Девушка сидит на качелях. Вечер, осень и она в красном плаще. Я стою напротив, держась за поручни так, что она не может сойти. Мы смотрим друг на друга и молчим. Все, что хотелось сказать, было уже сказано. Мы одни во дворе. Я поворачиваю голову и провожу взглядом по освещенным окнам на третьем этаже. Там находятся палаты, завтра понедельник и воспитанники нашего детского дома готовятся ко сну. Все, кроме нас. Воспитательница почему-то упустила нас из виду, и мы торопимся насладиться покоем и столь редким в нашем положении уединением. Я снова смотрю на свою спутницу и успеваю заметить, как она спешно отводит свой взгляд. Ага, значит, пока я рассматривал окна, она рассматривала меня. Мне приятно. Она смущена и делает вид, что разглядывает свой плащ. Затем она поднимает свои глаза и, заметив, что я улыбаюсь, вдруг показывает мне свой язык. Нам весело.
Я проснулся и продолжал улыбаться. Вспомнив где я, и поняв, что этот эпизод из прошлой жизни вызван лишь моим подсознанием, улыбаться прекратил моментально.
Я приподнял голову и огляделся.
Стояла глубокая ночь, и в палате все спали. Лунный свет, пролезая сквозь решетки на окнах, расчертил все пространство как шахматную доску на светлые и темные пятна.
Стараясь никого не разбудить, я надел свою больничную пижаму, нащупал под подушкой пачку сигарет и, как мышь, выскользнул в коридор.
На мое счастье, дежурная медсестра безмятежно спала. Сегодня дежурила Светлана, молодая девушка, студентка мединститута. Из-за своей учебы она была вынуждена брать только ночные дежурства. Бедняжка, уснула прямо сидя за столом, приспособив под подушку какой-то толстый медицинский справочник.
Стояла тишина. Только одна из ламп дневного света, горевшая в коридоре, вероятно, доживала свои последние денечки, моргала, включаясь-выключаясь, и при этом громко щелкала. Я передвигался по коридору очень тихо, осторожно ступая, взвешивая каждый свой шаг, как на минном поле, стараясь, чтобы под ногами у меня ничего не заскрипело. Курить в этом заведении строго запрещалось и проснувшаяся медсестра могла бы разрушить все мои надежды. Проходя мимо палаты буйных, я услышал пару каких-то всхлипов и задвигался быстрее, боясь, что всхлипы перейдут в вопли, этого еще не хватало. Наконец, я добрался до туалета и прошмыгнул внутрь.
Что меня раздражает в психиатрических клиниках, так это туалеты. Мало того, что они сделаны без внутренних запоров, так эти умники еще сделали еще окна на дверях. Любой любопытствующий, проходя по коридору, мог заглянуть внутрь, прервав таинство столь интимного процесса. Мы придумали ходить в туалет вдвоем. Пока один справлял свои надобности, второй стоял около двери снаружи, никого к ней не подпуская. На роль второго мы чаще всего использовали Диму, самого странного пациента в нашем отделении. Странность его заключалась в том, что он целыми днями стоял в коридоре, перебираясь с ноги на ногу и почему-то при этом мял в своих ладонях носки. Говорят, в первое время санитары отбирали у него эти носки, надевали ему на ноги, но это все было бессмысленно, так как он эти носки все равно снимал и продолжал мять в своих руках. Потом санитары просто махнули на него рукой. Общаться с Димой было вообще делом безнадежным, так как на любую реплику или заданный вопрос Дима всегда отвечал только двумя словами: "А чё?". Так я ни разу и не слышал от него ни одного другого слова. Впрочем, разговаривать с Димой и не было необходимости. Мы брали его за руку, подводили к дверям туалета и говорили: "Стой здесь и никого не пускай". И Дима преданно стоял. Какая ему разница, где мять свои носки?
Я подошел к окну, открыл его, сел на подоконник, прислонившись спиной к решеткам, и закурил. Мое сознание все еще цеплялось за сон, и воспоминания вновь отнесли меня в прошлое.
В школе мы ходили с Наташей, всегда взявшись за руки. Все сорок пять минут урока я сидел, подгоняя все стрелки на своих часах, срываясь с места одновременно со звонком, а там, в коридоре, меня уже ждала она, протягивала свою ладошку, и десять минут мы неспешно прогуливались вдоль учебных кабинетов. Мимо нас с визгом и улюлюканьем проносилась какая-то малышня, иногда кто-нибудь останавливался, показывал на нас пальцем и радостно кричал: "Тили-тили-тесто, жених и невеста!". Мы смеялись.
Я не заметил, как закурил вторую сигарету.
Прошло много лет, судьба разбросала нас после детдома в разные стороны. Я слышал, что у нее есть семья, ребенок. Счастлива ли она? Вспоминает ли свою школьную любовь? Не знаю. Судьба готовила мне множество испытаний, не всегда мне приходилось делать то, что хотелось. Я тяжело переживал неудачи и разочарования, и в один прекрасный день просто сломался. Все чаще и чаще я стал жить своими воспоминаниями о своей первой и единственной любви, я тосковал о той безмятежности и волнительной влюбленности, что сопровождала мою юность. Мое сознание никак не хотело смириться с тем, что этой Наташи больше нет, она уже умерла, а нынешняя уже другая, и меня в этой жизни уже нет.
У меня нет настоящего и нет будущего. Жизнь превратилась в череду однообразных дней, которые, сменяя друг друга, постепенно приближали меня к закономерному финалу. Моя жизнь - как эта сигарета, что у меня в руках: даже если не затягиваться, она исчезнет сама, миллиметр за миллиметром, превращаясь в пепел и рассыпаясь на миллионы невидимых частиц.
Я выглянул в коридор. Светлана спала, и мой обратный путь должен был обойтись без приключений. Проходя мимо стола дежурной, я мимоходом бросил на него взгляд и замер: вопреки всяческим инструкциям, на столе лежала связка ключей. Повинуясь какому-то инстинкту, я протянул руку и взял эти ключи. Такое красивое и манящее слово "свобода" легко умещалось на моей ладони.
"Прощай, немытая Россия",- почему-то вспомнились мне строчки известного поэта.
Больничная аллея встретила меня майской ночной прохладой. В пижаме было холодновато, но я не замечал этого. Выйдя за ворота, я поддался соблазну и оглянулся. Больница напоминала средневековый замок, окруженный высокой оградой и парковыми деревьями. Какое-то время я даже любовался этим зрелищем.
Я пошел по пустынной улице, и через несколько шагов понял, что не знаю, куда мне идти. Я ошалел от внезапно пришедшей ко мне свободы, но совершенно не знал, что мне с нею делать. Я помнил, что за углом был перекресток, я решил, что дойду до него и пойду туда, куда будет гореть зеленый сигнал светофора. Эта идея вдохновила меня, и я зашагал быстрее.
Увы, у перекрестка меня ждало разочарование, которое принесло определенное чувство растерянности: светофоры были отключены и печально моргали во все стороны заунывным желтым светом. Я начал оглядываться по сторонам, пытаясь найти хоть какой-нибудь смысл своего пребывания на этом месте: нет, никто не запихивал в машину беззащитную девушку, за которую я мог бы заступиться, у дороги не стоял плачущий ребенок, которого я мог бы отвести домой к родителям. На улицах абсолютно никого не было, я был здесь совершенно невостребован.
Мне вдруг вспомнилась наша ночная медсестра Света. Что с ней сделают за мой побег? В немедленном увольнении я не сомневался. Мне стало жаль ее, мои поступки не должны причинять страдания другим людям. Даже, если я и псих.
Я аккуратно положил ключи на место и тихонько побрел в свою палату. Укрывшись с головой, я лежал и думал, что, наверное, я еще не скоро увижу этот перекресток. Ну да ладно. Надо подумать о чем-нибудь хорошем, и я знал, о чем.
Наташа...
Я улыбнулся и закрыл глаза. Я хочу, чтобы мне приснился хороший сон. Ради этого я и живу.