Пролог: Страшные времена голодомора лишили доброго и отзывчивого Назара - родных, дома, имени и даже того, чего он никак не ожидал лишиться. На почве нервного срыва, мальчишка буквально перестал спать. Бесконечная бессонница начинает отравлять разум и сводить Назара с ума. И единственный выход из сложившейся ситуации, попробовать превратить свой недостаток в преимущество, для решения сложившихся личных проблем и общих социальных. Но главным для Назара всегда будет оставаться лишь один вопрос - почему бог Морфей испытывает именно его?
"...Как же мне распорядиться таким подарком судьбы? Дополнительные восемь часов полноценного рабочего времени, да ещё и при наличии прекрасной физической формы и интеллекта?"
Глава 1
Тёмные начала
Весь день напролёт пытался вспомнить услужливо забытый ночной сон, но в памяти всплывала лишь одна его коротенькая часть. После пробуждения ещё помнил все значимые детали, которые сразу не мог растрепать. До обеда сны не рассказывают. В тех потаённых сновидениях возле меня возник какой-то размытый образ с усталыми глазами и прошептал странные, но запоминающиеся слова: 'Ты обретёшь покой, лишь тогда, когда прекратишь искать'. Что бы это значило, мне было невдомёк. В силу своего возраста и отличного настроения, я не придал этому монологу должного внимания.
Легко быть счастливым в двенадцать лет, когда радует любая дребедень в виде солнечной погоды, запаха выпечки, или проделанной на совесть работы. Я хоть и был слегка замызганный, но всё же, чувствовал себя очень довольным. Этим днем, я славно потрудился. Или как говорится в народе - сам себя не похвалишь, никто не похвалит.
Омыв руки кристально-чистой водой, наконец-то смылся липкий чернозем, впившийся занозой под самые ногти. Вслед за руками умыл вспотевшее лицо, одновременно чувствуя прилив, как бодрости, так и прохлады. Хочу вытереться сухой частью одежды, но сорочка в пыли. Оставлю капли на лице для знойного летнего солнца, уж оно-то быстро с ними расправится. Сегодня солнечный жгучий диск, будто плавился от собственной запредельной температуры. Даже разомлевшие от жары воробьи спрятались в ветвистых тополях. Размеренная жизнь била ключом.
Совсем неожиданно, меня посетил вопрос - для чего я рожден? Для работы на полях, быть знатным трударем? А может я стану именитым художником? Впервые словил себя на том, что задумался о будущем. Кто я? И что меня ожидает? Но что-то глубоко внутри не позволяло развить эти мысли до конца.
- Назар! Ты руки помыл? В грязные руки ты награду не получишь!- спросил меня командирским тоном мой работодатель.
Еле выбравшись из собственных раздумий, я громко ответил:
- Да! Пан Тихонович!
- А ну, подойди-ка сюда!
Опустив смущенные глаза, я скромно подошел к владельцу поместья и остановился в метре от него. Бросив короткий взгляд на пана, я снова продолжил пялиться в землю, словно там нарисованы узоры. Пан Тихонович был суров, но справедлив. Его лицо напоминало мне какого-то учёного с мелкими глазами под густыми бровями и необычным прикусом нижней челюсти. Он никогда не отвечал на вопросы, а только говорил о том, что считал нужным.
- Добрая ты душа Назар, не растеряй это качество с годами. И сколько будешь жить, всегда помни, художники делятся на два типа. Одни копируют то, что видят, а вторые создают в памяти что-то новое, своё.
Я лишь кивнул головой, будто бы всё понял. Но моё, на то время, ограниченное мировоззрение не позволяло всецело вникнуть в суть его слов, которые я воспринимал буквально.
- До мельницы ещё бы и ветра. Вот, бери чертенок, ты это заслужил!- сказал Тихонович, протянув чистые белоснежные листы бумаги и заточенный графитовый карандаш,- Смотри не урони. Если стержень внутри треснет, маленькие кусочки будут выпадать, и он быстрее испишется.
Я бережно взял плату в руки и аккуратно прижал полученное сокровище к груди. Мои глаза безмолвно кричали от радости, а сердце взволновано напоминало, что такое счастье. Затем я сорвался с места, словно испуганный заяц и шибко босиком помчался в свою хату, даже не поблагодарив за невиданную щедрость.
Ноги мчали быстрее ветра, оставляя тень позади, а моя усталость испарилась как капельки воды на умытом лице. Ближе к дому, стало видно белую дымку из дымаря, значит, мама готовится к обеду.
Когда зашел в обитель, послышался её строгий, но заботливый соловьиный голос:
- Назар! Помой сразу ноги! Не разноси грязь!
В доме всегда было чисто опрятно и пахло едой. Запах яства проник в самые недоступные закоулочки обеих комнат. Мама отварила картофель в мундирах и обжарила лук со шкварками в чугунном казанке. Застучала глиняная посуда о деревянный стол, сулившая о готовности к неминуемой трапезе. Заглянув в комнату, я убедился в собственных домыслах. Посреди комнаты на невысоком столике, сервированном на троих, стояла посуда, которую я разрисовывал собственноручно. На папиной тарелке были нарисованы узоры, такие, как бывают на стёклах от мороза. На маминой тарелке, орнаменты от садовых растений. На своей посуде, я изобразил мельницу, так как всегда восхищался рукотворными человеческими изобретениями. По центру стола стоял свежеиспеченный хлеб с золотистой корочкой, источая умопомрачительный запах. Не зря мама всегда повторяла - хлеб всему голова. Даже бабушка всю жизнь твердила, что хлеб это святое и сильно ругалась, когда кто-то клал буханку верх тормашками, а если я оставлял после трапезы хоть малюсенький кусочек, она уговаривала меня доесть его, иначе он, якобы оживёт, будет за мной гоняться. Я в это не верил, но и проверить боялся, представляя эту жуткую погоню у себя в голове.
Доставая лягушку для охлаждения молока из кувшина, мама один раз, но громко икнула. Затем она призадумалась и в голос озвучила свои размышления:
- Кто это меня вспоминает?
Суеверная мать втихомолку загадала на каждом пальце правой руки по одному имени и, загибая пальцы по очереди, остановилась лишь на мизинце.
- Кого же мне ещё загадать?- словно сама у себя спросила родительница, и сразу же сама себе ответила,- ...Не хотелось бы, но ладно уж, пусть будет!
Закончив странный обычай, она предоставила мне право выбора пальца. Я подумал, что именно на том мизинце загадан кто-то, кого она давно не встречала, раз так долго не могла придумать мизинцу имя. Мне стало интересно, кто бы это мог быть, именно потому и выбрал самый мелкий пальчик.
- Странно? С чего бы это он нас вспомнил?
- Кто?- нетерпеливо озвучил свой вопрос.
- Дядька твой родной. Борис. Брат твоего отца.
- А я его видел когда-нибудь?
- Вряд ли ты помнишь. Тебе было всего-то два года от роду.
- Мам! А когда я выросту, я смогу носить папину старую обувь?
- Не спеши сынок взрослеть,- ответила родительница, взъерошив мне волосы на макушке,- Когда-то ты поймешь мои слова. А обувь мы тебе на осень купим, авось и с будущим братиком или сестричкой делить будите,- ответила мать с улыбкой на румяных щеках.
Вдруг в двери грубо постучали и, не дожидаясь приглашения, в дом бесцеремонно вошли два человека в солдатских мундирах и ещё один мужчина в кожаной черной куртке. Никогда не забуду этот скрип кожи. У него на поясе висела деревянная пустая кобура, на голове красовалась черная фуражка, натянутая на скошенный лоб, но без красной звезды, как у солдат. Зачем он носил тёплую куртку в жару, мне было невдомёк, может для солидности?
- Мам! Кто это?- спросил я чуть слышным голосом.
- Знакомься. Это и есть тот самый дядя Борис,- без особого энтузиазма произнесла мама.
Я приветственно кивнул и шибко спрятался за печкой, размышляя над тем, что фокус с загадыванием пальцев сработал. Через небритость лицо гостя было сложно рассмотреть, но его глаза я запомнил, это были глаза хищника. Хоть дядька и был братом отца, но он был на порядок ниже его.
- Здравствуй Ирина. Гляжу, не забыла.
- Здравствуй Борис. Если б не пришёл, так бы и лица не вспомнила.
- Я к вам по делу. Брат дома?
- На пасеке, но скоро вернётся. Может, холодного молочка в жару выпьешь?
Двери распахнулись, и на пороге появился отец, не дав Борису шанса на ответ.
- Вы кто такой?- вместо приветствия брезгливо спросил отец, сделав вид, что не узнал родственника.
- У меня нет времени на твоё упорство,- ответил нежеланный гость.
- Ты чего тут забыл?- с неприветливым лицом, резко спросил хозяин дома, указав гостю, что его место за дверью,- Присесть, не предлагаю, потому что ты уже уходишь.
Когда отец злился, у него неестественно быстро краснело лицо, а брови превращались в одну сердитую линию. Но сегодня его лицо приобрело, чуть ли не бордовый цвет, а линия бровей скорее была не сердитой, а какой-то чересчур яростной. Чтобы не сорваться на кулаки, ему пришлось отвлечь себя умыванием.
- Я пропущу мимо ушей твои обидные слова и дам вам ещё один шанс меня выслушать. От того что я вам скажу, будут зависеть ваши жизни. Так и знай! Второй раз унижаться не стану!
- И не надо. Ты и так пожизненно унижен самим собой,- сказал отец, тщательно умываясь над миской.
- Ну да ладно. Не обижайся потом,- предупреждающе ответил Борис и поспешил убраться из хаты.
- Стой!- вмешалась мама в дискуссию братьев,- Не серчай на брата. Говори как есть.
- А пусть монетка всё решит,- ответил дядя и достал чеканную серебряную царскую монетку, словно сделал одолжение.
Помяв её меж пальцев, Борис высоко подкинул серебряник прямо под деревянную балку, подпирающую потолок, и ловко схватил одним цепким движением запястья. Посмотрев на скрытую сторону монеты, он ехидно ухмыльнулся, молча покинув нашу обитель.
- Ну зачем ты с ним так? Ваша вражда тянется, как собачья песня,- разочарованно вопросила мама,- Я тоже его на дух не переношу, но он хотел рассказать нам, что-то важное.
- А как с изменниками родины ещё можно говорить? Две большие разницы иметь брата и брата-предателя,- вспылил отец, но сделал это сдержанно,- Пусть катится лесом со своими рассказами. Рассказчик нашелся! И без него всё узнаем.
- Ты слышал? Наш колгосп на 'Чорную доску' попал. Что теперь нас ждёт?
- Теперь с нами перестанут торговать и снабжать товарами. Возможно, начнется взыскание кредитов за пасеку. Твари! Молотов и Сталин сами создают такие искусственные непомерные условия, чтобы отнять последнее и уничтожить нас. За что?! За то, что мы хотим сами развиваться?!
- Что на пасеке?- отвлекшись и успокоившись, спросила родительница.
- Да не очень,- вытирая шею полотенцем, поникши ответил отец,- Третья часть, словно чем-то отравилась. Их будто парализовало.
- А я отсортировала картошку. Скажу как есть, сажать почти нечего. Придётся менять остатки мёда на какие-нибудь саженцы или семена. Знаешь? Эта Пасха была кровавой, а следующая должна быть голодной.
Пассика в нашей семье всегда была основным источником доходов. Наш улей ещё мой дед сбил из тополиных досок. Люди редко видели настоящие деньги. Поэтому в основном происходили разного рода обмены. В данном случае, мёд был выгодным вложением сил и времени. Я хоть и боялся пчел, но всегда крутился рядом с отцом, впитывая дух ремесла. Так как знал, что рано или поздно, придется перенять эстафету и продолжать отцовское наследие. Одним словом - династия.
Прошло три дня. Мои родители таки узнали, что им хотел поведать дядя Борис. Ведь где-то приняли губительное решение устроить геноцид. Слухи о рейдерском обыске, обрастая всевозможными достоверными подробностями, поползли по селу. Обычно, как и принято в селе, слухи оказываются сплетнями, но не в этот раз. Так называемое 'народное сарафанное радио' вещало тревожную правду о ещё большей трагедии.
Частые напоминания и требования "сверху", вносили ненужную нервозность в действия "работников", занятых обыском дворов и хат. Между тем проходили дни, а обыски никак не могли набрать должного "сбора". Даже по согласованию с руководством, ежедневно совершать посещения по заранее разработанным маршрутам с целью тщательных поисков, им результатов не давали. В итоге, люди стали сдавать друг друга, словно никогда и не были знакомы. Меньшинство, но такие находились. А "собиратели", я их так именовал, в свою очередь, самоотверженно создавали угрозу каждому, кто был не согласен с террором.
Сквозь сон я услышал, как кто-то гулко вошел в наш дом. Подсматривая через щель, перед глазами предстала картина, как чья-то рука воткнула нож в стену, затем повесила пальто на рукоятку, словно на вешалку. В другой руке человек держал подсолнух и периодически нагло выплевывал скорлупу на вымытый пол. Любопытство вынудило меня рассмотреть незнакомца и выяснить, кто там такой невоспитанный.
Перед отцом сидел аккуратно подстриженный побритый дядя Борис в тщательно выглаженных брюках, и светло-зеленой, без претензий на оригинальность, рубашке со слегка загнутыми вверх краями воротника. На импровизированной вешалке висел всё тот же черный кожаный пиджак, а в деревянной кобуре появился маузер. Дядька упорно делал вид, что не знает отца. Он упоминал какие-то незнакомее мне слова. Затем Борис громко произнес дату и странное сочетание букв ЦК КПСС. Родители с беспокойством переглянулись между собой, но ничего не возразили.
В последний раз, придирчиво оглядев сервировку обеденного стола, непрошеный гость встал в раскачку и выглянул в запотевшее от варева окно. Затем, не глядя в глаза отцу, предупредил:
- Не давай мне повода для ареста.
- А разве разбойникам нужен повод?- огрызнулся отец, подкрепляя слова выразительными жестами,- Хотя нет. Ты не разбойник. Ты их раб. Империям всегда нужны были рабы. Но не забывай, что грехи смываются только кровью грешника.
Дядя Борис перевел взгляд на брата и ответил ему, но сделал это с каким-то наслаждением:
- Или кровью врагов. Если уничтожить всех врагов, то некому будет упрекнуть, хоть кого-то в каких либо грехах. Против титульной страны не попрёшь. Какой смысл сопротивляться?
- Титульная она только в ваших вероломных головах. А как по мне...
- Всё! Достаточно демагогий!- фыркнул незваный гость, который встал, надел скрипучую куртку, вытащил нож со стены и удалился прочь.
Долго искать нужную причину для ареста дяде не пришлось. Пока солдаты грабили очередную хату, отец стащил у них с воза мешок свеклы. Но один из соседей, запуганный мнимой властью, сдал отца прямо с поличным. Хоть и не было ему в этом никакого сыска.
- Куда ирод тащишь социалистическое имущество?- выразительно, но картаво завопил сосед, словно нарочно выслуживаясь перед своими 'хозяевами',- Беду накличешь! Хочешь, чтобы завтра пришли забрать вдвое больше?
Естественно солдаты обратили внимание на громкий возглас и бросились что есть духу к повозке, чтобы схватить отца, который натужно стаскивал мешок на землю, стараясь не шуметь. После предательского визга, отец не стал убегать. Он осознавал, что ему не скрыться, тот же самый сосед расскажет, где мы живём, и тогда не поздоровиться всей семье. Я знаю. Ведь репутация соседа была давно испорчена, он прослыл в селе как конокрад, и это не сплетни, а факт. Отец хотел как лучше, но он не учёл, насколько бывают подлые люди.
Провожаемый любопытными взглядами Борис, быстро вбежал на улицу и, увидев пойманного брата на горячем, кивнул стоящему у дверей молоденькому офицеру, чтобы тот провел публичный арест со всеми формальностями.
Для отобранного домашнего скота у них всегда была отдельная крепкая повозка с намощенным сеном. Именно туда арестованного отца и упекли. Они бросили и заперли его как какое-то животное, а не человека. По их лицам было видно, что их никто не заставлял совершать эти бесчинства, они даже получали от этого удовольствие.
Ещё неделю назад всё казалось радужным и счастливым, а уже сегодня виделось совсем по-другому. Смогу ли я ещё хоть раз увидеть отца? Смогу ли услышать от него ещё хоть одно напутствие? Эта мысль больно царапнула душу, и я опустился на краешек лавки, на которой просидел непрерывно несколько минут, словно в трансе, боясь пошевельнуться, чтобы не возвращаться к суровой реальности.
Помню, как мама пыталась остановить повозку со связанным отцом, но кто она им такая, чтобы послушаться. Не помогли даже умаления. Не боялись "сборщики" и проклятий в свою сторону.
Дядя Борис лишь оттолкнул маму и запрыгнул на мешок с капустой, что накрывал на повозке остальные бескомпромиссно изъятые продукты.
Ускоряясь от собственной массы, эшелон с награбленными харчами, вскоре исчез за дубовой рощей.
Ещё через месяц мне явился недобрый знак. Из нашего села улетели последние аисты.