Вот мы едем в трясущемся пазике, пылим сельской дорогой. Она ещё не заасфальтирована - так, с незапамятных времён, как были раньше тракты, так ещё и осталась. По-современному не сделана, не доведена до ума - стиральная доска, зубодробилка, да и только. На колдобинах подбрасывает, и клубы пыли из-под колёс, кажется, затмевают обзор шофёру. Из салона же в окна не видно ни зги - всё в сплошном тумане и пелене пыли, никакого пейзажа, кроме серо-песчаных вихрей. Конец 1980-х годов. Меня укачивает - не люблю автобусы, тем более такую тряску в них. Вскоре отец, в продирающееся меж клубов окошко вида указывает на широко, привольно раскинувшуюся по обе стороны дороги вдалеке деревню. Это его родное село Широковское, Широково, как мы его все называем, и действительно очень широкое и большое, объёмное. В нём живёт наша бабушка Сина, мать отца. Небольшой мостик через мелкую речку Суварыш, старая церковь на въезде, дореволюционной постройки школа отца из красного кирпича. У неё останавливаемся и вылезаем, именно вылезаем, а не сходим, так как после такой кишкотряски мне можно только выползти, сползти с высокой подножки автобуса. Отец держит, как может, удерживая меня на весу. Бросаю недобрительный взгляд на водителя - он ухмыляется моему состоянию, подмигивает и чуть заметно качает навстречу головой - что мол-де не так? Ему смешно, а мне плохо. И вот, так всегда, покуда не заасфальтировали. Красивейшие холмы и взгорья Широково будто покачивают меня и дальше, вплоть до самого дома, пока спускаемся улицей вниз и переходим через ручей. И ты вовсе не любуешься этими окрестными пейзажами и картинами, а лишь держась за живот, намертво вцепившись в огромную и мягкую, податливую ладонь отца, идёшь, чуть покачиваясь из стороны в сторону. Довольный, озирающийся на тебя спереди брат, только поддразнивает своей бодростью. Приезжаем к старой бабушке на пару дней, повидаться, долго не останавливаясь и не проживая, и потом сразу обратно домой, лишь слегка отойдя. Наша же область, соседний район - бескрайние дали полей и лугов - здесь хорошо собирать лесную клубнику, как её тут называют, клубянку.
Баба Сина встречает у калитки - вышла по такому случаю, одетая в белом в мелкий синенький цветочек ситцевом платке, он ей очень к лицу, к её добрым голубым глазам, почти полностью утопленным в больших и глубоких складках морщин, ими же испещрены и её руки и пальцы. Уже с поворота она машет нам своим белым платочком - ждала долго, ещё дольше готовилась, до зари встав и собирая на стол - опять груда блинов, варёная картошка в чугунке, а в другом - топлёное молоко с коричневыми вкуснейшими жирными пенками. Лакомства, к которым быстро приучились. Мы обнимаемся с бабушкой, проходим в старенький, низенький и неказистый деревянный дом - такие показывают в русских народных сказках про наших древних, ещё кажется, дохристианских, язычных русских жителях. В доме пахнет всем окружающим, запахами окрестных полей, огородов и амбаров, сараев и загонов - в деревянном доме по-необычному свежо и ароматно - только вот по ночам мешают спать проникающие сквозь щели комары... Ты с головой под одеялом, весь вымазанный "Детой", а всё равно ничего не помогает, и это их назойливое жужжание и писк у самого уха. Мы ночуем в комнате, бабушка на кровати у входа - её не кусают, или уже привыкла, к тому же плохо слышит, и с утра она поднимается раным-рано. Нам за двустворчатыми голубой краски деревянными дверями её и не слышно, только сквозь сон порой долетают бряцание сковороды, звон ухвата о чугунок или ложки о таз.
На стол набирается порядка пятидесяти блинов, сметана, варенье, растопленное сливочное масло - именно так и люблю больше всего есть блины с тех пор. Яичница, пироги, окрошка, что-то к чаю, картошка, соления, мясо, рыба, молоко... Мы встаём заспанные, всклокоченные, а бабушка в сравнении с нами уже как полдня провела - к обеду её уже тянет прилечь. Пробираемся к рукомойнику с вафельным полотенцем за печкой, в туалет через сени и в огород. Прохлада утра бодрит и подгоняет - недолго любоваться окружающими пейзажами... Едим все вместе на деревянных синих лавках вокруг стола под синими же бревенчатыми стенами, зеркалом с фото в рамках на них, часы с кукушкой, боем и цепями... На божнице справа икона в искусственных цветах. Такое впечатление, что в деревне, на селе, на земле, все живут подобно, схоже, оттого нам тут хоть в каждом доме по-родному.
У бабушки домик небольшой, так уж вышло. Там, в нём они жили всегда с одним ребёнком. Второй ребёнок умер в детстве, осталась одна старшая сестра, с которой у отца была 14-летняя разница в возрасте, потом, родившись, вскоре и он остался один, когда выросла и уехала на учёбу Валентина, куковал маленький Коля вдвоём с бабушкой, пока родители работали. Умещались, помещались в доме все, а когда кто приезжал, можно было расстелить на полатях или приютить у соседей. Ох, уж эти полати - их видела только там, в Широково, в Юрюзани Челябинской области их уже нет, зато есть летняя кухня, на которой готовят в сенях.
Мама от бабушки Сины, своей престарелой свекрови, унаследовала готовить по выходным стопку блинов, после которой надо было в охапку с лыжным инвентарём мчаться в ближайший бор бегать на лыжах. Маленькая сковорода растопленного сливочного масла. Чёрная смородина в блюдце с сахарной водой - завсегдашнее угощение бабы Сины, ещё она любила есть арбузы с хлебом и помидоры с сахаром. Малину у неё, хоть и мелковатую, но безумно сладкую и ароматную, ели у плетня, прямо с куста. Чёрная, осевшая, покосившаяся и потемневшая от времени банька, колодец с ведром на цепи - всё так по-старо-русски. Колодец журавль в огороде для полива. Сухие маковые звонкие головки со сладковатым мелким маком - рассыпчатым порошком прямо к себе в рот, отщёлкивая сухую крышечку. Животных уже не стало - бабушке было под восемьдесят, брала молоко, мясо, творог, яйца и рыбу у соседей, заготавливала из огорода соления и варения, а остальное покупала в магазине. Вот и всё, вот и вся наша поездка в Широково, теперь обратно в Шадринск, той же дорогой, в электричке с деревянными полками сидений. Лещёво-Замараево - это где можно поймать лещей и при этом замараться, проезжая мимо такой станции посередине от Далматово до Шадринска, думала я. Тогда я ещё не знала, что эта, наша, ветка железной дороги была построена на деньги и трудами купцов Лещёва и Замараева, в честь которых и была названа станция и село.
Это в бабушку Сину отец такой умный и всё знает, обладая блестящей памятью - и она помнила все сказки, песни и частушки, щедро одаривая и потчуя ими и нас. Она вылечила мои обежжёные ладошки. И вы знаете, в этот свой 42-летний день рождения я вдруг вспомнила ту дедову козу из неровных, перебитых в Финскую войну пальцев, которую он мне показывал, когда мне было ровно год, в день своей смерти. Помню дедушку Егора - достижение! Отец очень их любил, своих родителей, и обоих вместе, и каждого по отдельности. Потом бабушка пожила с нами в общежитии, помогая отцу, когда на учёбу в очной аспирантуре уехала в Москву мать. Я многое взяла и почерпнула для себя тогда - любовь к русскому народному языку, его напевности, какой-то заунывности и монотонности, но вместе неожиданности и подвохов - плакала от сказок отца - было страшно слушать про Машу и трёх медведей. Бабушка же умиляла своими прибаутками и побасёнками, песенками-нескладушками. С ней всегда было хорошо, уютно, тепло и светло.
В юности отец поступал в медицинский, но со своими баллами прошёл на филологический, и его любовь, работа над языком была именно врачебной, хирургической, врачующей и целительной. Студентами они с мамой были редакторами стенной газеты "Филолог". У отца вообще было много прекрасных наставников, оттого и блестяще защитился в Челябинске по русской диалектологии. Родной, разговорный, деревенский язык, настолько ёмкий и живой, всегда ему был интересен и увлекателен. Далее после него продвинулся в изучении старославянского и стал преподавать и его, а также историю языка и языкознание.
Старшая сестра отца тоже обладает такой же уникальной памятью, как и он, и мой брат, у которого сейчас, как раньше у отца, всё и обо всё спрашиваем, либо просто просим припомнить, вспомнить что-то. Всё, что пели бабушки и прабабушки, тётя Валя хорошо запомнила. Где-то около 500-1000 разнообразных песен. Раньше без телевизоров гораздо больше было развито устное народное творчество. Песня сопровождала человека буквально с рождения и до последних дней. Заговаривала, лечила, отпевала, встречала и провожала, грустила и радовалась. Песня у народа была всегда. В ней выговаривались все беды, рассказывались истории, пытаясь найти ответы на вопросы, ей народ общался с миром, другими людьми, с самим собой, зазывал или отпугивал. Она была средством, оружием, подспорьем для чего-то. Может, поэтому сейчас так будоражат душу русские народные, наши песни, не оставляя равнодушными, а только посылая нам в них сил, добра, ума, поучения, научения, наставления. Кто слушает, тот слышит, как и сейчас в симфонической музыке. Пусть даже в качестве историко-культурных экспонатов - какая радость, слышать хорошо исполненную какую бы то ни было музыку! Сердце всегда ликует от гармонии, мира и любви!