Из забытых детских снов приходит ко мне Гоголь. Не часто. Изредка.
Мой Гоголь необычен, не похож на того - довольно приятной наружности человека с изящным тонким носом, - каким можно его увидеть на картине Э.А. Дмитриева-Мамонова. Мой странный... Попробую рассказать об этом неизвестном Гоголе.
Из полуразрушенной кирпичной трубы валил едкий дым. В тренированном на Кафке воображении представлялись белоснежные стены Центрального крематория, а фактически... Фактически - остатки старинного уклада, в виде облупившихся стен с кое-где заколоченными фанерой оконными проёмами. Котельная.
Антрацит сегодня не завезли, топить приходилось, чем придётся. Николай Васильевич рассеянно смотрел во двор сквозь рельефное от грязи стекло, превращённое настырными мухами весеннего призыва в аэродром местного значения. В кармане халата мерзко хрустело на сгибах решение арбитражного суда - подлежит описи и аресту, а на счету вместо денег одни баранки... Приговор не окончательный. Вертикально вздыбившаяся власть обещала вмешаться.
Николай Васильевич почесал за ухом и сосредоточился на происходящем за окном действе, предварительно сменив диспозицию. Теперь он смотрел в сторону Малого Гигантского прошпекта. Действительно, картина, открывающаяся ему во дворе, не радовала воображение. Другое дело улица. Там одинокий мотоциклист с атавистическим отростком мастодонта на кончике носа катил за угол, горько изливаясь едкой синеватой завесой от некачественного бензина. "Противогаз у него хороший, с недельным запасом питательной смеси внутри тамбура безопасности", - вялая мысль с трудом пролезали по кровеносным сосудам мозга, суженным неумеренным употреблением холестеринов, пестицидов, диоксидов, амфетаминов... Там, в этом списке, было что-то ещё, о чём лучше не поминать в приличном обществе.
*
В окна струилось раннее июльское утро, и ничего не предвещало... Гоголь семенил маленькими синюшными, будто у колхозной курицы, ножками по коридору и думал: "Ничего не предвещало... Хорошее начало для повести. Только бы компьютер не сломали..." Компьютером Гоголь называл стеклянную дверь в общую залу. На её экране он обычно творил по утрам пальцем, вымазанном во вчерашнем клюквенном киселе с конопляным ливером. Киселя Гоголю удавалось сэкономить до полупинты за один только обед...
Компьютер, конечно, никудышний из двери. Особенно в момент неожиданной перезагрузки, когда нетворческие личности начинают хаотически шляться по коридору, заполняя собой файл подкачки. В такие моменты Гоголю и по лбу доставалось - до потери сознания. Но зато всякий раз набранный текст был нетронут. Перезагрузка на сию кодированную клинопись не действовала. Влияла на шедевральные завихрения маэстро исключительно истеричная кикимора, возомнившая себя clean-менеджером, которая водила влажной тряпкой по экрану дверного монитора, нимало не подозревая, что пытается опустошить скрижали истории. Но времени, пока она набирала воду, Гоголю хватало, чтоб вызвать кого-нибудь из лечащего персонала. Кикимору забирали в палату для буйных, где держали до ужина.
Гоголь проживал в обычной палате. Но и там жизнь - далеко не заседание в Палате лордов. Здесь пружина интриги затянута куда как туже. Без напудренных буклей и накрахмаленных мантий. Один Ванька Авель со второго спального яруса чего стоит! Обитал в палате и бывший брандмейстер пожарной команды, потерявший память при поджоге телятника, но получивший взамен вселенскую свободу мысли. Тот частенько устраивал службу Вакху. Оправдываясь после очередного запоя перед Николаем Васильевичем, бывший огнеборец валил всё на "чужих", оккупировавших его безмятежное тело ипохондрического сангвиника. Пили, де, совсем невменяемые и никуда не годные, князь Навуходоносор и его дочь единоутробная, а ему, чиновнику безответному, болезному, и противостоять никак нельзя - в нужнике утопят. Звери!
Гоголь терпел всё. Жизнь научила его быть н а д суетой, даже если ты в это время лежишь связанным под кроватью.
Работал Гоголь в котельной круглый год. В котельной, обеспечивающей нечеловеческим теплом не только приписанную к ней клинику, но и присовокуплённую указом властей прилежащую атмосферу. Летом, обыкновенно, котельную кочегарили не в полную силу, чтобы нечаянно не растопить льды на полюсе и не получить выговор от ООН за организацию внепланового потопа. Отсутствие антрацита помогало в решении сей благородной задачи.
В небольшие перерывы, когда лопата кочегара ставилась в угол, а напарник садился пить спирт с чайными присадками из трёхвёдерной кружки, маэстро творил, мысленно улетая в сказочные дали. Конечное дело, зимой столько не напишешь, как летом. Зимой, знай себе, уголь кидай, не разгибая спины... Но и в холода Гоголь ухитрялся уноситься в свой виртуальный мир непризнанного гения. Творить приходилось за счёт сна, зарядки и штопанья носков. Именно по этой причине в зимние месяцы он разгуливал в валенках на босу ногу. Портянки же терпеть не мог, портянки напоминали Гоголю о его невыразительном происхождении и пахли агитационными плакатами узкопартийной направленности.
Обыкновенно, в сырую погоду мастер слова любил с утра натягивать калошки немецкого производителя "Резиновый беобахтер", безразмерный ватник и шёл созидать тепло для мёртвых и прочих душ, зябнущих в сельской клинике, а также отчаянных полярников с побережье моря Лаптевых или залива Провидения с прилегающими затоками и фьордами без имени и отчества.
*
Писатель от Бога, милейшей души человек, старинный приятель эфиопских поэтов. Что, кроме этого, мы знаем про Гоголя? Когда-то давно, ещё при царе-батюшке, ушёл в оппозицию, в котельную, в глушь... до Саратова, правда, не добрался по причине отсутствия надлежащих документов. А потом вдруг революция подоспела. Тогда всяк себе сам мандат мастерил. А вот Гоголь не пожелал лёгкой славы, не стал писать, что, мол, он "соль земли русской", постеснялся. Но совсем без документов нельзя. Фальшивомандатчики справили писателю замечательный паспорт негоцианта из Сарепты, который к сборщикам мёда отправился на Таманские верфи. Но и туда Гоголю с пододеяльником, полным рукописных шедевров, попасть не удалось. Таможня ярилась. Задержала классика и назад завернула. В тот год и трудоустроился наш Гоголь в котельную при сельской психлечебнице. А что, ничего в том постыдного для писателя нету! Уходить в котельные академии сделалось модным издавна, ещё в пору засилья оголтелого реализма.
*
Николай Васильевич ощутил чьё-то присутствие у себя за спиной. Рядом у окна пристроился Фёдор Михайлович. Он тоже был грустен и немного лукав глазами.
- Воровство кругом, мздоимство и разор нешуточный. Где уж там, с углём разобраться, коли иноземные басурманы и тати государевы все недра на закордонное дерьмецо променяли... через свою мошну транзитом? - голос вошедшего вибрировал тревогой.
- Ну, не скажите, отец мой, не скажите. Ныне все людишки циркулярные гнева императорского стерегутся, изображают понемногу бурление в своей Думной Думе. Это вам не при царе-батюшке! И сейчас крадут, не без того, но также и интерес казённый кое-как блюсти взялись. По всем приметам, должны нам уголь прислать вскорости. А иначе, все потуги властные - коню под гуж.
- Да не желают патриархи столбовые и слышать ни о чём, кроме маржи своей. Кому, в пферту, справедливость нужна? Наплевать избранцам электораторным на людишек скверных. Пусть покричат, побазлакают. Кому с того убыль-то?
- Ан нет, брат, шалишь! Олигархиям нонешним народный гнев не с руки. Так что не станем, батюшка, надежду терять и в уныние впадать, словно худое теля вдали от коровы-матушки, - воодушевлённый собственными словами Николай, осенил крестным знамением портрет кесаря в недорогом, но опрятном окладе, а после пошёл в трапезную, киселя похлебать. Кисель варили по старинке - из конопли, ибо конопля родила на подоконниках значительно веселее гречихи.
Завхоз же Стечкин Ф.М. в трапезную не пошёл. Он у себя на складе заперся и придумал измысливать, как повыгодней фьючерсный уголь каликам прохожим за инородные УЕ продать.
*
Незаметно унеслось октябрьскими ветрами к обильному вымени лепных туч летнее липовое тепло. Распоясавшись в сенях, попёр обильный инвест в коммунальные службы. Видно, не на шутку поднялась императорская вертикаль. Котельная задымила в полную силу, изнемогая от кипучей деятельности своих подтекающих котлов.
"Ну, пусть кто-нибудь поднимет мне веки! Скоро уже рассвет..."
- Гоголь, чтоб вас разорвало! Скоро рассвет! Уголь нельзя доверять сменщикам. Вы же знаете нашего завхоза. Таки они с ним в сговоре. Понимаете, чем это грозит больнице?
"... веки! Поднимите веки!" А вслух:
- Морда имперская! Дай поспать чутка! Вот я тебе ужо!
- Эвон как вы, господин литератор, безобразить руками измыслили... Не совестно ли?
- Гоголь! Гоголь! Аркадий Семёнович, к вам обращаюсь! Уголь...
- На хрен пошёл!
*
Николай Васильевич Бес, главный врач психушки при Гоголевской котельной, был занят изучением новых творений гения. Он правил текст химическим карандашом ядовито зелёного цвета. Корректируя картонные листы, Бес думал о том, что хорошо бы научиться писать так, как этот чёртов кочегар.
"Хорошо бы, да Бог не дал таланту, словарный запас убог, пестициды память пожрали...", - размышлял он, отгоняя от себя мысли о преднамеренном плагиате.
Грустно Бесу, грустно и неуютно в кресле. Хвостовой отросток тому виною. Хрящи в копчик врезаются, думать продуктивно мешают. А в остальном, милостивые государи и милостивые государыни, всё решаемо. Маркиза не в счёт! В песне ли дело, товарищ?
*
Надворный статский советник Альберт Христофорович Нессельроде склонился над Гоголем и бурой от угольной пыли рукавицей елозил по иссохшему лицу своего напарника. А в это время в котельную ломился пламенный спецназ.
ОМОН был поднят на рассвете по тревожному бряканью "тимуровского телеграфа" из пустых консервных банок. Боевую задачу ставил представитель законно избранного наместника.
Спецназ шёл на абордаж, а Николай Васильевич суетливо пережёвывал документы, подтверждающие факт хищения сэкономленного на полярниках угля. И Стечкин работал не покладая челюстей.
Перед бойцами поставили вполне простую с виду задачу: вернуть восковую фигуру знаменитого прозаика XIX-го века, украденную из музея на улице Гоголя умалишённым кочегаром, якобы, тоже Гоголем. Но было не вполне ясно, то ли фигура с улицы Гоголя схищена, то ли непосредственно умалишённый кочегар Гоголь на улице Гоголя живёт. Вот с этого и начались все трудности - выполнить приказ оказалось сложнее, чем представлялось поначалу. Во-первых, вместо душевнобольного кочегара в котельной обнаружился странный царедворец в ливрее и валенках, с разлапистой бородой и сизым от беспробудного пьянства носом. Во-вторых, вместо восковой фигуры Николая Васильевича на полосатой шкуре матраса обнаружился некто Аркадий Семёнович, как ни странно, тоже Гоголя, без следов воска на теле; обут в резиновые калоши немецкого производства, разговаривает во сне на санскрите. Старичок в валенках отрекомендовался тихо помешанным товарищем министра транспортных артерий империи, его светлостью, графом Нессельроде. Он кричал что-то о замерзающих полярниках и неокультуренной угольной куче во дворе.
Старший спецназа почесал репу, потом почесал тыкву, вслед за этим почесал более интимные атрибуты своего бронебойного тела. Именно там и обнаружилось отважное решение. Была отдана команда, вполне сообразная ситуации - расходиться по палатам, пока санитары не поднялись на кончике иглы, с противным привентином в колбочках. Тревогу назвали ложной, и на том всё закончилось.
*
Дни шли за днями. Несгибаемый император покинул татами, уступив место другим бойцам, борцовским даном пожиже. Снег в тот год выпал поздно, в отличие от года прошлого. Чёрное становилось белым, а потом вновь окрашивалось угольной пылью, ибо котельная работала без устали, как того требовало вконец измученное общество бесправных интеллигентов, запертых по палатам. Снегопады продолжались всю зиму, словно оправдывая её позднее начало. Каждое утро в полумраке природа восстанавливала статус-кво, воздвигая над неопрятными кучами твёрдого топлива свои пушистые права. В это время практически никто не догадывался, где лежит уголь. Гоголя уголь. А потом приходило время зари. Разрумянившееся солнце легко пробивало снег, и тогда становилось ясно, что под ним скрыт антрацит - алый уголь Гоголя в розоватых завихрениях новорожденного фирна. Клубились зарницы далёких цветных революций, закипала кровь очередного крестового похода на неверных, унося всё наносное мимо сельской больницы, вместе с её котельной. Вместе с Гоголем и другими её обитателями. Так было повсеместно. Вороватый завхоз Стечкин снабжал уходившие в беззаветную безвозвратную борьбу полки' припасами и кое-каким оружием, а жизнь продолжала идти своим неспешным манером: методично, словно пеший турист, втянувшийся в ритм походного движения.
*
Кочегар Альберт Христофорович Нессельроде навидался всякого. Он бороздил просторы самого подробного глобуса верхом на штурманском карандаше, он подрисовывал усы Джоконде, когда Леонардо отвернулся, чтоб хлебнуть кьянти, он подсказал Шлиману, где искать развалины Илиона. Именно Нессельроде аккуратно смазал ворота Зимнего Дворца тюленьим жиром и передал ключи Антонову-Овсеенко во время Октябрьского переворота. И вот теперь означенный советник решил поучить Гоголя написанию разного рода словоформ:
- Запомни, ноздреватыми бывают сыры, хлеб и ноздри! Это главное в нашем литературном деле. Если запомнил, считай - тебе все измышления подлых критиков нипочём.
Гоголь, лениво позёвывая, отмахивался от напарника по котельной обледенелым ломом, не забывая после оказывать ему первую помощь содержимым разграбленной Стечкиным аптечки. В ней оставался лишь резиновый жгут. Этот медицинский атрибут пришёлся весьма кстати. Перетянутые голосовые связки господина Нессельроде мешали тому вводить Гоголя в меланхолию. Хорошо, что в аптечке самым невостребованным остаётся именно жгут. Иначе нам пришлось бы с крайней степенью неудовольствия читать бесконечные опусы Гоголя про ноздреватость.
*
Гоголь вскорости совсем свихнулся и сжёг свою наволочку с рукописями. Правда, некоторые очевидцы показывают, будто сожжена в печи не наволочка, а целый пододеяльник, но истина так и не была установлена подоспевшим к шапочному разбору участковым Ноздрёвым. Вот вам и сыр с ноздрями!
Н.В. Бес получил диплом - о включении собственного имени в "Книгу-recorder Хенесси" за самый беспардонный и неумелый плагиат современности. Ещё бы, ведь все его произведения, опубликованные там и сям, приписывались перу какого-то кочегара Гоголя. Бес хоть и утверждал, будто у него такой литературный псевдоним, но шила-то в мешке не утаишь. Особенно, когда пришла пора хлебать тем шилом издательскую патоку.
Мистификации, меж тем, не прекращались. Духи бывших народных вождей взывали к отмщению, а колонны обманутых люмпенов всё продолжали требовать наваристых щей за своё маргинальное прошлое и, нужно полагать, будущее.
Планета летела во вселенскую преисподнюю с большой неохотой... Но осознать этот факт дано было немногим: хотя Николаев Васильевичей всегда имелось в избытке, Гоголей катастрофически не хватало.
