(Для анализа взяты однопредложенные произведения литературы. Попутно дан набросок их классификации.)
Не нужно долго вращаться среди писателей, чтобы услышать примечательную фразу: "Это не литература". Так может выразиться, например, сочинитель детективов о сочинителе фантастики и сочинитель фантастики о сочинителе детективов, причём ни один из двух не укажет вам точно и связно, что же он имеет в виду. Ошибка обоих будет состоять в том, что они прилагают к чужому творчеству собственные критэрии, и неизвестно, чьи критэрии лучше. Указанная путаница побуждает меня попытаться прояснить, хотя бы для самого себя, что же такое есть настоящая литература.
Прежде всего, надо, очевидно, отметить, чему же, собственно, противостоит "литература". Чему? Она противостоит, а точнее, противопоставляется литературе же. Художественная противопоставляется прикладной. Следовательно, моей задачей является выявить отличие произведения художественного (иначе говоря, беллетристического) от произведения прикладного, невзирая на формы, жанры и методы.
Здесь сразу же обозначается первый критэрий, вытекающий из самого определения: художественная литература Неутилитарна.
Это не значит, что она не может быть применена в том или ином качестве (как снотворное, как успокаивающее, наоборот, как возбуждающее средство и т.д.), но значит только то, что она неутилитарна по самой своей сути. Автор беллетристики может писать её либо по велению души (почему, а не зачем), либо с целью заработать деньги, прославиться, удовлетворить своё честолюбие, убедить других в правоте своего взгляда на жизнь, но и в этих случаях подразумевается, что либо это чистая безделица -- то, что так или иначе "выходит из-под пера", либо вообще "не-литература".
Заметим, что пишет в аннотации к своей книге стихов брянский автор Г.Ф. Баус{&}: "Я не профессиональный поэт и даже не любитель, но своими чувствами, переживаниями и мыслями делюсь с другими в стихах..." Совершенно абсурдное на вид утверждение, ведь тот, кто делится чем-то там в стихах, -- это и есть поэт!{&} Но Баус, видите ли, делится не "просто так", его поэзия глубоко утилитарна и нацелена на то, чтобы "хотя бы один человек, прочитав стихи, [увидел] в них Божью любовь к людям и [пожелал] придти к Богу". Баус фактически признаёт, что его поэзия сродни инструкции к соковыжималке и расписанию поездов. Как автор инструкции, он заинтересован, чтобы голова читателя выжимала из жизни одни мысли и не выжимала других. Как составитель расписания, он ратует за то, чтобы читатель приехал в строго определённый пункт назначения -- к Богу в рай.
Как же разрешить это противоречие, когда стихи не являются художественной литературой? Либо автор лукавит и стихи его -- всё-таки литература, либо литература -- не всякие стихи... Не будем судить однозначно. Согласимся, что критэрий неутилитарности не является абсолютным. Если по данному критэрию произведение не художественно, это не значит, что оно обязано быть нехудожественным и по другим критэриям. Критэрии нужно рассматривать в системе, беря в расчёт, что всякое явление многогранно. Так, лопата -- это не столько абстрактное орудие "чтобы копать", сколько вещь определённых габаритов, определённой массы, состоящая из деревянной и железной частей, определённого цвета, запаха и т.д. Этой вещью можно копать, а можно делать что-то ещё, например, отбиваться от грабителей. Также можно поставить лопату в музей и запретить трогать её руками. Станет ли она от этого не-лопатой? Нет, не станет. Точно так же и пропагандистские стихи не перестают относиться к литературе от того, что они всего лишь презренный пиар.
С чего же вообще начинается литература? Где её элементарная форма? Будучи непредубеждённым, нетрудно убедиться, что мельчайшим литературным произведением (в том числе и классической стихотворной формы) может быть синтаксическое предложение. Меньше -- уже слова и фразеологизмы, компетэнция языка как такового{&}. Литература начинается с высказывания, а значит, с предложения. Правда, здесь она ещё не разделена на свои типичные ветви: словоцентричную поэзию, предложениецентричную прозу, диалогоцентричную драматургию и дискурсивно-критическую ветвь, но это и ценно...
В данной сфере мы уже начинаем видеть любопытную картину. Произведениями становятся те предложения, которые выделены из среды себе подобных, благодаря их относительной устойчивости: пословицы, поговорки, афоризмы и ритуальные фразы. Я умышленно отвлекаюсь сейчас от навязчивой идеи авторского стиха. Стих -- это всё же нечто сделанное, искусственное, нам же нужно внимательно посмотреть на ту грань, где естественно кончается язык и начинается литература.
Пословица -- разве это не есть маленькое произведение? "Без труда не вынешь и рыбку из пруда". "Повинную голову <и> меч не сечёт". "Совесть пассажира -- лучший контролёр"... Такие предложения на редкость устойчивы и повторяются в устной и письменной речи без изменений, аналогично тому, как без изменений тиражируются тексты в книгах. (Мы же исходим из аксиомы, что устное и письменное слово взаимно аутэнтичны.) Наличие в некоторых из пословиц исключительных переменных членов предложения не отменяет общее правило его стабильности, неточное же цитирование пословицы, когда на неё ссылаются как на достоверную истину, это правило лишь подтверждает. То, что такие предложения художественны, сомневаться не приходится, ведь главное в них -- неутилитарный метафорический (или метонимическоий) образ: образ рыбалки (когда речь идёт о труде), образ меча (когда речь о раскаянии), образ олицетворения Совести в виде антропоморфного транспортного контролёра и прочее. Всего один образ, но его достаточно для образования литературного атома. Следовательно, вторым критэрием художественности является Устойчивость текста.
Действительно, в идеальном художественном произведении любой длины все слова, предложения, абзацы, образы, приёмы и прочее -- на своих местах, расположены или применены в наилучшим виде. Прикладная литература на этот счёт проявляет двойственность. Такие практичные творения, как инструкция к соковыжималке, расписание поездов или уголовный кодэкс тоже должны быть оптимально сформулированы, однако как расписание поездов, так и кодэкс законов могут бесконечно меняться, в угоду различным техническим и социальным обстоятельствам. В чём тут дело?
Устойчивость связана как с функцией, так и со структурой текста. Начнём с функции. Неизменна соковыжималка -- неизменна и инструкция. Меняется движение поездов -- меняется и расписание. Приходит к власти новый князь и велит переписать летопись от Адама до него, применительно к новому политическому курсу. Художественное произведение (как стихи о любви к Богу или просто о любви) в идеале как бы полностью вырвано из реального контекста эпохи (разве что некоторым образом идеализируя этот контекст, служа иконой ему); функция такой "иконы" -- эстэтическая, и тем универсальна. Безразлично, по большому счёту, кто, когда для кого и зачем его сочинил... и какие тексты он сочинял ещё, безразлично тоже. Отсюда третий критэрий -- критэрий (историко-личностной) Изолированности.
Сравним с пословицей: её автор неведом, да нам и нет разницы, кто первый сказал мяу про рыбку из пруда или про контролёра Совесть. Разница -- лишь для специфически озабоченных лингвистов и филологов... Изолированность, разумеется, относительна, в каждом конкретном случае, -- так же, как неутилитарность и устойчивость, но в том, что она необходима, сомнения нет.
Перейдём к структуре. Уголовный кодэкс похож на пирамидку для детей младшего возраста: на ось можно надевать любые разноцветные кольца, в любом порядке, даже если кольца разного диаметра... и количество колец ограничивается только длиною оси, которая ограничивается разве что высотой потолка... Точно так же и данное моё глубоко нехудожественное сочинение на тему критэриев литературной художественности может быть в разных местах произвольно дополняемо и укорачиваемо -- без особенного вреда для него{&}. В отличие от прикладной литературы, в художественной структура имеет такое же большое значение, как и функция.
Рассмотрим самые простые, "однопредложенные" художественные тексты. Здесь можно различить структуру синтаксическую и логическую, которые могут совпадать или не совпадать. Чем пословицы отличаются от поговорок? Функционально пословицы суть широкие обобщения (верные или неверные, другой вопрос). Поговорки же направлены на отражение, обозначение, знаменование конкретной ситуации, конкретного предмета (что сближает их с идиомами, которые тоже что-либо знаменуют): "Тот же блин, да на другом блюде", "Нашла коса на камень", "За что купил, за то и продаю"... Структура пословицы организуется по логической формуле "Если А, то Б": если "без труда", то не выудишь и рыбку; если голова повинная, то её не сечёт меч; если контролёр сама Совесть, то нет ничего лучше. В структуре поговорки -- всего лишь одно "то": "тот же блин", "коса -- нашла", "продаю -- за ту же цену". Известно, что пословицы могут выступать в значении поговорок: "Видать сову по полёту" можно трактовать как пословицу "если сова, то это заметно (по полёту)" и как поговорку: "вот ''сова'', и это заметно". Поговорки же в значении пословиц выступать не могут. Этот пример показывает, какое большое значение имеет в художественном произведении его структура.
Подтвердим то же положение на примере афоризма. Данный вид простейшего произведения представляет собой ссылку на авторитетный источник: популярный текст (так называемое "крылатое слово") или знаменитого автора (собственно афоризм). "Счастливые часов не наблюдают" -- подразумевается скрытое дополнение: "как сказал Грибоедов". "Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов", -- "что доказано в учебнике геометрии". "Пришёл, увидел, победил" -- "как Юлий Цезарь". В данном случае логическая структура как бы внешняя, а не внутренняя, в отличие от пословицы.
Заметим, что афоризм может становиться пословицей или поговоркой (при наличии в нём изолирующей образной силы и при условии забвения "первоисточника"), тогда как пословица или поговорка могут стать афоризмом, если появится новый "первоисточник" ссылки). Некоторые люди считают, что пословицы и поговорки -- это "устное народное творчество", а то, что сочинено и записано каким-нибудь Сашей или Вовой, навечно останется в лучшем случае афоризмом. На самом деле нет принципиальной разницы, кто сказал мяу. Речение безвестного Саши или Вовы непосредственно готово отделиться от своего автора и стать "народным". От того, зафиксирована ли пословица ("Халява -- всей жизни отрава") или поговорка ("И сыро и горячо") в тех или иных авторитетных словарях, с тем или иным значением, её суть и смысл не изменяются (универсальность). Важны только структура и возможность либо невозможность структурного перехода.
Формулируемого смысла может вовсе не быть, либо (что то же самое) он может быть вариативным. Что означает, например, "прикольная" пословица "Чем дальше в лес, тем толще партизаны"? Это каждый может фантазировать в меру своей испорченности. Неутилитарность проявляется тут как эстэтическая избыточность содержания. Значение пребывает как бы в латэнтной фазе, в виде возможности. Условный образ доминирует над определённым словом, смысл текуч. Ситуативное значение (то, что мы можем помыслить о данных словах) становится то переносным, то прямым, то одним, то другим, а мысли вообще переходят в нечто необозначимое. Слова -- это наше сознательное, и оно конфликтует с бессознательным в литературном образе. Конфликт сознательного с бессознательным можно считать четвёртым критэрием художественности. Результат его видим в том, что в процесс мышление "входит" одна информация, а "выходит" другая...
Прикольные паремии предоставляют также шанс задуматься о конфликте нового со старым в материале художественного произведения. "Не всё то золото, чем волка ноги кормят" -- эта нэологичная пословица возникла на базе двух широко известных старых. Однако мы можем убедиться, что данный конфликт характерен для художественного произведения вообще. На примере паремий это просто легче обнаружимо. "Не всё то золото, что блестит": старое (тема) -- "золото" и "блеск", новое (рема) -- "не всё". "Волка ноги кормят": старое -- Волк, новое -- "кормят ноги". Стало быть, конфликт нового со старым -- очередной, пятый, критэрий художественности. Новое и старое сосуществуют в произведении, ведя при этом непримиримую борьбу, "как бог и чёрт". Мы же "знаем", что золото -- это не то, что "блестит", а то, что* продают в ювелирных магазинах, а там встречаются материалы и подороже. И что "ноги" суть органы беготни, а не кормления...
Однако обратимся теперь к ритуальным фразам. Это загадки, считалки, дразнилки, ругалки, приветствия, мантры, заклинания, пожелания, лозунги, слоганы, девизы, эпитафии... Вот где находим мы разгул утилитарности! Произнося ритуальную фразу, говорящий исполняет конкретную социальную роль: призывает к ответу, выбирает водящего, издевается над отличающимся, отводит душу и прочее... Мантра вообще может быть одним словом: какой-нибудь там "омм!"... Какое же, скажите на милость, это произведение?! "Омм" -- всё произведение? Но ведь и докучная сказка -- тоже сказка, отчего же "Омму" не быть произведением?! И здесь мы приходим к ещё одному, шестому, критэрию, может быть, самому важному -- критэрию Конфликта формы с содержанием. Форма этого "омм!" ну никак не вмещает того необозримого содержания, которое вкладывает в него практикующий эту мантру... Частный случай? Но в данном примере как в капле воды отражается то общее, что присуще художественному произведению вообще.
Попутно заметим генэтическое родство логической структуры ритуальных фраз со структурой пословицы либо поговорки. Дразнилка "Рыжий, рыжий, конопатый -- убил дедушку лопатой!" -- формально та же пословица: "если рыжий, то убил дедушку". "Не склад, не лад, поцелуй кошкин зад!" -- дразнилка (неумелого стихотворца) со структурой поговорки. "Чтоб тебе пусто было!" (ругалка-проклиналка) -- опять же "То" без "Если", как в поговорке. "Не лает, не кусает, а в дом никого не пускает" -- сплошное "Если" без "То": загадка -- "поговорка наоборот"...
От ритуальных фраз нужно отличать такой вид афоризмов как неутилитарные авторские моностихи. Среди них нередок тот четвёртый возможный случай пропозиции, где отсутствует и "Если", и "То". Также они отсутствуют, как правило, в палиндромах{&}, например: "Вол около колоколов".
Ритуальные фразы обладают тэндэнцией к расширяемости: к одному предложению загадки, считалки и прочего может добавляться другое, третье... В пословицах этого нет. Другое дело, когда выражение пословицы требует пары формальных предложений. Например, в следующем случае: "Кулик, где хорошо? -- В болоте". Но, между прочим, такая пословица содержит в себе зерно или зародыш настоящей драматургии, что доказывает генэтическую связь паремий с "большими" произведениями литературы.
Выше я уже говорил, что логическая структура паремии может не совпадать с синтаксической. "Не пойман -- не вор" совершенно соответствует модэли "Если -- То". В пословице "Лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать" сначала идёт логическое "то", а затем уже "если". Инструктивная пословица "Семь раз примерь, один раз отрежь" демонстрирует переход "лучше" во внешний план (как у афоризма). Формально паремия может включать "лишнюю" сопоставительную часть ("Ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами"), либо противопоставительную ("Гора с горой не сходится, а человек с человеком сойдётся"). Кстати, про "пирог" -- поговорка, про "гору" -- пословица, а синтаксически -- почти одно и то же. Приведённые примеры иллюстрируют ту важную мысль, что художественное произведение создаётся не содержанием, а формой, варианты которой неисчислимы.
Хотя где оно, "нехудожественное"? Разве эти сугубо утилитарные загадки, считалки, дразнилки и прочее (которые мы признаём за настоящую литературу) -- не прикладные произведения, хотя мы видим, что они "художественнее" афоризмов?.. И когда мы назвали пословицей такую избитую прикладную фразу, как "Совесть пассажира -- лучший контролёр", мы вряд ли ошиблись. Тут вопрос в акценте: произносить ли такую паремию с пафосной дрожью справедливости в голосе или, может быть, с едкой иронией... Пожалуй, это сойдёт и за афоризм... Весь вопрос о художественности состоит только в форме, в одной лишь форме: насколько качественно она исполнена, насколько она тем самым изолирует текст, насколько делает его структурно устойчивым и неутилитарным, насколько являет нам нечто новое, неожиданное, парадоксальное{&}...
Недаром шутливость, юмор свойственны многим паремиям изначально... Надо, однако, учесть, что юмор сам по себе требует определённого уровня интеллекта. "На Самсона дождь -- семь недель дождь", -- люди, "открывавшие" такие "тупые" приметы, не были склонны шутить. "На Мокея мокро -- всё лето таково", -- просто оттого, что имя Мокей похоже на "мокрядь"... Современный человек чаще предпочитает "примету" о квадрате гипотенузы и далеко не всегда готов принять на веру первое попавшееся утверждение, созданное по схеме "Если -- То". Отсюда и нарастающий конфликт формы с содержанием, когда не текст учит человека, но человек учится у текста, если берёт его не как священное писание, но лишь как некое свидетельство опыта другого, что можно только приветствовать... Соответственно, художественные тексты и не должны стремиться стать священным писанием.
Итак, критэрии выделены:
--
Неутилитарность
--
Устойчивость
--
Изолированность
--
Конфликт сознательного с бессознательным
--
Конфликт нового со старым
--
Конфликт формы с содержанием
Те же критэрии можно рассмотреть и на примере "полновесных" произведений альманаха "Литературный Брянск"... Может быть, кроме этих условных, относительных критэриев удастся выявить некие имманентные, инвариантные законы, действующие в поле художественного текста...
А впрочем... во-первых, они уже "выявлены" нами (ДО этой эссэистической статьи)... во-вторых же, а нужна нам такая вот закрытая система?..
***
30-01-2007
Баус Г.Ф. Пока до финиша есть время, На миг, мой друг, остановись... -- ООО "Арт Империя", 2006.
Аналогично, тот, кто, как мы, взялся покритиковать литературу (включая литературу литературоведов), это есть, по всей видимости, литературный критик... Отдадим, однако, должное пишущим: сколь непросто оказывается порою выразить мысль!.. особенно когда её нет, ха-ха... Мысль в контексте, даже небольшом, бывает очень коварна... Иногда просто забываешь, что мысль уже выражена и пытаешься сделать это снова... {Это добавление произведено уже во время работы над следующей статьёю. В период писания данной "критика" ещё не осознавалась. (06.02.07)}
Могут возразить, что синтаксис -- это тоже язык. Но ведь и вся литература, в принципе, относится к языку... к тому или иному языку... Л.С. Выготский начал свой анализ с басни (Выготский Л.С. Психология искусства. -- Мн.: "Современное слово", 1998), другие начинают с анекдота... почему не начать с паремии?
Разве только я выброшу из трактата всё второстепенное, оставив лишь доказательства своей божественной правоты... Получается, чем утилитарнее произведение, тем оно художественнее? Я сам себе противоречу!.. Впрочем, если довести утилитарность до идеала, получится то же самое, что и от са'мой последовательной неутилитарности... Вероятно, самое страшное для писателя -- потонуть в материале...
Которые выделяются из моностихов лёгкостью утраты авторства. Вот уж подлинно венец художественности!
Наверное, чтобы превратить этот текст в художественный, придётся обессмыслить его добавлением совершенно чуждого нормальной логике материала...