Сентябрь выдался хмурым. Буки и грабы облетели и стояли голые и жалкие. Даже сосны были не зелёные, а какие-то серые, угрюмые. Только сумасшедшие скалолазы, мелькнувшие на обочине дороги, немного оживили пейзаж.
- Да, это не Русь, боярин Борислав Миловидович, - верно прочитал настроение седока извозчик. - Сейчас бы под Малоярославец или Рязань! Снег, поди, лёг уже. Краса неописуемая!
- Это ты прав, Нажир Духовладович, - сказал Борислав Миловидович. - На санках, оно сподручнее. Да вот незадача: люди мы с тобой служивые, не до красы да забав.
- Верно, боярин, - ответил извозчик. - Я же это так, разговор поддержать. И, - он помялся, - второй раз тебя по посольским делам вожу, и второй раз прошу: не величай меня с вичем, я ведь тебя, считай, вдвое моложе. Неудобно мне, суетно.
- Уговорил, не буду, я и, правда, старше, - сказал Борислав Миловидович. - А вот местным не позволяй. Ты русич, уважение к себе должен иметь. Запомни.
- Запомню, Борислав Миловидович, - ответил извозчик. - Однако, прибыли, боярин. Вот он, замок Фонтенбло.
Боярин кивнул. Посидел, ожидая, когда умолкнет мотор самоката или, как их называли местные, автомобиль. Потом вздохнул, затолкал в ноздри противодымные фильтры и вышел наружу.
Вдоль слякотной дорожки выстроились гвардейцы с серыми, измученными лицами. Блестели штыки, коробилось на плечах сукно парадной формы. Даже золотой позумент аксельбантов, кажется, потускнел от пакостной погоды и вечной угольной гари. Бедняги, сколько им простоять-то пришлось! Однако, платят им, должно быть, изрядно.
- Граф! - торопливо подбежал министр двора, заговорил на хорошем русском. Рядом с ним два ливрейных лакея держали наготове раскрытые зонты. - Хорошо ли добрались, граф?
- Вашими надеждами, - не слишком вежливо отозвался Борислав Миловидович и перешёл на французский: - Зачем назначили сюда? Чем так плох Париж?
- Их императорское величество пожелали... - министр пожал плечами. - Желание Императора - закон для подданных, и скажите, что у вас иначе.
- А то вы не знаете, Даладье, - буркнул Борислав Миловидович. - Пойдёмте уже, Эдуардо. Не будем заставлять Их величество ждать. И так уж заждались они, вестимо.
- Особый посланник Князя Всеволода Шестого Ярославича, - герольд грохнул жезлом о мозаичный пол. - Граф Борислав Миловидович Камнев!
Зал приёмов стих, все лица оборотились к дверям. От тысяч свечей, от орденов скакали по залу солнечные зайчики. Пыль в глаза пускаем? Хорошо, будет вам пыль, будет вам варварский гордец и невежа... Камнев зашагал по красной дорожке, не глядя по сторонам, твёрдо вбивая каблуки в драгоценный ковёр, улавливая спиной гневные, завистливые, но чаще восхищённые шепотки и взгляды.
В конце недолгого пути его ждал Император.
Внешностью Наполеон Пятый вышел в своего знаменитого предка. Невысокий, круглолицый, с острым, живым взглядом.
Борислав Миловидович остановился и обозначил короткий поклон.
- Ваше императорское величество, - сказал он, задрав подбородок и глядя поверх властителя Европы, - вы звали, я пришёл.
- А что брат мой, князь Всеволод, не почтил нас своим визитом? - поинтересовался Наполеон.
- Государь занят, Ваше императорское величество, - сказал Камнев. - Он кланялся Вашему величеству и передавал заверения в непременнейшем почтении.
- Занят, - лучезарно заулыбался император. - С Государями это случается. Впрочем, граф, к чему этот официоз? Мы столько знакомы... Не желаете сигару? Вина? Или, может быть, кофе?
- Зачем спрашиваете, Ваше величество, - усмехнулся Камнев. - Знаете, я не пью кофе. И вина не пью. А чая, пожалуй, выпью. Подают при Вашем дворе хороший чай? Да с мятой?
- Подают, Слава, - император заговорщицки приблизился, и Камневу поневоле пришлось наклониться. - И с мятой подают, и с чабрецом. С чем пожелаешь, с тем и подадут.
- Тогда угощай, Этьен, - в тон Наполеону ответил Камнев. - А после чая и делами займёмся. Подождут твои дела полчаса?
С будущим императором Франции Борислав Миловидович познакомился тридцать лет назад, когда наряду с прочими выпускниками княжьего Ликея проходил в Европе практику. Чтобы, как сказал тогдашний Государь князь Ярослав, знать, как вне Руси люди живут. Поучительная была поездка... Принимал в ней участие и наследник, Всеволод Ярославич, только интерес имел больше к художникам да поэтам, и общества Этьена не искал.
В точности как сейчас.
К вящей пользе державы его удачно заменил боярский сын Борислав. Впрочем, Борислав Миловидович подозревал, что удачей тут и не пахло, а была тонкая работа Потайной Палаты. Подозрениями дело и ограничилось. Потайная Палата оттого так именуется, что о делах её никому доподлинно не известно. Оно и к лучшему. Где много света, не обойтись без тени.
Сколь напоминал Этьен Бонапарта внешне, столь отличался от него характером. Там, где Наполеон Первый призывал на помощь батальоны, Пятый торговался. Торговался самозабвенно, истово, до хрипа, как последняя базарная торговка. Кричал и грозил, льстил и уговаривал... насколько позволяло ему императорское величие. Так и сегодня. Он уходил, оставляя Борислава Миловидовича одного в кабинете - и возвращался. Он залил императорский стол кофе. Он рвал только что подписанный договор - чтобы потребовать у секретарей новую копию, и он... выторговал-таки уступку!
Чему был несказанно рад.
В посольство Камнев возвращался в потёмках. За окнами самоката качались под ветром голые деревья, по тёмному небу метались чёрные тени. Что-то мурлыкал под нос Нажир. Борислав Миловидович дремал, откинувшись на подголовник сиденья.
Когда въехали в пригороды, он открыл глаза.
- Скажи-ка, Нажир, далеко отсюда до трубы?
- Вёрст десять, боярин, - откликнулся извозчик. - Скоро обернёмся.
- Это хорошо. Сворачивай.
На стройплощадке, освещённой рядами газовых фонарей, даже в поздний час кипела работа. Одна нить трубопровода была уже готова, сейчас рядом с ней укладывали вторую. Каждые сто шагов на трубе - размашистая, саженными родными буквами надпись: "Русский уголь".
- Здрав будь, боярин.
- И ты, Мурза Еремеевич, - ответил подошедшему старшому Камнев. - Смотрю, скоро уже?
- Месяц, другой, и пойдёт, - кивнул Мурза Еремеевич, - поплывёт сюда наш уголёк, своим ходом побежит. А скажи, боярин...
- Что?
- Кораблей-то понастроили, уголь во Францию таскать. Куда теперь денем?
- Найдём применение, - отмахнулся Камнев. - Ты с трубой только не отставай.
- Не отстанем, боярин, не беспокойся!
- Добро... - Камнев дружески похлопал старшого по плечу и махнул извозчику. - Заводи, Нажир. В посольство.
Старшой не знал, что верфи Херсона и Находки, Волхова и Царьграда уже который месяц трудились днём и ночью, переделывали угольные сухогрузы в наливные нефтевозы. Узнал бы - удивился, зачем Руси покупать дорогую аравийскую нефть, когда своей полно? А если бы ещё узнал, за какие копейки гонит Русь в Европу уголь, и какую полновесную монету отдаёт за нефть, то, пожалуй, заподозрил бы измену.
Впрочем, Мурза Еремеевич человек бывалый, и дома пожил, и тут поосмотрелся, смекнул бы: не об измене речь. Но призадумался - как и наши европейские, говоря словами князя Всеволода, друзья. Хорошо, чтобы дальше мыслей не пошло. А и пойдёт - ничего, не поймут они. Золото глаза застит.
- Как сын твой, Борислав Миловидович? - спросил извозчик уже ввиду посольских окон. - Знаю, моих лет он, видел его однажды.
- Ратибор? Здесь где-то, - отвлёкся от державных мыслей Камнев. - Жизни учится.
- Он у тебя по какой части, боярин?
- Стряпчий, - усмехнулся Борислав Миловидович. - Оно и польза. Уж очень тут стряпчие в чести, хитромудрые да заковыристые.
- Это да... - согласился, тормозя, извозчик. - Приехали, боярин.
В посольстве Камнев, отмахнувшись от ночного распорядителя, направился сразу в гостевые покои, где останавливался обыкновенно, когда бывал в столице Империи. Ругаясь и шипя сквозь зубы, содрал с себя надоевшее "дипломатическое" платье, узкие эти штаны "со стрелкой", лаковые башмаки, хаальстух-удавку, накинул просторный халат и пошлёпал в баню.
Посольские топили маленькую каменку, где парились сами, да и гостям не отказывали. Борислав Миловидович забрался на самый верх, пропотел всласть, а потом долго плескался под душем, смывая с тела грязь, а с лица сероватый, чтобы не выделяться рядом с туземцами, грим.
После, распаренный и благодушный, вернулся к себе и прилёг в мягкое кресло в обнимку со жбанчиком ледяного кваса.
Здесь и застал его вызов дальновида.
- Соединить, - высмотрев имя звонившего, приказал Камнев.
Над столом всплыла рамка, в ней возник Воислав Всеславич Потоцкий, постельничий князя Всея Руси и Окраинных Пределов, царя польского, царя финского, шаха персидского, султана турецкого, кагана монгольского, и прочая, прочая, прочая Всеволода Шестого Ярославича. Пребывал Потоцкий, по всему, в рабочих кремлёвских покоях, обряжён был по турецкой моде, в красный распашной субун и шёлковый каис. Богатый тюрбан был небрежно брошен тут же, на столе, на бумаги...
- Здрав будь, покладник, - первым, как положено младшему, обратился к Потоцкому Борислав Миловидович. - Всё в трудах бумажных?
- Куда ж я денусь от трудов, - дёрнул кадыком Воислав Всеславич. - Надо кому-то и эту работу влачить? Это ты катаешься в своё удовольствие.
- Да, - усмехнулся Камнев. - Вот, сижу, всё никак от удовольствий опомниться не могу. Рад видеть тебя, однокашник.
- И я рад, - улыбнулся уголком рта Потоцкий. - Мы нашу радость взбрызнем при случае, а сейчас - к делу. Меня с утра князь с докладом ждёт, если ночью не вызовет. Как переговоры?
- Как и рассчитывали, - пожал плечами Камнев. - Этьен клянчил скидку, говорил, давят на него. То ли Лига Севера, то ли Уния Юга, то ли обе вместе.
- Вот как? - усмехнулся постельничий. - Не самовластен Великий император?
- Про то тебе лучше знать. Так вот...
- Да, я перебил, извини.
- Так вот, - продолжил Камнев, - он клянчил, я воротил нос, он наседал, я с кислым видом согласился. Записали новую цену за бочку пульпы, на две полушки меньше прежнего.
- Да ты, никак, ревнуешь, покладник? - удивился Камнев. - Тебе ли рядом с князем к моему приятельству ревновать?
Постельничий смутился.
- Высокая политика, - сказал он. - В голове сидит, заставляет особенным образом думать. Это для тебя он Этьен, для князя, хотя... князю и вовсе не до Франции... а для дьяков и подьячих, тем паче для посланников иноземных, для их челяди он величина, император Великой империи!.. Поневоле привыкаешь титуловать. Ладно, что там учудил Наполеон на радостях?
- Будет брать больше. Испанские земли, сказал, к холоду не привыкли, мёрзнут. Итальянские, португальские.
- Насколько больше?
- На двести миллионов бочек в год, - сказал Борислав Миловидович. - Пока. Дальше, решили, посмотрим.
- Добро, - пожевав губами, произнёс Потоцкий. - Золото лишним не будет. Хорошо поработал, однокашник, отдыхай тогда. Князю о тебе непременно скажу. Только и ты при нём внимателен будь. Не двести миллионов, а дважды тьма тем. Бывай.
- Постой, постельничий!
Потоцкий удивлённо посмотрел на Камнева, откинулся в кресле.
- Что не так?
- Тебе их не жалко? Всех этих французов, немцев, австрийцев? Ты в Кремле сидишь, лиц их не видишь. Они же серые, они копотью дышат, и даже не задумываются об этом.
- Пока не задумываются, - после паузы сказал Потоцкий.
- А если задумаются?
- Дюжина передвижных лечебниц уже готова. Мы с радостью продадим их твоему другу Этьену. Снова встретишься с ним, поторгуешься.
- А смысл? - привстал в кресле Борислав Миловидович. - В том, что мы делаем, есть смысл?
- Не понял, - снова дёрнул кадыком постельничий. - От тебя никогда не было секретов. Льды наступают, и у нас единственный шанс их остановить.
- Да знаю я... - скривился Камнев. Вскочил, отставил жбан, пробежал по покоям, плюхнулся обратно в кресло, заговорил горячо: - Я же помню, как было тридцать лет назад! Этьен кровь с молоком был. Девушки на улицах, ммм... каждая как цветок, я чуть даже не остался у них из-за одной...
- Я тоже помню, - сказал Потоцкий. - И что?
- Мы убиваем их! - воскликнул Камнев. - Медленно, но убиваем. Так и я спрашиваю, есть в нашей работе смысл? Не цель, я про неё всё знаю, а смысл? Приносит она хоть что-то? Льды-то, как ты сказал, наступают.
Потоцкий помолчал, потёр, точно умываясь, ладонями лицо.
- Результаты тебя интересуют, - наконец произнёс он.
- Да, покладник.
- Добро, - кивнул Потоцкий. - Завтра... нет, послезавтра будь у меня. Тут ты прав, не зная, что принесла твоя работа, поневоле сомневаешься.
- То есть, они есть? - спросил Борислав Миловидович.
- Увидишь, - пообещал Потоцкий. - Всё покажу. Там и решишь.
Он протянул руку - и рамка схлопнулась. Борислав Миловидович отхлебнул кваса и долго сидел, глядя в окно на засыпающий Париж. Ползли редкие самокаты, развозили задержавшихся в трактирах или, по-местному, ресторациях гуляк. Всё-таки европейцы неправы. Не автомобили, а именно самокаты. Только и умеют, что катить. Ну да ладно, это их беда.
Самокаты пошли гуще, тормозили на площади у "синема". Ворота "синема" распахнулись, оттуда повалили зрители. Дамы в мехах, кавалеры в смокингах. Разбредались по самокатам, отъезжали. Скоро площадь опустела, с низкого неба потёк густой слоистый туман. Сквозь туман засветились огни костра: клошары выползли из нор, греться. Странная страна, странные люди... На Руси не было и не могло быть бездомных, кроме, наверное, редких чудаков, которым не сидится на одном месте, и которых вечно куда-то тянет. Ни нищих нет, ни беспризорных - Управы бдят. А тут... Камнев опустил ставни, изгнал Великую Францию с глаз и из мыслей. Спать!
Однако, сразу не уснул. Долго ворочался, вспоминал Хелену. Порывиста она бывала и горяча как кровь быков, что убивали на аренах её сородичи, а то и нежна как первый весенний цветок. Какими глазами она на него смотрела! Как дрожали её губы, когда пришёл ему срок возвращаться... И скрытна. Может, ходит под хмурым испанским небом неизвестный ему потомок. Сын или дочь с серым от копоти лицом. Пусть же всё будет не зря!
Наутро нарочный Денежной палаты привёз сундучок: обеспечение нефтяных закупок. Всеволод Ярославич в долг не давал и сам не одалживался, поэтому - никаких расписок и обещаний! Только звонкий металл или... что там сегодня?
Нарочный занёс груз в денежную камору, коротко поклонился, пропуская внутрь Борислава Миловидовича. Камнев запер двери, включил самописцы. Всё, что он сделает, осядет в их бездонной памяти. Борислав Миловидович срезал с сундучка ярлык с орлами, личным ключом отомкнул замок, откинул крышку. Защитная плёнка грустно вздохнула и рассыпалась в пыль. В свете ламп заблистала груда длинных, игольчатых, похожих на осколки весеннего льда алмазов.
Борислав Миловидович зачерпнул горсть камней, взвесил в ладони. Алмазы морозили кожу, будто хранили ещё междупланетный холод. Один за другим камни отправились на чашку весов. Ещё горсть и ещё.
Громко, с расстановкой, внятно выговаривая слова, Камнев произнёс:
- Отчёт. Для передачи в банк мною, Бориславом Камневым, взяты алмазы, - он глянул на весы, - россыпью, до двух сотен золотников без малого, о чём оставлена запись в денежной книге. Конец отчёта.
Потом он сдал денежную камору под охрану, посадил к Нажиру на заднее сиденье двух дюжих рынд и отправился в банк.
Вернулся только вечером. Душила злость. На стряпчих, на собственное бессилие, на то, что может, но не имеет права призвать крючкотворов к ответу. Взять их железной рукой за глотку и вразумить, чтобы не смели мешать, задерживать занятого человека!..
Лёг спать с больной головой и чуть не проспал.
Когда Борислав Миловидович освободил от чехлов свой личный небоход, с Нажиром чуть не обморок приключился.
- "Стрела скифов"! - ахнул он, обходя ослепительно белый, похожий на каплю небоход по кругу. - Зачем тогда со мной катался, боярин?
- Не по чину местным на такое смотреть. Пугать тоже не хотел, - ответил Камнев. - Хочешь таким управлять?
- Хочу, как не хотеть! - восторженно откликнулся Нажир, с надеждой глядя на Камнева. - Это же, - он замялся, не находя слов, - "Стрела скифов"!
- Служи честно, - улыбнулся Борислав Миловидович. - Князь верных не забывает. Глядишь, и доведётся.
Бесшумно отъехала в сторону дверца. Камнев забрался внутрь, посидел, с наслаждением вдыхая запахи Родины, потом тронул небоход с места и выехал во внутренний дворик посольства.
Тучи висели низко, как висели они вчера, позавчера и месяц назад. Висели и осыпались мелким сероватым снежком.
- Такие же, как и мы, - пробормотал Борислав Миловидович и потянул рукояти на себя.
Небо прыгнуло навстречу, пропал дымный Париж и башня Эйфеля, "Стрела скифов" пронзила тучи и выскочила в залитую солнцем голубизну. Сверху облака были пушистые, белые-белые, словно настоящий снег в его родовой усадьбе. Камнев развернул небоход к востоку и полетел не торопясь. Облачные сугробы побежали назад, потом в них появились разрывы, и скоро совсем пропали.
Внизу мелькали домишки и заиндевелые поля. Кажется, даже люди, задравшие вверх головы. Борислав Миловидович спохватился, выругался сквозь зубы и шарахнул по рычагу маскировки. Его видели, не иначе, его видели, и многие! Ладно, одной легендой об НЛО больше, всё равно им мало кто верит...
Впереди появилась белая полоска, выросла. Надвинулась, превратилась в вихревую, метельную стену. Граница. Пронзив её, Камнев прибавил скорости. Воздух вокруг стонал, позади небохода родился туманный след. Борислав Миловидович поднажал ещё, и скоро поймал первый солнечный блик на льду Московского моря, за которым рвались ввысь зубчатые стены Кремля.
Защита княжьего стана никогда не спала, и, пролетая над стеной, он ощутил мгновенную дурноту, будто холодная рука схватила сердце. Посадочная площадь за стеной пустовала: князь не любил бездельных гостей. Камнев сел посредине, выбрался из "Стрелы скифов" и зашагал по царской дороге, меж статуй былых властителей. У фигуры Петра задержался.
С нею придворный скульптор отошёл от канонов. Бронзовый деспот пучил глаза и кривил рот, протягивая вперёд руку со скрюченными пальцами, и скорее пугал, чем вызывал уважение. Не поделив власть с сестрой, он отдал роковой приказ, и нашёлся воевода, который его выполнил. Старая Москва сгорела в атомном пламени, а юный Пётр, ужаснувшись тому, что натворил, бежал на берега Балтики. Там он заложил новую столицу, там издавал указы, о которых учёные историки спорили до сих пор: о закрытии границ, об изгнании иноземцев, о первородстве русского языка, но и об открытии училищ для "кухаркиных детей", и о математике, "матери наук"...
К правлению его на Руси относились неоднозначно. Одни боготворили, поскольку при нём ремёсла и науки совершили невиданный доселе скачок, другие считали воплощением зла.
Прапрадед Борислава Миловидовича ненавидел Петра настолько, что даже сменил имя рода, став из Петрова Камневым.
- Боярин?
Борислав Миловидович обернулся. Рядом, почтительно склонив голову, стоял рында. Рослый, широкоплечий, голубые как небо глаза, русая, в полпальца бородка. В воротнике полушубка посверкивали нити бронесила. Такой ни топором не взять, ни пищалью. Богатая броня, а иной у княжьей охраны и быть не могло.
- Боярин, - повторил рында, - постельничий ждёт.
- Веди, - кивнул Камнев.
Они прошли сквозь два ряда Властителей, почти сплошь Всеволодов да Ярославов. Последний постамент, Всеволод Шестой Ярославич приготовил для себя, стоял пуст...
Потоцкий принял Камнева в кухлянке с росомахой и таких же штанах. Шляпа из песца закрывала полстола, прикрывая ненароком бумаги. Недоверчив постельничий, ох, недоверчив! Потому и при князе.
- Перекусим сначала, однокашник? - спросил Потоцкий, едва Борислав Миловидович шагнув в его покои.
- Я сыт.
- Значит, летим сразу, - удовлетворённо сказал Воислав Всеславич. - Как вернёмся, приглашаю. У меня и кимчак есть, и тычгитагав...
- Спасибо, не копальхен, - усмехнулся Камнев.
- Брезгуешь? - сузил глаз постельничий.
- Берегусь. Ты, Воислав Всеславич, волен хоть каждый день разное есть, желудок у тебя, верно, лужёный, а я уж по-простому. Кашу с квасом. Соскучился в Европе по правильной еде. Посольские стараются, да всё это не то.
- Как прикажешь, однокашник, - сказал Потоцкий, - как прикажешь.
В дальней стене покоев, за простой дверью начинался узкий винтовой коридор на крышу. На ней, под прозрачным навесом, ждала "Богатырская булава" - собственный небоход постельничего.
- Ну и теснота у тебя там, покладник! - недовольно произнёс Камнев, отряхивая извёстку с плеч. - Зачем это? Лифтом, да простит меня князь, удобнее.
- Да, - кивнул Потоцкий. - На север полетим. Тебя, - он с сомнением посмотрел на гостя, - приодеть бы? Задубеешь ведь. Пошли назад, аткук тебе найдём или малицу.
- Ну уж нет! - отрезал Камнев. - Второй раз я в эту нору не сунусь. Застряну к лешим. Кто с Этьеном говорить будет? Полетели, ничего со мной не станется.
- Вольному воля, - сказал Потоцкий.
Летели быстро. Заснеженный Ярославль проскочили махом, и скоро из-за окоёма показались вологодские небоскрёбы. С боков город двумя языками обтекал складчатый лёд, смыкался после в торосистое поле. По нему жуками ползли камнебойные махины, вытянув вперёд и вниз хищные раструбы. Измельчённый лёд ручейками тёк по невидимым силовым руслам, наполнял вереницы самобеглых подвод.
- Спускаем его по Волге - угольную пульпу делать, - проворчал Потоцкий. - Только леднику это что комариные укусы.
- А если камнебоев добавить?
- Не выход, - ответил Потоцкий. - Ледник растёт быстрее, обходит, вишь, с боков. Сыктывкар обошёл, Мурманск... давно обошёл. Припасы небоходами доставляем. Да и тут урожаев давно не видели.
- Нельзя жить на дне ледяного колодца.
- Оно так, - согласился Потоцкий.
- Так вот это - результат? - ехидно спросил Камнев. - Это ты хотел показать, покладник?
- И это тоже, - покивал Потоцкий. - Теперь нам к свеям.
Пролетели над Ботническим заливом. За несколько десятков вёрст до метельной стены Потоцкий посадил небоход на равнине между двух невысоких холмов.
- Вот и результат, - сказал, выбираясь из небохода, Потоцкий.
- Не понял, - Камень втянул воздух и неожиданно закашлялся. - Что за пакость, покладник? Гарью несёт, что в твоём Париже. Русь же!
- Русь, - Потоцкий принюхался, сморщил нос. - Да, где-то я тебя понимаю... Привык на Москве к чистому воздуху.
- Так почему?!..
- Пролив Каттегат знаешь?
- Покладник!
- Ладно, ладно, не обижайся, - Потоцкий шутливо замахал руками. - Который год держим над проливом окно в стене, вот золой и пахнет. А теперь смотри...
Жестом дешёвого фокусника постельничий вынул из-за отворота кухлянки складную лопатку, подмигнул Камневу и принялся ломать грязный наст под ногами.
- Долго, однако, копать придётся, - сказал Борислав Миловидович.
- И не только! - торжественно объявил постельничий. - Приглядись-ка, водяника. Не только отцвела, - Потоцкий оскалился, - но и вызрела! А теперь сравни с ледником возле Вологды. Одна широта-то.
Он протянул руку, зачерпнул со дна снегового крошева, растёр в ладони.
- Смотри, однокашник, копоть. Выгорела наша затея, ещё как выгорела.
- Убедил, покладник, успокоил, - сказал Борислав Миловидович. - Давай назад, совсем ты меня заморозил.
Потоцкий только крякнул.
В Москву возвращались молча. Неизвестно, о чём размышлял вельможа, а Камнев думал о том, каким станет мир лет через пятнадцать - двадцать. С каждым годом Великая французская империя будет покупать у них всё больше угля, и всё больше сажи поднимется в небеса, чтобы осесть на снегах черной пылью. Пыль поглотит солнечное тепло, не даст ему отразиться назад, в междупланетную пустоту. И льды начнут таять, сначала медленно, потом быстрее. Снег потихоньку сойдёт, освободится земля, которая тоже впитает свет солнца. Пройдут годы, и льды, если верить учёным дьякам, останутся только вблизи полюсов. Зима... а будет ли зима? На юге Руси точно не будет. Люди забудут о морозе и даже, наверное, станут ему радоваться, как долгожданному гостю. Снова примутся ездить отдыхать на заснеженные склоны, на лыжах спускаться. Удивительно думать, что дойдёт до такого, хотя во Франции, и это он знал точно, были странные люди, чудаки, готовые сделать развлечение из чего угодно, даже из холода.
Море потеплеет, пляжи появятся, что в твоей Африке! Борислав Миловидович помотал головой. Рано о таком грезить, ледник бы для начала остановить.
- ...Да ты не слушаешь меня, однокашник? - ворвался в его мысли голос Потоцкого.
- Что? А, нет, не слушаю. Повтори, будь милостив.
- Вечер у меня сегодня свободный, редко такое бывает, - покладисто заговорил постельничий. - Взбрызнем, как договаривались?
- Медовухой?
- Уж не полугаром! - рассмеялся Потоцкий. - Помню я твои вкусы.
К столу постельничий вышел в стрелецком полукафтане, шёлковых шальварах и мягких сапогах со шпорами. Перехватил взгляд Камня, подмигнул:
- А то ты не знаешь, что о моих нарядах в европах говорят. Надо соответствовать. Наливай, налетай, - он махнул рукой в сторону уставленного закусками стола, и я за тобой. Только уж я, с твоего позволения, шустовского дёрну.
- Ты хозяин, - согласился Борислав Миловидович, наполняя чару медовухой.
Поприветствовали друг друга, выпили. Постельничий махнул крепкое одним движением, без изысков, придвинул к себе миску с грибами. Камнев медленно выцедил полчары, поставил её на стол, откинулся назад. Усталость медленно отступала, от медовухи сам воздух мнился вкусным. Повар Потоцкого знал дело: напиток дразнил язык изюмом, анисом, мятой, чем-то ещё, знакомым, но ускользающим.
- М-м-м?.. - Камнев посмотрел на Потоцкого.
- Тмин, - улыбнулся постельничий. - У меня, брат, повар не просто так, он самому князю стряпает! Оленинки, вот, попробуй, два года вялилась.
- Обязательно, - искренне ответил Борислав Миловидович и подцепил с блюда тонкий, тёмно-красный, просвечивающий лоскут. - Всегда любил оленину.
Прожевал, наслаждаясь еле заметной перцовой горечью, прихлебнул ещё медовухи. Он дома, дома! На Москве, со старым другом, и можно отложить на время повседневные заботы, и просто поболтать о всяких пустяках, и насладиться бездельем...
- А вот скажи, покладник... - начал он.
Скрипнула дверь.
- Что?.. - оборотился к вошедшему подьячему Потоцкий.
Неслышно обойдя стол, подьячий склонился к уху постельничего, зашептал, то и дело с испугом поглядывая на Камнева. Потоцкий слушал, хмурился, играл желваками.
- Понял я, иди, - сказал наконец.
- Что опять? - лениво поинтересовался Борислав Миловидович.
Постельничий смущённо посмотрел на него, поёжился:
- А я дёрну.
Выпил, набрал полной ложкой солёных груздей, торопливо прожевал, заговорил:
- Нынче ночью... в Риме Лигой Севера похищен Ратибор Бориславич Камнев, и с ним какая-то девица. Похитители требуют... кха... справедливой цены на уголь.
Медовуха была так мягка, оленина изысканна, и был Борислав Миловидоч столь расслаблен, что не сразу понял, о чём речь.
- В Риме? - переспросил он. - Что делает в Риме Лига Севера?.. Что ты сказал?!
- Похищен, - хрустнул пальцами постельничий. - Твой сын и с ним девица. Э!.. Э!.. Держи себя в руках!
- Что? - повторил Камнев, обнаружив себя стоящим на ногах и нависающим над Потоцким, который двумя руками удерживал готовый опрокинуться стол. В голове шумело, окружающее плыло перед глазами. "Такие же как мы!" - билось в сознании.
- Не забывайся, боярин, - поджав губы, сказал постельничий. - Не в кабаке.
- Извини, - буркнул Камнев. - Я - к князю!
- Не забывайся, боярин! - крикнул ему в спину Потоцкий, но Борислав Миловидович уже вышел.
Пути он не запомнил. Белые лица рынд, короткие переходы, крутой мост над внутренним двориком, - всё слилось в мутную пелену. Пришёл в себя лишь у покоев Всеволода Ярославича. Дорогу ему загородил детина с каменным выражением лица, в грудь упиралось остриё бердыша. Сзади слышался топот и тяжёлое дыхание. Потом его схватили за руки, рванули их назад и вверх, заставляя согнуться...
- Оставьте его, - раздался знакомый голос. Всеволод Шестой Ярославич сделал шаг в сторону, пропуская Камнева в двери, сам вошёл следом.
В покоях князя царил кавардак из тех, что хозяева признают за истинный и единственно возможный порядок. Мольберты и приткнутые к стене картины, пустые рамы, раскиданные там и сям жестянки с краской. Едва заметно пахло конопляным маслом и чем-то резким, химическим. Открытые окна смотрели в лунную и многозвёздную ночь, этой ночи вторил незаконченный образ на холсте посредине покоев. Рядом притулился столик с кистями и палитрой.
- Скажи спасибо, Воислав охрану предупредил, не тронули тебя, - сказал Всеволод Ярославич. - Что, волки за тобой гнались?
Из ничего, из пустоты родилась при ясной погоде туча над галереей Боргезе. Вспухла, распугала многочисленных туристов близкой бурей. Потом, словно проголодавшись, спустилась к реке и поползла над нею, чуть не касаясь воды лоскутьями серого тумана, минуя мосты и пристани, качая катера и яхты внезапными порывами ветра. У Эллиева моста, словно в сомнении, замерла на несколько минут, а затем оставила Тибр и двинулась к собору св. Петра.
Площадь перед базиликой заполняли верующие и зеваки, карабинеры и журналисты, - ждали Папу. Люди, близкие Святого Престола, обещали новую энциклику, удивительную и важную настолько, что Пий XII прочтёт её для собравшихся не только на латыни, но и французском языке. Намекали на первые слова: "О злонамеренном варварстве", ещё более подогревая интерес. Поэтому мало кто обратил внимание на сгустившиеся среди белого дня сумерки.
Белая шапочка Пия XII показалась в окне папского кабинета. Толпа подалась вперёд, и тут на неё упали первые капли.
- Дети мои! - начал Папа. - Сегодня...
Ослепительная молния высветила площадь, и сразу же громыхнуло. Площадь многоголосо ахнула, раздался первый крик боли. Молодой карабинер схватился за голову, между пальцев потекла кровь.
- Град, сеньоры! Град! - закричали со всех сторон. - О, Дева Мария! Град с углём!
Толпа распалась. Десятки, сотни тысяч человек устремились с площади одновременно, и только по чистой случайности никто не погиб в давке.
Град продолжался. Туча повисла над собором и методично обстреливала его пульпой. Куски угля дробились о камни площади, о стены собора, о крышу. Звякнуло первое стекло, за ним другое и третье, и скоро фасад зиял разбитыми окнами. Неожиданно фигура одно из апостолов на фронтоне покачнулась, сорвалась с постамента и рухнула. Купол треснул в нескольких местах, но устоял. Сверкнул последний разряд молнии, последний гром, и туча рассеялась, оставив после себя мелкие, но унизительные разрушения.
Единственной жертвой стал сам Папа Пий XII, убитый попаданием в висок после случайного рикошета.
На следующий день в газетах разразилась буря. Репортёры и модные обозреватели судили на все ряды, что же случилось? Версий было несть числа, но все сходились к тому, что это намёк: князь Всеволод Шестой Ярославич готов, в случае чего, поставлять пульпу и даром.
Посвящённые задумались, не выйдет ли дешевизна боком, и поняли намёк правильно.
Через два дня у ворот русского посольства в Париже затормозил автомобиль. Неизвестные в масках вытолкали из него Ратибора Камнева и рыжую девицу, после чего, выпустив облако сизого газолинового дыма, ретировались. Ратибор был бледен, но держался, чего не скажешь о девице, стучавшей зубами от возбуждения и страха.
Руками она вцепилась в мешок с головами похитителей.
***
Баня - всегда баня, хоть в Париже, хоть на Москве, хоть в глубине ледяной коры Ганимеда. Вдоволь напарившись, отдыхали в уютной каморе, пили кислый квас, говорили о пустяках. Спать Ратибор отказался наотрез, зевал, клевал носом, но не уходил. Борислав Миловидович с Потоцким посмеивались без зла, но не настаивали.
- Скажи, юноша, что вы теперь делать-то будете? - спросил его Потоцкий.
- Никому её не отдам, - ответил Ратибор. - Женюсь.
- Дело хорошее, - кивнул постельничий. - Родители не заругают?
- Сирота она, - ответил Ратибор, взглянул на отца, смутился: - Батя, а ты как?
Борислав Миловидович махнул рукой: чего уж, мол, теперь?
Эльвира, на Москве ещё накормленная успокоительным, спала за двумя переборками. Лекари обещали: день - два, и будет как новая. Кажется, она даже не осознала пока, где оказалась.
- Береги её, сын, - сказал Борислав Миловидович.
- Сберегу, батя, - кивнул Ратибор.
Стена каморы задрожала, за ней заурчало гулко, басовито.
- Что это? - спросил Ратибор.
- Драга, - ответил Борислав Миловидович. - Под облаками Юпитера слой жидкого углерода. Алмаз, если попросту. Надо чем-то за нефть Наполеону платить? Вот и черпаем помаленьку.
- Понятно.
- Ты теперь смотритель драги. Поживи, приди в себя, - сказал Камнев. - Потом сменщика пришлём. Да и девушке твоей покой нужен, а тут - самое спокойное место в мире.
- Ты вот что пойми, юноша, - произнёс Потоцкий, - жила твоя Эля в простом и понятном мире, познакомилась с парнем, обычным таким парнем, влюбилась, а он... оказался пришельцем. Мы же для них настоящие пришельцы и есть! По небу летаем, вещи у нас чудесные... А вдруг, - Потоцкий понизил голос, - она подумает, что мы дьяволы?
Ратибор поперхнулся, откашлявшись, сказал: - Не подумает, дядька Воислав. Всё правильно объясню.