Анатолий Авдеевич Дивильковский в молодости был профессиональным революционером, одним из тех, кто из искры народного недовольства раздувал пламя гнева и бунта. Оно полыхнуло в 1905-м, а потом в 1917-м, обожгло, опалило, преобразило Россию и на всю оставшуюся часть двадцатого века почти до неузнаваемости изменило облик мира, разделив его на два соперничающих и враждующих лагеря. В зрелые годы, занимая различные (не очень высокие) посты в окружении В.И. Ульянова-Ленина, этот мой предок, дед по отцовской линии, пытался, как умел, претворять в жизнь проекты вождя, столь же грандиозные и благородные по замыслу, сколь и трудно осуществимые. После смерти Владимира Ильича и утверждения у власти в партии и стране И.В. Сталина угодил, было, в жернова жестокой исторической мельницы, перемалывавшей судьбы миллионов людей, но в последний момент оказался одним из немногих, кто сумел все же сам распорядиться своей жизнью.
По всем указанным причинам считаю, что биография Анатолия Авдеевича Дивильковского заслуживала бы того, чтобы занять полстранички или хотя бы стать небольшим подстрочным примечанием к летописи минувшей эпохи.
Один из тех, кто "заварил всю эту кашу"
Он родился в феврале 1873 года в городке Лохвицы на Украине (неподалеку от прославленной Гоголем Диканьки) в семье полкового доктора, участника Крымской кампании, кавалера орденов Св. Анны и Св. Станислава, дворянина Полтавской губернии Авдея Ивановича Дивильковского.
Его мать, а моя прабабушка Елена Петровна Годзевич (дочь надворного советника), как говорили, недурно выступала в городском любительском театре, "спивая" украинские народные песни и арии из опер малороссийских композиторов.
Новорожденный сын Авдея и Елены был наречен Анатолием и крещен в местной Соборной Рождество-Богородичной церкви. В личных анкетах, которые ему в позднейшие годы пришлось заполнять, в графе "национальность" указывал: русский, и в скобках добавлял: украинец.
Молодые годы Анатолия Авдеевича прошли по большей части в Киеве.
После смерти отца семья, в которой был еще сын Георгий и три дочери, жила небогато.
Георгий поступил в военную службу. Закончив гимназию, то же хотел сделать и Анатолий, однако, был забракован медицинской комиссией по причине "слабых легких". Вместо того он поступил в университет (физико-математический факультет), а чтобы заработать сколько-нибудь денег, не забрасывая учебу, стал время от времени, главным образом в летние месяцы, наниматься на работу земским статистиком.
Должность эта требовала постоянных разъездов по деревням Великороссии и Малороссии, и увиденное там, вдобавок к семейному воспитанию и чтению книг, предопределило радикально-революционный настрой Анатолия Авдеевича на всю его последующую жизнь: обостренное чувство сопереживания бедным и угнетенным и решительное неприятие существовавших в Российской империи порядков, равно как и вообще эксплуатации человека человеком. Характер же требовал воплотить эти принципы в жизнь.
Интерес к "общественным вопросам", впрочем, был типичен тогда для немалой части интеллигенции и студенчества России и Украины. Многие жили этими вопросами, болея душой за нищее и забитое крестьянство, ненавидя самодержавие, зачитываясь писаниями видных "народников" и первых социал-демократов.
После отмены крепостного права в 1861 году в России, отстававшей в этом отношении от Западной Европы лет на сто, стал быстро развиваться капитализм. Особенно бурно процесс этот, сопровождавшийся всеми жестокостями первоначального накопления капитала, двинулся в 1890-е годы.
В одной из брошюр, написанных Анатолием Авдеевичем Дивильковским много лет спустя, он так характеризовал этот период российской истории:
"Это было переходное время в России. Вместе с отъявленно-крепостнической политикой Александра III, приводившей все многомиллионное мнимо "освобожденное" крестьянство к окончательному разорению, расцветал махровым цветом и промышленный капитализм. Разорение крестьянства сказалось с ужасающей силой в голодовке 1891-92 годов в "оскуделом центре" России (черноземные, "чисто-земледельческие" губернии, как Воронежская, Тульская) и в Среднем Поволжье. Но именно эти голодовки, частью истребившие крестьянское население, другою частью дали огромный прилив дешевых, "голодных" рабочих рук в города - что в свою очередь создало основу для расцвета крупной промышленности. Быстро стали в то же время расти массы рабочего класса, этого необходимого спутника капитала и вместе - его злейшего врага".
Неудивительно, что в отсталой, полуразоренной России, по словам деда, "семя марксизма давало более полный и легкий урожай, чем на прямой его родине - в цивилизованной, но "ожиревшей" от эксплуатации бесчисленных колоний Западной Европе". "Наблюдение картин голода и разрухи крестьянского хозяйства и одновременно - притока наемных рабочих на фабрики, роста машинной промышленности в городах толкало к принятию учения Карла Маркса; в этом учении революционно настроенные интеллигенция и молодежь находили то, что отличало марксизм от всех других течений демократической мысли, а именно - полное научное понимание двух вещей:
а) внутренней механики развития господствующего во всех передовых цивилизованных странах капитализма, и
б) путей и средств борьбы с этим угнетателем рабочего класса".
С середины 1890-х годов мой дед быстро превращался в убежденного марксиста. В этом отношении к нему самому вполне применима характеристика, которую он дал потом (в набросках к книге "Жизнь Ленина") ранней эволюции студента Владимира Ульянова: "Главной наукой, которая его занимала (в годы учебы в университете - С.Д.), была наука революции. Видя кругом себя огромное крестьянское разорение, он искал его причин и средств к спасению и нашел то и другое в книгах Карла Маркса и его русских учеников, как старый революционер Плеханов".
Уже в студенческие годы Анатолий Авдеевич принял активное участие в работе нелегальных марксистских кружков и в организации антиправительственных демонстраций учащихся киевского университета, за что был в 1897 году впервые арестован и заключен на непродолжительный срок в тюрьму.
Это, однако, не охладило его революционного пыла: в 1898 году он вступил в Российскую социал-демократическую рабочую партию (РСДРП), во главе которой стоял В.И. Ульянов (Ленин).
С той поры борьба против российского самодержавия и всемирного капитала стала главной профессией А.А. Дивильковского. Как он сам позднее скажет (применительно к В.И. Ленину), "он, конечно, хорошо знал, что это дело не прибыльное, что его ждет только бедность да царская тюрьма, ссылка или даже виселица", но, как и Ульянов, он "думал только, как бы скорей и верней поднять рабочих, а за ними и крестьян".
В некрологе по поводу кончины Анатолия Авдеевича в 1932 году видный ученый-большевик В.Д. Бонч-Бруевич писал:
"В 1899 году мы видим студента Дивильковского пламенным пропагандистом среди рабочих киевских заводов, где он пользовался большой популярностью. Сотни рабочих вывел Анатолий Авдеевич на революционную социал-демократическую дорогу...".
Политика и революционная деятельность не были, впрочем, единственной страстью Анатолия Дивильковского в ту пору. Другим, не менее пылким его увлечением была "Катенька" - дочь сосланного царским правительством в Сибирь за участие в революционных событиях 1863 года польского шляхтича Люциана-Франца Мацеевского. Еще будучи студентом, дед мой женился (правда, без венчания, т.е. по тем временам "незаконно") на Екатерине Францевне и лет через семь-восемь уже был отцом многочисленного семейства (два сына и четыре дочери).
В 1900 году в связи с его участием в организации общегородской забастовки киевских рабочих возникла угроза нового ареста, теперь уже всерьез и надолго, и Анатолий Авдеевич, не дожидаясь прихода полиции, вместе с семьей покинул Киев. Началось длительное скитание по городам и весям России и зарубежья.
Сначала Дивильковские уехали в Нижний Новгород, где Анатолий нанялся на хорошо ему знакомую работу - статистиком губернской земской управы. Там он, однако, долго не задержался - уже в сентябре следующего, 1901 года, оставив "по прошению" службу, он двинулся в Санкт-Петербург.
Почему так скоро потянуло моего деда в столицу, можно понять, если учесть, какая там в то время назревала "заварушка". Под влиянием, отчасти, социал-демократической пропаганды, главным же образом - объективно существовавших в стране условий российский рабочий класс и крестьянство на рубеже двух столетий быстро и радикально революционизировались.
Стачечное движение в городах Российской империи, говоря словами деда, "росло, как снежная лавина". В 1901 году оно вылилось на Обуховском заводе в Питере в вооруженное столкновение с полицией и войсками. В 1902 и 1903 годах на Юге приняло вид всеобщих забастовок, сопровождавшихся в Ростове, Одессе, Харькове и Киеве многотысячными демонстрациями на улицах.
Революционное брожение передалось и крестьянским массам. В Полтавской, Харьковской губерниях, потом и в других произошли крестьянские волнения с потравами и порубками, с поджогами и разграблением помещичьих усадеб. Волнения усмирялись казачьими нагайками.
Брожение в деревне воскресило замершее было революционное "народничество" среди интеллигенции и студенчества. Под именем "партии социалистов-революционеров" (эсеров) оно стало применять способ борьбы "единоличным террором", т.е. убийством отдельных лиц из правительства. Были убиты министры царского правительства Сипягин, Боголепов, уфимский губернатор Богданович и некоторые другие. Но, по мнению таких, как А.А. Дивильковский, социал-демократов, это "вовсе не было пригодно для воспитания масс к прямой борьбе".
В такой обстановке, по решению руководства РСДРП, мой дед наряду с некоторыми другими социал-демократами был направлен в С.-Петербург для ведения организаторской и пропагандистской работы среди фабрично-заводских рабочих.
Но прежде, чем он покинул Нижний Новгород, случилось событие, немало повлиявшее на дальнейшую судьбу Анатолия Авдеевича и его семейства: он близко познакомился и подружился с Максимом Горьким (Алексеем Максимовичем Пешковым).
Первый пролетарский писатель произвел на деда неизгладимое впечатление - об этом говорит хотя бы то, что родившегося в 1904 году своего второго сына (первый - мой будущий отец Иван - появился на свет в ноябре 1901 года) Анатолий Авдеевич назвал в честь Горького Максимом.
Симпатия была, кажется, взаимной. Во всяком случае, ставший к тому времени уже известным, а потому и "денежным" человеком А.М. Пешков помогал постоянно нуждавшейся многолюдной семье Дивильковских материально. Вот что писал он об этом российскому меценату К.П. Пятницкому в С.-Петербург в сентябре 1901 г.:
"...Ох, я знаю, что трачу очень много денег! Но было бы хуже, если б я, имея их, не тратил. Ведь так? Ну, конечно. А время стоит - очень нуждающееся в деньгах. Вот у нас... один статистик, Дивильковский, замечательно хороший и даровитый человек, остается без заработка, с беременной женой в Ардатове, откуда ему нужно ехать в Питер, [дал ему] 350р. Он, Див[ильковский], придет к Вам просить переводов - переводит какие-то науки у Ермолаевой - Вы, пожалуйста, обратите на него внимание"
Впрочем, за всем этим стояла не только личная взаимная симпатия, но и политика: Екатерина Францевна писала в своем письме в Гос. Литературный музей, что после переезда Дивильковских в С.-Петербург в 1901 году "Алексей Максимович предложил ему (Анатолию Авдеевичу - С.Д.) оставить всякую работу с тем, чтобы целиком взяться только за партийную работу ввиду серьезности момента". "Алексей Максимович сам (или комитет ему поручил) аккуратно давал нам 100-150 руб. в месяц на жизнь и расходы по работе...". Знакомство с М. Горьким подтолкнуло Анатолия Авдеевича также и к тому, что он впоследствии называл "своей литературной работой", - занятию литературной критикой и публицистикой, которое, после революционной деятельности, стало его второй профессией.
Неудивительно, что самая ранняя из известных мне журнальных статей А.А. Дивильковского называлась "Максим Горький". Помещенная в трех номерах издававшегося в Москве левого журнала "Правда" за 1905 год, она была посвящена анализу ранних произведений писателя и излагала его мировоззренческую концепцию - своего рода взгляд на мир его глазами.
Не берусь судить, насколько точно отражено в статье то, что действительно хотел сказать в своих ранних рассказах и повестях Максим Горький, но собственные взгляды, убеждения и эмоции автора статьи, моего деда, предстают здесь, мне кажется, со всей полнотой и отчетливостью. С другой стороны, то, что написано в статье, сильно смахивает на попытку изложить идейное и нравственное кредо большевизма так, как Анатолий Авдеевич его видел и понимал.
Вот, в сжатом виде, эта романтически-философская и, вместе с тем, революционно-взрывная концепция:
"Присматриваясь к окружающей действительности, мы легко обнаруживаем, что человеческое общество состоит из индивидуумов, наделенных разными душевными качествами и свойствами.
Комбинации этих свойств бесконечно разнообразны, однако, определенные категории, или типы, среди них можно все же выделить.
Все они распадаются на две большие группы: первая - свойства души, отражающие подлинно человеческие ценности, вторая основана на ценностях мнимых и ложных.
К положительной категории истинно человеческих свойств относятся исключительно те свойства натуры и, соответственно, те типы поведения человека в обществе, которые направлены к соединению людей; в их основе лежат чувства, привязывающие одного человека к другому, или социальные чувства; вытекающие из них поступки именуются общественными.
Вторая категория - это свойства и поведение асоциального, антиобщественного характера; в их основе лежит крайний индивидуализм, для которого высший закон - собственная прихоть; они не наполнены никаким идеальным содержанием и достойны осуждения.
К разряду идеальных, или истинных, человеческих свойств должны быть отнесены, в первую очередь, щедрость и великодушие, презрение к деньгам; в категорию же антиобщественных входят эгоизм, себялюбие, жадность, а также властолюбие.
Приходится признать, что большинство людей обуреваемо жаждой богатства и наживы, и все вокруг покрыто пеленой заскорузлого служения одному телу. Трудно не придти к мрачному взгляду на жизнь как на свалку зверей-людей, руководимых жадностью.
Наиболее распространенный тип людей - обыватели, мещане. Они бесчисленны, как песок морской. Мещанство - это среда, где очумевшие от однообразия и скуки люди без толку грызут друг дружку и самих себя и вертятся, без исхода, как белки в колесе...
Мещане разменяли человечество на мириады разрозненных капель, из которых каждая вопит, что "личность свободна", понимая под свободою отчужденность от всех других капель, право на служение самому себе, без оглядки на чужую долю.
Мещане - это персонажи, у которых вытравлены из души последние следы влечения к сверхобыденному, высокому, в то время как выше всего в людях стоит страстное стремление осуществить великое на земле. Вот почему мещанская среда есть среда угашения духа, по преимуществу. В целом же окружающий мир - это корыстное царство "золотого тельца".
Поскольку это так, современное устройство жизни есть попрание человеческой сущности; черты эпохи выступают, как ужасающая, адская насмешка над естественным, над истинно человеческим, над прекрасным, над поэзией, - словом, над хлебом и водою человеческой души.
Плохо в этом мире нищим духом, социальным сиротам - имя же им легион. Плохо поэтам и философам: окружающие их условия убивают их таланты и смеются над ними. Жизнь, одержимая непролазным своекорыстием, есть синоним скучной прозы, противной их душе...
Деньги - вот квинтэссенция корысти и бездуховности, а их всемогущество - вершина зла. Идеальное начало в человеке прямо исключает всякую мысль о служении деньгам и предполагает прежде всего свободу от корыстной заразы.
Совесть восстает против влияния и могущества той прослойки людей, что стала хозяином жизни в царстве "золотого тельца" - купцов и капиталистов. Они - источник порчи жизни, ее затхлого, враждебного всякой красоте духа. Они грубы, чаще всего - глупы, не имеют представления об Отечестве и ничего выше пятака не знают.
И все же, как ни достойны осуждения людские пороки, в конечном счете люди сами по себе ни в чем не виноваты. Они - не плохие, а всего лишь "помраченные жизнью"; не собственная злая, порочная воля, а дурная среда чаще всего определяет их злые поступки.
Все несовершенства человека целиком лежат виною на враждебном человеку состоянии междулюдской, социальной атмосферы; сам же человек - совершенство, ибо он родится идеалом. И если окружающая действительность представляет ужасающее наш взгляд колоссальное собрание человеческих уродов с ненасытным, бездонным брюхом и без сердец, - то это просто является показателем внешней невозможности для человеческого существа развиваться в иные, более ему свойственные формы.
Люди, их души - не свободны, потому что бог безмерного эгоизма, бог корысти, или, что то же самое, - капитал, опутывает и приковывает их к себе золотыми цепями. Жадный человек - раб. Настоящее сознание свободы (а свобода или несвобода всегда связаны с внутренним состоянием, сознанием индивида) возможно лишь в области бескорыстного, ибо все корыстные побуждения имеют свой корень во внешней среде, все они привязаны к средствам существования и поддержания нашего бренного тела.
Но такое положение не является фатально предопределенным и вечным. Подобно тому, как каждый индивид родится совершенством и теряет это свое качество под влиянием среды, так и само человеческое общество изначально было иным.
Было время, прекрасное время, когда природная красота и сила духа людей не знали тисков, сдавливающих их свободное развитие, когда героизм составлял истинный культ людей, а подвиги - душу жизни, как сила вообще - душу природы.
История сделала в дальнейшем из самой действительности такую сплошную фантасмагорию, где наилучшие намерения обращаются в свою противоположность, и тем самым она, история, совершила преступление против людей.
Надо вернуть человечество к той настоящей, нормальной, как бы богоустановленной жизни; к укладу, согласному с природой, просторному для человека. Надо установить привольный строй жизни целого общества вместо широкой масленицы для отдельных, хотя бы и исключительно ценных индивидуальностей.
Вернуть те времена - значит вырвать людей из рабской зависимости от "золотого тельца", освободить их от корыстной заразы, придать жизни такую форму, где бы каждая личность не только внутри себя, но и во внешнем проявлении чувствовала себя свободной, не стесненной необходимостью служить, как господину, своим материальным потребностям.
Задача эта не нова, - по сути дела, к ее решению стремились лучшие умы России на протяжении многих поколений. Все русские писатели-реалисты, начиная с А.С. Пушкина, стоя на почве учения о могуществе среды над человеком, видели, как великодушные движения души встречают невозможно скверные условия для своего полного проявления, и искали жизни, стройно направленной к человеческим, а не каким-то внешним целям. Но, не находя такой жизни вокруг себя, они тщетно искали возможности ее осуществления и выводили образы героев борьбы за главенство человека.
Продолжая дело писателей и мыслителей прошлого, новые творцы, подобные Максиму Горькому, дают ручательство за достижение действительной перемены. Наступает пора изменения всего уклада жизни; жизнь ждет своего обновления, - злые духи, сумевшие в прошлом отравить, поработить героическую мощь человека, скоро будут изгнаны.
Существующие формы жизни должны быть разбиты и разрушены, и они будут разбиты и разрушены для того, чтобы создать другие, более свободные, на месте тесных.
Историческую эту задачу призваны решать, в первую очередь, герои - сильные личности, не запятнанные никакою долей рабства, воплощающие лучшие, подлинно человеческие качества и отмеченные безграничной страстью и способностью к действию... Среди малодушия и апатии окружающих герои, как маяки, указывают дорогу, жаждая схватиться с ненавистными жизненными течениями.
У новых героев новая мораль, здание которой созидается ныне различными строителями во всем мире, а не только в России. Первая и главная заповедь этой морали - решительное неприятие меркантильного духа современности, всепокупающей силы денег и ненависть к ее носителям; острое желание разорвать опутывающие людей "золотые сети", уничтожить тяготеющее над всею эпохой проклятье - путы капитала.
Новый герой самодостаточен, он не нуждается ни в каком дальнейшем совершенствовании или самоусовершенствовании; новое слово есть слово гордых, самоуверенных, знающих себе цену бойцов.
Новая мораль имеет еще и ту особенность, что она основывается на нравственном монизме: она отвергает противопоставление "добра" и "зла". "Добро" и "зло" теряют свой двуликий адско-райский характер. Добрые и злые поступки более не подвергаются суждению, осуждению, одобрению, глядя по количеству заключенной в каждом из них эссенции добра или зла; они просто служат показателем свободы для героического подвига в данный исторический момент, или показателем стеснения этой свободы, причем "добрый" поступок может иной раз указывать и на стеснение, так же как и "злой" - на освобождение...
Но новая мораль не боится, что свою человеческую волю человек поймет, как разухабистое "все дозволено", - ведь понятие о высоком, благородном, чистом, прекрасном не есть монополия добродетельных моралистов, оно есть неотъемлемая собственность каждого человека...
Приверженцы новой морали говорят: "позвольте все человеку, пустите его ходить, ради Бога, одного, освободите его от сковывающих его пут, и он достанет головой до неба!"
Поскольку в одиночку никакая, даже самая героическая личность не в состоянии одолеть слепые силы среды, ей требуется армия помощников. Такая армия должна состоять из более массовой разновидности сильных людей, не позабывших духовной родины человека и готовых, если понадобится, умереть за дело вождя.
Как и герои-вожди, такие воины находятся повсюду, а больше всего их - в среде множащегося в России промышленного пролетариата.
Но назрела ли в действительности задача преобразования всей жизни на основе новой морали? Не выдумка ли это досужих умов, идеалистов-фантазеров или, хуже того, авантюристов?
Нет! Героическая идея, соединяющая людей, реально существует, просто она выродилась, и это вносит в жизнь картину разлада, разброда, разъединения.
Это правда, что со времени героических периодов, о которых остались предания у всех народов, стихийные, материальные силы действовали в человеческих обществах таким образом, непрерывно в одну сторону, что самое понятие "цивилизация" едва ли не стало синонимом рабского состояния человеческого духа... Но это вовсе не значит, что, в конце концов, сам стихийный процесс (совершающийся ведь над теми же людьми) не приводит рано или поздно к порогу лучшего будущего, когда сами же необходимые материальные силы властно потребуют перемен...
Многие признаки говорят о том, что История ощутила уже жажду высшей формы, занята уже новой задачей и зовет героев: "все наверх!" А в России на рубеже двух веков появились уже вполне пробужденные, вполне сознательные герои и воины, чистые носители героической идеи, определившие врага и пути его одоления".
К потенциальным героям и воинам предстоявших революционных схваток -пролетариям, Анатолий Авдеевич и двинулся, напутствуемый любимым писателем, сопровождаемый женой и малолетними детьми, в конце первого года двадцатого столетия.
В "северной столице" и еще севернее
На какое-то время Дивильковские обосновались в С.-Петербурге, на Выборгской стороне. Екатерина Францевна позднее вспоминала в одном из своих писем: "Жили мы на Песках, на Болотной улице, семья была он, я, сестра его - медичка и пятеро ребят наших. Вечно жили у нас то нелегальные - напр., Саша Рерих и рабочий Василий Иванович, то приезжие. Была специально устроенная комната, которую сразу нельзя было найти... Я училась на акушерских курсах, и у нас было нечто вроде столовки, где обедали мои Надеждинские, Рождественские курсистки, исполнявшие разную партийную работу, напр. - склад литературы, разноску литературы, явки и т.д. Помню, что на одном допросе мне сказал жандармский ротмистр - "мы знаем, что вы держали столовку без разрешения, но из-за вашей кучи ребят мы понимаем, что вам надо было подработать на пропитание", - и ни одна курсистка... не была потревожена".
Анатолий Авдеевич по приезде в С.-Петербург поступил в распоряжение местного комитета социал-демократов - "искровцев" (т.е. сторонников В.И. Ленина) и целиком отдался революционной деятельности. Эта деятельность довольно полно отражена в одном официальном документе, хранящемся у меня в копии.
Дело в том, что по прибытии в столицу Империи дед, видимо, довольно скоро был взят под наблюдение полицией, а спустя полтора года, в июле 1903-го, арестован по доносу некоего Миллера, провокатора, засланного в социал-демократические кружки.
Вот как описываются действия моего деда на последнем этапе его пребывания на свободе в С.-Петербурге в "Обвинительном акте о сыне чиновника Анатолии Авдееве Дивильковском, мещанке Лее Брохе-Погост, крестьянине Николае Николаеве Юникове и финляндском уроженце Александре Васильеве Шотмане":
"В июле 1903 года в С. Петербурге по распоряжению местного охранного отделения были произведены аресты нескольких лиц, принадлежавших по сведениям того же отделения к тайному сообществу "Российская социал-демократическая рабочая партия" и занимавшихся преступной агитацией среди фабричного населения столицы.
Из осмотра приобщенных к делу изданий названной "партии" усматривается, что она поставляет своею основною задачею замену существующего в России общественного строя социалистическим и для достижения этой цели стремится к ниспровержению Самодержавного образа правления в видах замены такового демократическою республикою. Считая, что выполнение этого плана должно быть делом рабочего пролетариата, члены сообщества предпринимают пропаганду социалистических идей в трудящихся классах, подстрекают их посредством агитации к борьбе с капиталистами и правительством путем стачек, демонстраций и всевозможных протестов, а также к ежегодному демонстративному празднованию дня 1 мая. Для большей успешности означенной борьбы сообщество стремится к организации рабочих в тайные сплоченные кружки, формирует таковые на фабриках и заводах, причем отдельные эти группы объединяются в районные организации, руководимые местными комитетами партии, образуемыми в наиболее населенных рабочими центрах Империи. Главная группа именуется "Центральным комитетом", имеющим свой печатный подпольный орган - журнал "Искра", орудиями же пропаганды и агитации являются устные беседы интеллигентных членов сообщества с фабричными, а также массовое распространение среди последних произведений нелегальной литературы.
На возникшем по настоящему делу дознании установлено существование в столице "С. Петербургского комитета Российской социал-демократической рабочей партии", а также занятия социалистическою пропагандою Александра Шотмана, Анатолия Дивильковского, Николая Юникова и Леи-Брохи Погост. В отношении преступной деятельности этих лиц обнаружены следующие сведения.
... 5 июня Юниковым была организована сходка районных представителей, на которой присутствовали Никита Салин, Александр Николаев, Тильте, не установленный дознанием некий Миллер и "интеллигент" Анатолий Дивильковский, который, по словам названного Николаева, находился в непосредственных сношениях с "комитетом" партии и называл себя участником сходки "Иваном Ивановичем". Последний, как видно из показаний Николаева и Тильте, разъяснял собравшимся правила конспирации, а именно указывал, что нужно ходить по улице не оглядываясь, садиться в трамвай не сразу, а пропустив вагон, догонять его, дабы избегнуть наблюдения со стороны полицейских агентов; тогда же Дивильковский заявил, что у него имеются две квартиры, из коих на одной он имеет свидания с членами Центрального комитета, а на другой с пропагандистами. Затем Дивильковский распределил между присутствовавшими организационные обязанности и назначил участникам собрания клички, а именно: Силина назначил организатором кружков на фабриках Выборгского района, Юникова - под именем Гавриила Ивановича - кассиром того же района, Николаева, под кличкою "Михаила Матвеевича" - организатором всех кружков среди рабочих завода Лесспера, Тильте - под именем "Вильгельма Андреевича" - организатором тайных кружков на заводе Нобеля.
...На основании изложенного уроженец прихода Русскиало, Выборгской губ., Александр Васильев Шотман, 23 лет, сын чиновника Анатолий Авдеев Дивильковский, 30 лет, крестьянин Костромской губ. Нерехтского уезда, Писцовской волости Николай Николаев Юников, 23 лет, и Витебская мещанка Лея-Броха Мордухова Погост, 23 лет, обвиняются в том, что в 1903 году приняли участие в сообществе, присвоившем себе наименование "Российской социал-демократической рабочей партии" и поставившем своею целью низвержение установленного законами основными образа правления и изменение существующего в Империи общественного строя, причем в целях осуществления задач упомянутой партии Шотман, Погост и Юников распространяли от имени означенного сообщества и других революционных партий подпольные издания, в которых заключается призыв к ниспровержению существующего в России общественного строя, и, кроме того, Шотман, Юников и Дивильковский формировали в фабричной среде тайные организации, в которых Дивильковский вел революционную пропаганду.
Описанные преступления предусмотрены 126 ст. угол. уложения.
Вследствие этого и на основании 2 п. 1032 ст. уст. угол. суд., Погост, Дивильковский, Шотман и Юников предаются суду С. Петербургской Судебной Палаты с участием сословных представителей".
Документ этот был составлен и подписан товарищем прокурора Санкт-Петербургского Окружного суда позднее, в июле 1905 года. Летом же 1903-го, после ареста, Анатолий Авдеевич был заключен в тюрьму - знаменитые петербургские "Кресты".
В "Крестах" дед мой просидел полгода: в январе 1904 года, в день объявления русско-японской войны, его выслали в качестве подследственного, впредь до суда, на Север, в город Архангельск.
На Севере, куда Анатолий Авдеевич отправился с семьей, ему было, конечно, легче, чем в "Крестах". Но одолевала нужда.
По словам Екатерины Францевны Мацеевской-Дивильковской, "в Архангельск Алексей Максимович (М. Горький) продолжал нам писать и посылать, кажется, по 60р. (не каждый месяц, а в те месяцы, когда не было заработка литературного, - муж работал в "Правде"), т.к. муж от полиции получал только 11 руб. пособия - он не считался семейным, т.к. мы были не венчаны, детей же было 6 человек"
Многодетность и нужда не помешали Анатолию Авдеевичу использовать невольный досуг в Архангельске для того, чтобы приняться за "литературную работу". Именно там он написал очерк "Максим Горький" и еще несколько журнальных статей литературно-критического и краеведческого характера. Многие из них сохранились и могут быть найдены в хранилищах Государственной публичной библиотеки в Москве.
Что же касается переписки А.А. Дивильковского с М. Горьким, то несколько писем помещены в собрании сочинений последнего. Приведу одно из них (с сокращениями):
А.М. Горький - А.А. Дивильковскому, 11/24 декабря 1904, Рига.
"А я, между прочим, захворал, из Питера улепетнул, думал ехать в Гомель на процесс и, попав в крепкие объятия инфлюэнции с осложнениями, застрял здесь.
Одиннадцать дней прошло со времени Вашего письма, и Вы уже знаете, что начальство делает все усилия изменить погоду, находя весну "преждевременной". Попытки более или менее нелепые, смешные, и, конечно, они только повышали бы настроения общества, если бы хозяевами момента были не либералы, а другое, более энергичное племя. Но либералы - трусят... В общем же, невзирая ни на что со стороны начальства, настроение повышается, и, если окраины - Кавказ, Финляндия, Прибалтийский край - во-время мобилизуются, начальству придется туго. ...Числа 17-го буду в Питере и оттуда пошлю Вам денег. "Дачники" шли со скандалом, я - доволен. Пьеса неважная, но, куда метил, я попал.
А прислать ее не мог по двум причинам - было некогда и - не было времени. Третья - забыл. Пришлю! ...Ох какое время! Даже язык высунуть от усталости и то некогда.
Новому Максиму - привет! И всем старым, и супруге, и Вам.
Жму руку,
А.П"
"Весна" и "повышение настроения общества", о которых упоминается в приведенном письме, означали назревание революционных процессов в России, вылившихся в драматические события 1905 года.
Как писал Анатолий Авдеевич позднее в одной из своих лекций-брошюр, "грозное нарастание забастовочной волны (в 1905г. - С.Д.) завершилось небывалой в истории всероссийской железнодорожной стачкой, перед которой царь капитулировал 17 октября, издав манифест о "даровании" конституции, хотя... весьма урезанной". Был издан также указ об амнистии, освободивший моего деда от суда, следствия и ссылки.
В ноябре 1905 года он вернулся в С.-Петербург, успев, однако, поучаствовать 17 и 18 октября 1905 года в политической демонстрации на улицах Архангельска и стычке между демонстрантами и членами промонархической "черной сотни". Железным прутом черносотенца деду были причинены в этой драке довольно сильные ушибы головы и ног, так что, как писала Екатерина Францевна в одном из писем, в С.-Петербург он "не приехал, а был привезен".
Вернувшись в Питер и оправившись от побоев, Анатолий Авдеевич вновь поступил в распоряжение руководства социал-демократической партии и получил задание участвовать в организации Совета рабочих депутатов Выборгской стороны.
...На волне крупных стачек в 1905 году в ряде мест в России стали стихийно возникать Советы рабочих депутатов - беспартийные организации масс. Большевики во главе с Лениным увидели в Советах эффективный инструмент борьбы против царизма и буржуазии и одновременно - зачаток и прообраз новой, революционной власти. Поэтому перед членами РСДРП была поставлена задача участвовать в Советах, добиваться расширения и углубления влияния социал-демократии на пролетариат, а пролетариата - на ход и исход начинавшейся в стране революции. Для этого следовало привлекать к участию в Советах возможно более широкие слои рабочих, а также представителей крестьян, солдат и матросов; содействовать изживанию Советами и рабочими в них "иллюзий соглашательства с буржуазией", разъяснять "обманчивость форм буржуазно-демократического парламентаризма". Одним словом - вести дело к взятию Советами реальной политической власти путем свержения правительства, если необходимо - вооруженным путем. (В.И. Ленин, ПСС, Изд. 5-е., т. 12, с. 231; т. 35, с. 235.).
Понятно, что задача формирования сильных пробольшевистски настроенных Советов в центре Российской империи - С.-Петербурге, в решении которой на А.А. Дивильковского была возложена не последняя роль, имела особенно важное значение: именно на питерский Совет, в первую очередь, стали бы опираться большевики в случае, если бы революция 1905 года закончилась победой.
Однако история распорядилась иначе, и деду моему не довелось в ту пору много сделать в плане организации новой, революционной власти. Как он писал позднее, "до смерти напуганная либеральная буржуазия бросилась в объятия царя и стала применять массовый "локаут" (расчет) к рабочим. Ободренный этим царь решил покончить с рабочим "своеволием", арестовав и потом сослав Петербургский Совет. В ответ объявлена была новая всероссийская забастовка, но уставший от кризиса, безработицы и голода и мало еще спаянный организацией рабочий класс не провел ее дружно. И темное крестьянство в лице армии недостаточно поддержало. Только Московское восстание осталось геройским 5-ым действием этой трагической борьбы".
В России наступила пора суровых репрессий против революционеров и одновременно - попыток властей провести некоторые буржуазно-демократические, "либеральные", как сейчас сказали бы, преобразования ("столыпинские реформы").
Спасаясь от неизбежного нового ареста, Анатолий Авдеевич с женой и детьми уехал подальше от Питера, в Финляндию (она входила тогда в состав Российской империи), и поселился в Выборге.
Во время пребывания в Выборге в семье Дивильковских произошло событие, само по себе не ахти какой важности, но заслуживающее упоминания по причине неординарности его участников: в феврале 1906 года в Выборгской римско-католической церкви Св. Гиацинта состоялось крещение двух младенцев - Ивана и Елены Дивильковских (Аленушка родилась в 1903 году).
Крестным отцом ("восприемником") мальчика стал его родной дядя поручик Георгий Авдеевич Дивильковский; девочки же, согласно сохранившемуся "удостоверению", - "мещанин города Нижнего Новгорода Алексей Максимович Пешков".
Не знаю, специально ли для того приезжал Максим Горький в Выборг; но сам факт участия его в обряде крещения подтверждает, что дед мой и "великий пролетарский писатель" были близки и дружны. Однако, если полагаться на свидетельства Е.Ф. Дивильковской, дружба эта в ту же пору и расстроилась7). 7 ) "С тех пор, ― писала далее Екатерина Францевна в том же письме, ― мы увиделись с Алексеем Максимовичем только в Москве. Когда мы приехали в Москву в ноябре 1918 г., в "Националь", в 1-й Дом Советов прибежал к нам Максим, сын Алексея Максимовича, который был учеником моего мужа по школе Ив. Ив. Фнулера в Женеве, и пришла к нам Екатерина Павловна Пешкова. С Алексеем Максимовичем муж встретился где-то на собрании...".
Что же до решения крестить детей, да еще (под влиянием польки Екатерины Францевны, наверное) в католическую веру, то это было, думаю, со стороны деда Анатолия Авдеевича вынужденным шагом: назревала эмиграция, и надо было "выправлять бумаги".
Находясь в Выборге, Анатолий Авдеевич основал и возглавил "русский отдел" местной социал-демократической организации, которая, между прочим, приняла участие в подготовке вооруженного восстания матросов в Кронштадте и Свеаборге летом 1906 года. Однако и эта попытка восстания закончилась неудачей, а волна репрессий против "бунтовщиков" накатилась на Финляндию.
Через своих друзей, финских социал-демократов, дед узнал, что к местным властям поступило из Петербурга предписание его арестовать. И он вновь ударился в бега - на этот раз уже за пределы Российской империи. Началась долгая эмигрантская жизнь семьи Дивильковских.
В "прекрасном далеке"
В марте 1906 года Анатолий Авдеевич добрался до Швейцарии и поселился в Женеве. Было ему в ту пору 33 года, был он не очень крепок здоровьем и обременен многочисленной семьей.
Имеется не так уж много следов литературной работы деда в этот период - пара упоминаний о статьях в "Дискуссионном листке" РСДРП и органе швейцарских левых - газете "Завтра" ("Demain"). Непросто было, наверное, Анатолию Дивильковскому найти источники пропитания для такой оравы - в буквальном смысле "семеро по лавкам" ― да еще и суметь дать детям недурное образование: мой отец, дядя Максим и все тетки учились в швейцарских школах и к моменту возвращения в Россию прекрасно владели двумя-тремя иностранными языками, в том числе французским - как родным (почти все сохранившиеся их письма той поры написаны по-французски).
Видимо, "секрет" состоял, во-первых, в исключительно скромном образе жизни семейства; В.Д. Бонч-Бруевич в своем некрологе-воспоминании, касаясь жизни Анатолия Авдеевича Дивильковского в Швейцарии, писал, что тому "пришлось испить до дна горькую чашу тяжелого существования с семьей в голодное и безработное время эмиграции".
Во-вторых, среди российских социал-демократов, живших за границей, практиковалась денежная и другая материальная взаимопомощь, причем следил за постановкой этого дела едва ли не сам В.И. Ульянов-Ленин. Дед как многосемейный товарищ, по-видимому, получал определенное вспомоществование из "партийной кассы".
За счет каких средств формировалась эта касса, мне не известно, но думаю, что главную роль играли взносы российских "сочувствующих" богачей типа Саввы Морозова и гонорары писателей-партийцев, включая самого Ленина, а также Максима Горького.
Сохранились указания и на то, что Дивильковские посещали в ту пору бесплатную столовую, открытую для российских политэмигрантов в Женеве в доме одного из них - В. Карпинского.
По-прежнему Анатолий Авдеевич считал главным делом своей жизни общественную борьбу, по-прежнему тратил силы души и интеллекта на поиски путей осуществления дорогих ему идеалов социализма. Поиски эти не были ни просты, ни прямолинейны.
В российском социал-демократическом движении все глубже пролегала трещина между твердыми приверженцами теории пролетарской революции, подразумевавшей не только устранение экономического могущества капиталистов, но и ликвидацию их самих "как класса", и различными фракциями сторонников более "мягкого" варианта продвижения к социализму, допускавшего компромиссы и сотрудничество с буржуазией.
Первые стали известны в истории как "большевики", вторые же были названы "меньшевиками" (отчасти к ним примыкали также "эсеры").
Под влиянием драматических, кровавых событий 1905 года в России водораздел между двумя течениями резко расширился и сделался непреодолимым.
Стороны, до 1912 года формально сохраняя организационное единство в рамках РСДРП ("Российской социал-демократической рабочей партии"), спорили все более ожесточенно и по все более широкому кругу вопросов - об аграрной программе, об использовании легальных и нелегальных форм борьбы и т.п.; но в основе всех разногласий лежало то же фундаментальное противоречие: пусть, если необходимо, жертвы, насилие и кровь, ― лишь бы не капитализм, ― по сути дела, говорили большевики и готовили новый этап бескомпромиссной революционной борьбы; пусть, если это неизбежно, капитализм, лишь бы не революция, ― фактически возражали им оппоненты и стремились перевести стрелку на "чисто демократический", т.е. в рамках капитализма остающийся путь реформ.
Много уже позднее, характеризуя причины и сущность этого раскола, А.А. Дивильковский писал:
"Многие, если не большинство революционеров того периода принадлежали к интеллигенции, т.е. по существу дела к мелкобуржуазной демократии, и были лишь увлечены крайне острой в России политической борьбой левее своей собственной классовой позиции. Только Ленин и другие чуткие товарищи, группировавшиеся вокруг него, сумели раз навсегда перейти - "с оружием и багажом", по французской поговорке, ― на точку зрения рабочего класса. Остальные же в той или иной степени, одни раньше, другие позже, не выдерживали проверку практикой: приближение давно, казалось бы, жданной и желанной революции смущало многих, в том числе старейших, преданнейших, казалось, революционеров (как вся группа "Освобождение труда" во главе с Плехановым), непредвиденною ими силою грядущего революционного напора рабочих и крестьянских масс..."