Детинич Константин : другие произведения.

Дюны Мертвых Морей

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вашему вниманию предлагается мир, такой далекий от нас, и так похожий на нашу матушку-Землю. Мир паровых машин и океанов, где злато и серебро отошли на второй план, а основная валюта - это соль и чай. Это история и о гениальном ученом, который уже получил от жизни все, что хотел, а на закате своих дней создал нового человека - живую куклу. Повесть о потерянных душах солдат, которых бросили на произвол судьбы и забыли о них. Легенда о далекой, никому не зримой, но за всеми следящей Твердыне Цепей, сковавшей все своими путами. И история простого мальчишки, желающего найти настоящее приключение. Приятного вам времяпровождения, дорогие читатели!

  Дюны Мертвых Морей
  Книга Первая. Черное Солнце
  Вместо пролога

  
  Не морочьте себе голову по поводу случившихся неудач! Напротив, крепко подумайте, как обернуть их в удачу и как избегнуть подобных казусов в дальнейшем. Чем грызть локти и позволять злой судьбе вас иметь, лучше просто пожать ей лапу и сказать: "Все равно я сверху!" Но это так, лирическое наступление и напутствие. И тебе, дорогой читатель, и нашим героям.
  А теперь - начинаем!

  
  Мгновенья раздают кому позор,
  Кому - бесславье, а кому - бессмертие!
  Роберт Рождественский
  
  Шаги жизни - не причина тосковать по небу.
  Мацуо Хаято
  
  Мы все равны в своем неравенстве.
  Граф Т.
  
  Было ли утро добрым - судят вечером.
  Альбрехт де Лакруа

  
  Глава первая. Недобитые романтики
  
  Свистун
  
  Романтик, ни разу не встречавший рассвет и не провожавший закат с крыш Авалона, - романтик-самозванец. Солнце, неспешно восстающее из глубин косматых облаков и восходящее на небесный престол, озаряющее перламутровым заревом колокольные с громадными пиками и часовые с дозорными куполами башни, - зрелище неповторимое. Равно как и ало-медный покров, ниспадающий на город с началом сумерек. В душе Свистун был истинным романтиком, хотя и по принуждению. По жизни же он был воришкой. Нет, не злобным грабителем, не кровожадным разбойником и уж точно далеко не алчным вором. Просто мелким воришкой, которому хотелось кушать. И сейчас он сидел на пологой крыше одного из детских публичных домов столицы островных городов. Свистуну здесь уже не работать - принимались только дети в возрасте от младенчества до двенадцати лет. Ему же было пятнадцать, так что оставалось лишь сидеть и с упоением поедать кровно добытую булочку.
  Сегодня у него было назначено свидание с городской стражей. Свистун стражников не любил, но и игнорировать не мог - у них были его самолично собранный паровой истребитель "Ирвин" и сшитый собственными руками костюм крысы. И то, и другое у Воришки забрали в наказание за мелкие кражи, которые он совершал, дабы не помереть с голоду. Забрали и поставили перед выбором: мотать срок в трюмах столичного крейсера или добросовестно работать на местную стражу. Легко догадаться, что Свистун выбрал последнее. Более того, он был обязан городской страже тем, что в случае чего факт службы у них поможет ему избежать наказаний за мелкие проказы ради подобных трапез на крышах. Как мелкий воришка умудрился собрать истребитель, спросите вы? Что же, вопрос вполне резонный. Как бы там Свистун не отнекивался, но он - романтик, влюбленный в небо. С самого детство он мечтал о том, как сможет рассекать небеса на своей машине, лететь туда, куда хочется ему, а не кому-то там. Быть самому творцом своей судьбы. Потому он, будучи в возрасте десяти лет, устроился на работу к одному механику подмастерьем. У того-то и перенял ремесло все. А как не стало механика (старый ведь был уже, вот и передать хотел дело свое поколению молодому), так и пустился Свистун во все тяжкие - сам-то сиротой был. Но "Ирвин" собрал, и летать на нем научился. Вот только воришкой он был тогда никаким, так и попался буквально на второй проделке своей. Курицу стащил, а упрятать не удосужился. Так и получил от стражи свою должность в обмен на свободу и "Ирвина".
  Собственно, почему мы называем этого паренька Свистуном? Во-первых, он так решил. Так он называл себя и так представлялся остальным. По вопросам о настоящем имени либо отмалчивался, либо отшучивался. Свистун, и все тут. Во-вторых, в толпе он выделялся именно из-за насвистывания всяких незатейливых песенок, которые, похоже, у него никогда не кончались. Ну а прозвище Воришка прилипло само по себе из-за его мелких проказ. Так парнишку и прозвали - Свистун Воришка.
  И сегодня Свистуну должны были поручить долгожданное Дело. Раньше была работа по мелочам: сбегай туда, принеси то, спроси это, да так и все время. По городу, словом, мотайся. А сегодня он носом чуял, что нечто особенное будет. Заточу булочку, думал, и к стражникам направлюсь. Плевать на время, уже светает. Чем быстрее, тем лучше.
  Сказано - сделано. Заточили завтрак, ловко приземлились на брезентовую крышу одного из недавно открывшихся торговых лотков, и под крики "держи хулиганов!" помчались к гарнизону.
  Стальной город просыпался, железные птички скрипели ржавыми голосами, а жители уже всячески поносили ни в чем не повинного и сытого Воришку. Ну, как всегда.
  Рослый, широкоплечий и усатый капитан гарнизона затушил окурок сигары и потрепал растрепанную копну темных волос запыхавшегося паренька. Тот хотя и запыхался, но очень быстро выпрямился.
  Высокого роста, с совсем еще юношескими чертами лица и совершенно неухоженными волосами, он скорее походил на домовёнка или чучело - настолько пыльным он сейчас предстал перед капитаном стражи. Пыльным, запыхавшимся, но полным сил и энергии. Глаза горят и выжидают.
  - И не спится тебе в такое время, а?
  - Да и поспали, и поели. Не пили, правда, так что спиться негде, - саркастически ответил малый. - Что там за работёнка сегодня?
  Капитан стражи ухмыльнулся.
  - Ишь, быстрый какой! Работёнка ему. Па-ажди!
  Он подошел к дозорной будке, у которой стояла трофейная бочка марочного вина. Налил две кружки, одну протянул пареньку.
  - На, заправка.
  Свистун благодарно кивнул и пригубил.
  - Благодарю. А тебе-то как на службе?
  Капитан осушил свою кружку в два глотка.
  - Дык сушняк же!
  - Сочувствую. И не берёт тебя?
  - С шестой-седьмой - самое оно, - отвечал тот, вытирая усы. - Ну, а теперь к делу. А дело такое.
  Стражник извлек из чехла, висевшего на поясе, свиток с печатью - скрещенные ятаган, скрипка и перо меж ними.
  - От нашего консула ихнему, в Эбле.
  Затем он извлек еще один свиток, поменьше и с такой же печатью.
  - А это - капитану "Скрипача" Маэстро Веному лично. Оба письма огромной важности. Сбежишь - кирдык тебе. А уж проверить это мы завсегда сможем, не сомневайся. Бери своего "Ирвина" и лети. К закату жду, путь недолгий. Все понял, парень?
  Свистун усиленно закивал, от чего волосы его растрепались еще больше и налипли на вспотевший от волнения лоб. Письма! Первой важности! Консулу! И капитану флота! И кому, ему, жалкому уличному воришке, который просто любит свистеть, умудряется держать машину на лету и немного шарит в технике! И, что самое главное, он сможет сбежать! С "Ирвином"! Капитан Аль-Каир ухмыляется и дует вторую кружку. Он-то, вероятно, за ним еще одного гонца пошлет, ведь самому Воришке веры нет. Ну и доставлю, назло ему, думал Свистун, а потом - поминай как звали! Плевать на них, плевать на все. Наконец свобода. Наконец Дорога! Дорога, по которой я пойду. Моя дорога!
  - Что затих-то? А? - вернул его на землю стражник.
  - А, да, конечно, согласен! Согласен! - что было сил вновь закивал головой Воришка и рванул к ангарам, к "Ирвину" и крысиному костюму.
  А малец-то - проныра, в который раз для себя отметил капитан столичной стражи Аль-Каир. Надо приказать сейчас же за ним хвост послать. Со свитками. Чтоб, если чего не так, и его сбили, и письма доставили. А сам справится - и ладно. Хорошо, значит, не зря кормим.
  А Воришка тем временем уже получил разрешение на вылет, облачился в свой костюм и рванул вдаль, в чистое, еще темное небо, со всех сторон окружавшее столицу небесных стальных городов Авалон.
  
  Ренар
  
  - Пластмас-с-совый мир победи-и-ил! Макет оказался сильне-е-ей!
  Балалайка надрывалась от непомерного и несправедливого насилия над ней. Истошные вопли, называемые песней, начинались аккурат в четыре утра, до первых лучей солнца. Ни голоса, ни слуха играющий не имел. Зато он был облачен в перламутровую мантию, а косматые темные волосы до плеч венчала широкополая соломенная шляпа, совершенно скрывавшая тенью лицо. Поэтому студент духовной семинарии Лис Ренар пел, ничего не смущаясь. На всю улицу, а то и район, удобно умостившись подле флюгера на крыше одного из знатных особняков. Конкретнее - пятиэтажного особняка своего деда, который завещал поместье внуку, когда тот еще помышлял стать великим медиком.
  - Последний кораблик осты-ы-ыл! Последний фонарик уста-а-ал!
  Голосовые связки надрываются так, что едва-едва не рвутся, как и струны несчастного инструмента. В окнах домов зажигаются керосиновые лампы, слышатся разной тяжести ругательства в адрес горе-певца и чумы Замкада, столицы славной страны Полыни, или, если уж общепринятым и официальным языком, Каосбир.
  Но саму чуму Замкада, как прозвали его знакомые, или Лиса Ренара, как звал он себя, лисом притом не являясь, это ни разу не волновало.
  - А в горле сопят комья во-о-с-спомина-а-аний!
  О-о, моя оборона - солнечный зайчик стеклянного глаза!
  Бессмысленное и беспощадное бренчанье, истошные, траурные ноты в голосе и бешеный стук каблуков о крышу для усиления эффекта - вот так это все выглядело со стороны.
  - О-о, моя оборона - траурный мячик нелепого мир-ра!
  Метко пущенный из окна какого-то дома сапог попал Ренару в живот и чуть не сбил его на землю. А лететь далековато. Но играющий удержался, умудрившись не прекращать притом игру.
  - Побойся Бога, ирод! Будешь мне тут еще такие песни петь!
  - Да огнем гореть ваш Бог будет! - рявкнул горе-музыкант в ответ, и продолжил стенать под предсмертные всхлипы балалайки.
  - Пластмас-с-совый мир победи-и-ил!
  Ликует картонный наба-а-ат!
  - Ах ты богохульник этакий!
  - Нехристь!
  - Нечисть!
  - На костер проклятого! - сыпалось на виновника отовсюду.
  - Вечером и поговорим! - отгавкивался тот в промежутках между строками песни.
  На улицу со всех сторон стекались очень недовольные и невыспавшиеся жители. Кто с дубинками, кто с камнями, а кто разминал пальцы, но Ренар их будто не замечал, мотал головой в такт своей песне и орал из последних сил, скатываясь на рыки и хрипы.
  - Кому нужен ломтик июльского неба?!
  О-о... Моя оборона!..
  Допеть ему не дали. Камни оказались быстрее голоса. Люди озверели и заревели. Пришлось рвать когти, что Ренар и сделал, соскользнув с крыши на балкон, а там - вниз через особняк да на черный ход. Как хорошо, что этот дом был отсужен его брату!
  Камни проносятся над головой, в спину стреляют криком и руганью. Факелы летят в окна пустого поместья - брат не семейный и на каторге. Горечь, дым, пожар. Свист, шум, гам. Словом, Замкад встречает утро, а Лис Ренар об этом самом утре всех возвещает. Все как всегда.
  - Бей поганца!
  - На дыбу ирода!
  - Смерть! Смерть!
  Так и жил. Лис эпатирует, Лиса проклинают. Его завывания успели уж порядком надоесть не только столичным обывателям, но и служащим на страже порядка и покоя стольного града.
  Однако справедливости ради заметим, что Ренар раньше был довольно тихим
  парнем. Так, бренчал на балалайке, пел всякие песенки да байки травил в компаниях - это было. Но он всегда знал меру. А вот теперь, несколько дней назад, совсем уж разошелся. Да и не только он, многие молодые люди взбунтовались в последние дни. Говорят, всему виной слух о принятии новомодного закона: церкви жечь, иконы бить, зеленоглазых и длинноволосых огню предать. Вкупе с непомерной платой за обучение в университетах, обязательным пожизненным рекрутством неучащихся и совсем уж неподъемными налогами, этот закон вызвал массу недовольств. Но раз царь-батюшка велит, то так надо.
  А кто-то должен им возразить, думал Ренар, иначе страну вообще к чертям развалят и сами сгорят. Но возражать было некому и пришлось это делать самому.
  А сегодняшним вечером на столичной площади пред дворцом обещали треклятый закон прочесть. И так как бунтовщиком грамотным он не являлся, то решил просто учинить как можно больший бардак, дабы закон не приняли и на него отвлеклись.
  А на него отвлеклись, еще и как отвлеклись. Гонимый всеми, Ренар мчался и правда, что твой лис, по закоулкам и узким улочкам протирающего заспанные очи Замкада, и мчался довольно ловко и быстро. Правда, недолго.
  У очередной подворотни кто-то крепко схватил нарушителя спокойствия за горло, а свободной рукой зажал рот. Затем последовал сильный удар дубинкой.
  Последняя мысль Лиса была непечатной.
  Очнулся же Ренар в каком-то не то кабаке, не то в чьей-то хибаре у одного довольно странного, но смутно знакомого типа. А очнулся он оттого, что этот тип выплеснул ему на лицо графин холодной воды. Тип был волосат, бородат и суров на вид. Но глаза - добрые. Он похлопал Ренара по плечу и сочувственным хриплым голосом спросил:
  - Ты как, парень?
  Лис потихоньку приходил в себя. Балалайка у стены возле камина, мантия на лавке, шляпа на сундуке. В голове - туман и кавардак.
  - Нормально. Если это рай, то я ошибся адресом. Ад, пожалуйста.
  Хозяин усмехнулся и протянул кувшин с вином, а сам - и это в суровые времена сухого закона! - пригубил из другого.
  - Водки нет, обходимся чем можем. А ад будет вечером. Что ты там про бога на улице гнал?
  Ренар взял кувшин и осушил одним глотком до половины. Семинаристы страдали дикой жаждой к вину.
  - Хана ему сегодня, вот что. Все знают и всем до лампочки, это бесит. А я не хочу так. Такие дела.
  Бородач одобрительно кивнул и отставил кувшин в сторону, на столик.
  - Бунтарь, браток?
  Лис кивнул и вперился в странного типа бессильным, но пристально изучающим взглядом.
  - Мы раньше виделись?
  - Бывало. Я сам егерь, но снят с должности - подпустил вепря к сынишке царскому. Мальца, - хозяин черкнул ногтем шею, - насмерть. Скончался в муках. А меня на казнь хотели. В лесах скрывался, да мужичка одного, на меня похожего, грохнул, а тело изувечил. Солдатики - народ алчный. Трупик нашли и быстро определили меж собой, кто мне и чего рубал. Мертв на бумаге, жив на деле. Такие дела.
  Взгляд Лиса прояснился. Его как током проняло.
  - Летов?! Егерь Мстислав Игоревич?!
  Хозяин криво улыбнулся.
  - Стало быть, слышал. Ну да поделом царюшке, сегодня свое получит.
  Не берусь описывать ту бурю, что разразилась в душе молодого семинариста. Еще бы он не слыхал о Летове! Раньше верноподданный, теперь враг всего государства! Он первый, кто почуял неладное в царских реформах, он первый, кто уловил гниль в воздухе. Он - первый, кто предал Предателя. За что и поплатился головой - публичное отсечение мертвецу в назидание живым.
  А ныне бородач-бунтарь взял Ренаровскую балалайку и тихо запел приятным хриплым басом.
  - В поле дождик бродил живой,
  Ковылял по щекам ледяным...
  Зрачки Ренара расширялись от нахлынувшего на него удивления, тоски и странной какой-то радости. Он восхищался этим бородачом. Не зная раньше, будучи о нем наслышан. И теперь, встретив его лично. А тот продолжал все уверенней, злее и сильнее.
  - Поднимал в последний неравный бой
  Тех, кто погиб молодым.
  Тихие часы на камине тикали. Стрелки бежали, приближаясь к половине пятого, дрова трещали. Пламя разгоралось. Ренар знал слова и подхватил. Сердце его учащенно стучало, голос дрожал. А Летов продолжал.
  - Вырывал из несбыточных снов,
  Вырывал из некошеных трав,
  Поднимал горемычных своих сынов -
  Весел, печален и пра-ав!
  Тут он оборвал игру и отдал балалайку ее хозяину. Лис, учащенно моргая, принял инструмент.
  - Хороша баба, береги ее. Будь сегодня на площади, - тихо сказал Летов и пожал парню руку. - А сейчас - приляг на лавку, отоспись. На улицу я бы на твоем месте пока не совался. День будет жарким, а вечер воспламенится.
  О большем Ренар и мечтать не мог.
  
  Эдмон
  
  Лучи рассветного солнца пробивались сквозь нависшие косматыми склонами тучи. Бескрайняя морская гладь подрагивала от легкого утреннего ветра, гуляющего по раскидистым просторам величественного океана, передавая свое спокойствие всему вокруг - от рыб, кишащих в пучине морской, до птиц, лишь изредка пролетавших под белыми облаками. Легкий, слабый бриз если и был на что способен, так это только иногда будоражить безмятежную воду своим присутствием, изредка о себе тем самым напоминая. Казалось, ничто не способно нарушить этой величественной, первозданной и незыблемой гармонии природы, в своей нерушимости создающей грандиозную, но в то же время тихую, мирную и светлую симфонию. Вокруг было еще совсем темно, и солнце едва лишь начинало вступать в свои права, не спеша восходя на свой небесный златой престол, даруя свет всему живому и неживому: каждой песчинке, каждому облачку, каждой рыбке и птичке, и горам, и лесам, и людям.
   Эдмон протер глаза, сладко потягиваясь, игриво и ласково притом мурлыча - как котенок после доброго сна. Да он и был-то по сути своей котёнком: мягкие чуткие пальцы, заостренные ногти, легкая и теплая полуулыбка, светящиеся счастьем карие глаза и мягкие кудри черных волос сразу выдавали в нем эту ранимую, добрую сущность. Юный принц протяжно зевнул и еще раз потянулся на устланной дорогой белой тканью койке, недовольно урча. Он проснулся не сам, его разбудили суета матросов, какие-то крики, шум-гам и суматоха, доносившиеся снаружи каюты. Кто-то что-то кричал, кто-то бегал. Что-то было явно не так, и шум все возрастал.
   Входная дверь с шумом распахнулась. На пороге стоял коренастый матрос, запыхавшийся, вспотевший и перепуганный.
  - Беда, ваше высочество! - выпалил он.
   Эдмон недовольно заурчал, перекатываясь на живот, поднимая на матроса сонный взгляд заспанных глаз.
  - Какая может быть беда в такое сладкое утро? - промурлыкал он, явно не желая покидать койку.
  - Король мертв! - отвечал растерявшийся моряк. - Вчера только еще жив был, а сегодня... - он развел руками. Его грудная клетка судорожно вздымалась и с шумом опускалась. Он ждал указаний от своего господина.
  - И что? - юноша непонимающе посмотрел на столь бесцеремонно ворвавшегося мужлана, так нагло прервавшего его сон.
  - Как что? - опешил матрос.
   За его широкой спиной был слышен приглушенный гул перешептывающихся моряков, пытающихся понять, что делать дальше, как поступить. Все ждали, что скажет их новый государь, единственный сын и наследник их короля.
   Сам же наследник растянулся на удобной, пригретой и теплой койке, в очередной раз потягиваясь, жмурясь от удовольствия, совершенно пока не осмысливая только что услышанную весть. И тут-то его как громом прошибло - король мертв! А значит, что отныне он, Эдмон де Нуар, - новый повелитель своего королевства, владеющего огромным флотом, который отныне переходит в его, Эдмона, владенья! Он - капитан корабля. Он - капитан всей эскадры. Он - хозяин всех близлежащих морей.
   Лишь только он осознал это, его совсем еще детское лицо расплылось в коварной улыбке - теперь никто, никто не остановит его.
  - Государь мертв, говорите? - промурлыкал довольный своей нежданной удачей принц, садясь на кровать, встряхивая свою роскошную шевелюру, прогоняя прочь остатки сна.
  - Да, ваше высочество, - ответил матрос, понурив голову.
  - Всем выйти, - холодно приказал юноша, вскидывая правую ладонь. - Его Высочество скоро к вам явится.
   Слуга неуверенно оглянулся маленькими, как у хомячка, глазками.
  - Всем вон! - негодующе вскрикнул Эдмон. - Неверных - за борт!
   Неверных не оказалось.
  Одевшись во все праздничное, парадное и блистательное, новоиспеченный государь предстал перед народом. Его голову украшала величественная треуголка, руки были облачены в черные кожаные перчатки. На юном, крепко сложенном теле красовался парадный мундир с ярко-синими, под цвет неба, эполетами, украшенными золотыми орлами с раскинутыми великолепными крыльями. Такой же орел красовался и на его сапфировом плаще. Как и подобает фамильному гербу, птица, с гордо расправленными крыльями и воинственно вскинутыми острыми когтями, была вышита златыми нитями, а вокруг нее - орнамент из колючих роз и прекрасных лилий изумрудных и рубиновых нитей. Они переливались в лучах рассвета, а острый взгляд выразительных карих глаз устремлялся вдаль. Рука покоилась на эфесе сабли, мирно пока спящей в ножнах у него на поясе.
  - Бросить за борт старика, - махнул он рукой, будто отгоняя какую букашку, царственно прохаживаясь по многолюдной палубе. Она отзывалась скрипом на тяжелую поступь его черных кожаных сапог. - Это будет ему лучшей колыбелью, - прошептал принц, подойдя к борту фрегата, заложив руки за спину.
   Народ недовольно загудел. Такой расклад понравился отнюдь не всем - как это так, чтоб государя, да еще и собственного отца - и, как изгнанника непотребного, за борт? Нет, это им не нравилось. Они выжидали разъяснений, непонимающе глядя на своего нового владыку.
  - Короля за борт? - удивленно воскликнул старый моряк в синем кафтане, подходя к юному государю.
  - Вы не понимаете с первого раза? - с натянутой улыбкой ответил тот.
  - Но ведь он - наш господин и ваш отец! - непонимающе возразил капитан прокуренным хриплым басом, таким характерным для старых морских волков.
   Эдмон широко улыбнулся, смотря в единственный зрячий глаз старика. Рука в черной перчатке скользнула по его шее - и к подбородку, легонько сжав нижнюю челюсть капитана, поднимая его голову так, чтобы тот мог смотреть в глаза своему господину.
  - А почем мне знать, что вы не шпион, мсье Франц? Если мне не изменяет память, мой покойный батюшка слишком доверял вам. Да и в гости в свое родное графство Артье, в частности, вы его пригласили. Ах, да, еще вы требовали поселить его именно в вашей каюте! А еще вчера мой отец был здоров, как бык! Уж слишком много совпадений, не находите?
   Губы его изогнулись в теплой, ласковой, ангельской улыбке, с которой никак не вязались ни бессердечность, ни холод, ни бесчеловечность, сквозившие во взгляде юного принца. Он пристально смотрел в глаза своенравного моряка. А тот, в свою очередь, выдержал взгляд своего господина, и последнее Эдмона взбесило.
   Легкий бриз перерастал в сильный ветер. Он дико свистел и хлестал по лицу, будоражил море, беспокоил небо. В следующий миг он уже сорвал с головы принца треуголку, унося ее в неведомые дали. Кудри юноши царственно развевались, подобно стягам на башнях.
   Он крепко сжал кадык капитана, переломив его. Франц зашелся диким кашлем, в ужасе отшатнулся от спокойно смотрящего холодным взглядом на все это принца, и, оступившись, свалился у бортика мертвым грузом.
  - Поделом собаке, - самодовольно хмыкнул Эдмон. - Предатель, - процедил он голосом, полным презрения.
   Затем он обернулся к команде корабля. Его лик сиял как никогда. То ли настроение отличное у него было, то ли солнце так удачно его освещало, но он весь сиял. И ликом, и станом своим он будто излучал божественный, неземной, яркий, почти слепящий свет, на который было больно и нестерпимо смотреть.
  - Исполнять! - с ангельской улыбкой на устах промолвил он. Его звонкий, высокий голос раздался в роковой тишине, сливаясь с далеким гулом морским и легким утренним бризом.
   Взгляд устремился вдаль, за морские пучины и косматые облака. Далеко-далеко, так далеко, как только способна лететь на своих незримых крыльях человеческая мысль. Перед глазами пылали костры сожженных городов и руины разграбленных замков. Моря заходились ярким пламенем от разгромленных эскадр, а воздух переполнялся плачем женщин, детей и яростным криком умирающих в битве мужей. Его эскадра непобедима и неустрашима. Никто не остановит его, и сам он не остановится ни пред чем. И что ему, ему, наслаждающемуся звуками столь дивной, радующей юное сердце симфонией, какой-то там всплеск воды за противоположным бортом? Какое ему, упивающемуся столь прелестными, пьянящими картинами, дело до тела почившего отца, мирно спящего в глубинных водах и, вероятно, уже подхваченного проплывающей мимо акулой? О нет, юному государю сейчас было не до того! Он уже видел себя властелином морей, повелителем бурь и штормов, владыкой ураганов и буранов.
  К его ногам уже склонилось было само солнце, как вполне себе земной голос капитан-лейтенанта Михеля де Виолы вернул его на палубу. То был высокий, довольно молодой мужчина. Облачен был в красный кафтан под стать пышным рыжевато-каштановым волосам, никогда толком не помещавшимся под треуголкой, а посему заплетенным в тугую косу. Правильные черты лица, волевой, выпирающий вперед подбородок и ясность выразительных голубых глаз - всё в нем говорило о верности своему делу, стране и государю. Его прямой стан и легкая горделивость в манерах свидетельствовали о силе воли - такому по праву можно было вручить командование кораблем, зная, что тот будет в надежных руках.
  - Что дальше прикажете делать, государь? Созвать по такому случаю совещание?
  Эдмон отрицательно покачал головой.
  - Передай всей команде, - задумчиво промолвил принц, потирая подбородок, - и позаботься, чтоб приказ был услышан всей эскадрой: курс - на Артье!
  - Мстим за отца! - торжественно вскинув руку, громогласно приказал он. - Не теряйте ни минуты! Полный вперед!
  
  Глава вторая. Пират
  
  Брендон
  
  Сэр Брендон был высоким статным мужчиной, которому уж давно перевалило за сорок. Облаченный в свой любимый кафтан темно-синего цвета и строгого покроя, официальную форму высших чинов военных сил, он сидел за столом главнокомандующего морским флотом молодого графства Артье, умиротворенно попивая доброе прохладное вино, которое шло особо хорошо в столь знойный летний день. Кроме своих бесспорных военных талантов, главнокомандующий славился еще тремя вещами: молчаливостью, хорошо сочетавшейся с ней постоянной ехидно-мягкой улыбкой и картавостью. И ни один из этих пунктов не подлежал насмешке среди подчиненных - не той фигурой был сэр Брендон, чтоб над ним подтрунивать.
  Отставив пустой бокал в сторону, он внимательно посмотрел на вошедшую в комнату девушку с золотистыми кудрями длинных волос. Одетая в белый камзол, она стояла перед ним, почтительно склонив голову.
  - Каковы будут ваши приказания, командир? - спросила она холодным ровным голосом, в котором если некогда и были какие-либо женственные нотки, то о них давно уж позабыли. Комиссар личной гвардии главнокомандующего Анжелика Сайнтс, убив в себе все женское и целиком отдавшись военному делу, была способна на такое, что и не снилось бывалым воякам.
  Главнокомандующий встал со своего удобного глубокого кресла и подошел к окну, из которого открывался прекраснейший вид на море: снующие туда-сюда матросы, величественные корабли, на чьих мачтах гордо реют алые стяги, и блестящая в лучах утреннего солнца вода - вид всего этого бодрил дух и радовал глаз. Он отворил большие стальные ставни, заполнив комнату радующими ухо звуками морского прибоя, уличного гула, легкого бриза.
  - Прикажи-ка, - сэр Брендон на миг замолчал, пристально всматриваясь вдаль, - трубить о празднике. Да, именно так, - он резко обернулся на каблуках, смотря теперь в глаза Анжелике, - мы избежали войны, которая могла начаться... - главнокомандующий перевел взгляд на огромные настенные часы под потолком, аккурат над входом, - примерно через пять часов.
   Глаза комиссара расширились от удивления.
  - Избежали войны?
  - Ах, да, - продолжал главнокомандующий, будто не слыша подчиненной, - не забудь упомянуть, чтобы всем было хорошо. Мы сегодня гуляем. И чтобы все готовились к маскараду.
  - Празднество в честь короля Эдгара? Или еще что?
  Анжелика негодовала. При всем осознании положения дел, она не решительно не понимала своего господина - о какой войне речь? Да что за чертовщина, мы же обещали принять короля соседнего и дружественного государства, который приложил руку к основанию этого города!
  Главнокомандующий отрицательно покачал головой.
  - Все было бы так, если б не одно обстоятельство: юный принц Эдмон - очень непредсказуемая фигура. Что ему мешает самому убить отца, представив содеянное в виде несчастного случая или предательства одного из членов команды, а затем забавы ради опробовать свои силы на нас? А король Эдгар, как вы знаете, стар и в последнее время стал сдавать позиции. К примеру, додумался взять с собой сына. За что, возможно, и поплатился. Поэтому - исполнять. Дадим ему такой праздник, какой он запомнит надолго. И я сам выйду к нему навстречу.
  Кончив свою тираду, сэр Брендон одарил комиссара своей коронной мягкой улыбкой, от которой внутри все сжималось. И протянул девушке пачку листовок:
  - Это пригласительные для особых гостей. Потрудитесь, чтобы все получили свою листовку как можно скорее, а через неделю - прибыли к нам на огонек.
  Анжелика поклонилась и покинула комнату быстрыми шагами. Нельзя было терять ни секунды.
  - Собирайте вещи, фройлен! - кинул вдогонку ей сэр Брендон. - Мы здесь не задержимся.
  
  Михель
  
  Ни один человек не сдвинулся с места. Вся команда королевского флагмана стояла по стойке "смирно", будто не слышала своего нового государя.
  - Чего вы ждете? - непонимающе воскликнул Эдмон. Он негодовал. Совсем еще юный, он не научился сдерживать себя и сейчас готов был выплеснуть на непослушных подчиненных весь свой праведный гнев.
   Капитан-лейтенант Михель де Виола мягко опустил ему руку на плечо.
  - Тише, государь, не кипишуйте.
  - Это как так - "не кипишуйте"? - вспылил юный повелитель, резко сбрасывая с плеча руку друга и отталкивая его. - Они, значит, не слушаются, а он говорит "не кипишуйте!".
   Он впился в Михеля яростным взглядом. Тот выдержал взгляд, спокойно смотря в глаза своему повелителю. В такие минуты единственное, что оставалось, - это переждать, пока буря в душе этого человека утихнет, а уже после вести с ним толковую беседу. Будучи его другом детства, сьер де Виола привык к подобным выпадам со стороны принца и всегда знал, чем они кончаются. Вот и сейчас, стоило было лишь чуть-чуть обождать, пока милорд выпустит пар, как все улеглось.
   Капитан-лейтенант обернулся к остолбеневшей от подобного зрелища команде и подозвал одного из матросов, того самого, что этим утром оповестил принца о смерти его отца:
  - Доложи командному составу, что мы созываем совещание.
   Матрос коротко кивнул и засеменил по направлению к кают-компании трубить тревогу.
  Затем он подозвал еще одного матроса - совсем юного мальчонку лет четырнадцати.
  - Разошли приказ капитанам кораблей всей эскадры, чтоб они немедленно прибыли на флагман.
  - Есть! - козырнул довольный своей почетной должностью мальчишка и побежал к мачте поднимать желтый стяг - знак того, что случилось чрезвычайное происшествие и требуется сиюминутное присутствие всех капитанов.
   Проводив взглядом двоих моряков, Михель окинул взглядом остальную команду.
  - Чего стали? - прикрикнул он. - Разойтись по местам, быстро! Сбросить якорь! Ну, живо! Живо! Исполнять!
   Эдмон стоял поодаль, потирая подбородок и криво ухмыляясь. Он наблюдал за своим давним другом и в душе восхищался тем, с какой легкостью парень, который всего лишь на несколько лет старше его, руководит этими неотесанными мужланами. Команда была его, и этот факт нельзя было отрицать. Если прямо руководить нельзя, то нужно искать пути косвенного влияния как на матросов, так и на капитанов.
   От повсеместно падающих якорей столбом взметались брызги, слышны были крики с соседних эсминцев, фрегатов и линкоров - все собирались на военный совет. Из кают-компании слышались удивленные возгласы, скептические насмешки. Высшее командование было явно недовольно сложившейся обстановкой.
  - Крепитесь, милорд, - тихо сказал Михель, - вас здесь любят далеко не все.
   - Надеюсь на твою поддержку, мой милый друг, - быстро ответил государь, чуть склонив голову набок.
  - Эти старики - как дети: сыграйте на их амбициях, поссорьте между собой, и они ваши.
  - Учту.
   Двое друзей замолчали, наблюдая за происходящим: кто-то суетился, опуская паруса, кто-то встречал прибывших с других суден, кто-то отправился в боевой отсек чистить пушки. Работа шла полным ходом.
   Высшие чины все прибывали как с кораблей, так и из кают.
  Первым явился на палубу контр-адмирал Виктор де Гольд - высокий, стройный мужчина лет сорока. Как и все почтенные мужи его возраста, он был усат. Кафтан ало-желтой, золотистой ткани блестел в ярких солнечных лучах, будто крича: "смотрите, смотрите и любуйтесь!". Роскошная завитая шевелюра, как поговаривали, была лишь париком, покоившимся на изрядно полысевшей голове де Гольда. Нос - как клюв орлиный, крючком. Зрачки - маленькие, острые, будто у хищника: уж если ухватит, так не отпустит, до самого конца мучить будет, не остановится. Вид у контр-адмирала был бодрый, а взгляд - печальный. Смерть короля обескуражила его, и он горел желанием мстить.
  Следом за Виктором выбежал и вице-адмирал Карл де Фор - низкорослый шебутной старикашка, видом своим и внешностью располагающий к непринужденной и дружеской беседе. Взгляд всегда рассеян, но нюх пронырлив, да и слух остёр. Тонкие усики над выпяченной верхней губой, козлиная бородка и простенький зеленый кафтан придавали ему вид не одного из верховных командиров, а самого настоящего шута. Но это - лишь внешне. За дружелюбной манерой общения и располагающей к себе веселостью скрывался лихой черт, которому ничего не стоило обвести неразумного противника вокруг пальца. Все бы и ничего, да вот в категорию "противники" входило решительно все его окружение, включая и государя, и коллег. Смерть повелителя его скорее позабавила, чем озадачила. Он предвидел такой поворот событий.
   Последним из старшего командного состава на палубу вышел адмирал Альбрехт де Лакруа. То был грузный седой старик, которому уже стукнуло добрых шесть десятков. Несмотря на свои габариты, он был сильным, как медведь, и вертким, как крыса. К сожалению, от крысы в нем было гораздо больше, чем от медведя, но последнее обстоятельство мало его тревожило. Усатый, с отъеденными щеками и длинной рыжей бородой, он вразвалку прохаживался меж суетящимися молодыми матросами, смотря на тех с высокой колокольни своих лет. Умудренный богатым жизненным опытом, он был готов к смерти короля, и известие о ней не стало для него сюрпризом. Относясь к любой военной операции, как к шахматной партии, он рассматривал все случившееся как различные ходы, да и отвечал соответствующе - холодно и бесстрастно. Война - так война.
  - Утра доброго, господа черти! - весело приветствовал их Эдмон в той же манере, в какой обычно встречал их его отец.
  - Воистину доброго, государь! - наигранно рассмеялся де Фор.
  - Было ли утро добрым - судят вечером, - философски пробасил де Лакруа.
  - А где же мсье Франц? - удивился де Гольд.
  Ему никто не ответил. Капитан-лейтенант де Виола хлопнул в ладоши, призывая к порядку:
  - Так, господа, у нас военный совет, а не балаган. Попрошу пройти в каюту капитана.
   Возражать не стали - ситуация была чрезвычайная и отлагательств не терпела.
  
  Лукс
  
  Иммельман уютно развалился в своем любимом кресле у огромного окна залы и, расслабившись, слушал патефон. Из него, потрескивая, лилась музыка - церковный хор. Любимая музыка Лукса, если не считать симфонический оркестр. Взяв со стола у кресла очередной кинжал, наемник прищурился и метнул его в цель - аккурат меж ног смуглого кучерявого мальчика лет девяти. Мальчонка пискнул, но не дернулся. Нож вгрызся в деревянную стену, специально приспособленную для подобных упражнений. Иммельман пригубил белого полусладкого вина. Метнул второй кинжал. Тот едва не рассек голову ребенка, встряв над самым его теменем. Из глаз мальчика покатились слезы. Он тихо шептал слова хора, звучавшего из патефона, - единственный способ забыться и не думать о скорой смерти. А она не заставила себя ждать: следующий кинжал, который Иммельман хотел вонзить над плечом, угодил ребенку в самое сердце. Мальчик упал замертво. Лукс закусил губу.
  - Чертовы язычники, - прорычал он. - Никакого от них проку. Мы их спасаем-спасаем, а они мрут, как мухи.
   В окно постучали - почтовый голубь с весточкой. Наемник, ворча, открыл створки и впустил птицу.
   Голубь принес приказ собираться в поход на земли Пустоши. Пираты распоясались до такой степени, что уже захватывают небеса. И их основной флот выступает через три дня из Тобрука, северного порта. Приказ был предельно ясен: разнести язычников к чертям. Пленных не брать. Пленниц - на свое усмотрение.
   Дочитав приказ, Лукс написал подтверждение того, что указания получены и флот выступит в кратчайшие сроки. Затем отправил стюарда в голубятню, сказав ему, чтоб он отправил голубя во дворец, откуда указ поступил.
   Наемник и печально известный за свою особую жестокость в службе спасительных миссий командир Иммельман Лукс изучал портрет графини, висевший над камином. Длинные темные волосы, тонкие, немножко хитрые черты лица и загадочная улыбка - так он запомнил ее, графиню фон Каду. Она стояла на лесной опушке и гладила высокого благородного оленя, купаясь в лучах заката.
   Он подошел к столу и плеснул в бокал себе еще вина. Поднес к губам и, кивнув портрету, осушил его.
  - За тебя, сестра!
  "Интересно, - думал Иммельман, сидя в кресле и любуясь портретом младшей сестры, - вспоминаешь ли ты обо мне, Вероника?"
   Он тысячу раз задавал себе этот вопрос, но ответа не знал. И очень хорошо помнил тот день. Осушив третий по счету бокал вина, Иммельман ударился в меланхолию и воспоминания.
   Поджог родового поместья и покушение на графа Куно. Поместье сгорело дотла - пожар был подготовлен кем-то, кто имел доступ к подвалам и знал о потайных ходах замка, потому повесить все на старшего сына, наверняка изведавшего весь особняк вдоль и поперек, не составило труда. Ну а граф сына особо не жаловал, так что не стал отрицать его вины. Семья графа временно переехала к его брату, пока поместье заново не отстроят. Иммельмана, или, как его тогда звали, Роммеля, изгнали с позором. Палачи и советники, опасаясь, что парень выдаст их, нашептывали Куно казнить сына немедля. Но у графа был замысел лучше: он просто изгнал сына из семьи, а потом казнил всех тех, кто состряпал донос, - очевидных виновников пожара. Однако Роммеля в семью возвращать не стал, пустив того по белу свету. Пускай уму-разуму набирается. Иммельману врезалось в память лицо сестры в тот вечер. Печальный взгляд из-под полуопущенных век, дрожащие тонкие губы. Румянец на щеках, по которым ручейками катятся маленькие-маленькие, едва заметные слезы. Он крепко обнял ее на прощанье, тут же сел на коня и ускакал в лес. Как не было. Вслед ему доносились всхлипывания скрипки - играл придворный скрипач Арн, которого Вероника когда-то давно подобрала на улице забавы ради. В тот день Роммель ненавидел его более, чем кого-либо.
  - Ладно, к черту! - Иммельман вышел из оцепенения и встряхнул головой, чтоб придти в себя. - Теперь я - Иммельман Лукс, а не Роммель фон Када, так или иначе.
  "Просто иногда полезно пересматривать прошлое, чтоб не оступиться в настоящем", - добавил он про себя.
  - Черт возьми, - рассмеялся Иммельман уже вслух, - такими темпами, брат, ты либо свихнешься, либо станешь философом!
   Его веселье оборвал стук в дверь. Затем вошел стюард с увесистой кипой бумаг - подборка досье на членов рекомендуемого Иммельману экипажа и описание лагеря, из которого их рекрутировали. А также приказ не игнорировать эти рекомендации и лететь только на одном его дирижабле. Список был просто прекрасен: один кандидат другого краше. Тут вам и насильники, и мелкие воры, и предатели, и беженцы, и бездомные. Словом, собрали весь сброд и сунули ему. Намерения начальства были ясны, как день.
  "Направляете на смерть? - мысленно усмехнулся Иммельман. - Что же, я только за!"
   Стюард, светловолосый парнишка лет шестнадцати, терпеливо ждал ответа. Покосился на тело мертвого ребенка, пожал плечами - мол, бывает. "Хорошо, что меня на его место не поставили. А еще надо бы прислугу прислать, чтоб труп убрали".
  Иммельман быстро набросал подтверждение приказа и обернулся к тому:
  - Собери-ка мне всех этих людей к двум часам дня.
  - Это не трудно, майн герр. Они все собраны и ждут приказа.
  Иммельман присвистнул. Он надеялся, что его ожидания себя не оправдают.
  - А где они собраны?
  - В тюрьме, майн герр.
  Герр Лукс закусил губу. Что же, этого стоило ожидать. И это подтверждает худшие опасения.
  - Хорошо, - сказал он после, - тогда пока займись продовольствием. Запасов еды, воды и оружия должно хватить не меньше, чем на два года. Достать к вечеру, и никаких возражений. Яволь?
  Тот козырнул.
  - Яволь, майн герр!
  - Кстати, - добавил он, прежде чем уйти, - я пошлю за прислугой, чтоб тело убрали.
  С этими словами парнишка скрылся за дверью, а Иммельман, чувствуя себя выжатым до последней капли, бухнулся в кресло. Иммельман с досады смачно плюнул на мертвое тело мальчика. Ведь день так хорошо начинался!
  Стопка личных дел ужасала своими размерами. Крякнув, Иммельман потянулся к столу и взял самый верхний лист. Это было описание лагеря заключенных, рекрутов из которого вверили Луксу в подчинение. Вроде бы ничего необычного, только вот этот лагерь был всецело на самоуправлении. Даже комендант и охрана вербовалась из его, так сказать, жителей. Подобные вещи были очень редки и фактически нереальны; по сути, это был уникальный случай. Иммельману уже хотелось знать, что же там за зверье, если к ним даже нормальных людей побоялись приставить в охрану. А еще лагерь был явно переполнен - вместо обычных полутора в нем содержали пять тысяч заключенных. Капитан обреченно застонал - подобные цифры ничего хорошего не предвещали. Пять тысяч отборных чудовищ, которые наверняка готовы рвать и метать, - такие сметут все на своем пути: и дирижабль, и страну, и их командира. Удивляла и еще одна вещь: как государству удается держать их в узде? Вряд ли дело в обычном подавлении воли, иначе бы их не отвадили в поход. Следовательно, заключенные служили добровольно. Отсюда напрашивался еще один вывод: в лагере эти люди чувствовали себя как дома, и никому из них не хочется никуда лететь. А если и полетят, то уж точно не на войну.
  Это лишний раз подтверждало тот факт, что и рекрутов, и Иммельмана стремятся отправить на смерть. Никто не ждал, что они вернутся живыми.
  Следующий лист - комендант лагеря. На эту должность, естественно, избрали одного из заключенных. И досье этого заключенного было более чем занимательным. Чего стоила только пометка "НТ" в правом верхнем углу листа. Настоящее имя - неизвестно. Предположительно - Исая Мох'Адзин. Причина - за свою довольно долгую жизнь умудрился сменить множество имен и прозвищ. Имя Исаи проскальзывало в его самых ранних делах, но не факт, что оно настоящее. Прозвище, которым Исая пользуется на момент пребывания в лагере - Господин Гуано. Особые приметы - карлик-горбун. Один глаз заплывший, другой - непропорционально большой. Рост - сто тридцать сантиметров. Вес - шестьдесят килограмм. В день прибытия в лагерь убил коменданта, и начальство решило назначить на вакантное место самого Исаю. Та же судьба вскоре постигла и охранников лагеря - на их места Исая поставил людей, которым доверял лично.
  Случай просто из ряда вон выходящий, с ним нужно быть начеку.
  Помимо всего прочего, в досье был приведен перечень лагерей, из которых Исая бежал ранее. Немного погодя он сам же и приходил в новый. Менял один лагерь за другим, и нигде его не убили и не казнили. Он будто искал кого-то, а его самого везде ожидали и принимали с распростертыми объятиями. Особо изощренный побег был с подкопом, подземной шахтой и вагонеткой. И по этому подземному пути он переехал в другой лагерь, где его кормили конфетами и обещали изменить цвет глаз. Доктор, суливший это, умер той же ночью при невыясненных обстоятельствах. А список "подвигов" Исаи просто поражал: тут и подрыв транспортных средств, и побег из лагеря, и растление малолетних, и торговля людьми. Грабеж караванов, горы трупов, погромы, разбои, политические преступления, преступления на почве религии, гомосекуализма и расовой ненависти. Пытки, оскопления, принадлежность к неверной расе пустынников - словом, полный букет. Из детства же Исаи было известно только то, что он когда-то был учеником одного церковника, который обращал детей-пустынников в истинную веру и заставлял их работать в хоре. А чтобы мальчики лучше пели, их всех оскопили. Через неделю после прихода Исаи в хор священника обнаружили мертвым. Рот его был набит песком.
  Иммельман просто диву давался, как вообще такого человека до сих пор не убили. Все же пометку "Ночь и Туман" почем зря не давали. Обычно заключенных этой категории надлежало уничтожать быстро и без шума, а тут - комендант лагеря, да еще и на хорошем пайке. Что-то очень, очень странное здесь творится. Что-то очень подозрительное. Список "наград" Исаи просто поражал воображение. Красный треугольник, который вручали за преступления на политической почве: анархистам, членам любой другой партии, кроме теократов, либералов и прочих узаконенных. Тот же красный треугольник, только перевернутый, намекал на то, что Исая был еще и шпионом-дезертиром. Черный - тут и так понятно, что асоциал. Вручили ему и зеленый, которым награждали обычных уголовников. Умудрился заработать даже лиловую отметину. Интересно, какую же религию это он проповедовал? Уж не веру в языческих божков опиума и идолов, которыми так восхищалась современная молодежь? С розовой меткой было тоже все понятно - сказано же, что занимался растлением малолетних и гомосексуализмом. Синий треугольник - и так очевидно, что эмигрант. Нанимался работником в знатные семьи и привлекался за то, что громил их поместья, взрывая дымоходы. Под каждым треугольником висела еще и черно-белая мишень, обозначающая многочисленные побеги и обличающая его как штрафника. Также в перечне наград числилась и разноцветная шестиконечная звезда, которае все вышеописанные прегрешения объединяла в один узор и указывала на то, что Исая - прежде всего пустынник и потенциальный враг народа.
  - Да его не комендантом надо было делать, - воскликнул пораженный Иммельман, - такому бы при жизни памятник поставить!
   Этот тип умудрился собрать все существовавшие "награды", за каждую из которых уже полагалась казнь, остаться целым и невредимым, стать комендантом лагеря, а теперь отправляется в крестовый поход. И за все это ему вручили особый коричневый именной браслет с личным номером: 251201. Нет, этот тип определенно уникален. Такой человек просто не выжил бы, не помогай ему верхушка. Явно с каким-то особым заданием, не связанным с походом. Что же, это будет интересно.
  "Надеюсь, мы с ним сойдемся и я верно определю его настоящую цель".
   Духовных сил на изучение еще одного дела Иммельман в себе не чувствовал. Он займется личными делами уже на борту. Если его не убьют раньше.
  А из патефона все так же потрескивал церковный хор во славу Господу.
  
  Эдмон
  
  Каюта капитана была довольно уютным местом, духом своим располагающим одновременно и к работе, и к отдыху. На большом столе из красного дерева лежала карта мира с обозначенными на ней торговыми путями, странами и гарнизонами армии каждого из на данный момент известных королевств и графств. Подле стола красовался великолепнейший глобус, который, увы, обычно использовался как вешалка для плаща или мантии, отчего названия стран и морей слегка поистерлись. В сундуке с золотыми замками, что располагался аккурат в противоположном от глобуса углу, хранился бортовой журнал и личное оружие капитана - именной пистоль, который самому капитану уже, к сожалению, никогда не пригодится.
  Были там и другие не менее интересные вещи, но о них после. Помним - у нас сейчас военный совет, от которого зависит дальнейший исход событий.
   Высшее командование удобно расположилось за столом. Во главе сидел насупившийся от груза лет де Лакруа, по правую руку от него - вечно веселый де Фор, а слева - задумавшийся над пропажей капитана Франца де Гольд. Напротив них, будто провинившиеся мальчишки, сидели принц Эдмон, аккуратно сложив изящные кисти рук на столе, и скрестивший руки на поясе капитан-лейтенант де Виола.
  Последний пристально посмотрел в рассеянные глаза контр-адмирала.
  - Ваш вопрос, мсье де Гольд, имеет непосредственное отношение к нашему военному совету. Давайте выслушаем нашего нового государя.
   Любящий картинность и вычурность принц поднялся из-за стола и вышел на середину каюты, исподлобья глядя на всех присутствующих. Однако в то же время он прекрасно понимал, что медлить нельзя, иначе его могут заподозрить в чем-то нечистом. Дворцового переворота ему ох как не хотелось, а от таких стариков всего чего угодно ожидать можно.
  - Мсье Франц - шпион, - начал он наигранно-трагическим голосом, надеясь, что ему поверят. - Вчера, когда я заходил к отцу пожелать доброй ночи, они вместе распивали бутыль доброго вина. Я заметил одну маленькую деталь - в рукаве у нашего дорогого капитана в свете разгоревшейся свечи поблескивал махонький флакончик с алой жидкостью. Не знаю, что в нем было, но к утру отец скончался.
   Эдмон сглотнул, переводя дух, на мгновение потупил взгляд. Затем, собравшись с силами, продолжил полным презрения голосом, распинаясь, меряя помещение шагами.
  - Капитан флагмана, как и многие члены эскадры, родом из ничем не примечательного графства Артье, которое испокон веков дружило с нами. Более того, именно наш дорогой и любимый король Эдгар совместно с некогда дружественной нам Адлерскай поспособствовал созданию этого графства и вообще постройке как такового плавучего города-острова. Кто же мог предположить, что лучший друг и верный союзник воткнет нам в спину такой кинжал!
   Де Нуар остановился и покачал головой, пристально смотря каждому из присутствующих в глаза.
  - Нет, дорогие друзья, мы этого так не оставим!
   Он сжал руку, с силой ею потряс.
  - Война - так война! - яростно воскликнул он, стукнув кулаком по столу.
   Вице-адмирал Карл де Фор громко рассмеялся, задорно хлопая в ладоши.
  - Прекрасная, прекрасная тирада, мой государь!
   Он выскочил из-за стола и пожал ошеломленному подобным бесстыдством молодому повелителю руку.
  - Все-то вы верно растолковали, - затараторил он своим слащавым голоском, - да далеко не все!
   Он запустил руку под полу бархатного кафтана, извлекая оттуда свиток, и, изогнувшись в полконе, не менее картинно протянул письмо Эдмону.
  - Взгляните-ка, мой государь, на это!
   Молодой государь пробежал глазами по содержимому и усмехнулся - документ явно обличал как минимум одного из предателей. И зачитал слащаво-наигранным тоном, будто актер в театре.
  
   "Майн герр,
  Как вам должно быть известно, наше королевство пребывает в критическом положении! На далеком западе зреет огромнейшая чума, которая готова вот-вот разразиться непреодолимой силой. Да-да, речь идет о на первый взгляд неприметном и совсем немощном королевством Ильерия, чей государь пока что живет и здравствует. Нас особенно беспокоит его юный наследник Эдмон де Нуар и его подающий надежды прекрасного воина друг Михель де Виола. Все, что от вас требуется, многоуважаемый Виктор де Гольд..."
  
  - Ложь и провокация! - воскликнул контр-адмирал, в сердцах хлопнув ладонью по столу. Он хотел уже было кинуться к старшему лейтенанту за свитком, как крепкая рука адмирала де Лакруа схватила его за локоть и усадила на месте.
  - Сидите смирно, - спокойно пробасил адмирал. - Виновник вы или нет - это мы узнаем после. А преждевременное отрицание еще не выявленного проступка только подтверждает вашу вину.
   Лицо контр-адмирала побледнело. Пот длинными струйками стекал с его доселе уверенного лица, взгляд метался из стороны в сторону, моля о пощаде. Ему было страшно. Одна метко пущенная стрела способна обвалить огромную баррикаду.
  
   "...все, что от вас требуется, многоуважаемый Виктор де Гольд, это спровоцировать дворцовый переворот, в ходе которого вышеназванные персоны будут признаны виновниками, а вы, бесспорно, станете всеобщим любимцем и народным героем, тем самым возглавив правление. Далее - ликвидируйте или переманите на вашу сторону всякого, кто будет стараться Вам помешать, а в случае провала немедленно уничтожьте данный документ и испейте яду. Самоубийство - это наиболее благородная смерть для такого героя, как вы. Остерегайтесь капитана королевского флагмана Франца, выходца из графства Артье. Он - преданный слуга своего государя и в погоне за амбициями своей державы может вполне существенно помешать Вам.
  Искренне желаю Вам удачи, мой дорогой контр-адмирал Виктор де Гольд. Энгельланд Вас не забудет.
  Его величество, Э. Ф."
  
   Адмирал де Лакруа хищно усмехнулся, потирая рукой бороду:
  - Успокойтесь, мсье де Гольд, вы нисколечки не виновны!
   Тот отрицательно замотал головой, отказываясь верить повисшим в затхлом воздухе каюты словам.
  - Все слишком просто и прозрачно, наивно и наигранно, - продолжал де Лакруа, губы которого расплывались в доброй улыбке, - абсолютно не походит на приказ государственной важности. Сразу видно, что составлено на скорую руку, абсолютно не учтен ни стиль, ни манера. Одним словом - все прах, все тлен!
   Вице-адмирал де Фор удивленно замахал руками.
  - Как тлен, как тлен? Какой, по-вашему, план в наше время составляется не на скорую руку? Найдете - покажите таковой!
   Крепкая рука легла на плечо старика.
  - Успокойтесь, придворный шут, а то что-то уж слишком балаганом попахивает, - спокойно проговорил государь, пристально смотря в юркие мелкие глазки де Фора.
  - С достопочтенным Виктором мы разберемся позже, а сейчас давайте-ка вскроем сундук действительного предателя - капитана флагмана.
   Государь кивнул капитан-лейтенанту.
   Ничего не говоря, де Виола встал из-за стола и направился к стоящему в противоположном углу комнаты и без того лишенного всякого замка сундуку и, поднатужившись, откинул крышку. Затем он извлек из него вышеупомянутый маленький флакончик, уже пустой, еще один невежественно скомканный свиток и заряженный пистоль - все по порядку. Оружие Михель пока решил вернуть на место, дабы не заострять сложившуюся ситуацию.
  - Что и требовалось доказать! - воскликнул приободрившийся де Нуар. - Я просто так не стал бы казнить верноподданного!
   Мелкие, хитрые глазки придворного шута-адмирала заискрились мстительным зеленым светом.
  - Прочтите-ка, уважаемый капитан-лейтенант, что там нашему достопочтенному покойнику говорят!
   Откашлявшись и развернув пергамент, Михель зачитал содержимое послания твердым, ясным голосом.
  
   "Мсье Франц!
  Наше положение плачевно! Все сейчас ополчились против нас, а наш протектор, королевство Адлерскай, может в любой момент обернуться нашим палачом. Вполне естественно, что им не нравится наше столь тесное содружество с Ильерией, которая так поддержала нас в свое время. Но времена меняются, мой дорогой мсье Франц, и ныне был найден новый защитник, о коем я упомянул выше. Дабы доказать верность королевству Адлерскай и его королю, который по совместительству является также архиепископом, Его Преосвященству Карл фон Энгельсу, нам нужно избавиться от всякой опасности, которая может грозить со стороны Ильерии. Убейте государя, устройте переворот, устраните принца и посадите на престол нашего ставленника, о котором Вы узнаете позже. Родина Вас не забудет, мсье Франц!
   Главнокомандующий армии графства Артье, его благородие сэр Брендон Лайонхэд".
  
  Виктор де Гольд, окончательно успокоившись и приняв тот факт, что его не считают изменником, приосанился и тактично кашлянул.
  - Полагаю, господа, суть ясна. Открытая, явная война. И не с малым графством, а с двумя, подчеркиваю, с двумя мощными королевствами! Я не предатель, но кому-то же понадобилось составить подобную околесицу. То есть мы столкнемся либо с войной на три внешних фронта, либо с бойней и в тылу, и на фронте.
   Вице-адмирал при упоминании о предателе презрительно фыркнул.
  Оглушительный хлопок крепких ладоней заставил всех замолчать.
  - Прекратите обсуждать догадки, - рявкнул Альбрехт де Лакруа, - и наконец задумайтесь о деле! На повестке дня разгром нашего соседа, и я предлагаю всем нам крепко подумать, во что это нам выльется и как расправиться с этой язвой на нашем чистом лице с наименьшими для нас потерями!
   Капитан-лейтенант подошел к глобусу, резко его крутанув, и остановил, задержав указательным пальцем на злополучном графстве Артье. Крохотное, едва заметное на картах, сейчас оно представляло из себя серьезнейшую проблему.
  - Все гораздо серьезнее, господа, - начал Михель ровным тоном. - Если наш остров
  Ильерия, сам по себе небольшой, нападет на еще более маленький островочек Артье, грянет нешуточная война. Ведь для нападения на пускай даже маленький остров нужно задействовать военный флот, а это значит временно ослабить защиту. Адлерскай полноправно окажет помощь Артье, Энгельланд нападет на Адлерскай. Фаратория нападет на наш уже порядком ослабленный тыл, Каосбир перехватит инициативу и набросится на Энгельланд, и пошло-поехало. Вывод: король умер очень не вовремя.
  Кончив говорить, Михель де Виола сел на место. В каюте воцарилась тишина. Вице-адмирал де Фор, посмеиваясь, что-то бормотал себе под нос. Адмирал де Лакруа внимательно изучал роковой глобус, а де Гольд просто сидел, не зная, куда себя деть.
  Государь Эдмон де Нуар удрученно вздохнул. Вот так так! У него и в мыслях не укладывалось, насколько огромный резонанс может вызвать смерть одного человека. Он первый нарушил тишину.
  - Н-да, не вовремя, очень не вовремя отец умер! - сказал он, потирая подбородок.
   Де Лакруа поднял взгляд на короля.
  - Да что толку. Ваш отец, мой повелитель, - это не более чем толчок к давно назревавшей войне. Какую мы сторону ни примем, нам достанется в любом случае. Но войны с Артье, Адлерскай и Кёнихьбэттл, а следовательно - и с Энгельланд, и с Лёвэнфистом, нам не вынести. И в то же время не избежать. Остается лишь заручиться поддержкой Фаратории, Роттлэнда, Каосбира и уповать на то, что нас вообще оставят в живых.
   Вице-адмирал де Фор недовольно поморщился.
  - А чего это вы нас, господин адмирал, так к западу склоняете, а? Уж не шпион ли вы?
   Вот тут-то капитан-лейтенант не выдержал.
  - Тишина! Нам только междуусобиц на флагмане не хватало! В данный момент нам следует решить, что делать с графством Артье! Если мы его так просто оставим, то наши любезные соседи тогда точно поймут, что мы ослабли настолько, что не можем даже отстоять честь покойного государя, и тогда нас точно растопчут!
   Старый адмирал Альбрехт довольно усмехнулся.
  - А вы, юноша, я смотрю, проявляете незаурядные способности аналитического мышления. Напомните мне, чтоб вас повысили.
  - Или повесили, - криво ухмыльнулся де Фор. - Зная нрав нашего любимого адмирала, возможно и такое.
  - Шутки в сторону, господа черти! - прикрикнул молодой повелитель. - Прежде всего необходимо сделать следующее: выявить на каждом судне всех выходцев из Артье и уничтожить. Если в их числе, как в случае с ныне покойным предателем Францем, окажется капитан корабля - убить капитана. Это приказ. У нас военное положение, и мы не можем рисковать.
   Де Гольд удивленно вскинул бровь. Он что, с ума сошел, этот мальчишка? Убить всех артьежцев - это переполовинить, а то и четвертовать всю эскадру. Как хорошо, что в поход отправилась лишь треть всего флота! Стоп... Лишь треть. Значит, еще больше иноземцев, которые могут быть потенциальными предателями, сейчас там, у них на родине! Повернуть назад? Тогда вполне возможен удар в спину, разгром ничего не понимающей эскадры, смерть принца и государства. Лезть на рожон? Относительно легкая победа в битве, но крах в войне.
  - Я не ослышался? Убить каждого, кто родом из Артье? А вам не кажется, что этим самым мы выведем из строя добрую половину нашей эскадры? Во-вторых, как быть с боевым духом оставшихся матросов? Они, значит, служили-служили, а тут им сообщают, что их товарищи - грязные изменники и их следует казнить. Вот вы бы, господин капитан-лейтенант , поверили, а?
   Вице-адмирал захлопал в ладоши, заливаясь искренним смехом.
  - А как быть с боевым духом артьежцев, которым отдали приказ уничтожить родное графство? Они, значит, жили-жили, а тут им сообщают, что их графство - подлый предатель и его надобно уничтожить. Вот вы бы, господин контр-адмирал, поверили, а?
   Адмирал де Лакруа решил, что с него хватит пустых посиделок, и стукнул кулаком по столу.
  - Я согласен с мыслью юного государя. Уничтожить всех возможных крыс, после чего с оставшимися силами, а это еще как минимум пятнадцать хорошо вооруженных кораблей, напасть на слабое графство...
  - Флотом которого, следует заметить, - ехидно вставил де Фор, - руководит не кто иной, как сэр Брендон Лайонхэд! Вы не забывайте, что он - выходец из Пустоши, а там глупцы не выживают. Он еще более непредсказуем, чем, не в обиду вам сказано, ваше величество, наш юный государь! Этот "сэр" может как пойти в лобовую атаку, так и держать длительную осаду, а может и вовсе послать гонцов за подкреплением. Нам тогда несдобровать!
  - И именно поэтому, - начиная терять терпение, ответил адмирал, - нам следует идти в атаку немедленно. Господин контр-адмирал, идите, позовите капитанов кораблей!
   Тот, видя, что старик вскоре начнет рвать и метать, не стал спорить и молча покинул каюту.
   Альбрехт де Лакруа выждал, пока Виктор де Гольд скроется за дверью, после чего тихо добавил:
  - А этого - казнить при первом удобном случае.
   Государь кивнул, садясь за стол. Де Фор последовал его примеру, еще шире улыбаясь. Де Виола покачал головой. В каюте воцарилась тишина.
   Дверь каюты отворилась, и некогда просторное помещение вскоре стало тесным - капитанов оказалось на удивление много. Хотя чему удивляться? В эскадре было тридцать кораблей, а соответственно - тридцать капитанов. Все стояли по стойке "смирно", в белых кафтанах. Кто усат, кто бородат. Кто сутулится под грузом лет, а кто робко оглядывается неопытным взглядом. Кто хмурится, предчувствуя неладное, а кто абсолютно уверен, что все спокойно. Каждый размышлял о своем.
   Государь Эдмон де Нуар встал перед ними и подробно изложил сложившуюся ситуацию, упуская лишь тот факт, что виновником в смерти короля является графство Артье. Вместо этого он назвал Адлерскай, добавив, что путь эскадры будет лежать через "верного союзника", где планируется высадиться и запастись провизией, а также послать гонца домой за подкреплением. В конце своей речи он попросил явиться на борт флагмана всех артьежцев, которые служат в эскадре. Зачем - не сказал. Капитаны удалились исполнять полученные указания.
   Адмирал де Лакруа потер рукой подбородок.
  - Так вы рассчитываете произвести высадку и устроить резню на самом острове?
   Де Виола одобрительно кивнул:
  - А я согласен. Сами посудите: от нас ожидают сражения в открытом море, где мы, очевидно, сильнее них. Но если мы не будем выявлять никаких признаков агрессии и просто, подчеркиваю, просто высадимся на берег, а среди ночи устроим кровавую баню, то все пройдет спокойно. Опять же, сэр Брендон, который всех нас так беспокоит, не в пример своим подчиненным, рассчитывает именно на такой ход событий, и он нас сам впустит к себе в логово...
  - Где тут же с нами и расправится! - перебил встревожившийся де Гольд.
   Вице-адмирал де Фор добродушно улыбнулся той самой улыбкой, от которой и земля дрожит, и сердце леденеет.
  - Что бы этого не случилось, мой дорогой друг, именно вы и возглавите десант!
  - Я?!
  - Ну, ну, не скромничайте так! Ведь вы прекрасно владеете саблей! Да и вид у вас более чем представительный! Вот и поведете людей на бой! Как вы считаете, а, господа?
   Государь усмехнулся. Адмирал кивнул. Капитан-лейтенант хранил молчание. Словом, все были согласны. Приговор контр-адмиралу был подписан и вот-вот будет приведен в исполнение им самим.
  - Смотрите, - продолжал де Фор, - пока вы будете буйствовать в городе, мы обстреляем его с моря со всех сторон. Это будет полная победа! Затем - мы отходим, сдаемся Фаратории, и пропускаем запад на наших врагов. Ловко придумано, а? Победа гарантирована!
   Адмирал удовлетворенно кивнул.
  - На том и порешили.
  Виктор де Гольд обреченно вздохнул и потупил взгляд. Так вздыхают обычно те, которым объявили смертный приговор.
  
  Глава третья. Небеса
  
  Эрвин
  
  Его величество император Эрвин Фуксхарт сделал большой глоток диковинного напитка под названием чай. Чертово зелье расслабляло не хуже опиума. Его же император не любил из-за зависимости, которую дьявольский дурман пробуждает у всякого, кто к нему неравнодушен. То ли дело чай: и вкусно, и никакой тебе зависимости! Обидно одно: этот чай - его деньги. Чем больше чая в державе, тем больше у нее денег. Вкусная замена не в пример менее полезному блестящему золоту рабов. Какими же дикарями были наши предки, подумал Эрвин, рассматривая уже наполовину опустевшую кружку. Сражаться за какие-то блестящие рыжие железки, от которых никакого проку. А чай - и приятно, и полезно. А главное - он гораздо более редок, чем это чертово золото, из-за которого в старину было столько разных проблем, войн и прочих конфликтов. Чай и соль - вот на чем строилась вся нынешняя экономика, а никак не на металлах, которые могли послужить лишь защите или убийству, но никак не спасению человека. Если без злата и серебра может обойтись всякий, то соль необходима человеческому организму, а чай - верное лекарство от очень многих болезней. Чем лучше сорт чая, тем выше он ценится. А чистая соль - так и вовсе благодать. Нет, это определенно лучше всяких там бесполезных металлов!
  Повертев именную серебряную кружку в руках, Эрвин довольно хмыкнул и отставил ее в сторону - его ожидали дела много более важные, чем распитие диковинных зелий. Довольно увесистая стопка исписанных мелким каллиграфическим почерком пергаментов обещала весьма интересное чтиво. По мере прочтения докладов о событиях на мировой арене его величество не переставал удивляться гениальности своего хорошего друга Ура Вольфмеха, старика лет семидесяти, который несколько лет назад изобрел паровую машину. Однако мы будем честными и уточним, что на самом деле паровой двигатель был создан в далеких землях Пустоши, а старине Вольфмеху просто посчастливилось раздобыть необходимые ему схемы. И вот результат: грандиозные махины небесных кораблей ярко-синего, почти ледяного окраса блуждают по всему миру, донося императору самые свежие новости отовсюду. Единственный их минус состоял в том, что их первоисточник - аналогичные машины Пустоши, поэтому время от времени тамошние пираты все же давали о себе знать.
  Между листами с описаниями недавних событий на флагмане Ильерии и дозоров за графством Артье лежал конверт с хорошо знакомой Фуксхарту печатью.
  К слову, нам следует указать, что его величество император сейчас страдал от ужасной головной боли и дичайше хотел спать. Страдать головной болью и изнывать мечтаниями о спокойном сне - это удел всех императоров, которые действительно заботятся о своей империи, а не транжирят попусту и без того бедную казну. И, увы, чай постепенно заканчивался, а спать хотелось все больше. Его величество тряхнул головой, чтобы хоть на какое-то время отогнать сонливость. Парик длинных прямых волос - издержки новой чумы по прозвищу сифилис, которой сам император хотя и не болел, но повсеместное лечение которой ввело в моду подобные головные уборы и значительно помогло волосокрадам - качнулся в такт его движениям и едва ли не соскользнул с далеко не лысой, но хорошо ухоженной рыжеволосой головы. Пришлось придержать его рукой.
  Но вернемся к письму. Как вы, наверное, уже догадались, это было письмо не от кого иного, как от старины Вольфмеха, и вот что он говорил:
  
  "Государь!
  Смею вновь потревожить Ваш покой, хотя и прекрасно понимаю, что времени у Вас в обрез. Но все же, я искренне хочу, чтобы вы помнили о маленькой-маленькой детали.
  Две аксиомы стервы-войны:
  - На ней всегда умирают.
  - Она обращается в гонку.
  А в нашем случае, если прогресс станет общим, то будет уместна еще и третья:
  - Победителей не будет.
  Передовые технологии, Ваше Величество, - это, конечно, всегда очень хорошо, и они существенно облегчают дело, но вот если ими завладеем не только мы, то невинных жертв не миновать. Покорнейше прошу Вас простить мне мою старческую слабость. Пираты - это мелочи, но не стоит о них забывать. Самые сложные и необходимые детали - всегда самые мелкие.
  P. S.
  Прошу Вашей аудиенции, мой государь. У меня есть нечто, способное Вас заинтересовать.
  Ваш верный слуга Ур Вольфмех".
  
  Бедный-бедный старина Вольфмех, сочувственно покачал головой император, он так и не понял, что эти машины уже стали мировым достоянием. Подобные корабли сейчас на флоте всех передовых государств. И все они выполняют одну и ту же функцию - разведка и донесение самых последних новостей до ведома главнокомандующих. Конфликты в небе по общепринятому умолчанию не допускались, дабы не тревожить и без того суеверный и подкошенный происками церкви люд. И именно поэтому наибольшей проблемой оставались уже многочисленные слухи о неких пиратах, что якобы нисходили с облаков, а после учиненного ими разбоя скрывались в никуда.
  Эрвин Фуксхарт прекрасно понимал, что утро совершенно не предвещало ничего хорошего. А с шумом распахнувшаяся дверь кабинета только усилила его в том уверенность. Влетевший в комнату мужчина был невысокого роста, но и назвать его карликом было бы оскорблением. Среднего роста, с короткой стрижкой, без парика.
  Одетый аккуратно, как и подобает штатскому служащему, в белый костюм, он тяжело дышал, а взгляд его метался по кабинету, словно крыса, учуявшая воду на корабле.
  - Если ты по делу Ильерии...
  - Де Гольда раскрыли, - радостно выпалил служивый.
  Император облегченно вздохнул, отирая выступивший на лбу пот. Парик причинял ужасные неудобства, особенно в такую жару, которая царила повсюду в эти чертовы дни. Но путем нехитрых махинаций только что был убран один из самых преданных ныне покойному королю слуг.
  - Одной проблемой меньше, друг мой Эразм. Как это случилось?
  Молодой, но смышленый малый, комиссар разведки Эразм ван Рип постепенно пришел в себя, отдышался и наконец принял достойный его величества императора вид.
  - Как и предполагалось, сэр, высшее командование Ильерии обнаружило наше письмо.
  Император ждал.
  Подумав немного, комиссар продолжал.
  - Господин де Гольд пытался отнекиваться, но толкового в свою защиту ничего не сказал. Его глазам даровали жизнь, а вот спине передали приказ казнить. Приказывал не кто иной, как сам адмирал де Лакруа.
  - Машины заметили?
  Ван Рип отрицательно покачал головой.
  - По словам команд других кораблей, это всего-навсего большие и странные облака. Церковь работает очень и очень исправно. А финансы мелких сошек вроде Ильерии просто не позволяют создать такие штуки, как дирижабль. Они буквально обанкротились со своим Артье. Вот и толкают всякое, чтоб люд успокоить и бедность свою прикрыть.
  - Как гонец покинул корабль?
  - Сделал вид, что напился, и упал за борт. А там его "съела" одна из наших акул.
  Эрвин Фуксхарт удивленно посмотрел на комиссара.
  - Я не ослышался? Вы сказали "напился"?
  Эразм усмехнулся.
  - Уж поверьте, там было с чего. Словом, наши его подобрали и доставили прямиком к сюда. При случае передайте мои личные поздравления господину Вольфмеху. Его "облака" и "акулы" - просто чудо из чудес.
  Император улыбнулся. По-доброму.
  - У тебя красивые и ухоженные усы, Эразм. Аккуратные, в пределах разумного. Как и ты сам. Я ценю твою работу. Машины - это всего-навсего механизм. Чтобы выжить в джунглях, тигр вскрывает глотку своей жертве когтями и впивается в ее плоть зубами. А мы - создаем механизмы, которые все это сделают за нас. И без нас эти машины ничто. Но мы не всесильны. Пускай твои усы будут не просто украшением, но и удобным пьедесталом для твоего прекрасного носа.
  Комиссар ван Рип поморщился.
  - За кого вы меня принимаете, ваше величество? У меня нет любовниц, и я не хожу по притонам.
  Император смерил взглядом своего верного подчиненного, буквально сверля его острыми, впивающимися, будто иглы в кожу, глазами.
  - Этой новомодной чуме достаточно и одного раза, друг мой. Почему рапорт о нашей маленькой крыске запоздал?
  - Я за тем сюда и пришел, государь.
  Эразм ван Рип вытащил из-за пазухи несколько исписанных листов и протянул их императору.
  - Здесь все, что он нам передал перед тем, как мы его устранили.
  Эрвин Фуксхарт взял отчет и кивнул головой в знак прощания.
  - Молодцы, господа! Доброго тебе утра, друг Эразм.
  - И вам, государь!
  Комиссар, круто развернувшись на каблуках, покинул кабинет.
  Его величество погрузился в изучение новоприбывшего отчета, из которого он узнал о приказе собрать всех солдат-артьежцев на службе эскадры Ильерии на ее флагмане, чтобы позднее казнить. После же планировалось высадить ночной десант на острове Артье, пока корабли разбираются с флотом. Война разворачивалась полным ходом, капитаны подавлены, солдаты раздосадованы.
  Но еще больше его обрадовали рапорты, касающиеся дел на западе. И в их числе письмо начальника полиции Каосбира Графа Т., из которого сообщалось, что по всей стране все чаще вспыхивают мелкие восстания. Население недовольно своим королем, и политика, которую он ведет, вот-вот загонит его и всех его дворян в гроб. Приказ о сухом законе был встречен с очень большим недовольством, а последний указ о сносе старых церквей просто добил народ. Далее: финансирование революционных групп и снабжение повстанцев необходимым продовольствием и оружием было как нельзя кстати, и не далее как вчера вспыхнуло наконец полномасштабное восстание с захватом Капитолия, свержением старой власти и полным разгромом столицы. Страна окончательно прогнила и скоро прекратит существование. Словом, все шло как нельзя лучше. Можно было сказать даже, что просто прекрасно.
  Однако последний рапорт императора насторожил. Сонарами в водах между Артье и Ильерией была обнаружена подводная лодка старого образца типа "Акула", какие уже давно не в ходу, перевозящая некий странный груз.
  Надо бы взять еще одну чашечку чаю, подумал Эрвин.
  Свистун
  
  Воришка выжимал из "Ирвина" все соки, мчал, что называется, на всех парах. У него на уме было одно - поскорее доставить проклятые письма и наконец покинуть осточертелый ему Авалон и тамошнюю городскую стражу. Плевать на всех, Дорога ждет. Его Дорога. Которая не знает ни конца, ни начала, ни края. Она бесконечна, куда ни смотри. Она ведет через тесные клетки и широкие поля, опускается под воду и восходит до небес. И никогда не поворачивает назад. Только вперед, только вперед. На небесах Воришка уже побывал, теперь ему страшно хотелось на землю, и он рвался к ней, а его "Ирвин" рассекал пропеллерами облака, резал их крыльями и рвал их лопастями в клочья, продираясь к островам, таким маленьким и чудным, омываемых картинно голубой морской водой.
  Воздух трепал волосы, отдавался ревом в ушах. Свистун страшно любил это чувство - чувство свободы и независимости ото всех, кроме себя. Так было раньше, и так будет теперь.
  Все ближе и ближе цель - земли Пустоши. Далекие, дивные коричнево-ржавые земли песка, скал и пламени. Оранжево-медный в лучах полуденного солнца материк все разрастался и разрастался на глазах пилота. Все отчетливее становились лабиринты горных долин, все острее были скалистые пики, все бескрайнее раскидывались пески. Пустыня вскоре поглотила абсолютно все. Дюны, песчаные холмы и косогоры. Далеко-далеко даже была видна буря, и она ничего хорошего не предвещала. Благо, Воришке было с ней не по пути, а даже напротив, в противоположную от нее сторону. Его цель - город Эбла, наземная столица пиратов-пустынников, которые уже давно успели перебраться и на небо. И она, и ее высоченные башни уже виднелись за косогорами и дюнами великой пустыни.
  Золотисто-ржавые стены, громадные деревянные ворота с вырезанными на них узорами-символами и великий дворец первыми бросились Свистуну в глаза. Но не так велик был дворец, как известная на весь мир Леонардова Библиотека, в которой хранились самые сокровенные и самые величайшие знания всего человечества. Это была реконструкция старинного архива, преданного огню уже больше четырех тысяч лет назад, а тот, в свою очередь, содержал каменные плиты-письмена, которым было не меньше четверти сотни тысячелетий. И она была действительно огромна. Здание, восходившее спиралью ввысь и рассекавшее собою сами облака, завораживало. Зиккурат - так эту башню называли праотцы. И Воришка чуть было в него не врезался, но вовремя спохватился, дернул штурвал на себя и, описав мертвую петлю, приземлился у главных городских ворот. Как и положено.
  "Ирвин" остался ждать за городом. Все равно на нем никто, кроме Свистуна, не полетит - завести не сумеют, систему знать надо.
  Но так просто посыльного в столицу не впустили. Лишь стоило ему ступить под каменный свод арки ворот, как на него тут же со всех сторон нацелили мушкеты, аркебузы, гауды и арбалеты с подствольной картечью. Городская стража здесь была значительно злее, чем на Авалоне. И Воришке это сразу не понравилось - мало кто любит, когда на него одновременно нацелено столько разномастного и больно бьющего оружия. Потому он выбрал самую верную политику - замахал руками и стал уверять, что прибыл с миром. И в подтверждение показал свиток с печатью-гербом, написанный консулом Авалона.
  Высокий хмурый бородач в легкой белой накидке и чалме подошел к парню и осмотрел запечатанное послание. Кивнул. Стража в тот же миг окружила Свистуна, взяв того под конвой и под началом все того же бородача повела парнишку к дворцу. "Не могу представить себе более теплый прием", - про себя усмехнулся Воришка.
  Свистун попытался разговорить хмурых и молчаливых охранников, но те еще больше нахмурились и усиленно замолчали. Воришка пожал плечами и стал любоваться узкими улочками столицы. Каменные сооружения с куполообразными крышами, брусчатая дорожка из желтого кирпича, пальмы, колодцы и оазисы у трактиров - как же он по всему этому соскучился! Он столько раз слышал рассказы пилотов, бывавших на земле, что ему казалось, будто он сам уже бывал здесь. Люди вокруг смеются, спорят о чем-то, переговариваются. Какая-то девушка, неся ушат с водой, споткнулась и облила мирно спящего под пальмой верблюда. На нее накричал хозяин животинки, залепил ей пощечину. Та огрызнулась и ушла своей дорогой. Паренек лет двенадцати метнул камешек в окно чьего-то дома и долго после этого убегал от злобной-злобной собаки, которая этот дом охраняла. Словом, все было как он представлял. И Воришке это нравилось.
  Стражники тем временем подошли к воротам дворца и все как один дружно преклонили колени перед седым старцем, вышедшим им навстречу. То был высокий, на вид довольно внушительный и мускулистый старик с синей бородкой и мелкими-мелкими глазами. Взгляд мудрый и прозорливый. Облачен в песчаного цвета накидку с капюшоном, под которым можно было разглядеть пряди иссиня-седых волос. Свистун догадался - это был консул Эблы, Леонардо Винсент, которого в простонародье именовали Белым Богом. И именно он создал чертежи небесных городов, дирижаблей и паровых машин, которые сейчас разошлись по всему миру. Именно он возродил библиотеку праотцов-шумеров, которую восставшие рабы так бесстыдно сожгли. Никто не знал, сколько лет этому старику, - самые старые из пиратов говорили, что когда они еще пешком под стол ходили, у того уже была в волосах седина. А сейчас он вышел на прогулку и предстал перед столичной стражей и Свистуном во всем своем величии. И заметил послание в руке паренька. Кивнул солдатам и как ни в чем не бывало прошел мимо них, держа путь к роще. Люди же вокруг не обратили на него ни малейшего внимания - ну гуляет консул, пусть гуляет себе. Он ведь тоже самый обычный человек, как и все они. Стража последовала за своим господином. Тот бородатый и хмурый, который встретил Воришку у ворот, теперь сильно пнул его в бок мушкетом, чтоб тот пошевеливался. И все это происходило в абсолютном молчании под музыку городского быта.
  Войдя в рощу, Леонардо Винсент улегся на гамак, натянутый меж пальм, росших возле виноградника. Дал знак стражникам отпустить посыльного, а тому - остаться наедине с ним. Свистун сглотнул, стража повиновалась. Старик дождался, пока их оставят вдвоем.
  - Ну-с, что там у тебя? Да встань же с колен наконец, прыгай на лавочку!
  Воришка повиновался. Протянул свиток. Немного осмелев, потянулся за виноградной гроздью.
  - От авалонского консула вам. Можно?..
  Старик улыбнулся.
  - Угощайся-угощайся, чего же и нельзя? Ты читал это?
  Свистун, порядком проголодавшийся от волнения, уже наминал виноград вовсю.
  - Спасибо! Не-а, не читал. Запечатано ж.
  Консул развернул свиток. Краем глаза заметил за пазухой у Воришки второе послание.
  - А вот сейчас и почитаем. А второе письмо кому?
  - Маэстро Веному лично, - повторил он приказ начальника авалонского гарнизона.
  - О! Так Венецианец-то как раз у меня. Хочешь, могу передать? - старец ехидно подмигнул.
  - Лично велено, - уперся Воришка. - Вдруг затеряется по пути, или еще что...
  Старик усмехнулся.
  - Хочешь сказать, что ты во мне сомневаешься?
  Посыльный на секунду задумался, увлеченно поедая уже третью гроздь.
  - В вас - нет. В исполнении приказа - да. Приказ есть приказ, его выполнять надо.
  Винсент рассмеялся, оторвался от чтения послания, извлек из-за пазухи яблоко и метнул его Свистуну.
  - Хороший песик, лови плюшку.
  Тот ловко поймал награду и, хрумкнув, спросил:
  - А что там пишут хоть?
  - Да так, ничего важного, - хмыкнул старик. - Хочешь, дам почитать?
  С этими словами он протянул Воришке совершенно чистый свиток, который получил от Свистуна. Посыльный не поверил собственным глазам.
  - Тебя использовали, песик, - продолжал старик. - Перед тобой прилетал настоящий посыльный с подлинными письмами. Он и о тебе говорил, что, мол, прилетит тут один собачонок с растрепанными как у шайтана волосами и лицом ребяческим. И что у него пустые письма будут, его просто проверки ради запустили. Вот и думай, кому ты служишь, хе-хе.
  Сказать, что Воришка обиделся, значит не сказать ничего. Он-то понадеялся, что ему верят, что ему доверяют и правда ждут от него помощи. А тут - такое! Наконец он пришел в себя и тихо спросил:
  - А про Маэстро вы правду сказали, или чтоб меня подзадорить?
  - Про Венецианца - правду. Да не бойся так, песик, ты - молодец. Задание выполнил, письма доставил. Хочешь, я за ним пошлю, и ты ему свиток отдашь? Вдруг он не пустой?
  - Давайте, - тоскливо ответил Свистун. - И на том спасибо, хозяин.
  Старик запустил руку в его волосы и ласково потрепал, почесал за ухом.
  - Расслабься, с кем не бывает.
  Воришка не ответил. Он дулся, и дулся вполне справедливо. Консул же встал с гамака, вышел из оцепленной городской стражей рощи, подошел к одному из солдат и отдал приказ привести к нему Маэстро Венома. Затем вернулся к Свистуну Воришке, удрученному и поедавшему очередное яблоко.
  Старик умилился, наблюдая за парнишкой.
  - Венецианец скоро прибудет, - сказал он, залезая обратно в гамак.
  Воришка кивнул в знак благодарности. Ожидание проходило в молчании. Консул дремал, Свистун - грыз яблоки. Идиллию прервал некто в фиолетовом камзоле и кукольной маске. Это и был Венецианец.
  - О, вот и горе-посыльный! - воскликнул тот.
  - Здрасте, - ответил "горе-посыльный" и протянул второй свиток. - "Маэстро Веному лично", - отчеканил он. И этот свиток тоже оказался пустым.
  - Ну, попытка не пытка, - усмехнулся кривой улыбкой Леонардо Винсент.
  - А мне бы такой на "Скрипаче" не помешал. Летаешь хорошо?
  - За городом стоит мой "Ирвин", я его несколько лет назад собрал...
  Маэстро одобрительно кивнул.
  - Прекрасно, мальчик. Будешь тогда со мной. В мореходстве, я так понимаю, ты никакой, потому зачислим тебя в команду поддержки. Пилоты нам нужны всегда. У тебя неделя на сборы, пока мои матросы будут учиться не топить корабль в море прежде, чем он взлетит. К тебе и прочим из команды поддержки это не относится. От вас требуется владение летательными аппаратами, а не хождение по небу.
  Венецианец, как его назвал консул, хлопнул Воришку по плечу.
  - Так что, парень, будешь небесным пиратом. Таким, как я. А пока - полетай, поупражняйся со своим... Как ты сказал, "Ирвином"?
  - Д...Да. "Ирвин".
  Воришка не верил своим ушам. Поражение стало победой, и победой неслыханной! Теперь он - пират! Небесный пират! Вот оно как бывает, а! Это же гораздо лучше всего того, о чем он мог мечтать! Дорога, свободная и полная всяких событий Дорога - небесные пираты к ней ближе всех, ближе, как никто другой! И он теперь один из них!
  - Молодец, одобряю! У каждой важной тебе вещи должно быть имя. Тогда эта вещь оживает и служит тебе верой и правдой.
  Воришка замотал головой, закивал. Он был вне себя от счастья.
  - С... Спасибо, спасибо огромное!
  Старик рассмеялся.
  - Все же будет из тебя толк. А теперь - давай, не мешай отдыхать. Давай, песик, беги! Еще встретимся!
  Веном положил руку на плечо Воришки. Попрощался с консулом и покинул рощу. Вместе они прошли до городских ворот - стража их не трогала - и покинули Эблу.
  Маэстро пристально посмотрел на все еще не верящего в свое счастье Свистуна сквозь маску.
  - Здесь я тебя временно покину, мальчик. Встретимся в Тобруке через три дня. А пока - свободен.
  Воришка хотел было что-то сказать, как вдруг с небес свалилась веревочная лестница. Удивленный парнишка задрал голову, чтоб посмотреть. Это был дирижабль! Самый настоящий, громадный, ледяного цвета дирижабль! И Маэстро уже карабкался по лестнице вверх.
  "В Тобруке через три дня", - твердил про себя Воришка, - "В Тобруке через три дня!"
  Хатыр
  
  - Этот выжил. Вон там еще один дышит. И рядом тоже пара-тройка шевелится. О, глянь, и еще один. Похоже, что только ноги сломаны, а ни позвоночник, ни руки не повреждены. Везучий, однако!
  Хатыр прерывисто дышал, то и дело вздрагивал. Напрягся, уцелевшей рукой сбросил с себя мертвое тело Тимура - тот умер еще на лету, за растущее из скалы дерево зацепился неудачно. Дико болела нога. Нельзя пошевелить. Посмотрел, успокоился: два открытых перелома, не более. Второй руки он вообще не чувствовал. Левый глаз залит кровью - видимо, бровь разбита. Все хорошо, думал новоиспеченный аккад, я жив.
  Над ним склонился мужчина с именным ятаганом на поясе, протягивая руку. Похоже, учитель Аль Кабир.
  - Эй, Хатыр, и ты цел?
  Тот в ответ слабо кивнул, улыбнулся. Из его уст так и сочилась кровь. С виду можно было предположить, что он уже вот-вот отойдет к Аллаху, однако в глазах его пылало сильное, ясное пламя. Он выжил, он прошел испытание.
  Сначала было легко: просто пожить в дикой пустыне, самостоятельно добывая еду и пропитание. Потом - драки с волками, змеями и воронами. Волк навеки отметил его лицо своими клыками, пытаясь растерзать глотку. После поединков со зверьми новобранцев заставили драться друг с другом до тех пор, пока в каждой из десяти групп не останется по одному выжившему. И эту десятку ждало самое ответственное испытание - прыжок со скалы. Те, кто переживут и это, достойны звания аккадов - лучших воинов Аллаха. Самых сильных, самых быстрых и расчетливых. Им восстановят поврежденные или утраченные в ходе испытаний части тела, им дадут ятаганы из самого прочного булата, их согреют женщины из консульского гарема, они будут воевать за свою родину и Аллаха, а бок о бок с ними - машины, сделанные по образу и подобию каждого воина. Чем лучше воин, тем больше машин встанут под его начало. Главное - выжить. В любой момент можно отказаться, сдаться и опустить руки, но разве достоин ты тогда вообще зваться мужчиной? В таком случае можно было просто служить в рядовой армии на благо Аллаха, державы и консула, но уж коли вызвался стать аккадом - иди до конца. Смертный бессмертен - таков их девиз.
  Едя в трясущейся повозке бок о бок с такими же, как и он, Хатыр вспоминал тот славный миг своего второго рождения. Шевелил пальцами булатной левой руки, закинул ногу за протез правой ноги и вспоминал тот торжественный миг, когда он, будучи при смерти телом, стал бессмертен духом. На серебряных ножнах золотыми буквами выведено: Гамеш Аль Хатыр. В них покоится его именной ятаган с ярко-алым рубином на рукояти. Родной рукой он поглаживал шайтаново орудие, которое пожелал встроить в предплечье протеза - очень удобная вещь, не в пример новомодным пистолям и мушкетам. Из-за стрельбы картечью, которая поражает вокруг себя все в радиусе десяти-пятнадцати метров, такой игрушке просто не было равных, когда дело шло к мясорубке.
  Длинные, с любовью отращенные волосы аккуратно завязаны и убраны под капюшон. Сердце колотится все чаще. Сейчас их должны доставить в порт, а оттуда - на Большой материк. Зря они, те люди, их недооценивают и зовут их землю пустошью, ох как зря. Ведь здесь были впервые введены небесные корабли, и они еще о себе заявят.
  Повозка остановилась.
  - Приехали, - просипел старый кучер.
  Аккад Гамеш Аль Хатыр и его братья по оружию высадились на пристани. Они ждали, пока приедут еще четыре таких же повозки, чтобы потом вместе погрузится на один из этих прелестных кораблей. О, что это были за корабли! Все, как один, громадные крейсера. Покрашены в гордый белый, ледяной, под холод ярко-синих небес, цвет. Пока еще покоятся в морском порту и паруса их опущены, но стоит лишь механизмам этих чудищ придти в движение, как поднимут они свои багровые паруса и отправятся ввысь, к самим небесам! Хатыру было неведомо, да и он никогда особо не интересовался, как они работают. Главное то, что они летали. И он вместе со своими братьями полетит на одном из этих орлов на Большой материк.
  Солнце только-только начинало восходить. Его несмелые, еще совсем тусклые лучи слабо пробивались сквозь нависшие мертвым грузом над землей косматые облака. Желто-алое солнце неспешно, все более уверенно поднималось на свой престол, и восхождение то сопровождалось неземной, чарующей музыкой. Одинаково печальной и радостной, неспешной мелодией. Одновременно и гимн рассвету, и реквием по закату. Он поет свою песнь, думал Хатыр, с улыбкою смотря вдаль. Он знал, кто это играет. Каждый, кто жил в этих краях, знал Его. Лик Его никому неведом, но Его дивную песнь слышит всякий, кто хотя бы раз встречал рассвет или провожал закат в этих землях. Там, далеко за равнинами, где кончается степь и обрываются скалы, где нет ничего, кроме пустыни, окруженной непролазным валом, обитает Он. Стоит лишь солнцу начать свое триумфальное шествие, как Его скрипка оповещает об этом все живое и неживое, все мертвое и не мертвое, и над всей землею льется чистая, будто хрусталь, рассветная песнь. С наступлением же заката звучит торжественный реквием по ушедшему дню, который плавно переходит в буйную, развеселую и праздничную оду ночи. В свободное же от игры время Он листает Свою тетрадь, любуется своими трудами, а прочтя все, написанное Им ранее, берет потрепанное и уж давно окаменелое перо, макает его в чернильницу с алой краской и выводит новую историю. Каждая из них начинается с имени ее героя и кончается временем его падения. Дописав же историю, Он вновь берет свою скрипку и справляет панихиду по усопшему. Чем торжественней она, тем славнее погиб человек. Высшая честь - стать новой струною для Его скрипки, дабы твой голос был слышен всем и каждому, живущему в этом мире. Оттого-то Пустошь и звалась музыкальным краем, что Ее хранитель души не чаял в Своей скрипке. В день второго рождения Хатыра Он молчал.
  Де Гольд
  
  Совет кончился, все стали расходиться по своим местам. Альбрехт де Лакруа подождал, пока в каюте капитана не останется никого, и тихо подозвал себе контр-адмирала де Гольда.
  - Вы - молодец, мсье контр-адмирал! - сказал он, хлопнув того по плечу. - Вы просто прекрасно сыграли свою роль.
  Контр-адмирал недоуменно посмотрел на улыбающегося адмирала. А тот достал бутыль вина и наполнил бокалы. Поднял свой.
  - Ваше здоровье, контр-адмирал.
  Пригубил.
  Де Гольд неуверенно взял свой бокал и последовал примеру адмирала. Никакого яда не было, отравления не последовало. Но контр-адмирал нутром чуял, что здесь что-то нечисто.
  - У меня для вас хорошая новость, контр-адмирал, - продолжил де Лакруа. - В десант вы сегодня не пойдете.
  Де Гольда как молнией проняло: что на уме у этого дьявольского толстяка? Он пытался понять, в чем же подвох. Откуда такой поворот?
  - Это еще почему?
  Де Лакруа расплылся в улыбке.
  - Наверное, потому, что вам предстоит объяснить пленным артьежцам, куда мы едем и зачем. Лично, спустившись к ним в трюм. И, конечно же, рассказать им, почему вы отдали подобный приказ. Они ведь хотят знать, кому принадлежит идея казнить их братьев, а их самих использовать на правах пушечного мяса. Как вам идея, а?
  В каюту вошли четверо матросов. Один из них огрел контр-адмирала дубинкой. Тот даже не успел ничего ответить. А затем все четверо бросили его в трюм на растерзание злобным пленникам, жаждущим справедливой расплаты. Альбрехт де Лакруа был милостив, оглушив Виктора де Гольда прежде, чем отдать его пленникам - он ничего не почувствовал. Его смерть была тихой.
  
  Глава четвертая. Миттельшпиль
  
  Агнис
  
  Оркестр играет вальс. Скрипка надрывается от слез, орган гремит реквием, а труба отпевает мессу. Пары, влюбленные и не очень, кружат в неистовом танце, купаясь в лучах сотен огней зала.
   Бал не может быть общим, единым и одинаковым для всех: одному это праздное развлечение, другому - обыденная скука, третьему - мимолетная радость, а четвертому - вся жизнь, миг его рождения и секунда смерти.
   Дирижер взмахивает рукой, и смычок еще пуще прежнего сечет струны.
   Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три.
   Одна рука крепко обхватывает талию партнера, другая - опущена на его плечо. Взгляд не оторвать от прекрасных, слегка прикрытых, опущенных под тяжестью печали глаз. Губы пытаются выдавить улыбку, но она выходит ложной и натянутой. Новый взмах руки, маэстро влечет за собой набат, прокатившийся по залу неумолимым эхом.
   Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три.
   Сердце обливается кровью, бешено стучит, рвется наружу. В мыслях - обнять, прижать к себе и не отпускать. А вальс все быстрей и быстрей. Лицо покрывается потом. Душно, жарко, страшно.
   Вокруг зала стоят мужчины в военных мундирах, цепко держа свои аркебузы. Лица их каменные, сердца - холодные. Единственное, что их привлекает в этом танце, - это осознание того, что скоро он окончится. Все труднее даются новые шаги: чем больше их, тем ближе конец, а если бросить все и остановиться, наступит смерть.
   Разгоряченные бесконечной, но мимолетной, неповторимой и мгновенной страстью пылающие тела силятся прижаться друг к другу, слиться в единое целое, на веки вечные утонуть в бесконечно теплых, нежных объятьях.
   Играй! Играй, оркестр! Греми! Не утихай! Пылай, огонь! Пылай хоть в ранимой свечи, хоть в безумном пожаре, но пылай! Пылай, и не вздумай затухать! Эй, там, наверху! Господь, демиург, плевать кто, слышишь?! Не может, слышишь, не может и не смеет рука одного какого-то жалкого маэстро лишь одним своим взмахом потушить столь сильное, столь искреннее, столь всепоглощающее пламя любви, нежности, тепла и доверия! К чертям рыдающую скрипку, полно нам ее слез! Стук сердца - идеальная ей замена! А сознание - оно самый лучший дирижер, который когда-либо существовал.
   Этот вальс вечен!
  
  ***
  Если вы проснулись с хорошим настроением и желанием четвертовать каждого второго жителя вашей страны, а остальных заставить содомировать останки умертвленных, то вы - либо жестокий тиран, либо у вас действительно хорошее настроение по утрам. Агнис де Нуар, старшая сестра Эдмона, промурлыкала: "Какая же дрянь этот мир", - и сладко потянулась, вспоминая теплый-теплый сон о прекрасном вальсе, который так взбудоражил ее душу. Ее утро было более чем приятным и никакой войны не предвещало, а даже напротив, она была полностью уверена, что вот-вот, совсем скоро вернется здоровый и сильный отец, счастливый младший брат и, что самое важное, его друг детства - Михель. Род де Виолы всегда пользовался особой благосклонностью королевской семьи, и ни отец Агнис, ни уж тем более Эдмон не воспротивились бы их браку. Да, пускай он был капитан-лейтенантом, а не адмиралом или еще кем-либо из самой верхушки, но ведь этот юноша достаточно активно поднимался все выше и выше, и этого нельзя было отрицать. Но она еще не призналась ему в своих чувствах, она хотела сделать это после возвращения Михеля, ее брата Эдмона и отца Эдгара, великого короля Ильерии. А вскоре они отыграют свадьбу, и все будет просто прекрасно. И что, размышляла она про себя, что он младше лет так на десять? Какая разница, когда любишь? Благо, форму она держит, и держит здорово. Верховая езда, фехтование, рояль, здоровое питание и травы до сих пор помогают ей выглядеть если уж не на семнадцать, так хотя бы на двадцать-двадцать три. Были у нее горе-ухажеры, были и потенциальные мужья. И сватались, и женились. Но скоропостижная их кончина так печалила юную принцессу, что их графства с горя присоединялись к все разраставшемуся королевству Ильерия. Ни от одного из мужей Агнис не имела детей. Травы и чаи, которые она так любила - они ведь всякие бывали. Да и любовь ради престола - это не ее. А сейчас она любила. И верила, что любима. Эта свадьба будет ее последней и в то же время первой, решила принцесса.
   Сделав столь приятное умозаключение, принцесса Агнис надумала окончательно проснуться.
   Несмотря на крепко-накрепко закрытые ставни, ночь выдалась морозной, что для более чем теплого лета было странно. Агнис стало холодно, поэтому она разделась и укрыла себя всем, что только нашла в своих довольно просторных покоях. Проснувшись же теплым утром, она и думать забыла про холод, потому вспомнить о такой мелочи, как какие-то там одежды, она не удосужилась.
   Сидя на подоконнике, устланном бархатным алым покрывалом, она беззаботно хрустела большим зеленым яблоком. Этот сорт она просто обожала: твердые-твердые, кислые до слез и тем самым сладкие, они были для нее самыми лучшими фруктами, какие вообще можно было найти.
   Она думала о своих мягких рыжих волосах, ниспадавших до самых бедер, и чем дольше она о них думала, тем грустнее ей становилось. Длинные волосы принцессы - это все, что осталось ей в наследство от матери. Она верила в то, что в волосах скрыта душа человека. И чем длиннее, чем пышнее они и краше, тем шире, лучше и сильнее сама душа. Эта вера также досталась ей от ее матери, и с этой верой жила принцесса всю свою сознательную жизнь. Она не представляла себя без своих волос, считая, что лишение их для нее будет смерти подобно. Забрать их у нее - это как сердце вырвать: мучительно больно и необратимо.
   И эти волосы - память о ее покойной матери. Агнис не знала, от чего та умерла. Ходили слухи, будто король сам ее убил, будучи плененным новой пассией, но так как жена должна быть только одна, то ее пришлось устранить. Она отмела эти слухи - ее отец был способен на многое, кроме этого. Потому она просто не хотела думать об истинной причине смерти. "Она просто ушла", - так сказал ей отец на похоронах. И Агнис согласилась с этим. "Просто ушла", - твердила она себе потом, чтоб успокоиться и смириться с неизбежным. Просто ушла.
  Моему братишке, думала она, здесь повезло еще меньше - его мать умерла при родах. И, невзирая на то, что в замке был полон двор взрослых служанок, которые вполне могли быть кормилицами, она сама выходила его. Чувствовала себя в ответе за брата, или что-то вроде. Это было во время ее первого брака, и так получилось, что сама она должна была родить буквально за несколько дней до матери Эдмона. Агнис до сих пор гадала: благословление ли то аль проклятье, но ее дитя родилось мертвым. Это был ее первый и последний ребенок. Ей тогда было двенадцать лет, а спустя несколько месяцев ее муж подхватил какую-то неведомую заразу и умер при неизвестных обстоятельствах. Когда же родился принц, та выпросила у отца разрешение ухаживать за ним, пока Эдмон был еще совсем маленький, и он дал добро. К слову, это имя - все, что подарила ему его мать, Лилит. Ее-то Агнис помнила прекрасно: высокая, статная брюнетка. Немного надменный взгляд, легкая, чуть-чуть холодная полуулыбка, всегда румяные щеки. Волосы были чернее самой ночи, вились до лопаток - вот такой бестией казалась та на первый взгляд. Но вся эта демоническая натура на первом взгляде и заканчивалась - под маской надменности, холода и презрения скрывались верность, беспрекословное подчинение воле любимого, понимание, доверие и, что самое главное - безграничные тепло и ласка.
   Агнис восхищалась своей мачехой, многому у нее научилась, многое переняла. Придворные называли свою принцессу железной леди, и по праву - внешне-то она и виду-то не подавала, что способна на печаль, любовь или сострадание. О нет! Все, что из нее можно было выдавить по отношению к другим - это бесчеловечная жалость к безысходности положения той или иной жертвы обстоятельств. Холодная расчетливость, ясный ум и трезвая логика - всем этим вещам тогда еще совсем юная Агнис обязана своей мачехе Лилит, которая любила свою падчерицу и готовила ее к взрослой сознательной жизни будущей королевы. Поэтому, когда вторая жена короля умерла, его дочь просто не могла поступить иначе, как стать матерью для своего же сводного брата. Она часто рассказывала Эдмону о его матери, какой она была хорошей и славной, умной и забавной, как хорошо ей с нею жилось все четыре года, которые Лилит провела во дворце.
   Когда же юный принц расспрашивал сестру о ее родной матери, Агнис отмалчивалась. Она не хотела говорить о ней - не хотела тревожить мертвую. Память о ней - это то, что Агнис хотела сохранить в себе.
   Если Лилит была бестией лишь внешне, то Ламия - это бестия во плоти. Хитрые, прищуренные зеленые глаза всегда знали, что ищут. Плотоядные губы часто изгибались в похотливой улыбке, а длинные чуткие пальцы могли придушить любого, кто посмеет посягнуть на что-либо для нее святое.
   Никогда не давала расслабиться, всегда старалась подавить, унизить, поставить дочь на свое место. Если от Лилит Агнис получила расчетливый и холодный ум, то Ламия подарила ей задатки жестокости и душевного холода, которым была исполнена сама. Тщеславная, тщедушная королева, которая наслаждалась своим титулом. Однако что бы там ни было, она любила своего короля, и Агнис чувствовала это. Она знала, что отец за ней был как за каменной стеной. Королева Ламия с легкостью выцарапала бы глаза любому, кто осмелился бы угрожать королю или их дочери. И она действительно любила Агнис, но любила, как говорится, на свой лад. И Агнис понимала это. Смерть королевы, так или иначе, была для нее тяжкой потерей. И принцесса верила, что для ее отца эта утрата была не менее тяжкой, - именно поэтому не мог король убить свою жену, просто не мог. Просто так случилось. Просто ушла.
  Вообще, если подумать, Ламия и Лилит были похожи и похожи во многом. Просто Ламия любила свою, так сказать, демоническую натуру немного больше, чем Лилит. В остальном же - что та, что другая на все была готова ради любимого мужчины и ребенка...
   Стук птичьего клюва о стекло закрытого окна заставил принцессу отвлечься от воспоминаний. Она немедленно соскочила с подоконника и впустила запыхавшегося почтового голубя в помещение.
   Агнис отвязала от его лапки свиток и посадила голубя в клетку, где еще хватало корма дня так на три, а то и больше.
   Пока пернатый почтальон завтракал, девушка уже прочла скорбную весть. Ей писал Эдмон, и писал он ей то, что нам уже давно известно: о скоропостижной кончине их любимого отца и неизбежной войне с соседним графством. И еще он просил послать пятнадцать опытных команд, два десятка хорошо оснащенных линкоров, три пятерки бригов и тридцать галеонов. Она тут же написала ему ответ. Первым делом обещала послать подкрепление незамедлительно. Умоляла Эдмона и Михеля быть осторожными и приказывала вернуться живыми и невредимыми. В противном случае, по ее словам, смертная казнь через четвертование и поедание еще живых частей тела для них неминуема. С чувством юмора в такие моменты у нее было не ахти, но Агнис это обстоятельство волновало меньше всего. Главное - чтобы самые дорогие ее сердцу люди вернулись целыми и невредимыми.
   Надо одеваться, денек предстоит холодный, подумала она, наблюдая за почтовым голубем. Он уже почти скрылся за облаками, летя навстречу ее дорогому брату и любимому.
  
  Брендон
  
  Сэр Брендон Лайонхэд молча наблюдал со смотровой башни за своими людьми. На кораблях опускались паруса, тут и там таскали ядра для пушек, прочищали орудия. Снаряжали лошадей, чистили мушкеты, пистоли и гауды. Начищали до блеска сабли, ножи и кинжалы. По всему городу развешивали плакаты с радостной новостью, трактирщики выкатывали из погребов лучшие вина, а матери хватали в охапку дочерей и всячески их наряжали. Сказано - гулять, значит гулять!
   Главнокомандующий все ждал. Осталось не больше часа до того, как его подводная лодка в виде чудища-кита будет готова к отплытию. Он ни секунды не сомневался, что покинет этот остров при первом же удобном случае - порядок он здесь навел, все организовал, наладил экономику и отношения, сделал все, как надо, а теперь и уходить пора. Чего-чего, а воевать он ну ни разу не хотел. Не в подобных условиях, не за это графство. Благо, все уже обошлось, и тело короля Эдгара прибыло в целости и сохранности. Но сэр Лайонхэд рисковал очень многим, поставив на самолюбие и самоуверенность юного принца. К счастью, он оказался прав. Эдмон приказал скинуть мертвое тело своего отца за борт, а их подводная лодка-акула схватила мертвеца и доставила на Артье.
   За те немногие годы, что существовало графство Артье, за все то время, которое он здесь провел, Брендон успел узнать каждого его жителя, и ему было немного грустно покидать такие родные для него земли. Но долг зовет. Этот сорванец Эдмон, думал Брендон, еще узнает истинную цену войны. И тогда молодому государю придется очень, очень несладко.
   Он знал, что протекторат в лице Адлерскай не хочет войны ни в каком виде - они там, на верхушке, прекрасно понимают, во что им выльется защита столь мелкой фигуры, как графство. Потому-то у каждого повсюду свои шпионы и осведомители, с помощью которых можно достичь гораздо большего, чем с применением рядовой армии. А в таких бедных государствах, как Ильерия, подобные акции не стоят ни малейшего труда. Маленькая интрижка - и теперь можно спокойно прибрать к рукам то, что другим путем заполучить бы не удалось.
  А как закончу тут, подамся в Пустошь, подумал он, переведя взгляд на печальное утреннее небо, столь чистое и бескрайное, утопающее далеко-далеко за горизонтом в морской пучине, - назад к тамошним степям, волкам и пустыням. Подамся туда, наймусь на один из их новомодных небесных крейсеров, тогда и помереть не жаль будет.
  - Тогда и помереть не жаль будет... - тихо повторил он вслух, сложив руки за спиной, словно заключенный, которого ведут на казнь.
  - Приказ исполнен, господин!
   Комиссар Анжелика была как всегда внезапна и полна решительности. Глядя на нее, такую молодую и воинственную, сэр Лайонхэд по-доброму улыбнулся.
  - Вы уже собрали вещи, фройлен? - только и спросил он, пристально глядя ей в глаза.
   Та оторопела. Несмотря на долгую службу своему господину, к столь быстрой перемене тем разговора она все еще не привыкла.
  - Какие вещи, милорд?
  - Ваши, фройлен. К слову, не забудьте созвать по такому случаю мою личную гвардию, которой, если не ошибаюсь, вы и командуете. Мы уходим.
   Та непонимающе посмотрела на него, удивленно заморгала.
  - Простите, я не совсем вас поняла. Мы... что?
  - Уходим, фройлен, уходим, - спокойно, с ядовито-сладкой улыбкой на устах отвечал Брендон. - На все про все у вас не более часа. Потом - отплытие. Долг зовет, фройлен, долг зовет.
  - О чем вы, милорд?! Вы не в себе... Вы же говорили, что праздник даете, разве не так?
  - Все так. Но нам на нем не присутствовать. Послушайте, милая фройлен: вы верно служите мне, и я искренне надеюсь, что будете служить еще очень и очень долго. Так скажите: бывало ли так, что то, что я вам говорил, оказывалось пустыми словами, лишенными всякого смысла? Мы покидаем этот остров, скорее всего - навсегда. И заступаем на новую должность. Собирайте вещи, фройлен. Через час жду в своем кабинете. На этом все. Марш исполнять!
  
  Михель
  
  Твердая рука де Виолы легла на плечо молодого государя. Эдмон сидел за столом в своей каюте и что-то писал.
  - Артьежцы уже на "Авроре". Часть из них пойдет на казнь, а часть - на дело.
   Юный король от удивления прервал свое занятие.
  - Я не ослышался?
  - Психологическая атака, - пояснил тот. Запустим их тела в качестве снарядов. Я уже молчу о том, что при помощи некоторых трав и времени их трупы можно сделать разносчиками инфекций. Это на случай осады. Что пишете?
  - Письмо сестре. Отправим почтовым голубем. Она должна знать обо всем в первую очередь. Ей-то я доверяю, как себе. Сам понимаешь.
   Эдмон мысленно усмехнулся - уж он-то знал, куда бить. Несмотря на значительную разницу в возрасте между ними, его сестра Агнис все еще остается красавицей из красавиц, и Михель просто не может игнорировать этот факт. Если удастся его в нее влюбить, то мсье де Виола будет всецело ему подчинен, уж в этом молодой государь нисколько не сомневался.
  - К слову, друг Михель, - подумав, продолжал Эдмон, - она ведь принцесса, не забывай. - Он подмигнул.
  - Ты что сказать хочешь? - рассмеялся тот. - Королем я не стану, даже не думай.
  - Ну, король - это для тебя слишком много, да и к тому же, король здесь я. А вот как советник ты бы мне очень пригодился. Ну так как? Агнис ведь все так же прекрасна, и ее любовь воздастся тебе сторицей. Да и не надоело ли тебе спать с женщинами, которые либо просят денег, либо молят о помощи?
   Михель хмыкнул и почесал подбородок. Подобные мысли приходили ему в голову, но оставались лишь мечтами. Он внимательно посмотрел на своего старого друга, пытаясь понять, что же на самом деле кроется за этой доброй, чистосердечной улыбкой. Он достаточно хорошо знал Эдмона, чтобы понять: уж если он так заговорил о замужестве своей сестры, на словах рассматривая ее не более, как инструмент, значит здесь явно что-то не то. Но с другой стороны, игра стоила свеч. Обладать Агнис - да об этом можно было только мечтать! Ее красоту воспевали барды, а о любви слагали легенды. Правда, ее обожествление очень хорошо сочеталось с многочисленными поминками ее мужей и присоединением мелких графств, которые впоследствии превращались в городки и селения. Что же задумал этот мальчишка? Капитан-лейтенант молча размышлял, пристально изучая лицо своего государя.
   А между тем Эдмон дописал письмо, свернул его и направился к клетке с голубями.
  - Да, кстати, - сказал он как бы между прочим, привязывая послание к птичьей лапке, - она тебя любит, но об этом после.
   Выпустив голубя со свитком в окно, он резко развернулся на каблуках, смотря Михелю в глаза. Именно они, они и только они выдали то, о чем он сам смолчал - последняя фраза, сказанная будто невзначай, задела де Виолу. Да что там задела, она угодила точно в цель. Он мой, усмехнувшись про себя, подумал Эдмон.
  - Сейчас нам следует думать лишь об одном: о войне, - продолжил он с серьезным видом. - И мы не можем ее проиграть. Силы у нас, мягко говоря, небольшие, солдат сейчас вполовину меньше прежнего, но мы просто обязаны выстоять.
   Капитан-лейтенант сглотнул, но выдержал взгляд. Задним числом он уже осознавал, в чем же тут подвох. И от понимания этого он улыбнулся - мягко и злобно одновременно. Как бы там ни было, но в данный момент Эдмон был прав - надо думать о войне, а не о женщинах.
  - Корабли сами по себе не плавают. Хотите остановить их - остановите людей, управляющих ими. А хотите, чтобы они сокрушили всех и вся - позаботьтесь о том, чтобы такое же стремление было у тех, кто у них на борту.
  Король нахмурился.
  - Что же ты предлагаешь?
  - Вызовите ненависть, милорд. Лютую, беспощадную ненависть.
  - Но гнев слеп, друг мой.
  Капитан-лейтенант задумчиво потер подбородок.
  - Так будьте же его поводырем. Смотрите, нам ведь нужно немногое: убедить наших людей в том, что Артье - это враг. Так вот, мы возьмем один из кораблей нашей эскадры и переправим туда всех оставшихся артьежцев. И, естественно, они не будут знать о судьбе другой половины, да ее и не тронут. Пока что. Но! Мы дадим им приказ потопить другой наш корабль. Мол, там шпионы находятся, готовые вот-вот весь наш флот погубить. Скажем, что если мы не можем доверять своим людям, то просим прибегнуть к помощи союзников. И когда начнется канонада, дадим приказ открыть огонь по кораблю с артьежцами. Вот вам и будет повод для открытой, явной войны. Теперь все оставшиеся команды будут просто сгорать от желания поквитаться с этими крысами. Тогда мы им скормим уже заранее ослабленную и слегка покалеченную оставшуюся часть чужестранцев. Для поднятия боевого духа. Артьежцы, естественно, будут сражаться из последних сил, что наших людей только утвердит в их враждебности.
  Эдмон широко улыбнулся и хлопнул Михеля по плечу.
  - Отличный план, друг Михель! Нет, право, ты просто обязан быть моим советником! Мне до тебя далеко. Вот только это еще минус два корабля.
  Михель усмехнулся тому в ответ.
  - Но ты быстро учишься, друг Эдмон, и вполне возможно, что скоро превзойдешь меня. Скормим им самые ненужные и слабые. К тому же, когда мы переполовинили нашу эскадру, у нас осталось много вышедших из строя кораблей.
  Юный государь благодарно пожал другу руку и жестом пригласил присесть за стол.
  - Когда превзойду, тогда и поговорим. А теперь - не пропустить ли нам стаканчик? Отправлять людей на смерть на трезвую голову что-то не тянет... Кстати, оставшиеся корабли можно использовать как запасные. Я написал сестре, чтобы она распорядилась послать подкрепление, и как можно скорее. К нам прибудут и команды, и корабли. Победа обеспечена.
  С этими словами Эдмон достал из-под стола бутылку доброго красного вина и два бокала. Разлил и улыбнулся, поднял свой.
  - За победу?
  Михель хмыкнул, поднимая свой.
  - За победу. Не умом, так армией.
  
  Ренар
  
  В дверь постучали. Затем она со скрипом открылась, и в комнату вошел здоровяк. Сам высокий, накачанный, короткие кудрявые волосы, шрам на левой щеке, многочисленные рубцы и царапины. Одет в телогрейку из волчьей шкуры на голое тело, на ногах - крепкие кожаные сапоги.
  Летов протянул вошедшему графин водки.
  - На, замочи.
  Тот осушил его буквально залпом, не поморщившись. Затем покосился на смирно сидящего Ренара.
  - А это кто?
  - Племяшка мой, - усмехнулся егерь. - Но он меня не знает. А про отца его ты должен был слышать - Нестор Макаров. Был анархистом, бунтарем и великим человеком. Только вот я тогда дураком был, на службе у короля остался. Благо, что егерь был, не солдатик. Иначе б не на вепря, а на Макарова с его лесными братчиками охотиться пришлось. Теперь вот долг семейный возвращаю.
  Ренар был в немом ступоре. Челюсть его по мере того, как говорил Летов, медленно отвисала к полу.
  - Так что, Юрка, можешь доверять парнишке, как мне. В нем я не сомневаюсь.
  Юра недоверчиво посмотрел на явно обалдевшего от новообретенного дяди Ренара. Хмыкнул.
  - Тебя как звать-то?
  - Р... Ренар.
  Юра ухмыльнулся и протянул руку.
  - Хой. Вставишь "у" - убью.
  - Приятно познакомиться, - вяло улыбнулся Ренар, принимая рукопожатие.
  Успокоив свое нутро и доверившись давнему другу, Хой повернулся к Летову.
  - Слышь, Слав, мы тут иуду откопали.
  Бывший егерь вопросительно поднял бровь. Вошедший обернулся к двери.
  - Тащи, Витек!
  В комнату зашли двое. Вернее, один вошел, а второго затащили. Парень, которого внезапный гость назвал Витьком, был рослым и, выражаясь местным диалектом, патлатым - кудрявым и длинноволосым. Крепкий, высокий и сильный. Второго же скрутили так, что он согнулся в три погибели, а от лица не осталось ничего, кроме кровавой каши. Тело харкнуло кровью и выплюнуло очередной выбитый зуб.
  - Скоты...
  Летов посмотрел на всю троицу. Стоящие пожали плечами - сами, дескать, не ждали. Витя удивленно посмотрел на тихо сидящего в уголке Ренара. Хой поймал его взгляд.
  - Потом объясним, он свой.
  - Шева, за что ты нас так? - недоуменно спросил бывший егерь. - Ты же такие песни пел, а на деле - тьфу! - он презрительно сплюнул в ноги скрюченному телу.
  - Ты же нас всех заложить мог. Зачем, а?
  Тело молчало. Юра взял еще один графин.
  - Такие дела, Слава. Самойловы сейчас обрабатывают второго. Этого... Как его...
  - Гуфа, - подсказал Виктор. - Но к нему веры не было изначально. А вот Шева - это печально.
  Далее говорил Хой.
  - Эмш получил окончательные инструкции касательно сегодняшнего вечера. Князь и Горшок готовят бунт на "Рассвете" и берут крейсер под контроль. Группа БГ отвечает за облаву на порт, чтобы помочь с кораблем. Бутусов и Чернецкий - за разнос и грабеж банков. Чиж, Валерон и Беркут устроят резню в дворянских поместьях. Мы же ждем сигнала на Златой аллее перед дворцом. Эмш с графом Т. разбираются с полицаями. Когда глашатай закончит диктовать указ и демонстративно снесут церкви, Князь дает залп по дворцу угнанным крейсером, а Есенин выкатывает бочки с водкой на главную площадь и поджигает их. С ударом крейсера личный советник нашего царя-батюшки Федор Михалыч прилюдно обезглавливает царя, в чем ему помогают новый начальник гвардии Горький и давний друг царюшки, полностью в нем разочаровавшийся, Лев Николаич. Потом всеми силами прем на штурм. В арьергарде - Маяковский с его футуристами и декаденты Ахматовой. Эти ребята особенно жаждут крови и способны ее проливать с особой, только им свойственной изящностью. Макаревич к тому времени обеспечит нас машинами и оружием, которыми его спонсирует цех поэтов Гумилева. Эмш сказал, что начинаем аккурат со взрывами церквей. Все одновременно, кроме Князя, Горшка и БГ. Они раньше - порт далече, связь перекроем, никто и не узнает. А их залп послужит окончательной командой к бою. Короче, брат, как ты говорил: все идет по плану.
  Летов молча кивнул и взял нож со стола, вогнал его в сердце предателя по самую рукоять. Тот испустил негромкий свист и упал замертво.
  - Поделом собаке. Такие вот у нас дела, парень, - сказал Летов опешившему Ренару.
  Парень был не на шутку напуган - перед ним стояло три живых легенды, одна из которых до кучи являлась и его дядей! Все в свое время служили при дворе и все казнены при различных обстоятельствах. Егерь Летов - после охоты, на которой умер принц. Повар Клинских - после пышного бала с отравлением министра иностранных дел. И наконец - начальник гвардии дворца Цой в день набега на королевскую казну. И все, будучи казненными, остались живы. Как заранее двойников своих подыскали! И они замышляли то, о чем он только мечтал! Наконец-то перемены!
  А Летов тем временем разъяснил Цою ситуацию с племянником. В комнате повисло молчание. Его прервал патлатый. Он окинул Ренара оценивающим взглядом и хлопнул того по плечу.
  - Один момент, парень. Теперь ты с нами, а потому уясни: мы все здесь философы. Наша страна - это страна философов. Нет нам жития, так хоть поразмышлять есть время. Горькая ирония, но правда.
  Глава пятая. Игрушки и пешки
  
  Полина
  
  В дверь кабинета постучали.
  - Герр Вольфмех, - доложил стюард государю.
  - Пускай войдет.
   Невысокого роста рыжебородый старик неспешными шагами прошел в комнату.
   Подойдя к столу, за которым сидел Эрвин Фуксхарт, Ур Вольфмех отпустил низкий поклон.
  - Мой государь, позвольте вам представить мое последнее изобретение.
  Он обернулся к двери, делая жест рукой.
  - Полина, подойди.
   Светловолосая девушка была облачена в фиолетовый корсет, который только подчеркивал бледность ее кожи. Темные перчатки покрывали ее руки, а ноги были обуты в иссиня-черные сапоги. Она робко вошла в кабинет и, приблизившись к своему отцу, молча стала на колени, да так и застыла, будто неживая.
   Эрвин одобрительно кивнул.
  - Встаньте, миледи.
   Полина молча повиновалась. Несмотря на глубину ее ярко-зеленых глаз, сам их взгляд был совершенно пустой, нечеловеческий. Холодный и механический.
  - Дай мне свою руку.
   Кукла исполнила приказ.
  Государь прикоснулся к ее ладони. Даже через бархатную перчатку ощущалась несовершенность и неестественность ее кожи. Какая-то уж чересчур резиновая и твердая. Совсем не девичья. Но то, с какой грациозностью и легкостью Полина совершала любое свое действие, просто поражало.
   Вольфмех тихо стоял поодаль, ожидая, что же в конце концов скажет государь о его изобретении.
  - Сколько тебе лет, Полина?
  - Неделя.
   Томный, но в то же время звонкий, как маленький-маленький колокольчик, голос никак не сочетался с мертвым, хладнокровным взглядом и застывшим телом. Нет, она определенно была несовершенной. Но она была! И это, пожалуй, главное. Сначала куклы для услад, потом - прислуга. А в итоге - полноценные солдаты. Старина Вольфмех гений, однозначно.
   Ученый поймал восторженный взгляд своего господина и, угадав его намерения, тяжело вздохнул.
  - Что ты умеешь?
  Кукла принялась перечислять все то, что в нее было заложено при создании.
  - Прислуживать по дому, петь песни, играть на различных музыкальных инструментах, ублажать господ, есть человеческую пищу, пить человеческое питье, читать, писать...
   Фуксхарт жестом приказал остановиться.
  - Что ты чувствуешь, Полина?
  - Любовь.
  - Но ты кукла.
  - Я обучена только этому чувству. С любовью ласкай, с любовью убивай - так меня учил мой отец.
   Император бросил удивленный взгляд на ученого. Потом вновь обратился к Полине.
  - Но зачем тебе это?
  Та ответила как по заученному.
  - Чтобы было сладко. Чтобы было больно. Чтобы каяться потом.
  - Ты понимаешь, о чем сейчас говоришь?
  - Нет, но абсолютно уверена, что пойму, когда познаю это все. Так говорит мой отец.
   Фуксхарт удивился пуще прежнего, перевел взгляд на Вольфмеха.
  - Я думал, вы не разделяете мое мировоззрение.
  - Что значит мировоззрение одного мелкого человека в сравнении с надвигающейся на всю страну войной? Мне пришлось смириться. Я ведь знал, как вы захотите ее использовать.
  - Почему же тогда тебе просто не утаить ее от меня?
   Старик вздохнул. Было видно, что слова давались ему очень тяжело.
  - Вы - мой государь. И вы - глава нашей державы. Я служу нашей стране всем сердцем и душой. Я служу вам всем сердцем и душой. И если вместо наших ребят на войне будут такие куклы, то наши потери будут мизерными. Оттого-то я и не научил ее быть теплой, живой и веселой. Настоящие солдаты не знают этих чувств.
  - Но ты обучил ее любви.
  - Полина будет любить своих жертв, беспощадно убивая их. Так я ее учил.
   Эрвин Фуксхарт задумался. Посмотрел на куклу, уставившуюся на него пустыми глазами. Посмотрел на старика-безумца.
  - Что за чудовище ты создал, старина Ур?
  - Влюбленное чудовище, государь.
  - Где твое "но", Вольфмех?
  - Но у меня есть одна маленькая просьба взамен. Полина останется со мной. Остальные, более новые экземпляры, все ваши. Полина - моя.
  - Какое странное имя, дорогой друг, - задумчиво проговорил император. - Почему ты назвал ее так?
   Старик стыдливо потупил взгляд.
  - В память о ее, если так можно выразиться, матери, государь. Она была из далеких земель Каосбира. Так, не более чем юношеское увлечение. Ее образ послужил прототипом Полины. А других дам больше не было.
   Владея своеобразным чувством черного юмора, Фуксхарт присвистнул и улыбнулся.
  - Вам не дала женщина, а вы в отместку сделали из нее куклу, которая убивает любя?
  - Можно и так сказать, государь.
  - По рукам, Вольфмех! Пускай же эта игрушка воздаст тебе то, что не воздала она. А мне хватит и, как ты выразился, ваших детей.
   Ученый криво улыбнулся - это все, на что он был теперь способен.
  - Спасибо вам, мой государь.
  - Спасибо вам, - тихо прошептала Полина.
  
  Венецианец
  
  - ... Запой должен быть продуктивным! - напутствовал капитан небесного линкора "Скрипач" команду аккадцев, в числе которых был Гамеш аль Хатыр. - И потому, если хоть кто-нибудь из вас осмелится прикоснуться к моим запасам вина, бренди, эля, виски и прочих спиртных напитков, не позаботившись подумать о том, что он после собирается сотворить, его в тот же миг отправят за борт. А небо - не вода, ребятки, падать ох как больно.
   Его звали Венецианцем. Вернее, он приказал так себя называть высшему командному составу. Остальной же команде надлежало обращаться к нему не иначе, как Маэстро Веном. Или просто Маэстро. Фиолетово-черный плащ полностью укрывал его тело, на руках - такого же цвета перчатки, равно как и сапоги на ногах. Тонкие руки таили в себе огромную мощь. И мало кому удавалось испытать это дважды. Маэстро бил лишь единожды, и всегда насмерть. На поясе спала шпага "Мимоль" - тонкая, как игла, она всегда безошибочно разила в цель.
  Лицо скрыто под театральной маской с большими пустыми глазницами и искривленным волнистым ртом. Глазницы маски затянуты особенной зеркальной тканью. Смотришь в них - и видишь себя, в то время как Маэстро видит тебя.
  И он действительно люто бесился, если хоть кто-нибудь дерзал испить напитков из его личных бочек. Это было более чем странно - сам-то он никогда не пил. Говорил, что лечиться алкоголем - это удел слабых. Сильный переварит печаль в себе, а накопившийся гнев выплеснет на врагов. Благо, таковых у Венецианца было хоть отбавляй. Но не меньше и союзников, ведь "Скрипач" - это флагман одной из сильнейших небесных эскадр Первых земель. Или, как их именовали жители Большого материка, Пустоши.
  -... И если вы по выходу из запоя, не дай бог, не родите мне новый гимн, от которого в жилах стынет кровь, а сердце восторженно рвется в бой за наши земли, или не напишете картину, на которую можно не только смотреть, но в которой можно провести целую жизнь, или, на крайний случай, не создадите потрясающий воображение роман, то быть вам вздернутыми на рее и выброшенными за борт. Уяснили? Нет, ничего вы не уяснили! Вас учили только убивать и выживать! У меня же вы научитесь любить и созидать! Запомните, детишки, "Скрипач" - это прежде всего музыкант, а уже потом - завоеватель, убийца и повелитель! И если вы этого не усвоите, вам здесь не место.
   Маэстро пристально окинул взглядом свою команду, прибывая в абсолютном спокойствии за свои запасы.
  - Среди вас есть хоть кто-то, кто владеет музыкальными инструментами?
   Четверо сделали неуверенный шаг вперед. Хатыр музыкантом не был. Зато он был ошарашен. "Мы пришли сюда убивать или играть?" - думал он, смотря то на нового капитана, то на братьев по команде. Рука с картечью зачесалась, но аккад стоял смирно, как то и подобает воину.
  - Оч-чень хорошо, - тем временем произнес Венецианец, заложив руки за спину и расхаживая взад-вперед перед командой, - вам, детишки, я уж тем более спуску не дам, можете быть уверенными. Уж коли посвятили себя музыке, то будьте готовы отдаться ей в любой миг. Вы будете нашим оркестром. Пока остальные будут сражаться, вы будете играть. И ни дай бог вам сфальшивить, остановиться или сбиться с ритма. За борт всю четверку. Мигом. Тренируйтесь особенно тщательно, ведь вы, вы и только вы - наше лицо. Ваша игра должна возбуждать меня и ваших братьев, а врагов повергать в страх. Вы должны заставить нас впасть в безумие, в бешенство, в фанатическую агонию, порожденную бессмертной музыкой, а наши противники должны дребезжать в немом ужасе и предаваться панике, лишь только заслышав первые нотки вашей игры. Благо, у меня уже есть одна композиция, проверенная временем. Ее-то вы и разучите.
  - И глядите мне! - он пригрозил пальцем. - Только попробуйте сфальшивить!
   Вдруг он умолк. Надолго. Гробовая тишина прерывалась лишь легким морским ветром. И столь же неожиданно и звонко хлопнул в ладоши.
  - На этом все, ребятки, - продолжал он в более добром тоне. - В остальном - я ваш покорнейший слуга и всегда пойду вам на встречу. Надеюсь, мы подружимся!
  "Искренне надеюсь", - про себя произнес Хатыр.
   Маэстро сложил руки в рупор и прокричал.
  - Поднять якоря, ставить паруса! По местам, господа, по местам! Шевелитесь! Вперед! Я желаю, чтобы вы мне доказали вашу способность плавать прежде, чем мы все дружно свалимся с добрых тысячи футов, когда выяснится, что в воздухе вы держитесь еще хуже, чем на воде!
   Новоиспеченные матросы быстро разошлись по местам исполнять приказы. Были среди них и опытные моряки, проработавшие бок о бок с Маэстро не один год и не десятилетие, но ему был дан четкий приказ: доставить в Авалон свежие силы. И желательно, чтобы они владели хотя бы основами мореходства. "Скрипач" тронулся, рассекая морскую гладь, все больше и больше разгоняясь. Вскоре флагман небесной эскадры уже полным ходом шел под всеми парусами. Хатыр, стоя у кормы, просто не мог поверить своим глазам. Мы скоро взлетим, кричало его сердце, мы взлетим!
  
  Лукс
  
   Иммельман никогда не любил собираться подолгу. Сказано выступать в поход - выступаем незамедлительно. Провизии должно хватить года на два.
  Его дирижабль - одна из самых быстрых машин Адлерскай, способная сравниться в скорости с крейсерами пиратов. Так что время оторваться будет. А там главное - с голоду не помереть. Но сейчас внимание Иммельмана занимало не его "Облако страсти", а экипаж, с которым ему придется лететь. Он помнил свои ранние визиты в лагеря заключенных, и они были, мягко говоря, малоприятными.
   Лоботрясы, старики, молодая шпана подзаборная, иссохшие полуголые тела, некоторые - с выбитыми зубами и выколотыми глазами. У одного кадра так и вовсе весь череп утыкан иголками. Кто с бутылкой недопитой мочи, кто - с трубкой меж беззубыми деснами. У тех счастливчиков, у кого еще остались зубы, изо рта несло довольно отталкивающе. У кого-то блестели в лучах полуденного солнца стальные штыки, которые располагались в шахматном порядке и вонзались в десны. Некоторые из будущих крестоносцев были слепы. Глаза либо зашиты, либо выколоты, либо перевязаны, а то и вовсе выедены. Белок - дело святое в тюрьме и редкое. Руки большей части команды изодраны в клочья от многочисленных порезов, шрамов и уколов. У тех, кто особо любил потрепаться, были зашиты рты. Ноги - это вообще отдельная тема. У некоторых их даже не было. Вместо этого - костыли или самодельные протезы. И все эти люди улыбались. Или скептически посмеивались. От них несло гнилой, выжженной плотью, запахом свернувшейся крови и трупными язвами. Со свежим мясом в тюрьмах, видимо, тоже был напряг. Самое удивительное было то, что носы проваливались лишь у малой части всей этой пестрой братии. Это - те, кто еще жив. Но они тоже скоро уйдут на покой к своим сокамерникам. А при поступлении в казармы каждого нового заключенного обязательно оскопляли, чтобы неповадно было. На шеях отдельных кадров можно было рассмотреть ожерелья из крысиных хвостов, а пальцы самых рослых и здоровых украшали ядовито-кислотные, невесть чем смердящие кольца. Среди всей этой прелести Иммельмана обычно тревожил всего лишь один вопрос: какого черта эти недолюди еще живы? И Лукс готов был побиться об заклад, что эти полутрупы сами жаждут скорой смерти с такой-то жизнью!
   Сейчас же перед ним стояли люди совершенно другого порядка: вычищенные, выбритые, хорошо одетые и сытые. Все, как на подбор. Стройные, высокие и крепкие. Истинные воины, не то, что раньше. Взгляды уверенные, целеустремленные. Ухмылки плотоядные, оскалившиеся. Строгая военная форма черного цвета, нашивки на рукавах каждого рекрута. У многих было и по две и по три "награды", но создавалось такое впечатление, что эти люди гордились ими. Розовых нашивок было удивительно мало, и это радовало. Да, любого новоприбывшего в лагеря оскопляли, но мало ли, каким склонностям заключенный был подвержен ранее. Иммельман изучал своих людей и не мог понять, чего же они хотят. Вернее, он боялся понять. Два выхода: либо он сумеет подчинить себе этих зверей в форме, либо они его растерзают. А вид у рекрутов был внушителен. С виду так даже и не скажешь, что они из лагерей-тюрьм, напротив - вполне себе регулярная армия. Выдержка, осанка, умение держать себя - все это говорило о сплоченности коллектива и жесткой дисциплине. Команда, очевидно, набралась та еще.
   Надо будет поподробнее изучить их дела, подметил для себя Иммельман.
  И да, его худшие опасения подтвердились. От него хотят избавиться. А до кучи - еще и избавиться от этой маленькой армии. Черт, да они при желании могли бы сами кого хочешь прирезать, а не то что... К черту! Иммельман сплюнул, вновь окинув изучающим взглядом свой экипаж. И теперь пришел страх. Настоящий животный страх, какой бывает при виде явной опасности и какой обычно перерастает в дикую панику. И со всем этим ему отправляться в поход! С этим чертовым зверьем, которое давно продало чертям свои чертовы жизни и которое ни в грош не ценит чужую жизнь, а свою - и подавно! Вот уж истинно дьявольский взвод! Они же его живьем съедят, по глазам видно! Да заполучить такую машину, как его "Облако страсти", в свои владения - они же о таком и не мечтали; естественно, они сейчас улыбаются. Как изголодавшееся зверье в предвкушении пира. Да, это все - нелюди, никчемные, брошенные на произвол судьбы нелюди. Но они звери, которые готовы глотки рвать за свою добычу. И у которых просыпается инстинкт единого племени перед лицом общей опасности. Или при виде добычи, каковой сейчас являлся их командир Иммельман Лукс.
  Нет, Лукс - это далеко не непорочная девочка, которая дрожит всякий раз при упоминании о сером волке. С ним бывало всякое, недаром же он прославился за свою жестокость и исполнительность в подобных походах! Но там было другое - с ним была его команда, которую он сам себе подобрал и с которой буквально сросся в единое целое. А потом под него опять начали копать, а он, тогда еще достаточно молодой и неопытный, возьми и додумайся спастись сам, отправив на смерть своих людей. В итоге остался без команды и потерял один из дирижаблей. Машина "случайно" спланировала на штаб-квартиру недоброжелателей после удачного завершения очередной службы. Спаслись немногие, а кто спасся - те к новой службе уже не пригодны.
  Толпа горе-крестоносцев почтительно расступилась, образовав некое подобие коридора, и к Иммельману вышел невысокого роста горбун, волосатый и страшный, как помет умирающего слона. Один глаз заплывший, другой - большой и зеленый. Будто сверлит и испепеляет. Однако этот тип выглядел самым здоровым и сильным среди всех прочих, хотя сам и был довольно щуплым и малым. За ним волочилась копна немытых, засаленных, цвета сажи волос. Это создание пристально посмотрело на Иммельмана. Тот сглотнул. Уж кого-кого, а этого горбуна невозможно было с кем-то спутать.
  - Так ты теперь - наш командир, джа?
  Голос заключенного не соответствовал его внешности. Не стой он перед ним, Иммельман с абсолютной уверенностью сказал бы, что с ним говорила милая девушка, столь чистым и хрустальным было звучание его речей. Но нет, перед ним стоял все тот же горбун, а за ним - все те же люди, которые либо сгрызут своего командира, либо станут за него стеной. Все зависит от того, как Иммельман поставит себя сейчас. Теряться нельзя.
  За спиной говорившего прокатился смешок. Джа на их жаргоне обозначало "опарыш", а опарышей они ели, и ели в больших количествах. Иммельман знал это, но держал себя ровно. Главное - не потерять лицо перед этим сбродом. Карлик его просто провоцировал. Если попасться на подобную колкость, то пиши пропало.
  - А ты против, амара?
   Это Гуано задело. Назвать местного авторитета публичной дамой - это нужно быть либо не менее крутым, либо безумцем. Карлик одобрительно кивнул - ему Иммельман понравился. Он смерил его придирчивым взглядом: высокий, стройный брюнет. Немного узкие глаза, решительное лицо, волевой подбородок. Коротко стрижен. Волосы темные под цвет черной накидки.
  - Как тебя величать, командир-джа?
   По лицу карлика Иммельман понял, что первый раунд за ним. Отлично. Он позволил себе усмехнуться. Нужно выдержать церемонию знакомства до конца - вряд ли им понравится новость, что кто-то копался в их личных делах. О своей осведомленности следует пока промолчать.
  - Герр Лукс. Иммельман Лукс. А тебя как, горбун-амара?
   Столь поспешное наступление было лишним. Карлик щелкнул языком и покачал головой. Впрочем, его квадратная голова сидела так близко к телу, что вместе с ней он покачался и сам.
  - Ай-яй, грубый командир-джа, нехорошо так говорить со старшими. За что ты меня так, а?
   Эта оплошность могла быть роковой. Вся эта толпа вмиг накинется на Иммельмана, стоит лишь чертовому горбуну поманить их пальцем. Лукс проклял себя за поспешность. Спокойствие, только спокойствие.
  - За то, что из тебя такая же амара, как из меня - джа. И нас обоих отправляют на верную смерть. Тебе нужна смерть, амара?
   Ага, горбун смекнул, к чему все идет. И обернулся к остальным.
  - Вы слышали, братцы? Нас на смерть отправляют. А нам нужна смерть, хей-йа?
   Те загалдели - их реакция была ясна.
   Не успел Иммельман опомниться, как карлик уже крепко схватил его за грудки, ставя перед собой на колени. Его единственный глаз, казалось, проникал в самую душу Лукса, выворачивая его изнутри.
  - Запомни, командир-джа, даже мы, полуголые, оборванные и гнилые мертвяки, хотим жить. Особенно мы.
   Затем он так же внезапно отпустил его.
  - И наша жизнь в твоих руках.
  Он покосился на недоумевающих заключенных, бросив на них свирепый взгляд вожака.
  - И это, братцы, не обсуждается.
  С этими словами он протянул Иммельману руку. Обросшее запястье исполосовано многочисленными шрамами и порезами. Но кожа довольно свежая, не такая гнилая, как у остальных.
  - Господин Гуано. Приятно познакомиться, герр Лукс.
   Почему этого господина Гуано считали местным авторитетом, у Иммельмана теперь вопросов не возникало. Этот горбун был не только крут, но и умен. Комендантом лагеря его делало не только какая-то пометка на бумаге - она-то и ломаного гроша тут не стоит. О нет, он был не просто комендантом. Господин Гуано был их идейным вдохновителем. Вождем и командиром.
  - Не удивляйся моему прозвищу, командир-джа, - сказал тем временем Гуано, уловив удивление Лукса. - Ты, вероятно, тоже при виде меня подумал, что я страшный, как дерьмо. Ну так вот, мои дорогие братцы заявили мне об этом в тот день, когда я прибыл к ним в лагерь. Пришлось, конечно, перерезать пару десятков глоток, но к концу дня они все уже называли меня господином Гуано. И мне это нравится. Верно, братцы?
   Заключенные согласно закивали. Спорить со своим авторитетом не хотелось никому. Да и зачем им это? Пока он исправно держится на своем посту, а значит, и вопросов возникать не должно. Таковы уставы королевства крыс.
   Иммельман кивнул.
  - Рад знакомству, господин Гуано.
   Горбун ухмыльнулся и легко толкнул Лукса в бок, по-товарищески.
  - Так что, командир-джа, не проводишь ли нас на борт своей махины?
   "Облако страсти" купалось в лучах ясного солнца. Его ледяного оттенка обшивка величественно блестела, будто манила к себе. Трап давно уже подкатили ко входу. Осталось лишь отдать приказ. И Иммельман, вновь окинув теперь уже сочувственно-понимающим взглядом свой экипаж, торжественно взмахнул рукой.
  - Добро пожаловать на борт "Облака страсти", господа!
   Господин Гуано одобрительно кивнул.
  - Ну, братцы, чего стали? Поможем нашему командиру!
   Те согласно закивали и загалдели и, толкаясь, пошатываясь, неровным шагом двинулись к машине, исчезая в чреве громадины, которая отныне станет их новым домом.
  
  Эрвин
  
   Зал сиял в свете яркого солнца и праздничных свеч. Банкетный стол, за которым обычно умещалось более ста персон, ныне был накрыт на троих. Император восседал во главе, против главного окна залы. По правую руку - молодой мужчина в белом. По левую - некое странное создание, похожее на тигра. Широкоплечий, в зеленом камзоле и с мраморными чехольчиками на ногтях, он умиротворенно потягивал виноградный сок из бокала, который сжимал своей совсем уж нечеловеческой лапой.
  - И все же я дико смущаюсь, император, - хриплым голосом говорило создание, - но, сами понимаете, себя не перекроишь.
   Эрвин Фуксхарт отпил вина.
  - Расслабьтесь, господин Степной Волк, здесь вас за вашу внешность никто порицать не будет. Вы и ваш компаньон...
  - Мой хозяин, - поправил Степной Волк, отхватывая куриную ножку.
   Мужчина в белом тактично кашлянул. Император сделал вид, что не услышал.
  - Вы и ваш компаньон - довольно значимые лица, и к вам обоим я отношусь в равной степени уважительно. Но зачем вы желали меня видеть, друг Адам, в столь неудачное время?
   Архитектор Адам Кадмон прикурил от свечи, стоявшей поодаль от его блюда.
  - Тебе ведь известно, что графство Артье сейчас, так сказать, безхозное?
  Император кивнул.
  - Но оно все еще находится под протекторатом Адлерскай, или я чего-то не знаю?
  - Верно, друг Эрвин, находится. Но ведь сейчас оно пустует, если я ничего не напутал? Ведь его главнокомандующий, который по совместительству является одновременно графом и ставленником Адлерскай, покинул свое графство, дабы выполнить много более важную задачу. Но перед уходом, если я не ошибаюсь, он ясно выразился, чтоб жители Артье готовились к празднику.
  Эрвин нахмурился, накалывая на вилку добрый кусок стейка.
  - А ты откуда-то это все знаешь? Ведь эти события произошли не далее, чем сегодня утром.
  Он отправил жареное мясо в рот и заработал челюстями, тщательно пережевывая.
  Архитектор выжидающе курил. Степной Волк молча расправлялся с курицей.
  - Следовательно, - продолжал император, вытирая губы, - твои информаторы, друг Адам, не хуже, чем у меня. Для чего тебе такие уши? Тебе не хватает моих?
  Адам вздохнул, стряхнув пепел в маленькое блюдце у своей чашки.
  - Я просто знаю, что ты меня не казнишь. А я тебя не свергну. И как бы мы друг друга не ненавидели, но у нас есть общие с тобой интересы. А до тех пор, пока они не иссякли, мы называем друг друга друзьями.
  Эрвин сделал осторожный глоток горячего чая. Император прекрасно понимал, что этот архитектор слишком важен, чтобы вот так просто избавиться от него. А Адаму все еще необходим Эрвин, чтобы расстаться с ним.
  - И, естественно, ты будешь там не один. Степной Волк. Далее - Граф Т. А где Граф Т, там и его вечный спутник Теняев. Но я кого-то упускаю из виду. Какую-то важную, очень важную фигуру. Не напомнишь ли?
  Адам Кадмон усмехнулся.
  - Уверю тебя, друг Эрвин, эта самая фигура не так важна, как ты думаешь.
  - Пустить тебя в город, который был создан тобою. Дело не в празднике.
  Степной Волк поперхнулся, пролив на себя бокал вина.
  - Позвольте, - прохрипел он, утирая звериную морду тыльной стороной лапы. - Слышали вы когда-нибудь легенду о некоем Черном солнце?
  Адам с улыбкой отхлебнул лаунданума. Нет, ему определенно нравилось это создание. Этот выходец из Пустоши просто потрясал воображение. Он - единственный выживший из своего племени. Откопали какую-то древнюю-древнюю железку, а она грибовидным облаком как всполохнула, так и некогда цветущие прерии обратились в Пустошь. Давно это было. Сколько лет Степному Волку, задал Адам риторический вопрос.
  Эрвин кивнул.
  - Если не ошибаюсь, это очередное поверье о центре мироздания?
  - Верно, - продолжал Степной Волк, - и на одной из схем оно изображено как солнце о двенадцати концах. И согласно этой легенде тот, кто его узрит, либо сойдет с ума, либо обретет просвещение.
  Император усмехнулся - он понял, к чему клонил зверь. Артье был создан как раз по образу и подобию этой схемы.
  - Иными словами, вы лично хотите просто посмотреть на воплощение этой легенды в жизнь?
  Степной Волк виновато развел лапами. Мол, уж не обессудьте.
  Но что же ты хочешь от своей плавучей крепости, Адам Кадмон? - мысленно задавался вопросом Эрвин Фуксхарт, наблюдая за тем, как Архитектор вновь закурил сигару.
   Двери зала распахнулись, и к обедающим бесцеремонно подошел высокий мужчина в темном камзоле. Высокий, подтянутый, бледнокожий. Его лицо рассекал шрам от дальнего кончика левой брови до правого уголка губ, и этот шрам слегка кровоточил, выглядел свежим. Свежий порез особенно выделялся на абсолютно белой коже его лица.
   Архитектор почтительно встал и пожал руку вошедшему.
  - С приездом вас, господин де Клеонн!
  Гость стал на колени перед удивленным императором.
  - Прошу прощение за опоздание, достопочтенный Эрвин Фуксхарт.
  Эрвин бросил удивленный взгляд на Адама.
  - Прошу простить меня, друг мой, что не предупредил о господине де Клеонне заранее. Все дело в том, что я до самого конца не был уверен, успеет ли он к тебе добраться в назначенный час. И поставил на то, что все-таки нет. Как видишь, я ошибся.
  Мужчина поднялся и еще раз поклонился императору. Затем поздоровался со Степным Волком - создалось такое ощущение, что они с ним старые друзья.
  - Мое почтение, государь, - произнес гость после, повернувшись к Эрвину, - Архитектор Цзариос де Клеонн к вашим услугам.
  Эрвин внимательно изучал лицо внезапного гостя. Бледная кожа цвета мрамора была подобна лику статуи, но никак не человеческому. Пылающие зеленые глаза же горели жизнью, а губы искажены в доброй улыбке. И все бы ничего, вот только кровоточащий шрам никак не вписывался в общую гармонию портрета пришедшего.
  - Откуда у вас этот шрам, господин де Клеонн? Он выглядит довольно свежим.
  - А, пустяки, - отмахнулся тот, - о дверной косяк на входе зацепился. Пройдет.
  - Слабо верится, конечно, но дело ваше. Присаживайтесь, угощайтесь.
  Цзариос принял приглашение и занял место рядом с Адамом.
  Император подозвал смиренно ожидающего у входной двери стюарда и приказал подать угощения гостю. Когда еда была подана, а гость принят, разговор возобновился.
  - Я к вам по поводу вашего заказа, господин император.
  Эрвин недоуменно покосился на Цзариоса.
  - Я не ослышался?
  - Ну да, я - архитектор. И мне от вас поступил довольно странный заказ. По созданию сада цепей. Чтоб все деревья, кусты и статуи были из чистого металла, а издалека казались цельной цепью.
  Фуксхарт задумался - такого заказа с его стороны не поступало. Да и не могло - уж точно не на имя этого странного архитектора.
  - Этот самый заказ - он с вами, - задумчиво спросил император.
  Морт извлек из кармана своего камзола свиток и протянул Эрвину. А тот развернул его и с первых же строк понял, кто писал - почерк его жены. Самое забавное - дата изготовления - его день рождения.
  Император рассмеялся и вернул свиток архитектору.
  - Это вы не ко мне, дорогой господин де Клеонн обращайтесь, а к жене моей. Ее рук дело. Вас провести к ней?
  - Да, пожалуй. Было бы неплохо, - ответил Цзариос, пригубив вина. - Но это потом. А пока - попируем, господа?
  - А чего бы и нет, - усмехнулся Степной Волк, - вон еды сколько-то!
  - Так что, - сказал доселе молчавший Адам Кадмон, раскуривая очередную сигару, - давайте-ка пока попируем, герр император. Ведь гости просят.
  - А давайте, - ответил Эрвин, поднимая бокал вина. - За встречу!
  - За встречу! - подхватили гости и цокнулись.
  - К слову, - промолвил Д`Клеонн, осушив бокал, - можно ли по возможности расплатиться со мной металлами?
   Эта довольно наглая просьба, прозвучавшая, как показалось императору, совершенно не к месту, удивила Фуксхарта.
  - А чем же вам не угодила соль? Ведь вы же не надеялись, что получите за ваш заказ чай?
  - Мне соль напоминает о смерти, - спокойно отвечал наглый архитектор. - А я не люблю смерть.
  - Ну, - протянул Адам, едва заметно улыбнувшись, - смерть здесь не любит никто. Но я понимаю чувства нашего гостя, господин император.
   Степной Волк откашлялся, но промолчал.
   Император потер висок. Висок начинал болеть. А с болью накатилось и уныние, и хандра, и абсолютное нежелание заниматься чем-либо. Хотелось побыстрее закончить проклятый обед и выставить гостя к чертям, то бишь к жене.
  - Так поясните же, - нетерпеливо бросил он.
   Адам стряхнул пепел с сигары, а после - произнес с тенью улыбки на устах.
  - Наши слезы одинаково льются, когда мы печалимся или смеемся. И они - это чистая соль высшей пробы. Соль, устилающая землю морем, в котором нет места ничему живому. Соленый песок укрывает земную твердь величественными дюнами, покуда сами слезы льются грандиозными потоками, создавая собою моря и озера, реки и океаны. Так и выходит, что живем мы средь дюн, порожденных мертвыми морями. А наш друг слишком много играл со смертью, чтобы проникнуться к ней теплом. Потому любое упоминание о соли, чае и смерти вызывает у него отвращение.
   Цзариос де Клеонн виновато потупил взгляд. Эрвин, казалось, пропустил слова мимо ушей и тупо кивнул, чтобы создать хоть какое-то подобие ответа.
  - Надеюсь, господин император, моя просьба не затруднит вас?
  - Нет, - махнул рукой Фуксхарт, - золото, так золото.
  Цзариос удивленно поднял бровь.
  - А кто говорил о золоте, ваша светлость? Мне бы ртути немного да серебра - самое оно.
   Фуксхарт мысленно собрал все силы в кулак, чтоб не выдать, насколько же он устал. Он сделал над собой усилие, чтобы выдавить дружескую улыбку.
  - Будет вам и ртуть, и серебро. А если бы не ваше знакомство с моим другом Кадмоном, то была бы вам еще и виселица.
  - Понял, государь, понял, - улыбнувшись, произнес Цзариос, поспешно вставая из-за стола и пятясь к двери. Эрвин кивнул стюарду, ожидавшему у входа в зал. Тот кивнул гостю. А затем - они вдвоем покинули зал.
  Кадмон отпил немного вина.
  - Куда это он?
  - Увидеться с моей женой. И вряд ли дело в заказе, о котором он говорил. Если ей нужен любовник, то я не буду ей препятствовать. Пока она не начнет препятствовать мне.
  - А не боитесь ли вы, - прохрипел Степной Волк, откинувшись на спинку стула и потирая лапы, - что к тому моменту может быть слишком поздно?
   Эрвин усмехнулся. И на сей раз его улыбка была не поддельной.
  - Если кому-нибудь в этом мире и дано обставить меня, то это будет женщина, потому что мы, достойные мужи, играем честно, по рыцарским правилам подлых шахмат. Женщины же - род совершенно иной, и они достигли совершенства в шашках. А там - либо бить наверняка и оказываться в дамках, либо смиренно ожидать, когда тебя разобьют. И этой женщиной может быть только она одна. Иначе бы я просто на ней не женился.
   С этими словами он встал из-за стола. Поднялись и гости.
  - Что ж, - хлопнув в ладоши, произнес император, - полагаю, господа, обед окончен.
   Степной Волк учтиво поклонился и случайно задел задней лапой стул, на котором сидел. Тот с грохотом упал на пол. Архитектор Адам пожал руку Эрвину, одарив друга улыбкой, в которой явно читалось предостережение.
  - Выпейте чаю, - напоследок сказал Кадмон, прежде чем покинуть зал, - говорят, он спасает от головной боли.
   Фуксхарт молча кивнул, наблюдая, как гости скрываются во тьме коридоров дворца. Дрожащая рука скользнула в карман камзола, извлекая оттуда платок. Император вытер пот с лица. В какой-то момент ему показалось, что под личиной странного гостя-архитектора со шрамом к нему на обед зашла сама смерть.
  Глава шестая. Грехи отцовы
  
  Брендон
  
  По скинутой за борт веревочной лестнице на "Аврору" поднялся мужчина лет сорока, а за ним -, в окружении сорока хорошо вооруженных гвардейцев, его неизменная светловолосая спутница.
  Де Фор расхохотался и захлопал в ладоши.
  - Встречайте гостей, господа!
   Эдмон и Михель вышли из каюты. Де Виола мигом отдал приказ свистать всех наверх и, казалось, схватки не миновать, но вдруг тяжелый бас за его спиной прогремел:
  - С возвращением, кронпринц!
   Адмирал Альбрехт де Лакруа важно прошел мимо собравшихся матросов, остолбеневшего Эдмона и удивленного Михеля к прибывшему на борт гостю и преклонил пред ним колено.
  - Что все это значит? - негодующе воскликнул Эдмон.
  Де Фор с ухмылкой извлек из-за пазухи свиток с печатью короля Эдгара и протянул его капитан-лейтенанту.
  - Вы так славно читали письма предателей. Так прочтите же теперь нам письмо нашего покойного государя!
   Наблюдавший за развернувшейся сценой Брендон Лайонхэд просто стоял, молчал и едва заметно улыбался. Комиссар Анжелика держала ладонь на рукояти сабли, готовая в любой момент драться насмерть. Гвардейцы настороженно следили за матросами. Матросы - за гвардейцами.
   Негодующий от такого внезапного поворота событий молодой государь выхватил свиток из рук вице-адмирала.
  - Ну уж нет! Мой отец, мне и читать!
   Вице-адмирал Карл де Фор расплылся в улыбке, буквально растекаясь умилительной лужицей по палубе.
  - Читайте-читайте, там много интересного!
  Эдмон немедленно развернул свиток, несколько раз пробежав по нему глазами, прежде чем зачитать его. И чем ближе был конец свитка, тем больше расширялись его зрачки и тем сильнее дрожал его голос. Сам текст был таков:
  

  ЗАВЕЩАНИЕ

   Я, король Ильерии Эдгар де Нуар, будучи в своем уме и добром здравии, но чуя тяжкий груз лет, пишу сей официально заверенный доверенными лицами - адмиралом морского флота королевства Ильерии Альбрехтом де Лакруа, верховным мейстером советником Ланселотом де Артуа, - а также засвидетельствованный верховным мейстером профосом Тристаном де Луи документ, в коем излагаю свою последнюю волю.
   Волею судеб за свою полную всяческих событий жизнь я познал трех совершенно различных между собой и уникальных в своем роде женщин, и каждая из них была моей женой. Самая первая из них подарила мне сына, у которого совсем не работала левая рука, и не слышало правое ухо. В гневе я сослал свою жену Терезию и ее дитя в далекие земли Пустоши, и она меня прокляла навек.
   Ее проклятие сбылось. Две последующие жены сами по себе были просто очаровательны, но произвели на свет настоящие исчадия ада: принцесса, которая только и делала, что забавлялась с различными герцогами и графами, разоряя их, и принц, вскормленный грудью своей же сестры, ибо мать его умерла при родах, слепо транжиривший государственную казну на выпивку, игрища и женщин. Ни одному из них я не могу доверить свое королевство, ибо знаю: они его разграбят, развалят и сожгут.
   Сих отродий, Агнис де Нуар и ее младшего брата Эдмона де Нуара, я заклинаю лишить всякого наследства. Однако, все еще являясь отцом этих чудовищ, я забочусь об их будущем и назначаю их на самые подходящие им должности.
   Мою старшую дочь Агнис следует сделать публичной дамой лучшего борделя столицы, а ее брата - уборщиком в лучшем трактире.
   Законный же наследник, а отцовское чутье мне подсказывает, что он вернется и будет гораздо более достойным правителем, нежели мои последующие отпрыски, получает все то, чем я владел при жизни. Все соляные бассейны и шахты, все чайные плантации королевства и исключительное право на владение престолом, командование как морскими, так и сухопутными силами и власть над всеми моими вассалами.
   У моего истинного наследника будет знак отличия, по которому его можно будет опознать, - фамильное кольцо де Нуаров, которое я сам отдам ему при встрече. А я его узнаю. Эбеновый перстень с аметистом, из которого высечен наш фамильный герб: орел с широко расправленными крыльями.
   Это завещание вступает в силу с момента моей смерти. Ежели она будет преждевременной и (или) насильственной, то, с очень большой вероятностью, от рук принца Эдмона де Нуара. И в этом случае его следует казнить как государственного изменника. Публично.
   Такова моя воля, воля короля Эдгара де Нуара, сына Ришара де Нуара и внука Томаса де Нуара, более известного как Томаса Набожного.
   Имя законного наследника - Брендон де Нуар".
  
   Михель де Виола недоверчиво покачал головой.
  - Как это понимать, господа?
   Эдмон бросил свиток в лицо вице-адмиралу. А вместе с тем из рукава кафтана выпала и маленькая, почти пустая колба с ярко-алой жидкостью на дне. Упав на палубу, флакончик от яда разбился вдребезги. Исчерпывающее доказательство.
  - Выпустить артьежцев из трюмов, - скомандовал де Лакруа, - пусть встречают своего повелителя!
   На палубу выходили озлобленные полуголые матросы, некоторые - избитые и израненные. И они постепенно окружили бывшего государя и старшего лейтенанта. Увидав главнокомандующего своего родного графства, они воспрянули духом и поняли, что спасены. Обстановка накалялась. Матросы и слуги нынешнего государя все более неуверенно озирались по сторонам. Гвардейцы Анжелики не теряли бдительности и словно ждали приказа вырезать всех. Артьежцы же были явно на стороне Брендона, а потому - если, ни дай бог, вспыхнет схватка - ни Эдмону, ни Михелю живыми не уйти.
   Брендон Лайонхэд, или же теперь - Брендон де Нуар, вскинул правую руку, на которой красовался тот самый фамильный эбеновый перстень. Истинный государь явился во всем своем величии.
  - А теперь, достопочтенный капитан-лейтенант, - продолжил адмирал, - позвольте-ка, я вам сообщу реальное положение дел.
  Перво-наперво - Каосбир ни на кого не нападет, потому что там все и всех продали, а тамошним царем жутко как недовольны, а вчера у них грянула революция, которая повергла и без того разлагающуюся державу в хаос. Далее - Фаратория и Роттланд просто физически не способны напасть на нас, потому что сами же ввязались в войны выходцев из Пустоши на их материке - Авэ'Али и Амен-Ишбал, позарившись на, как им показалось, легкую добычу. В итоге обе страны ополчились против них и оказали немалое сопротивление, и сейчас вообще неизвестно, что там будет. Война с Адлерскай и Артье, как видите, отменяется и теперь даже не обсуждается. Остальные же страны, Энгельланд, Кёнихьбэттл и Лёвэнфист уж давно находятся в условном мире, и никто из них не собирается воевать. Восточный материк окончательно успокоился и совсем не желает новых бурь. А вы нам тут в красках рассказывали о войнах с неизвестно кем и непонятно за что. Так с кем же вы?
   Михель быстро соображал. В считанные секунды ему надо было решить, как выкрутиться из ситуации. Он прекрасно понимал, что нужен Эдмону здесь, при дворе, чтобы подготовить все к коронации настоящего принца, а не этого выскочки. Но пока ситуация именно на стороне бывшего главнокомандующего Артье, так что дело было не из легких. Более того, только оставаясь здесь, он сможет помочь Агнис. Стоит ему сбежать с Эдмоном - и она потеряна. Капитан-лейтенант посмотрел на своего друга. По взгляду того было видно, что так просто сдаваться он не станет. И короля отравил не он - это было фактом. Каким бы заносчивым и вспыльчивым ни был принц, но против отца он не пошел бы. Во всяком случае, таким способом. Подстава налицо, но насколько изящная!
  - Я требую дуэли, - наконец промолвил Михель де Виола, - здесь и сейчас. Я буду драться с Эдмоном де Нуаром, глупцом, убийцей и предателем. В случае его победы он обретает легкую смерть. В случае моей - я сам выберу место и обстоятельства долгой и мучительной казни.
   Эдмон про себя улыбнулся - он понял, что собирается сделать его друг. И смекнул, что ему следует поддаться, намеренно проиграть бой - убивать его Михель не собирался. Он чувствовал это. А если что - долгая смерть всяко лучше быстрой: больше времени, больше шансов.
  - Да как ты смеешь, предатель?! - в сердцах воскликнул он, вперив в Михеля полный ненависти взгляд, выплеснув на него всю накопившуюся за это время злость. Цель была достигнута.
   Брендон одобрительно кивнул. Он ясно видел намерения старшего лейтенанта, и они его позабавили. Он сам хотел предложить подобную развязку, но юнец его опередил.
  - И каковы же условия долгой и мучительной смерти? - улыбаясь, спросил он.
  - Распятие в самом сердце Пустоши, - твердо ответил Михель.
   Возражений против дуэли не осталось ни у кого. В случае победы Эдмона ждала легкая смерть в виде публичной казни. В случае поражения - распятие средь жарких песков, псов, волков и дикарей. Идеальные условия.
  
  Агнис
  
  За дверью раздался бесцеремонный топот. Что им надо в такую рань?
  Агнис как раз заканчивала одеваться. В комнату вломились вооруженные до зубов солдаты. Советник короля и его лучший друг, мейстер Ланселот де Артуа, прошел меж них к удивленной принцессе, держа перед собой пистоль.
  - Именем короля Эдмона де Нуара, вы арестованы, миледи. Стража, взять ее!
  Двое солдат заломили ей руки за спину и крепко их связали.
  - Что все это значит, мейстер Ланселот? - негодующе воскликнула Агнис.
  - Увы, увы, увы, - сочувственно вздохнул предатель, - но теперь ваш брат - король, а мой долг - исполнять его волю.
   С этими словами он протянул принцессе послание, в котором рукою Эдмона был написан приказ о взятии Агнис под стражу и изгнании из дворца, а также лишения ее всех титулов, наследства и волос. Но Агнис чувствовала, что это ложь. Не мог, не мог ее младший брат написать такое! Да, титулы и наследство - это еще может быть. Но волосы - никогда! Он знал, насколько они дороги ей. Знал, что она растила их всю жизнь, и что они - это часть ее. Срезать их означало убить ее саму. Почерк просто подделали, не более! Но поди докажи это им. Да и хотят ли они доказательств? Судя по наглой ухмылке старика мейстера, он только и ждал такого хода. Этот похотливый оскал зверя сам за себя говорил. Наверное, он уже мысленно ее обхаживает, как последнюю девку в подворотне!
  - Более того, - продолжал мейстер, - наш новый король меня предупреждал, что вы можете оказать сопротивление при аресте. И в этом случае мы можем делать с вами все, что захотим. Почитайте, почитайте! Там и это написано.
  Он обернулся к солдатам. С ними тоже было все ясно.
  - Эта волчица сопротивлялась, не так ли? И билась, и кусалась, и царапалась?
  О да, подумала Агнис, я буду биться, кусаться и царапаться.
  
  Эдмон
  
  Вице-адмирал расхохотался. Ему явно нравилась сложившаяся ситуация.
  - Укажите оружие, капитан-лейтенант, и условия победы.
  - Абордажные сабли. Обезоружить противника. Можно это решить прямо здесь и сейчас.
  Де Фор ухмыльнулся. Посмотрел на де Лакруа. Тот кивнул. Перевел взгляд на Брендона.
  - Вы согласны, государь?
  - Конечно, почему бы и нет.
   Брендон знал, к чему все идет. И ему хотелось посмотреть, так ли все сложится, как планируют эти юнцы. А дуэлянты тем временем, дождавшись, когда им дадут достаточно места, обнажили сабли и приняли боевые стойки. Смотрят в глаза друг другу. Острие эбеновой фамильной сабли, имя которой - Перо, смотрит в самое сердце Михеля. Его же Смычок навострен против подбородка Эдмона. Ветер шумит и играет волосами. Становится все сильнее и сильнее. За бортом все чаще слышен шум волны.
  "Я с тобой, друг!" - читается во взгляде Михеля. Эдмон отвечает благодарным взглядом. Оба кивают друг другу - пора!
   Ложный выпад вправо, удар вперед. Перо скользит к эфесу Смычка. Михель отпрыгнул, со свистом рассекая воздух. Прядь волос принца упала на палубу. Тот увернулся и зашел слева.
  Лязг! Перо и Смычок сцепились и тут же отпрянули друг от друга. Еще один ложный выпад, на сей раз со стороны Михеля. Эдмон поддался на него и оступился. Упал, но Перо не выпустил. Вскочил, схватил Смычок над самым эфесом и едва не выбил саблю из рук капитан-лейтенанта. Михель толкнул принца плечом к борту корабля, рванул свободной рукой на себя, сделал подножку и попытался вырвать Перо у Эдмона из рук. Тот упал навзничь, перекатился на бок и что было сил ударил противника сапогом в челюсть. Михель увернуться не успел, но вовремя выгнул шею - иначе бы головы не сносить. Они переиграли, пора завязывать. Но поздно - оба разгорячились. Смычок занесен над лежащим Эдмоном, и едва не проткнул сердце принца. Тот же вскочил на ноги и укрыл Михеля своим плащом, заслоняя тому обзор. Теперь ему уже хотелось выиграть. К черту долгая смерть на коленях! Умру стоя, а сначала - убью того, кто решил надо мной поглумиться. Он резко дернул плащ на себя, а Перо занес для сокрушительного удара, как вдруг Михель сам потянул плащ к себе, а вместе с ним - и Эдмона. Выпад Пером, Смычок парировал. Искры так и сыпались, подобно звездам. Сталь на сталь, злость на злость, душа в душу. Брешь в обороне принца - неприкрытый бок. Удар кулаком по печени, коленом в подбородок, локтем по хребту, и вот Эдмон лежит на палубе. Но сабля все еще у него в руке. Поднимается на колени и из последних сил делает рывок вперед, стремясь уже не разоружить, а убить. Шаг в сторону, толчок в спину, и готово. Принц побежден.
   Брендон улыбнулся. Как и следовало ожидать. Все шло так, как он и предполагал. Новый король подошел к своему новообретенному брату и протянул руку.
  - А теперь вы признаете меня королем, брат мой Эдмон?
  - Нет, - прохрипел принц, плюнув тому на ладонь.
  А де Фор все посмеивался, потирая ладони.
  - На том мы вас и порешили.
  - Ну что же, раз уж мы братья, - улыбнулся Брендон, - то я могу помочь вам с вашим распятием. Прошу проследовать за мной.
   Мсье де Нуар обернулся к ожидающим приказа гвардейцам.
  - В мое отсутствие командиром назначается младший комиссар Куно фон Када. Возражения?
  Возражений не последовало.
  Затем мсье де Нуар обратился к адмиралу.
  - Покуда я решаю вопрос с моим братцем, вы - отправляйтесь домой и подготовьте все к моей коронации. Дорога каждая секунда.
  - Будет сделано в лучшем виде!
  Брендон кивнул Анжелике. Та, доселе стоявшая по стойке "смирно", подошла к побежденному Эдмону и крепко-накрепко связала ему руки. Потом в сопровождении Михеля проследовала за своим хозяином к веревочной лестнице, а там - за борт, на "Акулу".
   Солнце перевалило за полдень, но опускаться не спешило.
  
  Вольфмех
  
  
   Ур Вольфмех вернулся в свои покои и обессилено упал в кресло. День за днем одно и то же - работа над чертежами, усовершенствование машин, придумывание чего-либо нового... И ради чего? Ради кучки военных и безумца-императора, которые правят ради того, чтобы править. Ладно, старина, горестно усмехнулся Ур про себя, ты тоже хорош: создал себе куклы возлюбленных и потешаешься ими. Хотя радости от того тебе мало, признайся.
  Полина была первой. Первой из пробудившихся. А за ней проснулась и вторая - Вероника. Вероника фон Када, названная так в честь одной графини, в которую молодой художник однажды влюбился. Но она так и не дала ему нарисовать ее портрет. Что ж, теперь он создал ее куклу. Он не сказал о ней императору, не показал ее ему. И теперь проклинал себя за это - он знал, что ему придется с ней расстаться. Останется только Полина.
   Высокая брюнетка с лисьим лицом не любила одежд. Она любила скрипку, яблоки и мольберт. Это все, чем она жила. Рисование было ее страстью. Вот и сейчас Полина играла на рояле, а Вероника сидела и рисовала ее. Забавно. Со стороны смотреть - такая идиллия. Будто они влюблены друг в друга. А может, и правда влюблены. Ведь любовь в них заложена изначально. Две влюбленные друг в друга куклы - одна играет на рояле и ловит в его темной полированной поверхности отражение другой, а та пишет ее портрет, поедая зеленое, большое яблоко. И седой живой старик, сидящий поодаль в глубоком кресле, почти что тонущий в нем.
  "Что за чудовище ты создал?" - вспомнил он слова своего государя. И ответ был все прежним: "Влюбленное чудовище, государь". Влюбленное. Он научил их любить, зная возможные последствия. Но ему не нужны были холодные машины - их у него и без того хватает. Кукла обязана любить, на то она и кукла. Ее же любить не обязательно. Она - игрушка, какими бы ни были ее функции. Но бесчувственная игрушка никому не интересна, ведь так?
   Была еще одна, третья кукла. Но она шла вне этой партии, и ее вряд ли можно было отнести к какой-либо из последующих серий. Пожалуй, самая самобытная и своеобразная кукла из всех. Но о ней Вольфмех не хотел думать. Не сейчас. Пока не сейчас.
   Ур презирал себя за то, что поддался на это искушение своего больного ума. Поддался и создал их. Исполненный презрением к себе, он пригубил абсента, в котором был подмешан лаунданум. В последнее время это адское зелье стало любимым напитком механика. Настойка опиума на спирту, смешанная с абсентом, - вот рецепт всех чертежей машин Ура. Вот то, что помогло ему разработать схему влюбленной куклы. Вот вся его жизнь. А сейчас он бесцельно упивался адским зельем и страстно желал познать своих детищ. И все бы хорошо, да вот сами детища познать его не желали. Он не помнит, когда это было, но первой партии кукол - этой паре - он намеренно подкорректировал микросхемы головного мозга. И сделал так, что они хотели любить всякого, но их не тянуло познать мужей. Напротив, их манила женская красота. А их создатель, их влюбленный в свое детище отец, смотрел на них, на то, как они улыбаются друг другу, смеются и общаются, учатся друг у друга всему новому, и, когда внутри них разжигается пламя страсти, обмениваются похотливыми взглядами, ласками и познают механические, несовершенные тела друг друга. В такие моменты Уру Вольфмеху их особенно хотелось, хотелось, но не моглось - куклы обязаны ублажать господ. Но не отца.
   "Интересно, подумал он, наблюдая, как обнаженная Вероника обняла за плечи все еще играющую Полину, что они со мной сделают, когда их разлучат?"
   Ответ был очевиден - ничего. Как бы там ни было, они любили своего отца и никогда не пошли бы против него. Они - лишь куклы, не более того. Играющие друг с дружкой, как дети, добрые куклы, которые ни за что не восстанут против своего хозяина и отца.
  - Какое же ты все-таки чудовище, Ур Вольфмех, - прошептал старик, прежде чем забыться наркотическим сном.
   Все было усыпано песками. Пески, дюны и вновь пески. Жара, слепота и озноб - старая память шлет привет. Он прекрасно помнил эти столь далекие и близкие места, где он жил, родился и вырос. А может, и не жил вовсе. Может, это всего лишь сон. Но если и сон, то приятный. Ведь он помнил и кочевников, и караван, шедший через бескрайнюю пустыню. Пустые разговоры об алхимии, бороды и смуглые лица. Кривая беззубая улыбка отца, который умер задолго до того, как Ур оказался здесь. Или же он его сюда и приволок - кто знает. Он просто помнит, что отец, мертвый ли, живой ли, в те времена всегда был рядом с ним. С перерезанным горлом, отрубленной рукой и беззубой улыбкой, он всегда ехал подле него, разговаривал с ним. Молодой кочевник не помнил деталей разговоров, просто знал, что они были. Говорили про некие машины, про неведомые механизмы, про чудо паровых технологий и алхимию. Может, говорили. Он не знал.
   Лошади худели день за днем, становились тощими, как скелеты. Люди теряли кожу, сердца дымились, тела выгорали. Гниющий на глазах отец осыпался прахом и улыбался доброй улыбкой. Ржавый песок под ногами скрежетал и обращался в шестеренки часового механизма, ломался и трескался.
   Молодой кочевник стоял посреди неведомого глухого леса. В руках у него был молот. И наковальня перед ним. Он хотел стать кузнецом. Он чувствовал, что это его призвание. И он ковал клинок. Удар за ударом отзывался эхом, оглашая весь спящий лес. Еще и еще. Искры сверкают подобно молниям. Обжигают руки. Молот тяжелел, поднимать и опускать его раз за разом становилось все тяжелее. Но он безмолвно ковал клинок, клинок, который решит все. Прямо в сердце. Своими руками. Без сомнения.
   Культя на левой руке давно зажила и продолжается собственноручно сделанным протезом. Хорошим, сделанным на славу. Выполняющим все причуды своего хозяина.
  Листья шелестели, о чем-то шептались. Стоило ветру подуть чуть сильнее, и они опадали на землю. Он помнил все, будто это было вчера. Молодой художник сидел в тени деревьев у пруда и любовался природой в самом ее расцвете. Он рисовал пейзаж, раскинувшийся перед ним. Солнце сияло из-за облаков, подобно оку божьему, ветер колыхал молодые деревья и играл со старожилами леса, а водная гладь расходилась кругами от опадающих на нее листьев. В небесах парили ласточки, и парили низко - пахло дождем.
  Но случилось нечто, оторвавшее художника от его занятия: раздался топот лошадиных копыт, стук деревянных колес о каменистую дорогу наверху холма. Ехал кто-то знатный. Невдалеке от рисующего художника повозка остановилась. Он попытался продолжить рисовать, но мысли его были не на мольберте. Он думал о своих неожиданных посетителях. И он их дождался.
  В окружении десятка слуг, придворных и солдат в тени листвы села отдохнуть прекрасная графиня. Статная брюнетка с волевым лицом и лисьими прищуренными глазами прилегла на траву, подложив руки под голову. Она просто лежала и смотрела ввысь, наблюдая за облаками, гонимыми ветрами. А волосы ее, длинные и черные, как смоль, раскинулись по траве, буквально окружили ее.
  Стражникам рисующий рядом парень из простонародья не понравился, и они уже собирались его прогнать, когда графиня им приказала оставить его в покое. Пускай сидит, пока не мешает. Потом она уже обратилась к нему. Голос низкий и требовательный. Сразу видно - знатного рода. Спросила, чем он зарабатывает на жизнь. Он и ответил, что картины пишет. А на вопрос, много ли он продал, с горестной ухмылкой перечислил: сначала была корова, потом амбар. За амбаром ушла мебель, а за мебелью и дом. Вот и остались холст да краски.
  Графиню это рассмешило. Сказала, что он забавен. А он романтиком был, и подобные высказывания расценивал как акт признания. Он на секунду поверил, что сможет быть с ней. Влюбленность, не более. И эта влюбленность захватила его сердце. Но он позабавил графиню, и она решила оставить его при себе. Его, молодого, сильного и уверенного в себе художника, вырвала из простолюдинов, сделав своей игрушкой. Секунды смешались с минутами, минуты - с часами, часы - с днями и годами.
  Она обеспечивала его натурой - своими служанками, любовалась его картинами. Отец, местный граф, был не против - пускай дочь играется, личный художник никогда не помешает. Но одно он ей запретил строго-настрого: позировать художнику лично. Негоже, мол, знатной даме позировать перед никчемным плебеем.
  Четырнадцатилетняя графиня Вероника фон Када вдохновляла тридцатилетнего влюбленного художника, и его картины делались все более выдающимися. Он давал своей музе уроки рисования, ибо та, наблюдая за его работой, и сама увлеклась этим. Вот только слугам, и очень многим слугам это сильно не понравилось - их графиня, которой они служили верой и правдой всю жизнь, вот так легко променяла их на какого-то крестьянина! Особенно негодовал на этот счет придворный скрипач, у которого раньше графиня училась музыке. И училась более чем способно - все схватывала буквально на лету. Он особенно ревновал новоявленного художника к своей ученице.
  Это было самое золотое время - время без войн и интриг, время покоя и перемирия. Время света. Тогда еще можно было думать о прекрасном. И потому это самое прекрасное тогда особенно пытались изничтожить.
  Скрипачу тогда было всего двадцать, он был юн и крепок. Темноволосый, с безумной прической злобного гения, он просто обожал музыку. Фортепиано и скрипка - вот все, чем он жил. Но была и графиня, без которой он просто не представлял себя. Она была его музой, была его жизнью. Лишь ради нее он жил и творил. Но боги любят шутить, и он испытал их чувство юмора на себе - одной зимой, когда он был в отъезде (а ему была дана такая привилегия) он попал под ливень и сильно заболел. От болезни-то он вылечился, только слуха лишился напрочь, и лишь умение читать по губам позволило ему остаться при дворе. И по злой иронии за те полгода, что он отсутствовал, графиня нашла себе новую игрушку - этого высокого длинноволосого парня, который пленил ее своими картинами. Ревность, и ревность оправданная охватила скрипача. Его просто бесило собственное бессилие, бесила радость графини фон Кады, за которую ранее он готов был отдать свою жизнь, и бесил этот счастливый невесть откуда взявшийся художник, который ему теперь эту жизнь усиленно ломал. Арн прекрасно понимал, что этот никчемный выродок Ур только погубит его музу, Вероника сломается под влиянием такого развратного злодея - и дня не проходило, чтоб этот чертов художник не ублажал одну из ее служанок и не баловался опиумными настойками. В то время как Арн мог спокойно творить, не прибегая ни к каким зельям или усладам. Он вдохновлялся лишь собой и своей музой. Но с появлением Ура он осознал, каким же был глупцом на самом деле. Со временем он понял, что его прелести, его Веронике плевать и на него и на этого дерзкого художника. Они оба просто-напросто ее забавляли.
  Однако с осознанием этого Арн не успокоился, лишь разозлился еще больше. Он стал искать дружбы с Уром, хотел втереться тому в доверие, и ему это удалось. Они упивались презренным для Арна опиумом, творили шедевры. Но даже и тут музыкант завидовал художнику. Ведь тот мог любоваться своими творениями, а он - нет. Слух утерян навеки и нет способа его вернуть. Потому со временем он замыслил зло. К тому времени Ур настолько доверял ему, а остальные придворные настолько натерпелись их обоих, что они разделяли одну комнату. Просторный зал, где хватило бы места еще как минимум двум-трем композиторам, четырем художникам и пяти поэтам. И все это досталось им двоим. Просто идеальные условия.
  У них было много времени на беседы, они сблизились. Почти подружились. Арн наблюдал за Уром и видел в художнике себя. Молодого себя, которого несколько лет назад эта графиня вот так же подобрала на улице, потому что ей понравилась его музыка. И, вместо задуманного им зла, он решил открыть глаза будущему механику. Он сказал ему, что Веронике не нужен ни один из них. И реакция была ожидаемой - Ур был слишком ослеплен красотой графини и слишком был в нее влюблен, чтобы слушать доводы здравого смысла.
  - Да, - говорил он, - она не дает мне нарисовать ее портрет. Но ведь она всегда посылает ко мне натурщиц и заботится обо мне.
  - Да просто потому, что ты ей забавен! - восклицал в такие моменты Арн. - Забавен, но не любим. Она сломает тебя, как игрушку. Сломает, и выбросит.
   А Ур лишь качал головой и усмехался. Он смотрел - и был ослеплен, в то время как глухой Арн слышал все. Уру было достаточно того, что он имел - ведь душа бедного романтика давно уж умерла, осталась только оболочка. А оболочка желала рисовать, упиваться опиумом и женщинами. Сам художник, а некогда и поэт, умер еще в семнадцать лет, расставшись с Полиной. Полиной, убившей себя золотой дозой морфия от страстного желания остаться навеки с молодым поэтом. Ур оказался трусом и проклинал себя за это всю оставшуюся жизнь. И Арн чувствовал это. А еще Арн знал, что графине давно пора замуж и ее отец присматривает ей достойную партию. И в таком случае и музыканта и художника просто вышвырнут из дворца. Он давно научился быть реалистом, сохранив сердце романтика. Проникшись долей своего, как он доселе считал, заклятого врага, он осознал что перед ним всего-навсего тридцатилетний старик, давно утративший себя. Духовно себя уничтоживший и просто не желавший возрождаться. Вот только беда в том, что слуги этого не понимали и выжидали случая изжить из дворца их обоих. И если раньше Арн желал причинить зло своему врагу, то теперь он единственно хотел спасти их обоих.
   А Ур наблюдал за своим другом и сочувствовал, жалел его. Он видел, как оглохший скрипач разлагается от безнадеги и понимал, что он протянет еще не долго. Они оба изменились за прошедшее время. Музыка Арна стала тяжелой для живых людей, и он все чаще брал свою скрипку и играл на фамильном кладбище. Говорил, что усопшим душам нравится его игра. Ур как-то застал его за игрой. Картина была более чем плачевной.
   Одинокий скрипач в темном плаще с копной растрепанных седых волос и безумным молодым лицом прижимал к себе гриф прогнившей, чудом не развалившейся скрипки, и ржавым смычком сек едва не рвущиеся, стонущие и причитающие струны. Он играл и танцевал в такт своей музыке. Вопреки всему, она была прекрасна. Прекрасна, тяжела и печальна. Мертвая музыка - вот самое верное определение.
   Скрипач вальсировал меж могил и играл. Кланялся, возносил взгляд ввысь, и играл, играл и играл. Волосы его, укрытые сединой, развивал ветер, а глаза смеялись. Он был счастлив.
   Сам Ур тоже хорош - написанные с живых и прелестных молодых натур картины становились все более отталкивающими. Рыжую красотку лет тринадцати он мог сделать сломанной куклой, горящей на костре. Все больше и больше в его картинах преобладал мотив кукол, машин и шестеренок. Больше неестественного, странного и отталкивающего. Картины были прекрасны в исполнении, но ужасны на вид. Ур прекрасно понимал, что их скоро выгонят - ведь и музыкант и художник надоели не только слугам, но и сама графиня потеряла к ним всякий интерес. Он хотел спасти их обоих - и себя, и Арна. Но у него не хватало смелости, чтобы это сделать. Поэтому он все больше упивался опиумом в надежде, что к нему придет вдохновение на его последнюю картину. И оно пришло.
   Одной глубокой ночью, когда все уж давно спали, он подготовил убийственную жгучую смесь из смолы, керосина и кислоты. Он помнит, как Арн схватился за лицо и как завопил, когда Ур поджег эту смесь на нем. Истошный крик, стоны, проклятья и искаженное, выжженное лицо - он хорошо запомнил последние мгновенья жизни своего друга. Ур хорошо их помнил. Смотрел на них сквозь смоль, стекавшую по его лицу, сквозь черноту, которая овладевала им, заполняла его. Сквозь языки пламени, обуявшие художника, скрипача и весь зал.
   Механик проснулся в холодном поту. Ему вновь явился кошмар из его прошлого. Или просто дурной сон от адского зелья - механик не знал. Он не знал, что - правда, что нет. Где сон, а где явь - он запутался. Все больше крепло решение о пробуждении третьей куклы. Вольфмех застонал и схватился за грудь. Механическое сердце сбоило все чаще.
  
  Агнис
  
   Принцесса перевела дух. Попыталась встать на колени, взвыла от жуткой боли в спине и повалилась на бок. Сделав над собой усилие, она подняла голову, чтобы осмотреться. Прежде, чем Агнис успела что-либо разглядеть, в нос ей ударил тяжелый запах свежей крови. В ней было все: кровать, стол, стены, пол. Все вокруг залито кровью. Будто бойня была какая. Женщина выругалась и снова попыталась подняться, но спину все еще ломило, и ломило жутко. Подползла к телу одного из солдат, взяла штык и, опираясь на него, тяжело дыша, поднялась. Оценив обстановку, Агнис снова выругалась. И не только от боли в спине, но и от того, что предстало перед ее глазами. От стражи, пришедшей к ней, и от мейстера-советника, не осталось ничего живого. Вернее сказать, совсем ничего.
   На лестнице внизу послышались шаги, крики. Топот многочисленных сапог. Кто-то звал ее. Чей-то знакомый, смутно знакомый голос. Похож на Михеля. Агнис все еще плохо соображала, чтобы понять, кто там идет. Но одно она знала точно - впредь нужно быть сдержанней.
   Ладно, - подумала Агнис, - они сами виноваты. А теперь надо сделать невинное и испуганное личико - на тебя же напали и едва не изнасиловали. А потом перебили друг друга за право войти в тебя первой. Ведь все так просто! Но, черт, впредь надо быть осторожней. Сейчас вот еле в себя пришла. Нехорошо так шутить со своим сознанием, ох как не хорошо. Но иного выхода просто не было, слышишь, не было! Не было! Они бы тебя живьем сожрали, понимаешь, понимаешь?!
   Агнис все еще не совсем пришла в себя, ее мутило. Все было в тумане. На пороге застыл высокий седой господин. Жесткие, правильные черты лица. Удивленный взгляд. Зеленый камзол. Вроде бы зеленый. Кто-то очень знакомый.
  - Михель?.. - прошептала принцесса, протягивая окровавленную руку к вошедшему.
   Гость подбежал к ней, сел рядом, крепко обнял ее за плечи.
  - Агнис, девочка моя! Боже, боже, что тут произошло?
   Та в ответ мотала головой и рыдала, прижавшись к Астору де Виола, отцу Михеля. Боже, как же он вовремя, думала она про себя. Уж кто-кто, а он мне обязательно поможет. Этот старик ни за что не поверит, что ее брат был способен отдать приказ о ее изгнании. Конечно же, все это дело рук советников. Дворцовые заговоры были обычным делом. Но вот если враз избавиться от всех советников, палачей и придворных, поддерживать жизнь в стране останется просто некому. Их интриги - это просто издержки производства, не более. И такой мудрый человек, как Астор, это прекрасно понимал. Он ей поверит. Главное сейчас - это убедительно всхлипывать, причитать и истерить.
   Сквозь слезы Агнис описала отцу Михеля, что с ней пытался сделать мейстер Ланселот де Артуа и пришедшая с ним стража. А тот, наивный, пытался ее успокоить. Заверить, что все будет хорошо, и что теперь она в безопасности. Он уже знал последние новости и был встревожен судьбой и наследника короля, и своего собственного сына. Но пока истинный король не вернулся, он, Астор де Виола, должен править Ильерией, ибо он, с разрешения Эдгара де Нуара, его давнего друга, - регент престола. Кто-то же должен заботиться о стране, а не о себе.
   На Агнис, как это обычно бывало после подобных приступов, напала дикая усталость, и ее опять потянуло в сон. Считая это потерей сознания, Астор взял женщину на руки и отнес в свои покои, приказав прислуге прибраться.
  Глава седьмая. Предрассветный вечер
  
  Ренар
  
   Летов хлопнул Ренара по плечу.
  - Попрощайся с городом, парень. Таким, какой он сейчас, ты его больше не увидишь. Погуляем?
   Ренар кивнул.
  - Скажи только одно: ты про дядю не наврал?
  Мстислав усмехнулся.
  - Нет, это правда, племяшка. У нас с отцом были нелады, мы разошлись во взглядах. А что я принял не ту сторону, я понял слишком поздно. Простишь?
   Лис крякнул. Прошлого ведь все равно не вернуть, да и сам он хорош - позволил этим скотам Макса на каторгу забрать. Теперь ищи-свищи. Винить не за что. Он протянул руку. Мстислав крепко пожал ее.
  - Бери свою балалайку, и пойдем, - Мстислав улыбнулся, нахлобучивая на голову племянника его соломенную шляпу. - Вот, чем не странствующий бард, а?
  Дядя рассмеялся. Ренар усмехнулся. В конце концов, очень даже неплохое начало для такой дружбы, разве не так?
   Узкие улочки трехвековой давности, громадные особняки из желтого кирпича. Фонтаны в каждом скверике, лавочки в парках, брусчатые дорожки, по которым снуют туда-сюда экипажи - в этом весь Замкад.
   Ренар шел чуть поодаль, пропустив дядю вперед. Его товарищи ушли еще поутру, как только обсудили дела сегодняшнего вечера, и сейчас все были предоставлены самим себе. Так будет до вечера. Вечером уже не будет ни улыбчивых граждан, ни снующих экипажей, а узкие улочки утонут в крови. Грустно было это осознавать, но это так. Лис вспомнил, что его утро началось раньше многих. И он сам разбудил этих многих своим ребячеством. Ему стало стыдно. Но ничего не поделаешь - дом сгорел, возвращаться больше некуда.
  Соломенная шляпа, перламутровая мантия и балалайка через плечо - в таком виде студент духовной семинарии разгуливал по медленно гниющей столице.
   Люди казались ему уставшими, изнемогающими от жары и жажды. Но не вода спасет их, лишь кровь. Злые, усталые лица хотят перемен. Продавцы в лавках кидаются хлебом в покупателей, покупатели бьют окна в магазинах, а полицаи занимаются тем, что снимают девчушек в кварталах красных фонарей. Но было много и добрых, хороших людей. Те, которые улыбаются всегда, чтобы не случилось. Сегодня их улыбки станут оскалами.
   Ренару вспомнились каменные гиганты у дворцовых ворот. Атланты, держащие на руках небосвод. Их напряженные каменные мускулы, их застывшие безмолвные, счастливые улыбки. Им трудно, но они несут свое бремя и смеются. На их плечах сами небеса, а им нипочем. Эти каменные изваяния вечны, - подумал Ренар, - они-то и сегодня будут стоять, и завтра встретят. Эти ребята не один и не два переворота видали. И какая бы ни была власть, их должность всегда остается прежней и самой почетной - нести на своих плечах сами небеса. Небеса, которые сегодня будут полыхать неистовым пламенем.
   От этих мыслей у недобитого романтика екнуло сердце. И он понял, что чертовски голоден. Надо бы найти местечко, где можно будет перекусить и посидеть.
  - Эй, дядя!
  - А?
  - А как насчет в ресторанчик сходить, м? Нам-то уж терять нечего.
   Летов задумался. Мысль-то хорошая, только дорогая. Деньги-то и после переворота понадобятся, так или иначе. Ведь только свои знают о том, что сегодня произойдет. Да, в принципе, и не свои-то тоже знают, только поделать уже ничего не могут. Но вот мирные граждане в неведении, а им-то по злой иронии и достанется больше всего. А, к черту.
  - А давай.
   Мстислав улыбнулся. Сегодня он улыбался гораздо чаще, чем обычно. Возбуждение сказывалось.
  - Здарова, Слав! - высокий человек в темном плаще, темных очках, сапогах и перчатках хлопнул Летова по плечу.
  - Здарова!
  Мужчины крепко пожали друг другу руки и обнялись. Смерили друг друга взглядами и рассмеялись.
  - Здравствуйте! - Ренар учтиво кивнул головой.
  - И тебе не хворать!
  Мстислав качал головой, не веря своим глазам.
  - Эмш, ты?
  Мужчина понял удивленный взгляд товарища.
  - Нет, Распутин. Кто ж еще! Настроение сегодня просто чудесное, не правда ли?
   Ренар протер глаза. Не показалось ли ему? За спиной того, кого дядя назвал Эмшом, прошла девушка. Там, на противоположной стороне улицы. Совсем еще молодая, моложе Лиса. Лет так четырнадцать. Но высокая, черноволосая. В саване. Прошла украдкой, оглядываясь, то и дело вздрагивая. Прохожие на нее косились и пожимали плечами.
  - Я сейчас, - поспешно бросил Ренар, спеша за странной незнакомкой. Он не задавался вопросом, почему он следует за ней. Он просто чувствовал, что должен так поступить. Ведь не каждый день встретишь на улице девушку в саване! Да еще и такую!
  Эмш и Мстислав проводили парня взглядом. Мстислав улыбнулся. Эмш пожал плечами - с кем не бывает, пускай погуляет.
   Незнакомка все ускоряла шаг. Ренар не осмеливался окликнуть ее, просто шел за ней по пятам, прекрасно понимая, во что может впутаться. Стандартная схема - девушку пускают на улицу, она цепляет кого побогаче, заводит его в подворотню, а там - дубинкой по голове. Но Лис не выглядел на "кого побогаче", так что ему нечего было опасаться. Да он и не морочил себе голову этим. Вдруг чего - отмахается. Прохожие с опаской косились на них, качали головой и шли дальше. Смотрели, как на теней каких. И это безразличие убивало. Незнакомка сорвалась на бег, словно убегая от кого-то. Ренар окликнул ее. Та обернулась. Зрачки ее расширились от ужаса. Незнакомка замерла. Застыла, как камень. Лис подбежал к ней и крепко-крепко обнял. Та не сопротивлялась. Вся продрогла, ее ноги ее не держали. Ренар гладил ее, успокаивал и все думал - где же, черт возьми, где он мог видеть это лицо? Кто она, эта знакомая незнакомка? А девушка положила свою миниатюрную голову ему на плечо и тихо-тихо всхлипывала. Он отстегнул свою мантию, укрыл ею ее. Совсем позабыл о балалайке, упавшей на землю, - ему было сейчас не до инструмента. Девушка оттолкнула парня. Зло покосилась, зарычала и убежала в подворотню. Лис, не теряя ни минуты, последовал за ней. А там был тупик. Незнакомка прижалась к стене, заскулила. Огрызнулась, рявкнула. Обнажила зубы. За ее спиной послышалось тихое рычание. Мальчик лет пяти держался за ногу девушки и злобно рычал. Наклонился, побежал вперед. Но девушка схватила паренька за шиворот и оттащила к себе, загородила его собой. Снова рычание. Медленно, как самка, охраняющая свое потомство, пошла вперед, смотря Ренару в глаза.
  Голос из ниоткуда заставил детей замереть и умолкнуть.
  - Вихрь, Буря! - позвал кто-то.
  Дверь по правую руку девушки открылась. На пороге стояла полная женщина лет пятидесяти. С проседью в темных волосах, голова повязана косынкой. Облачена в белый фартук с пятнами свежей крови - видать, разделывала мясо на ужин.
  Женщина улыбнулась присмиревшим детям, поманила к себе.
  - Ну, чего вы человека пугаете? Ко мне. Ну-ка, быстро!
  Те неохотно повиновались. Стали за спиной хозяйки. Бросали злобные взгляды на Ренара.
  - Вы, это, не злитесь на них... - Женщина неловко потупила взгляд. - Это моей сестры покойной дети. Она это, зельями какими-то баловалась. Что-то с собой делала все время, не знаю я. А дети, - она кивнула на зверенышей, выглядывавших из-за нее, - остались вот. Окочурилась она, значит, а дети... Того, тявкают, лают... Еле ходить их, это, научила. Не обессудьте, сударь.
   Ренар понимающе кивнул, хотя понимать увиденное его сознание не хотело. Он всякое уже повидал, но от такого волосы дыбом встали.
  - Да, конечно, - скороговоркой затараторил он, медленно пятясь, - понимаю, понимаю. Простите, извините за беспокойство.
  Он уже собирался убежать оттуда, как в его сердце что-то ёкнуло. Лис остановился.
  - Как их звать-то?
  - Старшую - Буря. Младшего - Вихрь. Их так мамка звала, по-другому не отзываются.
   Буря опасливо поглядывала из-за спины своей тетки. То скалилась, то поскуливала. Ее взгляд еще больше напугал Ренара - столь загнанным, отрешенным и пустым он был. Нет, это не было влюбленностью или жалостью. Просто как на собаку дворовую глядишь - он ощутил что-то вроде этого. И твердо себе пообещал - он не даст ни ей, ни ее брату пропасть.
   Ренар сделал неуверенный шаг вперед. Буря дернулась, залаяла. Хозяйка попыталась ее унять. Лис понял, отошел. Девочка успокоилась.
  - Меня Егором звать, - сказал напоследок Ренар. Можно будет зайти к вам завтра?
   Хозяйка не смогла скрыть свое удивление. Но в глубине души она была спокойна - наконец-то она сможет сбросить этот тяжкий груз, и проклятые дети больше не будут ее заботить. Она понимала намерения парня, потому согласилась.
  
  Мстислав
  
   Летов просто прогуливался по городу и разговаривал с Эмшем. Разговор шел за жизнь, иными словами - ни о чем. Эти двое уже порядком насмотрелись на ненавистный им обоим город и просто хотели расслабиться перед вечерним представлением. Тьма надвигалась, они оба это чувствовали. И чтобы скрасить свое ожидание, решили заглянуть в кабак.
   Окно у входной двери кабака со звоном разбилось, из помещения вылетело тело, которое уже невозможно было опознать. Внутри было шумно и весело - кто-то перепил, кто-то недопил, и кто-то кому-то не заплатил. Словом, все как всегда. Стулья ходят по головам, бутылки бьются о тела. Эмш достал пистоль и выстрелил в керосиновую люстру. Та громко упала и разбилась. Но народ приутих и замер.
   Мстислав ободрительно ухмыльнулся бармену.
  - Сухой закон, батенька, нарушаете.
  Бармен был высокий, усатый и в полосатой засаленной тельняшке. Он окинул взглядом вошедших. Презрительно плюнул.
  - Да чихать я хотел на ваш закон, легавые.
  Летов тем временем поигрывал своей картечью у носа наглого бармена.
  - Некультурно, батенька. Очень некультурно. Давай-ка, достань лучшее, что есть.
  Развернулся, ударил свободной рукой под дых не в меру осмелевшему пареньку с ножом. Тот выронил нож и свалился на пол.
  - Ща сюда Теняев завалится, - между тем достаточно громко, чтобы его слышали все, сказал Эмш Мстиславу, - вот тогда весело будет.
  Теняева знали очень многие. И репутация у него была не ахти какая. Но у него всегда водился почти бесплатный морфий, и это радовало - сухой закон запрещал пить, но про курево и зелья он умалчивал. И те, которые могли не знать ни Эмша, ни официально покойного Летова, Теняева знали очень хорошо, и столь близкое с ним знакомство однозначно вызвало уважение к странной парочке. Летов понял, что Эмш хотел этим сказать. Где Теняев, там и Граф Т. - это закономерность. Значит, стоит ожидать его прибытие с минуты на минуту. И верно. В следующую секунду и без того висевшую на честном слове дверь снес с петель сильный удар ноги в кожаном сапоге.
   Красный плащ, белый галстук, черная жилетка и растрепанные длинные волосы, частично закрывшие лицо. Теняев прибыл во всей своей красе. Безумный молчаливый доктор вытащил из-за пазухи бутыль вина и сделал большой глоток. Затем он достал пакетик с маленькими колбами и начал, как он выражался, обход пациентов. Каждому присутствующему досталось по колбе морфия и сигарете опиума. Этого хватило, чтоб помещение очистилось. Бармен был в числе клиентов.
  - Хей-йа, док, почем опиум для народа?
  Теняев обернулся на голос. Грузный, почти утробный бас было трудно спутать с чьим-либо. На крыльце полуразрушенного кабака стоял тяжелый, широкий и низкорослый мужчина во фраке. Он опирался на трость и широко улыбался. Не узнать начальника королевской стражи было довольно трудно.
  Летов усмехнулся, немного нервничая.
  - Здесь так много злых языков, а вы не боитесь?
  Тот крепко, по-дружески, хлопнул Мстислава по плечу, от чего последний едва не согнулся пополам - силы у Графа было не занимать.
  - А чего мне-то бояться, батенька? Уж не вас часом? - он подмигнул пришедшему в себя Мстиславу. Затем подошел к одному из перевернутых столов, с легкостью поставил его как надо.
  - Присядем-с, господа?
  Теняев пододвинул лавку к столу.
  - А чего бы и не присесть.
  Эмш и Летов приняли приглашение, расселись вокруг изрядно побитого, немного влажного от разлитого вина, стола.
  Граф Т., некогда нашептавший государю огласить по всей стране сухой закон, достал бутыль чистого спирта и с шумом опустил ее на стол. Затем таинственно склонился к Мстиславу.
  - Скажи-ка мне, философ, чем пахнет вечность?
  - Солью, батенька, солью.
  - Вечность пахнет солью, - нараспев повторил Граф Т. - Будет мудрость внукам рассказать!
  - Кстати, - между делом сказал он, - довольно неплохое заведение. Надо будет его прибрать к рукам, вы так не считаете, господа?
  Эмш кивнул.
  - Времена поначалу будут довольно трудными, потому надо думать, как выжить. Я согласен. Но зачем это вам, Граф?
  Начальник полиции подмигнул.
  - Да я о вас думаю, господа мои дрожащие.
  Мстислав усмехнулся.
  - Ты предлагаешь нам первое время заправлять этим полуразрушенным кабаком, хей-йа?
  - Ну-с, если уж на то пошло, то на первое время здесь вообще все будет полуразрушенным, если не лежать в руинах.
  Теняев одобряюще кивнул.
  - А я - за. Это заведение может быть довольно неплохим притоном.
  Эмш криво усмехнулся, снял очки и пристально посмотрел в глаза Теняеву.
  - И все мы в доле?
  Док кивнул. Затем посмотрел на Мстислава.
  - Теперь объясняю, какое отношение это имеет к вам. Родина вас не забудет и в награду дает сие заведение. Делайте с ним, что хотите. Вы, я и, - он кивнул на Эмша, - он.
  Мужчины пожали друг другу руки. Граф Т. еще больше расплылся в улыбке.
  - А теперь самое главное: как мы назовем это место?
  Летов задумался.
  - Пусть будет "У дяди Жиди"! Это в честь этих, как их, народа давнего и ныне покойного, хотя в этом я сомневаюсь. Был у них один. Кажется, Торквемадой звали. Вот, в честь него и назовем. А на стену его портрет повесим, у меня один завалялся, кажется. Сам рисовал когда-то.
  Эмш присвистнул.
  - Не знал, что рисовать умеешь. Но идея неплохая. А ты что скажешь, док?
  - Я - за. Слово за Графом.
  Граф Т. хлопнул в ладоши и рассмеялся.
  - На том и порешили, господа! Если это здание сегодня уцелеет - оно ваше. Кстати, друг мой, все ли готово к моему отбытию?
  - Да, конечно. Я уже подготовил "Акулу". Послезавтра отбываете, я ничего не напутал.
  - Все верно, - Граф посерьезнел, заговорив о настоящем деле. - Нам следует поздравить нашего нового короля.
  Поймав удивленные взгляды Эмша и Летова, он понимающе улыбнулся.
  - Нет, не Полыни-матушки, Боже упаси. Морского и выгодного нам государства. Которое, впрочем, разложилось не хуже нашего. Сегодня ночью у них должно произойти очень много всякого интересного. Как раз пока мы будем спать, у них день будет. Вас я в это посвящаю намеренно - вы оба, насколько я знаю, довольно неплохо владеете языками других материков, верно?
   Эмш и Летов кивнули.
  - Вот, - продолжал Граф Т., смиряя их взглядами, - потому вы оба поедете со мной на правах переводчиков.
   Мстислав хотел что-то сказать, но его оборвал Теняев.
  - О племяннике вашем нам известно и, уверяю вас, с ним все будет хорошо. Вам же он будет только помехой. И ему о вашем отбытии знать не обязательно.
  
  Ренар
  
   Лис просиял, услышав тогда слова Теняева. Он слышал все, что происходило здесь с момента появления Графа. Затерялся в толпе и присел у разбитого окна, да там и остался. Он знал, что подслушивать не хорошо, но он был всего лишь юнцом и непроизвольно искал неприятностей себе на голову. Того, что он услышал, ему было предостаточно - он сможет теперь уделять все свое свободное время (а духовная семинария его сегодня закроется, и закроется надолго) Буре, Вихрю и их хозяюшке. Может быть, сегодняшний вечер он тоже проведет с ними. Его тянуло к ним. А солнце уже давно перевалило за полдень - парень долгое время проспал дома у дяди и сейчас проклинал себя за это. Скоро все начнется. Времени мало. В его голове уже сложился план действий - вернуться к дяде, оставить там записку, чтоб не волновался, и пойти к ним. Его влекло к Буре. Он твердо решил для себя сделать из нее настоящего человека. И уж тем более - вырастить ее брата.
   Ренару стало смешно от таких мыслей - сам-то от горшка три вершка, семнадцать лет, а уж такие помыслы! Юношеский, мать его, максимализм.
   Сказано - сделано. Петляя четверть часа по разным кварталам - то базарам, то школам, то среди поместий высших сословий, он наконец нашел закоулочек с каморкой, в которой теперь жил Мстислав Летов. Набросав пару слов о том, что не стоит за него волноваться и что он периодически будет о себе давать знать, Ренар уж было собирался идти, как путь ему преградил легкий на помине дядюшка.
   Естественно, тот был раздражен подобным поведением племянника - ведь мальчишка мог впутаться в невесть какую пакость. Лис объяснил Мстиславу ситуацию, и по глазам дяди увидел, что тот понял. Мстислава история зацепила не меньше. Тот дал добро, чтоб вечер парень провел с ними - это все же его жизнь. Ренар поблагодарил своего дядю от всей души, хотя и с грустью понимал, что, быть может, видится с ним в последний раз. Летов крепко хлопнул племянника по плечу, втайне печалясь столь скорому расставанию с парнем. Он твердо решил - во что бы то ни стало не дать парнишке пропасть. И разыскать его брата.
  Они пожали друг другу руки и попрощались, раз и навсегда покинув одинокую каморку, находящуюся в одной из многочисленных подворотен столицы. Затем Ренар стремглав поспешил обратно к тому тупику, моля бога, чтобы не сбиться с пути и не перепутать кварталы - их до чертиков много, и все они похожи друг на друга, как две капли воды! А опознавательных знаков, что, мол, тут живут дети-калеки со своими родичами и психическими отклонениями, ясен пень, никто не вешал. Лису уже было плевать на вечер, теперь он проклинал его и надеялся, что что-нибудь произойдет, и не будет этого рокового переворота. Но нет, здравый смысл подсказывал, что осечки не может быть просто по определению - не на тех людей Лис напал, чтоб они дали осечку. И если раньше он этим восторгался, то ныне он клял их всех на чем свет стоит.
   Город темнел и давил. Солнце неумолимо садилось. Огромные здания нависали безумными, клыкастыми громадами и, казалось, вот-вот проглотят отрекшегося от них парня. Накажут его за то, что он продал свои идеалы каким-то там неполноценным созданиям, которые тявкают, а не говорят, да и вообще за людей считаться не могут.
   На улицу потихоньку стали выползать тени - скоро время оглашения приказа, а по неписаному закону подобные события собирали на главной площади у дворца едва ли не все население столицы. Сегодня, к тому же, был особый вечер. И люди особенно стягивались к дворцовой аллее. Немногие из них останутся бездействовать. Каждый из них - зверь, и сегодня эта звериная сущность вырвется наружу во всем своем проявлении. Они будут рвать и метать, терзать своего врага в клочья, а от дворца и камня на камне не оставят - им только дай волю, а останавливать никто и не подумает! Но это потом, а сейчас они не более чем плотная черная людская однородная масса теней, которые слились воедино с таким же плотным, черным и однородным городом, олицетворяя его истинную хищную сущность.
   И среди всего этого зверья, этой серости, мрака и тьмы Лис тщетно пытался отыскать тех, кто еще остался по-настоящему жив, кто еще толком-то и не родился. Кто теперь стал его новой семьей. И самое веселое здесь было то, что Ренар даже не знал, найдет ли он их вновь. А примут ли его там вообще? Он просто искал ту улицу, на которой он повстречался с Бурей.
   Но нет, вместо этого он вышел к другому знакомому месту, которое тоже переменилось, хотя и смутно угадывалось. Полуразрушенное здание с выбитой входной дверью и разбитыми окнами, где сегодня заседал Граф Т. с дядей и остальными, стало теперь совсем отталкивающим и, подобно гигантскому чудищу, раззявило свою громадную пасть. Оно сверлило выбитыми глазами окон и манило в рот дверного проема. "Дядя Жидя" проголодался и уже зазывал клиентов, чтобы навеки их поглотить. А поток теней все напирал. Напирал и сливался с нависающим закатом. Все выглядело, как в каком-то кошмарном сне, но это была явь. И она пугала еще больше. Стремилась поглотить, впитать в себя и обратить во мрак.
   Собачий лай отрезвил Лиса. Внезапно он вспомнил, куда бежать. Но было уже поздно. Вот-вот пробьет семь, и глашатай объявит приказ о сносе церквей. И тогда Замкад слетит с катушек окончательно. Только успеть бы, только б успеть!
  
  Лукс
  
   Иммельман сидел в каюте капитана и прокладывал маршрут будущего полета. Он как мог откладывал изучение роковой стопки личных дел, которые в данный момент лежали в шкафу у койки. В дверь постучали.
  - Войдите!
   Гуано окинул взглядом капитанскую каюту, одобрительно усмехнулся. Похлопал Иммельмана по плечу и сел на стул напротив.
  - Я распределил людей по местам, которые им наиболее подходят. Уж поверь, полутрупами мы являемся только с виду. На деле мы все живее всех живых.
  Он перевел взгляд на карту:
  - Не помочь ли, командир-джа?
  - Благодарю, горбун-амара. В этом вопросе я полагаюсь на тебя. Они все пока в жилом отсеке, верно?
  - Ага. Ждут, когда их командир их позовет. Тут в чем фишка-то, - продолжил Гуано, ловко извлекая кинжал из-за пояса и подбрасывая его, - у нас нет стимула к жизни. - Он не менее ловко перехватил лезвие кинжала двумя пальцами и метнул в самый юг карты. Нож вонзился аккурат в портовый городок земель Пустоши под названием Тобрук. - Но и умирать мы не рвемся. - Нам туда?
   Иммельман кивнул.
  - Летал на дирижабле прежде?
  - И не только на нем. Я сам пустынник, командир-джа. А будь ты глупым командиром-джа и согласись на настоящий поход, в котором и себя, и нас погубишь, я бы тебя убил и сам завладел машиной. Да, кстати, - Гуано вытащил из карты кинжал и стал использовать его, как указку, - вот тут, тут и тут находятся небесные города-острова. Ты когда-нибудь слыхал о таких?
  Лукс посмотрел на собеседника удивленными глазами. Нет, о таком он еще не слышал, хотя повидал всякое. Гуано вздохнул.
  - Что ж, по твоим глазам вижу, что не слыхал. А зря, очень зря, потому что мы в Тобрук не поедем. Но и в Авалон, как бы того ни хотелось лично мне, нам тоже соваться нельзя. Идти в Тобрук, как ты прекрасно понимаешь, - явное самоубийство. Вот, скажи, куда думал направить нас лично ты?
  - Вольное плавание до самих земель Пустоши. Там - высадиться в провинции, разыскать людей и примкнуть к ним.
   Гуано засмеялся. Ядовитый смех сбивался на кашель.
  - Один паек сменить на другой, так?
  - Типа того.
   Волосатая, крепкая рука горбуна схватила кинжал и вонзила его где-то в юго-восточной части карты, на той территории, которая еще не была изведана.
  - Вот здесь, глупый командир-джа, находится летающий город старого образца, один из первых. И сейчас он заброшен. Возьмем его, и у нас будет своя летающая крепость. Уверяю тебя, наших людей нам хватит. Я тебя прощаю, потому что ты, естественно, ничего не слыхал об этих городах, да и не должен был. А слыхал бы - так сам бы и захватил. Это по-твоему, я же вижу.
  "Ага, - смекнул Иммельман, - так вот какую цель ты преследуешь". Верно же я подгадал с походом. Хорошо, хорошо, Исая. Мы сдружимся. А браслет, видимо твой, - залог того, что не за здорово живешь работаем. Поиграем под твою дудку, так тому и быть. Временно.
  - А ты откуда-то про город знаешь?
  - Я жил в нем. До того, как попасть в ваши лагеря. Поверь, задворки те еще. Там все ржавое и гнилое, вот-вот рухнет. Его списали и отправили в свободный полет, пока двигатели не откажут. Там у них изначально что-то не так с чертежами было. Короче, город просто летает в небе, никому не нужный и бесхозный. И его можно без проблем взять себе, отстроить как следует, и тогда в наших руках будет настоящая крепость. Смекаешь?
  - Да. А как в лагеря-то залетел?
  Горбун рассмеялся.
  - Да не поверишь. Караваны грабил.
  - Правда что ли?
  - Ага, рейсом Альтыр-Кристбрег. Ваши священники настолько святы, что не чураются обращать смуглых язычниц. Вот мы на один такой и напали. Моих всех порезали, а меня - по этапу, как самого главного. Так и попался. Хотя и задом чуял, что дело выгорит. А если серьезно, то в банде одного кутилы крутого по молодости работал. И был там еще один мужичок, до чертиков на меня характером похожий. И все бы хорошо было, да он, сволочь этакая, к девке батька нашего клеиться начал. Так, по мелочи, глазки ей строил, улыбался. Короче, просто понравиться ей хотел. А батьке нашему это не понравилось, вот и сказал мне его - того, ну ты понимаешь. Потому что мы друг друга стоили, да и типа корешами были. Ну вот, я его подстерег однажды, и накинулся. Он давай отмахиваться. Не знаю, как бы все сложилось, не будь у него при себе пистоля. Говорил же я ему, не верь оружию, брат, кулакам верь. Вот оно его и подвело - выстрелил раз, да и промазал. Рука дрогнула, или не знаю. Да я особо и не размышлял на эту тему - повезло, и ладно. Накинулся на него, а он меня - в плечо зубами. Так я от укуса чуть не кончился, но его, скотину, прибил. Но он, зараза, так цапнул, что я дня два провалялся без памяти. Все в бреду было, нифига не помню. Откачался чудом, но страшным стал, как говно, а потом меня и загребли. Эта тварь не только девку главного заиметь хотела, он еще и всю нашу братву заложил - как чувствовал, что прибьют его. И меня вот повязали. Веришь?
   Гуано криво ухмыльнулся. Из его пасти несло помоями, а мерзкого цвета зубы вызывали рвотный рефлекс.
  - И правильно делаешь, что нет.
   Лукс задумался, нахмурив брови. Внимательно посмотрел на горбуна, перевел взгляд на карту. И оскалился в безумной, слегка маниакальной улыбке.
  - Отныне мы - дьявольский взвод.
  Горбун поднял на него вопросительный взгляд.
  - Созывай-ка своих ребят в главном зале. Надо их взбодрить перед вылетом.
  Гуано одобрительно хмыкнул. Все же, подумал он, из этого парня будет толк.
  Иммельман встал из-за стола. Горбун направился к двери.
  - Стой, - окликнул его капитан.
  - Да?
  - Наш город, куда мы летим, он имеет название?
  - Химмельгайст.
  - К черту. Я назову его Туманный Альбион. Скажи всем, кто не за работой, чтоб были в главном зале через пятнадцать минут. Остальным, в машинном отсеке и у штурвалов - приказ на взлет.
  Гуано зашелся в приступе истерического смеха.
  - Будет исполнено, командир-джа!
  
  
  Эдмон
  
   Оба кронпринца, капитан-лейтенант и комиссар спустились на борт "Акулы". Эта подлодка мало чем отличалась от ей подобных. Со стороны она походила на самую обычную акулу, каких вокруг было предостаточно. Изнутри же это была стальная, прочная машина. Просторная и довольно проста в управлении. Это была легкая шлюпка с рулевым отсеком и вместительным салоном, в котором располагались две металлические, привинченные к дну машины, лавы. Анжелика молча заняла место у руля.
   Рубильники опущены, двигатели завелись. Работая на пару, толкающем механизмы пропеллеров, в двигательном отсеке, "Акула" шла много быстрее, чем любой надводный корабль. Комиссар потянула штурвал на себя, вся рыбина ей подчинилась.
  - Набираем высоту, - констатировала Анжелика. - Держитесь за что-нибудь.
   Зверь взметнулся вверх и, пролетев над водой несколько метров, с шумом нырнул, подняв за собой фонтан брызг. С погружением скорость значительно возросла.
   Эдмон, раньше на подобных лодках не бывавшего, встряхнуло, и встряхнуло достаточно сильно - руки-то ему развязать никто не потрудился, и он все это время держал их на коленях. Михель схватил его свободной рукой за шиворот, и вовремя - еще чуть-чуть, и кронпринц въехал бы головой в спинку кресла Анжелики. Пространства хоть и было предостаточно, но к носовой части машина сужалась.
   Брендон, в свою очередь, крепко держался за поручень над сидением, и тряска его почти не задела. Так, пара толчков, но не более.
  - Развяжи его, - сказал он Михелю. - Нам есть о чем поговорить.
   Михель удивленно посмотрел на него. Перевел взгляд на явно злого и помятого Эдмона. Памятуя вспыльчивость своего друга, Михель сомневался в целесообразности этой идеи. Возможная схватка ни к чему хорошему бы не привела. Эдмон тем временем пришел в себя после погружения и вернулся на сидение. Сплюнул выбитый зуб с кровью. Кинул озлобленный взгляд на Михеля. Резко мотнул головой.
  - Развяжи мне руки, это приказ.
  Сэр Лайонхэд видел намерения своего внезапного брата насквозь и не стал сдерживать улыбки.
  - Будьте покойны, мсье де Виола, ни вы, ни мой брат ничего нам не сделают. А мое предложение вам может понравиться.
  - Черта с два не сделают, - прошипел Эдмон. - Я тебе эту улыбку до ушей растяну!
  С этими словами он попытался встать на ноги, но тут же пошатнулся и рухнул на сидение - "Акула"-то хоть и плыла относительно ровно, но все равно немного покачивалась. Стиснув зубы от своей беспомощности, принц бросил полный ярости взгляд на такого же беспомощного Михеля.
  - Ты заодно с ними, да? Купил меня обещанием спасти, а сам...
  Эдмон презрительно сплюнул в ноги своему бывшему другу.
  - Что ж, - спокойно продолжал Брендон, - если мсье де Виола считает, что для вашего же блага вам лучше быть связанным, мой дорогой братец, то будем говорить и так.
  Он перевел взгляд на Михеля. Тот лишь с виду казался беспомощным и усмиренным. Он сидел тихо только потому, что понимал ситуацию лучше своего принца: убийство здесь ничего ему не даст. К тому же комиссар, даже находясь у руля, все равно оставалась комиссаром. Она перерубит их всех раньше, чем кто-либо из них даже задумается об этом. Да и сам Брендон не лыком шит. К тому же, это его машина. Личная. Михель для себя отметил, что рулевой отсек отличается от остальных известных ему подобных подлодок. Здесь многое переделано, много непонятных рубильников и какой-то странный штурвал. Какого-то явно старого образца. Словом, пока они в "Акуле", нечего и помышлять было о спасении.
  А Брендон тем временем продолжил.
  - Говорю прямо и без обиняков. Вас, мой дорогой братец, никто распинать не собирается. Мы высадим вас на материке Пустоши и вернемся втроем. Ищите населенный пункт и справьтесь там о портовом городе Тобрук, что на севере. Оттуда по моим расчетам через три дня будут отправляться небесные фрегаты пиратов. Запишитесь на один из них. А потом, как уму-разуму наберетесь, смело возвращайтесь ко мне, и я отдам вам ваш престол.
   Удивленное выражение лица Михеля невозможно передать словами. Он не верил тому, что говорил сидящий напротив него человек в синем кафтане. Не верил этой улыбке. Не верил этому доброму взгляду. Эдмон же просто фыркнул.
  - Смеетесь надо мной, да? Так я вам и поверил. Да в чем логика? Я вернусь и убью тебя, если ты подаришь мне жизнь.
  - Значит, так тому и быть. Если у вас получится пробиться на корабли в эти дни, то просто прекрасно. Если нет - то подождите несколько месяцев, пока они не вернуться за новыми командами. Заодно поживете в Пустоши, поучитесь у местных жизни. Уверяю вас, у них есть чему поучиться. Поверьте мне, я бы все отдал, чтобы оказаться на вашем месте, братец. Однако мне приходится позаимствовать у вас абсолютно не нужный мне престол и посидеть на вашем троне до тех пор, пока вы не явитесь и не отберете его у меня. И, уж будьте покойны, до этого момента ваша страна может спать спокойно. А вы попиратствуйте там, полетайте да пообвыкнитесь. А потом и сами решите, нужна ли вам ваша корона или нет. Коли твердо решите, что нужна, - приходите и забирайте, ради бога. Отдам с радостью. Но не сейчас.
   Удивленное лицо Михеля сменилось на заинтересованное. Брендон не шутил, это было видно. Но что, что он этим хотел сказать?
  Эдмон саркастически ухмыльнулся.
  - Почему же не сейчас, а?
  Брендона подобная реакция позабавила.
  - Хе-хе, напомнить вам сегодняшний день? Вам дали ощутить себя королем, а потом пришел я, и вот вы тут. С выбитыми зубами и связанными руками. Долго ли страна продержится с таким владыкой?
  Эдмон сплюнул.
  - Где гарантия твоих слов?
  - Вы еще живы, мой дорогой братец. А ваш друг - большой молодец. Я сам хотел предложить распятие, лично и без конвоя сопроводив вас, дав вам возможность сбежать, но мсье де Виола опередил меня. Цените его, такого друга терять нельзя.
   Михель от этих слов покраснел и ощутил укол совести - по правде говоря, он не знал, как будет спасать Эдмона после распятия. А сам принц сменил гнев на милость.
  - В Тобруке через три дня, говоришь?
  - Да, именно так, - повторил Брендон, - в Тобруке через три дня. И еще одно. Смените имя, мой дорогой братец. Сами понимаете, в вашем положении покамест лучше действовать инкогнито. Принц в бегах мало кому нужен живым. А там, куда вы отправитесь, уж будьте спокойны, о вас никто не знает. Но злые уши и языки повсюду - иначе как бы я узнал о вылете пиратских эскадр. Однако если эти сведения сыграли вам на руку, то другие могут в равной степени вас и погубить. Будьте осторожны, мой дорогой братец.
  - Почему ты мне помогаешь, зная, во что это тебе выльется?
  - Потому что я для них в этой игре - такая же пешка, как и вы все. Вот и все. Но я - не пешка. И они вскоре в этом убедятся.
  - Они? - хмыкнул Эдмон. - Это же кто?
  - Самую верхушку даже я не знаю. А вот среди ваших дорогих советчиков много кого назвать могу. Скажу даже больше, крыши у каждого из них разные, и они все знают об этом. Только смысла им нет убирать друг друга, да и зачем. На самом деле верхушкам мешают лишь те, кто действует на благо государств. Так не только с вашей, так со многими странами сейчас. Вот де Гольда они и убрали - единственный человек, стране преданный, был. Короля тоже Франц, ваш капитан, отравил - это и ежу понятно. И, возможно, даже по их общему согласию.
  Эдмон вытянулся от удивления.
  - Вы и об этом знаете?
  Брендон пожал плечами.
  - Осведомители. Знаю, что Тристан ваш плетет интриги с Лёвэнфистом, а де Лакруа - тот с Каосбиром за панибрата. Куда дальше ниточки идут, я-то предполагаю, только вам голову не гружу. Но больше всего опасаться следует де Фора - сколько господ у него, я даже вспоминать не берусь. Этот старик - тот еще плут. Плетет свои интриги со всеми и вся, не забывая притом о своих личных партиях. И вполне возможно, он предусмотрел ваше спасение. Будьте начеку, мой дорогой братец. А теперь я назову имя того человека, с кем вы должны сойтись чего бы вам то ни стоило - о дружбе с ним вы не пожалеете.
  Бывший принц издал нервический смешок. Крякнул, расхохотался в приступе истерики и едва успел схватиться связанными руками за поручень, как "Акулу" вновь встряхнуло. Машина взяла крутой вираж и, описав под водой дугу, снова вернулась на прежний курс.
  - Другая "Акула", не боевая и не наша. Разведчик. Без опознавательных знаков. Судя по внешнему виду - предположительно, принадлежит пустынникам. Мы близко, - монотонно отчеканила Анжелика.
  Сэр Лайонхэд кивнул. Уже почти прибыли, и это хорошо.
  Успокоившись, Эдмон спросил:
  - Так кто же этот человек?
  - Капитан небесного фрегата "Скрипач" Маэстро Веном, также известный как Венецианец. Из особых примет - кукольная маска на лице, которую он никогда не снимает, и фиолетово-черный камзол особого покроя. Вряд ли вы его с кем-нибудь спутаете. Довольно эксцентричный тип, но надежный и дело свое знает. Вам он может быть полезен.
  - И откуда же вы все это знаете?
  - Я сражался с ним бок о бок, и ручаюсь за него. К нему уже послана весточка, чтобы он вас там встретил, но не ждите спуску - своих матросов он гоняет, и гоняет еще как. Однако лучших экипажей, чем в его эскадре, не найти. Это все, что я хотел вам рассказать, мой дорогой братец. Согласны ли вы на это?
  - А есть выбор?
  - Ну, я могу вас прямо сейчас казнить, и мы навсегда попрощаемся с вами.
  Эдмон выдавил кривую ухмылку, сверля взглядом своего собеседника.
  - Согласен, мой дорогой братец.
  Брендон расплылся в широкой улыбке. Протянул руку. Эдмон пожал ее.
  - А теперь предлагаю поспать. Нам еще ехать примерно часа два-три.
  С этими словами кронпринц Брендон де Нуар устроился поудобнее на своем сидении и закрыл глаза.
   Эдмон и Михель переглянулись - ни тому, ни другому спать не хотелось совершенно.
  Принц перевел взгляд на комиссара у штурвала.
  - Эй, девочка, кто он тебе?
   Анжелика Сайнтс промолчала. Отвечать на слова этого недомерка она считала ниже своего достоинства.
  - А звать тебя как?
  И вновь нет ответа. Михель также хранил молчание - ему не хотелось говорить. Он думал об Агнис - что с ней теперь случится? В глубине души капитан-лейтенант надеялся на поддержку отца и пытался заставить себя поверить этому чертовому главнокомандующему Брендону Лайонхэду, что так изящно прибрал к рукам престол. Чтобы провернуть подобное, надо было иметь достаточно сильные связи непосредственно на месте - это и идиоту понятно. И связей, судя по всему, было предостаточно. Но что же отец Михеля? Как он может такое допустить? Ведь он, Астор де Виола, всегда был предан Эдгару. Нет, его отец такого беспредела не допустит. Если его не убьют. Но это уж совсем маловероятно - не та он фигура, чтоб его так запросто с поля убрать. И Агнис он в обиду не даст. Но одно Михель де Виола решил наверняка: врагам, подстроившим все это, не жить.
  Эдмон тем временем, оставив безнадежные попытки завязать разговор с Анжеликой, попытался устроиться поудобнее на своем сидении и решил все-таки подремать часок-другой.
  - А что поделать, - вздохнул он, отвечая на вопросительный взгляд своего друга, - уж коль повязали, то вертеться нам пока смысла нет. Зачем почем зря силы тратить?
  Эти слова были не лишены доли истины, и Михель последовал примеру Эдмона.
   Все погрузились в сон, кроме комиссара Анжелики, сидевшей у штурвала. Они все доверили ей свои жизни, полагаясь на ее умение обращаться с подобными машинами. С виду Анжелика сама была как машина. Беспрекословно исполняла любой приказ своего хозяина, никогда не трепалась почем зря, быстро справлялась с любыми поставленными ей задачами. Как живая кукла. С виду.
  
  Хатыр
  
   Гамешу аль Хатыру досталась должность рулевого. Пожалуй, самая ответственная - ведь именно он ведет корабль, именно на нем лежит ответственность за правильность курса и то, как именно придет "Скрипач" к своей цели. Во всяком случае, пока еще совсем неопытный моряк Хатыр так думал. Все-таки, размышлял он, правильно сделал наш командир, что не отдал приказа взлетать сразу - да, убийцы и охотники из нас отличные, это проверено. Но как моряки мы ничем похвастаться не можем. А еще, помимо того, что рулевой - самая ответственная должность, это еще и должность самая расслабляющая, потому что все, что от тебя требуется, - это стоять у штурвала и следить за морем. Весь день напролет. Это и утомляло, и давало кучу свободного времени. Через несколько часов его сменит другой товарищ, а Маэстро Веном даст Гамешу новое задание.
   Морская гладь не предвещала никакой опасности. Легкий бриз трепал кудри Хатыра, обдувал его лицо. Было необычно приятно - ведь доселе Гамеш аль Хатыр ни разу не был у моря. Он жил там, в самом сердце Пустоши, в городе Кир-Аляс. Сам - сирота. Отец как-то захотел испить воды студеной из колодца, да и перехватило горло. Там и умер. А мать с горя в том же колодце и утопилась. Люди честные помогали маленькому Гамешу, чем могли. Да и он сам на себя работал: торговал на базаре, выполнял различные поручения, убирал улицы. Словом, вел обычную жизнь городского сироты. А потом, лет в десять, его нашел учитель Аль-Кабир. Он любил его, как и всех своих учеников. И он готовил их к тому, чтобы сделать из них воинов Аккад - истинных воителей, которым нет равных. Вообще-то, стать аккадом или нет - это было добровольное желание каждого, но все ученики Аль-Кабира были обязаны ими стать - для того он их и готовил. И всем бы хорош был их учитель, да вот только его любовь духовная подчас перерастала в плотскую. И в такие моменты он приговаривал: ну как же не любить таких красивых мальчиков! Но, как бы там ни было, почти все его воспитанники оправдали его ожидания. И Гамеш аль Хатыр был в их числе - он пережил все испытания и стал истинным воином. Правда, ему было интересно лишь одно: что прирожденный убийца и солдат делает рулевым на небесном судне? Что ж, Гамеша учили не задавать вопросов.
   Хатыр моргнул. Что-то блеснуло за горизонтом. Померещилось, подумал Гамеш. Но нет, что-то блеснуло вновь. Море потемнело. Поднялся ветер. Все вмиг озарилось неестественным фиолетовым сиянием.
  - Что так удивляешься?
  Твердая рука легла на плечо рулевого. Голос грубый, мужской. Лица не разобрать - оно окутано туманом. Как и вся фигура. Лишь явно различался шрам, рассекающий все лицо. И этот шрам пылал ярко-синим пламенем. Гамеш потерял дар речи и остолбенел. Он не мог ничего сделать. Словно парализован.
  - Передай своему капитану дословно: Морт тебя не забудет, скрипач.
   С этими словами фигура исчезла. А морская гладь вновь была чистой и безмятежной. Хатыр ощутил, что сжимает в руке нечто твердое, овальной формы. Это было звено цепи, и еще одно, скрепленное с тем, что он держал.
  - Это награда, - прозвучал в голове тот самый голос. - И мать, и отец. Они теперь твои, делай с ними, что хочешь.
   Гамеш положил звенья цепи в карман. Пожал плечами - надо рассказать капитану. Может, он что-то об этом знает.
  Агнис
  
  Агнис лежала на удобной мягкой кровати. Все было как в каком-то сне. Несколько юных служанок в белых фартуках хлопотали вокруг принцессы, смазывали ее тело какими-то маслами, что-то там говорили. Она помнила, что жаловалась на жуткую боль в спине, и это было чистой правдой. Эти служанки массировали ее спину, растирали ее тело. Лепетали, что это для ее же блага. Что-то там еще про ее волосы... Волосы! Агнис взяла себя в руки и стала вслушиваться в болтовню служанок. Те просили разрешения обрезать ее прекрасные рыжие волосы, которые слиплись от крови, и теперь их не отмыть. Да что они мелят, как так, не отмыть? Это же элементарно делается. Их можно, нет, их нужно отмыть! Но какое там, эти дуры малолетние не слушались своей принцессы, жалко скулили своими слащавыми голосами, что им так велено, что это для ее же блага, и так далее и так далее и так далее. Что, мол, знахарь приходил, сказал, что делать надо, и вот, масла дал, ножницы дал, веревки.
   Стоп. Какие веревки?! Агнис попыталась шевельнуться. Лишь жалко дернулась, ничего больше. Запястья и лодыжки крепко-накрепко схвачены и перетянуты прочными канатами. А масла, которые эта прислуга ей втирает, только расслабляют тело, лишая его всякой подвижности. Но самое страшное - они режут ее волосы. Режут их, их, которые она годами растила, которые были у нее с самого детства. Они теперь их беспощадно уничтожают по приказу какого-то коновала!
   Принцесса взвыла от дичайшей злобы, переполнявшей ее, от горя и абсолютного бессилия. В голове сейчас у нее была только одна мысль: месть. Кровавая, лютая и жестокая месть.
   А ножницы тем временем аккуратно чикали у нее над ухом, с каждым разом убивая все новую и новую прядь. Чик-чик-чик. Шелест опадающих волос. Чик-чик-чик. Снова шелест. Они шелестят, щекочут нагую кожу и опадают вокруг. Все усеяно рыжей лисьей шерстью. Чик-чик-чик. Чик-чик-чик.
   Агнис уже даже не рыдала. Она просто тихо поскуливала в подушку - это все, что ей оставалось делать. Она не желала доставить этим напыщенным дурам удовольствия слышать ее стенания. О нет, вот только бы чуть-чуть отдохнуть и набраться сил... Тогда им всем несдобровать.
  - Всех, всех, всех убью, - шептала принцесса, слушая, как ее лишают самого дорогого, что у нее когда-либо было. Она чувствовала, как ее бесценный хвост становится все легче, как он уменьшается и редеет. Чик-чик-чик. Волосы стали совсем короткими, как у мальчишки. Но нет, на этом пытка не кончилась!
  - Хватит, хватит! - взмолилась Агнис. А служанки в белых фартуках как будто ее и не слышали. Дальше стригут, оставляя лишь жалкие клочки на голове. И все лопочут, что так знахарь говорил, что надо это, чтобы злой кровью не заразиться. Как одержимые какие-то! Как в кошмаре каком-то!
   Принцесса стиснула челюсти от дикой, бессильной и обреченной злобы. Ей хотелось растерзать ее палачей. Живого места на них не оставить. Она уже видела эти недотела, эти жалкие пародии на людей, в которые превратятся ее мучители, и ей уже было плевать на все. Даже на то, что еще одно обращение в столь короткий период может лишить ее рассудка. Да она сейчас об этом даже не думала. В голове была только одна картина: окровавленные, расчлененные полутрупы в белых фартуках, задушенные ее же волосами, из ртов которых торчат их же косы, а сами они растерзаны своими чертовыми ножницами. Агнис было плевать на все. Она не замечала, как плавно сходит с ума.
  Глава восьмая. Похоронный рассвет на закате
  
  Вольфмех
  
  Он стоял на балконе и встречал закат.
  Последние приготовления завершены, думал он, раскуривая трубку. Ты проснешься совсем скоро. И, надеюсь, сможешь разобраться, что к чему. Впрочем, времени у тебя предостаточно. Еще два-три дня как минимум. Не подведи меня, старина.
  К нему подошла Полина. Совсем нагая. Слегка угловатая, с шероховатой кожей. Несовершенная. Короткие светлые волосы, холодный взгляд и теплая улыбка.
  - Вы неспокойны, отец.
  В ответ Ур махнул рукой.
  - Да что ты знаешь, кукла.
  - Я - ваша дочь. Мой долг - все знать о вас.
  Эти слова позабавили старика. Но его решение было непреклонным. Нет, он слишком стар. Механическое сердце вскоре откажет, а новое он изобретать не станет. Ударная доза опиума выведет из строя машину внутри него, а на замену ему придет другой, гораздо более способный механик. На Ура и без того работали все цехи страны, все лучшие умы, что были в подчинении императора, слушались его одного. Но теперь его потеря не будет плачевной для остальных. Он еще раз посмотрел на смиренно стоящую Полину.
  Маленький, немножко крючковатый нос, тонкие сухие губы и бледная кожа. Грудь то вздымается, то опускается - даже игрушка должна дышать. Даже такая игрушка. Старик закрыл глаза.
  Балкон с видом на чудный сад с лебединым озером. Самый разгар лета. Столик в тени настила, две наполовину пустых чашки чая. Молодой, тогда еще рыжий поэт стоит, сложив руки за спиной, и любуется царством природы. Стоит и декламирует свои стихи. А рядом с ним - счастливая девушка. Короткие светлые волосы, немного мужские черты лица и голос. Но только немножко, только самую малость. В остальном она поразительна. Гладкая, мягкая кожа. Упругие формы, счастливый взгляд и улыбка.
  Поэт самозабвенно декламирует свои стихи, а волосы его растут, пробивается седина. Сам он все сгибается, уменьшается. Слабеет. Слова сбиваются, кашель нарушает ритм. А влюбленная юная девушка все стоит и смотрит на своего возлюбленного, как на чудо. На ее руках шрамы от иглы, кожа шелушится и отпадает, как краска с металла. Глаза леденеют, ноги подкашиваются. Старик не дает ей упасть, берет на руки. Та крепко-крепко обнимает его, причитая сбивчивым шепотом:
  - Ты виноват. Почему мы тогда расстались? Зачем?
  Ур обессилено мотает головой. Не может найти ответ, а слова застревают комками в горле.
  Из тени помещения выходит молодая темноволосая графиня с обожженным лицом. На ней ошметки одежды. Все прогорело и провоняло дымом. Она не могла спастись от огня - пламя охватило весь дворец, в этом нет сомнения. Все, все горело огнем. А скрипач Арн играл для своих друзей на кладбище. Ур слышал его. Слышал и улыбался. Мысленно благодарил за то, что его друг играет для него.
  Полина трясла мертвое тело за плечи. Прижимала к себе. Она понимала, что с ним произошло, и не понимала одновременно. Лишь исступленно повторяла то, чему он ее учил: "Чтобы было сладко! Чтобы было больно! Чтобы каяться потом!" Она не понимала, о чем говорит, она просто помнила, что этому он ее учил. Повторяла эти слова, кричала их ему на ухо, надеясь своим механическим умом, что это ему поможет, что он встанет. Но нет, она была машиной и чувствовала, что его такое же машинное сердце прекратило биться. Чувствовала и проклинала своего отца за то, что он научил ее чувствовать. Будто намеренно хотел этого. Будто специально все так устроил. Повторяла и повторяла, как заводная. Вероника стояла поодаль и тихо-тихо играла на скрипке - только так она могла выразить свои эмоции. Ей казалось, что ее отцу это понравится, хотя и уже прекрасно понимала, что он ее не слышит.
  Из тьмы комнаты вышел невысокий седой старик с короткой рыжей бородкой, закурил сигару. Посмотрел на плачущую Полину. Перевел взгляд на играющую Веронику, затем - на мертвое тело механика. Выпустил струйку дыма.
  - Ну что, девочки, об этом никто не должен знать. Кроме императора. Отныне я - ваш отец. Такова его последняя воля.
  Сказав это, он протянул Полине клочок бумаги. Успокоившись, она подтянула к себе поближе тело отца, уложив на колени его голову и, поглаживая ее, прочла:
  
  Государь!
  Приношу вам свои извинения и прошусь на покой. Я стар, а второе сердце уже вот-вот сдаст. Да кого я обманываю, не в сердце дело. Я сам устал. Устал жить. Слишком долго жил. Я даже не помню своей жизни, только незначительные отрывки. А то, что помню, смешалось с кошмарами и наркотическими снами. Так что я уже и не знаю, кто я. Сами понимаете, что такой главный механик вам не нужен. Поэтому я представляю вам мою замену - куклу Ура Вольфмеха. Он выглядит в точности как я, к тому же, никогда не постареет. У него есть все мои знания, мои умения и опыт. Я вложил их в него именно на такой случай, как сейчас. У него есть все, кроме моей жизни и моих воспоминаний, уничтоживших меня. Это я без меня. Без меня, сломавшего себя. И он будет действительно достойной заменой. Вы вскоре убедитесь в этом.
  
  Навеки Ваш,
  Ур Вольфмех
  
  Лукс
  
   Все бывшие заключенные, а ныне - крестоносцы, встали по стойке "смирно", разбившись на два аккуратных и ровных квадрата - ровно столько, чтобы занять весь зал и выстроиться в живой коридор для их командира.
   Облаченный в черную робу Иммельман торжественно вышел на трибуну перед своими людьми. Золотой крест на его груди блистал в лучах керосиновых ламп. Рослый и стройный, он смотрел на своих подчиненных. Крепкие, высокие, стройные, в церковных одеяниях, они, столь различные в своей схожести, смотрели на него во все глаза. И ждали, что он скажет.
  - Господа, - начал он уважительным тоном, пристально всматриваясь в каждого из них, - я имел войну!
   Удивленные взгляды, смешки и одобрительный гомон прокатился по залу. Иммельман был доволен - он попал в цель.
  - Я имел штурм, я драл осады, насиловал победы и истязал поражения! Я имел геноцид, поставив его на колени, а блицкриг заставил вылизывать щель преисподней! Я имел эту потаскуху во всех ее позах и проявлениях! Я имел эту чертову войну и этого чертового духовника с его чертовой службой! Я ненавижу чертовых пиратов всем сердцем, потому что эти чертовы язычники мрут как мухи, когда мы их пытаемся обратить. Я ненавижу это чертово обращение, которое из одних рабов создает других!
   Иммельман отчаянно жестикулировал и мерил шагами трибуну.
  - Я ненавижу чертовых смуглых мальчиков, которых нам отдает в награду наш чертов император, забирая себе всех самых лучших наложниц! Да имел я вашего императора! - воскликнул он, изогнувшись в соответствующем жесте. - Вот, вот как я имел всю нашу церковь, императора и его канон!
   Смех, возгласы одобрения, довольные кивки - аудитория взята. Они с ним.
  - Я ненавижу этих треклятых святош, которые запретили нам мыться, а теперь мы все должны вонять, как дерьмо! И это когда в Пустоши не мыться - все равно, что быть вне закона! Будут прокляты сотни раз те, кто имеет наших жен в первую брачную ночь! Мы сами их отымеем много жестче и сильней! Бледные аристократичные опарыши будут танцевать бал на останках наших гнилых господ, которые затолкали вас всех в лагеря!
   Иммельман остановился, перевести дух. Его люди восторженно ждали продолжения. Дон Гуано одобрительно улыбался - молодец, дескать, командир-джа. Так держать!
  Лукс вскинул правую руку.
  - Господа, чего же вы хотите? Вы желаете гнить по уши в говне, мазаться несвежей кровью дохлых зверей и слепо идти на скотобойню?! Вы желаете слушать своего императора, который имел вас крючьями и кольями во все существующие дырки и проделывал новые?! Вы желаете резать, насиловать и убивать во имя господа, который заставлял вас сосать его огромный, эрегированный и смердящий член?! Или вы желаете свободного неба, под которым сможете безнаказанно волочить ваше бренное существование и умереть в счастливой старости?! Вы желаете безграничной свободы, чтобы быть ни от кого не зависимыми и делать то, что вам вздумается?! А может - хотите мира, которого для вас никогда не будет?! Чего же вы желаете, господа?! - взмахнув рукой, вопрошал Иммельман.
   По толпе прокатилась огромнейшая волна. Все загудело, заревело в бешеном гомоне. Ответ был един, и его все дружно скандировали.
  - СВО-БО-ДЫ! СВО-БО-ДЫ! СВО-БО-ДЫ!
   Рокот, крики, скандирование - все слилось воедино. Уже исчез зал, исчезли люди. Все смешалось в единую массу, которая ликовала и слушала своего предводителя, который выделялся на фоне темной массы зала.
   Иммельман ехидно оскалился, ощущая нарастающую волну воодушевления и внутри себя, и во всем зале.
  - Прекрасно, господа мои, я подарю вам ее! Мы больше не будем зависимы ни от кого, кроме нас самих! Ни от дьявольского господа, пожирающего трупы нерожденных младенцев в чреве матерей! Ни от лжеимператора, который прикрывает все свои темные делишки именем светлого боженьки! Ни от кого, кроме нас самих, господа! Нас здесь не более пяти тысяч, но я искренне верю, что каждый из вас прошел через такое, что сам стоит десятков тысяч! Вы хотите свободы, и вы ее получите! Наш дьявольский взвод сметет каждого, кто осмелится встать у нас на пути! На пути к нашему небу! Нашей свободе! В чужом, затхлом небе нас не ждут! Никто не ждет, кроме одного-единственного создания! Мы никому не милы, кроме него одного! Город-призрак - он, как и мы, ищет свободы и жаждет мира, которого не будет! Он, полуразвалившийся, ржавый, но все еще живой и здравствующий! Подобно нам скитается в облаках в поисках неизвестно чего! Нас отправили на смерть, господа, ожидая, что мы слепо подчинимся! Его же - списали за ненадобностью и покинули! К черту канон! К черту законы! Наше небо зовет! Наша свобода ждет! Я подарю вам наш Туманный Альбион, господа! И мы покорим небо!
   Тысяча рук взметнулась в салюте.
  - Спасибо, командир! Спасибо, вождь!
  - Спасибо, командир! Спасибо, вождь! - эхо подхватывало выкрики, его бросало об стены и разгоняло по залу. Ликование, радость и вера - все сливалось в этих возгласах. Эти люди теперь были готовы пойти за своим командиром хоть на край света.
   Лукс хлопнул в ладоши, призывая всех замолчать.
  - Проследите, чтобы мои слова слышал каждый из вас. Кто-то - сейчас в строю, а кто-то - у руля нашей машины. Кто-то отдыхает на койке, а кто-то стоит здесь. Услышьте же мой приказ, господа, солдаты Дьявольского взвода!
   Губы Иммельмана изогнулись в победоносной улыбке.
  - Господа! Зажжем небеса!
  
  Мстислав
  
   Все люди собрались на площади. Дело шло к вечеру. На дворцовой аллее было не протолкнуться. Всюду были люди, и злые, и недовольные - все застыли в ожидании. Но злых было мало. Накрапывал дождик, и он заменял их глазам слезы. Люди знали, что теперь ничего не будет так, как прежде. Свежие слезы радости, предвкушения битвы и победы. Соленый трепет ожидания грел их души. Вот-вот начнется оно. Несбыточные сны про волю, про свободные поля и добрую жизнь. Про избавление от гнета - вот оно, вот оно пришло. Настал час. Сердца сжимались в ожидании неизбежного.
   Начал дуть сильный ветер, в небесах все гуще собирались тучи. Напряжение росло с каждым мигом. Буря вот-вот настанет.
   Далеко, у самых арок аллеи виден обоз, полный бочек. У него стоит молодой мужчина лет тридцати, косматые темные кудри, веселая улыбка не вяжется с легкой печалью во взгляде. Когда придет время, он все здесь предаст огню. Серега усмехнулся. Сегодня, или никогда.
   На трибуну вышел глашатай. Темный плащ, кожаные сапоги. Сам - в темных очках, короткие темные волосы. На груди - цепочка с непонятным языческим символом. Его встретили неодобрительными возгласами и негодованием. Но негодование это было скорее от утомительного ожидания, чем от него самого. Почти все собравшиеся в душе были ему рады. Вот он, буревестник во всем своем величии.
   Летов закурил сигарету. Что он себе думает, негодовал Мстислав, это же верная смерть! И это не входило в наши планы. Ну что же, Эмш, дело твое. Поступай, как знаешь. Но я туда на рожон не полезу.
   И многие из тех, кто знал этого глашатая лично, думали так. Это шло вразрез со всеми их планами. Но ничего уже не изменить.
  И вот Эмш развернул свиток и зачитал:
  - Именем царя-батюшки!
  Указ снести дома скупые и стране нашей непотребные! Казнить всех, носящих робы монашеские и кресты, ибо всяк, кто их носит, скупец есть и страшный эгоист, как и весь церковный аппарат! Они только и знают, что обирать и без того бедный народ! А сами не стоят ни гроша! А посему всем слушать приказ: снести церковь!
   Кончив, Эмш взмахнул рукой в сторону холма, на котором высился одинокий деревянный храм. Колокол его отливал алым заревом, а крест зловеще накренился над землей. Стены его, казалось, становились все больше, темнели и давили. В следующий миг он вспыхнул. В тот же миг гробовую тишину нарушил рокот мощного залпа, и башни дворца содрогнулись от мощного удара. А за ним воспламенился и следующий храм, за городом. И еще, и еще. Вскоре все храмы пылали ярым пламенем. В городе ли, за городом - повсюду разгулялись пожары. Народ взвыл - вызов брошен. Огромные бочки с водкой покатились вдоль площади, разбиваясь на ходу и тут же загораясь неистовым огнем. Пылало все, а люди ликовали. Пой, революция!
   Казалось, горят сами небеса от пьяного духа борьбы, что враз проснулся в жилах этих доселе раболепных созданий. Псы сорвались с цепи и были готовы рвать и метать. Пой, революция!
   Волна накатилась на Мстислава, захлестнув его с головой. Он не помнил себя. Такое чувство, будто камень с души свалился. Он, как и все прочие, ждал и готовился к этому многие-многие дни, и вот он теперь безнаказанно бежит на штурм и без того разгромленного дворца, а за спиной обваливаются поместья знати и свергаются храмы господни. Пой, революция!
   В небесах блеснула молния, и вот разразилась гроза. Пошел ливень, каких еще не бывало. Но не остудил он детей своих, а напротив, разжег их страсть к убийству. Нет, ему уже было их не остановить. Люди мешались с грязью, грязь возводилась в абсолют и сияла звездным, божественным светом. Годы голода, годы нищеты и страха наконец выплеснулись наружу бурным ураганом. Этот клич врезался в само небо: пой, революция!
   Жандармы опомнились, но было уже слишком поздно. Их мушкеты плевались в ответ, сражали напирающую толпу, но что такое два-три человека в сравнении с сотнями? Нет, стрельбой дело не решить! Штык на штык, сабля на саблю. Лязг металла о металл, крики, вой, плач и смех. Дым, туман и ликование - победа очевидна.
  И все равно каждый клочок земли давался с огромным боем - несмотря на очевидное численное превосходство народа, жандармы были вооружены значительно лучше. Что уж говорить о многогодовом жизненном опыте и стычках на смерть! Выстрелы гремели, а кровь лилась ручьями. Поэты с саблями наперевес пробивали себе путь к дворцу, сметая все на своем пути. Оружие им как перо, а окровавленная земля - бумага. Они шли на смерть и падали со смехом на устах - ведь каждый знал, что сражается за правое дело. С ними град, буря и гроза. Их ливень чист, он смоет пролитую кровь. Он поднял их на бой, он их и упокоит. Но это потом. А сейчас - пой, революция!
   На трибуну вывели царя, молодого еще и совсем неопытного. Принял престол от покойного батюшки, да и не удержался на нем - велика была корона и туга для его молодой головы. И сейчас эту самую голову отсекли, и покатилась она вниз, вдоль аллеи да по улице, где ее успешно затоптали и смешали с грязью.
   Знамя на одиноко стоящей дворцовой башне полыхает ярким алым пламенем, словно созывая всех. Оно радо тому, что пылает. Осыпается прахом на землю, развевается на ветру обрывками ткани и дребезжит от дикого смеха. Смеха немого, но всеми услышанного. Смеха свободы и пламени.
   Воздух свеж и чист, очищен от грязи и скверны лет. Он легок и счастлив, огромнейшей силы ураганом гарцует по городу, восходя к самым небесам и ниспадая ливнем оземь. Сносятся некогда великие здания, земля сотрясается от топота бесчисленных сапог. Буря взыграла, небо зарделось. Знамя теперь пылало, а революция - пела.
  
  
  Хатыр
  
   В дверь каюты постучали.
  - Открыто, - усталым голосом ответил Маэстро.
   На пороге стоял Гамеш аль Хатыр. Держался ровно, но что-то в нем было не так. Вот, вот он - удивленный, непонимающий взгляд. Войдя, он прикрыл за собой дверь.
  - Он приходил, да? - спросил Венецианец, пригубив вина из горла бутыли. - По глазам же твоим вижу, что приходил. Ты проходи, солдат, садись, - Маэстро жестом указал на стул напротив него.
   Хатыр последовал совету капитана. Или, судя по тону, приказу.
  - Что ты хотел, солдат? Это он тебя послал, да?
  - Откуда вы знаете?
   Судя по всему, Маэстро был пьян. Хотя никогда раньше, как говорили те, кто с ним служит, не пил. Сейчас же от него несло перегаром, да таким, что ощущался через его маску.
  - Что, что он тебе сказал? - капитан сбился на всхлипы. - Говори, проклятый!
   Он снова схватил бутыль и отпил едва ли не до дна.
  - Просил передать, - запинаясь, начал Хатыр, - просил передать, что...
  - Говори, что он тебе сказал! - заорал на него Маэстро, схватив за грудки.
  - Морт не забудет тебя, скрипач... - прохрипел Гамеш.
   Венецианец отпустил матроса и упал в свое кресло. Затем запустил руку в карман камзола и извлек оттуда звено цени, похожее на те, что были у Гамеша. Показал ему, держа звено на ладони.
  - Видал, что он принес?
  - Ну, - задумчиво промолвил Хатыр, изучая металлический предмет, - это похоже на звено цепи.
  - Дур-р-рак, это и есть звено цепи! Проблема в том, что это звенья из его цепи. Да ты и не поймешь, как бы тебе ни рассказывать.
   Маэстро встал и подошел вплотную к Хатыру.
  - Он тебе их давал? Давал, я спрашиваю?
  - Д-да, капитан. Д-давал...
  Моряк поспешно достал свои звенья, но Венецианец отшатнулся от него.
  - Идиот! Береги их! Или береги, как зеницу ока, или выбрось к чертям, чтоб он их забрал. Но никогда не отдавай их другим людям. Если их коснется кто-либо, кроме тебя, то этот человек вмиг станет таким же звеном, понимаешь?
  Хатыр неуверенно кивнул.
  - Ни черта ты не понимаешь. Чьи они?
  Гамешу это постепенно надоедало. Но нужно помнить о субординации, ведь перед ним капитан! Да, но чего стоит капитан, который напивается вдрызг и ведет себя, как сумасшедший?
  - Чьи они? - еще раз повторил Маэстро.
  - Он сказал, что это отец и мать.
  - Выбрось их. Вряд ли твоим родителям понравится, что их сын работает лоботрясом на пиратском судне. Разбей и выбрось. Пусть обретут вечный покой. А теперь - оставь меня!
   Хатыр не стал спорить с разбуянившимся капитаном и поспешно покинул каюту. Глубоко потрясенный, он вернулся на свое место у штурвала. Звенья цепи все позвякивали в его кармане.
  
  Эрвин
  
  На огромной кровати, устланной алыми простынями, средь белых роз лежала томная дева, скрытая под бархатным покровом черного савана - ее любимого ночного одеяния. Оно идеально подходило к ее длинным прямым волосам цвета ночи и вечно хитрой лисьей мордашке - по-другому лицо этой женщины и не назовешь. Слегка прищуренный взгляд хитрых глаз, прямой с курносым кончиком нос и румяные щеки. Она была во всей своей красе, сияла жизнью и страстью. Ей хотелось любви.
   Император Эрвин Фуксхарт вошел в свои покои и, даже не потрудившись снять с себя одежд, припал к губам своей возлюбленной, нежно обхватив руками ее тонкую талию.
  - Вы сегодня поразительны, моя фройлен, - прошептал он ей на ухо.
   Та игриво выскользнула из его объятий, и, подперев рукою подбородок, уставилась на своего императора загадочным взглядом.
  - Что же нового вы мне поведаете, сударь?
   Она хихикнула. Перекатилась на спину, распластавшись на кровати, все так же загадочно смотря на Эрвина. Тот улыбнулся, поглаживая ее мягкие волосы.
  - Всякое было, моя фройлен, всякое. Сплошная политика, ничего больше.
   Та легонько ущипнула его за ухо.
  - А что же мой дорогой Ур? Он ведь приходил сегодня, верно? - проворковала она, приникнув к Фуксхарту. Ее пальцы скользнули под одежду императора, истязая острыми коготками крепкое, но сейчас беззащитное, как у ребенка, тело.
   Эрвин взял женщину за подбородок и властно прижался к ее губам поцелуем.
  - А что ты хочешь знать, Вероника?
   Женщина притянула к себе своего императора, царапая его, прикусывая мягкую кожу на шее.
  - Я же просила не называть меня этим именем!
   Эрвин вскрикнул от удовольствия и боли - все-таки он обожал свою жену. Даже несмотря на ее бурную молодость. Вернее, именно за нее он и обожал эту женщину. За все, что она пережила и чему научилась, - за все это Эрвин Фуксхарт души в ней не чаял. Да и просто потому, что любил ее.
   Он проигнорировал последние слова Вероники, крепко обхватив ее тело, снимая саван. Она же, хитро щурясь да посмеиваясь, запустила свои коготки к его чреслам.
  - Как это мило - являться к живому покойнику, - ворковала Вероника, лаская твердую плоть, нежно обхватив ее пальцами, - который считает покойником тебя.
   Фуксхрат перехватил ее руку, сжав запястье. Она скользнула ниже, к его животу, и почувствовала, как он напрягся.
  - Бедный старик смотрит на меня, как на привидение. И шепчет про себя, что это все опиум.
   Вероника припала теплыми губами к напряженной плоти. Эрвин прижал голову жены вплотную к себе, насаживая ее голову на свою головку.
  - За что ж ты его так не любишь? - прошептал он, изнемогая от удовольствия. Женщина вывернулась из его объятий, проводя кончиком языка по налившемуся кровью органу.
  - Почему же не люблю? Он такой забавный.
   Она легонько прикусила нежную кожу. Игриво царапаясь, запустила холодные пальцы под одежды императора. Затем же приподняла подол савана и подалась вперед, ложась на своего мужа всем телом, сплетаясь в новом желанном поцелуе. Пальцы ее скользнули вниз, направляя его в себя.
  - Но еще больше, - ворковала женщина, насаживаясь и овладевая им, - я люблю вас, майн герр.
   Император Эрвин Фуксхарт познал многих женщин, но всех милей ему была лишь одна - его жена графиня Вероника фон Када.
   Женщина закрыла глаза, уносясь в вихре воспоминаний. В те времена, когда ей было всего-навсего восемь, и ей полюбился один бедный скрипач. Ее пленила музыка тогда еще совсем молодого парня, такого веселого и живого. Ему было двадцать пять, и он был красив - это все, что Вероника помнила о нем. Он играл для нее и учил ее музыке. А она влюбленно слушала его скрипку и любовалась им самим. Отец разрешил ей делать с ним все, что угодно, кроме одного - раздеваться и ложиться к нему в постель. А скрипач тот, когда играл для нее, будто взглядом обнажал юное девичье тело. Будто водил по ее нежной коже своими пальцами, как смычком по скрипке, заставляя ее то плакать, то смеяться - и все от удовольствия и сознания того, что он ей владеет. И однажды, на семнадцатом году своей жизни, она ему отдалась.
   Она просто подошла к нему и крепко-крепко обняла. Она не знала, с чего начать. И решила, что лучше всего будет все устроить так, чтобы ее учитель сам все сделал. А он испугался - он-то понимал, чего хочет юная графиня. О да, ему уже было знакомо это чувство. Голод, который он испытывал лишь тогда, когда был сыт - он давно познал это чувство. Сейчас, оседлав своего мужа, нагло и бесстыдно самоудовлетворяясь за его счет, Вероника понимала это. Понимала она это и тогда!
   Когда скрипач, боясь наделать чего лишнего, попытался ее отстранить, она надула губки и сказала, что это приказ. И тот, тщетно скрывая свою радость юнца, которому наконец воздалось его ожидание, нежно-нежно обнял ее в ответ. Тонкие, чуткие длинные пальцы в белых перчатках скользнули к подолу девичьего платья, проникая под него. Графиня ойкнула от неожиданности, щечки налились румянцем. Она вопрошала невинным взглядом своего учителя, что, мол, это он такое делает? Ей нравилось играть в маленькую девочку и взрослого дядю - это заводило еще больше.
   А тот тем временем бережно взял ее на руки и уложил в уютную, просторную постель. Она сама задрала подол своего платья, сообразив, что так надо. Он лег рядом с ней, ласково поглаживая ее миниатюрную головку, скользя пальцами по ее спинке, будто играл на фортепиано или прижимал струны на скрипке. Плавно вниз, потом - вверх к лопаткам, и вот он опускается уже к бедрам, а там - и к ножкам в белых чулочках. Девушку это странно заводит, ей эти ласки начинают нравиться все больше и больше, она уже сама прильнула к скрипачу. Его руки властно обнажают юное податливое тельце, и вот уже он лежит на ней, крепко прижав собой. Поднимает ее ножки, обхватывая ее саму за плечики. Ей ничего другого не остается, как обхватить его своими коленками. И вот он уже проникает в нее.
   Вероника вскрикнула - Эрвин в порыве страсти чересчур сильно сжал ей грудь и потянул на себя, стремясь овладеть своей наездницей. Так даже лучше - пусть пока поиграет ею. И не будет мешать.
   Юная графиня ойкнула - это ощущение было для нее ново. Немножко больно, ведь это что-то явно длинное и широкое растягивает ее изнутри. Это больно, но боль приятная. Отец будет ругаться, если узнает. Но он не узнает. Мы же ведь никому не скажем! А постель можно и поменять.
  Учитель же стремился любить свою верную ученицу. Так, как не любил никого до нее - и никого после. Нежно и ласково, он накатывался подобно волне, вжимался в нее всем телом и медленно выскальзывал, и вновь накатывался и выскальзывал. Девушка томно стонала в его объятиях. Ей нравилось это странное, но бесконечно приятное ощущение. Боль давно ушла, оставив лишь наслаждение.
   Она извивалась под ним, изнемогала от страсти. Стоны давно уже переросли в крики - ей было настолько хорошо, что она уже не собиралась останавливаться. Движения скрипача стали агрессивнее, а молодое тело - податливее. Графиня обвила тело скрипача собой и властно перевернула его на спину, оседлав учителя - девушка была очень способной ученицей, и ни один урок, преподанный ей, не прошел даром. А ведь всего-то и надо было, что чуточку больше поласкать девичье тельце, а уже потом - за дело браться, с грустью подумала зрелая женщина, ощущая, как ее муж тщетно пытается довести ее до эйфории, бессмысленно и исступленно впиваясь в нее своей плотью.
  А наутро ее учитель и любовник исчез. Что с ним было, графиня так и не узнала.
   Все-таки, вздохнула про себя Вероника фон Када, слушая удовлетворенное постанывание и ощущая, как чужое ей семя, что никогда не приживется, пронзает ее насквозь, Арн был лучшим любовником, которого я когда-либо знала. Был еще один, его единственный друг - Ур Вольфмех, выживший из ума старый ученый, который верит, что она мертва. Единственное, чего он хотел от нее, - нарисовать портрет. А когда Ур сбежал, Арн отправился на его поиски. Неделю скитался невесть где, а когда пришел, Вероника в слезах бросилась к нему. В ту ночь и отдалась. Много позже, выйдя замуж за красивого, целеустремленного, сильного и, как ей тогда казалось, прекрасного Эрвина Фуксхарта, она повстречалась с художником своей юности, что давно уж почил душой, по уши закопавшись в свои шестеренки. Интересно, долго ли он еще протянет?
   Ну вот, император довольно сопит - он удовлетворил свою страсть, и теперь мнет свою единственную и неповторимую жену в надежде добиться взаимности. Чего бы и не ответить - ведь он ее любит! А ей, Веронике фон Када, только и оставалось, что терпеть все эти любища.
  - Я люблю тебя, дорогая - любовно прошептал Эрвин жене на ухо прежде, чем уснуть.
  - И я тебя, любимый, - нежно прошептала она в ответ, прижавшись к нему. И ее мысленно стошнило.
  
  Лукс
  
   Иммельман вернулся в каюту в бодром настроении - еще бы, он только что заполучил себе армию людей, которые пойдут за ним до конца. Он просто бухнулся в койку и вот так замер - лежа на спине и смотря в потолок. И не заметил, как уснул. Но сон его не был спокоен. Все пережитое за день сказалось и захлестнуло волной сновидений. Сначала - какие-то неразборчивые образы, игры света и тени, смуглые дети и церковный хор, дирижабли, лагеря заключенных - все вихрем неслось сквозь сознание командира дьявольского взвода.
   Он стоял на каком-то скалистом утесе. Ничего не было, кроме тьмы бездны перед ним и раскинувшегося раздолья позади. Стоял и любовался чернотой. В голову закрались мысли прыгнуть вниз и воспарить, освободившись от всего. И от подобных мыслей Иммельман поморщился - такая свобода для слабых. За спиной его послышался шелест травы. И тихий, знакомый звонкий голос произнес нараспев:
  - В каких позициях они имели наше небо,
  Обмазав спермой-глиною живот?
  Иммельман дернулся от подобных слов и обернулся. Дон Гуано сидел на поваленном дереве и бренчал на лютне, напевая похабный мотив.
  - Кончая в прах, они пошли налево,
  Искать простой неверный поворот...
  Вдруг он оборвал игру и отставил лютню в сторону, завидев своего командира. И странно улыбнулся. Как-то уж совсем неестественно. Раскинув короткие, крепкие и волосатые руки в стороны, он надвигался на Иммельмана, расширяясь, заполняя собой все пространство. Он навис над ним подобно скале. Губы изогнулись в безумной похотливой улыбке, выкатываясь и обнажая гнилые десна с ядовито-желтыми зубами.
  - Мои дорогие джа! - завыл Гуано звонким, надтреснутым колокольчиком, сжимая Лукса в болезненных, смертельных объятиях.
   Иммельман проснулся в холодном поту, ощущая на себе нежный поцелуй. Теплые девичьи губы припали к его губам, а чей-то язык коснулся его десен, проникая глубже, к нёбу. Чуткие пальцы проникают ему под одежду, а поясницу ласкают томно извивающиеся девичьи бедра.
   Откуда здесь девушка, задавался вопросом Лукс, невольно отдаваясь ласкам. Ведь в лагерях их не было. И тут Иммельмана как молнией прошибло. Он скинул с себя это тело при мысли, что к нему спровадили какого-нибудь голубя, чтоб тот развлекал командира. А тело в свою очередь недовольно фыркнуло и встало перед ним на колени. Лукс наконец разглядел вполне девичью грудь и прочие женские прелести. Однако между ног вполне отчетливо виднелся шрам очевидного происхождения. Гость уловил взгляд командира и с улыбкой проворковал, припадая к Иммельману:
  - Но у меня все же две дырочки, командир-джа.
  Прекрасно, мысленно вздохнул Лукс, но это все же лучше, чем ничего. И, черт побери, он (хотя нет, все же она) был красив. Довольно осязаемая грудь с напряженными сосками, прищуренные, как у пустынных наложниц, глаза, овальное, правильной формы лицо и немного пухлые губы. Тонкая талия, плоский живот и крепкие ноги - она просто чудо, если сумела настолько хорошо сохраниться, живя рядом с такими, как Гуано! И она приникла к своему командиру всем телом, поглаживая его голову длинными пальцами, зарывшись в его волосы.
  - Как звать-то тебя? - с улыбкой спросил Иммельман.
  - Чайная Роза, - игриво ответила она, обвивая его лицо теплыми ладонями.
  Темно-каштановые волосы ниспадали изящными прямыми прядями на Лукса. Уста сплелись в новом, желанном поцелуе. Теплые, нежные касания губ напомнили Иммельману о его сестре Веронике. Он так же целовал ее, любовно, по-братски, когда отправлялся с отцом на охоту. И ничего, кроме теплых, детских чувств. Все совсем невинно и ласково.
  - Что за странное имя? - все так же улыбаясь, продолжал он.
  - Хочешь историю от красивой пустынной женщины? - игриво промурлыкала она.
  Голос нежный и звонкий, как утренняя роса. Его хотелось слышать просто, чтобы слышать и не вслушиваться, чтобы он лился и не прекращался. Он напоминал такой же звонкий детский голосок маленькой графини, когда та смеялась и хотела поделиться с братом своей радостью.
  Иммельман обнял женщину, переворачиваясь с ней на бок, поглаживая ее щечку, лаская за ушком. Такая же мягкая, бархатная кожа. Которой так же хотелось касаться и ласкать, нежить, обнимать, гладить, наслаждаться теплом и любоваться улыбающимся личиком. Сердце Лукса учащенно забилось, стоило ему вспомнить, как нежно и трепетно младшая сестра встречала его с охоты, провожала на учения. Всегда целовала в щеку, поглаживала его уже тогда загрубевшую руку своими миниатюрными пальчиками.
  - Давай.
  Она игриво щелкнула его по носу. Как сестра, когда игриво надувала губки и делала вид, что чем-то обижена.
  - Ишь ты, быстрый какой.
  Я в одном борделе работала. И все хорошо было - имели меня, имела и я. Пока была одновременно и мужчиной, конечно. Некоторые ко мне приходили именно за этим, чтобы я их именно там обслужила. И им это нравилось. Были и девушки, желающие возлюбить девичью плоть. Я и их обхаживала - мне-то что. Словом, было всякое. А один раз пришел какой-то пузатый и бородатый богач, отвалил кучу соли. Мне подсыпали сильное снотворное, которое способно убить. Я сама чудом выжила, а проснулась в гробу. Меня этот же мужлан откопал. Увидел, что я жива, недовольно запыхтел и накинулся с ножом. Ну, думаю, ничего, и не таких кадров видала. Однако он не играть лез, а убить хотел. Но куда ж ему, грузному, неповоротливому и вонючему, со мной было тягаться. Горлышко ему - чик, и нет человечка, и в гробу он. Откуда ж я знала, что это сын богача какого-то неместного? Так и загребли меня в лагеря, а там - чик, и стала я женщиной полноценной. Если бы не Дон Гуано, который быстро взял меня под свое покровительство, то и не знаю, что бы со мной было. А так все любили меня, уважали и звали Чайной Розой, почти что в честь нашего общего господина. Такие дела, командир-джа.
  Говоря это, женщина ласкала тело Иммельмана, нежно и ловко обнажая его, обвивая собой, проникая к самому его естеству. Она искренне любила своего командира и не собиралась этого скрывать. Лукс отдавался ласкам этой дивной женщины, цветку жизни в царстве смерти. Он не хотел думать, каким образом ей удалось сохранить свою красоту, пройдя через то, что пришлось ей пережить. Главное - результат. Злой, прекрасный результат. Как ядовитый плющ, обвивающий все собой и все в себя поглощающий. И потому она просто прекрасна. Наверное, оно и хорошо, что судьба разлучила Иммельмана и Веронику. Кто знает, во что бы переросла их теплая братская любовь. Быть может, все осталось на уровне нежности, ласки и взаимной поддержки. А может - и нечто большее. Ведь Лукс испытывал в то время нечто вроде влюбленности к своей младшей сестре. В свои двенадцать она уже была очаровательна. Своей красотой она могла свести с ума любого. Все же вовремя, очень вовремя отец разлучил их - может, именно из-за этого и разлучил. Кто знает. Благо, Иммельман сумел раздобыть ее портрет. Он купил его у одного странствующего художника, с которым случайно столкнулся в одном трактире. Тот сказал, что знал Веронику и нарисовал для Лукса ее портрет. А сейчас этот самый портрет висел над койкой Иммельмана, в которой они с Чайной Розой ныне предавались любовным утехам. Он любил их обоих - влюбленный в свою сестру, Иммельман отдавался ласкам прекрасной девы в этом мрачном царстве порока.
  - Отныне ты - Цветок Зла, - прошептал он, улыбаясь и постанывая от ее нежных касаний.
  Та ехидно оскалилась.
  - Забавные вы, мужчины. Все ваше чувство собственного достоинства умещается в считанных сантиметрах чуть ниже пояса. Если оно все же выходит за эту грань, то нередко неотрывные друзья ваши меньшие вас вдохновляют на более великие подвиги.
  Этой ночью они любили друг друга, а их машина летела навстречу судьбе - их дому, городу-призраку, имя которому Туманный Альбион.
  
  Агнис
  
   Астор де Виола возвращался в свои покои после тяжелого дня. Все улажено, и престол до возвращения Эдмона принадлежит ему. Но была вещь, которая интересовала регента гораздо больше, чем престол или что-либо другое, - сестра принца, Агнис де Нуар. Он давно знал о ее болезни, а сегодня наконец увидел ее проявление во всей красе. Звериную сущность этой женщины можно было использовать себе на руку, и тогда этому цепному псу не будет цены. Никто не сможет противостоять тому, кто владеет подобным ей чудищем. Проблема в том, что просыпается этот зверь только от очень сильных потрясений. И Астор надеялся, что напряжение прожитого принцессой дня принесет свои плоды. А если в довершении всего обрезать столь дорогие ее сердцу волосы, это ее добьет.
   Так размышлял Астор де Виола, поднимаясь по винтовой лестнице в свои покои. Представшая же перед ним картина, царившая в них, его поразила. Он, конечно, был готов ко всякому, но чтоб все было настолько печально - этого Астор не ожидал.
   Вся комната была залита кровью. Оторванные руки и ноги валялись повсюду вперемешку с растерзанными внутренностями, а на кровати сидела, поджав под себя колени, обнаженная и почти лысая женщина. Ее тело было в пятнах свежей крови, к которым прилипли ошметки ее некогда прелестных рыжих волос. Агнис зло скалилась и рычала. Ее намерения были однозначны. Она не контролировала себя. Из нее хотели сделать зверя, и она им стала. Вот только о подчинении ее никто не просил.
   В следующее мгновение она уже впилась зубами в глотку старика и отхватила ему голову. Взвыв от тоски, боли и одиночества, окончательно одичавшая лиса юркнула вниз по винтовой лестнице на запах свежего мяса.
   К вечеру в замке не было ни единой живой души, а хищница трусила рысцой по своей тропе в никуда.
   Она мчала по улицам ни о чем не подозревающей столицы государства, которое в один день лишилась короля, наследника, принцессы и будущего. Страны, живой внешне, но мертвой в душе. Как и сама Агнис, ставшая теперь диким зверем из-за старца, который просто влез туда, куда лазить не следовало.
   Она осторожно пробиралась под тенью настилов, балконов и подворотен, боясь дать себя обнаружить. Обнаружение - верная смерть для любого хищника, который пережил всю свою стаю. Она оскалилась в предвкушении пира - всего лишь в нескольких десятках метров от нее сидела молодая пара, наслаждаясь закатным солнцем. Съесть их, и никто не заметит! Проще простого!
   Утром обнаружат два мертвых тела. На их устах застыл ужас, но умерли они в объятьях друг друга. Навеки вместе.
  Зверь скрылся в ветвях дерева - это лучшее укрытие до прихода ночи. А там - за город, на волю.
  
  Ренар
  
   Лис услышал гром на дворцовой аллее. Началось, с ужасом подумал он. Сердце его сжалось от тоски. Кто-то толкнул его в бок. Он резко дернулся. И просиял от счастья - перед ним была Буря. Та самая Буря, которую он уже не надеялся увидеть. Она стояла перед ним, вся в слезах. Схватила его за руку и потащила за собой. И вовремя - в этот момент резня на аллее докатилась и до их улицы. Именно резня. Озверевшие люди, которые осознали, что сегодня им дозволено все, стали крушить без разбору все и вся. Из окон вылетали стекла, дома стоически сдерживали многочисленные удары пуль, рук, ног и кинжалов. Хотя после таких атак от домов-то и оставались разве что одни стены.
   А Ренар мчался за Бурей, которая ловко петляла меж горящих улиц. Бежала, а из глаз катились слезы. Лис пытался понять, что, что с ней могло произойти, пока он отсутствовал. И тут его будто громом прошибло - Буря остановилась и молча кивнула на балкон одного из домов. А на нем висела та самая женщина, которая совсем недавно разговаривала с Ренаром и рассказала ему, что присматривала за детьми своей покойной сестры. А теперь - вот, пожалуйста, висит под балконом с удавкой на шее. Где Вихрь, Буря не знала. Она моляще смотрела на Ренара, как на единственного оставшегося родного человека. Она поскуливала, прижавшись к Лису. Ренар нутром чуял, что и Вихрь где-то поблизости, тоже оплакивает вторую мать. И верно, за спинами парня и девушки раздался стук. Буря опасливо дернулась, а Ренар подошел к окну, по которому стучали изнутри. Маленький темноволосый мальчик скалил зубы и царапал стекло. Буря быстро открыла входную дверь и взяла ребенка на руки, успокаивая мальчика. Лис взял Вихря себе. Тот его цапнул за палец, за что получил щелчок по носу от старшей сестры. Затем она переглянулась с Ренаром. Тот пожал плечами. Оставаться им здесь нельзя, а что идти некуда - плевать! Приют всегда найдется, главное - не сдаваться.
   Покрепче прижав к себе маленького Вихря, он устремился вперед по незримой дороге, а за ним преданно мчалась Буря. Будь ты проклята, революция! - мысленно кричал Лис Ренар горящему городу за спиной.
  
  Венецианец
  
  
  Маэстро сидел в морском кресле, чувствуя себя вывернутым наизнанку. В ногах валялась пустая бутылка вина. В руке он сжимал другую, уже наполовину выпитую. Размахнулся и что было сил швырнул ее в пол каюты. Бутылка разбилась вдребезги, но злость и грусть от этого не прошли, а наоборот, нахлынули еще больше. Он схватился за голову, уставившись в одну точку - он смотрел на одиноко лежавшее на столе звено цени. Он не мог поверить в случившееся. Но все, что сейчас происходило, было явью. Звено цепи отливало серебряным блеском в лучах закатного солнца. Яркий, ослепительный блеск. Венецианец проклинал его и ненавидел сейчас всей душой.
  Он подошел к пыльному сундуку, стоявшему в дальнем углу его каюты, и извлек оттуда старую, потертую скрипку с облупившимся лаком. Достал и слегка заржавевший смычок. Сев в кресло, он еще раз взглянул на звено и тихо прошептал:
  - Для тебя, старина Ур.
  Затем смычок коснулся струн. Мелодия, нежная и тихая, лилась из уст скрипки. Тихая, спокойная и ровная, она все нарастала, становилась быстрее. Он играл ему, как тогда на кладбище, когда художник позвал его туда и попросил сыграть ему среди могил. Маэстро плясал в обнимку со скрипкой, скрыв под маской глаза. Он видел тот вечер. Представлял, что вот опять танцует средь могил и играет гимн всем мертвым и живым. И он видел молодого художника, в рыжих волосах которого уже пробивается седина. Он играл, играл, не унывая. Плясал среди захоронений, а скрипка его пела и ликовала. Он дарил этот вечер своему другу, своему другу и противнику, брату по несчастью. В этот вечер он играл для него.
   Он бесновался и гарцевал по каюте, словно лихой скакун в дикой скачке не на жизнь, а на смерть, и музыка его гналась за ним бешеной, неудержимой волной. Скрипка в его руках рыдала, изнывала от дикой боли и тоски, стенала, взывала и пела. Она пела, печалилась и ликовала. Это была непередаваемая мелодия, мелодия, которую мало услышать. Надо прочувствовать. И скрипач Арн лил слезы под своей маской. Лил слезы и проклинал своего друга, который оказался слабым. Который не сдержал обещания и не дожил до их новой встречи. Который убил себя еще при жизни. Арн знал это. Он понял, что Ур похоронил себя еще в тот вечер, когда они были вдвоем на том самом кладбище. На кладбище, среди могил семьи их единственной возлюбленной. Он хотел умереть в ее ореоле, и он этого добился.
   Пальцы стерты в кровь, скрипка надрывается от непосильного давления смычка на струны. Еще и еще, сильнее, живее! Быстрее!
   Пьяный, одурманенный воспоминаниями, своей игрой и вестью об усопшем друге, Арн не знал устали. Его игра была превосходна, как никогда. В тот вечер он родил шедевр, который разразился диким, беспощадным стоном, разлетаясь во все стороны. Который подарил Морю, Ей и Уру. Это все, что у него было. И он знал, что наутро забудет, что он играл, но ему плевать. Главное - он это играл. Пела его скрипка, и никакая другая. Пускай все, все услышат эту игру. Эту песнь во имя жизни и смерти. Песнь без слов, исполненная горем и радостью, ликованием и ужасом. В ней было все.
   Арн уже давно скакал по палубе корабля на глазах всей команды. Вальсировал между ними, такими забавными - одновременно живыми, и в тоже время мертвыми. Вальсировал и кланялся им, как могилам, кланялся, рыдал и смеялся в такт своей скрипке - в данный момент единственному созданию, которое его понимало. Он помнил ту просьбу. "Сыграй для меня, друг Арн", - звучали в голове слова молодого, и одновременно такого старого художника. "Сыграй для меня, живого покойника". И он играл, купаясь в лучах заката. Солнце играло зловещими красками на его фиолетово-черном камзоле, а маска его, и без того печальная, сегодня, казалось, рыдала кровавыми слезами. И плевать! Это их вечер, и ничего не нарушит его идиллии. За тебя, Ур!
  
  
  Глава девятая. Черное Солнце
  
  Эдмон
  
   Они стояли на берегу и встречали закат. Впереди - море. Позади - пески. И к морю придется теперь стать спиной.
   Эдмон сжал кулаки. Он чувствовал, что проиграл. Проиграл вчистую, еще тогда утром на корабле. Убийство капитана, военный совет, совещание, Артье - все, все было фарсом. А он повелся на этот фарс и проиграл.
  - Было ли утро добрым - судят вечером. Так этот старик сказал, да? - саркастически усмехнулся бывший кронпринц, ни к кому конкретно не обращаясь.
   Брендон дружески хлопнул Эдмона по плечу.
  - Такова цена мгновений, мон ами. Запомни, что я тебе говорил. Это поможет тебе.
  Эдмон криво улыбнулся. Улыбка получилась печальной и неестественной. Он посмотрел на стоявшего в стороне Михеля. По лицу того было видно, что ему больно. Но больно не от разлуки с другом, нет. Его сейчас занимала какая-то другая тревога. Та же, что внезапно обуяла и сердце Эдмона. Что-то очень-очень нехорошее случилось дома. Что-то, связанное с Агнис. Они оба чувствовали это, но никто из них не мог сказать вслух. Темный принц подошел к капитан-лейтенанту и крепко обнял его. Следующая их встреча произойдет не скоро.
  - Береги Агнис и жди меня, друг Михель. Я вернусь, в этом не сомневайся.
   Он повернулся к Брендону. Синий камзол его зловеще темнел в лучах заходящего солнца, приобретая слегка фиолетовый оттенок. Да и сам Эдмон выглядел, пожалуй, не как человек вовсе, а как самый настоящий демон.
  - Удержи королевство до моего прихода, брат. Хотя и не брат ты мне вовсе, но что-то общее есть между нами.
  - А ты повзрослел за день, Эдмон - усмехнулся Михель.
  - Скорее уж меня повзрослели, - с улыбкой ответил тот.
   Он окинул взглядом обоих мужчин и Анжелику, находившуюся чуть поодаль. Заложил руки за спину и откашлялся.
  - А теперь, вы трое, слушайте мой приказ. Берегите друг друга. Это первое и самое главное распоряжение. Вам просто жизненно необходимо держаться вместе. Второе, не менее важное: берегите мою сестру Агнис. Михель, она твоя. Она тебя любит, и я ни капли не лгу. И, наконец, третье: берегите королевство до моего возвращения. А в том, что я вернусь, никто из вас сомневаться не должен. И если вы упустите хоть что-то из этого списка, головы не сносить ни одному из вас. Продержитесь с теми силами, что у нас есть, а я нутром чую, что осталось у нас их немного. И дождитесь меня. А я вернусь. И имя мне - не Эдмон, ибо его сегодня казнили. Имя законного наследника престола, - принц на секунду задумался, затем - торжественно провозгласил, - Самиель, король Сумерек!
   В этот миг небеса рассекла молния, а раскат грома был подобен адскому хохоту. Казалось, что хохотал весь мир. Мир, который приготовился встречать своего принца.
   Самиель повернулся к комиссару. Та ответила угрюмым взглядом. Он подошел к ней. На шее девушки висел странный камень. С виду - аметист в форме слезы. Но что-то в нем было, что-то внутри него.
  - Могу взглянуть? - спросил он, кивая на амулет.
  Та бросила умоляющий взгляд на своего господина. Но сэр Брендон кивнул головой. Анжелика Сайнтс сняла с себя камень и протянула его принцу.
  Самиель поднес драгоценность к солнцу, чтобы алые лучи сияли сквозь нее. Внутри аметиста действительно что-то было. Трудно разобрать, но если приглядеться - будто какой-то маленький-маленький сад. Сад мертвых роз в звеньях замка цепей, вспомнилась ему одна старая-престарая легенда. Но он оставил эти мысли - вряд ли аметист в его руке имеет какое-то отношение к той легенде. Он повесил камень себе на шею.
  - Я верну вам его, когда вернусь, - ответил он озлобившейся девушке. Анжелика смолчала.
  - Что-то мне подсказывает, - продолжал Самиель, - что этот камень дорог вам. Дороже, чем что бы то ни было. А до тех пор, пока он у меня, в ваших же интересах, чтобы я вернулся живым и невредимым.
  - Хорошо. Но когда вы вернетесь, я вас убью, милорд, - коротко ответила Анжелика.
  - На том и порешили.
   С этими словами сумеречный принц Самиель окинул своих людей одобряющим взглядом. И улыбнулся ангельской улыбкой, купаясь в лучах заката.
  - Исполнять.
  - Да, повелитель, - ответили они и повиновались.
  - Помните, - напоследок произнес Брендон, - в Тобруке через три дня. Передайте ему, что вы от Львиной Головы. Он поймет.
  - Благодарю, брат мой, - ответил принц, крепко пожимая руку своему бывшему врагу.
  Затем крепко обнял Михеля.
  - Береги Агнис, - на прощание прошептал принц. - Передай ей, что я с ней.
  - Конечно, - ответил капитан-лейтенант. Затем он развернулся и вместе с королем и комиссаром ушел к морю. Не оборачиваясь, смотря только вперед.
  Самиель провожал их взглядом. Смотрел, как они погружаются все глубже в тихое вечернее море, скрываются в "Акуле" и уходят за горизонт. Путь предстоит долгий. Эдмон умер, едва ступив на эту тропу. И Самиель пообещал ему пройти ее.
  Кто-то легонько хлопнул его по плечу.
  - Люсия? - спросил неизвестный голос.
   Самиель обернулся на звук. Перед ним стоял некто, казалось, высеченный из мрамора - настолько бледна была его кожа. Но это ничто в сравнении со шрамом, который рассекал лицо незнакомца. И кровоточил.
   Темно-лиловый камзол строгого покроя, черные сапоги и длинные пурпурного оттенка волосы едва ли не до пят - незнакомец казался пришельцем из иного мира, столь неестественным был его вид.
  - Вы меня с кем-то спутали. Я Самиель.
  Пришедший снова оказался за спиной принца, приник к нему, обвивая руками.
  - Прошу прощения, милорд, но вы сейчас столь же прекрасны, как некогда - ваш отец, Вечный Король Люсия.
  Самиель оттолкнул назойливого незнакомца. Этого ему еще не хватало!
  - Назовитесь, дерзкий подхалим!
  Тот расплылся в улыбке, искаженной шрамом, и раскланялся.
  - Прошу прощения, монсеньор, как же забыть! Я - Морт, друг вашего отца Люсии, и ваш друг, Сумеречный Принц Самиель! Неужели не помните?
  - Таких как вы, мсье Морт, я своим псам скармливаю.
  Тот ехидно оскалился, понимая недоумение принца.
  - Нет-нет, я не из какого-нибудь дивного края, - ворковал он, расхаживая вокруг Самиеля, - и не из мира мертвых. По той простой причине, что в нашем мире не существует ни того, ни другого. И я ни с кем вас не путаю, мой дорогой принц...
  С этими словами он замер и изящно схватил Самиеля за подбородок своей холодной, как сталь, рукой.
  - Эдмон де Нуар!
   Принц навсегда запомнил это лицо. Холодный взгляд постоянно меняющих цвет глаз будто пробивал насквозь. Изящная ледяная улыбка тонких синих губ, которые прикрывают ослепительно белые зубы. Пряди пурпурных волос скрывают высокий лоб и ниспадают едва ли не к самой земле. И яркий шрам, рассекающий лицо на две половины. Если и смерть - это земное создание, то это ее человеческое обличие.
  - Ты назвался Самиелем, мой милый принц, - продолжал Морт, нежно обнимая недоумевающего юношу, - так готовься же встретить и его судьбу!
   Принц оттолкнул назойливого негодяя и обнажил Перо, которое Михель вернул ему, когда они вышли на берег.
  - Самиель, мой милый Самиель, - слащаво говорил Морт, петляя вокруг него. А тот в свою очередь держал его на острие сабли и смотрел прямо в глаза.
  - Мы встретимся в моей Твердыне Цепей. Ты придешь в мой сад, как когда-то давно, явишься вновь. Ты придешь мстить мне и благодарить меня. Придешь просить помощи, а сам - убьешь мать. Ах, как же давно для меня это все было! А для тебя - как не скоро все это будет! Ведь и ты, ты сам, мой милый, мой дорогой Самиель, даже и не появился на свет. Ты не рождался уродцем, а твой отец от тебя не отрекался. Тебя не бросали в вулкан, а твоя кожа не обгорела. И лава еще не течет по твоим жилам, пока что не заменила тебе кровь. Ах, мой милый Самиель! Как много тебе еще предстоит сделать! Как много раз умереть!
  Принц смотрел на безумца холодным взглядом. Ему было все равно, что он там говорит. Он его убьет, пусть только попробует напасть. А пока принц пытался понять, чего же хочет этот незнакомец, назвавшийся столь странным именем.
  - Ты - непослушное звено моей цепи, которое вырывается само по себе. А я тебя нахожу и возвращаю на место. Но теперь ты сам вернешься ко мне. И сам же попросишь меня вернуть тебя домой.
   Морт остановился. Резко дернулся к принцу, насаживаясь на острие Пера. Сабля прошла сквозь него, не причинив ни капли вреда. А он коснулся холодной ладонью сердца Самиеля. Крепко сжал пальцы, будто проникая внутрь принца, и в его руке появился кусок металла - звено цепи.
  - Оно принадлежит Эдмону, - объяснил Морт, отойдя от юноши. - Так как ты больше не Эдмон, то я заберу его.
   Самиель посерьезнел. Если человек спокойно насаживается на саблю и извлекает из других людей металл, то с ним шутки плохи.
  - Что тебе нужно?
  - Приди ко мне. Я буду ждать тебя в нашем железном саду. Но не сейчас. Пока лишь помни слова твоего отца. Слова, которые будут сказаны много позже им, либо же тобой лично. Твой отец Люсия, взойдя на престол, изрек свой единственный приказ, которому все подчинились: "Вечной Державе - вечный Король!"
   Принц задумался. Перед ним был либо просто везучий безумец, либо пророк. И ни доказать его слова, ни опровергнуть нельзя. Он говорил о том, что было за пределами понимания юноши. У того же было лишь сейчас, а ни вчера, ни завтра - нет. На завтра надо периодически оглядываться, а про вчера не забывать - он понимал это. Но такое завтра, каким описывал его Морт, оставалась за пределами возможного.
  - Зачем мне идти к тебе?
  - Ты сам этого захочешь. Не сейчас, конечно, я дам тебе время, и ты сам явишься ко мне. А при следующей нашей встрече ты убьешь свою мать.
  - Ты промахнулся, у меня нет матери.
  - Беллатрикс пока что со мной, и пройдет очень немалый срок прежде, чем она породит тебя. Породит то чудище, которым ты станешь.
  - Мою мать звать Лилит, и она умерла, подарив мне жизнь! - огрызнулся Самиель. Его терпение кончалось.
  Морт рассмеялся.
  - Что же, ей, мягко скажем, повезло. Но я говорил не о ней, а о той, чьей грудью ты вскормлен. Твоя мать станет твоим оружием.
  Принц побагровел. Терпение его иссякало, нарастал гнев. Что этот тип сделал с его сестрой?
  - Что ты сделал с Агнис?!
  - Помни: вечной Державе - вечный Король!
   Самиель хотел накинуться на надоевшего ему безумца, но застыл, не в силах пошевелиться. Его тело пробрал озноб, он задрожал. Зрение помутилось. А когда он пришел в себя, Морта уже и след простыл.
  - Я вернусь, - прошептал будущий король, выходя из оцепенения. - Я вернусь, будь ты проклят, и твоя голова первой же полетит с плеч!
  
  Михель
  
   "Акула" погрузилась в воды океана и двинулась домой, везя короля в его законные земли. Брендон сидел у штурвала, давая Анжелике передохнуть. Но ее вечно холодный и бесстрастный взгляд теперь был окрашен оттенком злобы.
  - Зачем вы позволили ему взять мою Алую Слезу?
  - Чтобы он сдержал обещание. Он вернется, фройлен, обязательно вернется.
   Михель де Виола хранил молчание. Его обуревало все возрастающее чувство тревоги. Странное, дикое чувство. Страх, что дома их никто не ждет. И что отец не поможет Агнис. Он волновался, и это волнение не ускользнуло от внимания Анжелики. Она одарила его холодно-сочувствующим взглядом. Это все, что позволяла ей ее закалка. А большего и не надо - Михель понял.
  - Спасибо, - коротко сказал он.
  - Сочтется, - ответила она.
  - Не хочу вас обнадеживать, господа. Будет трудно, - попытался закончить разговор Брендон. - Вы оба нужны мне. А когда вернется Самиель - то и ему.
  - А с чего вы это ему так симпатизируете? - не удержался от сарказма Михель. Ему хотелось позлить хоть кого-нибудь. Но здесь на провокацию никто не поддастся.
  - С того, - спокойно отвечал Брендон, - что хочу поскорее скинуть ему его головную боль. Но если сделать это сейчас, то голова заболит не только у него. И в лучшем случае головы всех нас просто полетят с плеч. Так будет надежнее, поверьте мне.
  - Как знаете, - ответил Михель. - Пока вы на моей стороне, я с вами.
  - Кстати, вас-то за что предателем обозвали, а, капитан-лейтенант?
   Де Виола потупил взгляд. Он-то был изначально уверен в своем анализе политической ситуации, хотя и прогнозируемая им война никому ничего хорошего не предвещала. Он был даже рад, что ошибся. И попытался свести все на шутку.
  - Да так, на глобус вверх ногами смотрел.
  Брендон шутку оценил.
  - На будущее: не лезьте в политику, если не разбираетесь в ней. Я учту это, и вам советую.
   Капитан-лейтенант кивнул - он и впрямь тогда напортачил. В следующий раз будет осторожней.
  - Учтите, - холодно проговорила комиссар, - как только мы разойдемся, я первая перережу вам глотку.
  - Учту, - усмехнулся Михель. - А вы красивая, фройлен.
  Анжелика покраснела.
  - Вы тоже. Будете. Когда я вас раскрашу.
  Капитан-лейтенант улыбнулся.
  - А сейчас позвольте мне скрасить ваше времяпровождение. Ведь вы правда красивая и молодая. Довольно привлекательная. Я буду счастлив служить бок о бок с такой, как вы. И если смерть носит ваше лицо, то она прекрасна.
  Михель переходил в наступление, а Анжелика все больше краснела и смущалась. Ей редко делали комплименты. А если кто-то что-то подобное и говорил, то чаще всего это были похотливые солдаты, которыми ей доводилось командовать. И им никогда не было суждено познать ее, вот они к ней и заигрывали. Она просто замолкла. Как замолкала всегда в таких случаях, или же секла головы особо ретивых жеребцов. Солдат, отступившийся от военного долга, - не солдат. Достоин смерти.
  Брендон посмеивался, слушая их.
  Михелю хотелось тепла, и поэтому он просто подсел к комиссару, обняв ее. Ему нужно было сейчас хоть кого-то обнять и согреть. Хоть кого-нибудь. Так и сидели. Михель прижал Анжелику к себе, а ее голову склонил себе на плечо, нежно ее поглаживая. Девушка молча поддалась и позволила себе легкую полуулыбку - он напомнил ей тех самых солдат. Что ж, пусть потешится. Тем более, это ведь было действительно приятно.
  - А вы поладите, господа мои. Это будет весело, - усмехнулся Брендон.
   На том и умолкли. Больше им и говорить-то было не о чем. Все устали за день, и каждый из присутствующих ощущал, что новый день будет не легче.
  
  Свистун
  
   "Ирвин" потерпел крушение и чуть не разбился насмерть, а вместе с ним - и Воришка. Парень чертыхнулся и вылез из-под обломков истребителя. Осмотрел его. И выругался - мог бы и догадаться долить топлива в бак, так нет же, понадеялся, что он полный! А теперь вот машина разбита, и неизвестна, взлетит ли снова. Придется теперь до Тобрука пешком идти. Благо, дорогу-то разузнал. Но, опять же, эти пустынники - странный народ. Спросил у одного - один путь, у другого - другой, а третий так и вообще сказал, что Эбла и есть Тобрук. Щайтан! - вспомнилось Воришке местное ругательство.
   И шел так Воришка среди песков, таща за собой обломки "Ирвина" и встречая закат, да и вышел на побережье. Если Тобрук - портовый город, то логично его будет искать именно у побережья. Шел себе, и вдруг случайно наткнулся на одиноко стоявшего юношу, смотрящего на море. Белый мундир его слегка посерел от сажи, а ярко-синие эполеты блистали в лучах заката. Плащ, изображение на котором было не разобрать, подолами мешался с песком. А слипшиеся волосы обрамляли его голову. Юноша поднял руку со шпагой и отрезал их, значительно укоротив себе прическу. И развеял пряди по ветру, пуская в сторону моря.
  Нагну-ка его, подумал Воришка, пущай мне поможет. Явно же нездешний!
  С этими мыслями парень подошел к странному юноше.
  - Как дела, господин принц?
  Тот резко дернулся и наставил на него саблю.
  Свистун замахал руками в знак примирения.
  - Полегче, господин, полегче! Я мирный, безоружный, то есть, ну ты понял, - приговаривал он, пятясь назад.
  Самиелю этот паренек понравился - забавный такой мальчишка. Веселый, живой. Его можно использовать.
  - Ты чего меня принцем назвал?
  Свистун удивленно почесал затылок.
  - Так, это... Плащ, мундир, эполеты... Нет разве?
  - Черт возьми, а ты прав! - рассмеялся Самиель. И тут же сбросил плащ, а за ним и мундир, обнажая торс. Телосложение было далеко не мускулистое, но крепкое и не совсем запущенное.
  Воришку подобное поведение, мягко скажем, ввело в транс. А не псих ли он, подумал Свистун, смотря на смеющегося и раздевающегося юношу.
  - Так вы, простите, принц? - осторожно спросил он.
  - Не, караван грабанул и шмотки примерял, - быстро нашелся Самиель. - Но, как видишь, не приглянулись.
  И снова рассмеялся. Затем осмотрел Воришку оценивающим взглядом.
  - Как тебя зовут, паренек?
  - Свистун Воришка, - представился тот.
  - А меня - Самиель.
  Юноша протянул руку Свистуну. Дружелюбная улыбка на лице странного незнакомца не вселяла тревоги, так что Воришка принял рукопожатие.
  - Приятно познакомиться. Ты в Тобрук?
  Воришка искренне надеялся, что ему по пути с ним - если он окажется прав, то этот странный незнакомец не только поможет ему с "Ирвином", но и доведет до Тобрука.
  Самиель мысленно просиял. Он и думать не надеялся, что так быстро найдет кого-то, кто знает, где же этот чертов Тобрук находится. Брендон объяснил ему в двух словах, но одно дело объяснить, а другое - найти.
  - Да, - ответил принц, надеясь, что этот веселый паренек приведет его туда.
   И ни один из них не верил ни единому слову другого. Зато оба надеялись перехитрить и нагнуть собеседника. И у них была одна общая дорога, но об этом они пока даже не подозревали.
  

  Вместо эпилога

  
  А солнце медленно покидало горизонт и готовилось ко сну. Наступила ночь, и на небе начали появляться первые звезды. День подошел к концу, а завтра он воскреснет новым, ярким и красочным утром, которое сменится не менее ярким и исполненным красок днем. Кто-то спит, предвкушая новую игру пешек и королей. Кто-то блуждает в поисках неизвестно чего. Кому-то завтрашний день сулит смерть, а кому-то - свободу. Кто-то счастлив и тому, что для него завтра уже никогда не наступит, а кто-то проклинает себя за то, что упустил навеки свое вчера. А кто-то просто смело идет навстречу новому дню, просто потому, что свое вчера утратил навеки, а сегодня был разбит наголову. Все ждут своего завтра. Но это все завтра, а пока наступило время сна и отдыха. Время покоя. Время ночи. Сладких снов вам, мои дорогие джа!

  
  20.08.2011
  23:55:00
  
  Последняя редакция:
  06.12.2011
  21:35:06.
  Редактор: Александра Давыденко

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"