Фонарь на автобусной остановке светил еле-еле, словно из последних сил. На тусклую лампу под грязным защитным стеклом можно было смотреть, не прищуриваясь. И я смотрел, запрокинув голову и с удовольствием вдыхая морозный воздух, как в узком круге желтоватого света мечутся из стороны в сторону, подчиняясь порывам ветра и неведомым мне физическим законам, крохотные снежинки. В их тревожном метании и тусклом свечении фонаря было что-то таинственное, что-то пугающее и в то же время неодолимо притягательное. "Снег идет, снег идет, - попытался припомнить я строчки из Пастернака. - К белым звездочкам в буране..."
Кто-то наступил мне на ногу, и неожиданная резкая боль мгновенно низвергла меня с высот поэтического миросозерцания в безотрадные глубины грубой житейской прозы.
- Ишь, встал как истукан - ни пройти ни проехать! - сердито проворчала воинственного вида старушка, грозя мне кулачком, но на всякий случай поспешно отступая в сторону мерзнущей на остановке толпы. - Голову задрал - и обходь его, как памятник вождю! Что ты там, вверху, выглядываешь-то? Ты тут автобус ждешь или вертолет?
Пока я приходил в себя и вспоминал, как произносится "извините" в уместном для данного случая варианте, подъехал автобус. Его дверцы распахнулись со страшным скрежетом, что, вкупе со страдальческим гулом голосов изнутри, вызвало у меня ассоциации со вратами ада. Толпа с остановки ринулась в атаку. Казалось, вместиться всем было нереально - автобус приехал, уже набитый битком. Но после отчаянной двухминутной борьбы место под солнцем (вернее, в салоне) отвоевал себе каждый. Последним был я. Как можно бережней надавив на ту самую, воинственного вида старушку, прорвавшуюся к дверям прямо передо мной, я втиснулся в салон - и врата ада захлопнулись у меня за спиной.
Там, в аду, то есть в автобусе, я случайно столкнулся с давнишним своим приятелем Жорой Муромцевым. Столкнулся в прямом смысле этого слова. Сразу после остановки "Центральный рынок", где автобус изверг из себя человек сорок, чтобы впустить еще человек пятьдесят, какая-то женщина - из числа тех, что "коня на скаку остановят", - протискиваясь мимо, взяла меня на буксир посредством застежки от сумочки, вспоровшей рукав моей куртки, проволокла через полсалона и швырнула прямо в объятия поднимавшемуся с места Жоре.
- Шурик! - воскликнул Жора, потирая пострадавший при столкновении нос, но улыбаясь как будто с неподдельной радостью. - Сколько лет, сколько зим! А, кстати, и правда - сколько лет мы уже не виделись? Пять? Шесть?.. Слушай, мне тут выходить, с женой договорились в магазине встретиться. Хотя... Она как-никак - женщина, часом-двумя дольше по магазину погуляет - даже не заметит ничего... Так что выйдем с тобой вместе на следующей, я там одно уютное местечко знаю, посидим, кофейку попьем, поболтаем. И учти: возражения не принимаются!
Жора всегда хорошо умел читать по лицам. Поэтому поспешил уточнить:
- За кофе и булочки плачу я. С тебя - только автобиография.
Возражать я не стал, но очень надеялся, что получится как-нибудь обойтись и без "автобиографии". Тем более, что как только мы вошли в кафе, действительно очень уютное, и заказали по первой чашке кофе, он увлеченно и во всех подробностях принялся рассказывать о переменах в своей собственной жизни: о том, как продвигался вверх по карьерной лестнице, как со скрипучего стула журналиста пересел в мягкое кресло ответственного секретаря редакции "Всевских ведомостей", как не побоялся влезть в ипотеку и как мужественно вылез из нее невредимым, и т. д. Но минут через десять он вдруг совершенно неожиданно иссяк и, сделав новый заказ баристе, ободряюще хлопнул меня по плечу:
- Ну, старик, теперь твоя очередь. Излагай. Хвались!
И тут же пожалел о своей просьбе. Даже, судя по беглым взглядам на баристу, подумал, видимо, что зря заказал нам еще по чашечке кофе. Конечно, по моему внешнему виду и по хронически унылому взгляду, он догадывался, что хвалиться мне особенно нечем, но и на чересчур безрадостную историю, должно быть, тоже не рассчитывал.
- Как же так, старик... - Жора скорчил кислую мину - под стать моей - и смущенно убрал в карман дорогущий iPhone, незадолго перед тем безо всякой надобности выложенный на стол. - Неужели всё так плохо?
- Нет, конечно, - улыбнулся я. - Всё гораздо хуже, но для изложения подробностей без прикрас нам потребуется перейти с кофе на водку.
- Я уже лет пять как не употребляю, - тут же пресек он все возможные намеки и поспешил сменить тему: - А как же призвание? Ты писать продолжаешь? Стихи? Рассказы?
- Продолжаю только терзаться в муках. Без родов. Рожать в последние годы совершенно некогда. Да и повода после ухода из редакции как-то не было. У меня теперь совсем другое "призвание". Сам понимаешь, полон дом голодных ртов...
- Кстати, насчет ртов, - Жору, видимо, осенила какая-то удачная мысль, поскольку уныние с его лица как ветром сдуло. - Тебе же, наверное, деньги нужны?
Я на мгновение испугался: не намекает ли он на денежное вспоможение из своего пухлого портмоне? К счастью, он намекал на совсем иное.
- Ты же помнишь Редискину? При тебе она вела спортивную колонку и изредка тискала в "Житейское море" свои стишки, над которыми ты жестоко издевался...
- Я издевался только над твоими стишками. А жестоко - над твоими передовицами...
- Ну, не суть. Я сейчас про Редискину. Она у нас теперь занимается исключительно литературной страничкой. И в следующий номер, новогодний, туда по плану должен пойти ее рождественский рассказ. Или рассказ внештатника Семенова. Но ее рассказ ужасен, а рассказ Семенова сплагиачен у Чехова. Так что, если есть желание и возможность, можешь предложить свой вариант. Во-первых, графоманскую юность вспомнишь, а во-вторых, получишь гонорар. Не Бог весть какой, конечно, но всё ж копеечка. И в-третьих, если сумеешь угодить боссу, я потом замолвлю словечко-два - и перетянем тебя потихоньку в наши "Ведомости", даже не сомневайся. Только учти: времени тебе - один день. Завтра вечером я должен буду принять решение по вариантам, а послезавтра утром озвучить его главному редактору. Вот тебе моя визитка с "мылом". Телефон мой у тебя есть. С ответом не торопись - целый день впереди, сутки даже. Думай. Дерзай. Кофе допивай без меня, он оплачен. А я побегу, извини, а то моя жена, хоть и женщина, но, боюсь, по магазину уже нагулялась, вон - смс-ки гневные шлет вовсю. Ну, удачи. Прощаться не будем, жду звонка и рассказ на "мыло".
Жора выскочил из кафе, явно смущенный своим собственным бегством. Я был благодарен ему и за помощь, и за это смущение. Практически все прежние мои коллеги - из числа тех, кто "преуспел", - встречая меня теперь, прощались гораздо поспешнее, и смущался при этом только я сам.
Допив кофе, я вышел в морозные сумерки тихого вечернего города и пешком побрел к дому - нужно было пройти всего километра полтора. По пути я вспоминал наиболее яркие моменты недалекого прошлого - графоманского прошлого, преисполненного Большими Надеждами и верой в себя, ни на чем, впрочем, особенно не основанной. Кое-какие мои стишки, правда, называли удачными, пару раз главред удостаивал снисходительной улыбкой тот или иной рассказик, но настоящих "успехов" не было. Была лишь потребность писать. И я писал, писал... до тех пор, пока не перестал. А когда перестал? После рождения Кнопы? Или после переезда к нам Серафимы Андревны? Не помню, но после рождения близнецов точно не написал ни строчки. И не потому, что из журналиста пришлось переквалифицироваться в простого рабочего - по финансовым соображениям, - и не из-за отсутствия свободного времени, хотя его и правда стало совсем немного. Прежде всего, наверное, из-за перманентного отсутствия тишины. Тишина и возможность сосредоточиться остались в прошлом - том самом графоманском прошлом, с надеждами и верой...
Войдя в дом, я, как всегда, забыл про Тоя и, конечно же, наступил на него во мраке прихожей. За это, но, может быть, и за что-то другое, Той (абрикосовый той-пудель, за отсутствием фантазии у хозяев прозванный Тоем) терпеть меня не мог и давно мечтал осквернить мои любимые тапки, но тапки как зеницу ока стерег Шерхан - беспородный и преданный мне (и только мне) тигрово-полосатый кот, мой любимец.
Первыми Хомо Сапиенсами, вышедшими меня встречать, были близнецы. Им было всего по три с половиной, но Славик уже научился неплохо стрелять из лука - и напомнил мне об этом, ловко влепив присоску в мою привыкшую переносицу, - а Юрик упорно отказывался отвыкать от горшка и привыкать к унитазу и, в стремлении доказать свое право на горшок, повсюду таскал его за собой, причем устраивал истерику, даже если горшок пытались отобрать всего на минуту - для удаления содержимого. Ему самому содержимое ничуть не мешало.
- Лена! - крикнул я, разуваясь и попутно отвечая поглаживанием на восторженные приветствия трущегося об меня Шерхана. - У Юрика горшок полный! Судя по концентрации аромата, уже давно!
- Бегу-бегу! - отозвалась с кухни жена. - Только картошку помешаю!..
- А у самого руки на что? - пробасила из гостиной Серафима Андревна. - На жену кричать силы есть, а горшок поднять уже не сдюжишь?
- Папа устал на работе! - вступилась за меня Кнопочка, моя старшая, выбегая из детской и подставляя лоб для родительского поцелуя.
- Мужчине уставать по семейному статусу не положено! Или папа у нас - не мужчина?
- Мужчина не устал, у мужчины важное дело! - заявил я и задумался: неужели я и вправду намерен взяться за этот рождественский рассказ?
Ведь если оценивать ситуацию трезво, шансы на успех были равны нулю и даже уходили в минус.
- Надеюсь, под важным делом ты подразумеваешь горшок? - не сдавалась Серафима Андревна.
Тем временем Юрик, заподозрив в интонации взрослых угрозу для своего сокровища, уселся на горшок и, по крайней мере, прикрыл таким образом источник разгоравшихся страстей и, что важнее, ароматов.
Зайдя на кухню и чмокнув в щеку жену, я сказал, что поужинаю позже и отправился на поиски своего ноутбука. Ноутбук нашелся в тещином кресле - вместе с самой тещей. Серафима Андревна изучала астрологический прогноз. Я попросил ее воспользоваться компьютером Кнопочки и, несмотря на проформенное сопротивление, завладел ноутбуком. Далее по плану был поиск удобного для работы места. В прежние времена - в том самом моем графоманском прошлом - мне никогда не удавалось выжать из себя ни строчки без сигареты. Вероятно, не удастся и теперь. А где в пределах квартиры у меня есть право на сигарету? Только на не застекленном балконе, где сейчас минус двадцать, и в туалете - при условии, что дети уже спят и в ближайшее время унитаз им не понадобится.
"Ладно, - в конце концов решил я. - Думать буду в ванной, а курить, по мере надобности, на балконе. После пожеланий спокойной ночи перемещусь в сортир".
Вся семья уже собралась на кухне, жена накрывала на стол. Я заглянул - предупредить, что намереваюсь уединиться в ванной и поработать.
- Ну-ну, - ехидно произнесла Серафима Андревна. - С ноутбуком. В ванной. Поработать... Я думала, так только подростки к экзаменам готовятся.
- Каждый судит по себе, - сказал я. - А мне нужно написать рождественский рассказ.
- Ты будешь писать? - ахнула жена.
- Тебя уволили с работы? - ухнула теща.
- Папа будет писать сказку! - захлопала в ладоши Кнопочка.
- Хотим сказку! - заорали близнецы.
И я отправился в ванную.
С полчаса примерно я сидел на стиральной машинке и думал. Хотя, если честно, больше я слушал разговор жены и тещи, который звучал здесь, в ванной, так же хорошо, как если бы Лена и Серафима Андревна сидели со мной рядом, на той же стиральной машинке. А думал я совсем чуть-чуть. И совсем не о рождественском рассказе. А о стиральной машинке, на которой сидел и которая сломалась две недели назад. Жена всячески намекала на то, что хочет получить новую в подарок на Новый год. То есть при каждом удобном случае она говорила, что, в виду финансовых затруднений, нам не следует в этот Новый год дарить друг другу подарки, а потом вздыхала и выражала надежду, что к весне или, в крайнем случае, к лету удастся как-нибудь накопить на новую стиральную машинку. И я понимал, что должен сделать ей этот подарок на Новый год, но как его сделать, если премию нам на заводе не дали, а подработать нигде не удается?
"Непременно нужно написать этот рождественский рассказ, - сказал я себе. - Причем лучше, чем Редискина. И чем внештатный плагиатор. И не возражать, если Жора выбьет мне гонорар посолидней. На машинку, конечно, всё равно не хватит, но на полмашинки, возможно, наскребется, а недостающую сумму возьму у Жоры в долг. Потом еще что-нибудь напишу и..."
"Хватит губы раскатывать! - сам себя перебил я. - Сначала рождественский рассказ напиши".
Легко сказать: напиши. А написать - трудно. Особенно если в голове пусто, как в карманах после Нового года. И если писать не пробовал уже много лет, а потом - бац! - и нужно сразу рассказ, причем рождественский, причем в ванной и за один вечер, потому что завтра на завод, на работу, а новая стиральная машинка нужна позарез...
Ах, эта стиральная машинка! Не дает мне сосредоточиться. Точнее, дает - но только на ней самой. А нужно - на рассказе, на Рождестве, на снежинках... Вспомнил про снежинки - тут же в голову влезла воинственного вида бабка, отдавившая мне ногу. И врата ада. Ведущие во чрево автобуса... Блин! У меня же рукав вспорот, а я куртку не спрятал, Ленка может заметить!..
- Папа, ты уже написал сказку? - шумно зашептали в щель под дверью ванной.
- Нет еще, Кнопочка, сегодня мама тебе другую сказку почитает.
- А я хочу, чтобы ты почитал. Про Новый год и Снегурочку.
- Я про Снегурочку завтра почитаю, а сегодня мама. Ладно?
- Ладно.
В голосе чувствуется обида. Я бросаю ноутбук на стиральную машинку и выхожу из ванной. В конце концов, всё равно пока никаких идей в голове нет. Можно минут десять-пятнадцать уделить ребенку. Иначе ведь Кнопкина обида до утра мою совесть мучить будет...
Исполнив отцовский долг, возвращаюсь в ванну. Пытаюсь сосредоточиться. Десять минут пытаюсь. Двадцать...
Потом стучит теща и требует предоставить помещение для помыва.
Я перемещаюсь в туалет и наконец закуриваю сигарету. Снова пытаюсь сосредоточиться. Но шум воды из ванной мешает. И не только шум воды. Один из героев Олеши пел песни в клозете. Серафима Андревна всегда поет в ванной. Негромко. Но противно...
Докуриваю - и перемещаюсь на кухню. Там Ленка моет посуду. Я пытаюсь сосредоточиться на рассказе - и сосредотачиваюсь на Ленке. От Ленки мысли возвращаются к стиральной машинке, огибают Рождество и рассказ - и останавливаются на бабке. Она стоит на остановке и грозит мне кулачком. Не замечая, что за ее спиной разверзаются врата, из которых на остановку выходит Жора. Который под зловещий хохот бабки начинает декламировать стихи Пастернака. Только он утверждает, что это стихи Редискиной, над которыми я жестоко издевался много лет тому назад...
Я просыпаюсь от нежного прикосновения жены.
- Бросай это гиблое дело, - улыбается она. - Пойдем, я уже постелила.
Шерхан трется о тапки на моих ногах - тоже зовет в спальню.
И я сдаюсь.
Но на следующий день, отпросившись с работы пораньше, я принял твердое решение написать рождественский рассказ во что бы то ни стало. Мужчина не должен мечтать - мужчина должен ставить цель и добиваться ее. Чтобы не оставлять себе путей для отступления, по дороге домой я позвонил Жоре и сказал, что к двадцати трем ноль ноль рассказ будет готов.
- Сюжет уже проработал? - спросил Жора.
- Сюжета не будет, - честно сказал я и лживо добавил: - Но идея есть.
Я вспоминал все известные мне святочные рассказы и кружил мыслями вокруг их сюжетов, пытаясь ухватиться за что-нибудь подходящее. И в конце концов на одно мгновение мне вдруг показалось, что я наткнулся на что-то действительно интересное, но... это был всего лишь Той. Я опять споткнулся о него в прихожей, и с жалобным лаем он умчался в гостиную - под защиту Серафимы Андревны.
Отказавшись от ужина и торопливо сполоснув горшок Юрика, я с ноутбуком и пачкой сигарет уединился в туалете.
- Лена, пусть дети сегодня пописают в ванной! - крикнул я жене, суетившейся за стенкой, на кухне. - Я буду сочинять и курить!
- Хорошо! - согласилась жена.
- Только попробуй! - не согласилась Серафима Андревна. - Лично я в ванну писать не собираюсь, но и дышать твоей отравой в сортире тоже не намерена!
Я решил проигнорировать это заявление. И напрасно. Серафима Андревна принялась через каждые пять-десять минут проходить мимо туалета и принюхиваться. Это мешало сосредоточиться. Пришлось пообещать, что курить не буду.
Но сосредоточиться всё равно не удавалось. После ужина близнецам включили в гостиной мультики. Я не видел персонажей, но слышал каждую их нелепую фразу отчетливей, чем если бы сидел прямо перед телевизором. Кнопа в прихожей играла с Тоем, и его визгливое тявканье не умолкало ни на минуту. Жена с тещей болтали о чем-то на кухне. Из-за лая собаки и шума телевизора мне никак не удавалось понять, что именно они обсуждают, и я невольно сосредотачивался на их разговоре, пытаясь восстановить его смысл по отдельным, достигавшим моих ушей словам. Потом кто-то в ванной задел стиральную машинку, и она вновь заполнила собой все мои мысли. С досады я всё же закурил. Теща тут же унюхала и прибежала ругаться. Я ее не впустил, но в процессе ссоры Шерхан, почуяв воздухе враждебные вибрации и благородно стремясь прийти мне на помощь, начал добросовестно скрести дверь моего убежища.
Надежды написать рождественский рассказ таяли прямо на глазах - вместе с сигаретным дымом они печально поднимались к потолку туалета и уносились в небытие сквозь грязную решетку вытяжки.
Я вспомнил, что всё это уже было. Много лет назад. Когда я заканчивал свою, так и не начавшуюся литературную карьеру. Тогда я тоже запирался с ноутбуком в туалете и пытался сосредоточиться. И не мог. И в конце концов перестал пытаться.
Но сегодня сдаваться было нельзя. Я дал слово. Не Жоре. Себе. И обязан был его сдержать. Ведь если я не сдержу слово, если мои цели превратятся в несбыточные мечты, если я сам себе буду вынужден сказать: "Слабак!", - то как я буду жить дальше?..
И, решительно раскрыв ноутбук, я принялся набирать текст. Шерхан продолжал скрестись. Серафима Андревна продолжала ломиться в дверь. Жена пыталась ее успокоить. Кнопочка вовсю веселилась с Тоем, Той вовсю веселился с Кнопочкой. Славик и Юрик орали песенку вместе с персонажами мультфильма. В голове были они все, а еще стиральная машинка, и бабка с кулачком, и Жора, и автобус, и, конечно же, врата ада. Но я набирал текст. И с каждым новым предложением набирать становилось всё проще, а на душе - легче.
И вдруг... Вдруг меня осенило. Я понял, какую ошибку совершил много лет назад - в своем графоманском прошлом. Всё то, что я воспринимал как преграды на пути к своей мечте, на самом деле было подсказкой и помощью судьбы, которая старательно создавала для меня и моих стремлений идеальные условия! Мне вовсе не нужно было прятаться от шума и суеты вокруг - мне нужно было всего лишь приглядеться к ним и прислушаться.
И как только я это понял, как только осознал всё это в полной мере, - слова полились из меня рекой. Мои пальцы в бешеном галопе по клавиатуре не могли за ними угнаться. Слова неслись одно за другим, цепляясь друг за дружку, иногда не к месту, иногда совсем не за те места, за какие нужно было цепляться, - но они неслись и неслись, а я стучал и стучал по клавишам, и остановился лишь тогда, когда за дальнейшей ненадобностью иссяк поток слов.
И с чувством выполненного долга, зажав ноутбук подмышкой, я царственным шагом ступил за порог туалета.
- Я мужчина, - сказал я моргающим на меня глазами жене и теще, пытаясь сдерживать эмоции, как и надлежит настоящему герою. - Я это сделал.
- Ты написал сказку? - спросила Кнопочка с надеждой.
- Да, - ответил я, оправдывая ее надежды, потому что только так и должен поступать настоящий отец.
И Кнопочка крикнула "ура", и я тоже сказал "ура", а близнецы охотно нас поддержали, и жена, разумеется, тоже. А Серафиме Андревне оставалось только разделить мнение большинства. Следует, правда, отметить, что когда она басом прохрипела "ура", Той испуганно заскулил и шмыгнул под диван, а Шерхан на всякий случай спрятался у меня за тапками. И примерно в то же самое время Юрик почтил минутой молчания свой пластмассовый трон, но это уже, я думаю, было простым совпадением.
Ровно в двадцать три ноль ноль я отправил рождественский рассказ на e-mail Жоре.
А спустя двенадцать часов, ровно в одиннадцать ноль ноль, Жора позвонил мне и сказал, что главный редактор мой рождественский рассказ забраковал. В неофициальной гонке за лидерство одержал победу внештатный плагиатор. Что подтвердило бессмертие чеховских идей и мою бездарность.
Славный, добрый Жора подарил мне слова неподдельного сочувствия. А я ответил, что всё в порядке. И это было чистой правдой. Деньги на новую стиральную машинку я раздобыл, за неплохую цену сбыв свой ноутбук Жориному коллеге, начинающему журналисту. Подарки для детей давно уже были куплены. Серафима Андревна давно уже сама себе выбрала и купила подарок на мои деньги. Я давно уже не нуждался ни в каких подарках. И что еще, спрашивается, нужно было для счастья? Пожалуй, только - проводить мечту. И я провожал ее вечером, в сочельник, стоя под фонарем на автобусной остановке, запрокинув голову и с удовольствием вдыхая морозный воздух, - и наблюдая, как в узком круге желтоватого света мечутся из стороны в сторону, подчиняясь порывам ветра и неведомым мне физическим законам, крохотные снежинки. В их тревожном метании и тусклом свечении фонаря снова было что-то таинственное, что-то пугающее и в то же время неодолимо притягательное. "Снег идет, снег идет, - шептал я строчки не совсем из Пастернака. - К белым звездочкам в буране тянутся мечты на грани, завершая свой полёт..."