Пиво, футбол, та же свекровь и её от давленья пилюли,
Тоска, одиночество, пыль на шкафах, в холодильнике пусто,
Пыль в сердце замужнем, пыль в голове, на душе гнусно.
Душа грустна, мечты в борщах угасли, и мысль одна свербит:
"А мой ли это был мужчина, и в тот ли ЗАГС я всё-таки вошла?".
Тема замужества очень непростая тема в моей жизни, как оказалось. Дело не в том, что я выходила замуж за тех, кто подвернется под руку, хотя и Стёпа и Серёжа под руку мне подвернулись неслучайно. И это я поняла только совсем недавно.
Впервые я вышла замуж в 1994 году за Степана Куртеева в городе Одинцово Московской области. Стёпа мне нравился. У него были волосы зачесаны назад, высокий лоб, прямой нос и он был худой. Всем этим он напоминал мне мои школьные влюбленности. Я влюблялась в худощавых высоких мальчиков интеллигентной наружности с прической полька, это как у Леонардо Дикаприо в Фильме "Титаник". В общем-то, мне и нравились мальчики похожие на Дикаприо. Кстати они мне и сейчас нравятся. И вообще, мне нравится Лео. А что? Очень хороший актер. И очень мне нравится.
Ну, а Стёпа мне не очень нравился, вернее, нравился, но не очень. И я была в него влюблена, но не сильно. Просто мне нужно было уехать от родителей из Тулы и начать жить самостоятельно. И мне очень хотелось иметь уютное семейное гнёздышко - свой домик. Неважно, что это была съемная однокомнатная квартирка на первом этаже пятиэтажки, зато я там была хозяйкой. И мне очень нравился мой статус замужней женщины. Поначалу я очень гордилась тем, что я замужем. И еще мне нравилась моя новая фамилия. Если фамилию Черноротова можно было переделать в Черно -усова, - пятова, -жопова, - пиписькина и так далее, то фамилию Куртеева часто произносили Крутеева или иногда переделывали в Куртизанову, что в общем то необидно, а даже как-то ,наоборот, звучит задорно, но не порно, что уже хорошо.
Кстати, со Стёпой я не светилась вообще. И потому я его помнила всегда, ни с кем не путала и всегда узнавала. Понятно, раз свечения нет, то и любви у нас с ним не было. Удобная эта штука - свет внутренний. Не надо гадать любит, не любит. Свечусь от него, значит, любит и я его, соответственно, тоже. Да... Штука-то удобная, только вот недоработочка с памятью вышла. Производственный брак. Можно сказать, и со Стёпой у нас был производственный брак в связи с отсутствием света. И с Серёжей тоже.
Надо заметить, что в день моего бракосочетания со Стёпой в ЗАГСе города Одинцово и возле него произошли примечательные события.
События примечательны тем, что в них было много света, и я их вспомнила уже спустя многие годы в беседах с Дрёмой.
А дело было так. К местному Дворцу бракосочетаний слетелись мои родные, близкие и просто мужчины, которые мне были небезразличны и я им, кстати, тоже. Да, у меня было много поклонников, о которых я всегда забывала, но чувствовала, что я всё-таки ничего еще. Кстати, я и сейчас так себя чувствую, несмотря на выросший пузик и грудь третьего размера. О-оох. Но поклонники у меня все-таки есть, их не может не быть! Я же свечусь, я искренняя, люблю по-честному, и вообще, я хорошая и волосы у меня длинные... Где ты мой Единственный и Неповторимый?
А где был Дрёма тогда? А он был рядом со Степой, такого же роста, такие же волосы назад, только чуть светлее, такой же черный костюм, белая рубашка, галстук слегка другой - покруче. Я помню как я в свадебном платье, в туфлях, без фаты (дурацкую фату я спрятала в шкаф подальше от острых маминых глаз) вышла из подъезда со Степой под ручку, а навстречу Дрёмочка - поднял меня на руки и понес в машину на руках, чтобы я туфли в снегу не намочила. Втроем мы приехали во дворец брачующихся. А там нас уже поджидали мои родные и много симпатичных мальчиков. Толпой ко мне никто не подваливал, все старались подойти отдельно, поговорить. Я помню Черныша, он был с моим папой Садовничим. Они стояли на ступеньках и курили. Черныш тоже, как и его брат Дрёма, был одет в черный свадебный костюм. Я остановилась на ступеньках возле них, а ко мне подошли двое моих бывших одноклассников и молча положили к ногам алые розы, постояли с секунду, потом скромно повернулись и обиженно пошли вниз, а мой папа их остановил и сказал: "Что вы, как к вечному огню цветы тут возлагаете, что она вам стела, что ль какая?". И мне сразу весело стало и смешно от его слов. Двусмысленная фраза у него получилась.
А возле стеклянных дверей в кожаной куртке-косухе и в серо-голубой бандане стоял Стасик. Его я знала с трёх лет, вместе с ним играли под яблонькой у моей бабули в саду. Он вырос и стал известным музыкантом Найком Борзовым. Найк - потому, что в восемнадцать лет у него была сиреневая майка с надписью Nike. Маечка ему очень шла и он носил её не снимая, а мне нравилось его поэтому называть Найк, а Дрёма звал его "ты чё, самый Борзый?", и часто дрался с ним в школьные годы, ну, и в Липках у бабулечки они тоже часто дрались. Стасик помогал мне лепить куличики в песочнице, а Дрёму это бесило, и он ломал все наши куличи, а потом строил мне свой замок. Очень красивый замок из песка.
Стасик мне сказал, что он приехал на мотоцикле. Я представила мотоцикл с коляской, на котором меня катал дядя Лёша в Липках, когда мне было три года, и я начала смеяться. Я пыталась сдерживаться, но по мере того, как Стасик говорил, мой смех превращался в хохот. А он, между прочим, хотел меня увезти подальше от Стёпы и сам жениться, и в любви хотел еще признаться. Но не стал этого делать, потому что я стояла и хохотала, как дурочка. Но я, честно, не над ним смеялась. Просто я представила, как я в свадебном платье еду в мотоциклетной коляске, а рядом крутой Стасик в бандане и в кожаной куртке.
Рядом стоял и курил Басалаев Дима. В него я была влюблена в десятом классе, и даже плакала от неразделенной любви. Мне казалось, он не любит меня, но все оказалось гораздо сложнее. Он был воплощением моего идеала в те годы. Дикаприо отдыхает по сравнению с Басалаевым. Высокий, худенький, волосы светло-русые назад, красивый благородный профиль, глаза выразительные, и еще он был очень остроумный, веселый и всегда одет супер элегантно.
Бас все слышал, о чем мне говорил Найк. И потому вопросительно смотрел на меня. Я взяла себя в руки, перестала смеяться и сказала, что не могу поехать со Стасиком в Липки, поскольку я без фаты, а без фаты путешествовать в мотоциклетной коляске не имеет смысла, поскольку это неромантично, а сплошная проза жизни. Фата же должна развеваться по ветру, это красиво. Так в фильмах показывают. Бас с подошедшим Дрёмой хохотали до слёз над прозой жизни. А Стасик обиженно сказал "А при чем тут Липки, и вообще, я на харлее приехал...".
Далее была очередь Басалаева. Он пришел не с пустыми руками, а с нашими французскими паспортами и еще шубу на меня набросил длинную белую норковую. И сразу стал взрослым солидным буржуа в моих глазах, предлагающим мне дом на французской Ривьере, руку с сердцем и мой французский паспорт на мое французское имя Мари-Тату Садовничая дю Зотоф. Но мне все равно как-то стало скучно. Что-то не то... А Дрема стоял рядом с серьезным лицом и молчал. А потом сказал так ласково, по-простому: "Тусечка, давай сейчас в этом ЗАГСе распишимся, выпьем там шампанского, поедим мороженое, а потом поедим на Поклонную гору, залезем на танк, сфотографируемся, потом на набережной Москва-реки потанцуем медленный танец на тротуарчике, а завтра еще с друзьями в ресторанчик сходим". Мне сразу стало легко и весело, я обрадовалась и стала прыгать, как в детстве и хлопать в ладоши с возгласами: "Да, давай!".
Шубу мне пришлось Басалаеву отдать, а он её набросил на плечи Садовничему и пошел вниз по ступенькам. Его кто-то спросил, полетит ли он во Францию, так как у него были билеты на руках, он сказал нет, полетит в Чечню. И я услышав Чечня, замерла, а потом подбежала к нему переспросить, возможно, он пошутил. Но он не шутил. И я чувствовала себя виноватой, и не знала, что ему сказать. А он смотрел мне в глаза и тоже молчал, а потом мы поцеловались, и все засверкало вокруг, а из груди у меня вырвалось солнце - так светится моя сердечная чакра анахата. Я заплакала, у него тоже были слезы на глазах, и он что-то стал говорить по-французски, а я ему что-то отвечала, и он виделся мне благородным французским офицером, которого я провожаю на войну. Но как всегда влез Дрёма, по-русски объявил, что Басу пора "валить отсюдова", ну, и матом еще добавил. А мы стояли, обнимались и смеялись счастливые. Потом Басалаев попросил у меня что-нибудь на память, а у меня с собой кроме паспорта на имя Таня Черноротова ничего не было, и я, подумав, что паспорт все равно придется менять после замужества, отдала его Диме Басалаеву. Тот несказанно обрадовался, что я ему отдала именно паспорт. Просто про чулки, подвязки и тому подобное мне даже мысли в голову не пришло, а никто не подсказал. И перед самой росписью я осталась без своего тульского паспорта. Но там был мой родной папа и замуж я, все-таки, вышла.
После того, как Бас забрал мой черноротовский паспорт, ко мне подошел Макс Жигалов и сказал, что тоже уезжает на войну в Чечню, и попросил что-нибудь на память. На мне был комплект - колье, серьги и браслет, я его сама себе купила перед свадьбой. С платьем смотрелось красиво, и на солнце переливалось, как будто это не чешское стекло, а сказочные алмазики. Я отдала Максу браслет. И мы тоже поцеловались в губы и снова из меня вырвались лучи света. А Дрёма сказал как Де Брильи в фильме про гардемаринов: "Звезда моя, мне надоел этот последний русский и предпоследний тоже!", а потом матом еще добавил, как обычно, и сказал " пошли отсюдова, нам жениться пора".
В двери ЗАГСа я вошла с Митей и с Петей, они же Дрёма и Черныш. Но в детстве я их звала Митя с Петей, наверное, потому что до пяти лет не выговаривала букву "р". А Черныш говорил так: "Длём, ну ты же понимаешь, что я не калтавый, плосто у меня такое л - фланцузское, а Танечка слегка л не выговаливает", а Танечка "р" вообще не говорила. Я говорила так:"Дёма, а я павильно говою?", и Дрёма отвечал: "Оба вы картавые, говорить нормально не умеете!".
Так вот. Внутри дворца бракосочетаний Митя с Петей оставили меня со Стёпочкой, чтобы свет погас, дабы не привлекать внимание разных девочек, в том числе, уже к тому времени агрессивно настроенных, моей сестры Ольки и сестры Стёпы Лены. Со Стёпой мы вошли в зал для брачующихся, а у стола, находящегося в центре длинного зала, стоял Митечка. Тетенька, работник ЗАГСа, позвала невесту к столу, то есть, меня. А Дрёма дал мне ручку и показал, где надо расписаться, а тетенька в тот момент вспомнила, что ей срочно нужен стул, видимо она устала уже стоять, и ушла за стулом. А я присела на стульчик и поставила свою подпись,там, где мне указал Митя. Тут же подлетел Петя, присел рядом и попросил меня расписаться с ним на другой страничке той же толстенной книги. Далее мы делали по их словам чёт-нечёт, а вернее, писали свои фамилии-имена-отчества, а потом расписывались, и мне пришлось писать вдвое больше их, поскольку я расписывалась и с Митей и с Петей, а Митя даже заставил меня поставить автограф после каждого слова, поэтому он и победил при подсчете моих подписей. Но Черныш все равно одел мне обручальное кольцо на пальчик правой руки, а Митя вслед за ним сделал то же самое. То есть, я оказалась с двумя колечками на одном пальце и поняла, что песня "Обручальное кольцо - не простое украшение" не поётся, поскольку у меня их два, а во множественном числе звучит ни в склад, ни в лад. "ОбручальнЫЕ кольцА - не простЫЕ украшенИЯ" - не то, совсем не то, не звучит. То есть, песню я так и не спела, что, в общем-то, и неплохо, потому как петь не умею.
Ну, а далее подходили разные друзья-приятели, писали в книгу реестров свои свидетельские показания о том, что я, Татьяна Юрьевна Садовничая дю Зотов, вышла замуж за Дмитрия Антоновича Садовничего де Куртена, т.е. Митечкиной женой я стала. А моя сестра Олька с сестрой Стёпы Леной устроили скандальчик, что здесь, дескать, произошло несанкционированное бракосочетание, а мой папа их попросил письменно оформить свои претензии. Лена ничего писать не стала, а Олька что-то написала, и папа сохранил её писанину "для истории", как он сам выразился. Она была в бешенстве, и шипела себе под нос что-то вроде: "Все расскажу мамане с папаней, вот увидишь, что они с тобой сделают, сука".
Но потом все отошли от стола метров на пять ,а тетенька-работник позвала Стёпу и дала ему другую толстую книгу, где мы с ним и поставили свои подписи. И Олька с Леной успокоились. Так Черноротова Татьяна Юрьевна стала женой Куртеева Степана Вениаминовича. Но кольцо он мне не надел, дома его забыл. Нам выдали свидетельство о браке на бланке старого образца, написанное от руки, так что даже паспорт мой тульский и не понадобился.
После росписи все пили шампанское, а я ела эскимо, которым угостил меня Дрёма, а в другой руке у меня была трубочка с заварным кремом, которую мне сунул Черныш. Я съела и пирожное и мороженое. Всё было очень вкусно. А потом подошел Борода с моим папой и сказали, что мне надо сфотографироваться в соседней комнате. В дипломатический паспорт, оказывается, положено вклеивать фотографию, когда выходишь замуж.
В комнате уже стояла фотоаппаратура и стул. Я села, а Митя с Петей кучковались возле меня. И тут заиграла музыка "Саматайм" Гершвина. Я помню, что я сидела, не шевелясь, а Митя с Чернышом стали суетиться и бегать по комнате, которая и не была комнатой, просто это было помещение, огороженное черными гардинами от основного зала. Оказывается, я стала засыпать с широко открытыми глазами. Такое у меня бывает. Называется обморочное состояние или летаргический сон. Если вовремя не разбудить, можно уснуть навеки-вечные. Такое со мной случается, когда на меня орут матом или от вида и запаха наркотических препаратов. Моя мама и мать Мити с Петей уснули от запаха порошка, который медсестры случайно насыпали им в еду и в воду.
Мальчики испугались, увидя меня застывшую на стуле и побежали смотреть, возможно, за шторкой кто-то пил шампанское с порошком, в те годы это явление встречалось на каждом шагу. Порошок добавляли в пиво, в шампанское, в воду, в соль, сахар, в муку и много куда еще.
А Митя понял, что музыку включил кто-то тоже неспроста. Он сам мне часто ставил эту колыбельную, под нее я засыпала, но не с открытыми глазами.
Пока мои мужья бегали, искали причину теракта по всему дворцу, мой папа обнаружил под гардиной бутылки из-под отравленного шампанского и понес их обезвреживать на улицу. В комнате остался один Борода с фотоаппаратом. И вошли два мальчика. Один повыше, другой пониже. Ко мне подошел тот, что пониже и стал смотреть в глаза. Мне казалось, что я просто задумалась и сижу ни на кого не обращаю внимания. А мальчик мне сказал, что я очень красивая кукла-невеста и поцеловал меня в щеку. Я очнулась и, улыбаясь сказала, что я настоящая невеста. Он спросил меня можно ли ему со мной сфотографироваться, на что я ответила - yes, of corse! Я подумала, что мальчик, наверное, чей-то сыночек, заблудившийся в этом ЗАГСе. Он был очень нарядный, в костюмчике и мы с ним говорили по-английски. Мне было приятно, что он хочет со мной сфотографироваться. Он же турист, думала я, и я ему нравлюсь, наверное, та невеста на чьей свадьбе он гость, ему не понравилась, хотя , может, он со всеми невестами тут фотографируется. А ладно, какая разница, сфоткаюсь с ним, пусть малыш порадуется.
Но в тот момент, когда Борода стал нас щелкать, я увидела, что у меня на правой руке два обручальных кольца и открыв рот от удивления, я стала их стаскивать. Так я и получилась на фото в дипломатическом паспорте - с открытым ртом и удивленными глазами, а рядом смеющийся тринадцатилетний Челс Уильям, мой муж. После фото, мы с ним съели по печеньицу, которые лежали в блюде на столе. А Борода протянул нам старинную книгу и сказал поставить свои подписи. Я так поняла, что нам нужно было расписаться за съеденное печенье, поскольку оно было не наше, а мы его лопали без спроса, и непонятно было, кому надо за него платить. Я расписалась, Челси тоже. Вошел мой отец и сказал: "Поздравляю, ты стала женой тринадцатилетнего мужика!".
И тут я узнала Челси. Но вспомнила я его не до конца, я узнала только то, что он приехал именно на мою свадьбу и влез со своим мэйкинг э пикча. А Митечка, мой высокий красавчик, где-то бегает, а этот наглый карапуз сбил меня с толку печеньем и подсунул British Book, где мы с ним расписались в том, что являемся мужем и женой и клянемся любить друг друга вечно. А я поставила подпись, как всегда, не глядя.
Я помню, как я стала рыдать и объяснять Челсу, что он очень хороший мальчик, он мой друг, но я не могу быть его женой, никак не могу. А папа мне сказал, что уже поздно. И я стала психовать и топать ногами и говорить: " Нечестно, вы все обманщики, я не буду женой этого малыша, он мне в пупок дышит, да уйди ты от меня, ещё обниматься лезет. Мне стыдно с ним даже на улицу выйти. Он же ниже меня ростом, понимаете. А я мечтала, что я выйду из ЗАГСа с красавцем мужем под ручку, и все мне будут завидовать! Митечка мой муж, я с ним хочу под ручку ходить и вообще...". Мою тираду прервал разъяренный мальчик Челс, который схватил меня за талию и повалил на стол. Я ударилась попой об край стола, еще мне было больно руки, которые он стал мне заламывать, навалившись на меня своим тринадцатилетним тельцем. Но потом боль куда-то улетучилась, все вокруг засверкало, заискрилось и мы как-то само собой стали обниматься и я вспомнила его, вспомнила своего короля Матиуша и мальчика Робина-Бобина из Малаховки, где он был частым гостем, и вспомнила пятилетнего Челсика у себя в гостях в спортлагере. И как мы с ним купались в реке Ока. Он все время нырял вокруг меня, а потом у него лопнула резинка на плавках, и они уплыли, поскольку в Оке очень быстрое течение. Он сидел в речке, а я принесла ему его моднючие штанишки, бежевые с накладными карманами. А Дрёма бесился и ревновал, как будто Челсу было не пять лет, а двенадцать, как ему и мне. Кстати, я до сих пор люблю, когда на мужчине надеты бежевые широкие штаны с накладными карманами. Такие штаны я считаю символом мужественности и крутости.
Челси доказал моему отцу, своему отцу и брату Уилли, Бороде с Ингой, а также подоспевшим Дрёме с Чернышом, что я его жена. Вся комната наполнилась ярким светом, а мы на столе отдавали друг другу супружеский долг. И были счастливы. И для нас никого не существовало вокруг. Мы одни...