Аннотация: Несколько ночей не спалось всем, кто связан с ограблением Тома Фарреса. Придётся не спать и тебе.
I
Мягкие тени Земли
Минув похоронную процессию, полную чёрных капюшонов и обессиленных матерей, шины белого кадиллака поднесли к зданию кинотеатра "Тесла" три силуэта. Услышав клацанье аккуратных каблуков, диспетчер повернул ржавый ключ на предохранителе подачи энергии, незамедлительно выпив ещё терпкого чая с солодом. Щелчок предохранителя поднял толстую руку и направил её в сторону рубильника, подающего электричество к единственному уличному светильнику, расположенному на мачте у входа в кинотеатр. Когда появился свет, кадиллак медленно и бесшумно отъезжал от тёпло-оранжевого фасада, по густому дыму из выхлопной трубы можно было определить поздние холода, а посёкшаяся дверь входа была полуоткрыта, из неё сочились сгустки мрачных отголосков пьяных гостей на фуршете и точные ритмы каблуков трёх неизвестных. Вероятно, фотографический аппарат, незаметно установленный голландским углом под козырьком металлического каркаса, или в прощелину у забитого досками окна, сделал несколько снимков в искусственном свете, для чего и, приукрасив желтизну зубов ломтем шоколада, компетентный на то человек указал на включение освещения.
В тот же час, по всему городу разнеслась газетная новость об ограблении ювелирного мастера Тоя Фарреса, лишившегося собственной коллекции бриллиантов "Douce nuance de Terre", фаворитом которой является изделие, согласно информации автора статьи, выполненное из бледно-жёлтого алмаза, найденного в восточной Индии около девятисот лет назад. Однако всех,
кто обсуждал это происшествие, больше интересовало душевное состояние Тоя, который был известен своей ранимостью, а точнее вытекающим из неё, в конечном итоге, безумием.
- Например,- с присущим каждому опустившемуся на дно талантливому музыканту обаянием, рассказывал бродяга-саксофонист, проснувшийся, на этот раз, у лавки ювелира,- пару-тройку дней назад, глупого старика буквально откачивали! Алчный засранец не досчитал нескольких монет в кассе, и проявил нетерпение по отношению к собственной жене, отхлестав её жирную морду золотой цепью в десять тысяч карат!
Такие байки маэстро заканчивал широко открытыми глазами, и поднятым вверх указательным пальцем, указывая на то, что, если верить местной редакции газеты "Self"n"Sin", Господь видит всё, а суд будет беспощаден и неумолим. Ему однажды стало лень говорить всё это вслух, и, как-то само собой, выражение перешло в мимику и многозначительный жест. Он действительно талантливый человек, или был человеком, пока приносил хоть какую-то пользу обществу, по средам и субботам выступая в "Uncle Starring"s club".
II (?)
Порочные аспекты Музыки
- У нас восемь веток метро, и ни одного туалета на станциях. Поэтому я предпочитаю автомобили.
- Да, не нужно платить дважды.
- Я бы справился и без туалета, насрал бы прямо в вагоне!
- Знаешь, почему тебя зовут отвратительным, Джон?
- Он просто отвратителен, всегда!
- Особенно когда говорит про свою прыщавую задницу.
- Может ещё и передёрнул бы на твою рожу, измазав её в говне, как тебе, красавчик?
- Ты снова про минцест?
- Если ты снова скажешь какой-нибудь сраный термин неправильно, клянусь, я грохну тебя, как вшивого пса!
- Послушай, спокойно, не ори! Наш брат учится, позволь ему самому справляться с проблемами неправильного произношения! А ты, Джон, попридержи язык! Были бы мы у мамы, я запихал бы тебе в задницу чёртов томми-ган по рукоять!
- Твой сраный лепет напоминает мне то, как я зашёл в комнату, а ты дрочил на портрет нашей покойной бабушки, сраный урод!
- Отправляйся к чертям, Джек!
Каждый из членов "Команды Z", или "Квартета ZigZag", как они сами себя называли в первом случае - на работе, во втором - на сцене, снова молча наставили друг на друга пистолеты-пулемёты Томпсона. "Команда Z" была известна в узких кругах мафии и местному управлению полиции, в первую очередь как сыновья мамаши Стеллы, прилежной домохозяйки и обладательницы борделя "Fetamine Street" на Эриксон авеню.
В прошлом мамаша занималась проституцией, так она зачала старшего сына Джека от молодого шизоидного наркомана. Продолжая заниматься проституцией, она вновь забеременела спустя только семь лет, но на этот раз тройней. Потенциальный отец братьев неизвестен.
Первый из тройняшек - отвратительный Джон, психически неуравновешенный, неопрятный и грязный, с ладонями настолько большими, что перчатки приходилось шить исключительно на заказ.
- Не нужно,- объясняла мамаша Стелла старшему из тройняшек необходимость кожаных перчаток,- чтобы какой-нибудь долбаный легавый с чемоданом всякого дактилоскопического дерьма, обнаружил твои пальчики, сынок.
Джон являлся наглядным примером тупого гангстера-пешки, и в своё время был нарицательным персонажем в городе. О его бестактности, отсутствии чувства меры и неугасаемой жестокости знали многие даже за пределами континента. Официально же на его счету доказано
только два убийства.
- Я кончил сорок три человека! - орал как-то пьяный Джон, избивая проститутку в борделе мамаши,- Сорок три, сука!
Второй из братьев был красавчик Джесси. Ему досталось самая благовидная внешность - большие зелёные глаза, мужественные скулы, широкие плечи, а его незабываемый баритон однажды помог оправдать его по делу двойного убийства.
- Ну что, курносый? - надевая трусы в бежевую полоску, спрашивал прокурор в туалете у Джесси после вынесения оправдательного приговора,- встретимся ещё?
- У меня, кажется, появился стимул больше никого не убивать,- ответил Джесси, оглядывая дряхлое пятидесяти трёх летнее тело стороны обвинения.
- Тогда я предоставлю тебе шанс отправиться за решётку в следующий раз, скажем, за моё изнасилование.
- Хм... - Джесси потеребил подбородок,- ты вернул мне мои прежние устои, и напомнил о некоторых старых.
- Что ты имеешь в виду, ненасытный? - прокурор подошёл вплотную к Джесси.
- То, что я поработаю отбойным молотком, если ты продолжишь нести свою пидорскую чепуху.
Спустя несколько месяцев на официальном счету среднего из тройняшек появился один эпизод убийства с особой жестокостью. Условно-досрочное было выбито мамашиными связями с тюрьмой, в лице главного надзирателя, что дополнительно мог удовлетворять животные инстинкты в Фетамин-борделе по будням в любое время бесплатно. "Выгодная сделка!",- вертелась мысль-коррупция в голове надзирателя, натирающего область паха спиртом после каждого посещения мамашиного второго дома.
Самого младшего брата назвали в честь старшего - Джек. Джек младший всегда был очень закомплексован - его разбирала икота, когда он нервничал, его руки постоянно тряслись. В целом, он выглядел так же, как и отвратительный Джон, разве что ногти его были чистыми, и он не напивался каждый вечер в пабе "Irish Opera", предпочитая ставиться в присутствии какой-нибудь малолетней проститутки из маминого борделя. Младший Джек сидел на метадоне, любил читать современную публицистику, хотя ничего в ней не смыслил, а в тюрьме мотал срок несколько раз - за хранение и распространение наркотических веществ и препаратов, вымогательство и один эпизод изнасилования.
- Что вы можете сказать в своё оправдание? - прокурор, посасывая карандаш, вопросительно смотрел в глаза младшего Джека.
- Что совершал совокупление с твоим вонючим ртом час назад, грязный пидор!
В итоге младший Джек так и остался на крючке у полиции.
По общей договорённости с мамой, лидера в "Команде Z" не было, однако равноправия достигнуть не удалось - она то и дело нахваливала либо старшего Джека, либо Джесси, но происходило это не так часто. Каждое утро, кроме воскресенья, в гостиной дома мамаши собирались все братья, и молча ели стряпню проституток, слушая, что говорила мать. Самим же братьям говорить за завтраком строго запрещалось.
- У вас нет ничего схожего с остальными людьми этого чёртого города! - самозабвенно давясь супом из хвостов кенгуру, говорила Стелла собственному мизинцу, ибо материнская любовь и любовь Господа Бога, если верить местной редакции газеты "Self"n"Sin", не знает границ.- Взгляните на вашего старшего брата! Берите с него пример!
По окончанию трапезы, каждый из присутствующих вздымал руки к верху, тем самым говоря кроткое "спасибо" дому за пищу, подаренную сегодняшним днём и гонорейными проститутками, оставленными мамашей Стеллой в качестве кухарок в благодарность за их трудовые будни и ночи. К тому же, основав собственный и довольно успешный фонд помощи тяжело больным венерическими заболеваниями, у неё появилась репутация благой спасительницы в кругах вышестоящих людей парламента и церкви, мафия же поощряла её бордель своими частыми визитами только ради плотских утех и психологической помощи, которую оказывали обученные на то проститутки.
У выходной двери, на тумбе с чёрным дисковым телефоном, каждый день лежал новый конверт с пометкой "Z". Право на его открытие имели только старший Джек и красавчик Джесси, потому что только они имели права на вождение автотранспортом. В конверте лежал аванс за проделанную несколькими днями ранее работу, листок бумаги с указанием координат новой жертвы, и цифровой способ рассадки каждого из братьев в автомобиле, за чем следила лично мамаша Стелла. Способ рассадки сегодня - старший Джек за рулём, красавчик Джесси на переднем пассажирском, по диагонали влево от Джесси - отвратительный Джон, справа от Джона - младший Джек. Вести диалог они обязаны в той же последовательности, в которой рассажены, по мнению мамаши, в перспективе это поможет им научиться слушать друг друга.
- У кого-нибудь есть чувство замены? - старший Джек передёрнул затвор пистолета-автомата.
- Смени этого кретина на выблеванного кальмара! - красавчик Джесси нервно улыбнулся в сторону старшего из тройняшек,- Толку будет больше!
- У меня и так встал, брат! - глаза отвратительного Джона залились кровью,- Я трахну твой труп, пидрила!
- Постойте! - младший Джек закрыл глаза, в ожидании стрельбища.
III
Трансляция Похоти
Флакон духов чьего-то первого поцелуя, парируя по крутым лестницам и прилипая испаринами искусственных феромонов к люминесцентным лампам, три минуты назад пылью дренажных капель осел на территорию падения талисмана в виде аиста, развевая даже табачный дым, нависший в коридоре жадными взглядами и острыми небритыми подбородками улыбающихся мошенников родом из продольных автомагистралей.
- Здравствуйте, инспектор! - танцовщица в жемчужном платье роскошно подаёт настроение в двойном виски со льдом,- Вы кого-то разыскиваете?
Не отказавшись от предложенного полупустого стакана, инспектор полиции Сомерсет Телмор лишь взглядом указал на тройку людей, сидящих за столиком с красно-оранжевой скатертью.
- Не создавайте проблем, Телмор,- девушка-жемчужина умилённо смотрела прямо в душу инспектора,- "Тесла" и так часто стоит на грани разорения. Наши посетители ни откуда-нибудь из подворотен, каждый проходит проверку на оружие, и у каждого оно есть.
- Мы встречались раньше, крошка? - Телмор не сводил глаз с бутылки розового шампанского, стоящей на красно-оранжевой скатерти в железном ведёрке со льдом.
- Мои услуги платные, инспектор. Я уверена, что мы встречались.
Сомерсет Телмор - яркий пример тех классических флегматиков, что не спят по нескольку ночей подряд, просматривая порно по кабельному телевидению, изучая его не как наживу для испытания похоти, а как особый вид любительского искусства, где собирается небольшая компания друзей и заполняет насквозь комнату мимикриями и прелым запахом пота. "Таким образом, показывая зрителю новые методы эпилептических припадков во время занятия делом",- часто подытоживал перед выходом в свой участок Сомерсет, вытирая салфеткой с запахом шалфея и мёда забрызганную то ли слюной, то ли спермой, в зависимости от продуктивности проделанной умственной, но и ручной работы, стену. Этой ночью, перед заходом в "Тесла", инспектор допил выдохшееся пойло из-под кровати, надел плащ, и нашёл объяснение всей творящейся криминальной канители, в которую его втянули по самое горло. Пропажа бриллиантов Фарреса должна иметь полное объяснение. Вероятно, получить информацию будет возможно именно за столиком с сиреневой скатертью.
- Где Дженни и Сельма Фаррес, сучка? - инспектор нарочно поправил прохладный револьвер у копчика.
- О, мистер Сомерсет! - улыбчивый чёрный пиджак жестом приглашал за стол. У Сомерсета не было выбора, и теперь, сев за столик, его окружали двое мужчин и блондинка.
- Мистер Сомерсет, рады видеть Вас, как всегда одинокого и сумрачного, - блондинка смотрела в сторону сцены, пока заученный заранее интерес выливался мягким тенором из её алых губ.
- Ты восхитительна, Диана, - приятное лицо, от горла выкинувшее на тело чёрный пиджак и строгую бабочку, загадочно улыбалось вот уже несколько часов чёрному полиэтиленовому пакету на столе, уличив его в сатаническом скручивании и недоброжелательности,- как атмосфера горящего дома на тротуаре Айрис стрит.
- Как дела, засранец? - Телмор выложил медный портсигар на стол, смотря прямо в переносицу человека, которому, казалось, было абсолютно всё равно на брошенный ему вызов.
- Мистер Сомерсет,- приятное лицо довольно безразлично, но в точности заботливо окутало взглядом жертву оскорбления со стороны инспектора,- называя человека засранцем, Вы заранее ставите себя в презрительно шаткую ситуацию.
- Заткнись, Уайт, мне плевать на твою чёртову прозорливость, мне нужны бриллианты Фарреса.
- Вы знаете, что у нас их нет. Весь Ваш грёбаный участок знает, что бриллианты давно вывезены из города. Чего Вы добиваетесь?
"Квартет ZigZag" вышел на сцену, публика за столиками разливала в бокалы шампанское, официантки разбрелись по пустым комнатам в ожидании клиентов, подписывающих бумаги мамаши Стеллы на аренду тела. Вступает ударник, выбивая энергичную синкопу.
- Инспектор,- блондинка выпятила запястье руки, что дымилось в пьяном тумане,- я бы хотела, чтобы этой ночью всё закончилось.
- Диана, дорогая, не бери удар на себя,- приятное лицо подняло манжет для подачи сплочённой твёрдым сердечным союзом в браке, руки.
- С пакгаузы "Штрауфманн" несколько часов назад были вывезены тонны оружия. Ваша причастность, мистер Уайт, как и Ваша, миссис Уайт, доказана вот на этой бумаге. Оригинал вы сможете найти у прокурора Фэлкона.
Телмор открыл портсигар. На тонких сигариллах покоился сложенный втрое лист пожелтевшей бумаги и расплывшейся на нём печатной краски.
За ударником вступил трубач, за ним пианист. Продымленное помещение кинотеатра "Тесла" лишилась провизии на фуршете, остался только алкоголь и чайные пакетики, что не препятствовало заказать на барной стойке молочный, либо сметанный коктейль в красных и синих оттенках иллюминационной подсветки заколоченных досками окон. Было довольно людно, поэтому за столиком с сиреневой скатертью приходилось чуть ли не кричать и следить за мимикой при громком разговоре - интуиция Уайтов была заключена в пакете на столе, растворяя в себе вожделение информации, поступающей откуда-то со стороны инспектора.
- У нас есть предложение, которое, думаю, Вам понравится,- Диана Уайт поднесла бокал шампанского к обители сладкого голоса.
- Кому-то нравится как ты танцуешь,- с выигрышной ухмылкой, Телмор истошно кривил брови,- как cидишь на унитазе, смеёшься, или ешь в ресторанах. Надеюсь, что все самообманы, которые вам довелось пережить, не дойдут до реалий. Ты, как и твой слабак-муж, у меня на крючке.
- Видите этого человека? - Диана знала, как разыграть комедию, но без подозрения на уловку.
- Да,- инспектор пытался скрыть тыльной стороной ладони направление взгляда, но это было тщетно,- некто Рик Шелтер, рецидивист и отличный карточный игрок. Я проиграл ему свои часы, на "Ставке года" четыре года назад. Помню, в тот же вечер за стеной моей квартиры обнаружили его труп.
- Известная история. Вас интересуют подробности, например, откуда у него такой изящный пиджак?
- Меня больше ничем не удивить, тупая сука.
Вступил контрабас. Вальтер П38 в руках мистера Уайта приводит спусковой крючок в заднее положение.
- Становится жарко, паскудная грязь?
- Наш друг, - Диана часто заморгала, утаивая слёзы и обиду на слова полицейского,- забыл о манерах. Как в своё время забыл о них и мистер Шелтер. Вы, инспектор, знаете что-нибудь о странных наклонностях мистера Шелтера?
- Скажи своему ублюдку-мужу, чтобы спрятал свой долбаный ствол обратно в свою задницу.
Ритм и блюз. Двуствольный Ремингтон готов доставить яркую боль всей области паха инспектора, заранее поддавшись красивым музыкальным пальцам Дианы. Рик Шелтер целился указательным пальцем в переносицу Сомерсета.
- Надеюсь, весь обман, который нам довелось пережить, не дошёл до реалий, и она успокоится.
Скатерть снова покрылась оранжевыми отблесками. Чьи-то встревоженные взгляды бегали из стороны в сторону, словно следили за палочкой дирижёра, ловко манипулирующей хором талантливых гортаней эпилептиков. Из угла сцены, где кульминация дошла до трёхсот ударов в минуту, некий человек, с потушенной в виски сигарой во рту, достал пакетик знатной смеси для шприца, выполненной под цвет сиреневого галстука.
- Очень увлекательно, превосходно, мистер Сомерсет! - с раздражённой наглостью автобусного контролёра выкинул резко и проникновенно пиджак мышиного выцвета, внутри которого таился самоуверенный человек, единственный, кто был готов выстрелить в любой момент,- Главное - не в сути композиции, с точки зрения фотоискусства. И, прошу заметить, этот фотографичный случай не обладает толковой композицией вовсе. Сплошная предсказуемость. Важна подача непосредственно обладателю лица ключевого момента - фотоснимка. Подача не осуществляется тщательной подготовкой текста "внесения",- указательный палец Шелтера стреляет в правую щёку инспектора,- "вручения",- прострелена переносица,- и...
- Что за бред ты мелишь, чёртов...
-..."пожелания". Ну, предположим - "Красивое лицо мной запечатлено!". Затем - "Держи скорей, мой друг любезный! Ознакомится с искусностью лица полезно!". Ну, и заканчивается...
- Умора! - громко засмеялся мистер Уайт.
- ... на старом добром правиле "одной пули".
- Вы - сумасшедшие твари... - несмотря на горячо выдавленные слова, Сомерсет ощущал мерзкий холод, распространившийся по всему телу, начав свой путь со сломанных на службе лопаток, однако вовремя замолчал, когда услышал сквозь бесконечный шум отголосок спускового механизма.
Шелтер не сводил указательный палец с горла инспектора, при этом достаточно нервозно и навязчиво исполняя круговые движения мизинцем:
- Если снять обязанность оставаться молодым - мы накладываем грим мертвецов путём специальной техники проявления плёнки. Встретимся на парапетах, за Глэмстим авеню и Соул бульваром, через пару часов. А пока - отдыхайте. Послушайте тех, кого родила мерзкая шлюха Стелла. Они очень талантливые музыканты.
IV
Несколько лет Надежды
Как сейчас помню тот день, когда я последний раз плакал. Не то, чтобы этот день являлся для меня значимым, но среди разговоров о поцарапанных какой-то кухонной верёвкой пальцах, я снова стал себя жалеть.
- У меня такое не впервой! - эта чудовищно бесформенная, омерзительная, вечно чешущая свои небритые ноги проститутка вылупила свои красные от конъюнктивита шары.- До этого я была аккуратнее!
Ища к себе сострадание, она не приняла во внимание тот факт, что между мной и нашей с ней отношениями всё кончено, не успев начаться. Предопределено, если хочешь. Ударная доза аптекарских изысков повысит план смерти, как её, так и моей. Всё кончено.
Диезы, бемоли, чёрное... осталось только отвращение к этой уродливой сучке, что снова запускает свои грязные ногти себе в трусы, яростно чешет наверняка кудрявый лобок, и говорит о своих порезанных пальцах.
- Хочешь выпить? - тварь протягивает мне бутылку дешёвого шампанского.- Оно слегка выдохлось, но пить можно.
И тут она засмеялась. Её иссохшие кривые губы растянулись в намёке на улыбку. Она шмыгнула носом, втянув вонь испаряющегося дерьма из открытого канализационного люка, снова выкатила свои больные шары, затем громко раскашлялась.
- Так... - кашляет,- непросто,- мокрота и кровь летят на мои брюки,- жить...
Тот день... сейчас, полагаю, я опрометчиво поступил, когда позволил тебе угадывать все свои замыслы.
Дорога, дорога, дорога...
Стекло накрывает отражение фонаря за фонарём. Динамики исключают спокойствие шин, соприкасающихся с асфальтом. Как слой высохшего клея снимается с пальца, сохранив на память твой гладкий отпечаток вздоха на своей стройной, чуткой поверхности, я, этим клеем, каждым движением и жестом, каждым взглядом и мыслью обращаюсь к тебе.
Пока ты осматривала европейские стандарты погоды, меня мучил выбор оружия, и я уверяю - ночью мы встретимся. Ты всем своим телом показываешь своё недовольство, связанное с тем, что с тобой происходит. Ксилофон и флейты угрожающе вдохновлённо полосуют мне воображение, где ты, точнее, твои фотографии, где изображена ты, говорят достаточно цикличные слова: "Мне тяжело, любимый... забери меня...". Это личные изыски. Более того - это вечные изыски.
Неважно кем, но было замечено, как ты, в клубе дядюшки Старринга, двигалась нагой под медленные модуляции саксофона, где в свои лучшие и чистые времена играл бродяга с Кьюриосити авеню. Я не хочу акцентировать внимание на ревности. Отрезок пространства неизведанной длины не мешает прикасаться к тебе. Прошло столько лет...
Казалось бы, ты, божественно нежная и вольная (даже по мнению редакции "Self"n"Sin"), но выставляешь себя в свете, в коем сияют дешёвые потаскухи мамаши Стеллы. Мне невероятно повезло с характером и тягой к осмыслению, чтобы постичь таких результатов. Пустозвонство исключено. Ни к чему страх, или лишение иррациональности, не нужна логика, если интуиция и чувства, высшие чувства, развиты на эгоистичном, а не газетно-социальном уровне. Я обливаю наши фотоплёнки бензином, и жду, когда пальцу удастся выдавить хоть одну искру из ледяной зажигалки. Прометей стирает память. Надеюсь, ты договоришься с этим ублюдком, чтобы выборочные осколки черепа достались и тебе. Стреляй, если думаешь, что выкапывая могилу для себя, я вгоню туда нас обоих. Ты будешь не права. Но выбор всегда останется за тобой.
"Мелочь... трата одной монеты не стоит даже отведённых глаз инвалида..." - так сказал Сомерсет, прежде, чем его память была передана мне. Сполна.
Масса туч усиливается.
На закрытой автостоянке, через выбитые окна, симбиоз снега и ветра полирует лобовые стёкла чёрного, продолговатого автомобиля, где внутри никого нет. Надеюсь, никого нет. Ламп сверху достаточно лишь для того, чтобы подмести метровый диаметр входа на стоянку, не более. Дворник слабовидящий, я разговаривал с ним по вопросам лекарственной важности.
Ты опередила меня на пару шагов, и уже стояла позади меня, эротично наводя чёртов револьвер мне в копчик, возможно в левое ребро. Твой строгий пучок белых волос ещё кто-то видел, прихорашиваясь сзади. Кто это, тот самый тип с часами? Что ж, сделаю короткую ужимку - не стану сопротивляться вероятному летальному исходу.
- Ты псих! - как конкретно, милая!
Выронить оружие, или играть дальше?
- Как я могу выразить некачественные извинения под такую внушительную вьюгу?
- Ты очень изменился,- тебе ли мне на это указывать,- тот образ, который ты выдумал - ошибка. Ты совершаешь только ошибки. Ты чист, но жутко расчётлив.
Я устал играть, это слишком.
- Я рад слышать тебя, дорогая.
- Ты говоришь идиотские вещи.
Неужели она выстрелит?
- Прошу, выслушай...
V
Искорёженные Кукушкой
На ресницы полимерными хлопьями рассыпаются адреса длинных витрин с потребительским радушием, и, удивлёнными наевшимися лицами, видеокассеты крепко сцепили собрание целого зала пожилых недолюдей, раскидисто усадив тех, кто ещё сохранял часть рассудка на бельэтаже, заставляя наблюдать смерть двух молодых, красивых жизней, сторонников радикальных соотношений сектора клавиш девятой октавы сострадания и комнаты опознания всего и вся, где явлению двух взглядов пришло время разбивать иконы оправданным, заранее обдуманным риском.
Делая круг по извилистым зарослям крапивника, сторож психиатрической больницы, в двух кварталах от пакгаузы "Штрауфманн", услышал звук выбитого стекла со стороны левого крыла. Резко выдернув из рукава куртки дубинку, тем самым разогнав успокоительное в желудке, его вырвало на вычищенные до блеска лакированные туфли подбежавшего к нему, разодетого в изящный красный халат и жёлтую сорочку упитанного мужчины лет сорока.
Удар дубинкой по прямому носу с глубокими порами пришёлся больше от испуга, нежели с мыслью о самозащите, и сторож, с самозабвением, присущим только тем, кто одержал победу на параолимпийских играх, заломил руки сумасшедшему, орущему о какой-то коллекции бриллиантов, измене жены и какой-то безызвестной сторожу Дженнифер.
Увлёкшись сложившейся ситуацией, дубинка ещё около минуты работала в неутомимой руке обезумевшего, обезображивая лицо сумасшедшему и выкрашивая чёрным, в свете луны, потоком крови серебряную желтизну его сорочки. Почувствовав усталость от проникновенного вальса избиения, хозяин дубинки отстранился от обездвиженного тела, достал из того же рукава, что и дубинку, влажный, от ещё утреннего кашля, грязно-зелёный носовой платок.
Стряхнув с платка табачную пыль и куски отслаивающегося с прошлогодней весны псориаза, сторож лихорадочно принялся вытирать ботинки сложенного в позу эмбриона, еле дышащего мужчину, пока высокие заросли крапивника со стороны "Штрауфманна" покорно сгибались в свечении фар четырёх полицейских автомобилей, по периметру сопровождающих бесшумный катафалк.
Завидев движение, сторож быстро развязал тонкие шнурки на туфлях мужчины, снял свои сапоги, пропитанные крапивным соком, и, неожиданно для себя, почувствовал, как что-то инородное со скоростью звука врезалось ему в протез правой ноги. Отбежав немного в сторону, где удалось скрыться за мусорными баками у помойной ямы со сточными отходами из отдельного здания столовой, он стал кататься на спине в вонючей жиже, пытаясь натянуть на искусственную ступню блестящий, в свете автомобильных фар и бесшумных выстрелов из медных цилиндров, ботинок.
Из катафалка, спрыгнув с переднего пассажирского, вельветового сидения, в сторону помойной ямы решительно зашагала юная девушка. Путаясь в длинном подоле серого платья с длинными рукавами, она, прикрывая высохшие губы и разбитые брови гипсовой маской лисы, крепко сжимала что-то в кулаке, что-то, что было брошено в искривлённое истеричным криком, вымазанное помоями и лаем собак, сорвавшихся с цепей на участке, ограждённом гнилыми досками от посторонних взглядов, освещённом единственным фонарём, лицо.
Позади - выстрел дробью.
Девушка поправила маску - нечем дышать от испарин изрезанного подбородка и слёз, что скатывались по длинным малиновым волосам на платье.
Справа - второй выстрел. Сторож обезглавлен. Затем - прокуренный баритон человека в водительской фуражке, который стрелял:
- Видишь этот платок, зелёный? Он как-то рассказал мне, откуда у него этот платок. Ему, ещё в глубокой молодости, перевязал его сраную культю один румынский циркач. Во время войны большая редкость было встретить настолько отважного человека, который гастролировал бы по военным частям круглые сутки, просто неся смех, Дженни, радость - ту самую радость, поддержку. Их семьи были в оккупированных городах, или уже были мертвы.
Где-то на горизонте, где стоял город - сирена. Здесь - девичий плач и неумолкающий, быстрый, плюющийся баритон:
- Так вот, у этого циркача были львы. Он был укротитель львов, чёрт его дери. Румынский, мать его, укротитель львов. Он воспитывал их с малого возраста, приобрёл у какого-то известного на то, ещё военное, время, браконьера. И взбрело ему в голову взять их на гастроли. Представь себе, маленькая сучка! Грёбаный цирк, львы, выступление, и раз!- выстрел дробью в жёлтую рубашку,- Два! - выстрел дробью в помойную яму,- Бомбардировка, бегство, трупы!!! - баритон орёт навзрыд,- И там был этот помойный ублюдок, которому оторвало ногу, и он видел, как неустрашимый перед чёртовыми львами, человек, который исколесил всю страну, и, несмотря на ужасающие условия, обстрелы, могилы - плакал! Плакал над своими родными, твою мать! Над львами, сука! И вытирал слёзы этим платком!
Сквозь сумасшедшие рыдания - несколько выстрелов дробью. Затем - оглушительная тишина. Только шелест мочи по крапивнику.
Один из полицейских, в маске ламы, извлёк трещащую рацию из рук магнитного держателя, потряс ею в воздухе, поднёс к своему, надкусанному в детстве ламой, уху, и, отрывисто, но с ноткой лёгкого беспокойства, сказал:
- Фарресы мертвы.
VI
Парафиновый Душ
На стол с треснувшей лакировкой швыряются жёлтые бумажные конверты без марок, из них сыпется фотография за фотографией, их количество удручающе велико.
- Извольте объяснить эти фотоснимки, что крупными порциями извлекает наш неизменный друг, сыплющий одну улику за другой конвертик-рог изобилия?
Вот же тупая ехидна, проклятый жандарм! Я, всей одеждой в дерьме, ведь обнаружили меня не за чтением, твою мать, книг, сижу перед брызжущим соплями изо рта ублюдком, нагло, насмешливо глядящим глазами-бусинами на взбухшие веки провинциального неудачника, оттрахавшего какую-то старуху на пакгаузе. Но в дерьме - я!
Я обнаруживаю в его фиолетовом галстуке громовые закаты, молочного сёрфера, испытывающего нафталин в качестве подпитки, обнаруживаю всё, лишь бы не выдавать разные аспекты, касающиеся моего отражения в зеркале, или глазах. Сопли летели, а старуха трахалась членом ублюдка, сидящего справа. Но это не важно. Мне важно знать к кому обращался жандарм - к трахальщику старого мяса, или ко мне? Или к моей одежде, что вся в дерьме?
- Тварь! - рявкнул сопливый легавый, и побежал отвечать на телефонный звонок.
Только он взял трубку, извращенец быстро, так мне до сих пор непонятно откуда, ибо сидел он в одних белых трусах, достал бензиновую зажигалку, и подпалил кучу фотографий на столе.
- Да? - говорит жандарм в трубку телефона,- А у нас тут чинят что-то в коридоре, вон, даже горелым запахло!
- Как тебя зовут? - извращенец тянет мне руку.
- Хорошо. Сейчас улик не будет. Вы готовы к долгому истязанию?
- Да, но я морально...
- А-а-а-а!!! - жандарм, видимо, заканчивал разговор по телефону, это ему удавалось особенно глубоко.
- Позвольте поцеловать Вашу руку? - извращенец раскалился до черноты, и щетина его возгоралась.
- А сколько старых людей Вы насадили на... кхм...
- Кожаный шприц? - зубы у него белые, в "Self"n"Sin" писали, что он обожает пить перекись водорода.
- Вы все одинаковые.
- Девяносто три старого человека.
- Да, это не в носу ковырять... - жандарм никак не заканчивал разговор по телефону, хотя уже давно проорал своё доходчивое "а".
- И чем Вас возбуждают старые люди? - я что, детектив?
- А чем Вас возбуждают пенисы? - он сладко втянул воздух и наигранно зажал губы.
- Хватит мешать мне гово... что!? Ах, ты!.. сучонок!!!
Жандарм внезапным образом обнаружил, что улики сожжены.
- Не хрен снимать на полароид!!! - объявил в громкоговоритель лейтенант-сержант.
- Извините, мистер лейтенант-сержант! - молодцевато запястье врезается в лоб, жандарм выпрямляет грудь, и замирает.
- Я ухожу.
Я встаю, пепел фотографий, на которых были запечатлены полароидом оперативной группы сцены, выставляющие извращенца в его естественной среде обитания, откидывает едкий дым, за порогом - коридор с дверью на улицу.
- Позволь,- извращенец хватает меня за кисть,- я люблю тебя!
- Нет!
Я вырываю руку человека-насильника из своей руки, такой белой, странной, и, слегка пошатываясь, прохожу мимо застывшего тупого жандарма, с которого льётся трудовой, вонючий пот. Подойдя к двери, я обернулась. Извращенец одевается, пока я говорю:
- Учи семантику, грязный уродец. Жизнь - не какой-нибудь сраный сюжет детектива, однажды твоих детей будут трахать так же, как и ты всех этих старух. Моё имя - Офелия.
- Древнейшее имя, Диана! - подытожил голос из громкоговорителя.
Либидо без страсти. А ведь кто-то раньше мечтал назвать пост-провинцию нео-провинцией. Предпочтения же не менялись. Мне, как женщине, это известно. Я только о весеннем воздухе и мечтаю.
VII
Ночь и Тела
Перед нами закрывали кафе. Мы - уродливые псы нескончаемого празднества, где жизнь не стоит даже выдохшейся бутылки рвотного пойла. Их тени преследуют нас, ежечасно проливая чью-то кровь на избранный стиль жизненной сцены, о которой ты не смела предупредить меня. Потому что ты сама мертва.
Седой, словно в сахаре, полумесяц исподтишка толкнул чёртову полночь на длинный квартал пропащего города. Фонари длинного квартала заблёвывают желчным светом сточные канавы, питающие иссохшие деревья и кривые дома, карнизы которых ловят язвенными языками менструацию неба, вваливая в треснувшие стёкла посеревших окон явь некой мечты.
Я сверяю часы.
Я знаю, что некогда он посещал твой дом, что, по традиции, закончив свою пустую болтовню, он пил горький чай, а ты же пыталась рассмеяться. Ты сидела у него на коленях, на кухонном столе лежала флейта, хотя это уже не имеет никакого значения.
Я уверен, что он так и не задал тебе ни одного вопроса, прямо или косвенно касающегося лично меня. Может быть, в этом и была некая опасность в последовавших далее обстоятельствах.
Я помню, что тот день не решался показать солнце, хотя и без него было достаточно светло и душно, если не мерзко. Меня жутко тошнило, и несколько раз я терял сознание, пока шёл по лесополосе к кварталу, где стоял твой дом.
Я умирал, пока в это время он плевал на пол, а ты вытирала своими нежнейшими руками его лоб. Он смотрел то на твои плечи, то на отражение орхидеи в зеркале. Он предсказывал месяцами ранее мою смерть, но я не имел этого в виду, пока действительно не встретил её в образе поостывших теней, что закрывали проход к любому виду инвертированного события.
Я смотрел, как вы, две гнусные твари, слезали друг с друга и поспешно одевали свои трусы и брюки.
Я знаю, что вас задевает.
Я сверяю часы.
Ты всё ещё стоишь на засаленном линолеуме, на твои грязные волосы с потолка падают окурки, капает ртуть, мученица и убийца - ты вытянула изуродованные руки с пальцами без кожи, давясь хлопьями повышенного давления, насекомыми, пожирающими твоё сладкое чрево, набухшее от желчи сгнившего плода похоти.
Жёлтые сапоги с чёрной обводкой топчут желтки и скорлупу войны, которую начал прозорливый никто. Я остался ничем, придя из вихря блуда мыслей и стяжек, которые сдавливали годами, всецело наталкивая то на проповедь, то на искупление чьей-то, не моей, вины.
Луна в истерике выкурила всю влагу наших организмов. Из телефонной трубки неизведанным шумом разыгрываются смерти - одна за другой. Портье комично прихлопывает себя по щеке. Его работа окончена. Улица пуста.
И вот. Перед чем мы? С чем мы остались? Скопище несоразмерных твоим ногам блестящих туфель, блестящая фарфоровая посуда, у меня во рту - смоль, сигаретные, выжженные выхлопы, дёсны, давно деформированные в пластилин. Твоя тень ходит перед тобой, заглушая криками и индивидуальностями твоё существо бессменным обманом. Они топчут это при тебе, давясь скорлупой и смогом, зная, что тебе некуда идти. Вольность выбора сменяется розово-перламутровым, отходчивым ко сну желанием тройного всплеска педофилии, самоубийства и нескончаемого смеха в одном безобразном коктейле, поданном при обстоятельствах "...заберите". Все они мертвы. Все те, кого мы знали, кто держал в руках этот пропащий город. Все те, благодаря кому мы сами были живы.
Там, на парапетах, этот глухой звук удара тела о капот машины... лишь это не выходит у меня из головы. Разве так должно было всё кончиться? И кончилось ли это?