, там мужик ого-го какой был. На меня девки конечно тоже смотрели, но его просто обожали.
Мать ко времени моего возвращения уже умерла. Отец нас с дядюшкой встретил, оглядел меня всего и говорит: 'Да уж. Ванька то наш настоящим мужиком вырос.' Я так ждал этой встречи, мечтал, как приеду, как обнимемся мы с ним. Как он с уважением скажет эти слова, но встреча на меня не произвела никакого впечатления. Никаких чувств и эмоций я к нему не испытывал, кроме отвращения. Даже элементарно уважения и почтения, как к своему родителю не было. Абсолютное разочарование и досада от встречи. Я глядел на него, как на дряблого затасканного муравья. Суетится чего-то там, какие-то надежды на меня строит.
А в Византии я л'екарством и не занимался. Дядюшка этим всем владел, про травки мне всякие рассказывал, но я слушал даже не в пол уха. Мне бы мечом помахать, да с девками покувыркаться. Меня тогда острота жизни интересовала, а не травки-муравки его.
И тут она. Большие серые глаза, тёмные брови, аккуратненький вздернутый носик и толстая длинная коса. Маленькая, хрупенькая в кокошничке. Идёт как пава, словно плывёт и на меня в упор из-за плечика глядит, я аж остолбенел и штаны по швам затрещали. Я шёл расстроенный в своих мыслях о встрече с отцом, как он обнял меня, похлопал по плечу, а я на него как на полное чмо смотрю. Лошадь мне белую подвели, я сажусь в седло, поворачиваюсь, а тут её глаза и всё.. Бах... Только одна мысль промелькнула - моя будет. Она с сестрой шла. На меня смотрит, хихикает, а я только губы эти алые вижу и думаю себе: 'Смейся, смейся. Все равно моей будешь.' Нас тогда целая делегация встречала. Мы домой поехали, но образ её меня везде преследовал потом. Как вспомнится, так дух захватывает и все моё мужское существо напрягается аж до головокружения. Отец заметил, подошёл ко мне дома уже и сказал, чтобы я даже не мечтал об этой девице. Она мол князю в жены обещана, а меня эта страсть только погубит. Но я думал о том, как возьму её, как она извиваться от нежности и страсти в моих руках будет. Ни советы отца, ни увещевания дядюшки я тогда не слышал. Скорее меня это даже подхлестнуло. Так вот по приезду в честь нашу целый пир устроили. Столы длинные, явств куча и народу туча. Все сидят, празднуют за здоровье пьют, сволочи. Я когда уезжал, никто и не заметил, не провожал, не скучал, а сейчас Ванечка, ах какой же ты вырос, каким статным стал. Всех хотелось послать куда подальше. Только мысль об этой Машке меня успокаивала. Невесть откуда грудь колесом появилась, улыбка дурацкая на лице. Сижу и сравниваю местное убранство с византийской роскошью. Здесь, конечно, тоже красиво и богато, но не так. Здесь все не то и не о том. Отец ко мне тоже привязался пьяный, стал рассказывать о том как мать меня ждала, как перед смертью передо мной повиниться хотела. Смотрю на него, морду бы набил. Мать... Да она никогда мне матерью то и не была. Он начал говорить, что на завтра хочет со мной на её могилу сходить, но когда я, выпив чарку бражки, уже с мутными глазами заорал, что не собираюсь своего времени тратить даже ради того, чтобы плюнуть на могилу этой паскуды, повисла гробовая тишина и больше этот вопрос не обсуждался. Ненавижу его. Я для него всегда пустое место был. Когда он был нужен, его никогда не было. Когда подыхал лежал, ни разу не подошел. А уезжал, плевал в мою сторону и радовался, что дядюшка меня увозит. Я для него хуже челяди был, он на своего пса более приветливо смотрел, чем на меня. А теперь Ванечка, Ванечка, сынок...
А с девкой этой у нас быстро так все закрутилось. Ей на тот момент лет тринадцать - четырнадцать было, но уже все при ней. Князь её берег, ждал шестнадцати лет. Её готовили к тому, что она княгиней великой станет. А я пришел и взял. Моя и всё. Сказал моё, значит это моё и положил я на всех. Мы с ней жили. Я воровал её частенько из дома на всю ночь. Она окошко то приоткроет и юрк ко мне в руки. И уж тут грех было не использовать такой момент. Увозил в домик рыбацкий и там всю ночь любил. Как я любил её, как хотел. Никто мне не нужен был, акромя неё. Я её моей Манюшей звал. Её запах, волосы, кожа, грудь... Проводишь рукой и чувствуешь, что всё это моё.
Помню наш первый раз. В тот момент я был рад, что дядюшка меня так подробно подготовил к этому. У нас разговор зашел о том, чего надобно делать, когда на девке женишься. О самой первой её ночи. Его всегда на разговорчики тянуло после оргий. Хороша ночь была. Эх.. Так вот... Рассказывал он про это дело обычно не спеша, смакуя подробности. И в тот раз начал спокойно да с серьезным лицом. Сначала, говорит, надобно её самому раздеть, так как стыдливы они больно поначалу. Затем медленно с наслаждением целуй её во все доступные места и лишь потом переходи туда. Как почувствуешь, что изнывает она у тебя уже от нежности, стонет и течет, так пальцы указательный и средний аккуратно ей вставь внутрь. Недалеко только. Ну ты почувствуешь. И надорви эту кожицу, легонько так. Если девица достаточно возбуждена, то и не почувствует почти ничего. Только потом вставляй уже своего героя и занимайся своим обычным делом. А ежели сразу взгромоздишься на девицу, которая под мужиком еще не бывала, то она орать от боли у тебя станет и вы оба никакого удовольствия иметь не будете. И я вот вспоминал это потом, с бабами об этом разговаривал. Интересно же. У каждой была своя трагичная история. Все в один голос говорили, как это было ужасно. Ни одна из них не рассказала мне весёлую историю. Я тогда решил, что моя женщина о первой ночи со мной со счастливым лицом и с радостью вспоминать будет. А с Манюшей у нас первый раз очень интересный приключился. Она просто как зверь на меня напрыгнула. Её всю трясло. Я ещё когда её раздевал, её уже всю трясло. Меня то ладно трясло, я уже знал, что это такое и о чем это. А она то первый раз. Она с одной стороны смущается, а с другой стороны у неё крышу кроет. Я её помучил хорошо перед тем как войти. Целовал и гладил её, она аж орала. А потом пальцами порвал ей девственную плеву, даже сейчас помню это ощущение, как она вздрогнула, но по моему она и не обратила на это внимания, настолько была готова. Я же когда эту струйку крови увидел, все... Понеслось на несколько часов. Дальше было все как в бреду. Она извивалась, стонала, рыдала, как дитё малое. Я останавливался и спрашивал, не сделал ли ей больно, а она с рыданиями стонала, чтобы я продолжал. Она у меня по моему раз пять шесть кончила за эту ночь. А у меня только одна мысль в голове крутилась, только бы не в неё излить. Это счастье, что домик этот далеко от поселения стоял, такие крики из него доносились. Она обвивала меня всего руками и ногами, мы буквально катались по этой кровати. У меня аж все тело загорелось от воспоминания об этой ночи. Я брал её за волосы, я крутил её всю, кончал ей в рот, а она визжала от удовольствия, потом снова накидывалась на меня, а я на неё. И так всю ночь. В конце концов я уже просто рухнул на кровать в изнеможении. Она рядышком в комочек легла. Я в окно глянул, а там рассвет уже близится. В чувства её привожу, потому как хватятся если, трендец будет. Она в рыданиях, мол вся твоя, не пойду от тебя никуда. В итоге уговорил как-то, оделся сам, её одел и отвез домой. Где-то гребень достал, расчесал ей волосы, слёзы вытер и нос протер. У самого башка гудит, тело ломит и от каждого движения истома сладкая, но ехать надо. На коня сажусь, её в руки беру, такая маленькая, хрупенькая, понимаю, что я ещё хочу. Так хотелось, что когда домой добрался ещё рукоблудил и только после уснул. Проснулся только к вечеру. Ничего не болит, но хожу, как пьяный. По всему телу пчёлы гудят. Совершенно другая реальность. И везде её запах, стоны в ушах стоит. Это до исступления доводит. Что это? Ведь столько баб до неё у меня было! А эта зацепила на щелчок. Ни о чем думать больше не могу. И это чувство вины, что жениться прямо сейчас на ней не могу. И мысль, что мне с ней теперь делать, не даёт покоя. Вдыхаю глубоко. Делаю большой глоток воды и спускаюсь вниз. Вижу отца. Он смурной какой-то. А наши отцы с Машкой троюродные братья друг другу. Тут её отца с ним рядом вижу. Стою, а внутри ступор и паника, что по мою душу пришли. Сажусь рядом с ними, начинаю потихоньку приходить в себя и понимаю, что они здесь по другому поводу собрались. Ну я само собой спрашиваю, чего приключилось то, почему такие смурные. Он мне и рассказал, что дочь его заболела совсем, никто не знает, что с ней. Встать не может, спит беспробудно и прикасаться к себе не даёт, говорит, что все тело болит. Сижу, сдерживаю себя из последних сил, чтобы не рассмеяться, а вслух говорю, что сочувствую и желаю скорейшего выздоровления. А у самого мысли шальные, как бы её опять от туда выдернуть на всю ночь в этот рыбацкий домик. Так мы с ней эти два года и провстречались. Я её несколько раз в неделю воровал. Она и сама этого хотела. А каждый раз, когда обратно привозил, как кусок кожи с себя сдирал. А когда время пришло ей замуж идти, то мне было понятно, что её проверять же будут, и обнаружат вдоволь попользованную девку. Да и как я её отдам, когда она вся моя. Тут я к князю то и пошёл. Рассказал ему все честно, как на духу. Просил прощенья. Надеялся, что поймёт. Не тут то было. И черт дернул меня к нему пойти. Меня скрутили и бросили в темницу. Отмутузил он меня по полной программе. Очнулся я лёжа в луже собственной крови. От того, что меня поднимают и тащат куда-то. Я помню, как князь орал что убьёт меня, но что-то его остановило, и решил что все, конец мой пришёл. Но не тут то было. Я много раз вспоминал этот момент и клял судьбу за это. Лучше бы я умер тогда сразу. Но дядюшка вовремя подсуетился и вызволил меня. Когда меня к нему привезли ночью, он за плечи меня схватил, протряс, потом схватился за голову, сел и начал говорить: "Ты вообще понимаешь, что ты наделал? Ты зачем к князю приперся? О чем ты вообще в этот момент думал, дурак? Ты пришел к влюбленному мужику для того, чтобы рассказать, как бабу, которая фактически его поимел? Ты серьезно рассчитывал, что он тебя поймёт? Почему мне ничего не сказал, не посоветовался? Неужели ты думал, что я тебе не помогу? Для чего ты это сделал, Ваня? Так, ладно. Все. Ты сейчас же уезжаешь к отшельнику. Немедленно. Как всё утрясется, а все в любом случае теперь утрясется, да и ты князю шибко нужен со своими мозгами учёными, я тебя вызову, приедешь." Когда я наотрез отказался куда либо ехать без Маши, он сначала замолчал, потом поднял глаза, с болью посмотрел на меня и зажмурился, а потом так медленно, с трудом произнося каждое слово сказал: "Нет твоей Маши больше. Зарезала она себя, когда ей сказали, что князь тебя убил. Нож прямо в сердце попал. Так что уедешь ты и концы пока что в воду." После этих слов все воспоминания, как в тумане. Я метался, я рыдал навзрыд и выл как волк, а потом начался приступ, но сознания я не терял. Меня как медведя-шатуна скрутили мужиков пять, так как я хотел пойти князя убить, в рот кляп вставили ,завернули в ковёр и погрузили на повозку. Когда меня связывали, я еще сопротивлялся, а дальше мне уже стало всё равно, жизнь моя вся рухнула в одночасье с её смертью. Больше уже ничего и никто не нужен по большому счету. Очнулся я дней через пять в повозке, укутанный в шерстяное одеяло. Дядюшка отправил меня к святому отшельнику.
Начал в себя я приходить месяца через три. Все это время отшельник пинал меня постоянно, чтобы я вставал, что-то делал. Каждое утро начиналось с молитв и ледяного душа из ведра, но на меня это слабо действовало. Я не понимал, для чего мне жить без неё. Чувство вины, что из-за меня погибли два самых близких человека давило, мешая дышать. Но однажды она пришла ко мне ночью. Я видел её, как живую, кинулся ей в ноги и стал просить прощения, умолять остаться со мной, а она сказала, что и так всегда со мной, что никуда она от меня не уходила, просто так уж сложилось, как сложилось, а мне еще надобно здесь пожить, так как дела еще есть. "Хватит лежать, Ваня, вставай и живи, а я тебя оберегать стану. Я хочу, чтобы ты жил. Это моя последняя воля." Сказала и исчезла. После этого у меня стали силы откуда-то появляться, появился вкус в еде, запахи и краски стали проявляться сначала пятнами, а потом все стало как прежде, только женщины были мне безразличны и инстинкта мужского не возникало. Меч я свой запрятал и стал ходить за святым и слушать да запоминать, что он говорил мне и показывал. Потихоньку я начал понимать, что значили его слова, когда он сказал, что я чуткий человек и чувствую как и чем исцелять. У трав и камней словно язык свой появился, знаемый мной. Я точно знал, до какой степени нагреть или охладить камень и в какую точку положить, чтобы стало лучше человеку. Мне даже интересно стало и я начал от общения с ними удовольствие получать, а уж когда люд пошел ко мне за исцелениями, вообще начал радоваться жизни вместе с этими людьми, как ребенок. Отшельник мне потом сказал, что я в жизни до этого не тем занимался и что мне надо было очень сильное потрясение пережить, чтобы я на свой истинный путь встал. По округе слух прошел, что у отшельника живет молодой ведун, справляющийся со всеми возможными и невозможными болячками. Я с ним просидел там так несколько лет. Но жить мне не хотелось. Сильная внутренняя боль была и везде Манюша. Народ повалил, но от дядюшки депеша пришла, что мол князь простить меня никак не может и я объявлен его личным врагом, что мол де он не успокоится, пока сам лично на кол меня не посадит, да и мне самому уже к этому времени наскучило сидеть сиднем в лесу. Тело соскучилось по коню и мечу. А ночью Манюша пришла ко мне, растолкала и говорит, собирайся скорее, уходить надобно быстро. Ну я как в чем был, так и ушёл, только меч с кинжалом забрал. Направление, куда идти, я знал и шёл. Осень ранняя была, и, как я и рассчитывал, добрался до казаков раньше зимы. А уж там мне рады несказанно были. Тамошний атаман дочку за меня сватал в своё время, она на Машку мою чем-то похожа была. Я еще когда у отшельника жил, он её привозил. У неё кровь плохая была, умирала девка совсем. Бледненькая такая худющая приехала. Но нрав весёлый, эдакая болтушка-хохотушка. Она у него единственная дочка была, старших сыновей пять или шесть, а она младшенькая любимая дочурка. И тут на тебе напасть такая нежданно нагадано приключилась. Я занимался с ней, травки разные заваривал, камнями лечил, и отшельник над ней молитвы читал. На неё наговор бабка соседская навела, когда с мамашей сильно поругалась и девчонка на глазах начала бледнеть, сохнуть и увядать, как осенний лист. Девка уже на выданье была и влюбилась в меня с первого взгляда. Похожа на мою любовь она была очень, но не было острого взгляда и запах не тот. Всё не то. Ей лет шестнадцать было, а мне под тридцать уже. Она и так и сяк, но я её не трогал, да и как к бабе не относился. Уж не знаю, что она отцу своему наговорила, но тот сам ко мне пришел и сказал, что если я намерен свою жизнь в русло семьи пустить, то он будет рад отдать свою дочь мне в жёны. Мы с ним уговорились, что год на раздумья нам обоим, а потом, если все хорошо, то и свадьбу сыграть можно. Деньги на безбедное житьё на ближайший год и на исправного коня с нормальной одеждой у меня были, так что на попутной ярмарке закупился да в баню и к цирюльнику заглянул, так как жених из меня не совсем пригожий на тот момент был, весь обросший, немытый, одежда вся непонятного вида. Год истекал к зиме, решил рискнуть и, собственно, не зря. Она кинулась ко мне на шею с рыданиями, как я только появился. С отцом то у нас потом серьезный разговор состоялся. Я не паяц и не враль. Как есть так и сказал ему, что любви как таковой у меня к ней нет, да и будет ли не знаю, но счастливой её как бабу делать я буду регулярно и исправно, а если она хозяйкой хорошей будет, то вообще замечательно. На том и порешили. Через неделю сыграли свадьбу и жить стали. Мне по сути было все равно где и с кем жить. Мы то собирались и куда-то скакали, заварушки-войнушки, пьянки, гулянки, бабы, то опять возвращались домой. Короче, все удовольствия: и лекарством занимался, из-за чего собственно и не бедствовал, и мечом махал. Бабы меня любили, мужики уважали. За советом ко мне приходили. Считали меня видящим человеком. Они не знали, сколько я в своё время книг прочёл. Меня ведь дядюшка увёз, мне лет шесть было, а вернулся без малого в двадцать. Да, конечно последние несколько лет я регулярно с бабами общался, но больше всего проводил времени за изучением рукописей и наук разных. Из головы это не выкинешь, даже если захочешь. Все эти свитки, бумаги, мои записи со слов учителей, бессонные ночи - это то, что интересовало меня тогда больше всего. Так что я был им полезен вдвойне. Помню один ногу сломал. Открытый перелом был, я боялся, как бы гангрены не было, но вправил ему кости и зашил подручными средствами, а потом с травами ему перевязки делал, камни раскладывал. Серьезный перелом был. По хорошему, конечно, надо было бы ногу отрезать. Но потом всё заросло у него, он с нами в бой уже не ходил, потому что хромал, нога то эта всё одно короче получилась, но живой остался и с ногой. Он мне потом всю жизнь благодарным был и в церковь ходил молился за меня. Я ведь и анатомию знал. Не так чтобы очень, но в общих чертах. Знал, где сердце расположено, знал, что если человек кашляет, его послушать надо, к груди ухо прикладывать и что там хрипы могут быть. Какие травки давать при этом. Как перевязки делать. Этому меня еще дядюшка учил, а потом то с отшельником я начал понимать, почему те или иные травки действуют. Бывалоче, приложишь руку к больному телу, оно дрожит, только не та физическая дрожь, а другая. Потом травки в руки берешь, они тоже дрожат и ищешь, чтобы так же дрожали. Намешаешь разных, перемешаешь, получается то же ощущение, что и от тела, а потом отваришь их или настоишь и чувствуешь, что для тела больного это благом будет, даже при употреблении видно как тело другим становится, даже запах другой у человека делается. Так что кадр я ценный был, очень. Но циничный и отвязный. Мне по жизни терять нечего было. Я легко мог и на амбразуру полезть и в драку ввязаться. Захотел чего взять, брал без зазрения совести, а хотите убить меня - да попробуйте, плевать я хотел. На меня кидались, как на стену, а я скидывал их без особых усилий, и сил ведь сколько было. Со мной боялись связываться. А тут блин, я испугался каких-то татар, но их было реально много.
Десять дней мы ехали до атамана. За день перед нами к ним прискакал гонец от дядюшки. Судя по спешке и количеству загнанных лошадей, новость была крайне спешная. Мы когда приехали, казаков собралось много, и народ все прибывал и прибывал. Человек пятьсот уже собралось. По приезду, мы прямиком к атаману. Тот на меня навалился с вопросами зачем и куда мы ехали. Чего я мог ответить? К бабам ехали, а по пути забрать кое-чего надо было. Война началась. Позже я узнал, что монголы действительно ехали для того, чтобы на княжескую дружину напасть. Там казну для оплаты войску везли. Их разгромили в пух и прах. Князь то выкрутился, насобирал еще. Я не хотел идти обратно к князю. А у атамана его большие и круглые глаза от этой новости стали еще больше, как будто две пельменины, вдруг стали мантами. Он усадил меня за стол и заставил рассказать о том, кто я такой. Тесть мой в своё время всеми возможными способами пытался выудить из меня откуда я знаю ратные дела и кто я вообще такой и откуда. Я отшучивался всякими прибаутками да шутками, в итоге от меня отстали. А этот атаман был над всеми. Он еще когда впервые меня увидал, сразу сказал: " Ты Ванёк, не так прост, как хочешь казаться. Мне ты мозги не заговоришь." На этом мы тогда и порешили. Сейчас же всё было по-другому. Я заявил, что пойду к бабе своей под крылышко, и князю никакому помогать не собираюсь. Это было слишком необычно при моём то характере, да к тому же, атаман встречался с ним и разрекламировал меня как только мог. Там ждали меня с моими видениями. Да и князь знал, кто я. Он уже потом через некоторое время пожалел о своей горячке, ещё и дядюшка масло в огонь подлил, мозги ему промывая. Когда князь уже остыл, меня то уже простыл след. И концы на долгое время канули в воду. Как оказалось, дядюшка давно пронюхал о том, где я и ждал удобного момента, чтобы меня вернуть. И когда атаман начал говорить про некого лекаря, который сведущ в ратных делах, раскрутил это дело до конца, повернув ситуацию в нужное русло. Так вот усадил меня атаман за стол, выпили мы тогда крепко. Пили молча, только один вопрос он мне в конце задал, тот ли я Иван, боярский сын. Я молча посмотрел на него и уснул. На утро мы сели и поехал к князю. Встретил меня дядюшка. Обнял меня и рассказал ,что князь простил меня давно и ждёт от меня помощи. Но мне на самом деле было абсолютно все равно. Я и не жил после смерти Манюшки. Что воля, что неволя - всё одно. Вся моя жизнь была с ней, а всё что до и после - так... Ни о чём. Я смерти искал и нашёл её в первом же бою. Всё. Конец. Темнота.
Глава 3. Хасан. Жизнь в пути.
Я веду караван по пустыне. Собирается песчаная буря: небо заволокло и потемнело, ветер усиливается. Караван остановился и все суетятся, готовясь к непогоде. Я быстро устанавливаю что-то типа небольшой палатки, накрываю себя и своего верблюда. Я опытный караванщик и это моё последнее путешествие. Я слежу, сделаны ли все приготовления. У меня длинная густая борода. Мы в пути уже месяц. Караван большой и мы двигаемся довольно медленно. Дорога достаточно опасная, но мы преодолели её без преград, да и потом нас должны через день другой встретить. У нас в караване лошадь для падишаха - красивый белый скакун весь в серых яблоках с длинными тонкими ногами и светлой золотистой гривой. Я его везу в дар за что-то. Но это не всё. Это не просто дар - это выкуп за невесту, калым. Много даров: золото, драгоценности, дорогие ткани, ковры и этот жеребец. Я собираюсь жениться на дочери падишаха. Я знаю, что мне на отдых там будет лишь несколько дней, а затем мы двинимся в обратный путь.
Как тебя зовут и сколько тебе лет?
Меня зовут Хасан ибн Али Саид.. Какое-то длинное имя. Мне сорок два года.
Буря прошла, но мы остались на ночлег здесь же. Я сижу рядом со своим верблюдом. Он очень умный. Уткнулся мне головой в бок, я его глажу. За последний год я очень много ходил в караванах, почти всё время. Дома был пару недель за весь год. Я устал и уже хочу отдыха. Ведение караванов для меня как хобби, это не основной доход, просто для удовольствия. Я очень богат. И такое впечатление, что я принадлежу не просто к высшему сословию, я - сын какого-то султана. То ли в Персии, то ли какой-то рядом страны. Дочь падишаха отдают равному ей. Но если я сын султана, то почему сам вожу караваны?
У меня несколько жен. Среди них была любимая, которая умерла во время родов вместе с ребенком лет пятнадцать назад. Повитуха, которая должна была вести роды почему-то отсутствовала, а та которая была, выбрала неправильную тактику родов. Ребенок был крупный и шел ягодицами. Мне ничего не сказали, хотя я неоднократно принимал подобные роды и у верблюдиц и у лошадей. Я знал, как повернуть плод правильно и что делать. Я узнал обо всем, только когда жена и сын уже были мертвы. Я эту повитуху до смерти забил, когда увидел, что произошло. Но было уже слишком поздно. Ей было всего тринадцать лет. Моя старшая жена переживала так же как и я за неё. У них были замечательные теплые отношения. Это была для нас обоих страшная потеря. Долгожданный ребенок, любимая женщина... Она не могла зачать где-то с год, но расставаться я с ней не хотел. И вот, когда уже совсем перестал ждать, обнаружилось, что она беременна. Было столько счастья у всех. И тут на тебе...
Это была третья жена. Вторая оказалась бесплодной и я отдал её сначала обратно, но потом мы с женой решили, что лучше ее забрать обратно. Так она и осталась. От первой жены у меня дочь, больше детей она родить не смогла. Собственно поэтому я и собрался жениться, но только из-за того, что всё состояние необходимо было кому-то потом оставить, да и жена меня уже доканала, что я состоятельный человек и мне нужен наследник. Она сама выбирала мне разных наложниц, но ни одна из них не задерживалась в моей постели дольше одного раза, я был холоден абсолютно к ним. Она же мне и эту принцессу сосватала и настояла, чтобы я женился. Моя жена мне с самого начала была больше другом и соратником, даже можно сказать сестрой, чем женщиной. Очень спокойная, понимающая женщина, но по чувствам - ни о чём. Нас поженили ещё при рождении. Два богатых рода, у её отца были одни дочери, Аллах сына не дал. Она старшая дочь, я всегда помогал её отцу в делах и, собственно, все дела свои он мне и передал. В моё отсутствие все дела вела она, хозяйством и производством управляла тоже она, как полновластная хозяйка. У нас было большое производство дорогих тканей и ковров. Я же больше жил в свое удовольствие, если можно это так назвать. За острыми эмоциями я никогда не охотился. Вся моя жизнь протекала достаточно ровно без особых эмоциональных всплесков. Когда набирались определенное количество заказов, я собирал караван и развозил по заказчикам товар. Сейчас же я решил ещё раз жениться, глядишь молодая жена мне сына родит и не одного, буду заниматься производством, так сказать вести осёдлый образ жизни. Какие только караваны я не водил: и на кораблях ходили и по пустыни в разные страны, города. Мне нравился такой образ жизни до определённого момента. Потом я, вероятно, уже устал. Были даже войны. Я высокий мужик, выше среднестатистического тех времён сантиметров на десять и широкоплечий. На лице шрам на правой щеке, но шрам такой не глубокий, в смысле не уродующий. Волосы густые, как в бороде, но бреюсь налысо. Да и на теле очень обильная волосатость. Борода вся черная, а по бокам, где усы заканчиваются, она седая. Очень привлекательный мужчина. Хорошо умею писать, много прочел книг. Знаю пять языков и один понимаю довольно хорошо, но не разговариваю, еще два или три с натяжкой могу понимать. Это не только арабские языки. Я много по делам общался, с русичями имел дело, с англичанами. Их языки как раз я и знаю средненько, но понять в общих чертах могу. У меня и жена то последняя, которая умерла, русская была. Я её на рынке у работорговца купил. Любил я её сильно. И жена к ней относилась очень тепло, как к дочери. Жалела её во всем. Она вообще у меня очень сердобольная, эдакая мамочка для всех. Удивительно, что на производстве, как хозяйка, она вела себя достаточно жестко и последовательно. При необходимости она себя умеет поставить, как надо. Мне иногда кажется, что она не в том теле родилась. Мужик из неё получился бы правильный.
Мы едем караваном дальше. И вот вдали показались всадники, это личная охрана падишаха. Значит уже к вечеру будем на месте, как я и рассчитывал. Жеребец красавчик. За время пути я уже к нему так привык, что и расставаться с ним жалко. Он очень изящный, и грива с хвостом на солнце золотом переливаются. Он тоже ко мне привык. Визирь когда его увидел, сам аж обомлел. Вперед гонца послал, сказать, что нас встретили и что коня падишаху необыкновенного привезли. Подъезжаем к стенам. Огромный город по середине пустыни стоит. Встретили нас более чем радушно.
На меня жена всё время ругалась, что денег куры не клюют, а я жениться больше не хочу. Хоть бы пару толковых жен ей в помощь взял и шлялся бы дальше постоянно по разъездам. Это одна из причин, что я решил осесть и обзавестись нормальной семьей и кучей детей. Жена у меня грузная такая бабенция, с усиками. Чувств у нас друг к другу никогда не было, но уважение и почтение есть. Тридцать лет назад она конечно симпатичненькая была, но это было не главное. Дочку она тоже очень тяжело рожала. Еле жива осталась и повитуха сказала, что детей у неё больше не будет. Так и получилось. Через несколько лет я жениться во второй раз, детей не было, третья умерла и я решил завязать с этим делом. Уж больно дорого они моим нервам обходились.
Пока я это всё вспоминал, падишаху дары все преподнесли, он осмотрел всё внимательно. Всем доволен, особенно, конечно, конем. За свою дочь приданого тоже кучу дал, шмотки разные. Она сама такая махонькая, хрупенькая девочка лет тринадцати-четырнадцати с большими светлосерыми миндалевидными глазами и темнокаштановыми волосами.
Свадьбу сыграли красивую. Несколько дней отдохнули и двинулись назад. Она едет на верблюде одногорбом, сверху закрытая палатка.
Дальше полная пустота. Вижу себя со стороны. Лежу распластанный по подушкам и гляжу тупо в потолок. Рядом стоит кальян, кубок с вином, куча фруктов. Внутри опустошенность и безысходность, но жалости к себе и душевной боли нет. Вообще чувств как таковых никаких нет.
- А какая это эпоха?
Идет викторианская. Цивилизация достаточно хорошо уже развита. Вот это всё богатство и роскошь вокруг, блестящие ковры, шелка... Но удовлетворения ничего из этого не приносит. Я надеялся, что молодая жена принесёт какое-то удовольствие, но она тоже никакая. Молоденькая, симпатичная, конечно, я её хочу, но чувств никаких нет. Тупая она. Грустная все время. И служанки её три вокруг неё прыгают. Старшая жена тоже чем-то недовольная ходит. Чем она то недовольна? Ходит брюзжит, что наследник нужен, а я уже неделю как приехал и к молодой жене зашел только пару раз. Для чего ты говорит её взял, если совсем не хочешь? Ты говорит мужик или нет? А у меня в теле какое-то онемение. Что-то случилось, но не пойму пока что... Онемение и полное безразличие к женщинам. Что-то случилось за несколько лет перед этим. Я же караваны последние лет десять водил по определенному маршруту через несколько больших городов и в одном из них у меня что-то типа наложницы. Такое заведение типа дома терпимости и в нём женщина у меня. Я хотел забрать её от туда, но она категорически отказалась со мной уехать. Это длилось последние четыре года. Я готов был даже ей там дом купить с прислугой и со всем необходимым, чтобы она жила как жена, пусть неофициальная, но нормально по-человечески. А она сказала, что не из тех женщин, которые сидят и ждут у окна своего мужика. Ты мол заедешь раза три-четыре в год, а я здесь одна буду сидеть без любви и мужского внимания. И осталась в этом барделе. Но чем-то она меня цепляла. И разговор наш последний состоялся как раз перед тем, как я решился жениться еще раз. Я ведь даже перед тем как ехать уже по прямой со всеми дарами еще раз заехал в этот бардель, но мне сказали, что она вышла замуж и съехала от туда. Я был в ярости. Даже девок двух других взял, но никакого удовольствия не получил. Просто напряжение физическое скинул и всё. Уж больно цепляла она меня. Не смог я с ней переговорить еще раз и узнать, любила она меня или нет. Это мысль терзала меня. Уж больно это всё странно как-то. Я не верю, что она могла так поступить. Ведь не смотря на то, как она жила, всем видом показывала, что любит и ждет только меня. Я ведь первые три года спокойно к ней относился. Меня не смущало, где она живет, с кем она спит, а последний год прямо загорелся. Такое впечатление, что она приворожила меня. Вероятнее всего, что она ждала, что я её официально забиру от сюда как жену, а я ей просто предложил быть одной из моих наложниц, пусть дорогих, но просто одной из. Это её не устраивало. Ей статус подавай. А какой статус? Кто я и кто она? Как я её приведу к себе? Да никто этого не позволит, чтобы у такого как я была подобная жена. Да и мне, честно говоря, нужно было знать, что я приеду и меня здесь ждут и что она моя женщина. Таких вот чувств ярких нет, просто зацепка в душе, как струна. Эта женщина очень похожа на мою покойную третью жену: и тип лица и телосложение такое же. Ещё она живая была и умная. С ней можно было и в шахматы сыграть, и поэзию обсудить. Она читала книги, умела играть на разных инструментах. Да и рода то она знатного была. Её должны были продать дорого какому-нибудь богатею, но пока везли на судне, она полезла нарожон на капитана и оскорбила его перед всеми. Он вынужден был отдать её в расход, чтобы не потерять перед подчиненными лицо. Каким уж образом она после этого выжила, я не знаю, но даже не смотря на все это девка была на столько красивая и своенравная, что от злости за её выходку, капитан подарил её хозяину этого барделя и я был её фактически первым клиентом. Когда я хотел её выкупить, сначала она начала истерику, что уйдет от сюда только если женой моей, но после разговора, было видно, что она считает себя недостойной вообще жить другой жизнью. Я пытался её уговорить, но упрямство этой женщины было сильнее моего терпения. И я ушел, в надежде, что к следующему моему приезду от него не останется и следа. Я не мог не думать об этой ситуации. Это было выше моих сил. Не могла она ни за кого выйти замуж. Не нужна она никому была. Хозяин прекрасно знал, что если пришел Хасан, то без Марьям денег не будет. А золота я там оставлял не мало. Хватило бы на полгода вперед. Не выгодно ему это. После того, как он мне вывел этих двух девок молодых, я чуть ему морду не набил. Поругался я с ним по полной и сказал, что больше не приду. Ведь он знал, что я был готов выкупить её за любые деньги, только бы назвал мне сумму. Но он потупил свои бестыжие глаза, сказав, что его вынудили, лепетал что-то про карточный долг и что она сама этого хотела. Мне бы сразу насторожиться, но я неожиданно развернулся и уехал, решив что это дура сама во всём виновата. Надо было выбить из него, кому он её продал, хотя бы для того, чтобы посмотреть ей в глаза. И вот я сейчас лежу пьяный и обкуренный, думаю обо всём этом. Всё. Я принял решение ехать за ней. Во чтобы то ни стало. Последний караван, нет, чем скорее, тем лучше. Я не знаю даже, жива она еще или нет... Как я мог оставить все на самотёк? Ехать без промедления и никаких.
Вокруг гости с их нескончаемыми арабскими разговорами ни о чем. Я лежу и курю кальян, не слушая всю эту болтовню. Весь последний год мы с ней провели больше за разговорами, чем занимаясь любовью. У меня нет к ней такой бурной страсти. Есть тяга, как к родной душе, частичке себя самого. Я там проводил не менее недели, когда приезжал. У меня там типа апартаментов в городе и я забирал её к себе на всю неделю. Мой весь путь был расписан по часам. Было несколько больших городов и они не повторялись, то есть моё путешествие фактически составляло большой круг или даже больше овал. Воспоминания и кальян усыпляют меня. Просыпаюсь я от того, что кто-то будит меня. Что-то случилось... У нас пожар. Через некоторое время сижу подсчитываю убытки и выясняю, кто виноват. Затем иду к городскому судье на разборки. Я очень хорошо на человека, который не уследил и этим спровоцировал пожар. Ему отрубили голову.
Странно, если я наследник султана, почему живу в доме, а не в замке? Ведь я жил в замке отца... Там когда на престол вступает старший брат, то всех остальных умерщвляют. Но я и был этим самым старшим братом. У меня уже была жена и дочь, когда я ушел, отказавшись от всего. Почему я остался жив?
Я снова собираюсь в путь. Молодая жена беременна, старшая охает ахает, что мол я обещал больше не водить самому караваны. Я молча собираюсь, сказав, что не доделал кое-какие дела и что это точно последний. В этот раз я еду на лошади, а не на верблюде. Красивый арабский скакун серо-серебристого цвета с длинной гривой и пушистым хвостом. Вокруг меня охраны человек двадцать. Я специально их взял с собой, самых сильных и проверенных людей, чтобы выбить признание из этого ублюдка. Узнав, где находится моя Марьям, мы поехали на другой конец города. Я ворвался в дом к этому жирдяю, который тут же сказал, что типа её забили плетьми, поскольку она непокорная и не сговорчивая. Типа он ждал несколько месяцев, но она не покорилась его воли и ему надоело ждать. Я потребовал предоставить мне либо тело, либо чтобы мне показали, где она похоронена, на что меня отвели в сарай на задний двор. То, что я там увидел, повергло меня, видавшего виды мужика в шок. Лежит исполосованное еле живое тело, по которому ползают мухи, заводя потомство. Ей не давали пить уже дня три. Лекарь потом сказал, что ещё бы пару часов и мы не застали её уже в живых. Я аккуратно заворачиваю это обнаженное почти бездыханное тело в одеяло и везу к себе. Когда я нёс её, пришло молчаливое осознание, что если она сейчас умрёт, то и не надо мне ничего в этой жизни больше. Я вдруг понял, что та умершая девочка, которую я называл своей женой была просто моей страстью, а здесь другое, здесь та самая любовь, ради которой и стоить жить. Лекарь стоял около минуты без движения с немым вопросом в глазах, зачем его позвали. Лишь после звона монет в увесистой котомке до него дошло, что он их получит, если женщина останется жива. В противном случае, он последует за ней следом на тот свет. Побледнев и заикаясь он сказал, что она наврятли выживет, но посмотрев в мои глаза, молча принялся за свою работу. Эти же оба получили по полной программе. Один ходить потом мог еще недель пять только под себя, а второй летел вместе со своей охраной и серебряными тарелками вниз по лестнице. Пусть скажет спасибо моим людям, которые оттащили меня от него, не дав убить. Он еще цену за неё хотел назначить. От городского судьи я откупился только благодаря моему другу и помощнику, моей первой руке. Он ему золота дал столько, что тот заткнулся прямо у себя в кресле.
Просидели мы в городе недели полторы-две, пока раны на теле Марьям не начали заживать, а она сама не начала самостоятельно глотать воду. На её спине не было живого места - одни ошметки кожи. Лекарь искренне удивлялся, что раны на ней заживают, как на кошке. Он даже себе и предоставить не мог, что бы я с ним сделал, если бы этого не произошло. Мне нужно было двигаться дальше с караваном.
Марьям мне никогда не рассказывала, но как оказалось потом, я у неё был первым и практически единственным клиентом. Так как я оставлял там достаточно большие деньги и требовал всегда только эту рабыню, её держали исключительно для меня. Появлялся я там не слишком часто. Мой караван шел три, максимум четыре месяца. Затем я отдыхал дома недели три и опять уходил. Получается четыре-пять раз в год. Она сказала, что первые годы ещё были какие-то несколько клиентов, а потом она что-то сделала, какой-то то ли оберег, то ли ещё какое колдовство, но клиенты её не выбирали, а хозяин не гнал. Для клиентов она благодаря этому талисману была не интересна. Поэтому когда я приезжал, она талисман снимала и убирала куда подальше, а потом после моего отъезда одевала его обратно. Детей у неё нет и она сказала, что не будет, так как после изнасилования на корабле в самом начале она была беременна и на большом сроке капитан по пьяни её сильно избил и ребёнок родился в ту же ночь мертвым, а она сама чудом осталась жива. Женщина, которая её спасла и выходила, оказалась повитухой. Она и сказала, что детей у Марьям больше не может быть, только если чудо какое приключится.
Караван шел по намеченному пути. На моего верблюда сверху поместили палатку из достаточно плотной ткани и уложили туда Марьям. Нам повезло, что в нашем караване оказался лекарь, Фахид, которому нужно было добраться в один из последних городов, которые проходил наш караван. Конечно, он мог бы пройти по прямой, но все знали, что на караваны Хасана ни один разбойник не нападает, а он панически боялся любых переездов и доверял мне, поэтому наша больная была под пристальным присмотром, ведь денег я с него не взял. А с разбойниками у меня была договоренность: в одном из городов я встречался с доверенным лицом местного главаря и передавал ему мзду, но кроме меня и моего помощника никто об этом не знал. Фахид знал, что я изуродовал и владельца Марьям и владельца барделя, в котором она жила, и всё выспрашивал, сколько денег я отвалил судье, чтобы откупиться. Когда я назвал ему сумму, он, конечно, промолчал, но на лице было написана крайняя степень удивления, зачем за какую-то проститутку я выложил столько золота. Но за время нашего путешествия, а это был последний и длинный путь, рассчитанный на полгода не меньше, так как я показывал своему новому караванщику дорогу и места куда и что, он изменил свое мнение. Через месяц, когда мы пришли в следующий город, Марьям была почти здорова, оставалась только слабость. Специально для неё было выделено два верблюда, которые везли воду, урюк, орехи и остальную еду. Ей на тот момент было около двадцати лет. Она славянка. Красивая и очень умная девка. Уж где она брала книги я не знаю, но начитанная образованная женщина. Фахид, когда начал с ней общаться, был в шоке, неужели женщины бывают такими. С ней когда начинаешь общаться на какую-нибудь философскую тему, она сначала молчит и слушает, а потом как выдаст пару фраз в ответ или задаст вопрос, понимаешь, что разговариваешь с мыслящим человеком. С ней всегда было интересно разговаривать, и не важно, на какую тему. И в глазах её блеск жизни, который отсутствовал у моих предыдущих жён. Но от мысли, что я скажу дома, когда приведу её, холодеет спина и затылок. Я плюнул на это и решил, что будь что будет. Не смотря на всю свою характерность, в глазах этой женщины видна смесь панического страха меня потерять и униженности. Мозгами она понимает, что раз я так поступил, то уже наврятли брошу её одну, но память о прошлом иногда накатывает на неё и тогда она становится обычной хрупкой девочкой, которой остро нужна моя защита. В эти моменты она прижимается ко мне всем телом и я чувствую, что не просто нужен здесь, я необходим. Как воздух или вода, как солнце земле. Именно это меня и цепляет в ней. Именно этого мне не хватало всю мою жизнь. И ради этого я готов пойти хоть на край света, отдать все сокровища мира, только бы это нежное капризное дитя смотрела на меня своими счастливыми и всё понимающими глазами, вдыхать её, проникать в её глубины. Это ощущение не передать словами. Я понял это в тот момент, когда нёс её в своей накидке еле живую из хлева на заднем дворе того жирного торговца. В одном из городов я накупил ей всяких нарядов и драгоценности. Если есть на свете любовь, то это она. Раньше, по молодости лет у меня были гормональные вспышки, мне всё время хотелось секса, но с ней не так. Секс вторичен в наших отношениях, это как их продолжение, необходимое, но вторичное. Да, любовница она первоклассная, а у меня сравнить есть с чем. Она как отдушина в моей обыденности.
Я вообще-то очень замкнутый человек. Не то чтобы не общительный, нет. Ко мне в душу не пробиться, по выражению лица не видно, что и о ком я думаю. У меня в детстве произошла какая-то сильная травма, из-за которой собственно я долго не мог нормально общаться с людьми. Мне было лет десять - одиннадцать, когда мою мать у меня на глазах забили камнями. Я очень любил её и знал точно, что она ни в чем не виновата. Я начал плакать и хотел уйти, но стоявший рядом отец взял меня за подбородок, приказал открыть глаза и смотреть на то, как убивают мою мать по его же повелению. Он кричал, что хочет, чтобы я знал, кто такие женщины, что моя мать шлюха и заслужила эту смерть. Последнее, что я видел и слышал перед тем, как потерял сознание, это его садистский взгляд, как он упивался её страданиями и её крики о пощаде и рыдания. Я перестал его уважать и считать своим отцом после смерти матери. Хоть я и был старшим сыном, меня потом за глаза мягкотелым называли. Отец говорил, что мужчина не должен быть добрым и что он не имеет права плакать. Он женщин вообще за людей не считал. Такое впечатление, что у него не было ни сердца ни души. Его главный помощник, визирь, был тоже очень суровым и жестким человеком, но ко мне относился с большим трепетом и несколько раз спасал от смерти. В дела гаремные я никогда не лез, если и общался, то только со своей нянькой. Так что оставшаяся жизнь в гареме была для меня больше заключением, чем жизнью. Со смертью матери моя жизнь потеряла яркие краски. Мир приобрел сероватый оттенок. Мой младший брат-погодка, которому впоследствии я оставил все права на престол, был похож по характеру на отца. Он не знал жалости и сострадания к женщинам и признавал только силу. У нас с ним разница в несколько дней. Его мамаша всю жизнь сокрушалась, что я родился первым. Когда я узнал, что это по её наговору казнили мою мать и что это по её приказу меня пытались несколько раз убить - отомстил. Мне тогда было уже лет пятнадцать. Её отравили медленно действующим ядом, от которого нет противоядия. Я долго вынашивал эту идею. Отомстить отцу я не мог, поэтому решил, что отомщу ей. Её отправили так, что никто и не понял, что она была отправлена. Она очень страдала перед смертью. Я это увидел в её глазах, когда зашел посмотреть, как она умирает. Вначале она просто заболела, как-будто простудилась, затем начался сильный кашель и появились приступы удушья. Во время одного из таких приступов она захлебнулась собственной кровью и умерла. Но не смотря на все страдания, она считала, что была права в своих действиях. Мне не было её жаль, я лишь плюнул ей в лицо, когда она попыталась мне что-то сказать и молча ушел. Очень злая женщина была, под стать отцу, не то что моя мать, принцесса. Её "сыночек" даже не пришёл с ней проститься. Он, по-моему, даже и не заметил, что его мать мертва. А когда умер отец, я забрал своих жену и дочь, оставил всех наложниц и уехал в другой город, поселился в доме по соседству с тестем, заявив, что не претендую на роль шаха. Визири и советники были в полном замешательстве, но мне было всё равно. Я хотел странствовать по миру. Пустыня стала моим родным домом, а верблюд - лучшим другом. Внешне я создавал впечатление холодного рассчетливого человека, не имеющего эмоций и жалости, но справедливого и понимающего суть дела и людей.
Я помню как боялись отца в гареме. Каждую ночь там ждали с содроганием. Он мог за ночь женщину довести если не до смертельного исхода, то до полу безжизненно состояния точно. Мать после ночи с ним всегда болела несколько дней, впрочем, как и все остальные жены, а уж о наложницах я вообще молчу. Очень жесткий был человек. Он пытался и меня сделать таким же, но я стал лишь внешне и очень отдаленно на него походить. У меня хорошо шло военное дело, я прекрасно ориентировался по звездам, знал точные науки, языки. Но больше мне нравилась поэзия, я хорошо рисовал, играл на каком-то струнном инструменте типа дудука и много мечтал, глядя на звездное небо. Всю мою жизнь я боролся с несправедливостью. Она мучила меня, впрочем как и чувство вины, что я не спас тогда мать. Должен был, но не смог. Месть лишь не на долго успокоила меня. О матери у меня остался образ ангельского существа: нежного, изящного и беспредельно доброго и терпеливого, с тихой печалью в глазах. Я ненавидел своего отца, всю эту власть, их деньги и много лет мечтал уйти к дервишам, только они назывались тогда по другому.
Мне всегда нравились мужчины. Женщины тоже, но потому что так положено. Они необходимы для продолжения рода, для душевного равновесия, но мужчины совсем другое. Со мной одно время постоянно ходил молодой мужчина в качестве помощника, он был моим любовником. Мне на тот момент было тридцать с небольшим, а ему лет шестнадцать - семнадцать. Я увидел его на одном из рынков. Он стоял, торговал какими-то безделушками. Я подошёл к нему, мы разговорились и было видно, что я понравился ему не меньше, чем он мне. Он оказался славный мальчишкой из большой неблагополучной семьи. Как старший брат, он старался чем-то помочь матери и стал делать всякие поделки для детишек. Они пользовались неплохим спросом, но особого дохода не приносили. Конечно, когда я впрямую сказал, что он мне откровенно нравится и я готов взять его за неплохие деньги к себе в помощники, последовало радостное согласие. Я помню его восхищенные влюблённые глаза и свою нежность к нему. Да, у меня были наложницы, но с ними не связано острое сексуальное удовольствие. С мальчиком этим я расстался лет через шесть, когда у него начались нервные срывы на почве ревности. Помню, как он закатил мне очередную истерику, которая стала последней каплей моего терпения и я с размаху даль ему по лицу и на первой же стоянке в каком-то городе прогнал его вон. После этого как раз я встретил Марьям.
Первый секс у меня тоже был с мужчиной. Мне тогда было около пятнадцати лет. Это был мой слуга и друг. Он сын то ли визиря, то ли советника отца, старше на пару лет, мы выросли вместе. Всё случилось достаточно спонтанно, но это был долгожданный секс для нас обоих. Раньше я видел со стороны секс между мужчинами, так как многие этим грешили. Но в основном все были бисексуальны. Мы сидели курили кальян, вокруг было много танцовщиц. Они кружили вокруг нас, потом начали гладить, а я смотрю ему в глаза и понимаю, что нам обоим эти молодые женские тела только мешают приблизиться друг к другу. Было острое желание взять его член в одну руку, а другой прижать к себе и целовать. Я увидел, что он тоже изнемогает от нежности ко мне, и мы не выдержали и ушли в хамам. Там мы вначале делали друг другу массаж, целовали везде, гладили. Прежде чем войти в меня, он долго гладил там, массировал, входил аккуратно пальцем. Только когда я сам уже попросил его войти в меня, ввел туда свой член, одновременно массируя мой член. Ощущения были на столько острыми, что я кончил практически сразу. Всю ночь мы любили друг друга во всевозможных позах. То я входил в него, то он в меня. Два разных оргазма, но оба яркие и незабываемые. Это совершенно другая страсть, другие ощущения и чувства. Когда берешь в руки женщину, её хочется взять, накинуться и упиваться её хрупким нежным телом. Здесь же нет. Ты чувствуешь в нём ту же мощь, что и в себе. Но это не соревнование, не состязание или борьба. Ты отдаёшься, обхватывая губами его член или впуская в себя, и тут же ты берешь его грубо насаживая на свой член. Этот вид его яичек у себя над лобком, когда одной рукой обхватываешь его талию, а другой держишь за эргированный член, медленно совершая фрикции, чтобы не пропустить не одного момента блаженства ощущений и созерцания происходящего. Мы кончили одновременно раз в пятый и упали в изнеможении.
Наши отношения длились еще несколько лет. Через некоторое время мы стали экспериментировать: брали в покои одну или несколько наложниц. Затем оба женились почти одновременно и отношения постепенно стали сходить на нет. А уж когда я уехал, позабылись совсем. Лишь к тридцати годам я вспомнил об этой страсти, когда увидел лицо того мальчика, отдаленно напоминавшего мне моего первого любовника. Именно любовника, потому что любовью наши отношения я бы не назвал. Любил я только одного человека в своей жизни - свою Марьям.
С женой у меня были отношения, потому как так должно быть, как и положено, раз в неделю супружеский долг. Она знала, что третья жена была моей страстью, знала, что у меня есть этот мальчик и никогда не лезла в мою постель. Возмущения от неё я слышал только на тему, что нам нужен наследник, а кроме меня его никто не заделает. Каких только наложниц мне она не приводила, мне никто не нравился, даже гадко было думать об этом. Когда же появилась Марьям в моей жизни, она постепенно стала менять меня. Её изящные чисто женские черты лица и характера сочетались с мужским складом ума. Не было сносящей крышу страсти. Нет, это была душевная страсть, любовь для души. Да и не важно, как её называть. Это не объяснить словами. Те месяцы, что мы шли в караване, ещё больше сблизили нас. Ближе к концу пути, она со слезами на глазах сказала, что у неё задержка уже второй месяц. Когда её осмотрел лекарь и сообщил о беременности, она радовалась и плакала от счастья.
Но без секса с мужчинами я обходиться не мог. У меня было много любовников. Даже когда рядом была Марьям. Лекарь, который смотрел за ней, был моим любовником. Он радовался её беременности больше, чем она сама, всё нашепчевая мне потом на ухо, что его методы лечения самые действенные. Он любил всё новое и был большим экспериментатором. Я его звал алхимиком. Мы расстались в предпоследнем городе, где были его жёны и дети. Для него семья тоже была скорее долгом, чем желанием.
Путешествие наше оказалось длине, чем я рассчитывал на два месяца. Поэтому я приехал домой уже фактически к родам молодой жены. Она родила мне долгожданного наследника, а Марьям - дочь. Это моя любимица и отрада, напоминающая мне мою мать. Всегда при её появлении кажется, что вокруг много солнца и тепла. Даже, когда приходишь злой и уставший, эта маленькая проказница прибежит, обнимет, состроит тебе какую-нибудь из своих веселых рожиц и все проблемы кажутся такими незначительными, такими далекими, что весь груз забот уходит и на душе остаются лишь легкость и спокойствие.
Молодая жена родила мне ещё двоих сыновей. Свою старость я встретил в окружении кучи внуков и правнуков. До последнего я был в своем рассудке, имел молодого любовника, которому было чуть больше тридцати, и вёл все дела сам. Умер я в возрасте семидесяти пяти лет. Перед самой смертью я собрал всех своих детей и отписал каждому из них положенное наследство. А надо отметить я был очень богат. Любовнику тоже осталось неплохое наследство. Смерть наступила от старости. Я чувствал, как жизненные силы уходят из меня. Просто уснул и не проснулся. После яркой вспышки света я увидел лицо своей матери, с её улыбкой и свою третью жену. Через всю жизнь я пронес чувство вины за их смерть и только встреча там принесла мне облегчение и успокоение души. Я прожил длинную плодотворную жизнь. Я и убивал, и спасал жизни. Выполнил свой долг как муж и как отец. Я умер с чувством удовлетворения своей жизнью.
Конец регрессии.
Глава 4. Аннушка. Слепая любовь.
Я иду вслед за мужчиной. Это теперь мой муж. Только вот свадьбы как таковой не было. Он пришёл, забрал меня из родительского дома, нас обвенчали и мы тут же ушли. Мне хочется вырваться и убежать, но он крепко сжимает мою кисть в своей. Мне страшно, я иду и тихо плачу. Мы идём по дороге, вокруг густой лес. У него на ногах лапти. Он молодой мужик лет двадцати пяти, но мне кажется старым. Наверное потому, что мне двенадцать лет. У меня тоже на ногах лапти, на голове косынка, завязанная узлом под подбородком. Он остановился по среди дороги, посмотрел на меня с нежностью и сказал, что всё, я теперь его, и мы пошли дальше. А мне страшно: я и возвращаться не хочу и идти боюсь, потому что не знаю, что меня там ждёт. О нём слава такая, что он бобыль, как перекати поле. Мы вышли из леса и идём через поле. Я иду, как-будто сопротивляясь, потому что он идет быстрее, чем я, и тянет меня за руку. Эпизодически он останавливается, оборачивается и спрашивает, не идёт ли он слишком быстро, но я мотаю головой. Потом я начинаю опять плакать, он останавливается, смотрит мне в глаза и говорит, чтобы я его не боялась, ничего плохого он мне не сделает. Он вытер мне слёзы, погладил по щеке, поправил косынку и мы идём дальше. Мы дошли до невысокой ограды, в которой что-то типа калитки. Он открыл её, вернее отодвинул и потом закрыл обратно. Сквозь сад мы идём к дому. Собака, которая сидит на цепи, сначала начинает лаять, но учуяв хозяина, радостно повизгивает и виляет хвостом. Он подходит к ней и гладит по голове, а меня всё время держит за руку, так крепко, как-будто боится потерять. А у меня всё время перед глазами пелена от слёз. Он заводит меня в дом. Дом небольшой. Через маленькие сени попадаешь в большую комнату по середине которой стоит большая русская печь. Он закрывает дверь на засов и говорит, чтобы я раздевалась. Мне становится ещё страшней и я снова начинаю плакать. Тогда он аккуратно развязывает платок, сажает меня на скамью и начинает разувать. На мне длинное платье из плотной грубой ткани. Он развязывает на мне лапти, снимает с ног белую ткань, затем начинает раздеваться сам. Он остается в одних штанах босиком, встает напротив меня, руки в боки, осматривает внимательно и говорит, что я чумазая. Затем он откуда-то достает посудину, похожую на таз, только деревянную, вынимает из печи ведро с теплой водой и собирается меня отмывать. Мне ужасно стыдно раздеваться перед ним, но я беспрекословно все с себя снимаю. Он говорит, что некогда ему сейчас баню заваривать, так мол помою тебя и уложу спать, а сам по делам пойду. Я когда разделась, то села в корыто, но он поднял меня и начал мыть, говоря, что нечего его теперь стесняться, потому как я теперь жена. Но я всё равно вначале одной рукой груди прикрывала, а другой между ног. Он улыбнулся, взял руку и начал мыть её, сначала одну, потом вторую, а сам так внимательно и нежно на меня смотрит, что мне захотелось сквозь землю провалиться. После того, как он меня помыл, то сначала вытер одной простыней, потом завернул в другую и отнес на печку спать, накрыл одеялом и пожелал доброго сна. Корыто он вылил в окно, облил себя холодной водой, вытер голову и куда-то ушёл.
Как он обращается к тебе и как зовут его?
Меня он называет Аннушкой. А его зовут Михаил. Я боюсь его жутко. Но это странный страх. С одной стороны боюсь до онемения, а с другой он как-бы часть меня. Когда я смотрю на него, у меня внутри все переворачивается. Я не понимаю, что это за ощущения. Да и потом я воспринимаю его, как брата. Он был другом моего покойного старшего брата. Я ложусь на бок и засыпаю. Я очень устала, был очень трудный, тяжелый день. Много слёз было за последние дни, как не стало брата. Брат был моей защитой от отца и самым близким на свете человеком, с которым можно было и поговорить обо всем, и поплакаться ему в плечо и просто помолчать у костра. Нас было пятеро у родителей, ещё трое детей помладше меня: девочка лет десяти, мальчик лет шесть-семь и совсем маленький мальчик, он только начало ходить.
А как отец поступал с вами?
Бил наотмашь. Он постоянно пил и избивал меня и мать. А старший брат он не женат был, вернее он вдовец. У него жена родами умерла. И он с нами остался. А мать, она тихая забитая с большими испуганным глазами. Никогда слова лишнего не скажет. Я же наоборот всегда дерзила отцу. Он когда начинал меня оскорблять, отвечала тем же и быстро убегала и пряталась, а Сашка его всё время останавливал. Однажды, когда я не успела убежать, отец кулаком на меня замахнулся, но брат схватил его за руку и не отпускал, пока тот не успокоился. Сашка был выше и сильнее отца, поэтому сколько бы тот не пытался, вырваться не смог. Они потом долго разговаривали, я слышала только отрывки фраз и конец разговора, когда брат сказал, что он конечно уважает отца за то что он его отец, но это единственное, за что он может вообще его уважать.
Сашина жена умерла из-за отцовской агрессии. Она беременная на сносях была. Сашка когда женился, отец пить перестал. Держался он почти год. Однажды отец как всегда пьяный пришел и начал хулиганить. Она девочка другого склада характера, не то что я. Она и не видела такого обхождения с людьми, а уж с детьми и подавно. Он вошел и начал меня строить по привычке, я держалась до последнего, но в итоге сказала, чтобы он от меня отстал и тут отца понесло. Он взял меня за косу, поднял над полом и начал трясти, крича всякие гадости и угрожая меня убить. Я естественно в крик, жена Сашкина тоже закричала и подбежала к нему, умоляя меня отпустить. Отец оттолкнул её и она упала. В это время влетел брат и началась у них с отцом драка. Дрался в основном отец, а Сашка его просто от себя отталкивал. В итоге Саше это надоело, он схватил отца и запер его в подполе. Упала жена его не сильно, но то ли из-за нервных переживаний, то ли из-за всего вместе, но только начались у неё преждевременные роды. Она сама маленькая хрупенькая была, а ребенок большой. Все бы ничего, но воды то отошли, а потуги не начинались. Она так сутки бедная промаялась, потом кровь оттуда пошла, а ребенок все не выходил. Как на зло, бабки повитухи местной не было, она уехала неизвестно куда. Так на вторые сутки жена его и померла. Саша после этого хотел меня забрать и уехать подальше, но мать так рыдала, что он её пожалел и остался. Но жизни дома уже никакой не было. Отец пил почти беспробудно, дрался и издевался над матерью. Жили мы все только за счет Сашиных заработков. А сам Саша жил только из-за чувства ответственности перед матерью и младшими детьми.
С Мишкой они познакомились на одной из строек. Оба рукастые и деловые, к тому же непьющие и не женатые. На этом и поладили. Вместе было им просто и легко. Они друг друга понимали с полуслова и поэтому работу делали быстро и хорошо. Последняя их совместная работа была при строительстве церкви недалеко от дома, несколько часов ходьбы. Леса с одной стороны обвалились и Сашу завалило. Когда Миша достал его из-под завалов было уже поздно. Он перед этим из-за меня очень поссорился с отцом и поэтому взял меня с собой. Когда все произошло, всё было как в тумане. Я увидела, как он падает вместе с лесами и закричала, что есть мочи, не помню как очутилась рядом с ним, когда Мишка его вытащил. Я трясла его и плакала, умоляя его очнуться, но в руках было просто его безжизненное тело. Осознание, что брат мертв, пришло когда его закопали и я поняла, что не могу вернуться к родителям, потому что отец сказал, что теперь наконец-то доберется до меня и убьёт. Мишка меня забрал, отвел в сторону, а потом подошел к отцу и они с о чём-то долго разговаривали. А мать на меня грустно посмотрела и сказала:'Ну вот, Аннушка, и началась твоя женская доля.' И заплакала. Я попыталась утешить её, но внутренне понимала, что когда женщина выходит замуж, между ней и мужем происходит то, от чего моя мать сильно страдала. Он избивал и насиловал её, когда приходил пьяный, а мы прятались по углам и смотрели со страхом, как он трахает мать. Она никогда не сопротивлялась, наверное, потому, что это было бесполезно. Только тихо плакала потом за печью, когда он падал рядом и засыпал. И мне стало очень страшно, но оставаться дома, где пьяный отец может убить в любой момент, было ещё страшнее. Я не знаю, о чем они с Мишей говорили, но отец пришел чернее тучи и сквозь зубы нас благословил. Вскоре после этого пришел священник. Они втроём опять о чём-то разговаривали и священник ушёл. Был уже вечер и мы переночевали у родителей. Мишка меня придвинул к стенке и сказал, чтобы я спала спокойно и ничего не боялась. Отец ходил как всегда пьяный, что-то зло бубнил, потом Мишка встал молча, отец выругался на него и куда-то ушёл. Утром мы пошли в церковь. Сзади шла мать и молча плакала. Я тоже шла со слезами на глазах и эпизодически всхлипывала. Пару раз я пыталась убежать, не знаю правда куда и зачем, просто было очень страшно. После второй попытки Мишка хорошенько встряхнул меня и жестким голосом сказал:'Всё! Ты больше никуда не побежишь. Поняла?' Я зажмурилась, закрыла руками лицо и закивала в ответ. После чего он он молча взял мою руку и повел. В церкви нас быстро обвенчали. Свидетелями были два церковных служителя, молодые парни в рясе, вроде Михаила. В конце обряда мы чмокнулись в губы. Священник сделал запись в церковной книге, отдал что-то Мишке и мы вышли из церкви. Отец начал бурчать про приданое и про то, что я ничего не получу, на что Михаил плюнул в его сторону и сказал, чтобы они забыли, что у них была дочь и даже не вспоминали больше. После этого мы ушли. Было ещё утро, когда мы вышли из деревни. Я спросила его, зачем он это сделал. Он посмотрел на меня устало и сказал: 'Неужели ты не понимаешь, что я люблю тебя?' Я опять заплакала. Он обнял меня, вытер слёзы, взял за руку и мы пошли. Путь до его дома занял целый день. Он эпизодически останавливался, вытирал мне слёзы, обнимал и мы шли дальше. В руке у него была длинная палка, как посох и мешок за спиной.
Я не знаю, сколько проспала, но был уже день. Он пришёл, принес молока с хлебом и сало. Отрезал ломоть мне и сказал, чтобы я садилась есть. Он принес мне голубое платье. То мое на талии подвязывалось и длиной чуть ниже лодыжек, а это сарафан. Снизу прямой до самых пят, а сверху две широкие бретельки. Ещё он сказал, чтобы я головной убор одела, потому как я теперь замужняя женщина. Я заплела косу, заколола её на голове и сверху одела что-то типа маленького кокошника тоже голубого цвета с желтой каймой, только он полностью закрывает волосы и завязала его на затылке. Потом я повернулась к нему и спросила: 'А что, вот так муж с женой и живут?' Он улыбнулся и сказал, что пока мы будем жить так, а там уж как Бог пошлёт. Потом как-то засмущался и быстро пошёл заниматься каким-то важным делом.
Я покушала и вышла во двор. Там кроме собаки никого и не было. Я спросила, большое ли у него хозяйство, а он сказал, что хозяйства у него нет никакого, так как оно ему никогда не было нужно. А то что дома прибрано, то только потому, что он бабу Нюру попросил прибраться, да собаку на цепь посадить, чтоб меня она не напугала. Так что хозяйством теперь будем обзаводиться вместе.
Михаил по виду своему не чистый славянин. Смуглая кожа, густые иссине черные волосы и большие миндалевидные глаза серо-голубого цвета. И весь волосатый. У него отец цыган. Он изнасиловал Мишкину мать, когда та в поле работала. Так он и появился на свет. За мужем она никогда не была. Мишка очень рано остался один. Когда ему было лет семь или восемь, она покончила жизнь самоубийством - повесилась на берёзе. Она от позора, что с ней такое произошло, уехала далеко от родных мест и работала наёмной работницей, а заодно и Мишку растила. Он вспоминал, как она попрощалась с ним. Спела колыбельную ему, уложила спать, прощения весь вечер и перед сном у него за всё просила, а когда он уснул, пошла на задний двор и на ближайшей же берёзе и повесилась. Утром, когда одна из местных баб обнаружила её и истошно заорала, Мишка проснулся, увидел, что матери рядом нет и побежал на задний двор. Его схватил кто-то из мужиков на руки и унес. Он только краем глаза видел, как мать его с березы снимают.
Поскольку Мишка был наполовину цыган, его люди то побаивались. Да и по нраву он достаточно буйный был мальчишка. Его поп к себе взял на воспитание после смерти матери, но Миша долго там не выдержал и сбежал. Его батюшка покалачивать стал за непослушание и проделки всякие, хотел его на путь истинный наставить. Но Мишка взял котомку, засунул туда свои пожитки, хлеба, яблок и ушёл искать отца, чтобы морду ему набить. Но он не имел понятия даже, как тот выглядит. А потом к цыганам прибился ближе к зиме. Кочевал он с ними лет до пятнадцати. Как он сам вспоминал потом, был в своей стезе. Научился коней воровать и ему эта жизнь даже нравилась. Но после случая одного, он из табора ушёл. Это было в начале осени. Они в очередной раз уводили лошадей и откуда ни возьмись перед ним возникла пожилая женщина, которая встала на колени и со слезами на глазах стала умолять его оставить ей коня, так как он был её единственным помощником. Мишкин приятель вдарил ей по лицу и хотел убить. Но Миша со всего размаху дал ему оплеуху, да так сильно, что решил, что на смерть. После этого он быстро сел на коня, приятеля своего положил на второго и ускакал. Коня с приятелем он потихоньку довел до табора, а сам ускакал куда глаза глядят.
Мишка был сильным мощным мужиком. Помню мне еще лет восемь было, когда сидели мы у костра и он этот случай брату рассказывал, а потом глянул на меня и говорит: 'Вот сестрёнка твоя подрастет, женюсь на ней и осяду наконец. Обзаведемся хозяйством с ней, нарожаем детишек кучу и будем жить в любви и согласии.' Но Сашка сказал, чтобы он на ком угодно женился, только не на его Аннушке. Ты говорит, как был перекати поле, так им и останешься. Похлопал его дружески по плечу и смеются оба, а на меня искоса поглядывают, как я реагирую. А мне тогда не до чего было. Голова начинала болеть и я понимала, что сейчас со мной будет. Это уже вошло в привычку и я уже ждала, что все снова и по накатанному сценарию, долго и мучительно.
У меня очень часто и очень сильно голова болела. Это началось после того, как меня в детстве сильно ударил отец. Он дал мне со всего размаху по уху и я другой стороной ударилась об стену. У меня из носа и рта кровь пошла. Я попыталась встать, потому что начала кровью захлёбываться, но отец дал мне со всей силы в лоб и я упала навзничь. Помню, что сознание тогда потеряла, потому что очнулась у Сашки на руках уже во дворе, куда он меня вынес от отца. Помню этот сладковатый вязкий вкус крови во рту и он мне вытирает ее мокрой рукой из-под носа. Голова гудит и такое впечатление, что трещит по швам, сейчас расколется. Мне было тогда лет шесть. С этого момента она начинала болеть по любому поводу. Болела долго, могла день болеть, два. Сильно, до рвоты и потери сознания. Раз в месяц она точно была. А когда в одиннадцать лет у меня месячные начались, то перед ними всегда была эта боль. У меня когда первая раз кровь месячная пошла, я так испугалась, что даже расплакалась. Мать посмотрела, плюнула в мою сторону и с усмешкой сказала, что меня теперь замуж выдавать пора и переживать здесь нечего, и уж тем более рыдать. Если кровь пошла, значит радоваться надо, а не истерику закатывать. Вот когда не придут, тогда можно и начинать паниковать. Потом объяснила, что надо юбку нижнюю поддевать и подворачивать её кпереди. А в промежность тряпки подкладывать и менять их три-четыре раза в день, а то и чаще, мол как пойдет. Тряпки стирать сразу надо, лучше в холодной воде, так отстирываются лучше, и вешать на заднем дворе, чтобы никто их не видел.
У меня сарафан был, когда я совсем ещё маленькой была. А потом мать меня во что попало одевала. А Мишка мне красивый сарафан принёс. Спереди узор весь расшитый блестящими нитками. Такой яркий и удобный. Но я его сняла и платье своё старое одела, когда мы уборку затеяли. Я по дому убиралась, мыла все, пыль вытирала, а Мишка печь всю вычистил, дров наколол, внизу печи разложил целую кучу. Потом воды натаскал. Чугунков несколько мне вынес на улицу, и я их чистила песком. Утвари на чердаке оказалось много и все в хорошем состоянии. Он этот дом сам купил. Ну как купил... Ему часть дома по наследству перешла, а вторая половина брату матери не нужна была и он Мишке её продал. Причем двойную или тройную цену с него содрал. А Мишка отдал и говорит, чтоб подавился.
Он со мной не ночевал. Уходил в баню или на сеновал. Мы так долго жили, года два, может больше. Я один раз за водой сама пошла, воды почему-то в доме не оказалось, а Мишка за дядькой побежал, который животным в родах помогал. У нас корова разродиться никак не могла. И я у колодца то стою, а передо мной две бабы смотрят на меня в упор и шушукаются. И одна мне говорит: 'Странно, вроде и складная ты девка и молодая, а цыган твой всё время к вдове бегает. Что ж ты мужа совсем не удовлетворяешь? И детей у вас нет. Интересно, это он не плодовитый совсем, или ты пустая?' И так хихикают ехидно. Я стою смотрю на них и не понимаю, о чем они говорят. А они замолчали, когда я сказала, что не понимаю их, сказали что я в таком случае просто дура и ушли. Я призадумалась и решила, что поговорю об этом с мужем, когда освобожусь.
У нас хозяйство к этому времени уже большое было. Кур штук двадцать, козы две, корова, хряк годовалый, две свиньи, десяток овец да конь. Мишка на нем пахал. У нас поле большое было. К Мишке два помощника наемных приходили. Он сеял и для нас и на продажу. Вообще, у него удивительным образом всегда получалось деньги зарабатывать. Он пронырливый и умел их делать из всего. Там что-то смастерит, там купит, перепродаст. Часто на ярмарки ездил и всегда мне оттуда чего-нибудь привозил. Мишка на удивление спокойным по характеру был. Напивался правда иногда. Но не часто. Бывалоче придет пьяный, сядет за стол и глядит тупо на меня молча. Потом отрубится и спит так всю ночь. Я однажды попыталась к нему подойти в такой момент. Подошла, за руку его взяла, хотела спать уложить. А он так зарычал, что я отлетела от него как ошпаренная, испугавшись. Потом он как стукнет по столу и говорит: 'Никогда не трогай меня в такой момент, дура. А то пожалеть потом можешь!' И отключился. Ну я, естественно, перестала к нему пьяному подходить и обращать на него внимания.
Я никогда не задумывалась над тем, как мы живем. Как тогда порешили, так и жили. Я относилась к нему, как к брату. Он мне ведь действительно фактически Сашу заменил. А когда эти бабы мне уже впрямую то сказали, я уже призадумалась не на шутку, что что-то в наших отношениях не так. Я и раньше замечала косые взгляды в свою сторону, но списывала это на то, что моего мужа недолюбливают, потому что он наполовину цыган. Да и не общалась я толком ни с кем, кроме бабу Нюры. Мне некогда было. Когда хозяйство появилось, я только и успевала за всем следить и по дому хлопотать. Мишка рукастый был, все время чего-то мастерил. Все время что-то на продажу готовилось.
Спали мы все эти годы отдельно. Мне уже лет шестнадцать было, когда меня так впрямую об этом спросили. Мы даже парились отдельно. И когда я в одной сорочке выходила или что-то где-то не заправлено, он глаза отводил, становился сразу мрачным и уходил куда-то.
Так вот про корову то. У нее два теленка родилось, бычки. Оба слабенькие, вяленькие. Пока она разрешилась, пока с бычками возились, устали оба. Потом Мишка ушёл и пришёл очень поздно, я уже почти уснула. Три длинных лучины сгорели, пока я его ждала. Пришел он выпивши прилично. Удивился, что я его жду. Когда я сказала, что мне надо с ним серьезно поговорить, заявил, что разговор будет завтра. Но мне уже было все равно, я заорала, что разговор должен состояться прямо сейчас. От такой неожиданности удивленный Мишка аж присел. Я никогда не позволяла себе повышать голос, всегда говорила тихо и робко. Я рассказала ему мой сегодняшний разговор у колодца и спросила, чем я его не устраиваю. Возможно я веду себя с ним не так, как полагается, готовлю не так, за хозяйством плохо смотрю. Я искренне не понимала, что не так. Он подошел ко мне, встал на колени и крепко обнял. Я первый раз увидела, как мужчина плачет. Он сказал, что я его полностью устраиваю, но как настоящие муж и жена мы не живем. Еще сказал, что не притронется ко мне как к женщине, пока я сама не захочу этого. Я попросила, чтобы он мне рассказал, чего мне следует захотеть и я тут же этого захочу. Потому что я очень хочу, чтобы он больше никуда ни к каким вдовушкам не ходил. И еще хочу, чтобы у нас детки были. Он устало улыбнулся, поцеловал меня в щеку, сказал что поговорит об этом завтра со мной на трезвую голову и ушёл спать. Но мне стало страшно, что я могу вдруг его потерять, что однажды он просто возьмет и останется у неё и ко мне больше не вернётся. На следующий день утром ни свет ни заря я побежала к местной бабке, которую прозвали повитухой, хотя по сути своей она была знатной травницей и ведуньей. Пришла к ней, а сама не знаю, с чего начать. Она посмотрела на меня, усадила за стол, а сама по хозяйству суетится. Ты, говорит, когда будешь готова со мной свои отношения с мужем обсудить, скажи, поговорим. Я еще больше смутилась, покраснела и пот градом пошел. Я сказала, что не знаю, что со мной не так, почему мой муж ко вдове местной ходит, а мне говорит, что любит только меня, но я чего-то захотеть должна. А вчера вообще заявил, что мы, оказывается, как муж и жена не живем. Мне так обидно стало, что слёзы сами потекли из глаз и я заплакала навзрыд. Она села напротив, подождала, пока я успокоюсь и начала меня выспрашивать, как днем мы живем, как ночью спим, много ли ссоримся по мелочам, возможно ночью я его не устраиваю. А мне и сказать было нечего.
Днем все тихо спокойно. Мы так уже притерлись друг к другу, что иногда и слов не надо было, понимали все молча. Ссориться, да мы вообще с ним за эти годы ни разу не поссорились, просто не из-за чего было. А ночью? Спим, как все спят. Я на кровати или на печи, а он, когда тепло на сеновале ночует, когда холодно то на кровати, то на сундуке, сундук у нас большой при входе стоял и он когда поздно приходил, ложился на него.
У бабки от удивления глаза на лоб полезли.
А почему вы вместе то не спите?
Так это же нехорошо. Вот с братом я спала, а с Мишкой нет.
Тут у повитухи совсем дар речи пропал.
А как же ты с братом то спала? Куда же родители смотрели?
Как куда? Мать по углам вечно пряталась от отца, когда он пьяный приходил. А Сашка меня к себе в кровать положит к стенке, чтобы я всего ихнего безобразия не видела. Так и спала носом к стенке тихо сопя в две дырочки.
Вот оно что. Так ты девка еще...
А что я захотеть должна, баба Нюр?
Ты не маленькая ведь уже. Знаешь дети от чего появляются?
Знаю. Только это ужасно страшно и больно. Мама всегда так кричала и плакала потом за печкой. Я так не хочу.
Матери твоей не повезло с мужиком. Бабы обычно от другого кричат и потом радостные да спокойные ходят. А что отец то твой всегда буйным был?
Нет. Он когда трезвый, очень спокойный и добрый. Он мне всё время на трезвую лавочку говорил, чтобы я прекратила ему перечить и на амбразуру лезть, когда он пьяный приходит. А я отвечала, что он ведет себя не по-мужски. Что нельзя такие вещи вытворять и говорить. Однажды он мне даже сказал, что если бы я мужиком была, он бы меня за мои проделки уважал. А бабам не пристало мужикам перечить. Он менялся очень сильно, когда выпьет. Стоило ему хоть одну маленькую рюмочку выпить и его начинало нести. Он мгновенно менялся в лице и становился диким зверем, как-будто демон в него какой вселялся. Я его как и отца то не воспринимала, когда он пьяным был. А поутру, как протрезвеет, прощенья у матери просил, в ногах валялся, говорил, что не знает, что на него находит: вроде он и не он вовсе, как выпьет.
Мишка твой не такой. Он разумный мужик, хоть и замкнутый. Поэтому не бойся ничего. Иди баньку затопи, вымойся, причешись. А муж когда придёт, выйди к нему в одной сорочке, обними и поцелуй. Да скажи что хочешь его, хочешь жить с ним, как жена. Дальше он сам всё сделает как надо. Он у тебя мужик бывалый в этом плане.
На этом мы и закончили разговор. Я сделала всё как ведунья мне сказала. Но во второй половине дня у меня начался приступ сильнейшей головной боли. Помню только как Миша домой пришел рано, радостный такой сияющий. Я встретила его и потеряла сознание. Потом началось как всегда: рвота, потеря сознания, потом опять рвота и так по кругу несколько часов. Болело всё: голова, шея, плечи, глаза. Муж не выдержал и пошел за бабкой Нюрой. Она пришла, принесла мне травку какую-то, дала выпить и я уснула. Сквозь сон помню как она на него ругалась: 'Плохо ей. Конечно будет тут плохо. Ты в этом и виноват. Она уже в том возрасте, когда бабы второго или третьего ребенка рожают, а она все у тебя в девках ходит. Тут не только голова, тут всё остальное заболит. Бабу свою обхаживать надо, а ты все к этой проститутке бегаешь, прикоснуться к жене боишься, как будто она прокаженная.'
Наутро мне стало полегче. Солнце только встало. Я проснулась и обрадовалась, что он со мной остался. Я прижалась к нему и поцеловала. Он заулыбался, поцеловал меня и сказал, чтобы я вставать не смела. Пошел сам по хозяйству хлопотать. Накормил скотину, убрался там, корову с козами подоил. Мне по малой нужде приспичило, а встать не могу. Вроде бы голова не кружится, но ноги не держат. Сажусь и тут же назад заваливаюсь. Я падала наверное раз пять так, но ползком до скамьи доползла и лежу. Мишка пришел, хотел меня в кровать уложить, но потом понял в чем дело, на ведро посадил, а мне уже все равно было. Ноги ватные и голова опять болеть начала, я опять сознание потеряла. Баба Нюра пришла, опять отвару мне дала, а мне все хуже и хуже. Потом я, как Мишка рассказывает в забытье впала и так до утра и лежала, вроде сплю, вроде брежу. Ночью ко мне мать пришла. Я смотрю на неё и спрашиваю, почему она плачет, а она плачет навзрыд, потом чуть успокоилась и сказала, что отец умер. Тут меня такое отвращение к ней взяло и я спросила, почему она тогда плачет, ведь она же радоваться должна. Но она лишь продолжала плакать и причитать. Я сплюнула через плечо и она исчезла. Проснулась я когда голова уже совсем болеть перестала. Открываю глаза, а вокруг темно, хоть глаз выколи. Чувствую Мишка рядом лежит. Я рукой его щупаю, а сама глаза таращу, пытаюсь хоть что-то разглядеть, но темно совсем. Вдруг он меня и спрашивает:'Аннушка, ты чего на меня так вылупилась? Не узнала что ли?' Нет, говорю, темно очень, не вижу ничего. Он перепугался, ты что издеваешься говорит, день уж на дворе и солнце яркое светит. Я заплакала. Он побежал за бабкой Нюрой. Та усадила меня, я сидеть уже могла, меня не кидало из стороны в сторону, а встать было страшно. У меня такое впечатление было, что между ногами и полом подушка воздушная. Вроде встать могу, но такой ужас берет, что пола как такового не чувствую и падаю обратно. Мне так страшно стало, что захотелось лечь и умереть. Ведунья сама не знала, начну ли я ходить или нет. Одно сказала точно, что видеть я больше не буду. Этой ночью и все остальные дни Миша уже никуда на ночь от меня не уходил. Через неделю, может чуть больше, у нас была первая нормальная брачная ночь. Все произошло без боли и в конце мне так было хорошо, что перед глазами возник яркий свет. Я думала, что прозрела, но нет, зрение так и не вернулось ко мне. Яркий свет я видела каждый раз, как мы с Мишей были близки. Через девять месяцев у нас родился сынок, Иван. Роды были очень тяжелые, ребеночек не перевернулся головкой вниз. У нашей бабки Нюры в это время гостила сестра, такая же ведунья и травница, они целые сутки обе просидели со мной. Было очень страшно и больно. Сначала я не хотела пугать Мишку и когда бабки его выгнали, даже была рада. Он не хотел ни в какую уходить. Его просто выставили за дверь. Но через несколько часов, когда стало ясно, что либо я, либо ребенок можем погибнуть в родах, я так испугалась, что стала рыдать и звать Мишу. Он влетел так, что чуть дверь и бабок не снес, сказал, что будет в изголовье сидеть и не глядеть туда. Только помню, что он всё время меня за руку держал, по голове гладил и шептал, что любит меня больше жизни и умолял, чтобы я осталась с ним, осталась живой. Мне было очень больно. Ребеночка они аккуратно вытащили, не повредили, но я же внутри была разорвана вся. Мне бабка Нюра всё повторяла, чтобы я тужилась, а у меня уже сил не было и тогда она надавила мне на живот. Боль было просто невыносимой я закричала и по-моему потеряла сознание от боли и треска в ушах, мне показалось, что все внутренности у меня порвались. Я очнулась от крика сына и попросила дать его мне на руки подержать. Мне казалось, что я вот-вот умру, так было больно. Мишка плакал, не знаю уж от радости или жалости ко мне. Баба Нюра приложила мне сына к груди и сказала, чтобы я его покормила. Она все приговаривала, чтобы я про сына не забыла, что нужна я ему и что он без меня пропадет. Эти мысли не покидали меня ни на мгновение потом, когда, как говорят я лежала в забытье в родовой горячке. Я помню, как пришел ангел, такой красивый в белой одежде и взял меня за руку, а я руку то отдёрнула и говорю: 'Я никуда не пойду. Сын у меня и муж. Я не оставлю их.' Он улыбнулся и молча ушёл. На прощание по голове погладил и сказал, что хоть глаза мои ничего не видят, но видеть я буду. Я удивилась, как такое может быть, но поблагодарила и попрощалась. Лежала я в забытьи почти семь дней. Слава Богу, что в это же время родила и наша соседка. У нее это были тоже первые роды и молока было хоть отбавляй. Благодаря этому мой Ванюша остался жив и здоров, потому что у меня молока не было ни дня. Баба Нюра потом сказала, что все ждали, что я вот вот умру, так я была плоха. На шестую ночь у меня дыхание вначале стало совсем поверхностным и частым, как у запыхавшейся собаки, сердце билось, как крылья мотылька от жара, я совсем огненной стала, а потом и вовсе дышать перестала и пульса не было. Мишка не отходил от меня ни на шаг и когда я стала безжизненным телом он взял меня на руки и стал выть, как волк. Так продолжалось минут десять. Потом я вздохнула и обняла его, уткнувшись носом ему в шею. Он разрыдался, как ребенок, положил меня в кровать, а я держала его за шею и не хотела отпускать. Тогда он лег со мной и к утру мне стало легче, жар спал и я проснулась. Зажило все довольно быстро, как на кошке. Уже через неделю я начала вставать, а еще через пару недель и забыла про разрывы и тяжёлые роды. Только голова не давала нормально ходить и глаза не видели. Жизнь начала входить в своё русло и постепенно всё наладилось. Мишка нанял работницу мне в помощь. Это была младшая сестра молочной матери Ванюши. Сначала я её ревновала к Мишке, но спустя несколько недель поняла, что для мужа она, как женщина, пустое место. Он относился к ней хорошо и с благодарностью, потому как она и за сыном нашим ходила и за мной присматривала в то время как он занимался своей мужской работой.
Осознала я слова ангела только когда Ваньке уже где-то полгодика было. Я неожиданно поняла, что уже не калека, что ноги мои ходят и голова не кружится. Но самое удивительное было, что я действительно всё видела и предметы и людей. Не так как глазами, по-другому. Предметы я чувствовала, а людей видела, как шарики разноцветные, причем видела, улыбается человек или грустит, злой он или добрый. Я стала опять заниматься хозяйством как раньше и не чувствовала себя ущербной, хотя Мария, так звали мою помощницу, так и осталась у нас. Постоянно бегала к бабе Нюре, чтобы она меня научила травкам своим. Как с хозяйством управлюсь, ребенка под мышку и к ней. Мы с ней ходили в лес, она рассказывала, как и когда какие травки собирать. Сначала я сушила и хранила их на чердаке. А потом, когда баба Нюра передала мне всё, что знала, Мишка мне отдельную комнату с чуланом сделал, где я травки сушила и отвары с настроями делала.
Помню сыну месяцев десять было, когда вдовушка Мишкина к нам на двор пришла. Миша ее выставить хотел по-тихоньку. Я в это время полы мыла. Слышу, как она ему истерику пытается закатить. А Мишка страсть как истерики всякие не выносил, сам всегда мне говорил, что этот хорошо, что я такая тихая да спокойная, иначе не ужились бы мы. Мне смешно стало, вышла на улицу, стою из-за угла слушаю. Сначала она его обвиняла во всех грехах, а потом начала рыдать и кричать, что я ему всю жизнь порчу, и хозяйка из меня некудышная, и какая из меня мать, из курицы то слепой. Сказала, чтобы он меня бросил, и что она готова сына его, как родного воспитывать. При этих словах злость неимоверная на меня напала. Так мне обидно стало. А Михаил мой спокойно ей сказал, что от меня он никуда не двинется и что всю жизнь если кого и любил он, то только меня. После этих слов она попыталась на него накинуться. Я это видела так, как будто зрячая была. Не помню, как оказалась рядом с ними. Я начала бить её тяжелой мокрой половой тряпкой, которую держала в руках, била я наотмашь, да так, что она упала и начала из последних сил орать, а я всё била, крича, чтобы она убиралась вон из нашей жизни, не могла остановиться, пока Миша не схватил меня, закричав, что я сейчас её убью. Я попыталась вырваться и достала до неё ногой. Удар пришелся судя по всему по носу, потому что она захрипела, а меня муж в дом тут же унес, закрыл дверь на засов снаружи и пошел к ней. Тут уже у меня истерика началась, и я рванула к окну, но услышала её сдавленный стон, как у матери, когда отец приходил пьяный и начинал её бить и душить. Это отрезвило меня. Я чётко увидела злое до ненависти выражение лица своего мужа. Никогда ни до ни после такого не было. Он держал её за горло, говоря что убьёт её, если она не уберется сама. А если с его Аннушкой что-то случится, он её из-под земли достанет и заживо порежет на куски. Потом спросил хорошо ли она его поняла, так из последних сил закивала головой, захлёбываясь своими слезами и кровью. Когда он ее отпустил, она встала и, шатаясь, ушла. Больше мы её не видели, так как в течение недели она продала дом и уехала неизвестно куда.
Когда Ванюша стал подрастать, то стал мотаться всё больше за папкой своим, чем за моей юбкой. Я была рада, так как свободного времени у меня стало больше, но потом поняла, что очень хочу еще ребенка. Муж наотрез отказался, говоря, что еле пережил одни то роды и что больше никаких детей. К тому времени по округе понеслись слухи, что в неделе езды от нас живёт дед ведун, который умеет в родах детей переворачивать. Я уговорила Мишку, чтобы он меня к нему отвез на обучение. Когда мы приехали, дед Егор, так его звали, сам меня встретил и сказал, что видение ему было за год до этого, что мол слепую видящую он найти должен и обучить всему, что умеет перед смертью. Он был рад моему приезду, но предупредил, что обучение может занять несколько лет. Мы с Михаилом не были готовы к такому. Я не могла себе представить, что сына и мужа не будет рядом больше нескольких часов. И вообще я ведь собиралась просто расспросить его, как он детей переворачивает в родах. Он призадумался и стал рассказывать, как и о чем надо с ребенком разговаривать, какой отвар матери для успокоения и расслабления делать. Рассказал мне все подробно. Я все слушала и запоминала, иногда перебивая его своими вопросами. Потом он спросил где мы живем и Мишка ему подробно рассказал, как к нам добраться. Гостили мы у деда Егора дня четыре. Потом Михаил сказал, что нам пора. Мне было жаль расставаться с дедом, уж очень добрая и светлая у него была душа, но он успокоил меня, сказав, что скоро доделает здесь свои дела и приедет к нам в деревню погостить. Сказал, что я впитываю информацию, как губка и что память у меня устроена удивительным образом: я запоминаю всё во всех подробностях и дословно, не забывая ни одной детали, поэтому ему будет легко мне передать мне все, что он накопил и на это уйдёт месяца два, максимум три. Я была счастлива. Все произошло, как он и сказал. Через пару месяцев он приехал, погостил у нас два с небольшим месяца. За это время мы с ним приняли народу больше, чем я до этого принимала за год. Из него информация лилась рекой, и все мне на пользу, все так легко и просто запоминалось. Потом он уехал и приснился мне буквально через неделю после своего отъезда. Пришёл весь в белых одеждах, сияющий, радостный. Сказал, что счастлив, что вся работа его жизни не пропадет даром. Я онемела так, что даже и спросить ничего не смела. А он погладил меня по голове, благословил и ушел, сказав на прощание, что если что, я могу его смело звать, он всегда придет и поможет. Так и было всю мою оставшуюся жизнь. Если я что-то не знала, достаточно было подумать о нем, и я тут же слышала его голос, рассказывающий мне, что следует делать. Много народа я вылечила, спасла и уберегла от разных напастей.
Когда Ванюшке было лет десять, соседка, которая была его молочной матерью, не могла разродиться никак. Вроде роды уже были десятые по счету, и ребенок был маленький, но роды встали, и они позвали меня. Я посмотрела, шейка открыта, потуги идут, а ребёнок не хочет выходить. Это была девочка. Она мало того, что не перевернулась, еще и ножками уперлась и ни в какую не хотела появляться на свет. Сильно боялась расстроить родителей своим появлением и хотела умереть. Я спросила ее мать, что такое произошло неделю назад, что ребёнок так перевернулся. Мать сказала, что разозлилась на отца своих детей, за то, что он такой плодовитый, так как очень тяжело было прокормить всех детей и вслух сказала, что лучше бы этому ребенку умереть и не рождаться вовсе. Она не хотела больше детей. Тогда я спросила, готова ли она отказаться от ребёнка и отдать девочку мне на воспитание. Они вместе с мужем радостно в один голос сказали, что будут только счастливы. Я переспросила их, но ответ был тем же. Тогда я начала с ребёнком разговор. Уговаривала я ее не долго. После моего отвара, роженица успокоилась и матка расслабилась. Я помогла девочке перевернуться головкой к выходу и роды прошли быстро и незаметно. Молока у соседки было мало и оно быстро иссякло. Девочка была слабенькая и первый месяц все время находилась на грани смерти. Тяжелый был месяц, но оно того стоило. Ребенок остался жив. Девочка пошла на поправку, у её матери инстинкт материнский к ребенку так и не проснулся, впрочем, как и у отца. Люди они неплохие, но не складные какие-то. Отец вроде работящий и непьющий особо, но ни денег заработать ни по хозяйству помочь толком жене не мог. Она крутилась, как белка в колесе: бессмысленно и по кругу и выход у неё мог быть только один - смерть. Но она тянула лямку, скулила, причитая и жалуясь на мужа и жизнь, и каждый год рожала по ребёнку. Уже через год после Катеньки, так мы назвали девочку, она родила еще мальчика. Через неделю после родов, она подошла ко мне и спросила, не хочу ли я этого ребеночка усыновить. Но я сказала, что мне достаточно детей и она ушла. Когда дочке было три с небольшим годика, её родной отец по пьяни пришел к нам и стал требовать денег, за то, что они с женой нам ребенка родили. Я обалдела от такой наглости, а Мишка просто морду ему набил и сказал, что если еще раз такое повторится, он ему ребенка обратно отдаст. Тот сразу после этих слов и ушел. Так бежал, что аж споткнулся по дороге. У меня же после этих слов случилась истерика, я сказала, что лучше умру, чем отдам свою дочь, а если она ему не нужна, то значит и я ему тоже не нужна и я уйду куда глаза глядят от него с детьми. Мишка успокоил меня, сказав, что для него Катюшка такая же родная, как и Иван, и что он даже и не собирался её отдавать, просто это был единственный вариант тихо спровадить соседа домой. И я успокоилась. На следующий день ко мне пришла мать Катюши и слезно просила простить мужа за выходку. Что мол они только рады, что с ребенком все в порядке, что девочка жива и здорова, да так, что лучше и быть не может. Мы с мужем решили, что не будем гневить Бога и лучше уедем подальше отсюда. Деньги у нас были. Мы продали дом со скотиной и уехали. Наша Манька так рыдала , когда мы собрались уезжать, что пришлось её взять с собой. Мы были её единственной семьей. Когда она была совсем девчонкой, её изнасиловал один местный пьяница. Она так и осталась одна, без детей, и семья её с ней особо не общалась. Мы для неё стали родными за эти годы, да и она нам тоже была не чужой. Было самое начало лета и где-то через месяц с небольшим мы нашли место для нашего нового дома. К осени дом уже был готов к заселению. Он был втрое больше прежнего. Просторный, с двумя печами и большой горницей. Неподалеку Мишка распахал несколько полей под рожь, пшеницу и овес. У нас было пять работников и собственная небольшая мельница, которая сама по себе уже приносила потом немалый доход.
Мы потом как-то сидели вспоминали день нашей свадьбы и как жили до моей слепоты. Мишка всё вспоминал, как он боялся, что я в лес могу убежать, спрятаться так, что он не найдет и потеряться совсем. Там лес глухой был и болото рядом. Так что если бы я вырвалась, то не известно, чем бы это все кончилось. Он не зря боялся моей проворности. Бегала я быстро и поймать меня было очень сложно.
У тебя в глазах была пустота и отчаянье, и рвалась ты непонятно куда. Я руку твою покрепче взял, чтоб не вырвалась. А то могла почесать в чащу самую, тебе всё равно было куда бежать. Ты и так всегда шустрая была, а тут со страху невесть что учудить могла.
А потом, когда пришли, почему ты так долго меня не трогал?
Аннушка, милая, я ж не дурак совсем. Каждый раз, как я пытался к тебе подойти, как к женщине, приобнять тебя, ты шарахалась от меня и на лице было написано, что ты меня боишься до смерти. Вроде бы отсядешь от тебя на расстояние вытянутой руки, и ты становишься сразу прежней, веселой и беззаботной. Я несколько раз попытался, а потом плюнул и решил, что если ты сама захочешь, то будем жить как муж и жена, нет - ну значит нет. Даже думал одно время, что ты в другого кого влюблена, просто виду не продаешь, даже хотел с тобой на эту тему поговорить, да неловко стало. И тогда я решил, что если скажешь мне, что я тебе не мил, отпущу к другому, любимому, и благословлю вас на счастье.
Маньку я потом все-таки выдала замуж за местного вдовца. Ей к этому времени уже было под сорок, но она еще успела троих детей родить.
Умерла я в возрасте около семидесяти через несколько месяцев после смерти мужа.
Глава 5. Мари. Жизнь в бегах.
Я сижу под невысоким навесом из лапника на пригорке на опушке леса. Уже поздний вечер или даже ночь. Идет проливной дождь, и вокруг сверкают молнии то здесь, то там, и раскатами гремит гром. Я женщина. Я нахожусь в Англии. Красивая, хорошо сложенная, молодая, мне шестнадцать лет, с тонкой талией и грудью размера не меньше третьего. У меня кучерявые темные, но не черные, длинные волосы, промокшие так, что я сижу их выжимаю. На мне тонкое белое хлопковое платье с изящным декольте-лодочкой и коротенькими рукавами-фонариками, всё в рюшах. Поверх этого платья одето цветное платье с корсетом, заканчивающимся под грудью. У меня белая нежная кожа и ухоженные руки. На ногах ничего нет. Платье вроде не совсем промокшее, но влажное, и меня слегка познабливает. Я закутываюсь в какую-то грубую плотную накидку, большую, как одеяло и сажусь в самую глубину навеса.
Чуть поодаль сидит мужчина в длинной накидке, похожей на ту, в которую кутаюсь я. Он поддерживает костер, постоянно подкладывая в него дрова. Мужчина сидит с краю навеса и старается не смотреть на меня, но ничего не получается. Всё время тайком поглядывает на меня, видно, что боится столкнуться взглядом. Я понимаю, что он сторожит меня, чтобы не убежала, но в то же время, как охранник сдерживает тех мужчин, которые сидят внизу под большим навесом. Рядом под деревьями стоят их лошади, штук десять.
Я веду себя с мужчиной довольно кокетливо. Он старше меня лет на десять. Одет, как человек благородных кровей и меч у него красивый. Мне нужно, чтобы он расслабился, усыпить его бдительность. Я прекрасно понимаю, что этой ночью мне обязательно надо сбежать во что бы то ни стало, иначе неизвестно что со мной будет. Я привыкла, что стоит мне с мужчиной пококетничать, как он уже у моих ног, готов выполнять все мои прихоти, а этот просто кремень. Он не отвечает ни на один мой вопрос, не смотрит мне в глаза. В конце концов я замолкаю, но принимаю очень соблазнительно позу. Он просто отводит глаза, но никак не реагирует. Я слышу шаги и снова закутываюсь в накидку по уши. Там недалеко от нас сидят люди, больше похожие на разбойников, чем на благородных. Один из них пришел, принёс нам горячей воды и что-то в плошках из еды. Я делаю вид, что ничего не хочу, хотя мне уже откровенно холодно и очень хочется есть. Тот, кто пришёл, мужик уже в возрасте. Он осмотрел меня с ног до головы, усмехнулся, похлопал моего стражника по плечу, говоря, держись брат и ушел. Минут через пять я всё-таки попила горячей воды и стала потихонечку подворовывать из плошки еду. Он видит это и молча улыбается. Я в голове прокручиваю возможные варианты побега, но этот холодный и недоступный волк портит мне всю картину. Я опять пытаюсь с ним заговорить, но он вначале лишь кивком показывает мне, чтобы я ложилась спать, а через некоторое время поворачивается, садится со мной вплотную и с каменным ничего не выражающие выражением лица говорит, что я ведьма и всё, чтобы я не делала абсолютно бесполезно, так как он знает все мои уловки и ни одна из них на него не подействует. Приходит второй мужчина. От его взгляда мне становится неуютно и я опять закутываюсь и одеваю капюшон, ложусь в самый дальний угол, сворачиваюсь калачиком и делаю вид, что сплю. Я закрываю глаза и начинаю щупать пространство, состояние, как в анабиозе. Мыслей никаких нет, всё мое внимание сосредоточено на моменте здесь и сейчас. Страха нет, паники тоже. Я точно знаю, что убивать меня никто не собирается.
Под вторым навесом голоса постепенно затихли, а эти двое сидят молча. Бежать не представляется возможным, так как навес прислонен к дереву и стоит на пригорке, поэтому я видна со всех сторон, а мои сторожи вооружены до зубов и готовы в любой момент кинуться за мной. Дождь потихоньку стихает. Я знаю этих двоих. Тот что слева и помоложе - стал священником после того, как мой отец полностью разорил и уничтожил его род. Этот второй тоже ведь не был разбойником, по крайней мере когда я его видела в последний раз. Он барон. Отец зверски убил его обеих дочерей и жену у него на глазах. А сейчас этот барон грязный, немытый, небритый, нечесаный и похож больше на разбойника с большой дороги, чем на барона. Я пытаюсь понять, что происходит и понимаю, что все они хотят отомстил моему отцу за своих жен и дочерей.
Мой отец... Он богатый человек. Но боятся его не поэтому. Вид у него после смерти матери стал такого же плана, как и у этого второго типа. Он мыться и так никогда особо не любил, а сейчас и подавно. Нрав у него дикий и жесткий, если не сказать больше. И брат младший мой весь в него пошёл. Ему еще только лет двенадцать, но отец его везде с собой таскает и он стал теперь один в один отец: и по нраву и по виду.
А мать моя была изящной хрупкой женщиной с тонкой натурой. Она повесилась, когда мне было шесть с небольшим лет. Я помню как сейчас, как это было. Я долго сначала игралась с братом, а мамы все не было и мы пошли её искать. Вернее пошла то я, а он за мной увязался. Я ходила везде звала её, а потом почему-то пошла искать ее в кладовке, хотя туда она никогда не ходила. Я открыла дверь и посередине в полутьме висит она. Я сначала остолбенела, не могла ни пошевелиться, ни звука издать. В это время сзади подбежал брат. Помню как изменилось его выражение лица, оно стало каким-то жутким, звериным. Он оскалился в её сторону, прошипел что-то, как дикая кошка и убежал. Не знаю, что больше меня напугало в тот момент. Я перевела взгляд с брата на маму и увидела у её ног маленькую табуреточку. Я подбежала, поставила табуретку и попыталась поставить на неё мамины ноги, но они не слушались. Тогда я обняла её за ноги и стала кричать: 'Мама! Мамочка!' Сначала тихо, а потом все громче и громче. Сбежался люд. Меня схватила на руки и унесла наша кухарка. А я вырывалась и кричала, что я хочу к моей мамочке. Один раз у меня получилось вырваться и я плюхнулась со всего размаху об пол, кухарка завопила от неожиданности, но я вскочила, как ужаленная и побежала обратно к матери. Тут меня уже схватили мужские крепкие руки, из которых я вырваться не могла, но очень пыталась и громко рыдала. Не помню даже кто это был. Ну да и не важно. Когда меня принесли в детскую, меня всю трясло, как-будто у меня температура сорок с лишним градусов. Истерика начала перерастать в приступ судорог и в этот момент в дверь вошла моя бабушка. Её все называли ведьмой. Она взяла меня аккуратно на руки, закутала во что-то теплое и дала мне какой-то отвар сладкий и пахучий, после которого я уснула. Засыпая, я слышала, как она читала какие-то странные слова на до мной. Проспала я, как мне рассказывали, шесть дней. Все думали, что я уже представилась, так как дыхание было незаметным и сердцебиение не прощупывалось, но бабушка сказала, что я просто так глубоко сплю и скоро проснусь, что это нормально. Я проснулась бодрой и радостной. Никаких чувств к матери, никакой грусти, страха, боли или сожаления у меня не было. Их как отрубило. Я снова стала спокойным ребенком, а на всё что произошло, я смотрела как-будто из-за стекла, как-будто это всё было не со мной. А брат очень изменился. Его бабушка очень любила и все время приговаривала: 'Это наш род!'
Потом у отца было много разных женщин. Они иногда кричали очень громко и как-то неестественно, а потом они исчезали и их больше никто не видел. Их крик вселял страх, так кричат от дикого ужаса. Он был резким и недолгим, как неожиданная пощечина, и обрывался на середине звука. Чем старше я становилась, тем страшнее мне становилось заходить в половину, где жил отец. Мне казалось, что там повсюду бродят белые тени. Из-за них я очень плохо спала, и поэтому со мной все время ночевала моя няня, она не отходила от меня ни на шаг.
Я сейчас вспомнила как люди, похитившие меня, её убили. Убили у меня на глазах, а чувств никаких нет. Совсем. Я не чувствую боли или жалости к потерям, просто тупое безразличие. Мы сидели с ней вышивали и вдруг открывается дверь и они влетают. Нянюшка от неожиданности вскочила, но барон всадил ей тонкий нож прямо в сердце. Смерть была мгновенной. Потом он подошёл ко мне, приставил нож к горлу и сказал, что если я заору, он прирежет меня. Я не испытываю страх, как другие люди, в подобных ситуациях. Глядя ему в глаза я сказала, что он ничего мне не сделает и уж тем более не убьёт.
Это человек с безжалостным взглядом. Есть взгляд от которого столбенеешь, есть - острый как нож, а у этого взгляд, которым он рвет на части. Он взял меня за шею и приложил к лицу платок, от которого я отключилась. Я помню, как очнулась, когда он перевесил меня через седло, как мешок, и вёз так долго. Я пыталась лечь как-то поудобнее, но он положил меня к себе на колени, схватил очень больно в области талии и сказал, чтобы я лежала смирно иначе он за себя не ручается. На всякий случай я примолкла, а то мало ли что он имел ввиду.
Мой отец меня очень любил и дорожил мной. Именно поэтому они меня забрали, чтобы отомстить ему.
Я пытаюсь понять, куда меня везут. Убивать меня точно никто не хочет, значит отец еще жив и они собираются использовать меня как приманку. Но я точно чувствую, что кто-то платит им. Барон сидит очень близко ко мне. Он всё время порывается меня изувечить, но священник сдерживает, говоря, что я лишь невинное дитя и что я не виновата в грехах отца и брата. Но тот настаивает на своём, говоря что он не собирается быть таким же святошей. В этот момент священник приставляет к его горлу нож. Я в ужасе вскакиваю и пытаюсь отодвинуться от них. Барон хватает меня за руку и говорит, что мне очень повезло, что в охранники мне дали не его. Я начинаю понимать, что все эти люди, похитившие меня, все они обижены моим отцом и ненавидят его, и желают отомстить ему, сделав мне очень больно. Я начинаю плакать и кричать, что никому ничего плохого не сделала. На что священник мне спокойным голосом говорит, что их жены и дочери тоже никому и уж тем более моему отцу ничего плохого не сделали. Однако он убил их и не просто убил, а сначала он насиловал их и издевался над ними со своими людьми. При этих словах я онемела и села в угол молча, но потом перевела взгляд на барона и спросила: 'Да, пусть мой отец ужасный и страшный человек. Да он убил ваших жен и дочерей. Но сейчас. Прямо здесь и сейчас, чем вы лучше его? Вы хотите отомстить ему, сделав мне больно или даже убив меня. Вы такой же. Вы ничем не лучше его!' При этих словах я одела капюшон, закуталась и свернулась калачиком, решив что пусть будет, что будет. Они оба стояли молча целую вечность. Затем сели около костра как и сидели, как-будто ничего и не произошло. Потом барон куда-то ушел, а священник дал мне шерстяное тонкое одеяло и сказал, чтобы я ложилась спать, так как вставать рано. Еще сказал, чтобы я не волновалась, что никто не посмеет сделать мне ничего плохого, пока он рядом. Я спросила, куда меня везут и что собираются со мной делать. Он опять сказал, чтобы я не волновалась и что это не моё дело.
Вообще очень странно, как они проникли в отцовский замок. Там была очень мощная охрана и это громадный замок, с высоченными стенами, а не какая-то хата с краю. Для того чтобы проникнуть ко мне в комнату без шума, им должен был кто-то помогать из замка. Они вошли и вышли почти без шума и потерь. Хотя, они двоих потеряли. Входили они и выходили, вероятнее всего, через один из потайных ходов. Потому что, когда я очнулась и меня грузили на коня, это была стена с другой стороны от ворот.
Я девица то избалованная отцом. Никакой грубости или пошлости я не видела. Если брат что-то при мне себе позволял, отец на него сильно напирал, и брат становился сдержанным. У меня куча всяких нарядов, драгоценных украшений. И внимания со стороны мужского пола было много. На какие-то балы или приемы я не ходила. Отец с братом их не любили, а меня отец не пускал, говоря, что мала ещё, хотя последнее время постоянно шли разговоры на тему, что меня пора уже выдавать замуж.
Бабушка не могу сказать чтобы меня сильно любила. Она души не чаяла в моем брате, ко мне относилась сдержанно, но не холодно. Любви ко мне в обычном понимании в нашей семье не было, кроме отца. Он меня и на ручках носил, и баловал, и сюсюкался. Никогда я от отца не слышала в мой адрес никаких грубостей, только нежность и обожание. Брат никогда не мог просто прийти и плюхнуться без приглашения и разрешения к отцу на колени. Он его достаточно жестко ставил на землю и брат обиженно бежал плакаться к бабушке. Я же напротив: в любое время, при любом настроении и занятости отца могла прибежать к нему, и он начинал со мной разговаривать, играться. Всегда чего-нибудь интересное рассказывал.
А ты любила отца?
Скорее нет. Конечно, относилась с большой нежностью, но больше расчёт. Когда мне нужно было любить, то любила, когда чего-то было нужно, начинала капризничать и топать ножкой. Это вводило папу в умиление, он радостно улыбался, гладил меня по голове, успокаивал и исполнял любой каприз. Бабушка на него ругалась всегда, говоря, что уж слишком он меня избаловал, кто будет также свою жену баловать. На этот отец ухмылялся, отвечая, что если муж не будет меня баловать, то ему не жить. Вообще у отца в этом плане всё было просто: если что-то не так, то человек тихо, спокойно и без особых эмоций отправлялся туда, откуда не возвращаются. Он не церемонился в таких случаях. Мать мою он сильно любил. Холил и лелеял её. Когда я однажды спросила, а мне уже лет десять-одиннадцать было, почему она повесилась, он помрачнел и сказал, что виноват перед ней. Что он не уследил и она увидела то, чего её нежная натура пережить не смогла. Ещё сказал, что ему очень жаль, что я так рано лишилась матери. Потом поцеловал меня в висок, обнял и долго сидел молча, прижимая меня к себе. Он был прилично выпивши. Никогда не видела ни до ни после своего отца плачущим. А у меня к ней никаких чувств совсем. Ни голоса, ни ласк, даже и лица то не помню, только по портрету, который висел у отца в кабинете. Он меня тогда еще спросил, почему я задала такой вопрос, и я рассказала ему разговор между няней и служанкой матери, который случайно подслушала. Мать поделилась с ней перед смертью, почему заболела и не хочет жить. Пока была жива мама, из покоев отца никогда не было слышно никаких звуков. Но однажды мама услышала женский крик и на него прибежала в половину отца. Отец запрещал женщинам появляться в его части замка. Это было табу, которое ни мне ни матери никогда даже в голову не приходило нарушить. Это было как само собой разумеющееся. Да и во время всех развлечений отца при входе всегда стояла на всякий случай охрана. Но в этот раз никого не было, а крик был настолько жуткий, что мать от испуга побежала искать отца, чтобы рассказать об этом ему. Когда она вошла в комнату, то увидела, как отец стоит над женщиной, весь в крови, а несчастная вся изрезанная и избитая бьется у его ног в агонии. Мать потеряла сознание. Несколько дней она сильно болела, ее постоянно рвало и была высокая температура. Потом вроде самочувствие наладилось, но она стала замечать в сыне явные признаки отцовского садизма. Это не давало ей покоя. Она поняла, что не в состоянии больше видеть, как сын вырастает похожим на отца, да и с мужем после увиденного она тоже жить не могла. Она несколько дней говорила об этом своей служанке, и та не отходила от нее ни на шаг. Через несколько дней, когда мать вроде бы уже успокоилась и перестала говорить про самоубийство, служанка пошла за обедом, чтобы принести его в комнату матери, потому что она с отцом была не в состоянии даже за одним столом сидеть. В этот момент мать убежала в чулан и там повесилась. Слуги не могли найти ее несколько часов до трёх пор, пока не услышали мой вопль. Я не поверила в то, что говорила служанка и сказала об этом отцу. Он замолчал, погладил меня по голове и сказал, что мне нечего бояться и чтобы я бросила думать о всякой ерунде. Что служанка глупая и просто боится его, вот и говорит всякие глупости. Потом сказал что сегодня же выгонет её. Служанку больше никто не видел, а няня моя ходила еще с неделю бледная в полуобморочном состоянии, ничего мне не говоря. Лишь спустя пару лет я начала понимать, что-то это правда и куда пропала служанка матери.
Я много наблюдала за бабушкой. Старалась это сделать так, чтобы она не заметила. Я подглядывала за ней из-за ширмы. Однажды, когда мне было лет тринадцать, она склонилась над книгой и делала что-то очень интересное, но так, что я никак не могла разглядеть из своего укрытия. Меня как-будто кто-то манил выйти и я тихонечко подошла к ней сзади. Тут она резко обернулась и говорит: 'Ну и почему же ты сама не можешь выйти, а? Почему приходится тебя подманивать?'
После этого случая я уже открыто стала смотреть, чем занимается моя бабушка. Не зря ее все ведьмой звали. Кроме травок она еще и магией занималась, и отнюдь не белой. Она обучала меня разным женским уловкам, которые я тут же практиковала на отцовских людях и веселилась от души, когда они выполняли все мои приказы. Бабушка сделала мне талисман на руку, одела его и приказала никогда не снимать, так как он помимо охраны меня еще является маячком. По нему она меня всегда найти сможет. И вдруг я понимаю, что талисмана на руке нет, что на мне остался только нательный крест. Я смотрю сначала на одно запястье, потом на второе и сталкиваюсь с ухмыляющимся взглядом священника.
Что, ведьма, свой оберег потеряла? Сжёг я его!
Я заглянула ему в душу и увидела, что он действительно его сжёг. Но совсем недавно. Значит бабушка знает, где я. Значит меня скоро спасут. Как же я ошибалась тогда. Ещё я увидела, что на нём самом какой-то талисман, поэтому ни одна моя уловка на него не действует. Это талисман, как противоядие от женских чар. И я спросила его, почему же он не сжёг свой талисман заодно, ведь это было бы справедливо или он струсил и испугался какую-то маленькую девчонку. Я увидела удивление на грани с шоком в его глазах. Он ответил, что, может я и маленькая девчонка, но уж слишком умом проворная. Еще сказал, что береженого Бог бережет, и чтобы я ложилась спать. Потом отвернулся и перестал со мной общаться. Я не могла уснуть и поэтому сидела его изучала. Это был хорошо сложенный мужчина, чуть менее тридцати лет. Он всегда мечтал стать священником, хотя воин из него первоклассный. Через некоторое время он снова не выдержал. Он повернулся ко мне и говорит: 'Ты ведь сама поняла, что бесполезно искать во мне лазейку на спасение. Ни одна из ваших ведьминых штук на меня не действует. И ещё... Это не в твоих интересах, чтобы со мной что-то случилось. Ты в этом случае точно до места назначения не доберешься живой. Они настолько ненавидят твоего отца, что разорвут тебя на мелкие кусочки не задумываясь, если меня не будет на их пути.' Эти слова успокоили меня и я уснула. Но спала я недолго. Как только задребезжал рассвет, меня бесцеремонно подняли и мы начали собираться в путь. Вначале барон решил, что повезет меня как и вчера, но я начала так истошно визжать, что меня всё-таки посадили на свободную лошадь. Мне связали руки, чтобы я могла только держаться за седло, и священник взял поводья и повел мою лошадь за своей. Дождя больше не было. Через несколько дней погода начала проясняться и местность из лесистой превратилась в степь. Деревья стали редкими и низкими. Священник одел на меня свою накидку, так как я чувствовала себя почти голой. У меня были обнажены ноги, на которые мужики исправно пялились и норовили как бы ненароком пощупать. В итоге ему это надоело и мы переместились из середины вереницы в её конец.
Я не привыкла к мужскому седлу. И не только по причине голых ног. Мне было мучительно неуютно в нем, и я начала хныкать, что мне нужно женское седло. Он оборвал меня, сказав чтобы я радовалась и такому, иначе поеду оставшийся путь вниз головой. Я надула губки, но замолчала до конца пути. Дорога длилась недели полторы. Прибыли мы в большой замок в готическом стиле с высокими узкими башнями.
Когда мы въехали в замок, все смотрели на меня, как-будто я еду голой. Меня сняли с лошади и привели к какому-то пожилому мужчине грузного вида. Он внимательно посмотрел на меня и спросил моего священника, уверен ли он, что именно я и есть дочь их общего врага. Тот ответил, что вернее и быть не может, и барон подтвердил его слова. После этого мужчина передал барону увесистый мешок с деньгами и какие-то бумаги, сказав, что он может проваливать со своими людьми. Барон помялся немного, спросил, можно ли ему с его людьми здесь немного передохнуть перед обратной дорогой, но, получив отрицательный ответ, ушел. По нынешним меркам, он отнюдь не старик. Ему на тот момент было меньше сорока. Но он глядел на этот мир глазами человека, ненавидящего весь белый свет. В окно я видела, как он вместе с остальными сел на лошадь и ускакал.
Я повернулась к неизвестному мне мужчине и спросила, зачем он приказал меня похитить и что он теперь намерен делать со мной. Он холодно посмотрел на меня и сказал, что ничего никто со мной делать не будет. Что я сама сгнию в подвале этого замка, если мой отец не вернет то, что ему полагается по праву.
Меня бесцеремонно повели в этот самый подвал. Моим новым жилищем оказалась небольшая комната, примерно метров десять квадратных, с каменными стенами и высоким потолком. Пол весь был устлан сеном, в углу стояло нечто вроде лежанки, высотой с полметра, наверное, заполненное тем же сеном и накрытое шерстяным покрывалом, на котором лежала подушка и свернутое шерстяное одеяло. Посередине стоял небольшой, но массивный и тяжелый стол, рядом с которым было нечто, напоминающее стул. В стене напротив лежанки было небольшое, чуть больше моей головы, окно на высоте с полтора моего роста. Это единственное, что соединяло меня с внешним миром. Меня привели и закрыли дверь. С этого момента все мои мысли, вся моя жизнь была построена только одной идее - выбраться из злополучного замка и ускакать обратно домой к папе.
Я встала на колени и начала молиться. Я ничего не просила у Бога в тот момент, просто вспоминала все молитвы, которые знала. Не знаю на сколько долго я молилась, но проснулась я, когда из окна на меня упал луч солнца, а тело все затекло и онемело. Я обнаружила себя сидящей на коленях перед лежанкой, на которую я оперлась руками. Когда пятая попытка встать ничего не дала, я просто усилием воли завалилась на бок и стала ждать, когда онемевшие конечности начнут работать. Постепенно я смогла встать и переползти на лежанку. Я накрылась одеялом и уснула. Меня разбудил скрип двери: пожилой стражник принёс мне еду. Священник, судя по всему, проинструктировал его не разговаривать со мной и не смотреть в глаза, потому что когда я заговорила с ним, он ретировался и быстро закрыл за собой дверь. Тогда я закричала, чтобы мне хотя бы принесли другую одежду. На что из-за двери мне было сказано, чтобы я спасибо сказала, что меня в такую хорошую камеру посадили. Итак типа обойдешься, ведьма. Дни потянулись один за другим.
Кормили меня вкусно и сытно. Каждый день разное меню. Блюда сервировали, как и положено моему происхождению. Теплую одежду мне принесли через некоторое время: принесли красивое платье из плотной дорогой ткани с небольшим шлейфом зеленого цвета, какой-то теплый платок-шаль и на ноги вязаные гольфы длинные, как чулки и обувь похожую на теплые тапки из замши с острыми носами.
Единственным моим развлечением стало пододвигать стол к стене с окном, ставить на него стул и смотреть в окно на жизнь снаружи. Оно было вровень с землей, но я могла стоять смотреть в него часами и слезала лишь тогда, когда охранник спускался ко мне с едой. Спускался он крайне медленно, поэтому мне хватало времени, чтобы спуститься, снять стул, отодвинуть стол и лечь на лежанку, накрывшись одеялом с головой.
Постепенно моё общение с окружающими миром начало налаживаться. Для начала я прикормила местную собаку: огромного пушистого терьера с вечно улыбающийся мордой. Сначала он подходил с опаской, оглядываясь по сторонам. Потом начал приходить уже сам, даже если у меня ничего не было, чтобы я почесала его за ухом. Приходил, ложился рядышком с окном, упирался мордой в решетку и начинал тихонько поскуливать. Я звала его просто Пёс. Я разговаривала с ним часами о погоде, о своих мыслях о побеге, о том, как одиноко мне в этом мире и ещё о том, как я выгляжу, что нет даже нормального гребня, чтобы причесать волосы, как хочется понежиться в бочке с теплой водой и о многом и многом другом. А Пёс молча слушал и, казалось, понимал каждое моё слово. Его мудрый взгляд внушал мне спокойствие и надежду на лучшие времена. Не знаю почему, но мне он казался надежным и верным спутником и, как оказалось позже, не зря: во время моего побега, когда местные собаки попытались меня облаять, он так рявкнул на них, что все замолчали. Таким образом я вышла незамеченной.
Кроме охранника ко мне никто не приходил. Я много раз пыталась с ним заговорить, но он лишь молча исчезал в проеме двери. Однажды вечером он пришел подвыпивший. Я пригласила его поужинать со мной, он сначала помялся, но было видно, что он не закусывал и сейчас его гложет зверский аппетит. Он принёс из-за двери еще один стул и сел за край стола. Мы поели, охранник мой повеселел, расслабился и оказался вполне разговорчивым дядькой. Его звали Джоном. Он был старым воякой, уставшим от жизни. Никого и ничего у него за душой не было. Деньги он пропивал, жена от него ушла к другому. Ничего в этом мире его не радовало и не держало. Мы болтали о погоде за окном, о том, что творится в мире, когда же я спросила где же все-таки нахожусь, он помрачнел, погрозил мне пальцем и сказал, что даже если я вдруг попытаюсь его околдовать и совершить побег, мне это не удастся, так как там полно охраны и меня никто не выпустит. Потом я спросила, долго ли меня собираются тут держать. Он сказал, что до конца моей жизни. После этого я начала активно готовиться к побегу.
Для начала мне нужно было узнать, что и где расположено, где стоит и спит охрана, сколько и где человек, где есть потайные ходы. Благодаря передвижениям моего пса, который убегал, как только слышал приближение людей, я примерно знала, когда смена караула. Я видела, куда пес бегает за едой, значит знала, где они едят и пьют. По количеству ног было ясно, сколько человек стоит в карауле. Мой слух настолько обострился, что я начала различать даже приглушенные голоса и могла слышать, о чем они разговаривают. Я начала различать их голоса и ботинки, постепенно я узнала, что мой сторож был прав на счёт того, что сбежать отсюда тяжело, так как в замке полным полно воинов, но также поняла, что для меня нет ничего невозможного. Все они люди и у каждого есть свои слабости. Главное, с холодным умом и расчетливой уверенностью подойти к данному вопросу.
Постепенно мы сдружились с Джоном. Я каждый вечер начала выпрашивать, чтобы он приносил мне вина или чего ещё покрепче. Мы выпивали с ним, но основное, естественно, выпивал он сам, я лишь пригубляла свой бокал. Так как к вечеру он уже всегда был навеселе, после нашей попойки его срубало наповал. Конечно же, я прикладывала к этому свою руку. Не знаю, откуда ко мне пришло, что, когда он пьет из бокала надо внутренним голосом приказывать ему пьянеть и засыпать. Через пару стаканов он уходил в себя и отключался прямо за столом. Таким образом у меня было несколько часов ночью, чтобы изучать все ходы и выходы, чтобы при побеге четко ориентироваться на местности. Сначала я просто выходила наружу по винтовой лестнице и перебежками аккуратно осматривалась. Потихоньку я осмелела, стала брать его плащ и с собакой изучать двор. Когда кто-нибудь приближался ко мне, я делала вид, что я пьяный Джон и все проходили мимо. Я нашла проход за стену, подобрала себе лошадь - молодого резвого жеребца и подготовилась к побегу. Не прошло и двух месяцев со дня моего приезда в замок, как я уже была готова к обратному пути. В каждую вылазку я подворовывала у охраны одежду: то рубашку, то штаны, потом нашла у одного из охранников походную сумку на седло, у другого умахнула походный нож, у третьего плащ, нашла шерстяное одеяло и шапку. Таким образом постепенно за пару недель я нашла себе полностью мужскую одежду, заполнила сумку всем необходимым и во всеоружии ждала. Подходящий день не заставил себя ждать. В вечерний пересменок, когда все в замке отмечали день рождения хозяина замка, я решила, что время пришло. Вся охрана была в крайней степени опьянения. То здесь, то там валялись пьяные охранники. Всё это время я науськивала своего пса, чтобы он мне таскал что-нибудь. Собака оказалась гораздо сообразительнее, чем я ожидала. Этой ночью он принёс мне провизии на все десять дней пути, чему я была несказанно рада. Я хотела оставить его в замке, но он начал выть, когда я закрыла дверь и, испугавшись шума, я открыла дверь. Таким образом, переодевшись в мужскую одежду, оставив за себя куклу в моем платье на лежанке, вдвоём с Псом мы двинулась в путь. Я пустила лошадь легкой рысцой. Пес не напрягаясь бежал рядом. Я останавливалась редко, только чтобы поесть и размять затекшие ноги. Через день начался дождь. Не сильный, но монотонно моросящий. Когда мы стали подъезжать к моему замку, каким-то шестым чувством я почувствовала опасность. Я спутала лошадь в лесу и направилась к потайному ходу, о котором знали только четыре человека: я, отец, брат и бабушка. У нас был уговор, что об этом ходе никто кроме нас знать не должен, так как этот ход вел еще и в подземелье, где хранились сокровища нашего рода. Никаких ключей и опознавательных знаков не было. Только по памяти, на ощупь. Отец долго меня обучал находить его, но я считала это лишь блажью его и бабушки. И вот теперь я была счастлива, что несмотря на всё моё тогдашнее внутреннее сопротивление, старания отца увенчались успехом и сейчас я могла воспользоваться их плодами. Благодаря этому ходу я могла слышать и видеть всё, что происходило в замке, даже в самых отдаленных местах. Идти от лошади пришлось долго. Мой пес оказался совсем не прост. Он шел со мной шаг в шаг, не отставая и не забегая вперед. Когда я останавливалась, он стоял, как вкопанный, когда я ложилась на землю, он ложился рядом со мной. Я вошла в дверь и запустила пса. Я хотела оставить его у входа, но вспомнила о белых тенях, бродивших по замку и со страху взяла его с собой, пригрозив, чтобы он не издавал ни звука, хотя похоже это было лишним. Пес лишь иногда скалился, вглядываясь то назад, то в стену, но не рыка, ни уж тем более лая не было. Пройдясь по замку, я обнаружила везде незнакомые лица. В каминном зале не было фамильного герба, никаких картин моих предков или намеков на них не было. В кабинете отца была полная перестановка. Нетронутой оказалась лишь моя спальня, в которой все осталось так, как было и три месяца назад. Даже кровь нянюшки на моей простыне была на том же самом месте. В первый момент мне захотелось их всех сжечь или отравить, чтобы помучались, но потом в какой-то момент я почувствовала себя лишь обычной хрупкой женщиной, легла в свою постель и расплакалась, как ребенок. Пес сидел рядом, потом лег ко мне и обнял лапой. Так мы и уснули. Проснулась я ранним утром от того, что собака лижет мне лицо. Переодевшись в свою походную одежду и взяв с собой несколько теплых платьев, я надела пальто с шапочкой, завернула к платьям шубу с теплыми сапогами и ботинками, взяла сменные штаны с накидкой и пошла в конюшню. По дороге мы зашли на кухню, чтобы поесть и взять с собой еды на неделю. Очень хотелось помыться и полежать в теплой ванне, но это было уже слишком. Несмотря на все перестановки, мой жеребец стоял на месте, даже мое седло висело там же. Учуяв хозяйку, конь радостно заржал, что было не очень кстати. Но на мое счастье в конюшне никого не оказалось. Я оседлала его, надела сумки и вывела через тайный ход, который предполагал высоту и ширину лошади, навьюченной походными сумками. Сумок оказалось больше, чем могла увезти одна лошадь и я радовалась, что еще один конь стоит в лесу, дожидаясь своего часа. Оставив коня поближе к выходу, я направилась к семейным сокровищам. Взяв приличный мешок золота, который занял у меня ровно половину сумки, а также свои кинжал и меч с выгравированной резной лилией в шестиконечной звезде, я вышла из замка. Небо было пасмурным, густой туман обволакивал дорогу и это было мне на руку. Перед отъездом мне захотелось зайти на кладбище. Там было так пусто и к тому же всё успело зарасти травой. Я сидела на могиле матери, прикидывая, куда можно двинуться. Я прекрасно понимала, что вся округа и близлежащие деревни до такой степени ненавидели моего отца, что, не задумываясь, сдадут меня тут же, как только увидят, и то, если не смогут сами меня убить. Вариант был только один - ехать подальше отсюда не оглядываясь. Ехать туда, где ни сном ни духом никто не знает моего отца и даже не слышал про мой род. Добравшись до коня, оставленного в лесу, я прикрепила две сумки потяжелее к его седлу и взяла поводья. Нужно было уходить быстрее и так, чтобы запутать следы. Пес и здесь умудрился меня удивить. Устав, видимо, от длительного путешествия, он вскарабкался на лошадь с тяжелыми сумками и довольный собой ждал отправления. Я подивилась собаке и поскакала в горы, где был наш тайный домик, который отец специально приказал построить для нашей с ним охоты. Я поехала, как учил меня отец, вдоль ручья. Заморосил дождь, который через пару часов превратился в настоящий ливень. Казалось, вся природа помогала моему побегу. До домика было часов восемь быстрой езды, но с двумя гружеными лошадьми и моим страхом не найти место, мы добрались только к вечеру, когда уже почти стемнело.
Мы довольно часто ездили туда с отцом. Могли на день-два, могли на целый месяц. Отец уезжал со мной на охоту, когда его накрывала какая-нибудь очередная депрессия. Отец научил меня метко стрелять из лука, обороняться с мечом в руках. Еще у меня хорошо получалось метать нож. Это радовало отца. Он всегда говорил, что уезжая со мной на охоту, он очищается и становится моложе, как-будто искупался в живой воде. И вот теперь я ехала туда одна, не зная, что с моим отцом и братом, не зная, жива ли бабушка, не зная, что будет со мной завтра.
Это был среднего размера домик с большой печью-камином, в котором можно было приготовить еду, и к тому же эта печь отапливала не только домик, но и прилегающую к нему конюшню на четыре лошади. Недалеко от входа был колодец. В камине уже были приготовлены дрова, оставалось только чиркнуть огнивом, которое лежало тут же, и через полчаса уже было тепло и хорошо. Я налила лошадям воды, подложила сена и накормила собаку. Вспомнив, что у отца всегда есть запасы виски и вяленого мяса, я довольная завалилась в шкуры, лежавшие на массивной отцовской кровати, выпила с полстакана горячительного напитка, отгрызла немного мяса и уснула. Просыпалась я лишь для того, чтобы бросить еще дров в огонь, но вскоре мне это порядком надоело, да и в домике стало откровенно жарко, поэтому я, не дожидаясь, когда догорят угли, вынула их из камина, перекрыла заглушку и улеглась спать. Я знала, что пока меня найдут, пройдёт не меньше недели. Это успокаивало меня и я отключилась. Не знаю, сколько я проспала, но печь уже остыла и температура в домике оставляла желать лучшего. Я посмотрела в окно и увидела снег, какое счастье, что я успела приехать сюда до того, как он выпал. Теперь поиски не должны увенчаться успехом. Я спасена. Но что же я буду делать дальше? Еды хватит максимум на неделю, к тому же надо чем-то кормить пса. В углу при входе стоял мой лук со стрелами. Я прекрасно стреляла из него. К тому же отец научил меня ставить силки и капканы, которые лежали здесь же в углу. Так что без еды мы не останемся. Дровница была забита доверху, как-будто отец готовился здесь перезимовать. Вяленого мяса оказалось на месяц или два вперед. Для лошадей сена было тоже достаточно. Зима выдалась суровая. Сразу после выпавшего снега начались жуткие холода. Иногда было настолько холодно, что невозможно было находиться на улице больше двух-трёх минут. В такие дни мы просто лежали и кимарили. Как-то раз, в один из этих дней, я залезла на чердак. Не знаю уж что меня туда потянуло, но когда я оказалась там, моему удивлению не было предела. Прямо перед входом лежал большой тюк. В нем оказалось три комплекта мужской одежды. Один осень-зима, второй легкий летний и третий зимний толстый шерстяной. Это были охотничьи костюмы брата, того размера, когда он был моей комплекции. Это обрадовало меня и поразило. Но самая удивительная находка лежала рядом с тюком. Это была завернутая в бабушкину шаль её колдовская книга, с которой она никогда бы не рассталась, будь она жива. Я спустилась вниз и начала листать книгу. Она была вся пропитана бабушкиным духом, не знающим жалости, сострадания и нежностей любви. Я читала её, когда становилось совсем плохо и надежда на то, чтобы выбраться отсюда живой угасала на какое-то время. Я вспоминала ее слова на мой вопрос, откуда бабушка все это знает и откуда книга. Она рассказала мне тогда, что у нас древний род и сила вместе с книгой передается из поколения в поколение от женщины к женщине. Так что я являюсь её прямой наследницей и рано или поздно, даже если книга потеряется, она меня сама найдёт. Так и случилось. Еще она сказала, что если бы не эта книга, она бы никогда не смогла родить моего отца. Бабушка в молодости была очень красивой и мужчины, несмотря на то, что у нее был муж, ложились у её ног штабелями. Мужа она держала в узде благодаря этой же книге. И вот теперь передо мной встал выбор, идти по стопам бабушки и всех женщин своего рода или отказаться от этой силы и всем, что с ней связано, что я и сделала, оставив книгу там, где и нашла. Всю оставшуюся жизнь эта книга мучила меня. Мне регулярно в полнолуние снились сны, где я сижу листаю её, заклинания из неё читаю, эти картинки из книги. Но я сказала нет, что я ни при каких обстоятельствах не вернусь к ней. Да и потом было слишком опасно возвращаться за ней. Поэтому, даже когда я давала слабину и грузила о ней, инстинкт самосохранения брал вверх. Я так больше и не видела эту книгу.
Благодаря моим умениям мы с псом не голодали. Раз в неделю мы обходили расставленные силки и капканы. Этой еды нам вполне хватало. Однажды, уже наверное в феврале, когда мы возвращались с очередного обхода, на нас попыталась напасть огромная росомаха. Я никогда таких больших не видела. Уж на что мой пес был здоров, но это животное было размером почти на голову выше его. Я всадила в неё три стрелы, пока она дралась с Псом, но это не помогло. Тогда я накинулась на неё с ножом, всадив его в холку по самую рукоять. Она прилично подрала мою собаку, особенно сильно была повреждена одна из передних лап. Я даже решила, что полностью перекушены все сухожилия, но через пару недель он начал лапу сгибать. Наш рацион был весьма скуден для таких ран. В книге я нашла простой рецепт, как исцелять раны. Помимо необходимых травок, было мощное заклинание на отвар. Через пару дней после того, как я напоила этим отваром Пса, его лапа полностью зажила, да так, как-будто и не было раны вовсе. Но было это уже в апреле. Я хотела уехать, как начнет сходить снег, но из-за лапы мы просидели до того момента, когда уже почти везде зеленела трава, лишь кое-где под большими камнями в тени лежали остатки зимы. Пес уже нормально бегал и я приняла решение двигаться в путь. Я собрала свои пожитки, упаковала все в сумки, приготовила себе комплект мужской одежды и легла спать. Мне оставалось лишь оседлать лошадей, взгромоздить на них тюки и можно было трогаться в путь. Мне никогда не снилась моя мама. Ни в детстве, ни потом. Это случилось однажды, этой ночью. Она пришла той, которой я помню её до болезни. Пришла и села на край моей кровати как живая. Я проснулась и села от неожиданности. Я о стольком хотела с ней поговорить, но она прикрывала ладонью мои губы и сказала, что некогда сейчас разговаривать, да и незачем.
Тебе срочно надо вставать и уходить. Еще полчаса и будет поздно. Скорей Мари. Тебе надо бежать. Они уже близко!
После этих слов она растворилась в воздухе. Мы переглянулись с Псом и я стала быстро одеваться. Хорошо, что всё уже было собрано, даже еда. Все сборы заняли минут пятнадцать. Рядом с домом протекала небольшая река. Вдоль неё я и повела лошадей. Собаку я опять усадила на вторую лошадь. Отъехали мы уже довольно приличное расстояние и начались каменные глыбы. По ним мы с лошадьми поднялись повыше в горы до деревьев. Нам пришлась с Псом идти пешком вверх. Лошади не были приучены ходить по камням, но после моего окрика и рычания Пса, шли безропотно. Дойдя до опушки, я спутала лошадей и короткой дорогой спустилась вниз к домику. Я стояла на приличном расстоянии, но место позволяло видеть всё и всех. Отец и здесь всё предугадал. Я помню, как он показывал мне, как нужно уходить от погони, какой ракурс выбирать для наблюдения. Это он мне тогда показал место, откуда весь домик и дорога к нему была как на ладони. Было странно, почему у стольких воинов не было ни одной собаки. Я усмехнулась их самонадеянности, которая опять таки была мне на руку. Через некоторое время весь народ пустился по моим якобы следам. Почему они решили, что я должна пойти не вверх, а вниз по реке, для меня так и осталось тогда загадкой. Среди них был уже знакомый мне священник, но сейчас рясы на нем не было. Он был во главе процессии. Около домика остались пару человек. Один из них стоял на улице. Это был мужчина лет тридцати с небольшим, коренастый с гладко выбритым лицом, ростом чуть выше среднего. Он запомнился мне своим бесстрастным спокойствием и лучистым взглядом. Некоторое время спустя мне надоело наблюдать за ним и я ушла. Мы ушли далеко за перевал, когда начало смеркаться. Я странствовала почти пять лет, уходя, как мне казалось от погони. Чаще всего, я останавливалась на краю поселения, у какой-нибудь сердобольной старушки. Поможешь ей по хозяйству, и ночлег с едой обеспечены. Нигде я не задерживалась больше месяца двух. Только зимний период заставлял меня отсиживаться до первых проталин. Деньги я не тратила. Даже если что-то и вынимала из мешка, тут же вкладывала их обратно, заработав. Зарабатывала я охотой и вырезанием из дерева разных полезных в хозяйстве вещей. Мне было очень удобно, что у меня две лошади, на одной из которых женское нормальное седло. Путешествовала я на нем, а когда подъезжала к какому-нибудь поселению, пересаживалась на другую лошадь. Всегда, когда спрашивали, зачем мне женское седло, отвечала, что это память о моей погибшей возлюбленной. Однажды, когда я уже достигла Уэльсов, я попала на стрелковый турнир. Его устраивал местный шериф. В турнире, к моему сожалению, я победила, чем привлекла кучу ненужных взглядов. Шериф долго меня уговаривал остаться, но я настаивала на том, что хочу дойти до конца острова и посмотреть еще кучу мест. Он расстроился и сказал, что если я захочу, то всегда могу вернуться. Похлопал меня по плечу и пошел дальше пить свой эль. Я везде путешествовала в мужском костюме. Грудь я бинтовала, чтобы не было заметно, а в область талии наматывала широкий пояс, чтобы было подобие мужского торса. Мне все время казалось, что меня преследуют. В конце пути я прибыла в достаточно большой город, который назывался то ли Вест, то ли Уэльс Таун. Впрочем мне было не важно его название. Я устала от мужского облика, устала от вечных скитаний и страха, что меня разоблачат и убьют. Мне хотелось спокойной размеренной жизни. Переодевшись наконец в женское платье, я въехала в город и остановилась на ночлег у одного очень пожилого господина, держащего пекарню. Представилась я вдовой по имени Ирен. Сказала, что так любила мужа, что не смогла оставаться там, где мы жили вдвоём, после его смерти. Поэтому продала дом и подалась в город. Оказалось, что этот господин наоборот давно хотел переехать из города в деревню, да и булки ему порядком надоели. К тому же дочь звала к себе жить. Её муж был моряком и часто нужна была мужская помощь, когда хозяин уходил в плаванье. Короче, всё складывалось как нельзя лучше. Я выкупила его дом с пекарней и маленьким магазинчиком. В помощь себе я наняла двух женщин средних лет, которые собственно и до этого работали у старого пекаря. Это были две очаровательные толстушки-веселушки, незамолкавшие по-моему даже во сне. Обе были не замужем и жили вдвоём, что наводило на мысль, что мужчина им как таковой не нужен, и так хорошо. Вскоре выяснилось, что на их счет я была права. Что меня никак не смутило. За все эти годы я не нашла ни одного мужчину, который бы вызвал во мне хоть каких-нибудь чувства нежности или желания. Пес был рад тому, что теперь не надо никуда бежать и есть миска, в которой не переводится еда. Раз в неделю мы брали лошадей и ехали с ним на прогулку. Он нехотя шел за мной понурив голову, но когда мы выезжали в лес, начинал резвиться, как щенок. Он стал упитанным чинным Псом. Пару раз мои толстушки пытались придумать ему имя, но он демонстративно отворачивал голову и никак не реагировал, даже если ему предлагали приличный кусок мяса. В конце концов им это надоело и, сказав, что он совсем зажрался, они отстали от него. Так и остался мой пёс со своим именем Пёс. Я подружилась со своими соседями. Полностью сменившийся ассортимент хлебобулочных изделий, которые не были присущи данной местности, привлёк кучу покупателей и друзей. Через несколько месяцев после приезда я столкнулась на рынке с тем самым мужчиной, которого видела у домика в горах. Он пристально смотрел на меня. От его взгляда мне стало не по себе. Я стала вспоминать, мог ли он где меня видеть, но никаких встреч с ним, кроме одной не пришло на ум. Сделав невинный вид, я с удивлением спросила, почему он так смотрит на меня. В ответ он заулыбался и сказал, что не видел прелестнее женщину, чем я. Он старался понравится и напрашивался меня проводить, но, я сказала, что у меня еще много дел, но что с удовольствием встречусь с ним завтра на местной площади в полдень. Радостный, он растворился в толпе.
На свидание я пришла на час раньше. Я не зря договорилась с ним о встрече на площади. У меня там была знакомая, с которой в это время можно было спокойно посидеть попить ароматного молочного чая на травах. Мы мило сидели болтали, пока я присматривалась к нему и анализировала, один он или нет. Попрощавшись со знакомой и опоздав на час, я явилась на свидание. К моему удивлению и радости, поклонник стоял на том самом месте, где ему было велено ждать. Мы мило погуляли до вечера и я разрешила ему проводить меня до дома. Он оказался весьма привлекательным мужчиной, вдовцом без детей. Он долго служил, участвовал во многих битвах, побывал в разных странах. Плавал на кораблях, путешествовал, но последнее время подустал и решил купить себе домик в Уэльсах, хотя сам родом так же как и я из Англии. Жена его рано умерла от какой-то непонятной болезни много лет назад и он хотел бы жениться второй раз, чтобы завести детей и вести спокойный образ жизни. Когда я спросила его, чем же он собирается заниматься и на что жить, он ответил, что кроме ратного дела ничего не умеет и поэтому решил обучать этому всех желающих. На прощанье он заявил, что завтра вынужден уехать на пару месяцев, а вернувшись, намерен купить домик рядом со мной и добиться моего расположения для последующего соединения нас узами брака. Я посмеялась над его самоуверенностью, но была настолько восхищена им, что пообещала его дождаться. В голове же у меня засела мысль, что не собирается ли он ехать к священнику, чтобы сдать меня. Эта мысль напугала меня, но так как бежать я больше никуда не была намерена, то успокоилась и решила, что будь, что будет.
Через два месяца он действительно вернулся и купил домик неподалеку от меня. Следующие полгода он штурмовал мое сердце и мою постель. Он часто приходил ко мне на чай и задерживался допоздна. У нас оказалось много точек соприкосновения. Мы много разговаривали и нам было легко и радостно друг с другом. Когда же я наконец согласилась стать его женой, он спросил, почему я до сих пор не позволяю ему прикоснуться к себе и зачем ждать свадьбы, если уже всё и так решено. Я попросила его сесть и сказала, что я действительно была замужем, но в брачную ночь муж сильно заболел. Пролежав несколько недель в бессознательном состоянии он скончался и я так и осталась девственницей. Это заявление привело его в некоторое замешательство. Он помолчал и сказал, что в таком случае действительно лучше подождать свадьбы. Священник попросил предоставить документы о моем предыдущем браке, но я сказала, что они сгорели вместе со всеми документами в пожаре прошлого года в Лондоне. А ехать их восстанавливать мне бы не хотелось. На этом и порешили. Свадьбу отпраздновали в узком соседским кругу и пришло время остаться наедине с новоиспеченным мужем. Я не помню, как оказался на камоде мой кинжал, но когда мы входили в комнату, я задела его и он полетел на пол. Получилась неловкая пауза. Мы оба наклонились его поднять и увидели оголенный клинок с лилией в шестиконечной звезде. У Ричарда изменилось лицо, когда он взял его в руки. Мне показалось, что вот сейчас он меня убьёт. Когда он спросил, откуда это у меня, я не нашла ничего умнее, чем ответить, что это моё и что я и есть та самая Мари, которую он тогда караулил у домика в горах. Он попросил меня дать посмотреть ему лук со стрелами, который раньше висел у меня в комнате в углу, и спросил где меч. Я ответила, что на всем моем оружии один и тот же знак.
Оказалось, что и ему мой отец изрядно попортил жизнь. Мой отец, благодаря какой-то там лазейки обирал людей, забирая документы на всю собственность, а этот священник хотел все документы вернуть. Отец сказал, что нет проблем всё верну, только отдайте дочь. На самом же деле он собирался забрать меня, всех перебить и уехать обратно домой. Священник же собирался его поймать и повесить в любом случае.
Ричард был настолько напряжен, что на тот момент было совсем не до брачной ночи, поэтому мы сели за стол и разговаривали до утра. Он совсем не ожидал, что дочь такого чудовища может быть человеком. На его вопрос, как же теперь ему мне верить, я спросила, считает ли он, что у меня был другой выход? Почему я должна была сгнить в этом омерзительном подземелье только за то, что я родилась в этой семье. Мой отец, несмотря на все эти грабежи, много жертвовал в пользу церкви и щедро делился, поэтому ни церковь, ни король его не трогали. Но со своей любовью к насилию и убийствам он переборщил. Одна из убитых им женщин была возлюбленной любовника короля. Узнав о её смерти тот повесился и король взбесился. Найдя поддержку у епископа, он объединил силы королевской армии и церковной, и приказал поймать моего отца любым способом и уничтожить.
Я узнала, что на следующий день после того как я сбежала, приехал мой отец со всей своей свитой. Они напали на замок ночью, но там их уже ждали. Внутри оказалось людей в два раза больше, чем было с отцом и все они были профессиональными военными, вооруженными до зубов. Всех, кто остался жив после стычки, вздёрнули на висилице, как разбойников, а отцу отрубили голову. Я спросила, почему отрубили голову только ему, Ричард сказал, что накладно тратить столько денег на весь этот сброд, гораздо дешевле повесить, чем платить деньги палачу. Брат мой тоже участвовал в нападении, но погиб во время боя. Отца же оглушили, чтобы потом прилюдно казнить.
Потом я спросила, откуда в замке другие люди. Он сказал, что в день, когда я сбежала, замок захватили люди короля. Они убили всех, кто там остался вместе с бабушкой, а все что напоминало о моем роде сожгли или разбили. Домик мой не могли найти, потому что все, кто его в свое время его строил, были убиты. Отец тщательно скрывал его местонахождение. Одна старенькая бабулька, сын которой строил этот домик, сказала, что он находится где-то в горах, но точного местоположения никто не знал. Поиски не увенчались успехом, так как в горах шел несколько дней сильный дождь, а потом резко начался холод и снег. Зима была лютой и решили отложить поиски до весны. Когда нашли мой домик, то очень обрадовались, так как, судя по всему, ушла я буквально пару часов назад. Но сколько меня ни искали, так и не нашли ни одного следа.
Потом Ричард вспомнил, как приехал на могилу брата, который умер, благодаря стараниям моего отца. Его брат был честным прямолинейным человеком. Он столкнулся в Лондоне в одном из пабов с моим отцом. Узнав о том, кто такой мой отец, он отказался с ним пить, сказав, что не пьет с убийцами. Отец разозлился и сказал, что он еще узнает во всей красе, кто он такой. Парня напоили и он проиграл в карты все свое имущество. Когда тот подал в суд на моего отца, судья еще присудил ему большие долги, так как отец дал ему достаточную сумму золота. Брату Ричарда на тот момент было девятнадцать, а его жене семнадцать. Когда тот явился под утро после суда домой, то нашёл там жену изнасилованой и мертвой. Не выдержав всего этого, он повесился.
Рассказав мне всё это, Ричард взял бутылку виски и залпом её выпил, а после этого молча ушёл домой спать. Было уже пять утра и я пошла к своим помощницам печь хлеб и булки. Уже часам к одиннадцати от выпечки ничего не осталось и мы довольные разошлись отдыхать. Я легла спать, но через некоторое время пришел Ричард. Он разделся, оставшись в одних нижних штанах, лег ко мне сзади и обнял. Я спросила, простил ли он меня, но он ответил, что ему не за что меня прощать. Около недели мы вставали из постели только для того, чтобы поесть. У нас очень сильные яркие чувства. Через девять месяцев у нас родился сын, но очень неудачно. Он умер в возрасте полутора месяцев. Вероятнее всего, он родился с пророком сердца в виде незарощенного овального отверстия. Я много ходила в церковь после его смерти. Я думаю, это расплата за деяния моего отца и магию бабушки.
Через некоторое время я снова забеременела. Опять родился мальчик, но на этот раз здоровый. Роды были тяжелые и после них началась родовая горячка. Дядька лекарь оказался опытным и выходил меня. Но через некоторое время у меня началась депрессия. Я ничего не могла делать, мне все время хотелось плакать. Во время беременности я поправилась до нормального состояния, но как только я закончила кормить ребенка, опять похудела и стала еще более худой, чем до беременности. Меня все время одолевали страхи, что меня найдут, придут и посадят опять в эту темницу. Муж успокаивал меня, говоря, что не даст никому в обиду, что не отдаст меня никому. Но всё это было бесполезно. Это как шизофрения. Мне все время казалось, что за мной следят, что вот-вот придут. Я просыпалась постоянно от кошмаров, начинала рыдать и куда-то собираться. Муж хватал меня, пытаясь успокоить, но я рьяно сопротивлялась, пыталась вырваться, кричала и постоянно рыдала. Ещё я все время вспоминала свою мать. Вспоминала тот момент, когда вошла и увидела свою мать в петле, а у моего брата была гримаса, выражавшая удовольствие и радостную ухмылку. Вспоминала, как мой брат легко мог замучить какую-нибудь собачёнку или котёнка до смерти, причем животное умирало в страшных муках. Мог избить до полусмерти кого-то из слуг. И делал он это из удовольствия. Меня же от одной мысли, что можно сделать кому-нибудь больно, уже начинало выворачивать наизнанку. Вспоминала ещё, что отец поощрял подобные увлечения брата. Однажды я увидела, как брат с удовольствием и улыбкой на лице выкручивает маленькому конец лапы. Тот сильно орал и я расплакалась, набросились на брата. Тот даже и не понял, в чем я его обвиняла, на его лице брали искренне удивление. Отец же рявкнул на брата, после чего котенок замолчал ия поняла, что брат просто придушил его. Меня же отец отвел в другую комнату и сказал, что ничего особенного в этом нет, но больше я подобных вещей не увижу. Мне казалось, что мой сын очень похож на моего отца, и что он унаследовал его характер. Я тогда поняла, почему моя мать покончила с собой, чего не выдержала её нежная душа. Это произошло с самого первого взгляда на него, когда сразу после рождения мне показали ребенка. Меня тогда аж в жар кинуло, как-будто обдали кипятком. Я все время находила в нем черты отца, отслеживала его реакции, находила сходство и от этого депрессия усугублялась еще больше. Мои помощницы оказались сердобольными добрыми женщинам. Муж доплачивал им и они и по хозяйству помогали, и с ребенком сидели. Депрессия моя длилась почти до трёх с половиной лет ребенка. К этому времени я забеременела и у меня родилась дочь. Только после вторых родов я начала выходить из этого состояния. Дочь родилась на три недели раньше срока. Она родилась маленькой, роды прошли легко и уже через пару месяцев я полностью оправилась, стала снова вести сама хозяйство, заниматься пекарней, придумывала разные рецепты. Я очень любила своих детей, обоих. Когда я пришла в себя, то увидела, что муж был прав. Да, я сама папина дочка, и, конечно же, сын был похож на меня, но еще больше он был похож на моего мужа. Младшая же дочь была просто вылитая муж.
Всю свою совместную жизнь с мужем мы прожили в согласии и достатке. Мы никогда не ссорились, просто было не из-за чего. Пёс прожил долгую жизнь и умер в возрасте двадцати шести лет. Каждый раз, когда он собирался представиться, я вспоминала бабушкины отвары и он поправлялся. Но однажды, он просто уснул и больше не проснулся. Муж завернул его в одеяло и увез в лес. Закопал он его под большим дубом. Раз в месяц в теплое время года я обязательно туда ходила и разговаривала с ним. Мне казалось, что он слышит меня и радуется моему приходу. Дети выросли и удачно устроились в жизни. Дочь вышла замуж за местного дворянина и родила четверых детей. Сын поступил на службу к королю и добился там много. Когда мне было слегка за шестьдесят, умер мой муж. Мне совершенно не хотелось здесь оставаться без него и поэтому, когда через полгода я сильно заболела и появились все признаки неизлечимой болезни, я не стала сопротивляться, а лишь спокойно ждала смерти. Это случилось через четыре месяца спустя. Сначала я сильно похудела, потом стал пропадать аппетит и появилась тошнота и рвота. Затем начались постоянные боли в животе, которые немного снимались сладким порошком, который дочь достала у лекаря для меня. Через некоторое время я вся пожелтела и порошок стал действовать еще слабее. Помню, как ложилась спать и началась сильная боль. Я устала от постоянной рвоты. Но в какой-то момент все прекратилось и появилась легкость в теле. Мне стала спокойно и радостно. Я открыла глаза и увидела, как лежу на лугу, вокруг ароматные травы. Мне тепло и светло. От удивления я села и увидела своего мужа, идущего ко мне с его нежной улыбкой. Я побежала ему навстречу, как в молодости. Он взял меня за руку и повел к небольшому уберу домику, сказав, что построить его специально, чтобы мы здесь жили вдвоём. За детей и внуков мы не волновались. Последнее, что помню, как мы обнявшись стоим на крыльце у нашего домика.
Глава 6. Ганс. Вожделение, слезы и кровь.
Конец 1400 - начало 1500 годов, территория современной Германии. Я стою у окна и любуюсь прекрасным закатом. На фоне густого леса с краснеющими листьями он выглядит завораживающе. Справа за перелеском начинается бескрайнее поле. Окно узкое, чуть шире моих плеч и высокое. Я нахожусь на верху одной из башен замка, метров за пятьдесят от меня есть еще одна. Я совсем ещё молодой мальчишка, мне двенадцать лет. Забираюсь почти каждый день наверх для того чтобы наблюдать за этим закатом. Ко мне прилетел почтовый голубь - белоснежный с кучерявыми крыльями и штанишками, розовыми лапками и черными, как две маленькие бусинки глазками. На лапке у него послание. Это записка. Из соседней башни мне весело машет девица. Мы с ней переписываемся всякими рожицами. На мне довольно простая одежда. Я очень устал от чего-то. Я стою и вспоминаю это, как-будто было, как вчера.
А сейчас я взрослый мужчина, который стоит на том же самом месте, смотрит на багровеющий закат и вспоминает всё это. Меня зовут Ганс. Мне никогда не нравилась своё имя. Оно состоит из нескольких слов. Мне больше по душе, чтобы меня называли по прозвищу, но я не знаю, как его перевести русский, что-то типа дикого зверя. Сейчас мне двадцать восемь лет. Женился я в двадцать три. Средневековье. На ногах длинные узкие ботинки, а у дам конусообразные головные уборы. У нас родилось два сына. В детстве я часто прибегал сюда отдыхать от всего и сейчас я сюда прихожу для этого же, чтобы никого не видеть. За моей спиной лежит обнаженная женщина, простолюдинка. Она лежит на каком-то подобии лежанки, не двигаясь. Во мне что-то бурлит внутри, а при взгляде на нее бегут мурашки по спине и по телу разливается приятный кипяток. Она мертва, это я убил её, а именно задушил. Комната не слишком большая, обустроена специально для утех. У меня абсолютное равнодушие к этому телу. Когда я тащил её за волосы вверх в эту комнату она рыдала и сопротивлялась. Она для меня просто игрушка для развлечения: удовлетворил свои потребности и выкинул. Проходя мимо неё, я пнул тело ногой и, убедившись, что она мертва, пошел вниз. Спустившись вниз, я позвал слугу, чтобы он там прибрался и пошел к себе. Уже почти стемнело. Няня принесла детей, вернее одного принесла, а старшего привела за ручку. Я посюсюкался с ними, поигрался минут пять, рассказал какую-то историю типа сказки, расцеловал, и няня увела их укладываться спать. Одному ребенку семь, другому два. Старший, по моему мнению, какой-то уж слишком романтичный, квёлый, постоянно ходит, мечтает о чем-то, так же как и их мать. Я всё время смотрю на него и понимаю, что лучше бы он родился девочкой. Мужчина не должен быть таким чувствительным и мягкотелым, да я и не воспринимаю его как мужика. Вот младший, мой. С пеленок уже видно, что мужик.
Я сажусь за свой стол в кабинете. Во всём теле приятная расслабленность. Пью вино. Пришла жена, что-то бормочет, чем-то возмущается. Я смотрю на неё и понимаю, что мне все равно, чтобы она там не болтала, у меня уже всё хорошо. Задушил бы её, суку, но жена это святое, это то, что берегут и холят. Выговорившись, жена уходит и я сажусь перед большим камином в удобное кресло. С удовольствием проверяю, как там поживает мой член с яичками и вспоминаю, как душил и насиловал эту девочку. По телу опять разливается волна удовольствия. Я уже два месяца сижу в замке безвылазно, скучаю. Такое впечатление, что я со дня на день жду гонца с важным письмом, чтобы свалить наконец-то опять на год-полтора. У меня небольшая бородка с легкой недельной небритостью, густые темные волосы, очень жесткие, слегка вьющиеся до плеч. Глаза темно коричневые, почти черные и прямые густые брови. Достаточно массивный нос и широкие скулы. Рост выше среднего, атлетическая фигура. Эдакая гора мышц - машина для убийств. Я выпил прилично вина, меня слегка пошатывает. Я поднимаюсь, чтобы идти спать. Пока шёл в спальню, мимоходом зашел к жене и трахнул ее, чтобы не возмущалась. Потом лег в кровать и хотел уснуть, но решил помыться. Слуга сделал мне горячей воды. Я залез в посудину типа вытянутой бочки, полежал в ней, немного подрачил на воспоминания, но кончать было неохота, поэтому я намылился, нырнул под воду, потом смыл остатки, вылив на себя холодной воды из кувшина, завернулся в простыню и побрел спать.
Я вспоминаю своего отца. Он погиб несколько лет назад в одном из сражений. Это произошло вскоре после моей свадьбы. Между прочим, мой отец тоже ходил в такую же комнату, только в другую башню. Он брал женщину, заламывал ей руки, почти вывихивая их и насиловал ее. А я за ним подглядывал. Потом, когда она была уже еле жива, он резал ее, чтобы руки у него были по локоть в крови и она умирала в конвульсиях. Он знал, что я наблюдаю за ним. Однажды, он резко обернулся, а я не успел спрятаться и чтобы не попасться резко отпрянул назад, так что начал падать с винтовой лестницы. Я пытался удержать равновесие, но ничего не получалось и в тот момент, когда я уже почти слетел, отец схватил меня за шиворот и поставил на ноги. Он завел меня наверх в комнату и спросил, нравится ли мне то, что тут происходит. Я помялся и сказал, что скорее да, чем нет. Тогда отец довольный похлопал меня по плечу и с гордостью сказал, что я истинный сын своего отца. Потом уже, когда мне было лет тринадцать, мы ходили с ним вместе в эту комнату. Мы брали одну или двух девушек и истязали их. Иногда одну, но чаще двух. Мне нравилось смотреть на вторую, когда насилуешь и истязаешь первую. Я просто тащился от этого. Глаза полные ужаса и слёз. Но я не любил в отличие от отца кровь. Я даже девственниц из-за этого не брал. А отца пёрло именно от момента, когда он её разрезал в конце и она в агонии в судорогах билась перед смертью. Кончать с первой он давал мне, потому что я уходил, когда он начинал свои кровавые процедуры с женщиной. Это было огромным удовольствием брать в руки вторую, задушив первую. Уже с одного прикосновения она впадала в некий анабиоз и ее можно было крутить как хочешь и делать с ней все, что вздумается. Меня возбуждало трахать женщину, глядя в глаза. Эта смесь боли, ужаса и оцепенения от полной безысходности приводила меня на вершину блаженства.
А кровь я перестал воспринимать после одного случая. Отец в очередной раз вспорол живот одной девицы и достал из живота полуразрезанные кишки. Пошёл запах кишечника и он был омерзителен. Лицо женщины почти ничего не выражало, глаза были стеклянными и было непонятно, жива она или нет. Её ноги забились в судорогах, когда из разрезов на животе фонтаном хлестала кровь. У меня перед глазами слегка потемнело и закружилась голова от запаха и от вида, как её кишечник пульсировал у отца в руке. Я упал. Отец засмеялся, но это был не смех человека, а какой-то голос из преисподней, дьявольский. И глаза у него горели неестественным безумным блеском. Мне стало совсем дурно и меня стошнило прямо там. Отец вытер руку о платье жертвы и подошел ко мне, когда она затихла. Он помог мне встать и спросил, не ушибся ли я, когда падал. Я встал и сказал, что всё в порядке, но видеть подобное мне больше не хотелось бы. На этом и порешили. Я не резал свои жертвы. Я либо придушивал их рукой, когда кончал, либо во время семяизвержения засовывал свой член ей поглубже в горло и она задыхалась от этого. Если у меня было плохое настроение, то вместо секса я женщину избивал руками и ногами до смерти. Вообще оргазм у меня долго не наступал, мне нужно было обязательно убить, чтобы кончить. Половой акт длился около двух часов, не все доживали до конца. Основная масса жертв умирала от самого секса. Сначала она сопротивляется, через короткий промежуток времени от безысходности и потери сил ее можно крутить и делать все, что хочешь, а потом у неё не остается сил даже двигаться и дышать. В глазах полное отчаяние и ужас, рот слегка приоткрыт, дыхание поверхностное и слёзы льются по вискам. Это и приносило мне разрядку. Если женщина не умирала раньше времени, то я её душил. Однажды мне попалась очень живучая девица. Чтобы я не делал, она никак не подыхала. Теряла сознание, я испытывал оргазм, но через некоторое время она приходила в себя и у меня неожиданно начиналась опять эрекция. Я трахал ее не менее трех часов.
Отчего умирали женщины?
Я думаю, что от внутреннего кровотечения. У меня член довольно больших размеров: сантиметров тридцать пять длиной и диаметром четыре-пять сантиметров. Сил у меня было много и я всаживал его до конца, интенсивно двигаясь. Когда я однажды попытался засунуть его до конца жене, она заорала от боли и я перестал к ней приходить голодным. С женой у нас были половые контакты только когда я уже сбросил основной пар, и только чтобы выполнить свой супружеский долг. Это было не часто, а когда я уезжал, то одевал ей пояс верности и оставлял ключ своей мачехе. Та открыла его только однажды без меня, потому что жена была беременна вторым сыном. При этом мачеха по моему приказу запирала её всё время в комнате. Вообще, конечно, она жила в ужасных условиях и меня боялась. Она однажды попыталась вынести мне мозг и получила увесистую оплеуху от меня. Она потом долго сидела в углу и рыдала. У меня к ней нет никаких чувств. Просто так принято, чтобы была жена и что нужно продолжение рода.
А еще мне нравится наблюдать. Наблюдал я за своими слугами. Не знаю уж кто они, но это мои собутыльники и соратники. Они из более низшего сословия, но такие же, как и я. Когда мы выпивали, мне нравилось брать одну на всех девушку. Обязательно девственницу. Одежду с неё снимал я сам. По моему приказу, привозили девочку, лет двенадцати-четырнадцати. Они раскладывали её на столе и трахали, а я смотрел на это все и получал удовольствие. Иногда я подходил поближе и начинал дрочить прямо на нее или кончал ей в горло.
Я состоял на службе у короля. В мою функцию входило выбивать неуплаченные налоги. Тогда вообще наступала лафа. Мы жгли, убивали, насиловали прямо там же и брали еще девок с собой.
За отцом я наблюдал с самого детства. Первый раз я это увидел, когда мне было лет пять. Я должен был уже спать. Меня няни уложили спать на дневной сон. У меня было три няни. Моя родная мать умерла при родах. Когда мне было лет восемь отец снова женился и привёл домой мачеху. Она никого не родила. Я один был наследник. Она никогда не была жестокой или даже жесткой, наоборот сдувала всегда с меня пылинки.
Я вообще в детстве был своеобразным ребенком. Мог ходить молчать неделями и ни с кем не разговаривать. У меня всегда, так же как и у отца было очень бережное и нежное отношение к животным. У меня была любимая собака. Однажды, когда мне было лет пять, пес тоже был еще щенячьего возраста и никак не хотел выполнять мои команды. Я мучился с ним долго, в итоге пнул ногой под дых, тот завизжал и отбежал от меня. Когда я ринулся было за ним, меня за шиворот схватил отец и хорошенько встряхнул. Я испугался и не мог сказать ни звука, а он сказал, чтобы я никогда не смел обижать собак, а наоборот берег, что это единственное животное, которое всегда до конца будут верным и никогда не предаст. И добавил, чтобы лошадь свою тоже берег и вообще, животных обижать грех.
Это было на следующий день после того, как я в первый раз наблюдал за утехами своего отца. Это было совершенно случайно. Я в это время обычно уже спал. Няньки меня уложили и рядом уснули, а я услышал женский крик и выглянул в окно. Отец среди бела дня волк по двору молодую девицу, которая отчаянно сопротивлялась. Он намотал её косу на руку и поволок за собой в башню. Никто не обращал на это внимания, как-будто это было в порядке вещей. Все занимались своими делом. Он по ходу дела подозвал своего слугу и стоял разговаривал с ним. Она начала кричать, тогда он размотал с руки косу и вдарил её по лицу так, что та потеряла сознание, а он продолжал разговаривать. Потом он взвалил её хрупкое тело на плечо и понес в башню. Меня это удивило и заинтересовало. Что-то животное проснулось внутри, как зверь. Мне это понравилось и просто необходимо было посмотреть. Поэтому я тихо прокрался в башню, чтобы никто не увидел. Войдя в дверь я услышал, как она там кричит наверху. Сначала он ее бил до тех пор, пока она не перестала громко кричать, затем порвал на ней одежду, снял свою и начал насиловать. Она уже не была способна сопротивляться. Какое-то время он её трахал, а потом взял заковал руки в наручники, подвесил на крюк, взял нож и начал отрезать ей грудь. Он вешал ее полуживую, а когда начал резать тело сотрясалось в конвульсиях, пока не вытекла вся кровь. Когда он отрезал ей грудь, то взял одной рукой за волосы, а второй открыл глаза. Было видно по лицу, как она мучается. Кричать женщина уже была не в состоянии. В глазах был ужас с безысходностью и текли кровавые слезы. Он обмазался кровью, взял свой член в руку и облил её своим семенем.На всё это я смотрел, как завороженный и не мог оторваться. Рядом с одеждой стояло ведро с водой. Когда тело перестало дергаться и безжизненно обмякло, отец взял это ведро, облился, вытерся женским платьем и стал одеваться. В этот момент я тихонько спрятался за бочкой. Когда я услышал, что он ушел, то вылез из-за бочки и поднялся наверх. Я подошел к безжизненному телу без одной груди. Кровь уже не текла по телу. Я слегка ткнул его и наблюдал, как оно покачивается. Потом попробовал кровь на вкус: сладковатая густая масса, слегка обжигающая губы. Я обошел всё кругом, понюхал её платье, потом понюхал у неё промежность, потрогал там у неё везде. Отовсюду текла кровь. Отец трахал её недолго, но очень интенсивно и во все дыры. Я ещё тогда про себя отметил, какой у него большой член. У отца было весьма внушительное телосложение и руки несколько длиннее, чем у обычного человека, как у паука, до середины бедра. Несмотря на то, что у него весьма большой кулак, член полностью он не обхватывал и длина была с две трети предплечья. Мы с отцом по фигуре один в один. Мне понравились и запахи ее и вкус отовсюду, только потом очень пить хотелось и одновременно чего-то соленого съесть.
Я до определённого возраста был хрупким худеньким мальчиком и очень плохо ел. А потом, уже лет в тринадцать, когда отец обнаружил, что я наблюдаю за ним и мы стали потом вместе ходить на эти утехи, я сам по себе начал нормально питаться и мужать. Так что к шестнадцати годам я уже был похож на нормального половозрелого мужика, ничем по телосложению не уступавшему своему отцу. Он никогда со мной не разговаривал о сексе и обо всем, что с ним связано. Только однажды спросил, нравится ли мне это или нет. Из его окружения ни один человек не доходил до такого садизма, как мой отец. Да насильники, да убийцы, но чтобы так издеваться над женщинами, нет. С врагами он тоже очень жестоко расправлялся, любил всевозможные пытки. И мне тоже это нравилось.
Его жена, тоже любила всякие извещения. Но если отца она побаивалась, то меня же просто боготворила. Я для неё был, как ясно солнышко. Меня всегда поражало, что это единственная женщина, которой можно вставить член до конца и ей не то что не больно, она испытывает от этого удовольствие. Отец знал, что я сплю с его женой. Иногда мы вместе с ним трахали её напару, только без всякого садизма. Она так орала от удовольствия и кончала раз по пять, по шесть за ночь. Меня это все время удивляло и завораживало. Как-то после очередного секса она сказала, что я выбрал себе не ту жену. Что лучше было жениться на той, которую она мне выбрала, а теперь, сказала она, терпи, ничего не поделаешь. Она очень по-садистски относилась к моей жене. На дух её не переносила. У нас с мачехой была небольшая разница в возрасте, шесть лет. Первый раз я попробовал её, когда мне было лет четырнадцать. Мы крепко выпили с отцом и сидели у камина в его комнате. Он спросил, хочу ли я кого из женщин трахать без насилия и садизма, а я ответил, что пробовал пару раз, но ничего не получается, так как не могу вставить до конца, женщина начинает орать от боли и приходится останавливаться. Он рассмеялся своим дьявольским смехом и сказал, чтобы я попробовал трахнуть свою мачеху. Он позвал её и сказал, что хочет посмотреть, на наш с ней секс. Она, к моему большому удивлению, была рада этому. Сначала одним махом сняла с себя платье, подошла ко мне и стала меня раздевать. Потом села сверху и мой член вошел ей до самого основания. Через некоторое время отец не выдержал и присоединился к нам. Она вопила и извивалась на наших членах, крича что хочет еще и еще. Потом она сказала, что хотела меня с самого начала, еще когда вышла за моего отца замуж. У неё взгляд всегда был такой, развратно-оценивающий, как-будто всех мужиков она оценивала, на подойдет не подойдет. Женщин же она ненавидела всех лютой ненавистью. Кроме меня с отцом мачеха больше ни с кем не спала. Отец был уверен в ней на сто процентов. Когда я однажды в очередном походе спросил, почему он не одевает ей пояс верности, тот рассмеялся и сказал, что эта женщина знает толк в удовольствии и спать больше ни с кем не станет. Она и сама говорила, что спать имеет смысл только ради оргазма, а таких членов, как у нас с отцом больше ни у кого и нет. Это правда.
Много садизма, очень много. Жестокость, кровь и насилие в душе. Одна чернота с блёклыми прожилками света. Не могу понять, как я отношусь к женщинам. К мачехе у меня отношение, как к жене, только вот родить она никак не могла. Поэтому пришлось жениться. Все знали о нашей особенности с отцом. И мачеха с женой тоже знали. Все относились к этому, как к само собой разумеющемуся.
Когда младшему сыну было лет восемь, моя мачеха убила мою жену. Это произошло у меня на глазах, но я ничего не сказал и не сделал, а просто сидел и допивал свою бутылку крепкого вина. Я смотрел на это с безразличием, как-будто дрались два петуха. Жена в очередной раз в чём-то обвиняла мачеху. Та вдарила её и началась потасовка. Жена была более хрупкой и маленькой, и мачеха била ее наотмашь до тех пор, пока та подавала признаки жизни. Била сначала руками, потом ногами, резко со всего размаху. Когда та умерла, Одель села напротив меня в кресло и стала тоже пить вино. На мой вопрос, зачем она это сделала, та ответила, что моя жена её достала и вообще, она больше не собирается меня ни с кем делить. Я спросил, как же те женщины, которых я таскал в башню. В ответ Одель пожала плечами и сказала, что прекрасно понимает, что они не женщины, а просто мясо для меня. А ещё сказала, что любит меня с самого первого дня нашего знакомства. Я же не любил её. В моей жизни всё измерялось степенью экстаза и нравится-ненравится. Мне она была скорее удобна.
Через какое-то время я привез из очередной вылазки двух аппетитных молодых девок. Мне уже было лет тридцать пять. Это были две сестры-двойняшки. Мне они понравились и я не хотел их убивать. Они жили у меня в башне, прикованные к стене месяца полтора. Одну из них я все время трахал, глядя в глаза второй. Меня сильно возбуждал ужас в её глазах. У той, которую я все время трахал, уж больно была хороша задница, да и размер моего члена её не убивал. А вторая очень хорошо делала миньет, от которого я просто улетал сразу и кончал. Одель очень ревновала и все время пыталась прийти в башню, чтобы убить обеих, но я стал запирать башню и ключь хранить в своей шкатулке. Она бесилась, потому что стала мне безразличной. Я стал редко к ней приходить. Меня влекло в башню все сильнее. В конце концов Одель неожиданно сильно заболела. Это произошло непонятно от чего. Промучившись недели три, она наконец-то умерла. Я ждал этого момента с нетерпением, потому что она опостылела уже мне. Она умирала у меня на руках. Её все время тошнило и рвало. Моя Одель угасала на глазах. Лекарь когда пришел, сказал, что её отравили, но если бы на пару дней раньше я его позвал, шанс спасти её был бы. Мне не хотелось выяснять кто это сделал, мне было не до чего. Я похоронил свою Одель и пил три дня не просыхая. Все это время меня иссекала жажда насилия. Мне всё это стало противно. И без этого я не мог и с этим гадко. К концу третьих суток у меня гормоны начали стучать в ушах и я понял, что до безумия хочу своих девочек. Шатаясь от похмелья и в ужасном настроении пришел в башню. Я начал трахать одну из сестер, но она мне не сопротивлялась совсем и я с досады начал вначале её просто придушивать, а когда вторая разрыдалась, задушил её и кончил на лицо. Это было непроизвольно и вызвало у меня досаду. Я впервые понял, что не хотел убивать. Откинув убитую жертву к стене я перевел глаза на ее сестру и увидел там невероятное возбуждение. Было ощущение, что она сейчас кончит, только прикоснись. Шатаясь я встал, подошел к ней, снял кандалы и сказал, что она свободна и может идти на все четыре стороны. От неожиданности, она остолбенела. Я пошел к противоположной стене и сел. Я сидел и тупо глазел на неё, ожидая, когда она убежит. Но произошло совсем обратное. Девку эту звали Катариной. Вместо того, чтобы бежать, куда глаза глядят, она сняла с себя платье и подошла ко мне. От её прикосновений член снова встал и она села на меня сверху. Оказалось, что её внутренние органы соответствовали моему члену так же, как и у Одели. Она орала в истоме и извивалась у меня в руках, как змея. Её тело сотрясалось от нескончаемого оргазма. Протрахались мы, наверное часа три. Я впервые в жизни упал от усталости. Я был полностью удовлетворен и мне ничего больше было не нужно. Катарина прижалась ко мне всем телом, и я чувствовал, как разряды молнии эпизодически простреливали через её тело. Это было невероятно приятное и совершенно незнакомое ощущение. Я женился на ней через пару месяцев. Она оказалась еще более лучшей любовницей, чем была в свое время Одель.
Я так и не смог уйти от насилия и жажды убивать. Но теперь со мной в этом участвовала Катарина. Это стало происходить гораздо реже, раз в два-три месяца, изредка чаще. Я не мог без этого. Её сильно возбуждало то, как я насилую и убиваю другую женщину. Та еще не успевала дух испустить, как Катарина уже раздевалась, ложилась рядом со мной и кончала. Потом я слезал с тела убитой жертвы и занимался сексом уже с женой. Иногда она клала на себя женщину и держала ей руки, пока я её трахал. После того, как та умирала, я вынимал член и сразу вставлял его в Катарину. Это приводило её в экстаз до некончающегося оргазма.
Однажды я спросил её, как она живет с этим и как вообще можно жить со мной таким. Она ответила, что безумно любит меня и все, что я делаю ей не может не нравиться. Я узнал, что она влюбилась в меня, еще когда увидела в первый раз. Сказала, что сразу поняла, что я её мужчина. Когда я при ней начал насиловать её сестру, она была в ужасе, но не от того, что я это делал, а от того, что её это дико возбуждало. От всего этого конгломерата чувств Катарина кончала. А для сестры это был страшный ад. Она молила Бога о смерти, что возбуждало еще больше. Но самое страшное было в том, чтобы признаться себе в этом. До меня у неё не было мужчин. Когда она села на меня, я это почувствовал. Ей в тот момент было чуть больше тринадцати лет. Она родила потом от меня. Роды были тяжелые, очень тяжелые и детей больше быть не могло, поэтому мы занимались всем, чем хотели. Наш общий сын с самого рождения был просто исчадием ада. Он все время мне напоминал моего отца. Но в отличие от него, у сына, не смотря на все наши старания, не было бережного отношения к животным. Ему было абсолютно без разницы, кого колоть. Однажды, он при мне отрезал собаке часть хвоста. Я сильно протряс его и дал пощечину. Жена налетела на меня, крича, что он ребенок и пускай развлекается, как хочет. После этого у нас был серьезный скандал, мы орали друг на друга, отстаивая свое мнения с пеной у рта. Сын больше никогда не трогал собак, но кошек резал только так, а когда стал постарше и людей тоже.
Старший и в детстве то был слишком чувствительный, а потом и вовсе сбрендил, когда ему исполнилось пятнадцать лет. От всего увиденного он стал местным дурачком. Он так и не смог пережить ни садизма его младшего брата, ни наших смертельных оргий с Катариной. Его психика начала меняться после смерти матери. У них были очень нежные отношения. Он каждый день до самой своей смерти ходил к ней на могилу. Довольно часто у него случались эпилептические припадки. Он прожил не долго, когда ему было около двадцати, после очередного эпиприпадка он повесился. Я никогда им особо не интересовался.
Средний был похож на меня. Он также не любил кровь. Хотя, я не могу сказать, что я не любил кровь, просто мне это было не в кайф. Я брезгливо относился ко всему этому. Зачем пачкаться кровью, когда можно просто задушить. Когда он подрос, мы вместе трахали Катарину. А умер я потом от сифилиса. Мы оба с женой заразились от одной девки. Сначала жена умерла, а потом и я представился.
Вспомни самое начало. Кто был в соседней башне? С кем вы переписывались через голубя?
Это была моя мачеха.
А от чего ты уставал?
Что-то мне очень не нравилось делать.
Что конкретно?
Отец заставлял его обслуживать, как мужчину. Заставлял драчить и сосать его член, а потом трахал меня. Это происходило всегда, когда у нее начинались месячные. Она видела, как я отношусь ко всему этому и неоднократно подходила к отцу, предлагая ему подрачить и сделать миньет, но он категорически не трогал её в эти дни.
Он не жалел тебя?
Жалел, но очень относительно. Никакой боли не было, он все делал очень аккуратно. Но это было слишком унизительно. Это произошло первый раз, когда мне было восемь с половиной лет. Через пару месяцев, после того, как в доме появилась мачеха. Года два в начале он просто давал мне свой член в рот, а трахать начал пробовать лет в десять.
Первый раз это было полной неожиданностью для меня и привело в тихий ужас. Был уже поздний вечер. Я собирался спать. Отец отозвал всех нянек, сказав, что у него с сыном будет серьёзный разговор и спать я вероятнее всего буду у него сегодня. Потом он усадил меня напротив себя. Даже сейчас помню это тишину и потрескивание дров в камине. Он сказал, что я будущий мужчина, но сейчас я должен кое-что сделать для него и достал свой эргированный член. Я был в ужасе, потому что видел, что он этим членом делает с женщинами, так как наблюдал за каждой. Он знал, что я слежу за его утехами. Сняв штаны, отец раздвинул колени и поставил меня перед собой. Сначала я дрочил ему член, потом он наклонил мою голову и сказал, чтобы я взял головку в рот. От его запахов меня вырвало и я заплакал, говоря, что он плохо пахнет. Отец не орал, не возмущался, а просто погладил меня и сказал, чтобы я не переживал, в следующий раз будет легче. У нас был целый ритуал. Отец раздевался, подходил к тазу с водой, я брал мягкую тряпку и мыл ему там все, чтобы не пахло. Затем он садился в свое большего кресло, а я становился перед ним тоже голый на колени. Двумя руками я водил по стволу члена взад-вперед, а головку сосал. Он не засовывал ее глубоко. При этом он держал меня за шею, слегка придушивая, не до конца, но иногда темнело в глазах и, когда я почти терял сознание, ослабевал хватку. Его возбуждал больше сам факт, что это делаю именно я. Не могу сказать, что мне это нравилось, скорее это было для меня неким жутким унижением. Но присутствовал какой-то странный восторг перед его огромным членом. Самый ужас был, когда он попробовал этот член вставить мне в задний проход. Он аккуратно вначале засовывал мне туда пальцы, обмазав все жиром, потом потихоньку начал вставлять член. От боли я потерял сознание. Он в последствии сделал еще пару попыток, окончившихся неудачно и перестал пробовать. Когда мне было лет четырнадцать он начал делать то же самое для меня. Также мыл меня, потом мы ложились на бок в позиции 6:9 и брал в рот. Вначале эти все действия оставляли у меня страшный осадок. В голове у меня не укладывалась, что я беру в рот член, которым он убивал женщин. Именно сам факт этого. Первое время, когда я понял, что он это делает во время её месячных, я стал убегать и прятаться. Именно этот голубь мне и приносил весточку о том, что можно выходить, у неё всё закончилось.
А позицию, где мы лежим и сосем друг у друга члены, придумала Одель. Она сказала, что хочет это видеть, что одна мысль об этом приводит её в экстаз. Не знаю, как она его убедила, я слышал только конец их разговора. Мы с отцом замялись, когда Одель начала разговор переводить к действиям. Отцу явно не хотелось брать в рот мой член. Она же перевела все в шутку и сказала, что неужели ему трудно доставить ей удовольствие, может ему самому это понравится. Мы легли на бок и он взял мой член. Это были очень необычные для меня ощущения и я потянулся к его члену и стал его драчить. Таким образом мы переползти в позицию друг на против друга и довели друг друга почти оргазма. Одель стояла сначало рядом и смотрела, потом упала на колени и стала мастурбировать и орать от удовольствия. Закончилось все как обычно. После этого эксперимента, даже когда у нее были месячные, мы теперь поступали именно таким образом, так как отцу эта поза очень понравилась. Да и я со временем привык к этому и тоже возбуждался от наших с ним игр. Считал это даже за честь. Отец умел все переворачивать в свою пользу.
Впоследствии у меня похожие отношения были со средним сыном.
Младшие сыновья очень издевались над старшим. Он, возможно, и не был дурачком. Ему просто было удобно вести себя именно таким образом. Из-за их издевательств, особенно младшего, который мог взять зажать его где-нибудь в углу и мучить перед ним какое-нибудь животное. Тот не выносил насилие и садизм ни в каком виде. Его начинало трясти, рвало, начинался эпиприпадок. Младшие братья над ним смеялись, обзывая его по всякому. Не каждая психика выдержит подобное, если изначально не было предрасположенности. Вот он и повесился. Мне когда сообщили, я плюнул в сторону кладбища, сказав, что туда ему и дорога.
У меня все окружение было подобное мне. У нас даже священник был. Правда он не участвовал в кровавых ленивых, мотивируюя это религиозными убеждениями, которые однако не запрещали ему внимательно за всем этим наблюдать. Он не любил насилия. Он любил поговорить, уговорить женщину. Да и потом у него в сравнении с моим членом, была совершенно безопасная пимпа весьма скромных размеров. Благодаря ему у меня на территории замка была небольшая часовня, в которой я регулярно исповедовался ему и он отпускал мне все грехи. Еще я ездил в большую церковь и жертвовал на церковные нужды увесистые мешки с золотом.
Кто отравил Одель?
Она сама виновата. Она неоднократно пыталась отправить моих девиц. Яд было очень сильным и смерть мучительно долгой. От него не было противоядия. Постепенно происходил некроз внутренних органов. Вначале она сильно заболела, скорее всего от нервных переживаний. Потом немного оправилась и начала активные действия. Когда я впервые заподозрил, что она отравила еду, стал запирать башню и кормить их сам, так как все равно ходил к ним каждый день. Её же я сильно избил. У меня был сильный завод на этих девок, а на неё на тот момент было наплевать, она просто мешала. Было несколько попыток отравить еду и мои все угрозы и драки с ней не действовали. Каждая драка заканчивалась у нас сексом. Но однажды, я увидел, как она всыпала что-то им в компот. Меня это привело в слепую ярость. Не помня себя, я налетел на неё и заставил выпить отраву. Одель сопротивлялась, как могла, но всё было тщетно. Будь Одель поумнее, я бы никогда себе ничего подобного не позволил. Она начала просто выедать мой мозг своим претензиями и стенаниями. Я через несколько дней пожалел о своей ярости, ведь какая никакая, но она долгие годы была мне самым близким человеком. Но было уже поздно и я просто ждал её смерти. Когда она умирала, то просила за все прощенья и плача, говорила, как любила меня всю жизнь. Это было сильное потрясение, после которого я очень хотел пересмотреть всю свою жизнь, но это было сильнее меня. Она не учла одну особенность моего характера: я был очень упёртый и любое препятствие на моём пути к желаемому я сметал, как лось, убегающий от погони. Мне было всё равно, что стояло или кто на моём пути. Если я хотел что-то, то шел напролом, без терзаний совести и душевных метаний. Думать я начинал уже потом, когда добился своего. Особенно это касалось жажды женского тела. Одель только перед смертью поняла, что ей просто нужно было подождать, а не гнать так сильно лошадей вперёд. Она стала тем препятствием, которое мне нужно было смести на тот момент, так как я просто еще ими не насладиться. За четыре года после смерти жены она успела привыкнуть, что является единственной женщиной в моей жизни и что других нет и быть не может. Конечно, ей трудно было пережить, что по мимо неё есть кто-то еще. Это было и моей и её ошибкой.
Всё. Темнота. Больше ничего.
Глава 7. Аника. Сестра милосердия.
Вокруг темнота и жжёт запястья рук. Я обнаженная и мне очень холодно. Если прислоняться к холодной каменной стене, становится еще холодней и начинает колотить от холода. В окно светит тусклый месяц. Мои руки прикованы к цепи, длины которой хватает лишь на то, чтобы нормально стоять на ногах со слегка приподнятыми руками. Сесть невозможно, только если стоять на коленях, но я уже очень устала и вишу на руках. Не знаю, сколько прошло времени, но меня одолевает единственное желание - поскорее сдохнуть. Вокруг бегает несколько крыс. Они постоянно подходят ко мне и обнюхивают. Тогда я вскакиваю, и они убегают обратно. Я их очень боюсь. Мне страшно от мысли, что они начнут меня есть еще живой. Я слышу, как открывается дверь и погружаюсь в полную темноту. Очнулась я в теплой мягкой постели. Запястья перебинтованы, но жгут и ломят изнутри. Я накрыта пуховым одеялом. В ногах у меня рядом с кроватью стоит на коленях женщина и молится. Я не знаю где я, не понимаю, кто она. Не понимаю какое время суток. Все тело болит. Я пробую двигаться, но от каждого малейшего движения по телу бежит острая боль и я начинаю стонать. Женщина вскакивает, всплескивает руками, крестится и начинает кого-то звать. Её язык больше похож на шведский. У меня ярко рыжие вьющиеся волосы и белая кожа, покрытая такими же рыжими веснушками. Мне лет семнадцать. Мне плохо. Вся промежность болит. Такое впечатление, что я в монастыре. Прибежали ещё две монахини и пришел мужчина в длинной черной рясе. Он прочитал какую-то молитву надо мной и сунул крест к губам, чтобы я его поцеловала. Я не хочу целовать никакого креста и пытаюсь отодвинуться, пытаюсь сопротивляться, но тело не слушается. В итоге он прижимает этот крест к губам и начинает мне что-то говорить, как-будто успокаивать. Я понимаю, что он говорит, но сама говорить не могу, потому что во рту все спёкшееся. Он спрашивает, где у меня болит, а я просто открываю рот. Он подозвал одну из монахинь. Она приподняла слегка мне голову и дала выпить теплого чая с травами. Каждый глоток обжигает. Мне трудно глотать, такое ощущение, что вместо языка твердая кровавая корка, а в горле и ниже одна сплошная сухая болячка вместо слизистой. Потом я погружаюсь опять в какое-то забытье.
Перед глазами всплывает замок. Достаточно большой. Я была там счастлива.Когда я очнулась, рядом со мной на коленях стоит молодой мужчина, лет двадцати пяти. Он держит мою руку и плачет. Это мой брат. Мне опять хочется пить. Мне немного уже полегче и я могу слабо разговаривать. Он позвал монахиню, и она опять дает мне попить. Это чай из ромашки. Брат спрашивает, чего бы я хотела. Я не знаю, что ему ответить. Единственное мое желание сейчас - умереть. Я не в состоянии все это пережить, все эти полгода адских мук. Меня постоянно насиловали, пытали, истязали. Пристёгивали наручниками к кровати. Когда я начинала сопротивляться, меня избивали. Не представляю, откуда у меня брались силы, чтобы сопротивляться. Я почти ничего не ела. Сначала мне особо не хотелось, а потом я специально начала отказаться от еды, чтобы поскорее умереть. Он знал это и начинал истязать меня еще сильнее, пока я не начинала есть. Я лежала в большой кровати, а руки и ноги были прикованы цепями к краям кровати. Лежала то лицом вверх, то вниз. И всё это делал мой муж. Человек, которого я безумно любила. Меня выдали за него замуж, когда мне было пятнадцать. Он был на много лет старше меня. На тот момент ему было около сорока.
Родители забили тревогу, когда несколько месяцев подряд меня никто не видел. Брат приезжал несколько раз, но его ко мне не пускали. Говорили, что мы с мужем уехали. Мои родственники заручились поддержкой церкви и вместе с дружиной приехали в замок мужа. К своему удивлению, они не обнаружили ни одного человека в замке. Когда в кабинете мужа, они увидели его повешенным и по телу поняли, что он умер уже как несколько дней, стали искать в срочном порядке меня. Меня искали почти пять суток. Когда я совсем уже стала терять сознание от холода, голода и усталости, меня нашли. Это мне все рассказывает брат про то, как меня нашли. Он говорит, что у меня вся кожа рук, ног и тела покрыта язвами.
Мой муж всё время говорил, о том, как любит меня. И при этом бил и насиловал. Когда он в последний раз пристёгивал меня к цепям, то сказал, что если меня найдут и я выживу, чтобы помнила о том, как он любит меня и что он не может с этим жить, это сильнее его. Он все время меня ревновал. Не важно, как я на кого посмотрела или посмотрели на меня. Мы с ним прожили два года. Ему казалось, что я ему со всеми и везде изменяла. Однажды я не выдержала и сказала ему, что он болен на голову, и что следует обратиться к лекарю, потому что его ревность не нормальна. Он всё больше и больше съезжал с катушек, а я все надеялась, что он образумится. Полгода назад он узнал, что я беременна. Он не верил, что я беременна от него, сильно избил и запер в комнате. Он даже служанку ко мне не пускал. Он никого больше ко мне не пускал. У меня случился выкидыш и я была вся в крови, но даже отмыться от неё не могла. Через несколько дней он протрезвел и пустил ко мне служанку, которая отмыла меня и выхаживала. Я не могла встать с постели еще недели две-три. Всё это время он приходил каждый вечер к моей постели и на коленях умолял его простить. Он говорит, что был вне себя от ярости и не знает, как мог такое совершить. Когда я начала вставать и потихоньку спускаться вниз по лестнице, начался весь этот кошмар, длившийся несколько месяцев. Каждый день он избивал и насиловал. У меня не было сил убежать, да и я даже боялась сказать кому, что происходит в моей семье.
Он был очень спокойным добрым человеком, когда мы поженились. Да, у нас была большая разница в возрасте. Но мы были абсолютно счастливы. Через три месяца после свадьбы у него начались странные фантазии. До этого было всё классически и чудесно. Мы вместе везде ходили, всё делали вместе. Я была на седьмом небе от счастья. Все время ездили по каким-то гостям, балам. Когда мы приезжали, он отходил от меня и садился где-нибудь в углу, чтобы наблюдать за мной. Я пыталась подойти и сидеть рядом с ним, но он в приказном порядке говорил, чтобы я развлекалась, ни в чем себе не отказывая. Я танцевала со всеми, кокетничала, а он сидел и просто наблюдал. Так проходили часа два-три, потом он хватал меня и мы бежали в какую-нибудь гостевую спальню и у нас был безумный крышесносный секс. Так продолжалось чуть более полугода, даже, наверное, год. У него был слуга, молодой парень чуть старше меня. Лет семнадцати, восемнадцати. Муж сказал, что это его любовник и он иногда с ним спит. Ещё добавил, что это нормально, что так делают все мужчины. Я несколько недель не могла прийти в себя, но потом свыклась с этой мыслью решила, что в конце концов он мой муж и если он так считает нужным, если ему так нравится, то почему бы нет. Потом он стал оставлять нас наедине. Вначале мы оба смущались, но потом пообвыклись и стали весело проводить это время. Мы болтали, играли в разные настольные игры, гуляли, бесились, но никакого сексуального интереса и уж тем более действий не было. Потом я приходила домой в спальню, и он врывался, как безумный. У нас был ошеломительный секс. Через некоторое время и этого ему стало мало. Он начал уговаривать меня, чтобы я переспала с его слугой. Я было в ужасе. Мне совершенно не нравилась эта мысль. Но он не отступал. Целый месяц я держала оборону. Я рыдала и пыталась объяснить, что совершенно не хочу спать с его слугой, что никто кроме него мне не нужен. Но он гладил меня, успокаивал и говорил, что так надо, что так будет лучше. Что он так хочет и все будет хорошо. Мне было очень страшно. Конечно, этот парень был хорош собой, но не как сексуальный объект. Когда он первый раз вошел ко мне в спальню, меня от страха начало колотить, даже тело онемело. Он увидел, что меня всю трясет и целый час отпаивал меня горячим чаем с молоком. Потом добавил в чай алкоголя и мне стало все равно. Я помню эту сильную душевную боль, когда он входил в меня. Я не хотела этой близости, она не была мне нужна. Я хотела только одного мужчину, своего мужа. После этой близости я потеряла всякую чувствительность к сексу и перестала испытывать оргазм, как раньше. Муж ворвался в комнату, когда слуга был близок к оргазму и буквально вырвал меня из-под него. У нас был очень эмоциональный секс, но я ничего не чувствовала. Все тактильные чувства как-будто отключились, даже вкусовые. Я не чувствовала ни мужа, ни любовника. Это было отчаяние и безысходность. Отчаяние, потому что ничего сделать не можешь. Вроде уже согласилась и понимаешь, что на попятную пойти не можешь, потому что муж опять будет настойчиво уговаривать поступить так, как хочет он. Потом эта тупая боль прошла и мне стало все равно. Через месяц, полтора у нас со слугой состоялся серьезный разговор. С мужем я на эту тему разговаривать не могла. У меня начиналась истерика, а муж бросался на колени, обнимал меня и говорил, как сильно любит меня и как у нас все замечательно. Он не хотел меня слышать. Когда его слуга вошел ко мне и сказал, что нам нужно серьёзно поговорить на эту тему, у меня опять случилась истерика. Он терпеливо сидел и ждал, когда я успокоюсь. После того, как закончилась истерика, мы спокойно сели и поговорили. Он спросил, неужели он мне совсем не нравится, как мужчина. Я ответила, что дело не в нем. Я любила своего мужа, а теперь даже не знаю, как к нему относиться. Он тоже начал признаваться мне в любви, но я сказала, что мне не нужна его любовь, и что мне вообще не нужна любовь, если она такая. Потому что это не любовь. Он долго сидел со мной. Мы просидели всю ночь за разговорами. Он гладил и массировал меня, чтобы я хоть что-то начала чувствовать. Утром он сказал, что если я не хочу, чтобы он входил в меня, то он уйдет. Я попросила его уйти и уснула. Муж в тот день уехал по делам, надо было решить вопрос с какими-то документами. Днем я проснулась бодрой и со зверским аппетитом. Мне наконец-то захотелось есть. Ближе к вечеру он опять пришел ко мне и молча сел на край кровати. Мы сидели молча минут тридцать, может больше. Потом он сказал, что если я всё ещё не хочу близости с ним, он уйдёт. Я не стала его погонять. Он опять меня всю массировал. Через несколько дней такого массажа у меня неожиданно пришло сексуальное возбуждение, как и было раньше. Все эти дни он приходил ко мне, массировал меня, целовал, гладил. Он делал все очень аккуратно и нежно, а потом уходил. Я же начала нормально есть и спать и в какой-то момент поняла, что очень хочу близости с ним. У нас случился потрясающий секс. Ко мне вновь вернулись все чувства, но на этот раз не к мужу, а к любовнику. Мы спали каждый день по нескольку раз до самого приезда мужа. Это было около месяца. Я поняла, что люблю его, но он сказал, что я не обязана его любить. Я спокойно могу продолжать любить мужа, а с ним просто спать. Но я не понимала, как можно получать удовольствие от секса с мужчиной, если не любишь его. Когда приехал муж, я осознала, что не хочу, чтобы он снова ко мне прикасался, что я ненавижу его и презираю. И он это увидел в моих глазах. Когда он прикасался к моему телу, меня пронизывала боль, как будто он не гладил меня, а водил по телу наждаком. Муж перестал подходить ко мне, перестал вести разговоры про секс со слугой. Приходя ко мне в спальню, он вначале уходил, видя мою реакцию, но потом не выдерживал, возвращался и трахал меня. А потом у меня должны были прийти месячные, но они всё не приходили. Уже прошло две недели и меня начало тошнить по утрам. Так получилось, что перед отъездом после прошлых месячных у нас с мужем несколько раз был секс и он уехал. А потом мы спали все время со слугой. Я не знала от кого ребёнок, но точно знала, что я не хочу этого ребёнка. Моя попытка избавиться от ребенка самостоятельно привела лишь к усилению токсикоза. Надо было идти к повитухе, но я не знала к кому и куда. Сначала я решила сказать всё слуге об этом. Это было моей роковой ошибкой, из-за которой вся моя жизнь изменилась радикально. Скажи я мужу об этом, все сложилось бы совершенно по-другому. Он схватился за голову и ходил по комнате с лицом, перекареженным от боли. Потом упал передо мной на колени и стал со слезами на глазах просить прощения. Я спросила, почему он так уверен, что это его ребёнок, и он сказал, что у моего мужа не может быть детей, что в детстве он переболел какой-то там болезнью, из-за которой стал полностью стерильным. Еще сказал, что он нас обоих убьёт, если узнает про ребенка. Оказалось, что перед отъездом он под страхом смерти приказал своему слуге не прикасаться ко мне. Но тому было меня жаль, так как я перестала чувствовать что либо, и он решил вернуть меня к жизни своим терпением и любовью. Но таких последствий он не хотел. Сказал, что любит и меня и моего мужа и хотел, чтобы у нас вернулись отношения в прежнее русло. Это было полной неожиданностью для меня и ударом в самое сердце. Я не могла понять, почему перед отъездом муж сказал слуге об этом, а не мне, не понимала, как можно любить двоих людей одновременно. У меня появилась куча вопросов, в которых мне мог помочь разобраться только муж. Я хотела поговорить с ним об этом, но все время что-то было не так, что-то мешало и я решила подождать удобного случая. Мне было очень страшно. Я впервые оказалась один на один с жуткой дилеммой, которую непонятно как, но надо было срочно решать. Я не привыкла принимать какие-либо решения без участия мужа, но страх расплаты за то, в чем я совершенно не была виновата, был еще сильнее. Я знала, что необходимо просто прийти к нему и поговорить. Знала, что он бросит все дела, лишь бы у нас все было, как прежде, но страх парализовал мою волю и разум. На следующий день слуга незаметно подошел ко мне после обеда и сказал, что договорился с какой-то местной повитухой, и та завтра рано утром сделает всё, чтобы это ребёнок не родился. Мы договорились, что я должна быть готова чуть задребезжит рассвет, он зайдет ко мне и отведет тайно к ней, а потом так же тайно мы вернемся обратно. На следующее утро я была уже одета и когда постучали в дверь, выскочила в коридор. Но не тут то было. За дверью стоял мой разъяренный муж, держащий своего слугу, избитого до полусмерти, за горло. Он затолкал меня обратно в комнату и зашел вместе с ним следом. Я безумно испугалась. Он сказал, что знает все про мою беременность и про наш с ним побег, что слуга ему все рассказал. Я попыталась объяснить, что никуда бежать и не собиралась, просто не хочу этого ребёнка и что должна идти к ведунье, чтобы та сделала так, чтобы ребенок не появился на свет. На это муж сказал, что не верит больше ни одному моему слову и спросил, люблю ли я его. Не знаю, что на меня накатило, но я была вне себя от негодования, что муж не верит мне. У меня началась настоящая истерика и я разрыдалась. Я говорила, что он сам во всем виноват, что он сам всё это сделал. Муж кричал на меня, обзывая шлюхой и потаскушкой, потом приставил нож к горлу слуги и потребовал, чтобы я ответила, как я к нему отношусь. Сказал, что если я буду ему лгать, он убьет парня. Я ответила, что люблю его слугу. При этих словах у мужа глаза налились кровью и он вставил нож прямо в горло слуге. При виде фантана крови из горла возлюбленного я в полном отчаянье не помня себя бросилась на мужа с кулаками. Он отбросил обмякшее тело и начал меня избивать. Он бил очень сильно, наотмашь с таким зверским лицом. Я помню, как после очередного удара в живот кулаком меня отбросило к стене, потом зазвенело в ушах и наступила темнота. Очнулась я в полной темноте. Из окна светила тусклая луна и через некоторое время я начала различать предметы. По середине комнаты лежало тело слуги. Очень сильно болело внизу живота и промежность, вся юбка и ноги были в крови. Я попыталась позвать на помощь. Сначала тихо, потом начала кричать. Услышав шуршание за дверью, я сначала обрадовалась, но радость была кратковременной. Моя служанка сдавленным голосом рассказала мне, что муж запер дверь на ключ и сказал, что убьёт каждого, кто посмеет войти ко мне в комнату. Я разрыдалась и сказала, что истекаю кровью и, возможно скоро умру. Служанка пообещала что-нибудь придумать. У меня в комнате не было ни воды, ни еды. Встать я не смогла и ползком к утру добралась до кровати. Я ползла, казалось, по миллиметру, через каждый метр теряя сознание от боли и потери крови. Забраться на кровать я на смогла, поэтому стянула на себя покрывало и кое-как накрылась им. Меня мучила жажда и знобило так, что, кажется, вместе со мной сотрясался весь замок. Боль внизу живота не проходила, а эпизодами даже усиливалась. Я чувствовала, как вместе с кровью из меня вытекает жизнь. Так, в полузабытье, я пролежала почти четыре дня. Кровь перестала течь, озноб тоже прошёл, но силы не появились. Иногда я просыпалась, когда служанка приходила и постукивала мне в дверь. Она рассказывала, что мой муж беспробудно пьёт и ни с кем не желает общаться. Когда моя вторая служанка хотела доложить обо всём моим родным, её схватила охрана и заперла в подземелье. Везде выставлена охрана, никого не впускают и не выпускают. Замок заперт для всех. Через какое-то время, когда я уже совсем отчаялась и сдалась, сквозь сон я чувствовала, как прибежали несколько служанок. Все рыдали. Кто-то меня куда-то отнес. У меня к этому времени почти не осталось сил даже дышать или открывать глаза, тело не слушалось меня. Я чувствовала, как меня полностью всю отмыли, одели и отнесли обратно в кровать. Потом одна из служанок меня поила бульоном, приподнимая слегка голову. Силы начали приходить ко мне день на пятый. Все это время муж сидел у моих ног. Он признавался мне в любви, просил прощения, клялся, что никогда больше не оставит меня одну и прекратит снова пить. Рыдал и снова клялся, что никогда больше не поднимет на меня руку и не будет меня терзать просьбами спать с другими мужчинами. Он что-то там говорил, но мне было всё равно. Я смотрела на него, как на ненавистного мне человека. Когда силы стали возвращаться и я могла уже разговаривать, то сказала ему об этом. Он переменился в лице и ушел. После этого я не видела его где-то недели две. Служанка сказала, что он опять закрылся у себя в кабинете и все время пьет. День на десятый я смогла встать и прошлась немного по коридору, но вновь почувствовав слабость, вернулась в комнату и легла. Прошла еще неделя и силы почти полностью вернулись ко мне, я стала спускаться вниз к обеду. Там мы встречались за одним столом. Я не могла разговаривать с мужем, а он со мной. Он осунулся, как-будто из человека вынули всю жизнь. Увидев его впервые, я даже не узнала его. Когда я посмотрела на себя в зеркало, то увидела, что со мной происходит то же самое. Где-то через месяц, он пришел ко мне в спальню, встал передо мной на колени и сказал, что не может без меня жить. Я посмотрела ему в глаза и поняла, что любила только его и до сих пор люблю. Ночью у нас был замечательный секс, а потом его как подменили. Он никак не мог мне простить своего слугу и что я сказала, что ненавижу и презираю его. Все время я слышала от него упреки. Он не прекратил пить. Я больше не видела его трезвым. Дальше идет череда насилия. Я то в сознании, то теряю его после очередного избиения. Я плакала, умоляла его всё забыть и начать заново, но он ответил, что не хочет ничего забывать. Что он из-за меня убил своего слугу. Я спросила, любил ли он его и он сказал, что всегда любил только меня, а слуга был просто для развлечения. Постепенно проблески разума все реже появлялись в его глазах. В один момент, посмотрев в глаза мужа, я поняла, что в них нет больше его самого. Всё застилала тьма. Я испугалась и поняла, что мне срочно надо бежать. Под страхом жестокой расправы слуги помогали мне бежать, прекрасно понимая, что дальше будет только хуже. Служанка собрала минимум моих вещей, упаковала их, двое охранников и кучер запрягли лошадей и когда он уснул мертвецки пьяный, мы двинулись в путь. Примерно через час лошади резко остановилась и я услышала, что на улице драка. Двое сильных мужиков и кучер не могли с ним справиться. Он был очень сильный и когда входил в раж с ним не могли справиться даже дюжина сильных солдат. Он был красавцем. Слегка вьющиеся волосы в короткой стрижке, обалденный торс, короткая бородка, брутальные черты лица. Из-за своей силы он долго и успешно служил королю. Потом он переспал с любовницей короля и тот все узнал. Сначала его хотели казнить, но за все заслуги просто выслали в свой родовой замок. Когда он вернулся, то начал ходить по балам, сам их устраивать, кутить направо налево. В деньгах он не нуждался, имущества было полно. Я впервые его увидела на балу. Мы стояли напротив друг друга по разные стороны от танцевального круга. Он с кем-то разговаривал, я с кем-то кокетничала. Но в этот момент время остановилось и мгновенье стало вечностью. Вокруг не было ни звука. Мы оба поняли, что не в состоянии оторваться друг от друга. Меня окатила волна жара и нежности. Он, как завороженный, пошел ко мне по прямой напролом через все танцующие пары. Когда он подошёл ко мне, мы долго молча стояли и смотрели друг другу в глаза, пока нас не прервал мой отец своим кашлем. Было ощущение, что мы знали уже друг друга целую вечность, просто разлучились на какое-то время, чтобы встретиться вновь. Я услышала голос отца, будто сквозь сон. Вообще мои родители долго сопротивлялись нашему браку. Он им категорически не нравился. Мама, глядя на него, все время твердила, что в нём есть что-то дьявольское. Постепенно мой, тогда еще будущий, муж нашел общий язык сначала с братом, потом с отцом и матерью. Мой отец тоже был из бывших военных, так что им было о чем поговорить. В течение полугода все страсти улеглись и мы поженились. Он постоянно твердил, что никогда и никого не любил, как меня, что всю жизнь шел, готовясь ко встрече со мной. Свадьба была потрясающей, с подарками и поцелуями. Все гости гуляли дня два. Мы же с новоиспеченным мужем сбежали со свадьбы через несколько часов и провели весь медовый месяц в постели. Это было чудесное время без ссор и расставаний. Я никогда не видела своего мужа пьяным. Я даже и не знала, что он может пить. Он всегда говорил, что не выносит алкоголя, даже его запаха. Я помню, как на свадьбу приехала его родная сестра. Она посмотрела на меня с печалью, погладила по щеке и сказала, что она надеется, что мы будем счастливы, так как с этим человеком возможно быть настолько же несчастной, как и счастливой. Сказала, чтобы я только не расстраивала его ни в коем случае или он может начать пить и тогда уже я увижу всю его истинную суть. Я рассмеялась и сказала, что так люблю его, что навряд ли смогу чем-то расстроить. Она покачала головой, сказав, что я совершенно его не знаю. На это я отмахнулась, говоря что никто не может знать его настолько же хорошо, как я. Она вздохнула и лишь просила не забыть о ее совете.
Я услышала, как один из охранников упал, вдарившись об угол кареты. Хруст его костей поверг меня в шок. Я выбежала и, не помня себя, помчалась куда глядят глаза, не разбирая дороги. Постепенно силы начали покидать меня, и я споткнулась и потеряла сознание. Очнулась я от того, что меня тащили на плече, как мешок. Я попыталась приподняться и увидела мертвые тела охранников и кучера. Он перебросил меня через седло, сел на коня и поскакал обратно в замок. Конь так летел, что от страха слететь, я ухватилась за ногу мужа и прижалась к нему поближе. Он держал меня крепко за талию и я чувствовала, как его эрегированный член, упирался мне в бок. Мне было страшно, потому что я осознавала, что в этом теле не осталось моего мужа, но от прикосновения его рук, по моему телу разливалось тепло возбуждения. Была ранняя осень и от холодного ветра у меня начали замерзать ноги.
После того, как он продолжил пить, все в замке начали бояться его. Он всегда, как оказалось, был со странностями, когда выпьет, но зная об этом, он перестал пить вообще. Родители его умерли лет за пять или семь до нашей встречи. Тогда была эпидемия, которая многих подкосила. Это были добрейшие люди, я помню их из детства. Отец был флегматически спокоен, а мама нежной и восторженный женщиной. С сестрой его у нас была разница в десять лет. Она была тихой спокойной, даже больше кроткой. Мы с ней быстро поладили. Иногда она приезжала в гости. Его сестра была в счастливом, по её словам, замужестве и имела двоих сыновей.
Все оставшиеся наши с ним месяцы я провела в цепях. Когда он немного трезвел, то отвязывал меня, и я могла ходить по комнате. Но одеваться он мне не давал. Я всё это время была полностью обнаженной. В какой-то момент я пришла в полное отчаяние, что никогда не выберусь из этого. Мне уже было без разницы, что со мной будет, и я высказала ему все, что было на душе. Я думала, что хуже уже и быть не может. Он пришел за мной ко мне в комнату, встал посередине, сорвал с меня простыню, которой я была прикрыта, и разглядывал меня с отсутствующим взглядом. Я сказала, что устала жить, что он потерял в себе человека и мужчину, что он мне больше не муж. Он ударил меня по лицу и дальше я ничего не помню, потому что погрузилась в темноту. Очнулась я уже, когда он меня принёс в эту темницу и начал приковывать к цепям. Он сказал, что меня здесь никто не найдет, что он не может меня никому отдать и убить не может, поэтому я сдохну здесь сама. Потом он занялся со мной сексом. Это было жестко и очень больно. Он трахал меня не менее часа. Я помню как держалась за цепи, чтобы он своими действиями не вывихнул мне запястья. Перед уходом он долго и страстно всю меня поцеловал. Из его глаз текли слезы, а в самих глазах я увидела невыносимую боль и тоску. Потом он закрыл все замки и ушел. Ощущение времени стёрлось. Силы тихо уходили. Я помню это ощущение полного онемения тела и ломки в руках, потому что не было сил подняться. Я думала, что под весом моего тела, они уже вывернулись и сломались. Было очень холодно, но знобить и трясти уже перестало. Когда я окончательно устала и начала погружаться в забытье, то услышала звук шагов и скрип железа.
В монастыре меня долго выхаживали. Брат сказал, что в тот день, когда он повесился, он уволил всю охрану и выгнал всех слуг. Только один слуга решился прийти к моему брату и все рассказать. После этого меня и поехали искать.
Рядом с мертвым телом моего мужа на столе лежало письмо для меня. Я часто потом перечитывала его и подавала. В нем он рассказывал о всех своих переживаниях за эти месяцы, рассказывал о том, как любил меня. В конце он каялся, просил прощения и умолял меня забыть его и всё, что с ним связано, и начать новую жизнь. Он был уверен, что меня найдут совсем скоро.
Брат был в ярости. Уж на что это было самый спокойный человек на свете, но, узнав от слуги, в каком аду жила его сестра все эти месяцы и найдя моего мужа повешенным, он одним махом сорвал его тело вместе с веревкой и превратил его тело в один бесформенный кусок мяса. Люди, находившиеся с ним рядом не трогали его, пока он сам не успокоился, а просто вышли из кабинета.
Не знаю, какую причину ему назвал слуга моего мужа, но я не смогла ему рассказать все так, как было на самом деле. Я сказала, что он приравнивать меня иу него просто напросто съехала крыша. Когда он спросил, куда мы уезжали, я сказала, что просто сильно болела и муж не хотел никого видеть. Я просто не могла об этом разговаривать. Брат понял, что я много чего не договориваю, но я попросила его больше не выспрашивать меня ни о чём. Уже было не важно, что происходило все эти месяцы. Уже все прошло. Он потупил взгляд, обнял меня и мы больше об этом ни разу не говорили.
Я хотела наложить на себя руки, но так и не смогла этого сделать. Я понимала, что с этим я жить не могу. И без своего мужа я жить не хочу. Я готова была простить ему всё, лишь бы он был жив.
Через некоторое время я приняла постриг и стала сестрой Аникой. Я каждый день молилась за его душу. А потом я нашла себя в том, что выхаживала неизлечимых больных. Я стала сестрой милосердия. Я не хочу вспоминать, как меня звали до принятия пострига. Это был лишь короткий период моей жизни. Я прожила длинную многотрудную жизнь, умерев в возрасте 92 лет во сне.