Аннотация: Таежная быль, передаваемая из уст в уста...
Легче прочего судить за чужие грехи. Но однажды, оглядываешься назад, и видишь с удивлением или без, как покорежила судьба многих из твоих сотоварищей. Когда взгляд завораживает рассвет, закат кажется далеким и нереальным, но он неумолим. А пройдет время, и сам уж не веришь, что было это с тобой.
Кузьма парень видный метром за сто восемьдесят, сибирской широченной кости, а обликом вороным, цыганским. Зыркнет тебе в душу, сразу и не поймешь, то ли шутит, то ли не шутя перекрестит, чем попадется под руку.
На Столбах к нему прижились, абреки считали за своего, а прочие в спорах не по ранжиру. Если встретится тебе он по тропе хмельной, то лучше сразу двигай в кювет. А напротив поздоровкались с ним на скальной высоте на высоком лазе, то и подстрахует, и подбодрит. За веселым столом Кузьма балагур знатный. На его устную баечную травлю, слушатели слетались, будто в театр на партер. Прибауточками, прикольчиками сыплет мужик без остановки. И такой народный фольклор из него прет живой, даешься диву.
По Столбам лазал Кузьма не хуже многих. Может и техники у мужика никакой нет, зато с высотой разговаривает на ты, не дает ей ни граммулички спуску. Что внизу стоит столбист Кузьма в позе вольного, что на высоте в ходу метров под сто, нет в нем ни страха, ни суеты.
А была душе его высота по нраву, любо. Расправлялось лицо Кузьмы улыбкой во всю ширь, глаза лучились простотою детской, а руки тянуло к небу. Настоящему человеку во всем свобода нужна. И попадаются среди них такие, которым без нее и жизнь не в жизнь.
Но поцапался как-то абрек с лесниками на кордоне. На пустом месте ссора, а заусило по-настоящему. Но ведь сами же с гадким посулом лезли, при чем не по одному, доброй кучей. Пытались даже кольем достать неугомонного, только Кузьма куда их проворней, уложил всех троих. Еще и потоптался от души сверху. Не все же начальству править миром? Пусть и они почуют, как трещат под ногами человеческие хребты. Да затаили служивые на него злобу.
Изба, в которую Кузьма наведывался, стояла от Центральных Столбов на отшибе, так оно спокойней. Места там глухие, чужой человек не зайдет. Сидели они с утреца вдвоем с Ильей, водки литр из чайника допивали, вели разговор. Вдруг дверь в избу от пинка влетела, а за ней стоят трое лбов в голубых козырьках, и один из прежних знакомцев в зеленом.
Лесник дыркою обидной в зубах щерился, а трое начальников табельным оружием наперевес. Злые они не на шутку и слегка датые. На лицах такое, что поневоле вспомнишь о старухе смерти. Плевками скалятся, а в глазах уже решено.
Когда вывели покорных мужиков из избы, битый лесник из-за плеча вытащил табельный карабин. Служивые завсегда живут на охоте государевой. У них никогда не поймешь, толи они свои, толи обчественные нужды оправляют.
Прикладывали железом, не торопясь особо. Руки белые расшибать в кровь было незачем. Железом оно как-то спокойнее, и результат на лицо. С ног свинчивает, и пока он сердешный сподобится на коленочки, приложишь ему второй раз, только брызги крови вразлет.
Уже перепачкались начальники красным с ног до головы, понял Кузьма, что просить начальников за пацана Илью бесполезно. Убьют и мальца. За одно убьют, чтобы концы в воду. И принялся он косить, как важивали на зоне. Слюну кровавую пустил, закатил глубже зенки, выгнул спину падучей.
А молодой Илья глупый и здоровый, пыжился зацепить обидчиков и с коленей. Даже того в жизни не узнал, что иногда с правдой и повременить не грех. Кузьма судорогой выгнулся, откатился в кусты и затих. Отстали от него сердешные, уверились, что кончен бродяга, круче принялись за Илью.
Добили до полного мяса, пока тот не испустил дух. Ножом ковыряли для проверки. Не шмалять же из табельного оружия? Проще тела сунуть в избу да запалить. И представится как обычно, два абрека напились, подрались и сгорели. У нас половина жмуриков загибается по известной причине. Что нового городить?
Вошли после дела в избу, а там чужих припасов, почитай четверть. Сало спелое, с хлебушком и луком строганное в ломти. Что пропадать добру? Помыли в колодце ручки и сели покойников поминать. Душе после поминок спокойнее. Не бродит она по миру неприкаянной, зла не таит.
Как первый литр одолели, пришел в разум Кузьма. Посмотрел он единственным не выбитым глазом, а железные ставни на окно никто из обидчиков не отворял, дверь прикрыта, а лаза на чердак в той избе не имелось отродясь.
Подковылял он к двери, да и подпер ее хорошим колом, потом и ставни припер. А начальники водку льют, говорят громко, разухабисто, подвиги текут бурной рекой. Он всю избу кольём по сторонам обложил, и запалил только тогда.
Долго они выли, но заживо не сгорели, хватило дыму. Гореть заживо им не судьба. Илью жалко, совсем молодой был еще паренек. А глаз? Что глаз, один то остался целым. Зачем зыркать во тьме сразу двумя? И шрамы на морде зарастут, слюбится девкам непривередливым. Только ноет сердце рубцами в ночь, безнадежно и долго.