Хейндар привычно поглаживал рукоять клюки, а пальцы его были ей подстать: узловатые, корявые, точно вырезанные из того же каргалистого дерева. Их то и дело пронзала ноющая боль. Всё от непогоды... Ему и не верилось уже, что эти пальцы когда-то яростно сжимали рукоять меча.
Он шумно выдохнул, устало сел на крыльцо, а стена родного дома понимающе поддержала исхудавшую спину. Хейндар вздохнул и поднял выцветшие глаза на небо, старясь найти хоть звёздочку. Да какие там звезды, второй месяц по всему небу тучи... тяжелые, клубящиеся огромными валами, чёрные, словно грех. Будто само небо скорбит о горе старика.
Был он в походе дальнем, когда периной служила сухая, покрытая болезненными трещинами земля, а одеялом - звездное небо. А на село родное люди лихие напали, да дом спалили. В доме том крепко спала жена его, да дочь малая. Долго еще крики их в душе звучали, то посреди ночи, то на поле бранном. Тогда в кровь будто перца жгучего сыпали, бился без пощады, бился люто, аки зверь. Остался только сынок старший, Полын, гордость да надежда последняя. Слава Предкам, девушку соседскую в жены взял, та ему двух детишек родила.
Был он дома, стареть начал да забросил дело бранное. А сынок решил силу ярую и умение воинское в сражении испытать. По стопам отца пошел, да не так удачно. Погиб геройски, один против сотен, да женушке то без разницы было. Горевала-горевала и слегла от тоски смертной. Как ни старался Виршык, волхв местный, так и не встала с постели. Померла, горемычная. Остались у старика только внуки: Лютен, двадцати весен отроду, да Найя - шести. Да и тут беда приключилась...
Старик вздохнул грустно и запел шепотом, да горше чем полынь-трава:
-Были дороги дальние - дела ратные, дела славные.
Были пиры да празднества - поминальные и заздравные...
Солнце согреет ласково кости старые да родной порог.
Ясное солнце, ясное. Лес да полюшко, вольный ветерок...
Он умолк, вперив взор в стену леса, размытую тьмой да туманом.
-Слышатся ветры дымные, ветры едкие. Веток скрип.
Ой, в лесу ли в чащобе ли Лютен-солнышко, мой внучок погиб...
Тихонько скрипнула дверь и, сонно сопя, на крыльцо вышла внучка. Она потрогала деда за плечо и сложила ладошки, показывая что пора спать. Старик пророкотал ласково:
-Ну что ты, отчего одна не ложишься? Не бойся...
Девочка захныкала и обняла старика. Он ласково прижал её и погладил по кучерявой головке. А девочке страшно, ведь случись что, никак на помощь позвать не сможет - немой уродилась. Отчего-то предков прогневала, перехватили горлышко в кузнице небесной, то ли веревочкой шелковой, то ли цепью якорной. Как лечить, никто не ведает.
Старик вздохнул и ласково сказал:
-Ну иду, иду...
Он окинул взглядом улицу, словно надеялся что-то увидеть. В глазах его промелькнула тоска. Видели б старые боевые товарищи, обязательно схватились за обереги бы - неужто в глазах грозного Хейндара стоят слёзы?
Найя проснулась поздно... или рано? Ничего не понятно! Уже столько дней солнышко не будит мир. Тучи, тучи, тучи...
Осторожно встала с кровати - не скрипнуть бы половицами, не разбудить старенького дедушку. Прежде, чем проснётся, надо успеть подмести двор, собрать яйца, приготовить сытный завтрак, и, пока никто не видит, поплакать тихонечко о брате.
Найя положила последнее яичко в подол и, шмыгнув, вышла из курятника. Вытерла слёзы, чтобы дедушка не расстроился, да пошла к печи.
Сзади раздался хриплый голос:
-Что я тут делаю?
Сердечко девочки учащенно забилось, что-то в этом голосе знакомое... такой хриплый... такой же был у Лютена, когда после долгой охоты сильно простудился, напившись ледяной воды из родника... Не видно ничего ... Тучи будто по земле ползут, пожирая краски и цвета; все кругом серое и блеклое.
Из-за калитки повторили:
-Что я тут делаю?
Найя ахнула и закрыла ладошками рот, совсем забыв про яйца. Те выпали из подола да разбились о землю. Девочка заплакала, и бросилась со всех ног.
Лютен непонимающе смотрел как девчушка, ни слова не говоря, подбежала и прижалась к нему, словно птенчик в пасмурный день из гнезда выброшенный. Потянула да замычала, показывая на дом.
Он неуверенно пошел вслед. Шёл странно, будто задумывался как поставить ногу, как двинуть рукой, как держать голову. Пока Найя тащила к дому, он, нахмурившись, смотрел на маленькую ручку, что сжимала ладонь. Странно, это прикосновение казалось до боли знакомым, но откуда? Напрасно он пытался вспомнить - в голове те же тучи, что и в небе. И сколько Лютен не пытался разорвать, растолкать эту черную громаду, только все глубже тонул в ней.
Когда преодолевал крылечко, тучи в голове сгустились.
Найя испуганно отпрянула, когда Лютен с силой отдернул ладонь и схватился за голову. Она попыталась поддержать его, но рухнули на землю вдвоем.
Из дома раздался громовой голос:
-Ну, кто там шумит? Что стряслось?
Хейндар, грозно насупившись, вышел на крыльцо. Но кустистые и посыпанные пеплом старости брови взлетели вверх, когда увидал, кто же лежит у крыльца. Он кинулся к внукам, приговаривая:
-Слава предкам! Слава предкам! Внучок!
Бережно поднял на руки Лютена, даже не заметив тяжести, хотя тот пошел в деда, такой же налитый мощью и крупный. А Найя подскочила радостно и побежала вперед дедушки, постель готовить.
Но когда вошли, Лютен очнулся и удивленно вылупил глаза. Хейндар посадил его на кровать и произнёс:
-Ложись, внучок, ложись, радость ты моя, ложись, ложись...
Тот медленно огляделся: сквозь окна просачивается слабый свет и дальние углы дома пропадают во мраке. Над головой запутанная в паутине балка, а сложенные из толстых бревен стены, идеально чистые. Ну понятно, девочка низенькая, до потолка не достает, даже став на табуретку, а стены старательно вычистила. Дед ласково взял внука за плечи и заставил лечь.
Молодой человек поддался огромным ладоням старца. Старик ласково погладил по голове, а девочка радостно прижалась к бедру Лютена. В уже по-старчески бледных глазах Хейндара заблестели слезы, он прошептал:
- Ну, что, внученька, нашелся твой брат... Пошли во двор, надо обед приготовить.
Старик и девочка неслышно вышли из дома, только кожаные дверные петли чуть слышно скрипнули. Намного тише чем раньше, будто смазанные сумраком.
Этот запах, этот дом, эта постель, все это заставило Лютена закрыть глаза и прислушаться к ощущениям. Что это... Что-то знакомое... грозный мужской запах, от которого мурашки по телу да в пот бросает, а ладони рыщут по поясу в поисках ножа, топора или меча. А ноги так и порываются пустить хозяина наутёк да подальше, подальше. Но это родной запах, от него на душе спокойно, а в груди чувство такое... Гордость? Радость? Нет, это такое чувство, когда зимой прыгаешь с крыши в сугроб, или... или когда такие огромные и теплые ладони подбрасывают аж до самого неба, и непременно ловят... Дедушка... И Лютен почувствовал, что вот только сейчас, за очень долгое время, ему становится хорошо, только сейчас по телу разлился покой и теплота родного дома. Это родной дом... С легкой улыбкой на лице, Лютен провалился в глубокий сон.
Хейндар вышел на крыльцо, осторожно притворив дверь, а Найя бросилась в курятник. Зря разбила столько яиц, вдруг не хватит? А как не разбить-то? Столько ждать, почти потерять надежду. И тут, на тебе, стоит! Да еще в такую погоду, ух и жутко было! Зато теперь как весело! Сердечко так и бьется, а на месте не сидится, надо что-нибудь делать, надо двор подмести, цветочков набрать. Ну и что, что серые, ну и что, что вялые, так сейчас всё вялое, попробуй-ка две луны без солнышка поживи! Надо водички из колодца набрать.
Найя вспомнила, как Лютен любил ворот у колодца крутить. Первое ведро себе на голову выливал и только потом по хозяйству управлялся.
Потому и не болеет зимою лютой, в одной рубахе охотится, а если и в кафтане, всегда на груди распахивает. И силён, и ловок, и смышлён, и в хозяйстве знает толк, и в бою равных нет! Ах, как Найя души не чает в брате старшем! Как и любимая его - Онита.
Девочка радостно заулыбалась, подставив личико невидимому солнышку и уже в который раз кинулась подметать двор. Хейндар окликнул внучку шепотом - скажи во весь голос, точно внука разбудит, а по-среднему не умел, или шепотом, или грохотом:
-Доча, ну-ка сбегай до Ониты, да о радости нашей сообщи! Как, как... Зря я тебя грамоте храмовой учил? Начеркай на песочке, она и поймет. А я с внучком посижу...
Не успел старик договорить, как хлопнула калитка и затопали детские ножки, лишь добавил вслед:
-И Блавору скажи, не забудь!
Ох, думала девочка, как обрадуются Онита и Блавор! Любимая женщина и самый близкий друг!
Извилистая тропка хитро бросалась навстречу, то левым боком, то правым, то вовсе закручивалась в лихом танце, это Найя от радости вертелась на месте.
Из-за поворота выкатила телега, запряженная чахлой кобылой. Она еле-еле перебирала копытами, словно выпила две бочки хозяйского пива. На телеге так же понуро сидел хозяин местной корчмы, Газан, одной рукой держит повод, а другой бочку с пенным напитком. Найя отпрыгнула в сторону да весело замахала рукой, но только кобыла грустно повела взглядом, а корчмарь даже не заметил.
Девочка вздохнула, ну что поделаешь, какое без солнышка ясного веселье?
Наконец показался дом Ониты. Дом добротный, сложенный из огромных бревен, как все дома в селе, зато крыша покрыта чудесной гонтой, как и положено самому уважаемому человеку в селе, войту. Онита ж пока в девках ходила, потому и жила с отцом.
А старик Хейндар сидел на крыльце и глубоко задумавшись поглаживал рукоять клюки. Показалось ли, почудилось ли, но когда гладил внучка по голове... на затылке нащупал... дырку? Даже палец провалился...
Глава II
Онита набрала вещей в плетеную корзину - надо бы сходить на реку, постирать. Красиво расписанная дверь поддалась легко, Блавор выторговал в соседнем селе какие-то особые дверные петли, за что заслужил еще большее расположение войта.
Серый день накрыл девушку грузными тучами да спертым, как перед жутким ливнем, воздухом. Она вздохнула, взвалив корзину на плечо. Странно все-таки... как только пропал Лютен, погода с ума сошла!
Вчера снилось, будто Лютен не погиб, как сказал Блавор, просто ушёл на небо, откуда и видит всё... Сгустил тучи как сдвигал брови, да спрятал солнце, как прятал улыбку. Она передернула плечами и попыталась отбросить ненужные мысли.
Сегодня среда, девки собрались стираться, можно будет перемолоть всем косточки, забыться в болтовне.
Когда проходила мимо загона, вежливо поприветствовала Яблочку:
-Привет, красавица!
Кобыла, устало кивнула, будто и вправду поздоровалась, потом ещё раз. А надоедливые мухи всё не желали улетать, жадно присасывались к слёзным каналам, утоляя жажду.
Онита передразнила в ответ и впервые за долгое время улыбнулась. В детстве, бывало, обидит малышня, так сразу бежит в конюшню, плакаться Яблочке. Та всё поймёт, утешит, поддержит. А что делать? Батя весь в делах, мать сидит на верхнем поверхе, да платья с украшениями перебирает. А Блавор с Лютеном прежде чем заступится сами так обсмеют, что зла не хватает! Яблочка же молчит себе, да грустно в ответ вздыхает. Как-то раз Онита спросила у отца, мол, почему кобылу Яблочкой назвали? Ведь мастью белая она. А отец отвечал, что родилась та серой в яблоко, вот и назвали. А как взрослеть стала, яблоки на нет сошли.
На ручье народу мало. Бружина, жена войтова сына, притащилась с сестренкой и огромным тюком грязного белья. Сидит под деревом, знай себе, орехи лузгает, раздобрела на войтовских харщях, в дверь не пролазает. А сестричка стирается без устали.
Айна, жена кузнеца, особо и не старается. Что постирано, что не постирано, все в гари-копоти и каждый раз новая обгорелая дыра, сколько ни штопай!
Да еще в дали скромно сидит Травяна, волхва дочь. Но даже досюда доносится запах лечебных трав и корешков. Травяна - горе и беда Виршыка, единственного волхва в селении. Жена, как родила дочку, так и померла. Теперь всю злобу Виршык на Травяне и срывает. А как же, волхвы они же будто князи, у которых власть только по наследству и только мужчине...
Так же все Тайные Знания волхв может передать лишь сыну. А обучать Травяну он не собирался, зачем в доме ведунью растить? А проще говоря ведьму? Вторую жену завести Виршык не в праве, не делается так у волхвов. Остается только усыновить кого, да видать сильно это волхву не по нраву. Чем же тогда объяснишь, что Травяна на каждую постирку с новым синяком иль ушибом приходит?
Онита расположилась возле Травяны, всегда жалела эту девочку. Пока раскладывала вещи на бережку и чистила мыльный корень, подумалось, что обычное приветствие последние две луны обрело очень насущный смысл... Будто зародилось оно в такое же недоброе время... Ведь трава толком не растет без солнца, скотина вялая, а рожь и не думала подыматься. Придется зимой поголодать. Ход её мыслей прервала Травяна, что сказала шепотом:
-Слышала про Храмовника?
-А чего это ты шепотом? - сказала Онита и обернулась. - Или ты боишься, что те сороки услышат? Да тут хоть ором кричи, все равно сквозь их гомон даже себя не услышишь!
-Нет, нет! - сказала Травяна и махнула рукой. - Леший с ними, просто боюсь.
-Храмовника?
Дочь волхва вжала голову в плечи и зажмурилась, даже затаила дыхание. Онита хмыкнула и продолжила стирать. Наконец, Травяна открыла глаза и, выпучив, сказала:
-Ну ты чего!? Будешь во весь голос имя его орать, он и явится! Схватит и уволочит в свой Храм!
Онита хмыкнула, видимо, Виршык еще в детстве хорошенько ей по голове приложился. Решила успокоить дурочку:
-Ну что ты, не бойся так, нет никакого Храмовника, а если и был, то помер уже давно, еще наши прадеды о нем истории слагали.
Травяна снова зажмурилась и даже закрыла уши.
-Все, все, все, не буду больше с тобой говорить! Если и придет он, пускай тебя забирает, я его не звала!
Она резкими движениями собрала одежду и спустилась ниже.
На бережок явилась, величаво раздвигая кусты огромными грудями Лянка, жена Жолудя, главного охотника. Она лениво закинула в рот горсть земляники и, хорошенько прожевав, поздоровалась:
-Чистого неба, бабоньки!
-Неба чистого, Лянка!
Вслед из кустов вывалился взлохмаченный, потный, красный как после бани, Жолудь. Нет, сначала вывалились пыхтение, запах пота, брань, треск ломаемых веток и только потом Жолудь с огромным чугунным чаном на спине.
Как-то поспорили Лянка и Айна, чей мужик ловчее. Долго думали, как выяснить. Наконец решили, пускай Громодар скуёт четыре подковы и плуг, а Жолудь добудет оленя. И кто быстрее справится со своим делом, да ловчее и совестней, тот победит. Ежели Лянка, то кузнец должен сковать все, что ей вздумается, и все задаром. А если Айна, то Жолудь должен будет всю добычу отдавать целые тридцать дней! А сам одним огородом питаться.
Выиграл Жолудь, себе на горе. Теперь каждую среду таскает огромный чан на берег ручейка. И сколько не убеждал во дворе поставить да из колодца заполнить, жена ни в какую...
Главный охотник поставил чан на землю и на подгибающихся ногах поспешил к воде, дабы смыть пот и гарь. Но девки загалдели хором:
-А ну-ка! Куда сунулся!
-Ишь чего удумал!
-Посмотрим как ты будешь портки стирать, а внизу твои охотнички воду пить будут! Что от тебя останется?
-И зачем это мы стираемся? Что бы все в поту да слюнях твоих измазать?
Тот понуро поплелся вниз по течению, купаться в мыльной и мутной воде. Подошел к Травяне, посмотрел как та уже на десятый раз мылит желтые спереди, да коричневые сзади портки волхва, плюнул в сердцах, рукой махнул и домой пошел. А Лянка крикнула:
-Не забудь к вечеру вернуться, чан домой утащить!
Жолудь обернулся и устало сказал:
-Вы тут осторожней! Слух идёт, что тать разбушевалась, вон, видали Газан какой грустный? Обоз его ограбили, а там пива было на месяц!
Он ещё больше расстроился, вспомнив что целый месяц нужно будет довольствоваться одной лишь бражкой, да побрёл к дому. После целой недели проведённой на охоте так и не терпится взобраться на перину да дать храпака.
Девки пропустили слова Жолудя мимо ушей, глядя сверкающими глазами на чудесный котёл Лянки. А та повернулась всей огромной массой к девкам и пробасила ласково:
-Ну, бабоньки, кто стираться пришел, пусть стирается, а кто краситься пришел, пусть торопиться! Краса из пустоты не появится, краса краски требует, краса краситься велит! В разный цвет, в синий, желтый, красный! Ну, бабоньки, кто первый?
К приходу Лянки у ручья прибавилось девок, все кинулись к чану. Первой пробилась Бружина, не уступающая жене главного охотника в размерах. Она протянула огромного размера платье и сказала:
-Мне его в красный цвет! В желтом на меня перестали мужики оглядываться.
Грозно обвела всех взглядом, а Лянка достала из чана мешок и положила его на землю, принялась рыться.
-Будет тебе красный, вскипятим твоё платье с ольхою, будет краснее некуда! А за то... Уговори свёкра своего, войта нашего, что бы самую лучшую дичь муженек мой не селу отдавал и не войту, а домой нёс, жене с детишками!
Бружина не долго думала.
-Эх, чего ради красоты не сделаешь! Так и быть, поговорю со свёкром.
Никто уже не стирался, все собрались вокруг Лянки да помогают в чан воды таскать, хворост собирать и растения на краску молоть. Только Онита с Травяной у ручья остались, да и те не стирали. Травяна уже закончила и радостно смотрела на галдежь и суматоху у чана. Онита же просто сидела на мокрых камнях и смотрела в небо. И уже который раз представляла, что Лютен там, на небе. И что бы хоть как-то отвлечься, спросила у Травяны:
-А что там хотела про этого... ну про него рассказать?
Та не сразу отреагировала, наблюдая за суетой блестящими глазами, переспросила:
-Про кого рассказать?
-Ну про этого... - повторила Онита и сказала уже шепотом. - Храмовника...
-У-у-ух... Да, вспомнила...
Травяна повернулась к Оните, совсем позабыв о чудесном чане Лянки, видно было, что жуткие истории ей больше по нраву. Она сделала большие глаза и продолжила:
-Мне день назад отец рассказывал... Шёл он из лесу, куда по грибы ходил.. шёл он, шёл и шёл... шёл, шёл и шёл... Ну по пути, конечно, решил поговорить с предками... - сказала Травяна поморщившись и пододвинулась к Оните поближе, так сильно разгалделись бабы. - Скушал он пару грибочков, подобрел, повеселел! Даже жуткая темень средь бела дня уже не пугала, даже кривые сучья, что скручивались в лапы мерзких чудовищ, даже страшные шорохи в темном-темном лесу, ничего не пугало моего отца! Так с ним говорили предки... И тут...
Дочь волхва умолкла и подозрительно огляделась, задержав взгляд на плотной стене деревьев, с которой начинается глухой лес. Такой пугающий и мрачный, покрытый серой листвой да утопший в тумане.
Какой бы дурочкой не была, но истории рассказывать умела и любила. Часто почти всё село собиралось на поляне перед её домом у костра и слушали древние предания да сказки, а Травяна будто другим человеком становилась. Сощурившись, продолжила зловещим шепотом:
-И тут слева будто кабан пронесся. Ростом с человека. Бесшумно. Предков как ветром сдуло. Отец понял что стоит посреди темного леса, а вокруг него творится что-то странное. Он видел, как чья-то огромная тень бесшумно скользит от дерева к дереву, скользит по кругу, а круг все сужается и сужается! В голове его раздались странные голоса, они шептали что-то непонятное, но было понятно одно, происходит что-то страшное. Отец знал, что за его спиной предки, за его спиной сила Тайных Знаний, но все-таки соступил с тропы и притаился за корягой в густых зарослях можжевельника. Он зажмурился и принялся одной рукой перебирать амулеты и обереги, а другой вцепился в сырую землю с такой силой, что меж пальцев его потекла вода.
Онита затаив дыхание слушала. Она прижала кулачки к груди и боялась за волхва, боялась даже не смотря на то, что сегодня утром здоровалась с ним.
-Наконец жуткий страх стал ослаблять хватку, медленно убирал крючковатые лапы от горла отца, отравляя его зловонным дыханием. Отец осторожно открыл глаза, но из-за коряги не вылез... И тут услышал тяжелые шаги... Бух... бух... бух... бух... Все громче и громче! Тут из-за огромного дерева вышло нечто! Ростом с два человека! Шириной такою, что даже в ворота конюшни войта не зайдет! Покрытый шерстью, ну точно медведь на дыбы вставший. Но отец четко видел его лицо. Жуткие, страшные, налитые кровью, выпученные, как у висельника глаза! А на плече он нёс человека. Глазами своими огромными водит из стороны в сторону, а у самого на плече человек! Глаза такие, что кажется будто видит тебя, где бы ты не спрятался, хоть под землю заройся! Эти глаза отца так устрашили, что даже закричать не смог. Наконец... - сказал Травяна и перешла на шепот. - Храмовник прошел около коряги и двинулся дальше. Отец еще долго стоял на карачках, сжимая в ладони кусок дерна, пока страх, наконец, не отпустил его. У него до сих пор рука болит, будто пять дней подряд крутил ворот у колодца! И только вернувшись домой он понял кое-что важное... очень важное... Ведь Храмовник шел не от села, не украл несчастного... он шел в село! С человеком на плече...
Травяна медленно отодвинулась от Ониты и уставилась на толпу гудящих, словно рой крикливых ос, женщин. А Онита передернула плечами... Чего только не выдумает волхв опосля грибов. То предки ему видятся, то бесовские танцы, то вот, Храмовник людей таскает, аки конь.
Онита была так взведена жутким рассказом, что когда потрогали за плечо, едва не сиганула в ручей. Но облегченно вздохнула, увидев что это Найя.
-Ну чего тебе, дитенок?
Найя взяла прутик и поманила девушку. Они пришли к песчаному бережку, где Найя принялась что-то черкать на песке. Онита спросила с интересом:
-Это что же ты там пишешь? Вот молодец дедушка Хейндар, научил грамоте храмовой... Вот ты какая умница... Ну-ка что написала? Лютен.. Лютен? Вер... вер... вернулся?...
Онита опустилась на песок, словно шелковый платок, побелела лицом. Найя подскочила да радостно закивала и, совсем уж сгорая от нетерпения, бросилась искать Блавора. А Онита так и осталась сидеть, уперев взор на по-детски кривую надпись...
-Онита, что произошло?
Это Травяна. Она осторожно подошла к девушке и спросила еще раз:
-Что случилось?
Онита медленно перевела взгляд на озабоченную Травяну и прошептала:
Неожиданно она оживилась, подскочила, кровь ударила в голову и она покачнулась, едва не упав, но Травяна поддержала её.
-Травяна! Что же я сижу? Бежать надо, бежать надо! К милому! Бежать!
Она вырвалась из рук ошалевшей дочери волхва и, задрав подол, припустила от ручья к лесу, дабы наперерез выбежать прямо к дому старика Хейндара. Травяна крикнула вслед:
-Стой, куда ты??? В лес??? Там же... Там же он! Стой! Да погоди же ты! Ну погоди, не так быстро!
Быстро бежала Онита, быстрее ветра, быстрее слова, быстрее страха! Так быстро, что даже Травяна, бежавшая за ней, совсем и не заметила, что уже прыгает через коряги, через буераки и кусты, огибает огромные дубы и стройные березки.
Под ногами пружинит ковер из жухлых листьев, да так, что подпрыгни чуть сильнее, можно взлететь над всем лесом. И дневные сумерки не помеха, ни Онита, ни Травяна не разбили лбы о такие же серые, как мир вокруг, деревья.
Стараясь не упустить из виду мелькающее меж деревьев платье подруги, Травяна и не заметила как выскочили на поляну, почти уперевшись в калитку старика Хейндара. И никто их не съел, никто в Храм не унёс... видать бежали быстрее Храмовника!
Онита остановилась, грудь её вздымалась словно у охотника, полдня гнавшего настырного оленя. Она смотрела безумными глазами на дом старика, всей душой желая попасть внутрь. Но ноги будто одеревенели. Будто кто-то смазал подошвы рыбьим клеем. Она сжала кулачки и губы.
Травяна, задыхаясь, подошла к Оните, произнесла:
-Ну ты и бегать... Не угнаться за тобой... Что случилось то?!
Та не ответила. Дочь волхва повторила:
-Что случилось то? Лютен, говоришь, вернулся? Ой, радость то какая!!! Пошли внутрь, поздравим старика, расспросим Лютена что же на самом деле приключилось...
Травяна понимала, глядя на лицо Ониты, что лучше помолчать, но не могла остановиться:
-Ведь Блавор всем рассказал, что видел, как с Лютеном беда приключилась, как тати - люди лихие, в голову, из арбалета! Ой что же я говорю... Лютен точно лучше расскажет! Ой мы же без гостинцев... Ну потом принесём. Радость то какая! Онита! Онита?
Травяна удивленно уставилась на неё. Ну что еще надо? Постояла немного, ну волнуется, вдруг милому не по душе придется, вдруг волосы растрепаны, вдруг платье помято? Хотя нет, ревниво заметила Травяна, на эту хоть Бружинино платье накинь, все одно самая краса на селе. Онита взмахнула сказочно длинными ресницами и по щеке покатилась слеза. Травяна спросила еще раз:
-Ну мы пойдем?
А Онита снова промолчала. Лишь жадно всматривалась, молила предков, что бы милый сам вышел из дому. Шагнула назад. Потом еще, все не отрывая взгляда от дома. Травяна недоуменно уставилась на девушку, едва не покрутила пальцем у виска, как ей самой часто показывают.
-Онита, ты чего? Сто дней и ночей проплакала! А теперь, вот он, а ты пятишься. Ну ты чего?
Онита сделал еще шаг и резко развернувшись, побежала сломя голову обратно. Травяна было дернулась следом, но махнув рукой, отперла калитку во двор старика Хейндара.
Глава III
-Дедушка...
Лютен знал что он рядом, хотя в доме стояла тьма. Хейндар ответил:
-Да, внучок.
-Что было?
Дедушка помолчал, вспоминая, что же произошло две луны назад:
-Вы с Блавором пошли в соседнюю деревню. Сказали что пошли меняться, но я-то знаю, - сказал старик хитро. - Какое в тамошней корчме чудное пиво подают.
-Я этого не помню, дедушка... - сказал Лютен и открыл глаза. - А почему так темно? Разве я проспал весь день?
-Нет, сынок, время сейчас такое... странное... А что ты помнишь последнее?
-Последнее... что я помню последнее... Как мы с Онитой рыбачили - помню, как Найя поскользнулась и расшибла коленку - помню, как Блавор стащил у нас всю рыбу, а потом мы жарили её на углях - помню...
-Внучок... - сказал старик и глубоко вдохнул. - Это было очень давно, еще прошлой весной.
Лютен тоже вдохнул полной грудью. Странный запах. Будто в лесу притаился в кустах, пока глядишь как девки белье стирают, а если повезет то и купаться начнут. Под самым носом прелые листья, где-то в сторонке сражаются муравьи и тебя накрывает целым облаком едко-кислого запаха. А куст оказывается малинным и пчёлы жужжат над головой; а запах прелой листвы да муравьиного сока смешивается с запахом лакомой ягоды. Лютену даже почудилось, будто в коленку уперся торчащий из земли корень.
-Дедушка. Я давно тут лежу?
-Уже две луны, сынок...
Лютен нахмурился.
-Дедушка, ты говорил что я пришел всего день назад.
-Это так, внучок.
-Деда, ты мне лжёшь!
Лютен сощурился, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в комнате. Слышно только как дышит дедушка. Хрипло. Шумно. Словно медведь. Точно как медведь. Один раз Лютен уже слышал, как дышит медведь. В детстве, когда играл в малиннике с Блавором. Тот успел убежать, а ему пришлось притворяться мертвым. Тогда лесной хозяин так же шумно обнюхал его лицо, прикасаясь холодным мокрым носом. А потом пошел лакомиться ягодой. Так что Лютену пришлось лежать на сырой земле, пока косолапый не набьет брюхо, да не захрапит на пол леса.
Ко лбу прикоснулись чем-то мокрым и холодным, Лютен едва не вздрогнул от страха. Ну будто медведь, ей богу, лицо обнюхивает. Вот оно, дыхание с хрипом, звук ломающихся веточек под лапами... Нет, скорее всего промакивают лоб влажной тряпицей, видать жар, видать бред. Оттого и чудится бес ведает что.
-Дедушка...
-Да внучок.
-Дедушка... Почему тебя не вижу?
-Темно, внучок, очень темно, уже две луны земля не видит солнышка, люди исхудали, скотина истощала, земля плачет и стонет. Тучи на все небо, а дождя все нет и нет... Сколько живу, ни раз такого не видал, внучок.
-Дедушка... Покажись.
-Ну вот же я, внучок, разве не видно?
Лютен повернулся на голос... нет, ничего не видно...
-Нет, дедушка, я тебя не вижу... Наклонись ко мне поближе, мне страшно.
Медленно начали вырисовываться контуры. Какое-то темное пятно. Непонятно отчего, но дикий ужас, такой сильный, что сковывает все тело пудовыми цепями, начал пробирать Лютена. От самых пяток до корней волос. Что же происходит такое?
Дедушка приближался и становилось всё страшнее. Жуткие, страшные, налитые кровью, выпученные глаза. Словно у детоубийцы с петлёй не шее. Вот он стоит на лошади, руки связаны за спиной, а в глазах дикий страх. Лошадь нервно переминается с ноги на ногу, а он стоит на цыпочках, всеми силами цепляясь за жалкую и мерзкую жизнь. Раздается щелчок хлыста и кобыла срывается с места. А у детоубийцы остается только жесткая петля да выпученные в смертельном ужасе глаза. Эти жуткие, страшные, налитые кровью глаза. И эти глаза заговорили:
-Парнишка, ты меня слышишь? Ну? Надо же... каков везунчик...
Глаза отодвинулись и Лютен смог разглядеть лицо полностью. Взлохмаченные волосы незаметно переходили в такую же неопрятную бороду.
Страх стал помаленьку отпускать, но говорить Лютен все равно не решался. Только что был в постели родного дома, рядом сидел дедушка, а сестричка бегала где-то во дворе. Ах да, точно, у него же жар! Это всего лишь бред. Злые духи прокрались в душу, ослабленную болезнью и творят что хотят...
Лютен огляделся. Вроде светлый день. Только вот яркий солнечный свет, такой веселый и чистый в поле, здесь запутался в тысячах листьев - спускается величавый, наполненный силой и мощью древнего леса.
Вот и малинник, а вдалеке две армии муравьев неустанно рвут друг друга, похищают яйца и брызгают муравьиным соком. Странный человек, с глазами висельника удивленно помотал косматой головой и сказал:
-Ну что, парнишка, здравствуй, здравствуй...
Как интересно, думал Лютен, будто во сне, да только знаешь и понимаешь что это сон. Он ответил, слыша свой голос, как сквозь шум дождя: