Томас стоял подле огромного окна в столовой, наблюдая за тем, как на детской площадке играются дети. Нет, он не думал о том, как милы и невинны эти создания, как солнце радостно улыбается этой милой ребятне. Нет. Мужчина нервно озирался по сторонам, контролируя каждый шаг, сделанный детьми, что так беззаботно сновали туда-сюда, уловить их движения было практически невозможно, однако Томас пытался запечатлеть и по кадрам разложить их передвижения. Он искал у них тени. Все мысли его были лишь о том, не утащила ли одного из этих малышей какая-нибудь ненасытная ундина, когда вновь почувствовала нужду в семье и человеческой жизни. Томас вздрогнул от воспоминаний об этих склизких, ненавистных ему существах и с большей бдительностью уставился в окно, опираясь на оконную раму. И ничего в его мыслях не было, кроме сухих "у этого есть...и у этого". А что бы он сделал, если увидел, что один из этих детей не имел тени? Подле окна стояло ружье с серебряным гарпуном, на нем мужчина покоил свою левую руку, а пальцами правой выстукивал какой-то невнятный ритм, но делал он это так отчаянно, что подушечки покраснели от боли. А он все смотрел, один мальчуган все никак не выходил из тени. Рука сжалась на стволе ружья наготове к удару, но он все еще ждал, следя за премилым пареньком.
"Покажи свое лицо, подлая тварь,"- пронеслось в голове Эрленда, лицо его исказилось, спокойное выражение лица сменилось на какую-то неопределенную гримасу: губы его скривились в отвращении, брови грозно сдвинулись к переносице в ожидании, весь корпус подался вперед, но... Мальчуган вышел из тени, и солнечные лучи окутали его маленькое тельце, обдавая своим нежным жаром, а на землю пала точная копия хрупкого стана парня - отпечаток, что заберет себе Земля на память о тех радостных юнцах, об их смехе и играх, когда они уйдут. А Эрленд лишь тяжело выдохнул. Нет, он не успокоился, он проверил лишь этих пятерых, а сколько их еще ходит по городу? Десятки? Сотни? Тысячи? Стук в дверь. Мужчина резко дернулся, но выждал все-таки секунд с десять, прежде чем оборачиваться и объявить, столь много весящее в этом доме громогласное: "Войдите". Вновь черты его лица были холодны и неприступны, глаза стеклянные, чтобы никто не мог через них докопаться до его безумия, до его одержимости. Он всегда делал взгляд непроницаемым, уж слишком много рисков.
Но фигура, что проскользнула в двери, оживила восковое выражение лица мужчины. Уголки губ поползли вверх, напоминая мимическими морщинами о его возрасте, а на изумрудном стекле его глаз показался отблеск солнечных лучей, которыми была окутана для него эта персона.
Элеонора посмотрела на время и грустно вздохнула. Пора уже выезжать. Каждый такой обед - кара небесная для бедно-бедной Элен. В течении двух и более часов пытаться держать "неподдельную" улыбку, полную радости и счастья, поддерживать глупые разговоры, выслушивать вечные проблемы своего братика и спрашивать у отпрыска Томаса "Может чаю?" и всё в таком духе. Да лучше пристрелиться сразу.
И вот девушка уже вышла из машины и медленным шагом направилась к двери в злополучный дом. Элеонора ещё несколько секунд ждала, встав у входной двери, раздумывая, "а может не пойти ли ей в салон? Или в библиотеку". Но представив, что Томас придет к ней в кабинет и будет тошнотворно спрашивать "почему же ты не пришла?", это будет ещё большая мука. Вдохнув побольше воздуха и "нацепив" улыбку, девушка постучалась. Послышалось громкое "войдите" и девушка открыла дверь.
И вот теперь обычная картина: Элеонора, светясь от радости, заходит в комнату, её глаза блестят.
-Не ждал? - бархатным голосом ответила девушка, продолжая широко улыбаться - Томас, мне казалось, мы с тобой так давно не виделись.
"И лучше бы не виделись столько же" - добавляла про себя девушка.
Но пусть это останется маленькой тайной. Пусть дорогой братик будет думать, что есть ещё люди, которые его любят, так он будет совсем обезоружен.
Элеонора, - чуть ли не подпрыгивая от радости воскликнул мужчина, - как рад я тебя видеть, - он подошел к темноволосой даме и припал к ее руке, уж так повелось в их семье, но сейчас один из немногих моментов, когда столь изысканный, пропитанный этикетом, поцелуй был наполнен искренней любовью.
Мужчина встал аккурат супротив своей сестры, разглядывая ее с ног до головы, будто видел в первый раз в жизни, - Элен...Милая Элен, - внезапно заговорил он, разворачиваясь к дубовому столу, за которым и собиралось отобедать семейство Эрленд, - как мало радости в моей жизни осталось. Ты, мой сын и, конечно, моя защита, мой верный друг, который никогда не предаст, - Валентин. Всего три человека. Все остальные под подозрением, - на последнем слове ладонь, мирно покоившаяся на столе, сжалась в кулак, - чертовы твари, что погубили так много мирных людей. Мир...- он задумался, - как же я хочу мира, Элен, а мне его никто не дает, от этого-то я и зверею, - кулак гулко ударил по столу. Пауза. И тихое-тихое, еле слышное: Прости, что тебе рассказал, но они не дают мне покоя. Ни на секунду.
Девушка, в шикарном платье, готовая к обеду, как в королевских семьях, а Том просто смотрел на неё, разглядывая, как экспонат.
Элеонора прошла за Томасом к столу и села рядом с братом.
-Ты слишком устал, мой дорогой брат - девушка нежно посмотрела на Тома и аккуратно взяла его за руку - тебе не нужно так сильно переусердствовать. Ты не виноват в том, что в этом мире живут не только люди. От этого не уйти.
Девушка взяла руку брата и потянула к своей груди.
-Мы же семья. Ты можешь говорить мне всё, что ты думаешь.
"Конечно нет, идиот. Ты же не подумаешь, что я это сказала всерьез?"
Семейный ужин-для кого-то это приговор, для кого-то облегчение, а для кого-то это ничто иное, как трата времени. Уже не трудно догадаться, что именно для любимой и горячо обожаемой Оскаром Элеонорой семейный обед был приговором, для отца Оскара-облегчением, а для самого Оскара пустая трата времени. Хотя он и так не сильно заморачивается насчет времени. Он безвременной человек, который потерял ценность минут и секунд уже давно. Почему? На этот вопрос и сам Оскар не знает ответа, ведь у него нет вечности впереди, как у других "детей дьявола", как говорил его отец. Он ехал в машине. Увы, он сидел на пассажирском сидении сзади, а шофер, которого нанял Томас для сына вел машину. Отец не доверяет ему. Знаете, даже для такого человека, как Оскар, это было очень обидно. Каждый раз, когда это недоверие проявляется, Эрленда младшего словно током ударяет. Этот укол обиды потом перерастает в тихую ненависть, которую Томас вряд ли узнает, ведь его сын искусно прячет ее под милой улыбкой и тихим приятным голосом. Оскар наблюдал за всем, что происходит за окном. Он заглядывал в каждое окно дома. Он видел всех, его не видел никто. Затонированные окна в машине это всегда плюс. Никто не увидит лица, искривленного в гримасе зависти и ненависти. Счастливые семьи были в каждом окне дома. В каждом чертовом окне была счастливая семья, где отец сидит на плечах с младшей дочерью, средняя дочь с матерью на кухне готовит ужин, а старший ребенок и вовсе пропадает со своими друзьями. Это все, конечно, жалкая видимость того, что все хорошо. Кому, как не Оскару, будущему мэру города знать, что не все хорошо в этом злополучном городе. Но не смотря на все это, зависть встает комом в горле. О какой семье в принципе можно говорит, когда у отца давно сдали нервы и поехала крыша, а твоя собственная тетя является тебе чуть ли не любовницей? Правильно, это вовсе не семья, это жалкая, скудная пародия, словно и это "хорошо" в Сандвике.
Машина свернула на перекрестке и Оскар отвернулся от окна. Эти улицы ему уже слишком наскучили. Они подъезжали к дому Томаса. Ведьмак поправил галстук темно-синего цвета, который казался черным. В голове крутилось лишь одно слово: "Опять". Опять придется нацепить на себя эту милую улыбку, чтобы не разочаровывать отца, опять придется выслушивать это бред о том, что существа-порождения дьявола, заполоняют город и отец уже спать спокойно не может. Но вот автомобиль останавливается у самых ворот дома. Машина Элеоноры уже стоит подле них. Эффектное появление с опозданием на минут пятнадцать было типичным для Оскара. Он открыл дверь машины и вышел из нее. Махнув рукой, он дал понять шоферу, чтобы тот глушил мотор, ведь ведьмак здесь на долго.
Оскар прошел в дом, открывая дверь.. Нет, не рукой, а лишь только ее взмахом, направляя свои мысли на нее. Телекинез-полезная вещь.
-Простите, не привык марать руки,-Оскар отвлек двух взрослых от разговора, проходя в комнату. Он подошел к двоим и первым делом поприветствовал свою тетю. Он взял ее руку и еле коснулся холодными губами ее нежной светлой кожи. Подняв голову, он плутонически улыбнулся ей:
-Приветствую вас, Элеонора,-Эрленда с детства приучили обращаться к этой даме на "вы". И так повелось, и более не нарушается это. Оскар выпрямился и посмотрел на отца,-И тебя я приветствую, отец,-Оскар кивнул головой. О, эти приветствия и все прочее. Еще один минус в списке этой семейки. Все, не как у нормальных людей.
Мой дом - моя крепость. Вот девиз, которым занавесил себе глаза мэр города. Идиллия, которая не имеет права нарушаться, все дышит спокойствием, сюда никогда не пробраться ни одной мерзкой твари, чтобы навредить ему или его семье. Нет, эти стены им не сломить, им не пройти через охрану, а если что их встретят еловые стрелы да серебряные гарпуны, которыми оснащена каждая комната, о да, Эрленд готов ко встречи с кем угодно, лишь бы отсрочить свою жалкую жизнь на мэрском кресле еще на пару мгновений. И так, оградившись тысячью замков, держа везде непобедимое оружие и кучу охраны, он чувствовал умиротворение, смотря в глаза врагу.
Томас глядел в глаза своей маленькой сестренки и видел в них всю ту безмятежную благодать, то спокойствие, о котором он грезил с момента гибели матери. Не будем же омрачнять его сооружение из облаков пылью, что пускает ему в глаза Элеонора, не будем травить источник, из которого он хочет напиться, ядом, что прыщет младшая Эрленд, в его голове здесь, в поместье его семьи - нет чужих, чужие сюда не допускаются. Верно. Они проходят без обыска.
Он смотрел на нее с отеческой нежностью, проводя взглядом по ее обыкновенно чудесному и изысканному наряду. Она взяла его за руку, а он почувствовал мнимое тепло заботы и любви и накрыл ее ладонь своей поморщившейся с годами рукой, лицо при этом расплылось в блаженной улыбке, оголив перед сестрой все годы, что он прожил на этой Земле в виде мимических морщин. Эта счастливая улыбка идиота. Этот тошнотворный влюбленный взгляд пятнадцатилетнего подроста, который впервые влюбился. Эта нежность - от неё Элеонору мутило. Девушка еле вздохнула и уже хотела закатить глаза, отдернуть свою прелестную руку от дряблых клешней братца, и уйти с громких хлопком двери.
-Бедный, бедный Томас - бархатно сказала Элеонора, как бы пародируя свою покойную мать, которая всегда так жалела брата, когда ему что-то не нравилось.
"Как же ты мучаешься. Лучше сдохни, как можно скорее"
Глаза он чуть-чуть сощурил от солнца, но все равно его блеск отражался во взгляде безотчетно любящего сестру брата, как тут...
Распахнулась дверь в столовую. Казалось бы, что могло произойти, ведь прибыл третий долгожданный гость - Оскар, и сердце отца должно было наполнится всеобъемлющей любовью и радостью увидеться с сыном, который избегает отца, как огня, но, наконец-то, он может его обнять, поцеловать, услышать его голос, но... Здесь было но. Дверная ручка. Дверная ручка, которая не повернулась, когда вошел младший Эрленд, а это значит, что сын воспользовался телекинезом. Блаженное выражение лица мэра будто сдуло свежим вечерним бризом, что колыхал портьеры, вновь мрачное, ничего не выражающая гримаса заменила лицо мужчины. Он резко дернул руку от Элеоноры, чтобы сжать ее в кулак, как вдруг прозвучала фраза... Она прозвучала где-то далеко, влетела в уши Эрленда не сразу, но сразила его подобно пушечному выстрелу: "Простите, не привык марать руки."
Томас грузно встал со своего места, опираясь на преждевременно сжатые кулаки, брови его были нахмурены, губы сжаты до такой степени, что превратились в единую розовую полосочку, а Оскар продолжал, как ни в чем не бывало, пока отец не подошел к нему вплотную:
- Оскар,- спокойно начал Эрленд свою беседу, - кажется, я не раз говорил тебе, - а со следующей фразы мэр перешел уже на басистый ор, каким он всегда одаривал мальчонку за его магические шалости, - чтобы ты никогда, ты знаешь, никогда не использовал свою чертову магию ни в городе, ни за его пределами, а главное, в этом доме, Оскар!
Да, конечно, Оскар ведь такой примерный и такой порядочный сын, что вообще никогда не будет использовать магию после вот этой его речи. Бабушка умерла от ундин, мать умерла от рук мага, господи. Но Оскар же не мог так просто не ответить, верно?
-Только ты,-Оскар не кричал, не срывался. Он шипел, словно змея,-Только ты думаешь, что это проклятие. А почему? Потому что ты боишься силы всех нас! Страх правит тобой отец, он завладеет тобой и твоим разумом, который и так стоит на грани сумасшествия! Разве ты этого не видишь? ,-Оскар прекратил, ведь понимал, еще немного, и он сам сорвется на крик, а это не приведет ни к чему хорошему. Либо дорогой сервант НЕЧАЯННО упадет иди где-то неподалеку начнется землетрясение в балл, а может два.
Ноздри Томаса гневно раздувались, глаза горели, на висках проступили вену перенапряжения, но он не мог уже сдерживать поток своих речей, правда на пол тона тише, но все же таким же несвойственным мэру басом: Ты будто не знаешь из-за чего умерла твоя бабушка, м? От ундин! От проклятых, магических созданий! А ты демонстрируешь, что ты проклят, направо и налево, будто это дар Божий! Сколько раз я тебе твердил, будь ты нормальным человеком, проклятый мальчишка, - Эрленд выдохся от разговора на таких повышенных тонах, от чего он оперся на рядом стоящий сервант. На лбу его выступила испарила, тело вздымалось от тяжелого дыхания, все лицо его покраснело от злости, а безумные глаза не уставали смотреть на сына.
-Оскар пошел весь в своего отца - как бы в невзначай сказала Элеонора, посмотрев сначала на племянника, потом на брата - Самовольничал. Так же не выполнял то, что велели родители, да, Томас?
Томас поднял вслух тему со смертью матери. Хотя, он должен был прекрасно понимать, что Элеонора ненавидит эту тему разговора. Пусть Томас сколько угодно будет кричать и махать руками, как сильно он любил своих родителей, но все же знают, что это не так. Говорить что-то хорошее про людей после смерти - обычное дело. Но по настоящему родителей любила Элеонора, отдала им свою хрупкую нежную душу и девичье сердце, не смея даже предположить, "что же будет, когда их не станет?"
-Томас - твердо сказала Элеонора, но не повысив голос - Я искренне прошу тебя не говорить на повышенных тонах в этом доме, при том, что я всё ещё нахожусь здесь. Ты же знаешь, я не люблю громких звуков. И прекрати говорить на тему родителей, ради всего святого, что в тебе есть.
-Умоляю, Элен,-Оскар обернулся на нее,-Не говори такого. Мне не прельщает перспектива стать таким же, как он,-Оскар говорил так, будто его отца и вовсе не было в комнате.
Девушка закрыла на несколько секунд глаза и глубоко вдохнула побольше воздуха. Потом Элеонора открыла глаза и уже спокойно добавила.
-Оскар, садись за стол. Пора обедать - обычным тоном, с легкой улыбкой сказала девушка.
Эрленд младший пропустил мимо ушей слова Элен о том, что пора обедать и вновь вспомнил о своем отце:
-Знаешь, я на твоем месте аккуратнее разбрасывался словами,-и в этот момент Оскар достал из под пальто книгу заклинаний, которую недавно украл с аукциона,-Не знаешь, что это? Хочешь я тебе расскажу?-Оскар хитро ухмыльнулся. Да, его отец прекрасно понял, что это. Уж точно его сын не Льюиса Кэрола принес. Оставалось только ждать, как отец вскипит, словно вулкан. Нравилось ли Оскару все это? Несомненно. Ведь видеть, как твой отец сходит с ума с каждой секундой была так блаженно. Видеть свое приближение к месту в мэрии. "твое время проходит, отец. Осталось совсем чуть-чуть"-подумал Эрленд про себя и сверкнул глазами.
И он был прав, о как он был прав! Глаза Томаса вмиг вспыхнули с новой силой, он готов был рвать и метать, все нутро его наполнялось страшным гневом, смертный грех поглотил его, он не отдавал отчет в том, что он говорил, под властью демона мало ли что придет на ум безумцу, но что судить безрассудного господина этого города. Сквозь зубы он процедил:
- Не смей! Не смей, Оскар! Черт подери, ты как твоя мать! Чертова ведьма!
Элеонора встрепенулась от услышанного, Оскар не должен был знать этого, она хотела ринуться к брату, заткнуть ему рот, уже дернулась ее рука, как тут же злобная сестрица одернула ее. Поистине демонические черты лица ее приобрели момент ликования, вытянутые кошачьи глаза осветились светом радости, а вся поза выражала ожидание концовки, скажет ли эта бестолочь правду, а он сказал.
- Чертова ведьма! - повторил Оскар, переходя уже на крик, разрывающий ушные раковины всех присутствующих, - именно за это я и убил ее! Она так же не отдавала отчет в своих действиях, как и ты, щенок!
Тишина окутала комнату. Оскар был недвижим, было видно только, как лицо его немного вздрагивало, а руки нервным движением поглаживали зализанные назад черные волосы. Элен ликовала, а Оскар стоял, будто вросший в Землю, как тут... Один взмах руки и стол, укрытый тысячей яств, полетел вместе с ними на пол. Один только взмах и все убранство дома семьи Эрленд оказалось разрушено. Один только жест выразил всю боль юного сына мэра, после которого не нужно было слов, ответом Томасу, что уже заметно нервничал, хотел было оправдаться, но...Оскар развернулся и направился к выходу, по пути остановившись у Элеоноры, и змеей прошипел свой зловещий шепот, дабы отец не слышал: Теперь тебе нужно действовать быстрее, пока я его не прикончил.
Он вышел за дверь, оставив отчаявшегося отца в столовой, и смахнул скудные слезинки, подло скатившиеся из голубых глаз.