Аннотация: Романтики и прагматики. Все правы, никто не виноват.
Всё детство я и Паша провели на рынке. Мы шатались от одного ларька к другому, останавливались у каждого прилавка, а заканчивали свой путь у витрин единственного на нашей улице крупного магазина.
Нам нравилось представлять, как мы придём туда когда-нибудь с бесконечно огромной суммой денег и будем покупать всё. Жвачки и шоколадки блоками, коробки с "Киндер-сюрпризами", забирать у радостных продавцов мороженое холодильниками и квас бочками. Мы представляли, как выкупим когда-нибудь у мрачного длинноволосого парня всю его вертушку с кассетами и все батарейки, сможем слушать и перематывать песни на магнитофоне или плеере, не вынуждая себя мотать плёнку на шариковой ручке, чтобы сэкономить заряд. Отдел игрушек мы избавили бы от всех наборов "Лего", даже от тех, что предназначены для детей от 12 и старше. В дни, когда нам не влетало от матерей, мы представляли, как купим им платья, туфли и косметику, чтобы они были похожи на своих любимых Апину или "Лицей". Даже суровая реальность, в которой мы могли себе позволить лишь несколько жвачек с денег, сэкономленных на завтраках или с найденных бутылок, не могла сделать эти мечты менее сладкими.
И если мои так и не выходили за рамки сладостей и игрушек, то Пашины вырывались из материальных рамок как синие птицы из клеток. Больше всего он желал чуда и стремился найти его в любой мелочи.
В хлебном ларьке работала расторопная бойкая тётка, которая молниеносно обслуживала покупателей. Человек не успевал договорить название булки, а она уже вручала её. Поэтому Паша придумал, что продавщица читает мысли.
Не менее чудесной была её сменщица, похожая на молодую цыганку. Она, ко всеобщему раздражению, всегда стремилась коснуться руки покупателя. Один раз Паше показалось, что после покупки бублика у него на ладони пропала какая-то бороздка. Тогда девчонки с нашего класса все поголовно заболели хиромантией, поэтому поневоле мы были в курсе линий жизни и холмов любви. Паша решил, что Цыганка крадёт у людей судьбу. Я не понимал, почему это так пугало моего друга, но с тех пор мы всегда старались попасть на смену Ясновидящей.
Кроме рынка местами наших прогулок были дворы и парки. Всех их Паша превращал в волшебную страну, делая из кустов дома, из деревьев замки, из скамеек мосты и корабли, а из турников - лианы. В это же время он увлёкся рисованием и стал набрасывать карты тех мест, в которых мы играли.
До определённого возраста мне с Пашей было безумно интересно. Его воображение не давало моему лениться, поэтому я тоже старался сочинить чудесные свойства для бордюра или забора, хотя и не верил в это так искренне, как Паша. А потом в одну из прогулок мне это показалось всё ужасно глупым. В то время мою голову наполняли мысли о девчонках и о том, как попасть в компанию к вожаку класса. Общение с Пашей стало меня тяготить. Он с неохотой говорил о делах реального мира, а я - воображаемого.
В седьмом классе я вытащил из маминой пачки несколько сигарет и дорогую бензиновую зажигалку, пришёл к одноклассникам за гаражи и закурил с ними. Так небрежно я обрёл новых друзей, просто начав с ними болтать о том, кто в нашем классе самая страшная и кому из ботанов пора бы двинуть. Гулял я теперь с ними, став любимым шутом и шестёркой нашего вожака, а Паша бродил по старым местам один. Я же заботливо проходил мимо него, чтобы не притягивать к другу внимание новой компании.
Я быстро понял, что нравлюсь людям, а Паша почему-то нет. В классе мой друг удивительным образом преображался, превращаясь из интересного парня в тормоза. Он был толстый, говорил и соображал медленно, на физкультуре благодаря астме всё время отсиживался в раздевалке. Его не трогали потому что он был моим соседом по парте и потому что друг никак не реагировал на редкие подколы, а ещё из-за болезней, которых помимо астмы у Паши было много.
На дни рождения Паши никогда никто кроме меня не приходил. В глубоком детстве мама приводила меня в гости к другу, пила на кухне с его матерью, а мы с Пашей играли в детской и лопали сладости. Позже весь день рождения мы проводили на улице и самозабвенно тратили деньги, которых в тот день у нас было в пять-десять раз больше, чем обычно.
На Пашино тринадцатилетние мы тоже гуляли. Он любезно позволил мне выбрать любое пиво и сигареты, я взял две бутылки "Будвайзера" и "Парламент". Паша был рад тому, что мы наконец-то гуляем вместе, поэтому, расчувствовавшись, выдал мне свой секрет. Он был давно влюблён в Арину, главную уродину класса, рыхлую молчаливую девку с неухоженными длинными волосами, которая всю жизнь просидела за последней партой и ни разу не посмотрела никому в глаза. Паша же говорил о ней словно об Анжелине Джоли, в которую после выхода "Лары Крофт" были влюблены почти все в нашем классе. Он восхищался рисунками Арины и тому, какая она умная и интересная. Я удивился, что страшная девка умеет рисовать и говорить. Оказалось, что Паша почти всё время после школы гуляет с ней. Я ещё подколол его тогда, что он променял друга на бабу.
Я не видел тогда ничего плохого в том, чтобы поделиться с пацанами новостью об Арине и её тайном поклоннике. Мне казалось это смешным, всем остальным тоже. Как ни странно, Пашу никто не трогал, а Арину начали дразнить каждый день. Я и не думал, что мои друзья могут быть такими злыми. Они притворялись, что влюблены в неё и дарили вместо цветов всякий мусор, говорили, что она жирная потому что залетела от Паши, один придурок даже схватил её за грудь, чтобы проверить, брызнет ли из неё молоко. До сих пор не могу понять, почему друг детства не заступался за Арину, раз так сильно её любил. Может, боялся, может, не хотел лезть драку из-за своей астмы. Естественно, после такой травли девчонка перестала ходить в школу. Говорят, до конца года она прогуливала. Родителей вызывали в школу. Не знаю, чем у неё всё закончилось, но уже в восьмом классе Арина с нами не училась.
С того самого дня, как началась травля девахи, Паша перестал со мной разговаривать. Я даже пару раз подходил, чтобы помириться с ним, но он оставлял меня, даже не дослушав. Сначала было неприятно, а потом я почувствовал, будто избавился от старого хлама, который мешал жить. Паша пересел за парту Арины. Первое время его дразнили, что он превратился в ушедшую девчонку, но бывший друг никак не реагировал. Вскоре всем это надоело. Не знаю, как так получилось, но до девятого класса Паша умудрился провести в молчании. Уверен, многие мои одноклассники, как и я впрочем, забыли о том, что он с нами учится, и даже не заметили, когда в десятый класс друг детства не пришёл. Мне даже не верилось, что когда-то он был для меня самым близким человеком, который жил со мной на одной волне.
Благодаря маминой поддержке я сумел перебраться в областной центр к отцу, поступить в хороший вуз на управление и жить роскошной студенческой жизнью. Все мы были бедны и мечтали о богатстве - читали Эллиса и Бегбедера, а самые недалёкие баловались Минаевым, после занятий гуляли по торговым центрам. Девчонки мерили брендовые шмотки, а мы приценивались к "Верту" и технике от "Эппл". Потом мы спешили на другой конец города в эконом-магазин, чтобы купить кусок сыра, орехов, вчерашнего хлеба и несколько бутылок портвейна или вина в коробке. Пили на скамейках возле дорогого мебельного магазина. Там никогда на ночь не выключался свет, поэтому шикарными интерьерами можно было любоваться целый день. Пьянея, я представлял, что это мой огромный особняк, что я могу валяться на этой дорогущей кровати прямо в обуви, и даже прыгать на ней и драться подушками с Джессикой Альбой или Элайзой Душку. В полночь мы разбредались по домам. Я ел остывший ужин, который оставлял на столе батя, и с больной головой шёл утром на занятия.
Ежедневная подпитка мечтами о богатстве заставляла меня крутиться как вьюн, чтобы получать зачёты без зубрёжки. Сказывалось то, что я никогда не пропускал пары и был милым с любым преподавателем. На втором курсе я собирался попросить нашу старосту освободить пост. Я бы вместо неё занимался всеми нудными организаторскими вопросами, чтобы получать повышенную стипендию, а после закрепления образа прилежного мальчика и халявные зачёты.
Летом я вернулся в родной город. Когда видишь его каждый день, то изменения замечаешь постепенно, а тут всё сразу свалилось. Рынок полностью убрали, на его месте организовали стройку грандиозного торгового центра. Я прикидывал, как это может отразиться на экономике города, если вместо всех мелких рынков построят большие ульи с сотами бутиков, шёл вперёд, погружённый в свои мысли и не заметил, как добрался до Болота. Так мы называли огромный участок с очень плохой землёй. Здесь собирались когда-то строить автостоянку, но проект заглох, поэтому пустырь превратили в свалку. Сюда же перенесли все железные прилавки и ларьки, возле которых прошло моё детство. Было удивительно рассматривать ржавые и жалкие консервные банки, отвратительного качества надписи и рисунки на них, которые когда-то казались мне сказочными. Я бродил как в лесу, отчаянно пытаясь вспомнить всё, что связано с каждым из этих ларьков. И не мог. Паша бы подсказал. Прошло пять лет с тех пор, как мы общались в последний раз. Мне очень захотелось увидеть его, чтобы ненадолго вернуться в детство. Паша верил в магию и сам немного был волшебником, превращая заурядные прогулки в сказочные приключения. Ностальгировать было не менее сладко, чем мечтать.
Я пришёл по хорошо знакомому адресу, позвонил в дверь. Открыл мне расплывшийся мужик в грязном комбинезоне и линялой футболке, с жидкой пепельной бородой и блёклыми грустными глазами. Не верилось, что друг вырос в такое. Он сощурился, то ли пытаясь меня вспомнить, то ли подбирая нужные слова, но я сам вступил в комнату, обнял его и похлопал по спине.
- Пахан, старина, сколько лет, сколько зим, - выдал я очевидную банальность. Паша наконец-то улыбнулся и спросил, что я тут делаю.
Я предложил ему прогуляться и всё рассказать по дороге. Друг пожал плечами, надел потёртые резиновые шлёпанцы и поспешил вниз. Как ни странно, но шёл он именно к Болоту. Я по дороге хвастался успехами, надеясь, что другу тоже есть чем порадовать меня. В конце я спросил, не сердится ли он на меня. Паша удивился:
- За что?
- Я же рассказал пацанам, что ты в Арину втрескался, а они начали...
- Да ерунда. Это ты меня прости. Я сам виноват, что боялся за неё заступиться. Я хотел всем им морды набить, но как начинал себе представлять, что дерусь, сразу задыхался и хватался за ингалятор. Арину перевели в другую школу. Я нашёл её, но она со мной общаться отказывалась, а когда я стал ждать её под подъездом, вышел папа и избил меня.
- Ты её до сих пор любишь?
Паша хмыкнул и соврал:
- Нет, конечно. Хватит об этом, - сказал он резко, а потом сменил тон на виноватый. - Это я вообще извиняться должен. Я как будто повода искал, чтобы с тобой не общаться. Мне почему-то казалось, что ты стал ужасно скучный, и не хотелось больше проводить с тобой время.
Ему со мной скучно было? Я хохотнул нервно, с чего бы? Уж если кто и скучал так это я от его возвышенных бредней.
Потом мы долго вспоминали наше детство, смеялись и постепенно забыли о старых обидах. Паша перестал смотреть на меня настороженно и даже стал немного похож на себя тринадцатилетнего. Когда воспоминания кончились, я попросил друга рассказать о себе.
То что я услышал, вызвало странные ощущения - смесь стыда и гадливости. Хотя я и научился по внешнему виду определять образ жизни, я не думал, что друг настолько опустится. Оказалось, что Паша учится на третьем курсе художественного училища, мать его полностью обеспечивает, так как из-за проблем с общением, астмы и ожирения его не берут ни на одну подработку. Ту мизерную стипендию, что он получал, Паша тратил на проезд. Все рисовальные принадлежности ему покупала мама. Естественно, за это время он ни разу не встречался и даже не целовался с девушкой. Всё-таки он до сих пор любит Арину, хотя давно уже должен был понять, что если девушка уродлива внешне, то и в душе у неё одни тараканы. Друзей у Паши тоже не было. Но больше всего меня удивило то, насколько небрежно он об этом говорил, как о каких-то мелочах. Наконец, Паша перешёл к тому, что его действительно беспокоило.
- У меня уже не такое воображение как в детстве. Не зря говорят, что академизм убивает фантазию. Знаешь, самое ужасное для меня то, что я когда-нибудь посмотрю на небо и увижу там просто облака.
- Паш, у тебя с головой всё в порядке? - выдавил я после некоторой паузы. Он улыбнулся виновато, но я не собирался вестись на его детскую непосредственность. - Ты до сих пор живёшь с мамой на её деньги. Ты ходишь в какое-то паршивое училище, и в лучшем случае будешь расписывать веранды в детских садах. Тебе восемнадцать лет, а ты ни разу не целовал девушку. У тебя болезней больше, чем у старика. А ты думаешь о каких-то сраных облаках.
- Я тебя не понимаю.
- Да что тут непонятного? Хватит так жить. Иди в спортзал, избавься от этого кошмарного пуза. Купи себе пару красивых рубашек и джинсы. Сходи в клуб, познакомься там с девушкой, найди себе свой круг общения. Вылези из-под маминой юбки, ищи себе работу. Даже если ты начнёшь сейчас работать в Макдональдсе, то постепенно сможешь насобирать себе на съёмную хату.
- Я хочу, чтобы мне, как и раньше, идеи приходили из воздуха, я устал от того, что заставляю себя что-то придумать. Вот что действительно важно. А ты себя как Цыганка ведёшь, а думаешь, что ты Ясновидящая.
Паша сокрушённо пожал плечами, словно сетуя о том, что он такой болван и ушёл, оставив меня среди ларьков. В детстве он считал их железными цветами или сотами гигантского странного улья, который жил в семи измерениях. Я соглашался с ним, но не видел ни того, ни другого.
Я зол на Пашу так, как никогда в жизни на него не злился, хотя этот псих часто выводил меня из себя. Я собирался встретиться сегодня с бывшими одноклассниками, вспомнить, кто из девок был в меня влюблён, и переночевать у неё, а потом провести день с мамой. А вместо этого я бродил мимо ржавых будок, всматриваясь в трещины на облупленных боках, и не видел ничего, кроме убожества. Когда Болото закончилось, я стоял у шлагбаума, сунув руки в карманы, и щурился небу. Я пытался увидеть что-то, кроме облаков, но не получалось. Я ненавидел Пашу за то, что он может оставаться в своём чудесном мире, но при этом сделать усилие над собой и рвануть в реальность. А моя калитка к волшебному саду заржавела, слиплась и покрылась мхом.