- Через несколько минут мы станем свидетелями нового мирового рекорда. Уникальный беспилотный самолет Sunsailor, построенный студентами... - молодой человек пошевелил в воздухе пальцами и вопросительно поглядел на меня.
Я сделал ему знак продолжать.
- ...созданный замечательными студентами Техниона и работающий только на солнечной энергии, пробудет в воздухе 3 часа и пролетит 142 километра, побив, тем самым, мировой рекорд для самолетов своего класса!
-Достаточно, - сказал я и перевел камеру на другого студента. Тот был в широкополой шляпе, защищавшей его от солнца, а в руках держал легкий самолет с серебряными крыльями. Парень кивнул своему напарнику и нажал кнопку на маленьком пульте с антеннами. Винт самолета завертелся, превратился в расплывчатую тень, студент сделал несколько быстрых шагов и метнул самолет вверх. Через несколько секунд Sunsailor набрал высоту и закружил над площадкой. Я продолжал водить камерой, пока мог различить его в видоискателе, потом самолет слился с облаком, и я остановил съемку. Нас было человек двадцать. Десять студентов, несколько профессоров, трое пилотов и два международных наблюдателя. Наблюдатели, призванные зафиксировать нового кандидата в Книгу Гиннеса, смотрели в небо и уважительно кивали головами. Студенты надели черные бейсбольные кепки с нарисованным самолетом и надписью Sunsailor и выстроились в ряд для группового снимка. Поулыбались, помахали руками, а затем разошлись по машинам. Мне предстояло ехать в грузовичке технического снабжения и снимать трехчасовой полет. Начальник группы тронул меня за плечо: - Прошу вас не брать интервью у пилотов во время управления самолетом. - Разумеется, - заверил я начальника и направил на него камеру.
- Чего бы вы пожелали своим студентам?
- Я желаю ребятам успешного полета. Доказать, что факультет аэронавтики в Технионе - один из лучших в мире. Удачи вам!
- Отлично, - сказал я. А теперь, пожалуйста, то же самое по-английски.
Начальник бодро повторил пожелание по-английски и пошел к своей команде. Я полез в грузовик. Сзади раздались крики. Несколько человек побежали к машине пилотов. Я тоже побежал. Оказалось, что прервалась радиосвязь с самолетом. - Автопилот включен? - спросил подбежавший начальник группы. Студент с пультом покачал головой. Начальник ударил себя по колену и чертыхнулся. Самолет сделал еще несколько кругов и вдруг сразу вошел в пике. Воздушным потоком оторвало серебряные крылья. Они плавно опустились в поле. Sunsailor разбился о землю в сотне метров от нас.
Религиозный человек сказал бы, что в крушении самолета нет ничего удивительного. Ведь сегодня канун 17-го числа месяца Тамуза. "Бейн Амицарим" - трехнедельный период между 17-го Тамуза и 9-го Ава - самая несчастливая пора для еврейского народа. 17-го Тамуза римляне пробили стены Иерусалима, 9-го Ава был разрушен Храм. В эти три недели у евреев не принято ходить к парикмахеру, играть на музыкальных инструментах и танцевать, устраивать свадьбы. Не советуют купаться. Рекомендуют проявлять повышенную осторожность в делах.
Мне было жаль ребят. Но вместе с сожалением я испытывал и радость. Теперь мне не нужно три часа тащиться на грузовике по пустыне и снимать полет. Мой рабочий день сократился почти вдвое. За те же деньги. Студенты стояли вокруг руководителя полетом и слушали его мнение о причине аварии.
У кого-то зазвонил телефон. Человек ответил, выслушал и поднял руку, требуя внимания:
- Только что Хизбалла совершил рейд на нашу территорию. Трое солдат убиты, двое захвачены. Армия начала операцию в южном Ливане.
На этом разбор полета закончился.
Прошло две недели. Операция по освобождению захваченных солдат превратилась во 2-ю Ливанскую войну. Армия воевала с боевиками в деревнях на юге Ливана. На северные города Израиля падали ракеты Хизбаллы. До 200 ракет в день. Половина населения севера перебралась в центр страны и на юг. В Израиле впервые заговорили о"беженцах". Те, кто остался на севере, сидели в бомбоубежищах. Каждый день были погибшие и раненые. Бизнесы закрывались, туризм обанкротился, ущерб страны исчислялся миллиардами. В Тель-Авиве ракеты не падали. Тель-Авив оставался островом благополучия. Рестораны и кафе были заполнены публикой в любое время суток. Люди делали деньги, отдыхали, ходили в театры и сидели в барах. По телевизору показывали взрывы в Нагарии и рекламу. Западные каналы показывали пылающий Бейрут. Моя подружка переключала с новостей на романтические комедии. Я спрашивал, как она может смотреть кино, когда в новостях говорят о падающих на севере ракетах. Она отвечала, что помочь северу все равно ничем не может, и лучше вообще не знать, что там происходит. Только когда командование тылом велело жителям центра проветрить бомбоубежища, подружка запаниковала. Она стала звонить чуть ли не каждый день и просить приехать к ней ночевать. Говорила, что одной ей страшно. Вот и сегодня она тоже позвонила. Я сказал, что уже поздно, а завтра рано вставать на работу. Пообещал, что никакая ракета на ее дом не свалится, и посоветовал ложиться спать. Выключил компьютер, забрался в постель. Подумал, что, наверное, нужно было проявить чуткость и поехать. Потом решил, что это обычные женские провокации в контексте событий, и что ничего плохого я не сделал. Спать не хотелось. Я вдруг вспомнил, как утром встретил на улице соседа.
-У тебя нет знакомого психиатра? - спросил он.
Я поинтересовался, зачем ему психиатр. Сосед пожаловался, что с начала войны ничего не делает, даже на море не ходит, а только смотрит по телевизору новости.
- Понимаешь, - говорил он, - это как наркотик. Сижу перед экраном и жду, что бы где-нибудь бабахнуло. У нас, у них, все равно. Лишь бы почувствовать "адреналин". Может, я ненормальный? Пусть мне психиатр таблетки выпишет.
Затем я вспомнил, как пару дней назад мне позвонила знакомая из Хайфы.
- Я на Кармели, - сообщала она. - Ты не представляешь, что здесь творится! Нет ни одного информационного агентства на свете, чьи представители не снимали бы сейчас в Хайфе. Сотни журналистов! Ты обязан на это посмотреть.
Я поднялся с постели, включил вентилятор, снова лег. Ворочался и никак не мог заснуть. Хотел понять, насколько меня вообще трогает происходящее. Со страхом заглядывал внутрь себя и особого переживания там не видел. Скорее наоборот. Я тоже смотрел новости в поисках адреналина. Я искал "rush". Если ракеты не падали, испытывал что-то вроде разочарования. Я думал о своей дочери, Наоми. Если бы я увидел рядом со своим детским садиком взорванный дом, то может, вырос бы другим человеком? Думал о своих родителях. О маме, ждущей на Адаре отца, и о новых ботинках, которые я так и не купил. Мне пришла в голову дурацкая мысль, что не купив их, сэкономил деньги. Тогда я решил, что завтра поеду в Хайфу.
Утром я положил в багажник видеокамеру, позвонил Саше и спросил, не хочет ли он отправиться со мной. Саша согласился. Он принес фрукты и несколько бутылок сока, и мы поехали. В Хайфу мы попали днем. Машин в городе практически не было. Я открыл окна, чтобы вовремя услышать сирену воздушной тревоги, и поднялся на Кармель. Остановил машину возле гостиницы "Панорама". Обычно там не найти свободного места, но сегодня проблемы с парковкой не было. Мы не стали платить, решив, что инспекторы мэрии вряд ли ходят на работу. Я вытащил камеру, Саша положил на плечо штатив. От гостиницы начинается пешеходная аллея с видом на город и залив. Я очень люблю это место. Огромная смотровая площадка, только не круглая, а вытянутая на километр и усаженная деревьями и цветами. Журналисты работают именно там. Мы не сделали и десяти шагов, как к нам подскочил какой-то человек:
- Вы из CNN? - спросил он.
- Нет, мы не из CNN.
- А с какого канала?
- Мы ни с какого канала. Мы частные лица.
- А-а... - разочарованно протянул человек. Потом поглядел на мою камеру:
- Неважно! Я все равно хочу говорить!
Человек высказал камере свое мнение о войне и ушел. Мы двинулись дальше. На аллее было довольно много людей. И еще что-то чужое, чего я не мог понять. Меня кто-то окликнул. Навстречу шел Мэни, знакомый продюсер из Тель-Авива. Вчера ночью я представлял себе, что именно буду снимать в Хайфе. Мне было очень легко представить этот город. Я прожил в нем больше десяти лет. Мой фильм покажет, как целятся в Хайфу ракеты Хизбаллы из Ливана и объективы "сотен журналистов" с горы Кармель.
С журналистами я немного опоздал. Мэни рассказал, что большинство из них уехали в Метулу и Кирьят-Шмона, а сам он уже больше 10 дней работает для Fox News.
- Кошмар, - качает головой Мэни. - Я говорю своим ребятам: не нужно, зря рисковать. Как начинается обстрел, включайте камеры и прячьтесь вот здесь, за стеной.
Мэни указывает на декоративную стенку сантиметров в сорок высотой. Мне это укрытие кажется не очень надежным. Мэни молчит, хмурится, потом выдает:
- А вообще... при всем, как говорится, сожалении, за эти недели моя фирма заработает, как за несколько месяцев.
Я снимаю на видео Мэни и его команду, мы прощаемся и идем дальше по аллее. На асфальте лежит девочка в розовом платье, лет четырех-пяти. Она лежит на животе, подняв голову, и что-то говорит сама себе, показывая на прохожих рукой. Перекатывается на спину, болтает в воздухе ногами. Ее папаша стоит рядом, идиотски улыбается во все стороны. Выражение его лица говорит: - Смотрите на нас! Мы никаких ракет не боимся!
Мимо проходит пожилая американка, завернутая в израильский флаг.Спортивного вида старик вступает с ней в разговор: - Уму непостижимо. Я живу здесь уже 50 лет, а такого не видел. Чтобы на Хайфу падали бомбы?!
- И не говорите, - поддерживает его женщина-флаг. - Это ж надо до чего дойти! Но наш народ победит!
- Какая вы милая, все-таки, - улыбается бодрый старикан. - Принимая во внимание обстоятельства... позвольте вас поцеловать.
Американка обнимается со стариком, они целуются. Затем она замечает наведенную на них мою камеру.
- Do you want me to...? - американка имеет в виду, не желаю ли я взять у нее интервью.
- Нет, нет, спасибо, - говорю я.
- Just walk? Like this? - она артистично поворачивается к камере спиной и медленно идет по аллее. Мы тоже идем. Я начинаю понимать, почему Кармель мне кажется сегодня такой чужой. На широкой терассе, облицованной светлым камнем, развернула свою батарею телевизионная компания JCS. Я спрашиваю, сколько зарубежных каналов пользуются ее услугами. Ребята из JCS говорят, что более 20. Похоже, не врут. Журналисты сменяют друг друга перед камерами JCS каждые четверть часа. Вместе с ними меняются и языки. Французский, испанский, английский, русский. Только фон остается тем же - город внизу, море и облака. Если повезет, к ним добавится падающая с неба ракета. Я стою позади съемочной группы и снимаю корреспондентов, операторов, звукорежиссеров, прожекторы, камеры, микрофоны, пульты и катушки с проводами.
- Анна, Анна... - молодой российский комментатор обращается к невидимой ведущей в студии. -Анна, Анна... Анна?
Анна, наконец, дает добро. Комментатор принимает взволнованный вид и шпарит скороговоркой в объектив:
- Только что нам сообщили, что одна из ракет попала в здание химического завода в маленьком городке Кирьят-Шмона. И, хотя израильская администрация утверждает, что на заводе не производится ничего, кроме стирального порошка, ходят слухи, что там произошла утечка чрезвычайно опасных ядохимикатов...
За комментатором хмуро наблюдает напарник, видимо режиссер. Комментатор розовый, крепкий, похожий на советского военного моряка. Режиссер высокий, худой, средних лет. Хмурый вид ему придают длинные обвислые усы и очки в стальной оправе. Мы не стали слушать до конца русские новости и пошли к "Панораме". В лобби гостиницы журналисты организовали свой штаб. У входа ко мне подскочил бойкий молодой человек с растрепанными волосами:
- I want to make a statement!
- Go ahead.
- Hi. My name is Ishai. I"m a student, I"m from Haifa and I"m now organizing a demonstration here, at Merkaz Ha-Karmel. And I"d like to invite you to film our initiative...
- Ишай, а ты говоришь на иврите? - спросил я
- Конечно, - опешил Ишай.
- А почему мы тогда говорим на английском?
- Действительно... - согласился Ишай. Потом пригладил волосы и сказал:
- Нет, знаешь, по-английски все-таки лучше. Ничего?
Я выслушал призыв Ишая участвовать в демонстрации против Хизбаллы. Снова попытался войти в гостиницу, но был оттеснен толпой молодежи, с воплями несшейся вверх по аллее. Я потерялся среди флагов, демонстрантов и ищущих внимания "кармелитов".
- Народ Израиля жив! Мы победим!
- Затопчут, - подумал я, прижимая камеру к груди, но тут чья-то цепкая рука поймала меня за плечо и выдернула из толпы.
- Лиор, как я тебе рад. - честно сказал я. Мой бывший одноклассник, а теперь оператор новостей, Лиор, тряс меня за руку и широко улыбался.
- Ну как? - спросил я.
- Работаем! - сказал Лиор и снова улыбнулся. Похоже, у Лиора с работой все было в порядке. Он снимал хайфские военные будни для 10-го канала. Толпа, тем временем, пронеслась мимо, оставив после себя небольшой смерч. Из него материализовалась уже знакомая мне женщина-флаг и набросилась на Лиора:
- Do you want me to share what we all being through here?
С Лиором у нее было еще меньше шансов, чем со мной. Тот работал на канал, а за личную инициативу ему не платили. Лиор опустил свою камеру и вежливо отшил американку. Потом обнял меня, похлопал по плечу
и пошел к своей машине. Обернулся на прощание и сделал гримасу: "зверинец, конечно, но как здорово!" .
Я вошел в гостиницу. Там меня уже ждал Саша. К лобби примыкал китайский ресторан. Мы выбрали столик у окна и принялись изучать меню.
- Кажется... - Саша не успел сказать, что именно ему показалось.
В гостинице громко завыла сирена воздушной тревоги. Как я и ожидал, никто не дернулся. Никто никуда не бежал, все продолжали заниматься своими делами. Журналисты за столиками уткнулись в свои компьютеры. Официанты разносили еду. Секретарь мэра Хайфы что-то втолковывал греческим дипломатам в лобби. Мне тоже совсем не было страшно. Я быстро подхватил камеру и вышел на улицу. Установил штатив, включил запись и стал ждать. Сердце замирало - вот бы грохнулась ракета! Она должна была обязательно грохнуться на лежащий внизу город. На Бат-Галим, Кирьят Элиэзер или на Адар. На худой конец, она могла свалиться в море. Тоже было бы красиво. Мысль о том, что ракета могла упасть на то место, где я стоял, в голову не приходила. Сюда ракеты не падают. На Кармели живет высший свет Хайфы. Здесь работают журналисты, здесь устраивают демонстрации и позируют перед фотоаппаратами. Здесь стою я и снимаю город и воющую над ним сирену. Ракета так и не прилетела. Я вернулся в ресторан. У нас появились соседи - за столиком рядом уселись российский диктор-моряк и его напарник. Я спросил, что за службу новостей они представляют. Они назвали имя какого-то московского агентства, я его не знал, но из вежливости покивал головой. Спросил, как им работается в Хайфе.
- Здесь курорт по сравнению с Багдадом, - отрезал режиссер.
Мне было понятно, что он имеет в виду. Я только не понял, почему он поморщился, когда это произносил. Попытался продолжить разговор, но россияне вели себя холодно. Западные люди, если хотят от тебя отвязаться, обычно делают это с улыбкой. В России, похоже, улыбаться еще не вошло в моду. Я пожелал им хорошего отдыха на нашем курорте и углубился в меню. "Гусь с рисом и черносливом" звучало аппетитно, но я вспомнил недавнюю статью о том, как на птицефабриках несчастных гусей накачивают гормонами, чтобы у них увеличивалась печень, и есть мясо расхотелось. Я заказал тофу. Саша толкнул меня под столом и показал глазами на соседей. - Послушай, о чем они говорят, - шепнул. Российские журналисты обсуждали покупку автомобиля.
- Я думаю, что все-таки возьму модель за 23.000 euros, - басил режиссер.
-Полная комплектация?
- Угу, полная комплектация.
- А ту, за 29.000 euros? Не потянуть? - спрашивал диктор.
- Ну, если мы проторчим здесь еще две недели, то я, наверное, смогу купить и за 29.000 Euros. Точно смогу, - вислоусый уверенно потряс головой.
Мой прагматичный друг поднял бровь: - Это что ж, выходит, в Москве им 6000 euros за две недели платят? Не может быть...
Мы решили, что пришло время оставить Кармель и спуститься вниз, в город. Расплатились, поснимали немного в лобби, пошли к машине. Добраться с Кармели на Адар заняло минут пять. Мы остановились возле здания почты на углу Герцль и Аневиим. Два дня назад, в пятницу, в него попала одна из выпущенных по Адару ракет. Почта закрылась в 14:00, а ракета ударила в нее в 14:10. Пробила бетонную крышу над входом, врезалась в пол и ушла в землю. За десять минут до этого на почте было полно людей. Ракета не знала расписания почты, поэтому обошлось без жертв. Даже на улице никто не погиб. Мы стояли и рассматривали огромные дыры в крыше и на полу перед входом. Под оранжевую полицейскую ленту, огораживающую воронку, подлез маленький раскосый мальчик. Поднял с земли обрывок газеты, развернул и показывал мне. Я оглянулся по сторонам. На ступеньках подземки "Кармелит" сидела семья китайцев. Кроме них, людей на улице не было. Район выглядел грязным и заброшенным. Так странно, что Адар и Кармель находятся в одном городе. Я сфотографировал мальчика с газетой. Под оранжевую ленту пролезли две арабские девушки. Увидев мою камеру, засмеялись, стали прихорашиваться. Завыла сирена. Возле разрушенного здания почты желания заснять падающую ракету не возникло. Возник страх. Через несколько секунд мы были внутри подземки. Кроме нас с Сашей, там стояли только две девушки-арабки и китайская семья.
Мои родители живут в одном из пригородов Хайфы. С начала войны я уговаривал их приехать ко мне. Но мама продолжала работать, ей не хотелось меня обременять, и они не приезжали. Мама только отшучивалась. Кроме той, что попала в почту, в пятницу на Адаре взорвались еще две ракеты. Все три упали в радиусе пол-километра друг от друга. Я в это время покупал новые ботинки в Дизенгоф Центре в Тель-Авиве. У меня в кармане завибрировал телефон. Звонила мама. Я хотел сказать ей, что занят и перезвоню позже. Но услышал, как мама плачет в трубку:
- Я на Адаре. Тут так грохнуло, где-то совсем рядом. А потом еще раз. Сыночек, я боюсь! Папа должен за мной приехать, сказал ждать возле рынка, а я чувствую, что здесь сейчас тоже упадет... Мне так страшно, сыночек...
В магазине было довольно шумно. Я двинулся к выходу, меня окликнула продавщица:
- А вы так с ботинком в руках и уйдете?
- Сыночек, я не могу до папы дозвониться...
- Нет, нет, возьмите ботинок, я потом...
- Что? Я тебя плохо слышу...
- Мам, это я не тебе... Вот ваш ботинок.
- Не будете их брать? Жаль, они вам очень идут.
- Опять рвануло! На рынке! Как я вовремя оттуда убежала.
- Предложить вам другую пару? Спорт-элегант?
- Я забежала в какую-то булочную... В первый раз со мной такое... Не могу остановиться, сыночек, у меня истерика.
- Приезжайте ко мне немедленно! Бери папу и приезжайте!
- Да, да, я с ним поговорю. Ладно, сыночек, вот, кажется он звонит... Пока.
Я пробираюсь сквозь толпу людей, делающих перед выходными покупки в Центре. Ничего не чувствую, будто внутри меня установлен какой-то жуткий фильтр. Я могу представить кадры из фильма, где бомбят блокадный Ленинград. Но Хайфа? Обычный современный город, нормальная жизнь. А тут мама идет по улице, попадает под ракетный обстрел и у нее истерика. Мой мозг не знает, как реагировать на ситуации, которых не бывает.
Мама с папой так и не приехали, а я не купил себе ботинки.
Стоя в "Кармелите", я был рад, что испытываю страх. Больше не буду отфильтровывать мамину истерику под обстрелом, как несуществующую. Сирена утихла. Девушки-арабки первыми выбежали из подземки наружу. Мы с Сашей тоже поднялись наверх. Сели в машину и поехали дальше, в Бат-Галим. Это еще пять минут езды, внизу у самого моря. Бат-Галим мало чем отличался от Адара. Те же пустые улицы, затворенные ставни, редкие прохожие. Большинство жителей района покинули свои дома. Мы подъехали к разрушенному дому на улице Каспи. Он был огорожен забором, при входе в здание стоял стул, на стуле сидел пожилой охранник. Я спросил его, что и от кого он охранял. Охранник сказал, что следит, чтобы никто не забрался в разрушенный дом. Ракета попала в квартиру на втором этаже. От взрыва рухнула внешняя стена, второй этаж обрушился на первый, третий - на второй. Я установил камеру на штатив и снимал разрушенный дом. На втором этаже уцелел кусок пола. На нем стояли стол, шесть стульев вокруг стола и сервант. Из-за отсутствия внешней стены здание напоминало макет театральных декораций. На самом краю обвалившегося пола стояло кресло. Во время взрыва в нем сидел один из жильцов. Каким-то чудом, в этом доме тоже никто не погиб. Над столом висели настенные часы. Круглые, из белого пластика.
-- Сейчас узнаю точное время попадания ракеты, - подумал я и увеличил часы в видоискателе. Не вышло. Часы продолжали ходить. Я заметил большой красный цветок, торчащий из груды бетона. Удивился, как ему удалось выжить, и максимально приблизил в кадре. Цветок оказался искусственным. Саша, тем временем, вытащил из стены дома напротив кучу маленьких стальных шариков. Когда ракета взрывается, тысячи таких шариков летят во все стороны.
Моей дочери Наоми скоро пять лет. Каждое лето Женя, ее мама, отвозит Наоми на пару месяцев в Харьков. Там живут Женины родители. Этим летом Женя тоже отвезла дочь к бабушке с дедушкой, а сама вернулась в Израиль тот день, когда на границе похитили наших солдат. На следующий вечер в Хайфе упала первая ракета. Женя видела из своего окна место ее падения. В ту же ночь я заехал за Женей, и мы уехали в Тель-Авив.
Я сказал Саше, что приду через час. Снял камеру со штатива и пошел вдоль по улице. В двадцати метрах от разрушенного дома на улице Каспи находится детский сад. Это детский сад моей дочери. В двадцати метрах в другую сторону находится Женин дом. Я вышел к морю. Снял пустую детскую площадку, где Наоми любит играть с друзьями, голый пляж, изрешеченную осколками будку спасателя. Сам спасатель, кстати, оказался на пляже. Сказал, что дома ему делать нечего, поэтому он большую часть дня проводит на море.
- А от ракет спасаюсь в бомбоубежище в здании напротив, - сказал со смешком.
Раздалась сирена. Мы бросились в бомбоубежище напротив. Где-то ухнули два разрыва.
- Не очень далеко, - сказал спасатель тоном знатока.
Я зашел домой к Жене, она просила привезти ей в Тель-Авив какие-то вещи. Пока я искал их, сирена звучала несколько раз. Когда она выла, оставаться в квартире было неприятно. Я выходил на лестницу, зачем-то включал камеру и ждал. Потом возвращался назад. Я сложил вещи в сумку, проверил хорошо ли закрыты окна, запер дверь на все замки и пошел искать Сашу. Посреди проезжей части шел человек с собакой. Старик лет под девяносто и такой же старый стэффордшир с обгрызанными ушами. Старик спросил, что я здесь снимаю. Мы разговорились.
- Дом на улице Каспи? Когда-то этот участок земли принадлежал моей семье. Там была конюшня. Потом мы его продали. Это было очень давно, тогда отсюда на Адар еще ездили дилижансы. Ты знаешь, что такое дилижансы?
Я сказал, что знаю.
- Ты что, снимаешь наш разговор? Зачем? Не нужно меня снимать....
Мне подумалось, что из Бат-Галима на Адар можно было бы и сегодня доехать в дилижансе. А вот на Кармель дилижансу ни за что не попасть.
Саша ждал меня возле машины. Я сказал, что хочу снова подняться на Кармель. На улице темнело. Мы медленно ехали наверх. В сумерках Бат-Галим и Адар выглядели еще хуже. Это из-за окон домов, в которых не горел свет. На Кармели мы сразу же пошли в гостиницу "Панорама".
Там и ночью было хорошо. Запах кофе, уютное освещение. За столиками в лобби по прежнему сидели журналисты. Некоторые писали репортажи, склонившись над своими ноутбуками, другие разговаривали. Двое за стойкой бара флиртовали с молодой официанткой. В углу лобби находился большой рояль. Человек за роялем играл классическую музыку. Рядом, почти вплотную к пианисту, сидела женщина. Эффектная, лет тридцати пяти, сидела в позе великосветской куртизанки, положив ногу на ногу, и показывала свои красивые коленки. Я подошел к ним и стал снимать. Мне хотелось заснять какое-нибудь произведение целиком, чтобы потом использовать в качестве музыкального фона, поэтому снимал я долго. Минут пятнадцать. Женщина думала, что я снимаю только музыканта. Время от времени она посылала мне очаровательную улыбку. В какой-то момент я стал снимать отдельные части ее тела крупным планом. Я пользовался не видоискателем, а небольшим экраном, открывающимся сбоку камеры. Если встать у меня за плечом, можно легко увидеть, что я снимаю. Так и получилось. Когда я заполнил экран крупным планом грудей дамы, сзади кто-то ахнул. Я обернулся и увидел молодую китаянку. Она смотрела на экран камеры, широко раскрыв глаза и прикрыв рот рукой.
- Это будет отличной иллюстрацией ко всему, что здесь происходит, - пояснил я.
Китаянка захихикала, потом сказала серьезно:
- Все правильно. Там война, - она показала за окно, - а здесь музыка.
Затем сказала, что ее зовут Шир.
- Ши? - переспросил я.
- Нет, Шир. У меня ивритское имя.
Еще она сообщила, что изучала иврит в университете в Пекине, а здесь работает для пекинской же газеты. Мне показалось, что этой Шир я понравился. Но развить знакомство не вышло, потому что Шир позвал ее оператор. Она наградила меня кукольной улыбкой и ушла. Я вдруг почувствовал, что устал. Взял камеру и пошел к выходу. Саша поднялся с кресла перед телевизором, присоединился ко мне. Мы молча решили, что пора возвращаться. Я попросил Сашу вести машину, а сам снимал из окна ночные улицы. Потом мы выехали из города на приморское шоссе и помчались в Тель-Авив. По дороге я мысленно прокручивал отснятый материал. Двух главных для моего фильма вещей - падающей на город ракеты и толпы журналистов с нацеленными камерами - я так и не снял. Я подумал, что это не очень страшно, ведь можно легко достать недостающие кадры у коллег. Через час с небольшим мы были возле моего дома. Там Саша пересел в свою машину и уехал.
Я вошел в квартиру, включил компьютер. На главной странице Yahoo.com красовалась фотография - пожилая женщина, завернутая в израильский флаг. Мне пришел e-mail из Техниона. Сообщали, что через две недели состоится повторный запуск самолета, и приглашали снимать. Я ответил, что обязательно приеду. Через две недели период "бейн амицарим" уже закончится, Sunsailor побьет мировой рекорд, а я с камерой буду трястись по пустыне в грузовике технической поддержки.
Я принял душ и растянулся на кровати.
Прежде, чем я заснул, у меня перед глазами долго крутились три картинки.
Дама с коленками у рояля, белые пластиковые часы и красный цветок.