Дроздов Вадим Сергеевич : другие произведения.

Зарисовки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  

Дроздов Вадим Сергеевич.

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Зарисовки.

(сборник рассказов)

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Содержание.
  
   Цикл "Мир как он есть"
  
   Пес (рассказ)
  
   Жертва (рассказ)
  
   Государственник (рассказ)
  
   Дети это не игрушки (рассказ)
  
   Воин Света (часть 1) (рассказ)
  
   Апостол (часть 2) (рассказ)
  
   Ангел (часть 3) (рассказ)
  
   Все познается в сравнении (рассказ)
  
   Валька (рассказ)
  
   Цикл "Сказки"
  
   Близнецы (повесть)
  
   Сестры (рассказ)
  
   Леший (рассказ)
  
   Сон на яви (рассказ)
  
   Иван (рассказ)
  
   Ведун (рассказ)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Пес.

  
   Митя поймал себя на мысли, что уже минут пять хлопает по карманам ветровки, пытаясь нащупать ключи. Очнулся. Рука настойчиво теребила правый нижний закуток, оттуда звонко брякало. Сконфуженный, извлек на свет "легальные отмычки", как шутливо называл ключи. С третьего раза попал в замок нужной железякой, снял с ворот ржавого сторожа.
   По лицу против воли расплылась улыбка. Давно так не отключало от окружающего мира. Правда и ситуаций подобных сегодняшней не возникало. Финиш. Он достиг финиша, и во власти совершить мировой рекорд, или рухнуть в бездну.
   Рядом с ногой неприятно проскрежетало. Пес в нетерпении скреб по жестяной калитке, подсказывая непохожему на себя хозяину, что нужно делать. К великой собачьей радости, тот, наконец, заметил. Железная створка, поскрипывая петлями, отошла в сторону. Увлекая за собой Митю, лохматый гигант ринулся внутрь, к будке, к миске. Не в силах удержать Пса, парень выпустил из рук коротко натянутый поводок, дескать, не забыл, вижу, что проголодался, и вновь окунулся в мир мыслей. Пес почему-то не убегал, бросался на грудь, о чем-то ругался по-собачьи. Оказалось, хозяин забыл снять намордник.
   Уже злясь на себя, Митя освободил собаке пасть. На всякий случай проверил миску на наличие еды. Утром пес почти успел опустошить дневную норму, но до вечера остатков должно было хватить. Ведро под крышей содержало дождевую воду, значит и от жажды не умрет.
   Теперь взобраться по крыльцу, открыть оранжевым ключом дверь. Протопать пыльную, захламленную "пока не нужными вещами" прихожую, и в дом, где ждет заварник крепкого чая и возможно самый важный в жизни вечер. Если решится на эксперимент над собой.
   От волнения в горле пересохло. Митя ухватил чайник и заварник, налил жидкости в кружку, пятьдесят на пятьдесят. Глоток крепкого чая привел в норму. Решится, обязательно решится. Кто, если не он, Иволгин Дмитрий Дмитриевич, двадцати пяти летний сотрудник Обнинского научного центра, отдела микробиологии и генетики. Молод, целеустремлен до фанатизма, бескорыстен. Больше всего на свете желает счастья для людей. Собственно для этого и работает, в этом видит смысл жизни. Значит, и рискнуть этой самой жизнью сможет. Например, сегодня вечером. В отстраненном взгляде замелькали кадры патриотизма и самопожертвования. Матросов, Гастелло, Галилей, Иисус, и он среди них. Новая история великомучеников.
   Двор за окном огласил всплеск птичьего крика. Наевшийся Пес от скуки гонял по двору воробьев, не давая доедать то, что насорил вокруг миски. Беспредельная животная энергия требовала выхода. Митя постучал в окно, привлекая внимания, и показал любимой животине кулак. Пес сделал вид, что не видит через стекло. Взгляд парня потеплел, в глубине зрачков появилась насмешливость.
   Новый Иисус, сильно загнул. Страдалец за людей. Оно может и так, но и корысти в его поступке будет, хоть отбавляй. Ведь хочет исправить людей под себя, свои недостатки, страхи. И Пса начал брать на работу по той же причине.
   Митя вспомнил, как его грабили в подворотне, по дороге домой. В тот день молодой ученый наконец-то получил зарплату за три месяца, и еще надбавку за хорошую работу. И все потерял в две минуты. Не помогло ни высшее образование, полученное экстерном, ни огромные познания наук, до каких сумел дотянуться кругозором. Сила. Оказалось все решает грубая тупая сила, помноженная на недоразвитый мозг, лишенный знаний, которые бы выступали в качестве сдерживающего фактора. Тогда, в подворотне, Митя наиболее остро ощутил всю несправедливость, нелогичность общества, которое живет стараниями, таких как он, ежесекундно пользуясь плодами наук, и вместе с тем ни в грош не ставит при встрече.
   Ботаник, четырехглазый в школе, яйцеголовый, пришибленный во взрослой жизни, постепенно превращается в замшелого старикашку ни от мира сего, место которому в доме престарелых, среди таких же идиотов. А ведь именно эти идиоты, живущие впроголодь создают, чуть ли не на коленке лекарства от рака, что бы правильные обыватели жили дальше, носили обувь на мягкой высокотехнологичной подошве, жрали еду без холестерина и имели баб накрашенных супер косметикой, которая тоже, между прочим, с неба не падает, и из земли не выкапывается. И для чего? Что бы потом получить от одного их таких в зубы и лишиться и без того несправедливо мизерных денег за высший труд человечества. Глупые люди, до сих пор поклоняются тяжелому кулаку. Не понимают, что давно находятся в зависимости от труда ученых. Еще не научились что-то делать сами, умеют только потреблять, но еще не видят этого.
   Следующую зарплату Митя получил еще через два месяца, и то не запланированную. Какая-то немецкая фирма закупила партию препарата для похудания. Выложила сразу все деньги. В той же подворотне, в тот же час, те же люди. Тот же удар в ту же челюсть. То же самоедство и унижение. Ведь полгода живут на зарплату жены. Недовольные нотки в голосе Марины проскальзывали все чаще. Она, конечно, все понимает. Но понимать одно, а смотреть на возвращающихся из заграницы подруг, удачно вышедших замуж за наглых и беспринципных, и делать вид, что ничуть даже и не завидно, совсем другое. Холод отношений. Постель, уже успевающая остыть за день, после жаркой, когда-то жаркой ночи.
   Тогда Митя решил брать с собой на работу Пса. Трехлетний кавказец, функцией которого было охранять двор и дом, во время отсутствия хозяев, на ура принял возможность каждый день бегать в город. Пусть в наморднике и на коротком поводке, но зато за пределы двора.
   Щенка Митя приобрел у друзей, почти даром, и с возможностью выплачивать деньги в рассрочку. Поскольку с фантазией было туго, а банальностей не любил, кличку придумать не смог. Так и назвал, Пес.
   Масюпусенький щенок за три года вымахал до неприличных размеров и требовал много еды, что очень раздражало Марину. Особенно напряженными из-за собаки отношения стали, когда Митя перестал доносить до дома зарплату. Еды действительно не хватало. И если бы не домашний огород и понимающие друзья, Пса, скорее всего, пришлось бы отдать. Но не отдали. Как оказалось, не зря.
   Очередная комплексная зарплата за три месяца. Знакомый переулок. Знакомые ребята. На этот раз топчутся в нерешительности, ведь с ним Пес. Митя беспрепятственно проходит мимо. Вроде пронесло. Но нет, окликают. Торопливые шаги. На руке одного возникает кастет. Пес недовольно ворчит. Митя расстегивает намордник, но не снимает, еще надеется, что пронесет. Говорит приятельски: "Ребята, вам чего надо?" В ответ, удар в грудь. Митя падает, рука сдергивает намордник. Короткая фраза: "Дери их, Пес".
   Разъяренный зверь оторвался тогда по полной, выместив всю ярую злость за боль хозяина. Больше Митю в подворотне не встречали. Жена Марина вновь стала теплой и пушистой, как в отношении Пса, так и мужа, наконец, показавшего, что он тоже вроде как кормилец, а не альтруист-фанатик. Вспыхнули, было, потухшие любовные угольки, расцвело взаимопонимание.
   Но теперь уже Мите стало трудно поддерживать чувства. Захватила работа. Так получилось, что новый начатый проект, в свете последних событий стал делом принципа. Разработка препарата блокирующего ген агрессии к себе подобным. Авторский проект профессора-старожилы, не сулящий особых дивидендов, потому как процент успеха определялся, чуть ли ни нулем. Финансирование на уровне пожертвований, участие на добровольной основе. Желанием загорелись немногие, Д. Д. Иволгин в передовиках. Еще ярки впечатления от полученных в подворотне унижений, болят помятые кастетом ребра. Больше такого не будет, если все получится.
   Несколько недель Митя разрывался между работой и домом, проектом и женой. Он не стал объяснять, что задерживается на дополнительном внеплановом исследовании, сугубо творческого плана, да Марина бы и не поняла. Назревал очередной крупный скандал.
   Помощь пришла, откуда парень и не ждал. От тещи. Проживающая на некогда Советской житнице, Украине та, наконец, соизволила соскучиться по дочери. В письме приглашала Марину в гости. Зятя тактично не упоминала. Лишь во фразе касающейся денег. Дескать, мы с отцом наскребли только на твою дорогу, а Дмитрий, если хочет, пусть едет за свои шиши. Он же ученый, должен, что ни будь придумать, на Нобелевскую премию.
   Давно мечтавшая повидать заграницу и родителей Марина, сразу согласилась. Занятый работой Митя естественно поехать не смог. Да и не на что, и отдохнуть супругам друг от друга не мешало бы, "омолодить отношения". В общем, целый букет причин остаться дома, главную из которых Марина так и не узнала.
   Сегодня были проведены заключительные исследования готового препарата. Проект подошел к своей завершающей фазе, и застопорил. Фаза испытаний. Оказалось, что добровольцев нет. Слишком пугающе возможные последствия. В том числе: временный отказ иммунной системы, потеря сознания, дисфункции мозга, вплоть до летального исхода. Пугало и возможное изменение генофонда, что могло привести в будущем к рождению детей с дефектами.
   Митя до последнего сохранял молчание, надеясь, что кто ни будь решиться взять на себя тяжкую ношу подопытного кролика, но видимо остальные думали также. Начали проскальзывать предложения о подаче объявлений, и даже о проведении дополнительных исследований нерешенных проблем с других точек зрения. Когда заговорили о том, что не плохо бы заморозить проект и заняться поиском спонсоров, не делая поспешных решений, Митя понял, что его мечта бодро ступает на дорожку проектов-второгодников, и, отбросив сомнения, согласился.
   В конце концов, это его мечта осчастливить людей, дать им радость существования в кругу себе подобных. Его, коробят проблемы насилия, не давая спать ночами. Ненависть доминанты силы над разумом бесит, и терпеть нет сил. И не его ли жена мечтает о знаменитом богатом муже? Марина вернется от родителей ужу завтра. Так пусть встретит дома свою мечту.
   Лицо парня осветила улыбка. Губы прошептали: "Марина, я тебя люблю. Все ради тебя". Руки расстегнули пряжки рабочего портфеля. Через секунду, по соседству с кружкой появились ампула с препаратом и шприц. Компанию им составили блокнот и ручка для записи ощущений.
   Первые минуты после укола ничего не происходило. Митя как никогда старательно прислушивался к ощущениям, но уловил лишь урчание голодного желудка.
   На десятой минуте отсутствие чего бы то ни было необычного, стало настораживать, и даже раздражать. Хотелось эффектов, пусть самых примитивных, вроде тошноты, но не такого пассива.
   Пустые страницы блокнота нервировали. "На-до-е-ло", выдавил синей ручкой. На последнем слоге стержень разорвал страницу. Митя, не глядя, швырнул на стол пораненный ежедневник, вскочил на выпрямленных ногах.
   "Черт, чего я так нервничаю?- подумал". Тут же рука машинально вылетела вперед, нанося удар по воображаемому противнику. Действие совершенно для Мити не характерное. Лицо искривилось в ухмылке.
   Что бы успокоиться, заглянул в холодильник. Созерцание продуктов оказывало на ученого благотворное воздействие. Но сейчас прохладный зев скорее был пуст, чем полон. Центральная место занимала кастрюля с наваренным на неделю борщом, выеденная почти на две трети.
   На ум пришла идея, что неплохо бы поесть, разнообразить деятельность организма. Может тогда препарат, проявится? Вытащив кастрюлю, Митя направился к плите. Неожиданно за окном рявкнул Пес. Парень вздрогнул. Зубы проскрежетали. Не заметил, как правая рука отпустила ручку кастрюли, и, сжавшись в кулак, погрозила окну. Ее левая подруга в одиночку кастрюлю не удержала. Та накренилась на бок. Красная жижа выплеснулась, расплываясь по ковру пятном.
   Митя взревел и швырнул кастрюлю о пол. Не удержавшись, добавил ногой. Полет. Посуда звякает о стекло серванта. Комнату украсило овощное ассорти.
   Парень запрыгал на месте, ударяя ногами в пол:
   -Черт! И кто это все будет убирать, я спрашиваю?- проорал никуда. Словно в ответ двор огласил заливной лай.- У, псина. Всегда орет под руку. Специально. Заткнись! Заткнись!
   Еще рьянее затопал, отбивая до онемения пятки. В один момент наступил на кучу капусты. Поскользнулся, упал.
   -Гав, гав,- раздалось за окном.
   -Заткнись,- прокричал,- рука ударила в пол. Поднявшись на четвереньки, пополз в сторону двери.- Или я сам тебя заткну,- прошептали слюнявые губы.
   Пес лежал в солнечном пятачке посреди двора, наслаждаясь увядающим осенним теплом. В нескольких метрах, у миски из-под еды, паслись группки мелких птичек. Пес ленился прогонять их, поэтому просто время от времени рявкал.
   Из большой будки хозяина вновь донесся грохот. Пахнуло беспокойством. Несколько минут кто-то громко топал, потом движение переместилось ближе к входной двери. Пес недовольно заворчал, сердце забилось чуть чаще. Он не узнавал слышимые шаги. Никто из хозяев так не ходил.
   Дверь отворилась, на пороге появился Митя. Об этом Псу говорило зрение и обоняние. Но вот слух и шестое чувство, били тревогу.
   "Я же говорил тебе, заткнись!",- донеслись до Пса слова хозяина Мити. Уши различили раздражение, даже злобу, направленную на него.
   Пес не помнил когда и чем огорчил хозяина, но на всякий случай поджал уши, дескать: "Да, признаю, виноват. Больше не ругайся".
   Митя соскочил с крыльца. Неестественно дерганой походкой стал приближаться к собаке. Шестое чувство Пса вздыбило загривок. Еле удержался, что бы ни зарычать. В конце концов, перед ним хозяин, и возможно, он просто играет.
   Под Митиным взором пес прижал уши. Парень злорадно гоготнул. Винишь себя. Винишь? Но этого мало. Размахнулся на широком шаге, и с силой ударил зверя ногой в бок. Пес взвизгнул, скорее от неожиданности и страха, чем от боли. Припав к земле начал ласкаться.
   -Ай! Я вывихнул об тебя палец. Не мог подставить живот?- закричал Митя, хватаясь за босую ногу.- Ну, погоди, ты за это ответишь.
   Взгляд отыскал припаркованные под навесом вилы. Растопыренные пальцы потянулись вперед.
   Хозяин куда-то побежал. Шокированный Пес с тревогой наблюдал за человеком. Со спины совсем даже не хозяином, или хозяином, но непохожим на себя прежнего. Человек ухватил палку и обернулся. В его жестах зверь отчетливо прочитал слово "смерть".
   Смерть приближалась. Шестое чувство затихло, не в силах родить ярость к хозяину. Беспомощно оглядевшись, Пес не придумал ничего лучше, чем спрятаться в будку. Прижавшись к боковой стенке убежища, собака ждала неизбежного. Тело мелко дрожало, ребра колотили о доски рукотворной норы.
   Шаги хозяина затихли вровень с входом в будку. Пес вжался в стену. От страха перехватил дыхание, а шерсть вокруг глаз взмокла.
   -Получай подарок,- услышал. Через секунду вровень с боком что-то просвистело, и с треском вошло в заднюю стенку, пробив насквозь.
   -Ну же, вылезайте, проклятые,- Митя безуспешно пытался вытянуть вилы, накрепко засевшие остриями в досках. После очередного рывка, отлетел в сторону. До сини сжатые пальцы держали черенок. Навершие не пожелало покидать деревянного плена.
   От удара о землю парень на время потерял зрение. Все застлала алая пелена. Очнулся на ногах. Стоял и что есть мочи колотил по крыши будки испещренной трещинами палкой.
   Первая пришедшая в голову мысль содержала вопрос: "Зачем? Что я делаю?" Митя нанес еще пару машинальных ударов и остановился. Из будки доносился скулеж любимого животного. В прояснившуюся голову поперли воспоминания о только что содеянном. Митя в ужасе отшатнулся. Ладонь зажала рот. Он не мог этого сделать. Просто, не мог. Скорее всего, воспоминания ложны, просто бред. Но почему тогда болит ушибленный палец, а ладони сжимают черенок? Опрометью бросился в дом.
   Посреди кухни валяется кастрюля, все залито борщом. Стекло серванта расколото. Митя падает на колени, зажимая голову руками. Как теперь посмотрит в глаза Псу? Как объяснит, что во всем виноват препарат, казалось не имеющий признаков? Хотелось себя избить, кожа дымилась от стыда.
   На гипертрофированном чувстве долга добрался до стола, подтянул измятый блокнот. "Признаки" - вывел заголовок. Подчеркнул, и выложил ниже все, что произошло. Ни одного последствия из длинного списка того, о чем предупреждали. Вместо этого, беспричинная агрессия. И почему рядом оказался именно Пес? Сердце защемило, еле сдерживал порыв зарыдать навзрыд. Успокаивало одно - рядом не было жены. Что бы сотворил с Мариной? Об этом не хотелось и думать. В один момент стал готов расцеловать тещу.
   До вечера Митя украдкой поглядывал в окно. Где Пес, что делает? Собака покинула будку лишь через несколько часов. Устало проковыляла к ведру с водой. Долго неспешно лакала. После, замерев, стояла на месте, не решаясь, что-либо делать.
   Наблюдая за Псом, Митя беспрерывно просил прощения, а когда поникший зверь скрылся за углом дома, быстро выбежал во двор, за миской. Сегодня парень собирался накормить друга по-королевски.
   Митя выгреб из холодильника все мясо, какое нашел и высыпал Псу. Следом последовали полтарелки холодца и праздничная банка консервированных котлет в соусе. Все это собачье счастье парень перемешал с кашей.
   На взгляд переместившегося к будке Пса попадаться не решился. Боялся увидеть отчуждение и страх. Просто нарочито громко поставил миску на крыльцо, что бы зверь услышал. Потом, допоздна сидел в прихожей, слушая, как Пес лакает, разгрызает кости, чавкает, довольный.
   До зеркального блеска, вылезав посуду, собака побежала к ведру, попить. Воспользовавшись ситуацией, Митя ушел в дом. Побочный эффект препарата ужасал, но как ученый, парень не слишком удивился. Все правильно, на насильное подавление агрессии, организм реагирует ее обострением. Затем наступает стабилизация, вот, как сейчас. Слава богу, не успел натворить ничего фатального. А у Пса прощения вымолит, благо вся жизнь впереди.
   Засыпал тяжело. Голову терзали разрозненные мысли: подействовало, не подействовало? И если подействовало, как теперь жить, без агрессии? Ведь станет совершенно беззащитен. Эдакий ангел, обижай - не хочу. Другое дело, когда препарат примут все. Но скоро ли это будет, и будет ли вообще? С такими последствиями. Представилось, как в новостях поплывут сводки о несчастных случаях, местами с летальным исходом. Вспомнилась поговорка о том, что русские долго запрягают, и уверенность, что он останется один такой "счастливчик", даже если препарат признают гениальным, прочно утвердилась на месте вопросов. Ну и пусть. Лишь бы нобелевку дали. Для марины, которая, кстати, завтра приедет.
   Сейчас, после полного стрессов дня, Митя понял, как нуждается в поддержке жены. Что бы заполнила пустоты в раненной душе. Светлые мысли подарили парню долгожданное умиротворение, а с ним и сон.
   Среди ночи разбудило беспокойство. Митя около часа ворочался, находясь между сном и явью, пытался заснуть. Но тело требовало движения. Кое-как разлепил веки. Окно демонстрировало черный квадрат. Ни намека на рассвет. В раздражении ударил кулаком по подушке. Сел. От тела жар, как из печи. Руки скомкала одеяло, и отшвырнули в сторону.
   И чего не спится? Никогда за собой такого не замечал. Что не так? Беспокойная ярость забурлила в крови, разнося ощущение по телу. Мозг заработал, выискивая причину. Сомкнулись, выпирая острыми костяшками пальцы.
   Что не так? Что не так? Что не.... За двором пробурчал мотор, кто-то проехал мимо на авто. Реагируя на посторонний шум, грозно залаял Пес. Митю передернуло, как от зубной боли. Вот кто мешает ему спать. Орет под ухом.
   Безудержная сила подняла на ноги. Митя подбежал к окну. Руки отозвались болью, когда распахнул створки, отдирая опущенные в засовы шпингалеты. В открывшийся темный зев зашвырнул табуретом, метясь на голос собаки. В ответ, полный боли визг. Разрывающий сердце скулеж.
   Попал! Рот исказила уродливая улыбка, родив уродливый смех. Хлопнули друг о друга ладони, зачесались. Подчиняясь желанию, парень ухватил с тумбочки отвертку. А теперь, добить.
   В потемках, спотыкаясь обо все, что можно добрался до двери. Улица встретила бодрящей прохладой, придав сил двигаться еще быстрее. Но это оказалось не нужно. У ворот валялся лишь табурет. Пса рядом не было. Успел уползти.
   До рези в глазах вглядывался во тьму, но тщетно, и слух не давал информации. Несколько минут мучительное бессилие копилось внутри, а после выплеснулось в спонтанном порыве крушить. Митя набросился на воротину, раз, за разом протыкая жестяную поверхность отверткой. Когда выдохся, а нехватка кислорода заставила болеть мышцы, парень осел. Распаренное тело стремительно отдавало тепло ненасытному холоду ночи.
   Поежился. На улице, в одних трусах, среди холодного мрака. Б-р-р-р. И зачем только выходил, почему не в постели? В ответ на вопрос, мозг подарил ряд кошмарных картинок. Митю передернуло. Натужно ухмыльнулся тому, чего быть не могло. Ведь действие препарата пережил. Но на всякий случай обежал окрестности взглядом. Как в фильме ужасов из темноты возник белый табурет. Воротина смотрела десятками рваных дыр, в одной торчала отвертка. Орудия расправы над Псом говорили: "Кошмар, повторился".
   Тело сковали цепи ужаса. Глаза выпирали из орбит, а губы дрожали. Стон сердца заглушал все звуки. Орган любви плакал, не хотел управлять таким монстром. Митю передернуло от отвращения к самому себе. Мощно вырвало. Организм пытался избавиться от чуждого элемента. Но как избавишься, если чуждое, он сам. Он чужд сам себе и всему миру. Спазм, рвота, спазм, желтая жижа, спазм, желчь, боль. Митя кричит. Рука нащупывает отвертку и приставляет к груди. Сейчас он избавится от монстра. Но нет. Телом уже завладевает прежнее "Я" робкого ученого. Сердце успокаивается, узнав хозяина.
   Слезы. Как быть? Пугающий вопрос без ответа. Как жить? Без лучшего друга Пса, которого теперь уже точно потерял. Не простит себя никогда, да и нет прощения.
   Почему именно он? Почему так? Ведь хотел жизнь наладить, а получилось, что загубил. Свою, пока только свою жизнь. Митя вздрогнул. А ведь завтра приезжает Марина, соберутся друзья. Кровавые сцены убийств замелькали перед взором, как на яви. Парень замотал головой так, что в висках заломило. Пугающая перспектива завтрашнего дня разлетелась в клочья, на время, отступив, но все еще маяча на горизонте реальности. Всего несколько часов до рассвета, что бы придумать выход.
   Бесчисленные попытки. Дрожащие пальцы отказываются вязать свою смерть. Ведь хозяин только претворяется, что жаждет умереть, а в глубине души, совсем не хочет самоубийства. В очередной раз Митя жмурится, представляя самые зверские картины расправы над женой. Страх смерти на время отступает, и подконтрольные руки успевают сотворить очередной элемент петли. Сцепив зубы, матерясь, заставляет себя работать. Ведь нужно успеть до очередного приступа, воплотить в жизнь план, самый примитивный и эффективный, до какого додумался. Лишить себя жизни.
   Петлю под потолок, под ноги табурет. Возможно, следовало придумать что-то попроще, но смерти боялся настолько, что путь для нее выбрал наиболее долгий, желая хоть на минуту отсрочить неизбежное.
   "Ты специально так. Желаешь, что бы приступ пришел первым, и продлили твою драгоценную жизнь еще на часок-другой. И плевать на жену,- говорил внутри подленький голос по имени эгоизм". Митя загонял его куда подальше, заполняя пустоты в голове чистыми мыслями и правильными словами, но звучали они не так убедительно. Поэтому петлю связал только под утро. Сырая от потных ладоней веревка пахла смертельной усталостью, и уже не сопротивлялась, когда ее крепили к тянущемуся вдоль потолка деревянному брусу.
   За двором проорал петух, давая сигнал нечисти, что пора уходить. Поторапливал.
   "Сейчас петя, сейчас". Добрая улыбка осветила измученное лицо. Страх ушел. Казалось, тело свыклось со своей участью. Осталось только волнение, перед неизвестным, но его переборет, как вчера вечером.
   Митя отыскал на захламленном столе записную книжку. Нужно дописать начатую историю эксперимента. Объясниться с Мариной, рассказать про Пса. Попросить, что бы никому не отдавала, любила, как сына.
   Слова давались тяжело. Рука, словно чугунная, выводила корявые строки. Каждая фраза воскресала в голове, заставляя вновь переживать минувшие события. Жалость к себе, Марине, постепенно сменялась ненавистью к коллегам, что вывели неправильный диагноз, к правительству, что не смогло нормально профинансировать. Ко всем людям, с их злобой, заставившей пойти на эксперимент. Своими бы руками задушил причастных к его горю. Растерзал в клочья.
   Митя отбросил ручку в сторону и, ухватив лежащий поверх буханки хлеба нож, выцарапал на столе слово. Глаза прочитали: "Смерть".
   Митя ухмыльнулся: "А вот этого от меня, не дождетесь",- процедил сквозь зубы, и добавил, уже громче: "Что, не нравится?"
   Огляделся по сторонам. Никто ему не ответил, не возразил. Терпение иссякало. Кулак мощно ударил по столешнице. Митя вскочил на ноги и заорал, разрывая связки: "Может, кому-то не нравится, что я буду жить? Отвечать!"
   Взгляд забегал по комнате, выискивая оппонента, и не находил. Тогда начал скакать от окна к окну. Может враг на улице? Никого, и здесь никого, а здесь... Пес. Сидит у будки, вылизывая бок. Почувствовав взгляд, собака огляделась. Митя быстро отстранился от окна. Вот и нашелся первый недовольный. Развернулся к выходу. Взгляд натыкается на проем свисающей петли. Мгновенная реакция. Рука с ножом по дуге распарывает воздух, а с ним и веревку.
   Подобие улыбки на озверелом лице: "Я буду жить,- нога пинком распахивает дверь.- А вы все, умрете".
   Похожий на хозяина злой чужак отстранился от окна и затопал в сторону выхода. Ненавистные шаги приближались. Пес боязливо отбежал за угол дома.
   Снеся в сторону дверь, существо вылетело во двор, покрывая огромными шагами, расстояние до будки, где последний раз видело Пса. Правая рука сжимала блестящую смерть. Не увидев, собаки на месте похожий на хозяина чужак растерялся. Голова завертелась, выискивая, куда могла спрятаться жертва.
   Пес напрягся. Кровь прилила к мышцам и голове. Взор приобрел огненный оттенок. Зверь не собирался сносить удары, теперь он не видел перед собой хозяина. Заныли полученные от существа раны. Еле сдержал стонущий рык. Тело машинально приняло позу охотника.
   Существо заглянуло в будку, разразилось агрессивным лаем, после стало разворачиваться в сторону скрывающую Пса.
   Шестое чувство просигналило: "опасность", неведомая, древняя сила послала тело вперед. Мышцы взорвались болью, разгоняя грузную массу, подобно тарану взлетевшую в воздух. Крепкие зубы сомкнулись на мягком горле чужака похожего на хозяина. Их развернуло вокруг оси. Челюсти Пса заломило от натуги, но плюющуюся кровью жилу не выпустил.
   Митина рука задела стену дома. Удар выбил из пальцев нож. Зверь опрокинул. Он сильно дернул за шею, поэтому голова впечаталась в землю. Человек потерял сознание.
   Пес погружал зубы все глубже и глубже в горло существа, пытаясь сомкнуть челюсти. Желваки безбожно ныли, прося пощады. На время остановив давление, собака заглянула в глаза умирающего. Призрачно-остекленевшие зрачки ничего не выражали. Пес помотал истерзанное в ошметки мясо на шее. Отзываясь на боль, веки чужака затрепетали. Он зажмурил глаза, и внезапно, в судорожном порыве распахнул. Пес вздрогнул, задние лапы подкосились. В плену его клыков почему-то умирал хозяин Митя! Взгляд человека выражал удивление. Зверь разжал челюсти и в испуге отпрянул.
   Митина грудь судорожно вздымалась, глотая воздух. Горло быстро покрывалось кровавыми пузырями. Человеку чудилось, что засыпает. Шевелиться не видел смысла. Постепенно стало проясняться в голове. Свет и запах уже не казались инопланетными, приобретя обыденный вид. Замелькали картинки недавнего "сновидения". Теперь Митя верил всему, что выдавал мозг. Приступ ярости, поиск Пса, драка, падение. Некогда абстрактная боль тела сконцентрировалась жарким комом на горле. На миг сморщился, нарушив тем самым хрупкое движение воздуха. Зашелся в приступе свистящего кашля. Рядом заскулило. Митя никогда не слышал такого от собаки, казалось, плачет ребенок. Что-то приятно-влажное коснулась шеи. Теплое дыхание нежно ласкало опухшие кровоточины.
   Пес как мог старательно зализывал раны хозяина. Язык не давал просочиться наружу ни капли крови. Целебная слюна закупорила отверстия в шее, но жизнь все равно уходила из человека. Не выдержав, зверь опять заскулил. Язык ускорил ход. Пес чувствовал, как кожа хозяина остывает, и знал, что за этим последует. Невозможность помешать сводила с ума. Пес старался изо всех сил. Скоро язык онемел и перестал подчиняться. Нервная усталость сковала члены. Зверь осел. Мокрый нос уткнулся в лицо хозяина.
   Волевым усилием Митя приподнял руку. Пальцы коснулись лохматой головы друга. Тот часто задышал, из носа потекла юшка. Парень улыбнулся. Он так соскучился по своему Псу:
   -Не надо, не плач,- выговорил.- Ты, все, сделал, правильно.
   Хозяин прощался. Пес навалился на него всем телом, обняв лапами. Не отпускал. Остекленевший взор стыдился опуститься вниз и увидеть отчуждение. Пес хотел слиться с хозяином, и поэтому, дышал ему в такт. Вздох хозяина, вздох Пса, хозяина, Пса. Скоро зверь заметил, что перестает дышать. Приходилось задерживать дыхание, что бы не нарушить единства. От нехватки кислорода во взоре помутнело. Пес терпел, как мог долго, но хозяин все не вдыхал и не вдыхал. Голова закружилась. Потеряв контроль над собой, пропустил в глотку воздух. После, уже не сдерживаясь, задышал часто-часто. Из глаз потекла влага, крупная дрожь разрывала на куски. Он дышал, а хозяин, нет.
   Марина на цыпочках подошла к воротам и заглянула внутрь. Перед тем как войти, поудобнее перехватила сумки, что бы успеть убрать подарки от Пса, который непременно сейчас налетит кубарем, показывая, как радуется возвращению хозяйки.
   Уже открывая калитку, заметила, что та продырявлена насквозь в нескольких местах. Увиденное насторожило. Но девушка решила тут же забыть неприятный момент. В конце концов, это мелочь по сравнению с тем, как соскучилась по дому, по Мите. Сердце защемило от любви. Двор огласил счастливый смех. Забыв обо всем, девушка побежала к крыльцу.
   Пес почему-то навстречу не выбежал. Марина огляделась. Два силуэта, у будки. Легкий стопор, смех замирает. Узнавание, улыбка сходит с лица. Осознание. Вопль.
   Пес вздрогнул. За спиной кричала хозяйка. Инстинкт обернуться зародился, и тут же погас. Зверь не смог оторвать голову от груди хозяина. Возникший на мгновение интерес к миру начал затухать. Веки легли на глаза. Обмякшее тело прильнуло к Мите.
   Кто-то подбежал. По ритму шагов - хозяйка. Снова крики: "Пусти его, пусти!" Затем сильный удар по голове. За ним еще и еще. Боль жалила тело, но шестое чувство не реагировало. Хозяин Митя не дышит вместе с Псом, а значит, некого защищать, незачем жить. Пусть хозяйка забьет его.
   Пес никак не реагировал на удары. Словно спал, окровавленной пастью вжавшись в Митину грудь. Марина не сомневалась, что именно он оставил страшные отметины на горле мужа, и била что есть силы, не жалея ни себя, ни сумку. Скоро выдохлась. Подкосились дрожащие колени. Марина упала навзничь, рядом с мужем:
   -Этого не может быть. Нет!- закричала.- Не разрешаю тебе уходить!
   Взгляд забегал по округе в поисках спасения. Добрался до истерзанной о тело Пса сумочки. Телефон! Нужно вызвать скорую. Ломая ногти, расстегнула помятый замок. Рука достала сотовый... расколотый о голову Пса! Зашвырнула бесполезной коробочкой в неподвижного зверя, и, теряя каблуки, побежала в дом.
   Телефон в спальне, слава богу, работал. Скорая, короткий разговор, адрес. Милиция, то же самое. Теперь, ждать.
   Перенапряженное тело дрожало, голову сжимало тисками. Казалось, мир сминается и крошится в крупу, и она вместе с ним. Марина не выдержала. Прошла на кухню. В холодильнике нашлась початая бутылка водки. Как спасительное лекарство, налила полную кружку. Пила до рвотного позыва: "Фу, гадость!",- вырвалось через кашель. Ослабленное тело упало на стул. В голове на время прояснилось. На столе, рядом, заметила блокнот. Знакомый почерк. Взгляд жадно уцепился за строчки: "Признаки..."
   Милиция.
   Марина:
   -Прочитайте, это,- протягивает блокнот.
   Человек в синем:
   -Написано почерком вашего мужа?
   -Да.
   Скорая помощь.
   Человек в белом:
   -Сожалею, но ваш муж....
   Человек в синем:
   -Пес не пожелал отходить от тела и не позволял к себе приближаться. Пришлось усыпить.
   Это не смертельно, не бойтесь. Собаку не умертвят без вашего разрешения. Если все описанное Дмитрием подтвердиться, Пса оставят жить, под вашу полную ответственность. Вы, хотите этого?
   "Люби его как сына, никому не отдавай".
   -Да.
  
  
   Через три месяца, Пес, скончался. Его окоченевший труп нашли седьмого декабря на могиле Дмитрия. Врачи сказали, что зверь умер от общего истощения организма. Марина подтвердила, что Пес отказывался принимать пищу, оставаясь совершенно равнодушен к своему здоровью. Часто, днями пропадал на кладбище. Приходилось самой забирать его в дом, через силу кормить. Но жить через силу, не заставишь. Пес не хотел дышать без хозяина, бессмысленно тратить воздух.
   После смерти собаки, Марина уехала жить на Украину, к родителям. Дома больше ничто не держало.
  

Жертва.

  
   В дверь позвонили. Прерывистая трель разнеслась по квартире, оповещая хозяина о том, что скоро, его одиночество будет нарушено, если конечно откроет дверь. Если откроет. На памяти звонка было немало случаев, когда хозяин игнорировал призыв, делая вид, что находится вне дома. Вот и сейчас Михаил Степанович не спешил распахнуть для пришедшего объятия своего жилища. Расположившись у кухонного стола, в крайне неудобной для старческого позвоночника позе, мужчина резал луковицу. Будущая зажарка для супа защищалась, как могла, пуская в глаза едкие испарения. Человек отирал рукавом набухшие слезы. Острый нож замирал, прекращая свою расчленяющую деятельность. Но только на время. Усилий луковицы было явно недостаточно. В борьбе с голодным человеком спасти могло, только чудо.
   В четвертый раз срабатывает неутомимый звонок. Михаил Степанович морщится. Пришедший явно знает о хозяйской привычке, не открывать дверь, поэтому, проявляет настойчивость. Наверное, кто-то из знакомых. Придется отворить.
   Морщинистая ладонь нехотя выпускает рукоять ножа. Лезвие ложится на горку нашинкованной луковой плоти. С высоты хищно зарится на остатки овоща. Как бы говорит: "Погоди, вот придет хозяин, и, довершу начатое".
   Михаил Степанович направляется к двери. Старые в клетку тапочки шаркают по кухонному линолеуму, затем шуршат по паласу в прихожей. Там за много лет, уже протерлись две серые колеи. Правая рука растирает затекшую поясницу. Оторваться от приятного занятия нет сил, поэтому открывать дверь приходиться левой.
   На пороге Катенька, молодая, лет тридцати пяти почтальонша. Работает по району, вместе со своей шестнадцатилетней дочкой, Леной. Раньше Михаил Степанович их постоянно путал, принимая маму за дочь, и, наоборот. Девушки принимали это за шутку. Не верили, что можно не различать такую разницу в возрасте. Им невдомек, что для семидесятилетнего старика, обе, еще очень молоды. С высоты его лет, грани возраста смотрятся иначе.
   На Катином личике привычная маска недовольства. Ей еще пол квартала обходить, а тут стоишь по полчаса у двери. Могла ведь уйти, не дождавшись.
   Михаил Степанович виновато пожимает плечами. Дескать, горбатого могила исправит. Нашарив в кармане конфету, кладет в Катину газетную сумку:
   -Держи внученька, гостинец,- произносит.
   "Внученька" хохочет, и губы старика тоже расходятся в стороны. Появляется желание поговорить, но девушка быстро сует ему в руки газеты, прощается и уходит. У Катеньки и вправду много работы.
   В полученной кипе, две газеты и несколько бесплатных рекламных брошюр. Снова не прислали счета за коммунальные услуги, хотя два месяца не платил. Не иначе, Николай постарался. Предприниматель из соседнего подъезда частенько оплачивал счета Михаила Степановича без ведома хозяина. Михаил корит его каждый раз как видит. А Николай отнекивается, говорит, что ему необременительно, и даже напротив, приятно хоть чем-то помочь великим русским ученым, которых забыло государство. Говорит и улыбается. Знает, стервец, что посвятивший жизнь науке пенсионер не сможет после таких слов отказаться. Греет старческое сердце забота о любимой профессии. Ведь Николай не только счета оплачивает, но и спонсирует некоторые проекты на местном химическом предприятии, помогает с закупкой нужных препаратов. И вообще интересуется увядающей отечественной наукой. В отличие от многих других, ступивших в бурные девяностые на тропу бизнеса только что бы наживаться, ничего не отдавая увядающей стране. Повязанные с криминалом падальщики. Николай не из таких. За это Михаил его уважает, и помощь принимать не брезгует.
   Ученый помнил бизнесмена еще семнадцатилетним пацаном. Молодой технарь Колька, увлекающийся тогда еще экзотическими компьютерами, как оказалось в будущем, с выбором профессии, угадал. Хорошее знание электронно-вычислительной техники помогло в пору компьютерного бума девяностых быстро подняться на ноги. Организовал фирму по установке и обслуживанию электронно-вычислительной техники. Заработал капитал, развился. Теперь содержит филиалы в нескольких городах, имеет приличный доход. А все такой же веселый, учтивый, вежливый. Без барских замашек. Двое детей своих, и еще двоих из детдома взял, на попечение. Молодец. Михаил Степанович иногда с ними нянчится, красочно рассказывает о своей бытности ученым. Завлекает историями о фантастических опытах. Выходят, чуть ли не повести о чужих. Малыши слушают, разинув рты, жадно глотают каждое слово. Михаил Степанович на краски не скупится. Привирает, конечно, наука - все больше, рутина. Но ведь надо как-то молодых завлекать. Итак, средний возраст ученого за пятьдесят. Да и Николай вроде, ни против. Молодец. Люди говорят, деньги развращают. Только забывают добавить, что это относится к слабакам. Сильные, деньги презирают и пользуют. Кто-то сидит на куче золота и радуется, что богаче других. А кто-то, тратит деньги на других, радуясь, что смог сделать мир чуть-чуть лучше. К сожалению, таких мало. Не каждый может отдать.
   Кухня панически зашипела и выплюнула в прихожую клуб темного пара. Запах гари резанул по ученым ноздрям, давая понять - закипевший суп, решил покинуть кастрюлю. Ноги сами несут к эпицентру событий. Пенистая вода, выползая из-под крышки, успевает залить газ, и пол плиты заодно. Приходиться зажигать конфорку по новой. Пока пальцы проводят нехитрую манипуляцию с коробком, нос вдыхает ароматы сдобного пара. Запахи, будоражат рецепторы, заставляя человека ухмыльнуться. Суп, выйдет на славу. Даже не пробуя, ясно. Так, что, приятный ужин, обеспечен. Потом, вечерняя газета. Газета номер два, плавно переходящая в дрему. Может быть, удастся доползти до кровати, но, скорее всего ленивое тело предпочтет замереть на диване. Недочитанная газета плавно сползет на пол, или будет похоронена в диванных подушках. Тогда ее судьбой станет превратиться в мятый кусок бумаги. Но все это потом. После самодельного, а от того, особенно любимого ужина, который осталось, только заправить луковой зажаркой.
   Дом тридцать семь, отличался от остальных только номером. В остальном, обычная панельная хрущевка. Пять этажей обшарпанных стен и бывалых балконов с тремя, неформального вида подъездами на выбор. Парень замирает в нерешительности, вспоминая, какой ему нужен. Давно не бывал в этих местах. Казалось, вечность пролетела. Хлестко бьет по правой щеке поднятый ветром песок. Сильный порыв не по сезону холодного воздуха, заставляет поежиться. Природа будто забыла, что уже середина весны. Организму сразу захотелось в тепло, в подъезд. Тянет почему-то в третий. Наверное, и вправду туда, раз инстинкт гонит.
   Ноги плавно огибают группу припаркованных авто. На фоне советских времен старья, выделяется новенький "Вольво". Красавец. Появилось неосознанное желание пнуть пару раз, что бы ни выделялся.
   Лавочка у подъезда оккупирована. Две старушки в зимних пальто и пуховых платках, ждут отпущенных справить нужду собак. И без того морщинистые лица украшают дополнительные черточки недовольства. Любимые животины явно не спешат домой, заставляя хозяек мерзнуть. Две пары внимательных глаз провожают парня до самого входа. Уже со ступенек слышит встревоженный старческий ропот полный недоверия и страха. Оно и понятно. Сам бы зароптал, встреть у своего дома такого урода. Последний год оставил на лице много шрамов. И не только на лице.
   Полутемный подъезд встречает запахом кошачьей мочи. Дальше наверх, по отшлифованным тысячами ног ступенькам, стараясь не касаться оплеванных перил. Выкрашенные в синий цвет стены выглядят не лучше. Жертвы времени и молодежного творчества, они больше не радуют взор. Все как обычно. За время отсутствия на родине ничего не изменилось. Люди по-прежнему гадят там, где живут.
   Ноги прыгают через две ступеньки зараз, в мгновение ока, доставляя хозяина к цели: третий этаж, квартира напротив лестницы. Только у последнего лестничного пролета парень переходит на шаг. Сверху доносятся голоса. Женщина-почтальон разговаривает с хозяином нужного ему жилья. В подъезде царит глухая тишина, и парень легко различает голоса говорящих. Ее, слегка охрипший, с нотками усталости, и его, роняющий слова, тяжелые как свинец, с нотками до боли знакомого равнодушия. Сердце екает от удара нахлынувших воспоминаний. Красная пелена застилает взор. Хочется бежать наверх, и только почтальонша останавливает порыв. Их встречу не должны видеть.
   Скоро девушка прощается с ученым. Дробь ее каблучков обозначает путь на четвертый этаж. Дорога свободна. Парень не замечает, как оказывается у двери. Правая ладонь вдавливает кнопку звонка, раз за разом, раз за разом, пока ушей не касается звук отпираемого замка. Как по команде пальцы левой трансформируются в кулак-молот.
   Не успел Михаил Степанович взяться за нож, что бы расчленить последнюю четверть будущей зажарки, как звонок взорвался частой дробью. На ум сразу пришла мысль о Катеньке, наверное, забывшей что-то сказать или передать. Заставлять ждать девушку во второй раз, Михаил не смел, поэтому сразу направился открывать.
   За порогом, вопреки ожиданиям не Катя. Это парень. Весь в шрамах. Лицо до боли знакомое. Особенно взгляд, такой же, как часто видит во сне, в кошмарах. Пациент номер семь! Как может быть такое сейчас? Это призрак.
   Парень-призрак молча шагает через порог. Захлопывается за гостем дверь. Теперь они вдвоем. Шрамы на лице гостя изгибаются, по мере изменения выражения лица. Что это, ухмылка, гримаса ярости? Бордовые до синевы губы растворяются, выпуская слова:
   -Узнали, Михаил Степанович?
   "Да, да!", хочется сказать, но слоги не лезут наружу, как и воздух. Горло сжимает невидимой рукой. Расплываются очертания окружающего пространства. Тело грузно ухает о пол, а разум улетает на встречу с прошлым, которое зачем-то вернулось...
   ...Оболенск, девяносто второй год. Военно-биологический центр. Отдел по изучению клонирования животных и перспективному клонированию человека. Отдел засекречен. Финансирование напрямую из Москвы. Каждый от начальника до лаборанта давал подписку о неразглашении. Методичные проверки спецслужб по выявлению неблагонадежных - привычная повседневная рутина. На них даже не обращают внимания. Каждый занят своим делом, каждый фанатик отечественной науки и законченный патриот. Им нечего бояться. Работают по двадцать часов в сутки. Спят и едят в местных подсобках. Идти домой, нет времени, да и желания. Лишь редкие звонки женам, родителям: "Задержусь еще на пару недель. Так надо".
   Отдел работает по нескольким направлениям. Сомов Михаил Степанович возглавляет исследования "по разработке перспективных синтетических присадок обеспечивающих лучшую работу тканей и органов человека в неблагоприятных условиях, как то: радиоактивное и химическое поражение, физическое повреждение тканей и органов, воздействия на ЦНС и подсознание". Особый упор делается на работах по улучшению препаратов защиты от радиоактивного и химического поражения. На эти исследования отводятся основные финансы. Ими активно интересуются военные. Но совершенно неожиданно положительный результат дает малоперспективный препарат номер три. Вводимый в кровь, он вызывал бешеную регенерацию тканей в местах повреждений. Первые опыты с препаратом номер три на белых мышах, показали феноменальные результаты. Резаные раны затягивались мгновенно. Переломанные хрящи и кости срастались в пределах одной - десяти секунд. Омертвевшие в ходе термической и криогенной обработки ткани, заменялись новыми, с полным сохранением функциональных способностей. Только обнаруженные побочные эффекты мешали начать немедленные исследования на человеке. Точнее эффект. Вводимый в кровь вирус, он же препарат номер три, для обеспечения своей жизнедеятельности поглощал кровяные тельца. За сутки им сжиралось до одной десятой всей крови зараженного. Организму требовалась постоянная кровяная подпитка. Более того, локализовать единожды веденный вирус было невозможно. Зараженный оставался таким навсегда. Каждый день ему требовалась свежая кровь, а иначе, смерть.
   О препарате доложили наверх. Через неделю прибыла комиссия из Москвы. Демонстрации эффекта и выводы о возможных перспективах использования, породили у столичных чинов однозначное мнение: начать исследования на человеке. Для этого организовать новый проект под кодовым названием "Вурдалак". Глава проекта, Сомов Михаил Степанович. Целями поставили, определить грани возможностей подопытного, а также поиск вакцины нейтрализующей введенный вирус. Перспектива: создание комплекта "Вурдалак", состоящего из ампул вируса и антивируса, как части стандартной экипировки пехотинца Российской армии. Для сохранения жизни подопытных, было разрешено пользоваться медицинскими банками хранения крови.
   В марте девяносто третьего года, проект "Вурдалак" вступил в активную фазу. Опыты проводились на добровольцах из числа лаборантского состава. Их называли пациентами, номер один, номер два, номер три, всего десять человек. Реально претендентов было больше, но отбирали лишь прошедших все тесты: психологические, на боль, на брезгливость, способных адекватно оценивать ситуацию и внятно объяснять свои ощущения. Ведь придется переносить фактически смертельные ранения, болевые шоки, и множество других воздействий. Да еще не факт, что прекращающая действие вируса вакцина, будет создана в ближайшее время.
   Весь следующий год прошел под знаком революционных открытий. Проект "Вурдалак", гарантировал не имеющую аналогов живучесть. Очередь из автомата Калашникова по жизненно важным областям тела, множественные повреждения осколками, как результат: сквозные ранения затягивались мгновенно, застрявшие инородные тела вытравливались из организма за время, менее минуты. Смертельные воздействия газами вводили организм в состояние "анабиоза". После прекращения воздействия, все процессы жизнедеятельности возобновлялись. То же касалось и радиационного поражения. Эти примеры подтвердили результаты опытов на белых мышах. Но были обнаружены и новые особенности. Так, например, при выделении в кровь порций адреналина, многократно ускорялись все жизненные процессы. В десятки раз возрастали основные физические характеристики, обострялись чувства. Так зараженный организм отвечал на опасность. Это еще раз подтверждало крайнюю жизнестойкость вируса. Правда выражалась она и в другом: никак не удавалось создать вакцину способную с вирусом совладать. Жизнь десяти пациентов полностью зависела от каждодневного кровяного пайка.
   В первый год исследований, зараженных, не отпускали за пределы лабораторного комплекса. Жизни пациентов были расписаны по часам, и принадлежали кому угодно, но только не хозяевам. Проводили опыт, затем полный анализ события с составлением кипы документальных отчетов. Пациент номер... подписывал бумаги и шел на реабилитационный месячный отдых, для восстановления психики. После, все повторялось.
   Каждый новый месяц давался ребятам все тяжелее. Было видно, что страдают и держаться только на мысли, что скоро, все закончится. Вакцину Сомов обещал создать к девяносто четвертому году. Казалось, времени достаточно.
   Наступил новый год. Но вопреки ожиданиям, радостных известий не принес. Более того, становилось ясно, что создание вакцины - перспектива долгосрочная. Современных научных ресурсов, не хватало.
   С девяносто четвертого, пациентов начали отпускать домой. Правда, под тайным присмотром работников спецслужб. Во избежание нежелательных психозов, всякие опыты, было решено прекратить. Подопытным увеличили заработные платы, в знак компенсации. Официальную вакцинацию отсрочили еще на пол года.
   Через три месяца после отсрочки, произошел первый инцидент. Пациент номер три спровоцировал уличную драку. Шесть человек получили повреждения различной степени тяжести. Потерявшего контроль подопытного пришлось изолировать. Ему обманом ввели смертельную дозу яда погрузив в кому. Каждый следующий день, операцию повторяли. Так пациенту не давали очнуться.
   Михаил Степанович помнил свои переживания по поводу произошедшего инцидента. Но еще больше, ученого тревожила перспектива всеобщего бунта. Время, которое должно было уйти на создание вакцины, явно выходило за рамки человеческого терпения. Все чаще посещали мысли об умерщвлении пациентов. Михаил отбрасывал их, как недостойные честного человека. Тогда картинки приходили во снах, в антураже мокрых простыней и криков. Наверное, Сомов, чувствовал неизбежное, внутренне готовясь к богомерзкому поступку. Окончательно, надежда на лучшее умерла четвертого декабря, когда пришло сообщение о том, что местное отделение банка хранения крови, больше не может исполнять своих обязанностей по снабжению. На следующий день, как по заказу, позвонили из Москвы. Было приказано заморозить проект до лучших времен, а любые вредоносные для окружающих элементы, ликвидировать. Последний гвоздь в крышку гроба. Пациентам официально отказали в существовании.
   Шестое декабря. Парни искренне не понимают, почему лицо их "второго отца" Сомова, так похоже на горькую пилюлю. Ведь сейчас им введут дозы антивируса. Эксперимент удачно завершится. Жизнь снова прекрасна и замечательна. Не понимают, почему Сомов отказывается сам ввести препарат в вены подопытных. Почему уходит из палаты, сославшись на боли в сердце.
   Шестое декабря. День проведения операции "Анти вурдалак". Всем пациентам вводят дозы яда, под видом долгожданной вакцины. Действие яда поддерживают до тех пор, пока вирус не выжрет всю кровь носителя и не умрет вместе с ним. Операция длится десять дня и завершается успехом. С одной поправкой: пациент номер семь на вакцинацию не приходит. Контакт с ним теряют пятого декабря, за день до начала операции "Анти вурдалак".
   Начатые поисковые операции результатов не дают. Среди оперативных сводок, преступлений "специфического характера" не наблюдается. Через месяц бесплотных попыток, официальной признается версия о самоубийстве пациента номер семь.
   Михаила Степановича переназначают в другой отдел. Но ученый уходит, не проработав и полугода. Все чаще посещают ночные кошмары, в которых девять молодых лиц смотрят с укором и непониманием, как бы спрашивая: "Зачем вы так, а?". Любой стук в дверь воспринимается со страхом. Все кажется, что за порогом будет ждать пациент номер семь. С тех пор, появляется привычка, не отпирать. Неврозы гонят из города. Михаил Степанович перебирается в Орехово-Зуево, на старую квартиру. Устраивается консультантом на местное химическое предприятие.
   Говорят, время лечит. И Михаил Степанович попадает под этот неписанный закон. Скрывается в складках времени прошлая жизнь, обрастает новыми воспоминаниями. Да видно все же не находила душа покоя, от недосказанности, незавершенности. Вот прошлое и вернулось на порог, что бы долг вернуть.
   "Убить, без всяких слов. За прошлое, за предательство. Всадить вурдалачий кулак в испуганное, удивленное лицо. Услышать хруст вминаемых в череп костей. И все. Многолетний пласт проблем отправится в небытие. Только не медлить, не раскисать". Мысль нагнеталась в голове Егора все время, до встречи с ученым. Увидел - убил. Так хотел поступить, а вместо этого руки как-то сами собой подхватывают падающее в обморок тело. Бережно переносят на диван. И улыбка, дурацкая добрая улыбка, так и стремится растянуться до ушей, как у признавшего хозяина пса. Ведь на руках любимый учитель.
   Взгляд парня противоречив. И не скажешь сразу, о чем думает мозг избежавшего уготованной смерти мутанта. Зеркало души. В нем отражается то лелеемая годами ненависть, то бурный восторг лаборанта перед бывшим наставником. Ведь этот немощный сейчас старик, когда-то открыл Егору мир науки, вырвал из рутинной серости обычных людей. Этот старик заботился о нем, как о сыне. Где-то в подсознании Егор боготворил Михаила Степановича. Чувство песьей благодарности навсегда впилось в разум. И сейчас, при встрече лицом к лицу, светлое прошлое воскресло. Вырвалось радостным всплеском, вопреки желанию хозяина. Не дало свершить задуманного. Ожили лучшие кадры двадцати трех летней жизни. Но скоро, эти кадры закончились. Потекли другие, с картинками предательства, смертями товарищей и друзей, павшими жертвой безликой государственной машины. Ведь их, наивных и мечтательных, просто приговорили. Лишили молодые, жаждущие любить, растить детей души жизни. Без объяснений, просто так. И сделали это, не чужие, а свои, самые близкие. Те, кто должен был защитить, предостеречь, или хотя бы попытаться спасти, пожертвовав своими жизнями тоже. Сомов должен был за них умереть, а он, предал! Почему?
   Почему человек, которого считал вторым отцом, поступил как предатель? Что двигало любимым Михаилом Степановичем? Что? Лицо Егора исказила гримаса муки. Ведь не собирался вспоминать прошлого. Должен был просто убить, а теперь чувствовал, что не сможет. Прошлое вернулось и требовало разгадки. Невидимая тяжесть упала на плечи. Стало невмоготу стоять. Колени подогнулись, и упругий зад упал на диван. Тела коснулись ноги лежащего рядом Сомова. Пробрала дрожь. Пальцы сами сжались в кулак, но Егор сдержался. Перед тем, как совершить задуманное, хотелось узнать "почему?". Где-то в глубине души теплилась надежда, что был неправ.
   -Егорушка, Егорушка, эт-то ты?- Михаил Степанович очнулся как-то внезапно, еще в полубреду задавая вопрос. Видно и не заметил, как рухнул в беспамятство.
   В ответ на слова, Егор вздрагивает. По телу проносится волна мурашек, но ощущение такое, будто слезает кожа. Вибрирует кадык, пытаясь выдавить ответную эмоциональную речь. Егор сдерживает порыв. Он не покажет волнения. Глаза продолжают буравить стену перед собой. "Предатель, предатель, предатель",- произносит мысленно, как заклятие. Мозг заволакивает алый туман. Становится привычнее, проще. Уходят терзания. Только боль и злоба, и слова слетают с губ такие же по окрасу:
   -Я, Михаил Степанович. Я. Что же вы так реагируете? С порога, и сразу в обморок. А если бы ушиблись?
   На время замолчали. Егор еле сдерживается от крика. Глаза по-прежнему смотрят в сторону и не видят, как трясет от волнения старика. Михаил Степанович долго не может совладать с собой. Жмурит веки, что бы ни видеть сидящего рядом призрака. На темной пелене, рисуется отвлеченный образ Катеньки, но она сразу превращается в пациента номер семь, страшного и почему-то живого. Воскресает с таким трудом захороненный ужас прошлого. Страх, превратившийся в фобию. Тело старика сотрясают двенадцати бальные толчки. Начинает вибрировать диван. Егор чувствует. Через силу поворачивает задеревеневшую шею. Вид дряблого, исходящего конвульсией тела, отрезвляет. Крепкими, как корни руками хватает Сомова, прижимает к груди. Дрожь усиливается, но Егор не отпускает. Держит, пока старик не обмякает в руках. Щетинистый подбородок падает на плечо. Долгое время слышится лишь сиплое дыхание. Среди свистящих шумов, только одно внятное слово - вопрос: "Откуда?"
   -Хотите знать, откуда я взялся? Почему жив, в отличие от тех девяти, кот-тор-рых...- Егор захлебывается в словах. Сходятся в монолит зубы, не пуская поток уничижающих фраз. Ноздри мощно вбирают воздух, полный старческого пота. Нельзя ругаться. Михаилу Степановичу итак плохо. Вот, опять начинает трясти. Еще околеет, прямо на руках. А это недопустимо, пока не окончен разговор. Так что, надо терпеть, как в последний год. Отрешиться от всего, и терпеть.
   На последней мысли глаза Егора остекленели, а голос полился ровный и безликий, как прямое шоссе. Только нотки горечи никуда не делись. Горечь срослась с душой:
   -Пятого Декабря, за день до... события, я случайно услышал ваш разговор с Москвой. Вы очень волновались, поэтому тревога передалась и мне. В кровь брызнул адреналин. Обострились чувства. Теперь я слышал не только ваш голос, но и тот, что шел из трубки. Тогда узнал, что нас, десятерых, приговорили. Я не мог поверить. Узнанное казалось бредом. Целый день ждал, что вы подойдете, предупредите. Попытаетесь как-то исправить ситуацию. А вы. Молчали. Почему-то молчали!
   Егор замолкает, не в силах продолжать. Снова захлестывают эмоции. Остекленевшие глаза дают трещины, из них появляются слезы. Хочется жалеть себя, но не получается. Тело, зажатое в руках, источает столько самоедских эмоций, что кажется, должно растаять. Каждой клеточкой, Егор ощущает старческое раскаяние. От этого почему-то становится легче. Появляются силы продолжать:
   -Тогда я решил предупредить остальных пациентов. В лаборатории не получилось - постоянно пасли ребята из службы охраны, а по домам нас развезли на машинах, сославшись на какой-то бред о безопасности. Позвонить из дома тоже не получилось - телефон оказался отключен. Тогда понял, что обложили.
   Пол ночи метался по квартире, не зная, что делать, а потом взял, да и прыгнул в окно, и бежать. Почти сразу меня продырявили в плечо и спину. Значит, прав был, когда считал, что нас пасут. На ранения особого внимания не обратил, благо бежать не мешали. Не помню, сколько несся по улицам, толи пока не устал, толи пока не начало светать. Схоронился на теплотрассе, в люке. Пуль в теле уже не было. Там и просидел, до темна. Много всего передумал. Сначала плакал от пережитого шока. Еще день назад был студентом, а теперь изгой. Урод, на которого охотятся. А потом пришло это новое чувство, нехватки крови. Когда на глазах истончаются вены. Сердце стучит все медленнее, а мозг отказывается соображать. Парадоксальное положение. С одной стороны, ты неуязвим, а с другой, обречен на медленное увядание. Скоро в башке осталась только одна мысль, вопрос: "Что делать? Что делать? Что делать?". Можно было начать убивать людей. Превратиться в эдакого ночного охотника. Городской кошмар. Я всерьез рассматривал возможность убийства невинных людей. Я был озлоблен, к тому же, умирал. Представляете, на что вы меня подвигли? И шанс скоро выпал. Приперся какой-то бездомный. Наверное, я занял его место. Спросил, что я тут делаю, кто такой, но это неважно. Важно, что человек бал совсем рядом. Стоило только протянуть руку. Одно движение пальцев, и мог наслаждаться свежей живительной кровью. Совершенно безнаказанно. Вряд ли бездомного кто ни будь, хватился искать. Но я не смог! Помню, как он поднимался, уходил, а я сидел и смотрел вслед, обрекая себя на смерть. И ради чего?- на миг Егор прекращает изливать поток слов. Ушей старика касается совсем не радостный смех.- Вы будете смеяться ха-ха, но я отпустил бродягу, потому что, убивать нехорошо. Чертовы принципы. И не думал, что во мне так сильны внутренние барьеры. Ваша, между прочим, работа, Михаил Степанович. Вы нас, пацанов воспитывали. Говорили всякие красивые слова. До сих пор помню, как это: "Возвышать себя за счет унижения других - такое свойственно сопливым юнцам, которые еще ничего не умеют, а показать себя хотят. Перед девками покрасоваться, или еще чего. Вот и бьют людей, грабят, насильничают. Чем человек взрослее, сильнее, тем меньше он других унижает и больше сам делает. Конечно, взрослость и сила не возрастом определяются. Можно и в сорок лет сопливым юнцом оставаться, а можно и к десяти повзрослеть. Если ты, Егорка, кого-то в подворотне побьешь, это не значит, что ты его сильнее. А вот если ты человека в той подворотне защитил от хулиганов, в обиду не дал, то да, сила в тебе немалая, и уважение беспредельное". Так, кажется, вы Михаил Степанович говорили, и, что самое главное, искренне говорили. Иначе, мы бы почувствовали фальшь - молодые сердца это умеют. И с того рокового дня, мне все не дает покоя один вопрос. Почему же вы нас не защитили? Почему дали избить? Неужели жизнь свою, ценили больше принципов, которые проповедовали? Шкурой своей дорожили.
   На поледеней фразе пациента, грудь старика вздувается, вбирая окружающий воздух. Ученый порывается ответить, но передумывает.
   Гримаса боли искажает лицо Егора. Молчание - знак согласия. Значит все сказанное - правда. Губы расходятся в брезгливой улыбке. В порождаемых ими словах слышатся нотки превосходства:
   -В тот день, я так никого и не убил. Ни-ко-го-шень-ки. Хотя жить, ой как хотелось. Просидел в люке до вечера, в тупой прострации, а потом пошел гулять по городу. Просто так, без цели. И знаете, наверное, меня повела судьба. Наверное, что-то высшее, типа ангела сжалилось надомной, подвигнув уйти в город. Ведь надо было такому случиться, что повстречал на улице группу ребят. Один из них оказался Юркой - моим бывшим одноклассником. Он рассказал, что завтра направляется в Чечню. Дескать, там начались боевые действия с местными сепаратистами, радеющими за отделение республики. Тут меня как громом поразило. Вот он, выход! Не помню уже, как уговорил взять меня с собой, добровольцем, какие аргументы приводил. В общем, на следующий день, меня записали в их мотострелковую роту, врачом. Не знаю, как Юрка все устроил. Видать были связи.
   К месту дислокации добирались на поезде. По дороге я совсем ослабел. Крови оставалось все меньше. Я мало двигался и все больше спал или думал. Сначала, о своих новых способностях. В полубреду представлял, как буду рвать восставших голыми руками. Неуязвимый и сильный, как голем. Мне не было жалко. По пути услышал немало историй о зверствах боевиков.
   Потом, когда стало еще хреновее, а жажда крови превратилась в мучительную ломку, представлял, как раздираю глотки прямо на поле боя, и выпиваю трупы досуха. Прямо на глазах у товарищей. Безразлично. Я представлял много таких картинок. А, когда организм свыкся с жаждой, стали приходить другие. Из прошлой жизни. Вот, моя любимая Вика. Мы занимаемся любовью. Дружбаны. Сколько пережили вместе, смешного и горького. Мама. Я даже не попрощался с ней. Я вообще ее больше не видел!- слова отозвались щемящей болью. Она зародилась в сердце и двинулась ломаной линией в стороны. Тело заныло. Казалось, все в нутре поменялось местами.
   Егор всхлипывает, но говорить не прекращает. Со словами выплевывает накопившуюся боль:
   -Тогда, в поезде, я понял, на какой ужас вы меня обрекли. Быть всегда одному. Волком среди людей. Я - нелюдь! Один такой. Даже у Робинзона был Пятница. А у меня, никого! Только вечный голод, заставляющий пить человеческую кровь. От одной этой мысли, меня тошнит. Но эта мысль - моя реальность.
   Тогда, в поезде мне было плохо, как никогда. Я думал, сойду с ума. Но вопреки ощущениям, разум оставался, всегда свеж. Вирус не давал увядать. Я даже покончить с собой не мог, привычным способом. Только дождаться, пока кончится кровь. Хотя сделать это было нереально трудно. Организм требовал. Думаю, дойди я до критической точки голода, тело само пошло бы на поиски кровяной подпитки. А представляете, если бы в этот момент, рядом находились жена, мать? Я не мог быть с людьми! В поезде, я совершенно отчетливо увидел свое единственное возможное будущее - жизнь мародера и трупоеда. Я не выбирал такой участи...- голос срывается.
   В груди Егора закипает компот из обиды и злости. Руки, как кольца удава сдавливают зажатое в них тело, порываясь раздавить. Уже нет сил, да и желания сдерживаться. Последние слова льются прямо из души:
   -Если бы вы знали, как мне тяжело. То, что вы сделали - бесчеловечно. Я так мучаюсь, так мучаюсь. Я урод. Знаете, я понял, что супермен тоже урод. Люди неверно изображают его с улыбкой.
   -Убей меня Егорушка, если хочешь,- Михаил Степанович еле выговаривает фразу. Руки парня сжимают так сильно, что в груди не остается воздуха. Можно ответить, что ни будь в свое оправдание, но слова не лезут наружу. Егор действительно имеет право убить.- Убей, если считаешь, что так правильно.
   -А вы не считаете. Вы, предали,- слова вылетают машинально. Руки ослабляют хватку, что бы старику было легче дышать. Хочется услышать ответ.
   -Я не видел другого выхода. Ты же слышал. Крови больше не давали. Вакцину мы сделать, не успели. Проект приказали закрыть. Выхода, не было. Поверь. Я бы уцепился за любую возможность, если бы видел. Но выхода - не было. Я не мог вас спасти.
   -Но вы и не пытались. И это коробит меня больше всего. Просто сдали нас, как хлам. Неужели настолько берегли свою шкуру?
   -Нет!- первый раз за встречу старика прорывает на крик. В голосе появляется прежняя тяжеловесность.- Я не шкуру свою спасал. Я проект спасал. Я не виноват, что проект был во мне, в моем мозгу. Я, должен был, сохранить его, для, будущих, поколений. Обязан. Думаешь, мне не хотелось идти за вами. Хотелось! Но не имел права. Понимаешь? Вот есть вы, десять, на одной чаше, а на другой, миллионы в моей стране. Если бы я умер, тогда с вами, вакцина бы точно никогда не появилась. Страна бы, навсегда, лишилась шанса получить непобедимую армию. А я мечтал, я грезил этой идеей. Тогда, я не свою жизнь спасал, а делал выбор между десятью и миллионами. Я выбрал, миллионы.
   Вы были мне как дети Егорушка. И в тот день, я вас действительно предал. Но не ради себя, а ради страны. А прав я или нет, решай сам.
   Михаил Степанович замолкает. В комнате повисает звенящая тишина. Сейчас, слово за Егором, но парень молчит. Осмысливает услышанное. Мозг лихорадочно перебирает фразы: "Не себя спасать, а страну", "Жертвовать десятью, ради миллионов", "Сохранять для будущих поколений". Новая информация раскаленными иглами бьет по сознанию, выжигая мучавший годами вопрос "почему?". Там разгораются яркими пятнами мысли - надежды, те, что говорили: "Он, не предавал. Ты просто не знаешь всего". Голова "взрывается", как тогда, в поезде. Перемешивается старое и новое. Прошлое и будущее. Мириады картинок. Одно умирает, другое занимает его место.
   Михаил Степанович по-прежнему смотрит в стену. Не зрит, как из глаз Егора уходит тоска. Светлеет радужка. Так всегда, когда человек увереннее смотрит на мир. Сбросив часть груза, расправляет крылья душа. Теперь, слова произносит уже несколько другой человек:
   -Спасибо, что ответили именно так. Все время меня терзали сомнения. И особенно в этом году. Дальше поймете, почему. Я ведь к вам шел совсем не ругаться. То, что высказал, предназначалось только мне. Это мои терзания. Не должны вы были этого услышать. Обещал себе сдержаться, а пошел на поводу у эмоций. Дурак.
   -Ты говорил, как думал. Все правильно.
   -В том то и дело, что, нет. Я говорил, как чувствовал. А думаю уже давно по другому. В последний год случились события, которые заставили иначе смотреть на ваш поступок и вообще, на вас. И шел я не к Михаилу Степановичу - учителю, а Сомову М. И. - ученому, хранителю секретов. Я не хотел, что бы наружу выбирался пациент номер семь. Но он выбрался и завел ненужный разговор. Я уже не думал о предательстве. Появились другие объяснения. И я рад, что ваш ответ с ними совпал. Теперь будет легче сделать то, зачем, действительно пришел.
   Последние слова Егора выбивают из тела ученого рой мурашек. Малыши разбегаются в стороны, как с тонущего корабля. Сердце вспоминает звуки набата. Тревожный гром в груди. Секунду назад казалось, что все разрешилось. Выходит, нет.
   Старик замирает не в силах подавить волнения. Даже воздух останавливается в горле, на пол пути к легким. Каждая клеточка ждет фразы Егора, как приговора.
   -Вы, поймете меня Михаил Степанович. Ведь можно пожертвовать меньшим ради большего. Так?
   Егор ждет ответа. Михаил Степанович чувствует это. И произносит единственное возможное:
   -Так, Егорушка.
   -А скажите, если бы вы оказались меньшим. Пожертвовали бы собой?
   Единственный возможный ответ:
   -Да, Егорушка. Я, патриот!
   -Я знаю, знаю. Я по настоящему понял это там, в Чечне, когда попал в плен.... Давайте лучше по порядку расскажу.
   Сначала, я попал на блок-пост. У них подстрелили второго хирурга, и Юрка договорился взять меня. Вечером его мотострелковая рота двинулась дальше, по направлению к Грозному, а я, остался. Вокруг закрутилась совсем другая жизнь. Новые люди, законы быта и существования. Отношения друг к другу. Но мне на это было, совершенно наплевать. Я не замечал изменений. К тому моменту, жажда крови захватила полностью. Я чувствовал только голод, и, наверное, один во всем лагере ждал атаки боевиков.
   Мой блок-пост, как объяснил Юрка, перекрывал какую-то важную дорогу. По ней проходили основные колонны федеральных войск, а из Чечни текли потоки беженцев. Блок-пост был для боевиков бельмом на глазу, поэтому в окрестностях постоянно орудовали мелкие диверсионные группы. Минировали дороги, снайперили, подговаривали местных не помогать нашим. В общем, напряженка была постоянная.
   Стреляли и в вечер моего прибытия. Не успел еще толком освоиться, как в мед-лагерь, куда был определен, поступили трое раненных. У всех пулевые ранения в области груди. Сразу пригодилось мое хирургическое образование. Помогал основному врачу извлекать пули, раны обрабатывал. Пацаны все моложе меня, стонут, мамку зовут. Не сказать, что тогда сильно на Чеченцев разозлился. Когда оперировал, все больше не пацанов слушал, а свой внутренний жаждущий голос. Крови хотелось очень сильно. Пока пули извлекал, то, и дело слюну сглатывал. Мысли в голову лезли, грязнее некуда. Иногда хотелось, что бы доктор ушел, а я остался с раненным наедине. Думаю, Михаил Степанович, не надо объяснять, для чего? В общем, тогда у меня слетели последние запреты. Этой же ночью, я сбежал. Охотиться ха-ха, на боевиков.
   Помню темно, ничего не видно. Бегу наобум, в направлении заранее примеченного лесистого холма. Думал там, кого подстеречь, с моими то способностями. Вдруг, бум! Ломающий удар в череп. И это ощущение, неприятное до жути, когда инородное тело входит в мозг, а вены начинают зудеть, словно внутри кто-то бегает. Б-р-р-р. Вспоминаю, и зубы сводит от омерзения. В общем, подстрелили меня. Прямо как на испытаниях в лаборатории. Помните: "Вытравливание инородного тела из черепной коробки, девять минут, тридцать две секунды. Пришел в сознание через девять секунд, после вытравления инородного тела". Я эти цифры накрепко запомнил, почему-то. Поэтому, когда открыл глаза, знал, что прошло минут десять. Череп звенит, все гудит, чешется, колет. Хочется сквозь землю провалиться. Так продолжается еще несколько секунд. Потом, я прихожу в себя окончательно. И сразу в мозг врываются две мысли. Первая, что хочется крови. А вторая - ощущение чужих рук на теле. Я дернулся от неожиданности. Тот, кто меня обыскивал, заорал. Наверное, думал, что шарит по трупу. А я то, живой, и очень голодный.
   В общем, чеченцу не повезло. Мое тело среагировало мгновенно. Даже не успел проконтролировать процесс атаки. Все что помну, борода егошняя, постоянно лезла в рот, пить мешала. Но это мелочи, по сравнению с удовольствием которое получал. Я забыл обо всем на свете. На некоторое время, окружающий мир, престал существовать. Поэтому, новой опасности, не заметил. Оказалось боевик, которого загрыз, не один был. Его товарищи как из пустоты появились, так близко смогли подобраться. Расстреливали меня, в упор. Помню, пули вгрызаются в тело, а я пью и пью. Голову рукой прикрываю и пью. Чеченцы орут, что-то там про шайтана вспоминают. Наверное, обгадились все, от страха,- Егор издает звук, похожий на ржание. Шумно втягивает носом воздух, и, продолжает.- Где-то пуль сорок принял, пока вырубился. Столько на испытаниях меня никогда не дырявили, поэтому не могу сказать точно, когда очнулся. Зато точно помню, что мне было оч-чень хорошо. Больше не мучила, чертова жажда. Готов был летать. Готов был расцеловать весь мир, даже чеченцев. И помню, как смеялся, долго так. Кто-то ударил в грудь, а я все смеялся. Еще раз, еще, больно так, по лицу, по ребрам. А я все равно остановится, не могу, ржу как одержимый. Потом, бух! Сердце ай, словило свинец. На время, опять умер. Когда очнулся, было уже не до смеха. Пошевелиться не смог. Оказалось, что лежу в каком-то погребе, прикованный к большой железной решетке. Отовсюду прет дерьмом. Ощущение, будто под нос нагадили. А рядом толпятся чеченцы. Тарабанят что-то по-своему. Когда увидели, что я очнулся, подозвали начальников. Подошли двое, бородатый чеченец, и какой-то европеец, с ежиком на голове, в круглых очках. Похож на садиста. Они некоторое время пялились на меня, молча. Потом бородатый, что-то прокаркал одному из подчиненных. И в меня опять выстрелили. Наверное, бородатый хотел посмотреть, как я оживаю.
   Когда сознание вернулось в очередной раз, рядом находились только начальники, и боевик в меня стрелявший. Я его на всю жизнь запомнил. Бородатый и садист, беседовали. И к моему удивлению, говорили на русском. Коряво, с запинками, но по нашенски. Наверное, американец - садист оказался американцем - не знал чеченского, а чеченец - английского. А по-русски умели гуторить оба. Я понимал почти все слова. Оказалось, обсуждают условия моей передачи американцам. Бородатый называл денежные суммы, списки оружия. Садист со всем соглашался. Он, кажется, и не слушал особо. Только кивал и все на меня зыркал. Взгляд холодный, как скальпель. Я не выдерживал в его глаза смотреть. Мысли путались. Только когда главные ушли, сумел как-то сосредоточиться. Осознать, где нахожусь. Один среди врагов, бандитов, американцев. Знаете, я даже как-то и не удивился, увидев здесь американцев. После ваших рассказов об Афганистане, где штатовские инструктора обучали душманов воевать против наших, местный американец смотрелся как-то органично. Советский союз, Россия, какая разница. Мы для них всегда будем страшным русским медведем, которого нужно убить, разделать на лакомые кусочки, а шкуру постелить у порога, и вытирать об нее ноги.
   Вот с такими мыслями я и лежал. Нюхая дерьмо и пялясь на дула автоматов в руках охраны. Дула, готовые извергнуть огонь. Мое тело боялось этого. Оно больше не хотело умирать. Я слышал тревожный нарастающий бой сердца. Кровь закипала, и я вместе с ней. Боязнь перерастала в бешенство. Запах дерьма стал невыносимым. А когда на поверхности раздались крики пленных русских солдат, я не выдержал. Сорвался. Оказалось, адреналин уже бурлил в крови. Поэтому так невыносимы, стали запахи, а звуки, усилились. Цепи порвал, как гнилые нитки и также, первого охранника. Будь он один, я бы выбрался. Но меня охраняли трое. И второй успел заорать, а третий, даже выстрелить. Это меня остановило на время. А потом, сверху упало что-то маленькое. Я и не сообразил сразу, пока не бахнуло. Взрывом отшвырнуло к стене, вмяло в бетон. Тело словно раздробило на кусочки. Я больше не мог ни двигаться, ни тем более, оказывать сопротивление. Но гады зачем-то кинули вторую гранату, после которой я умер, надолго.
   Я помню, как погружался во тьму, и, как оживал, но почему-то не по-обычному, а словно окруженный туманом. Розовым, таким. И в этом тумане, я говорил, как в бреду. Кажется, пересказывал прошлую жизнь. Мне вроде как казалось, что воспаряю на небеса, а голос мой - исповедь. А после опять погружался во тьму, из которой выныривал в розовую дымку. И так, несколько раз, прежде чем мир стал таким, как раньше.
   Помещение, где очнулся, было уже не погребом. Оно выглядело как обыкновенный кабинет, какой ни будь администрации. Ну, знаете, типа тех, что показывают в новостях. Только мебели не было. Вместо нее, железный каркас, привинченный к полу шурупами, похожий на стул, только очень массивный. На этом агрегате я и сидел, прикованный, за что только можно. Руки, ноги, шея, торс, даже пах захватили скобой. Гады. Боялись меня. Видели, на что способен в гневе.
   А дальше, начинается самое интересное, Михаил Степанович. В кабинет зашли двое. Один, тот самый садист-американец. Второй, тоже был американцем. Садист представился. Дескать, зовут Джимми Блу, центральное разведывательное управление США. Сказал, что находимся на территории американского посольства в Грузии. Предложил побеседовать. Я, промолчал. Но этот драный Джимми все равно завел разговор. Его слова били по мозгам, вызывая у меня то страх, то гнев. Такие, едкие фразы. В общем, я не смог молчать долго. Начал отвечать. Матюгами. Не помню уже, что говорил. Все на эмоциях. Только когда американец вдруг поменялся в лице, и с такой вежливой улыбочкой поблагодарил за беседу, я понял, что меня просто-напросто, развели. Я закричал, что больше не произнесу ни слова. А он, дескать, не надо. Вы и так уже достаточно поведали о себе, Егор, пациент номер семь. И далее выдает всю мою подноготную, об институте, о вас, подробности личной жизни. Последняя фраза: "Во сне, вы были очень общительны". Тот розовый туман, оказался наркотическим сном. От слов Джимми, меня трясло, как от физических пыток. Он постоянно делал ненавязчивые отступления по поводу моих родственников, как плохо им может быть в России, и как хорошо в Америке. Говорил о вас, как об американском научном сотруднике. И так, убедительно. Убийственные доводы. Я с содроганием вспоминаю, что начинал верить в его слова. Джимми-садист, как-то завладел и разумом моим, и сердцем. А после, начал вербовать. Делая предложения, как змей-искуситель. И предложения эти, были так устроены, что от них не получалось отказаться. Думаю, я бы, сломался. Садист, побеждал. Но в тот самый момент, забурлила кровь,- Егор замолкает. Грудь сотрясается в невротическом смехе, как у человека сумевшего пережить что-то стрессовое. С трудом, но пережить.- Вирус взбунтовался. Не понравилось ему, что носитель, сдается. Микроб, углядел в этом, какую-то для себя опасность. Знаете, наверное, это единственный раз, когда был заразе благодарен. Как только усилились чувства, я сразу рванул. Петли слетели проч. Только одну снял сам - с паха. Садист отпрянул. Я увидел в его глазах ужас. И запах от Джимми пошел какой-то трусливый. И, наверное, в этот момент, я освободился от навеянных американцем пут. Сразу почувствовал себя таким дерьмом, за то, что чуть не предал родину за пустой треп врага. Не могу описать, как тогда разозлился. Будто в меня вселился демон смерти. Я мало, что помню из того, что происходило дальше. Полчаса по коридорам посольства носился безумец. Он лишал жизни всех, без разбору, и не мог насытиться. Словно пытался загладить вину перед собой, за чуть не совершенное предательство. Вы не представляете, как страшен тот демон проекта "Вурдалак". Рукотворный монстр. На что он способен, даже в одиночку. А армия таких, сможет захватить мир. Я, не преувеличиваю. В посольстве были сотни людей, и многие - солдаты. Но накаченному адреналином, мне, было все нипочем. Я не чувствовал сопротивления. Удары пуль, только раззадоривали. Безнаказанность, пьянила. Я помню, что под конец, никто даже не сопротивлялся. Только прижимались к стенам, и кричали: "Френд! Френд!". Не знаете, что это значит? Я вот, не знал. Мне вообще после садиста, любое их слово казалось гипнозом и только сильнее разъяряло.
   Вот такие дела творились со мной, Михаил Степанович. Не буду говорить, как выбрался из посольства. Описывать долгую дорогу домой. Скажу только, что когда гнев вируса спал, по земле ходил уже совсем другой человек. С новым взглядом на жизнь. Я сам увидел врага. Увидел свои способности, и как легко враг их может заполучить. Если захочет. А он - хочет. Если, узнает. А он - знает. Если не остановить,- Егор сглатывает. Ком звучно прокатывается по горлу, словно размером с валун. По лицу парня видно, что ком этот, горек. И слова дальше, с горечью.- Вот этот вопрос и не давал мне покоя всю дорогу. Как остановить такого сильного врага? Что бы ни обзавелся он, армией вурдалаков? А, Михаил Степанович? Ведь они знают о вас. Я все рассказал. Американцам нужно только прийти сюда, и попросить работать на них, или заставить. А может, они уже были здесь, а, Михаил Степанович?
   Пальцы Егора непроизвольно впиваются в тощую спину. Старика пробирает дрожь. Рассказанное Егором шокировало, но ни так сильно, как этот вопрос - намек. Как можно такое подумать о нем? Где-то в глубине, начала закипать злость, но быстро угасла. Сменилась отеческой жалостью к этому пережившему столько парню. Захотелось утешить, опровергнуть подозрения:
   -Ну что за глупости ты думаешь, Егорушка? Разве не сказал бы я тебе правды? Если бы ко мне кто пришел, так бы ни с чем и ушел. Никакая сволочь меня не завербует. Я скорее сдохну, чем родину продам. Это у меня в крови, в нутре. Меня, от русской земли, не оторвать. Уж поверь,- улыбается. "Прислушивается" к близкому телу Егора, но того по-прежнему бьет озноб. И голос, полон прежней тревоги.
   -Это вы так думаете, Михаил Степанович. Я тоже считал, что меня не пробрать, а вон как вышло. Тот Джимми говорил, как дьявол. Они подошлют к вам такого же, нового Джимми. Его речи поработят. Поверьте, они найдут способ затронуть нужные нотки вашей души, и вы пойдете, куда скажут, хоть на край света. А не пойдете сами, уведут силой. Враги, не остановятся. Они любят русские технологии, особенно те, что, помогают убивать самих русских. И мне страшно от таких мыслей, от понимания, что так и произойдет. Я не найду покоя, покуда секрет ваш, не исчезнет. Вы пожертвовали нами, чтобы дать благо стране, и сейчас, это благо может достаться врагу. А я не хочу этого, и я тоже могу пожертвовать....
   Фраза тонет в зверином вое, заглушающем все мысли. Чтобы ни могло сознание воспротивиться действию, в котором один человек, убивает другого, чтобы жили тысячи.
   -Значит, ты так решил, Ег-горушка?- говорит умирающий ученый.
   -Да, Михаил Степанович,- отвечает Егор.
   -Я, не сержусь.
   От фразы убийца вздрагивает, будто с плеч падает гора. На глазах появляются слезы, а на губах, улыбка. Он все сделал правильно.
   Сегодня солнце уйдет за горизонт, а завтра снова взойдет на небо. И встречать его, будет не стыдно.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Государственник.

   Как хочется выбросить вперед руку. Мощно, чтоб лицо в лепешку. А когда упадет, ломать пальцы, суставы, слушать, как молит о пощаде, а в глазах страх, а не эта показушная вседозволенность. Но, не сейчас. Может быть, когда потом. Не для того пришел.
   Ни жестом, ни взглядом, полковник не выдает мыслей. Лицо - маска из камня. Глаза в глаза с оппонентом и не моргнет, да и чеченец взгляда не отводит. Распластался на кресле. Натуральное дерево, белая кожа дышат деньгами, как и все вокруг. Столик матового стекла у ног, усыпан фруктами, из гор винограда торчат бутылки с коньяком, винами.
   -Хорошее место, полковник,- говорит чеченец. Рука хватает горсть винограда, подносит ко рту. Белые зубы отщипывают пару ягод, раскусывают. Прозрачный сок увлажняет бороду. Губы обозначают улыбку.- Мне нравится. Буду здесь жить, когда наступит мир.
   -А разве, еще не наступил?- полковник в таком же точно кресле - нормального стула в гостиничном номере чеченца не нашлось. Столик со жратвой рядом, правда, ни фрукты, ни выпивка не тронуты.
   -Мир? Не знаю, полковник. У тебя может, и наступил, а у меня, не наступил. Мои люди умирают полковник. Как так? Ты же мне богом клялся, что никаких больше боевых действий.
   -Мы здесь не причем, обязательства свои выполняем. Сам понимаешь, мы в мире заинтересованы не меньше вашего.
   -А мои люди говорят - федералы. А я, полковник, своим людям верю, как себе.
   -Тот, кто убивает твоих людей, одиночка, нам не подчиняется. Мы предполагаем, некто Илья Рухленков, лейтенант ГРУ.
   -А ты говоришь, не ваши, полковник.
   -Нам, он, не подчиняется,- полковник вычленяет каждое слово, чтобы застряли в голове боевика.- Дезертировал из части 22 июля, через неделю после заключения мира. Предположительные мотивы - месть. Его жену и ребенка убили ваши люди, прямо в квартире, еще год назад. Вот и мстит. Поверь, Шамиль, федеральные войска здесь не причем. Мы сами ищем Рухленкова, чтобы судить.
   -Говоришь, ищете?- чеченец скрипит зубами. Глаза наливаются кровью, а скрюченные что у сапсана пальцы давят виноградную гроздь.- Плохо ищите, полковник, раз он уже пятнадцать дней орудует.
   -Никто не ожидал, что образцовый офицер так поступит. Мы не сразу спохватились. Отрабатывали другие варианты, в том числе и ваши междоусобицы. Я пришел сказать, чтобы ты не делал глупостей Шамиль, не нарушал мира. Один человек не должен помешать тому, к чему шли так долго. Этот мир на костях тысяч людей. К чему новые бессмысленные жертвы?
   -Красиво говоришь, полковник. Только люди умирают мои, а не твои. И кто мне даст гарантию, что этот ваш лейтенант и вправду никому не подчиняется, что меня не водят за нос, как щенка?- говорит, подымается, давая понять, что разговор окончен. Последняя фраза от двери.- В общем, так, полковник, если мои люди будут продолжать умирать, твои тоже начнут, и тогда мира уже не будет долго. Ловите своего лейтенанта скорей, как вы говорите, террориста. Мы же теперь, мирные жители, вы нас, ха- ха, защищать должны. Пока полковник.
   Хлопок двери. Полковник ГРУ остается один, в Ростовских апартаментах, чеченского боевика Шамиля. Тошнит. Мужчина подымается и выходит следом. Вот и поговорили.
  
   В комнате душно. Маленький настольный вентилятор жужжит вхолостую. Пластмассовый корпус пожелтел от времени. Собирали еще в Советском Союзе, великом и могучем, а теперь, мертвом. Страны умерла, а приборчик работает.
   Мебели в помещении минимум. Стол, шкаф, забитый бумагами, три стула. Все обшарпанное, побито осколками, кирпичной крошкой, обои пожжены. Пока выбирать не из чего. Всего полмесяца, как перестали стрелять. В городе мало что осталось нетронутым, а всякие государственные учреждения, вроде этого здания ГОВД, тем более. Боевики штурмовали в первую очередь.
   -Жарковато у вас,- Владислав осторожно присаживается на скрипучий стул. Отирает лоб левой рукой, хотя не левша. Правая, лежит на коленях.- Хоть бы занавески приобрели.
   Полковник отмахивается, дескать, толку то. Вентилятор и тот зря жрет электричество. Пятерня машинально лезет под стол. Перед глазами Владислава появляется бутылка водки без этикетки. Скорее всего, спирт, дай бог, если разведенный. Следом, граненый стакан, с отколотым или откусанным краем и мятая алюминиевая кружка.
   -Чем богаты,- полковник плескает в импровизированные рюмки, так, чтобы на один глоток.- Чего в госпитале не лежится Владик? Я ж вижу, кости не срослись.- Кивает на правую руку разведчика,- Ну, твое здоровье.
   Выпивают. Владислав мощно выдыхает, занюхивает рукавом камуфляжа. И вправду спирт.
   -За Илью беспокоюсь,- отвечает.- Что-то сильно его ищут.
   -Правильно делаешь. За Илюшу сейчас все беспокоятся,- полковник разливает по второй.- ФСБшники у тебя были?
   -И не раз. Я ж вроде как, друг Ильи. Боевой товарищ. Вместе всегда, вот и допрашивали, что, где, когда,- Владислав поднимает кружку. Пьют не чокаясь, без слов. Понятно за кого. Однополчане, которых увидишь теперь, только на фотокарточках.- ФСБ, МВД и прочие. Бегают, как в задницу ужаленные. Я и подумал, неспроста так бегают.
   -Неспроста Владик, неспроста. Ты ж не знаешь всего. Да и откуда тебе,- полковник берет паузу, разлить по третьей. Мысли: говорить или нет. Говорит.- Шамиль пят дней дал на поимку, а потом миру конец и уже надолго. Вот все и бегают, а найти не могут. Сейчас Илюша повоюет немного, а через недельку никому мало не покажется.
   Владислав вздрагивает. Всего мгновение, но все-таки не сдержался. Кровавая баня длинною в год, или больше? А если считать трупами друзей, вечность. Воспоминания, вот они, на поверхности мозга. Еще не впитались, не ушли вглубь.
   -Я что-то такое и предполагал,- говорит, замолкает на время, и новые слова, как из прошлого, из воспоминаний.- Илья, он их всех ненавидит, за жену и ребенка. Он и во время операций, убивал из мести, с наслаждением, а не боевое задание выполнял. Зарывался часто. Не смог остановиться.
   Замолкает. Тяжелая как свинец пауза. Полковник не выдерживает:
   -Не знаешь случайно, где он?
   Владислав не отвечает долго. Потом слова:
   -Зацепочка.
   -Зацепочка говоришь?
   Владислав кивает:
   -Только я сам попробую.
   -Сам, говоришь?- полковник осматривает разведчика. Тот же взгляд, а по-другому, как сканером.- Федерального значения дело. А если провалишь?
   Левая рука Владислава лезет в нагрудный карман. В пальцах шариковая ручка:
   -Я тебе зацепочку оставлю. Если завтра к вечеру не вернусь, действуй, как считаешь нужным. Только дай мне попробовать, хорошо? До вечера.
   Полковник кивает. Владислав один из лучших, глупо подставляться бы не стал. Сам, значит сам.
   -Спасибо,- разведчик пишет несколько цифр на листке бумаги, подвигает полковнику.- Зацепочка,- говорит. Ноги поднимают тело, несут к выходу.- Я вернусь.
  
   Зацепочка, это номер телефона, а значит и адрес. Узнать по милицейским базам данных не проблема, тем более для лейтенанта ГРУ. Адрес местный, Грозненский. Дом, из тех районов, где еще живут, и даже работают. Кажется, девушку зовут Таня, медсестричка. Особые приметы - шрамы на правой щеке и предплечье, от осколков. А могло быть и хуже. Илья спас. Когда отбивали больницу с заложниками. Выводили, выносили под огнем, как могли, прикрывая телами. Вот и Илья, прикрыл, от гранаты. У него броня, не дала погибнуть. Так, ноги немного посекло.
   Владислав тогда рядом был. Отстреливался за двоих, Илью тащил. У самого на руках девочка маленькая, без ступней. На мине подорвалась когда-то. Медсестричка рядом, помогает Илью выносить. Орет, плачет, но тащит. Потом, когда отбились, говорила, что крови боится, когда много, в обморок падает. Она ведь не профессиональный врач, а по желанию. Хорошо тогда темно было. Все в оттенках серого и кровь, тоже. А то б Владиславу троих на себе нести пришлось.
   Перед тем как расстаться: освобожденных заложников в одну сторону, раненных военных в другую, девушка успела Илье на ладони номер своего телефона написать, сказала что зовут, кажется, Таня. Владислав рядом был, видел, как пишет, запомнил машинально. А теперь вот пригодилось, если чутье не обманывает.
   Ботинки уверенно мерили шагами городские улицы. Владислав намеренно решил идти пешком. Разбитые дороги зияли рваными ранами воронок, а улицы заваленные грудами кирпича от рухнувших стен не давали автомобилю никаких шансов прорваться. Можно пробиться на БМД, но это, все равно, что кричать: "вот он я, пришел в гости". Так что, пешком и в камуфляже, чтобы не выделяться. Сейчас все носят "зеленку", и военные и невоенные.
   В кармане карта города, но Владислав ни разу не воспользовался. Местность знает, как свои пять пальцев. Каждый квартал, поле боя прошлого, где оставил частичку себя. И ты идешь, и воскресает память. Тупая бойня, за что? У каждого, своя, правда. Кто-то умирает за родину, или даже, государство, кто-то за семью, кто-то за деньги, а кого-то пригнали силком и заставили умирать. Для кого-то, война, работа, а для кого-то образ жизни, потому что по-другому уже не могут. Как Илья сейчас. Не остановится, если не остановить.
   Владислав срезает угол через разрушенный дом теперь похожий на большой каменный сыр с кучей входов и выходов. Внутри, мрачная прохлада и сырость - перебитые трубы сочатся влагой. В этом районе воду не перекрыли, значит, жилые дома близко.
   Владислав выходит из здания уже на другой улице и словно попадает в новый мир. Казалось, еще минуту назад светило солнце, а теперь его нет. Алый диск стремительно уходит за горизонт. Темнеет быстро, как везде на юге.
   Окна домов заливаются светом, обозначая жилые квартиры. Где-то здесь живет Таня. Где-то на втором этаже, в доме под номером тридцать семь, который кажется, придется искать наобум.
   Скоро встречается патруль. Трое ребят группы "Анти террор". Владислав показывает документы и спрашивает дорогу. Ребята внимательно смотрят и указывают нужный дом. Владислав сглатывает заткнувший горло ком, цель совсем рядом. Мысли, что не готов. Да и как можно быть готовым к такому. Встреча с другом, вот только, совсем не дружеская.
   К подъезду подходит собранным и смертоносным, если потребуется. Верный "Грач" на бедре, по первому по зову влетит в руку хозяина. По привычке бесшумно преодолевает лестницу. Два пролета. Шестая квартира. Цифра вырезана на двери, совсем недавно, ножом. Вряд ли Татьяна сама...
   Минуту прислушивается. За дверью ни звука, потом, чьи-то шаги. Шлепанье ног в тапочках, мимо двери, наверное, из комнаты в комнату. Судя по звуку, женщина, или ребенок. Правая рука тянется к звонку, палец вдавливает кнопку. Ни звука. Отключен или не работает. Левый кулак стучит в дверь. Шаги в квартире замирают, после, начинают приближаться.
   -Кто там?
   Женщина, в голосе дрожь, настороженность.
   -ФСБ, проверка документов.
   Владислав смещается вправо к лестнице, на случай, если будут стрелять через дверь. Мысленно считает до пяти. Если Татьяна откроет сразу, значит одна. Если замешкается, то вероятно Илья в квартире. Один, два, три... звук проворачиваемого в замке ключа.
   Дверь открывается на расстояние натянутой цепочки. Пот ту сторону порога Татьяна. Владислав узнает эти глаза, большие, эмоциональные. В них легко прочитать все, что в голове женщины. Некогда опаленные волосы, отросли до плеч. Локоны прикрывают правую щеку, где должен быть шрам. Девушка миниатюрна, узкоплечая, худенькая, даже удивительно, как могла тащить на себе Илью.
   Владислав приподнимает уголки губ, обозначая улыбку:
   -Не узнаете меня?- говорит. Женщина морщит лобик, в глазах появляется интерес, страх сменяется настороженностью.- Месяца полтора назад. Одиннадцатая больница. Илью ранило, а мы тащили его вместе, до выхода. Потом, я помогал вам перебинтовывать. Ну, помните?
   Татьяна неуверенно кивает.
   -Меня зовут Владислав. Илья, наверное, рассказывал.
   Она спохватывается слишком поздно. Все-таки машинально кивает. Зрачки расширяются, понимает, что проговорилась. Начинает мотать головой, отчего волосы теряют форму, открывается на показ сизый шрам на щеке:
   -То есть, я хочу сказать, что знаю, что вы Владислав, а не то, что Илья...
   -Да не отпирайтесь вы. Вас раскрыли. Ночью будет облава. Нужно сообщить Илье, чтобы уходил.
   Глаза женщины набухают слезами. Мысли рушатся как карточный домик. Илья, конечно же, давал подробные указания насчет того, как разговаривать с военными, чтобы не выдать его. Но он совершенно ничего не говорил о такой ситуации, и она теперь не знает что делать, она потерялась, она всего лишь беззащитная женщина.
   Лицо, жесты, глаза, Владислав читает мысли, как открытую книгу. Сейчас будет истерика, начнет отпираться, что есть мочи. Надо, ломать:
   -Послушайте,- неожиданного громко и отчетливо. Татьяна вздрагивает, смотрит на мужчину.- Ну, чего вы задрожали, как осиновый лист? Я не враг. Если бы пришел за Ильей, вас бы давно арестовали, а дом оцепили, устроили засаду, и всего делов. Я бы не стоял тут с вами и не разговаривал на пороге, кстати, может все-таки, пустите в дом.
   Она впускает, проводит в комнату и начинает сбивчиво рассказывать, о том, как Илья пришел, и как не смогла ему отказать. Ведь Илья спас ей жизнь. Владислав не стал уточнять, знает ли Татьяна, почему Илью разыскивают спецслужбы, в чем обвиняют. И так понятно, по сбивчивым словам девушки:
   -Проклятое государство. Сначала приказывает уничтожать бандитов, а потом арестовывает за это. Припадочные они там все что ли?
   Владислав смолчал, что он и есть, то самое государство, и что Илья совсем не так прав, как она думает, даже скорее не прав. Но Татьяне сейчас ничего не докажешь и лучше использовать девушку вслепую:
   -Каков сигнал тревоги?
   -А?- Татьяна переспрашивает, скорее от неожиданности, чем от непонимания вопроса.
   -Сигнал, что в квартире поджидает опасность.
   Владислав смотрит в упор, не моргая. Все видит, понимает. Ему невозможно солгать.
   -Я должна спросить: "кто там?". Илья уйдет.
   -А если, все нормально?
   -"Уже иду".
   -Понятно. Не говорите "кто там?".
   Татьяна кивает:
   -Хорошо,- в голосе нотки обреченности. Она не верит до конца.
   Выдаст. Словом, жестом. Возможно, не стоило заходить в квартиру. Подождать в подъезде. Владислав идет в прихожую:
   -Я пойду,- говорит.- Вы сами расскажите Илье обо всем. Мне вы не доверяете, я вижу, и, можете наделать глупостей.
   Татьяна молчит. Не говорит ни "да", ни "нет". Владислав покидает квартиру. Татьяна провожает до порога, запирает дверь. Не видит, как мужчина, вместо того, чтобы спускаться, поднимается пролетом выше.
   Ясно, что Илья не будет сдаваться. Он просто играет со смертью. Это его последний "крестовый поход". Поэтому, когда в дверь номер шесть наконец-то стучат: удар, пауза, еще три удара, а голос за дверью произносит: "уже иду", Владислав атакует.
   Грач стреляет бесшумно. Только легкий щелчок, даже падающая гильза звенит громче. Пуля дырявит ногу. Илья слегка оседает и не успевает развернуться. Владислав уже рядом, бьет в висок.
   Открывается дверь. Владислав проталкивает бесчувственное тело мимо Татьяны, заходит следом. Палец на губах: тихо. Девушка в ступоре. Она, может быть, и хочет кричать, но не получается. Смотрит, как ее Илюшу заносят в столовую, усаживают за стол, лицом ко входу. Ближе к двери садится Владислав.
   Илья телом распластывается по столешнице. Татьяна на коленях, радом, осматривает раненную ногу. Явно шокирована. Занимает себя, чтобы не впасть в истерику. На Владислава не смотрит. Может даже и не видит еще, что он - Владислав.
   В помещении тишина, поэтому едва заметный стон Ильи слышат все. Лейтенант вздрагивает. Правая рука задевает вазу с цветами, опрокидывает. Тело замирает, дыхание выравнивается. Мысленно, Владислав "видит", как напрягаются мышцы оппонента, концентрируется сознание. Мгновенно оценить обстановку и действовать, неожиданно и смертоносно. Сам проходил. У него с Ильей одна школа:
   -Без фокусов,- говорит.- Я на курок быстрее нажму, чем ты дернешься.
   Илья вздрагивает от услышанных слов. Видно узнал голос. Понял, кто перед ним.
   -А я уж подумал, не сдашь,- говорит. Тело откидывается на спинку стула. Глаза жмурятся от легкого головокружения. Череп еще не отошел от удара.
   -Не сдал,- отвечает Владислав.
   -Сам что ли пришел?
   -Сам.
   -Он говорил, что поможет,- голос Татьяны. Смотрит на Владислава. Во взгляде надежда и мольба, "ты же обещал".
   -Помочь решил?- в голосе лейтенанта насмешка, не верит, но все-таки, надежда,- или, все за тем же?
   -Все за тем же,- ответ.
   Надежда рассыпается в прах:
   -Ясно. А чего сам? Сказал бы кому надо.
   Владислав пожимает плечами:
   -Думал, так лучше, чтоб без пальбы,- замолкает. Взгляд падает на простреленную ногу.- Я подстраховался.
   Илья кивает, все понятно. На его месте поступил бы также:
   -Думаешь, сдамся? Уговаривать будешь?- скалится.- Ну и какие у тебя аргументы?
   -Еще четыре дня твоей самодеятельности и Шамиль начнет войну, опять.
   -Да?- секундная пауза, переварить информацию,- а я уж думал, не дождусь. Ну и отлично, на хрен с ними мириться. Надо мочить, всех до последнего мужика, потом села жечь, чтоб не плодились как тараканы.
   -Это не тебе решать и не мне. Прикажут уничтожить, уничтожим.
   -А кому решать? Генералам толстозадым, политикам продажным?
   -Закону.
   "Какому закону?", хочется прокричать Илье, но вместо этого, сплевывает под ноги. Материться коротко и емко:
   -Я не понимаю, что ты за человек такой? Никто тебя не посылал. Ты ведь? Сам сюда пришел, сам меня нашел, да?- вопрос. В ответ, кивок.- И все ради чего? Чтобы выполнить долг, чтобы соблюсти законность?
   "Чтобы опять не взрывались дома и не захватывались больницы, но ты этого больше не поймешь, ты сорвался". Владислав выныривает из мыслей:
   -Да, законность,- отвечает на вопрос.
   -Ты еще расскажи про долг, честь...
   -Расскажу, если надо. Ты Илья забыл, кто ты есть. Что ты, офицер. Ты свои личные дела поставил на первое место. Решил, что твои личные проблемы, превыше государственных, а это, не так. За твоих жену и ребенка не должны умирать другие.
   -Заткни пасть,- фраза обрывает все звуки, только звенящая тишина и хриплое дыхание.- Да что ты вообще знаешь? У самого, столько лет, ни семьи, ни детей, ни вообще каких бы то ни было связей. Живешь в своем мирке, непонятному никому вокруг,- показывает ладонями шарик,- вот этом вот мирке, изгаженном, вонючем, где всегда нужно кого-то спасать, жопу рвать, чтобы кому-то там стало лучше, только не тебе. И не посмотришь, сколько вокруг может быть хорошего. Не развлекаешься, не отдыхаешь, никак себя не раскрепощаешь. Как ты вообще можешь так жить? Винтик. Да я может в тысячу раз нормальнее тебя, и реакции у меня нормальные, человеческие.
   -Выговорился?- Владислав встает из-за стола. Хищный взгляд не отрывается от Ильи. Черты лица заострились, и кажется, постарел.- Руки за голову, поднимайся.
   -Что, убьешь?- улыбка, насмешка или бравада.
   Отрицательный кивок:
   -Тебя будут судить, по закону.
   -А если не подчинюсь?
   -При попытке бежать или оказать сопротивление, огонь на поражение.
   Очередная улыбка, а в глазах, горечь:
   -В друга?
   -В преступника.
   Илья облокачивается о стол, припадая на ногу, начинает принимать вертикальное положение. И тут: Татьяна по-прежнему рядом, Илья сгребает ее в охапку, прижимает к себе. Два шага к окну за спиной, под прикрытием тела, в которое Владислав не выстрелит. Сесть задом на подоконник, подвинуться к стеклу, оттолкнуть девушку, и вниз, сквозь тьму и звон осколков.
   "Грач" успевает выплюнуть четыре пули, наугад, в ночь. Попал, не попал? Не разобрать. Нет на улице фонарей, не увидеть тела. Значит бегом из квартиры, вниз по лестнице, под звездное небо, где Ильи может не быть, если приземлился удачно и ушел, или, лежит с поломанными ногами, или...
   Луч фонарика, который всегда с собой, вырезает нужный сектор. Силуэт на земле, без движения. Разведчик как тень, уже рядом готовый атаковать на рефлексах, но разум дает отбой. Тело, в позе тряпичной куклы. Ненормально вывернутые ноги, затылок, проломленный об асфальт и, два пулевых отверстия в груди. Илья и не думал приземляться, просто падал, уже мертвый.
   -Убийца, волочь, тварь, да за что же это,- Татьяна, набрасывается на Владислава. Детские кулачки стучат в грудь, лицо. Пальцами пытается выдирать короткие волосы, царапать глаза.
   Разведчик отстраняет женщину, аккуратно укладывает на лопатки, отходит в сторону. Еще некоторое время смотрит перед собой, на людей, или в пустоту. Разворачивается и уходит в ночь.
   Он знает, что сейчас свяжется с полковником, что сюда сразу прибудет команда спецназа и все обставят, как спецоперацию. Он знает, как дальше будет работать, существовать, функционировать, но как дальше жить?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Дети это не игрушки.

  
   Кукла оглушительно заорала, явно требуя к себе внимания. Мальчик вздрагивает. Рывком подымаются опухшие веки. Утопая в бездонном диване, кое-как переворачивается с бока на спину. Руки суетно обшаривают пространство вокруг в поисках ожившей игрушки. Но, не находят. Кукла на секунду замолкает, будто набираясь сил, и, разражается новой тирадой.
   Спросонья, или со страху, мальчик не улавливает, откуда идет звук. В подсознание врывается паника. Тело вскакивает на ноги. Перетаптывается на месте вокруг себя. Пинком отшвыривает подушку. Под ней также пусто, как и вокруг. Спина мгновенно покрывается испариной. Выпученные как у лягушки глаза, готовы прожечь не отдающий игрушку диван.
   Кукла берет очередную паузу. В тишине мальчику удается прийти в себя. Взгляд еще раз обегает ложе дивана, и, натыкается на забытый в углу комок пледа.
   "Нашел!- врывается в мозг радостная мысль". Руки встряхивают полосатый лоскут, но из него кукла не выпадает. И пространство где лежал плед, тоже пусто. Мальчик до боли стискивает зубы, зная, что сейчас будет.
   Механический крик заставляет зажать уши. Тихо Ванечка! Тихо! Краем глаза замечает показавшийся в дверном проеме синий силуэт. Не выдержав, зажмуривает глаза. В истерике начинает долбить по дивану ступнями, словно тот виноват. На краю, оступается. Короткая фаза полета, заканчивается ударом о пол. Ворсистый ковер смягчает падение. Только правое плечо отзывается болью, соприкоснувшись с чем-то твердым.
   Ванечка! Мальчик хватает найденную куклу, которая, как, оказалось, лежала у дивана. Стиснув в объятиях, начинает качать, как младенца. Кукла сразу умолкает. Синее лицо, помаячив в дверном проеме, разворачивается и уходит.
   Грудь мальчика опадает. Минута уходит на то, чтобы научиться нормально дышать. После, забирается обратно на диван. Усаживается, подобрав колени к подбородку. Страх отступает под напором желанной тишины. Подкрадывается сон. Продолжая баюкать куклу, мальчик решается опустить веки. Окружающее пространство начинает медленно таять. Мир, становится воздушным и ласковым. Тело не ощущается. На полотне закрытых век, мелькают разноцветные пятна: розовые, желтые, зеленые, синие. Вдруг, синее пятно трансформируется в синее лицо. Сон разлетается в клочья. Кукла, Ванечка. А? Где? На руках. Не потерял.
   Мальчик переводит дыхание. Правой рукой гладит куклу по жестким волосам. Пронесло. Но засыпать, больше нельзя. А то может уронить куклу, как в прошлый раз. И Ванечка начнет кричать. И тогда появится существо, с синим лицом.
   По щеке скатывается потная градина. Из подсознания выскакивает стишок:
   Существо с синим лицом,
   У него нет глаз, но есть уши,
   Существо с синим лицом,
   Оно услышит тебя, и, скушает.
   Слышишь, как дышит?
   Тише! Тише! Оно очень хорошо слышит,
   А ты, нет. И можешь его не услышать.
   Тише! А то существо с синим лицом,
   Непременно станет твоим концом.
   Мальчик навсегда запомнил эти, услышанные от няни слова. Няня говорила их каждый вечер, перед сном, чтобы не забывал. И мальчик, не забывал. Напротив, очень даже хорошо помнил. Существо с синим лицом, появлялось каждую ночь, и, охотилось за теми, кто не спит. Оно находило их по голосам, потому что очень хорошо слышит, но не видит. Мальчик, уже несколько раз различал в темноте шорохи, от которых пробирала дрожь. Он знал, что это существо с синим лицом, ходит по дому. А сегодня, первый раз его увидел. Потому что Ванечка закричал, и, привлек внимание. Обычно няня отключала Ванечку перед сном, но сегодня, няня пропала. Ушла вечером, сказала, что в магазин, и, не вернулась. Мальчик прождал ее, сколько мог, и незаметно уснул. А ванечка выпал из рук и закричал. Существо с синим лицом, услышало и пришло. Ванечка, он такой "умный-умный", как говорит мама. И баюкать его надо, когда плачет, и кормить три раза в день. Мальчик все это умеет, а выключать, нет. Выключала всегда либо мама, либо няня. Так что спать, нельзя.
   Мальчик косится в окно. Стекло выглядит так, словно измазано чернилами. Там, на улице, ночь. Поскорее бы она закончилась. Или няня пришла. А еще лучше, мама и папа.
   Мальчик любил, когда мама и папа приезжали. Тогда они все вместе ходили гулять, в кино, или в парк развлечений, или в зоопарк. А еще, они ели мороженое, и папа катал на шее. А вечером мальчик разбирал привезенные подарки. Но главное, когда родители были дома, существо с синим лицом, не появлялось. Наверное, боялось папу. Потому что папа, самый сильный.
   Жалко только, приезжали родители на мало, а уезжали на много. Как папа говорит: "По работе". А мама: "Чтобы было, что кушать". Но мальчик радовался и так. Потому что однажды, он устроил, как сказал потом папа, "скандал" и закричал, что не отпускает родителей, что не хочет, чтобы они, уезжали, а еще, громко плакал. В ответ, папа разозлился, и пригрозил вообще не вернуться, если сын будет вести себя, как слабак. Так что теперь, мальчик радовался любому появлению родителей. Совсем при них не плакал, и никак не злил. Лишь бы не уехали навсегда. А то останется с одной няней.
   Няня тоже хорошая. Мама говорит, что надо ее слушаться и не доводить, а то няня обидится и уйдет. А тогда мама приведет старую злую тетку. Мальчик верит, потому что взрослые говорят только правду, и слушается. Даже когда няня садит его у телевизора, смотреть симфонический оркестр, "чтобы вырос культурным", а сама, куда-то уходит. Мальчику не нравится симфонический оркестр, но он об этом не говорит, чтобы не доводить няню. Чаще всего, просто тихонечко засыпает, или начинает думать. Думать - одно из любимых занятий. У него в голове уже целый мир, заселенный множеством людей и животных. И он в этом мире, могучий воин, как в книжке. Книжки мальчик тоже любит. У него их две, и обе любимые. Одна называется "Детская военная энциклопедия", а вторая "Робинзон Крузо". И в его мире, тоже есть большой красивый остров, как в "Робинзоне Крузо". Только он там не один. На острове живет много детей. Мальчишки все воины или рыцари, как в "Детской военной энциклопедии", а девочки, принцессы. Они строят себе форты, такие же, как Робинзон. Воюют с варварами, которые приплывают на лодках, за золотом и рабами и иногда, друг с другом. А еще, спасают от монстров принцесс. У мальчика уже есть одна. И скоро они поженятся. А еще есть огромный форт на побережье, в котором мальчик главный. Его форт первым встречает набеги варваров, и каждый раз побеждает. Слава об Эрике - могучем - так мальчик себя называет, хотя на самом деле, он не Эрик, а Ваня - гремит по всему острову. К форту Эрика постоянно идут воины и просят принять на службу. Ваня как раз остановился думать на месте, в котором к форту подходят два странствующих рыцаря, а Эрик выходит на встречу, спросить, зачем пожаловали.
   Сейчас, пока за окном темно, а спать нельзя, можно было подумать. Порасспросить рыцарей, а лучше, устроить для них испытание. Но думать, почему-то не получается. Хочется, чтобы поскорее пришла няня, а еще, в туалет. Ваня устал терпеть, и, наверное, скоро, не выдержит. Писать в штаны очень стыдно и страшно, потому что няня, наверное, будет ругаться. Но выходить из комнаты, к существу с синим лицом, еще страшнее.
   Ваня, что есть сил, сжимает колени. Зад в нетерпении елозит по дивану. Мышцы лица, дрожат. Очень хочется реветь, громко-громко. Но реветь, нельзя. Мальчик зажимает ладонью рот. Глаза жмурятся. Разрывая плотину век, по щекам устремляются два слезных ручья.
   "Мамочка, папочка, вернитесь, пожалуйста. Мне так плохо одному. Я буду вести себя хорошо-хорошо! Вы только вернитесь. Нянечка. Где ты, няня? Зачем ты меня оставила?"
   Мысли хаотично разлетаются по комнатам, но не находят ответа. В доме больше никого нет.
  
   Среди кривого деревенского захолустья, новенький двухэтажный коттедж выглядел, как дворец императора вселенной. Декорированный натуральным камнем, на манер средневекового замка, со сложной пятискатной кровлей и окнами в человеческий рост. На втором этаже несколько малых балконов, и один огромный, поддерживаемый колоннами. Некоторые из деревенских говорили, что там, бассейн. Хотя, кто его знает. Хозяева коттеджа с деревенскими были на вы, и держались особняком. Да и сказать по правде, не часто здесь появлялись, особенно последнюю пару лет. Так, иногда приезжали, рыбку поудить, или по грибочки. А чаще, просто забирали сынишку, и в город мотали. Гришка их только дважды видел "живьем", а так, все машину. У них, постоянно разные. Последние полтора года, "Хаммер" - гражданский вариант. Зверюга. Наверное, из Америки привезли. Молва ходила, бизнес какой-то завели, толи в штатах, толи в Канаде. С тех пор, и не появляются, почти. И чего спрашивается тогда, было такой домище строить? Деньги что ли девать некуда? Буржуи, они буржуи и есть. Разве что, для сынишки. Сынишка их малый, здесь все время обитает. С ним Ленка Прокопьева сидит - девчушка из местных. Деньги неплохие получает. По сути, на ней вся семья держится. Муж, безработный. Алкаш, и, дурак. Такая жена симпатичная, а он, пьет. Ленка и буржуям этим приглянулась. Взяли ее нянькой. Чтобы, значит за пацаном следила, стирала, жрать готовила. Гулять водила, в лес, или на озеро. Ну а еще, науками занималась: чтением там, письмом, счетом. К школе готовила. У Ленки ведь, педагогическое образование. Даже успела в местной школе пару лет поработать, прежде чем закрыли школу, по недобору. Да Ленка вроде не сильно печалится. Сейчас работа не в пример лучше и халявнее. Это раньше Ленка с пацаном буржуйским целыми днями возилась, а теперь, все больше по деревне гуляет. Говорит, что ничего ей за это не будет. Пацаненок, не расскажет. Расслабилась, в общем. Ну да ладно, это Ленкино личное дело. А вообще, молодец девчушка. Даром что ли Гришка за ней ухлестывает. Помогает с интимной жизнью. Может, даже женится, когда Ленка от мужа-алкаша уйдет. Но это потом. А пока есть другое дельце, не менее прибыльное и перспективное: обчистить буржуйский домик. Ленка сама предложила. Сказала что дельце, проще пареной репы. Дом пуст, пацаненок спит. Заходи, бери что хочешь. Она и тайник знает. В общем, убедила Гришку. Да он особо и не противился. Коль дело плевое, чего отказываться? Деньги лишними не бывают, особенно в нищей деревне, где весь заработок на огороде и домашнем скоте. Ну и буржуям лишний раз насолить, милое дело.
   В подельники взял Леху - бывшего медвежатника. Тот и в тюрьме успел за кражу отсидеть. И Павла. Этот сам навязался. Гриха ему по дури о деле рассказал. Павел сразу возжелал идти. В случае отказа, обещал обидеться. А чужая обида в таком деле может кончиться плохо. Паха гад злопамятный, и заложить ненароком может. В общем, пришлось Павла взять.
   Собрались как условлено в первом часу ночи. Ленка говорила, что к тому времени уйдет, а ворота и дверь оставит открытыми. Гриха тогда волнуясь, спросил, а не заподозрят ли ее хозяева в сговоре с ворами? На что Ленка только отмахнулась. Сказала, что все схвачено. У нее отговорка, ушла, дескать, потому что позвонили и сообщили, что мать при смерти. А воры в это время забрались. Скажет, что, наверное, воры ее из дома и выманили. Гриха еще усомнился в правдивости рассказа, но Ленка ответила, что хозяева поверят, потому что любят ее как дочку. Ведь за три года работы, не одного проступка. И мать у Ленки, действительно сердцем мается. Григорию ничего не оставалось, как согласиться.
   Коттедж располагался на всхолмлении, немного в стороне от деревенских домов. Чтобы сократить путь и не светиться на людях, идти решили через луг. Густая июньская трава ласково шелестела под ногами, а свежий ночной воздух бодрил. Григорий даже успокоился. Отведя взгляд от приближающегося коттеджа, огляделся вокруг.
   Справа бодро вышагивает Павел. Глядит на луну и что-то насвистывает под нос. Алексей, слева. Поглядывает вперед и улыбается. Чего развеселился? По кражам, что ли соскучился? А впрочем, для него это дело привычное. Чего волноваться? Это у Григория на сердце булыжник. Без Лехи бы, наверное, идти не решился. А Павлу, так вообще по барабану. Как за грибами идет. Павел в кампании всегда храбрится. Особенно, если решений самому принимать не надо. Дурак. Хрен ему, а не треть доли.
   Мысль веселит. Григорий гогочет. Взглядом косится на Павла. Тот чувствует, оборачивается:
   -Чего радуешься?- спрашивает.
   -Просто.
   -Пиросто,- передразнивает Павел.- Нашел, когда радоваться.
   -Да
   -Два,- говорит Павел и отворачивается, демонстрируя нежелание продолжать разговор.
   Дальше шагают молча. Павел отчего-то перестает свистеть, и слух полностью окунается в травяной шелест. Григорий возвращается к созерцанию коттеджа. Мысленно припоминает слова Ленки насчет тайника: в выдвижном баре, задняя зеркальная стенка, съемная. За ней, ящичек. Ключ от него, под днищем хозяйской кровати, в кармашке. Ленка даже открывала тайник, один раз, от любопытства. Но денег не взяла. Хотя говорит, там много, и наши и доллары.
   Мысль о Ленке и деньгах, ободряет Григория. Страх улетучивается, уступая место привычному оптимизму. По левому уху бьет раскатистый гогот. Алексей все не может угомониться. Гришка косится на подельника, внутренне чувствуя какой-то подвох, и, вдруг...
   Что-то мелкое, визжащее выпрыгивает из-под ног. С рыком цепляется за лодыжки. Григорий вскрикивает, скорее от неожиданности, чем страха. Правый кулак рассекает воздух, но Леха останавливает удар:
   -Стой ты,- говорит.
   -Что за черт!- выкрикивает Гришка.
   -Это Федька, сынок,- объясняет Алексей.
   Маленькое и визжащее тем временем распрямляется, принимая человеческую форму. Пацан, ростом по пояс, с коротким светлым ежиком волос. Улыбается, так добро. И глаза такие честные-честные, будто ничего не совершал. Вылитая копия отца. Алексей тоже, накуролесит по пьяни и смотрит также, ангельски.
   -Здорово, дядя Гриша,- говорит малец, протягивая ручонку.
   -Здорово, стервец,- Григорий отвечает на рукопожатие, и рывком притягивает пацана к себе. Хватает не больно за ухо.- Я тебе в следующий раз уши оторву и в поле выкину. До утра будешь искать.
   -Не оторвете. Силенок не хват-ит.
   Григорий отвешивает Федьке подзатыльника, от чего тот на последнем слоге клацает зубами:
   -Наглый он у тебя,- говорит Алексею.
   -А то,- Леха довольно скалится. Гладит сынишку по голове.- Весь в отца.
   -Эй, а со мной здороваться не надо?- вмешивается в разговор Павел.
   Федор вальяжно разворачивается на голос. Глядя снизу вверх, так, будто на самом деле он выше и старше, говорит:
   -А, Пашка, не заметил.
   -Не заметиль,- по привычке передразнивает Павел. Хватает протянутую Федькой руку, с силой встряхивает. Малец вскрикивает, но уже в следующую секунду довольно смеется.
   -Ну, пошли что ли,- говорит Алексей. Взгляд скользит по полной луне.- А то застоялись.
   Компания трогается с места. Впереди всех, Федька.
   -А ты малец куда?- спрашивает Григорий, но взглядом косится на Леху.
   -С вами.
   -А папка разрешил?
   -Разреши-и-и-ил,- голос доносится из травы. Самого Федьки не видно. Видать готовит очередную пакость.
   -Пусть со мной идет, учится,- подтверждает слова сына Алексей.- Не бойтесь, не помешает.
   Гришка только пожимает плечами. Лехин сын, не Пашкин. Поперек не скажешь. Больше по пути не останавливаются. И десяти минут не проходит, как оказываются у нужного забора. Каменная кладка на манер крепостной стены. Правда росту в изгороди не более двух метров. Павел кидается, было перелезть, но опытный медвежатник Леха останавливает:
   -Видишь, проволочки,- говорит. Палец указывает на верхний край стены.- Ток проведен. Дотронешься, и останутся от тебя Пашка, головешки.
   Павел пугливо одергивает плечами:
   -Тогда нужно ворота искать,- говорит, и направляется вдоль стены.
   Ворота находят быстро. Железные, а рядом, кованая калитка. После деревенских досчатых заборов, подобная красота выглядит необычно и в чем-то пугающе. Григория даже холодок пробирает. Хотя вроде бы дом как дом, чего бояться? Поворачивается к Алексею:
   -Точно на калитке никаких секретов нет?- спрашивает.
   По лицу медвежатника видно, что холодок пробрал и его:
   -А я откуда знаю,- огрызается.- Ты у Ленки про дом спрашивал.
   -Ну, так что, заходим?- вмешивается в разговор Павел. Глаза блестят. Нетерпеливо перетаптывается с ноги на ногу.
   -Ну, заходи, раз смелый. А мы, за тобой,- говорит Григорий. Походя, подталкивает Павла к калитке.
   Павел упирается. Отшагивает назад:
   -Не, если опасность, так бы сразу и сказали,- произносит.
   -Слышишь, Гриша, позвони-ка Ленке, уточни,- Алексей протягивает товарищу мобильный.- А то что-то на душе неспокойно.
   Григорий без лишних слов берет телефон. Набирает номер. Звонок доходит.
   -Слушаю,- говорит игривый женский голос.
   -Ленка? Это я, Гришка. Мы подошли к месту. Я решил перестраховаться, спросить, там, у калитки или двери, никаких опасностей, типа сигнализации или тока? Может, камеры слежения где?
   Слова прерывает женский смех:
   -Гриша, извини. Я же сказала, дорога свободна. Никаких сигнализаций и камер. Я три года хожу. В доме, только мальчик. Он, наверное, и не проснется. Я Ваньке каждый вечер историю страшную рассказываю, про чудовище, которое кушает тех, кто не спит.
   -И он верит?
   -Ну да. А ты что хочешь? Шесть лет мальчишке. Как Лешкиному сынку. Так что, идите смело. Про секрет то не забыл?
   -Не забыл. Ладно, Ленка, пока,- Григорий чмокает трубку и прерывает связь.
   Возвращает телефон Алексею:
   -Все в порядке,- говорит.- Никаких проблем. В доме только пацаненок, и тот, спит.
   -А, плакса,- перебивает Григория Федор.
   -Почему, плакса?
   -А к нам на улицу однажды приходил. Мы его немного отмутузили, он и расплакался.
   -Ну что же вы как нелюди. Он может, подружиться хотел, а вы сразу драться,- говорит Григорий назидательно. Эх ты.- Щелкает Федьку по носу.
   -Не, мы не сразу. Сначала говорим, айда с нами мяч гонять. А он: я не уме-ею. А тогда пойдем в лапту. Он: я не уме-ею. Васька спрашивает: а во что ты умеешь? Он: в компью-ютер. Васька: ну тащи компьютер. А он: мне нельзя-я. Ну, мы его и отмутузили.
   -Ладно, хватит трындеть,- говорит Алексей. Хватает сына за ворот рубашки, подтаскивает к себе. Оборачивается к Григорию.- Смотри мне, если что,- предупреждает. После сжимает правую руку в кулак, который незамедлительно всплывает перед Гришкиным лицом. Левой, открывает калитку.
   Ничего не происходит, даже скрипа петель не слышно. Двор встречает по-королевски. Ухоженный, будто вылизали тысяча дворников. Дорожки, деревца, клумбочки. Все ровненько, правильно, до тошноты. Так и хочется, что ни будь поковеркать. Какие здесь могут быть опасности? Настроение против воли улучшается. Чем ближе к двери, тем уверенней становится шаг. Федька даже порывается бежать, но отец придерживает за руку:
   -Поперек батьки в пекло не лезь,- поучает.
   За дверную ручку первым хватается Павел:
   -Трам-тарарам-тарам,- говорит, и шагает за порог.
  
   Шорохи на первом этаже заставляют мальчика встрепенуться. Проходит мысль, что существо с синим лицом, спустилось вниз. Значит, можно быстренько сбегать в туалет и вернуться обратно. Ноги против воли распрямляются. Тело начинает сползать с дивана на пол. Когда ступни касаются ковра, мальчик замирает. А что, если существо с синим лицом, специально выманивает его из комнаты? Нерешительность перерастает в отчаяние. На глазах появляется влага. Коленки дрожат. Ноги не знают, идти им, или залазить на диван.
   Терпеть между тем становится невозможно. Понимая что, сейчас произойдет, мальчик безвольно опускается на пол. Лицо зарывается в колючий ворс, а руки крепко сжимают куклу Ванечку - единственную поддержку. Уши горят от стыда, готовясь услышать характерное журчание, но вместо этого в барабанные перепонки врывается мужской голос.
   Папа! Единственная, возможная мысль заставляет вскочить на ноги. Не осознавая что, делает, мальчик кидается из комнаты в сторону туалета. Существа с синим лицом, больше нет, и можно не бояться.
   Комната для нужд здесь же, на втором этаже. Мальчик достигает ее в доли секунды. Следующие мгновения кажутся самыми счастливыми в жизни. Улыбка ширится настолько, что болит рот, а слезы на щеках и шее - слезы радости. Покончив с делами, на цыпочках возвращается к дивану. Укладывается, с головой накрывшись совсем даже не колючим пледом. Пусть папа видит, что он спит, как хороший мальчик. А утром папа и мама разбудят Ваню, и они все вместе отправятся гулять. А может не утром, а сейчас. С мыслями о родителях Ваня не замечает, как окунается в сон.
  
   Первый этаж обыскали довольно быстро, можно сказать, оперативно. В особенности благодаря Алексею. Гришка с Павлом не успели еще толком осмотреться, когда Леха выходил из обчищенной кухни. На руках перчатки, которых ранее не было. Уловом стал набор серебряных столовых приборов. Леха сказал, что возьмут в случае надобности. Основной упор делать на деньги и драгоценности, так как последние легче сбыть.
   По соседству с кухней располагались кладовка, две уборные, столовая с огромным обеденным столом, как сказал Павел, из мореного дуба. И главное спортзал, размером, в половину школьного. От обилия тренажеров разбегались глаза. Здесь легко могла заниматься какая-нибудь спортивная команда. К сожалению, кроме чувств зависти и восхищения, комнаты первого этажа ничего не дали. Глядя на кислые физиономии подельников, Леха заметил, что основное добро, должно быть на втором этаже. Там хозяйские комнаты: спальни и кабинеты, и соответственно, сбережения.
   Скрипя лестничными ступенями, подымаются наверх. Первым делом решают отыскать тайник, а дальше, действовать по обстановке. Держа в голове Ленкины слова: "Первая комната справа от лестницы", Григорий ведет друзей. Мимо проплывают картины характерного пейзажного образца. Еще с последней ступени замечает, что в нужной комнате горит свет. Замирает, поджидая остальных. Вперед выходит Леха. Осматривается хозяйским взором. Коридор от лестницы идет на право, и сворачивает на манер буквы "Г". На углу, комната с тайником, а за поворотом скорее всего оставшиеся помещения, в частности, хозяйская спальня. Алексей собирается с мыслями:
   -Значит так,- говорит.- Гриша, берешь Павла, и к тайнику. Разберите бар. А я с сыном, отыщу хозяйскую спальню и принесу ключ. Хорошо?
   Григорий утвердительно кивает, потому что других вариантов в голове нет.
   -Пошли,- говорит Павлу. Для доходчивости, дергает подельника за рукав.
   -Ага,- Павел нехотя отрывает взгляд от портрета обнаженной гречанки. Топает, роняя на ковер грязные следы.
   У входа в комнату Григорий замирает. Мимо прошмыгивают Алексей с сыном. Осторожно заглядывает внутрь. Взгляд натыкается на стеклянный сервант во всю стену, переходит на длинное, изогнутое аркой окно, скользит по дивану. Увиденное заставляет Григория сморщиться:
   -Там пацаненок спит,- сообщает Павлу.- Что делать будем?
   Павел секунду чешет затылок, выковыривая мысль. Потом произносит:
   -Скажем, что от родителей. Дескать, должны вещи нужные забрать.
   На Лице Григория возникает задумчивость, но скоро, сменяется улыбкой:
   -Ладно, только с пацаненком будешь сам разговаривать,- сообщает Павлу, и, не слушая возражений, шагает внутрь. От порога сразу направляется к серванту. Его дело тайник.
  
   Кто-то заходит в комнату. Ваня мгновенно просыпается. Вибрация от пола тревожит диван, а от него, тело мальчика. Папа. Он не будет ждать утра. Сердце замирает от предчувствия встречи. Из горла рвется смех. Чтобы не выдать себя хватается пальцами за кадык. Но удержаться от взгляда, не может. Осторожно сдвигает с лица край пледа, правый глаз различает силуэт. Это не папа. Улыбка сходит с лица. Это не папа. Тело принимает сидячее положение. Пустой взгляд обегает незнакомцев. Один из них садится рядом на корточки. Глупо улыбается:
   -Привет. Мы, от папы. Нас твой папа прислал, забрать нужные вещи. Так что, не пугайся.
   -А где папа?- говорит бесцветным голосом.
   -Папа на работе.
   -А мама?
   -И мама тоже. Ты не волнуйся. Ничего страшного.
   Мальчик моргает. На темной пелене как фотовспышка возникает, существо с синим лицом. Конечности пробирает дрожь, а к горлу подкатывает тошнота. Воспоминание о том, как ходил в туалет. А ведь существо с синим лицом, никуда не исчезало. Ладони сами бросаются зажимать рот. Потом рука ныряет под плед. Возвращается к груди с зажатой куклой. Похожие на рыбьи, детские глаза косятся на дверь.
   -Мальчик, ты чего?
   -Тихо,- Ваня перекрывает губы пальцем.
   Павел озадаченно хмурится. Проскребывая щетину, завет:
   -Гриша? Тут с мальцом что-то неладное.
   Григорий в очередной раз пытается отодвинуть нужное зеркало. Пальцы соскальзывают. Коротко ругнувшись, оборачивается к Павлу:
   -Не мешай.
   -Но с мальцом и вправду что-то не так. Бормочет какой-то бред: существо с синим лицом.
   В дверном проеме появляется Леха. Правая рука демонстративно выставлена. На мизинце болтается ключ. При виде медвежатника, Григорий переводит дыхание:
   -Леха, посмотри, что тут с зеркалом, а я с пацаном поговорю, а то он волнуется.
   -Ага,- Алексей без лишних слов направляется к бару. Увидевший плаксу Федька, пытается отойти, но отец придерживает.- Пойдем со мной,- говорит.- Помогать будешь.
   Показав подельнику злополучное зеркало, Григорий подходит к дивану. Вид мальчика сразу заставляет поверить в слова Павла. Будто из концлагеря сбежал:
   -Что с тобой, малыш?- произносит.
   В ответ мальчик ожигает Григория безумным взглядом:
   -Тише,- шепчет, как кричит.- Существо с синим лицом, оно услышит тебя и скушает.
   Сказав фразу, Ваня переводит взгляд на темный коридор. Существа с синим лицом еще не видно, но оно приближается. Ваня слышит, как дышит. Григорий собирается, было спросить, что еще за бредни. Но неожиданно приходит понимание:
   -Это няня тебе рассказала, да?
   Мальчик в ответ кивает. Гришка пропускает воздух сквозь сжатые зубы. Развернувшись к окну, показывает кулак:
   -Ну, Ленка, погоди,- говорит. Поворачивается обратно к мальчику.- Послушай, никакого существа нет. Никто тебя не скушает. Это выдумка, сказка, понимаешь?
   Ваня бешено мотает головой. Краем глаза замечает синий силуэт. Он уже на пороге. Уже входит в комнату. Говорить нельзя, а человек, говорит.
   -Няня специально сочинила, что бы ты спал. Вот увидишь, я сейчас буду, говорить и ничего не произойдет. Ла- ла- ла. Трум -пурум- пурум.
   Мальчик вжимается в диван, пальцами скомкивая губы. Глаза выпучены и смотрят за спины мужчин. Павел видит все это. Он уже минуту молчит, каким-то шестым чувством принимая игру мальчика. Потому что, нельзя так бояться. Чуя неладное, решается посмотреть за спину. Взгляд упирается в размытый серый силуэт, как если смотреть через толстое стекло. А над ним, большая синяя голова с жабьим ртом. Существо склоняется над Григорием и кусает за шею.
   Все естество Павла одергивается назад, к серванту. Спиной натыкается на Федьку. Хочется орать, но рука не дает, стискивает губы.
   -Ай,- начинает, было возмущаться Федька. Павел останавливает. Хватает мальчишку за голову, прижимает лицом к груди.
   -Тише,- шепчет в ухо.- Молчи.
   Вытащив голову из ниши серванта, начинает оборачиваться Алексей. В пальцах, злополучное зеркало. Свободной от удержания Федора рукой, Павел треплет медвежатника за брючину. Тот оборачивается, видит испуганное в белых пятнах лицо с зажатым на губах пальцем. И сынишка притиснут к Пашкиной груди. Так делают, чтобы чего-то не увидел. Собирается, было, кивком спросить, что случилось, но взгляд раньше падает на центр комнаты. У Алексея даже не получается вскрикнуть. Он как-то неудачно вздыхает, скорее, всхлипывает, от чего виски взрываются болью, а из носа вытекает ручеек крови. Ватные ноги подкашиваются, а в кишечнике начинает давить. Ища спасения в Павле, смотрит тому в глаза. Подельник делает тоже самое, не отпуская пальцами губ. Так и сидят в полной прострации, слушая чавканье, которого просто не может быть.
   Чавканье и дыхание, совершенно не такое как всегда. Легкие словно ломаются. Воздух шуршит по бронхам, будто кричит. Не хочет выходить в эту страшную комнату. Павлу даже кажется, что и вправду произносит звуки. Тело реагирует на мысль судорогой, от которой органы меняются местами. Первый раз в жизни жалеет, что не может не дышать. От попыток сдерживаться, становится только хуже. Рано или поздно воздуха перестает хватать. Грудь против воли начинает вздыматься насколько позволяет клетка ребер. И кажется, что скоро не выдержат косточки, треснут. И уши, лучше бы их не было. Тогда бы не слышал чавканья, и того рева, что издает ртом. Но он слышит, и оно тоже слышит, как он дышит. А значит не надо дышать, не надо, не надо.... Или хотя бы, делать это потише. А лучше вообще потерять сознание и очнуться дома, пьяным-препьяным. Мысль о доме. Разум цепляется за нее, как за спасательный круг. Замирают мышцы лица, а глаза стекленеют. Павла нет более в комнате, он, дома. Да, именно там, под защитой засаленных бытом стен. В окружении тех, кто никогда не обидит. Но тогда почему так гулко бьется сердце, а легкие сходят с ума?
   Чавк-чавк. Тише легкие, тише. Где я, где? Почему не чувствуется тело? Неважно. Так, даже хорошо, легче. Главное потише дышать, а все остальное приложится. Павел чувствует каждый вдох и выдох, разбирает их на составные части, анализирует, контролирует. Он и не думал, что дыхание может быть таким сложным, разным. Борьба за каждый вздох, как пуля в висок: гром выстрела или осечка. Борьба с собой. Сколько длится она? До первого крика петуха. До времени, когда свет восходящего солнца, начинает затмевать тусклое сияние лампочки под потолком. До звука шагов, совсем рядом. Кажется, бояться сильнее, чем есть, невозможно, но у Павла получается. Шея онемевает, предчувствуя укус. Глаза расцветают красным, от разом лопнувших капилляров.
   -Оно, ушло,- говорят шаги голосом мальчика. Это не монстр.
   "Ушло". Слово окатывает Павла, как ведро воды, увядающее растение. Тело оживает. Сознание выныривает из уголков мозга, куда забилось ранее в страхе. Разбегаются сигналы по нервам, давая разуму информацию. О том, что сердечко болит, а тело ниже пояса вообще не чувствуется. Отсидел за ночь. Опираясь на руки, Павел сдвигается с места. Физически ощущает, как застоявшаяся кровь, устремляется вниз, к пяткам. Тысячи иголок вонзаются в ноги и пах. Павел стонет и падает на спину. Некоторое время потолка разглядеть не удается. Глаза, как обсыпанные песком. Павел моргает. К вискам устремляются слезные дорожки. Становится легче. А когда слезы кончаются, Павел к удивлению обнаруживает, что потолок оранжевый. Мода, так ее. Натяжной, наверное. Пытаясь не замечать боли в ногах, сосредотачивается на том, что видят глаза. Яркий цвет напоминает мандарины. Сразу вспоминается новый год, елка. Павел даже забывает, где находится. Правда, ненадолго. Реальность возвращается вместе с нависшим над головой силуэтом. Губы распахиваются, порываясь выпустить крик.
   Силуэт произносит:
   -Паха.
   Крик застревает в горле. Ему незачем выходить. Силуэт - это Леха, друг. Но до чего же изменился. Ей богу, мертвец. Неужто и он так выглядит? Тогда лучше дома не появляться. Мать со страху помрет.
   -Пошли отсюда,- выговаривает Алексей и скрывается из виду.
   Павел секунду переваривает фразу. Кивает сам себе. Быстро, как может, подымается на еще ватные ноги. Отталкиваясь руками от серванта, устремляется к выходу из комнаты:
   -Погоди,- кричит вдогонку Алексею. Судя по скрипу, тот уже на лестнице.
   Павел слетает на первый этаж, едва коснувшись ступенек. Не знавшие растяжки сухожилия благодарят хозяина болью. Но боль, ерунда. Зато Алексея догнал. Медвежатник на два метра впереди. Сын на руках. Федя обнимает отца за шею. Кожа под детскими пальцами красная, видно давно не отпускает.
   Шагают, как могут быстро, но получается хуже, чем у черепах. Пару раз ошибаются входами. Точнее, ошибается Алексей. Пашка то за ни ним идет, как приклеенный. Когда до входной двери остается один коридорчик - мимо летней кухни, от сердца отлегает. Входная дверь, вот она. Шаг, еще один. Наверное, с таким восторгом встречают ворота рая. Мыслями Павел уже там, на свободе, когда телом врезается в Алексея. Тот вдруг замирает, как вкопанный, коротко матерится, пряча сына под сенью крепких рук. Павел собирается, было спросить, что случилось, но уже видит сам. Мальчишка, выбежав из летней кухни, преграждает дорогу. Глаза на пол лица. Прыгают с мужчины на мужчину. Синюшные пальчики мнут рубашку на груди, там уже нет пары пуговиц. Губы мальчика дрожат, как бы не решаясь выпустить слова. Потом, не выдерживают:
   -Не оставляйте меня одного,- говорит.- Не уходите, пожалуйста. Я боюсь, один.
   Алексей перетаптывается с ноги на ногу. Стон вырывается из отцовской груди. Не хорошо бросать мальчика, но и страшно с ним оставаться. Живы в голове ночные события. "Папа, я хочу домой",- улавливает усталый голос сына. Это последняя капля. Бочком Алексей обходит Ваню, как прокаженного. Взглядом косится на дверь, чтобы не видеть глаза мальчика. В них столько ужаса, что хочется пожелать ребенку смерти, чтобы не мучился.
   Павел тоже начинает двигаться следом. Правый, ближний к Ване глаз закрылся сам собой, дескать, там темнота, там никого нет. Есть только Леха и дверь на свободу.
   Между тем, Ваня начинает причитать: "Ай -ай- ай. Ай- ай- ай. Ай- ай...",- беспрерывно. Голос выводит из себя. И без того расшатанные нервы мужчин натягиваются струной. Кривятся лица. У самой двери Алексей не выдерживает, оборачивается:
   -Пойдем с нами,- говорит.
   -Мне нельзя уходить,- мгновенный, заученный ответ. Мальчик даже не рассматривает такую возможность.- Няня, не разрешает. И вы тоже не уходите. Не- е- е- е- е- е,- по мере того как рука Алексей приближается к дверной ручке, голос нарастает. Взгляд, не веря, следит за процессом. Потому что, если дяди уйдут, Ваня, умрет. А так, нельзя.- Не- е- е- е...
   Голос мальца не дает сосредоточиться. Алексей встряхивает головой. Рука, которая почти касается дверной ручки, наливается свинцом. Появляется непреодолимое желание опустить ее вниз. "Папка, быстрее",- просит сын Федька. Отец не может противиться. Наклоняется вперед еще послушным торсом. Чугунные пальцы упираются в дверной рычажок, и, расплываются в волнах боли. Алексей взвизгивает. До этого, казавшаяся чугунной рука, превращается в пушинку. Лишь бы скорее оторваться от раскаленного куска металла. Неверующим взглядом медвежатник осматривает разбухающий на ладони волдырь. Чтобы хоть как-то унять нарастающую боль, пережимает запястье правой руки пальцами левой.
   Лишившийся поддержки Федька соскальзывает с отцовской шеи. Взгляд сына, впервые за долгое время касается папкиного лица, ужасно страшного и старого. От увиденного, ком подкатывает к горлу:
   -Папка, папка, что с тобой?- говорит осипшим голосом. Бабские слезы подкатывают к глазам, а с ними и злость. Взгляд сразу находит кричащего мальчика-плаксу. Какое-то неведомое чувство подымает Федьку на ноги.- Это ты виноват, ты!- кричит, и бросается на Ваню с кулаками.
   Павел все это видит. Как дрожит рука Алексея при движении к дверной ручке. Словно между ними, невидимый заслон. Как отпархивает назад, в боли и крике. Голову Павла еще посещает мысль о проведенном через ручку электрическом токе. Но что-то внутри, этому не верит. Уж больно страшен кричащий мальчик Ваня, и чавкающее существо на втором этаже. А потом, на мальца кидается Федька, и мысль о токе испаряется навсегда. Как в замедленной съемке, Павел наблюдает происходящее. И тоже чувство, что подсказало ночью молчать, сейчас шептало, что лучше остановить Федьку, а не-то, случится плохое:
   -Леха, убери сына,- начинает, было говорить.
   Алексей уже рядом с детьми. Федор лежит на Иване. Неистово машет зажатыми в кулаки руками. Отец хватает сына за пояс, и со словами: "Идем к окну", сворачивает в летнюю кухню.
   Павел, спотыкаясь, бежит следом, скорее, на автомате чем, осознавая, куда и зачем. С порога видит, как медвежатник швыряет в стекло подвернувшимся под руку табуретом. Дубовый снаряд с грохотом попадает в цель, и, подобно бумерангу возвращается к ногам метателя. Противоударное стекло не поддается. Но Алексей уже рядом с окном, отдергивает задвижки. Павел бросается помогать. На пороге появляется Ваня.
   Оконные створки распахиваются внутрь комнаты, за ними, кованая решетка, тоже на щеколде. Открыть ее, доли секунды. Ваня начинает кричать. А в следующую секунду окно со свистом захлопывается, едва не раздробив Алексею руку. Непробиваемые стекла начинают дрожать. Как-то разом все, поняв, мужчины разворачиваются к мальчику Ване. Ужаса полны их глаза, и его, тоже. И стоит Алексею сделать шаг навстречу, как за спиной взрывается стекло, а потолок начинает опускаться вниз, а стены, сдвигаться.
   Как подкошенный, Павел падает на пол. Кажется, еще секунда, и останется от него, одна лепешка. Кажется, весь мир навалился сверху:
   -Хватит, мы никуда не уйдем, обещаю,- кричит, уже не слыша себя, и проваливается во тьму.
   Алексей, выдерживает. Он тоже на пороге в небытие, когда все прекращается. Стены и потолок становятся на места. Наверное, только отцовское нежелание бросать сына одного, позволяет сознанию не угаснуть. Несмотря на выплывающую из нутра агрессию, получается, приподнять уголки губ:
   -Мы, не уйдем,- говорит. Взгляд сосредоточен на размытом силуэте Ивана.- Мы остаемся с тобой.
   -П- правда?- шепчет Ваня.
   -Взрослые, не обманывают.
   Произнеся эти, словно магические слова, Алексею удаются нормально вздохнуть. Вроде ничего не изменилось вокруг, а как будто стало светлее. Исчезает запах опасности. Раскрепощаются мышцы. Медвежатник перекатывается на спину, высвобождая из-под себя Федьку. Сын лежит в позе заложника. Дыхание, прерывистее.
   -Федька?- окликает Алексей.
   Мальчик опускает зажатые на затылке руки. Поворачивает голову к отцу:
   -Папка, что со мной?- говорит
   Отец протягивает руку. Проводит ладонью по сыновним волосам:
   -Все уже хорошо. Ты только, полежи пока, ладно?
   Федька кивает. Отец щелкает его по носу, после, нехотя садится на корточки. Вместе с ним, вертикальное положение принимает и комната. Ваня по-прежнему стоит у входа, перетаптывается с ноги на ногу. Такой с виду беззащитный, и одновременно, сущий монстр. Кто его сделал таким? Как у него, получается, создавать.... Перед взором нарисовалась картинка со второго этажа. Непонятный зверь по частям откусывает Гришку. Алексей мотает головой, отгоняя видение. Ваня сразу делает шаг назад, видно почувствовав состояние дяди. Как бы не испугался, и еще чего не натворил. Лучше сейчас о Ване не думать. Оставить в покое, от греха подальше. И без того, есть, чем заняться. Например, хоть что-то сделать с кусающей руку болью. Напоминание об ожоге, которого просто не может быть. Страшный мальчик, но лучше о нем сейчас не думать. И до чего же болит рука.
   И без того расшатанные нервы не хотят терпеть. Алексей вздыхает. Тяжело подымается на ноги. Взгляд обегает кухню в поисках раковины. Там кран и холодная вода. Находит. Делает первый шаг.
   -Вы куда?- встревоженный голос от двери.
   Алексей замирает. Медленно поворачивается, как преступник, попавший на мушку. Вытягивает вперед обожженную руку:
   -У меня ранка. Надо вылечить. А то очень болит. Очень.
   -Это, не я,- отвечает Ваня. На глазах набухают слезы.
   -Я знаю, знаю,- говорит Алексей. Улыбается, этому уродливому, похожему на ребенка существу. Он и вправду не виноват, что стал таким. Ребенок, он никогда не виноват. Сразу уходит и злость и страх. Только жалость остается.
   Между тем, ноги подходят к раковине. Здоровая рука поворачивает заменяющий вентиль рычажок. Из крана вырывается струя фильтрованной воды. С силой бьет о дно оцинкованной раковины. Разлетаются в стороны веселые брызги, падают холодными каплями на кожу рук. Водные процедуры, помогают. Боль удается если не усмирить, то обуздать на время, точно. Отошедший от шока мозг, возвращает ручейки сознания в прежнее русло. Сразу вспоминается, что в кармане штанов, телефон, а в шкафчике, чуть правее и выше раковины, аптечка. Это подсказывает медвежатник, который недавно кухню осматривал, и даже обнаружил набор столовых приборов из серебра.
   Извлеченная наружу белая пластмассовая коробочка с красным крестом на крышке, увесиста. Внутри полно всяких лекарств, но Алексею нужен только бинт. Белый рулон обнаруживается сразу. С перевязочной тканью в руке, подходит к сыну:
   -Федька, помоги мне,- говорит.
   Сынишка сразу подымается на ноги. Видно, что давно устал лежать. Алексей протягивает ему бинт. После, оборачивается к Ване:
   -Знаешь, где лежат ножницы?
   Мальчик непонимающе смотрит. Видно, что вопроса не ожидал.
   -Ножницы,- повторяет Алексей. Средним и указательным пальцами показывает обозначающий знак.
   -Ножницы?- переспрашивает Иван.
   -Да, ножницы.
   -Знаю.
   -Неси,- говорит Алексей заговорщицки. Ребенок не может противостоять такому тону. Секунду, помедлив, Ваня скрывается из виду.
   Федька тут же бросается отцу на шею:
   -Папка, пойдем отсюда,- говорит.
   Алексей сначала молчит, лихорадочно работает мозг, придумывая ответ. Потом, произносит:
   -Понимаешь, сынок, тут такое дело, нельзя нам уходить. В доме хитрая защита, даже батька твой не распознал. Дом мальчишку этого, плаксу, охраняет. Если мы попытаемся его одного оставить, или как-то обидеть, нас сразу чем-нибудь шандарахнет. Так что, ты с ним, повежливей, как с дедом Толей, у которого сердце слабое. Помнишь?
   -Да. А где дядя Гриша?
   Алексей сглотнул. Страшные слова правды застряли в горле. Да и нельзя их говорить сыну:
   -Дядя Гриша на втором этаже, спит. Его током шандарахнуло, он и спит. Еще не скоро проснется, только к ночи. Его лучше не трогать, пока.
   -А Пашка?
   А Пашка скоро очнется. Что с ним будет? Это ж Пашка.
   Федька издает звуки похожие на смех:
   -Пашка растеряшка,- говорит.
   Алексей, шутя, дает сыну подзатыльника:
   -Так что,- подытоживает,- нам теперь остается только няньку ждать, или родителей его. Больше, никак.
   -А они в ментовку, не подадут?
   -Прорвемся,- во весь рот, улыбаясь, отвечает отец.- Ты главное плаксу не трогай, и все будет хорошо. Понял?
   -Да папка.
   -Ну, тогда разматывая бинт. Будешь мне повязку делать. А как закончишь, поедим чего-нибудь. А то я голодный, как волк.
   -Я тоже,- говорит сын, счастливый, что его мысли совпали с отцовскими. Заметно оживившиеся руки начинают разворачивать ткань.
   Давая сыну короткие указания, Алексей извлекает телефон. Пластмассовая коробочка, слава богу, цела. В глазах мелькают искорки надежды и тут же гаснут. Батарея почему-то разряжена. Но удивления сей факт, не вызывает. Мальчик Ваня не хочет, чтобы они уходили. Как отголосок последнего шанса, в груди разливается боль. Теперь остается только ждать.
   Здоровая рука возвращает средство связи в карман, взгляд сразу перекидывается на ее больную подругу. Кисть уже мумифицирована до ногтей. Федька старается изо всех сил. Пора бы уже и мальцу появиться. Алексей набирает в легкие воздуха:
   -Ваня?- зовет.
   Мальчик сразу появляется в дверном проеме. Видно стоял за стенкой, не решаясь войти. В руках, заказанный Алексеем предмет.
   -Нашел ножницы? Молодец!- говорит Алексей сквозь улыбку. Ваня сразу опускает голову, пряча разлившийся по щекам румянец.- Иди сюда.
   Борясь с привитой нерешительностью, мальчик, подходит. Алексей видит, как от близости с плаксой, вздрагивает Федька, но ни шагу в сторону не делает. Молодец. Наполняется гордостью отцовское сердце:
   -Федька, натягивай бинт,- говорит сыну. Следом взгляд переходит на Ивана.- А ты режь, вот здесь,- пальцем указывает нужное место.
   На следующие несколько секунд, время, словно замирает, ждет, пока Ваня переборет нерешительность. Алексей видит, сколько в каждом движении муки. Кажется, первый раз Ваня видит ножницы, настолько неуклюжи действия рук. А лицо напряжено, как при разборе бомбы. Боится, что не получится. Бедный пацан. Видать, не часто родители хвалили.
   Ко времени, когда острая немецкая сталь, коснулась таки ткани, Федькины руки порядком устали. Он изо всех сил натягивал бинт. От напряжения белый лоскут начал растягиваться. Поэтому стоило вибрирующим в такт Ваниным рукам ножницам коснуться ткани, та, сразу поддалась.
   -Молодец,- похвалил Ивана медвежатник. Видишь, у тебя, получилось.
   -Получилось,- повторяет малец. Безуспешно пытается сдержать улыбку.
   -Правда, молодец у нас Ванька?- обращается Алексей к сыну. Подмигивает заговорщицки.
   Федька повторяет отцовский жест. Уже без страха смотрит на плаксу:
   -Молодец Ванька,- говорит.
   От похвалы, Ваня окончательно теряется. Конечности суетно дергаются, не находя себе места, взгляд прожигает пол, а присохший к небу язык, не шевелится. И только слова взрослого дяди с забинтованной рукой, выводят из ступора. Дядя говорит, что сейчас все вместе будем, есть, и просит Ваню показать холодильник.
  
   После того как потолок упал на голову, Павел ушел в пустоту. Он не знал, где находится и жив ли вообще. Единственное, о чем помнил: мысль-вопрос, летит в ад или рай? Казалось, так будет всегда. Мир потерялся, сошел с ума, развалился на тысячи осколков. Где-то среди них, плавало сознание. Ему было тихо и спокойно, впервые за долгое время. Наверное, оно даже не хотело возвращаться назад, но, заставили. Как всегда с желаниями Павла никто не считался. Нарушившее тишину небытия гулкое эхо, заставило вспомнить, что помимо сознания, есть и уши, а значит и голова, и шея и все остальное тело. И его, это тело, между прочим, кто-то трясет в том месте, где раньше была рука, пока не упал потолок. Эхо между тем превратилось в голос:
   -Очнись,- говорил он.- Очнись Паша, очнись. Да очнись же,- и так, до бесконечности, пока Павел не вспомнил, что у него есть еще и рот.
   Губы разлепились, выпустив первую фразу:
   -Леха, это ты?
   -Ага, Паша, я. Очнулся, наконец.
   Слова заставили Павла улыбнуться. Алексей никогда не разговаривал с ним так, по-доброму. И страха в голосе друга не было. Может быть, все закончилось:
   -Леха, скажи, что мы уже дома, а?
   На некоторое время в воздухе повисла тишина. Потом пришел ответ:
   -Крепись Паха. Мы конечно дома, да только не у себя. Но ты, не серчай,- добавляет Алексей сразу.- Мы с мальцом договорились. Если его не трогать, и не пытаться уйти, то и он ничего не сделает. Федька с ним даже подружился. Сейчас вместе играют в спортзале.
   Последняя фраза заставляет Павла вздрогнуть. Судорожно проглоченная слюна попадает в дыхательный путь. Комнату наполняет надрывный кашель.
   -Ну, тихо, тихо,- говорит Алексей. Хлопает друга по хребту. От удара Павел вскрикивает, но кашлять прекращает.
   -Предупреждай, прежде чем такое говорить,- произносит. Рукавом отирает проступившие слезы. Взору открывается та же самая кухня. Потолок и стены на месте, и даже окна целы, а вроде бы взрывались. Сквозь толстые стекла, различает двор. Улица раскрашена в иссиня-черные тона, значит, наступил вечер. Получается, целый день валялся в беспамятстве. Где-то там, любимая деревня. Эх, грустная мысль. От нее сердце екает. Вместе с кровью, по организму растекается горечь.
   Алексею от вида Павла становится не по себе. Пробудился человек, а вроде как с того светы вернулся. Пашка - ранимая душа. Алексей садится на корточки. Обнимает друга за плечи:
   -Видишь Пашка, как в жизни бывает,- произносит.
   "Бывает". От слов медвежатника, Павел окончательно приходит в себя. Кадры вчерашних событий врываются в голову. Взгляд случайно касается дверного проема, от чего к горлу подкатывает тошнота. Кажется, что сейчас оттуда появится монстр. Существо с синим лицом. Оно скушает, как Гришку. Тело обдает могильным холодом, пробирает до костей, как на морозе. Челюсти начинают вибрировать, клацая зубами. Павел мотает головой:
   -Не- бы- ва- ет,- выговаривает.
   Рука Алексея чувствует, как дрожит под ней тело. Медвежатник прижимает Павла к себе:
   -Это у нас не бывает,- говорит,- а у мальчишки этого, бывает, и еще как. Мы сейчас в его мире. Понимаешь ты это, Пашка?
   -Ничего я не понимаю.
   -Он ведь ребенок. У него сознание, не засоренное. Для него и сказка - быль. Он верит, что оно есть, и оно есть, даже, если его нет.
   -Ничего себе, сказка. Это кошмар.
   -Кошмар,- соглашается Алексей. И добавляет шепотом.- Бедный ребенок.
   Павла передергивает. Голова сама разворачивается в сторону друга:
   -Тебе его еще и жалко?- чуть не выкрикивает.
   -Да,- говорит Алексей, и в голосе действительно нотки сострадания.- Мы за ночь чуть не померли. А он в этом кошмаре всю жизнь живет. Никогда своему сыну страшилки рассказывать не буду.
   -Ну и пусть себе живет, а я не хочу. Я домой хочу.
   -Все мы хотим Паша. Да только как?
   -В окно, пока малец не видит,- говорит Павел. Косится на дверь, на окно, переходит на шепот.- Ванька и забыл про меня, наверное, а? Я сбегаю, Ленку найду, дуру. Пусть родителям его звонит.
   -Ой, не знаю Паша. Может лучше, поговоришь с Ванькой, отпросишься?- предлагает Алексей. На последние слова, Павел отвечает дрожью.
   -Ни за что,- говорит.- Я его даже видеть не хочу. Это с тобой он такой добренький. А меня, не любит. Я чувствую. И монстр придет скоро. Он меня приметил.
   -Ты с ума сошел Пашка.
   -Может, и сошел. Не могу я здесь находиться, Леха, не могу. Душа туда просится, за окно. Она вот сейчас улетит, я чувствую. А как же я без души? Никак. Оно может и рискованно, сбегать, да только здесь я так и так помру, от страха. Это, я точно знаю. У меня чутье. Так что, пойду я. Да, пойду.
   Павел не заметил, как поднялся на ноги, развернулся к окну. Глаза пустые, смотрят в даль. На влажных поверхностях, отражение дома. Пальцы нащупывают задвижки на окнах, начинают отпирать.
   -Удачи тебе, Пашка,- произносит Алексей, и быстро выходит из комнаты. Ноги держат путь в спортзал, где мальчик Ваня, которого следует попридержать.
  
   -Го- о- о- ол,- кричит Ваня.- Я выиграл, выиграл!- ноги отрываются от пола, правый кулак взлетает над головой.- Десять-девять!
   Федька озадаченно смотрит на выкатывающийся из ворот мяч, победный для Ивана. До последнего удара, шли на равных: девять-девять. Федька даже пару раз отрывался в счете. И если бы играли до четырех, или до семи, то он, а не Ванька победно вскидывал руки. А так, проиграл. Его десятый удар, Ванька отбил, а Федька вот, не смог. Хотя в победе был уверен.
   При взгляде на смеющегося до слез соперника в Федькиной груди начинает бурлить. Не может он проиграть плаксе, пусть даже и не плаксе теперь, а новому другу Ваньке. Протест против данного хода вещей переполняет, выплескивается наружу в виде слов:
   -Так нечестно. Просто у тебя мяч другой, и ворота, никак у нас во дворе. Это я с непривычки промазал. Давай еще раз сыграем?
   -Давай,- говорит Ваня. Мгновенно вскакивает на ноги.- Только теперь, я первый бью,- бежит за мячом, потом, на точку удара. Взгляд замечает вошедшего в спортзал дядю Лешу.- Я выиграл,- кричит ему.- Дядя Леша, я выиграл!
   Брови дяди Леши взлетают вверх. Здоровая рука показывает большой палец. От такого вида, Федька злится еще сильнее. Желание выиграть, переполняет. От нетерпения начинает попрыгивать на месте, как заправский вратарь перед пенальти. Сейчас папка увидит, что проигрыш был случайным. Ну а Ванька, конечно, стремится доказать обратное. Тщательно метится. Изо рта выглядывает кончик языка. Замечательная игра. И как радостно Ване в нее играть, да еще с новым другом Федькой. От увиденной картины на сердце Алексея отлегает. Ваня забыл о своих кошмарах. Теперь перед ним обычный шестилетний пацан, каким и должен быть.
   Нашарив взглядом тренировочную скамью, Алексей решает присесть. И обзор получше, и удобнее. Преодолев, пять метров паркета, усаживается на край покрашенной доски. На губах улыбка от вида скачущего у ворот сына. Хочется крикнуть что-нибудь ободряющее, но губы искривляются в судороге, а вдоль хребта пробегают мурашки. Не сразу доходит, что тело среагировало на звук, незнакомый, но очень неприятный, похожий на плач младенца.
   От коснувшегося ушей звука, Ванина нога замирает на пол пути к мячу. Сразу забывается и игра и друг Федька, а мир становится прежним. Потому что кричит кукла Ванечка. Крик залетает в уши и касается сознания. И разлетается на куски эта новая реальность с добрым дядей Лешей, веселым завтраком "кто вперед", и до ужаса интересной игрой в мяч. Хрупкая скорлупа, окружавшая страхи лопается, вырывается наружу прошлое. И Ваня, начавший, наконец, улыбаться, кричит, потому что где-то бродит, существо с синим лицом, Ванечка плачет, а дяди хотят убежать.
   Алексей даже не замечает, как Ваня прошмыгивает мимо. Оборачивается, чтобы увидеть спину - та движется в сторону летней кухни. Громадными прыжками медвежатник бросается следом. Да только Ваню уже не догнать. Не уберечь от вида пустой комнаты с распахнутым окном и лежащей на полу куклой, невесть откуда взявшейся на подоконнике и сброшенной вниз оконными створками. Ванечка упал и начал кричать, а Ваня услышал, и прибежал. Он Ванечку специально на подоконник положил: "Сторожи, чтобы никто не ушел,- сказал". И Ванечка услышал, подал сигнал, погрузив Ваню в самый жуткий кошмар.
   От порога кухни Алексей видит, как подкашиваются Ванины ноги. Мальчик падает. Бесконтрольная паника сковывает члены. Губы беззвучно раскрываются, как у рыбы на берегу. Раз, второй, третий, и глотка рождает крик:
   -Не- е- е- е- е- е....
   Не помня себя, Алексей бросается от двери. Ладони зажимают уши, глаза зажмурены. На третьем шаге натыкается на чье-то тело.
   -Ай!- вскрикивает оно голосом сына.
   Отец хватает Федора в охапку, падает, накрывая собой.
  
   Павлу как всегда не везет - первая же открытая створка роняет на пол какую-то куклу. Ударившись о паркет, та в недовольстве начинает орать. Павел вскрикивает, руки ускоряют движение.
   -У, гаденыш,- цедит сквозь зубы. Не малейшего сомнения, что малец специально подстроил ловушку. Уродец. Убийца.
   Обострившийся до звериного слух, улавливает топот маленьких ножек. Быстрее, быстрее! Дрожат пальцы, наконец, отпирают решетку. Павел прыжком сигает в окно. Приземляется неудачно. Левая ступня задевает клумбовый бордюрчик. Голень пронзает боль. Широким шагом Павел начинает хромать до калитки. И уже удается различить ее контур, когда окошко выпускает звук: "Не- е- е- е- е...". Зажав уши, Павел шагает дальше. Все силы вкладывает в движение. Потные градины марают одежду и лицо. Не сразу осознает, что теряет контроль над ногами, и новые шаги получаются скорее не вперед, а в бок, разворачивают тело назад. Еще некоторое время у Павла получается сопротивляться. Но голос из окна продолжает кричать: "Не- е- е- е- е...", и ноги подчиняются этому голосу.
   Топ, топ, чеканят ступни по каменной дорожке. Топ, топ, и приближается дверь. Она открыта, приглашающее распахнута.
   -Не хочу,- говорит Павел.- Не хочу!- Но ноги, не слушаются. С трудом забираются по ступеням, потому что не сгибаются в коленях при ходьбе. Как ходули. И решительно направляются внутрь дома. Там замирают в коридоре, прямо перед мальчиком.
   -Не уходи,- хрипит Ваня и делает шаг вперед. Захлопывается входная дверь.
   Пашкино сердце екает, как щелчок фотоаппарата. Глаза стекленеют. Мир превращается в фотографию.
   -Ты ведь не уйдешь? Нет? Нет?- продолжает причитать Ваня. Но дядя почему-то не отвечает. Смотрит вперед и не двигается, а потом, начинает падать.
   Подбежавший дядя Леша успевает подхватить его на руки. Усаживает. Трогает за руки, шею, лицо.
   -Он, не уйдет?- повторяет Ваня вопрос, как заговоренный.
   -Нет, нет, не уйдет,- отвечает Алексей, обнимая уже мертвого Павла. По щеке скатывается слеза.- Больше никуда не уйдет.
   Постепенно успокаиваются. Изможденные, Ваня, Алексей, Федька, сидят у двери. Нет сил и желания шевелиться, или о чем-то думать, и вообще, жить. Так и засыпают, на полу. Этой ночью монстр не появляется. Ване снятся родители. Они говорят, что приедут утром и заберут его в город, гулять по парку аттракционов. Федька видит давно умершую маму и дом. А Алексею не снится ничего. Он только повторяет, что никогда не расскажет сыну страшных историй. Только добрые светлые сказки.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Воин Света.

  
   Как быть человечным, оставаясь человеком
   Как быть человечным, и, не сойти с ума
   В мире, где правит сатана,
   А бога загнали в церкви
   И души пусты
  
   Уже около получаса, под стенами засыпающего общежития было не спокойно. Группа незнакомых ребят зашвыривала окна камнями, матами и угрозами. Требовали выглянуть наружу, показать лицо, назвать имя, фамилию. Тех, кто пытался воспротивиться беспределу, жестко ставили на место. Булыжниками вышибали стекла. Двух парней из комнаты на первом этаже, просто выволокли через разбитое окно на улицу, и, жестоко избили на освещенном фонарем пятачке. Больше никто из обитателей студенческого общежития номер шесть, не возмущался. Робко выглядывали по первому зову брошенного в стекло камня. Далее, короткий диалог, тапа:
   -Эй, в окошко высунись. Как, зовут?
   -А, Артем, О, Осин. Я ничего не делал. Я вообще ни с кем не конфликтую.
   -Да заткнись! Эй, слон, подсвети ему рожу фонариком. Я что-то не разберу, он это, или не он.
   -Я ничего не делал!
   -Заткнись! На меня посмотри. Ну что скривился, что за Даун. Нормально, посмотри,- короткая пауза.- Ладно, вали. Следующего позови, кто в комнате.
   Кто-то осмелился спросить, а к кому собственно пришли? На что получил исчерпывающий ответ, в виде совета заткнуться, и, подкрепляющего совет, камня в голову. Ребята явно не хотели, что бы жертва заранее узнала о своей жертвенной участи.
   Легкие парня часто вбирают окружающий темный воздух. Ему кажется, что шум дыхания слышит вся улица, а это плохо. Ведь те, кто пришел, не должны узнать, что в комнате кто-то есть.
   Справа, за стенкой нарастают голоса. Туда только что угодил камень. Значит те, кто внизу, добрались до соседей. Слышаться дребезжания отпираемых ставень. Тихий с хрипотцой женский голос начинает отвечать на вопросы. Ната. Она так прекрасно делает ми.... Парень встряхивает головой. От резкого движения неопрятная, некогда зализанная челка сползает на глаза. Рука загребает ее обратно, уже мокрую от собранного на лбу пота. Не о том мысли, совсем не о том. Сейчас на соседей должно быть наплевать, как и на весь окружающий мир. Только примостившийся на коленях ноутбук, и, все.
   Руки привычно забегали по клавиатуре, возобновив прерванную работу. Глаза внимательно следят за процессом, выискивая малейшие огрехи. Воспаленные белки уже давно покрылись алыми пятнами, от лопнувших капилляров. Они двое суток не погружались в пелену век. Хозяин не давал. Последнее время он очень много работает. Никуда не выходит, не спит и почти не ест. Говорит, что нет времени. Что скоро за ним придут, как, наверное, пришли за друзьями. Они расстались восемь дней назад, под угрозой смерти. Это означало, что враг начал охоту. Враг нашел того, кто уже на протяжении нескольких лет уничтожал его империю.
   С тех пор, как исчезли друзья, хозяин совсем отрешился от мира. Теперь вся работа по созданию "Оружия очищения" легла на его плечи. К тому же без своих апостолов - так хозяин называл друзей - работа должна была затянуться, и парень очень боялся не успеть. А не успеть он права не имел. Мозг давно уяснил, что "Оружие очищения", смысл жизни хозяина. Так стало с того момента, как хозяин назвал себя Воином Света.
   Эта сущность возникла в хозяине незаметно. Зародилась малыми зернами в ранимой жертвенной душе. Осторожно проклюнулась тонкими лучезарными росточками, непривычно светлыми для человека. Но, однако, не завяла. Напротив, быстро разрослась по всему хозяйскому телу, превратившись в руководимую всеми поступками доминанту. Разум поначалу противился незваному гостю. Воин Света совсем не берег хозяина, лишая всех диктуемых плотью благ. К тому же Воин Света не собирался жить долго. Он вообще не думал о жизни. Только о своем предназначении.
   До появления Воина Света, хозяин всегда считался с диктуемыми разумом потребностями. Занимался спортом, получал высшее образование, подумывал о женитьбе. Хозяин любил свою плоть. Она всегда получала достаточно вкусной пищи, была чиста, ухожена. Хозяин предохранял плоть от холода и жары, слякоти и болезней. Хозяин собирался жить долго и счастливо. В планах на будущее значилась красивая жена, деньги, слава. Каким образом? Хозяин собирался писать книги. Обнаруженная в шестнадцать лет способность к сочинительству, сразу привлекла внимание амбициозного парня, став для него соломинкой в лучший мир. Наверное, это было первой предпосылкой на пути к Воину Света.
   Первым откровением начинающего творца стало понимание того, что, писатель обязан знать и понимать, много больше остальных, потому что книга должна нести новое, в знаниях, эмоциях, или чем-то еще. Книга должна Изменять человека. Только тогда она будет востребована, принесет славу, богатство. А для того, что бы много знать и понимать, стало необходимо много читать и размышлять, часто в ущерб спорту, учебе и личной жизни. Тогда разум не стал сильно противиться отклонениям от здоровой нормы. Он знал, что когда цель будет достигнута, хозяин наверстает все с лихвой. Наверное, это было второй предпосылкой на пути к Воину Света.
   Итак, парень начал много читать, иногда проводя за страницами по пол дня. Ему не пришлось себя ломать. Тяга к чтению, была привита с детства. Просто раньше, он читал для удовольствия, а сейчас, для работы. Последующие два года книга терапии, перемежаемой мыслительными запоями, принесли очередной ряд откровений. Что мир огромен и разнообразен. Что это не только двор и ларек напротив. Не только край, где родился и вырос. Мир, не страна, к которой причисляешься, ограждаясь границами от других. Мир - это все. От недр земных до бога. Через царства живых организмов, через сферы людских культур, через таинства душ и сердец, не уступающих по сложности вселенной. И чем больше узнавал парень, чем объемнее становился его кругозор, тем менее он оставался собой и более становился частью мира. И проблемы начали одолевать не свои, а мирские. И с этого момента, жизнь его стала гораздо тяжелее и печальнее, потому что мир оказался очень не совершенен. В нем люди совершали мириады бессмысленных поступков, несущих только боль, смерть и разрушения. Унижая, чтобы возвыситься, убивая, чтобы нажиться. Люди не ощущали себя единым целым, истребляя друг друга, как примитивные амебы. Они делились на расы, а потом "высшие" расы, уничтожали "низшие". Они делились на культуры, а потом культуры "нужные", разрушали культуры "лишние". Они не хотели понимать, что нет рас высших и низших, а есть разные расы. Что нет нужных и лишних культур, а есть разные культуры. И уничтожая часть их, люди делают мир не лучше, а беднее.
   Вечные грехи людей, они ни куда не желали уходить, продолжая править бал. И парень понял, что не может принять мир таким, как он есть. Что хочет мир исправить, показав людям то, что изменило его. И что писать теперь будет ради людей, а не славы и денег. Наверное, это было третьей предпосылкой на пути к Воину Света.
   Так парень начал писать свою "книгу, которая изменит мир". И по мере написания, узнал еще много нового. А главное, что он не один такой, несущий людям свет. У него есть попутчики, старшие друзья. Они есть, но все же, их не так много, чтобы изменить человечество, и они, разобщены. Одинокие побеги среди бескрайней пустыни, облагораживающие лишь малый пятачок вокруг.
   И еще, парень начал отдалятся от людей. Он, не хотел этого, но так получалось. Общение с окружающими было скучно и не интересно, и, чем дальше, тем больше. Он развивался, а они стояли на месте. Мир как будто застыл, относительно его стремительно движения к вершине развития. Иногда парню казалось, что вот, нашел равного себе. Но проходил месяц, и тот, равный оставался в прошлом. Парень переходил на новую ступень понимания мира, а друзья почему-то, нет. Временами на него накатывало вселенское одиночество. В порывах бешенства проклинал этот тупой костный мир, имеющий столько возможностей сделаться лучше, но почему-то не желающий этого. Почему? Парень видел миллионы помех, но ни одна из них не была основополагающей. Все они были следствиями, но должна была быть и причина, главная. Парень решил ее найти.
   Поиск уводил его все дальше от материального. Чем дольше он искал, тем больше становился разумом и меньше оставался телом. И в один прекрасный момент, парень шагнул на новую ступень. Теперь он видел мир, как скопление энергий. Тех, что источает все живое. Видел спокойное блеклое поле природы, почти незаметное на фоне человеческих аур. Ярких и разнообразных, пышущих позитивом и отталкивающих, аур угнетающих и подвигающих жить, и, еще многих других, сходных в одном - желании изменять реальность. Парню было сложно описать "видимое", потому что видел скорее не глазами, а воображением. Приходило разве что сравнение с мыльными пузырями, такими же многоцветными и хрупкими. И первое время от нахлынувшей эйфории, парню казалось, что люди такие все, богатые духовно. Нужно только направить их духовность в нужное русло. Выманить мыльные пузыри из тени на солнечный свет. Но как только присмотрелся к пузырям повнимательней, заметил, что некоторые из них, просто пусты, серы, как те, что видел у растений. Люди - пустышки, забывшие, что имеют душу, и, что плоть лишь оболочка для нее, а не главное в человеке. И это новое увиденное, парня, шокировало, потому что пустышек оказалось много больше, чем думал. Более того, они разрастались.
   Это видение позволило парню найти причину: кто-то разрушал людские души, оставляя пустые телесные оболочки. Кто-то оказался силен и огромен, поглощая все без разбору. И в тот момент, когда увидел причину, когда понял, что не может принять ее и должен уничтожить, в парне воскрес Воин Света. Он сразу назвал причину врагом, проповедником плоти, губителем душ - Сатаной.
   Воин Света оказался древен по сути своей и первороден. И парень узрел мир глазами Воина света.
   Увидел, что Воин Света делит мир на свет и тьму, добро и зло, созидание и разрушение.
   Воин Света не приверженец, какой либо нации или культуры. Он приверженец света против тьмы.
   Воину Светы чуждо то, что создается ради плоти, и используется им, только для сохранений функций тела.
   Воин Света равнодушен к материи. Он живет в ней, но не зависит.
   Все, что появилось позже Воина Света, по сути, чуждо ему и не нужно. Но он видит, что из этого созидает, а что, разрушает, и что людям можно оставить, а что, нет.
   Воин света не исправляет мир вещей и не трогает его. Потому что вещи, суть потребностей разума. И, изменяя разум, Воин Света изменяет и созидаемую людьми материю. И материя эта - несет людям благо.
   И с этих слов, парень перестал быть собой, превратившись в нечто большее. Он не знал, развил ли сам в себе Воина Света, или Воин Света изначально был в нем, руководя всеми определяющими жизнь поступками, ожидая момента выйти. Да это и не важно. Важно, что теперь он видел цель и знал, как с ней бороться. Заставить людей опомниться. Увидеть свою пустоту. Ужаснуться этому, и вернуться обратно, в лоно Бога. Показать людям врага и приверженцев врага. И если уж людям так нравится между собой делиться и друг с другом бороться, то пусть отныне это будет деление не по цвету кожи, национальности или вере, а деление на созидателей против разрушителей.
   Так решил действовать Воин Света, но, окинув взором будущее поле боя, содрогнулся. На этот раз Сатана действовал очень хитро и незаметно. И к моменту появления Воина Света, завладел половиной мира и заразил половину вторую. И понял Воин Света, как тяжело ему будет даже просто нанести ответный удар, не говоря уже о победе.
   В отличие от Воина Света, Сатана действовал уже давно. В качестве логова, губитель душ выбрал самую богатую и сильную страну. Она подошла Сатане, как нельзя лучше. Страна выросла на костях истребленного народа, была молода, а посему не имела цитадели традиций. Людей населявших ее, объединяла не душа, а материя, и жаждали они скорее благ плотских. К тому же, страна эта желала власти над миром, а посему совершала много зла. Сатана быстро стал в стране этой богом, и, набрав силу, щупальцами пополз по миру. И зло, сеемое им, везде принималось, потому что звалось, человеческим счастьем.
   Зло поражало очень незаметно. Оно приходило из дома Сатаны с высокотехнологичными вещами, которые страны - жертвы, сами делать не умели. А, начиная потреблять вещи из дома Сатаны, страны, постепенно впитывали и культуру дома Сатаны. Потому что культура основывается на быте, а быт, основанный на чужих вещах, заставляет терять самобытность. Так в мире началась универсализация, основанная на вещах из дома Сатаны, и мир становился сатанинским. Но внешне он не был плохим, нет. Напротив, предлагал много благ, разнообразных, на любой вкус и цвет. Предлагал каждому, совершенно открыто, благ, несущих удовольствие. И человек принимал, чувствуя благодарность от плоти, и принимал еще и еще. Или жаждал принять, охмуренный несущейся ото всюду сатанинской проповедью. "Ты единственный,- говорила она.- Неповторимый и драгоценный сам по себе, такой, как есть. И ни чем, ни хуже остальных. И почему ты должен за кого-то бороться, за кого-то страдать и погибать? Живи для себя. Пользуйся благами. Пользуйся, пользуйся! Пока они есть". И человек становился рабом самого себя, зависимым от потребностей плоти, и вкладывал в нее все больше и больше. Пока не оказывалось, что тратиться на что-то другое, уже не выгодно. И женщины отказывались рожать, видя в своем благополучии благо большее, чем в продолжении рода. Это было одно из многих проявлений владычества плоти, но все они сводились к одному. Человек хотел жить только для себя. Главный божий, созидательный закон продолжения рода, переставал действовать.
   Самым страшным было то, что люди не видели происходящей метаморфозы. Им казалось, что вот, сейчас входят в царство боже на земле. Человек не видел своей зависимости, не признавал, а главное, не считал ее злом. Но стоило предложить отказаться от плотских утех, на пользу будущих поколений, или для очищения духа, как сразу проявлялась вся черная сущность. Страх, агрессия, куча оправданий, почему он должен жить так, а не иначе. "Нет, нет, нет! Мне нравится так жить. Я не хочу изменений, хочу больше. Плевать, что это от дьявола! Это лучше". "Но ведь ты не знаешь другой жизни". "И не хочу знать! Оставьте меня в покое". Слова вырываются спонтанно. Человек даже не понимает, что говорит. Как наркоман, боящийся ломки, боится перестать ублажать себя. Ведь он единственный такой, центр мира. "Я еще столько всего не узнал, не попробовал. Тысячи ублажений, и все для меня. Какие еще будущие поколения? К черту, к черту!". Болезнь, патология, ставшая нормой. Потому что болеют все вокруг и некому указать правильный путь. Торжество Сатаны.
   Такой Воин Света увидел ситуацию. И ему сразу стало понятно, что всех, не спасти. Да и не нужно спасать всех. Сохранить молодые ростки, кому жить, еще предстоит. Что бы росла и плодилась армия Света, а сатанинское отродье, угасало.
   Воин Света сразу выделил место главной атаки. То, где доминирует молодежь, и где его сложно будет поймать - Интернет.
   Ему не составило труда, найти группу ребят - программистов, желающих создавать компьютерные игры. Воин Света предложил им услуги сценариста, и получил согласие. Так познакомился с будущими сподвижниками, которых назовет апостолами.
   Воин Света не стал говорить сразу, зачем пришел. Вместо этого, стал для ребят другом. И много с ними общался. И в общении с собой, изменял их, очищая от сатанинского налета.
   Однажды, один из ребят, спросил:
   -Все возможные блага для человека, что бы жизнь была легкой и праздной. Почему против этого? Почему называешь миром Сатаны?
   А Воин Света, ответил:
   -А разве не Сатана давал людям все, что пожелают, искушая тысячами удовольствий? Не это ли происходит сейчас? Взамен, требуя только отдать душу, забыть заветы Бога. Не это ли происходит сейчас? А, что есть Бог? Это путь к совершенству. Ориентир для жаждущих стать лучше. Это, всевидящее око, не дающее верующему совершить зла. Это то, что наполняет душу светом, не давая занять ее тьме. Бог, питает разум и сердце, он не может поселиться в желудке и чреслах.
   А однажды Воин Света спросил:
   -А зачем вы делаете эту игру?
   Ему ответили без запинок:
   -Ясно же, для чего. Прославимся, заработаем денег.
   -Тогда, я ухожу от вас. Работайте сами.
   Недоуменное:
   -Почему? Что, не так?
   А Воин Света ответил:
   -Я не работаю с дураками и скотами.
   Они оскорбились, но Воин Света, пояснил:
   -Вы сказали, что делаете игру, ради славы. Но человек, живущий только ради себя, не может считаться развитым. Кто он тогда, если не дурак? Вы сказали, что делаете игру ради денег. Но человек живущий ради плоти, не может считаться человеком. Кто он тогда, если не скот?
   И было еще много таких разговоров. А однажды, ребята сами предложили сделать, что ни будь в пропаганду добра, против смерти, насилия и прочей черноты. В ответ, Воин Света улыбнулся. Он достиг, чего хотел. Теперь рядом находились сподвижники, нареченные апостолами, и можно было приступать к работе.
   Первым шагом, Воин Света определил, привлечение людей, что бы слово его в будущем настигло многих. А для этого, сделали ролик, по одному из рассказов Воина Света, и запустили в компьютерную сеть. Ролик, имел успех, и за полгода, его посмотрело несколько миллионов человек. И не только в России - стране Воина Света, но и других странах, в том числе, и логове Сатаны. И это было хорошо.
   Вторым шагом Воина Света, стала, подготовка привлеченных людей. И в сеть пошли ролики, несущие Слово Обращения. Они выжигали в людях скверну и сеяли ростки добра. Ролики еще не были идеальны, действуя не на всех, а скорее, предрасположенных к изменению. Но Воин Света быстро учился и матерел. И слова его из примитивных ядер, становились могучими бомбами, с каждым разом поражая все больше людей, и глубже вонзаясь осколками в сердца.
   Творец не мог наблюдать обращения всех. Но он видел, как меняются при создании роликов апостолы. Что те, кто курил, бросили курить, а злоупотребляющие алкоголем, более не пьют. Что проще стали одеваться и почти забыли о телевизоре. Что в речах нет сквернословия, в действиях злобы, а в мыслях корысти. И тогда же начали приходить первые анонимные угрозы, с предложениями заткнуться. Сатана, заметил врага. Это стало знаком для Воина Света, что пора совершать третий шаг - готовить "Оружие Очищения". На третий год со дня первого шага, Воин Света решился на главный удар.
   Воин Света давно готовил "Оружие Очищения", собирая компоненты по крупицам, в голове или записях. А теперь оставалось сложить их в единое целое. И если Слова Обращения изменяли людей лишь частично, как бы "готовили почву", то последнее слово, раздирало личность на куски. Человек оставался чистым белым листом, к которому темное больше не прилипало. Над таким человеком, Сатана терял власть навсегда.
   Таким Воин Света задумывал свое главное оружие. Мысль, запечатленная в картинках и словах, где мир предстанет, как есть. И узревший этот мир на экране компьютера человек, останется жить в нем навсегда. Уже в реальности.
   Воин Света начал работу над оружием во второй месяц третьего года. А на седьмом дне, третьего месяца, третьего года, пришло откровение, что завтра его и апостолов, постигнет смерть. Тогда, собрал сподвижников и сказал:
   -Мы больше не можем оставаться в домах. Завтра, нас захотят убить. Берите копию "Оружия Очищения" и идите в любое другое место, где можете схорониться, и там работайте. Не говорите никому, где находитесь. Будьте в том месте, пока не довершите дела. Все компоненты готовы. Осталось только соединить их вместе, а в этом справитесь и без меня. Кто оружие закончит, пусть сразу отправляет его в сеть, к людям. На этом, все. Расходимся.
   Так соратники расстались, без знания, кто и куда направляется. Лишь один, самый младший и преданный, переживая, спросил у Воина Света, куда тот направится. Наверное, следовало промолчать, но Воин Света не смог не ответить своему апостолу.
   Свое убежище творец нашел в студенческом общежитии, сняв там, на месяц комнату. И с того дня, наружу не разу не выходил, да и из комнаты особо не отлучался. Еду получал от соседок. Одна из них, проявляла к Воину Света, даже больше внимания, чем требовалось, несколько раз ублажив его плоть. Воин Света особо не противился. Он мало обращал внимания на окружающих, стараясь почти не отвлекаться от работы. Дни слились в одну бесконечно-мучительную полосу, в которой помнил каждую минуту, как последнюю. Потому что очень боялся не успеть. "Оружие Очищения", было смыслом жизни Воина Света. И не успеть, означало прожить бессмысленно, родиться впустую. И лучше бы тогда вообще не рождаться.
   И вот, когда до конца оставалось несколько часов, к общежитию подошли неизвестные ребята, и первый камень ударил в стекло. Удар, отозвавшийся эхом на сердце. Пальцы сбились с рабочего ритма, а лицо исказило нервным спазмом. Это пришли за мной, понял Воин Света, но панике не поддался. Он почти достиг цели, отбивая последние грани кристалла. "Оружие Очищения" представало во всей своей мощи, предавая создателю необходимые силы. И уже казалось, не Воин Света создает оружие, а оно управляет действиями Воина Света.
   За окном кого-то допрашивали и били. Первый этаж. Второй. Звуки становились все ближе. Поначалу Воином Света одолевал страх, но скоро творец забылся в действе, растворился в мерцающем экране компьютера. И все чаще пронзали мозг ликующие фразы: "Вот оно, "Оружие Очищения"! Да! Я почти закончил его. Я вижу, вижу!".
   Но все же ребята внизу оказались шустрее. И вот уже соседки, одна из которых оказывала Воину Света, внимания больше, чем должно, отвечают на вопросы. А следующий, он.
   Камень попадает в деревянную раму. Звуком бьет по ушам, как бичом по спине. Никого нет, я один, говорит сам себе Воин Света. Ни тело, ни разум не прекращают работы. В комнате не горит свет, и пусть те, внизу, думают, что она пуста.
   Работать, работать, отрешиться от мира. Требуют выглянуть, вроде бы даже, собираются лезть. Ему нужно, еще, хотя бы десять минут. Судя по звукам, забираются через окно на первом этаже. Значит, через пару минут, навестят. Нужно прятаться, уходить в другую комнату. Нельзя не успеть. Воин Света пытается подняться, но тело не слушается. За многие дни сидения, члены затекли и потеряли подвижность. Зрачки расширяются в ужасе, первыми понимая, что скоро конец.
   Как вдруг, голос с третьего этажа. Сосед сверху:
   -Эй, ребята, не лезьте. Это пустая комната. Уже недели две. Здесь два парня жили, их выгнали, за пьянку. Так что, можете не париться.
   Внизу, на время перестают шуметь. После переключают все внимание на голос в ночи:
   -А ты кто вообще такой голосистый? Что ты нам советуешь? Слазь сюда, поговорим.
   -Меня Вован зовут. Я местный просто. Все тут знаю, вот и решил подсказать...
   Диалог еще продолжался, но Воин Света не слышал слов. Вселенная перевернулась, как будто заново родился. За минуту его зарыли в могилу, и вытащили на поверхность. Вован, неожиданное спасение. Он разберется потом. А пока, работать, работать.
   Сколько еще оставалось? Минуты три-четыре, и мир станет другим, когда в дверь, постучали. Створка приоткрылась, шурша дном по линолеуму. Тонкая линия света прорезала комнату, и в проеме кто-то показался.
   -Это я, Вован,- произнес силуэт.
   Вован, спаситель. Воин Света поблагодарит его, но только не сейчас. Нужно работать:
   -Мне надо работать. Закончить одно дело,- произносит скороговоркой.- Пожалуйста. Я благодарен, что выгородил. С меня бутылка все как положено. Только оставь меня сейчас одного. Хотя бы на десять минут....
   -Не городи чушь,- Вован перебивает.- Ты лучше на меня посмотри. Ну, посмотри.
   Воин Света косит глаза. Взгляд упирается в тусклый, из стали силуэт. Очень похожий на пистолет из кино. От него веет смертью. И зрачок дула смотрит в лицо.
   -Ты должен меня убить?- произносит машинально.
   -Да,- отвечает обладатель пистолета. Сутулый парень. Выглядит явно моложе своих лет. Лицо освещено улыбкой, и в глазах Воин Света не углядывает плохого. Парень не похож на убийцу.- Я, и мой дружбан. Он сейчас в коридоре.
   -А те, на улице?
   -Так, народ отвлечь, что бы все прошло тихо и мирно. Не знаю. Не я придумывал.
   Парень садится напротив Воина Света, на корточки. На лице та же желтозубая улыбка. Взгляд ни на секунду не отрывается от собеседника, будто прирос. В нем животное любопытство.
   -Так вот ты какой?- произносит. Вдруг замолкает. Видя, как Воин Света косится на пистолет, тут же убирает его под ногу.- Не отвлекайся,- говорит.- Печатай, печатай.
   Воин Света как по команде продолжает работу, но спохватывается. Перед ним убийца. Он не даст закончить.
   -Издеваешься?- говорит в ответ.
   -Нет, не думай ничего такого,- смотрит, улыбается.- Тебе еще долго?
   -Минуты три.
   -Здорово. Мы с дружбаном в общаге со вчерашнего дня, но хорошо, что нашли тебя только сегодня. Так ты можешь успеть закончить.
   Внутри Воина Света все снова переворачивается. Вован хочет его убить, но и хочет, что бы закончил работу. Или он так издевается? Не важно. Главное, есть шанс. Может, я действительно успею. Главное, потянуть время. Поговорить с ним:
   -А как ты меня нашел?- спрашивает, продолжая соединять последние кадры. На этот раз, действительно последние.
   -Один из твоей шайки. Мы всех быстро отыскали. Вообще не умеют прятаться. Так вот, один из них, рассказал. Мы его, правда, немного помучили, и рассказал. А так, к слову, ничего малец держался. Терпеливый. Это ведь вообще было наше задание, всех вас найти и пощелкать. И еще программы из компьютеров стереть. Ну, я с компьютерами не очень, дружбан, тем более, поэтому, все, что находил электронное, об колено просто ломал.
   -Мои апостолы мертвы, да?
   -Ну, да. Мы тебя последнего отыскали. Ты уж не серчай, что так получилось, ладно?- говорит.
   Воин Света видит, что глаза Вована полны боли и песьей преданности. Непонятно. По нутру разлилась тоска. Заторможенная реакция на слова о смерти друзей. И сразу пришло понимание: ты последний, кто может достичь цели. Пальцы через силу продолжают склеивать кадры. Десять, девять... шесть, пять... три, два, один. "Оружие Очищения", готово. По лицу бежит судорога - нервы расслабляются впервые за неделю. Уродливая, бесконтрольная улыбка на лице, как будто родил. Хочется поделиться новостью, хоть с кем ни будь:
   -"Оружие Очищения" готово! Осталось отправить его людям! Это минута, не больше,- сообщает Вовану, глядя полными слез глазами.
   -Отлично,- произносит Вован. Достает пистолет, и подвигается к Воину Света.
   Смерть! Вид оружия сразу сметает всю эйфорию. Сейчас будет смерть! Ноги судорожно елозят по полу, пытаясь отодвинуть хозяина от убийцы. Компьютер мотает из стороны в сторону, и пальцы мажут по нужным клавишам.
   -Подожди, подожди, хотя бы минуточку, и потом можешь убивать.
   -Тихо!
   -Одну м-минуточку.
   -Тихо! А то пристрелю.
   Воин Света замирает. Вован переходит на шепот:
   -Та чего так испугался?
   -А что, не должен? Ты мой убийца.
   -Наверное, должен. Но ведь я еще не убил?- Вован щурится, как довольный кот.- Не понимаешь, чего это я такой добрый? Сейчас, объясню. Я когда последнего из твоей шайки... того, пошел ломать его компьютер. Машинка работала. Там, по экрану бегали какие-то кадры, наверное, та программа, которую приказали уничтожить. Наверное, надо было сразу ногой по монитору, но мне что-то захотелось посмотреть. Я особо не понял смысл, только отрывки. Но даже эта белиберда зацепила. Я башкой не понимаю, но как-то чувствую, что люди, должны это увидеть. Мне эти картинки сейчас постоянно мерещатся. Отвращение появилось и к выпивке и к куреву, и ко всему, что до этого делал. Я вот тебя должен убить, но смотрю сейчас и понимаю, что не могу. Что лучше дружбану своему глотку порву.
   -Ты, обращенный,- шепчет как откровение Воин Света. Мир опять переворачивается.
   -Называй как угодно. Мне, все равно. Я знаю только одно, сейчас ты быстро отправляешь свои картинки людям, и мы пытаемся выйти. А то дружбан наверное уже беспокоится.
   -Да, конечно,- Воин Света приникает к экрану, счастливый, впервые за долгое время.- А твой друг, он, смотрел?
   -Нет. Он только порно смотрит, и музыкальные клипы. Сейчас стоит в конце коридора, на случай, вдруг ты выбежишь. Ты там, скоро, закончишь?
   -Сейчас, секундочку... все.
   Воин Света откладывает теперь ненужный ноутбук. Внутри что-то обрывается. Мир становится черно-белым.
   -Картинки у людей? Здорово!- Вован по детски тычет Воина Света пальцем в ребра.- Я так рад, так рад,- гогочет.
   -Знал бы ты, как я рад,- в голосе творца появляются теплые нотки. Он тоже тычет Вована под ребра. В груди просыпается что-то прежнее, человеческое, заставляя смеяться.
   -А, сколько людей увидит?
   -Миллионы.
   -Отлично! Ты просто ударник-стахановец.
   И новая волна смеха, чистого, как горный ручей. Воин Света и измененный им. Они жмурятся от удовольствия, чуть ли не физически ощущая, как мир становится лучше. И больше ничего не надо для счастья. Кажется, что воспаряют в небеса, а земля остается, где-то там, далеко. Даже не замечают, как открывается дверь, шурша дном по линолеуму. Не замечают затмивший проход силуэт. Не замечают ничего, пока не раздаются громом выстрелы. Пули отбрасывают Воина Света к стене, заливая комнату красным. Смех обрывается. Воин Света мертв. Вован морщит лоб, не в силах понять, что произошло, пока над ухом не раздается голос:
   -Я пошел проверить, чего тебя так долго нет, а ты сидишь тут, и ржешь. Ты что его не убил, Вован? Чего ты телился? Мозги что ли запудрили, а? Дружбан? Я тебя вообще не узнаю.
   На последней фразе напарника, Владимира пробирает смешок:
   -Это правильно, что не узнаешь,- говорит, и стреляет в убийцу своего нового друга.
   Любителя порно и музыкальных клипов выносит куда-то в коридор. Там раздается визг, крики: "Милиция!". Значит пора уходить. Воин Света выполнил свое предназначение, и, покинул мир. А ему еще предстоит искупать вину за прошлое. Он много разрушал, и теперь пришло время, созидать.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Апостол.

  
   Парень морщится от кратковременной боли. Правая рука тут же хлопает по брючине, чуть выше того места, где кончается носок. Пальца ощущают легкую вибрацию сминаемого в лепешку тела. Комариха. Нашла таки голое место. И брюки преодолела и носок обошла и сквозь волосы продралась, а вот с укусом просчиталась. Чего так больно нос вонзать? Тут бы и Слон заметил, а молодой и тонкий, как древесный побег парень, подавно. У него кожа, что бумага, а нервы, словно паутинки, тонкие, крепкие и чувствительные. Вот рука и среагировала. Лишила молодую, без двух дней мать, жизни. Благо, на комарином роде, это никак не скажется.
   Парень плотнее прижимает штанину к ноге, сминая легкую ткань в складки. Машинально отмечает, как дрожат мышцы, и вовсе не от ночного холода. Тело колотит от страха и еще, от напряжения. Эта, в общем-то, незначительная для мира потеря, напомнила о других погибших. Когда-то, в другой жизни и одновременно совсем недавно, парень знавал куда более значимые смерти. Взгляд зрел, как гибнут носители света, без которых мир потускнел, а человечество потеряло лишние тысячи жизней и душ. И продолжало терять. Страшные смерти. Он зрел их, и не предотвратил. Не мог тогда остановить убийцу. Не хотел. Не знал, кого убивают, не видел, что это плохо. Не отличал света от тьмы, не понимал, что значат поступки его, что можно, а что нельзя делать. Грязен был, с душой запятнанной кровью. Тупой кусок плоти, с воткнутым в руку сатанинским знаменем. С отпечатком копыта на лбу, и по контуру надпись: "раб плоти". Как ненавидел свое прошлое. Как, ненавидел! Только одно утешало: осознание, что после смерти, обязательно отправится в ад, и там, в вечных муках, попытается искупить вину за совершенное. Если вообще возможно искупить. Парень не мог придумать пытки, способной уравняться с им содеянным. Ведь не просто не остановил убийцу. Он сам был убийцей. Тогда, в другой жизни, и одновременно совсем недавно. Когда откликался на имя Вован, а о мире знал только, что он где-то есть, а все люди братья.
   Мир для Вована был понятием абстрактным и с жизнью никак не связанным. Поэтому окружающее и окружающих, воспринимал, как данность, с которой можно делать все, что хочешь, и которая никуда не денется. Мир, это ведь не отец, ушедший однажды на зимнюю охоту и не вернувшийся. Поговаривали разное, вроде как, несчастный случай, а может и свалил куда. Например к любовнице, о которой ходило столько слухов. Сколько тогда было Вовану? В восьмой класс ходил. После девятого вышибли за неуспеваемость и хулиганство. Потом ПТУ. Там научился курить химку, ловить в подворотнях одиноких прохожих и немного разбираться в колесной технике. Дальше армия, из которой узнал, что девушка бросила, а мать повторно вышла замуж. Там же получил прозвище "меткач", за умение делать из мишени баранку. Отец любил зимнюю охоту, а сын любил отца.
   Дембель встретил в двадцать один, уже не мальчик, но мужчина. Два армейских года добавили сил, и умения силой пользоваться, а вот мозги на раздачу призов не поспели. Поэтому, первым делом, по прибытии в родное село, отыскал бывшую девушку. Оказалось, о Воване она давно забыла и вот уже как год ложиться под другого и откликается на фамилию Иволгина. Вован напомнил, как умел, и ей и другому. На следующие два месяца в бюджете четы Иволгиных прописались расходы на стоматолога. Клиника "Улыбка" обогатилась на тридцать тысяч рублей, а Вован потратился на пластырь для ободранных костяшек.
   Новый мамин хахаль тоже не заставил хлопать в ладоши, и от фарфоровой улыбки его спасло только наличие денег. Понимая шаткость своего положения, хахаль не жадничал, поэтому скоро Вован обзавелся реальным пацанским прикидом, с мобильником и золотой цепурой. Ну а дальше, пошло - поехало. Дружки, водка, девочки, бары, мордобои при луне. Хахаль обеспечивал легкие деньги, и также легко Вован их лишался. Правда через некоторое время такая зависимость от отчима, начала угнетать. Дело было не в нехватке денег. Борисыч стабильно выдавал любые суммы, стоило только попросить.Дело было в том, как отчим - Борисыч их давал. Если раньше на очкастом лице читалось волнение, дескать, бери, сколько хочешь, только отвяжись, то теперь перед Вованом появлялась маска превосходства. Эта сдержанная улыбочка сочувствия, спокойный отеческий взгляд. Если раньше отчим откупался, то теперь, кидал подачки. А подачек Вован не терпел.
   Попытка клянчить деньги через мать оказалась неудачной. Отчим, не повелся. Оставалось одно - искать работу. Точнее, заработок. Вован разграничивал эти понятия. Работа, это, к примеру, мыть машины, или сторожем. А заработок, может быть любым. И желательно, что бы особо не напрягаться. И что бы занятие было по профилю, то есть совпадало с тем, что Вован делать умеет и любит. К этой категории относилось не так много умений, и, бесспорно на первом месте, с огромным отрывом находилась стрельба. А в кого стрелять, особого значения не имело. Главное, что бы за это давали деньги, и не меньшие, чем отчим - Борисыч. Для Вована мир был понятием абстрактным, поэтому окружающее и окружающих, он воспринимал как данность, с которой можно делать все что хочешь, и которая никуда не денется. Был сторож. Бах! Нет сторожа. И никаких проблем. Ведь это всего лишь тупой сонный сторож. Завтра на его место придет другой, такой же. Ничего вокруг не изменилось. А то, что у сторожа могут быть семья, дети.... Так далеко Вован логическую цепочку не продолжал. Это ведь не отец - охотник, научивший сына стрелять, а всего лишь сторож. Или лысоватый мужчина в рубашке и брюках. Он заходит в подъезд, но дальше первой ступени не подымается. Или юноша с редкими усами, что даже перед смертью не выпускает из рук ноутбук. Будто, это самое дорогое, что есть в жизни. Вован никогда не видел своего настоящего нанимателя, только шестерок. Но это было не важно. Главное работенка была не пыльной, а денег хватало, даже более чем. Вован нажимал на курок, и в карман лилась наличность. И целый месяц можно было не париться, ну, или около того. Только однажды ему заказали нескольких за короткий период. Семерых, с интервалом в один - два дня. Тогда Вован впервые действовал в группе. Напарник - стрелок и несколько поисковиков, так как оказалось, что все заказанные смотались за день до гибели. Как шкурой чувствовали. А заказчик очень просил поторопиться. В случае неудачи, обещал устроить большие неприятности. Вован сначала не понял, чем эти безусые пацаны-ботаники так опасны. Даже смеялся на этот счет. Убивал, ломал компьютеры и смеялся. Пока не угораздило посмотреть в один из экранов, где мелькали непонятные картинки. После чего Вован умер, а его тело занял другой человек.
   Этот последний для Вована день. Они с напарником заловили шестого пацана. Предпоследнего. Его, как и двоих перед этим, пришлось допрашивать, потому что седьмого заказанного поисковики не нашли. А тот значился главным. Вован не очень любил допросы, и чаще просто сидел в сторонке, на стуле, и курил, в ожидании пока Коля закончит экзекуцию. Руки нервно опустошали сигаретную пачку, а уши старались не слушать криков. В прошлых два раза были только крики. Заказанные ни шиша не знали о седьмом своем друге и промучились, в общем-то, зря. Но сегодняшний пациент, наконец-то выдал слова. Вован докуривал предпоследнюю папироску с фильтром, когда услышал о студенческом общежитии. Тогда, Вован в последний раз улыбнулся. Заказчик будет доволен. Руки достали любимый ТТ., и, передернули затвор. Мушка совместилась с головой жертвы. Тогда Вован последний раз выстрелил, и отправился в соседнюю комнату ломать компьютер, который почему-то работал. Последнюю сигарету, он так и не выкурил.
   Следующие два дня, человека откликающегося на имя Вован, ломало. В голове мелькали картинки и звучали голоса, совсем не похожие на те, что звучали раньше. Хотелось чего-то нового, непонятного, неизведанного. Он чувствовал голод, но есть не хотелось. Еще не знал, что это голод разума. В груди зарождалась боль, но не от удара по ребрам. Еще не знал, что это просыпается совесть. Взгляд выхватывал то, чего раньше не замечал. Маленький голодный котенок, мать катит коляску, солнце окрашивает облака на закате. Все бессвязно, все непонятно. Совсем забыл о том, что раньше казалось главным. Появилось какое-то отвращение к своей жизни. Уйти из нее, провалиться хотя бы на пару дней. Пока мелькают картинки, а в груди болит, и хочется плакать, когда мяучит голодный котенок. Неопределенность. Человек уже не Вован, но еще не кто-то другой. И так продолжается до встречи в общежитии. В тот день, в комнате на втором этаже умерли трое: Воин Света, Вован и Коля. А родился один: Владимир-апостол. Человек с изможденным лицом, от страданий о грешном прошлом. С вечной болью в груди от нескончаемого самоедства, и единственной мыслью об искуплении греха.
   Именно эта мысль привела сегодня в ночной парк, полный таинственных шорохов и комаров. Если бы зад не чувствовал жестких досок скамейки, а уши не улавливали рычания моторов с недалекого шоссе, можно было решить, что находишься в лесу. Уже несколько лет Владимир не видел дикого леса. С армейских времен. Последние недели, мысль о походе в тайгу, как когда-то с отцом, посещала все чаще. Уйти на месяц, а то и на лето. Раствориться в девственной чистоте, забыть все. Владимир знал, что обязательно так поступит, но только не сейчас. Может быть, через год, или через десять, а то и вовсе в следующей жизни. Кода перестанет терзать чувство вины, а прошлое выпустит из цепких объятий долга. Перед Воином Света, которого не уберег. Перед апостолами, которых убил. Перед миром, который не стал лучше.
   Сколько месяцев Владимир искал способ, коим можно достичь искупления? Не считал. Первые судорожные попытки творить добро. Приютить бездомного котенка, перевести через дорогу старушку, кинуть десятку нищему. Знакомые с детства штампы. Но действия не приносили покоя. Наверное, мало этого было. Приходило смутное понимание, что нужно действовать как Воин Света. Нужно изменять людей, в лучшую сторону. Но, как? Не было тех знаний. И не у кого было спросить. Воин Света лежал в могиле. Его уста замолчали навсегда, а пущенное в сеть Слово, скоро погибло. Владимир пытался найти ролик в Интернете, но тщетно. Должно быть, постарался бывший наниматель Вована, или тот, кто над нанимателем стоял.
   Воин Света. Как хотелось верить, что он, не человек, что возродится. Но Владимир сам видел труп в алом обрамлении гроба. Провожал взглядом на дно могильной ямы. Сам кинул горсть земли на крышку последнего обиталища созидателя. А после, за дело принялся экскаватор. И с каждым взмахом ковша, уходила надежда. Владимир не хотел смотреть, и не мог оторвать взгляда. Черты лица исказило, как на уродливой картине экспрессиониста. Порывалось броситься под ковш, с криками: "Стойте, вы совершаете ошибку. Ему еще не время уходить".
   Тогда к Владимиру подошла женщина. Позже узнал, что это осиротевшая мать. Ее слова:
   -Молодой человек, вы так страдаете. Вы были знакомы с моим сыном?
   -Он был мне, как брат. Это невыносимая потеря. Больно смотреть.
   Мать еще постояла рядом, и пригласила Владимира на поминки.
   В квартире, где жила семья Воина Света, царил покой. Люди не пели громких песен и почти не пили спиртного. Привычная с детства картина того, как любое событие, будь то именины или похороны, превращается в обычную пьянку, здесь не нарисовалась. Не было тех, кто пришел нажраться по поводу, или просто "словить халяву". Владимир впервые находился в окружении "пришибленных", как выразился бы Вован людей, и это ему понравилось. Исчезнувшее после изменения ощущение комфорта, здесь восстановилось.
   Когда отобедали, Владимир оказался предоставлен сам себе. Незаметно рядом оказалась та самая женщина - мать Воина Света. Она назвалась по имени-отчеству, и предложила, если хочется, осмотреть комнату сына. Владимир, конечно же, согласился. Желание увидеть, чем жил созидатель было изначально, просто не решался попросить сам. Тогда, в комнате, наконец-то приблизился к отгадке на вопрос, что нужно делать. Среди разных вещей, Владимир увидел книги. Их созидатель наверняка читал и находил нужные ответы. Не сразу ведь понял, как нужно жить? И Владимир тоже прочитает, и поймет, как искупить вину. Что бы прошлое отступило, а в груди перестало болеть.
   Владимир не стал просить книги, а просто переписал названия и фамилии авторов. Книжные магазины и Интернет-почта, позволили найти все в кратчайшие сроки.
   Читал, запоем. В каждом слове видел мысли Воина Света, выискивал тайный смысл, мистику. Многие понятия еле воспринимались. Например, связанные с экономикой или психологией. Заросший ржавчиной мозг с трудом проворачивал шестеренки. Иногда, на книгу уходил месяц. Владимир осознавал, что понимает далеко не все. Бывало, просил разъяснений у матери или отчима. Те поначалу удивлялись. Спрашивали, зачем? Но скоро, привыкли. Наверное, решили, что Вова повзрослел. Особенно метаморфоза радовала Борисыча. Теперь было с кем смотреть новости.
   Почти полгода Владимир не уходил из дома. Он открыл первую страницу осенью, а когда дочитал последнюю книгу, шла весна. Голова трещала, словно туда запихнули арбуз, и он все рос и рос. Огромное количество знаний, которыми еще не умел пользоваться и просто старался не забыть. Не растерять накопленное богатство. Не понимал пока, что знания никуда не денутся, и забытое само всплывет в памяти в подходящий момент. Не знал, что прочитанное, уже его изменило, и, забыв что-то, хуже не станет.
   Так и вышло. Уже через пару недель в голове устаканилось, и Владимир понял, что любит порядок. Когда люди вокруг улыбаются, и нету, у них повода беспокоиться или злиться. А все, что такому ходу дел мешает, напротив, выводило Владимира из себя. Всякая несправедливость, и вообще все то, что напоминало о прошлой жизни, вызывало брезгливость и гнев. И в исправлении такого порядка вещей, увидел апостол свою судьбу.
   Конечно, Владимир не мог исправлять мир глобально, как делал Воин Света, но повлиять на окружающую действительность, был способен. Во многом помог Вован, со своим знанием злачных мест и неслабой картотекой отморозков. У апостола так и не получилось забыть прошлого, и сейчас это даже помогало.
   Первая встреча в родном селе. Ряды автомобильных гаражей, где держат своих любимцев водители здешних улиц. Сейчас моторов не слышно. На дворе поздний вечер, скоро появятся первые звезды. Стальные кони заслуженно отдыхают. Их хозяева разбрелись по домам, где поужинают и примутся за тоскующих без ласки жен. У машин будет время набраться сил и соскучиться.
   Только одна каменная коробка не спит. Ее двери закрыты, но из щелей сочится свет. На тусклое сияние слетается мошкара, выдавая ночных посидельцев. Сторонний прохожий может решить, что это водитель допоздна корпит над поломкой, но ошибется. В гараже вообще нет автомобиля. Там заняты другим. Владимир, знает об этом.
   Над головой орут мартовские коты. Когда-то звуки раздражали, но теперь даже радуют. Взгляд апостола прикован к не спящему гаражу. Ноги почти не сбиваются с ритма, и дверь быстро приближается. Не заперто. Владимир дергает створку на себя, внутренне надеясь, что не сильно изменился лицом, и бывшие дружки признают. Шесть голов поворачиваются одновременно, и более никакой реакции. Хоть бы моргнул кто. Видимо ребята сразу не вкурили что почем и почему. Или уже успели обдолбаться. Пришлось брать инициативу на себя:
   -Вы, что пацаны, не узнали? Вован вернулся! Или уже похоронить успели?- апостол делает два шага вперед, и садится на корточки перед белобрысым детиной.- Федор? Федор Михалыч? Это, я,- обнимает Федора за шею и стукается лоб в лоб. Губы раздвигаются в кривой улыбке.- Что, забыл, как водку пили?
   Федор продолжает бездействовать, ожидая пока память, отмотает на пять месяцев назад. Через минуту в голове щелкает нужный тумблер:
   -Вован б..., ты, где б..., пропадал б...?- толкает апостола ладонью в грудь. Парня откидывает на спину, еле успевает подставить руки.
   Владимир гогочет, типа воспринял, как шутку:
   -Федор Михалыч, не серчай. Сейчас объясню.
   -Ты где б..., пропадал?
   Владимир морщится от очередного удара. На этот раз хлопок по солнечному сплетению. Диафрагма отзывается кашлем. Набухают кровью желваки:
   -Сейчас объясню. Сказал же,- говорит, делая длинный шаг в сторону. Правая рука сжимается в кулак, а левая поправляет скошенный свитер. Как бы ненароком приподымается нижний край, демонстрируя рукоятку ТТ.
   -Федя, дай Вовику объяснить. Что мы, как не свои,- в разговор вмешивается Леонид. Единственный цивильно одетый парень. Даже челка набок зачесана. Не зря носит кличку маминкин сынок.
   На этом, вроде успокаиваются. Федор отодвигается обратно, роняя зад на положенную плашмя канистру. Рукоятка ТТ., сделала свое дело, хотя можно сослаться и на речь Леонида. Остальные в помещении, молчат. Им похоже на Вована, наплевать. Апостол возвращается на прежнюю диспозицию, рядом с "другом" Федей. Секунду ищет куда присесть и плюхается на взятую у стены автошину.
   -Ну, так, что?- не выдерживает Федор.
   -Что, что, мокруха на мне. Пришлось на время схорониться.
   -Убил что ли?
   -Ну да. Убрал пару лохов, по заказу. Ну, ты же знаешь Федор, что я и как.
   На время все замолчали. Потом заговорил Федя:
   -А чего сейчас пришел?
   -Ну, все пока, кончилась забава. Так, что, я опять с вами. Что, все по-прежнему, травка-муравка?
   -Может по-прежнему, а может, и нет,- ответил парень по кличке Худой. Еще его называли Кудряш, или Пушкин.
   К этому моменту, Апостол полностью вжился в прежний образ, поэтому ответил без запинки, как надо:
   -А нормально ответить можешь? Или подозреваешь меня в чем-то? Если так, то пойдем, поговорим на эту тему.
   -Да ладно, остынь,- Федор с размаху опускает богатырскую руку на плечо Владимира и встряхивает.- Чего ты на Худого наезжаешь. Ты же сам виноват, если посудить. Пропал, хрен знает насколько.
   -И, что теперь, совсем не появляться? Вон, Малый, тоже сидит, пялится, как на чужого. Ты девку то себе нашел, или по-прежнему рукой забавляешься?
   Толпа заржала. Малый с психу зашвырнул в насмешника, первым, что нашла ладонь. Оказалась, вилка. Апостол увернулся, но лицо обрызгало рыбным соком. До броска, Малый ел консервы.
   Апостол заметил, как эта пятисекундная сценка разрядила обстановку. По мозгам "друзей", словно прошлась разграничительная линия. Все смеются, все как раньше. Словно и не исчезал Вован на полгода
   -Ну, ты Вован б..., даешь,- заговорил Федор уже жизнерадостно.- Все как раньше, травка-муравка,- передразнил апостола.- Ну да. Все, как раньше.
   -Траву в Кукуевке берете, где всегда?
   -Ну да б..., по дешевке. А потом городским пихаем, в три цены. Школьники хорошо берут, на танцульках тоже. Пушкин с Сыночком занимаются. У них рожи самые ботанские. Менты не цепляются. Ну, еще пару ларьков крышуем, по мелочи.
   Все опять заржали, кроме обиженных Леонида и Худого, и, Владимира. Апостол услышал, что хотел. Дальше играть не имело смысла. Рывком подымается на ноги, сбрасывая лапу Федора. Любимый ТТ. ныряет в ладони. Первый выстрел, почти в упор, в белобрысый затылок. Туша падает на ящик заменяющий стол. Под грудью лопается бутылка водки. За это время, апостол стреляет еще дважды. Ближайшие, по правую и левую руку, вскрикивают почти одновременно, и почти одинаково откидывают назад дырявые головы. Это Леня и Вадик - бритый.
   Пушкин матерится и, прячась за Малого отпрыгивает к стене. У полностью оправдывающего кличку Малого, нет сил освободиться. Он безуспешно пытается отодрать от горла костлявую руку Худого и что-то хрипит. Только опытный поножовщик Костя, с изрезанным вдоль и поперек лицом, пытается оказать сопротивление. Вытащив из кармана финку, бросается вперед. Владимир отшатывается к двери. Нервный палец жмет на курок. Выстрел швыряет пулю в пол. Взгляд тут же переключается на человека с ножом. Тело готово уйти в случае опасности. Но этого не требуется. Будучи пьяным, Костя спотыкается о тело Федора и падает на четвереньки. Пытается подняться, но не успевает. Апостол дважды жмет на курок. Спина Константина достаточно широка, что бы не промахнуться.
   -Стой, не стреляй. Мы кому-то перешли дорогу, да? Давай договоримся. Кому, кому мы насолили? Скажи. А- а- а- а,- Худой переходит на рев, по мере того, как ствол поворачивает к нему свое око.
   -Никому. Просто, такие как вы, по земле ходить не должны,- говорит апостол. Последние слова тонут в звуке выстрелов. Палец жмет на курок, пока две из пущенных пуль не попадают в головы. Сначала Худому, а потом Малому. В головы надежнее.
   Апостол тушит свет и выходит из гаража. В руках шина, на которой сидел. Искать отпечатки пальцев, нет времени. Лучше выкинет по дороге, в кусты по гуще.
   По пути прислушивается к себе. Вроде бы должно полегчать. Скольких эти отморозки могли сделать наркоманами? А среди них дети - цветы жизни. Теперь, даст бог, не завянут. А еще разбои, вымогательства, а то и убийства, которые своим поступком, предотвратил. В голове замелькали картинки смеющихся детей, катающих по песочнице машинки, или лакомящихся мороженным. А вот, благодарный владелец ларька, пожимает руку. С него больше не будут вымогать откупных за крышу. И Борисыч тут. У отчима свой продуктовый магазин, и вполне могла постигнуть та же участь. Говорит: "Спасибо Владимир. Я тебя недооценивал". Губы апостола невольно растягиваются в стороны и вверх. Да, подобное вполне могло быть. И Борисыч сказал бы спасибо. Как и все жители села. Все, хорошо.
   Апостол замечает обширные заросли ивняка, и с размаху зашвыривает туда шину. Обтряхивает друг о друга пыльные руки. Дело сделано, но почему-то улыбка не становится шире, а напротив, сходит с лица. И кошки скребутся на душе, как сказали бы в народе. Бередит старую рану.
   "Нужно действовать, как Воин Света,- вспомнились слова.- Нужно изменять людей". А не убивать. Потому, что враг ставший другом, лучше, чем мертвый враг. И пример тому он, Владимир, бывший отбросом. Ему дали выбраться со дна ямы, вместо того, что бы закопать. Хотя и второй вариант, был бы справедливым. А он сейчас, закапывает.
   Тогда апостол остановился посреди дороги, и, задрав голову к звездам, долго смотрел. Не мигая. Ища в себе, ту светлую жилку, которая позволит изменять, подвигать людей на созидание. Но прозрение так и не пришло. Грудь со стоном выпустила спертый воздух. Ноги продолжили неспешный ход. Наверное, ему не дано, или не время. Нельзя сразу из ямы и в птицы.
   Апостол мерил шагами ночь, пока не почувствовал, что засыпает на ходу. Наверное, сотню раз успел прокрутить свою жизнь. И каждый раз приходил к выводу, что не может не убивать, потому как мир грязен, и в таком виде не должен оставаться ни минуты. А мысль об изменении, все равно не оставит в покое, и может, когда ни будь, созреет в слова.
   Эта первая встреча, а за ней последовала вторая, почти ни чем не отличимая. Только "друзей" теперь было двое, и занимались гоп-стопом.
   Первая осознанная попытка переубедить:
   -Что парни, все дурью маетесь? Детство в заднице играет? Пора уже семью заводить, детей. Работку, нормальную. Хотите, устрою в фирму, грузчиками? Там без позора, зарплата нормальная. А то живете не по закону. Смотреть противно.
   Ответная реакция оказалась не той, на какую рассчитывал, но которую предполагал. Владимира послали на много разных букв. Сказали, что неудачно шутит, и, наверное, часто долбится об стену головой. Владимир промолчал, за него ответили пули.
   На следующий день, вечерним рейсом смотался в город. Тот где Вован нашел заказчика, и где жил Воин Света. Предполагал найти жилье на недельку, в одном из аморальных районов, и, если получится, изменить статус на благополучный. Но это с утра. А пока, в парк, где можно вздремнуть на лавочке, и где часто проводят разборки местные бандюги.
   Но в эту ночь, криминальные элементы появляться не спешили. Апостол порядком устал ждать. Пару раз окунало в сон. Даже не замечал, как звездное небо, сменяется темнотой закрытых век. И только ощущение полета, когда тело автоматически укладывается спать, приводило в себя. Ну и комарихи, тоже не давали насладиться покоем. Толстовка застегнута, капюшон напялен до носа, руки, как культи, из-за того, что кисти спрятаны в рукава. Оборона глуха, а все равно находят лазейки. Особо умная, под штанину залезла. Оказалось волосы - природная броня, не помеха.
   Немного почесав вздувшийся волдырь, Владимир таки решил заправить брючины в носки. Все равно никто не увидит. Нехитрая манипуляция приносит ощущение покоя. Губы расплываются в победной улыбке, а мозг оповещает тело об окончании воздушной угрозы. Организм мгновенно реагирует расслаблением. Появляется дикое желание вздремнуть, но Владимир знает, что не поддастся. Он только посидит с закрытыми глазами, и, все. Больше никаких уступок телу. Наверное....
   Из сна вырывает чужеродный звук. Владимир морщится от наполнившего голову звона. Тело еще спит. Намертво сомкнуты веки, а задеревенелое тело, делает вид, что совсем не умеет двигаться. Только уши пробудились, желая доложить хозяину об изменениях в окружающей среде. Поначалу, хозяин изменений не улавливает. Голову посещает мысль о дезинформации. Дескать, нервные паутинки забили ложную тревогу, от перенапряжения. Но уже в следующую секунду, эта версия разлетается в клочья, под напором взрывного хохота.
   Владимира передергивает, как от ушата холодной воды. Правая рука рефлекторно касается рукояти оружия, а только что спящие веки, пронзают взглядом тьму. Звуки, потревожившие апостола, приближаются, и среди силуэтов деревьев, появляются сами люди. Пять фигур, примерно одного роста и телосложения. Наверное, на их месте Владимир выглядел бы также.
   Еще толком не видно лиц, а мозг четко рисует образы, просто на основании услышанных голосов. Владимиру хочется ошибиться в предположениях, но уж больно часто слышал подобные речи. Типичная банда. По центру, главный. Выбирает куда пойти, куда податься, кого бить, а с кем дружить. Он же первым заводит разговор, первым наносит удар, но и в случае неприятностей получает тоже первым, и по полной программе. Особенно в милиции, где на зачинщика сваливают львиную долю вины. Такова расплата за возможность главенствовать. Трое из пяти, скорее всего бойцы. Эти ждут первого слова или удара. Их отличает нежелание брать ответственность, и только поэтому терпят чье-то главенство. Если почувствуют, что вожак дал слабину, первыми закопают. Припомнят все унижения, реальные и надуманные. Ну а последний, так, местный шакальчик. Живет по принципу, быть рядом с сильными, что бы от сильных не получать. А в какой роли, шута, лизоблюда, мальчика на побегушках, без разницы. Эти, самые гадкие. Могут пинать лежачего, издеваться, вымещая на других злобу за свое унизительное существование. Их терпят рядом с собой. Надо ведь кому-то за пивом бегать.
   Парни двигаются параллельно занятой апостолом скамейки. Даже мелькнула мысль, что пройдут мимо. Может, помешанный разум ошибся, и ребята, хорошие? Просто гуляют по ночному парку. Наслаждаются прохладой, звездами любуются. Захотелось людям. Мало ли у кого какие заскоки. К горлу подкатывает волна смеха. Наивная мысль, позабавила. Ага, любуются, романтики. Просто еще не заметили. А как только, так сразу курс поменяют.
   Подтверждая мысли апостола, фигуры остановились. А когда продолжили путь, двигались уже не параллельно, а перпендикулярно скамейке. Теперь Владимир отчетливо видел главного: по центру, на два шага впереди других.
   Апостол полу прикрыл веки, делая вид, что спит. Можно было закрыть глаза полностью, но боязнь получить внезапный удар, заставила блефовать. Между тем ребята подошли совсем близко. В лицо пахнуло куревом и еще какой-то вонью. Толи духами, толи дерьмом. Скамейку обступили полукольцом. Владимир не отреагировал, продолжая спать. По правому уху резанул несдержанный смех. Кто-то предчувствовал скорое веселье. На нарушителя тишины, шикнули. Пространство вокруг апостола, стихло. Только шум легких, комариный писк, и недалекий гул машин. Через секунду лавочка вздрогнула от севшего по левую руку тела.
   "Вожак, начал действовать,- подумал апостол. А следом.- Или уставший парень решил отдохнуть. Они пока не сделали мне ничего плохого, и может просто, любуются звездами...".
   Мысль прерывает легкий толчок в плечо и вкрадчивый голос над ухом:
   -Дружище?
   В ответ апостол зашевелился, как покидающий спячку медведь. Губы выдали пару бессвязных звуков.
   Пространство вокруг скамейки прыснуло смехом.
   -Т- с- с- с,- произносит вожак. Когда смех утихает, снова обращается к Владимиру.- Дружище?- в этот раз настойчивее и прямо в ухо.
   Апостол широко зевает. Рывком приподымает голову. Сквозь решетку ресниц еле различает обступающие силуэты.
   -Дружище? Та проснулся? Прием, прием,- вожак откровенно забавляется. Подобные случаи выпадают не так часто. Набрав полную грудь воздуха, дует в нежелающее отвечать лицо.
   Владимира окатило волной смрада. Непередаваемая смесь из "Орбита", одеколона, курева и нечищеных зубов. Нос рефлекторно сжался, а ладонь заработала на манер веера, отгоняя чужеродный запах, а заодно и комаров. На этом апостол решил "проснуться". Повернув лицо к предполагаемому вожаку, спросил:
   -Зачем ты это сделал?- в голосе нет угрозы, только удивление. Возможно, они хорошие ребята. У каждого, свои причуды.
   -Что бы ты проснулся, дружище. Ты же спал, как сурок,- охотно поясняет вожак.
   Четверка рядом, опять разражается хохотом, как при просмотре телешоу. На этот раз, успокаивать их не стали. Владимира передергивает, как от удара током. В кровь брызжет адреналин. Правая рука сама касается того места, где таится ТТ., и только мысль о Воине Света, не дает ярости возобладать. Нужно не убивать, а изменять:
   -А зачем ты меня разбудил?- говорит.
   -Зачем?- переспрашивает вожак, и, на время замолкает. Лицо принимает черты хищника, знающего, что жертва никуда не денется. Взгляд застывает на зрачках Владимира. Изучает, в надежде увидеть страх. Но страха, нет. Только огоньки злобы. Тоже частая картина. Все как всегда. И слова с губ летят привычные.- Как зачем? Чтобы телефон у тебя попросить. Подружке позвонить. Можно? Или у тебя нет телефона?
   Все как всегда, мелькает мысль в голове апостола, пока рука лезет в карман за мобильником:
   -На, звони,- говорит, протягивая серую коробочку фирмы "Нокиа".
   -Давай,- вожак протягивает открытую ладонь, как поднос.
   -На,- Владимир по-прежнему держит телефон перед собой.
   -Ну, давай,- Вожак требовательно растопыривает пальцы. Дескать, ложи телефон мне в руку. На лице, насмешка.
   -Ну, на,- апостол тычет телефоном в грязные пальцы. Сдерживать гнев все сложнее.
   Вожак принимает подношение. Видно, как пьянеет от вседозволенности:
   -Что-то ты дружище, какой-то нервный,- говорит.
   Теперь толпа ржет, открыто, тыча пальцами. Только одному не смешно. Тот, кого обозначил, как шакальчика, еле выдавливает улыбку. Владимир отмечает это машинально. Мозг уже переключился в режим скорого боя. Теперь конфликт представляется неизбежным. Телефон, не вернут.
   Вожак минуты две разбирается в кнопках. С третьей попытки дозванивается. Его на время выключает из компании, и в разговор с Владимиром вступают другие:
   -А ты что тут вообще делаешь?- спрашивает голос. Второй справа.
   -В парке? Ночую. Только приехал, вечерним рейсом. Думаю в институт здесь поступить. С утра пойду осмат...
   -Так ты, не местный?
   -Нет.
   -Слышишь, Рыжий?- второй справа обращается к вожаку.- Парень, не местный.
   Вожак заканчивает разговор. Слышатся слова. Что-то типа: "Ну, все киска, пока. Целую. Жди меня. Я приду сейчас, скоро. Готовься. Га- га". Несколько секунд улыбается в пустоту. Вдруг, резким движением прихлопывает севшего на шею комара, и, оборачивается к задавшему вопрос приятелю. Походя, опускает телефон Владимира в карман:
   -Не местный?- говорит.- Ну, пусть тогда валит домой, раз не местный.
   По бесцветному голосу видно, что мыслями Рыжий, уже далеко от парка. А точнее, в постели с киской, которая ждет и готовится.
   -А телефон?- спрашивает апостол для формальности. Ответ уже знает.
   -Какой телефон?- вожак отвечает, как отмахивается от назойливой мухи.- Вали, пока не огребся.
   Апостол секунду медлит, и подымается. Сейчас он сделает десять шагов. Если не окликнут и не отдадут положенного, попросит сам, вежливо. Если откажут.... Что ж, слугам сатаны в мире не место. Отступая от лавочки, слышит за спиной голоса.
   Бывший, второй справа:
   -В смысле "вали пока не огребся", Рыжий? Давай его обшмонаем.
   Рыжий:
   -Ну, шмонай, раз хочется.
   Далее короткая перепалка. Апостол делает восьмой шаг и останавливается, проверит оружие, на случай, что бы не застряло. За спиной близкий топот. Кажется, оставшиеся два шага сделать не успеет. Так и выходит. Чья-то рука ложится на плечи. Голос:
   -Постой братуха, пойдем назад, поговорим,- это тот, кого назвал вторым справа.
   -Мне не хочется,- отвечает апостол.
   -Мало ли чего тебе не хочется.
   Боец сдавливает шею Владимира в локтевом захвате, и, пригибая вниз, пытается тащить к лавочке. Последняя капля. Левая рука задирает толстовку. Правая, достает из-за ремня пистолет. Дуло упирается в грудь сатанинского приспешника. Выстрел, отправляет приспешника в Ад.
   Остальные, у лавочки толком ничего не понимают. До них не доходит, что звук - выстрел, и, тем более что выстрелить мог паренек, так легко расставшийся с телефоном. Возможно, разберись парни сразу, что к чему, остались бы, живы. А так....
   Вторая пуля пронзает голову Рыжему. Вожак нелепо взмахивает руками и правой ногой, а после падает на припаркованную рядом урну. Оставшиеся в живых бойцы, рефлекторно одергиваются назад и натыкаются на скамейку. Один пытается перелезть и получает свинцом в спину. Второй, падает на карачки. Судорожно перебирая конечностями, ползет к ближайшему дереву. Апостолу приходится трижды нажать курок, что бы увидеть, как беглец падает носом в землю.
   Остался, пятый, подсказывает услужливо мозг. Взгляд описывает дугу в поисках удаляющейся спины. Кусты, деревья, скамейки, фонтан. Гад не мог далеко уйти. Но напряженные до рези зрачки, говорят об обратном. Врага, не видно.
   Разом сходит напряжение боя. В ушах прекращают стучать барабаны. Только тогда апостол замечает звуки плача, совсем рядом. Глаза вырезают сектора вокруг скамейки. Труп, труп, пусто, труп, плачущий мальчик. Вот он, пятый. Оказывается, никуда не убегал. Лежит калачиком, под лавочкой.
   Несколько секунд, апостол тупо смотрит. Надо стрелять, но что-то мешает поднять руку. Воспоминание. Он не смеялся, когда смеялись другие. А следом мысль Воина Света, не убивать, а изменять.
   Парень под скамейкой, не замечает, как подходит апостол. Ладони зажимают уши, а глаза спрятались за предплечья. На прикосновение рук, отвечает дрожью. Тело, и без того сжатое, как панцирь улитки, кажется, пытается влезть само в себя. Владимир берет парня за руки и тянет:
   -Эй,- говорит.- Вылезай.
   Парень не реагирует, и апостол тянет сильнее. Тело сдвигается с места, и, вдруг распластывается в некое подобие осьминога. Цепляется конечностями за все что можно. И слова:
   -Не хочу умирать, не вылезу! Не хочу умирать, не вылезу!- и чем сильнее тянут чужие руки, тем слова громче.
   Апостол не выдерживает шумового напора. Выпускает извивающийся кусок плоти. Парень сразу замирает. Только шумное дыхание оповещает о том, что еще жив. Очередная попытка дотронуться. Тело вскрикивает, будто рука апостола - паяльник.
   -Вылезай, так тебя через так,- говорит Владимир, не выдержав.
   -Я не хочу умирать.
   -Да никто тебя не убьет.
   -Убьет,- мгновенный ответ, словно от промедления зависит судьба.
   -Не убьет.
   -Убьет.
   -Сейчас ведь, под лавочкой, тебя не убили.
   -Здесь не убил, а там убьет.
   -А, здесь ты вроде как в домике,- говорит Владимир сквозь тяжелый вздох.- Вот псих,- хватает парня за руки и тянет, что есть сил, зло и отчаянно.
   Не ожидающий такого напора парень, в доли секунды оказывается на поверхности, но орет так, что себя не слышишь. В ответ, рука апостола описывает полукруг и приземляется на щеке крикуна. В виденных американских фильмах, подобное действовало. Как оказалось, в кино не врали. Звонкий шлепок знаменует об окончании звуковой тирады.
   На апостола смотрят огромные водянистые глаза, а под ними дрожащие щеки и губы, и, вибрирующий кадык, готовые вот-вот начать все по-новому. Больше Владимир не выдержит:
   -Тихо, тихо,- говорит.- Видишь, никто не стреляет. Успокойся. Вдохни глубоко. Вдохни. Вот так,- апостол шумно вбирает ртом воздух, подавая пример. Парень повторяет.
   Так они стоят некоторое время с полными легкими. Слез нет. Владимир улыбается и показывает большой палей, дескать, молодец. Медленно выдыхает. Парень, даже скорее, мальчишка, следует примеру. Лет пятнадцать можно дать. Хотя, кто его знает. Владимир вот, выглядит моложе своих лет, и этот может тоже. Хотя глаза, все же детские.
   -Ну, садись,- говорит апостол.
   Парень не трогается с места:
   -Я хочу домой,- отвечает.
   Апостол хмыкает:
   -Это, ясно. Только я вот боюсь, отпущу тебя. А ты опять начнешь беспределом заниматься.
   -Нет, я больше не буду.
   -Ты же у нас, крутой.
   -Нет, я не крутой. Я вообще не крутой.
   -Ты же у нас, реальный пацан.
   -Нет, я нечаянно,- отвечает парень, явственно хлюпая носом.
   Апостол не обращает внимания. Его уже понесло:
   -Что нечаянно, грабите людей? Бьете? Жрете водку литрами?
   -Нет.
   -Что нет.
   -Ы- ы- ы- ы.
   Апостол хватает парня за челюсть. Разворачивает голову в сторону одного из трупов.
   -Ты посмотри на своих дружков. Они сдохли, потому что жить недостойны. А не сдохли бы сейчас, попали в тюрьму и все равно сдохли. Поплатились за свои грехи. Грехи! Ты, знаешь это слово? Ты хоть что ни будь, знаешь? Или только жрешь и спишь, и совершаешь всякие гадости.
   Парень застыл не в силах пошевелиться. Остекленевшие глаза смотрят в одну точку. Даже не замечает боли в зажатой, как в тиски, челюсти. Обрушившийся поток слов, парализовал. А апостол продолжает, не в силах остановиться. Слова произносятся им, как откровение, первый раз в жизни. Мутный взор, уже плохо различает парня. Взгляд направлен в себя, в прошлое, и отвечает апостол, скорее себе:
   -И если все, что тебе нужно, жрать и спать. Если все к чему стремишься, есть вкуснее и спать помягче, тогда я не понимаю, чем ты отличаешься от какого ни будь скота? Хотя, даже скот лучше. Он, по крайней мере, приносит пользу. А ты? Зачем тогда в твоей голове разум, способный мыслить, если им не пользуешься? Зачем в твоей башке находиться эта бесценная сокровищница - ящик Пандоры? Зачем тебе вообще было рождаться человеком?
   Апостол переводит дыхание, при этом становиться слышно, как парень сглатывает комок. Продолжает, буквально рожая новые для себя слова:
   -Человечеством накоплен безмерный опыт, в записях, книгах, рисунках, и много в чем еще. И тебе остается только вобрать этот опыт в себя, и стать другим, настоящим! Ты прочитываешь книгу, и как бы проживаешь новую жизнь. Ты можешь побывать в прежних веках, других мирах, измерениях, прожить жизни великих людей. И самое главное, научишься создавать, как бог. Человек должен стремиться к богу, а не к скоту. Должен созидать, а не разрушать. Повтори: Со- зи- дать.
   -Шо- жи- дать,- выговаривает зажатыми в пальцы - тиски челюстями, парень.
   -А, не разрушать.
   -А не раж- ру- шать.
   -Молодец,- говорит апостол. После, мотает зажатой в руке головой вправо-влево.- Видишь. Эти дома, улицы, машины, фонтаны. Это все, создано, и среди этого, ты живешь. Да ты сам создан, своими родителями. И можешь тоже создавать, если захочешь, если поймешь что это правильно. А для этого, нужно лишь воспринять уже найденные другими знания. Так просто. И ладно бы ты жил в глухой деревушке, вдали от цивилизации. Но, нет. Ты житель технологичного города - сосредоточения богатств человека. Здесь есть компьютеры, а в них - Интернет, кладезь,- апостол заулыбался, впервые произнеся это умное, наверняка где-то вычитанное слово.- Кладезь любых знаний. А вокруг десятки библиотек и книжных магазинов, одна сотая которых, способна сделать из тебя сверх существо. Подарить разуму знания, а с ними и мощь. Но вместо этого, ты используешь Интернет, для скачивания картинок с голыми самками. А вместо сосредоточения книг, ноги несут тебя в места сосредоточения пива. Фу, гадость! Мне тебя жаль настолько, что, наверное, пристрелю, что бы не мучился.
   Парень вздрагивает. Через боль, ворочая челюстями, выговаривает:
   -Я не му- ша- юсь.
   -Мучаешься. Просто, не замечаешь. А я вот, замечаю. Даже не представляешь, какой ты урод. Потому что все вокруг, уродуешь. Ты же ничего хорошего не делаешь. Даже в школу, наверное, не ходишь.
   -Хо- жу.
   -Не ври!
   -Два у- го- ка.
   -Два урока отсидел? И что из них узнал? Ничего. Я знаю, что ничего. Сам был таким. Какие уроки, когда крутые старшие друзья, зовут пить водку и щупать девок. Девка то, небось, есть?
   Парень судорожно кивает.
   -Есть, значит. Какая ни будь малолетка, такая же прокуренная и пропитая. А чем еще занимаешься? В авиа кружок может, ходишь, или на футбол? А? Нет? Ничем ты не занимаешься. Только жрешь и пьешь, пьешь и жрешь, и в этом, вся твоя жизнь, серая и поганая. Изо дня в день одно и тоже дерьмо, и нечего больше делать. Ни мыслей у тебя никаких нет, ни идей. Это все оттого, что ничего не знаешь. Твой разум, пуст. Ему неоткуда черпать идеи. Он не может подвигнуть тебя на цель, которую не видит. Все, что разуму остается, искать для тебя новых баб. Мне жалко твой разум. Он стонет от голода. Он завидует другим, сытым и искрящимся жизнью. Он, стыдится тебя. Ты сам это знаешь. Сам себя, стыдишься и презираешь. Ты ненавидишь окружающих, которые лучше тебя, и стремишься их унизить, втоптать в грязь, сделать одного с собой уровня. Я знаю, сам был таким. И вот, что тебе скажу: вместо того, чтобы опускать других, лучше бы поднял себя. Это проще. Всех, все равно не опустишь. К тому же, убережешь себя, от Ада. Думаешь, его нет? Вот и зря.
   Мысль, кончилась. Парень также молчал, и в воздухе на время повисла тишина. Только дыхание, писк комаров, и гул моторов с недалекого шоссе. А потом апостол спросил:
   -Знаешь, почему я оставил тебя в живых?
   -Не- т.
   -Потому что, когда все надомной засмеялись, ты единственный промолчал. Жалко было, да?
   Парень судорожно кивает. В ответ, губы апостола расходятся в стороны:
   -Вот, видишь,- говорит.- Значит, ты не совсем безнадежен. Где-то в твоих глазах, я сумел разглядеть тягу к знаниям. Задавленное стремление. Ты ведь хотел стать лучше? Ведь, так? Так?- на лице апостола рисуется широкая улыбка, одновременно, свободная рука приподымает пистолет. Парень энергично кивает.- Я так и знал. Просто, твое окружение, твои приятели, не пускали. Не давали идти вверх. Завязнув в болоте, трудно выбраться, верно? Таких не любят, таких сразу топят. Но сейчас, тебе ничего не мешает. Приятелей больше нет, и можно начинать жизнь с белого листа. Жизнь, с большой буквы. Настоящую. Я не Воин Света, и не могу изменять людей парой фраз. Но я дам тебе книги, которые помогли развиться мне. Сейчас, погоди.
   Владимир впервые, с начала разговора, отпускает челюсть парня. Видит, как робко тот касается опухоли, водит по кругу желваками. Снятой с функции клешни рукой, апостол прощупывает карманы в поисках блокнота и шариковой ручки. Канцелярские принадлежности обнаруживаются внутри толстовки. Еще минута уходит на их извлечение. После, заткнув оружие за пояс, Владимир начинает писать. Кривыми печатными буквами, выводит на еще чистых листках фамилии и названия книг. Написав пару штук, оборачивается к парню:
   -Не вздумай бежать,- предупреждает.
   -Я не взду- аю
   -Молодец.
   Провозившись с десять минут, апостолу удается обозначить в импровизированном каталоге восемь наименований книг. У остальных либо не точно помнил название, либо авторов подзабыл. Но пока, сойдет и так. Задеревеневшие пальца аккуратно выдирают нужные листки и суют парню в ладони:
   -Здесь названия книг и авторов. Найдешь все. Прочитаешь. Понял?
   -Да.
   -Что, понял?
   -Все прочитаю.
   -Молодец.
   Владимир сует предметы письма в боковой карман. Жмурит до слез уставшие веки. Когда картинка перестает расплываться, первое, что замечает - труп у ног. Уже и забыл, где находится. Хватая парня за руку, встает со скамейки:
   -Ладно,- говорит.- Тебе пора домой. Пойдем. Я провожу.
   Они идут минут пятнадцать. Могли и меньше, если бы апостол вышел из парка с нужной стороны, а парень не промолчал. За время пути ни одной длинной фразы, только насчет того, куда и где свернуть.
   Апостол ни о чем особо не думает. Слишком устал. Парень, наверное, тоже. Так и шагают молча, как старший и младший брат, пока парень не произносит фразу:
   -Все, пришли.
   Замирают перед кирпичной трехэтажкой. Медленно тянется время. Пальцы апостола находят сжатую в кулачок руку парня. Взгляд непроизвольно устремляется ввысь, на встречу звездам. Как тогда, после первой встречи в гараже. И одновременно, по-другому. В гараже, он не оставил живых.
   -Ты никому не скажешь о произошедшем?- спрашивает апостол.
   -Нет.
   -Я верю. И прочитаешь книги?
   -Да.
   -Молодец,- апостол разжимает пальцы. Парень направляется к подъезду.- Помни,- выкрикивает в уходящую спину. Та вздрагивает и оборачивается лицом.- Прошлого, больше нет. Ты, новый.
   Не дожидаясь, пока парень отвернется и продолжит путь, апостол разворачивается и быстро шагает в темноту. Постепенно в груди нарастает тепло - надежда, что парень изменится и их станет, двое.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Ангел.

  
   Воспоминание...
   -Ай -ай -ай, ай -ай -ай, как же мне сейчас будет больно. Вы даже не представляете. Если бы представляли, никогда бы мне такого не сделали. Вот вы попробуйте себя порезать, хоть чуть-чуть, капельку, и вам сразу перехочется от меня куски отрезать. Ну же, попробуй, пожалуйста, ну вот сейчас. Ну что тебе от этого будет? И ты же сразу перехочешь меня резать. Ну же, ну что же ты -ы -ы -ы -а -а -а -а!
   Скальпель мучителя проводит на спине жертвы две параллельные полосы. Получается колея, шириной три сантиметра, от правой лопатки и вниз. Потом лезвие подрезает кожу у верхнего края колеи так, чтобы образовался "язык". Рука в резиновой перчатке хватается за него и тянет. Кожа вдоль разрезов с треском отделяется от тела. Жертва начинает орать. Напарник мучителя сует в голосящий рот носок сапога. Пихает глубоко, до глотки, раздирая рот, полосуя шипами подошвы нижнюю губу человека.
   Отодрав полосу до ягодицы, мучитель отсекает кусок кожи от тела. Алая лента повисает в руке, как страшный пояс демона. Ремень. Второй уже. Скоро место на спине закончится и придется переходить еще, куда ни будь. На ноги, например.
   Тем временем жертва затихает, может даже, потеряв сознание. Сапог напарника покидает истерзанный рот. Воздух наполняют алые брызги. Напарник брезгливо отходит назад. За правым сапогом остаются кровавые следы. Таких уже много вокруг.
  
   Он шагает по улице нереального мира. Картонные дома, кукольные люди, воздух густой и размазанный. Кого-то задел плечом: "Извините",- машинальный ответ, и дальше, до перекрестка. У полосатой дорожки топчутся люди, пропуская потоки машин. Наконец светофор расцветает зеленым. Толпа устремляется через дорогу, и он вместе с ней. И дальше, мимо кукольных людей и картонных домов, к единственной настоящей цели....
  
   Воспоминание....
   Он отслужил, как и полагается русскому парню два года. И как должно патриоту, в Чечне. Патриотом его сделал учитель, лучший в мире, второй отец. В армии пошел кинологом. Находил чеченские мины с овчаркой по кличке "Друг". Семнадцать штук отыскал и ни разу не ошибся. Повезло. И еще девушка не забывала. Письма писала каждую неделю, с фотографиями, стишками, и даже компакт диск прислала со своим голосом. Говорила, что любит. Повезло. Ждала два года. Встретила на автовокзале с поцелуями, а он, с цветами. "Любимый, Темка!" "Катенька". "Жив, здоров?" "Ага".
   Гуляли весь вечер и еще пол ночи. А потом отправились к ней на квартиру, наверстывать упущенное за два года. Хотя бы ночь наедине с любимой, а завтра можно и к родителям в село.
   Они идут, взявшись за руки. Под ногами скрипит декабрьский снег. Белое полотно сверкает под светом уличных фонарей. Улыбается хитрый месяц. Скоро Новый год. И любимая девушка рядом. И жив, здоров. Как же ему повезло.
   Двор ее дома. Первый подъезд. Воспоминание. Улыбка на загорелом лице. Два года не видел. Хватает Катю на руки, бежит к крыльцу. Мимо проносится черный автомобиль, чуть не сбивает. Тормозит со шлейфом. Останавливается рядом. Из открытых дверей появляются четверо. Окружают. Тут же на голову опускается железное и тяжелое. Мир взрывается. Чьи-то руки на теле, Катин визг, темнота.
   Очнулся в подвале. Руки, ноги связаны, а в голове работает колокол. Рядом четверо мужчин. Один, высокий и бритый говорит: "Очнулся служивый? Ну, давай пообщаемся".
   Оказалось им нужны деньги, те, которые заработал в Чечне. Сто тысяч. Такой у ребят бизнес. А еще они не любят сюсюкаться. Будет молчать - будут пытать.
   Сто тысяч, а где их взять? То, что заработал, уже давно отослал родителям, на покупку новой квартиры. Да и не было там столько денег.
   Бандиты не верят. Даже не слушают. У высокого и бритого своя версия:
   -Нет, ну мы думали ты нормальный парняга, а ты отмазываться начинаешь. Мы же говорили тебе, что не любим сюсюкаться. Или ты нам придурок не веришь? Ну так сейчас поверишь.
   Бьют в живот, в голову. Расстилают по холодному полу. Ноги и руки привязывают к каким-то скобам. Высокий и бритый оголяет Артемову спину, ювелирным движением срезает кусок кожи с правой лопатки.
   Боль, шок, тело бьется в конвульсиях, лицо протирает бетонный пол, оставляя кровавые следы. Хочется облеваться, обосраться. Слезы из глаз, рев.
   Пронзительный визг из дальнего угла. Там Катя, наблюдает:
   -Я найду деньги, найду. Только прекратите!
   Высокий и бритый оборачивается на голос. Обнажает два ряда металлических зубов:
   -Умница дочка.
   Ее отпускают с напутствием: "За каждый день простоя, будем отрезать у пацана по полоске кожи". Кати не было три дня. Она принесла пятьдесят тысяч. Половину.
   Теперь настал его черед прогуляться. Повязка на глаза. Автомобиль. Минут двадцать езды до городского центра. По дороге бандит разговаривает о своем по телефону. Какие-то проблемы с бригадой "Свет". Зачищено две квартиры, четверо убитых. Еще один отпущен, чтобы передать предложение: Уйти на покой. Бандит матерится в трубку. Говорит, что будет искать, пытать и убивать всей "светлых", пока они не кончатся, или пока сам не подохнет.
   Артема высаживают у кинотеатра. Солнечное морозное утро. Напутственная фраза, заполнившая всю голову: "У тебя кожи нет. Протянешь время, и девка твоя такой же станет. Так что смекай по быстрому. Время, сутки".
   Он не успел. Он просрал первый день не найдя ни рубля. А ночью жутко ревел, представляя, что отморозки делают с Катиной спиной. Бригада "Свет". И где же вы были, когда их воровали у подъезда? Где же вы, местные Робин Гуды?
  
   Воспоминание....
   Они выходят из кафе, счастливые и довольные. Уже три часа вместе. Катя держит любимого за руку, не отпускает. Голова прижата к мускулистому плечу. То и дело в порыве страсти, целует Артема в щеку, губы, куда придется. Жадные поцелуи. Три часа не могут утолить двухлетнего голода. Он замирает у столба объявлений, смотрит внимательно. "Что-то увидел?" "Да,- указывает пальцем.- Листовка. Уже штук пять заметил по дороге. Кто такие?" Катя читает:
   Что, ты куришь и пьешь, разрушая тело?
   Ты не заводишь семью и детей, уменьшая человеческий род?
   Ты забываешь предков и историю, обрекая культуру свою на увядание?
   Или может быть нарушаешь законы, приступая черту дозволенного?
   Если "да", то ты встал на тропу разрушения,
   Берегись человек, мы идем за тобой.
   Декларация бригады "Свет".
   Катя целует Артема в щеку: "Это светлые,- отвечает.- Местные Робин Гуды. Объявились где-то, год назад, может чуть раньше. Следят за порядком на улицах, людей защищают. Хорошие ребята". "Типа дружинников что ли, в помощь милиции?" "Не, они сами по себе. Как бандиты, только хорошие. Видишь, даже подписываются как: "бригада". Милиция их тоже ищет, ну или, по крайней мере, делает вид". "И как их найти?" "А никто не знает. Они сами находят кого надо. Что, хочешь вступить?- Катя игриво смеется. Целует обветренные любимые губы.- Давай. Будешь меня защищать". Артем хмыкает: "Я и так тебя защищать буду,- еще раз пробегает по тексту глазами.- Ладно, пойдем". "Куда?" "В кино. Мы два года в кино не ходили. Только у меня денег нет". Она смеется: "Дурашка, сегодня я угощаю".
  
   Он шагает по улице нереального мира. Картонные дома, кукольные люди, все как в тумане. Настоящие только Катя и цель впереди. Утро второго дня. Избитое лицо, заплаканные глаза. В голове одна напутственная фраза о том, что сделают с Катиной спиной, если он не успеет. А он, не успел. Обещал ее защищать. Катенька, прости -и -и.
  
   Воспоминание....
   Катя понравилась Артему с первого взгляда. Красивая, изящная. Волнистые светлые волосы, голубые глаза, улыбка ангела, голос ангела. Школьная звезда. Начинающая певица. Она в десятом, он, тоже. Она популярна, поклонники, цветы. Он в школе только месяц. Переехали в Приморье из Сибири. Военная командировка отца - последняя перед пенсией. Она одинока среди десятков влюбленных парней: "Все не то". А он боится подойти "Она непременно откажет, и не такие сватались". Пока не случай...
   Он на школьном крыльце, провожает взглядом ее уплывающую фигуру. В руках ледоруб. Обязательный предновогодний субботник: день очистки льда. Ее встречает роскошный автомобиль. Из салона вылезает здоровяк с квадратной челюстью. Бык, лет двадцать пять на вид. С собой букет роз. Берет Катю под руку. Сердце Артема начинает стонать. В глазах горечь. Куда ему шестнадцатилетнему пацану за богиней. Ни машины, ни денег. Не дорос еще, сопляк. Начинает было отворачиваться, но нет. Что это? Катя вырывается, не хочет идти с мужиком. А он, тащит ее в салон. Знакомые пацаны проходят мимо, не решаются вмешаться. Пальцы стискивают ломик. Ноги сбегают со ступенек крыльца. Адреналин наполняет кровь. Гулко бьется сердце, мышцы дрожат от напряжения, волнения. Подбегает к машине:
   -Эй, мужик, отпусти ее. Она же не хочет с тобой идти.
   Мужик оборачивается. Растерянное выражение лица. Смотрит несколько секунд:
   -Ты откуда взялся, пацан?- голос будничный.- Вали давай,- говорит, отворачивается к Кате.
   Артем перехватывает ледоруб:
   -Я тебе сейчас череп проломлю и машину раздолбаю. Я за нее убить готов, понял?
   Брови быка взлетают. Оглядывает Артема с головы до пят:
   -Ты кто вообще такой?
   -Считай, что я ее парень. Я люблю ее,- от волнения голос срывается,- и сдохну за нее. Ты же мужик должен меня понять. Не трогай мою девушку.
   Бык молчит. Отказать пацану не может, но и соглашаться не хочется. Тем не менее, пальцы обхватившие Катину плечо незаметно разжимаются. Рука опускается вниз.
   Девушка сразу отпрянула в сторону спасителя. Артем обнимает ее за талию, делает шаг назад:
   -Только без обид мужик, ладно? Ты же понимаешь, я по-другому поступить не мог.
   Бык улыбается:
   -Да все нормально пацан. Не волнуйся так сильно.
   Больше Катя и Артем не расставались.
  
   Картонные дома, кукольные люди, все не настоящее. Только Катя и цель впереди. Цель - квартира приятеля, еще со школьной скамьи. Женька. Правда, самого приятеля сейчас в городе нет. Он с матерь в Москве, гостит у родственников, но отец дома. Должен быть дома. Суббота как никак.
   Дом, подъезд, третий этаж, дверь направо, звонок. Он должен добыть деньга, а нетто... Спина отзывается болью. У тебя нет кожи, а у нее, еще есть.
  
   Воспоминание....
   -Ну что, уже двенадцать. Баба, наверное, не придет. Давай, наверное, режем пацана, и спать.
   -Угу.
   Мучитель и помощник мучителя подымаются со стульев. Артем, не веря глазам, наблюдает. Не может такое повториться еще раз. Не могут они так просто встать и пойти его мучить. Зрачки наполняются ужасом. Хочется молить о пощаде, но так не бывает. Боженька не допустит повторения кошмара.
   -Ребята, а чего вы подходите?- начинает лепетать.- Покормить меня, что ли хотите? Так я не голоден. Честно. Не надо меня кормить. Я лучше баиньки буду. Спать. А? Давайте спать пацаны, давайте спать. А? А? Ну что же вы подходите? Ну, непонятно мне, почему? Ну, зачем? Ну заче -е -е -е -ем?- срывается. И первые слезы падают на грудь.
   Они молча подходят. Суют в рот кляп. Обматывают сверху скотчем. Потом хватают за руки, за ноги, расстилают по полу. Артем мычит, извивается. Конечности привязывают к вбитым в пол скобам. Когда начинают оголять спину, в груди разрывается бомба. Сердце не выдерживает нервной нагрузки, лопается. Шрам останется на всю жизнь.
   Жертва теряет сознание. Мучитель хмыкает и берется за дело. Так даже лучше, орать меньше будет, а то потом голова болит. Скальпель рассекает плоть под левой лопаткой, жертва вздрагивает. Две колеи, вниз до ягодицы, жертва приходит в себя. А дальше, все как обычно. Вопли, запахи крови, дерьма. В руке остается полоска кожи. Третья. Мучитель кидает лоскут в урну. Зевает. Пора спать.
   По инерции жертва продолжает вопить. Помощник мучителя садится рядом, хватает Артема за челюсть:
   -Все пацан, заткнись,- говорит. Разматывает скотч, вынимает кляп. Под стулом, где сидел Артем, валяется старая телогрейка. Берет ее, сует Артему под голову.- Все, спи,- произносит, и уходит в каморку с раскладушкой.
   Артем еще долго приходит в себя. Не верит, что все закончилось. И даже засыпая, продолжает бояться, потому что потом наступит завтра и все повторится. Если конечно добрые ангелы не прилетят и не заберут к себе. А они обязательно прилетят. Артем искренне верит, потому что так будет честно. Он уже намучился, и больше, не вытерпит.
  
   Звонок не работает, наверное, отключили свет. Надо стучать. Бом -бом - бом, гулкие удары по железной двери. Бом -бом -бом. Бом -бом -бом. Бом...
   -Кто там?- мужской голос, спросонья.
   -Это я, Артем, дядя Гена, откройте.
   Артем смотрит в глазок. Секунда, две, пять. Щелчок отпираемой двери. На пороге мужчина. Трико, майка, тапочки, утренняя щетина.
   -Ты, Артем, вернулся что ли?
   -Ага, можно войти?
   Мужчина отходит в сторону. Потягивается, хрустя суставами.
   -А Женьки нет. Он сейчас в Москве.
   -Я знаю. Я к вам, по делу.
   На последнем слове дядя Гена преображается. Мгновенно из не выспавшегося мужчины, превращается в директора фирмы, коим собственно и является:
   -Ну, слушаю тебя.
   -Нужно пятьдесят тысяч, прямо сейчас. Мне больше некуда пойти.
   Дядя Гена смотрит в Артемово разбитое лицо. На лбу образуются складки. Правая рука поправляет воображаемый галстук, как на совещании:
   -Это хулиганы тебя побили?
   -Да.
   -Деньги что ли вымогают?
   -Да, пятьдесят тысяч надо, прямо сейчас. Пожалуйста.
   Дядя Гена сует руку во внутренний карман пиджака, за телефоном. Спохватывается. Ведь пиджака на теле нет, только майка. Разворачивается в сторону комнаты:
   -Так, сейчас в милицию позвоним.
   -Дядя Гена, не надо. У них моя Катя. Они ее мучить будут. Мне нужно деньги отдать. Прямо сейчас.
   Дядя Гена не слушает. Берет трубку:
   -У меня майор знакомый. Так что не волнуйся, все устроим как надо.
   -Вы не понимаете, мне нужно сейчас,- на глазах набухают слезы. Рука исчезает в кармане куртки. Там подобранный на улице булыжник.- Мне завязывали глаза. Я не знаю где тот дом. Милиция, не успеет.
   В телефонной трубке гудки, ожидание вызова:
   -Все хорошо Артемка, ох -х...
   Артем бьет сильно, в висок. Дядя Гена отшатывается в сторону. Падает на колени. Взор туманится. Видит, как парень прерывает звонок. Подходит, бьет еще раз, в челюсть.
   Дядя Гена приходит в себя уже на кровати. Руки, ноги обмотаны простынями. Не пошевелишься. Лицо, грудь облиты водой. Артем стоит рядом. Парня всего трясет.
   -Что ж ты делаешь?- хрипит дядя Гена.
   -Дайте деньги, пожалуйста, пожалуйста.
   -А если не дам?
   -Тогда я буду вас пытать,- говорит Артем. Выбегает из комнаты.
   Возвращается через несколько минут. В руках сковорода с раскаленным маслом. Встает над дядей Геной. Начинает переворачивать.
   -Стой, сумасшедший!
   Рука Артема замирает. Глаза пустые, смотрят в никуда.
   -Нижний правый ящик в шкафу выдвини. Полностью вытащи.
   Артем оставляет сковороду на полу. Подчиняется инструкциям.
   -Видишь там, в стене, дверца сейфа. Набирай код: три, семь, девять, четыре...
   Артем нажимает цифры до щелчка. Стальная дверца отходит. Внутри деньги. Пачки, по десять тысяч. Берет пять штук. Стоит, топчется в нерешительности.
   Дядя Гена видит:
   -Ну, беги дурак, пока не освободился, да не пришиб тебя.
   Уже на улице Артем переходит на шаг, оглядывается. С глаз будто спадает пелена. Мир оживает, и дома более не картонные, а люди, не куклы. Белая улица. Зарытые в одежду прохожие, дворники с ледорубами и лопатами. Отсюда до кинотеатра рукой подать. Вперед, вдоль обмерзших витрин. Руки глубоко в карманах, обхватывают пачки денег. Пальцы то и дело пересчитывают добычу. Одна, три, пять. Пятьдесят тысяч у него. У него!
   Массивный куб из бетона и стекла сложно не заметить. Кинотеатр одиноко возвышается посреди улицы, оттеснив в стороны другие постройки. Вокруг суетятся ларьки, уличные торговцы пирожками. Яркие глаза афиш призывают людей войти внутрь, на встречу с голливудскими звездами.
   У входа Артем замирает. Взгляд обегает уличный пейзаж. Черного автомобиля на нем не нарисовано. Где же ты, отморозок? Я пришел, жду! Но автомобиля нет. Зато есть парень в пуховике и вязаной шапочке. Заметив Артема, отделяется от ларька, подходит.
   -Здоров служивый, деньги нашел?
   Артем смотрит в пустые глаза собеседника:
   -Да.
   Парень кивает. Достает из кармана телефон:
   -Сейчас позвоним, за тобой приедут. Жди здесь,- говорит. Отходит в сторону.
   Артем покрепче стискивает банкноты, зубы сходятся в монолит. Господи, сделай так, чтобы все закончилось. Мимо снуют прохожие. Кукольные люди бегут по своим игрушечным делам. Все такое ненастоящее, такое далекое. Неоткуда ждать помощи. Одиночество захлестывает с новой силой. И подкативший черный автомобиль кажется гробом на колесах. Их никто не спасет. Они с Катей, умрут.
   "Пуховик" отбрасывает в сторону недокуренную сигарету. Берет Артема под локоть:
   -Садимся, служивый.
   Прокуренный салон. Артем и "пуховик" на заднем сиденье. За рулем высокий и бритый. Оборачивается:
   -Деньги, служивый, собрал?
   -Да.
   -Сколько?
   -Пятьдесят.
   -Молодец,- улыбается. Кидает Артему повязку.- Надень.
   Артем подчиняется. Мир исчезает во тьме. А дальше. Щелчок открываемых дверей. Порыв холодного воздуха. Шебаршение тел. Глухой звук удара, рядом. Вскрик "пуховика". Голос из передней части салона: "Тихо бритый, не дергайся".
   С Артема стягивают повязку. Теперь в машине заметно теснее. Рядом, худой мужик с посеченным морщинами лицом, освобождает пальцы от кастета. "Пуховик" без сознания. Голова свесилась на плечо. Меховая оторочка капюшона в крови. На переднем сиденье, здоровяк в кожанке, упирает нож в шею бритого. Зрелище не для прохожих. Благо стекла у машины тонированные.
   Худой прячет кастет в карман. Оборачивается к Артему. Губы расходятся в стороны. Улыбка широкая, ясная. В глазах огонь - толи азарт, толи безумие:
   -Я Владимир, Апостол, бригада "Свет",- говорит.- А ты?
   -Артем.
   -Ага,- произносит. Взглядом обегает лицо парня.- Они тебя так уделали?
   -Да.
   -Твари,- оборачивается к бритому.- У, тварь адская. Бес. Ненавижу вас, бесов,- опять к Артему.- Сейчас мы в их логово прокатимся, посмотрим, что да как. Да бес? Отвезешь? Жить хочешь, отвезешь. Вы все твари за жизнь цепляетесь. Ну, покатили, чего ждешь? Может тогда, в живых оставлю. Ты же знаешь, мы не всех убиваем, а только самых урод -дов,- зубы клацают, с губ срывается слюна.
   Здоровяк на переднем сиденье оборачивается:
   -Тише Владимир, не уподобляйся,- переводит глаза на бритого.- Тебе же сказали, трогайся,- говорит и давит на нож.
   Из-под лезвия появляется алая струйка. Бритый вздрагивает. Стиснув в пальцах руль, шумно дышит. Наконец, трогается с места.
   Тем временем Владимир отворачивается к окну. Пальцы сведены в замок. Кожа белая от напряжения. Мужик явно на взводе. Артем не решается заговорить. Через минуту Владимир издает смешок:
   -Нервы не к черту,- говорит сам себе. Потом напарнику.- Леха, дорогу запомнишь?
   -Угу.
   Потом, Артему:
   -Что у тебя за проблема, рассказывай.
   -Деньги вымогали, которые в Чечне заработал. А у меня давно ни рубля. Я объясняю, а им, по хрену,- начал рассказывать Артем, и дальше, по списку. Про то, как пытали три дня. Про Катю. Про то, как не успел достать деньги, и что с Катей за это обещали сделать, и в слезы.
   Владимир слушает внимательно, и с каждым услышанным словом глубже становятся морщины, а глаза наливаются кровью. Дыхание шумное, хриплое. То и дело из нутра вырывается стон или рык.
   "Пуховик" глаза не открывает, но потому как дрожит в страхе видно, что очнулся. Да и бритый за рулем моргает, постоянно закусывая нижнюю губу, чтобы не тряслась.
   На переднем сиденье оборачивается Алексей:
   -Тихо Владимир,- говорит.- Не время еще буйствовать.
   Взор Апостола безумен, а слова наполнены ядом:
   -А когда будет время?
   -Когда приедем,- отвечает Алексей. Поворачивается к бритому.- Долго еще?
   Бритый мотает головой, без перерыва, секунд тридцать, как заклинило. Потом останавливает машину перед ветхой двухэтажкой. Осевший фундамент, косые стены, пустые зевы окон. Предназначенный под снос и не снесенный дом. Типичное прибежище наркоманов.
   -Приехали что ли?- уточняет Алексей.
   Бритый энергично кивает.
   Владимир сразу достает пистолет с глушителем. Приставляет к груди "пуховика". Тот начинает реветь. Владимир хватает пацана за челюсть, разворачивает лицом к себе:
   -Не хочешь умирать, верно?
   -Да.
   -Сколько лет?
   -Семнадцать.
   -В банде давно?
   -Нет.
   -Сколько, год, месяц?
   -Два.
   -Что два?
   -Месяца.
   -Людей убивал?
   -Нет.
   -Пытал?
   -Нет.
   -Врешь.
   -Нет.
   -А кем был, шестеркой?
   Молчок.
   -Родственники в банде есть?
   -Нету.
   -Хорошо. С нами будешь работать?
   Пауза, потом ответ:
   -Буду.
   -Молодей, а теперь смотри мне в глаза. Смотри в глаза! Я не всем даю шанс, а тебе решил дать. Мы, бригада "Свет", строги, но справедливы. И если человек готов исправиться, даем ему шанс. Повторяй: обещаю исправиться.
   -Обещаю исправиться.
   -Обещаю стать другим.
   -Обещаю стать другим.
   -Как тебя зовут?
   -Витя.
   -Прощай Витя,- Апостол жмет на курок. Хлопок выстрела.
   Витя вскрикивает, жмурится, но через пару секунд открывает ошалелые глаза. Живой и здоровый.
   -Холостой,- поясняет Владимир.- Я только что убил Витю - бандита. Ты теперь другой человек, Виктор - светлый. Повтори, кто ты?
   -Виктор - светлый.
   -Хорошо. Добро пожаловать в бригаду "Свет" Виктор,- Апостол скалит зубы, протягивает ладонь. Виктор не веря, пожимает.
   Владимир поворачивается к напарнику:
   -Леха, готов?
   -Давно.
   К Виктору:
   -Внутри дома был?
   -Да.
   -Проводишь?
   -Да.
   К бритому:
   -Сколько внутри людей?
   -Двое,- отвечает тот быстро. Видно тоже решает исправиться.
   К Артему:
   -Скольких внутри видел?
   "Двоих", хочет выговорить Артем, но слова застревают в горле. Спина начинает стонать, а сердце болеть. Воспоминание. Мучитель и напарник мучителя. Животный страх поглощает сознание. Еле получается поднять правую руку, показать два пальца.
   -Значит двое,- произносит Апостол.- Дверь открыта, закрыта?
   -Закрыта,- решает ответить Виктор.
   -А как открыть?
   Виктор кивает на бритого:
   -Он позвонить должен.
   Бритый без подсказок лезет за телефоном. Выслуживает жизнь.
   -Я подъехал, открывайте,- говорит в трубку. После, убирает телефон в карман.
   Владимир молча приставляет дуло к сиденью бритого. Стреляет через обивку, трижды. Алексей придерживает труп, не дает упасть на руль, чтобы не сработала кнопка гудка. Укладывает тело на бок. Виктор вскрикивает от неожиданности.
   -Он бес, плоть бездушная, но не человек, понимаешь?- поясняет Апостол новому члену бригады.- Он с людей кожу срезал, а человек на такое не способен. Оставался бы человеком, жил, как ты. Мы людей не убиваем. Только бесов,- выжимает из себя улыбку.- Ну, пошли Виктор, показывай дорогу.
   Выбираются из салона. Артем, помедлив, тоже. Владимир видит. Спрашивает:
   -С нами идешь?
   -Да, там Катя.
   -Дело твое.
   Дальше следуют молча. Подъезд. Два лестничных пролета. Вверх, к квартирам, и вниз. Им вниз, к лабиринту подвала. Узкий червь коридора. Кристаллики инея на стенах и потолке. Повернуть налево, еще раз налево. Впереди железная дверь. Грубая сварка на петлях. Явно бандиты сами ставили. Створка приоткрыта в ожидании бритого. Виктор заходит первым, за ним Владимир и Алексей, с пистолетами в руках.
   Комната пять на девять метров. Точнее не комната, а оборудованное под нее подвальное расширение, из которого открываются двери в собственно помещения для хранения вещей. Отморозки в дальнем левом углу, играют в карты. Под задницами табуретки. В качестве стола, два ящика, поставленные один на другой.
   Бригада "Свет" открывает огонь. Две руки, два пистолета, два трупа через пару секунд. Падают с табуретов. Владимир подбегает к ним. Контрольные выстрелы в головы. Оглядывается. Недалеко, в правом углу, сжатое в комок тело, на куске телогрейки. Мгновенно оказывается рядом. Тело - это девушка, белокурый ангел. Кутается в изорванное без пуговиц пальто. Оно и сапоги на ногах, вся одежда. На скулах синяки. Под носом запекшаяся кровь. Смотрит в пол и молчит. Руки, ноги опутаны веревками.
   -Сейчас, подожди,- Апостол достает нож.
   При виде лезвия девушка начинает шумно дышать, а потом заходится в безудержном реве. Ревет, задрав голову вверх, зажмурившись. Владимир отшвыривает нож. Сгребает девушку в объятия. Спохватившись, переводит руки на плечи. У нее же спина порезана - вспоминает слова Артема.
   -Я друг, друг, из бригады "Свет",- шепчет в ухо.- Теперь ты в безопасности.
   Еще у входа Артема бросает в жар. В кишечнике начинает довить, а к горлу подкатывает тошнота. Во рту оживает привкус крови, а в ушах отголосок собственных криков. Словно вернулся в кошмар. Каждый шаг через силу. Воздух - алый туман. И только ориентир впереди не дает упасть. Катенька! Катенька! Подходит ближе и ближе, и никого кроме нее нет. Она совсем рядом:
   -Катенька,- произносит. Тянет трясущиеся руки.
   Она отшатывается:
   -Не подходи! Ты меня оста -ави - ил! Я ждала, что ты придешь, а ты все не приходил и не приходил. И тогда они...- бросается в рев. Утыкается во Владимирово плечо.
   Артем замирает. Слова, как удар молотом по голове. Он же Артемка, а она, любимая Катенька:
   -Я... Я...- пытается начать говорить и не может. Катя даже не смотрит в его сторону.
   Подходит Алексей. Его руки на плечах Артема, тащат куда-то. Голос:
   -Давай отойдем, ненадолго.
   Из закутка с раскладушками появляется Виктор:
   -Там чисто,- начинает говорить. Тут взгляд падает на вбитые в пол скобы. Кровавые пятна, еще и еще, и запах протухшего мяса.- Господи,- блюет себе под ноги.- Ужас то, какой.
   Не замечает, как рядом оказывается Владимир. Хватает за челюсть, волосы.
   -И ты на этих уродов работал. Как сме -ел?- выплевывает слова в молодое растерянное лицо.- Долго же Виктор тебе придется грехи искупать. В самое пекло будешь у меня ходить, за очищением. Понял?
   Парень судорожно кивает. Владимир сует ему в пальцы маркер. Возвращается к Кате. Берет девушку на руки:
   -Так, все уходим,- говорит.- А ты,- обращается к Виктору.- Напиши на стене: "Зачищено бригадой "Свет". Крупными буквами. И сразу за нами. Понял?
   -Да.
   Владимир кивает, после, следует к выходу.
   Алексей и Артем стоят у машины, ждут. Только завидев Владимира с Катей, Артем начинает шагать на встречу. Одновременно, затихшая было девушка, начинает хныкать. И чем ближе подходит Артем, тем громче и протяжнее звуки. Владимир останавливается. Отрицательно мотает головой, дескать, не подходи. Артем замирает:
   -Я же люблю тебя,- произносит сквозь слезы.
   Но Катя словно не слышит и не видит его. Ее глаза стеклянны, а в зрачках страх. Подошедший Алексей преграждает Артему дорогу:
   -Пойдем,- говорит.- Мы доедем на такси,- уводит в сторону от машины.
   Затем идут молча, переулками, до первой оживленной улицы. По пути Алексей скидывает оружие в явно не случайный тайник. Ловят такси. Недлинный путь до пригорода. Вереница "деревенских" домов в окружении заборов и земельных участков. Алексей просит остановиться. Расплачивается. Еще метров тридцать проходят пешком, до синей калитки. За ней, неприметный дом. В таких обычно доживают свой век пенсионеры.
   На крыльце Владимир. Заметив ребят, спускается на встречу:
   -Нормально добрались?- спрашивает.
   Алексей кивает:
   -Нормально. Оружие скинул, где всегда.
   -Ну, тогда, идем в дом,- говорит Апостол. Обняв Артема за плечи, ведет к крыльцу.
   Алексей приотстает:
   -Я еще постою,- объясняет.
   Дом встречает людей объятиями теплого воздуха. Пахнет старым деревом и желтыми обоями. Под ногами скрепят половицы.
   -Здесь бабушка с дедом Лехины жили,- поясняет Владимир.- Сейчас вот мы штаб-квартиру устроили. Раздевайся.
   Машинально Артем начинает стягивать куртку. Хочется спросить про Катю, но язык присыхает к небу. К счастью, Владимир замечает:
   -А девушка твоя спит. Я ей снотворного дал. Как ее зовут?
   -Катя,- выдыхает Артем. Сглатывает горький ком.- Можно посмотреть?
   Владимир кивает:
   -Пойдем.
   Из прихожей дверь в просторную комнату-кухню с печкой. А оттуда, два входа в небольшие спальни. Одна из них занята Катей. Апостол заходит первым. Артем, следом. Взгляд падает на железную, советских времен кровать. А на ней, то, что раньше было Катей. Лежит под одеялом в позе младенца. Видно только лицо, и каждая черточка этого лица, плачет. Прерывистый вдох, стонущий выдох, и брови сведены домиком.
   Катя, и это его Катя? Артем не веря, смотрит. Рядом останавливается Владимир:
   -Я веревки срезал, когда заснула, а то она ножа боялась. И еще, у нее рана на спине.
   Артем начинает мотать головой. Нет, нет, нет. Выбегает из комнаты. Слова: "Я виноват". Апостол следом. Видит, как парень не находит себе места. Суетно ходит от стенки к стенке. Потом натыкается на стол, стул, садится. Всплескивает руками: как же так. Тычет в себя пальцем. Рука сжимается в кулак, из глаз слезы. Хватает со стола вилку, опускает в ногу. Владимир еле успевает перехватить удар. Отбрасывает столовый прибор. Смотрит в водянистые глаза. Говорит:
   -Ты, невиноват. Все сделал, что смог. Просто у нее сейчас стресс. Она не может нормально оценивать происходящее. Я уже видел подобное. Ее слова, это все не со зла. Понял? Парень. Ну, не утухай, не утухай.
   Артем подымается со стула, молча выходит из дома, как есть, босой. Помедлив, Владимир направляется следом. Двор пуст, только у забора курит Алексей. Владимир подходит, спрашивает:
   -Не проходил?
   Леха кивает на будку туалета:
   -Там он.
   -Может пойти посмотреть? Как бы не сделал чего с собой, а?
   Леха докуривает сигарету. Фильтр кладет в карман:
   -Я думаю, пусть сам решает, как ему лучше будет.
   Владимир еще топчется на месте, потом кивает:
   -Ладно, сам так сам,- говорит. Направляется к дому. На полпути оборачивается.- Да, Леха, бросай курить.
   Утвердительный знак головой:
   -Я знаю.
   -Леха, я серьезно.
   -Да я понимаю Владимир. Я стараюсь.
   -Ладно.
   Владимир доходит до крыльца. Уже у двери слышит грохот. От правой стенки туалета отлетает доска выбитая изнутри. Апостол улыбается. Показывает Алексею большой палец, дескать, парень жить будет.
   А ночью, при свете огарка, Артем и Владимир беседовали.
   -Вот такие на свете нелюди бывают Артем. Уроды. И я их ненавижу больше всего. Поэтому и создал бригаду "Свет". Они темные, а мы светлые. Они разрушители, а мы, за созидание. Они людям мешают любить, радоваться жизни, быть счастливыми, а мы хотим, чтобы люди любили и радовались жизни. Чтобы дети росли хорошие, без наркотиков и всякой дряни, родину свою любили, помнили, и видели как это плохо - нарушать закон, как опасно. А то, что с тобой случилось и Катей, этого не должно было случиться. Я думал, что убрал основное дерьмо, а оказалось, не совсем,- проводит ладонью по лицу.- Сложно справиться. Ты уничтожаешь, а оно приходит и приходит. Это ведь не просто бандиты. Это единое животное покрывшее всю Россию. Криминально-наркотический молох. Он огромен в этой стране. Я не могу уничтожить его полностью, но я буду рвать его щупальца. Рвать, рвать, рвать...- захлебывается слюной, кашляет,- и рвать! И хотя бы этот город очищу. Пусть у меня на это жизнь уйдет, но свет, победит. Хотя бы здесь, но победит.
   И Владимир рассказал о своей прошлой жизни. Каким дерьмом был, и как поменялся после встречи с Вином Света. Как начинал в одиночестве, и как их стало двое. На этой фразе лицо озаряет улыбка. Потом встретили еще одного парня и так долгое время действовали, втроем. Занимались ночной охотой, расклеивали листовки, прятались, огрызались, и с каждым днем становилось все сложнее. Братки и милиция, все их искали. И начинало казаться, что все, пойдут померу, так и не воплотив мечту. Тогда на сцене появился Алексей. Бывший десантник, ушедший на покой по состоянию здоровья. Неудачный прыжок. Травма нижнего отдела позвоночника, трещина на правом бедре. Вердикт: к военной службе непригоден. А силы остались, желание приносить пользу стране, никуда не делось.
   Алексей принес с собой то, чего так сильно не хватало - профессионализм. И дела сразу пошли в гору. Завелись новые связи и бригада начала разрастаться. Появилась структура, организованность, а с ней и уверенность в действиях. Начали зарождаться связи в государственных структурах: милиции, школах, больницах. Первые контакты с мэром города. Первые договоренности. Бригада помогает городу, милиция ее не замечает.
   Со временем успокоились, заматерели. Ощущение поддержки среди горожан, стимулировало. Их ждали, любили, а действия, одобряли. Агитки бригады не снимали со стен, а рекомендуемые ими книги расходились в магазинах. Продавцы, боясь возмездия, перестали продавать спиртное и курево несовершеннолетним. Было организовано несколько выступлений на местном телевидении с призывами к горожанам: отступиться от зла, не грешить, не приступать законов, жить в мире и согласии, созидании и взаимопомощи. Потому что наступает светлая эра, и зло будет наказано. И были детальные обращения к наркоманам, хулиганам, ворам, грабителям и прочим, с предупреждениями.
   Когда же наладились первые неофициальные связи с городской администрацией, бригада окончательно встала на ноги, оформившись, как около-государственная структура. Обрелись путь, цель и веру в себя.
   Сейчас бригада насчитывала шестьдесят семь человек - опытных, проверенных временем людей, и около двух сотен помощников, в разных сферах деятельности. Кто-то хотел стать активным членом группы и проходил испытательный срок, как Виктор. А кто-то просто оказывал помощь из солидарности. Владимир предложил и Артему тоже присоединиться к бригаде.
   Артем на время заколебался:
   -Мне нравится ваше дело, но не знаю, хочу ли сам убивать. Я устал от насилия, и хочу просто спокойно пожить.
   -Но ведь, не в убийстве дело. Не в этом наша цель - тупо истреблять бандитов. Наше дело, хранить созидание и порядок среди людей, и множить его. Да, мы убиваем разрушителей, бесов, но не только это. Не это главное. Мы ведь пытаемся изменить людей своими действиями. Склонить их на сторону добра, как Виктора и многих-многих других. Мы хотим показать то правильное, что есть среди нас, но скрыто от глаз. Я не призываю тебя становиться бойцом. Живи, расти детей, работай. Просто будь с нами, что бы я знал: на Артема могу положиться. Артем поможет, чем сможет. Я вижу, ты, очень хороший человек. А нам нужны хорошие люди.
   Этот блеск. Артему кажется, что и свеча меркнет перед яркостью Апостоловых глаз:
   -Ты, фанатик,- говорит.
   -Да, и я рад, что во мне появилась эта сила. Так ты с нами Артем?
   Лицо Артема - печать дневных страданий, и возникшая улыбка кажется горькой. Но это не так:
   -Как я могу отказать,- произносит. И сразу меняется ощущение мира. Распрямляется спина. Наливаются энергией мышцы. Теперь он часть большего, организма, чья цель защищать и оберегать. И приходит понимание, что это, правильный выбор. По-другому поступить не мог.
   А Владимир скалится, не сдерживая эмоций. Потом улыбка сменяется зевотой, а блеск глаз, туманится.
   -Устал,- говорит.- И ты, наверное, тоже. Пойдем спать.
   На цыпочках переходят в соседнюю с Катиной комнату. Там четыре кровати. Одна уже занята Алексеем. Бывший десантник похож на бревно, такое же здоровое, неподвижное и бесшумное. Кажется и не дышит Алексей вовсе.
   Артем ложится на соседнюю кровать. В голове роятся мысли, о Кате, и о бригаде "Свет", и о будущей жизни. Неожиданно наваливается усталость. Противится сну, не получается. Измученное за последние дни тело просто отключается, не подчиняясь воле хозяина. Его желание - отдыхать.
   Когда проснулся, солнце уже давно работало. Вокруг ни души. За стеной гудит печка, выгоняя зиму на улицу. Воздух теплый, пастель мягкая, хорошо. И забыл уже, когда в последний раз в доме спал. Все по казармам да... Спина отзывается тягучей болью. Артем отгоняет мысль. Все уже кончилось. Новая жизнь. Да, именно так. И Катенька теперь новая. Да, так должно быть.
   Артем подымается, натягивает джинсы, носки. У порога вырастает Алексей:
   Как спалось?- интересуется.
   За Артема отвечает лицо. Порозовевшие щеки. Губы, так и тянущиеся превратиться в улыбку.
   -Давай значит, умывайся и жрать. Там пельмешки поспели.
   Артем следует за широкой спиной, уже на ходу натягивая майку. Умывальник в той же комнате-кухне. Холодная вода бодрит. Тем временем десантник расставляет тарелки. На столе появляется кастрюля, упаковка масла. Артем замечает, что тарелок две.
   -А где Владимир?- спрашивает.
   Алексей кивает на соседнюю комнату. Голос приглушенный:
   -Там, с Катей. Еще с ночи сидит. Она стонать начала под утро. Владимир услышал, пришел. С тех пор, не выходит. Катя вроде как боится оставаться одна.
   Артем отворачивается к окну. Закусывает нижнюю губу:
   -А я ничего не слышал,- выговаривает.- Спал.
   -Да просто вымотался. Я же знаю, как это бывает. Вот и отрубило. А Владимир, он ранняя пташка. Всегда засветло встает. Да ты ешь, чего застыл? А я сейчас по рюмашке налью нам, для здоровья. Владимир, он вообще, против алкоголя, но для здоровья можно.
   Артем машинально поднимает рюмку, чокается, опрокидывает содержимое в рот. Жидкость, обжигает. Следом направляется пельмень. Становится легче. Возвращается желание говорить:
   -А ты сам видел Катю? Заходил в комнату? Как она?
   -Да, я зашел утром. Но Катя испугалась. Сразу попыталась укрыться. Владимир меня за порог вытолкал. Сказал, что пока никому заходит не надо.
   -А сам он, что?
   -У нее. Катя Владимира нормально воспринимает. Он же спас ее, вроде как.
   Алексей замолкает, видя, как бьют по Артему слова. Дальше едят молча. Только опустошают тарелки, из-под занавески в Катину комнату выползает записка. Почерк Владимира. Апостол просит оставить под дверью еды и питья, лучше чаю, и никому не заходить. Вечером объяснит, что и как.
   Артем сам готовит обед для любимой Катеньки. Бережно ставит яства у входа. Губы касаются чашки и тарелки, шепчут слова любви. Потом, долгое время сидит под дверью. Уши ловят каждый звук по ту сторону полога. Успокаивающие речи Владимира, и ее слова-вскрики: "Не уходи. Я не хочу одна", хныканье, стоны.
   Наконец Алексей не выдерживает. Силой уводит похожего на мученика парня во двор. Там до потери пульса рубят дрова, носят воду из колодца. Смывают грязный пот снегом. После, Алексей велит потеплее одеться. Уводит Артема за огороды.
   Небольшая дубрава, точнее ее остатки. За деревьями, поляна. Там останавливаются. Алексей достает пистолеты. Кивает на дальнюю окраину белого поля. Только теперь Артем замечает ряд манекенов из фанеры. Стрельбище.
   Алексей выбирает дистанцию в пятьдесят метров. Вскидывает руку. Эхо выстрела. Голова манекена обзаводится дырой.
   -Давай Артемка со мной. Выпусти пар,- говорит. Жмет на спуск. Пуля выбивает щепки из груди деревянной жертвы.
   Но Артему не хочется стрелять. Мысли заняты Катей. Движения рассеяны, и выстрелы не наносят манекену вреда. Десантник видит. Делая очередную дыру в своем противнике, кричит:
   -Ты что, Артемка? Это же они, те ублюдки.
   Слова достигают ушей, врезаются в мозг, и фанерный силуэт вдруг превращается в мучителя. А рядом, его помощник. Рука реагирует мгновенно. В секунды Артем опустошает обойму и все выстрелы в цель. Два манекена "умирают". Мучитель и помощник мучителя. Рука опускается вниз.
   -Все.
   Алексей выпускает на волю последнюю пулю. Кивает:
   -Теперь назад, марш-бросок. Давай.
   Разворачиваются, и бегом к дому, утопая по щиколотку в снегу. Когда ноги касаются ступенек крыльца, парни еле дышат. Теперь в дом, попить горячего чаю, отдохнуть. Артем проверяет, нет ли новой записки. Нет. Тогда снова во двор. Не рубленых дров еще много. И так, до наступления сумерек.
   В седьмом часу вечера Артем увидел вторую записку. Говорилось на счет ужина и снотворного. Владимир просил растворить пару таблеток в чае, чтобы Катя уснула. Артем все делает сам. Ставит под полог тарелку заранее наваренного супа с тефтелями. Чай, печенье. Страдать, больше нет сил, слушать как Катя и Владимир разговаривают, убивая надежду. Нет. Ноги выносят на крыльцо. Морозный воздух щипает кожу, мешает сосредотачиваться, думать. И это, хорошо. Думать сейчас совсем не охота. Лучше просто стоять и мерзнуть.
   Через полчаса на крыльце появляется Владимир:
   -Заснула,- говорит.
   Артем отворачивается. В нутре начинает бурлить. Укол ревности. Владимир просто помогает Кате, старается как лучше - говорит сам себе. Но слова не помогают. На месте Владимира должен быть он. Он!
   Взгляд Апостола замечает перемену:
   -Ты злишься,- говорит.
   Артем еле разводит сведенные в монолит челюсти:
   -Ты не должен быть с ней,- выговаривает.
   -Но по-другому нельзя,- отвечает Владимир.
   -Почему?
   -Потому что Катя все время бредит, и совсем не хочет жить. Два раза у нее останавливалось сердце, просто так. Когда я исчезаю из ее взора, впадает в панику. То же самое, когда видит шевеление полога. Кате кажется, что сейчас кто-нибудь войдет, и от этого ей страшно. Она никого не хочет видеть, кроме меня. Уж так получилось Артем. Я в этом не виноват, и ты тоже.
   -Но тебе можно ее видеть, а мне, нет.
   -Да. Катю страшат другие люди. И я хотел попросить: повремени пока Артемка, не заходи.
   Артем кивает, разворачивается к двери.
   -Ты ее парень Артем. Просто так нужно, на время.
   -Я понимаю,- отвечает, заходя в дом.- Просто замерз.
   На следующий день все повторяется, и на следующий, тоже. Записки, еда под полог, просьбы не заходить. Артем все время проводит с десантником, в разговорах и упражнениях. Или работает во дворе, если Алексей оказывается занят. Разговоры по телефону: прием информации, новые указания. Два раза приезжали машины с крепкими на вид парнями. Артем слышал обрывки разговоров. Убедили частного предпринимателя сбывать цветные металлы не в Китай, а на местные предприятия. Пусть не так выгодно, зато, правильно. Раскрыли две молодежные банды. Семь пацанов. Всех пригласили на завтрашнюю воспитательную беседу. Пацаны обещали прийти. Были и другие разговоры, смысла которых Артем не разобрал.
   За ужином спросил у Алексея:
   -Ты заведуешь всеми делами? Командир?
   -Я и Владимир,- отвечает десантник.- Но сейчас приходится одному. Владимир пока занят,- кивает на полог,- с Катей. Носится с ней, как белка в колесе. Совсем ополоумел. Ангелом ее называет. Все пытается жить заставить.
   Артем хочет промолчать, но язык быстрее мысли:
   -Не долго ли, лечит?
   Десантник пожимает плечами:
   -Владимиру виднее. Он Катю видит, знает, что да как.
   Ухмылка на молодом лице:
   -Доверяешь ему во всем, да?
   Не переставая поглощать борщ, Алексей кивает:
   -Владимир, он совестливый. Всякую несправедливость на дух не переносит. И вообще все негативное. Тех, кто курит, заставляет бросить. С выпивкой тоже самое, сквернословием. Ты же читал наши лозунги - Владимир придумал. Он идеолог. Каждый вступивший в бригаду обязан книги прочитать, по списку.
   -И ты читал?
   -Конечно. Там много от наших идей. Книги как ключ к пониманию того, что делаем и зачем. Хочешь, посмотри. В доме они есть.
   Артем кивает:
   -А ты сам в бригаду из-за Владимира пошел?
   -Наверное. Апостол. Ты видел его глаза? Фанатик. Меня поразило, как эти ребята, втроем, выступают против всего криминала, за идею, за идеал. Какие Владимир слова говорил хорошие, и с жаром. Мне тогда жалко стало ребят. Ведь думаю, погибнут быстро. Решил помочь. Втянулся, и пошло-поехало. И знаешь, не жалею совсем. Я ведь после армии утух, закис, а тут новый смысл, стимул жить. А теперь бригада разрослась, и дело наше из малой игры, превратилось в большую. Теперь не бросишь, не остановишься. Теперь только вперед, к победе,- десантник оставляет ложку. Положенные на стол ладони сжимаются в кулаки.- Сначала город очистим, потом край, и дальше. Может, подадим пример, и наше движение подхватят. А если и государство поможет, совсем будет хорошо. Мы ведь действуем намного эффективнее, чем те же силовики. Мы, по сути, новый вид защитных войск, многофункциональный,- Алексей начинает загибать пальцы.- Боремся с преступностью, помогаем российским промышленникам, возрождаем культуру, и все через работу с людьми. Многие ведь не задумываются, что, покупая, например американские окорока, банкротят птицефабрику в Осиновке. А мы, объясняем. Или зачем американцам лезть в Ирак. Или агитируем правильные книги, объясняем, зачем их нужно читать. Показываем то, что скрыто. Называем все своими именами. Воровство - воровством, блат - блатом. Когда мы прошерстили лицей номер семнадцать, платный, элитный, для богатеньких детей, то выяснили, что четверть - наркоманы, а остальные пьют и курят. Знаний в головах ноль. Все оценки, дипломы, покупаются. Поговорили с директором, преподавателями, детьми. Просветили родителей, развешали везде листовки. Шум поднялся, газетчики подхватили. И милиции пришлось вмешаться. А стоило просто начать,- ухмыляется.- Там ведь и криминальные детишки были. Блатные. Такие учатся, как хотят, а не как положено по государственным стандартам. А мы криминалу зубы пообломали и детьми занялись. Они же росли кончеными людьми. Будущий хлам: нарки, бандиты, белоручки, западники. А мы детям новый мир показали. Через наш лагерь провели. Кого добровольно, кого добровольно-принудительно. Завтра кстати занятия. Со мной поедешь, посмотришь.
   -А где это?
   -Спорткомплекс "Патриот". Знаешь? Нам отдают его по средам, весь, со стадионом. Договоренность с городской администрацией. Мэр нас поддерживает. Неофициально конечно, но сути это не меняет.
   -А выше идти не пробовали? К губернатору, например.
   Алексей обнажает зубы в оскале:
   -В самую точку. Пробовали, и даже получается. Потихоньку налаживаем связи. Правда, связи эти не просто неофициальные, а можно сказать, подпольные. Тет-а-тет, без включения вообще кого бы то ни было. Понимаешь, нам очень сложно пробиться. Там, наверху, уже сложилась прочная политико-криминальная структура, со своими правилами игры. Политики закрывают глаза на одно, чтобы им не мешали в другом. Криминал в свою очередь, за возможность орудовать в одних областях, например, проводить махинации с лесом, не лезет в другие. Негласные законы, правила, связи. А кто пытается противодействовать, тот долго не живет. А мы вклиниваемся как чужеродное тело. Нарушаем баланс. Поэтому не можем получать официальную поддержку, но получаем ее косвенно. Например, в виде информации от силовиков. Ведь там, где они бессильны, или вынуждены арестовывать, мы можем убить. Так было с городским авторитетом. Много разных связей. Даже мэр города когда-то был его личным водителем, а потом пропихнут на пост, как свой человек. Сам - депутат. В общем, засадить такого проблематично, а для местных органов просто невыполнимая задача. Хотя урод держит весь местный наркобизнес и торговлю цветными металлами. Точнее держал. В органах нашлись добрые люди, которым судьба родины небезразлична. Помогли информацией, оружием. Мы сделали остальное. На вид, криминальные разборки. Потом вышли на мэра. Объяснили ситуацию: мол, так и так, криминал больше не правит, правим мы. Тогда возникли первые связи о негласной поддержке. Та же информация, или люди - специально уволенные сотрудники силовых ведомств, которые потом, как бы случайно переходят к нам. Есть даже источники финансирования. Губернатор помогает быстро договариваться с нужными людьми, с тем же мэром, например, бизнесменами некоторыми, чиновниками.
   Конечно, официально мы сами по себе. Мы даже выступаем и ведем себя как обособленная и антигосударственная - я имею в виду современный режим власти, структура. Мы не собираемся подставлять наших партнеров. В свою очередь и чиновники официально держат нас вне закона. И, скорее всего, губернатор, в политико-криминальных кругах, нас совсем не поддерживает.
   -И, тем не менее, помогает. Он ведь рискует, так?
   -Да, конечно. Поэтому мы и ведем себя как анти государственники, чтобы его не подставлять. Официально мы даже угрожаем губернатору. Требуем изменить политику.
   -А почему не попробовать найти помощи у центральной власти? Например, связаться с полпредом президента.
   Алексей щурится. Смотрит в упор:
   А совсем не факт, что помогут. Там ведь, тот же баланс. И где вероятность, что "Приморскую революцию", не утопят? Я не хочу клеветать на президентских чиновников, но ведь там и олигархия, и еще черт знает кто. И где вероятность, что, раскрывшись не перейдем дорогу сильным мира сего? Нет. Заходить так далеко, рановато. Только когда нас заметят, сами, и поймут, как нужны стране. Когда самостоятельно сумеем очистить край от дерьма, перекроив существующий порядок, тогда, да. А пока это наше внутри-краевое дело. Справимся - пойдем дальше. Нет - умрем, и все останется по-прежнему. Но я в это не верю. Добро, оно побеждает,- произносит Алексей. На этом разговор прекращается.
   На следующий день, поспать, вдоволь не удается. Алексей будит спозаранку, говорит, что пора ехать на занятия.
   Пока Артем наскоро перекусывает бутербродами, десантник греет машину. Печку затопил еще раньше. Кирпичная грелка мерно гудит. Остывший к утру воздух, жадно глотает идущее от камней тепло. Других звуков в доме нет. Наверное, Катя еще спит. Мысль о любимой. Сразу возникает желание увидеть. Артем не замечает, как оказывается у заветной комнаты. Рука отодвигает занавеску. Взор различает два силуэта. Владимир сидит на полу у кровати, позвоночник вдоль стены, голова свешена на бок. Грудь мерно вздымается. А Кати, не видно - с головой спряталась под одеялом. Только кисть руки робко выглядывает наружу, обхватив запястье Владимира.
   Артем жмурится. Ноги делают шаг назад. Увиденное кажется сном. Еще недавно жизнь была совсем другой. Он - Артемка, а она - любимая Катенька. А теперь все похоже на бред.
   В себя приходит от порыва холодного воздуха. Оказалось, стоит в прихожей. Ноги внутри ботинок. Рядом Алексей:
   -Уже одеваешься? Как раз зашел позвать. Выходи, я в машине жду.
   Артем порывисто кивает. Натянув куртку, выходит следом. Каждый шаг дается с трудом. Кажется, что, отдаляясь от дома, от Кати, теряет ее. В машину садится уставшим, как после кросса.
   -Ты чего такой кислый?- спрашивает Алексей.
   -Просто не выспался.
   -Угу,- Алексей хмурится, но больше слов не говорит.
   Разрывая рассветную мглу светом фар, автомобиль покидает двор. Понукаемый человеком стальной конь медленно набирает скорость. Его путь - в город. По мере движения к цели окружающий пейзаж, меняется. Дома вырастают в размерах, а улицы светлеют под лучами многочисленных фонарей. Правда через минут тридцать их деятельность станет ненужной. Свой пост займет восходящее солнце.
   Едут быстро. Полупустые дороги не создают препятствий. Взгляд Артема скользит по знакомым, но подзабытым местам. И вынырнувший из-за очередного поворота спортивный комплекс, тоже поначалу остается неузнанным. Обновленная ограда, вывеска. Теперь и не скажешь, что здание построено в далекие семидесятые.
   У входа, встречают. Парень в камуфляже открывает ворота, давая автомобилю путь. Алексей сворачивает на парковочную зону.
   -Вот и приехали,- говорит.- Выходим.
   После теплого салона, улица кажется особенно неуютной. Морозный воздух атакует со всех сторон, пытается влезть за шиворот. Артем поднимает воротник, и поймав взглядом удаляющегося десантника, направляется следом.
   Путь держат на стадион. Одна остановка, на складе. Там Алексей обзаводится упаковкой баночного пива и туристической сумкой, по виду набитой вещами.
   -Инвентарь,- объясняет Артему. На губах улыбка, хотя глаза серьезные.- Сейчас все увидишь.
   Через турникет попадают на заснеженное поле. Трибуны по сиротливому пусты, только несколько сидений заняты людьми. Семеро пацанов. При виде вошедших перестают говорить, глаза смотрят исподлобья. Не обращая внимания, Алексей молча проходит на середину стадиона. Взмахом руки подзывает ребят. Поколебавшись немного, те подымаются, шагают на встречу. Алексей опускает сумку, вскрывает пивную упаковку.
   -А мне что делать?- спрашивает Артем.
   -Пройди на трибуны. Посмотришь, как зритель.
   Покуда Артем следует к ближайшей скамейке, семеро подходят к Алексею. Десантник не обращает внимания. Смотрит перед собой.
   -Ну, мы пришли,- решается заговорить один. Слова подхватывают нервным смехом.
   Алексей извлекает банку пива, остальные подталкивает пацанам:
   -Угощайтесь,- говорит.- Закуривайте, если хотите.
   Банка за банкой упаковка пустеет. Не видя подвоха, пацаны начинают смелеть. Первый щелчок открывалки, первая пена на пальцах, дым сигарет, смех, фразочки:
   -А рыбка есть?
   -А что такое слабое? Всего два оборота. Принесли бы что покрепче.
   -Ха -ха, носатый, сбегаешь за добавкой?
   Про Алексея как-то сразу забыли, пока не напомнил, голосом:
   -А теперь взяли банки, кинули на землю, вот так,- швыряет свою под ноги.- И раздавили,- с силой опускает армейский каблук. Золотистая жидкость пятнает снег.
   Пацаны разом столбенеют. Видно, не ожидали такого поворота событий.
   -Ну что смотрите? Взяли банки и раздавили! Вот так,- повторяет Алексей. Бьет одного пацана по рукам, заставляя уронить напиток.- А теперь, наступай, наступай! И ты тоже. И ты!
   Неуверенные движения разно-обутых ног. Сумбур. Непонимание. Почему? Зачем? Алексей ходит рядом, и зычный голос достигает каждого:
   -Вы думали, я вас пивом пришел поить? Я вас перевоспитывать пришел. И первое, что должны уяснить: все, что вы уважаете - хлам. Пиво хлам, курево хлам,- вырывает из ближайшего рта сигарету, тушит об ладонь. И ни один мускул не дрогнет на лице.
   Семь пар выпученных глаз следят за вминаемым в ладонь окурком. Два рта выплевывают сигареты, один, не успевает - пальцы Алексея быстрее. Выхватывает бычок, сминает в кулаке:
   -Так его, чтоб не дымило, не воняло,- цедит сквозь зубы. Походя, начинает опустошать сумку. На заснеженной траве появляются пары валенок, свернутые в рулон телогрейки.- Переодевайтесь,- говорит.
   -Зачем?
   -Что за фуфло?
   Гомон недовольств. Алексей перебивает:
   -А кому не нравится, может объяснить мне это, один на один.
   Десантник поворачивается к парням спиной, отходит на пару шагов. Вызовов не следует, как и предполагал. Уши ловят звуки: шорох одежды, лязг молний, матюги насчет большого размера, обоюдные подначивания. Наконец гомон прекращается. Алексей начинает говорить:
   -Теперь вы часть бригады "Свет", по крайней мере, на время. Наши гости. Меня зовут Алексей. Я буду вашим проводником. Если кто-то считает, что я в своих словах или действиях только что был неправ, кто думает, что жил до этого дня как положено человеку, а не скоту, может идти своей дорогой. А у кого хватает мужества признать, что был не прав и попытаться исправиться, кто хочет стать мне товарищем, прошу в здание. Я покажу вам новый мир.
   На последних словах десантник уходит. Ноги держат путь к зданию спорткомплекса. Артем, следом. Пацаны, помедлив, тоже.
   Следующие несколько часов, Артем только и делал что наблюдал. Пацанам все рассказали, доступно и понятно, Алексей и еще четверо человек. Говорили о том, что есть в мире силы разрушающие и созидающие. И долгое время в России правили разрушители, такие вот отморозки, как они. Которые только рвали, грабили, убивали. А сейчас, наступает новая эра, таких, как бригада "Свет", и разрушителям больше места не будет. Разрушителей начинают просто убивать. А дальше рассказали о бригаде. Ее мощи, возможностях, правилах, и попросили сделать выбор: с нами или против нас. Под конец, предложили задавать вопросы. Долгое молчание нарушила только одна фраза: "Да мы просто, прикалывались. Не думали, что серьезное дело".
   Напоследок, всем раздали по самодельной книжке "Бригада "Свет" - наш выбор", разрешили одеться в прежнее и отпустили. Провожать до ворот отправился Алексей. Там на границе двух миров: старого и нового, сказал последнее слово:
   -Идите, больше не держу, только помните о выборе. Если трусы - спрячетесь обратно, в свой жалкий мирок, а смелые - пойдете к нам. Не бойтесь говорить дружкам: мы теперь в бригаде "Свет".
   Алексей закрывает ворота. Собирается, было идти к машине, но окликает голос:
   -Эй.
   Десантник оборачивается. У ворот один из пацанов, самый здоровый, топчется на месте, взгляд прыгает с земли на Алексея. Увидев, что на него обратили внимание, пацан начинает говорить:
   -Ты хороший мужик Леха и в принципе, я твои слова принимаю. Но только на счет меня, ты был не прав. Я, не такой.
   -Не такой? А беспредельничал почему, раз не такой. Людей гробил.
   -Да я просто...
   -Они же твои соотечественники, братья по духу.
   -Да я не задумывался над этим. Но теперь буду знать что и как. И если хочешь,- кивает на остальных,- я этих попасу, чтоб не косячили.
   -Не попасу, а проконтролирую.
   -Ну, да.
   Алексей кивает:
   -Конечно, считай, что это твой испытательный срок.
   Артема тем временем отвели в травм пункт, на обследование. Среди инструкторов - так называли здешних воспитателей, оказался доктор. Мужчина выглядел лет на тридцать пять, худой и сутулый. Сразу заинтересовался Артемовой спиной и отказов не принимал.
   Лежа на кушетке, Артем старался не замечать болезненных ощущений в спине: руки доктора как раз принялись за дело, промокали шрамы какой-то жидкостью. Лучшим средством отвлечься была беседа:
   -И много через ваш лагерь таких вот пацанов прошло?
   -Да уже человек сорок, если память не изменяет,- отвечает доктор. Руки при этом работы не прекращают, словно принадлежат другому человеку.
   -И сколько исправилось?
   -Удивишься, но почти все. Они ведь по большей части нормальные ребята, бойкие, жизнелюбивые, энергии, хоть отбавляй. Просто не видели второй стороны медали. Только темную. Не знали, что можно по-другому жить. Оно так часто бывает. Попадут в лет одиннадцать-тринадцать в дурную компанию и все, поехали по наклонной. А хорошего никто не покажет, не расскажет. И винить-то этих ребят сложно. Какая среда окружает, такими и вырастают. Животным свойственно приспосабливаться. А они, скорее животные, чем люди. Потому что у человека есть...
   -Душа,- договаривает Артем.
   -Да,- соглашается доктор,- душа. А у этих пацанов на ее месте, пустота. И наша цель, пустоту заполнить, чтобы стали людьми.
   -А идею лагеря сами придумали?
   -Нет,- отвечает доктор.- Подобный есть в Подмосковье. Владимир репортаж по телевизору увидел, загорелся желанием попробовать сам. Только там воспитанием военные занимаются. Спецназ. Десять человек - энтузиастов. Переживают за будущее России. Боятся, что не будет у страны достойной человеческой смены: ученых, инженеров, управленцев, элитных людей. Вот и пытаются вырастить такую смену. Хороший лагерь. Работает десять инструкторов, за одну смену проходит восемнадцать детей, тридцатидневный курс. Всего месяц, а детям дают больше чем в школе за одиннадцать лет. Я имею ввиду, в плане воспитания. В школах не хватает настоящих учителей, тех, что будут не предметам учить, а жизни. Как не оступиться. Тридцать дней, и скинхед становится патриотом. Не одиннадцать лет, не год, а всего лишь месяц. И я вот думаю, каждой школе бы по такому лагерю, чтобы все дети хоть по разу курс прошли. Посмотрел бы тогда на Сатану. Где бы брал новых бесов? Точно, не в России. Поредели бы ряды криминала.
   -И ведь недорого, лагерь создать,- говорит Артем. В голосе нотки вопроса.
   -Нет, конечно. Только люди нужны и желание, как у нас. Один лагерь соорудили, и в будущем планируем создавать. Например, для выходцев подростковых колоний. Мы этим ребятам нужны. В России ведь целая криминальная субкультура, а ее центры - зоны и тюрьмы. И попавший туда человек, переплавляется. И даже если в нем оставалось что-то человеческое, оно исчезает. Тюрьмы не исправляют, тюрьмы уродуют. Попытаемся дать хотя бы части этих подростков новую жизнь.
   Умолкает. Некоторое время о докторе напоминает только деятельность рук. Потом руки уходят, а голос возвращается:
   -Вот и все. Одевайся. Теперь раны начнут заживать. В следующую среду придешь на проверку.
   -Спасибо,- говорит Артем. Тело покидает кушетку.
   -Не за что. Всего лишь, выполняю свой долг.
   -Созидание,- уточняет Артем сквозь улыбку.
   -Оно самое.
   Прощаются рукопожатиями. Артем направляется к выходу. В теле новая бодрость. Помощь доктора спине понравилась. Алексей у ворот, беседует с парнем в камуфляже. Завидев Артема, кивает на автомобиль, дескать, садись.
   Внутри салона, как и раньше тепло. Накатывает дрема. Неведомое чувство умиротворения. Кажется здесь, за стенами спорткомплекса другой мир, правильный, каким и должен быть. Воздух, солнце, небо здесь реальные, без грязного налета. И люди, будто произошли от бога, а не от обезьян. Новое ощущение жизни, без греховных желаний. Начинаешь понимать забытые слова: любовь, честь, совесть.
   Хлопок дверцы, рядом появляется Алексей. Автомобиль приветствует хозяина рыком мотора и трогается с места.
   -Отдыхаешь?- интересуется десантник.
   За Артема отвечает улыбка:
   -Как в другой мир попал.
   Десантник кивает:
   -Без материального хлама. У нас современные ценности не выживают,- скалится,- зато воскресают прежние, забытые: честь, совесть, милосердие, правда, бескорыстие. Сейчас для людей это просто слова, пустышки, их ведь нельзя пощупать как бабу или "сникерс", или пачку баксов. Сейчас ведь как, если ты достаточно обеспечен, можешь позволить себе много всякого хламья, значит счастливый, а нет - беспонтовая у тебя жизнь, только водку пить и остается. Пропаганда материальных ценностей, по телевизору, через рекламу, отовсюду. И люди ведутся. Совсем забыли о благах духовных. Не видят их, не понимают. Уже не знают, как можно испытывать комфорт в аскетизме. Подобное кажется бредом. Ты согласен, Артем?
   В глазах парня горечь. Нехотя кивает:
   -Богатый, значит счастливый. Западные стандарты.
   -Потому что мир прозападный. Мир экономики и потребления. Какая духовность? Западному обществу не нужна духовность. Им нужно побольше потребителей, вещистов. А духовный человек - не вещист, поэтому он невыгоден западному мировому режиму. Запад стремится сделать мир однородным, примитивным. Мир, где все хотят только жрать и спать, и шкуру свою ценят больше всего на свете. Еще каких-то сто пятьдесят лет назад русские офицеры стрелялись на дуэлях, защищая свою честь. Сейчас, это нонсенс. Жертвовать жизнью ради какого-то аморфного понятия. Ведь то были молодые успешные люди, жизнелюбы, и, тем не менее, рисковали собой за репутацию. А где ты увидишь подобное в прозападном мире?
   -В фантастических книжках,- говорит Артем.
   -Во -во. А в реальности западный человек вытерпит все, лишь бы остаться невредимым. Любые унижения и оскорбления. Будут прикрываться словами: либерализм, человеколюбие. Вон, арабы, издеваются над французами как хотят, но те и пискнуть не смеют. Говорят о равенстве, демократии, а на самом деле, жутко боятся открытого конфликта. Привыкли к комфорту, зажрались. Это их и погубит,- десантник прекращает говорить. Мысли переходят к дороге. Тормозит у зебры, пропуская женщину с коляской. Кивком отвечает на благодарную улыбку. Дорога свободна, нога давит на газ. Мысль возвращается в прежнее русло.- А у нас. Засилье бесов: нарки, бандиты, дегроды культурные. Ну, видно же, что либеральные реформы не помогают. Бред они в современных российских условиях. Нужно жестче усмирять бесов, активнее возрождать национальную культуру, быт, и в этом нет ничего неправильного,- голос начинает подрагивать.- Я раньше ломал голову: почему в Сингапуре, совсем нет преступности? Ну, прямо живут там люди-ангелы. Завидовал их сознательности. А потом узнал, от Владимира, что там за пять граммов наркотика, смертная казнь. Жесткие законы. И вроде никто не возмущается. Наоборот. Нормальные люди жестких законов не боятся, они же их не нарушают, а бесам зато, ходу нет. Новые законы нужны России, да и всему миру. И мы хотим стать этим законом.
   Артем кивает, так и есть. Будут правильные законы, что мир лучше делают, и люди станут правильнее, лучше. Взгляд провожает заснеженные улицы, выхватывает бредущие фигуры. Исчезнут грустные, затравленные лица, а жизнелюбивых станет больше. Например, таких, как у парня и девушки впереди. Перебегают по пешеходному переходу. Она поскальзывается, падает в сильные руки друга. Он подхватывает, несет девушку остаток пути. Звонкий смех наполняет воздух. Ему вторят птицы.
   Артем опускает голову. Кажется, увидел себя со стороны. А на руках, Катенька. Счастливые лица, да только не у них, и не вместе, и не сейчас. Может позже?
   Артем ждал. Подошел к концу третий день, пролетел четвертый. А на пятый, Владимир сообщил, что Катя начала ходить и выглядывать в окно. Артем с утра до вечера был сам не свой. Его Катенька оживает, становится прежней. А на седьмой день Владимир впервые покинул комнату днем, потому что Катя попросила оставить ее одной. Одной! Значит, исчезли страхи. Тогда Артема понесло. Выросли крылья, а взор затуманился. В город, за огромным букетом цветов несло сердце. Опьяненный любовью плелся назад, не видя мира, до самого полога в заветную комнату. От волнения закусил губы и, смахнув набежавшие слезы, шагнул внутрь.
   Катя читала. Синие пальчики на книжном переплете, уголки губ приподняты и в глазах улыбка. Пусть грустная-прегрустная, но улыбка. И лицо Артема отвечает тем же. Маленький шажок вперед и тихий голос:
   -Катя.
   Слова достигают девичьих ушей. Ее веки вздрагивают и зрачки людей, встречаются. Секундная пауза, и из двух улыбок остается одна - Артемова. И лишь одни глаза сочатся любовью, а другие наполняются ужасом, беспомощно обегают стены, потолок в поисках выхода.
   -Катенька, нет,- Он делает шаг.
   Она вминается в спинку кровати, ноги продолжают елозить по простыне, но двигаться больше некуда.
   -Не хочу,- произносят Катины губы. Вспомнившая скальпель спина, покрывается мурашками, и как будто не было семи дней покоя. Катя жмурится и кричит.
   Артем делает еще один неуверенный шаг, потом разворачивается и выбегает из комнаты, из дома. Падает коленями в снег, начинает орать:
   -Урод, урод, урод, я...
   Кто-то обнимает за плечи, крепко. Голос Владимира возле уха:
   -Тихо, тихо. Ты не урод, нет. Катя не тебя боится,- пауза.- Она прошлого боится,- пауза.- А ты и есть это прошлое. Ради ее же блага, не приходи.
   Больше Артем Апостола и Катю не видел.
  
   Воспоминание.
   На следующий день уехал в село, к родителям. У них бурная радость. Сынок! Вернулся! Живой, здоровый! Возмужал! А у него, не очень. Печаль в глазах, и не проходит. Мать конечно обеспокоилась. Отец заговорил о пост чеченском синдроме. Синдром так синдром, пусть думают. Про спину говорить не стал. Благо пока зима, не видно ран в одежде. А к лету, даст бог, зарубцуется.
   Через неделю связался с Алексеем, попросил о встрече. Вместе решили, что и как Артему делать в бригаде. Сошлись на функции агента. Через Артема бригада будет устанавливать контакты в селе. Милиция, администрация, поиск новых членов, сбор сведений о преступном мире. В общем, подготовка почвы для активного вторжения.
   И Артем приступил. Оказалось, все не так сложно. О бригаде слышали, и в принципе были готовы к сотрудничеству, как глава сельсовета, так и полковник милиции Волков. Естественно при соблюдении законности, полном информировании и так далее. Организовали встречу с Алексеем, последние вопросы отпали. Буквально через шесть дней нашли мертвыми смотрящего за селом и еще ряд криминальных элементов. Милиция виновников бойни не обнаружила. В местный книжный магазин поступили книги "Бригада "Свет" - наш путь", за символическую плату в десять рублей. Милиция прошерстила точки продажи спиртного. Была выявлена контрафактная продукция в значительных объемах. Продавцы вдруг стали наотрез отказываться продавать спиртное и курево молодежи до восемнадцати лет. В школе появилось два охранника из членов бригады. Выявили хулиганов, туалетных курильщиков и прочих неблагополучных ребят. Так собрали партию для посещения воспитательного спорткомплекса "Патриот". Вскоре, подобное заведение планировалось создать на территории села.
   В общем, работа продвигалась, правда не так быстро как хотелось. Не было энтузиазма среди местных. Любого действия приходилось добиваться, и без активности членов бригады, по сути, мало что происходило.
   -Люди еще боятся,- объяснял Алексей.- Думают, мы не навсегда. Поиграемся, как Чапаев и уйдем, и тогда криминал начнет мстить всем активистам. Так и в городе было. Людей слишком долго били. В бескорыстную помощь теперь мало кто верит, а тем более, вечную. Ну да ничего, со временем расшевелятся. Через пару месяцев сами под крыло проситься будут.
  
   "Выше приведенные факты говорят о том, что за последние три месяца в селе практически исчезли явления наркомании и алкоголизма, полностью ликвидирована преступность. В селе появилась духовная сплоченность на основе созидательной идеологии бригады "Свет", вера в себя, цель, стремление к развитию". Артем заканчивает писать. Сохраняет документ на дискету, после, включает принтер. Левая рука елозит по уставшим глазам, правая, достает из кармана телефон. Отчет написан. Теперь сообщить Алексею. Пальцы набирают номер. Звонок. Голос по ту сторону трубки:
   -Здравствуй Артем. Как у тебя дела?
   -Не жалуюсь,- говорит. Перед следующей фразой делает паузу.- Я, значит, позвонил сообщить, что все готово. Отчет я написал. Там заметки за три месяца: январь, февраль, март, посмотрите. Оставлю дома, где всегда.
   -Хорошо Артем, молодец.
   -Стараюсь.
   -Только я вот думаю, э -э, может сам Владимиру обо всем расскажешь? Может не стоит тебе уезжать, а?
   Пальцы стискивают трубку. Артем еле перебарывает желание выключить телефон:
   -Я понимаю Алексей, первое апреля,- отвечает,- но все-таки, шутка не удалась.
   -Да я не шучу, Артем, как же можно? Просто думаю, надо ведь когда-то начинать общаться. Это ж, почти три месяца не виделись.
   -Ну и что?
   -Так когда...
   -Никогда.
   -Почему?
   -Да потому что я не хочу видеть ни его, ни ее. Что, так сложно понять? Я работаю? Работаю! Что еще б... от меня надо?
   Импульсивное движение рукой. Трубка отлетает в сторону, кувыркается по столу. Сорвался. Из динамика еще доносится голос:
   -Ты же не знаешь, Артем, может обида уйдет?
   В ответ парень мотает головой. Ухмылка без капли радости.
   -Извини Леха, нет,- говорит. Обрывает звонок.
   Все он знает. Земля слухами полнится. Апостол и Катя. Вроде как научил ее стрелять, убивать страхи. Вроде как ангелом ее называет и не отходит почти. Даже бойцовский отряд покинул ради Кати. Все Артем знает. И про заварушку в загородном доме. Когда напали неизвестные, а Владимир убил троих, Катю защитил. Слова Апостола: "Тебя больше никто не тронет". Артем все знал. Владимир и его ангел. Ходили целые легенды. Что признались друг другу в любви, что собираются жениться и вроде как ждут ребенка.
   Владимир и его ангел. А Катя? Артем знал, что Катя это прошлое, которого он боится и которое лучше забыть, как и весь прежний мир. Древо существующего миропорядка увядало, а на его месте проклевывался новый росток. Некогда забытый, но теперь воскресший, с семенами чести, совести, милосердия, правды и бескорыстия. А разносил семена неудержимый ветер, имя которому Бригада "Свет".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Все познается в сравнении.

  
   Любит ли она меня? Да, пожалуй, теперь я могу говорить об этом с уверенностью. Может быть ранее, до моего ухода ее и терзали сомнения насчет того, что нужен ли ей именно я, такого ли человека хочет видеть рядом с собой. Сомнения, навеянные неопытностью и молодостью, ведь я у нее первый и единственный. Сомнения, взращенные щебетом подружек о своих здоровых самцах, настоящих мужчинах, которые "всегда при бабках", с которыми так классно кататься на "крутых тачках" по ночному городу, "тусоваться" в престижных клубах и кабаках, а потом заниматься фантастическим сексом. При этих словах твои подружки мечтательно закатывают глаза, прикусывают нижнюю губу и изображают томную, как им кажется, а на самом деле глупую улыбку. Стандартные штампы, за которые в любом театральном училище поставили бы два, в лучшем случае. Но ты молода и наивна и не знаешь этого, и каждое слово принимаешь за правду. И тобой овладевает зависть, за то, что не знаешь этого "фантастического секса" со мной. Ведь мы просто занимаемся любовью и получаем удовольствие. Но разве это фантастический секс? Нет, это обычно, как у всех, думаешь ты. А о крутых тачках, элитных клубах, где так классно тусоваться, ты и понятия не имеешь.
   И вот ты начинаешь выдвигать претензии, почему так, а не эдак, почему у них есть, а у нас нет. И тебе не объяснишь, что нам этого просто не нужно, нам и так хорошо с тобой. А хорошо ли - начинаешь сомневаться ты - так ли хорошо, как у них? Или мои слова пустые отговорки, которые использую, чтобы удержать тебя? А на самом деле, я просто ничего не могу, и совсем не мужик, а так, тряпка.
   Милая глупая девочка. Я понимаю, слова сказаны тобой сгоряча, в порыве зависти и обиды к подружкам, которые так счастливы, не то, что ты со мной. Но есть слова, которые говорить мужчине просто нельзя. И я ухожу, даруя тебе свободу и возможность найти себе другого, "настоящего мужика". Я даже оставляю тебе нашу съемную квартиру, заплатив за три месяца вперед. И ты живешь, как и раньше, даже не задаваясь вопросом, почему тебя не выселяют и не предъявляют счета. Просто ты не привыкла думать о бытовых вещах. Во многом еще ребенок, наивный и чистый. Ангел созданный для любви. Я берег твою сущность, заботился, как о самом дорогом на свете, но ты воспринимала это как должное. Обыденность, как у всех. Но я не виню. Ты просто не знала другой жизни.
   Новый мужчина появился у тебя почти сразу. Здоровяк, атлетически сложенный, достаточно красивый, если не обращать внимания на глаза. Ты не видела в них света, любви, обожания, искренности и страсти. Того, к чему так привыкла. Только тусклое равнодушие и еще этот волчий блеск, который появляется в моменты, когда ты ему нужна, очень. Ты еще не знаешь, что блеск этот называется животной похотью.
   Ты познакомилась с ним через подружек. Однажды, они показали тебе фотографии своих "дружков которые свободны", и этот приглянулся тебе больше всего. Твой выбор, сейчас я не могу скрыть улыбки. Ты не зря любила фильмы про Конана - варвара. Да, он такой клевый - комментировали твои подружки - а какая у него классная тачка, ты будешь в восторге.
   Первый раз вы встречаетесь в клубе, "дорогом, где только крутые парни". Ты никогда не бывала в подобных местах и поначалу слепнешь от ярких вспышек лоскутами рвущих темноту, и глохнешь от ультразвука, который оказывается музыкой, самой современной и классной. И множество незнакомых людей вокруг. Ты на время теряешься, и подружки исчезают из виду, но вот они снова здесь рядом, с высокими бокалами в руках, и такой же протягивают тебе. Алкоголь. Лучше сок - пытаешься противиться ты, но в ответ слышишь смех. Глупенькая, здесь нет сока, пей, тебе понравится. И ты делаешь глоток, морщишься, а затем еще один. И в голове начинает шуметь. И ты не понимаешь ослепленная и оглушенная, где ты и зачем, и почему вокруг все улыбаются. А когда приходишь в себя, оказывается, что стоишь рядом с тем самым парнем. И подружки тоже с парнями, жмутся к мускулистым телам и хихикают.
   Вас знакомят. Ты немного смущена, ведь это первая встреча, а ты, наверное, так глупо выглядишь после этих глотков алкоголя. Но он, кажется, не обращает на это никакого внимания. Просто берет тебя за талию, и вы все вместе направляетесь к ближайшему столику. По пути его рука сползает с талии ниже. Ты шокирована таким быстрым началом, но молчишь, потому что не знаешь, что и как сказать, да и к тому же, никто не обращает внимания.
   Садитесь за столик, парами. Некоторые из твоих подружек прямо на колени своих мужчин. Отдают тела в жадные руки, которые совсем не стесняются в действиях. Но подружки довольны и тобой овладевает страх за то, что скоро тоже возьмут вот так, и будут лапать и ты не сможешь воспротивиться или отказать, потому что так делают все. И принесенный алкоголь ты пьешь со всеми, чтобы заглушить ненужные мысли и у тебя получается. Ты даже немного успокаиваешься и начинаешь внимательнее рассматривать этих новых мальчиков, "крутых ребят", среди которых и твой новый парень. Ты замечаешь, что все они, несмотря на разную внешность сильно похожи, жестами, взглядами, манерой одеваться, предпочтениями в еде, выпивке, как братья. И еще они совсем не уделяют вам, девушкам внимания, кроме того, что машинально, кажется, даже не замечая этого, тискают. Они разговаривают только между собой на непонятном языке, а точнее жаргоне. Они громко смеются и гладят ваши тела и им хорошо. И ты бы хотела присоединиться к их радости и поэтому спрашиваешь у подружек, о чем беседуют. Но те отмахиваются - не обращай внимания, мужские разговоры. Мужские? Ты в недоумении. Со мной ты привыкла к тому, что разговоры и ужин и весь вечер целиком у нас общие, друг для друга, поделиться мыслями, эмоциями, желаниями. И даже ужин мы готовили вместе. А здесь? И что же мне делать - спрашиваешь ты? Расслабляйся - получаешь ответ. И ты расслабляешься, как и все, машинально поглощая алкоголь, улыбаясь, когда все улыбаются. И не понимаешь, кто ты, где, зачем, и почему все именно так, а не иначе. А главное - совсем не так, как ты это себе представляла.
   Ты не ведешь счет времени и не можешь сказать, когда вы уходите. Он проводит тебя до припаркованного на стоянке автомобиля, одного из многих. Через минуту уже мчитесь по ночному городу. Ты никогда не разбиралась в машинах и поэтому не можешь оценить ее крутости. Единственное что запоминаешь - мерзкий запах от заполонившего салон сигаретного дыма. И может быть поэтому, с таким удовольствием выбираешься из "крутой тачки" и шагаешь в подъезд его дома.
   А дальше, ваша первая ночь любви. "Фантастический секс", как сказали бы твои подруги. Еще с порога, он груб, он напорист. Он просто берет тебя, как хочет, не спрашивая о твоих чувствах и желаниях. И, кажется, он вообще не имеет понятия о том, что девушка может иметь свои чувства и желания. И ты даже не успеваешь понять, что произошло, когда все заканчивается. И тот, кто только что был на тебе, в тебе, уже храпит рядом. И ты растеряна, обескуражена и не знаешь что думать. Остается только ощущение использованности, когда берут и ничего не дают взамен. И засыпая, ты невольно вспоминаешь наши ночи любви, когда купалась в ласке и неге, когда мы отдавались друг другу до конца, когда я был изобретательный и разный, всегда доводя тебя до вершины. Потому что в твоем удовлетворении я находил наибольшее удовольствие. Потому что настоящий мужчина может получить радость только в наслаждении своей женщины.
   А на утро ты просыпаешься в одиночестве. Он еще не ушел, нет, но и будить тебя явно не собирался. Побрился и уже одевается. Рубашка, пиджак. Привет - говоришь ты, но он не отвечает. Ни доброго утра, ни как спалось, ни вообще ничего. Как будто ты не человек, а так, мебель? Игрушка? Кукла? Он разговаривает по телефону на своем, как и раньше непонятном языке, который может быть в будущем ты и научишься понимать. Потом говорит еще что-то, и ты не сразу понимаешь, что слова предназначены тебе. Он спрашивает, останешься здесь, или подбросить до дома? Ты растеряна, и все-таки выговариваешь, что голодна и хочешь позавтракать. Он протягивает тебе несколько купюр - перекусишь в ресторане. Шок. Ведь ты не это имела ввиду. Ты думала приготовить завтрак вместе и съесть, как это было со мной. Ты готовила бутерброды, а я заваривал чай, или наливал молоко, или сок, твой любимый. А иногда я просыпался раньше и готовил завтрак тебе в постель. Ты делала вид что обиделась, но глаза искрились радостью. И ты быстро съедала все, и у нас еще оставалось время, чтобы заняться любовью, прежде чем я уходил на работу. Но ты не ценила того счастья. Только сейчас начала что-то понимать, когда спустилась с небес на землю. Мой милый ангел, наверное, я все-таки избаловал тебя. Но я не желал этого, видит бог. Я просто любил и был искренним и хотел, чтобы ты улыбалась.
   Он все-таки уходит, оставляя тебя одну, растерянную и взъерошенную, посреди постели, и только звонок телефона выводит из ступора. Твои подружки, приглашают перекусить в кафе. Это недалеко, ты одеваешься и выходишь, захлопнув дверь, как он тебе сказал.
   Подруги за столиком. Кто-то пьет кофе, кто-то сок, но в основном пиво. Тебя передергивает. Опять алкоголь, бр-р-р. Выглядят так себе. Если бы не косметика, не красивые шмотки, что обеспечивают кошельки парней.
   Они сразу же налетают с вопросами, что и как. И сразу же отвечают: правда, классно! Такие мальчики, все оплачивают, все дают, возят по клубам, по домам, хи-хи. А ты смущаешься и не знаешь что ответить, потому что совсем не разделяешь их восторга, и наконец выговариваешь, что ожидала немного не такого. Говоришь что-то о любви, нежности, заботе. Но в глазах подруг непонимание. Симпатичные обеспеченные мальчики, с которыми можно позволить все: шмотки, рестораны, крутые вечеринки, дорогая косметика, возможность хвастаться перед другими, лохушками. Чего еще желать? Ты не отвечаешь. Ты имела ввиду совсем не это. А они советуют бросить глупости и радоваться жизни. И ты "радуешься", неделю, две. Цветы, ресторан, бар, машина, постель. Иногда кино, концерт. Иногда, ничего. И так по кругу. А потом...
   Я никогда не возил тебя по дорогим клубам. У меня нет "крутой" тачки, нет автомобиля вообще. Я всего лишь простой, а главное честный учитель. Я не ворую и не беру взятки. Все что я могу позволить, это вывезти тебя на электричке, а потом на автобусе, а далее пешком, далеко-далеко, прочь от людей, от цивилизации. Туда, где журчание речки и полог леса, и голубое бескрайнее небо и солнце над ним. Где мы купались и гуляли и любили друг друга. А вечером я жарил мясо на костре и разливал по бокалам вино, а ты раскладывала какие-то заранее припасенные салатики. И разве нам, тебе, было плохо? Нет, ты была счастлива, счастлива! Но только сейчас осознала это в полной мере. Разве деньги заменят свободу и любовь тем, кто хоть раз познал их. Нет. И ты нерешительно берешь в руку телефон. Нет. И ты дрожащими пальчиками набираешь мой номер. Нет. И ты просишь прощения, просишь вернуться и слезы по щекам. Я уже здесь, уже с тобой, мой ангел. И я совсем не злюсь на тебя. Я сам виноват, что не объяснил, не показал тебе другой жизни, как еще бывает. И откуда ты могла знать, что такое хорошо, а что такое плохо, если знала только хорошее? Но теперь ты поняла все что нужно, мой милый юный ангел и больше не допустишь подобных ошибок. Ведь все познается в сравнении.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Валька.

  
   Еще в раннем детстве Валька заметил за собой способность "делать людей добрее". Зачастую, люди в его присутствии стыдились совершать поступки, которые в любое другое время совершали легко. Например, мучить животных: бездомных кошек и собак, или стрелять из рогатки голубей, как делал Пашка - дворовый хулиган, со своей бандой.
   Частенько, гуляя во дворе, обычно просиживая возле муравейника в цветочной клумбе, Валька наблюдал, как Пашка с друзьями ловят кошек и привязывают к хвостам консервные банки, а после гоняют, улюлюкая и смеясь. Наигравшись вдоволь, пацаны обычно куда-нибудь уходили, а Валька отвязывал банки и выкидывал в мусорку, после, опять садился у муравейника.
   Вальке нравилось наблюдать за жизнью маленьких работяг, в чем-то даже похожих на людей, таких же суетных, вечно куда-то спешащих. Правда, муравьи никого не мучили. Конечно, Валька не раз наблюдал, как шестилапые воины тащат в домик то гусеницу, то жука, убитых на охоте, но, что муравьи кого-то мучают, совсем не казалось. Наверное, потому что, так, как происходило, оно у муравьев и должно быть. Еще муравьи не били друг друга, а люди, частенько. Даже Вальке однажды досталось от той же Пашкиной компании. Он и не понял особо, за что. Может быть, за то, что освободил очередную кошку от консервных банок, а пацаны заметили. Был и другой случай, когда ходил в булочную, а большой парень по дороге отобрал деньги и дал пинка. Но тот раз, Валька забыл еще быстрее. Вообще сякие плохие штуки, которые происходили с ним, у Вальки в голове не задерживались, а вот те, что с другими, запоминались.
   Еще, если у Вальки было с собой, например, два яблока, или несколько конфет, и Валька видел по глазам, что кто-то тоже хочет, всегда делился, хоть с кем, даже с Пашкой. Пашка в ответ всегда ухмылялся:
   -Что, подлизываешься, чтобы не били?- говорил.- Ну-ну.
   Но Валька, конечно же, не подлизывался, он просто делился, потому что другим тоже хочется. И, недавние тумаки с этим самым "делился", никак не связывал. Да и Пашка то видел, что когда Валька делится яблоками или конфетами, глаза у него добрые и улыбка тоже. И нет у Вальки не боязни перед Пашкой, ни злости, и что совсем он даже не подлизывается, а просто делится, по-братски. С тех пор, Пашка с Валькой дружить хоть и не стал, но больше не трогал, и даже стал Вальку втихоря уважать.
   А однажды, Пашка испугался. Выбегал из подъезда, под ноги не глядел, а на крыльце кошка ничейная лежала, грелась. Так Пашка ей со всего маху ногой на хвост. Кошка как заорет, а вслед за ней Пашка. Мальчишки, что во дворе гуляли, увидев такое дело, рассмеялись, а ведь почти все из Пашкиной банды были. Разозлился тогда Пашка, и кошку ничейную пнул, да так, что она сильно хромать стала. Валька кошку потом выхаживал, кормил, носил на руках. Пашка видел это и злился. Постоянно Вальке говорил: " это я ее так пнул, это из-за меня она хромает". Пашке хотелось, чтобы этот хиляк Валька, сказал ему что-нибудь в ответ, например, что он Пашка, гадкий мучитель, дурак и как-то разозлился на Пашку, чтобы можно было в ответ тоже разозлиться, и накостылять Вальке по первое число. Но Валька ничего такого не делал. Он только гладил котенка и сообщал Пашке радостно: "послушай, как мурчит". А еще играл, бантиком на ниточке, за которым котенок бегал: "посмотри, он почти не хромает. Какой он хороший, да Пашка?". Протянул котенка прямо к Пашкиному лицу: "погладь, он такой пушистый". Котенок жалобно мяукнул. Пашка вдруг почему-то зарделся как помидор. Насупился. "Не хочу я никого гладить",- прокричал и убежал со двора. После того момента Валька больше не замечал, чтоб Пашка котят или собак мучил.
   А однажды Валька увидел, как мальчишки стреляют голубей. Они сыпали на землю хлебные крошки и когда голуби слетались, били по ним из рогаток. Когда Валька заметил, мальчишки побили уже троих. Валька подбегал к этим самым голубям, бережно брал на руки и относил в дом. А мальчишки видели, смеялись и продолжали все также приманивать голубей и бить из рогаток. Они думали, Валька закричит, чтоб не смели, чтоб прекратили, но Валька не кричал. Только молча подбирал голубей, прятал за пазухой. Смотрел на ребят горючими глазами и улыбался невеселой улыбкой. И когда так смотрел, Валька, как будто казался мальчишкам их много старше, как мама, или как учительница. И сразу почему-то уши начинали гореть огнем, а лица заливала краска. А некоторые потом даже плакали, не понимая от чего и злясь на себя за слабость. И побить бы Вальку, чтоб не путался под ногами, да только за что его побьешь, когда даже разозлиться не получается?
   "Эх, добрый ты Валька, хороший. И откуда такой взялся?"- говорили взрослые. Но сам Валька не считал себя добрым. Ему просто нравилось делать все вокруг красивее, и как он сам говорил: "неиспорченным".
   Часто, видя на улице мусор - бутылку или пакет, Валька машинально подбирал его и выкидывал в урну возле подъезда, или мусорные баки за домом. Люди, которые видели это, часто смеялись и даже подшучивали, дескать, вырастешь Валька, устроишься дворником - весь мусор соберешь. Чего эти пара бутылок? Но валька не обижался, потому что у людей в глазах не было того веселья и бравады, что в голосе. Часто даже, у людей в глазах была зависть, как будто только он Валька мог так. Хотя непонятно было Вальке, чего сложного в том, чтобы выкинуть мусор в урну, а не на тротуар?
   -Ну, чего ты ее поднимаешь, эту банку,- говорили иногда мужики,- пусть валяется.
   -Так улица красивее,- отвечал Валька. Подходил к мужикам, становился рядом, и показывал, на то место где лежала банка пальцем.- Смотрите, красивее,- говорил, глядел дядькам в глаза и улыбался, счастливый.
   А дядьки потом, после этого, как бы в шутку банки и бутылки уже в урну выкидывали, говоря со смехом:
   -Ладно, не будем красоту портить, а то Вальке потом убирать.
   И другие случаи были. Например, мужики, что во дворе в домино играют, при Вальке прекращали сквернословить, бабки на лавочках переставали гонять палками котов и даже видя, что Валька с этими котами играет, выносили "блохастым" покушать. Молодая мама Ира не кричала на неожиданно расплакавшуюся в коляске дочку, а начинала утешать, и сигарету при виде Вальке тушила, хотя Валька и не понимал, что такое сигарета и плохая ли она.
   А еще Валька всегда прибегал, когда дядя Валера и тетя Лена с ихнего подъезда, только этажом выше, "ругались и скандалили на весь дом". Обычно это было по вечерам. Валька всегда стоял пролетом ниже и наблюдал своими грустными глазами. После ссоры, дядя Валера обычно уходил на улицу, спать на лавочке. От него сильно пахло чем-то неприятным, наверное, жидкостью, которую всегда носил с собой в стеклянной бутылке и пил из горла при этом морщась. Обычно, когда дядя Валера засыпал, бутылка падала рядом. Валька подбирал ее, зажимая пальцами нос, и уносил в урну, а если бутылка разбивалась, собирал осколки. А потом, бежал в подъезд, подбирать ботинки и разные вещи, которыми тетя Лена кидалась в дядю Валеру, и, относил их в тети Ленину квартиру. Та всегда открывала дверь, утираясь платочком, улыбалась совсем грустно и говорила: "спасибо" и Валька тоже в ответ грустно улыбался. Тетя Лена часто совала Вальке в руки одеяло со словами: "на вот, отнеси, пожалуйста, этому алкоголику, а то ведь, замерзнет".
   Однажды, во время очередной ссоры, Валька стоял как всегда на лестничном пролете и наблюдал, чтобы потом, когда разойдутся, помочь. Вальке почему-то это казалось очень правильным, что именно так, очень нужно сделать. Дядя Валера заметил, повернулся к мальчику, а Валька продолжал смотреть на него и на тетю Лену, как всегда в таких случаях: добро и грустно. И тут, дядя Валера начал кричать:
   -Ну, чего вылупился? Чего ты смотришь своими глазенками? У- у, как треснул бы, да... жалко. Эх,- махнул рукой и ушел.
   Валька наблюдал с крыльца, как дядя Валера привычно улегся во дворе на лавку, и вроде как заснул. Но, когда Валька подошел забрать бутылку, дядя Валера неожиданно открыл глаза, взял мальчика за локоть и придвинул к себе:
   -Ты извини Валька, что я на тебя накричал,- произнес своим охрипшим и сильно вонючим голосом.- Это я не со зла, а так... Просто плохо мне, вот и пью, дурной становлюсь. Если бы не пил эх... и себя мучаю, и Ленку, и тебя Валька вот, тоже,- сказал, посмотрел на Вальку и, заплакал.- Ну и глаза у тебя Валька, смотришь и хоть вешайся. И не поймешь, толи умный ты слишком, толи дурак.
   А Валька постоял еще рядом, и пошел выкидывать бутылку, а потом принес дяде Валере одеяло.
   -Не скажешь никому, как я тут, расчувствовался?- спросил дядя Валера.
   Валька отрицательно помотал головой. Он вообще говорил мало, не потому что был молчуном, а как-то само так получалось.
   -А я уж, брошу пить, постараюсь,- пробурчал напоследок дядя Валера и засопел.
   И вправду, ссор Валька больше не наблюдал. Вместо этого дядя Валера и тетя Лена стали под ручку ходить. Видно, действительно пить бросил.
   Вообще Валька замечал, что если человека что-то мучает, или он себя не любит, то такой человек и других начинает мучить и не любить, или начинает пить водку, как говорил дядя Валера: "от тоски. Убегать от проблем в бутылку".
   А вот старик из другого подъезда, тоже выглядел несчастным, но при этом был добрым-предобрым, и от этого Вальке его почему-то было особенно жалко. Даже более жалко, чем битых животных. Поэтому Валька старался со стариком не встречаться. Старик обычно угощал конфетами и очень обижался, когда кто-то отказывался, а Вальке было стыдно брать конфеты у несчастного старика. И часто, после встречи со стариком, Валька, плакал.
   Тогда Валька еще не понимал, что такое часто бывает с людьми, которые, встречаясь с чистым человеком, видят свою грязь или несправедливость. Валька не понимал, что плачет от этой самой несправедливости: что такой хороший старик, так несчастен. И уж тем более Валька не мог подумать, что старик сделался хорошим именно от несчастья, когда сгубил своим пьянством жену и рассорился с детьми. И, только тогда, оставшись один, осознал, как был неправ. Валька не знал, что есть "очищение через боль", и что это самое "очищение через боль" происходило и с Пашкой, и со многими другими людьми, встречавшимися с самим Валькой. В чистом Валькином зеркале, каждый видел себя грязным и оттого чувствовал неуютно, не в своей тарелке. Ведь думаешь, такой хороший, по крайней мере, не хуже других, а оказывается... н, да.
   Поэтому, когда Валька умер в свои шесть лет - бросился под машину за котенком, все конечно погоревали: "какой хороший мальчик из жизни ушел", но где-то, в глубине души, вздохнули с облегчением. Ведь теперь, как-то стало можно и ругаться при детях и голубей стрелять и мусорить где попало, и совесть то особенно уже и не мучила. Дышаться легче стало. Ведь грешки то, они у каждого имеются, и как бы принято грешки эти, не замечать. Так уж, заведено.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Близнецы.

   3 июля. 1900 год.
   -Уф, наконец-то,- Левадный отер лицо кружевным, шелковым платком жены. Свои по обыкновению кончились к середине недели, а поскольку ни жена, а уж тем более он, дипломированный выпускник гарвардского университета, стирать их не собирались, приходилось подворовывать из супружних запасов.
   Бисерины стремительно образовывались на морщинистом лбу и градинами стекали по лицу и шее. Белая, насквозь промокшая тряпица не справлялась со своими прямыми обязанностями, а по сему большую часть влаги принимал на себя чистейший ворот медицинского халата, за какие то несколько часов успевший отсыреть и состариться до неузнаваемости.
   Доктор устало сел на так, кстати, подставленный акушеркой стул. Ноги безбожно ныли, а расшатанные суставы не как не хотели вставать на место должным образом. Левадный благодарно кивнул моложавой помощнице, с содроганием поняв, что еще пара секунд и рухнул бы прямо на пол. И не мудрено, он уже не в том возрасте, не тот, что раньше и седьмые роды на дню явный перебор. Да еще такие. И заменить, увы, некому, потому как дипломированного врача со стажем теперь днем с огнем не сыщешь. Молодежь нынче все капиталы зарабатывать стремиться, бумагами спекулируют, крутят махинации... как их там ... спекулянты, во и слово то, какое выдумали. А то, что бы людей на свет божий извлекать, помогать так сказать длить род человеческий, так некого, не прибыльно. А честь, благородство профессии? Левадный с досадой махнул рукой. Кто-то услужливый истолковав жест по своему, поднес ему чашечку кофе. Та же девушка-акушерка, похоже, решила от него не отходить. Молоденькая, лет семнадцать, вовсю строит глазки и выпячивает наиболее благородные части тела, пытается понравиться. Что ж, мы не против. Доктор похлопал себя по бедру. Нам бы только отдохнуть и животик подтянуть, может, что и смогем. А? Ответа не последовало, ни в какой форме. Левадный горько ухмыльнулся и, пригладив седину, прищуром посмотрел на акушерочку. Хоть пощупать.
   У операционного стола раздался резкий младенческий крик. Сейчас врачи должны накладывать последние швы на женщину. Бедняга, не каждая такое вытерпит. Тяжелейшие роды. Двойня, а как в последствии выяснилось сиамские близнецы. Пришлось делать кесарево сечение. Мало, что это, так еще и медсестры начали, как заговоренные терять сознание, одна за другой. Да, что греха таить, сам то и дело прикладывался к нашатырю, на том и держался. Бесовские роды, ей богу. Благо, вроде все. Теперь и домой можно... хм, а действительно, чего тянуть.
   Левадный поднялся, на мгновение, задержав дыхание, что бы не закряхтеть и решительно направился в гардеробную. У порога задержался. Потянул не за ту веревочку, развязывая бант на сменном тапке, в результате получил узел и довольно тугой. Пока возился, упрел и заработал колик в боку. Присел отдохнуть. Рохлей в глазах подчиненных выглядеть не хотелось, посему сделал вид, что сосредоточенно о чем-то вспоминает, как вдруг услышал:
   -Невероятно. Эт... этого не может быть!- и через секунду.- Доктор, доктор, вы еще здесь?
   Горланил Сталев, молодой и очень умелый врач, исключение из всеобщего докторского правила денежной молодежи. Левадный буквально души в нем не чаял, всячески поощрял и подбадривал молодое начинание, не давая угаснуть робкому огоньку энтузиазма. Возможно, в другой ситуации со спокойной совестью ушел бы домой, справедливо возложив заботы на плечи подчиненных, но молодой, бойкий голос, вновь разбудил в нем орлиный дух, и гордо выпятив грудь, для чего пришлось до стука свести лопатки, Левадный прошествовал в операционную. Сталев встретил, чуть ли не у порога. В глазах восторг и страх, как будто катался на змее Горыныче. Руки трясутся, от тела жар, как от печи. Задеревенелым пальцем указал на середину помещения, где над медицинским столом уже столпились все эскулапы:
   -Он... они раз... раздельнополые,- сумел выговорить Сталев, и с нездоровым любопытством вбуравился взглядом в доктора, видно наблюдая за реакцией.
   Левадный с пониманием кивнул и приложил ладони ко лбу молодого врача, талантливого, но явно перетрудившегося. Того бил озноб.
   -Конечно, ты прав мальчик мой. Боровой, типичный мужик, а Аннушку при всем желании нельзя спутать...
   -Да нет же,- Сталев зашелся в приступе смеха.- Вы не так меня поняли. Я, имел в виду сиамцев.
   -А что сиамцы?- спросил Левадный, медленно улавливая мысль.
   -Они раздельнополы доктор. Мальчик и девочка,- теперь Сталев говорил на полном серьезе.- Или так, или мы все сошли с ума.
   -О, черт, капельницу! Анна, быстрее, черт бы вас побрал. Маша, Люда, бинты, анти-шоковое. Не спать, не спать!- Боровой никогда не отличался интеллигентностью, но именно его голос "взрывал" помещение в экстренных ситуациях, подчиняя всех без исключения единому ритму.
   Левадный опрометью бросился к столу, на ходу содрав с вешалки запасной халат с заложенным в карманы комплектом перчаток.
   -Ситуация,- спросил, бегло осматривая наметенным взглядом поле будущих операционных баталий.
   Ответил кто-то из младших:
   -Малчик... ах да, вы же не знаете.
   -Знаю, дальше.
   -Он при смерти. Сиамцы оказались почти индивидуумами, лишь небольшой кожный срост на боку. Решили разделить, а тут...
   -Понятно. Причина?
   -Шок.
   -В таком возрасте?
   -Невероятно, но факт. Сердечный приступ, мощнейший, наступил сразу после разделения.
   -Мы теряем его, теряем. Ох!- Борового сильно качнуло в бок. Чудом устоял.
   По полу загрохотало, опрокинув поднос со склянками, Анна без сознания рухнула у стола, рукой задев капельницу. Тонкая игла покинула свое вместилище. Маленькое тельце мальчишки дернулось, девочка пронзительно завизжала. Глаза и уши заложило, сознание медленно меркло. Левадный из последних сил пытался дотянуться до нашатыря, краем глаз наблюдая за оседающими белыми халатами. В последний момент понял, что не успевает, перекрестился и осел.
  
   -Около шести тысяч лет назад, в то время в Египте правил Эхнатон, произошел любопытнейший случай,- Левадный начал говорить совершенно неожиданно. Еще секунду назад в бессознательном состоянии возлежал в медицинских покоях, а тут... Доктор даже не знал один ли он в комнате. Слова сами полились из уст. Хотелось высказаться, поделиться неожиданно пришедшей на ум догадкой, хотя бы с самим собой, в слух, что бы лучше запомнить. Но ему ответили. Милейшим, хоть и слегка охрипшим голосом:
   -Слушаю вас доктор?
   -Родная моя и что ж ты от меня не отходишь?
   -Й- й- а,- девушка смутилась, руки ее задрожали и как раз не вовремя. Поднесенный Левадному чай со сливками, выплеснулся из наполненной до краев чашки на тощий докторский живот.
   -А- а- ай,- от неожиданности доктор закричал и вдарил рукой по воздуху. Попал по чашке. Хрупкий сосуд вылетел из нежных девичьих рук, проделав путь до полок со склянками. Через секунду осколков на полу явно прибавилось.
   На шум сбежался весь соседний персонал. Анна окончательно растерялась и заревела. Шумиха в коридоре усилилась еще больше, так как собрался, похоже, весь этаж. Все обсуждали и спрашивали друг у друга о курьезном инциденте, то и дело, протискиваясь к двери и с озабоченнейшим видом разглядывая облитого доктора и заплаканную акушерку. Не вытерпев, Левадный сорвался и совсем не интеллигентно и даже весьма грубо послал всех вон, после чего, достав из-под подушки пачку снотворного, проглотил пару таблеток.
   Проснувшись в очередной раз, доктор, прежде всего, прислушался. После минуты чрезвычайного напряжения уловил шум выдыхаемого дыма. Курить в помещении вопреки всем медицинским правилам решался только Боровой. Старый, добрый приятель. Левадный улыбнулся и шумно зевнул. Тут же слуха коснулся лязг посылаемого толчком ноги в путь передвижного столика.
   -Чай, печенье, ветчина,- произнес Боровой, как только столик пришвартовался к докторской кровати.
   Живот Левадного протяжно заурчал, а рот наполнился обильной слюной, полной готовых к бою ферментов. Правая рука сама нашла чашку с чаем, обожженный живот заныл. Тут же одернулась, взяла кофе, перенесла в левую руку и молнией ринулась за бутербродом.
   -Ну, так что там с Эхнатоном? У него тоже была сестра?- Боровой наконец развернулся в сторону Левадного, не стыдясь, по хомяковски набивающего рот закусками.- Кстати, приятного вам аппетита.
   -Спасибо дружище, ик... уф, большой зараза.
   -Кто большой,- не понял Боровой.
   -Кусок, в горле застрял, не пролазает. Ну да ничего, сейчас мы его кофейком,- на время замолчал.- Оп па, порядок. И не смотрите так дружище. Врач как зверь, ест редко, но много.
   -Да нет, я не с того. Просто жду ответа, на сформулированный мною в начале сей беседы вопрос.
   Левадный закатил глаза, воспроизводя цепь событий:
   -Ах, да,- прокашлялся и продолжил уже спокойным, уверенным голосом.- Нет ничего, с Эхнатоном ничего такого, ни сестры, ни брата. Просто время тогда было не спокойное. Вы же знаете, отказался от всех богов, кроме солнца. Все с ног на голов поставил, порушил незыблемые каноны тысячелетий. Отсюда бунты, возмущение власть имущих и раб содержащих, чиновничий произвол, не соблюдение лжефараоновских законов.
   -Короче, то еще времечко,- подытожил Боровой.
   -Ну да. Так вот, в одной нубийской провинции жил чиновник Яхму... Яхме...
   -Безымянный в общем.
   -Ну, да. Была у него сестра, близняшка, вылитая копия, красавица, как и он. Только один общий недостаток, срост на боку. Так и жили, не разлей вода, правили вместе, горя не знали. Пока не пришел к власти вышеупомянутый фараон.
   -Эхнатон.
   -Ну, да. Тут то и выявились различия в политической ориентации,- Левадный ухмыльнулся, и мечтательно глядя в потолок, развалился не кровати. Рассказ захлестнул его с головой. События воспринимались как дела минувшей молодости.- Чиновник, как истинный приверженец отвергнутого бога Сета взбунтовался, наотрез отказавшись принять новую власть. Сестра же, чувствуя мощь нового правителя, склонялась к союзу с еретиком. Через неделю она умерла - "отравилась" выпитым вином.
   Близнецов в срочном порядке разделили. Усопшую со всеми почестями похоронили в гробнице, но жрецы, как отступницу отказались ее бальзамировать, засунули в саркофаг всю как есть.- Последнее слово напомнило о недоеденном печенье. Палату наполнил звучный хруст.
   -И, что дальше?- не выдержав паузы, спросил Боровой.
   -Дальше, я допью чай, будь он неладен.
   -Тьфу, на ваш чай любезный друг! Что было с сестрой.
   -А... хм,- Левадный на мгновение смутился своего непонимания.- С сестрой? Она ожила.
   -Как?- Боровой поперхнулся дымом.
   Довольный, что утер другу нос, Левадный продолжил с удвоенным энтузиазмом:
   -Обыкновенно. Вскочила с носилок по пути в гробницу. Не растерявшийся жрец, стукнул ее по голове жезлом, раскроив череп. В таком состоянии связали цепями и быстро уложили в двойной саркофаг. Гробницу наглухо замуровали.
   Новоиспеченный властитель правил без горя и забот всего пару дней, а потом начал чахнуть, притом в буквальном смысле, увядая на глазах. Все связали недуг со смертью сестры, а точнее, ее проклятием, якобы произнесенном при восстании с носилок. Жрецы, а по совместительству лекари, тут же принялись выхаживать своего покровителя. И травы и настойки и заговоренные наложницы-смертницы, ничего не помогало. Пока не отважились служители небес привести вельможу в свою скотобойню, что в народе храм жертвоприношений, и не дали поучаствовать в действе. Тут то он и воспрял.
   Никто не знает, был ли тому причиной пережитый от увиденных страстей шок, или действительно боги снизошли пред светлы очи властителя, но факт остается фактом, жизнь вновь наполнила потоком пустеющий сосуд. Не надолго правда, видать трещина все же место имела. И месяца не прошло, как костлявая снова похлопала по плечу. Ну, вельможа не будь дураком, колеса изобретать не стал. Намекнул жрецам. Намек поняли. Трое суток не вылезали из храма, воздавая кровавые почести богам, всем подряд. Жрецы уже и счет жертвам потеряли и обряды у них закончились, а вельможе все мало и мало. Благо особой вычурности не требовал, лишь бы орали погромче.
   Когда наконец закончили и свет увидел вельможу вновь, того наверное и мать бы родная не узнала. Здоровый, розовощекий, окрепший и мужественный словно бог. Силы не меряно, работает за троих. За неделю всех разбойников вымел, у соседей кусок земли отхватил, да еще и к храму пристройку воздвигнуть решил. Народ радуется, не хозяин, а золото. А, что со странностью, так лучше это, чем тиран подколодный. Жрецы тоже не в обиде. Хоть и боятся стали до поросячьего визга, не каждый день видишь, как человек смеется и в ладоши хлопает там, где заикой оставаться положено. Но страх дело второе и даже десятое, особенно когда тебя не трогают, а даже наоборот, новым храмом радуют.
   Тут бы и сказке конец, да появился тот, о ком и думать забыли.
   -Сестра выбралась?- выпучив глаза, спросил заинтригованный историей Боровой.
   -Рад бы тебя обрадовать, да не могу,- Левадный виновато развел руки.- Все намного прозаичнее. Фараон. Кто накапал на мозги престарелому реформатору, приверженцы ли сестры, или отвергнутые братом, в сущности, не важно. Прокатился фараон, как Мамай по Руси. Мечом, бр- р- р,- доктор помотал головой вытрясая ошибку.- То есть хопешем и скребком. Первым резали повинных и подвернувшихся под руку, вторым соскабливали со стен изображение Сета и компании.
   Вельможа погиб героически, в генеральном и единственном сражении, как подобает мужчине. В первой же атаке фараоновы лучники нашпиговали его стрелами как ежа. Остальные почти тут же и сдались, предпочтя смерть каждого десятого, смерти каждого первого, хм. Труп вельможи в тот же вечер прибили к воротам храма ненавистного фараону Сета, нацепив на башку маску осла с оборванными ушами и оскаленной пастью из которой торчала стрела победившего властителя. Тут-то и начинается самое интересное.
   -А...,- Боровой, хотевший уже поблагодарить за интересную историю, расплылся счастливой улыбкой.- Слушаю, слушаю. Да вы меня просто удивляете.
   -Да, в тот, то бишь следующий день, удивились все. События начались с утра, когда фараоновы жрецы решили вскрыть сестрину могилу и хоть и с опозданием, но все же мумифицировать ее заново, по всем языческим правилам. Где-то в то же время, жутко мучавшийся с похмелья солдат решил сходить по нужде за угол храма. По дороге он заметил, что вельможа-предатель уже не висит, а стало быть, его сняли, что бы ни смердел по округе под жарким египетским солнцем. Дескать, поиграли, и хватит. Мысли эти были ошибочны, но вполне естественны, вряд ли кто-то мог помыслить о чем-то другом. Но именно это что-то и ждало парня за углом, в виде медленно, конвульсивно, но явно самостоятельно ползущего в сторону противоположную городу убиенного, о чем свидетельствовал десяток наконечников стрел торчащих из спины насквозь пронзенного вельможи. На пронзительный вопль солдата, сбежался весь бомонд. Долго никто не решался подойти к существу. До вечера шли за ползущим, наблюдая, пока тот не соизволил остановить ход и не начал разлагаться, да так шустро, что процесс был виден не вооруженным глазом,- Левадный отер со лба пот и, допив остатки кофе с взвесью, продолжил.- К тому времени жрецы разобрали таки стенку в гробнице, проделав изрядных размеров брешь. Процесс затянулся надолго по той простой причине, что рабы отказывались работать, напрочь, даже под угрозой смерти. Причиной тому были непрестанные скребущие звуки, доносившиеся с противоположной стороны усыпальницы, что для рабов, не слишком просвещенных в загробных делах, означало с того света. Пришлось работникам небес, превратиться на время в тружеников кирки и лопаты. Проклиная во всю мышей, невесть откуда взявшихся и нечеловеческого ужаса бугры на ладонях, в простонародье мозоли, запятнавшие благородную кожу, жрецы добрались таки до пещерного нутра. Главный жрец торжественно вышиб последний камень, который не менее торжественно рухнул к его ногам, вместе с "мышью", ободранной, костлявой, с обломанными о камни ногтями и памятным шрамом вдоль черепа, успевшим затянуться, но не оволоситься.
   Впоследствии, сопоставив все факты и разобрав по косточкам события, жрецы пришли к выводу, что умерли мертвецы, хм, в один день, не далее как перед заходом солнца. До сих пор, оставались живыми. Потому как близнецы сиамские в действительности есть одно тело и одна душа и покуда жив один, будет жить и другой, всегда, ибо питают они друг друга силой без на то знания и хотения.
   -А- а- а,- Боровой вскочил со стула и быстро прошелся по комнате, пальцем тыча в потолок.- Вот почему братишка так плохо себя чувствовал, чертовка забирала половину сил. Так?
   -Более или менее.
   -Гениально! Ну, а ожил, потому что отобрал часть накопленных ранее сил у сестры. К вечеру они, то бишь силы закончились у обоих...
   -После чего оба..., обе..., обои благополучно отошли в мир иной. Истории конец,- подытожил Левадный не желавший отдавать концовку своего рассказа другому.
   На время замолчали. Боровой по новой набивал опустевшую трубку, а Левадный менял пациентскую личину на докторскую. Переодел полосатую пижаму на костюм. Стоя у зеркала тщательно разгладил складки на рубашке, присобачил галстук, мимоходом спросил:
   -А, как там наши чумные?
   -А, что?
   -Не сочти меня сумасшедшим, понимаю легенды легендами, мясо отдельно, а рыба отдельно, но, я хотел бы проверить тело мальчика на предмет жизненных симптомов. Не хочется, что бы ожил в могиле.
   Боровой поперхнулся дымом и закашлялся:
   -Бог ты мой,- сказал.
   -Эй, эй, не стоит так сразу. Будем надеяться, что этого не произойдет.
   -Да, не произойдет,- он горько ухмыльнулся.- Мой дорогой, любящий снотворное друг. Уже произошло.
  
   6 сентября. 1903 год.
  
   Хоронили поутру. Тихо, неприметно. Родные, друзья, близкие соседи, из тех, кто знал. Лишь тоскливые песни ранних петухов, да взгляд восходящего солнца провожали процессию к недалекому кладбищу. Мужики несли гроб: два брата, родной и двоюродный, сосед - друг семьи и вдовец. Рядом жены, еще одна соседская пара и одинокая женщина, не из местных, шла поосторонь от других.
   На кладбище мужики взялись за лопаты. Могилу сотворили рядом с материнским надгробием. Аккуратно опустили гроб с усопшей, перекрестились, постояли молча, с мыслями добрыми и светлыми. Потные, грязные от работы щеки вдовца омыли слезы. Женщина, та, что не из местных, неприметно подошла, отерла лицо платком. Деревенские бабы хмуро посмотрели, зубы мужчин скрипнули, но промолчали. Нечего событие и без того печальное омрачать скабрезами и язвами. Каждому слову, своя полка.
   Вдовец первым взялся закапывать, за ним споро остальные. Чувствовали себя неловко, а работа, как известно, мыслям простора не дает. Женщины подходили по очереди, аккуратно кидали по жмени земли, целуя и нашептывая сырницу, взмачивая слезой.
   Далее были поминки в доме вдовца. Пообедали в тишине, поохали, поплакались, вспомнили пару событий и как-то, все и затухло. Вроде до дня не дошло, не то, что до вечерних посиделок, а как вечность промелькнула. Вдовец все больше молчал и косился в стакан, да и остальные видели, что застолье, обычно естественно идущие хотя бы до вечера, стоит стойнем, заставляя чувствовать себя бездушными дураками, лишними, как корова на балу.
   Мужики, что из соседей, видя такое дело, опрокинув по последней, решились уйти под предлогом трудовых будней. Бабы убрали со стола лишнюю посуду, да сели в кружок, посплетничать. Позвали и незнакомку, отказалась. То и дело бросали на нее косые неприязненные взгляды. Женщина делала вид, что не замечает, однако от вдовца отошла.
   Крик раздался неожиданно. Пронзительный, режущий слух, заставлял морщиться, как от зубной боли. Голосил ребенок. Бабы вскочили с мест, незнакомка молнией кинулась в соседнюю, завешанную толстым пологом комнату, задела скатерть, пара тарелок звякнула о пол. Остальные за ней было бросились, но вдовец остановил. Нечего, дескать, толпиться, малышку только испугаете, да и здоровье себе попортите. Матрены начали возмущаться, но встретив суровый мужской взгляд, отступились.
   Кричать дитя вскоре перестал. Мгновенно наступила тишина. Вдовец тут же приник к пологу:
   -Ира,- позвал, голос хриплый, дрожит.- Все хорошо, или... мне зайти?
   Ответа не последовало, но через секунду полог отошел в сторону. Появилась Ира: "Господи, как же это тяжело",- вышептала, и повисла на вдовце.
   Женщины разом ахнули, прикрывая рты и хватаясь с левой стороны за грудь, но не от возмущения, как бы сделали минуту назад. О своей неприязни к "шустрой девке" все разом забыли, как только эту девку увидели. Бледная, худая и влажная, как подземный червь. С синюшными мешками под белками глаз, отчего то совсем не белыми, а цвета малины.
   -Господи, что с ней,- запричитала одна.
   -Это все ребенок,- ответили ей.
   -Ребенок?
   -Как, ребенок?
   -Как мать свою три года мучил, так и девку сейчас,- Клара, в прошлом подруга усопшей, забывшись, перешла с шепота на голос.- Бесовский ребенок.
   -Верно, бесовский.
   -Видать за брата мстит.
   -Верно, за брата.
   -Какого брата?
   -Что в младенчестве помер,- опять Клара.
   -Зря их отделили, не к добру.
   -Всех погубит.
   -Сатаненок.
   -Молчать!- вдовец не выдержал открытых сплетен, сорвался.- Прочь все из до...- Поперхнулся, сглотнул горький комок, добавил уже спокойнее,- из дома. Выйдите.
   -Спокойнее милый,- Ирина приоткрыла створки губ. По-прежнему поддерживаемая вдовцом, не в силах стоять, она шумно дышала. Слова выходили с хрипом и натугой, словно раскаленные угли.- Не кричи. Они же правы, все так.
   -Так, да не так,- вдовец унял дрожь.- Никто не имеет право в моем доме, о моих детях, такое. Слышите?- развернулся, полыхнул огненным взором, но в комнате никого не было, только дверь скрипела под сквозняком.
   Вдовец перенес Иру на диван:
   -Подожди, я сейчас,- скрылся на кухне. Как мог скоро заварил чай из трав, восстанавливающий, по бабушкиному рецепту. Перелил несколько раз из кружки в кружку, что бы немного остудить и обратно в комнату. Ира спала. Осторожно приподнял ее за плечи, нежно поцеловал веки, губы. Она ответила на поцелуй,- ты должна выпить.- Сказал
   -Мерзкий запах,- Ирина сморщила носик.
   -И вкус тоже, можешь поверить,- вдовец поднес к ее рту кружку с варевом. Отвертеться девушке не удалось.
   -Ты мучаешь меня,- сказала.
   -Я люблю тебя, пей. Ну пей же... вот так, вот, не от- во- ра- чи- вай- ся. За маму, за папу, еще чуть. Молодец.
   -Фу, гадость!- Ирина с силой оттолкнула от себя пустую кружку.- Ты, сам то пробовал?
   -Хм, я не помню.
   -Такое, ты запомнил бы точно. Мерзавец.
   Не смотря на возмущение, черты ее лица потеплели, смягчились. Бывшая боль в глазах исчезла, значит, варево подействовало. Губ коснулась улыбка человека отдыхающего после тяжелого трудового дня, знающего, что никто не потревожит.
   Вдовец нежно гладил ее волосы, щеки, щекотал шею. Ира щурилась, как кошка.
   -Сединки,- вдовец торопливо прикрыл промелькнувший меж пальцев старческий волос.- Бедная девочка.
   -Ты что-то сказал?
   -Я люблю тебя.
   -Подлиза,- Ира игриво стрельнула изумрудами глаз.
   В груди вдовца вдруг стало больно и неуютно. Стыд нахлынул волной. В один миг возненавидел себя.
   "Как быстро забываешь плохое, моя девочка,- подумал.- Живешь не днем, мигом. Еще пять минут назад испытывала муки у колыбели дитя, а сейчас смотришь весело и жизнерадостно. Не понимаешь, не хочешь понимать, как все может для тебя закончиться,- в голове всплыл образ умирающей жены.- И я не могу отторгнуть".
   -Наверное, ты ангел.
   -Почему?- смеется.
   -Глупая и наивная, смеешься, когда надо плакать. Что дал я тебе за это время? Боль?
   -Любовь.
   -И много боли.
   -Боль уходит, а любовь, это навсегда.
   -Эта боль уходит только со смертью,- вдовец сильно скрипнул зубами, стирая их в крошку, но слов не воротишь. Тело обдало волной ее страха.
   -Зачем напоминаешь о моей карме.
   -Карме? Ты все решила за нас? За меня? Я могу тебя бросить, ради твоего же блага.
   Но глаза вдовца говорили об обратном. Она увидела, поняла:
   -Не сможешь,- уверенным голосом.
   -Да, не смогу. Но бросишь ты.
   -Никогда.
   -Но другого выбора, у тебя, нет.
   -Зато есть у тебя.
   -Какой?
   -Н, нет, ничего,- Ира отвернулась к стене.
   -Какой выбор? Не молчи, Ира.
   -Я не могу просить тебя. Даже ради нас.
   -О чем? Попроси меня,- умоляюще. У вдовца проснулась надежда. Ради Ирины, был готов на все.- Проси.
   -Нет, я не могу просить тебя, избавиться от причины моих страданий.
   -Ох,- вдовец отшатнулся от дивана. Несколько раз обошел комнату и сел на корточки, в углу.
   Ира молчала, уткнувшись в стенку. Боялась, что сказала лишнее, от того чувствовала себя неловко. Оставалось ждать его слов.
   -А я ведь и не думал об этом, глупый дурак,- маска горечи не сходила с лица.- Представляешь, даже мыслей не было, отдать дочку.
   -Я не просила...
   -Я подумаю, сейчас я подумаю,- вдовец обхватил голову и замолчал.
   А она вдруг представила себе это трехлетнее тельце, маленькое, беззащитное, в приюте. Первый приступ и испуг врачей, и, что за этим испугом последует. Скорее всего, девочка "неожиданно" умрет от удушения. И во всем будет виновата она, Ира, подсказавшая любимому такой страшный путь к беззаботной совместной жизни. И в этот миг, она перестала бояться девочки. Напротив, Ира испугалась ее потерять.
   -Нет, прости, но все же, нет. Каким бы правильным это не казалось, но девочка, доченька, единственное, что осталось от прошлого. Она одна, память о моей покойной жене, которую мы сегодня хоронили. Ведь ты же помнишь, какой замечательной женщиной она была и... мы, предали ее земле, и, наверное, хватит на сегодня потерь. Я не хочу терять еще и дочь. Может потом, со временем, я и смогу принять другое решение, которое поможет тебя удержать, потому, что тебя терять тоже не хочу, но, не сейчас,- вдовец говорил быстро, сбивчиво, от волнения глядя в пол. Боялся встретиться с Ириниными глазами и узреть в них отчуждение или слезы.
   Он не видел, что Ира улыбнулась, как грудь ее опала, выпуская сдерживаемый спазмами напряжения воздух. Только ушей коснулось шлепанье босых ног по полу и буднично веселый голос, который сказал, что идет готовить кашу, малышку через час кормить, и, от чего то назвал его старым дурнем рассевшимся на холодном полу, где из все щелей сквозняки, который потом жалуется и недоумевает, что это под вечер спину ломит и из носа бежит в три ручья. В ответ, он машинально заметил босоногому голосу, что, дескать, сами то, господа хорошие без носочков бегаете и прежде, чем других поучать, неплохо бы за собой последить. В ответ Ира заметила - она только на цыпочках и только по коврику. А вдовец, что может и по коврику, да только следы от пальцев остались, почему-то на полу. Ира обиделась, ноги у нее, не такие грязные, что бы следы оставлять и нечего клеветать, если ничего другого придумать не в состоянии. Вдовец, примиряясь, согласился, что грязные вовсе не ноги, а пол и не плохо бы его мыть почаще. На это получил целую тираду о том, что не давеча, от них ушли гости, а какие гости, таков и пол и приглашала гостей отнюдь не она, а милый хозяин. Хозяин тут же согласился, что он милый, а молодая хозяйка и вовсе лучшая на свете. Ира рассмеялась. На миг в доме стало уютнее и теплее. Солнечные лучи тянулись к девушке, как к чему-то родному. Ирина чувствовала это, ощущая себя взрослой и мудрой, перед любимым, таким сейчас растерянным, не уверенным в себе.
   -Знаешь, а ты прав. Ты всегда прав,- сказала уверенно, потому, что знала - мужчина, должен считать себя сильным, а иначе он ломается, как ребенок. И добавила.- За тобой, как за каменной стеной.
   Он ничего не ответил, но Ира услышала скрип половиц под тяжестью встающего тела и шаги в сторону двери. Спросила наигранно строго:
   -Далеко собрался?
   -Во двор, дров наколю на вечер. Камин растопим. А, то и вправду сквозит, простудишься еще.
   -Я чулочки могу одеть.
   -Хочешь лишить меня удовольствия, лицезреть твои королевские ножки? Хитрая. Лучше помучаюсь с сырыми поленьями. Я же твоя крепость.
   -Стена. Крепкая, каменная, проверенная временем стена. А я, внутри нее, воздушный замок.
   -Так уж и воздушный? На ощупь очень даже наоборот.
   -Как это, наоборот?
   -Э, запамятовал что-то. Надо бы освежить вечерком, у камина, ты будешь таять в моих объятиях.
   Ира рассмеялась от удовольствия, ощущая привлекательность своего пока еще молодого, крепкого тела, нежный, ласковый зуд в тех местах, где предвкушала его ласки.
   Вдруг носа коснулся резкий горелый запах.
   "Каша, как могла забыть?" Девушка ухватила крышку. Молочная пена взгромоздилась пышной шапкой, оседая в кастрюлю и частично на плиту, с шипением распространяя запах горелого зерна.
   -Чем это запахло?- полюбопытствовал вдовец
   -Все ты, со своими объятиями. У меня сбежало молоко!
   -Надеюсь не к соседям. Эти вряд ли отдадут, и снега зимой не выпросишь,- рассмеялся собственной шутке.
   -И снега зимой не выпросишь,- передразнила Ира.- Так ты дрова рубишь, языком? Между прочим, уже темнеет.
   -Я уже бегу.
   Ухнула закрытая с размаху дверь. Крыльцо заскрипело половицами, двумя из четырех. Явно прыгал через ступеньки. Как довольный жизнью ребенок. Ира улыбнулась, радуясь, что смогла сделать своего мужчину счастливым.
  
   Во дворе было еще темно, когда Ира открыла глаза. Лишь тонкая, как нить полоса света сочилась сквозь линию горизонта. День только начинал ткать свое полотно. Камин пока не остыл, храня весь жар и страсть этой ночи, как она не остыла от поцелуев любимого. Тело стонало и горело от синяков оставленных в те мгновения, когда его руки были чересчур усердны. Но и она не осталась в долгу, украсив спину вдовца своими коготками.
   Настроение было благостное, хотелось осчастливить весь мир. Девушка потянулась, рука гребнем прошлась по спутанным волосам. Рядом похрапывала ее любовь. Ира поскребла его волосатую грудь, не забыв пару раз ущипнуть и поцеловала за ухом. Он пробурчал что-то вроде: "Позавтракаю попозже",- и, натянув одеяло на голову, засопел.
   "Ну и ладно. Не хочешь моей ласки, не надо. В конце концов, ты не один в ней нуждаешься",- с этими словами Ира направилась в соседнюю, завешанную толстым пологом комнату.
   Внутри царили тепло и уют. Для девочки специально выбрали самую защищенную от сквозняков комнату. Деревянная резная кроватка с перилами, стоя у окна наблюдала прекрасный вид недалекого леса. Любительница природы, маленькая Наташа неизменно просыпалась в благостном настроении, видя каждое утро зеленые мясистые кроны, играющие красками под лучами восходящего солнца. Девчонка никогда не сидела дома более четверти дня, предпочитая свежий воздух, жилым домашним ароматам.
   Ира улыбнулась, вспомнив ее, копошащуюся на четвереньках в саду, по пояс в жухлых листьях, вынюхивающую среди кореньев и веток, что-то одно ей ведомое. Наташа всегда отвечала, что ищет голос. Смешная и милая, ее нельзя было не любить.
   Что бы ни шуметь, Ира сняла у входа тапочки. На цыпочках подошла ближе к кроватке. Огляделась. Приземистый шкафчик с одеждой под серым слоем пыли, кажется еще меньше. Поставила на заметку сегодня же исправить оплошность. В углу валяется груда игрушек. Тряпичные, деревянные, самодельные или подаренные, большей частью, когда ребенку не было и года. Девочка редко играла в них, а если и брала с собой на улицу, то часто теряла, поэтому новых приобретений взрослые больше не делали. Последней потерей стала зеленоглазая кукла, с прямыми волосами до плеч, аккуратным носиком и пухлыми губками - точная копия самой Наташи. Куклу выстругал отец, о очень огорчился потере. Однако поиски успехом не увенчались.
   Что не когда не покрывалось пылью не испытывая недостатка во внимании, так это привешенные к потолку веревочные качели. Наташа проводила на них большую часть своего домашнего времени. Как только попадала в комнату, сразу просилась на них. Могла часами качаться, пока не падала вниз от головокружения и тошноты. Благо ничего серьезного не случалось. Но береженого бог бережет, вот и приходилось бегать, проверять, каждую минуту. Ира вспомнила, как раз, Михаил снял качели, пока дочка гуляла. Тут же тело передернуло судорогой, поспешно отогнала мысль. Наташа всегда разговаривала на качелях с голосом, наверное, тем, который искала в саду. То что-то бормотала, то замолкала, как будто слушая, хмурилась, улыбалась, вновь говорила. А тут, зашла, осмотрелась внимательно по сторонам: "Голос? Голоса... нет?",- и в рев, да такой, что хоть на стену лезь от жалости. Пришлось качели на место вернуть.
   -И в кого ты такая, а?- тихонько спросила.- Любишь мучить тетю Иру. Наверное, в батьку. Тот тоже меня по ночам мучает.
   Наташа что-то пробормотала во сне. Ира прочитала по губам:
   -Ма- ма. Маму вспоминаешь? Это добрый сон. Спи,- нагнувшись, поправила сползшее с ног девочки одеяло.
   Вдруг, услышала над ухом дрожащий детский голос:
   -Мама?
   Сердце учащенно забилось, еле сумела ответить:
   -Н, нет милая, это не мама. Спи моя ясная,- поцеловала лоб, нежно коснулась щеки. Та нервно дергалась.
   -Мама?!
   -Нет Ташенька, это я, любушка. Папина любушка. Ну, видишь?- подставила лицо лунному свету, улыбнулась, как всегда. Девочка умолкла, вгляделась. Ира аккуратно прикрыла ее.- Спи девочка моя, спи,- аккуратно отстранилась.
   -Ма- а- а- ма!- цепкие детские пальчики тисками ухватились за взрослую руку.
   Иру прошиб озноб. Ноги сделались ватными. Пытаясь удержаться, ухватилась за перила кроватки:
   -Отпусти, Таша... Я же, не мама. Ох!- живот как иглами пронзило, тысячей, и от каждой судорога по телу. Что бы ни закричать, привычно закусила нижнюю губу.
   -Мам...- девочка смолкла также неожиданно, как и проснулась. Пальчики разжались, рука упала на грудь.
   Ира облегченно вздохнула. Отойдя на шаг и не в силах стоять, уселась на пол.
   "Три года продержалась мамка твоя, а я сколько выдержу? Ох, не хочу, не хочу так больше. Поговорю с Мишей, снова. Поймет, не поймет? Нет, не поймет, к чертям разговоры. Я же люблю его и девочку,- улыбнулась сквозь слезы".
   -Она одна у меня, почти дочка. Никому не отдам,- сказала решительно и зло, в никуда, в черноту, во все темное и злое, что могло помешать ее счастью.
  
   3 сентября. 1905 год.
  
   -М- м- м, какие шикарные запахи. Решила порадовать нас чем-то особенным? С чего бы?- Михаил подошел сзади и, обняв за талию любимую жену, поцеловал в теплую щеку. Жена обернулась ответить на поцелуй. Пользуясь этим, Михаил ухватил со стола кусок вареного мяса, приготовленный для салата.
   -Ну, Миша, как ты мог забыть?- Ирина с укоризной посмотрела на мужа.
   Муж сосредоточенно нахмурил брови, вспоминая. Даже, отвел руки за спину, что бы казаться более сосредоточенным, а заодно пряча от зорких глаз жены, законно добытое мясо:
   -Не годовщина, та была два месяца тому, и не день твоего рождения, его то, я помню. И уж не мой, точно. Совершенно не чувствую себя постаревшим на год.
   -Миша, письмо, на прошлой неделе. Ты же сам его мне принес.
   -Ах, да. Твой доктор. Он приезжает сегодня?
   -"К среде обещаюсь быть",- процитировала Ира строку из письма.- И вообще, он, прежде всего мой брат, а, лишь затем доктор. Мы не виделись с тех пор, как я уехала из города. Так хочется встретить его, пообщаться. Устрою праздничный ужин.
   -Получается, вы не виделись два года. Долгий срок.
   -Он писал мне несколько раз. Ты помнишь?
   -А- а, письма от родственников?
   -Мне писал только Вадим. И с нашим бракосочетанием поздравил только он,- Ирина поникла, ресницы опустились, пряча грусть в глазах. Неприятно было вспоминать, что родственники не простили ей уезда из города, где для Иры было заготовлено спокойное будущее, включая жениха и работу. Два плановых ребенка и спокойная старость. А Ира не захотела, своенравная была. Да еще Михаил.
   Ира дружила с его женой. Часто встречалась с Михаилом в больнице, где та лежала. Сдружились, поддерживая друг друга, в общем горе. А потом, когда жена умерла, не смогли расстаться. Привыкли быть вместе за три года.
   Ира ведь и жила у него, помогая по просьбе увядающей подруги с девочкой и по хозяйству - за сорок лет своей жизни, Михаил так и не научился готовить. С переездом обратно в город все временила, несмотря на гневные письма родителей. Когда же в один из осенних вечеров, пришедшее письмо сообщило, что жениха своего она потеряла, а вместе с тем и родительскую веру и любовь к ней, единственной, но такой неблагодарной дочери, все встало на свои места. Ирина поняла, что Михаил, ее судьба.
   -Ну, что за выражение лица?- голос Миши встал на пути грустных мыслей, не давая им дорогу.- Разве так встречают приезд любимого брата? Что он подумает обо мне, никчемном муже, если увидит тебя в таком настроении?
   Ира улыбнулась, но печаль не покинула взгляда.
   -Что за грустинка залетела в мои любимые изумрудные глазки? Дай, я заберу ее,- Михаил коснулся поцелуем Ирининых век.- Смотри, я даже верну мясо, которое случайно взял со стола.
   Девушка задохнулась от возмущения и вместо бранных слов, ударила мужа по рукам. Михаил вытерпел, позволил ударить еще раз. Но на третьем шлепке, быстро убрал руки, заставляя промахнуться, и тут же заключил супругу в объятия.
   Кухню заполнил звонкий девичий смех. Ира укусила мужа за губу:
   -Старый, хитрый лис. Всегда меня смешишь. Не даешь толком себя поругать.
   -Конечно, я же тебя знаю и нагло этим пользуюсь,- Михаил плеснул в чашку чаю и, отпив глоток, уселся за стол. Ирина подала ему миску привычной утренней каши, на сей раз гречневой. После, стола коснулись хлебная горбушка и пиала с медом. Он заученным движением придвинул завтрак и взялся за ложку, не спеша набирая кашу с краев, где она быстрее остывала.- А, где наша девочка?- спросил,- неужто еще не встала?
   -Как же, от нее дождешься. С первыми петухами не ногах. Попросилась гулять, я, отпустила. Ташу не удержишь.
   -Уж мне ли не знать,- Михаил окинул взглядом заоконный вид.- Но в саду ее кажется, нет.
   -Наверное, ушла за двор. Последнее время, ее тянет играть с другими ребятами.
   -В ее возрасте, это нормально. Дети должны общаться друг с другом. Не все же ей по саду лазить. Пусть порезвиться со сверстниками, глядишь, с кем и подружиться.
   Ира вздрогнула, отвела взгляд. Брови Михаила сошлись на переносице. Внимательно посмотрел на жену:
   -Ты считаешь, это невозможно. Верно?
   -Мишенька, сам посуди. Наташа только на той недели познакомилась с другими детьми. Сколько раз она играла в их кампании, кажется, два? Всего два раза, а уже успела разбить камнем голову сынишке четы Скворцовых. Какой был скандал.
   -Может это случайность. У детей, всякое бывает.
   -Случайность? Да она совсем не выглядела растерянной и виноватой. А, помнишь, что сказала?
   Михаил наморщил лоб:
   -Кажется, что это для голоса, что он попросил.
   -Вот, а ты говоришь, случайно. И... даже, если будет возможность, мне кажется, дружить Наташа, все равно не с кем не будет. У нее уже есть друг детства. Этот самый голос. Вот уж друг, так друг. Все время при ней, со своими советами. То няньку замучай, то ребенку камнем в голову кинь. Кажется, ему доставляют удовольствие чужие страдания. Словно бес вселился в нашу девочку и использует, для своих пакостей. Так, ей никогда не стать нормальным человеком.
   -Но ведь ничего не поделать. Мы же водили ее в церковь, не подействовало. Крещеная, а все та же. А к докторам не поведу. Этим только дай ухватиться, не отпустят, пока до истины не докопаются. Измучают всю, а то, чего доброго, отправят в лазарет, для ненормальных.
   -Да я и не прошу. Успокойся,- Ирина нежно погладила разгоряченного мужа по колючей щеке. Сунула в руку бутерброд.- Но, вот я подумала, делать то, что-то надо. Не все же так жить. Переговорю с братом. Он посмотрит, подскажет, как быть, поможет советом.
   -Ира, не обижайся. Я верю, твой брат хороший человек. Но, он, доктор. Он сразу растрезвонит своим коллегам...
   -Нет, нет. Я с ним поговорю. Вадим любит меня, поэтому послушает. Я уверена. К тому же, он присутствовал на родах. Правда, тогда еще в качестве стажера. Но кое что о ребенке знать должен.
   -Не знаю, он давал клятву. И профессионализм может пересилить.
   -Миша, я уверена.
   -К тому же, он молод. Впереди карьера.
   -Миша, я уверена,- настойчивее.
   Михаил посмотрел в глаза жены. Они и вправду лучились уверенностью в своей правоте, так и светились, заманивая в радужные сети. Насупился немного и сдался:
   -Ну, как знаешь,- проворчал.- В конце концов, твой брат, тебе виднее.
   Счастливая Ира прыгнула ему на шею.
   -Ну, полно, полно,- Михаил с трудом отстранил прилипшую супругу, чмокнул в лоб.- Занимайся стряпней, а я пойду, поищу нашу проказницу. Как бы опять чего не натворила.
  
   Таша, как ее называла ласково няня, а по настоящему Наташа, завернула за край углового дома и в нерешительности остановилась. Впереди, на небольшой поляне, где часто паслись гуси и всякая другая дворовая живность, сейчас весело резвилась ребятня. Двое стояли по краям, с помощью туго набитой опилками тряпки пытаясь выбить остальных, что с шумом и смехом бегали по поляне, стараясь увернуться, прячась за спины товарищей, отпихивая друг друга на самые обстреливаемые участки. Зрелище было настолько заразительным, что ноги сами понесли Ташу вперед, на поляну, под броски мяча, от которого так весело убегать, особенно когда слышишь, как воздух свистит над головой в волоске от косичек, но все-таки мимо. По лицу расплывалась азартная улыбка, девочка ускорила шаг, но вдруг, "споткнулась", застыла на месте, одергивая тело назад. Среди ребят бегал мальчик с забинтованной головой. Даже отсюда была видна выпуклость от шишки, чуть выше правого глаза.
   В нутре зашевелился голос, напоминая о себе. Задергался, прося идти вперед. Таша прикрыла трепещущие веки, направив взор внутрь себя, к нему. В такие минуты, девочка чувствовала голос особенно ярко, воспринимая как частичку себя, внутреннее "Я", пытающееся заполнить ее всю, до кончиков пальцев. Приятно-трепетное чувство, как будто в нее вливалось не нечто новое, а возвращалось старое, давно знакомое и родное. И одновременно, чувство волнительное и даже, пугающее, своей предопределенностью. Потому что голос всегда просил платы, за то мимолетное счастье, которое дарил, заставляя забирать это счастье у других. А, если не получал чего хотел, обижался на свою подругу Наташу и забирал частичку ее самой. Как было недавно, когда не дала забрать счастье у няни, так как узнала - няня от этого болеет и может уйти от них с папой на небо. Папины слова: "Будешь мучить няню, няня умрет и уйдет от нас на небо. Навсегда. Не забирай ее, прошу",- девочка запомнила навсегда. И когда приходил голос, убегала из дома, предпочитая отдавать ему частичку себя, что тут же заполнялась пустотой и ночными кошмарами, в которых голос плакал, а мама была мертва. Это настолько пугало и истощало, что Наташа быстро не выдержала и начала искать себе замену, по-прежнему избегая няни. И первой такой жертвой стал ее сверстник, один из новых товарищей.
   Наташа вспомнила, как кидала камень, просто ради забавы, метясь в доску забора. Но рука бросила сильнее, чем должна была бросить рука пятилетней девочки, и камень перелетел через изгородь, прямо в голову мальчику, что собирал вишню с дерева у забора. Мальчишка рухнул как подкошенный, обхватив голову руками. Она кинулась помочь, но тот испуганно отшатнулся, заревел. В нее тараном врезался поток его чувств. Смесь страха и боли. Пробил, растекся по жилам, до нутра, где теплился голодный голос. Тот благодарно потерся изнутри, как получивший сметаны кот, пощекотал и, сжавшись в умиротворенный комок, затих. И так Таше сразу стало хорошо, от сознания того, что не будет этой ночью кошмаров, что затянулись пустоты в теле, и она заулыбалась. Так и стояла, не замечая ни брани, каких то незнакомых взрослых, ни настороженных взглядов сверстников, ничего. Она была счастлива.
   Эти мысли промелькнувшие в голове девочки, заставили ее опять двинуться вперед. Голос внутри воспрянул, разросся. Он всегда понимал ее состояние, мысли, как и она его. Таша чувствовала, что и голос вспомнил те счастливые моменты и хочет повторения, и готова была потакать и исполнять, ведь взамен он давал ей гораздо большее. Голос давал ей себя.
   Девочка резво вбежала в шумящую толпу. Некоторые хмуро покосились, отодвинулись в стороны, припоминая недавнюю вредину. Но тут в одного из зазевавшихся угодил мяч. Детвора с визгом разбежалась в стороны уже вся во внимании, следя за новым броском. Про Ташу тут же забыли. И даже мальчик с забинтованной головой, сразу же отошедший от нее на самый край поляны, поддался общему настрою игры и веселья, вернувшись обратно в круг.
   Таша тут же втянулась в общий процесс, забыв, зачем она вообще пришла. Волна азарта и щенячьего восторга захлестнула с головой, заставляя, носиться по поляне, с постоянным ощущением мурашек на спине в том месте, куда ожидала удара. Девочка смеялась и оглушительно визжала, когда мяч попадал в соседа, а ее обходил стороной. Пряталась за другими, если видела, что целью выбрали ее, и сама отталкивала тех, кто пытался спрятаться за нею. И в том, что кто-то споткнулся о ее ногу виновата, по сути, не была. Но так случилось, что, разворачиваясь, задела носком бегущего мимо. Это оказалась Настюша - кудрявая, русоволосая девочка, немногим старше нее. Настюша бежала быстро и поэтому, споткнувшись, подлетела высоко в воздух, кувыркнулась, нелепо взмахнув руками, и упала на траву, ударившись боком и правой рукой. Воздух от удара с сипом вылетел из детской груди, а в руке что-то хрустнуло. Тут же по локтю начало расплываться синюшное, как чернильная клякса пятно, ширясь и набухая. Настя пыталась закричать, но воздуха в груди не хватало, дыхание никак не желало восстанавливаться. Из глаз брызнули слезные градины, ноги колотили по земле.
   Голос внутри Таши подался вперед, заставив сделать несколько шагов на встречу Насте, а потом еще и еще. Таша чувствовала благостное урчание своего друга, похожее на урчание соседского кота жрущего рыбу, довольного и наглого, и, ее саму начал одолевать восторг, дурная радость, как будто вместе с голосом, в ней воскресала давно потерянная частичка ее самой. Правый бок отозвался на позывы сердца сладостным зудом и Таша начала понимать, что только в подобные моменты ощущает себя по настоящему единой и полноценной.
   Неожиданно кто-то за спиной подхватил ее на руки, прижал лицом к груди. "И что же тебе так не везет?",- сказал. Таша узнала папин голос. Сразу успокоилась. Напрягшееся было тело, обмякло в руках отца. Тяжелая, грубая и одновременно такая нежная ладонь коснулась головы, погладила.
   Голос внутри затих, благодарный и сытый. Девочка не заметила, как задремала. Уже сквозь пелену слышала чужие злые голоса и спокойную уверенную речь отца. Подумала о том, как здорово, что он есть, что всегда рядом, такой любящий и добрый. Хотела сказать "спасибо", но губы не слушались и вместо сладких слов, Таша сладко зевнула, запуская в рот сонную фею. Веки тут же потяжелели, закрывая глаза и солнечный свет, и Таша уснула.
   Начался обычный в таких случаях переполох. Кто-то бросился искать местного лекаря-самоучку, какой есть в каждом некрупном селе. Бабульки глядя в небеса, шептали молитвы богу, что бы уберег пострадавшую малышку. Даже начали собирать телегу в город, за доктором. Зеваки отвели Михаила в сторону, от греха подальше. Мало ли, что учудят убитые горем родители, или какой вспыльчивый родственник.
   Мимо поляны прогрохотало - снаряженная за доктором двойка отъезжала со двора. Вдогонку желали счастливого пути и скорого возвращения. Все село махало вслед. Сразу и не заметили незнакомого молодого человека, лет тридцати на вид. Он сноровисто протиснулся к месту трагедии, упал на колени, на ходу выкладывая какие-то инструменты, и одновременно внимательным взглядом осматривая тело пострадавшей.
   -Мне нужна горячая вода,- громко и отчетливо произнес незнакомец.- И еще хотелось бы знать, как давно она получила раны.
   -А, вы собственно, кто?- спрашивал отец Насти, явно опешивший от такой неожиданности.
   -Сталев, Вадим Александрович. Я, доктор. Так, когда случилась травма?
   -Какой еще доктор?
   -Милый, не все ли равно. Он хочет помочь,- мать Насти отстранила взволнованного мужа. Повернулась к Сталеву.- Вас, наверное, бог послал.
   -Я не позволю трогать нашу девочку каждому встречному!- отец не унимался.
   -Все в порядке. Он, мой брат,- на поляну выбежала запыхавшаяся Ирина.- И, он, хирург.
   -Это твоя дура покалечила мою малышку,- Настин отец, взбешенный, а верно и подпитый, рванулся к Ире. Жена еле удержала, не давая наделать глупостей.
   -Только тронь ее, и будешь лечить свою дочку сам!- слова Вадима охладили людей, привели в чувство. Кто-то бросился помогать оттащить впавшего в священную ярость отца, но тот и сам замер, потупился.- И еще, продолжил Вадим уже спокойнее,- я, просил горячей воды. Кто-нибудь потрудился исполнить?
   В общей суматохе, Ира не сразу нашла мужа. Тот как-то весь сгорбился, спрятался в тень. Наташа спала у него на руках, вроде бы невредимая. Ира облегченно вздохнула:
   -Отнеси ее домой и уложи, пусть спит. И еще, надо выплатить на лечение...
   -Я все понимаю, можешь не волноваться. А, ты?
   -Подожду, пока здесь все утрясется, и подойду, с братом.
   -Вовремя он.
   -Да.
   Супруги не сговариваясь, обняли друг друга, ища поддержки в самом любимом и понимающем для себя человеке.
   Пообедать у них не получилось. Хлопоты заняли до вечера. Вадим долгое время колдовал над маленькой Настей, даже больше чем следовало, стараясь исполнить все в наилучшем виде, что бы не к чему было придраться. Михаил передал конверт, где должно было хватить как на лечение, так и на завоевание прежней благосклонности всеми уважаемой четы. Так что садились уже за праздничный ужин. Хотя по началу вся праздничность заключалась только во внешнем виде стола, что и вправду был накрыт Ириной с душой, да добром вине, хранящимся для особого случая. Все быстро согласились, что такой случай как раз настал.
   Постепенно согрелись, разговорились, по комнате поплыли воспоминания. Когда заговорили о личном, Михаил счел нужным удалиться. К тому же, он действительно утомился и был не прочь вздремнуть.
   Вадим медленно взболтал в бутылке остатки вина, разлил, себе и сестре. Чокнулись:
   -За твое здоровье,- сказал.
   -Да уж, не помешало бы,- Ира поморщилась
   -Ты ведь за этим меня позвала, верно?- Вадим внимательно посмотрел на сестру. Провел пальцем у левого глаза девушки.- Морщинки, еле заметные. Ты всегда выглядела очень молодо и свежо. И сейчас красавица, каких поискать, но, эти морщинки.
   -Ты прав. И морщинки, это лишь крупица того, что во мне не так. Даже не представляешь, как я... постарела.
   Вадим зло сжал бокал, остановился, лишь почувствовав предел. В глазах читалась горечь и страстное желание помочь. Внимательно посмотрел в глаза сестры, ловя зрачки, что бы понять, если будет обманывать:
   -Это, муж? Михаил неадекватен в поведении как супруг?
   -Что ты...- Ира даже запнулась от неожиданности, не зная, что сказать.- Ты, совершенно неправильно думаешь.
   -Хм, н -да,- Вадим смутился. Так неудачно ошибиться.- Прости. Просто ты тянула с разговором до его ухода, вот и подумал, что разговор связан с родным тебе человеком.
   -Ничего, не извиняйся. Тем более, ты в какой-то мере оказался прав,- Ирина горько усмехнулась.- Это действительно родной мне и Мише человек. Человечек.
   -Дочка, Наташа, я, правильно понял?
   Ира неуверенно кивнула. Брат взял ее за руку, погладил холодные пальцы, ладонь, заодно незаметно проверил пульс. Ира волновалась. Решил сам продолжить разговор:
   -Воспитание ребенка дается тебе так тяжело?
   -Если бы воспитание, была бы только рада. Такое удовольствие нянчить ее, чему-то учить. Жаль, это бывает так редко. Таша растет очень самостоятельной, нечасто удается общаться с ней, как с дочкой, скорее как с...- Ирины губы плотно сжались. От волнения шумно задышала, и сердце, будто услышав, гулко забилось в такт, вздымая грудь.
   -Как с кем, Ира? Сестренка?- Вадим напрягся, готовясь ловить каждое слово. Руки машинально делали сестре расслабляющий массаж. Она отдернулась, словно не хотела успокаиваться. Пальцами впилась в столешницу.
   -Как с... ты веришь в бога?
   -Я верю в науку и свои руки.
   -Тогда объясни мне по науке, как случается, что милая, добрая девочка, вдруг превращается в жестокую тварь,- Ира сорвалась, закричала, но шепотом. От чего голос стал зловещим, змеиным.- А, глядя ей в глаза, видишь звериный голод, и силы начинают таять как снег весной. Объясни мне по науке, что за паразит сидит в моей любушке, заставляя творить зло. С кем разговаривает по десять часов в сутки, закрывшись в комнате, кого слушается?- Ирина внимательно посмотрела в глаза брата. Вадим и не подозревал, что они могут быть настолько взрослыми и мудрыми.- Нет, Вадим, наукой дьявола не объяснишь. И, я, уже не думаю, что правильным было начинать этот разговор.
   -Но, ты начала, значит, на что-то надеялась?- Вадим разозлился. Он не любил слушать "нет", он все мог.- На каждого дьявола, есть своя пилюля. И ты, тоже так считаешь, иначе бы не рассказала.
   -Я надеялась, что-нибудь знаешь. Ведь помогал ей родиться.
   -Я?
   -Ну конечно, Вадим. Я это совершенно точно помню, потому что сама была там, в приемной. Рожала моя подруга. Пять лет назад это было.
   -Пять лет...- Вадим задумался.- Я тогда был стажером, много воды утекло, но один осадок остался навсегда. Был один странный случай, с близнецами.
   -У Наташи был брат, но он родился мертвым.
   Вадим кивнул сам себе. Теперь все совпадало:
   -Точнее умер при родах,- Врач сглотнул тяжелый, холодный комок, заполнивший горло.
   Он вспомнил те мгновения, когда падал на пол, зажимая уши руками, а затем и коленями, спасаясь от внутреннего крика, как сознание разрывалось на клочья и растворялось. Содрогнулся, с изумлением глядя на сестру:
   -Ты терпишь столько лет то, чего мне хватило испытать единожды, что бы бояться теперь всю жизнь. Ты сумасшедшая.
   -Я, мать, которая любит свое дитя,- Ира улыбнулась, тепло и ласково, как умела, мгновенно забывая все плохое.
   -Наташа не твоя дочь...- Вадим осекся, но взял себя в руки, закончил.- Прости за жестокие слова, но, ты для меня важнее.
   -Ты не понимаешь, брат,- Ира ничуть не оскорбилась. Она погрузилась в свои мечты, умела в них жить. Этим, наверное, и спасалась.- Это, внутреннее. Я ощущаю ее своей дочкой. Я срослась с этим чувством и назад, в реальный мир, меня, не вытянуть.
   -Но, как могла молчать все эти годы о таком? Разве я чужой, разве недруг? Я помог бы и тебе и девочке. У меня много друзей и все, великолепные врачи. Наташу бы осмотрели, обследовали, если надо, провели операцию.
   -Вот-вот, этого Миша и не хотел,- спохватилась, добавила.- И я тоже не хотела. Знаю вас. Только дай дотянуться до чего необычного. Затаскаете по больницам, измучаете всю. Или в клинику определите, для ненормальных. Ведь так, доктор Сталев?- Ира ухмыльнулась. Вопрос был чисто риторическим. Лицо брата говорило само за себя.
   -Зато твоя судьба, была бы другой.
   -Да другой, без Миши. Зато со старым, бога -а -атым банкиром, который поддерживает живот на двух ремнях, а подбородок прячет под ворот рубашки. Ты видел этот ворот, шире, чем моя талия.
   -Да почему без Миши? Почему "другой", сразу значит без Миши?
   -Потому, что Михаил любит детей, жаждет, грезит дочкой. Это для него и есть семья. Зачем ему семьЯ, без ребенка?
   -Но взамен ты...- Вадим осекся. Сконфуженный взгляд упал в пол. Рука потянулась к пустой бутылке, подняла, поставила обратно.
   -Ну, договаривай. Что бы я дала ему взамен? Ну, что, брат? Что бы дала взамен прежнего ребенка мужу, бесплодная жена?
   -Не терзай мне сердце. Я забылся. Я же ради тебя, что скажешь, о чем попросишь. Не надо, вот так.
   -Я не хотела, прости. Просто ты должен понять, других детей у нас не будет, никогда. Таша единственная, кто связывает нас по жизни, и я не отдам этот маленький узелок. Не дам его развязать, распустить нашу семью.
   Встав со стула, Вадим подошел к сестре сзади и нежно обнял:
   -Я не думал, что все так сложно. Не ожидал этой хрупкости отношений. Можешь не волноваться, ваш узелок никогда не развяжется, и даже больше. Вадим,- Он взял ладонь сестры, сжал в кулачок и постучал себя по голове.- Вот этот бестолковый чурбан Вадим, сделает все, что бы узелок, стал только туже,- возбужденный и радостный прошелся по комнате.- Завтра же в город. Подниму архивы и старика Левадного подниму с постели, если понадобится. Да хоть черта подниму, но до истины докопаюсь. И обо всем, что узнаю, тебе, только тебе. Ну, как?
   -Иногда ты бываешь таким циником, а иногда совсем наоборот, как вот сейчас, и я не знаю, где ты настоящий.
   -Сейчас. Вот он я, настоящий Вадим. И я докажу,- накинул на плечи плащ.
   Через секунду Ира услышала торопливое шуршание в прихожей:
   -Братец, ты что делаешь?- заглянула в дверной проем, но в темноте ничего не увидела.
   -К черту. К черту утро сестренка.
   -Но сейчас же ночь, как ты поед...- Ира не договорила. Хлопнувшая дверь возвестила, что делать это бессмысленно.
   "Дурачина, совсем не изменился,- подумала.- Все равно ведь выедет за село и остановиться на обочине до утра, спать. А с рассветом тронется в путь, только уже голодный и озябший. К чему?- покачала головой осуждающе, махнула обреченно рукой. Дескать, все вы мужики такие, сначала делаете, а потом думаете".
   Из спальни донеслось неспокойное шебуршание - Миша ворочался и бурчал. Не мог заснуть без любимого существа под боком. Вздохнула, и здесь без нее никак. Пришлось идти спать.
   "Брат, у меня, есть брат,- Наташа отступила от полога спиной вперед, машинально уселась на качели - ноги почти касались пола. В груди разрасталось блаженное тепло.- Ты слышишь? Ты не голос, ты, мой брат!- ответный позыв из груди. Девочка замерла, ловя ощущения. Вытянулась вперед всем телом,- где ты! Где ты! Хочу увидеть. Хочу! Хочу!"
   Ответный позыв усилился до головокружения и тошноты. Руки отцепилась от веревочных опор. Таша вылетела с качелей, шлепнувшись на пол. Сзади тихонько стукнуло деревянным по затылку, привело в чувство, вернуло в реальный мир. Но видела Таша его теперь, в ином свете.
   Девочка проснулась раньше солнца, а вышла во двор вместе с ним. Ноги сами понесли ее в сад, как только подумала о брате. Таша не знала, почему так произошло. Наверное, потому, что здесь брат казался ближе.
   В полумраке деревья виделись сказочными и таинственными. Они приближались под шорох листьев, или Наташа приближалась к ним. Каждое казалось живым, непохожим на остальные. Где-то здесь жил ее брат. Таше хотелось так думать, и она думала. Девочка ощущала жизнь в каждом сантиметре сада, и ею обуял восторг. Ведь частью этой жизни был ее брат. Может быть сейчас, касаясь этой травы, этих ветвей вокруг, она касается его. А может быть, брат, в дереве рядом, или в том, что справа, или еще дальше.
   Постепенно восторг сменялся растерянностью. Сад такой большей, а она такая маленькая и беспомощная, незнающая, что делать и куда идти. Таша обернулась вокруг. Деревья окружали повсюду и все живые, родные. Как она найдет? Как? Ответа не было. Сад молчал, и брат молчал, как всегда.
   По настоящему в ярких красках приходил, только когда хотел и просил есть. И Наташа велась на зов брата, но вел он не в сад. Зов всегда вел к людям. Сначала няня, многие, бесчисленные разы. Пока отец не рассказал, и не узнала, как няне от этого плохо. Потом мальчик у забора и вот, вчера, девочка Настя. Таша сильно зажмурилась, по щекам потекли горькие слезы. Перед глазами стояла искаженная страхом маска. Не лицо, а именно маска чистого страха. Замотала головой, прогоняя образ, не соглашаясь. Ее не надо бояться. Нет! Она просто хочет играть и дружить. Бегать от быстрого мяча, собирать ягоды с кустов за забором и много чего еще. Это брат не хочет, что бы она дружила. Он хочет только есть, и общаться со своей сестрой. И она хочет общаться с ним. Но ведь так жаждется еще и увидеть, коснуться, и больше никогда не отпускать. Но сад такой большой, а она такая маленькая.
   Сердце защемило, Наташа не выдержала, закричала: "Где ты, где ты -ы -ы? Я буду искать, слышишь? Каждый день. Но и ты ищи меня. Тогда мы встретимся, и уже не расстанемся",- последние слова понравились. Девочка растянула губы в подобие улыбки и не спеша, побрела в глубь сада. Ее вело сердце.
  
   Проснувшись, Ира была приятно удивлена. Привычная утренняя головная боль отсутствовала. Тело полно сил и совсем не чувствует себя разбитым. Видать сказывается действие лекарств оставленных братом.
   Ира с улыбкой вскочила с постели - мир не качался перед глазами и назойливые мушки не пятнали взор. Накинула на плечи шерстяной плед, вышла принюхиваясь. Когда встала, Миши рядом не было, должно быть решил порадовать ее ранним завтраком.
   По пути на кухню заглянула в дочкину комнату, та пустовала, как обычно. Ира вздохнула, на лице появилась маска горечи.
   "Лекарства оставленные братом,- ухмыльнулась в ответ наивным мыслям". Она чувствует себя лучше потому, что совсем перестала видеть Ташеньку. Дочка специально избегает ее. Дочка. Слово кольнуло сердце. Что она, Ира, дала Таше как мать, что оставила в ней своего? А, даст, оставит, если не будет видеть? Она совсем не хочет такого благополучия.
   "Миша, милый. Зачем только произносил те роковые слова, что встали стеной между мной и дочкой? Любит, защищает, но, лучше ба как раньше,- Ира мотнула головой, прогоняя мысли. Что теперь судить". Одна надежда, Вадим что-нибудь придумает, найдет выход. Хоть какой, лишь бы придумал. На все согласиться, если дочка вернется к ней.
   Когда Ира зашла на кухню, Михаил стоял у окна, облокотившись о стену. Окно смотрело в сад.
   -Ты рано поднялся,- Ира огляделась, никакого завтрака не было. Но это не огорчило, напротив, сегодня был один из немногих дней, когда тело не страдало, и Ирина с удовольствием принялась за готовку сама.
   -Третий день из сада не вылезает, ты заметила? С утра до ночи в нем. Я специально встал с петухами. Думал застать, дать чего поесть, а то ведь не завтракает.
   -Зато ужинает за троих,- Ира заулыбалась, вспомнив Ташу, уплетающую за обе щеки. Это были те немногие моменты, когда могла наблюдать дочку в семейной обстановке.
   -У ребенка должен быть режим, с нормальным завтраком и обедом, а не одним ужином, пусть и большим.
   -Да, конечно, ты прав,- Ира поставила на стол тарелку с бутербродами, украдкой посмотрела на мужа. Тот закусил губу, пальцы нервно барабанили по стене, явно волновался. Женщина сразу почувствовала себя неуютно. Заговорила успокаивающе.- Но ведь и раньше такое было. Вспомни, сколько времени она провела в саду, чуть ли не полжизни.
   Михаил кивнул, соглашаясь:
   -Просто Таша наконец начала с кем-то общаться, выбралась из кокона, и сразу столько неудач. Мне больно наблюдать, как дочка вновь замыкается в себе, возвращаясь обратно в сад. Боюсь, что Наташа просто скрывается там от людей. Сельские ее боятся, и она начинает испытывать к ним тоже.
   Михаила затрясло. Ира крепко обняла его за руку:
   -Но главное, Наташа с нами, никуда не делась и здорова. И это, хорошо,- Ира еще сильнее прижалась к супругу, забирая часть его боли себе.- Я вижу, как ты переживаешь и волнуешься, но потерпи немного. Вот приедет Вадим, и мы обязательно найдем выход.
   Михаил покачал головой:
   -Не знаю любимая, так ли это.
   -Конечно так, вот увидишь.
   -Не знаю лапушка, не знаю. Почему-то во мне нет той уверенности, что наполняет тебя,- Михаил подошел к столу и взял бутерброд.- Может быть, это плохо, но мне вообще сегодня плохо. Не знаю, как объяснить. Гложет вот здесь,- он потер грудь.- И кусок в горло не лезет,- бросил хлеб обратно. Потоптался на месте, не зная, что делать. Подошел к жене, поцеловал в лоб и быстро вышел.
   Ирина так и осталась стоять, немного ошарашенная. Редко видела Михаила таким, сострадающим открыто. Болит отцовская грудь, болит. Видать и мужское сердце способно плакать. Только вот к чему, неужто беда? А может, просто наболело за многие годы. Боль выхода требует. У мужчин так тоже бывает, только редко. Это она вечерком поплачет и вроде, легче становится. А мужчины слез не льют, терпят. За них потом сердце плачет, кровью. Глупые, губят сердечко. И ради чего? Сильными хотят казаться. Те же мальчишки, только бородатые. Правда за это и любит Мишу. За силу, надежность, а не умение плакать. Так, что нечего ворчать. Пусть поболит сердечко, успокоится. Только бы не беда.
   Сегодня зов брата был сильным. Таша тут же вскочила с кровати, через окно на улицу и в сад. Как делала эти три дня, когда искала его. Грудь переполняла бурлящая радость. Она чувствовала, почти видела брата и просто не могла не найти. Надо только идти на зов.
   Таша буквально летела, босая, по холодной расе, почти ничего не видя, отдавшись чувствам. В сад! Быстрее в сад, к брату. Внезапно чувство усилилось, растеклось по телу, заполняя нутро. Брат заполнил всю, до кончиков пальцев, затрепетал.
   "Ты здесь!"- Таша рухнула на колени, с глаз спала пелена. Не одного дерева вокруг. Это был не сад. Зов привел на улицу. Перед Ташей стояла напуганная от неожиданности женщина, к которой тянуло. Зов был направлен на нее. Таша ничего не понимала. На месте ярких эмоций восторга образовалась пустота.
   Женщина стояла в нерешительности, перед явно нездоровой девочкой с полумертвым взглядом. Наконец, после секундных колебаний, побежать звать на помощь или, помочь самой, решилась на второе. Бережно приподняла:
   -Дочка, ты чья?- спросила.
   Женщина была напугана и волновалась. Таши коснулись бережные дрожащие руки. Брат рванул навстречу, как голодный зверь. Девочкина рука сама нащупала камень и быстро ударила. Женщина с воплем отскочила. Липкий страх выступил на поверхность, потянулся к Таше своими щупальцами, подчиняясь, зову брата. Тот жадно ухватился, заурчал, втягивая, не упуская не кусочка.
   Женщина пыталась отступить, но ноги не слушались. Она словно увязла в трясине, окунувшись с головой, не в силах не пошевелится, не закричать, не отвести взгляд от блаженно улыбающегося лица девочки, на котором так неестественно смотрелись полные горечи глаза. Тело растворялось в трясине, теряя силы. Сознание расплывалось. Женщина не заметила момента, когда упала, потому что не чувствовала земли. Последней мыслью было, что умирает. Почему-то казалось, что смерть должна выглядеть так.
   Ташей овладело опустошение. Ей ничего не хотелось, в голове не было ни одной мысли, и сытому теперь брату, тоже было ничего не нужно. Он опять спрятался в свою нору, до следующей охоты.
   Девочка сидела на мокрой от росы земле. Было холодно и неуютно, но подняться не могла. После того как уходил, брат оставлял свое удовлетворение ей, и Таша, тоже внутренне засыпала. Тело не желало шевелиться и слушаться сознания хозяйки.
   Только после того, как выглянувшее солнце начало назойливо лезть в глаза, девочка очнулась. Поежилась, робко огляделась по сторонам. Обычно, после случаев с братом, она просыпалась в объятиях отца или дома, в кроватке, тепле и уюте. А сейчас было холодно и одиноко.
   Справа раздались протяжные стоны. Женщина, опираясь на дрожащие руки, пыталась подняться. Таша робко подошла, женщина повернула голову... и тут же вскочила, словно подброшенная невидимой рукой:
   -Ты, ты, о господи!- судорожно перекрестилась и начала делать конвульсивные шаги назад, по мере того, как Таша пыталась подойти.- Ты, та девочка-бесенок, что замучила свою мать и еще прорву людей. Не подходи ко мне. Не подходи!
   Таша открыла рот, хотела объяснить, что ее не надо бояться, но губы не слушались и вместо ясных слов, выходил жалкий лепет. Женщина отходила все дальше и дальше, и Таша перестала делать шаги ей на встречу. Каждый отступ женщины назад, отзывался болью в груди маленькой девочки. Каждое слово "не подходи", заставляло сердце вздрагивать. Таша, просто не выдержала. Развернулась и пошла, в противоположную женщине сторону. На ближайшем повороте свернула, так как спиной продолжала ощущать взгляд, прожигающий насквозь. Ей было безразлично, куда идти. Только бы подальше от людей, их неприязни, отчуждения и непонимания.
   Впереди, по дороге показалась группа ребят, гонящих пастись стадо гусей. Ребята весело переговаривались, иногда щипали птиц за перья, а затем весело разбегались от шипящего страшилища. Зрелище заворожило Ташу. Девочка бессознательно заулыбалась, подчиняясь общему настрою. Стояла и внимательно наблюдала за процессией. Там продолжали веселиться и вдруг, Таша поняла, что ребята, не замечают ее, и, наверное, поэтому еще смеются. Но они подходят все ближе и скоро, наверняка ее заметят и узнают. И будет ли тогда им весело, или испугаются и убегут, как та женщина? Таша подумала, что не хочет этого знать. Не хочет, что бы от нее убегали.
   Тут же сгорбилась, прячась в полумраке, и посеменила обратно. Сзади раздавались гусиные гогот и крики. Таше казалось, что смеются над ней, ее страхами. Глаза щипало, а лицо горело. Все расплывалось. Она брела в этом тумане, оступаясь и падая. Бросалась в сторону от любого силуэта, протискиваясь между домами.
   Народу на улицах становилось все больше и больше, и Таше приходилось все дальше уходить от главных улиц. Очень скоро, ровные дорожки крыш и заборов, сменились отдельными ветхими домиками. Здесь, на окраинах, доживали свой век престарелые холостяки, не имеющие родни. А многие дома и вовсе пустовали, ветшая на глазах, без хозяйского тепла и ухода.
   В округе было пусто, скрываться не от кого. Таша впервые остановилась. Только теперь почувствовала, насколько устала. Ноги ныли и не хотели стоять прямо. Девочка поддалась их желанию, села. Некогда еще не была так далеко от дома. Окраины оставались для Ташы загадкой, и вот сейчас, увидела их воочию, первый раз, но показалось, что жила здесь вечно. Запустение, сквозившее в каждом доме, дереве, ягодном кусте, забитом сорняками, напоминало Таше себя саму, одинокую и забытую, как все здесь.
   У не далекого покосившегося забора зашевелилась трава. Там явно было что-то живое. Таша, теперь уже привычно, отодвинулась в сторону, наметив в качестве укрытия раскидистый кустарник. Но спрятаться не успела. Из-под тени высоких стеблей, вылезла мохнатая, вислоухая мордочка щенка. Тот потерянно оглядывался по сторонам и скулил. Замерев, Таша во все глаза глядела на малыша. Казалось, смотрит на себя со стороны. Не заметила, как оказалась рядом с мохнатым комочком. Щенок не убегал, напротив, тыкался мокрым носом в руку, жался телом.
   -Та, такой же, как и я. Тоже, одинок,- Таша прижала щенка к себе и тихонько заскулила ему в такт.- Ты, будешь моим другом, ведь правда? Будешь со мной дружить?
   В ответ щенок во всю пасть зевнул и, зарывшись мордочкой в Ташу, затих.
   "Как хорошо! Ты, не убегаешь от меня". Таша решилась робко дотронуться до щенка пальцами, погладила нежную шерстку. Тот не вздрогнул, дышал спокойно и расслаблено и Таша, тоже успокоилась. Из уст полились мечтательные слова:
   -Не убегаешь. Я познакомлю тебя с братом, скажу, что бы не трогал, что ты, мой друг. Он не любит, когда я дружу с ребятами. Но, ведь ты не ребенок, ты собачка. С тобой дружить можно.
   Собака бросилась совершенно неожиданно, появившись, казалось из неоткуда. Вылетела серым клыкастым смерчем, отбросив девочку в сторону. Подмяла щенка под себя. Зарычала, брызжа слюной. Ошарашенная Таша, в царапинах и пыли, еще ничего не понимая, протянула к щенку руки:
   -Это, мой друг,- объяснила.
   Собака осклабилась, издав угрожающий рык, защищая своего ребенка. Таша отшатнулась, села. Прося, посмотрела в собачьи глаза. Увидела лишь злобу и решимость драться.
   "Даже собаки меня боятся. Даже, добрые собачки". Отпустившая было боль одинокого сердца, нахлынула с новой силой, заставив пошатнуться. Не удержалась, рухнула на бок. Взгляд скользнул по стене заброшенного дома, замер на забитом крест на крест окне. Оттуда, меж досок, на Ташу смотрела пустота.
   Поднявшись, девочка направилась к дому, как загипнотизированная глядя в темный зев. Там она никого не увидит, никого не встретит. Подобрала с земли отвалившуюся от забора частоколину и приставила к окну, так же, как папа подставлял лестницу, когда лазил на чердак. Покарабкалась, не чувствуя боли от заноз и обтертых до крови коленей. Щели между досок были не очень большими, но маленькая Таша легко протиснулась внутрь. Тьма поглотила ее, секунду подержала в своих объятиях и с силой швырнула о деревянный пол.
   Удар выбил из девочки остатки сил и воли. Казалось, тело распалось на сотни осколков, и только ноющая боль в колене и правой руке, не давали в это поверить. Таша захныкала, кое-как перевернулась на спину. Потолок терялся в полумраке и казался бесконечно высоким. Стены тоже укрылись от Ташиного взора темной пеленой, и девочка не знала, лежит она в большущем зале, или маленькой каморке. Одна единственная дорожка света, начинающая свой путь от окна, того самого, что впустило Ташу в дом, решалась нарушить уютную темноту этого места.
   Этот свет показался Таше до того неуместным, а лоскуток голубого неба настолько ярко-омерзительным, что девочка отвернулась. Прижалась щекой к еще хранящим тепло доскам, погладила шершавую поверхность старого дерева: "Ты теперь мой дом, мой друг, навсегда",- сказала проникновенно.
   Дом не ответил, не закричал, не затрясся в ужасе. Таша расслабилась. Веки начали тяжелеть: "Не отдавай меня никому, и не пускай никого к себе. Хорошо?"
   Девочка не дождалась ответа, сон пришел первым. Но была уверенна, дом ответил "да".
  
   Михаил появился к ночи. Ирина, сидевшая весь вечер у окна наедине с закопченной лампой, уже успела порядком наволноваться и навыдумывать всякого. Даже были мысли, что муж задержался, потому, что нашел дочку. И не возвращается в дом так долго, потому как нашел ее неживой. Мысль холодными мурашками пробежала по телу. Ира внутренне напряглась, ожидая момента, когда Михаил разденется, пройдет на кухню, сядет за стол. Она слышала неторопливые шаги, нерешительные и виноватые, скрип табуретки под грузным телом, и боялась поднять глаза, увидеть в муже подтверждение своим догадкам. Тело не выдержало напряжения, ответило дрожью в мышцах.
   -Ничего,- Михаил, наконец, нарушил тишину.- Я опять вернулся не с чем. Прости.
   "Жива! Моя малышка, жива,- Ира облегченно выдохнула полный нервной дрожи воздух. Тут же захлестнуло отчаяние последних шести дней.- Но, по-прежнему не с нами. Неведомо где".
   Сегодня, осознавать это, было особенно горько. Причиной служило очередное письмо от Вадима, в котором говорил, что нашел ответ и выезжает вслед за посланием. Так что будет в гостях через день, после получения любимой сестрой Ириной и уважаемым мужем ее Михаилом сих строк.
   Нашел ответ! И в такой момент, Таша исчезла. В момент, когда жизнь могла наладиться, она может разрушиться. Ира откинула голову назад, удерживая слезы. Заметила, с каким беспокойством смотрит на нее муж. Молча подвинула ему письмо. Михаил придвинул лампу поближе, развернул сложенный вчетверо лист. Глаза забегали по строчкам.
   -Завтра, с восходом солнца, опять отправлюсь на поиски,- Михаил отложил прочитанное письмо, поднялся. В каждом движении чувствовалась усталость.- Я буду очень стараться, что бы вечером, моя любимая супруга вышла встречать брата с дочкой под руку. Так и будет Ира, ты, веришь?- в упор посмотрел на жену, улыбнулся обнадеживающе, как только мог.
   Ира слабо кивнула, уголки губ приподнялись. Михаил припал к ним в жадном поцелуе, заставляя шевелиться, жить. Дождался, пока Ира ответит на ласку, только тогда разомкнул уста.
   -Спасибо,- сказала Ира.
   -Ты произнесешь это завтра, когда я приведу Ташеньку,- Михаил бережно обнял жену за плечи, приподнял.- А сейчас, пойдем спать, что бы счастливое завтра, наступило скорее.
   Ирина дала отвести себя в спальню, уложить в постель. Не заметила, в какое мгновение ее невзгоды испарились. Слова мужа, их интонация, заставили поверить, что завтра и вправду все будет хорошо. Миша никогда ее не обманывал.
  
   Сегодня шел седьмой день ее добровольного заточения. Таша сильно исхудала и стала похожа на нарядно одетый скелетик. Руки были избиты в кровь и покрыты пухлыми синяками от непрестанных попыток выбить дверь, а некогда красивые ногти, Таша давно оставила в стене, в бесплодных попытках докарабкаться до окна. Девочка даже не могла позвать на помощь - распухший язык заполнил весь рот, мешая звукам выходить наружу.
   А как все хорошо начиналось. Успокаивающий полумрак, не таящий в себе ничего. Бесконечно далекие звуки, не смеющие окликнуть. Наташа и не подозревала, что будет получать столько положительных эмоций, от простого осознания, что за углом никто не ждет. Так было в первый день, и во второй. Девочка наслаждалась своей свободой в заточении, забыв о еде и питье. Забитые нервы распустили свои корешки, ловя запахи, звуки, образы, без боязни. На какие-то дни, слово "страх" потеряло для Ташы смысл, и это было подлинным счастьем.
   А на третий день, все изменилось. Брат выбрался из норы, окликнул робко, напоминая о своем голоде. Таша попыталась не обращать внимания, ища укрытия во сне. Но брат, звал все настойчивее. Он и не думал уходить, напротив, разрастался, завладевая слабеющей сестрой.
   Попытки загнать себя в сон удавались все реже. Если Таша и засыпала, то ненадолго. Сон, не приносил отдыха, а только выматывал. В забвении брат неизменно завладевал ее телом и ходил по дому в поисках выхода. Где бы Таша не закрывала глаза, пробуждение всегда заставало у окна, смотрящую на звезды или солнце. Брат звал к людям.
   На утро четвертого дня, зов неожиданно отступил. Видно и брату иногда хотелось спать. Но на место его голода, тут же пришел голод собственный. Полдня Таша корчилась от спазмов в пустом желудке. Пить хотелось на столько, что пыталась высасывать влагу из воздуха, усаживаясь в темных, сырых углах комнат и шумно дыша широко открытым ртом. Теперь, Таша понимала голодного брата, и мысли покинуть дом стали посещать и ее голову. Поэтому, когда на пятый день брат вернулся и вновь позвал Ташу выйти за стены голодного дома, девочка не сопротивлялась.
   Но воспротивился дом. Он не захотел выпускать новую хозяйку, не желая вновь становиться одиноким. Ветхая покосившаяся дверь оказалась для хрупкой девочки непреодолимой скалой, а казавшееся таким близким окно, по звездному недосягаемым.
   Все попытки выйти, оканчивались разбитыми в синь руками и обломками ногтей в бороздах на стене. Если вконец обессиленная Таша падала в изнеможении на мокрый от пота пол, отправляясь в небытие, брат, обезумевший от голода и чувства близкой свободы, поднимал ее во сне, и девочка-лунатик, теряя остатки сил, вновь брела на штурм оконного проема. Когда витающее во сне сознание возвращалось, измочаленное тело обычно лежало лицом вверх, глядя на лоскуток свободы в оконном проеме.
   Такой ее застало утро седьмого дня. Брат впервые коснулся мягко и нежно, будто прощаясь. Глаза непроизвольно наполнились слезами. Брат уходил, а Таша не могла сказать "прощай", не могла даже пошевелить пальцем. Может, просто не было сил, а может прощаться, еще не стоило.
   Первым делом, Михаил опросил мальчишек, выводящих ранним утром на погул животину. Вчера попросил ребят осмотреть окрестности своих домов, поспрашивать родителей, не видели ли чего необычного, и сейчас пожинал плоды своих усилий. По большей части никто ничего путного не узнал, а кто-то вообще забыл о полученном задании. Лишь двое ребят не решались говорить, и только заполучив в цепкие пальцы по леденцу, рассказали, как гуляли у заброшенных домов, куда родители ходить не разрешают, и слышали в одном жуткие скребущие звуки, словно зверь рвется наружу. Решив, что это ожил почивший хозяин, убежали. Больше в те места ходить не решаются. Над трусливыми тут же засмеялись, дескать, глупые, кошки испугались, а на мертвецов пеняют. И Михаил бы тоже рассмеялся, если бы сердце не забилось гулко и часто, а ноги сами не понесли в места, где дочку искать и не думал.
   Вадим Александрович Сталев прибыл к полудню. Ирина видела в окно подъезжающий ко двору экипаж. Как обычно возбужденный, полный жизни Вадим заметил сестру, рука взлетела в приветственном жесте. На лице играла ободряющая улыбка, ведь он нашел выход. Ира отвернулась, не в силах улыбнуться в ответ. Сейчас брат зайдет в дом, полный решимости наладить все за пару часов. Он так старается помочь. А Миши все нет, да и неизвестно, с чем вернется.
   В прихожей раздалась сапожная дробь. Вадим влетел в кухню. Обняв Ирину за плечи, звонко чмокнул:
   -Здравствуй любимая сестренка. Я мчался как ветер, потому что очень соскучился.
   Сталев уселся напротив сестры. Переводя дух, осмотрелся:
   -Ты одна?- спросил. Ира кивнула.- Это хорошо, что мужа сейчас нет. Дело очень щекотливое, я не знаю Михаила как человека, не могу поручиться за его реакцию. Поэтому, сначала решил поговорить с тобой. Согласна?
   "Брат так возбужден, пусть выговориться,- решила Ира.- А там уже и расскажу, как дела обстоят. Может и Миша вернется с...- оборвала фразу, что бы не сглазить".
   -Согласна?- прозвучал повторный вопрос.
   -Да, конечно, братец. Делай, как считаешь нужным.
   Вадим испустил глубокий вздох, продолжил:
   -Петлять не буду, сразу, быка за рога. Об одном прошу: не сомневайся, верь мне, как господу. Все, что скажу, правда. Я опросил всех участников той операции, которых сумел найти. Внимательно изучил наблюдения, заключения и записи, провел необходимые параллели и свел их в логические выводы. И, в общем, получается, что дефект Наташи вовсе не дефект, а закономерность. Другими словами, то, что сейчас с ней происходит, вполне объяснимо и исправимо,- расстегнул ворот рубашки. Говорить стало легче. Слова полились живее.- Ты наверное знаешь, что сиамские близнецы, несмотря на их дифференцированную автономность, то есть, способность существовать независимо друг от друга, имеют множество не совсем понятных связей, на так называемом духовном уровне. Часто, находясь в удалении, они испытывают в одно и тоже время одинаковые эмоции, или одновременно заболевают, и даже, как выяснилось, способны поддерживать друг в друге жизнь. Понимаешь? Они, как два сосуда полных воды и соединенных трубкой. Если в одном из них появляется трещина и вода начинает его покидать, второй делиться своим запасом. Поэтому вода в треснутом сосуде закончится только тогда, когда она иссякнет и в целом. Они высохнут одновременно. Понимаешь?
   -Да, брат, да. Но, к чему все это?
   Губы Вадима сжались, было видно, как не хочется ему говорить:
   -Есть вещи, о которых мы, врачи, не любим распространяться. Но, я обещал тебе, и сдержу слово. Та злополучная операция окончилась не совсем так, как записано в журнале. Но правда выяснилась слишком поздно. Все показатели тела мальчика после разделения свидетельствовали, что он мертв. Клиника ясная, никаких ошибок быть не могло. Мы не сомневались, что отдаем в руки горюющих родителей, сверток с мертвым ребенком.
   Ира поперхнулась, глаза наполнились тревогой:
   -А, р- разве, нет?
   -Да Ира, так и было. В мальчике не было жизни, и будь на его месте, не дай бог конечно, обычный ребенок, он бы мертвым и остался. Но мальчик и Наташа являются сиамскими близнецами, теми самыми сосудами,- Вадим подвинул к себе две чашки, пустую и Ирину, с чаем.- И Таша, помогла ему ожить. Вот так,- перелил часть чая из полной чашки в порожнюю.
   -Ты, говоришь невероятные вещи, доктор Сталев.
   -Да, знаю, но все так. Я уверен.
   -Мне нужно подумать.
   -Нечего думать, Ира. Наташин брат жив. Он лежит в земле и требует жрать, заставляя сестренку добывать для себя пропитание. Вполне естественно, что Таша не может кормить брата физической пищей, не зная, где он и кто такой. Но быть энергетическим вампиром ей никто не запрещает. Тебе знакомо это понятие сестренка? Человек, который питается энергией в готовом виде, высасывая ее, из людей. Чем Таша и занимается, а затем отдает добытое брату.
   Ирина замотала головой, зажав уши:
   -Подожди, подожди. Я не успеваю за твоей мыслью, и совсем запуталась. Скажи, что предлагаешь?
   -Вижу только один выход. Именно из-за его жестокости и некоторой бесчеловечности, особенно по отношению к Михаилу и решил поговорить сначала с тобой,- Вадим собрался с духом, продолжил.- Понимаешь, что бы Наташа стала нормальной девочкой, она должна перестать пить энергию из людей. Что бы перестала пить энергию, нужно избавиться от потребителя этой самой энергии. Другими словами...- замялся, не решаясь произнести роковые слова.
   -Ну, договаривай. Что за привычка обрывать предложения,- Иринины нервы потихоньку капитулировали.
   -Другими словами, необходимо уничтожить тело мальчика.
   -Так и знала, что это скажешь!- Ира не скрывала возмущения.
   -Так и знала? А что, по-твоему, я еще мог сказать? Как будто был огромный выбор.
   -Был. Например, у Таши бы "нашелся" братик, а у нас с Мишей, появилась двойня,- Иринино лицо против воли осветила улыбка.
   Вадиму даже стало неловко произносить следующую фразу. Но сестра витала в облаках, когда не следовало:
   -Братик? И как ты его себе представляешь? Розовощекий карапуз с пушистой головкой и обворожительной улыбкой? Так?
   Глаза Иры говорили "да", она так и думает. Вадим до боли сжал кулаки. Ну, совсем не хотелось говорить правды. Да видать без нее никуда:
   -Ира, сестренка, мальчик пять лет пролежал в земле. Без воды, еды и воздуха, в окружении пластов земли. Ты не думала, каким он стал за это время? А я, скажу. В лучшем случае, это урод, покрытый коростой вперемешку с червивыми поедами, с кривыми костями, что росли куда угодно, только не в длину. Добавь к этому атрофированные мышцы и не на что ни способные органы, смешавшиеся в кучу. Слепой, беззубый....
   -Хватит! Прекрати.
   -Его жизнь будет короткой и кошмарной. Такой организм не жизнеспособен. Так не лучше ли прекратить страдания мальчика сразу, дав долгожданный покой и ему и Наташе и всем нам.
   Ира отвернулась от брата, не в силах не опровергнуть его слов. Не согласиться.
   -Говорить всего этого Михаилу, как отцу, думаю, не стоит,- Вадим продолжил речь, посчитав, что спор им выигран.- Ему можно сказать, что мальчик мертв, но по медицинским правилам его нужно, допустим, сжечь. Что по медицинским правилам, это обязательная норма захоронения сиамских близнецов во избежание эксцессов. Дескать, Наташа чувствует брата, переживает. Отсюда все вытекающие последствия. А неправильное захоронение пять лет назад, следствие некомпетентности отдельных личностей.
   Напоминание о муже вернуло Иру к реальности. Ведь Вадим еще ничего не знает:
   -В любом случае, твои решения могут остаться мечтами,- со стыдом выговорила.
   -Как это, мечтами?
   -Прости. Наверное, сказать следовало сразу. Но ты вошел такой возбужденный и говорил, ни переставая. В общем, все может остаться мечтой, потому что Таша пропала, семь дней тому. И мы не можем ее найти.
   -Как, пропала?- выдавил ошарашенный Вадим, такого даже не предполагал.
   -Мы не знаем. Миша непрестанно на поисках, поэтому и отсутствует сейчас. Мы не теряем надежды, но неделя подходит к концу, а результатов никаких, и я уже не знаю, что думать.
   -Плохо, очень плохо, - Вадим нервно взъерошил волосы.- Семь дней для ребенка большой срок. Если твой муж ее не найдет, боюсь, откапывать никого не придется, за ненадобностью.
   Ирина стремительно развернулась, на глазах набухали слезные пленки. С гневом и обидой смотрела на брата:
   -Ты жесток. В то время, когда мне нужна поддержка, говоришь такие вещи.
   -Я, реалист, и эти вещи, наша действительность. Если тебе не по душе слушать...- Вадим осекся. Сестра плакала. Стала стыдно за себя. В мгновение душа заполнилась нежностью. Руки заключили Ирину в объятия, с болью ощущал ее дрожь.
   -Я не хочу такую реальность братец. Она похожа на мои кошмарные сны. Если кошмары станут реальностью, я сойду с ума. Хочу, что бы все стало, как раньше - е - е.
   Уткнувшись брату в плечо, Ирина ревела, как маленькая девочка. Крупные слезы обжигали шею Вадима, заставляя морщиться от внутренней боли. Никогда еще не чувствовал себя таким беспомощным. Он ненавидел бездействовать и ждать, но ничего кроме как ждать не оставалось.
   На окраине села, Михаил позволил себе перейти на шаг. Сердце отчаянно ухало, дыхание выходило из груди с хрипом. Под властью желания поскорее найти дочку забыл обо всем, в том числе и о возрасте, и о шалившем с недавнего времени сердце. Ну да ничего, для доченьки Ташеньки здоровья не жалко. К тому же, почти пришел. Оставалось пройти один поворот, а там, за огородами, увидит окраины.
   Заброшенные, ветхие домики, вплотную подступивший молодой порослью лес, начинающий потихоньку отвоевывать свои прежние владения, буйство трав, среди которых не сразу заметишь редкие огороды малочисленных староселов, да одинокие, беспризорные псы, не пожелавшие переселяться ближе к людям, оставаясь верны своим сгинувшим хозяевам. Увиденный пейзаж навеял на Михаила тоску. Казалось, попал в другой мир, старый и умирающий, тревожить который неприлично и грубо. Но нарушить покой пришлось. Отец искал свою дочь.
   Поначалу даже взяла оторопь. В какую сторону идти, с какого дома начинать поиск? Да как вообще их обыскивать. Не будешь же у первого попавшегося вышибать дверь и шарить по комнатам. Людей в округе, конечно, живет немного, но они есть, и не слепцы. Вряд ли не заметят акт мародерства. А это, позор на всю жизнь, а то и тюрьма. В заключение Михаилу попадать совсем не хотелось, но дочку найти, желал больше свободы. Посему, утопая по колено в мокрой траве, побрел вперед.
   Выламывать двери все же не решился. Вместо этого ходил, внимательно высматривая щели и трещины, через которые в дом могла пробраться маленькая девочка. Не находил таковых, перебирался к новому старому дому. Опять обыскивал на предмет зазоров, вновь оставался ни с чем, и брел к следующему старичку. Первый, третий, шестой, и ничего. Утренняя надежда на грани уверенности начинала сменяться привычным страхом неудачи. К предпоследнему, двенадцатому дому шел обреченно, как на виселицу. Росток надежды уже не мог пробить корку депрессии вновь разросшейся у Михаила, и, когда взгляд случайно зацепил валявшийся на траве клочок Наташиного платья, больной на сердце отец, чуть не отдал концы.
   Хаотичный поиск новых следов заставил вернуться к предыдущему, уже осмотренному дому. Стена, два окна забитых крест на крест. На земле груды битой черепицы вперемешку с досками развалившегося забора. Еще раз обшарил округу, вглядываясь в каждый клочок земли. Наградой стали несколько ниточек зацепившихся за валявшуюся под окном штакетину. Михаил не сомневался, что дочка в этом доме. Но, как забралась в настолько высокое окно? Неважно, что зря гадать. Лучше спросит у нее самой. Только бы не ошибся.
   Отец подтащил к окну деревянную чурку, поднявшись, заглянул внутрь. Свет слабый, но достаточный, чтобы увидеть, в комнате никого нет. Быстрее, пока не растаяла надежда, перебежал ко второму. Перст окрестил грудь. Молящим взором окинул комнату. Она здесь! Его девочка нашлась!
   Михаил метнулся к двери. Хотел как можно быстрее, но ноги от волнения дрожали, и получилось хуже, чем, если бы двигался шагом. Огляделся. Вроде никого невидно. Да и плевать, пусть хоть все село смотрит. Дверь легко поддалась. От толчка плечом слетела с петель. Михаил не стал ждать, пока глаза привыкнут к темноте, побрел на ощупь. С третьей попытки угодил в нужную комнату. Через секунду Наташа покоилась на руках отца, крохотная и любимая.
   Дорогу назад Михаил особо не помнил. Витал в облаках, с дурацкой улыбкой вспоминая все счастливые моменты их жизни. Таких оказалось немало. Вот они с дочкой обедают, а вот, ужинают. Наташа так смешно чавкает, как свиненок.
   Из воспоминаний вырывал страх, что, уронил дитя. Веса исхудавшей дочери почти не ощущал. Но нет, каждый раз находил свое сокровище в колыбели рук. Отец не смел, потерять ребенка, второй раз.
   Ташу разбудил внутренний голос. Ушедший, с которым мысленно уже попрощалась брат ожил, требуя того же от сестры. Значит, еще жива. Девочка не чувствовала пола и казалось, парила в воздухе. Попытка пошевелиться не увенчалась успехом. Затекшие веки также не желали разлепляться, но сквозь кожу бил свет, значит, за окном царит день.
   "Очнись, очнись,- стучало в голове желание брата". Зачем? Она больше не хочет кидаться на стены в попытках выбраться. Бедное тельце слишком слабо, что бы что-то делать и лучше поспит. Таша искренне желала этого, но брат не давал. Терзался, орал, бросался из стороны в сторону, будто на встречу жертве. Неужто, ее нашли? Девочка предприняла очередную попытку разомкнуть веки, на этот раз удачную. Взору открылось небо. Не лоскуток синевы в оконном проеме, а настоящее, бескрайнее. А еще, чей то волосатый подбородок и ухо под русыми прядями. Ее несли, и брат метался из стороны в сторону на окружающих людей. Нашли. Наверное, Таша должна была испытать радость, но слабость не давала.
   -Ира, Ира, посмотри, кто к нам пришел,- над головой раздался смеющийся голос, такой знакомый. Папа.
   Девочку перевернули, ухватив подмышками. Теперь вместо неба видела свой дом, крыльцо, на ступенях любимая няня. Женщина источала мощную волну боли, переживаний, страха, вперемешку с чем-то добрым. Все эмоции тянулись к дочке. С протянутыми руками няня бросилась на встречу. В нутре Таши дико заклокотало, брат вытянул щупальца, готовясь ухватить добычу. Молниеносно пришло понимание того, что сейчас произойдет. Только не няня! Только не няня!
   Девочку подхватили нежные руки, прижали к теплой груди. Брат атаковал. Ташины попытки воспротивиться ни к чему не привели. Тело жадно впитывало все то, что с эмоциями отдавала няня. Поток шел настолько мощный, что сознание девочки на время вышибло из тела. Им полновластно завладел голодный брат.
   Вадим едва успел подхватить рухнувшую в беспамятстве сестру. Даже в этом состоянии не выпускала из объятий свою любимую Ташеньку. Тело терзали болевые судороги, а все равно улыбалась. Доктор отыскал взглядом Михаила:
   -Убери, убери от нее дочку!- прокричал явно растерявшемуся отцу семейства. Тот спохватился, насильно отодрал сухенькое, словно тряпичное тельце от жены, прижал к груди.- А теперь, давай-ка в дом, пока зрителей не набежало,- с сестрой на руках вошел в дверь. Отец с дочерью последовали за ними.
   Сидя у горящего камина, мужчины молча смотрели на огонь. Говорить не о чем. Все решили. Ожидали только, когда проснется Ирина. Вадим дал сестре какие-то лекарства. К вечеру, то есть уже очень скоро должна будет прийти в себя.
   Михаил не стал артачится, когда услышал рассказ Сталева и сразу согласился с планом доктора. Конечно, было больно и страшно неуютно от того, что предстояло сделать этой ночью, но он в должной мере умел контролировать чувства и понимал, что перезахоронение тела сына, пусть даже таким варварским способом, как сожжение, меньшее из зол. В конце концов, дети его. Значит, грешить и страдать за них должно ему, а не Ирине.
   -Скоро начнет смеркаться,- Вадим беспокойным взглядом окинул окно.- Надо бы начинать собираться, потихоньку.
   -Не беспокойся. Я найду могилу сына и в темноте,- Михаил кочергой пошевелил горящие дрова, подняв снопы искр. С прищуром покосился на собеседника.
   Отца раздражало желание доктора поскорее разделаться с телом сына, будто речь шла о домашнем животном, но разумом понимал, что вызвано это переживанием за Ирину. За сестру Сталев глотку перегрызет.
   На минуту оба замолчали. Вадим беспокойно елозил по стулу, время от времени оглядываясь по сторонам. Поведение выдавало, как сложно дается ему бездействие. Михаил глубоко вздохнул. Действительно, чего тянуть. Неизбежное не отсрочишь. Нехотя поднялся:
   -Ладно. Думаю, действительно пора. Пойду возьму лопаты, нарублю хвороста, для костра. А ты разбуди Ирину. Думаю, она достаточно отдохнула. Пусть присмотрит за Ташей в наше отсутствие.- Развернулся по направлению к выходу.
   -Михаил,- окликнул Вадим.- Спасибо тебе, за то, что такой сильный. Моей сестре повезло с супругом.
   Михаил обернулся, глаза мужчин встретились. Неприязни не было. Они понимали друг друга.
   -Тебе спасибо, что помог,- ответил Михаил.
   Сталев кивнул, принимая благодарность. Проводил хозяина до порога, одновременно собираясь с мыслями, и отправился к сестре. Ирина уже не спала. Вадим подошел и нежно коснулся устами ее виска:
   -Как ты?- потрогал лоб, проверил пульс. Вроде все в порядке.
   -Мне уже хорошо,- Ирина приподнялась на локтях, разминая затекшую шею.- А. как там дочка?
   -Спит, эки младенец. Ей много лучше, чем я ожидал. Видать братец поделился тем, что отнял недавно у тебя,- брови Вадима сошлись на переносице, челюсти скрипнули.- У, стервец. Ну да ничего, недолго тебе осталось.
   Ирина с беспокойством посмотрела на брата:
   -Когда же ты решил, это сделать?
   -Сейчас.
   -Сейчас?!
   -Да. Михаил согласился. Его даже не пришлось уговаривать. Сейчас во дворе собирает все необходимое. Я сказал, что будем перезахоранивать тело, то есть солгал и тебе следует помнить об этом в дальнейшем, что бы ненароком не проговориться. Понятно?- Вадим пристально посмотрел сестре в глаза.
   -Да. Но это, так ужасно.
   -Ужасно Иришка, так и есть. Но назад дороги нет, да и ненужно идти назад. Лучше пережить этот последний в вашей жизни кошмар и наконец-то зажить счастливо. Разве не так?
   От Ирины донесся тяжелый вздох. Брат ободряюще улыбался, и ей ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ. Он счастливо подмигнул:
   -Ну, вот видишь, ты уже улыбаешься. А завтра утром, будешь смеяться, на пару с дочерью. Бьюсь об заклад, вы давно не веселились вместе. Кстати, будет лучше принести ее сейчас к тебе. Думаю, Таша может, что ни будь почувствовать, не дай бог броситься за нами. Я принесу ее.
   Вадим направился, было в детскую, но сестра остановила:
   -Не стоит, разбудишь еще. Я сама заберу свою девочку. Уж на это, сил хватит.
   Брат развел руками, дескать, как знаешь, обнял сестру на прощание и удалился в сторону двери. Михаил уже ждал, с лопатой и вязанкой хвороста. Вадим взвалил дрова на плечи, и отправились в путь. По дороге попробовал еще раз попросить прощение за халатность врачей, что привела к этой дурацкой ситуации, но Михаил только отмахнулся и ускорил шаг. Остаток пути молчали.
   Оказалось ребенка похоронили в саду. Там, под сенью старой раскидистой яблони, Михаил остановился. Дрожащей рукой вогнал в землю лопату. Вадим видел, как тяжело дается несчастному отцу эта процедура, предложил замениться. Михаил ответил "нет" и так посмотрел на молодого доктора, что тот больше не настаивал.
   Чем глубже погружалась лопата, тем осторожнее становился Михаил. Брал землю аккуратно, понемногу, что бы не дай бог не проткнуть истлевшее за года дерево гроба. Когда начало смеркаться, а Сталев потихоньку жалеть, что не захватил второй лопаты, отец отошел от могилы сына:
   -Все, я закончил,- произнес.
   Вадим удовлетворенно кивнул. Вместе, как могли осторожно, вытащили погнивший, местами до дыр футляр. Уложив на заранее расстеленный холст, плотно закутали. Пока Михаил прощался с телом, прося у бога прощение за грех, Вадим, что бы не мешать, взялся за лопату. Закидал яму землей, притоптал, закрыл ковром из листьев.
   Михаил поднялся, держа сверток на руках:
   -Ну, пошли, что ли?
   -Я думаю захоронить недалеко от деревни. Когда ехал, видел пустырь...
   -Нет,- Михаил не дал Вадиму договорить.- Позволь мне самому решать, где хоронить сына... второй раз.
   -Хорошо,- Сталев пожал плечами.- Куда идем?
   -Недалеко отсюда, думаю, к темноте успеем вернуться, да и не успеем, дорогу я знаю, в лесу, там, где его пересекает речка и делает дугу, намывая галечную косу, есть пещерка, небольшая, видно вымытая водой. Мы с первой женой любили бывать там, ребенка в ней же зачали, думаю, и похоронить его в тех местах.
   Пока добирались, доктор, несший хворост успел порядком устать. Тело сопрело, несмотря на вечернюю прохладу. Даже в сгустившемся сумраке, Михаил ни разу не остановился вспомнить дорогу или осмотреться. Шагал молча, погруженный в думы и Вадим не мешал ему.
   Место и вправду оказалось таким, как на словах. Лесная речка, на изгибе успела намыть песчано-каменистую косу, что так необычно смотрелась среди деревьев, и даже вымыла небольшую пещерку, похожую на медвежью берлогу. Вода вымыла оттуда мягкие породы, но потолок и стены держались, укрепленные древесными корнями. Пейзаж показался Вадиму очень красивым, настраивающим на любовный лад.
   Внутри пещеры оказалось довольно сыро, что радовало. Ничего лишнего загореться и устроить пожар не могло. Вадим разложил хворост. Взятого хватало с лихвой. Вроде все готово, можно начинать:
   -Пора, Михаил.
   Сидящая у входа сгорбленная фигура, вздрогнула. Сталеву даже стало неловко, что потревожил. Возможно, следовало подождать еще немного. Видел, как плечи Михаила тяжело поднялись и опустились. Отец кивнул сам себе, с чем-то соглашаясь, и поднялся. Вадим принял из его рук сверток, аккуратно, словно драгоценность, уложил в хворост.
   Отец прочитал за сына молитву. Посидели с минуту молча, и Михаил зажег огонь.
   Таша вздрогнула и проснулась. Что-то в окружающем мире стремительно менялось, и не в лучшую сторону. Зрачки бешено забегали по сторонам, выискивая причину беспокойства, и не находили. А оно все нарастало.
   -Проснулась доченька, хочешь чего ни будь? Няня все сделает, только скажи.
   Уютная, теплая комната. Добрая, любимая няня. Но почему ей все хуже и хуже, и никак не удается успокоиться? В груди потеплело, Ташу охватила паника. Тело напряглось и пружиной бросилось вперед. Нянины руки удержали, нежно, но крепко прижали к постели. Девочка закричала, так, как не кричала никогда.
   Кожу обожгло. Вокруг стремительно разрасталось пламя. Огляделась, но все оставалось по-прежнему. Белоснежная постель, без намека на огонь. А кожа уже превращается в угли, лопается, выпуская кровавую сыворотку. Таша вновь рванулась вперед, от огня, заверещала. Ира, не в силах удержать ее руками, навалилась всем телом:
   -Потерпи девочка моя! Это освобождение, освобождение!- сказала.
   Но Таша уже не слушала. Металась в агонии, не хотела гореть. Рукой попыталась сбить пламя с боков, где жгло особенно сильно, но огня не нашла. Пальцы ощупали абсолютно невредимое тело.
   И тут в нутро ворвался брат, заметался из угла в угол, будто ища укрытие, а потом, не найдя его замер и завыл. И Таша услышала, что тоже кричит, а через секунду поняла, что горит не она, а он! Ее брат. И боль чувствует братскую. И к крику, вызванному болью, прибавился другой, скорой потери самого родного и близкого для Таши существа. Ее второго "Я".
   Их совместная агония длилась долго. Десятки раз брат умирал в бушующем пламени, и всякий раз находил спасение в сестре. Цепляясь за жизнь, Таша вытягивала и брата. Разделяя с ним каждую крупицу боли, делилась каждой частицей жизни. Они умирали вместе, одновременно, единым организмом, никогда, не будучи так близки как сейчас, на пороге смерти.
   К тому времени, как жаркое пламя, сожрав причитающееся ему угасло, спрятавшись в красноте углей, их сознания были далеки от измученных тел. Но сердца последних еще бились, служа маяком для парящих душ.
  
   -И что бы с Наташиной головы волоса не упало, понятно? Прошу, постарайся, проследи. Для меня это очень важно. Сестра, когда девочка впала в кому, чуть руки на себя не наложила от горя. Мужа своего любимого хотела бросить, а меня и вовсе... никогда от сестры в свой адрес такого не слышал. Обвиняла нас, надо признать, не безосновательно. Еле уговорил отдать Наташу на лечение, пообещал вернуть здоровой и невредимой. Я, должен выполнить это обещание. Потери сестры не вынесу,- Вадим Александрович Сталев в упор смотрел на собеседника.
   -До этого был спокоен, а сейчас заколебался. Такую ответственность за судьбу твоей семьи принять не готов.
   -Понимаю. Но относись как профессионал. Вспомни, когда попросил прооперировать свою мать, ссылаясь, что доверяешь мне, больше чем другим, я не отказал. Хотя жутко боялся неудачи. Отбросив лишние мысли, я просто делал свою работу. Не видел твою мать, но видел пациента.
   -Да и я не отказываю, но пойми. У меня не курорт, а психиатрическая клиника, здесь всякое бывает. Я конечно случайностей не допускаю, все-таки опыт многих лет сказывается, но не лучше ли положить девочку, в обычный лазарет? Помню, сказал, что ребенок не совсем обычный, возможны отклонения, но подробностей, так и не выдал.
   -И не выдам. Слово чести давал. Просто посмотри, как она на людей воздействует. Если ничего не заметишь, через неделю у тебя, ее заберу. Получиться, что ошибался и потребность в разъяснениях отпадет сама собой. А обнаружишь отклонения, сразу меня извещай. Вместе решим, как быть, как лечить.
   -Чтобы лечить, нужно знать подробности.
   -Если лечить понадобится, расскажу тебе все. Сейчас же просто понаблюдай.
   -Хорошо, сделаю, но гарантий не даю.
   -Гарантируй,- Сталев не отрываясь, изучал зрачки собеседника, заставляя следовать своей воле. Отказывать глаза в глаза всегда тяжелее.
   -Ты, Вадим, как бельмо на глазу.
   Молодой доктор заулыбался. Угрюмый Кирилл Васильевич не зря носил кличку "язва". Худой, сутулый, с вечно больным взглядом на кислой мине. Чем-то всегда недовольный, а если и радовался, тут же загонял себя в привычное состояние апатии, где был как рыба в воде. Если Угрюмый начал язвить, значит, устал спорить и на все согласен.
   -Спасибо, ты так меня выручил,- Вадим хлопнул приятеля психиатра по плечу.
   Тот сморщился, как от зубной боли. Отошел на пару шагов:
   -Иди Сталев, что как маленький.
   Вадим не стал надоедать. Угрюмый относился к тем, кто не любит похвалы, особенно заранее. Он хвалил себя сам, когда считал нужным.
   Шагая по выбеленным до синевы коридорам психиатрической клиники к выходу, Сталев чувствовал, как на душе становиться легче. Сегодня, Таша вышла из комы. За одно это, можно было отдать пол жизни, той, которая связана с Ириной. Сестра, сама находящаяся с того злополучного дня в подобии комы душевной, наконец-то оживет. А через неделю расцветет окончательно.
  
   Белый потолок, белые стены, белые люди вокруг. Все они незнакомы, и никто не знает, где няня.
   -Какая няня,- говорят.- Мы твоя няня, твоя семья,- улыбаются, отходят. Спокойные и доброжелательные, будто ничего не произошло, будто, так было всегда.
   Таша лежит на кровати, мягкой и тоже белой. Вокруг множество таких же. Никто не кричит, не ругается и не спрашивает маму. Люди в белом мягко ходят мимо, кого-то уводят, кого-то возвращают. Легкие одинаковые улыбки не сходят с лиц.
   -Как я сюда попала?- спросила проходящую мимо женщину.
   Та обернулась. Долго смотрела, внимательно, добро, как няня, только без боли и страха. Таше даже стало не ловко за свой вопрос. Действительно ли попала в это место?
   -Ты проснулась,- ответила женщина в белом.- Ты, дома, а мы, твоя семья, братья и сестры. Забыла?- игривая улыбка коснулась губ.
   Таша потупилась, чувствуя стыд. Облачно-мягкая ладонь погладила ее по голове и уплыла в сторону, вслед за женщиной. А как же няня, папа? Страхи и страдания, одиночество и отчужденность, вся ее жизнь? Девочка попыталась вспомнить, но не смогла. Образы прошлого расплывались цветными пятнами, а страхи растворялись в царившей теплоте, не успевая оформиться. Чем дальше, тем безликие становились воспоминания. Прошлая жизнь начала казаться сном, ярким, но сознание запоминает такой, лишь первые мгновения.
   Весь первый день Таша просто лежала, находясь между сном и явью. Воспоминания о прошлом, размытые и безликие, но живые, они были. Это же место, реальное сейчас, не оставило в памяти ничего. И девочка просто ждала чего-то яркого, что заставило бы поверить в реальность больше, чем белые стены вокруг.
   Ночью Таша не смыкала глаз в ожидании. Когда веки начали слипаться, а надежда превратилась в смирение, вернулся Он. Все мысли о прошлом тут же замелькали ярчайшими красками. Вспомнила до мельчайших подробностей каждое событие, связанное с пришедшим ярким, и событиями оказалась вся жизнь. Ведь пришел брат.
   Таша напряглась, улавливая отклик. Брат знакомо набросился псом, требуя пищи. Сестра заулыбалась привычным для себя ощущениям, но не ринулась сразу на поиски. Знала, брат подождет до утра. С рассветом, все станет как прежде, и безразлично, какие вокруг стены и люди. Брат с ней, а значит, прошлый мир остался.
   Но проспать до утра не удалось. Состояние покоя нарушил непривычный холод в ногах. Озноб заставил проснуться. Открыв глаза, Таша обнаружила себя на ногах, рядом с кроватью. Брат не стал дожидаться утра, как того хотела сестра, решив выйти на охоту сам.
   Больше девочка заснуть не решилась, но и лежать терзаемая чужим голодом, не могла. Минуты ожидания превращались в часы. Наконец сдавшись, Таша последовала недавнему примеру брата. Медленно шагая меж железных кроватных рядов, Таша время от времени вставала на цыпочки, высматривая жертву. Сердце гулко билось, а вспотевшие ноги оставляли мокрые следы. От волнения, то и дело забывала дышать, нагоняя пробелы частыми хрипами. Шла ее первая сознательная охота. Девочка точно знала, что не гуляет и не ищет с кем поиграть, от того чувствовала себя неуютно.
   Таша не знала, сколько времени прошло, а сколько бы еще ходила в нерешительности, если бы не всплеск внутри, когда брат "прыгнул". Она, стоявшая в это время перед очередной кроватью, сразу ухватила лежащее там тело, стремясь напугать. Облокотившись о постель для сохранения равновесия, с зажмуренными глазами ждала, когда начнется то, к чему так и не привыкла. Но ничего не происходило. "Страшный таран" не прошиб грудь, а брат не порадовал слух сытым урчанием.
   Уже не имея неуверенности первого раза, Таша бросалась о кровати к кровати, хватая спящих, и не получала отклика. Как куклы, они оставались, неподвижны, или отворачивались, будто Таша назойливая муха. Ее, не боялись.
   Скоро выбившись из сил от отчаяния и "укусов" брата, девочка наткнулась на пустую кровать, наверное, свою. Сил оставалось так мало, что идти дальше не смогла. Мягкая постель стала непреодолимой преградой.
   Даже с головой укутавшуюся в толстое одеяло Ташу, не покидал морозный озноб. Спарившееся тело исходило седьмым потом, влажную простынь можно было выжимать, а девочка не чувствовала тепла. Страх, что не сможет накормить брата, леденил душу. Неужели, здесь все такие, не боятся, не грустят, не думают о страшном? Как ей тогда быть? Дом полный людей, и одновременно пустой. Неужели не сможет накормить брата?
   Вспомнился его голод. Семь дней кошмара. Тут же отогнала мысли, но те вернулись с новыми подробностями. Ногти, ребра, ноги заныли, вспомнив прошлые раны. Ташина голова нырнула под подушку, ища спасения в слепоте и глухоте, но нашла лишь воспоминания о комнате, темной и глухой. Лишь тонкий лучик света из далекого окна, как здесь, стоит приподнять одеяло. Но за окном был отец, няня, а здесь ничего, только куклы. Как ей быть, как?
   Девочка металась по кровати, как зверь в клетке, не находя спасения ни внутри железных прутьев, ни за их пределами. Как зверь не находит покоя ни в клетке, ни в окружающем ее чуждом городе.
   "Нужно бежать. Бежать отсюда,- прокралась мысль.- Куда угодно, только от кукол и белых стен".
   Влетевшее в голову решение немного успокоило. Таша затихла. На место страхов опять вернулась усталость. Глаза решили, что им пора спать, и закрылись. Хозяйка последовала их примеру.
   До утра девочку преследовали кошмары. То и дело ловила себя на мысли, что идет вдоль кроватей, точнее идет брат в ее теле. Просыпалась в липком поту, пытаясь развернуться, идти обратно, но все оказывалось сном. Таша по-прежнему лежала в постели. Тогда покрепче хватаясь за простыню, засыпала. И вновь наплывало чувство чужого голода, что ноет хуже больного зуба.
   Таша выла во сне, до сини в пальцах сжимая окружающие белые лоскуты. Зубы жевали подушку, подчиняясь голодному бреду девочки, когда представляла, как смыкает челюсти не чьем то горле. А жертва в страхе сучит руками, хрипит. Лишь бы брату было хорошо. Но подушка, не горло и не боится зубов, не утоляет голода. А тот все сильнее, с каждой минутой. Видать брату очень плохо, раз так требует.
   Медсестра, проводящая утреннюю проверку палат, на предмет, все ли не месте, сразу обратила внимание на беспокойного пациента. Больной метался по кровати, вцепившись в простыню и подушку, явно бредя.
   Приглядевшись, медсестра заметила, что больная, девочка, та самая за которой просил присматривать Кирилл Васильевич. Утреннюю дрему, как рукой сняло, только представила, что будет, случись с пациенткой несчастье. Напуганная, нервно шаря по карманам в поисках лекарств, хоть каких, бросилась к кровати.
   Из голодного бреда Ташу вытянул чей-то голос: "Проснись, проснись! Не смотри кошмары",- говорил он. Мягкое и теплое гладило по лицу.
   Таша не поняла сразу, почему внутри заклокотало, потянулось вперед щупальцами то, что знала как брата. А через секунду сама уловила идущий от голоса страх. Желанный и направленный на нее!
   Скрюченные подобно когтям хищника пальцы, вцепились в нежную плоть руки, что гладила по щеке. Рука вздрогнула, а за ней и весь тот человек, которому конечность принадлежала. Страх расширился до нужных пределов. Брат атаковал. Женщина пронзительно пискнула и пала ниц, прямо на Ташу. Щупальца окутали ее всю, не пропуская ни частички липкого ужаса.
   За какие-то минуты, Наташа вновь полюбила жизнь. Окружающее место показалось лучшим на свете. Тяжести женщины не чувствовала, ведь как может тяготить вес подарков? Но эйфория длилась не так долго, как того хотелось близнецам. Единственный восклик медсестры был услышан. Пара дюжих санитаров, появились в палате раньше, чем брат насытился. Наполовину иссушенную женщину оттащили в сторону. Щупальца брата лопались как струны, пытаясь удержаться за не выпитую до конца жертву. Но тщетно. И Таша помочь не могла. Ее единственную попытку вновь дотянуться до медсестры, пресекли санитары. Матерясь оттащили буйную обратно на кровать. Распяли, не давая пошевелить ни рукой, ни ногой.
   -Успокоительный укол в палату тридцать седьмую, срочно!- прозвучало далеко.
   И близко, над ухом:
   -Скоро тебе не захочется так резвиться.
   Рядом загоготало. Оттуда, где тисками сжимало ноги:
   -Бойкая девчонка. Жалко, маленькая. А то бы я ее по-другому успокоил, своим шприцем. Ха- ха.
   -У, кабелина,- выплывшая из-за горизонта медсестра отвесила веселому санитару подзатыльник, и провела перед носом шприцом.- Сейчас вколю тебе вот это, будешь знать, как на пациенток заглядываться.
   Медбрат ухмыльнулся, но рот прикрыл.
   -Ты давай коли, до ночи, что ли ее держать?- не выдержал второй Ташин мучитель.
   Тут же под кожу влезло что-то острое. Рука отозвалась томной болью. Онемела. Через секунду Таша уже не чувствовала конечность. Боль ушла, оставив за собой пустоту, и, поплыла дольше по телу. Заломило ребра и позвоночник. Легкие сжались от болевого спазма, и девочка не могла протолкнуть в них воздух. А когда боль ушла еще ниже, не знала, дышит или нет. Онемевшие легкие не давали сигналов. Спазм в животе заставил тело скрючиться в улитку. Последним, что ощутила, была дергающая боль в ногтях, как будто отрывали щипцами. По онемевшему лицу прокатились горючие слезы.
   Вскоре после того, как затихла последняя боль, начало проходить онемение. Сначала, в руках, горячих и влажных. Ожило тело, возвестив о себе хриплым дыханием и частой дробью сердца. Когда отпустило перенапряженный живот, к горлу подкатила тошнота, а залеженные ноги отозвались острыми коликами.
   Положение тело оставалось до того неудобным и неестественным, что девочка решила его изменить, несмотря на страх. Лучше бы она этого не делала! Малейшее движение вызвало новую боль. Та покатилась волнами от правого колена, которое хотела разогнуть. Наташа сразу замерла. Болевая волна добежала до пятки и бедра. Там осыпалась тучей брызг по животу и пальцам. Брызги обжигали кипятком.
   Больше шевелиться не решалась. Так и лежала на боку, глядя в одну точку перед собой, на железную кровать - близнеца ее собственной. Скоро тело на ней зашевелилось, село. По шуму вокруг девочка поняла, что проснулись и другие. В палате появились белохалатные. Собрали всех в группу и колонной по двое повели, как Таша услышала: "На завтрак".
   Очень на долго осталась одна. Левый бок, на котором лежала, немилосердно терзало коликами, но это было гораздо лучше боли. Голодный желудок урчал. Таша утомилась. Движения желала даже больше, чем пищи. Бег казался наиприятнейшей вещью на свете. Не было ничего лучше постоянного движения, только краткие перерывы на еду, да и те лишние. Кушать можно и на ходу.
   Скоро нервы перестали выдерживать струнного напряжения. Лопались, выплескивая мириады эмоций. И Таше становилось наплевать на боль. Желание шевелиться пересиливало. Только разум, холодный и расчетливый, закаленный в страданиях сдерживал в последний миг от совершения глупости. Девочка по прежнему оставалась статуей, вопреки сердцу, выпуская накопившееся в слезах. Постельное белье насквозь пропиталось горючей влагой.
   В своем положении Наташа не видела двери, и появившаяся рядом женщина в белом стала полной неожиданностью. Очень захотелось попросить прощения, сказать, что больше не будет никого мучить, только бы ей разрешили пошевелиться. Но боялась открыть рот, вызвать боль в голове. За девочку говорил молящий взор, но видит ли его медсестра?
   -Что, еще лежишь?- медсестра окинула девочку наметанным взором. Ничего серьезного не случилось. Типичная картина, видела сотни раз. Потормошила за плечо.- Все уже, отмирай. Боль ушла.
   Пациентка напряглась под ее рукой, задеревенев. Только бы не сдвинули с места. Не поверила, боялась боли. Женщина устало выдохнула, не вечно же с больной возиться. Впереди дел невпроворот. Грубо ухватила за локоть, рывком посадила. Девочка закричала, видать по привычке. Медсестра хлестко ударила по щеке. От шока больная заткнулась.
   -Ну, видишь, боли нет,- подергала за руку.- Боль ушла. Так что вставай, пойдем ужинать.
   Засопротивлявшаяся было Таша, услышав о еде, сразу утратила весь гонор. Дала вывести себя в утоптанный коридор. Медсестра указала на колонну людей, в таких же, как у Таши полосатых пижамах:
   -Следуй за ними,- сказала.- Там столовая. Тебя накормят и отведут обратно.
   Девочка послушно затопала в означенном направлении, радуясь каждому шагу. Она ходит, и скоро будет есть!
   Вечером Ташу и остальных в полосатых пижамах, отвели обратно в комнату с кроватями. Заставили лечь. Тройка медсестер споро обежала палату. У некоторых коек останавливались, наверное, делали уколы, и бежали дальше. Ташу обошли стороной, лишь бегло пощупали пульс. После, девочка окончательно успокоилась. Легкая дрема завладела телом.
   Когда помещение окутал полумрак, медсестры удалились. Заснувшая было Таша, уловила шорох. Справа, слева, скрипели пружины. С удивлением наблюдала, как темные силуэты срываются с кроватей и прячутся под чужие. В основном, силуэты длинноволосые, наверное, девушки. Таша разволновалась, поначалу хотела спрятаться тоже, но остальные люди не подавали признаков волнения, продолжая лежать. Помаленьку вернулась в прежнее состояние спокойствия, этому помог и подкравшийся сон.
   В час темноты покой палаты нарушили вновь. Вошли двое. По хриплым голосам и гоготу, Таша узнала недавних санитаров. Грубо отесанные фигуры передвигались от кровати к кровати в только одной им ведомой последовательности. Ходили долго. Поначалу тихие голоса, становились все более раздраженными и слышными. Когда начали заглядывать под кровати, Таша догадалась, что ищут спрятавшихся.
   Вскоре усилия санитаров вознаградились. Из-под железного каркаса кого-то вытащили. Зародившийся писк мгновенно прервался. Девушку отвели к выходу и усадили. После, поиск продолжился. Вторую отловили гораздо скорее. Длинноволосую сразу смяли в охапку, не давая шанса подать голос, или вырваться.
   -Вот, дуры, поумнели,- санитар отвесил одной из узниц подзатыльника, и вытолкнул в коридор.- Сколько времени на вас потратили. Теперь придется пользовать в ускоренном темпе.
   Напарник говорившего заржал и толкнул вперед вторую:
   -Слышишь? В ускоренном. Так что шевели ногами, не строй из себя хромую,- ущипнул девушку ниже талии. Та взвизгнула, побежала.- У, хитрая. Когда приспичит и мозги работают.
   Грубые голоса постепенно стихли вдали. Не найденные пациентки, начали возвращаться на свои места. Наверное, больше визитов не предвиделось. "Куда их увели, зачем?",- спрашивала Таша себя, и не находила ответа. Только чувствовала - уведенным девушкам причинят зло. Под белыми, чистыми халатами, скрывается темная плоть. Она будет бояться белого и светлого. За ним не видно правды.
  
   -Всем проснуться, скорее, скорее,- знакомый властный голос, вернул Ташу в мир.
   Девочка не помнила, как заснула, но воспаленные глаза и гудящая голова говорили, что недавно. Организм совсем не выспался. Как не хотелось поваляться, а встать себя заставила. Злить белохалатников боялась до поросячьего визга.
   Неяркий солнечный свет проходил сквозь зарешеченные окна, говоря о наступлении утра. Всех, без лишних слов построили по двое и вывели в коридорный сумрак. Путь лежал в уже знакомую Таше столовую. Не спеша, просыпающимся организмом, завладевало чувство голода, и девочка была рада, что идут именно туда.
   Ей помогли взобраться на высокую скамейку, явно не рассчитанную на маленьких девочек. На уровне глаз возникла деревянная миска, откуда в нос лез запах непонятной каши. На ощупь, ухватив со стола ложку, принялась есть. С аппетитом поглощала ложку за ложкой. Каша успела остыть, поэтому ела быстро. Но как странно, по мере наполнения желудка, голод не проходил. Каша совсем не насыщала и Таша перестала жевать, чувствуя отвращение к пахучей жиже.
   От нечего делать, завертела головой. Полосатые пижамы монотонно работали ложками, не испытывая никаких проблем. Совершенно случайно, взгляд зацепился за глотающий кадык соседа. Тут же захотелось схватить выпирающий хрящ зубами. Наташа сглотнула слюну, по направлению к урчащему желудку. Насильно повернула голову к тарелке, от вида каши затошнило. Глаза продолжали коситься на чужой кадык, упорно обходя посуду стороной.
   Девочку терзал совершенно чужой голод, и она вдруг поняла, почему не насыщается. Есть хотела не Таша, а брат. Это голос просит ухватиться за сочный бугорок на шее. В отчаянии стиснула кулачки. Нельзя, нельзя! Слишком много вокруг белых халатов. Может быть ночью? Надо только немного потерпеть.
   После завтрака последовала уличная прогулка. Таша не помнила, когда в последний раз дышала свежим воздухом и очень обрадовалась событию. Несмотря на обилие желтых листьев на деревьях и поверх увядающей травы, дни стояли теплые. Блеклое осеннее солнце грело нежно. Высоко над головой, ветер качал верхушки стволов, оставляя в покое нижние ветви. Высокие стены, ограждающие территорию больницы, не давали седому проказнику тревожить покой гуляющих.
   Место для прогулок оказалось довольно обширным. Скоро Таша поняла, что ходить можно везде, где нет преград в виде внешней стены или внутренних заборов. Полосатые пижамы, поначалу сгрудившиеся в центре парка, постепенно разбрелись по территории, заняв многочисленные скамейки, или просто шатаясь по дорожкам, проложенным под сенью деревьев. Белохалатники не обращали на гуляющих ровным счетом никакого внимания. По началу большое их количество, скоро превратилось в пару медсестер усевшихся в беседке за типичным для них занятием - сплетнями.
   Таша, с детства много времени проводившая в саду, быстро освоилась. Страх перед белыми халатами увел ее в дальний, укромный закуток парка, где деревья стояли так, что закрывали место от взгляда из беседки. Здесь наконец-то решилась отпустить на волю, терзаемого голодом брата. Тот по хозяйски огляделся и не долго думая направился к ближайшей лавочке, с единственным забредшим в эту часть парка человеком в полосатой пижаме.
   Увидь Таша сейчас себя со стороны, наверное, испугалась бы, настолько свирепо и хищно выглядела. Кое-как выковыряла впечатанный в тропинку камень, подошла, и с силой ударила по полосатой сутулой спине. Спина не издала ни звука, вопреки ожиданиям близнецов. Лишь дернулась, встала на ноги и отошла от скамейки.
   "Ты не видел меня, поэтому не испугался!- родилась в голове отчаянная мысль". Таша обежала человека, и, заглянув тому в глаза, снова ударила, что есть силы, в бедро. Ничего. Стеклянный взор смотрит мимо девочки, в даль. Припадая на ногу, полосатый отошел еще в сторону.
   Неужели все будет как тогда, ночью? Что, если люди в пижамах не испытывают страха? Таша отказывалась верить. Ведь тогда брат не сможет утолить голода, а это предел самого ужасного, что могла придумать.
   "Я хочу, есть!- пронесся по душе отчаянный крик". Тяжелый взгляд убийцы обежал окрестности.
   "Хочу, хочу",- вторил крику брат, и покрепче сжав камень, побежал вперед - Ташины ноги слушались беспрекословно.
   На беседку и медсестер стало наплевать. Что могут сделать две дуры, против их голода? Пусть только приблизятся, высосу насмерть. И плевать, что будет дальше. Ей сейчас хуже всех.
   Шесть скамеек полумесяцем обрамляют толстокорых братьев - великанов. Их резные листья падают непрерывным дождем, создавая желто-красный ковер вокруг, будто помечая свою территорию. Все шесть скамеек заняты. На каждой по две - три пижамы облепленные листьями. Вот, где раздолье!
   Братский "укус" настиг первого. "Укус" камнем в колено. Там даже хрустнуло. Это очень больно, ты стонешь, но почему не обращаешь внимания на меня, Ташу? Рука вспорхнула ударить вновь, девочка остановила волевым усилием. Незачем бить куклу еще раз, лучше попробовать нового. Прошлась вдоль скамеек, как мясник перед стадом, выбирая кого сегодня резать на застолье. Но уж больно все заморенные и костлявые, ни на йоту не отличаются от уже опробованных. Бушевавшая ярость спала в область ступора. Остро ощутила бессмысленность того, что сделала. Устыдившись, отбросила серый с алым булыжник.
   Тишина, тишина, везде тишина. Пугающая и пустая, как нигде во вселенной. Все эти смешки, бормотания, шорохи, фразы, о том о сем, ни о чем, создавали тишину. Тишину разума.
   Никакой возможности обратить на себя внимание, заставить видеть. Ведь ей никогда не приходилось прикладывать усилий, что бы насытиться. Наоборот, жертвы сами лезли в руки. А здесь, ничего, сколько не старайся, а только хуже делается. И уже ни в чем нет уверенности, кроме одного. Бежать отсюда. Но куда? Где выход?
   Таша завертелась волчком. Широко распахнутые глаза оглядывали все вокруг, в поисках спасительного просвета. Но монолитная стена, говорила молчаливое "нет" пытливому взору. Он отскакивал от серой поверхности, как мячик, раз, за разом возвращаясь обратно ни с чем. Пока не наткнулся на дерево, ничем не отличимое от остальных, прикрытых желто-зеленым нарядом хозяев парка. Но взгляд зацепился, покарабкался вверх, до мохнатой кроны, и только теперь Таша заметила, что дерево растет вплотную к стене, своей верхушкой выглядывая на ту сторону мира. Как будто специально так посаженное, оно словно приглашало воспользоваться своей бугристой корой, гибкими ветками. Шершавое и теплое на ощупь - девочка и не заметила, как очутилась рядом, оно могло быть только другом.
   Пальцы сами находили зазоры в коре, хватались за многочисленные "руки" великана, так удобно растопырившие пальцы-сучки. Босые ступни - скользкие тапочки пришлось скинуть, намертво сцеплялись с древесной кожей и не скользили.
   Взглядом, поедая верхушку, Таша не замечала ничего вокруг. Всем естеством была уже на свободе, и только немощное тело почему-то отказывалось вырастить крылья и воспарить за всемогущим сознанием.
   -Куда это ты собралась? А ну, слезай,- чей-то голос взорвался над ухом, заставив вернуться с небес на землю.
   Верхушка пугающе удалилась, оказавшись совсем не такой близкой, а дорвавшееся до сознания тело возвестило, что очень устало и болит.
   -Снимай ее, чего смотришь,- голос за спиной, отдаленный.
   -Цепкая малышка,- насмешливо, совсем рядом.- Иди к дяде санитару.
   Ташу отодрали от ствола и понесли в сторону приземистого, до отвращения белого здания больницы. Всю дорогу, рядом, постоянно верещали голоса: "Буйная! Так и знали, что захочет сбежать, поэтому и дали гулять свободно, где захочет. Хорошо дерево не спилили, начальство одумалось. "Провокатор" еще послужит на благо клиники. А этой, полный курс инъекций, что бы знала, как своевольничать. Такая маленькая и такая противная!"
   Опустошение. Друг оказался врагом, свобода - ложью. Даже брат, чувствую, как плохо сестре, на время отстал. Нервное истощение вылилось в дикую усталость, отключившую тело. Поэтому, когда болючая иголка влезла под кожу, Таша не испытала того ужаса, что в прошлый раз. Шевелиться нельзя, да и не хочется.
  
   Палату наполнил привычный вечерний звон колокольчика, мерно колыхающегося в руках медсестры. Та что-то прокричала в палату, но слов за звоном было не разобрать. И так ясно, звали на ужин. Значит можно отмирать.
   Таша пошевелила конечностями, привыкая ко вновь обретенному телу, и тяжело поднялась с кровати. Из-под одеяла вырвался воняющий потом жар.
   Пока шла строиться в походную колонну, разогнала застоявшуюся кровь. Тело отозвалось мучительными коликами. Особенно досталось лицу, где от спазмов дергался правый глаз, а онемевшая челюсть не давала открыть рот. Все точь-в-точь как вчера, когда ее поймали, как ночью, когда воткнули болючую иголку еще раз, "что бы не пыталась бежать, а спала, как все нормальные ненормальные". А как тут сбежишь, если на всех окнах густые решетки, делящие дневную комнату темно-светлыми полосами. Выходит, зря ее мучили ночью. И сегодня днем, пока все гуляли в парке, статуей лежала под толстым одеялом, изнывая от жары и невозможности скинуть полог. Сантиметровое расстояние между ним и рукой, разделяла безграничная боль. Девочка очень жалела себя, но привычных слез не было. Нежный росток засох и окаменел.
   Сейчас, в хвосте колонны, топала на ужин, и ее уже заранее тошнило. Мало, что в столовой аромат еды витал вперемешку с запахами лекарств, так еще белохалатники то и дело сновали мимо столов, возбуждая брата. Сглатывая слюну, Таша буквально пожирала медсестер взглядом. Те даже оборачивались, с обеспокоенными лицами оглядываясь вокруг.
   Этот ужин не стал исключением. Первые ложки каши, истощенный желудок чуть не выбросил обратно. Что бы сдержаться, девочка скрючилась, подтянув колени вверх, а пальцами зажав живот. Шумно задышала.
   Патрулирующая соседний ряд медсестра, увидела, подошла:
   -Что случилось малышка?- по-матерински спросила.
   Ташу заколотило от близкого присутствия того, в чем нуждался брат. "Отойди, пожалуйста",- говорила она мысленно. Но вслух произнести не могла - онемевшая челюсть мешала.
   Тогда, вместо слов, вцепилась покрепче в ложку и стол. Начала быстро, с громким чавканьем есть, как все. Не дождавшись ответа, медсестра вернулась к своему прежнему занятию. Еще некоторое время Таша продолжала машинально работать ложкой. Пока не заметила, что стучит по пустой миске. Она закончила есть самая первая.
   После ужина всех развели по палатам. Начинались предсонные будни. Медсестры, как муравьи, сновали туда сюда, делая уколы, пичкая лекарствами. Иногда, если требовалось кого-то отвести на процедуры, вызывали санитаров.
   Обойденные вниманием белохалатников полосатые, бесцельно ходили вдоль окон, пользуясь последней возможностью размяться перед сном. Таша также избежала издевательств над своим телом, но не обольщалась. Видела взгляды обращенные на себя, сопровождаемые короткими фразами. Сердце защемило в тревоге и жалости к хозяйке, которую будут мучить, просто позже, чем других. Когда стемнеет, что бы лекарства хватило до утра.
   Темнело сегодня пугающе быстро. Гораздо скорее, чем хотелось Таше. Вот уже скомандовали ко сну. Удалилась смотрящая медсестра. Пройдет совсем мало времени, и войдут двое санитаров. Тыкнут ее болючей иголкой, и удалятся, забрав с собой по девушке. А Таша останется наедине с кошмарной ночью, в постоянной боязни задремать и потерять контроль над замершим телом. А она так любит ворочаться во сне!
   Палата, как по команде ожила. Длинноволосые силуэты соскакивали со своих мест и исчезали во тьме кроватных рядов.
   "Я, тоже спрячусь,- подумала Таша". И, еще не успев испугаться своего поступка - ведь обязательно найдут и накажут, нырнула под кровать.
   Может, осознав весь риск содеянного, девочка бы одумалась и залезла обратно, под одеяло. Но секунда в секунду в дверном проеме появились громоздкие фигуры в белом. Даже в полной темноте их накрахмаленные халаты отдавали снежно-лунной белизной, выделяясь на общем фоне разных оттенков черного.
   -Вон они, девки, лови, пока не спрятались,- донесся до Таши грубый возбужденный голос. Ему вторил гогот.
   Потом слышала топот, испуганные вскрики, шумное дыхание, шарканье ног. Сердце бухало о ребра и отскакивало куда-то в бездну. От страха Ташу парализовало. Все время, пока санитары ловили не успевших спрятаться, лежала под кроватью, не шевелясь. Боялась, что услышат и найдут.
   От двери доносились голоса:
   -Что же вы дуры спрятаться не успели, а? Теперь, пойдете с нами. Ну что Гриша, поковыляли?
   На сердце отлегло. Они, уходят.
   -А укол, забыл? Нужно уколоть чумную.
   Гришин ответ подбросил девочку в воздух. Они непременно заглянут под кровать! Нужно ползти, ползти. Как сложно управлять дрожащим телом.
   Только голова и половина туловища скрылись под соседней койкой, а над головой похлопали по подушке:
   -Ее нет,- сказал тот, кого звали Григорием.
   -Как, нет?- второй санитар тоже прощупал постель.- Спряталась дура. Загляни под кровать.
   На миг замолчали. Слышалось только кряхтение Григория:
   -Нет там никого.
   -У -у -у,- белохалатник в ярости топнул.
   -Слушай, а мы ведь, не обязаны ее ловить?- спросил Григорий полу утвердительно.
   Санитары одновременно рассмеялись.
   -Вколем, вон соседке. Она ничуть не лучше, только притворяется тихоней. Знаем мы вас, дур.
   Таша услышала шаги по направлению к той кровати, под которую успела переползти. Лицо исказила дикая гримаса. В нос попала пыль, сдерживалась, что бы не чихнуть. Над головой началась возня. Пыль посыпалась дождем. Пришлось закрыть глаза.
   На верху снова заговорили:
   -Вот так, теперь можно идти,- сказал один.
   -Эх, если узнают, несдобровать.
   -Не узнают. К шести утра очухается. Никто не заподозрит. Так что пошли. Нас ждут великие дела. Да, дуры? Что молчите?
   Палату заполнил тупой гогот. Второй раз Таша услышала его уже из коридора. Значит, ушли. Апчхи! Не сдержалась.
   Наверх вылезать не хотела. Страх, что все-таки не ушли, а караулят, был силен. Но брат заставил. Почему-то ему очень хотелось выбраться.
   Хватаясь руками за кровать, начала выкарабкиваться. Под пальцами ощутила холодное железо кроватного остова, потом матрас, простыня, что-то мягкое. Вопль потряс настолько, что заложило уши. Мягкое! Она нечаянно задела руку уколотой санитарами девушки, пошевелила. А ведь шевелиться, нельзя!
   Таша разжала пальцы, ухватилась за кровать в другом месте. Опять мягкое. Вновь отчаянный крик, еще громче. Жалость полоснула по душе.
   "Да что же я делаю!- подумала в отчаянии". И вцепилась в страдалицу обеими руками. Только сейчас заметила, как бурлит нутро. Закричала:
   -Брат, не надо, брат. Это ничего тебе не даст,- сомкнув челюсти, с силой оттолкнулась, пока еще подконтрольными ногами. С радостью ощутила, что отлетает достаточно далеко. Позвоночник впечатался в пол. Что-то красное затмило взор. Было больно, но радостно.
   Когда пелена начала сползать с глаз, Таша поднялась. Жалость к той, что пострадала из-за нее два раза, заставила подойти, но не так близко, что бы брат сумел дотянуться. Хотелось увидеть, что все в порядке, и со спокойной совестью лечь спать.
   В блеклом свете луны различила два блика стеклянных глаз, не мигая глядящих куда-то в даль. В них не было ожидаемого страха, лишь спокойствие, присущее, разве что деревьям.
   "Спокойной ночи",- сказала Таша. Глаза не отреагировали. Так и смотрели в только им ведомую глубь.
   В ожидании ответа, девочка залезла в свою постель.
   "Наверное, ты обиделась, поэтому не разговариваешь со мной,- подумала Таша засыпая".
   Тело овеяло могильным холодом - откуда-то взялся сквозняк. Что бы согреться, замоталась в одеяло, как в кокон. Сон, наконец, завладел ее измученным телом, расширяя свои владения. Но соседнюю койку, он обошел стороной, там засыпать было уже некому.
   Кирилл Васильевич Угрюмый терпеливо дождался, пока санитарка закроет дверь, и только тогда с наслаждением зевнул. Руки машинально протерли глаза, сдирая сонную пленку. Конечно, он мог провести пробуждающие процедуры и при подчиненной, но старался этого не делать. Как любой начальник, Угрюмый являлся примером для подчиненных, и доктор честно старался быть примером достойным подражания. Ведь, если все будут стремиться быть похожими на него, мир однозначно станет лучше.
   С самого утра Угрюмый старался ввести себя в серьезное состояние, загнав подальше легкую ленцу, вызванную монотонностью и рутиной будней. Восемь лет на одной должности притупляли чувство страха, что что-то может пойти не так, да и желание сгрузить побольше обязанностей на подчиненных, оставив своей прерогативой слова "да" и "нет", давно победило.
   Но сегодня намечался особенный день. Сегодня он сдает эксклюзивного пациента, а значит, сделать предстоит немного больше чем обычно. Вот и настрой должен быть соответствующим. Сталев не простит, если заподозрит, что Угрюмый не провел с Наташей ни часу за всю неделю, ведь операцию молодой хирург провел блестяще и Надежда Ивановна Угрюмая по-прежнему живет и здравствует.
   Последний раз зевнув, доктор напряг мышцы, выдавливая остатки сна, и уселся в рабочее кресло, в самой неудобной для себя позе. Это положение тела не давало возможности расслабиться, и отдохнуть, а посему, оставалось только работать. Угрюмый сам придумал эту хитрость, что бы хоть как-то обуздать безразмерную человеческую лень.
   Пальцы открыли папку за номером Н -ным, Наталья Михайловна такая-то, предоставив хозяину возможность окунуться в магию буквенных символов, за которыми скрывалась вся недельная судьба пациентки. Несмотря на развитое скоро чтение, глаза Угрюмого не бегали, а ходили по строчкам. Он должен запомнить все, до мельчайших подробностей, как будто занимался обследованиями сам.
   Нападение на санитарку, в первую же ночь... ого! Показания пострадавшей... ничего себе. Не очень похоже на правду, больше на бредни испуганной девчонки. Сколько там лет санитарке? Ага, всего шестнадцать. Ну, тогда понятно. Далее попытка побега по дереву "Провокатору"... хорошо, что не спилили. Поймана, предприняты необходимые меры,... Общие признаки поведенческой деятельности напоминают психопатию. Некоторые признаки и явления нуждаются в дополнительных исследованиях и анализе. Возможны: параноидальный бред, раздвоение личности... угу, хороший букет.
   Доктор захлопнул папку - в коридоре отчетливо послышались шаги. Сейчас он увидит пациентку своими глазами. Стук в уже открываемую дверь.
   Миловидное личико произнесло:
   -Можно вводить, Кирилл Васильевич?
   -Да, пожалуйста, и можете быть свободны.
   Глаза санитарки испуганно округлись:
   -Вы же, знакомы с делом?- в голосе отчетливо слышались забота и волнение.
   Угрюмый выдохнул раздраженно:
   -Боже мой, вводите девочку и отправляйтесь по делам. Заботу оставьте для пациентов.- Угрюмый редко грубил, но сейчас уязвили его самолюбие. Пусть и не совсем нормальная, но это, всего лишь девочка. На своем веку он повидал гораздо более опасных типов, и переломил всех.
   Но когда санитарка торопливо вводила Наташу, все же внутренне напрягся, готовясь к неожиданностям. Сердце ускорило бег, правда, ненадолго. До того момента, как увидел девочку. Перед Угрюмым предстало нечто бледно-синюшное и абсолютно безликое. Выделялись только глаза. По классификации доктора определяемые, как глаза затравленного зверя. Он видел такие, у загнанных в угол волков. И этого существа, должен был испугаться? Да малышку явно обработали по полному курсу, не считаясь с возрастом. Гневными очами окинул дверь, но санитарка уже ушла, на свое счастье.
   Господи! И это он должен отдать сегодня Сталеву? Ой-ей-ей! Нужно что-то делать. Угрюмый вскочил с места, и, взяв девочку под руку, провел к столу. Усадил напротив себя. Внимательно осмотрел тело на предмет синяков. Сердце часто ухало. Только бы не найти. С каждой секундой, взгляд становился все более безнадежным. Синяков не было, но даже без них девочка походила на труп, только который не пинали ногами, а задушили, или утопили.
   -Боже, что с тобой сделали,- произнес. Руки налили из графина стакан воды. Доктор кинул туда пару таблеток, тщательно размешал, после чего прозрачная жидкость стала мутной.- На выпей,- протянул стакан сидящей напротив, но та не отреагировала.
   Сегодня истощение достигло своего предела. Брат, болючая иголка, брат, иголка, брат... Таша, даже рукой пошевелить не могла, не то, что взять стакан из пальцев этого направленного на нее сгустка страха. Собственно стакан беспокоил ее меньше всего. Бесновавшийся от близкого присутствия еды брат, сводил с ума. До жертвы один прыжок, но как его сделать, если даже не может взять дурацкий стакан.
   -Да возьми же ты стакан, черт побери!- Угрюмый сорвался, самообладание начинало покидать. Уже вполне вероятной стала казаться мысль, что девочка умрет. Вот прямо сейчас, на стуле. А Сталев придет с минуты на минуту.
   Доктор второпях выбрался из кресла, чуть не опрокинув последнее, и скакнул к Наташе:
   -Ну же, сделай глоток,- произнес утвердительно-ласково, как говорил со всеми безнадежными.
   Стакан упирался, чуть ли ни в губы. Уже не надо прыгать. Сгусток страха сам пришел к ней. Неистовое существо брата, разрослось до предела. Взор девочки затуманился, и уже не видела, как правой рукой ухватилась за стакан, а левой, скрюченной в орлиную лапу, за руку этот стакан держащую.
   Доктор даже не успел вскрикнуть. Шокирующий удар моментально лишил чувств. Ноги подкосились, и он упал на колени, теперь уже снизу вверх глядя на эту девочку, казавшуюся такой беззащитной. Из глаз уходила затравленность, теперь на Угрюмого смотрел хищник, наступивший на горло жертве. Последнее, что запечатлел мозг - боль в правой руке, которая в импульсивном порыве сжаться в кулак, раздавила граненый стакан. Мозг машинально отметил, что рука проткнута насквозь, и что хозяина это совершенно не беспокоит.
   Так хорошо, Таша не чувствовала себя давно. Даже не помнила когда, наверное, в прошлой жизни, которая кажется сном. Брат в очередной раз подарил ни с чем не сравнимые минуты блаженства, и при этом Ташу не посетило привычное чувство вины. Ведь счастье отняли у противного белохалатника, которого совсем не жалко.
   Что-то грузное, коснувшееся колен, и необычная тяжесть в руке, заставили выйти из состояния розового сна. Девочка нехотя открыла глаза. Комок страха, теперь принявший образ мужчины, полусидел на скрюченных ногах, уронив голову Таше на бедра. Его левая рука плотно обхватила ножку стула, а правую держала Таша. Девочка тут же разжала задеревеневшие пальцы, с удовольствием ощутив прежнюю легкость в конечности.
   С обретение сытости, проснулись прежние чувства, и, прежде всего любопытство. Взгляд обежал комнату. Без интереса скользил по скучной мебели, серым в желтый узор стенам, пока не наткнулся на обрамленный голубым квадрат. Оттуда на Ташу смотрело зарево восходящего солнца, окрашивающего макушки деревьев. Под лучами света великаны сбрасывали серо-синие одеяния, заменяя их на более привычные зеленые цвета.
   Девочка и не поняла сразу, что смотрит в окно, просто не зарешеченное. Настолько привыкла к железным прутьям, что целостное изображение шокировало. Неописуемая красота ласкала взор, но насладиться ею мешало какое-то беспокойство. Оно не было вызвано страхом, просто в мозгу вертелась застарелая мысль, и не находила выхода. Таша потерла зудящую голову, пытаясь прогнать негодницу, но мысль продолжала пробиваться к сознанию. А когда достигла цели и оформилась в слова, девочку подбросило со стула.
   Побег! Ведь окно, без решеток. Можно попытаться снова. Таша подбежала к окну, но на подоконник взобраться не смогла, слишком высоко. Вернулась за стулом, на котором сидела, дернула. Никакого эффекта - рука белохалатника по-прежнему сжимала одну из ножек, и никак не хотела отпускать. Девочка не смогла разжать побелевшие пальцы. Одно прикосновение к холодной, влажной плоти, чуть не выкинуло наружу вчерашний ужин.
   Нервно огляделась. Табурет у двери, будто специально для нее. Кое-как дотащила тяжелое седалище до окна. Радостная, взобралась на подоконник, и ахнула. Второй этаж! Какой далекой и твердой видеться отсюда земля. Ведь обязательно разобьется. Но как хочется на волю.
   Сомнения и желания боролись в Ташиной душе, пока в коридоре не послышались шаги, переросшие в стук в дверь. Если ее сейчас поймают, то обязательно накажут! Знакомый страх перед болью, пересилил призрачную боязнь разбиться, и со словами: "Брат, я иду к тебе",- Таша бросилась на стекло.
   Короткий незаметный полет в неизвестность, удар о твердое. Очнулась уже на ногах. В груди клокотало, адреналин мощно пер в кровь. Брат не даст разбиться, он ждет меня! Радостная мысль прибавила сил. На каких-то запредельных резервах и первобытной интуиции, добралась до уже знакомого дерева. Возможно, Таша избрала бы другой путь спасения, если бы знала. А искать, не было времени.
   Наверх карабкалась как могла быстро, не жалея сил. Еще ярки были воспоминания о неудачной попытке, и о том, что за этим последовало. Лишь, когда глаза вместо каменной стены увидели бескрайнее и необъятное, непроизвольно замерла. От ликования захлопала в ладоши, от чего чуть не свалилась. Испуганная, торопливо перебралась на стену. Уже знакомая высь, теперь не так пугала. Девочка перевалилась за край ограды, и, сцепив зубы в ожидании удара, отпустила руки.
   Пока летела, протерла телом всю стену, зато притормозила движение и отделалась лишь отбитыми пятками. Облокотилась о прохладный камень, отдавая лишний жар, дыхание вновь стало ровным. Теперь в путь, не разбирая дороги, только подальше отсюда.
   Сначала шел луг, пахучий и казалось необъятный. Таша бежала в шелковистой траве, иногда лишь касаясь стеблей ступнями, иногда утопая по колено. Мчалась без оглядки, стараясь не переходить на шаг, а уж тем более, не останавливаться.
   Постепенно перестало хватать дыхания. Таша буквально поедала воздух, часто и мощно, а все равно было мало. В один момент, вообще перестала замечать, как дышит, тогда решила остановиться. Таша еще никогда не бегала так много и быстро, и каково было разочарование, когда, оглянувшись, увидела ненавистные стены. Пусть далекие, но все еще различимые. Казалось, они следят за беглянкой, указывая, где искать, ловить и наказывать. Девочке до жути захотелось спрятаться от каменного взора, и она решила сменить путь в сторону невысоких деревьев. Ранее невидимое редколесье, стало новой Ташиной целью. К тому же, брат не противился тому, что свернула, а значит, поступила правильно.
   Под сенью деревьев почувствовала себя гораздо уверенней. И хотя дорогу то и дело перегораживали заросли засыхающего, от чего колючего, кустарника, идти было комфортно.
   Скоро стена скрылась за деревянным разлапистым частоколом. Ноги решили, что им можно передохнуть. Двигаясь прогулочным шагом, Таша любовалась окружающим миром. Кустарник рябил красными и синими ягодами, которые горохом усеивали ветки. Перезрелые плоды осыпались при малейшем прикосновении, и как не хотелось попробовать, Таша не решалась. Что-то внутри говорило "нельзя". Девочка не помнила, откуда такие мысли, но уже поняла, что их лучше слушаться. А вот насчет орехов, никаких предостережений не всплыло. Кусты лещины с радостью предлагали зрелые плоды. Сорвав несколько, Таша с сожалением вскоре выкинула. Зубы не могли расколоть орехового панциря, а камней вокруг не нашла. Правда не очень расстроилась, голод пока не терзал нежный животик.
   Постепенно Таша перестала различать отдельные ягоды и листья, а скоро, и кусты. Все вокруг слилось в сплошной разноцветный ковер. Сказывалась длинная дорога, утомившая тело, да и солнце, как оказалось уже слезало с небесного купола. Природа переставала стрекотать и жужжать, готовясь ко сну, но девочка не собиралась следовать ее примеру. Брат ждал и звал.
   Первый раз за все время, он звал именно к себе, а не на охоту за пищей. Таше казалось, что, остановившись, разочарует брата, и опять потеряет из виду. Поэтому продолжала идти, несмотря на сумрак и гудящие ноги.
   С появлением на небе луны, ощутимо похолодало. Единожды остановившись, девочка до дрожи закоченела. Это стало очередным стимулом не прекращать движения.
   Постепенно, задремала. Выставленные вперед для ощупывания веток руки, обвисли, а ноги шаркали, загребая ступнями листья. Наконец, оступившись, Таша упала. Сил подниматься не было. Так и заснула в куче листьев с болящей коленкой.
   Наутро проснулась в овраге. Оказывается, сюда она рухнула в потемках. Девочка лежала на боку, утопая в листьях. Их довольно много намело в углубление. Хватило накрыться чуть ли не с головой, от того, и не замерзла.
   Таша легко вылезла по пологому склону, огляделась. Ни еды, ни воды, рядом не было, поэтому решила просто двигаться дальше, как делала вчера.
   День не отметился чем-то необычным. По-прежнему следовала намеченным курсом, среди редких деревьев. Справа мелькали голубые просветы - оттуда она пришла, там, начинался лес. Слева наоборот, царил полумрак от деревьев, что становились все толще и стояли чаще.
   По пути оборвала про запас несколько ореховых кустов. Плоды засунула за ворот пижамной рубахи, которую заправила в такие же полосатые штаны. То и дело приходилось проверять, не выпала ли добыча. Дыры, густо усеивающие одежду, прекрасно для этого подходили.
   За полдень, наткнулась на ручей, что было очень кстати. Наконец-то смогла напиться и поесть - камни-окатыши, густо усеивающие дно, с радостью продемонстрировали свое умение колоть орехи. Ручей перешла за три шага. Пришлось намочить ноги. Но прохлада только взбодрила, и подвигла на дальнейшее путешествие к самой важной в жизни цели.
   Прошедший незаметно день, также незаметно ретировался, уступив место вечеру, как оказалось богатому на сюрпризы.
   Таша, умиротворенная нежными лесными звуками, сразу обратила внимание на грубо вклинившийся в идиллию конский топот. Такой она уже слышала, много раз. Любопытство тут же взлетело на максимум, и девочка не смогла с ним совладать.
   Придвинувшись как можно ближе к кромке леса, Таша разглядела бегущую мимо, хорошо утоптанную дорогу, а, проползя на карачках еще несколько метров, различила первые дома поселка. Что-то внутри перевернулась, и девочка упала на спину.
   Тот дом, что справа, не имеет створок на окнах, а у левого на крыше, красивый резной петушок, раскрашенный в красное с желтым. Таша не успела рассмотреть этого сейчас. Просто знала, потому что много раз видела раньше. Перед ней предстало прошлое, которое белохалатники называли сном, и которое таким не являлось.
   В смятении отползла обратно в чащу. Всю дорогу в голове мелькали картинки, заставляющие то улыбаться, то пугаться. За минуты промелькнула вся жизнь, и отрицательного в ней оказалось гораздо больше. Она мучила, ее мучили. Ее боялись и не понимали, Таша испытывала тоже в ответ. Картинки радости умирали под напором негативного, не успевая оформиться.
   А была ли у нее эта радость? Ташины губы задрожали: "Нет",- произнесла с сожалением. Откуда-то накатили слезы. Поднявшись, бросилась бежать дальше в лес.
   В один момент соленое залило глотку. Закашлявшись, девочка упала на колени. Отерла глаза. Вокруг темно и глухо. Так далеко в лес, еще не заходила. Боязнь заблудиться, заставила остаться на месте. Внимание сразу привлекло огромное дерево. Выделяясь на фоне остальных, оно, наверное, было отцом этого леса. Толстые корни, не помещаясь в земле, выпирали на поверхность. Среди них набилось множество листьев - отличная постель для маленькой несчастной девочки. Зарывшись в груду красно-желтых лоскутков, Таша быстро уснула.
   Мудрое, доброе дерево забрало всю усталость, наделив спящее тело жизненной силой. Но вот, оградить от беспокойных мыслей, не могло. Эти мысли и выдавили девочку из сна.
   Сквозь очертания высоких крон глядело темно-синее небо, пока еще расцвеченное желтыми точками звезд. Сон больше не шел, нужно было что-то делать. На ум приходило только одно. Таша поднялась, ощутив приятную легкость в ногах. Ее ждал путь.
   Как неудивительно, но мрачный лесной лабиринт не вызывал в прохождении никаких трудностей. Казалось лесной отец, приютивший Ташу, наказал своим детям пропускать ее. Легкие как никогда ноги, несли быстрее мысли. Даже замерла в один момент, испугавшись, что движется не туда. Ведь о зове брата, с радости, совсем забыла. Но скоро успокоилась. Зов никуда не делся, просто стал настолько близким, что Таша улавливала его инстинктивно. Это значило только одно, брат, рядом!
   Окрыленная, неслась, не замечая ничего вокруг, уже думала, как встретятся, что скажет. Душа трепетала словно птица, которой открыли клетку после многих лет заточения. Когда к привычным звукам леса прибавилось заливное журчание, присущее быстрым ручьям, волнение достигло апогея. Не в силах поддерживать прежнюю скорость в дрожащих ногах, Таша перешла на шаг. Мелькающая действительность вновь приняла форму картинки, и девочке она понравилась. Извилистая речная лента изгибалась вокруг пологого склона, намыв вокруг целые россыпи мелких камушков. Здесь же, в особенно крутой стенке склона, Таша заметила пещерку, со всех сторон закрытую торчащими наружу корнями тех деревьев, что росли выше.
   Взор затмило, а сердце забилось часто-часто. Таша замотала головой, не веря, что нашла брата. Наконец-то.
   Шаги вперед давались с трудом. Казалось, к ее безмерному волнению, прибавилось и волнение брата. Где-то под сердцем забилось второе, так же часто и гулко. Взор то и дело раздваивался, а шумы леса, сменялись пещерной тишиной. И только когда Таша перешагнула заветный порог, чужие чувства покинули.
   Первое, что увидела - глаза, такие же, как у нее изумрудные, полные боли. Сразу, все, что казалось родным и любимым до этого момента, превратилось в тень. Глаза затмевали весь мир. Лишь через несколько минут решилась различить то, что было за ними. Распластанное розовое тельце легко различалось в окружающем черно-сером пятне.
   Со словами: "Брат, я тебя нашла!",- Таша бросилась вперед. Колени впечатались в землю. Девочка жадно смотрела на лежащего перед ней, и не могла наглядеться. Он был прекрасен! Хотя и так не похож на нее.
   От восторга разучилась говорить, всю захлестнули эмоции. Дрожащая рука обводила контуры его тела. Девочка боялась дотронуться, не веря в свое счастье, вдруг это призрак, который развеется от единственного прикосновения.
   За все время, брат не издал ни звука, но в заплывших глазах появились слезы, а губы раздвинулись в стороны, наверное, в улыбке.
   День тянулся бесконечно счастливым сном. Понимали друг друга без слов. Первое, что ощутила Таша - острое желание брата ходить, как она. Сколько времени прошло, пока подняла его на ноги и, оперев о себя, вывела из пещеры, не считала. Зачем считать счастливые мгновения?
   Поначалу не хотевшие даже стоять нижние конечности брата, постепенно научились держать тело, а затем и двигаться. Брат учился поразительно быстро.
   Короткий отдых, сидя у входа. Таша любовалась то движущимся к закату солнцем, то братом, и всякий раз натыкалась на взгляд изумрудных глаз. Почти физически ощущала, как сильно он боится потерять сестру - ни на секунду не отпускает пальцы от ее запястья.
   Поход до речушки. Несмотря на троекратно большее расстояние, чем уже прошли, этот путь преодолели гораздо быстрее. Брат учился поразительно быстро.
   Таша напилась сама, и помогла напиться брату. Поначалу он не хотел или не мог принимать воду. Но в один момент, поперхнулся, сделав случайный глоток. С того момента без проблем делал и остальные.
   Когда ушла жажда, вакантное место занял голод. Благо, у Таши за пазухой оставался небольшой запас орехов, а камней вокруг, валяется много. Девочка съедала один плод сама, а второй засовывала в рот брату. Он пытался жевать, подражая сестре, нелепо открывая и закрывая рот. То и дело орехи вываливались на землю. Таша терпеливо подбирала и засовывала их обратно, дожидаясь, пока брат случайно не раскусит плод, или не проглотит целиком, после чего, радуясь, давала ему новый.
   Так за семейными буднями незаметно подкрался вечер. Утомленные за день работы близнецы, разом захотели спать. Нужно было успеть восстановить затраченные за день силы и эмоции. Неблизкий, если учесть, что каждый шаг давался как десять, путь до пещеры, проковыляли уже кое-как.
   После холодного леса и одиночества, было так приятно лежать в теплой пещере, слыша возле уха шумное сопение брата. Наверное, первый раз в жизни, Таша засыпала со спокойным сердцем.
   Грезы являлись настолько безмятежные, что проспала дольше, чем обычно, поэтому, когда веки освободили глаза, увидела не тусклую зарю, а нежный свет позднего утра.
   Брат, на славу вчера находившийся, если учесть, что до этого вообще никогда не двигался, спал мертвым сном. Таша заметила, что его кожа поменяла оттенок с розового на тускло-бронзовый, а мышцы ощутимо набухли. К тому же за вчерашний день умудрился обломать все свои исполинские ногти, и теперь не так походил на зверя. Умиленной сестре сразу захотелось его порадовать. Но, чем? Идею подал урчащий желудок. Она нарвет к завтраку много орехов!
   Где искать лесные лакомства, думала недолго. В памяти всплыло, что продиралась через заросли орешника, когда бежала к брату. Значит, надо вернуться немного назад. А перепутает место, не беда. В лесу наверняка есть еще кусты, что ни будь да попадется. Заблудиться Таша не боялась, зов брата служит лучше всякого маяка.
   Как оказалось позже, память не подвела. Быстро и без страха двигаясь по ставшему родным лесу, девочка скоро наткнулась на развесистые кусты. Их резные ладони с готовностью демонстрировали всем желающим крупные твердокожие плоды, будто говоря: "Берите, нам не жалко". Отказываться от предложения Таша не стала.
   К некоторому сожалению ближние ветки демонстрировали пустые гнезда или червивые плоды - видать Таша являлась не единственной любительницей орехов. Пришлось лезть глубоко в колючие ветки. Найдя удобное положение для тела, принялась собирать завтрак. Выбирать старалась плоды самые крупные и красивые, любовалась каждой удачной находкой.
   Когда собирать вокруг стало нечего, решила перейти к следующей группе кустов. Ветки вокруг трещали, шелестели листьями. Таше даже послышались в этих лесных звуках, человеческие голоса. Хоть и показалось невероятным, но решила остановиться. Теперь ветки не издавали звуков, а людская речь повторилась снова! Тело окоченело против воли, мышцы сковал паралич.
   Не в силах пошевелиться, Таша навострила уши. Слов не разобрала, слишком невнятно говорили незнакомцы, а вот тембр и интонация показались очень знакомыми. Словно слушала говорившего совсем недавно. Не слышала, а именно слушала. Этот голос недавно обращался к ней. Услужливое сознание тут же подало картинку человека: комок страха, превратившийся в скрюченное тело, ухватившееся за ножку стула. Тот же нервно-возбужденный голос. Сомнений не было, рядом находился тот самый доктор. Белохалатники ищут ее! Не забыли!
   По нутру растекся холодок - почуяв Ташино беспокойство, заволновался и брат. Его близость дала девочки силы двигаться. Выбравшись из кустов на противоположную от голосов сторону, бросилась на зов родного и любимого. Мысленно поблагодарила лес, за то, что спрятал, хитрым способом заставив залезть вглубь кустов.
   Брат уже ждал у входа, каким-то образом выбрался сам. Но Таша даже не смогла порадоваться, страх перебарывал все чувства. Взяла вторую половинку за руку:
   -Понимаешь, нам сейчас нужно отсюда уйти, на время,- начала было говорить, но осеклась. Увидела, что не стоит. Брат уже поднимался. Он всю жизнь понимал сестру без слов.
   Лихорадочный поиск убежища, к счастью, не занял много времени. В приятной близости от пещеры торчало множество корней, вызволенных водой из земляного нутра. Переплетаясь в змеиный клубок, они создавали нерукотворную клетку, в которую хоть и с трудом, но мог протиснуться маленький ребенок. Природа в очередной раз защищала Наташу.
   Близнецы успели как раз вовремя. Только разместились поудобнее в импровизированном голове, забравшись в самую тень, как над головой раздалась речь людей. На этот раз девочка четко расслышала, о чем говорят:
   -Долго нам еще брести, Сталев?- спросил знакомый голос белохалатника.
   -Не нудите, Кирилл Васильевич, сколько надо, столько пройдем. А вообще, пещера в двух шагах от вас, под этим склоном,- сказал тот, кого назвали Сталевым. В голосе слышалось раздражение.
   На некоторое время диалог прекратился. Сверху донеслось шебуршание скатывающихся под подошвами камней. Перед Ташиным взором, как из кошмара, появились двое. Доктор, и еще один мужчина, показавшийся знакомым. Они осмотрелись вокруг. Перепуганная девочка плотно закрыла глаза, побоявшись, что могут почувствовать взгляд. Уши опять уловили слова:
   -Вот она, пещера, пойду, загляну. А вы, Кирилл Васильевич, готовьтесь ловить, если что.
   -Да уж я не провороню,- судорожно сглотнув, ответил Сталеву доктор.- Такой экземпляр грешно упускать.
   Несколько секунд, Таша слышала только уханье своего сердца. После, донеслось приглушенное, наверное, из пещеры:
   -Черт, здесь никого нет. Но не расстраивайтесь Кирилл Васильевич, на полу отчетливые следы недавнего пребывания человека.
   -Да, да, верю. Вон, у речки целая груда ореховых скорлупок, а рядом, два плоских камня, один на другом. Спущусь поближе...
   Мимо корней протопало по направлению к воде. Там голос доктора возобновился:
   -На камнях следы ореховой мякоти. Насколько знаю, так умеют только обезьяны и люди. А поскольку обезьян у нас нет...
   Мимо Таши протопала очередная пара ног. Она же заговорила голосом Сталева:
   -Вы правы доктор, это, следы деятельности человека. Должно быть Наташа не нашла брата и двинулась дальше, вдоль реки.
   -Или утопилось,- Мерзкое хихиканье, на такое способны только белохалатники!
   -Дай бог, что нет,- плеск от движения ног по дну - должно быть Сталев вошел в воду.- Готовьте своих людей и собак Кирилл Васильевич, по моим расчетам далеко она не ушла. Завтра с утра начнем поиски.
   -Зачем же с утра? Начнем прямо сегодня, часа через три. У меня уже все готово. А до утра, знаете ли, всякое может случиться. Девочке всего пять лет,... а уже такие способности.
   Больше слов Таша не слышала. Люди забрались обратно по склону и вроде как ушли. Некоторое время не решалась выбраться из убежища, но в голове все отчетливее проявлялась мысль, что надо бежать отсюда, далеко-далеко, так же, как бежала из больницы. Только на этот раз с ней будет брат и добрый лес, и побег обязательно получиться.
   Но для начала, необходимо выбраться из-под корней. Это оказалось куда сложнее, чем в них забраться. Ранее радовавший маленький размер зазоров между растительными прутьями, теперь сильно мешал. Будь Таша одна, покинула бы клетку гораздо скорее, но, будучи близнецом, ощутила всю несамостоятельность брата. Приходилось карабкаться и протискиваться за двоих, поэтому и клетку преодолевала в два раза дольше. Никакого дискомфорта на этот счет не было. Таша воспринимала себя и брата единым целым. А как может половинка выбраться из неволи, не захватив с собой вторую?
   В путь двинулись уже порядком уставшие, и хотя совершали бегство, делали это отнюдь не бегом. Бег еще не был знаком брату, а значит и близнецам. И, тем не менее, шаг за шагом, метр за метром, отдалялись от своего первого дома. Что бы не спотыкаться о лесные преграды, решили идти по берегу. Камней вдоль реки намыло гораздо больше, чем песка, поэтому ноги не вязли.
   Когда солнце достигло середины между самым верхом и землей, брат упал. Таша подумала, что споткнулся, приподняла, даже более легкое, чем у нее тело. Мальчик взвыл, руками стиснув живот, повалился на землю. Таша не понимала, что происходит, стало очень страшно. Не зная, как поступить, просто стояла и смотрела на родное и любимое, которое с криками каталось по земле, то, сжимаясь в клубок, то, выгибаясь в дугу. Пальцы мяли живот, вдавливаясь глубоко в кожу. Там что-то урчало и ухало.
   Таша ощутила тягучую боль, что сейчас терзала живот брата. Из глаз брызнули слезы жалости, колени впечатались в землю рядом. Влажными от пота руками ухватилась за агонизирующее тело, пытаясь остановить. Каждая клеточка ладоней взорвалась болью, которую сумела отобрать. Брат замер, выдав вздох облегчения, но через секунду выгнулся стонущей струной.
   Барьер терпения маленькой девочки переполнился:
   -Да, что с тобой!- закричала. Истеричный голос на последней ноте перерос в рев. Наташа не знала, что брат пожинает плоды первого за жизнь завтрака - пять лет без пищи не прошли даром, и это неведение сводило с ума.
   За собственной истерикой не сразу заметила, что малыш затих. Замерев в позе младенца, он полными любви глазами смотрел на сестру. Ручейки слез на Ташиных щеках моментально превратились в высыхающие дорожки. Эмоции вылились в затяжной крик радости, и со словами: "Брат, ты жив!",- девочка бросилась обнимать любимую шею.
   В ответ на ласку брат затрясся, как земля под камнепадом. Наташа отстранилась, в недоумении глядя на мелко дрожащее тело, будто сдерживающее порыв разогнуться, сведенные в монолит челюсти, глаза, выпучившие на обозрение сеть красных нитей.
   "Брату не стало лучше - он, просто терпит,- кувалдой обрушилось понимание.- Не хочет, что бы я плакала".
   В ответ на мысли сестры, мальчик слегка раздвинул губы в улыбке, но через них вырвался стон. Таша вспомнила, как сама терпела, чтобы не причинять боль другим. Это осознание вызвало новый всплеск жалости:
   -Не надо так, лучше покричи. Я не буду плакать,- сказала умоляюще.
   Брат не послушал, только сильнее сжал челюсти, а зачатки бровей сомкнулись на уже морщинистой переносице.
   "Няня страдает из-за Таши, значит, Таша должна убежать,- вернулась застарелая мысль. От нее отпочковалась другая.- Брат страдает из-за Таши, значит..."
   Тело подскочило вслед за ногами. Таша посеменила в лес, приговаривая, что она недалеко, до ближайшего дерева. А там подождет, пока брат не станет прежним.
   Ожидание оказалось совсем нелегким. Брат действительно отдался боли, не сдерживая себя. То и дело девочка вскакивала с места, в порыве бежать на помощь, и только пугающе мудрое сознание удерживало от ошибки.
   "Своей любовью и лаской, ты сделаешь только хуже,- говорило оно.- Брат вновь начнет сдерживать себя, а терпеть такую боль, невозможно".
   Таша подчинялась. Сидела, вдавив спину в кору дерева. Всеми силами старалась забрать часть его боли, и пару раз тело свело нечеловеческой силы судорогами. Девочка улыбалась сквозь слезы от осознания, что смогла облегчить страдания второй половинки.
   Когда всякие звуки, издаваемые братом, прекратились, сломя голову ринулась к реке. Истощенный близнец спал. В другое время Таша бы порадовалась этому, но сейчас им нужно было идти. Не решившись будить измученного малыша, просто взвалила его, себе на плечи. Через пару тяжелых шагов в груди забурлила ярость возмущенного брата. Щуплое тело за спиной ожило. Дальше, близнецы шагали нога в ногу.
   По мере движения, окружающая природа, начала неуловимо меняться. Неизменно сопровождавшая близнецов река, ускорила бег, и как показалось Таше, несколько расширилась. Отполированные водой валуны, встречались все дальше от берега, а песка под ногами заметно прибавилось. Иногда в сыпучих зернах увязали ноги, от чего тратились драгоценные капли сил.
   Брат по-прежнему шел вровень с Ташей, самостоятельно преодолевая все препятствия. Любые попытки помощи со стороны сестры, пресекал на корню, тут же стараясь задать высокий темп. Такое упорство брата помогало близнецам быстро преодолевать дорогу. Никаких заминок и остановок, Таша даже успокоилась. В сознании девочки начал оформляться хрустальный замок ее мечты - дальнейшая жизнь с братом. Башенка за башенкой замок рос, принимая очертания красивой манящей сказки. Уже на закате солнца, когда Таша начала подумывать о предстоящем ночлеге, замок потряс удар. Сказка разлетелась на тысячи осколков. Это случилось, когда брат упал во второй раз.
   Не было никаких криков и корч, только шумное дыхание и пульсация в перегруженных ногах. Загнанные мышцы дергались в агонии, подобно умирающим лошадям.
   На этот раз Таша не стала сдерживать брата своим присутствием и сразу же тихонько удалилась в лесные массивы. Природа вокруг жила, не зная забот. Под ногами пиликали неутомимые кузнечики, над головой слышались вечерние птичьи трели, а где-то в отдалении заливисто лаяла собака. Собака! Давний знакомый, паралич, прилип к позвоночнику. Их уже нагнали!
   Таша в беспомощности окинула взглядом лес, небо. Алый диск почти коснулся горизонта, скоро стемнеет. Нужно продержаться совсем немного и спасительная ночь укроет. Девочка прижалась к ближайшему стволу, губы коснулись шершавой, как язык кошки, поверхности. Прошептала: "Лес, милый, помоги, не дай догнать. Ты, мой друг". Не дожидаясь ответа, отстранилась. Ноги побежали в направлении реки.
   Брат встретил Ташу на четвереньках. Как только показалась из-за деревьев, по-звериному начал двигаться вперед. Сестра нагнала через несколько метров, подхватила за талию. На этот раз, сопротивляться помощи брат не стал. Припадая на правую ногу, старался двигаться также быстро, как раньше, не обращая внимания на боль. Возникающие в мышцах судороги, мозжил кулаком. Взгляд застыл на солнечном диске.
   Собачий лай, пока еще призрачно-туманный, упорно врывался в окружающую близнецов действительность. Ощущение мира вокруг, менялось. Таша сразу и не поняла, что не так. Только когда вгляделась в сумрак, увидела, как неожиданно уменьшилось количество деревьев вокруг, и, что лес остался только справа и сзади, там, откуда лаяли собаки. А перед взором теперь расстилалось гладкое, величественно-спокойное и бесконечное. Подсвечиваемая солнцем водная гладь растекалась во все стороны, не имея границ и берегов. Та синяя ленточка, что сопутствовала близнецам всю дорогу, безвольно исчезала в этом великом, ниточкой теряясь на фоне бескрайнего полотна.
   Завороженные близнецы на время забыли обо всем. Лишь когда вода коснулась ног, очнулись. Собачий лай звучал, казалось, над ухом. Теперь, к нему прибавилась человеческая речь:
   -Кирилл Васильевич, Вадим Александрович, вон они, у берега,- кричал кто-то.- Шарик выследил, молодец!
   Но Таша даже не обернулась на голоса. Солнечный диск опускался все ниже, растворяясь в бескрайнем. След тянулся от горизонта, до берега, к ногам близнецов. И чем меньше оставалось от алого круга, тем шире и ярче становилась солнечная дорога - путь в другой мир, светлый, и очень добрый, ведь туда, уходит солнце. Близнецы, не сговариваясь, шагнули вперед. Еще шаг, еще. Там их никто не достанет, никто не найдет!
   Тела все глубже погружались в жидкий, и отчего-то холодный огонь. Алый свет окончательно затмил взор, прежний мир таял, превращаясь в скопище ярких пятен. Оттуда еще долетало эхо слов:
   -Стойте! Да стойте же! Никто вас не тронет. Ташенька, мы отведем тебя к папе. Папа, ты помнишь?
   Папа. Что-то знакомое воскресло в груди, и умерло, когда оборвалась последняя нить со старым миром. Жидкий огонь завладел всеми чувствами, заполнив рот, нос, уши. Близнецы уходили в страну своей мечты.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Сестры.

  
   -Осторожно, не задень цветок. Вот так. Сюда.- Лия помогла сестре взобраться на подоконник.
   -Мя -я -я -яф -ф -ф!
   -Ай, черт!
   -Тише! Да не шуми ты так.
   -Это не я, это кошка. И чего так расшипелась, я ж не собака...- Ивэн осеклась.- Н, да. Но могла бы уже, и привыкнуть Мурка, чай не в первый раз.
   -Кажется, тетушка проснулась, свечку зажгла. Быстрей, быстрей, она идет,- Лия хватает Ивэн за руку, тащит в комнату.
   -Да отпусти меня, не так быстро. Ай!- Приглушенный удар о пол.
   -Быстрее, ложись, она уже у двери.
   -Кажется, я разбила цветок.
   -Ох! Тетушкина любимая синяя фиалка. Может, не заметит?
   Дверь скрипнула, сестры уткнулись носами в подушки и дружно засопели. В темном проеме возник тучный силуэт женщины:
   -Лиичка, Ивка, вы спите?- спросила шепотом, боясь разбудить. В ответ дружный сап.
   Тетушка подошла, поправила сползшие на пол одеяла, укрыв голые, и как ей всегда казалось озябшие ноги. Побранила про себя Ивку, в который раз легшую спать в одеже и поставила на заметку заставить ее стирать белье, в наказание. Собралась, было уже идти, как услышала жалостливое "мяу" - кошка сидела на подоконнике и смотрела на хозяйку.
   -Мурочка, гулена. Проголодалась? Ну, иди сюда,- женщина подошла к окну, чтобы взять кошку и неожиданно споткнулась. Поднесла свечку к полу, и ахнула.- Фиалочка моя! Ах ты, мурка, дрянь. Я, тя научу по подоконникам шастать. Брысь отседова.
   Кошка обиженно мяукнула от несправедливости и скрылась в ночной мгле. С кряхтением и бранью тетушка собрала в подол остатки цветка, и вышла за дверь.
   Как только шаги ее стихли, а приглушенный свет свечи перестал отбрасывать блики, сестры "проснулись". Ивэн, скинула пропахший лесными запахами сарафан, отерла влажным мохровником красивое девичье тело. Бронзовые в свете луны капельки влаги стекали по упругой груди, узкой талии, и, огибая крутые бедра, продолжали путь по гладкой коже ног.
   -Какая же ты красивая Ива, словно изваяли тебя из мрамора, а потом жизнь вдохнули. Правду говорят люди, чаровница ты, не то, что я.
   -Брось на себя наговаривать,- Ивэн прерывает сестру, не давая говорить глупости.- Мы же с тобой отражения, две капельки, две росинки,- девушка накинула сорочку и нырнула в объятия теплого одеяла.- Б -р -р, ну и продрогла же я, страх.
   -Конечно, не лето уже, а ты все в одном сарафане бегаешь. Так ведь и захворать можно, глупая,- Лия строго посмотрела на сестру. Ивэн наигранно виновато потупилась, но через секунду расплылась в озорной улыбке.- И ничего смешного. Вон и мурке ни за что попало. Бедная киса.
   Ива опять прыснула. Прикрыла рот ладонью, пытаясь сдержаться, но не смогла. Лия стащила с развеселившейся сестры одеяло, пытаясь остудить:
   -Перестань смеяться, а то я обижусь! Бедная киса не заслужила такого.
   -Из... вини,- Ивэн отерла выступившие слезы и с выражением вселенского восторга уставилась на сестру.- Просто я счастлива!
   -Счастлива?!- Лия тут же забыла о недавних упреках и обидах. Глаза девушки заблестели от предвкушения.- Значит...
   -Да! Да! Да! Он... Я решилась и сказала любимому все. Мы...
   -Он согласился?
   -Да! Мы...
   -Когда?
   -В новолунье, через семь дней. Ты будешь слушать или задавать вопросы?
   -Хорошо, хорошо. Извини.
   -Мы,- Ивэн загадочно улыбнулась, взгляд обежал окно и дверь. Поманила сестру пальцем.
   Лия перелезла на кровать сестры, уже не таясь, заинтриговано глядя в блестящие глаза.
   -Ну, в общем...- очередная загадочная, улыбка. Ивэн стыдливо опустила взгляд.
   -Неужели вы...
   -Мы были близки Лия. И теперь любимый заберет меня в свой дом. Через семь дней я буду его, навсегда.
   -О, Ива! Как я рада за тебя. Ты должно быть очень счастлива.
   -Даже не представляешь себе насколько. Он для меня... Он для меня...
   -Властелин, брат и свет в ночи, ты столько про него рассказывала, что представляю себе как живого. Но все же, так хочется увидеть, сравнить. Уверена, он, прекрасен.
   -Ты увидишь его Лия.
   -Что?
   -На свадьбе. Ты будешь почетным гостем,- Ивэн насмешливо посмотрела на сестру, заранее зная ответ.- Надеюсь, ты согласна?
   -Ш, шутишь,- Лия не смогла сдержаться и заплакала.- Я так тронута, я... как же я люблю тебя Ива!- девушка крепко обняла сестру, губами прижалась к щеке.
   Сестры еще немного посидели, болтая на девичьи темы, пока сон не сморил их. Зевая и еле волоча ноги, Лия перебралась на свою кровать, плюхнулась лицом в подушку:
   -Спокойной ночи сестра,- сказала сквозь пелену застилающую взгляд, и окунулась мир сновидений.
  
   -Прошу, нет! Прошу! Нет! Заклинаю! Не -е -а -а -ат!- Женщина пыталась вырваться, отчаянно, из последних сил, но руки-тиски держали крепко. Слишком не равны были силы.
   Ее грубо швырнули о стену, а потом бросили на кровать. Неимоверным, не человеческим усилием рванулась к окну. Но не успела. Жесткая ладонь ударила в лицо, разбив в кровь губы и нос. Женщина упала на пол и зарыдала. Сопротивляться не было сил.
   -Ну что цыганская шлюха, допрыгалась?- Грубый, пьяный хохот.- Допрыгалась, я спрашиваю? Что молчишь? Что молчишь?
   Цыганку схватили за волосы и с силой рванули в низ. Затылок врезался в пол. Кровавая пелена затмила глаза. Как в тумане. Жадные руки срывают одежду. Как в тумане. Боль, неутолимая, возрастающая с каждым мигом боль, туман, боль, туман.
   Он возникает из неоткуда. Силуэт, такой знакомый и родной. Муж. Он жив! Он не погиб!
   -Неда -а -а -ам,- мужчина с силой опускает в низ руку. Клинок ножа по рукоять входит в спину насильника. Одного из многих.
   Один из подельников только что убитого успевает развернуться и выкинуть в ударе руку, сжимающую клинок:
   -Ах ты, ублюдок, сдохни, сдохни!- кричит в пьяном безумии. Холодная сталь раз за разом пронзает тело неожиданно появившегося защитника. Раз за разом, раз за разом. Обезображенный труп падает в лужу собственной крови.
   -Не -е -е -ет!- вопль убитой горем жены.
   -Смотри шлюха! Смотри,- испачканные кровью пальцы поднимают ее, чтобы через мгновение бросить на тело умирающего мужа. Кто-то заламывает руки, выворачивая суставы, кто-то взгромождается с верху. Ей все равно.
  
   Крупная дрожь "взрывает" Лиино тело. Просыпается в крике и слезах. "Нет, боже, нет!"- вскакивает с кровати, спотыкается и падает на колени. Голова задевает стену. Острая боль приводит в чувство. "О господи, господи, сон. Кошмар, опять. Когда же это закончится?" - шатаясь и дрожа, потрясенная Лия кое-как поднимается на ноги. Ее кидает в сторону, еле успевает схватиться за дверной косяк. Ноги плохо слушаются, разум еще не отошел от шока оставленного ночным кошмаром.
   Девушка облокотилась о стену и отдышалась. Взмокшая от пота сорочка не приятно липнет к телу. Солоноватые капли стекают по лицу, разбиваясь о пол. Испуганный взгляд на сестру. Спит. Слава богу. А ей теперь вряд ли заснуть.
   Осторожно, стараясь не шуметь, Лия проходит на кухню. Маленькая, уютная комната давала ощущение покоя и мира. Печь еще хранила в себе вечернее тепло, а тонкий аромат недавней трапезы и развешанных по стенам пучков пряных трав щекотал ноздри, успокаивал.
   Лия прикрыла проход занавеской, дрожащие руки сотворили огонь на огарке свечи, самом маленьком, из тех, что нашла. Яркий свет мог так некстати разбудить тетушку. Девушка давно скрывала от старушки свои сны и не хотела, чтобы о них знали. Сны были ее частью, ее кармой. Лия боялась их. Боялась и любила. Потому что только в них могла встретиться с родителями.
   Великое счастье и великое горе, две стороны одной медали - ее сна. Далекого прошлого, кошмара в одно мгновение изменившего ее жизнь и жизнь ее сестры.
   Их мать была красивая и гордая женщина. Ведунья из знатного цыганского рода. Великая знахарка, неприступная и непорочная. Толпы мужчин добивались ее любви, ее взгляда, ее прикосновения. Знатные и простолюдины, богатые вельможи и нищие, без гроша в кармане барды-странники. Но лишь мужу была верна, ему принадлежала, о нем заботилась.
   И гордым отказом встречала она всех, да не все с ним смириться могли. Глошек, местный судья и инквизитор был из таких. Его боялись, перед ним благоговели и пресмыкались. Он не знал отказа ни в чем и не мог знать. Сочетание "подвалы инквизиции" действовало лучше всяких уговоров, а вот с ней не вышло.
   Равнодушное, надменное: "Нет, никогда". Она не боялась Глошека, абсолютно. Наверное, это необычное обстоятельство и сыграло главную роль. Он, главный инквизитор, судья и палач, появление которого вызывало нервную дрожь у самых влиятельных чинов города, не вызывал у нее никакого страха. Даже намека на страх не было в глазах циганки. А ведь одно только положение ведуньи обеспечивало ей прямую дорогу к жертвенному столбу, в объятия святого очищающего пламени.
   Но страха не было, и это было странно и страшно интересно. Интерес. Впервые за долгое время в скучной, размеренной жизни Глошека появилось, что-то новое, цель которую следовало достичь, задача, которая не решалась одним щелчком пальцев или хлопком в ладоши. Глошек играл. Обычно любую игру он выигрывал еще до ее начала, потому что никто не смел, обыгрывать Глошека. И эту игру в любовь он тоже намеривался выиграть. Может быть не так скоро, не так сразу, но ведь это даже лучше, интереснее. Удовольствие надо растягивать и он его растягивал, тянул раунд за раундом. Глошек убеждал себя, что продлевает игру, что, играет с цыганкой, что смакует каждый момент и в любое мгновение может бросить ее на колени. Просто, он не хочет, да, именно не хочет. Он убеждал себя, что играет с ней, хотя в глубине души знал, что это она двигает им. Инквизитор привыкший выигрывать до начала игры, проиграл. И сделать ничего не мог, потому что влюбился. Как наивный мальчишка, как дурак, как... мужчина.
   И дикая злоба, ненависть и бессилие что-либо сделать терзали, маяли душу и плоть. И не в чем не находилось спасения, не в сладком вине, не в изуверских пытках. Он хотел отправить ее на костер и не мог и в слепой ярости сжигал все новые сотни невинных и не мог насытиться. И голод этот точил, глодал его душу, пока не прогрыз дверь и не выпустил зверя показавшего себя в ту страшную ночь.
   Лия играла с сестрой в прятки. Большая корзина с луком стала для нее надежным убежищем. Ни сестра, ни мать с отцом, ни те, кто пришли, потом не заметили ее, а она видела все и слышала все. И крики, и стоны и молящие взгляды и руки тянущиеся к небу, к богу, молящие скорее забрать к себе, приютить, спасти от мук и страданий.
   И отец не смог спасти. Он унес с собой двоих. Одного, насажанного животом на вилы и второго с ножом в спине. Двоих из двух десятков дьяволов в человеческом обличье, пьяных, напоенных до безумия конопляным отваром. Ибо только безумный способен сделать такое с себе подобным.
   А она, маленькая девочка Лия, все видела и слышала и взрослела с каждым криком, с каждым стоном. А утром, выбравшись из корзины, и не тревожа всю ночь, проспавшую на сеновале сестру, пошла топиться. И так бы все и случилось, не заметь ее стиравшая не вдалеке белье тетушка Анна.
   Она спасла девочку, вытащила полумертвое посиневшее тельце. Быстро, на сколько позволяли больные суставы, отнесла в дом, отогрела, отпоила. Поняла тетка Анна, что что-то здесь не то, что-то не ладно. А как услышала первые, произнесенные еще в бреду слова "Ива, Ива", тут же бросилась опрометью в дом к недалекой соседке.
   Вбежала на крыльцо, в светлицу... и зажмурилась от увиденного. Рухнула на пол, голову руками обхватила. Чуть богу душу не отдала в тот миг тетка Анна. Заметалась та по телу, как зверь, в клетку впервые заброшенный, вырваться хотела на волю, на свободу от увиденного и понятого. Да видно бог не хотел того. И быстро схватив на руки обнимавшую тело матери седовласую девочку, бросилась тетка Анна, прочь из дома. С тех пор Лия с Ивэн дочерьми ее стали, а она для них тетушкой. Не матерью, как хотела. Не забыли девочки мать.
   Сколько сил, сколько терпения и стараний отдала тетка Анна, чтобы воскресить молодые души, вернуть румянец на впалые щечки никто не скажет. Разве что сама тетушка, да ей скромность не позволяла. Хорошая она была женщина, набожная, сердобольная. Все ее в селе уважали, привечали, а как только узнали, что сироток к себе взяла, тут же помогать бросились. Кто молока даст, кто муки, кто яиц, да и маслица могли подкинуть, если не жалко было.
   Так и отходили девчонок общими стараниями. И хорошо вроде бы все стало, почти как прежде, да то только на первый взгляд. Тетка видела все, и сердце оттого, что видела, кровью обливалось. Хоть и привели девах в человеческий вид, да то только с виду, внутри все поковерканным и осталось. И как не пыталась тетка растормошить Лию, напрочь замкнувшуюся в себе, сколько не молила господа, чтобы отвадил Ивэн от ведьмавства, все напрасно было.
   По-прежнему Лия просиживала целыми днями у окна, порой не слова не произнеся за день. И в никуда смотрели глаза ее, словно два бездонных колодца. И плакала она часто, беззвучно плакала, научилась. И парни за ней не бегали. Точнее пытались по началу, но, поняв всю бесполезность, отстали. А ей хоть бы что. Не нужно ей это было, как не нужен был весь белый свет. И давно покинула бы его Лия, если бы не сестра. Преображалась Лия с ней рядом, оживала хоть на минутку. Она и разговаривала только с Ивой и то не многое, что делала Лия, так или иначе было связано с сестрой. Казалось, не замечает она людей кроме Ивэн, тени они для нее и только. А сестра жизнь.
   Жизнь вопреки всем страхам тетушки не покинула Ивэн. Напротив, лысая - седые волосы выпали за несколько дней, девка, буквально изливала из себя жизненную силу. Неземную, бесовскую, не известно, откуда взявшуюся в хрупкой полумертвой от страха девочке.
   Днями, а то и неделями пропадала она неизвестно где. Возвращалась, откармливалась и, не говоря не слова, исчезала опять. Только много позже узнала Анна, где бывала Ивка. И в тот же день прокляла, оттягала за волосы, прутьями исходила по спине. Конечно, не со зла это, сгоряча. Винила себя, потом и корила тетка Анна, да ведь былого не воротишь. С тех пор отдалились друг от друга, словно стена меж ними выросла. Да и как же иначе, коль узнала всю жизнь, посвятившая богу тетка, что Ивка ведьмачеством занялась. Да не просто по дурости, а всерьез.
   Жутко испугалась тогда тетка. И за себя и за Лию и за Ивку непутевую. Не редки в то время были костры инквизиторские и по пасть на них было проще простого, даже невинному, не говоря уж...
   Наверное, Ивэн и ушла бы после того случая насовсем, да с сестрой ее разлучить разве что смерть могла.
   Лия то после той ссоры в истерики ударилась, а потом и вовсе замкнулась. Дрожала как осиновый лист и глазами, испуганными в даль смотрела. Ивка тогда впервые дома месяц пробыла, от сестры не отходила, пока зов не услышала. Ночной, скорбный и великий, молящий и призывающий зов того, кто человек днем и волк ночью. Зов возлюбленного, не выдержавшего мук разлуки с нареченной, оборотня.
   Лия глотнула воды и, закрыв глаза, облегченно вздохнула. Студеный комок растворился в теле, охладил сгорающее в воспоминаниях сердце.
   Из соседней комнаты раздался стон, старческий, жалобный. И тут же грусть овладела девушкой, накатила новой волной сомнений и терзаний: "Мучаю я тебя тетушка, житья тебе не даю. Маешься ты за мою душу. Знаю, страдаешь, мучаешься. Знаю что так, знаю. Но что делать мне, если не исправить жизнь, не вернуть прожитых лет. Там я осталась, вся там. Воскресить меня пытаешься, да только напрасно все это, ибо живу я здесь не ради себя, но ради сестры". Лия сглотнула застрявший в горле комок и продолжила уже шепотом: "И не кари ее тетушка так, не кари, не надо. Ивэн свой путь избрала, свою жизнь. Огонек в ней горит, живой, настоящий, мой то уже давно затух, истлел, а она сохранить сумела. Слышишь тетушка? Сумела! И я потухнуть ему не дам, покуда жива буду!" - На душе полегчало. Видно давно слова наружу просились. Лия улыбнулась сквозь слезы, посмотрела в окно. Стекло отразило ее словно зеркало. Точная копия сестры и не отличить. Разве что волосы. Пышные, каштановые локоны струились по плечам, ниспадали на грудь, подчеркивали стан. "Почти как ты Ива",- Мысль о сестре развеяла окутавшую паутиной печаль. Лия зевнула и потянулась - ночь брала свое. Хотела, было уже идти спать, как вдруг услышала лошадиное ржание, близко, под окнами. Через секунду в дверь постучали.
   От неожиданности Лия вздрогнула и чуть не выронила из рук догорающую свечу. "Кто бы это мог быть, в такой то час, да еще на лошади? Видно путник, какой-то. Только не припомню, что бы тетушка ждала кого. Наверное, домом ошибся странник". Лия хотела, было уже тетушку разбудить, чтобы путника встретила - сама дверь открыть не решалась, ей то и с деревенскими общаться в тягость было не то, что с чужаками, когда в дверь постучали вновь, настойчиво и с силой.
   "Этак он весь дом разбудит.- Лия остановилась в нерешительности и через несколько томительных секунд все же решилась: ладно, открою быстренько, чтоб не шумел так, а там уж и тетушку позову. Чай не демон за дверью".
   Осторожно на цыпочках, стараясь не скрипеть половицами, подбежала к двери. Дрожащей рукой сняла с петли крючок, приоткрыла. Робкий огонек свечи рассеял тьму, выхватив застывший в дверях силуэт. Направленный вперед взгляд уставился в разрез высокого воротника, в строгих очертаниях которого выделялся острый, выступающий кадык.
   -Доброй ночи мисс, - голос красивый, интонация правильная. Мужчина потоптался у порога и, не дождавшись ответа на приветствие, продолжил:
   -Разрешите войти? Если конечно вас не затруднит...
   Лия отошла в сторону, пропуская гостя. Тот вошел, пригнувшись, чтобы ни задеть дверной косяк. Высокий, на голову выше Лии, но двигается плавно и изящно - большей рост нисколько не стесняет движений.
   Путник снял с головы военного образца, черную, с синей каймой и прикрепленной с правой стороны простой медной брошью треуголку и поклонился:
   -Капитан Анастасий Глокк, временный мирской судья данного округа,- мужчина отвернул назад воротник суконного плаща и с улыбкой посмотрел на Лию. Губы тонкие как нити, а глаза наоборот, большие, цепкие, что когти. Лицо гладко выбрито и ухожено, но изнеженным не кажется. Грубая обветренная кожа и многочисленные рубцы выдают солдата, а не кабинетную крысу.
   -Извиняюсь за столь поздний визит мисс э -э...
   Лия запоздало поняла намек, чем вызвала очередную улыбку на лице капитана.
   -Л, Лия, - голос прозвучал неуверенно и с запинкой.
   "Боже, что со мной? Почему я так напугана, почему?"
   -Лия,- он медленно произнес имя по слогам, как бы смакуя.- Красивое имя, равно как и его обладательница. Рад нашему знакомству.
   Капитан снял перчатку и взял девушку за руку. Лия вздрогнула. Движение было абсолютно бессознательным, она не понимала, почему это делает.
   -Я напугал вас? Конечно, визит среди ночи... Я понимаю, что вы могли подумать. Но в окне горел свет и...
   Лию качнуло в сторону:
   -Я позову тетю.
   -Несто... - Анастасий хотел воспротивиться, но не успел. Девушка скрылась за углом.
   Через несколько секунд из соседней комнаты донеслись приглушенные голоса, сопровождаемые шорохом и скрипом половиц. Глокк прислонился к стене и стал ждать. Вышеупомянутая тетушка появилась довольно скоро, и не смотря на это, была полностью одета и даже причесана.
   Анастасий поклонился в приветствии:
   -Капитан Анастасий Глокк, мисс. Прошу прощения за столь поздний визит. Я проездом здесь. Я искал ночлег и увидел свет. Мисс Лия была столь любезна, что впустила меня,- капитан пристально посмотрел на девушку. Та отвела глаза.
   -Ваша э -э... - Глокк запнулся. "Она назвала старушку тетей, значит..." - Ваша племянница столь же добра сколь и прекрасна,- оценивающе обвел взглядом девичий стан. Комплимент не был данью уважения. Девушка действительно восхитила Глокка. "А в приглушенном свете свечи от нее невозможно оторвать взгляда".
   Капитан заворожено смотрел на Лию, та отошла в сторону, неловко топчась на месте, не зная, куда деться от этого пронизывающего взгляда.
   -Тетушка, можно я пойду спать?
   -Иди дочка, - Анна поцеловала Лию в лоб.- Спокойной тебе ночи.
   -И вам тетушка,- Лия опрометью бросилась в комнату.
   -Мисс,- окрик капитана. Лия остановилась и робко повернула голову.- Приятных сновидений,- обезоруживающая улыбка.- Надеюсь, мы завтра увидимся?- Цепкий взгляд держал ее, не давая сдвинуться с места. Изучал, ощупывал несколько секунд, а потом, когда Лия готова была упасть в обморок, отпустил.
   Девушка вбежала в спасительный дверной проем и рухнула на кровать. Она была настолько утомлена и разбита недавними воспоминаниями и этой встречей, что сил о чем-то думать не оставалось. Длань Морфея мягко легла на глаза, погрузив в сон, на этот раз без сновидений.
   -Что привело вас в наши края капитан?- Анна подала мужчине кружку с горячим чаем. Глокк благодарно кивнул, принимая ароматный напиток.
   -Дело мисс. Важное дело, связанное с жизнями и жертвами. Тьма посетила эти края. Зло, дикое, свирепое и безжалостное. Имя, которому... - Глокк пристально посмотрел в заинтригованное лицо тетушки Анны. Та не выдержала, перекрестилась. -...Оборотень, - закончил фразу.
   Тетушка охнула и осела на пол.
   -О, мисс, я не хотел вас пугать, - Анастасий подхватил Анну и влил ей в рот, приготовленный для него чай. Горькая, терпкая жидкость произвела нужный эффект. Старушка сморщилась, прокашлялась, но в себя пришла.
   -Ох, и напугали вы меня право слово, чуть богу душу не отдала, - Анна попыталась встать, но тут же со стоном осела в руках капитана.
   -Вам нужно прилечь мисс.
   -Да, наверное.
   -Я провожу вас,- Анастасий довел тетушку до кровати и уложил в постель.- Спокойной ночи мисс.
   -Спокойной,- тетка закрыла глаза, но через секунду спохватилась.- Ох, глупая, ведь я даже не предложила вам ночлег,- кряхтя и постанывая, Анна начала подниматься, но жесткая рука остановила.
   -Ничего страшного мисс, не стоит беспокоиться. Я сумею позаботиться о ночлеге,- потушил свечку, вышел из комнаты. Остановился. Поднял воротник, нацепил треуголку, и, пройдя быстрым шагом коридор, шагнул за дверь.
   Порыв холодного ветра обдал капитана, заставив поежиться. Он огляделся вокруг в поисках ночлега и, заметив невдалеке небольшую, деревянную постройку заваленную сеном, не долго думая направился к ней. Заходить в новый дом расхотелось, а солома была, не самым плохим вариантом - Глокку не раз приходилось спать и на голой земле.
   "Н, да, такого со мной еще не было,- капитан с удовольствием растянулся на импровизированном ложе и расслабился. - Девочку что-то напугало во мне. Может быть, это как-то связано с заданием? В любом случае надо бы заглянуть еще раз, осмотреться, проверить, может, что и найду,- Глокк сладко зевнул и зарылся в солому. - А деваха то хороша, не каждый день такую увидишь, только странная какая-то. Ну да ничего, к этому не привыкать. У него вся жизнь в таких вот странностях. Одной больше, одной меньше,... а все-таки, хороша девка..."
   С этими мыслями Глокк и заснул. Снилось ему святое пламя.
  
   -Лия, Лия, я пропала!- голос Ивэн прорвался сквозь пелену сна, полоснув по сознанию словно ножом. Еще секунду назад спокойно спящая Лия, вскочила с кровати, тревожно глядя на сестру.
   -Мне конец Лия. Он убьет его, убьет! - Ивэн повисла на плечах сестры, рыдая. - Что де -е -ла -а -ать?
   -Кто убьет? Кого?- Лия растерянно посмотрела на сестру. - Ну же, не плач, Ива, не плач, иначе я сама разрыдаюсь,- отерла сестрины слезы.- Почему ты плачешь? Кто обидел тебя? Кто?
   -Капитан,- Ива перестала плакать и теперь отрешенно смотрела вперед.- Он убьет моего суженого, для этого и прибыл.
   -Но почему ты решила так?
   -Тетушка сказала: "Он оборотня изводить будет". А оборотень в наших краях только один - любимый мой. Убьет его капитан, и я умру, потому что не могу без него.
   -Ты что Ивушка?! Ты что!- Лия крепко прижала сестру к себе.- Заклинаю тебя на такие слова и думать не смей. Мы придумаем, что ни будь, обязательно придумаем. Ты только обожди умирать, хорошо? А, Ива?
   Та робко кивнула и зарылась лицом в Лиины волосы.
   -Ну, вот и хорошо, вот и ладно.
  
   Взмах топора, треск. Чурка разлетается на половинки. Взмах, удар. Половинки становятся четвертями.
   Глокк отирает со лба пот. Рука тянется за новой "жертвой" - сучковатым карапузом. Капитан следил за своим физическим благополучием. Утренняя разминка была для него делом обязательным, А рубка дров как нельзя лучше подходила для этой цели. И для здоровья полезно - суставы затекшие поразмять, кровь разогнать по венам, чтоб лучше грела, и людям помощь. Тетке почай дрова рубить то в муку.
   Чурка, удар, чурка, удар. Но Глокк не видел чурок. Сучки - уши, трещина - пасть зубастая. Представлял как колет череп оборотня, как разлетается тот на куски, а куски эти потом в пламя. Пламя, оно святое, оно все выжжет, все очистит, только дым и пепел останутся и ... все. Последний чурбан разлетелся в щепки. Глокк собрал дрова в охапку, отнес к дому, выложил поленницей возле завалинки. Потом умылся ледяной водой из колодца. Ведро на себя вылил, ведро коню отнес. Оделся, как подобает званию, огляделся по сторонам, руки потер. Ну, вот теперь можно и делом заняться. Соседей в округе много, всех опросить дело не легкое, а с умом опросить и того паче. Но ему, Анастасию Глокку это раз плюнуть, как два пальца скрестить. Допрашивать он умеет хорошо, быстро, а опрашивать, так это для инквизитора одно и тоже.
  
   Обедали молча, в напряжении и горьких раздумьях. Каждый считал, что думает о своем, хотя на самом деле мысли у всех были одни и те же. И мысли эти угнетали с каждой секундой все неумолимее, все сильнее, покуда нарастал в теле страх. Липкий, вязкий страх за жизнь, за душу. Не за свою, нет. За другую, ту, что дороже своей была, за которую и умереть не жалко.
   Страх нагнетал, давил, душил, сжимал в липких объятиях, и первой тетушка не выдержала. Уносила со стола кастрюлю с супом и выпала та из дрожащих, что в ознобе рук, разбилась вдребезги. Нагнулась Анна остатки собрать, но порезалась об острый край осколка. Вскрикнула тетка, задышала часто-часто, а потом разревелась, громко, безудержно. Рухнула коленями на осколки, руки к небу воздела в мольбе. Сестры опомнились, ринулись к старушке, подняли с кровавых теперь черепков. Анна закричала от боли в ногах, а потом развернулась к Ивке и пощечину той влепила: "Погубишь нас дура, погу- у- уби-и-ишь",- закричала. Глянула зло в глаза девичьи, опешившие, удивленные. И тут же обмякло напряженное до дрожи тело, оборвалось что-то внутри тетки Анны. Бросилась Ивке на шею, обняла, покрывая поцелуями: "Прости, боюсь я, прости, боюсь я, прости..."
   Сестры бережно взяли причитающую старушку под руки, отвели в комнату, уложили под одеяло. А потом еще долго сидели рядом, успокаивали, пока не сморил Анну старческий неспокойный сон.
  
   Капитан Анастасий Глокк был доволен как мартовский кот. Сегодня мог по праву гордиться собой. Еще бы, узнать такое и о ком! Большего подарка и не надо. Капитан не смог сдержать самодовольной улыбки. Две цели одним ударом. Оборотня в огонь, девку в постель и для обоих один инструмент - лысая стерва - приятное и неожиданное дополнение к его плану. Добрые люди все рассказали, даже то, о чем и не спрашивал. Глокк ухмыльнулся. Все-таки страх великая сила. Не многие могут совладать с ним. Он однороден, он одинаков у всех, а поэтому с ним легко управляться. Зачем искать нужный подход, нить к душе, как проповедуют отцы настоятели, когда можно просто напугать? Он и пугал, нехотя, одной фразой: "Здравствуйте мисс, капитан Глокк, канцелярия по поиску сбившихся с пути господне, не знаете таковых? А если вспомнить?" И вспоминали. Лысую девку - ведьмачку, что по ночам с чертями куражиться да с оборотами, а днем в погребе темном сидит. Хм. Привирали, конечно, чего со страху не наговоришь? Чертей там положим, и в помине не было, да и оборотень только один - эти попарно не лазают. Куражится с ним, значит? Ну и пусть куражится, пока есть с кем. Скоро Глокк это исправит. Серебро в сердце и в огонь душу. Пламя таких быстро съедает. А за свою жизнь паскудную, ведьма пусть сестру молит, потому что только от нее та и зависит. Точнее от ее благосклонности и желания разделить с ним Анастасием ложе.
   "Какая же ты сволочь капитан",- Анастасий рассмеялся в ответ мыслям и ускорил шаг.
   Впереди показался дом ставший для него на ближайшие несколько дней родным. Капитан молодецки, в один прыжок преодолел ступеньки крыльца, остановился, придал лицу строгое, скорбное выражение, и, постучавшись, отворил дверь.
   Его никто не встретил. Ни шороха, не скрипа половиц, дом как будто вымер. В лицо пахнула волна страха, неподдельного ужаса, почти материального. Глокк умел его чувствовать, потому что часто встречал, хмыкнул удивленно.
   "Быстро их разобрало, ну да ладно".
   -Эй хояева, есть кто дома? Мисс Анна, мисс Лия?
   Из ближайшей комнаты донеслось шлепанье босых ног. Лия выбежала в коридор. Вид у девушки больной, измученный. Голос уставший, с хрипотцой.
   -Тише мсье Глокк, прошу вас.
   -Что стряслось?- Глокк придал лицу озабоченный вид.- На вас лица нет, вы так бледны. "И чертовски соблазнительны. Черт, я не могу сдержаться!"
   Внезапно шагает вперед. Хватает девушку за руку:
   -Ваши пальчики, они так холодны. Вы дрожите,- кровь бьет в мозг, затмевая рассудок.- Вам холодно? Я согрею,- Анастасий с силой прижимает Лию к себе. Ощущение упругого тела сводит с ума.
   В отчаянном рывке Лия попыталась вырваться - кричать не получалось, голос, как назло, куда-то пропал, но руки-тиски держали крепко.
   -Не бойтесь, не надо, я не причиню вам вреда, я буду оберегать вас...- Глокк проводит губами, у девичьей шеи...- От вашей сестры. Вы знаете, что она ведьма?
   Лия дернулась в безотчетном порыве. Проснувшийся крик хотел вырваться из уст, но Глокк опередил. Мертвенно-холодный палец прикоснулся к губам, введя в ступор.
   -Не надо, не надо слов,- Анастасий улыбнулся одними глазами, но и этого оказалось достаточно, чтобы ввести Лию в полуобморочное состояние.
   -Вы знаете, конечно, вы знаете. Но не сказали мне ни -че -го -шень -ки. Почему?- Глокк наигранно строго смотрит в Лиино лицо, а потом восклицает:
   -Ах, как же я раньше не догадался,- хлопает себя по лбу. - Она вас заворожила, охмурила, своими чарами, ведь так? Ве-е-едьма! Но я освобожу вас, я сожгу ведьму, вместе с прихвостнем ее - тварью!- Сказал, как выплюнул.- Вы же согласны? Да? Скажите, что вы согласны.
   Лия конвульсивно замотала головой.
   -Нет? Вы не хотите ее смерти?- Анастасий озадаченно посмотрел в полные ужаса глаза. Игра доставляла ему удовольствие.- Но почему? Это дурман?
   Отрицательный кивок.
   -Это каприз?
   То же самое.
   -А -а -а, это любовь?
   Лия энергично закивала соглашаясь.
   -Вы любите сестру. Любите больше жизни и готовы на любые жертвы ради ее спасения?
   Да! Да! Да! Говорили Лиины глаза, тело. Анастасий ухмыльнулся:
   -Ну что ж, вам повезло. Я готов пойти на уступки, только ради вас.
   Вздох облегчения вырывается из Лииной груди, в глазах надежда и благодарность. И тут... Сильные, цепкие руки одним быстрым рывком срывают платье. Мокрые губы впиваются в лицо, шею, грудь. Еще не осознав всего ужаса происходящего, чисто инстинктивно Лия пытается вырваться, но капитан держит крепко.
   -Ты же согласна на жертву дура,- цедит ей в лицо, бросаетл на пол.
   Удар выбивает остатки воздуха из легких. Лия задыхается. Крепкие пальцы сдавливают руки, прижав к полу, противные губы слюнявят грудь. В последнем, отчаянном порыве вырваться, Лия, изгибается телом, и сознание покидает ее, взрывается на тысячи осколков, чтобы собраться вновь, там, в корзине с луком, среди стонов и страха.
   -Ч,черт!- Анастасий сплевывает. Нехотя слезает с бесчувственного, но все еще дрожащего тела.- Эк малахольная попалась. Я ведь еще и до главного не дошел, а она...- Глокк хлопает девушку по щекам - никакого эффекта.
   "Глубоко запала, видно в первый раз. Ну да ничего, привыкнет,- капитан ухмыляется.- А не привыкнет, так стерпит. За сестренку то... Ведьму".
   Тело отвечает на мысль дрожью. Как хочется смерти, криков, воплей, молящих о спасении, просящих креста. Собственноручно к столбу бы прикрутил и хворост бы уложил сам и поджег, наслаждаясь ведьминым страхом, упиваясь им. Но это потом. Сначала насладится этим телом, таким нежным и не порочным. Насладится досыта. День? Неделю? Месяц? А потом обещание. Да, Глокк не тронет ведьму, сам не тронет. О слугах его, преданных как псы, речь не шла.
   Внезапно девушку подбросило крупной судорогой. Анастасий подскочил от неожиданности, испуганно уставившись на бесчувственное тело. Рот Лии искривился в мерзкой гримасе, белесые закатившиеся глаза широко открыты, нос жадно, с шумом втягивает воздух.
   "Проклятие, так и окочуриться не долго".
   Капитан нервно осмотрелся по сторонам в поисках кухни, а потом, найдя нужное помещение, ринулся за водой.
  
   Клинок острый как бритва входит в шею, отец даже не успевает вскрикнуть. Убийца проворачивает лезвие в ране на полный оборот, а потом рывком выдергивает, одновременно отпихивая мертвеца ногой.
   Он оборачивается. Нечеловеческая улыбка играет на молодом лице, не заимевшем еще первой щетины. В каком-то диком порыве юноша слизывает, с холодной стали кровь, горячую, живую. Сглатывает, вытягивая шею. Острый угловатый кадык подается вперед готовый разорвать кожу. Насильник жмурится от удовольствия, а через мгновение "вонзает" цепкий как коготь взгляд в мать. Ее крик обрывается, захлебывается под этим взглядом.
   Фон расплывается алым пятном, очертания размываются, но он остается. Насильник:
   -Приятных сновидений,- обезоруживающая улыбка. Кровожадная, знакомая.- Надеюсь, мы завтра увидимся?- цепкий взгляд держит, не давая сдвинуться с места, порабощая. Взгляд капитана, насильника, капитана, насильника, капитана-насильника.
   Два образа сливаются в один целостный. И сердце сгорает в огненном смерче и душа стремится в холодный омут, как тогда, в детстве. Ледяной поток обдает тело, обволакивает снаружи, заливает изнутри, сердце, легкие. Воздуха не хватает. Последний, отчаянный рывок к поверхности. Воздух! Жизнь!
   Свет яркой вспышкой ударяет в глаза, ослепив и тут же угаснув. Лия открывает слезящиеся веки. Белесый свет рассеивается, открыв взору сумрак комнаты и расплывчатый силуэт. Капитан. Быстро скрылся за углом, но вскоре появился вновь, приближаясь. Такой знакомый с детства, кошмар, обретший плоть, вновь, через столько лет. Девушка жмурится, затаив дыхание.
   "Нет, лучше умереть, чем видеть его вновь, ощущать прикосновения... нет! Я не выдержу, я не смогу".
   Лия чувствовала, как насильник-капитан остановился и присел рядом. Жесткая ладонь хлестнула по щеке. Лия выдержала. Через секунду в лицо брызнула струя воды. Лия выдержала.
   -Ну же дура, очнись, очнись!
   Ее встряхнули за плечи. Тут же голос над самым ухом:
   -Сдохнешь, и сестра твоя тогда сдохнет, в муках. Слышишь? Я позабочусь, чтобы в муках.
   Сердце Лии готово было выскочить из груди. Держаться больше не было сил. Хотелось рыдать, молить о пощаде и тут... Вскрик, старческий, знакомый, спасительный:
   -А -а -а, девочка моя, доченька,- теплые руки обводят лоб, щеки, шею.- Что? Что вы с ней сделали капитан? За что?- Совершенно забывшись, в ярости, без страха, тетка Анна вцепилась в плащ Глокка. Как тигрица, защищающая своих котят.- Отвечайте капитан! Отвечайте же, за что?
   "Черт, старуха, совсем забыл про нее. Должно быть, спала, а я и не заметил. Ну да ничего, с ней разговор намечался, так почему бы и не сейчас?"
   Капитан на секунду прикрывает веки, собирая разрозненные мысли в кулак, направляя в одно русло, к единственной цели:
   -Успокойтесь мисс,- Анастасий не без труда разжимает старческую хватку.- Я здесь не причем.
   -Что вы с ней сделали?
   -Я ее спасал,- Глокк внезапно отворачивается. Закрывает лицо рукавом, чтобы не выдать ухмылку - внезапно, пришедшая в голову идея привела в восторг. "Ты умница капитан,- говорит себе", и уже с выражением глубокого оскорбления на лице, оборачивается к Анне:
   -Вы слышите меня? Я ее спасал. Еще немного и бедная девочка навсегда покинула бы этот мир. Но к счастью, я оказался рядом.
   -Но...- Анна с отчаянием смотрит на капитана. Тетка окончательно запуталась и теперь не зала, что говорить.
   Восторг обуял Анастасия. Эта дуэль выиграна. Оставалось сделать последний штрих:
   -То, что я сейчас скажу, для вас будет шоком. Но вы должны выдержать,- в деланном волнении пересекает прихожую, рукавом промокает лоб, делая вид, что слова даются с трудом.- Лия ни в чем не повинная жертва своей сестры. Кровные узы всему виной. Их связь сильна и неразрывна. Бедная девочка против своей воли вынуждена питать бездонную утробу ведьмы и прихвостня ее - оборотня, с коим ведьма обручена сатаной.
   Тетка охает и отшатывается к стене. Капитан подхватывает ее, заботливо усаживает на стул. Переводит взгляд на Лию - та не двигается. Продолжает:
   -Я знаю, это шок для вас и понимаю, как сложно в подобный момент,- Глокк отечески обнимает старушку, казалось еще не до конца верившую в происходящее, но готовую смириться с чем угодно.- Но необходимо сделать выбор. Сейчас, без промедления, иначе будет поздно.
   -Выбор? К, какой?
   -Между двумя жизнями, двумя судьбами. Я предвижу ваш вопрос и отвечу "нет". Нет сохранить жизнь обеим невозможно. Их кровная связь настолько крепка, что разорвать ее может только смерть. Смерть ведьмы дарует жизнь этой прекрасной девушке. Но действовать нужно быстро, времени осталось мало, еще пара приступов и врата рая откроются перед ней. Без вашей помощи, мне не справиться,- капитан делает паузу, давая старческому мозгу осмыслить сказанное, и добавляет:
   -Естественно я вас ни к чему не принуждаю, но хочу напомнить, что ваш отказ погубит обеих. Лия умрет и ее будет не вернуть. Я понимаю, как вам трудно решиться на предательство в отношении Ивэн, которая для вас почти что дочь, но судьба ее будет одинакова в любом случае. Я вынужден карать,- лицо Анастасия изображает скорбь, самую трагичную на какую способно.- Ну, так как?
   -Я... Я... Я,- Анна бросается в слезы, предательские слова не даются. Лишь легкий, едва заметный кивок похожий на дрожь делает она. Но капитан следит внимательно и все понимает.
   Глокк знал, что ничего вразумительного сейчас от Анны не добиться и поэтому начал сам. Громко и отчетливо, чтобы слова его надолго пропечатались в памяти старушки:
   -Прежде всего, держите,- всовывает в дрожащие руки небольшую склянку из темного стекла. Горлышко бутыли залеплено воском.- Это снотворное. Пара капель и долгий беззаботный сон обеспечен. Вы должны смешать это с водой и дать юным леди. Ну а дальше, моя забота.
   Анастасий вздыхает. Старушка по-прежнему в горьких слезах, шепчет слова молитвы. Капитан отирает пожилое лицо своим платком. Рукой проводит по седым волосам, успокаивая. И лишь убедившись, что тетке ничего не угрожает, решается покинуть дом:
   -Ну, я, наверное, пойду. Не буду надоедать вам своим присутствием. Вряд ли после всего сказанного, оно вам приятно,- встает.- Надеюсь, все же, вы всерьез отнесетесь к нашему разговору и не наделаете необдуманных ошибок, о которых обязательно будете жалеть. Жизнь Лии в ваших руках,- говорит, кланяется, и быстрым шагом, выходит за порог.
   Хлопок двери. Лиина грудь опадает. Не заметил!
   Паренек был в точности там, где капитан и приказал находиться. Лежал на сеновале, с головой зарывшись в солому, Глокк отрывисто свистнул, подзывая. Мальчуган тут же выбрался наружу и, скатившись вниз по пологому склону стога, предстал перед Анастасием.
   -Ну, как?
   -Все в точности как вы и говорили мистер. Лысая девка из окна вылезла и к лесу побегла, да перед этим еще и по сторонам ощерилась.
   -Тебя не заметила?
   -Что вы мистер, - мальчуган обиженно насупился.- Я ж как мышка, тут не одна собака бы не нашла, не то, что девка.
   -Молодец,- Глокк треплет мальчонку по грязной песочной шевелюре, и, сунув в руку медяк, отправляет домой.
   Некоторое время Анастасий следит за убегающим мальцом, потом, молодецки прыгает на стог. Расчет оказался верен. Ведьма не выдержала и бросилась предупреждать своего ненаглядного. Капитан скалится, не в силах сдержать эмоции. Интуиция некогда его не подводила. Все складывалось как нельзя лучше. Скоро, очень скоро все будет кончено. Ведьма в костер, оборотень... туда же. Ну а Лия... Глокк хмурится, выплевывает пожеванную соломинку. Девка оказалась еще припадошней, чем думал. Можно конечно попробовать еще раз - попытка не пытка, по крайней мере, для него, Анастасия не пытка, а что до девки, так сама виновата. Все баба как бабы, а эта... Глокк в сердцах сплевывает, и, прикрыв глаза, окунается в дрему. Все, хватит, мысли прочь! Пора и отдохнуть. Благо время еще есть. Капитан был уверен, что до темноты ведьму можно и не ждать. Интуиция никогда его не подводила.
  
   На душе Ивэн было легко. Тяжко, больно, неправильно, но все же легко, потому что ушел страх, потому что Он будет жить. И никто этому помешать не сможет, даже капитан. Глокк может пытать ее, кромсать, разделывать на части. Пусть. Она не выдаст, она не боится боли, не боится смерти. Единственный страх, мучавший сердце, ушел, растворился вместе с Его поцелуем, прощальным, для нее, последним. Ивэн запомнила каждый вздох, каждое касание, запах, вкус Его губ, последний для нее.
   Конечно, Он не знал, иначе не пустил бы свою маленькую Иву, удержал, забрал с собою прямо сейчас, но она не могла уйти. Есть еще тетушка Анна и сестренка Лиичка, любимые и родные. Ивэн должна спасти их от инквизиторской опалы, которая последует неминуемо, если убежит, а значит, выход только один... но она не боится смерти, потому что Он будет жить.
   Двор. В спальне горит свеча, а значит, сестра не спит. Ивэн осторожно пробирается мимо сеновала, слышит шорох, замирает, сердце гулко вздрагивает. Быстрый, внимательный взгляд по сторонам, вроде никого. Теперь бегом вдоль поленницы, до окна. Заглянула, никого, можно идти. Последний, прощальный взгляд на лес. В глазах скорбь, гордость и счастье.
   "Прощай, любимый!" Ива шлет воздушный поцелуй, вложив в губы всю свою любовь. Несколько томительных секунд смотрит в даль, знает, Он видит ее, Он всегда провожает ее так, а потом быстро разворачивается к окну, вздрагивает, но вскрикнуть не успевает - капитан зажимает рот. Взгляд, бездонный, бесконечный как сама смерть пронзает мозг, разрывая в клочья. Мысли разбегаются, забившись в самые дальние уголки сознания, и силы покидают Ивэн. Только и может, что смотреть в эти бездонные пропасти, вселенные, живущие своей самостоятельной жизнью. А Глокк улыбается, улыбкой победителя, и молчит. И она молчит, потому что не нужны теперь слова. Все ясно и понятно. Глокк просто разворачивает ведьму лицом к лесу, вглядывается, куда-то в даль. Вдруг замирает. Застывает лицо в зверином оскале. Капитан красноречиво проводит пальцем по нежной Ивиной шее и манит рукой, приглашая. Ответом ему служит протяжный вой оборотня, оскорбленного и удивленного тем, что кто-то посмел бросить ему вызов. Глокк удовлетворенно кивает, разворачивает Ивэн к себе. Хлестко бьет ведьму в висок и закидывает бесчувственное тело в окно комнаты. Разворачивается. Очередной взгляд на лес. Сплевывает под ноги, с кровожадной радостью выслушивая очередной рев волка и молодецки, как всегда, взлетев на подоконник, прыгает в дом.
   Лия уже там. Сидя на корточках, тормошит сестру, пытается привести в чувство. Как только капитан пересекает створ окна, девушка медленно поднимает глаза. Бесстрастно смотрит в "бездны" Глокка. Некогда наивный, испуганный взгляд, теперь уставший и безразличный.
   -За что? За что вы мучаете нас, капитан? За что изводите так изощренно, за что убиваете нас? За что?!- Лия взрывается, первый раз в жизни, выпустив накопившуюся за много лет злобу.
   -Молчать!- капитан рявкает так, что закладывает уши. Лию прошибает дрожь, ноги подкашиваются. Бессильно оседает на пол. Сопротивляться капитану девушка не может.
   -Глупости, какие,- голос успокаивается разительно быстро, будто не было этого прошибающего рева.- Вы же бредите, горе затмило вам разум. Стерва эта полночи с волком кувыркалась, устала, поди, вот и спит,- забавляясь, капитан несет явный бред.
   Неожиданно, в своей обычной манере подскакивает к Лии. Обняв за плечи, шепчет в ухо:
   -А ведь может и не проснуться, а? Знаешь, что может и знаешь, что от тебя все зависит. Ты же любишь ее дура! Любишь! Так зачем противиться? Просто отдайся мне, и все будет хорошо. Отдайся мне!- капитан впивается горячим поцелуем в дрожащие Лиины губы. Девушка вздрагивает и теряет сознание.
   Это становится последней каплей. Капитан выходит из комнаты. Путь в соседнюю спальню, к старушке. Тетка Анна сидит в дальнем углу. Забилась между сундуком и кроватью, и кажется, постарела лет на десять. Глокк останавливается.
   -Чтобы через час спали,- выговаривает отчетливо.
   Старушка на слова не реагирует. Сидит, смотрит в никуда и крестится. Но Глокк знает - Анна, все поняла.
   Хлопает входная дверь, значит, капитан ушел. Анна поднимается, как сомнамбула лишенная воли - не осталось ее в старческом, изможденном теле. Шатаясь, проходит на кухню. Через минуту снотворное готово и разлито по кружкам.
   -Ли -и -и -я,- зовет.
   Девушка не заставляет себя долго ждать. Входит мерно, спокойно, будто все знает. Тетка протягивает две полные кружки:
   -Выпей дочка и сестре дай, успокоит,- голос обрывается. Больше ничего вымолвить не может. Стоит, мнется, как девушка перед первым свиданием.
   Лия все знает, все понимает:
   -Иди тетушка, иди. К соседке сходи. Не надо тебе здесь быть. Ну же, иди!- кричит на Анну первый раз в жизни. Тетка не выдерживает, подчиняется.
   -Господи, если слышишь меня, дай сил исполнить предначертанное. Знаю, грешу, но по-другому поступить не могу. А посему, благослови господи!- Лия с надеждой смотрит в окно. Золотистая луна окутывает призрачным светом, и, кажется, улыбается. Лия раздвигает губы в ответ. Блаженное тепло растекается по телу, покинутые силы возвращаются. Господь примет меня! Мысль убаюкивает. Теперь Лия не боится, совсем.
   В комнате царит полумрак. Одна из трех свечей погасла, другая отбрасывала на стены последние, умирающие блики. Ивэн по-прежнему лежит на полу, но теперь, в сознании. Приглушенно стонет, обхватив голову руками. Неудачные попытки подняться, опираясь спиной о кровать.
   -Выпей сестра,- Лия подносит кружку к губам полубесчувственной Ивы. Вливает напиток в уста, глоток за глотком. Без промедления действует Лия, пока есть бог в душе, пока не покинули решительность и сила. Лучше уж так, без прощания, чем в мучительных уговорах.
   -Пей сестра, пей,- приговаривает.- Тебе это надобно. Сон твой спасительным будет.
   Постепенно, с каждым новым глотком, дыхание Ивэн становится все более спокойным и ровным. Веки смыкаются, и тело безвольно обвисает в сестриных руках. Лия укладывает ее в свою кровать, целует, в последний раз. Потом решительно отворачивается и выходит из комнаты - действовать нужно быстро, капитан, может объявиться с минуты на минуту.
   Взяв в тетушкиной комнате ножницы, Лия подходит к зеркалу. Она больше не колеблется, грань пройдена. "Прощай, Лия"- говорит себе и подносит ножницы к волосам.
   Через несколько тягучих мгновений струящиеся, не земной красоты локоны, падают к ногам хозяйки. Подхватив, относит волосы в комнату. Прикладывает к сестриной голове, разметав по подушке. Теперь в сумраке отличить Ивэн от сестры невозможно.
   Оставшийся на голове пушок, Лия смазывает особой грязью, коей тетушка лечила старческое тело. Через минуту, грязь принимается плотной коркой и опадает, вместе с остатками волос. Омыв лысину, Лия проходит в комнату, выливает в окно свое снотворное, и, затушив одну из двух свечей, ложится в Ивкину койку. Теперь только ждать.
  
   Серые, зловещие, похожие как две капли воды тени, быстро продвигаются меж домов. Факелы рассеивают мрак, отделяя от тьмы фигурки людей. Черные плащи, треуголки, отшлифованные до блеска штыки ружей. Лица угрюмы, но этого ни кто не видит. Алые платки скрывают все, что ниже глаз, чтобы зло не увидело, не сумело отомстить. Лишь один человек не несет маски. Он не боится ни сглаза, ни порчи, сам кого хочешь, сглазит. Да и что толку скрываться, когда ведьма видела его и не раз, чувствовала силу его руки. Глупая, завязшая в грехе девчонка. Он, Глокк, мог бы забрать ее еще тогда, у дома, бессознательную, но не стал. Дура! И она, и сестра ее и мать, и весь их поганый род. Долго жили на свете, да не долго осталось. Сам, лично, привезет Лию на казнь сестры, заставит смотреть до конца, слышать каждый вопль. Вряд ли после этого девка сможет жить. Дура! Вся в мать. Та тоже противилась, да только хуже сделала. Сатанинские отродья! Спокойной жизни от них нет. Охмурят сначала, загонят в омут мужицкую душу, а потом, отшвырнут, как пса шелудивого. Все они бабы такие, стервы, сатанинское отродье. Всех через огонь пропустил бы. И как таким господь род продолжать позволил, как? Видно и у всевышнего бывают ошибки. Ну да ничего, уж он то, Глокк, постарается, он то их исправит. От имени господа! Дланью его на земле будучи. И сегодняшняя ночь, доказательство тому.
   Отряд подходит к дому. Капитан замирает. Поднятой вверх рукой, подзывает офицера. Молодой человек, фанатичный и преданный, появляется рядом через секунду.
   -Ты все помнишь, Шаль?
   -Да, мой капитан!
   -Можешь приступать.
   -Да, мой капитан!
   Шаль отдает честь кивком головы, скрывается в темноте. Через минуту пространство вокруг дома наполняется затаившимися в засадах солдатами. Трое, во главе с офицером Шалем входят в дом.
   Не смотря на то, что комнату освещал лишь робкий, одинокий огонек свечи, жертву свою, Шаль узнал сразу, по единственной примете на которую указал капитан - отсутствию волос. Помня предостережение об оборотне, офицер решает не медлить.
   Нести на себе прокаженную ведьму никто не решается, поэтому наскоро сооружают импровизированные носилки - плащ с привязанными по краям ружьями. Спихивают прикладами ведьму. Шаль скалится не в силах сдержать радость. За удачно выполненную операцию капитан обещал повышение, а пока все складывалось, как нельзя лучше. Одна ведьма, и та спит.
   Взваливают носилки на плечи, начинают движение. Шаг, еще шаг. Тень влетает в окно, могучие челюсти смыкаются на горле Шаля. Улыбающаяся голова откатывается в сторону. Удары передних лап отшвыривают ближайших солдат к дальней стене. Один ломает позвоночник о бревна, второй стукается головой о подоконник - дерево на ладонь входит в череп. Последний живой успевает закричать, оборотень отрывает ему нижнюю челюсть.
   Бережно подхватив девушку на спину, волк прыгает в окно. Тут же со всех сторон раздаются десятки выстрелов, и десятки пуль устремляются к своей жертве. Оборотень кладет любимую на землю, взгромождается сверху, прикрывая собой. Пули ударяют в тело, причиняя невыносимую боль. Свинец не может убить Его, но боль причинить может. Боль заглушает мысли, туманит сознание, конвульсивная дрожь терзает тело. Он воет от страданий и сознания того, что не сможет спасти любимую. Голова оборотня смиренно ложиться не лицо девушки. "Мы умрем вместе".
   Слова возникают в Лиином сознании. Нет, боже, нет! Он не должен умирать за нее. Она не Ива!
   -Я не Ива,- Лия смотрит в волчьи глаза, глубокие и печальные. Огонек надежды разгорается в них вместе с пониманием. Волна благодарного счастья охватывает девушку, шершавый язык обжигает шею, лицо.
   Вот и все! Глокк потирает озябшие руки. Скоро пули добьют тварь, лишат сил, тогда за дело примутся кувалды, потом цепи, потом огонь, поглотит недвижимое, лишенное воли и сил тело. Расчет оказался верным, волк не бросил свою возлюбленную, не сбежал, когда мог. Самодовольная улыбка на лице Анастасия, он опять оказался прав. Опять не... ошибся?!
   Огромная, серая туша рывком взвивается с места, зигзагами уходя от пуль. Через секунду тьма, поглощает волчий силуэт.
   Минуту Глокк стоит, не двигаясь, ошарашено глядя вперед, потом срывается с места в направлении распростертого на земле тела девушки. Капитан падает перед ней на колени. Видно как измотан и подавлен. Под глазами расплылись, набухшие синим мешки, правая щека подрагивает, в висках гудит.
   -Ну и чего ты добилась, а? Ты могла получить легкую смерть в объятиях возлюбленного, а выбрала страшную гибель под пытками. Ты думаешь, этим спасешь его? Не -е -т. Он же не сможет без тебя. Он все равно сдохнет, пытаясь спасти твое измученное, догорающее тело. Слышишь? Ты сдохнешь в муках. Но у тебя есть последний шанс, последняя возможность все исправить. Позови его, обратно, сейчас, и я подарю тебе быструю смерть от пули. Ну же, зови.
   В ответ к глубокому удивлению капитана, девушка перевернулась на бок, свернулась калачиком, и, подложив руки под голову, засопела.
   -Ду -у -у ра ! Непонятная дура!
   -Вы что-то сказали, мой капитан? - вынырнувший из темноты бойкий солдатик стоял на вытяжку рядом и ждал указаний.
   "Далеко пойдет" - думает про себя Анастасий, а вслух говорит:
   -Да, увезите ее подальше и побыстрее, чтобы я ее больше не видел.
   -Да, мой капитан! - тявкает бойкий. Ретивые подчиненные принимаютсяь исполнять поручение незамедлительно.
   Несколько минут, Глокк, так и сидит, в недвижимости и молчании, отрешенный от мира сего. Вдруг сбрасывает оцепенение: "Да что это я перед подчиненными раскис, как сопля!" - резво вскакивает на ноги, с хрустом потягивается. В конце концов, все не так уж и плохо. Ведьма у него, а значит и оборотень никуда не денется.
   "Не все сразу капитан, не все сразу".
   На востоке забрезжил рассвет, отбрасывая кроваво-красные блики на просыпающуюся землю. Глокк жмурится. Улыбка красит лицо. Солнце напомнило пламя, святое, губительное и животворное. Глокк любил его и понимал.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Леший.

  
   -Если бы ты знал, как мне хорошо с тобой. Когда забираешь в объятия, готова забыть все на свете. Твои прикосновения...
   Голос женщины обрывается. Дыхание становится частым, а взгляд заволакивает истомой, когда его "рука" касается тела. Бархатистая хвоя струится по плечам, талии, бедрам. Ноздри женщины жадно втягивают терпкий лесной аромат, который вот уже несколько месяцев был ее властелином, богом. Слова счастья:
   -Сводишь меня с ума. Я летаю! Я птица! Я твоя!
   Женщина с трепетом и невиданной нежностью берет ветвь в руки, касается губами. Хвоя струится по телу, щекочет кожу, заставляя забыть обо всем.
   -Мой мальчик,- выговаривает слова как сокровища. Щекой прижимается к жесткой, но вместе с тем, такой бархатистой коре, сладко мурлыкает, что кошка.- Никто из мужиков тебе и в подметки не годится. Мой герой, моя любовь. Ну, скажи, что любишь меня.
   "Люблю".
   -Еще.
   "Люблю".
   -Еще, еще, еще.
   "Люблю, люблю, люблю. Мое семечко, моя веточка. Питаешь меня лучше влаги, греешь жарче солнца. Люблю тебя. Люблю".
  
   Мужик подходит к окну. Ничего не видно. Дышит на оставленный ночным морозцем затейливый узор. Под напором теплого воздуха иней расползается в стороны. В избу проникает лучик света. Рукавом мужик растирает мокрое пятно, смотрит в полученный глазок. И морщится, как от зубной боли.
   -Да что ж эт... опять тож...- хочет по стеклу постучать, да на полпути замирает. Машет сокрушенно рукой. Зад падает на табуретку, а грудь выдыхает стонущий воздух. Взглядом находит половинчатый бутыль самогонки. Плескает жидкость в граненый стакан, подносит ко рту. Руки трясутся, и губы тоже, и ресницы, моргают часто-часто, пытаясь сдержать скупую мужскую слезу. Не получается. Падает капля прямо в стакан, расходится кругами.
   -Э -э -эх.
   Мужик залпом осушает склянку, утирается рукавом. На лице остаются разводы от капель горилки и вновь навернувшихся слез. Потом обхватывает голову руками, уперев локти в стол. Приходит в движение горло, рождая звуки песни, тихие, жалобные и неумелые:
   -Что ж ты жинка меня кинула -а -а, на кого меня покинула -а -а. Что ж ты жинка меня бросила -а -а. Обменяла мужика на елку -кху -кху -у -у. Да ведь не бывает такого,- вскрикивает.
   Очередной взгляд в окно. Морозец уже успел залечить нанесенные на стекле раны, но не настолько, чтобы не увидел мужик, как жена его, распластавшись на снегу, воркует с хвойной красавицей. Воркует, не шутя, а как с человеком любимым. И улыбка на лице, дурацкая. А если присмотреться, то не дурацкая вовсе - крупная дрожь пронзает тело мужика от продолжения мысли - а влюбленная.
   -Что ж ты господь меня мучаешь? Что ж ты с жинкой моей делаешь?- начинает причитать. Пьяный, маяный взгляд вонзается в потолок бегая по доскам, как будто среди них прячется всевышний.- А? Молчишь. Все молчишь и молчишь, молчишь и молчишь. А мне помощь твоя нужна! Слышишь? Помощь твоя!- не выдержал, сорвался.- Что хочешь, тебе отдам. Ничего не пожалею. Ну, хочешь, душу мою бери. Бери!
   На последних словах рвет рубаху, оголяя грудь. Так и стоит некоторое время, яро глядя в потолок. А потом разом весь обмякает, съеживается. Слова теперь не кричит, а лепечет, как бы оправдываясь, за дерзость свою:
   -Я ведь уже и к гадалкам ходил, и ведунам, и лекарям разным. И ничего. Нормальная говорят девка. А какая же она с позволения сказать нормальная, коли за елкой бегает?
   Не выдерживает. Губы начинают дрожать. Срочно хватает бутыль, делает глоток. Вроде как становится легче.
   -Я ведь к ней и "ягодка моя" и "козочка". Может, говорю, помочь чем, может, случилось чего? А она улыбается, загадочно так. Ничего, говорит, дереву любовь нужна, говорит, ласка. А разве мне, мужу твоему, отвечаю, любовь не требуется? Разве я в ласке не нуждаюсь? А она: ты у меня большой, сильный, ты потерпишь. И как же скажите на милость так терпеть, когда за два месяца, ни разу. И вроде мужик нормальный, даже красивый по-своему. Молодухи по холостяцкой жизни толпами бегали. И силой не возьмешь, жалко. Потому что знаю - не виновата она, недужит просто. Да только что ж это за недуг такой бесовский, с которым сладить никто не может?
   Взгляд снова касается окна. Мужик смотрит на жену, улыбается, добро, по-отечески.
   -Ничего голубушка моя, потерпи сладенькая. Уж я, что-нибудь придумаю,- стискивает зубы. Ногти скрипят по стеклу.- В лепешку расшибусь, а придумаю.
  
   -Что с тобой, любовь моя?
   "Что?"
   -Я чувствую, плохо тебе. Грустишь. Расскажи, что случилось? Что тревожит тебя?
   "Все хорошо любовь моя, не тревожься о моих заботах. Незачем занимать себя чужими бедами".
   -У тебя, беда? О, любимый, расскажи мне, поделись со мной. Своим молчанием только погубишь меня. Может помочь смогу чем тебе?
   "Вряд ли. Беда в лесу. Браконьеры детей моих убивают. Лес стонет, дом стонет, меня зовет помочь. А я, не могу".
   -Но почему?
   "Ну как же я оставлю тебя, как уйду? Что мужу скажешь на то, что ель исчезла, а потом опять появилась? Совсем затиранит тебя, доймет расспросами. Люди подозревать начнут, что с нелюдем связалась.... А дети зовут, стонут!"
   -Не надо, не губи себя. Иди.
   "А как же..."
   -Я за тебя побуду, постою. Помнишь, как по лету, ты меня в березку обращал ради забавы? Вот и сейчас обратишь. А мужу скажу, что к подруге погостить уехала. А ты иди к детям. Детей, беречь надо.
   "Если бы ты знала, как люблю тебя. Солнышко мое, жизня моя".
   -Люблю.
   "Люблю".
  
   Женщина заходит в дом. Взгляд обегает комнату, замечает фигуру мужа. Сидит за столом, неподвижный, что статуя. Губы шевелятся, видно что-то бормочет под нос. Рядом пустая бутыль и стакан. Опять напился.
   Женщина скидает верхнюю одежду. Подходит к супругу, нарочито громко скрепя половицами.
   -Мне нужно сообщить тебе,- начинает говорить. В ответ никакой реакции,- что я, уезжаю.
   -А? Уезжаешь? Куда?- мужик спохватывается. Былую хмель как рукой сняло.
   -В гости. Подруга весточку прислала. Хворает она, а я ее с детства знаю. Грех не навестить. М...,- женщина запинается.- Мне вещи собрать надо.
   Мужик спохватывается мгновенно:
   -А, так помочь? Это я щас,- говорит. Начинает, было вставать.
   -Н, нет, не совсем. Мне еще попрощаться надо, наедине,- произносит. Бросает многозначительный взгляд в окно потом на мужа. Тупится, заливаясь румянцем.
   -А?- былая резвость как сквозь землю. Она хочет, чтобы он ушел - горькая мысль. Мужик закусывает нижнюю губу, стоит так несколько секунд. Потом кивает сам себе: хорошо, уйду, не стану печалить любимую.
   -П -пойду Ваньке снасти рыболовные отнесу, занимал,- выговаривает. Вскакивает быстро со стула. Ноги в валенки, шапка в руки, и за дверь.
   Женщина приникает к окну. Взгляд провожает мужа, смотрит по сторонам. Вроде никого нет. Решительно проходит в спальню, раздевается донага. Прячет одежду в сундук, крестится:
   -Господи, прости меня грешную,- говорит, и, выходит во двор.
   Он уже ждет. В своем настоящем обличии. Красивый, как бог, без изъянов. Глаза зеленые и глубокие, кожа матовая. Голову украшают молодые побеги, что вьются вместо волос. Изящные кисти рук вершают гибкие пальцы-корешки, такие нежные и ласковые. Загадочная улыбка на спокойном лице, ни единой морщинки, складочки. Смотрит на свою богиню, женщину. Нигде не встретить больше такой. Одна для него на всем белом свете, как и он для нее один.
   "Иди ко мне любовь моя, тебе холодно".
   Женщина льнет к бархатистому телу. Тут же тысячи маленьких иголочек-побегов входят в нее, заполняя всю без остатка. И вот уже нет этого холода, волнения, боли. Только великое чувство умиротворения и покоя, присущее лишь деревьям и богам.
  
   Мужик возвращается домой уже под вечер, когда солнце уходит на боковую, а ночь начинает ткать свою паутину, хрупкую и таинственную, как женщина. Ноги плохо слушаются, а в висках стучит молотом. Много выпили они с Иванов в тот день, заливая мужицкое горе, и так бы и пили до утра, не реши Ванька нарубить дровишек для печки. И в тот миг ударило в башку, как дубиной. Прозрение. Схватил топор и к дому. И как раньше не догадался? Срубить ненавистную елку и дело с концом. Не будет ни проблем, ни забот. Избавится Марьюшка от злого наваждения.
   Дом, пришел! Сносит калитку одним ударом, забегает во двор. Взгляд утыкается в Елку. Красавица. А в свете луны и снежного серебра, еще краше кажется. Слепит глаза. Что-то родное в ней.
   -И меня заморочить хочешь? Не выйдет, не бывать этому.
   Подлетает к дереву, заносит топор, и тут сердце схватывает, щемит так, что чуть не выпускают руки древко. Жмурится, кричит: "Не дамся, сатанюка!", и рубит со всей своей силушки, да так, что щепки летят во все стороны, оборачиваясь и падая на землю ошметками кожи. И сок, пахучий, струится из раны, расплываясь по снегу багровым пятном.
   Крик. Пронзительный и такой знакомый, режет уши, режет сердце. И заплакал мужик.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Сон на яви.

   Тот же сон. Я волк. Сколько себя помню, мне никогда не снилось ничего другого. Каждую ночь я будто перевоплощаюсь, мне снится наш дом. Я просыпаюсь в кроватке или на полу. Подходит мамка. Точнее огромная серая волчица. Ее глаза, такие нежные и добрые, я без труда узнаю в них мать. Она облизывает меня и кормит. Сначала она кормила молоком, но потом, постепенно начала давать и мясо. Сейчас я питаюсь уже одним мясом, но это здесь, а там, наяву, мяса нет. Там есть картошка, молоко и каравай. Я его очень люблю, особенно теплый и с медом, а там, во сне, я люблю мясо, сырое, теплое, с кровью и мне абсолютно не противно. Я вгрызаюсь в него, рву на куски. Сначала это делала мамка, потому что я был маленьким и слабым, а теперь я сам. Здесь во сне я росту гораздо быстрее. Наяву я еще маленький мальчик шести годов отроду, а здесь я крепкий, большой, почти с мамку ростом волк. И здесь мне хорошо, во сне, потому что сном он мне почти не кажется. Я ведь и чувствую все и слышу и запахи различаю, только много ярче, во сне должно быть ярче. А этой ночью лапу обжег об уголек, что из печи вывалился, так на утро рука болела жутко. Я к мамке, рассказал ей все, а она:
   -Глупый. Приснилось тебе. Я всю ночь рядом просидела. А рука... так то о свечу, поранился, что я рядом поставила.
   -А зачем ты рядом сидела? - спрашиваю.
   А она:
   -Любовалась тобой, сына моя ненаглядная, - и смотрит, так добро, ласково и улыбается, как во сне, или во сне как наяву. Запутался я.
   Ну, в общем, сел я завтракать. Две порции хлеба с молоком умял и гулять. Довольный, работать не надо. Урожай последний на той седмице собрали. По дороге напроказничал. Поймал соседского кота да в лужу кинул. В другой раз меньше на кур наших зариться будет.
   Делать было нечего и я решил пойти к колодцу где недавно зарыл медяк который "нашел" в кармана у деда Степана. На него, а собирался купить меда у пасечника. Вообще то пасечник был добрый и дал бы мне меда и так, но я решил поступить как взрослый.
   Идя к колодцу, я мысленно надеялся, что там никого не будет, но ошибся. Рядом был дядька Фрол. Сидел на земле, облокотившись о деревянную стенку колодца, и курил самокрутку. Я вспомнил, что вчера он ходил на ночную охоту и спросил:
   -Здравствуйте дядя Фрол. Поймали, чего ни будь?
   Фрол молча опустил руку в мешок и достал оттуда волка. Матерый, шерсть дыбом, пасть застыла в предсмертном оскале, глаза зажмурены, в боку широкая рана от удара ножом. Меня вдруг как из проруби окатили. Застыл столбом, по телу мурашки, слова сказать не могу, а Фрол не видит и продолжает:
   -Хороший волк, шерсть лоснится. Шкуру сдеру, шапку себе сошью, или рукавицы. Зима ведь скоро, - обернулся, а у меня слезы из глаз.
   -Гад, сволочь, убийца, - закричал я и, не понимая, что делаю, бросился на Фрола с кулаками.
   -Ты, что малец, ошалел совсем?
   -Убийца! - хватаю камень и бью дядьку со всего маху в лоб.
   -А -а -а сволочь! Совсем очумел? За волка, человека убить готов? Жалко? На, жалей! Жалей! - с этими словами схватил меня за волосы и начал тыкать в мертвую волчью морду.
   В жизни не испытывал такого ужаса и горя. Не помню, как вырвался, как убежал в лес. Весь день сидел под деревом и плакал, а, вечером сторонясь людей, добрался до дома. Мать не о чем не спрашивала, и я был этому рад. Заснул я быстро.
   Сон. Огромная волчица лизнула меня в морду. Я встал, тут же почуял запах мяса и побежал в соседнюю комнату. Тушка некогда бывшая кроликом валялась у печи. Я подошел, и не спеша, начал есть. Так было каждую ночь, я ел, а мать сидела рядом и смотрела. Неожиданно в дверь постучали: "Маша, это я, Агафья, открой на минутку".
   Мать скользнула в сени. Во мгле я заметил, как ее волчий силуэт приобретает очертания человека. На время я остался один. Доев кролика, осмотрелся по сторонам. Взгляд привлекло окно.
   "А ведь я не разу не был там, за пределами дома. Так ли там, как наяву?"
   Мать по-прежнему о чем-то беседовала с теткой Агафьей. Я решился. Короткий прыжок, под ударами лап распахиваются створки окна. Я на улице. Луна тут же привлекает мой взгляд. Серебристая, манящая, она наполняет силами. Я бегу по улице, собаки сторонятся меня. За углом слышу голоса. Двое, Фрол с товарищем, идут пьяные, в обнимку, поют матерные песни. Я гляжу на Фрола. Жажда мести одолевает меня, захватывает всего, без остатка. Не могу сдержаться.
   "Хоть во сне, но я отомщу тебе Фрол!" Рычу. Он оборачивается первым, смотрит на меня, удивленно и испуганно. Я прыгаю и капканом сжимаю челюсти на горле Фрола. Товарищ, им оказывается старик пасечник, не выдерживает и теряет сознание. Я отрываюсь от тела и довольный бегу домой.
   Утро. Я просыпаюсь от чьего то крика: "А -а -а , загрызли! А -а -а!"
   Быстро одевшись, выбегаю на улицу. Толпа уже начинает собираться. Я подбегаю к матери:
   -Мама, что случилось?
   -Не знаю сынок. Пойдем, посмотрим.
   Посреди главной улицы лежит тело. Мы далеко, я еще не вижу лица, но в душе знаю кто это. Мы подходим ближе, всюду кровь. Это Фрол! Диким безумным взглядом я смотрю на мать:
   -Но, ведь это бол сон!
   -Т -с -с , - мать прикладывает палец к губам. -Дома поговорим.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Иван.

(К сожалению фантастика).

   Зимнее утро. Свежий снег скрипит под ногами. Непривычно яркое солнце бросает косые лучи, которые отражаются сотнями бликов на серебристой поверхности, слепит глаза. Иван жмурится, улыбка красит лицо. Он любил такие дни. Любил природу, во всей ее невинной красе, царственном величии. Все здесь было близко ему. Иногда Ивану хотелось раствориться в ней. В каждом камушке, ветке, птице, звере. Мир, такой простой и открытый не мог противостоять человеку, с его неуемной жаждой подчинить себе все и вся. Иван не считал себя таким. Хотя внешне и являлся человеком, в душе был птицей, зверем, рыбой, веткой, камнем или всем вместе. Он был частью природы, мира, где человеку места не было.
   Иван оглядывается. Зимний лес только начинает просыпаться. Снегири зябко перепрыгивают с ветки на ветку, оглядываются в поисках пищи. Зимний лес не очень щедр. Ягоды, клюква и рябина, семена, орехи. Все. А есть хочется каждому. Еда это жизнь.
   "Погодите, сейчас", - Иван достает из-за пазухи краюху хлеба - свой обед, очищает от снега площадку и крошит туда весь. Даже не думает о том, что теперь весь день придется работать на голодный желудок. Стремление помочь выше чувства самосохранения.
   Иван отходит в сторону. Снегири слетают вниз к неожиданному лакомству, живой щебет наполняет окрестности. Парень улыбается. На душе становится легко и хорошо.
   Вообще, сколько Иван себя помнил, не мог причинить вреда живому. Никому. С детства любил природу, жалел ее. Каждого бездомного котенка или щенка тащил домой. Родители пытались, было противиться, но после слезной истерики со словами: "Выгоните, уйду вместе с ними", оставляли, выхаживали и только с позволения сына, отпускали на волю.
   Сколько их прошло через дом, никто не считал. Вообще любовь Ивана приносила его родителям много неудобств. Сын выпускал из банки выкопанных для рыбалки червей, ломал расставленные по углам мышеловки и все время ходил с синяками, так как чуть ли не каждый день ввязывался в драки с соседскими мальчишками, защищая мучимую ими ради забавы живность.
   В шестнадцать лет начал уходить из деревни на заработки. Нанимался в батраки к богатеям, с утра до ночи вкалывал на полях, чтобы заработать денег, а домой возвращался не с чем. По дороге обязательно попадалась то тощая, загнанная до полусмерти лошадь, то затравленный собаками на потеху народу медведь, то еще кто ни будь. И все это Иван не задумываясь выкупал, лечил не жалея средств, одумываясь лишь тогда, когда последняя копейка покидала карман, а затем понурив голову, плелся домой. Родители бранили сына, хаяли, на чем свет стоит его доброту, но в душе гордились им. Отцу вновь приходилось чинить старый плуг, выправлять кривые, ржавые вилы, да точить поколотый местами топор, купить новые было не на что, а Иван меняться и не собирался.
   Снегири доклевывают хлеб и довольные разлетаются по своим делам. Теперь можно приниматься за работу. Рубка дров дело не легкое, особенно для него. Иван выбирал только сухие, мертвые деревья, к тому же сегодня был один. Отец сильно захворал и, не смотря на упорство, в лес его не пустили.
   Достав из-за пояса старый топор и вздохнув, Иван идет на поиски. Дело двигается споро. Рубит деревца, складывая вязанки, иногда отдыхает, с грустью слушая завывания в пустом желудке. Работу парень любил, особенно в одиночестве, когда никто не мешает. Мог заработаться, не замечая, как летит время. Вот и сейчас, связав очередную вязанку и присев отдохнуть, Иван с удивлением замечает, что уже почти ночь. В зимнее время смеркается быстро, нужно было спешить. Взвалив дрова на заранее приготовленные салазки, направляется к дому. Дорогу знает хорошо, ноги сами несут вперед. Только одного боится Иван сейчас, и это происходит. Приземистая тень мелькает невдалеке, затем еще и еще. Человек ускоряет темп. Только бы успеть, еще немного, но нет. Два волка выныривают из темноты прямо перед парнем, еще один справа. Иван отшатывается. Спина прижимается к ближайшему дереву. Топор "прыгает" в руку.
   "Черт, это что же такое делается". Волки подходят совсем близко, пасти оголяются в смертельном оскале. Центральный выходит вперед, готовится к прыжку. Иван заносит топор: "Не подходи волк, я не хочу тебе вреда". Серые обходят человека, готовятся к атаке. Рука дрожит, как не хватает отца. Отец бы защитил, а он...
   Волк прыгает. Иван отворачивается, защищая горло. Челюсти рвут телогрейку и руку. Топор не опускается.
   - Не могу, не могу я! - Иван отбрасывает оружие и пдачет. - Боже, спаси, меня.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Ведун.

  
   Ведун ждал. Сидя на дубовой щеплиной колоде, что Потап приволок к дому, жевал лист щавеля. Солнышко как раз подобралось к самому верху неба. Оттуда жарило особенно сильно. Лучи падали отвесно, а посему, глубже вонзались в земную твердь. От того земля просыпалась, все, что на ней есть: травы да деревья всякого облика, оживало. Хорошее время, всему живому радость. Да и ему, Ведуну, тоже. Кости старые погреть, кровушку разморозить. Второй теплый месяц, самый щедрый. Грейся - не хочу, и забот не знай. Если б не мор. Приходил каждый год на деревню, аккурат в это время: Вторая седмица, второго теплого месяца. Гнобил людей нещадно. Язвами покрывал, кровью харкать заставлял, а через пару дней, в могилу сводил. Страшная напасть. Вот деревенские и бежали в лес, за Ведуном: выручи, помоги. А он, что, шел, помогал. Куда деваться? Для того по земле и ходит, и внучку растит, чтоб на смену пришла, когда помрет, от старости или хвори какой неподъемной. Да только не сейчас. Рановато помирать. Даст бог, потопчет землю, еще годков так десять. А там и внучка подрастет. А то пока маленькая. Восемь зим всего пережила.
   Ведун всхрапывает. Распаренное тело мякнет. Дрема пригибает веки. Этак, пока дождешься, уснешь - посещает голову мысль. Главная рука подымается. Пальца растирают правый глаз. Разбуженное око открывается. Ведун косится в сторону лесного просвета-тропки, что в деревню ведет. Не идут ли люди? Хм. Надо же, идут. Эка вовремя проснулся. Не потерял чутье за годы, и то хорошо.
   По общей стати да походке видно, к Ведуну пожаловал сам Тарас - деревенский староста. В правой руке клюка, а на левой дитятко малое. Али дочь, али внучка?
   Ведун нащупывает посох. Хотя чего себе врать - костыль. Третья нога. Опереться при ходьбе. Это деревенские для важности посохом величают. Невдомек остолопам, что и Ведун стареть может, и спиной маяться. Он врачевать начал, когда Тарас еще к мамкиной груди прикладывался. А ведь старосту не зря так величают. Даром, что восьмой десяток доживает. Никто в деревне дольше не протянул. И держится молодцом. Идет, с шага не сбивается и к земле не гнется.
   Опершись о посох-костыль, Ведун ковыляет на встречу. Тараса давно знает. При нем можно богатырем не притворятся. Это потом, в деревне, а пока все по-простому. Но Тарас обычая держится - видать совсем в деревне туго. Брови сомкнуты. Останавливается перед Ведуном. Голову клонит так, что борода до пояса виснет:
   -Долгих лет Ведун,- произносит. На последнем слоге кашляет. Изо рта выпирает алая пена, пачкает бороду. Тарас бьет кулаком в грудь, всхлипывает. После, сплевывает под ноги бордовый сгусток.
   -И тебе Тарас здоровьечка. Вижу, не помешает.
   -Да уж.
   -А на руках кто, дочка аль внучка? Не разберу под пеленками.
   -Доченька.
   -Марья, младшая твоя. Вторую зиму пережила.
   -Крепкая у тебя память, Ведун.
   -Спасибо богам, пока не жалуюсь. Значит, захворала, младшенькая?
   -Да Ведун. И младшенькая и средненькая, и все остальные.
   -Ох, ты,- не сдерживается.- Весь род? Видать прогневал ты чем-то богов Тарас. Может, с жертвами скупился? Мышей в огонь кидал вместо кроликов?
   Тарас морщится. Отмахивается клюкой, дескать, не до шуток.
   -Не понял ты меня Ведун. Не весь мой род хворает, тож только два десятка с тремя человек. А вся деревня. Все пятнадцать десятков и семь в довесок.
   -Ого,- Ведун отшатывается, смотрит прищуром.- Шутить удумал, Тарас?
   -Да как можно, Ведун? Я потому сам и пришел, что горе невиданное.
   -Это ж на моем веку первый раз такое, чтоб всю деревню морило. А чего дождались, дотерпелись? Сразу не позвали?
   Тарас покрепче сжимает клюку. Белеют пальцы. Видно, последние слова Ведуна, разозлили:
   -Не держи нас за дураков, Ведун. Мор, этой ночью налетел, да сразу всех и зацепил. Обычно детей, да слабых здоровьем. А тут всех, подчистую: и стар и млад и девка и мужик. Мы как утром спохватились, так сразу к тебе и направился. Мы может не шибко мудрецы, но и не остолопы.
   -Ладно, не серчай,- мирится Ведун. Шагает вперед, касается пальцами дочери Тараса.- Пойдем лучше в дом. Посмотрю, что с Марьей, да и тебя проверю. Может, мор какой новый, бьет широко да несильно? За ночь то, умер кто?
   -Когда уходил, вроде все живые были. Только вот дети малые сильно мучаются.
   -Оно и понятно,- хмыкает ведун. Опираясь на костыль, следует к дому. Тарас, следом.
   Когда подходят к двери, из-за угла выбегает Потап. Из пасти рев, а глаза на Тараса палятся. Ведун отворяет дверь, походя, хлопает медведя костылем по лбу:
   -Цыц. Я те дам, на гостей рычать. Знаешь же, что свои,- говорит Потапу. Оборачивается к Тарасу.- Это он шалит так,- поясняет.
   -Да уж,- староста, сколько может быстро шагает за порог.- При тебе шалит, а без тебя, сожрет и не подавится.
   Изнутри дом кажется еще меньше. Не дом, а лачуга. Сени - не протолкнуться. За ними комната - шаг в бок, два поперек, люк погреба и, все. Но Ведуну большего и не надо. По центру очаг, зимой жрать готовить, да топить по-черному. У дальней стены, шкуры да солома навалены, чтоб спать мягче и теплее было. По бокам, лавки. Всюду, где глаз касается, пучки трав висят да мешочки.
   -Олеся, внучка?- зовет Ведун.
   Тарас оглядывается. По виду комната пуста. Но вот зашуршала солома. Из-под шкур появляется лицо девочки, оглядывается. Озорная улыбка на веснушчатом лице. Волосы топорщатся, отовсюду торчат сухие стебли.
   -Доброго дня, деда Тарас,- говорит, выбирается на белый свет.
   -И тебе того же дочка. Подросла то, как, за год.
   -Правда? А дед говорит...
   -Внучка?- перебивает Ведун. Хмурит брови.
   Олеся тотчас вскакивает на босые ноги. Вдоль стенки прошмыгивает к выходу:
   -Уже иду.
   -С Потапом поиграйся,- кричит дед вдогонку,- а то ему скучно, на людей кидается.
   -И зачем выгнал?- спрашивает Тарас.- Я бы на нее посмотрел. Давно не встречались.
   -И не надо,- обрывает Ведун.- Неча ей с людьми общаться. Пусть к одиночеству привыкает.
   -Маленькая ведь еще. Пожалел бы.
   -А меня никто не жалел когда хрен колом стоял. Помню, в мыслях бегу по бабам, а ногами, пучки трав собирать. И ничего, не умер, перетерпел. И она, перетерпит. Такая ее ведунья доля. И дочкой ее Тарас, не называй.
   -Так ведь она ж моя...
   -Была твоя, а стала моя,- обрывает Ведун,- и ничего теперь не поделаешь. Забудь. Лучше о других детях подумай,- кивает на запеленатую Марью,- как бы раньше срока не ушли,- закатывает рукава по локоть.- Ну, ложи ребенка на лавку,- велит.
   Тарас подчиняется. Бережно опускает тельце-пушинку на деревянное ложе. Отходит, пропуская вперед Ведуна. Теперь все в руках лекаря. Могучих руках, чудотворных. Под грубыми мозолями скрывается сила человеку неведомая. Наблюдает Тарас, как касаются эти руки тела дочери, замирают. А следом смежаются веки целителя. Сосредоточен Ведун, пытается нащупать, ухватить болезнь. Вот -вот -вот. Вот -вот -вот. Ощущает Ведун, как вздрагивает зараза, заметив новое тело. Впивается в ладони, заражая свежую кровь. Пытается уйти назад, в тело девочки, но Ведун не пускает. Начинает вытягивать заразу в себя. Мерзкое ощущение. Кажется, гниют руки заживо, язвами покрываются да кровоточинами, но Ведун не отпускает, тянет и тянет болячку, пока не перетягивает в себя полностью. После, отпускает ребенка. Теперь переварить заразу, да силы восстановить. Всего делов. Пальцы хватают со стены разнотравный пучок, пихают в рот. Челюсти начинают перетирать стебли.
   Зад падает на лавку подле ребенка. Девочка на глазах розовеет. Ротик обсыхает, более нет на губах кровавой пены. И дыхание ровное, видно, что спит, а не бредит.
   -С божьей помощью жить будет,- сообщает Ведун.- Сейчас передохну, малость, и за тебя примусь.
   Тарас жмурится. По щеке скатывается соленая капля, попадает на разведенные в стороны губы.
   -Да меня оставь,- говорит Ведуну, а взгляд от дочери не отрывается.- Я старый хрыч, свое пожил. Ты главное дитяток от хвори избавь, внучеков. А на нас, пердунов, что силы тратить?
   Тарас обрывает речь. На лице ширится улыбка. Опершись на клюку, стоит. К дочери подойти не решается - сам то не здоров. Только шею вперед вытягивает, агукает, гулит, чтоб ребенка потешить. Ведун смотрит:
   -Эка тебя разобрало, Тарас. Даже помирать собрался. Дурило,- говорит.- Ты давай лучше на лавку ложись. Дурость из тебя мигом вытяну.
   Тарас не сопротивляется, когда Ведун отводит ко второй лавке. Усаживает, стукает по ногам, чтоб поднял. Хребет вдоль доски, Борода на груди. Туда же опускаются руки целителя. И как-то сразу Тарасу становится хорошо. Молодеет с каждым вздохом, и мысли в голову лезут моложавые. Что можно бы еще одного ребятенка зачать. Оказывается, есть еще силы мужицкие, не пропали, а просто заснули.
   Проснулся Тарас от чиха. Ведун рядом. Руки заняты. В правой соломинка, которой только что в носу старосты теребил. А левая, Марью держит. Ведун опускает ребенка на грудь седого отца.
   -Живите, здравствуйте,- говорит, ухмыляется.
   Потом выслушивает слова благодарности, коих слишком много для ушей отшельника. Провожает Тараса до двери. У порога, сует старосте мешочек с порошком:
   -На,- говорит.- По дороге съешь, и Марьюшке горсточку в рот насыплешь, да смотри, чтоб проглотила. Это чтоб от деревенских по второму разу не заразились.
   Тарас с почтением принимает:
   -Все сделаю Ведун, как скажешь.
   -Ну и славно, ступай тогда. А я узелок соберу и следом. Ждать меня не надо.
   Тарас кивает. Зажав ребенка в колыбели рук, следует к лесной тропке.
   -Эй,- окликает Ведун,- клюку то, забыл.
   Путник замирает. Смотрит под ноги, перетаптывается недоверчиво, дескать, гляди-ка, сам стою и не падаю. Крутит шею в сторону Ведуна:
   -Твоими стараниями,- говорит,- мне теперь клюка ни к чему.
   -Дык, а мне зачем?
   Тарас жмет плечами:
   -Медведю отдай. Путь грызет вместо моих костей.
   Оба смеются. Гляди-ка, шутник, а еще помирить хотел - думает Ведун. Ноги тем временем тащат обратно в дом. Собрать приготовленные узелки, и в путь. Может и Тараса догонит. Без клюки то, устанет быстро. Пальцы хватают заранее примеченные снадобья, суют в мешок. Мало - посещает голову мысль - ох, мало наготовил. На пятнадцать то десятков, никак не хватит. Вдоль хребта пробегает озноб, сердце екает. Думы недобрые лезут. Как бы с такой оравой самому не умориться. Припомнилась молодость, полжизни назад, когда без малого семь десятков хворало. И то Ведуну с избытком хватило. До зимы отлеживался, на дарах деревенских жил. Больше семи десятков, не было. Да Ведун сказать по правде надеялся, что и не будет. Просто в тот год детишек особенно много уродилось, вот и захворали. А так, два-три десятка в год обычно болело. Ни много, ни мало, и для Ведуна в самый раз. Но сегодня видать попотеть придется. Выпало испытание на исходе лет.
   Ведун оглядывает комнату. Нужных трав больше не осталось, а все равно мало. Придется по запасам шарить.
   -Внученька,- зовет.
   Слышится уханье медвежьих лап. Потап подбегает к крыльцу. Головой открывает дверь, сует морду в проход. На шее сидит Олеся. Скатывается внутрь комнаты. Целует медведя в нос:
   -Все Потапка, иди,- говорит, отпихивая морду обратно. Потап недовольно бурчит, но подчиняется. Девочка закрывает дверь. Оборачивается к Ведуну.- Звал, деда?
   -Звал внученька,- отвечает. Руки поднимают крышку погреба. Темный зев выдыхает прохладу.- Сигай внутрь. Собери снадобья оберегающие, все, что найдешь.
   Без лишних слов Олеся ныряет внутрь. Под весом легкого тела лестница почти не скрипит. Уже от самого дна доносится эхо голоса:
   -Б -р -р, ну и холодно здесь.
   -Добралась внученька?
   -Да, деда.
   -Сейчас я тебе мешок спущу, на веревке. Покладешь туда все. Как закончишь, скажешь. Я наверх подниму. И сама тогда выбирайся.
   -Хорошо деда.
   Старик кивает. Довольная улыбка красит губы. Научилась не перечить внучка, растет. И зверушек лесных врачует, дружит, понимает. Вон как с Потапом ладит. О людях почти не заикается. Значит, оборачивается девочка в знахарку. Привыкает быть внучкой Ведуна. Вот только знать бы, насколько сильно это привыкание.
   Ведун хмурит брови, пожевывает губу. Знает, от чего мысли такие лезут. Хочется Олесю с собой взять, на подмогу. Больно крепко чувство, что самому не справиться. Да только нет уверенности, что Олеся обратно к людям не вернется. Ведь маленькая еще, корнями к одному месту не приросшая. И Тарас рядом будет - отец. Олеся конечно этого не помнит, но сердечко не обманешь. Подскажет, где настоящая родня: братья да сестры. Он, Ведун, хоть дедом и зовется, да то одно название, выдумка. Так издавна повелось, так есть, так будет. Есть деревня, а есть Ведун, отшельник-бессемейник. Он всегда деревне нужен, да только беда - не живет вечно. Поэтому ищет себе ученика на замену, среди детей деревенских. Ищет, по способностям скрытым. А как находит такого ребенка, забирает, внуком делает. Так и с дочкой Тараса, Олесей было. Проявилась сила в годовалом возрасте. Ведун заметил, забрал девочку, хоть и пытался Тарас воспротивиться. Шибко сильно дочку полюбил, душой прирос. Просил подождать кого другого, но не мог Ведун ждать. И так слишком поздно ученика нашел - на девятый десяток лет. Все оттого, что целых полвека особенных детей в деревне не появлялось. Так что шанса выпавшего упустить не мог. Забрал Олесю. И ей бы расти потихоньку, опыта набираться, эдак, до третьего десятка лет. Покуда совсем человечью личину не потеряет, до нелюдимости, чтобы больше не тянуло к жизни изначально богом предназначенной. А там уже начинать по людям ходить, врачевать, обереги ставить. А на четвертом десятке лет, можно и о приемнике подумать. Всему свой черед. Так нет же, пришла напасть, с которой, чует сердце, одному не справиться. И внучку в помощницы брать рано. Эх. Как не повернешь, легче не становится. А решать, надо.
   -Все деда, набрала,- крик из погреба.
   Ведун машинально тянет за веревку. Мешок почти также легок, но это вовсе не значит, что пуст. Ведь не булыжники внутри, а сухие растения. Не успевают руки дотащить поклажу, как на поверхность выбирается Олеся. Шустрая девчушка. Силы, через край. Вытирает ладошки о сарафан. Смотрит пытливо:
   -А теперь что, дедушка?- спрашивает с надеждой.
   -А теперь...
   Ведун, наконец, дотягивает мешок. Хочет распрямиться, да не тут-то было. Словно кол в хребет вставили. Задеревенели суставы. Эдак - посещает мысль, и до деревни не дойдет. Взгляд сам собой прыгает на Олесю, поддержку и опору:
   -Собирайся,- выходят слова,- со мной пойдешь.
   -Хорошо деда. А куда? Траву, какую собирать?
   -В деревню.
   Олеся замирает. Губы распахиваются, но слов не выходит. Только блеск в глазах нарастает. Так и стоит, что пень, с раскрытым ртом.
   -Муху проглотишь,- говорит Ведун.
   Внучка отмирает. Мигом разворачивается к двери, опять к деду:
   -Правда, в деревню?
   -Правда. Только шибко не радуйся. Я те шастать по дворам не дам. Будешь рядом ходить, учиться.
   -Хорошо деда,- кричит уже на ходу. В припрыжку достигает крыльца. Взгляд падает на спящего медведя. Новая мысль.- А Потапа можно взять?
   -Куда ж без него,- разрешает Ведун. Пускай берет. За медведем присмотр нужен. Глядишь за заботами, ни с кем и не подружится.
   На улице новый всплеск детской радости:
   -Потап, вставай лежебока. Мы идем гулять.
   В ответ медведь поднимает рев. Голос довольный - заразился от Олеси. Ведун слышит и на душе легче становится. Отпадает кусок от булыжника, что под сердцем залег, да только сам булыжник, остался. Давит, жмет к земле. Не хочет сердце, чтоб целитель в деревню ходил, чует неладное. Да только ничего не поделаешь. Себя беречь - людей хоронить, а то для Ведуна хуже смерти. А посему, мешок на плечи и в путь. По тропке лесной до поляны широкой, где срубы в два ряда ставлены. Одни от старости в землю вросли, другие, свежетесанными бревнами красуются. По центру, баня общая, да площадь-сходня. Вся деревня как на ладони и не одного человека по ней не ходит. Словно вымерли. По домам сидят, боятся. Ждут Ведуньего голоса у порога. Ждут, значит идти надобно. Промедление - смерть, Ведунья истина.
   Первым делом к Тарасу, спросить дом под врачевальню. Староста указал сразу, долго не думая. Дом Мики-слепого, где с супругой, да двумя дочерьми не сватанными доживал. Доживал, потому как отошел от мира, во время, пока Тарас в деревне отсутствовал. Не дождались Ведуна, ни Мика, ни супруга. Старые были, здоровьем некрепкие. Дочери, к старшим братьям перебрались. Те давно обособленно жили, с женами да детьми. Так что, дом пустовал.
   Ведун не противился. Дом кособокий, зато в середине деревни стоит. Само то. Всем больным добираться одинаково. Первым делом светлицу от заразы очистил, травами. Одни по стенам развешал, другие по полу расстелил, третьи поджог, дымом едким углы потравил. Олеся во всем помогала. Когда закончили, велел внучке людей звать. Первым делом, дитяток малых да средних, а дальше, по здоровью и желанию. И пошло-поехало. Ведун лечил, порошками охранными потчевал, внучка в остальном помогала: за больными бегала, к Ведуну отвадила. И Потап пригодился. Тот, кто от немощи идти не мог, верхом на медведе ехал. Пока Ведун исцелял, Олеся дом хозяйский травами охранными обвешивала. И так, раз за разом.
   Ведун поначалу каждого больного считал, следил, чтобы шли по возрасту и здоровью. В скорости, устал. На третьем десятке совсем перестал разговаривать, только жестами показывал, куда лечь да домой отправлял. Кивал на слова благодарности.
   На седьмом десятке сбился со счета. Взгляд затянуло белесой пленкой. Заварил чугунок дурного отвара. Прикладывался то и дело, голову осветлить. Хоть и знал: потом башка трещать будет громче колотого ореха.
   К сумеркам, совсем худо стало. Рвать начало, сначала так, желчью, затем кровью. Рубаха от пота едкого прогнила, пожелтела. Ведун содрал порченую ткань. Глаза осмотрели тело. Кожа да кости, словно месяц не ел. Только живот вспух от заразы, пятнами покрылся. Чтоб людей не пугать, другую рубаху нацепил. В светлице их много осталось, от больных, которых вылечил.
   Следующего заморенного в дом Потап заволок, скинул на стол бесчувственного. Олеся следом зашла. В руках, факел дрожит: "Тарас передал,- пояснила". Ведун кивает. От вида зараженного начинает мутить. Еле сдерживается от рвоты.
   -Сколько еще?- спрашивает. Голос чужой.
   -Двое,- отвечает Олеся.- Этот, и в сенях один. Сначала больше было, да полтора десятка не дождалось.
   Опершись о руки, Ведун подымается с лавки. Нависает над столом.
   -Иди внучка,- говорит.- Врачевать буду.
   На этот раз возится долго. Руки дрожат, отказываются тянуть заразу. Тело стонет, потом гнойным исходит. Закончив, Ведун падает на лавку, а оттуда, под стол. Рот исторгает бурую жижу, еще и еще. Вроде легчает. Появляются силы привстать, уронить зад на потную доску.
   -Внучка?- зовет.
   Олеся появляется сразу:
   -Тут я, деда.
   -Разбуди этого,- хрипит, кивает на только что вылеченного,- порошка охранного дай, и следующего заводи,- договаривает. Падает лбом о стол.
   Очнулся от прикосновения. Голос над ухом:
   -Звал, Ведун?
   -Больной?
   -Ага.
   -Ходить можешь?
   -Могу пока.
   -Чугунок подле стола видишь? Поставь мне на колени,- говорит, не отрывая голову от стола.
   Больной исполняет тотчас, видно, крепкий детина. Ведун опускает в чугунок руку, зачерпывает дурной жидкости, подносит ко рту. Один глоток, второй. Голову пронзает боль. Зато возвращается способность вставать на ноги. Зад подымается с лавки. Губы разлепляются:
   -Ложись,- велит.
   Парень опускается на ложе, доски под ним трещат, что под медведем. Богатырь. Такого лечить, раз плюнуть, если силы есть. А так... Руки Ведуна касаются человеческой плоти. Пробует напрячься, но от усилий желудок свертывается в клубок, выстреливает комом. Тот прокатывается до горла, плескает в рот горьким, марает губы пеной. По телу пробегают мурашки, необычно крупные. Кажется, что кожу разрывают. Ведун отводит руки, смотрит. Вся поверхность усеяна мелкими язвами, а на ладонях, где за человека держался кожа, будто расплавилась, растворилась в болезненных нарывах. Отшатывается. Взгляд обегает тело, и захлопываются веки от страха. Всюду язвы, какие на руках увидел. И лицо жжет немилосердно, и губы, и язык. Ведун прислушивается к себе. Тело кажется чужим. От омерзения кривится. Каждый орган, что смог учуять, оказался больным. И получалось, что и снаружи и внутри, походил Ведун на труп, но трупом, не был. И даже наоборот, чувствовал себя здоровым, как ранее. Зараза не убивала, а казалось, росла из бывшего целителя. Бывшего, потому как не целитель теперь, а заразник, тот, что не лечит, а калечит. Обратная сторона Ведуна перебравшего заразы. Надорвался.
   -Уходи парень,- говорит.- Не могу больше. Все, - грудь разрывается в кашле.- Иди богатырь к внучке моей, Олесеньке, на колени падай, проси, чтобы вылечила, коли жить, хочешь. Скажешь, дед велел попробовать. А ко мне, Тараса позови. Все понял?
   -Ага,- отвечает парень. Тело в язвах, но кожа под ними здоровая. Крепок, словно дуб. Земли-матушки сын.- Спасибо тебе, деда Ведун.
   -Мне то за что?
   -Сестренок моих вылечил.
   Ведун кивает, дескать, было дело. Машет рукой - ступай. Когда затворяется дверь, падает на лавку, по столу распластывается. Руки охватывают голову, пальцы волосы загребают. Два клока остаются в ладонях. Ни боли, ни крови. Умирает. Сначала волосы, затем кожа, потом и мясо с костями. Не долго осталось. Короток у заразника путь.
   Входит Тарас.
   -Звал, ведун?- спрашивает.
   -Звал,- отвечает. Лицо в доски смотрит,- последнее слово сказать.
   Староста ближе подолдит:
   -Не дури Ведун,- начинает говорить, осекается, когда фигуру старика разглядывает.- Неужто плохо совсем?
   -Все Тарас. Земля по мне соскучилась. Ухожу. От тебя прошу: на заре, дом подпали, пусть сгорит вся зараза. Я к тому времени дышать перестану. Олесю ко мне не пущай, не надо.
   -Не бойся Ведун, за Олесю не бойся. Не пущу, ни за какие коврижки. Она ж, доча моя.
   -Эх, забудет все,- шепчет Ведун.
   Тарас всплескивает руками:
   -Стало быть, забудет.
   -Может оно и к лучшему.
   На этих словах умолкает. По дыханию видно, заснул. Тарас кланяется напоследок, выходит.
   А Ведун еще сидит какое-то время, потом вздрагивает. Негоже сидячим помирать - приходит мысль. На последних силах перебирается к стенке. Там лежанка от прежних хозяев осталась. Падает без памяти, и в себя прийти не надеется. И сон приходит. Долго ли, коротко длится, неведомо. Но как только обрывается, мысли голову наполняют, а веки, вздрагивают. Эка долго живу - думает - даже во сне помереть не получилось.
   -Проснулся, деда?- голос, совсем рядом.
   Олеся. Внученька. Лежит у старческой груди, жмется вплотную.
   -Ты что тут делаешь?- спрашивает Ведун.
   -От хвори тебе избавить пришла.
   -Я ж велел тебя не пускать.
   -Не пускали, а я сказала, что все равно пойду. Я ж лечить должна. Я, Ведунья.
   -А Тарас, как же не удержал?
   -А я убегла. Потап помог. Деда Тарас меня дочкой называл, а я не поверила. Ты у меня один, деда.
   Губы старика сами собой раздвигаются. Из зажмуренных глаз вытекает влага.
   -Внученька,- говорит,- переживем то ночь, как думаешь?
   -Переживем деда, переживем. А то ж деревня без Ведунов останется. Нельзя, чтоб без ведунов.
   Так и лежали вместе, до зари.
  
   С тех пор у деревни два Ведуна появилось, и жизнь совсем наладилась. А дом, где врачевание проходило, родильней сделали. Заметили деревенские, что благотворно светлица на баб брюхатых влияет, а дети в ней на свет появившиеся, все как на подбор, богатыри.
   Тарас, хоть печалился, что дочь назад не вернул, да не долго. Гордился все-таки, что Олеся такой сильной Ведуньей растет, заразника переборовшей. А вообще, с тех пор в селении стало много особенных детей на свет появляться. Так и прозвали со временем, "Ведунья деревня".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   .
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"