• Просмотрев в очередной раз "Небо над Берлином" окунулся в далёкое прошлое. В те далёкие времена, где всё ещё было ясно и понятно. Где было стремление понять, узнать этот мир. Где мне не нужны были исследования НАСА, грохот реактивных самолётов, мусороуборочных машин. Тогда ещё было желание сопереживать, стремление строить свою жизнь. Падение Берлинской стены, эпоха Горбачёва всё создавало иллюзию что наконец-то мир сдвинулся с мёртвой точки. Статья Станислава Лема о корнях террора и геноцида в тысячный раз заставила меня пересмотреть свои представления о развитии человечества. 2011 ознаменовал себя новыми коллапсами и катастрофами мирового масштаба. И кто знает может после ядерная эпоха давно уже наступила. Отгоняю ненужные мысли с полей массмедийных войн. Открываю окно в ожидании, когда приютившаяся для гнездовья горлица, снесёт третье яйцо. Вспоминаю рассказы О.Генри. Задаюсь вопросом куда подевалась чистота ощущений в восприятии мира, почему краски жизни поблекли, хотя любой ЛД экран передаёт миллионы цветов. Задаюсь вопросом почему не ищу давным-давно зацепки в лицах, которые бы хотел видеть родными. Смотрю на банку с чайным грибом, символ ностальгии по далёкому прошлому. Неприхотливый гость много не просит и иногда требует подкормки цейлонским чаем и сахаром. Кислотная среда рай для моего пришельца. Уже много лет моя жизнь проходит на границе бодрствования и пробуждения после затяжного сна. Нет точки на Земле к которому бы стремился всем своим сердцем. Израиль, затянувшаяся песня Стинга "Роза пустыни" как наваждение, как сон бедуина, где города миражи, забытые киносценаристами подмостки, где как-то, если не актёрам, то статистом, так, или иначе надо себя прописывать. А в душе играет "Вересковый мёд", баллада Р. Л. Стивенсона, где воспеты совсем другие просторы, другие времена. Времена где можно было дышать полной грудью чистым воздухом, жить, не надевая противоударные ботинки с металлической основой и скафандры. Времена, где не знали инфернальных граффити, и взгляд и поступки были у людей человеческими, а не подражанием миганию светофоров. Я не хочу знать анатомическое строение человека, также как анатомическое строение Бога! И лишь одно отрадно для меня, то что душа не имеет скелета. Теперь эволюцию человека я свожу к арифметической прогрессии одиночества. Два одиночества в вечном поиске создания третьего. Вспоминаю вкус дикой клубники, отведанной в моём детстве на погорелье белорусской деревни в Минском районе где жил. Эти ягоды пахли сладостью утраты, её вкус был горечью слёз по невинно убиенным. Моим родным трудно понять моё вечное воскресенье, ведь давным-давно нужно было определиться, заняв достойное место на витрине среди отживших моду эпохи манекенов. Впечатлительность наверное была более сродни неандертальцам поэтому род Homo Sapiens с успехом их вытеснил постепенно превратив планету в техногенную помойку. Но в этом вечном воскресенье были попутчики, пассажиры купейного вагона с которыми судьба сталкивала по закону случайности. Были влюблённости и увлечения. Была Натали с чертами польской княжны, с ангельскими локонами и ангельской душой, с до сих пор звучащими голосами рока той поры: Бутусова, Гребенщикова, Цоя. Была Маша, усыпанная веснушками лета в Тригорском, где мы мчались на перегонки на велосипедах чтобы окунуться в кристально чистой реке. Была Зоя, одесская еврейка, обладавшая чудесным голосом. Марта с безумными фотоссесиями и с грацией валькирии. В этом вечном воскресенье была собака долматин с человеческим взглядом карих глаз, приблудившаяся ко мне в день падения башен близнецов. В моём вечном воскресенье сотни утерянных с космической скоростью шляп забытых на дансингах, в рок барах, где светомузыка, играя по причудливым формам всевозможных объектов оформления, уносит мыслями как волна серфингиста. И я остаюсь в этом вечном воскресенье в любой точке своего бытия куда бы не сносил меня бурлящий поток жизни и буду считать это единственным возможным способом своего пребывания на планете людей.