Дубровин Руслан Викторович : другие произведения.

Дао Мвд

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  

Руслан Дубровин

Дао МВД

"Дао пусто, но в применении неисчерпаемо"

(Лао Цзы, "Дао Дэ Цзин")

  
  
  
   Предупреждение N1:
   Данная книга не имеет своей целью дискредитацию органов внутренних дел РФ. Единственная цель - объективное отражение и осмысление когда-то окружавшей автора действительности.
  
   Предупреждение N2:
   Данная книга не рекомендуется для прочтения сотрудникам органов внутренних дел старшего офицерского состава.

Генералу армии

Рашиду Нургалиеву

посвящается

  
  
   Основные действующие лица
  
   Аттестованные:
   Антон, он же "Подпоручик" - инспектор Управления, отвечающий за работу по взаимодействию со СМИ. Служебный анархист. 23 года.
   Харитоныч (Он же Александр Харитонович Сидоров) - начальник аналитического отдела Управления и одновременно куратор работы по взаимодействию со СМИ, человек, мучимый зенитно-ракетными комплексами, 42 года.
   Минингитыч - заместитель начальника управления кадров, человек с отмороженным мышлением 47 лет.
   Громозека - инспектор Управления, большой задорный человек, 24 года.
   Карина Лбова - секс-эргэдэшка Управления. 20 лет.
   Димка - начальник Культурного центра. Не меньший служебный анархист. 25 лет.
   Крошкин - начальник оркестра ГУВД. Без преувеличения, человек-оркестр. 25 лет.
   Яшка - инспектор управления кадров; баловень судьбы и философ. 22 года.
  
   Гражданские:
   Ирен - красивая девушка, 19 лет.
   Юрий Борисович - папа красивой девушки, 52 года.
   Георгий - преуспевающий бизнесмен, 35 лет.
  
  
  
  
  
  
  
   Глава первая
   О пофигизме, "трахен зи попе" и министерских креветках
  

"Когда вы входите в кабинет начальника, представьтесь, если начальник вас лично не знает. Не садитесь, пока не получите разрешения сесть, а получив, - не отказывайтесь от него. Не берите на себя инициативу в разговоре. Тон разговора выбирает начальник. Не стесняйтесь высказывать свое мнение, помните, что в деталях вопроса, который вы докладываете или обсуждаете, вы можете быть осведомлены больше, чем начальник, и поэтому ваше мнение и предложения могут быть весьма полезными"

(Из пособия для сотрудника органов внутренних дел "Твоя культура - твой авторитет", раздел "В обращении с начальником"

  
   С утра еще оставалось смутное ощущение утреннего душа, чая и бутерброда. Но все это теперь с лихвой перекрывалось "классическим депрессняком" на манер Янки Дягилевой. Вообщем-то, эта песня-мантра и была основным лейтмотивом моего унылого передвижения по направлению к работе. Каждое утро, вне зависимости от того, в каком я был состоянии или настроении, меня посещала одна вполне логичная мысль: какого хереса я сюда хожу? И каждое утро мне помогал мой здоровый пофигизм, позволявший не дойти до психоза. Этот пофигизм вообще не требовал ответа. И от этого становилось не то чтобы легче, но хотя бы просто никак. "Никак" в данном случае было куда продуктивнее "Дягилевского" настроя.
   Я иду по ступенькам главного входа в здание. Вместе со мной никто больше не поднимается, не здоровается. По одной простой причине: я опаздываю на две минуты. И если бы встретились в это время такие же, как я камикадзе от пунктуальности, то пронеслись бы они мимо меня со скоростью Бена Джонсона под допингом.
   Случилось так, что судьба еще заранее, в первый год моей жизни, приготовила мне сюрприз. В виде этого здания. Его сложно охарактеризовать с архитектурной точки зрения. Но как бывший филолог, пожалуй, я отнес бы его к кубизму. Настолько исчерпывающе ровные линии представали передо мной каждое утро. Так вот, этот сюрприз ждал меня. Очень долго и терпеливо. Ждал, пока я пойду в детский сад, закончу школу, поступлю в университет, получу диплом и вдруг задумаюсь: куда идти дальше? А ведь судьба распорядилась так, что и думать не пришлось. Она сама за меня давно все решила. И даже год написала для ориентира. Чтобы сюрприз был пооригинальнее. Здание моей судьбы называлось лаконично и максимально угрожающе - Управа.
   Итак, я опаздывал на две минуты. Это было уже смерти подобно. По одной простой причине. Дело в том, что в Управе есть одна тонкость: любой пришедший на работу должен обязательно записать себя в специальном журнале. Поставить закорючку, которая свидетельствовала: "Я пришел". Иногда было не так страшно, что ты не успел поставить ее по какой-либо причине. Сам-то ты на работе есть, без всяких закорючек. Пусть на две минуты позже, но работаешь. Так же как и все. Однако если ты сегодня кому-то не понравился или у кадровиков началось массовое сезонное обострение, регламентируемое психологическим утренним настроем руководства, тогда все приобретает почти сакральный смысл. Обострение характеризуется устраиванием массового же "трахен зи попа". Вот тогда копание в закорючках становится незаменимой вещью, характеризующей прилежное и добросовестное отношение к выполнению своего долга кадровиком.
   Именно поэтому каждый рабочий день, ровно в 9:00 или лучше в 8:58, этот журнал резко убирается со стойки, расположенной перед Дежуркой.
   Журнала естественно уже не было. А за пуленепробиваемым стеклом Дежурки сидели и ехидно улыбались два детины с бейджиками, с таким видом, как будто уже самолично приготовили мне бидон с вазелином для "трахен зи попа" в связи с отсутствующей закорючкой. При этом видно было, насколько они гордятся своими бейджиками.
   Благо, наш кабинет на первом этаже и я прохожу незамеченным. За исключением этих двух с латентным вазелином в кармане. В перерывах между сбрасыванием одежды я успеваю включить компьютер и достаю вешалку с формой. На меня призывно смотрят офицерские звезды. Их всего по две. Но я уже гораздо старше по званию тех двоих, кто сидит в Дежурке. Видимо, поэтому они так рады моему вероятному казусу с закорючкой. Их можно понять. Особенно того усатого старого прапора, которому то ли не захотелось, то ли не хватило служебной дисциплины выучиться на офицера. Причем бесит его даже не то, что я, молодой сосунок, только что получивший универские корки и ни разу не знакомый с этой системой, уже состою на инспекторской должности, а он двадцать лет сидит на одном месте. И даже не то, что я постоянно опаздываю. Его бесит мой здоровый пофигизм.
   Я откидываюсь на стуле, рассматривая всплывающие ярлыки рабочего стола. Скоро позвонит Харитоныч. Странно, что сегодня он выдержал паузу. Как правило, он уже искал меня по телефону приблизительно в период убирания журнала с закорючками. Пока я один, есть время для наслаждения маленьким музыкальным оазисом. Покрутив плейлист с "Moby", я включил "Machete". Причем сразу на середину. Там, где начинается самый драйв. Это как раз способствует нужному настрою на предстоящий утренник у Харитоныча.
   В самый разгар моего драйвого-музыкального экстаза влетает моя напарница по кабинету, Карина. Нужно отметить, что никакие закорючки и "трахен зи попы" для нее не актуальны по определению, т.к. она является какой-то внучатой племянницей начальника Управы. Карина обладает всем набором внешних качеств, которые необходимы для введения в ступор каждого гетеросексуального мужчины за сорок. Я всегда искал эпитет для ее определения. А потом понял, что это даже не эпитет. Карины было просто МНОГО. Входя в какое-либо пространство, она заполняла его всей собой. Все остальные вещи становились либо вспомогательными моментами, либо просто тупо бледнели на ее фоне. Ей необходимо было находиться в центре внимания больше, чем всем девушкам, которых я видел до и после нее. Эгоцентризм отражался во всем: начиная от вызывающей верхней одежды и косметики и заканчивая необычайной экспрессией. Как-то режиссер Гай Ричи сказал про свою жену: "Надоедают ли ей видеокамеры? Да она вообще жить без них не может". Вот это был как раз тот случай. Правда, сельскую породную корововидность некуда было деть. Несмотря на то, что она старательно камуфлировала ее под некую пародию на аристократичность.
   - Привет! Антон! Что ты слушаешь! Выключи немедленно! Я не люблю это.
   Интересная тирада! Это сейчас здесь стоят какие-то восклицательные знаки, предложения отделены... И даже кажется, что все было продумано. В действительности фразы проследовали практически без пауз, одним выдохом. И здесь важна была интонация. Если бы ее не было, мы бы ругались ежедневно (а так - примерно раз-два в неделю). Надо отдать должное: в интонации Карины прослеживалась не только требовательность, но и заигрывание. Этакий настойчивый каприз. Но заигрывать мне с ней не хотелось. Хотя бы по той причине, что вот уже несколько месяцев мы сидим друг напротив друга и этот бугристый ландшафт, прорывающийся из неизменно глубокого декольте навевает только слова из песни Петра Мамонова "Люляки баб".
   - Хорошо, давай поступим паритетно. Ты будешь слушать, что тебе нравится, а я - то, что мне. Поочередно. И никто не будет в обиде. Паритет. Понимаешь?
   Я нарочно акцентирую внимание на незнакомом слове, т.к. знаю, что она его не слышала. И еще знаю: она считает себя Склодовской-Кюри, не меньше. Причем во всех областях одновременно. В таких случаях вместо интеллектуального контрвыпада она отвечала каким-нибудь действием. На этот раз действие было традиционным. Т.к. происходило оно каждое утро. В результате его совершения я на время терялся в пространстве. Это была атака лаком для волос, который изрыгался на взбиваемую Каринину гриву в таких количествах, что я всерьез начинал задумываться о проблеме озоновых дыр. В результате этой процедуры с волосами случалась просто каменная эрекция. Затем начинался утренний боевой раскрас, который, слава Богу, на озоновых дырах и моих дыхательных путях отражался не так сильно. Вообщем, стоит ли говорить, что ежеутренне я был свидетелем тайн красоты сельской аристократии с поистине фантасмагорической претензией на городской лоск.
   - Карина, зачем ты выливаешь на себя столько духов? - конечно, мне неинтересно, что она ответит. Я это и так приблизительно знаю. Но безумно интересно КАК именно.
   - Нужно, чтобы пахло за пять километров, - отвечает она с тем же уровнем кокетливости, который наблюдался во время гневного выпада относительно "Moby".
   У меня в голове уже созревает фраза насчет несоответствия поставленных целей размерам нашего кабинета, но меня прерывает телефонный звонок. Наверняка каждый замечал, что служебный телефон звонит как-то по-особенному. Он пронзает, он одновременно призывает к действию и угнетает. Вдвойне эта аксиома закономерна, когда ты знаешь: в это время должен позвонить Харитоныч.
   - Это Сидоров. Доброе утро. Давайте все ко мне.
   Слово "Сидоров" было сказано с подчеркнутой торжественностью и осознанием собственного величия-крутости. А "давайте все ко мне" - уже с поистине триумфальной патетикой. "Доброе утро" как-то сиротливо затерялось между этими двумя железобетонными плитами, практически сплюснутое, небрежно сказанное почти без применения губной артикуляции.
   По дороге на третий этаж я смотрю как Карина бежит впереди меня по лестнице и отчаянно прикрывает трясущийся жир на животе - последствия антимадонновского образа жизни и слишком эксгибиционистского топика. Разбрасывающиеся в разные стороны "люляки" производят более органичное впечатление. Почему-то в этот момент я отчетливо осознаю, что фамилия у нее - Лбова.
   Одновременно я прокручиваю в голове те задачи, которые мы решили вчера и, главное, те, которые должны в большом количестве решить сегодня. И тех и других на утреннике должно быть неисчерпаемое количество. Несмотря на то, что делать по большому счету было нечего. Не то чтобы это было перманентное состояние. Бездействие время от времени сменялось таким завалом, что просто лопалась голова. Нет, не от количества работы. А от идей, исходящих "сверху" и испытывающих острый дефицит целесообразности.
   Мы проходим в кабинет Харитоныча и застаем его за странным занятием - копанием в видеомагнитофоне. При виде нас он все выключает и усаживается обратно. Обязательно нужно сказать несколько слов про этого безгранично оригинального человека. Александр Харитонович Сидоров всегда комплексовал по поводу трех вещей: своего отчества, фамилии и образования. Фамилия была слишком простая, а отчество - слишком заковыристым. За глаза мы естественно называли его Херотонычем. А что касается образования - здесь я временами начинал жалеть, что не устроился сюда с поддельным дипломом из технаря. Монологи насчет "образованцев" могли быть достойны масштабов отдельного собрания сочинений, в которое вылилась вся пролетарская гордость выпускника зенитно-ракетного училища.
   - Ну, рассказывайте, - едко говорит Харитоныч, с трудом отрываясь от бревен, выступающих в роли ресниц Лбовой.
   Рассказывать на самом деле было нечего. Потому что еще вчера я отдал медиа-план на полугодие, новую имиджевую статью и план проведения брифинга. Мы оба знали, что в такой конторе, как Управа в этот день по моей линии больше проблем не было. И быть не могло. Но ведь я должен был что-то делать. Точнее, как всегда говорили в Управе, "заниматься". Это слово всегда поражало меня своим могучим колоритом и невыразимой глубиной смысла. Однажды, когда Харитоныч был в отпуске, я подошел к его заместителю в период "затишья" и честно сказал: "У меня нет работы на данный момент. Может быть, мне стоит кому-то помочь с его задачами?". Вопрос оставил неизгладимый след на сером веществе зама, потому что на тот момент времени все остальные из нашего отдела делали то немногое, что составляло нашу общую кипучую деятельность. "Ты пока иди, занимайся, - наконец родил он гениальную фразу, - я тебя вызову попозже". Учитывая, что в тот день он меня так и не вызвал, "заниматься" я должен был до вечера. С перерывом на обед. Причем, насколько я понял, неважно чем. Хоть онанизмом.
   И наоборот. Когда у начальства плохое настроение, оно всегда имеет право спросить: "А чем ты занимаешься?", или "Чем ты занимался вчера?". Что же тут ответить, если в слове нет смысловой нагрузки. Оно обозначает идеальное понятие, а не материальное. С таким же успехом я могу задать ответный вопрос: "В каких трусах вчера ходил Ленни Кравиц? А сегодня какие надел?" И то в моем примере хотя бы будут какие-то цветовые вариации ответа.
   Вот и сейчас вместительное слово "рассказывайте" подразумевало, что кроме всего сделанного вчера я должен был еще чем-то "заниматься". А сейчас бойко, с выражением оттарабанить: чем же именно.
   - Я отдал вам вчера текущие материалы. Возможно, есть смысл поговорить о них.
   Я нарочно разговаривал вежливо и спокойно. Как будто не видел всего этого ехидства. Харитоныч еще раз дернулся глазами к Лбовским бревнам, затем вынул из кипы лежащих у него на столе бумаг мою статью и потряс ей в воздухе.
   - Вот об этом ты хочешь поговорить? Я прочитал.
   Весь зенитно-ракетный сарказм последней фразы должен был уничтожить меня как мыслящее существо прямо на месте. Еще бы: какой-то мерзкий писака имеет наглость подсунуть свою бездарщину Харитонычу в разгар его аналитической Болдинской осени! Да еще предлагает поговорить о своей словесной диарее.
   Нужно отметить, что если бы я принес ему качественный, блестяще написанный материал в духе "Коммерсантъ", пафос оставался бы тем же.
   - Переписывай. Плохо написано.
   Статья перелетела на мой край стола. Случай был уже не первый. И я старался относиться к таким выпадам с даосским спокойствием. Ну что ж поделаешь, Болдинская осень. Оторвали бреднями писаки. Пусть так. Но я был бы искренне благодарен, если бы страницы возвращенной мне статьи были сплошь испещрены правкой. Исчерканы. Разобраны до мелочей. С кропотливыми придирками, которые должны были бы сделать меня убежденным перфекционистом от журналистики...
   Нет, ничего этого не было в помине. Статья осталась девственно-чистой. И я даже был уверен, что преподобнейшие подполковничьи очи в лучшем случае пробежали глазами по первым двум абзацам.
   Дальше между нами происходит восхитительный диалог, поражающий своей сжатой экспрессивностью. Начинаю его я.
   - А что именно плохо?
   - Все плохо. Переделывай.
   - А в каком ракурсе тогда она должна быть?
   - Не знаю. Кто из нас в академиях учился? Понахватали тут корок! Ну что у тебя тут в статье хорошего? В каком месте? Покажи мне!
   - Очень сложно судить о тексте, анализируя только его фрагменты. Необходимо двигаться от общего к частному. Вы предлагаете нарушить сами основы композиционного и стилистического анализа.
   Говорю я это с праведно-интеллигентным возмущением, как вещь, очевидную для всех троих: меня, Харитоныча и Лбовой. Возникает пауза. Во время нее я даже успеваю заметить, что Карина начинает нервно постукивать каблуком по полу, а Харитоныч косится на ее дергающуюся ляжку, затянутую в сеточку колготок.
   - Ты чего тут сидишь пальцы гнешь? Сделаешь с гулькин... прибор, а гонору разведешь - как будто в курятнике. На тебе погоны прежде всего. Так что забудь и про приборы, и про курятники. Стилист хренов! Думаешь, я не знаю, что такое компно... компнонационный анализ? Больно шустрый ты, я погляжу. Забыл, где работаешь? Так я тебе напомню. Завтра же в усиление пойдешь. Без всяких там стилисиських....
   При последнем слове Харитоныч внезапно осекся, не удержался и стрельнул все еще исполненным гнева взором на люляки Лбовой. Нужно отметить, что они в тот момент вздымались в такт ее учащенному дыханию, вызванному его пламенной речью. Оба остались довольны произведенным друг на друга эффектом.
   М-да, оговорка по Фрейду... В этой служебно-эротической пантомиме, длившейся всего секунду, я даже успел оценить трагический конфликт между свободой и служебной необходимостью. Разрешился он вполне буднично: звонком прямого телефона. Этот аппарат, без диска, имел волшебную силу над Харитонычем. При его звонке он мгновенно подрывался с места, брал трубку и разговаривал стоя, вытянувшись в струну. Причем каждый раз я замечал, что в такие моменты туловище Харитоныча было развернуто к самому телефону, как будто прямо оттуда на него смотрел грозный и требовательный глаз начальника Управления. Я уверен, что товарищ Сталин просто разрыдался бы от такого искреннего рвения. Разговор по краткости мог составить конкуренцию любому варианту сжатия данных.
   - Здравия желаю, товарищ полковник! Так точно, товарищ полковник!
   Положив трубку, Харитоныч еще мгновение постоял и, словно очнувшись от транса, начал судорожно собирать какие-то бумаги в папку с золотым тиснением "На подпись". И обо мне, и о Лбовой он, казалось, вообще забыл.
   - Вообщем так, - уже на выходе донесся его голос, который мгновенно претерпел деформацию из уверенного баса в услужливый баритон подчиненного, - я сейчас к Начальнику. Задачи ясны. Ступайте по рабочим местам.
   Выходя из кабинета, я заметил, что бревна Лбовой слегка поникли, и она даже забыла о своем неудачном топике. Образ свирепого льва в погонах, еще недавно так колыхавший ее люляки, в мгновение ока превратился в нечто нелепо несущееся на всех парах по коридору, походкой человека, готового к жесткому "трахен зи попу".
   - Похоже, сейчас там будут кипеть поистине немецкие страсти, - задумчиво констатировал я Лбовой, когда мы вышли на боковую лестницу.
   - Почему немецкие?
   Да Ёперный театр! Сколько раз я зарекался не шутить при Лбовой!
   - Потом расскажу. Надеюсь, наглядно демонстрировать не придется.
   - Расскажи сейчас, - теперь уже включилось упрямство стремящейся к новым знаниям "Склодовской-Кюри".
   - Пойду, покурю, - благо я встретил одного из нескольких адекватных людей в Управлении, спускающегося по боковой лестнице вниз. Это был Громозека, получивший от меня прозвище из-за поразительной схожести с персонажем знаменитого советского мультфильма "Тайна третьей планеты". Причем схожесть была как внешняя, так и внутренняя. Я поприветствовал его резко вздернутой вверх рукой. Он сделал то же самое.
   - Хайгитлер!
   - Хайгитлер!
   После этого Громозека с диким криком "Подпоручик!" смял меня в своих лапищах и расцеловал в лучших брежневских традициях. Иногда мне действительно казалось, что у него несколько пар рук, как у мультяшного оригинала. И 400 капель он выпить мог запросто. Правда, не валерьянки.
   - Как дела?
   - У фюрера был на утреннике.
   Громозека затрясся от смеха. Но уже беззвучно. Непонятно было: то ли он оценил мой вялый юмористический выпад, то ли это были остатки предыдущего эмоционального взрыва.
   Увидев всю эту картину, Лбова надулась и понеслась по лестнице вниз впереди нас. Лучше громоотвода придумать было нельзя.
   Вот уж действительно: Громозека всегда был тем самым deus ex mahina, который спасал и веселил меня в тех ситуациях, когда здесь становилось совсем невыносимо. Кстати, он первым придумал мне "погремуху". И всегда называл меня именно "Подпоручик". Дело в том, что я на месяц раньше его аттестовался и, увидев меня впервые в погонах, он произнес именно это слово.
   Мы выходим на задний двор Управления и закуриваем. Громозека с присущей ему экспрессией рассказывает о своих недавних приключениях с женским полом. А я думаю о том, что мы с ним два раздолбая, еще молодых, но у которых вполне уже подошел "подкаблучный" возраст. И пора бы остановиться на чем-то одном. Однако эту тоскливую самопроповедь Громозека резко прервал беспардонным предложением:
   - Может, после работы по пивку? - при этих словах он всегда растягивал улыбку, показывая поистине лошадиные неровные зубы, - говорят, сегодня зарплата.
   Я примерно прикидываю, что если мы сегодня вечером пьем с Громозекой, то наверняка завтра будет похмелье. Конечно, мы продолжительно пьем пиво не всегда. Но только не в день зарплаты. Значит, похмелье все-таки будет. Со всеми соответствующими физиологическими аксессуарами. А завтра на работу. Но завтра пятница. И предпраздничный день. Значит, работаем до обеда.
   - Категорически за. Тем более, чувствую, к вечеру Харитоныч очередной раз поколеблет мою веру в целесообразность бытия.
   Видимо, как дипломированный ветеринар, Громозека был бы рад менее замысловатой формулировке. Но радость от моего согласия перебивала все мировоззренческие нюансы.
  
   Я возвращаюсь в кабинет. Лбова куда-то убежала. Экран компьютера в спящем режиме и на нем сменяются картины Босха и Брегеля. Когда-то один мой знакомый специально скачал их из Нета. А я переписал у него. Не знаю, чем именно тогда меня задели эти образы. Я не силен в живописи и никогда не читал какие-либо исследования специалистов на этот счет. Но здесь, в Управлении, я счел их как нельзя более уместными.
   И все-таки: почему одни художники изображают цветы, натюрморты, красивые пейзажи... В общем, то, что радует глаз, заставляет восхититься. А другие - как-будто знают обратную сторону всей этой красоты. И изображают именно изнанку. И, получается, они видели мир, живущих в нем людей именно так. Словно чудодейственным образом проникли в некую канализацию человеческой сущности и посчитали, что воспевать красоту в таких условиях - все равно, что быть дезертиром от искусства.
   Мое непродолжительное созерцание-размышление оборвалось влетевшим в кабинет ураганом-Лбовой. Естественно, она до сих пор была озабочена тем, что я не стал ей чего-то объяснять. Причем я был уверен, что она уже забыла - что именно. Но оставшаяся интеллектуальная неудовлетворенность вкупе с рухнувшим сегодняшним утром львино-эротическим идеалом Харитоныча просто разрывали ее изнутри. Я знал, что пребывать в таком состоянии долго она все равно не может, поэтому был спокоен насчет наших служебных взаимоотношений. Некоторое время мы молчали. Я - все еще отчасти погруженный в мир живописи. Она - полностью погруженная в свою дилемму. Я даже наверняка знал, в какую именно. Лбова достала сумочку, вынула оттуда зеркальце, посмотрела на него (судя по длительности всматривания, скорее для меня, чем для себя), бросила обратно, достала сотовый телефон, сделав вид, что ей там что-нибудь нужно и, наконец, выпалила:
   - Как мне включить компьютер?
   Я оценил найденный компромисс между внутренним напряжением, обидой, намеком на ощущение беспочвенности своих притязаний и желанием достичь своей цели - очередной раз приобщиться к великому гению Билла Гейтса. Очередной раз - потому что я объяснял все это ценой титанических усилий месяц назад. Но месяц назад Лбова ушла в учебный отпуск, из которого недавно вернулась и, как я уже понял, все благополучно забыла.
   Иногда ее память напоминала мне неглубокий колодец с бетонным дном без воды, в который падает получаемая информация. Пока информация не долетела до дна и не разбилась насмерть, она держится в голове. Но летальный исход неизбежен. Конечно, возможны варианты. Особо внушительным кускам информации все-таки получается прервать полет и уцепиться за стенки колодца (как это им удается - для меня до сих пор секрет). Так они и висят там, полные отчаяния. Так или иначе, все они обречены.
   Так вот. Скорее всего, крупицы могучего наследия Билла Гейтса, которые я, к слову сказать, с трудом запихнул в этот самый колодец (и искренне надеялся, что они там просто-напросто застрянут между стенок), чудодейственным образом провалились на дно. Теперь оставалось только надеяться, что они не сильно разбились и находятся в глубоком обмороке. Нужно просто привести их в чувство.
   Тем не менее, мне интересно было проверить. Может быть, обморок не так глубок?
   - Карина, я же объяснял тебе, как его включать. Ты не помнишь? Это делается всего лишь одной кнопочкой, - я стараюсь говорить четко, внятно, с правильной артикуляцией, как психотерапевт во время сеанса.
   Лбова начинает судорожно соображать. Руки потянулись к монитору. М-да, видимо, что-то на дне все-таки зашевелилось, но еще было в бреду.
   - Не там.
   Руки тянутся к клавиатуре. Лбова в полном смятении: какая же из этих многочисленных кнопочек нужная?
   - Не здесь. Не надо здесь ничего трогать. Вообще не здесь. Посмотри вниз, там...
   Я хотел сказать "системный блок", но понял, что лучше не рисковать. Такой серьезный термин мог привести к смертельным конвульсиям на дне колодца.
   - ... там есть такой ящик. Видишь?
   Вдруг наступает момент, сравнимый разве что с мучительно ожидаемым, но наконец-то наступившим седьмым за ночь оргазмом.
   - А-а-а! Вспомнила! - радости Лбовой нет границ. Компьютер загудел. Одновременно с телефонным звонком.
   - Антон, здравствуйте, - на том конце провода строгий женский голос. И он мне знаком. Это сотрудница нашего главного управления из Москвы. Мы с ней неоднократно общались, когда я отсылал им свои статьи. - Помните, мы присылали бумагу по поводу публикаций для конкурса?
   - Конечно. Я давно уже ответил на эту бумагу.
   Общероссийский конкурс, о котором она говорила, ежегодно проводится среди сотрудников, пишущих на тему охраны и безопасности. С большим скрипом Харитоныч выбрал из моих статей несколько, по его мнению, подходящих для того, чтобы выслать на конкурс. На мой взгляд, это был не лучший выбор, но обсуждать было бесполезно.
   - Да, спасибо, мы получили ваш ответ. Даже могу вас обрадовать: вы точно входите в тройку призеров. Сейчас принимается решение, как именно будут распределяться места между вами. Лично мне очень хотелось бы, чтобы вы заняли первое место. Качество материалов очень хорошее. Но количества не хватает. Если у вас за последнее время накопились какие-нибудь новые материалы, присылайте их немедленно. Это очень повлияет на решение жюри.
   Я вешаю трубку. И что теперь? Идти к Харитонычу и снова обсуждать с ним три дня какие именно материалы можно еще прислать? Все, хватит. В конце концов, это не официальный запрос. Поэтому могу прислать и без консультации.
   Я отправляю по электронке все материалы, которые не захотел отправлять Харитоныч. Потом задумываюсь на время и отдельным письмом дополнительно отправляю статью, которую наш поклонник Жириновского сегодня подверг жесточайшей критике. Лишним не будет. Если ее совсем забракуют, по крайней мере, хоть в Москве почитают.
   Раздается еще один звонок.
   - Это Сидоров. А вы чего все убежали? Лбова чем занимается? - судя по абсурдности заявления и нервно-паралитическому голосу, я отмечаю про себя, что "трахен зи поп" прошел в лучших немецких традициях.
   - Компьютер осваивает.
   - Значит, Лбова пусть занимается. А ты бегом ко мне.
   Я поднимаюсь по лестнице, на всякий случай взяв с собой статью (вдруг все-таки возникнет какая-то конкретика) и размышляю о странной логике этих непонятных представителей хомо сапиенс, надевших погоны. Волею обстоятельств и некоторой доли наивности сейчас я тоже к ним принадлежал. Но пока только внешне. И по моим подсчетам должен был пробыть здесь еще минимум лет пять. Неужели я стану таким же? Неужели стану страдать патологическим комплексом вины перед более жирными звездами, стану разделять людей исключительно на гражданских и негражданских (причем первые будут казаться инопланетянами с далекой галактики), неужели привыкну к "трахен зи попу" и буду чувствовать себя неуютно без этой ежедневной процедуры? Неужели подстрою свое мнение под начальство, через слово начну говорить "значит", "бля" и "так точно"?
   Пока мой пофигизм и ироническое отношение к тупости спасают меня. Это два моих рубежа защиты, старательно атакуемые, но пока неуязвимые для безжалостных жерновов прогнившей системы, к которой я имел самое прямое отношение. Иначе из меня уже давно бы слепили настоящего дуболома из армии Урфина Джуса.
   - Ну что? - Харитоныч сидел с красными щеками и глаза его, казалось, тоже налились кровью, - опять сидишь, ничем не занимаешься? Лбова - и то компьютер осваивает. Старается. Она, между прочим, академий не кончала, а рвение служебное у нее есть. А ты мне, вместо того, чтобы статью написать, все про какие-то анализы рассказываешь. В жопе я видел все твои анализы! И мудийный план твой тоже там же! На, забирай! - медиа-план перелетел через весь стол и я удачно поймал его, - Мы вот, между прочим, работаем. Нам приходит по десять, а то и двадцать бумаг каждый день. И мы этими бумагами не подтираемся, окна не заклеиваем, и анализы в них, между прочим, тоже не складываем! А отвечаем. Каждый день отвечаем! А ты одну несчастную статью родить не можешь. И образование у тебя, вроде бы, подходящее, а чему тебя там учили - хрен его знает. Наверное, так же и бездельничал там, не учился. Привык ничего не делать, и здесь ничего не делаешь. Интеллигенция, бля, творческая.
   Значит, выводы я делаю такие: работать ты не хочешь. Толку от тебя никакого. Так что буду, значит, тебя посылать в усиления, значит. Как я уже говорил, значит. Вот у меня, значит, график на майские праздники. Будешь, значит, задействован в усилении 1 и 9 мая. Вот узнаешь немножко, что такое настоящая служба, может, после этого и статью толковую напишешь. Все ясно?
   Я прекрасно знал, почему он меня вызвал. Не по работе. Не по статье. Не по "мудийному плану".
   Я называю это цепным законом негативной энергии. Для того, чтобы его понять, нужно сначала представить себе министра внутренних дел. Вот он проснулся, позавтракал, его довезли до работы, он пришел в свой кабинет. А настроения у него никакого. Потому что вчера был банкет, на котором он переел креветок. И сегодня утром эти креветки испортили ему все настроение. И, конечно же, вся работа органов внутренних дел России после этих креветок кажется ему до того отвратительной, что на утреннем совещании он придумывает какую-нибудь очередную "жопу". Эта "жопа" выливается в конкретное указание с многочисленными требованиями: разработать, усилить, активизировать, оптимизировать и т.д. Указание спускается к большим генералам во все округи России. Большие генералы начинают орать и спускают его к генералам поменьше, а генералы поменьше - к многочисленным полковникам. Причем генералы поменьше орут на полковников гораздо сильнее, чем большие генералы на них самих. А уж полковники отрываются на всех без разбору. И причем так, что ни большим генералам, ни самому министру, всю эту байду придумавшему, даже и не снилось! И вот уже один из таких полковников только что навазелинил Харитоныча. Причем из всех вышеперечисленных мною чиновников, за исключением самого министра, никому и в голову прийти не может, что во всей этой канители виноваты какие-то несчастные морепродукты.
   Вот такая получается энергетическая цепочка: от вчерашних креветок министра до сегодняшнего "трахен зи попа" Харитоныча. По цепному закону негативной энергии сейчас эти самые министерские креветки должны доползти до меня. Но не доползут. Потому что, во-первых, я и так не очень люблю морепродукты, а во-вторых - у меня есть ироническо-пофигистическая крепость. И на данный момент ей не страшны даже несвежие мидии. Пусть праздники потеряны, пусть усиления, пусть я "интеллигенция, бля, творческая". Пусть я не умею писать, хотя в студенческие времена успешно печатался во всех возможных газетах города. Пусть. Зато я знаю про креветок. Именно поэтому они до меня не доползли. Для меня они просто неудачно пробежались по министерским кишкам. Не более того.
   И именно поэтому я спокойно сижу и разглядываю видеокассету с выступлениями В.В. Жириновского, случайно оставленную на видеомагнитофоне. Вот, оказывается, что за картину мы застали сегодня с Лбовой, когда с самого утра зашли в кабинет. Как я сразу-то не заметил. Да, дорогой Александр Харитонович, неплохой релакс вы себе устраиваете перед рабочим днем. Прекрасный психоэмоциональный заряд по утрам. Правда, еще бы Харитоныч вот так же оригинально и живо говорил... Тогда я готов бы был с утра записываться на его выступления.
  
   Я спустился на задний двор и закурил. Причем почувствовал, что пальцы у меня все-таки дрожат от злобы, а дым я вдыхаю слишком глубоко и слишком часто. И что есть очень сильное желание взять в кабинете кобуру и карточку заместителя, получить ПМ и 8 патронов в дежурке, зайти к Харитонычу, снять ПМ с предохранителя и, передернув затвор, загнать патрон в патронник. А потом прицелиться, как на стрельбах, с двух рук, ему в голову. Хотя бы просто прицелиться. И в этот момент посмотреть ему в глаза.
   М-да, видимо, креветка все-таки задела меня краем своего щупальца.
   Конечно, я знал, что ПМ мне просто так никто не выдаст. И тем более патроны к нему. А еще знал, что если даже и выдаст, за это меня не то что из органов попрут, а могут еще и посадить.
   Кто бы мог знать еще год назад, что я, студент-выпускник, почти отличник, на хорошем счету в деканате, староста, сейчас, стоя на этом заднем дворе Управы, буду думать о том, как приставить ствол к черепу подполковника милиции. Воистину, tempora mutantur et nos mutantur in illis.
  
  
  
   Глава вторая
   О социалистической ностальгии и деформации кадровых работников
  

Постарайтесь избегать слов, не несущих никакой смысловой нагрузки: "значит", "так сказать", "понимаешь", "как говорится", "вот" и т.д. Употребляемые не в своем собственном смысле, а как средство, заполняющее паузы между словами, они уродуют речь, мешают ее воспринимать"

(Из пособия для сотрудников органов внутренних дел "Твоя культура - твой авторитет", раздел "Культура речи")

  
  
   - Подпоручик, ну сколько тебя можно ждать? - Громозека тушит на крыльце Управы окурок своими ботами 46-го размера.
   Я действительно запаздываю. Пришлось долго закидывать в колодец Лбовой информацию, как нужно правильно выключать компьютер. Ежедневный вариант с вырубанием всего, что можно из основной розетки меня никак не устраивал.
   - Проводил компьютерный ликбез.
   Громозека понимающе кивнул. Уж он-то хорошо знал, что такое Лбова.
   - Ты бы ей лучше другой ликбез провел. Может, соображать бы получше стала.
   - В отличие от тебя, я не тяготею к пышным формам. Тем более у меня на нее и так аллергия. И внешне, и внутренне.
   - Ладно. Сейчас не про нее. Мы не одни. С нами Юра Кравцов. Ну, из кадров, помнишь?
   Кравцова я, конечно, знал. Закончил истфак пединститута. Потом, как и я, сразу пошел работать в Управу. В кадры. Человек инициативный и исполнительный, делающий никому не нужную работу по совершенствованию морального облика милиционера. Вообще, я удивился, почему он решился пообщаться с коллегами после работы. Это наиболее красноречиво нарушало моральный облик сотрудника органов внутренних дел, за которым он, как кадровый сотрудник, должен был неустанно следить. Однако, зная поразительную общительность Громозеки и его абсолютную неразборчивость при наборе лиц, составляющих интерьер к нашему с ним общению, удивляться было нечему. Почему-то он считал, что должен быть как минимум третий. А лучше если это уже пятый или десятый. Мое же чувство коллективизма, как правило, предполагало хотя бы минимальный кастинг.
   Мы с Громозекой успеваем выкурить по сигарете, пока в дверях Управы не появляется Юра Кравцов. Лицо его исполнено истинно кадрового напряжения. Видимо, нравственность в рядах органов внутренних дел сегодня его особенно не порадовала.
   - Пойдемте в "Советский Союз"! Я давно туда хотел сходить. - Громозека как всегда выдал высокооплачиваемую креативную идею.
   Бар "Советский Союз" открылся совсем недавно и я уже был наслышан о его интерьере. Но не был наслышан о ценах. Доплачивать за чей-то псевдополитический креатив мне не очень хотелось.
   - А мы без трусов оттуда не выйдем? - уже вслух поинтересовался я.
   - Да нормальные там цены, у меня друганы на той неделе туда ходили.
  
   Бар "Советский Союз" оказался действительно местом весьма оригинальным по своему стилевому разрешению. Бюсты Сталина и Ленина, портреты Брежнева, пионерские горны и прочая атрибутика напомнили мне времена, которые почти стерлись из моей памяти. Я успел захватить буквально последние отсветы от заката Советской империи. До третьего класса средней советской школы я искренне любил дедушку Ленина, с упоением читал о нем рассказы для детей, считал Америку рабской страной, в которой издеваются над неграми и был, в полном понимании этого слова, счастлив, что живу в огромной замечательной стране - Советском Союзе. Я обожал пломбир за 20 копеек, носил пионерский галстук и ездил летом в пионерские лагеря. Я еще успел застать ЭТО. Но еще не знал, что та счастливая страна, в которой мне так нравилось жить, уже практически умерла. Сначала я неожиданно узнал, что в Америке есть негры-миллионеры и живут они гораздо лучше, чем многие белые. Потом узнал, что дедушка Ленин в действительности был шизофреником и политическим маньяком. Носить пионерский галстук стало вовсе не обязательно, а пионерских лагерей вовсе не стало. Пломбир подорожал, и все захотели жить как в Америке.
   Нет, мир не перевернулся вот так сразу, быстро. Но все-таки перевернулся. На 180 градусов. И после этого стало глупо во что-то верить. Постепенно все связанное с этим очень далеким социалистическим счастливым мироощущением стало всего лишь тоскливым напоминанием о навсегда ушедшем детстве.
   Пожалуй, сейчас моя ностальгия была сильна как никогда. Во мне сидит двести грамм водки, и я с тоскливо-социалистическим взглядом наблюдаю, как Громозека разливает нам еще по одной. Юра Кравцов чрезвычайно активен и разговорчив. Чувствуется, что моральный облик представителя органов внутренних дел сегодняшним вечером его заметно начал удовлетворять.
   - Выпьем за кадры, - торжественно поднимает он стопку, - кадры решают все.
   Говорит он это с чувством непримиримой гордости за свою причастность к большому и важнейшему делу. Про себя я отмечаю, что в его интонации уже начинает прослеживаться та самая тупая торжественность, с которой говорят еще более тупые тосты большие и маленькие начальники-офицеры. В Кравцове были уже видны зачатки той наигранной торжественности, которая должна была помочь ему правильно и учтиво вести себя по отношению к вышестоящим руководителям на погонно-корпоративных собраниях. Он активно впитывал в свой молодой, восприимчивый организм эту систему, со своими традициями, со своей прямолинейной театральностью, в конечном итоге имевшими цель убить в человеке его "Я", зашлифовать мысли и заточить под определенную геометрическую фигуру мозг. У кого-то получались треугольники, у кого-то - квадраты... Некоторые даже тянули на параллелепипеды. Индивидуальность в масштабе обрубленных линий, темнота идеи долга между просветами офицерских погон.
   - ... через нас проходит все. И прием на работу, и введение новой должности, и присвоение очередного звания. А праздничные мероприятия кто организовывает? На нас вообще вся работа висит.
   Оказывается, увлекшись своими размышлениями, я прослушал целую тираду про неоценимую роль кадровой работы в органах внутренних дел. Громозека сидит с нейтральной физиономией. В целом он доволен: обстановкой, тем, что мы пьем водку втроем, разговариваем. Но еще видно, что дешевые служебные понты, неожиданно проснувшиеся в Кравцове, тоже начали его напрягать. Он периодически пытается переменить тему, но раздувшееся Эго великого кадрового работника, подстегнутое выпитым, никак не успокаивалось.
   - Ну что задумался? Не поддерживаешь стол? Смотри, будешь отрываться от коллектива - я тебе двойку на занятиях по БСП поставлю, - в задоре своей словесной диареи обращается ко мне Кравцов.
   Конечно, он сказал это с шутливой интонацией. С такой тупой шутливой интонацией. С которой принято шутить на торжественных собраниях под руководством начальства. Конечно, он был не виноват. Он ведь не знал, что со мной так не стоит. Что сейчас произойдет, знал только Громозека. Он прекрасно представлял, ЧТО я могу ответить на такие "шутки".
   - Юра, а ты не пробовал немного спуститься с высоты своего кадрового Эго и попытаться понять, что мне глубоко насрать на эту двойку, которой ты мне, пусть и в шутку, но грозишься. А вот уж кто больше всего боится высокого процента неуспеваемости на зачетах по служебной подготовке - так это ваше отделение. Потому что это будет показатель отвратительной работы отдела кадров. И за вазелином в аптеку придется бежать тебе, Юра, а не мне и никому из тех, кому по своей тупости ты решил показать важность никому не нужных зачетов. Причем намазывать тебя вазелином будет твой же начальник. За дешевые понты и служебную слепоту. И поддерживать стол, как ты выразился, у меня нет никакого желания по причине того, что это должно предполагать диалог как минимум между троими людьми, а не монологическую речь с элементами самолюбования, как в твоем случае. Надеюсь, Юра, образование историка еще не выбито из твоей светлой головы и ты меня адекватно понял?
   Юра нервно засмеялся, похлопал меня по плечу и попытался пошутить насчет трудного рабочего дня, от которого я переутомился. Громозека не поддержал его.
   Я заглянул Кравцову в глаза, - так, для интереса, осталось ли там еще что-нибудь от веселого и умного студента Юрика, потом взял со стола свои сигареты и вышел на улицу.
   Снаружи мне кажется как-то особенно тихо и спокойно. На контрасте с шумом и суетой. Сначала я стою и дышу свежим весенним воздухом. Скоро начнется май. Мой любимый месяц года. В мае уже становится тепло и хорошо. А самое главное - в это время осознаешь, что дальше будет еще теплее и еще лучше. Хотя бы в природе.
   В мою попытку лирических размышлений ворвалась вибрация сотового телефона. Вынимая трубку из кобуры на поясе, я успел подумать о том, как цинично повседневные предметы цивилизации обрывают те недолгие созерцательные секунды, которые нам оставляет урбанистический мир.
   - Здорова! - на том конце провода я слышу голос Димки, как всегда полный оптимизма. Димка - это мой бывший собрат по ВУЗу. Хотя и учился он на два курса старше. Но это не единственное, что нас роднит. Его так же, как и меня угораздило пойти работать в милицию. По той же причине: после университета уже как-то поздновато идти в армию. Работает он на "горе", то есть в ГУВД. Более высокая инстанция, чем наша Управа.
   - Здорова, коли не шутишь. Чем тебя заинтересовала моя скромная персона?
   - Так уж прямо и скромная... Слушай, ты где сейчас?
   - В "Советском Союзе". Я имею в виду не государство, а кафе.
   - Знаю-знаю такое. Так я с работы выхожу, оно ж рядом с нами. Мы сейчас к тебе с Крошкиным подойдем. Разговор есть.
   - Хорошо, жду.
   Кто такой Крошкин, я понятия не имел. Но настроение все равно повысилось. Я давно не видел Димку, и нам было о чем поговорить.
   Возвратившись обратно, я увидел, что Юра собирается уходить. Видимо, Громозеке он тоже надоел и понял, что кадры здесь ничего не решают. А может так ничего не понял и просто пошел домой. Мы сухо попрощались.
   - Теперь у тебя есть враг в кадрах, - констатировал Громозека.
   - Почему-то мне не страшно. Я думаю, из моего обличительного монолога ты понял почему.
   - Я все равно на твоем месте был бы поосторожнее. От них всего можно ожидать. Особенно от Юрика.
   - Одного не пойму, Громозека. Зачем приглашать пить с нами людей, с которыми нужно быть поосторожнее.
   - Ну ты же знаешь, я люблю, когда есть общество.
   - Сейчас будет тебе общество. Познакомишься заодно.
   Через некоторое время в "Советском Союзе" появляется Димка и еще один парень, невысокого роста, крепко сбитый. Крошкин. Я вспоминаю, где я его видел. Это начальник оркестра ГУВД. Он всегда дирижировал на всех торжественных мероприятиях "горы", на которые нас коллективно загоняли.
   Мы немедленно наливаем и через пять минут оживленного разговора коммуникационный барьер нами успешно преодолевается.
   - Знаешь, кем теперь работаю?
   - Ну, давай, хвались.
   - Начальником Культурного центра ГУВД.
   - А что, есть такой? Что-то не слышал.
   - В ГУВД много всего есть такого, что ты не слышал. В общем, кота за хвост тянуть не буду. Я должность новую выбил. Старший инспектор. Не хочешь перевестись?
   Я беру трехсекундную паузу.
   - С тобой, конечно, намного приятнее работать, чем с Харитонычем. Но для начала нужно понять, чем вы занимаетесь все-таки. И чем занимается старший инспектор.
   - В общем, все культурные мероприятия, которые проводит ГУВД, планируем и организовываем мы. Конкурсы красоты, самодеятельность, концерты... Короче, не соскучишься с нами. У тебя работа будет больше бумажная. Нужно писать план-сценарии, речи для руководства... Думаю, тебе несложно будет это делать.
   Культурный центр ГУВД... Слова кажутся почти волшебными. Значит, где-то там, на "горе", сидят люди, которые совсем не похожи на остальных. Творческие люди в погонах. Их работа - это самая яркая сторона жизни милиции. Конечно, жизненный опыт подсказывает, что не все так радужно. Наверняка есть свои геморрои. Зато нет Харитоныча. А непосредственный начальник - хороший товарищ, собрат по ВУЗу. И должность выше, чем моя нынешняя, инспекторская. И сама "гора" выше, чем наша Управа...
   - У меня есть время подумать?
   - Недели две есть.
   - Ну что ж, тогда имей меня в виду.
   - Да что ты думаешь, соглашайся, пока предлагают, - Громозека был полон энтузиазма, - карьерный рост!
   Сейчас я почти разделяю его свинячий восторг. Но... Если есть время, подумать никогда не бывает лишним.
   Наш следующий тост - за культуру в органах внутренних дел.
  
   Я подхожу к родному подъезду. У входа, как обычно, дежурит мой сосед с бутылкой пива.
   - Как служба? - весело подмигивает он мне. Поразительно. Этот вопрос он задает мне каждый раз, когда мы видимся. С упорством капитана Немо, строящего подводную лодку.
   - И опасна, и трудна, - я быстрее прохожу в подъезд. Меньше всего мне хочется разговаривать о службе во внеслужебное время. Если бы не это обстоятельство, я даже составил бы ему пивную компанию.
  
   - Ты чего так поздно? - мама смотрит на меня из кухни.
   - День рождения отмечали.
   - Что-то частенько у вас там праздники. То день рождения, то звание, то в отпуск кто-то уходит. Так ведь и алкоголиком станешь.
   - Милиция, мама, сильна, прежде всего, дружным коллективом. А он формируется во время неформальных мероприятий, - я чувствую в себе полупьяный пафос. Но явки все равно провалены, так что смысла изображать трезвого нет.
   - Жениться тебе надо, а не на неформальные мероприятия ходить.
   Эту железную фразу не может победить даже мой пафосный пыл и я молча иду умываться. По дороге замечаю, что настроение у меня лучше чем обычно. Даже если учесть выпитую водку. Конечно же, причина тому - вариант перехода в Культурный центр. Не то чтобы я был слепо очарован. Просто появилась другая возможность. Пусть в рамках одной системы. Но другая возможность. Где-то далеко внутри себя я естественно надеялся, что при этом раскладе не будет больше харитонычей и лбовых. Ну или хотя бы они предстанут в более мягких вариантах.
   Через десять минут я сижу перед тарелкой с макаронами и котлетой. Аппетит после водки зверский. Сейчас я даже готов начать переваривать все это под дидактические разговоры о необходимости жениться (чем быстрее, тем лучше), жить как все нормальные люди, настраиваться на создание семьи... В общем, мое восприятие в данный момент универсально.
   - Слушай, а ты помнишь тетю Лиду, ну с которой работаю я, - мама садится рядом со мной.
   - Помню.
   - Она компьютер купила дочери. Ну, для учебы надо все-таки. А у них там сломалось все. Нужно установить все заново. Ты же вроде бы давно с компьютером работаешь, соображаешь. Можешь им помочь? Как время свободное будет?
   - Посмотрю. Для тети Лиды сделаю все, что в моих силах.
   - Ну тогда я договорюсь с ней, что ты зайдешь. Люди они приличные. И дочка у них такая, симпатичная. Помладше тебя немного.
   Так... Кажется, начинаю понимать, к чему она клонит. И упоминание про женитьбу было прелюдией. Наверное, я погорячился насчет универсальности своего восприятия. Кусок котлеты прекратил свое движение в пищеводе. И вообще я весь застываю.
   - Если ты только ради того, чтобы я пообщался с дочкой, то не стоит утруждать себя дворцовыми интригами. Тем более я не системный администратор, а просто пользователь. Наверняка там нужно переставлять винду. А я это не особо умею делать.
   Отмазываюсь как могу. Раздражает даже не то, что мне приходится излагать аргументы чтобы не идти туда, куда не хочется. А то, что делаю я это далеко не первый раз. И каждый раз понимаю, в чем подводный камень издалека начатого разговора ближе к его концу. Интересная тактика... Сначала получить принципиальное согласие, а потом дополнительно объявить изначальную идею.
   - Вот не слушаешь меня, а потом женишься не пойми на ком. Сейчас вон вертихвосток хватает. Ходят - трусы наружу.
   Я больше ничего не отвечаю. Я просто устал.
  
  
  
   Глава третья
   О "гомиках" и борьбе с эмигрантами
  
  

"Если возникает необходимость проверить документы у того или иного лица, подойдя к нему, приложите руку к головному убору, поздоровайтесь, извинитесь за задержку и вежливо изложите просьбу. Как правило, люди беспрекословно предъявляют свои документы"

(Из пособия для сотрудников органов внутренних дел "Твоя культура - твой авторитет", раздел "При проверке документов")

  
   Стоит ли говорить, что следующее утро у меня не задалось. Почему-то всегда так получается: как только у тебя похмелье - обязательно начнутся незапланированные напряги. И тут уже ничего не поделаешь. Закон подлости достигает наивысшей концентрации именно в те моменты, когда ты не просто не готов. Ты в принципе ни к чему не готов. Единственное, о чем ты мечтаешь - это вот так сидеть и смотреть в окно на пасмурное небо. И с отчаянным любопытством вспоминать вчерашний вечер.
   Но все совсем не так, как хочется, как я рассчитывал. Я сижу перед своим любимым компьютером. Передо мной сотрудник милицейского отдела с железобетонным лицом. Эта железобетонность обещает мне только одно: эпопея с усилениями начинается уже сейчас.
   - Тебя Харитоныч поставил. Сегодня операция "Эмигрант".
   Я ставлю закорючку в списке и смотрю, кого еще постигла такая ужасная участь - в сокращенный предпраздничный день бороться с какими-то эмигрантами. С радостью обнаруживаю среди них Громозеку. Значит, есть все-таки на свете справедливость.
   - Чего хоть делать-то надо? - с искренним любопытством интересуюсь я.
   - Сейчас прибываете в районное управление. Там Вам скажут, что делать.
   Я никогда не сталкивался раньше с участием в подобного рода мероприятиях. Но хорошо знал: если нас, подразделение, связанное с охраной правопорядка, запрягли в общие спецоперации, ничего хорошего не жди. Значит, в какой-то из предыдущих дней не только креветок, но и кальмаров много было.
   Я медленно, очень медленно встаю из-за стола, беру в шкафу вешалку и снимаю с нее бушлат. Какая неудобная, все-таки, одежда - бушлат. Он обладает поразительным свойством. В нем либо безумно жарко, либо безумно холодно. Третьего не дано. И еще в нем безумно неудобно. Особенно с похмелья. Но это еще не так страшно, как фуражка. Мне кажется, что ее специально придумали для того, чтобы зажимать извилины. Лично у меня через полчаса ношения этого головного убора начинает болеть голова. Она словно зажата в тисках и поэтому я практически чувствую, как там, где-то внутри, начинают выпрямляться извилины. И все в мире становится очень простым. До невозможности простым. Даже Харитоныч выглядит каким-то своим в доску во время размышления о жизни этими прямыми извилинами.
   Почти всю дорогу до районного управления мы с Громозекой молчим. Он, как и я, подавлен вдвойне. Во-первых, отходом от вчерашнего. Во-вторых, неизвестностью того, чем нам предстоит сейчас заниматься.
   Мы заходим в полуразвалившееся, еще, наверное, постройки времен ОГПУ, здание, поднимаемся на третий этаж и заходим в актовый зал. Он весь заполнен милиционерами разных мастей. От БСН до бойцов из метрополитена. Мы отыскиваем в этом видовом разнообразии двоих наших и присоединяемся к ним. Оба они сидят молча и напряженно. Причин для такого тенденциозного поведения масса. Никто никогда не участвовал в операции "Эмигрант" и не знает вообще - что это такое. Не знает, сколько это продлится, где и на какое время можно захалявить, подзабить и, в конце концов, как и когда нужно сваливать. Вышеперечисленные моменты были ключевыми для любого усиления. Зная их, можно было относительно спокойно, даже местами расслабленно нести службу. Сейчас же рушились все постулаты милицейской жизни.
   Вскоре появились начальники. Многие из них были в штатском. Но для них это было не принципиально. И не потому, что они были начальниками и могли себе позволить надевать форму по своему усмотрению. По большому счету, эта форма им уже была не нужна. Я давно заметил, что, начиная примерно с майора-подполковника, человеческие лица становятся какими-то особенными. Это почти не поддается описанию. Но по взгляду, по походке, по многим мелочам, мне иногда кажется, я могу узнать такого сотрудника в толпе и, пожалуй, даже безошибочно определить его звание.
   Пока я размышляю над этим, постепенно зал пустеет. Это начальники одну за другой отправляют группы милиционеров из разных подразделений и служб в разные пункты назначения. В итоге остаемся мы одни.
   - Ну что, этих к "гомикам", на рынок? - говорит один из начальников в штатском с лицом закоренелого майора, изучающее рассматривая нас.
   - Да, больше некуда, - соглашается второй, с явными признаками подполковника на лице.
   До этого оба они разговаривают тихо, как бы между собой решая нашу судьбу. После этого первый, обращаясь к нам уже громко, говорит с видом конкистадора, объясняющего инкам принцип работы компаса.
   - Значит так: сейчас, значит, прибываете в третий ГОМ. Это, значит, где рынок. И идете к начальнику МОБ, значит. Он все, значит, объяснит, что и как делать.
   Примерно через пятнадцать минут мы подходим к третьему ГОМу. Наша делегация - предмет пристального внимания большого количества продавцов рынка из солнечных стран бывшего Советского Союза. На какое-то время я ощущаю себя чужестранцем в непонятной серой форме. Словно не они приехали сюда, а я чудесным образом оказался на далеком южном рынке. И до родины мне добраться практически невозможно. И здание ГОМа, кажется, находится не в России, а как минимум в Таджикистане или в Азербайджане. Настолько много там внутри оказалось людей с азиатской и кавказской внешностью. Все они сидят или бродят по коридорам, чего-то ожидают, с надеждой смотрят на любого человека в форме. На их лицах застыла маска какого-то животного страха. Они напоминают диких зверей, попавших в засаду и озадаченных тем, как из этой засады выбраться.
   Наконец, мы находим кабинет с надписью "Начальник МОБ". Внутри - классический майор милиции. Но лицо у него не штабное. Не тупо озабоченное. На нем навсегда застыло выражение хитрости, изворотливости перед начальством и скрытности. В его кабинете сидит представитель азиатских народов. По всему видно, что мы оторвали их от какой-то очень важной беседы.
   - Пойди лучше водички налей, - обращается майор к своему собеседнику, увидев нас и протягивая азиату пустой электрический чайник. Тот поспешно и безропотно удаляется.
   Потом он озадаченно смотрит на нас. На его лице написано, что вся эта дополнительная прибывшая сила ему не то что не нужна, но и мешает спокойному, размеренному течению службы. Мы вчетвером садимся напротив него и молчим. Я успеваю подумать, что весь этот спектакль не нужен никому из здесь сидящих. И единственное, что нас всех связывает - это абсолютно глупая формальность, которую нужно соблюсти и успокоиться. Видимо результат соблюдения этой формальности не волновал никого.
   - Имеете представление о том, что такое временная регистрация? - майор посмотрел на нас прищуренным взглядом. Мы с Громозекой пожали плечами. Двое остальных уверенно кивнули.
   - Значит, вы двое, - обратился он к кивнувшим, - проверяете регистрацию на торговых рядах возле универмага, а вы... с вами, значит, сейчас проведем инструктаж.
   Мы остаемся в кабинете втроем. Майор окидывает свой стол все тем же хитрым прищуренным взглядом и находит в куче бумаг карточку, которую демонстрирует нам с гордым видом преподавателя Гарварда.
   - Вот это - временная регистрация товарищей, работающих на рынке. Запомните, как она выглядит. Вот здесь - срок пребывания в нашей стране. Если этот срок закончился - это нарушение и в этом случае тащите товарища сюда. Если предлагают посмотреть другие документы, кроме паспорта или вообще нет документов - тоже, значит, соответственно, тащите сюда. Ваш фронт работы - ряд "дагесов". Он начинается прямо от ГОМа и заканчивается возле кинотеатра. В других рядах проверять ничего не нужно. Все понятно? Вопросы есть?
   Конечно же, мы ответили, что нет. Хотя вопросов было много. Например, мы оба не знали, как отличить поддельную временную регистрацию от настоящей. И вообще, можно сказать, мы ничего не знали. Но как-то само собой было понятно, что все эти мелочи никого не интересуют. Равно как и результаты нашей проверки ряда торгующих дагестанцев.
   Мы выходим из кабинета, едва не столкнувшись в дверях с азиатом, держащим в руках наполненный водой чайник. В его глазах написано рвение и скрытая радость. Видимо, этот дикий зверь уже почти выбрался из засады.
  
   Ряд дагесов закончился быстро. Видимо, это были самые законопослушные продавцы на всем рынке. Ни одна регистрация не была просрочена. Временами нам даже показывали паспорта. Никогда я не видел такого яркого сочетания эмоций в глазах: страха, какого-то особенно, излишне театрального и суетливого уважения и одновременно неумело скрываемой ненависти. Чего из них было больше - я затрудняюсь сказать. Все это перемешивалось в каком-то чудовищном психоэмоциональном миксере и создавало один большой коктейль-негатив. Который я чувствовал всем своим организмом. Конечно, одновременно я ощущал свое преимущество и в целом был спокоен. Потому что негатив в чистом виде не мог пробиться сквозь завесу псевдоуважения. Но он буквально витал в воздухе. И четко разводил нас по разные стороны баррикад.
   Выполнив фронт работы, мы с Громозекой останавливаемся и закуриваем.
   - Мне как-то даже лучше стало, - облегченно вздыхает он, выпуская клуб дыма.
   Я тоже отмечаю про себя, что хоть и бессмысленная, но абсолютно незнакомая для нас работа незаметно отвлекла от последствий вчерашних излияний.
   Внезапно Громозека меняется в лице, и я вижу как постепенно вылезают из орбит его глаза. Он смотрит куда-то мне за спину. Я оборачиваюсь и вижу картину, которая заставляет меня усомниться в бессмысленности операции "Эмигрант".
   Посреди рынка стоит автобус, до отказа набитый лицами кавказской и азиатской национальности. Мягко говоря, они все очень напуганы. Потому что это не маршрутное такси, а транспорт БСН. Эти ребята в основном все побывали в горячих точках и относятся к дружественным народам из солнечных социалистических стран, как бы это покорректнее сказать, с некоторым предубеждением. "Бэсны" не спеша заходят внутрь автобуса и начинают по очереди проверять документы у каждого из "пассажиров". Те, кому посчастливилось выйти наружу, со скрытой радостью, почти срываясь на бег, эвакуируются подальше от суровых бойцов.
   - Вот как надо работать. А мы тут с дагесами мусолим, - с претензией на опыт работы в данной сфере констатировал Громозека, выбросив бычок в лужу.
   Во мне тоже просыпается нездоровый энтузиазм и становится даже как-то стыдно идти к начальнику МОБ с пустыми руками. Немного подумав, мы решаем проверить территорию, прилегающую к рынку. Я часто видел там слоняющихся без дела "эмигрантов". На время нас охватывает служебное рвение и энтузиазм. Я бы даже назвал это азартом, а временами - охотничьим инстинктом.
   Первым нам попадается бомжоватого вида азиат. При виде нас он не то чтобы пугается. Он просто впадает в ступор. Чувствуется, мы выступаем для него в роли суровых вестников эмиграционного апокалипсиса. Мы представляемся и спрашиваем у него документы. На ломаном русском языке он пытается сказать что-то членораздельное. Из этих мучительных попыток мы выясняем, что никаких документов, удостоверяющих личность, у него нет. Причем, на адвербальном уровне явно заметно, что азиат пьян. Он указывает рукой на деревянный двухэтажный дом. Вместе мы подходим к входу, ведущему в полуподвальное помещение. Видно, что оно используется как складское. Внутри - множество мешков и ящиков. Среди них расположились другие азиаты, они чуть трезвее первого. Уже на более внятном русском языке они объясняют нам, что работают только на складе, не торгуют. Здесь и живут. Документов нет ни у кого.
   Наш азарт немного поутих. Явно это были не шпионы, а некая низшая каста среди эмигрантов. И вести их всех к майору было как-то... не то, чтобы неправильно, но просто неприлично. После некоторых колебаний мы решаем забрать с собой того самого первого азиата. На всякий случай. Чтобы не с пустыми руками. И идем дальше. Я чувствую, что во мне просыпается вполне практичный служебный цинизм. В Громозеке, видимо, тоже. Внезапно азиат останавливается и совершает следующий жест отчаяния: долго копается во внутренних карманах своей грязной, местами порванной, куртки и достает оттуда такой же грязный, местами порванный, паспорт. Причем на лице у него написана самая настоящая азиатская гордость, слегка подзадоренная парами русской водки. Я раскрываю слегка покосившиеся корки и, с трудом разбирая едва знакомые, потертые буквы, понимаю, что это паспорт советского образца, принадлежащий бывшему гражданину бывшей Узбекской ССР. М-да, вот что осталось от государства, в котором я хоть немного, но успел почувствовать себя счастливым ребенком. Я держу в руках клочок изорванного детства, - кусок бумаги, уже недействительный, взятый у опустившегося и спившегося узбека, бомжующего на русском рынке.
   - Очень кстати, - с наигранным цинизмом заметил Громозека, взял у меня паспорт и положил к себе в карман, - теперь никуда не уйдешь.
   Наш "пленник", ничего не говоря, опустив голову, обреченно следует за нами далее. По дороге я размышляю: почему он показал нам этот документ? Неужели он не знал, что это все давно недействительно? Знал. Иначе бы не уехал из собственной страны. Он хотел показать, что тоже человек. Что мы жили в одной стране. И что у него когда-то тоже было свое счастливое социалистическое узбекское детство. И он знал, что может приехать в этот же город и свободно гулять по нему с этим паспортом. А сейчас... сейчас разве что я, по дурацкой случайности надевший эту серую форму, могу рассуждать о несправедливости ситуации. И то не имею на это никакого служебного права. По крайней мере, на тот момент мне еще так казалось.
   Через некоторое время мы встречаем двух кавказцев, выходящих через калитку забора из частного дома. Мы представляемся и просим предъявить документы. Конечно, они останавливаются. Но в глазах у них нет ни скрытого страха, ни даже чувства опасности. Видно, что ситуация им хорошо знакома и оба ее уже неоднократно решали. Даже негатив у них, в отличие от дагов, какой-то неприкрыто-наглый. Один из них показывает регистрационную карту. Такую же, какую мы видели в руках начальника МОБ. Громозека проявляет инициативу, забирает карту и начинает рассматривать на ней сроки. Видно, что ему интересно впервые определить ее действительность. Второй кавказец, со словами, что он штатный работник рынка, протягивает какой-то заламинированный бейдж. Я верчу его в руках и понимаю, что ничего более идиотического придумать было невозможно.
   - Это единственный документ, удостоверяющий Вашу личность? - я пытаюсь говорить официальным тоном, хотя больше всего мне хочется рассмеяться.
   - А чэм нэ дакумэнт? Эй, сматри, там пичать стаыт! Все как нада!
   Мне даже расхотелось смеяться. Потому что он явно смеялся надо мной. И в его интеллектуальной иерархии я был на уровне горного барана.
   - Я тоже могу заламинировать любую бумажку и нарисовать там печать официального представителя НАТО в России. Если Вы считаете, что этого достаточно, я предлагаю Вам юридическую дискуссию с начальником МОБ здешнего ГОМа.
   Я кладу "бейдж" к себе в карман и делаю приглашающий жест проследовать за мной. Одновременно я замечаю, что Громозека делает то же самое. Видимо, регистрация просрочена.
   - Эй, падажды! - тон слегка меняется в вежливую сторону, но в целом это все та же плохо прикрытая наглость, - ны нада ныкуда ыдты! У мыне былет на самалет! Уже ехать нада! - с этими словами он достает какой-то билет, но, увидев, что мне это еще менее интересно, чем "бейдж", выкладывает последний козырь, - ну сколька тэбэ нада? Двэсти? Трыста?
   Он вынимает пачку измусоленных рублевых купюр, явно заработанных на рынке в качестве "штатного работника". Причем вынимает уверенно, как будто пытается не дать взятку, а купить что-то в ларьке. Как-будто ему понравилась одна из моих звездочек на бушлате, и он хочет спросить, почем это можно приобрести.
   - Мы не в магазине и я не продаюсь. Пройдемте в ГОМ.
  
   По дороге к ГОМу мы замечаем совсем интересную картину. Я всегда с отвращением и чувством настоящего стыда за свой народ наблюдал ее. С барской важностью и какой-то подчеркнутой небрежностью по рынку расхаживает кавказец, одетый в дорогую дубленку, с дорогими перстнями на обеих руках. Не идет, а именно расхаживает. Он хозяин, обходящий свои владения. В его взгляде холодная уверенность и презрение к чужим. Это был классический тип. Мы с Громозекой прекрасно знали, что такой задачи нам не ставили. И тем более знали, что с документами у представительного седовласого горца все в порядке. Но, что называется, не могли отказать себе в удовольствии.
   Он поднял на нас сначала удивленные, а потом откровенно злые глаза. Но полез во внутренний карман дубленки. Делал он это с почти театральной неторопливостью и небрежностью, сопровождая свои действия резкими высказываниями на родном языке. Мы с Громозекой поняли, что были только что посланы куда-то по направлению к высокогорным ручьям. Но, так как оба не являлись полиглотами, могли только догадываться, какая именно вершина имелась в виду.
   Его паспорт безупречен. Нового образца, с самым неподдельным российским гражданством. Напоследок, увидев двух своих собратьев по разуму, которые идут за нами, он бросает сквозь зубы еще какую-то фразу. Причем уже по-русски, но акцент не позволяет расслышать ее.
  
   Через несколько минут мы все уже в кабинете. Лицо начальника МОБа явно неоднозначно. Он просмотрел выложенные нами на стол отобранные "документы" и сейчас разглядывает троих пойманных "шпионов", задумчиво потирая подбородок. Причем видно было, что больше всех его озадачивает узбек. Мы с Громозекой тупо сидим напротив и смотрим за его реакцией.
   - Значит, так. Вы где их нашли?
   Мы честно объясняем, где именно.
   - Ну, тебя я помню. На следующей неделе зайдешь, как договаривались, - все так же задумчиво потирая однодневную щетину, неожиданно говорит майор, обращаясь к "штатному сотруднику" рынка, - а вот эту фигню больше никому не показывай. Ну а у тебя, сам знаешь, когда срок продлят. Но все равно на той неделе зайди.
   После этих слов оба кавказца удаляются из кабинета, бросая на нас победоносные взгляды.
   - Я же вам сказал: фронт работы - ряд "дагесов". К чему эта самодеятельность? - недовольно, но все же каким-то оправдательным тоном объясняет майор, - а это кто?
   Мы все трое машинально смотрим на узбека. От такого внимания он еще больше погружается в себя, и сейчас, кажется, уже готов провалиться прямо сквозь линолеумный пол кабинета.
   - У него паспорт еще советский, - Громозека указывает на лежащие перед майором обветшалые корки.
   - Значит, выходи и жди у кабинета, я после вызову, - бросает он узбеку. Тот молча повинуется, - вам на будущее: проверяйте только свой сектор. Понятно?
   Мы рассеянно киваем.
   - Время, значит, уже послеобеденное. Работали, значит, без обеда. Так что можете считать, что для вас операция "Эмигрант" закончена.
  
   - И зачем так было жопу рвать? - нервно рассуждает Громозека, когда на выходе из ГОМа мы опять закуриваем. Теперь нам обоим кажется абсурдным наш еще недавний служебный энтузиазм. Я чувствую много. Одновременно. Но самое сильное чувство - это стойкое нежелание находиться возле этого здания.
   - Пойдем отсюда.
   Мы идем прочь.
   - Ты знаешь, - констатирует Громозека, - я думаю, они не "гомики". Они пидарасы.
  
  
   Глава четвертая
  
   Об императоре Нероне, сенате и плебеях
  
  

"Сотрудники органов внутренних дел могут широко пользоваться общепринятыми приемами жестикуляции для овладения вниманием большой аудитории. Однако, в связи с оснащением аудиторий и специальных машин громкоговорящей аппаратурой (усилителями речи) необходимость в жестикуляции все больше отпадает"

(Из пособия для сотрудников органов внутренних дел "Твоя культура - твой авторитет", раздел "О жестикуляции")

  
  
   Понедельник. Самый тупой день. Потому что самый насыщенный. Начинается он традиционно - с утренника. Но в первый день недели это торжественное служебное мероприятие проводится с особым пафосом. Т.е. утренник проходит в расширенном варианте. На нем присутствует весь информационно-аналитический отдел. Я сижу, прижавшись правым плечом к харитонычевскому сейфу, а левым - к благоухающим телесам Карины Лбовой. Убийственная смесь из парфюма и лака для волос в очередной раз атакует мои ноздри с такой настойчивостью, что я периодически отворачиваю голову в сторону. Нас восемь человек, которые, прижавшись друг к другу, пытаются разместиться на шести стульях. Харитоныч с задумчивым видом перекладывает бумаги, лежащие на его столе, и делает вид, что весь сонм подчиненных сотрудников ему неинтересен. В действительности сейчас он купается в лучах внимания и власти. Причем торжественности в нем было столько, что хватало на целое заседание Верховного Совета РСФСР. Пожалуй, в служебном эфире утро понедельника - это прайм-тайм для начальства.
   Последним заходит Лелик, зам Харитоныча. Я не зря про себя определил его как человека-мимикрию. Из-за навязчивой идеи повторять слова начальника отдела. Обусловлено это было двумя причинами. Первая - гипертрофированное желание прогнуться перед руководителем. Здесь они составляли здоровую конкуренцию, а временами грозились переплюнуть литературный дуэт "Чацкий-Репетилов". Вторая - попросту иначе Лелику нечего было бы сказать. И в этом случае все его аналитическое невежество выпускника тылового училища вылезло бы наружу. Иногда я пытался сравнить, какая из этих военных "альма-матерей" рождает более колоритных персонажей. Как правило, "зенитные ракетчики" все-таки брали верх в структуре МВД.
   Наконец, Харитоныч приступает к "озадачиванию" подчиненных. Вопросы, касающиеся аналитики, он всегда обсуждал с особой важностью. Нужно отдать должное, это был его конек. Не потому что он много знал в этой сфере. А потому что это была чуть ли не единственная сфера, в которой он что-то знал. А кто был действительно специалистом, так это Володька Ивашов - старший инспектор, закончивший физмат. В сущности, ежедневная задача Харитоныча заключалась в том, чтобы раздать бумаги на исполнение соответствующим инспекторам. Разбираться в этих бумагах ему было необязательно. Потому что вряд ли он исполнил бы их лучше инспекторов. Но затруднить, максимально замедлить их работу Харитоныч очень даже мог и очень любил. Особенно если находился в дурном настроении. В такие минуты он перечеркивал добрую половину исполненной бумаги, бегло просмотрев ее. Если пока было некогда, то оставлял себе и черкал уже в одиночестве. Если настроение было совсем паршивое, а сроки исполнения бумаги не особенно поджимали, то с удовольствием комкал обреченный плод инспекторского труда и предавался служебному бешенству. Нередки были случаи, когда после многочисленных переделок инспектор подсовывал изначальный вариант, который Харитоныч тут же подписывал с любимой снисходительной фразой: "Ну вот, наконец-то ты понял, чего я от тебя хотел". Пожалуй, в этот момент подчиненный как раз совсем переставал что либо понимать.
   Постепенно вводя людей в бюрократическую кому, Харитоныч наконец добирается до нас с Лбовой. Точнее, на нее он смотрит ровно секунду, молча, и, переведя взгляд, обращается ко мне:
   - Ну что, писатель, по-прежнему ничего не сделано? - формулировка вопроса настолько избита, что мне даже не нужен пофигизм для ее переваривания.
   - Почему же ничего? Операция "Эмигрант" завершена успешно, - отвечаю я с неподдельной служебной преданностью.
   Слышатся сдавленные смешки аналитиков. Псевдоневозмутимым остается только Лелик, внимательно следящий за реакцией начальника. Харитоныч на время замирает. Видно, что он только сейчас вспомнил, где я был в последний рабочий день недели. Следовательно, спросить вроде как и нечего. Но такого быть не должно. Спросить всегда можно. Со всей строгостью. Даже с ангела, в случае если на ангеле надеты погоны.
   - А в выходные ты что делал? - наконец озаряет Харитоныча. - Ты думаешь, если задачи по работе не выполнены, имеешь право отдыхать? Не успеваешь - приходи в субботу, в воскресенье. А тебе бы только балду попинать. Знаю я, чем вы там, интеллигенция, в выходные занимаетесь.
   При упоминании о культурном досуге Харитоныч невольно стреляет взглядом на Лбову, потом как-то странно дергается в кресле и замирает, уставившись в бумаги. Глядя на все эти телодвижения, я с легкостью примеряю к нему смирительную рубашку. Определенно, сейчас она была бы ему к лицу. И сверху еще погоны пришить. А Лелик бы вполне сошел за лечащего врача. Заботливого и во всем соглашающегося с бреднями больного.
   - Значит так, - Харитоныч взял в руки одну из бумаг, - сегодня будет оперативное совещание. Гаранина на проверке. Поэтому будешь составлять протокол вместо нее. Сейчас возьмешь у аналитиков папку с протоколами, посмотришь, как составляется. Но сразу предупреждаю: писать нужно подробно. Записывать все подряд. В компьютерном варианте отражать только самую суть.
   Меня так и подмывает спросить, зачем записывать все подряд, если в итоге нужна только самая суть. Но вовремя понимаю, что лучше сейчас активно покивать головой и забрать бумагу с планом совещания. Пока не придумали еще что-нибудь.
   Харитоныч очень доволен тем, что озадачил меня самой настоящей и серьезной работой. А я доволен, что прекратился монолог про мой неудавшийся рабочий уик-энд.
  
   Я вхожу в актовый зал Управы. Народу уже достаточно много. "Театр уж полон, ложи блещут" - невольно проносится у меня в голове. Сцена (он же президиум с трибуной) еще пуста. Все активно переговариваются друг с другом, смеются, делятся впечатлениями. Действительно, как накануне долгожданного спектакля. Молчаливо и сосредоточенно себя ведут только несколько человек: это те, кого будут заслушивать. Я усаживаюсь за стол недалеко от президиума и еще раз просматриваю план совещания. Программа спектакля крайне разнообразна и интересна. Разбираются как технические, аналитические, так и кадровые вопросы. Особенно меня заставляет задуматься последний: заслушивается зам. командира батальона по кадрам одного из городских отделов по поводу случая суицида одного из сотрудников батальона милиции. Я искренне не мог понять, о чем здесь, собственно говорить. Ну свел счеты с жизнью человек. Скорее всего, не от хорошей жизни. Но причем здесь зам по кадрам? Он что, ему петлю на шею надевал? Или веревку мылом натирал? И, самое главное, что будет предметом обсуждения? Наверное, вопрос должен звучать примерно так: почему среди кадровиков нет должности телепата, который обязан был согласно своим должностным инструкциям определить суицидальные мысли в голове сотрудника милиции такого-то?
   Я вспомнил, что как-то меня вызвал один из полковников Управы (т.к. Харитоныча не было на месте) для озадачивания из высочайших уст. После меня в кабинет вошел начальник отдела кадров с документом в руках.
   - Подпишите, план по суицидам, - невозмутимо прокомментировал он.
   Я невольно закашлялся.
   Полковник так же невозмутимо подписал документ. Видимо, план по суицидам был далеко не новостью и, судя по тому, что вопросов при подписании бумаги не возникло, исполнялся регулярно.
   При виде этой серьезнейшей картины я мучался от непреодолимого желания засмеяться во весь голос. Название подписанной бумаги было достойно аплодисментов Михаила Жванецкого. Мысленно я уже придумал содержание документа. Видимо, предполагалось, что необходимо было озадачить районные подразделения с целью обеспечения надлежащего количества суицидов в определенный период времени. Определение сотрудников, подлежащих суицидации, должно происходить в соответствии с пунктами такими-то приказа такого-то.
   Однако, предавшись лирическим воспоминаниям, я забыл про свои обязанности. А вспомнить о них было уже пора. Потому что начальник дежурной части уже вытягивается в струну возле входа в актовый зал. Эта поза означает: он слышит как поднимается по лестнице начальник управы. То есть главный актер спектакля. А начальник дежурной части напоминает конферансье, который объявляет выход. Ситуация отличается от театральной только отсутствием аплодисментов. Шаги уже слышны всему залу, который напрягается как трансформаторная будка. Я очередной раз поражаюсь этому искусству: ровно за два шага до входа начальника управы в актовый зал рявкнуть: "Товарищи офицеры!" Это волшебная фраза конферансье, после которой все напряжение трансформаторной будки переходит в резкое подрывание задниц с кресел. В этом смысле моя задница не исключение. Вместе со всеми я резко отрываю булки от стула и стою, очередной раз чувствуя себя настоящим деревянным воспитанником Урфина Джуса. Мимо меня проходит начальник Управы с видом императора Нерона, пришедшего в сенат. Да... определенно ведущий актер театра сегодня в образе. Впрочем, не только сегодня: нероновские мотивы в поведении в нем присутствовали в той или иной мере всегда. Но сейчас он предался своему образу всецело. Потому что это выход на сцену. Это искусство. И, как всякое искусство, оно тоже требует жертв. То есть заслушиваемых на совещании.
   Итак, Нерон всходит на сцену. И властным голосом произносит ту же фразу, что и конферансье: "Товарищи офицеры!". Только по-другому. С достоинством императора. Я практически уже вижу на его плечах вместо погон горностаевый мех. Конечно, Нерон вряд ли его носил. Но здесь же особый театр, с перемешанными реквизитами, с абсурдной логикой, как и положено в милиции. В его устах "Товарищи офицеры!" звучит примерно как: "Садитесь, плебеи!". Плебеи не преминули выполнить волю императора и резко опустили свои булки на кресла. Опуская вместе со всеми свои булки, я чувствую властный взгляд на себе.
   - Я смотрю, у нас сегодня составляет протокол новый человек. Я попрошу вас быть внимательным и записывать все подробно.
   При этих словах мне снова приходится отрывать булки от стула, потому что слушать императора сидя - это должностное преступление.
   - Так точно, товарищ полковник, - говорю я почти на автомате фразу, которая уже отпечаталась в одной из моих выпрямившихся за время службы извилин.
   Видимо, моя роль второго плана была убедительной и четко исполненное "Кушать подано" удовлетворило и зрителей, и восседавшего на сцене.
   - Хорошо, присаживайтесь, - император наконец обращает внимание на сенат (или на плебеев, не суть). А я очередной раз задумываюсь: зачем все записывать подробно, если в печатном варианте нужно изложить только самую суть. Впрочем, было уже не до этого. Император стал зачитывать вежливо поднесенную ему бумажку с повесткой дня. Когда он произносит фамилии заслушиваемых, некоторые из них как-то странно сжимаются. Как будто им предстоит взойти не на трибуну, а на эшафот. Особенно сжался заместитель по кадрам районного подразделения, где произошел суицид. И ему грозит не просто эшафот, он практически уже чувствует своей шеей прикосновение холодной стали гильотины. А император где-то там, под столом, держит веревку, готовый ее отпустить.
   Император зачитывает первый вопрос. Заслушивание по вопросу о недостаточной раскрываемости преступлений в районном подразделении. На эшафот идет заместитель начальника по службе. Целый подполковник. Но сейчас его подполковничья стать слегка согнута грузом предстоящей беседы с императором. В руках он держит бумажку, которая должна быть его индульгенцией. В ней он должен ответить на вопрос. Или попытаться ответить на вопрос. Но как правило бумажка не спасала от других вопросов. Которые задавал лично великий инквизитор.
   Конечно же, в докладе он читает какую-то хрень. Приводит статистику за прошлый год. За предыдущий месяц. За нынешний месяц. Говорит о том, насколько много было раскрыто административных правонарушений. Хотя даже таракану на столе президиума понятно, что административка - это не палка. А так, спичка. Ну поймали какого-то алкоголика на улице, записали его данные и указали в рапорте, мол, распивал в неположенном месте. Даже я знал, что никакой адмиинистративкой не покроешь недостаток раскрытия преступлений. Ни тебе грабежа, ни тебе разбоя, ни кражи. Вот это были бы палки. Я бы даже сказал, полновесные бревна. Нет, определенно административка никак не тянула на индульгенцию.
   Император, видимо, занят теми же мыслями. Брови его сдвинуты и по всему видно, что индульгенцию он сейчас порвет к чертям собачьим и начнется инквизиция. Начинает он говорить тихо, низким, как у Воланда, голосом:
   - Товарищ подполковник. Я не просил вас зачитать аналитическую справку. Я и так знаю, что у вас там все плохо. Я просил вас ответить на вопрос: почему так мало раскрывается преступлений?
   Подполковник морщит лоб и в тишине зала практически даже слышно так отчаянно скрипят его извилины. При других обстоятельствах он мог бы сам загнать в тупик вопросами любого подчиненного: от рядового до майора. Но нероновская энергетика императора сейчас давит на него со страшной силой и мешает думать.
   - У вас что, в городе происходит мало преступлений? Чем у вас занимаются сотрудники группы задержания? Спят по ночам в машине? А офицеры чем занимаются? Никто никого не контролирует? Вы, между прочим, заместитель по службе. Это ваше направление. И вы устроили бардак в отделе. Отсюда у вас почти нулевые показатели.
   Скрип извилин почти преодолевает звуковой барьер и режет по ушам. Подполковник продолжает морщить лоб, на котором выступают мелкие капли пота. Я примерно знаю, что он может ответить. Но это будет, так сказать, нарушением милицейского этикета. Как-то при разговоре с сотрудниками этого отдела я слышал, в чем проблема. Сейчас у него были два варианта: либо сказать эту причину, либо молчать как рыба. Ну или как в детском саду: виноват, исправлюсь. И получить не очень хорошую запись в личное дело. Нерон словно читает мои мысли:
   - Если вы не можете ответить за этот бардак, мы будем вас наказывать. Вместе с начальником отдела.
   Скрип прекратился. На секунду наступила пауза, во время которой, видимо, одна из извилин загнулась в нужную сторону и заместитель по службе, загнанный в угол, начал говорить. Осторожно, медленно, обдумывая каждое слово.
   - Товарищ полковник! Наши группы задержания ловят достаточное количество преступников. Но доставляем мы их в РУВД. А РУВД потом приписывают себе раскрытие. Все забирают себе. Если бы этого не происходило, у нас были бы показатели на нужном уровне.
   Так-так... Кажется дело запахло керосином. Даже не керосином, а авиационным топливом. Он сказал открыто то, о чем рассуждали только в кулуарных разговорах в курилке. Но самое интересное, что мог сказать на это император. Мы хоть и Управление, но РУВД - это не наша стихия. Есть и другие Нероны, повыше. И с ними нельзя не считаться. На секунду император задумывается: кажется, ответ самого его ставит в тупик. Но фразу он произносит железобетонную. Вынутую из такой же железобетонной извилины.
   - Значит, нужно грамотнее общаться. Сотрудники не так оформляют рапорта. И вообще, нужно развивать отношения с РУВД.
   Зрители уже крайне заинтригованы. Такой пьесы они не видели давно. Все прекрасно знают, что дело не в рапортах.
   - Товарищ полковник, это была команда сверху. От начальника РУВД. От Кислова.
   Подполковник говорит это с трудом. Но чувствует, что индульгенции лучше не придумаешь. Все знают, что Кислов - чуть ли не ближайший родственник начальника ГУВД. А у Нерона с ним были отношения не очень. И никакие императорские замашки его не спасут в случае, если он начнет вставлять палки в колеса Кислову. Вот такая вот Санта Барбара. Брови Нерона сдвигаются еще больше. Теперь уже он морщит лоб. Явно его Рим начинает потихоньку гореть.
   - Значит так. Постарайтесь наладить отношения с начальством РУВД. Присаживайтесь.
   М-да... А король-то голый. Горностаевый мех как-то поник на погонах императора и стал слегка похожим на дохлого тушканчика. Впрочем, наверное, это показалось только мне. У зрительного зала не было сомнений в солнцеподобности начальника. Потому что начальник всегда прав. Эта истина прописана как главная заповедь в любом подразделении любой силовой структуры.
   Дальше разбирался технический вопрос. Он был менее показателен. Вышел зампотех еще одного района и доложил о причинах, по которым не вводятся в эксплуатацию новые охранные приборы. Оказалось, они не доставлены на склад из Москвы. Зампотех оказался находчивым и свел все к тому, что вопрос с Москвой в конечном итоге должна решать наша Управа. По большому счету он был прав. Это было очевидно даже для Нерона. В общем, второй акт, в отличие от первого, не так заинтриговал зрителей. Причем настолько не заинтриговал, что я даже слышу мерное посапывание где-то в середине зала. Присмотревшись, вижу среди исполненных верности служебному догу лиц еще одно, опустившееся вниз, подбородком на грудь. Целый полковник, начальник районного отдела. Тут меня осеняет. Я вспоминаю, как Гаранина рассказывала, что каждое совещание видит этого начальника спящим. Засыпает он как раз примерно ко второму акту. Причем делает это так искусно, что в президиуме его сопение, переходящее в храп, не слышно. Некоторые из соседей в том же ряду сдавленно хихикают, когда храп становится совсем отчетливым. Его прекрасно слышу даже я, хотя сижу отдельно от зала. Но почему-то эти мелодичные звуки не долетают до императорских ушей. Поневоле у меня расплывается улыбка и я пальцами пытаюсь убрать ее обратно. Но еще сложнее ее убрать становится после того, как я вижу другого начальника районного отдела, который сидит с абсолютно серьезной физиономией и разгадывает сканворд. Если бы Нерон метнул на него взор своих грозных очей, то заметил бы настоящего служаку, который кропотливо записывает в ежедневник всю новую информацию, озвученную на совещании. В действительности, загляни Нерон в его "ежедневник", его поразило бы разнообразие рассматриваемых служебных вопросов. Таких, как "Президент Сирии", "Актер ... Рурк", "Химический элемент" и т.п. Маскировка идеальная. Даже не нужно изображать умный и сосредоточенный вид. Едва сдерживая смех, я стараюсь отвлечься написанием протокола и замечаю, что почерк у меня становится все хуже и хуже. Ситуация была почти критическая. Если бы Нерон бросил взгляд в мою сторону, он был бы мягко говоря удивлен то ли моей наглости, то ли моему безумию.
   Мою борьбу с позитивными эмоциями прервало начало третьего акта пьесы под названием "Оперативное совещание". Здесь уже было не до смеха. Во-первых, вопрос рассматривался не совсем смешной. А во-вторых, мне было искренне жаль человека, который выходил на эшафот. Это был не начальник районного отдела. И даже не его заместитель. Выходил всего лишь заместитель командира батальона милиции по кадрам. Случай почти беспрецедентный на совещаниях. Как правило за ситуацию в отделе отвечали люди повыше. Зам. командира батальона, молодой капитан, может быть, лет на пять старше меня, идет на эшафот с видом врага французской революции. Почему именно он, вполне очевидно: высокому начальству не хочется стоять на трибуне по поводу такого "неприятного" вопроса.
   - А где ваше руководство? - сейчас в интонации голоса императора присутствует величие, помноженное на недостаток жирности звезд заслушиваемого.
   - Начальник отдела в отпуске, - капитан заметно нервничает и раскачивается, держась за трибуну. Сейчас он напоминает мыслящий тростник.
   - А заместитель по кадрам? Тоже в отпуске?
   - Он на больничном.
   Раздается смешок где-то в дальней от меня стороне зала. Бросая туда молнии своего взгляда, Нерон на секунду превращается в Зевса-громовержца. Однако искать посмевшего осквернить смехом процедуру казни было бесполезно. Поэтому внимание императора вновь переключается на мыслящий тростник, который, кажется вот-вот унесет ветром служебного несоответствия. Видно было, что первый акт явно не удовлетворил эстетические чувства Нерона и он задумал трагическую развязку спектакля.
   - Ну, давайте, докладывайте по вопросу.
   Мыслящий тростник, изредка покачиваясь в такт дуновению гнева императора, начинает свой доклад. В нем он подробно рассказывает о том, как некий младший сержант повесился у себя дома. В нерабочее время. У него осталось двое детей и жена. Жил в двухкомнатной квартире. Вместе с тещей, бабушкой и, соответственно, двумя детьми и женой. Работал на стационарном посту. Сутки через двое. Старался брать побольше смен. Видимо, чтобы как-то свести концы с концами. По характеру спокоен. В коллективе пользуется уважением... Ну в общем стандартный набор, который пишут всем сотрудникам. Потому что в милиции не может работать другой человек. По определению. Даже если он неврастеник, шизофреник, у него комплекс неполноценности, комплекс Эдипа и Электры вместе взятые, он все равно будет спокоен, уравновешен и пользоваться уважением в коллективе. Потому что недобор кадров. Потому что никто не хочет идти работать за такие смешные деньги в такой дурдом. Поэтому берут почти всех. Главное, человек должен быть способен держать автомат и у него хватало памяти, чтобы заполнить ее статьей 15 закона "О милиции".
   Причины происшедшего рисуются у меня в голове вполне определенно. Ну какая, спрашивается, была жизнь у этого младшего сержанта. Отслужил в армии. Женился. На высшее образование способностей и денег не хватило. Пошел работать в милицию. Потому что берут без вопросов после армии. Коммунальных условий никаких. В двухкомнатной квартире пять человек. На службе постоянный трахен зи поп. Проверки, разводы, офицеры с надменными лицами. Дома - еще хуже. Жена, теща и бабушка пилят, что маленькая зарплата, что не хватает мозгов, чтобы нормально зарабатывать. Двое детей растут в невыносимых условиях. Вот и не выдержал. Хотя в характеристике наверняка написано, что морально устойчив.
   Доклад окончен, и император начинает методичное капание на мозг.
   - Ну, ситуация мне и так известна. Вы лучше объясните, почему у вас в отделе такие инциденты происходят? Вы вообще работаете с личным составом?
   - Товарищ полковник, данный суицид был связан не со служебной деятельностью, а с личными, бытовыми проблемами сотрудника.
   - А вы считаете, личная жизнь сотрудников вас не касается? Вы кадры! И должны следить за всем, чем дышит ваш личный состав. Вы вообще занимаетесь вашими служебными обязанностями? Или просто зарплату получать ходите? А потом у вас сотрудники вешаются. Не от того, что у них проблемы личные. А от того, что кадрам в отделе до этой личной жизни никакого дела нет. У вас психолог в отделе работает. Вы к психологу сотрудников направляете? Она что у вас, просто так сидит? Стул полирует?
   - Товарищ полковник, психолог регулярно проводит всеобщее тестирование сотрудников. Дополнительное посещение - на добровольной основе.
   - Я еще раз вам говорю. Направляйте сотрудников к психологу. Если видите, что у человека какие-то проблемы, направьте. Вы вообще за сотрудниками следите?
   - Товарищ полковник, я не мог предусмотреть, что этот сотрудник решит прибегнуть к суициду. По внешним признакам этого не было заметно.
   Я удивляюсь, насколько логичен капитан. Видно, что ему страшно. По-настоящему страшно. Потому что он ни разу не стоял на этом эшафоте. Потому что над ним висит служебная гильотина. И потому что император в любой момент может отпустить веревку. Но он логичен. Поразительно логичен. И император выглядит полным идиотом. Капитан ведь не телепат. И не экстрасенс. И в чем он виноват, если одному из сотрудников отдела надоело жить? Но логичность капитана только еще больше бесит императора. В конце концов он прибегает к испытанному приему: бросает к черту все разумные доводы и переходит к милицейскому абсурду.
   - Не было заметно? По внешним признакам? Вы мне здесь мозги не пудрите! Не было им заметно! Мне вот работы вашей совсем не заметно! У него личный состав вешается, а ему ничего не заметно! За такой бардак в отделе я объявляю вам неполное служебное соответствие. И если еще раз за время взыскания у вас что-нибудь подобное произойдет, вылетите из органов! Вот тогда вам сразу все заметно станет! Присаживайтесь!
   Капитан выслушивает все это с каменным лицом. Да... Нельзя быть таким логичным в милиции. Логика - это красная тряпка для погон с жирными звездами. В его ситуации лучшим вариантом было каяться и прогибаться, прогибаться и каяться. И ни в коем случае не показывать, насколько тупо вызывать кадровика по случаю суицида сотрудника. Капитан не стал прогибаться. А это было вдвойне вызывающе, учитывая, что капитаны вообще редко стоят на этой трибуне. А вел он себя более достойно, чем многие подполковники. Конечно, гильотина не срубила его голову. Только скользнула по шее. Больно скользнула, оставив глубокий след. Неполное служебное соответствие (или в простонародье "неполняк") - это последняя мера наказания перед увольнением. Как правило, снимается не раньше, чем через полгода. И нет никакой гарантии, что за эти полгода в отделе не будет ни одного косяка.
   Меня почти трясет от негодования. И больше всего трясет даже не от гнева императора. А от тех начальников районного подразделения, которые скрылись за спиной молодого сотрудника и послали его на верную смерть. Спасая свои жопы. И самое обидное, это им удалось. У них никаких взысканий, никаких нервов, никаких эшафотов и гильотин. Весь крест вынес молодой капитан. Взошел на свою голгофу и спустился. И наверняка начальство даже не скажет ему спасибо. И совсем обидно, что мне предстоит писать протокол по этому поводу. Формулировать это абсурдное наказание. Быть причастным к этому служебному распятию. Нажимая на компьютерные клавиши, вбивать один из гвоздей в его крест.
   Совещание заканчивается. Все опять подрывают свои булки. Один из начальников наконец перестает храпеть. Другой откладывает почти решенный сканворд. Спектакль под названием "Служебный маразм" заканчивается. Нерон торжественно покидает сенат. Зрительный зал оживляется.
   Ко мне подбегает взволнованный Харитоныч (естественно, он присутствовал на спектакле).
   - Ты все записал? Про служебное несоответствие не забудь. Вынеси в решение оперативного совещания. Отдельным пунктом.
   Сейчас мне даже не хочется застрелись его из пээма. Есть непреодолимое желание заехать ему в морду. Я ничего не отвечаю, собираю бумаги, разворачиваюсь и ухожу. Спиной я чувствую недоуменный взгляд Харитоныча. Мне все равно. Сейчас мне просто наплевать. На него, на всю эту систему, на императора Нерона, на сенат. На всех.
   Я снова выхожу на крыльцо и закуриваю. В руках у меня журнал для записей протоколов. Рядом человек десять недавних зрителей. Тоже курят. Среди них тот самый капитан. Сигарета дрожит в его руке. Взгляд потухший. Смотрит в пустоту. Я представил себе начальника отдела и его заместителя. Один в отпуске, другой на больничном. Оба отдыхают, пьют коньяк и закусывают лимоном. Возможно, вместе. И обсуждают, как удачно избежали императорского гнева. Я отчетливо ощущаю, что не хочу вбивать один из гвоздей в крест этого капитана. Не хочу быть причастным к этому судилищу дебилов.
   Я поднимаюсь на третий этаж, без стука вхожу в кабинет Харитоныча. Вижу как он вздрагивает от неожиданности. Потому что в гостях у него два начальника отдела и видимо они обсуждают что-то сугубо лично-служебное.
   - Я не буду печатать протокол, - видимо, в моем голосе столько пофигизма, что даже Харитоныч не знает, как на это реагировать. Вместо него реагирует один из сидящих начальников отдела, видимо, возмущенный такой наглостью:
   - Почему это не будешь?
   - Потому что давать неполняк человеку, который объективно не может быть виноват в суициде сотрудника - это свинство. Если хотите - дебилизм. И я к этому дебилизму не хочу иметь никакого отношения.
   Я кладу папку с протоколами на стол Харитоныча, разворачиваюсь и ухожу.
   Конечно, сейчас в кабинете ревизоровская немая сцена. Но мне еще больше наплевать. Пусть мне тоже дадут неполняк. Пусть сошлют в вечный наряд. Пусть выгонят. Но я не желаю быть козлом. Во мне еще есть что-то человеческое.
  
  
   Глава пятая
   О ревизорских буднях и служебном даосизме
  

"Руки мыть часто и чисто. Ногти всегда держать остриженными и чистыми.

Употребление лака для ногтей и отпускание длинных ногтей, даже на отдельных пальцах (мизинец) не приличествует мужчине"

(Из пособия для сотрудников органов внутренних дел

"Твоя культура - твой авторитет", раздел "В форменной одежде")

  
   Я стою около служебной ГАЗели недалеко от управы. Через несколько минут отъезд. Возле меня группа проверки Н-ского района. В которую я, согласно воле нашего бессмертного руководителя Харитоныча, тоже вхожу. Моя задача - проверить качество решений руководства отдела. Т.е. самая ответственная, штабная работа. Нужно отметить, что это никак не соотносится с моими служебными обязанностями. Я еду вместо Гараниной. Логика проста. Это месть за нежелание печатать протокол совещания. Харитоныч таким образом решил поставить мне невыполнимую задачу: проверить аспект деятельности, в котором я мало что соображал. И если я его недостаточно глубоко проверю, мне грозит взыскание. Единственное, что меня хоть как-то утешает - в группу проверки входит Громозека. По иронии судьбы он всегда там, куда засылает меня Харитоныч.
   - Подпоручик! - я слышу за спиной знакомый возглас. Едва успеваю обернуться и попадаю в железные тиски объятий Громозеки. Он как всегда исключительно любвеобилен. Причем настолько, что окружающие начали сомневаться в нашей гетеросексуальности.
   - Подпоручик, мы ж с тобой целую неделю вместе будем! Ты чего хоть проверяешь-то?
   - Качество принятия решений руководства.
   - Ну ты даешь! Значит, с секретаршей общаться будешь. Говорят, неплохая девочка.
   С этими словами Громозека ткнул меня в бок и подмигнул.
   Наконец вся группа в сборе и мы размещаемся в ГАЗели. Настроение у всех приподнятое. Потому что у нас хороший руководитель группы. Подполковник Любашкин. Несмотря на крупные звезды и возраст под пятьдесят, работал он всего лишь старшим инспектором по особым поручениям. Т.е. был ближе к народу. И вообще слыл человеком лояльным, любящим всем сердцем проверки. Потому что был поклонником Бахуса. А ни одна проверка без стакана не обходилась. Учитывая, что на этот раз она должна была длиться целую неделю, всей группе предстояло веселое времяпрепровождение. Видимо, Харитоныч не особо представлял, куда именно он меня отправляет. Угнетало только одно обстоятельство: я не имел абсолютно никакого опыта проверок. А штабная линия была важнейшей. И не такой легкой.
   Однако сейчас вообще мало кого интересует служебная деятельность. Насколько я понял, первые три дня из ревизорского недельного забега никто даже и не вспоминал, что нужно что-то проверять. Справку необходимо было написать к пятнице. А сейчас был еще только понедельник. Вся ГАЗель наполнена предчувствием сытного обеда, который обещал начальник районного подразделения подполковник Пинчук. Из оживленного разговора я узнаю, что такой обед ждет нас каждый день. И что поить и кормить будут на убой. Чтобы у нас не оставалось сил проверять с пристрастием. Еще я узнаю, что у Любашкина с Пинчуком исключительно душевные отношения. Поэтому прием почетных гостей должен быть на уровне.
   Слегка утомленные дорогой, мы наконец въезжаем в Н-ский район. Я вижу классическую картину провинциального русского городка. Серые дома-коробки, в которых похоронено бесчисленное множество квартир. Такие же серые административные здания. И на всем этом фоне раритетный памятник Ленину. Классика, с поднятой рукой и устремленным в будущее взглядом. Я снова задумываюсь над тем, каким обманчиво-солнечным было мое детство.
   Мы подъезжаем к зданию отдела. Собственно, оно ничем не отличается от общего архитектурного фона. За исключением красной таблички на входе. Мы поднимаемся на второй этаж, заходим всей толпой в приемную начальника отдела. Он уже встречает нас. Пинчука я видел и до этого. Но он никогда не снимал в управлении официальную маску. Сейчас он - просто олицетворение харизмы и добродушия. Обнимает Любашкина, причем его тактильность почти на уровне Громозеки. Я тут же замечаю секретаршу, которая с любопытством разглядывает новых людей. Она сидит за столом, нога на ногу, и задумчиво водит авторучкой по шее. Пожалуй, Громозека был правильно информирован. Выглядела она очень даже ничего. На вид не больше двадцати лет. Высокая, стройная, без вызывающих форм а-ля Лбова. Глаза живые и веселые. Громозека снова игриво тыкает меня в бок, и я ловлю себя на мысли, что слишком долго задержал на ней взгляд.
   Мы проходим в кабинет Пинчука и рассаживаемся. Любашкин говорит небольшое вступительное слово и знакомит начальника с проверяющими, поясняя, кто из них за какое направление отвечает. Пинчук всем приветливо кивает и в свою очередь поясняет, с кем из отдела нужно будет сотрудничать. Когда доходит очередь до штабной деятельности, Пинчук бросает на меня хитрый взгляд:
   - Ну что, лейтенант, тебе самое приятное сотрудничество выпало. С секретарем моим будешь работать. Все документы у нее. Зовут Ольга. Думаю, отчество и фамилия тебе ни к чему.
   - Фамилия девичья, - сквозь смех замечает Любашкин.
   Весь кабинет взрывается от хохота. И не столько от плоской шутки, сколько от радостного предвкушения сытного и пьяного обеда. Пожалуй, вот она - отдушина, иногда осветляющая суровые милицейские будни: возможность совместить приятное со служебным. Практически для всех нас это небольшой отпуск. Конечно, написать справку - это дело не пяти минут. И поработать нужно. Но главное, что сейчас - пора торжественных приемов и задабривания представителей Управы.
   Мы выходим из кабинета. Пинчук по-отечески обнимает меня за спину и подводит к секретарше.
   - Вот, знакомьтесь. Это Оленька. Наш секретарь. Это Антон, инспектор из Управления. Задача у него серьезная: проверять нашу руководящую деятельность. Сейчас мы пообедаем, и после этого вы пообщаетесь.
   При этих словах Оленька перестает гладить себя ручкой по шее и протягивает мне руку. Я не задумываясь лобзаю ее в лучших традициях французского двора века эдак восемнадцатого. Почти одновременно с моих уст слетает легкая острота:
   - Пардон, мадемуазель, реверанс я делать не обучен. На служебных занятиях мы это не проходили.
   - Ну это не страшно. Я буду ждать вас, мистер.
   По ответной фразе я понимаю, что Оленька либо настойчиво тяготеет к другой национальной культуре, либо искренне считает мистера спутником мадемуазель. Насчет реверанса я предпочитаю не строить предположений. Собственно, это не так и важно. Потому что внешние качества Оленьки резко снижают интерес к ее внутреннему миру.
   - Оленька, подготовьте мне, пожалуйста, самые увлекательные руководящие документы. Я люблю почитать перед сном что-нибудь интересное.
   Пожалуй, последняя фраза - уже перебор. Хорошо, что меня уже никто не слышит. Потому что Пинчук уже что-то задорно декламирует в коридоре, а все остальные спешат за ним.
   - А вы приходите, и мы вместе поищем. Вы, наверное, лучше меня знаете.
   Я роняю в ответ одну из своих дежурных любезностей и присоединяюсь к веселой, пышущей здоровым служебным юмором милицейской массе. Пинчук с Любашкиным идут чуть впереди, как и положено по рангу. Инспекторский состав обсуждает что-то свое. Громозека рассказывает, как он ездил на проверку куда-то в Чернодырск, неделю пил там самогон и приехал еле живой на электричке. Причем в тамбуре его посетил с длительным визитом Маркиз де Блюэ. Уже в городе его пытались "принять" транспортные менты, но спасло наличие ксивы и способность убедить в безотказности собственного "автопилота".
   Нас снова загружают в тот же автобус. Впереди на служебной "Волге" едет Пинчук с Любашкиным. Все подтрунивают надо мной насчет Оленьки. Я пускаю в ответ что-то стандартно-милицейское. Кажется, сейчас уже многие готовы проверять за меня штабную деятельность вместо своей линии.
   Наконец мы подъезжаем к долгожданному месту - кафе "Бриз". Вполне приличное заведение. Не премиум-класса, конечно. Но, по крайней мере, нам выделяют отдельный "кабинет" с накрытым столом. Мы садимся рядом с Громозекой. Оба делаем вид, что нам нет никакого дела до стоящей перед нами водки.
   - Ну что, нальем, пока горячее несут! - Пинчук настолько торжественен, что все немедленно начинают откупоривать "пузыри" и наливать друг другу, деликатно спрашивая, хватит им или еще добавить. Громозека избегает этикета и наыспает нам по полной.
   Где-то через полчаса вся ревизорская компания уже изрядно веселеет. Во многом благодаря энтузиазму Пинчука. Хотя сам он почти не пьет, пригубляя грамм по двадцать. Все это время разговор идет о смене власти в высших кругах. Я неожиданно узнаю, что оказывается Нерона скоро хотят смещать. На него наезжает прокуратура. Слишком сильно проворовался. Или дорогу кому-то переступил. А скорее всего, и то, и другое. Меня, честно говоря, уже не особо волнуют все эти тайны дворцовых переворотов. Водка вместе с горячим расплывается у меня в желудке и я чувствую себя довольным, сытым, пьяным ментовским ревизором. Громозека рядом со мной, такой же счастливый, насыпает очередную дозу.
   - Так. Ну мне пора на совещание в администрацию. Вы отдыхайте. Сидите сколько сидится, - Пинчук встает из-за стола и направляется к выходу.
   Всем уже собственно все равно есть он или нет. Разговор перешел уже в ту плоскость, когда высказаться хочет каждый и тамада совсем не актуален. Громозека наклоняется к моему уху и заговорчески шепчет:
   - Я тут к главному бухгалтеру хочу зайти. Знаю ее хорошо. Посидим у нее в кабинете. Можешь присоединяться.
   Я обещаю подумать над этим. Хотя мне и без главного бухгалтера хватает с кем пообщаться.
   Еще через полчаса мы наконец-то выходим на улицу. Автобус терпеливо ждет нас, пока мы курим. Выдыхая дым, я чувствую, что все выпитое мной активизируется еще больше, и отчетливо понимаю: проверять руководящую деятельность я сегодня не то чтобы не могу, но просто не хочу. Разве что только под предлогом осуществления коммуникативной функции с секретарем. Все вокруг меня видимо в таком же служебном настроении. Но никто не качается, не теряет присутствия духа. Милицейская закалка. А терять присутствие духа мы едем уже обратно в отдел.
  
   Я с трудом открываю глаза. Кажется, на веки невидимыми ниточками привязаны гирьки. А затылок изнутри гвоздями прибили к подушке. Перед глазами потолок. Незнакомый. Постепенно начинаю ощущать себя в пространстве и вместе с этим пытаюсь собрать в голове отрывки воспоминаний о вчерашнем вечере. И ночи. До вечера мы пили всем ревизорским составом. Потом с главным бухгалтером. Потом... Я с трудом поворачиваю голову направо. И упираюсь взглядом в голую спину, по которой беспорядочно рассыпаны волосы. Да, точно. Потом удалось напоить Оленьку шампанским. Некоторое время я лежу неподвижно, думая о том, что нужно бы посмотреть на часы. Но даже это пока трудно сделать. Разглядывая спину с выехавшей лопаткой, рассуждаю: почему с утра все так неромантично. Еще будучи наивным подростком, я смотрел фильмы, в которых мужчина просыпался с утра, а женщина, со счастливым лицом без каких либо признаков сна, лежит у него на груди. Я искренне так и думал: что со временем тоже буду так просыпаться, а у меня на груди будет лежать моя возлюбленная. А в жизни я, как правило, просыпался и видел вот такую же спину. С разными вариациями.
   Где-то гудит мобильник. Вибрация идет по кровати. Значит, где-то рядом. Ценой поистине пауэрлифтерских усилий я поднимась и нахожу телефон в районе лодыжки Оленьки. С трудом говорю слово "да".
   - Подпоручик! - Громозека мучительно громко орет в трубку.
   - Сколько времени?
   - Уже одиннадцать. Все уже в сборе. Скоро обед. Любашкин про тебя спрашивал. Я сказал, что ты мне звонил. И просил передать, что задержишься.
   - Что бы я без тебя делал... Сейчас я сориентируюсь на местности и буду на месте.
   - Оля, говорят, еще в девять часов отпросилась. Я так понял, причина недомогания - это ты?
   - Ты поразительно догадлив. Ладно, давай, до встречи, Шерлок Холмс ты наш.
   Снова кладу чугунную голову на подушку. Громозека, конечно, молодец. Но в отделе все-таки нужно появиться. Наверняка теперь поползут слухи. Слишком наводит на размышления наше одновременное отсутствие. Хотя... Какая разница. Не уволят же меня из органов внутренних дел за то, что я переспал с секретаршей начальника отдела. Остается надеяться, что она не приходится ему родственницей.
   Еще одним пауэрлифтерским усилием все-таки поднимаю свое бренное тело с кровати, осторожно перелезаю через Оленьку. Нахожу посреди комнаты валяющиеся трусы, надеваю их сначала задом наперед, потом, наконец, правильно. От всех этих телодвижений голова кружится, и я всерьез опасаюсь упасть.
   - Почему Шерлок Холмс? - слышу я позади себя сонный голос.
   От неожиданности вздрагиваю и поворачиваюсь. Оказывается, Оленька следила за всеми моими манипуляциями с трусами. Ничего не скажешь, хорошенькое утреннее представление. Точнее, утреннее шоу: "Надень трусы правильно". Мне хочется сказать в ответ что-нибудь оригинальное. Но в голове ступор. По двум причинам. Первая - то, что у меня дикое похмелье. Вторая - я увидел Оленьку, которая, нужно отдать ей должное, прекрасно выглядит, несмотря на утро и обилие выпитого вчера шампанского. Я немедленно возвращаюсь обратно в кровать. В голове только одна мысль: зря я надевал трусы.
  
   Мы снова сидим в отдельном "кабинете". Кафе "Бриз". Уже пятый день нашего ревизорского марафона. Последний день. За исключением Пинчука, все выглядят кисло. У меня единственное желание. Спать. И лучше в полной тишине. Громозека насыпает водку. Я смотрю на льющуюся тягучую жидкость и примериваю ее к своему желудку. Заодно вспоминаю булгаковского Воланда: нужно лечить подобное подобным. Для полной литературности не хватает еще лукового супа.
   - Ну что, поправим здоровье, а то проверка не пойдет, - юмор Пинчука выглядит настоящим издевательством. Наверное, это идеальная ситуация для энергетического вампира. Кругом подавленные, страдающие люди. И только один чувствует себя замечательно.
   С трудом заталкиваю в себя водку и заливаю ее апельсиновым соком. Примерно той же борьбой с тошнотой занимаются остальные.
   Я задумываюсь о смысле всей этой проверки. Вчера, пока очередной раз вечером мы пили всем ревизорским составом, я узнал, что никто даже не будет писать справки. Это будут делать сотрудники отдела по той или иной линии службы. Они сами найдут удобные им недостатки, за которые их не будут вызывать на эшафот в управлении. И все закончится полюбовно. Пинчук с удовольствием подпишет справку, сотрудник управления хорошо отдохнет, а у отдела не будет проблем. Зачем, спрашивается, вообще приезжать. Если помыслить логически, ревизоры вообще не нужны. В определенное время отдел пишет справки, предоставляет их в управление - и дело в шляпе. Это еще выгоднее для всех. Получается всеобщая экономия. Отделу не нужно поить проверяющих, а управлению не нужно тратить деньги на командировочные, суточные и т.д. Плюс значительная экономия ГСМ. Интересно получается. Основная функция управления - контролировать районные подразделения. И отчитываться перед другим управлением об эффективности своей деятельности. В свою очередь управлению рангом выше также пишут справки. Конечно, на этом уровне проверяют построже. Для отвода глаз. Чтобы уважали и боялись. Но в итоге все улаживается в ходе продолжительных переговоров с обильными излияниями. Ну а когда управление рангом выше проверяется министерством, то здесь масштабы поистине наполеоновские. Тут уже многое зависит от того, хотят "завалить" руководство или оно в хороших отношениях с Москвой. Принцип остается тот же. Просто уровень другой.
   Получается, реально работают только районные подразделения. А огромная, многоуровневая инфраструктура, стоящая над ними, - это мыльный пузырь. Он очень большой и сверкающий. От сияния генеральских звезд. Которые никак не получить, если не будет этой инфраструктуры. Вся эта деятельность напоминает игру. Люди просто надели погоны и играют в солидных дяденек, которые проверяют друг друга. И все считают, что это очень нужно. Заводят связи, общаются. Каждый сидит в своей песочнице. И из одной песочницы время от времени приходит поиграть в другую. Покопаться детскими совками в бюрократическом песке. И слепить ревизорские кулечки. А через пять лет все эти кулечки уничтожаются. Согласно инструкции. Потому что в песочнице для них уже нет места. И остается пустота. Вся наша деятельность не имеет реального смысла и уходит в пустоту. Почти как в даосизме. Весь смысл в пустоте. И все, чем мы занимаемся, - один сплошной служебный даосизм.
   Громозека толкает меня в бок. Стопка опять наполнена. Замечаю, что все уже пьют, а я продолжаю медитировать. Да... Пожалуй, додуматься до даосизма можно только на пятый день служебного запоя. Когда в голове действительно уже пустота. А это не очень хороший фактор. Потому что голова мне сегодня нужна как никогда. У всех справки уже скорее всего написаны. А за меня это делать никто не будет. Я бы, конечно, мог попросить Оленьку. Но она больше специалист по мужскому организму, чем по справкам. У меня остается три-четыре часа. Чтобы сделать то, на что я должен был потратить всю неделю.
  
   Я сижу в приемной начальника и отчаянно копаюсь в наблюдательных делах. Передо мной листок с распечатанным служебным заданием. Я стараюсь найти ошибки в решениях оперативных совещаний местного руководства. Выпитая в "кабинете" водка активизировала меня, но качества в моих действиях маловато. Голова все равно пустая. Напротив сидит Оленька. Как всегда, нога на ногу и гладит себя авторучкой по шее.
   - Опять сегодня пили? И куда в вас столько лезет... Как же ты справку писать будешь?
   Забавно... За пять дней и тем более ночей проверки мы настолько сроднились, что она начинает меня пилить. Как будто мы уже лет десять состоим в законном браке.
   - Оленька, если бы я сегодня не пил, то заснул бы у тебя где-нибудь под столом. А так у меня есть вялотекущий креатив. Давай ты будешь моей служебной музой?
   После моей тирады Оленька замирает. И даже перестает водить авторучкой по шее.
   - А что я должна делать?
   - Ну как это что? Чем занимается муза? Вдохновляет. Вот ты и будешь вдохновлять меня на написание справки.
   - Ой, да чего там вдохновлять-то... Все справки наверное про одно и то же.
   Последние слова влетают в мою пустую голову и делают там настоящую революцию. Эврика!
   - Оленька, ты гений!
   Я подбегаю к ней и троекратно целую ее в щечки. Потом немедленно звоню в наш отдел и прошу к телефону Гаранину. К счастью, она на месте.
   - Люба, привет. Это Антон. Можно задать тебе вопрос интимного характера?
   - Ну если не очень интимного, то можно.
   Молодец Гаранина, не теряется. Все-таки не зря мы с ней один ВУЗ закончили. Только в разные годы.
   - Ты можешь прислать мне для примера по электронке справку? Из тех, которые ты пишешь, когда отдел проверяешь? Только чтобы там не очень серьезные недостатки были?
   - Ну, могу. Только ты в конце не забудь фамилию исправить.
   И снова молодец. Все с полуслова понимает.
   - Постараюсь не забыть. Только чтобы плагиат не был сильно заметен, пришли, пожалуйста, что-нибудь трех-четырехлетней давности.
   - Ладно, пришлю. Халявщик. Откопаю что-нибудь несерьезное, что есть наверняка во всех отделах.
   - Люба, я твой должник.
   - Да ладно. В конце концов, ты же вместо меня поехал. Можно сказать, мою работу делаешь.
   Я диктую служебную электронку Оленьки. Через минут десять на ее адрес приходит спасительное письмо от Гараниной. Потом сажусь за ее компьютер, меняю фамилию проверяющего и название отдела. Через минуту из принтера вылезает готовая справка. Я подписываю ее и кладу Оленьке на стол. Потом снова целую ее троекратно:
   - Каллиопа ты моя...
  
  
   Глава шестая
   Об инфляции личности и рубенсовских женщинах
  
  

"Нельзя смеяться с широко раскрытым ртом. Раскатистый смех так же неуместен, как и всякий другой шум"

(Из пособия для сотрудников органов внутренних дел

"Твоя культура - твой авторитет", раздел "О жестикуляции")

  
   - Мне не очень нравится Бред Питт, - стараясь действовать грациозно, Оксана отправляет в рот кусок пиццы. - Его жена могла бы найти себе бойфренда и покруче.
   - Бедная Анжелина Джоли. Наверное, она страдает без грамотного консультанта по выбору бойфрендов.
   Я не опасаюсь язвить. Потому что при общении с Оксаной процентов восемьдесят моих саркастических выпадов остаются без внимания. В данном случае надежными гарантами служат два отвлекающих момента, составляющие сейчас весь ее внутренний мир: наличие пиццы и собственный монолог.
   - Джонни Депп - вот это действительно актер.
   Странно. Я слышу это уже раз десятый за несколько месяцев. Что девушкам нравится именно Донни Депп. У меня начало возникать ощущение, что это болезнь, что-то вроде "дикапринизма". Только любить модных титаниковских героев стало уже не модно. А Джонни Депп, видимо, демонстрировал определенную оригинальность вкуса.
   Мы сидим в кафе многозального кинотеатра после просмотра очередной синема-жвачки из Голливуда. Сегодня выходной, воскресенье. И я даже почти забыл о существовании Харитоныча. Естественно, весь разговор (а точнее - монолог) касается мировых кинозвезд и их личной жизни. Любимая тема Оксаны. Информацию она берет из Интернета и многочисленных глянцевых журналов. Я делаю вид, что мне хотя бы не противно. Вы спросите, зачем мне все это нужно? По двум причинам: во-первых, внешне Оксана абсолютно в моем вкусе. Во-вторых, ее не смущает то, где я работаю и сколько у меня денег. А по сравнению с каким-нибудь Домом-2,3 и так далее голливудские звезды - не самый плохой вариант.
   - У Джонни Деппа есть неплохие роли. Например, в фильме "Мертвец" Джима Джармуша.
   Я уверен, что она не понимает о чем речь. Но хочу внести в наше общение некое подобие диалога.
   Оксана хлопает ресницами и удивленно смотрит на меня.
   - А я не смотрела... Как я могла пропустить... Он в каких кинотеатрах шел?
   - Оксана, это фильм сняли лет десять назад. И он некассовый. Его по определению в наших кинотеатрах показывать не стали бы. Но ты не расстраивайся. У меня есть диск с этим фильмом. Я дам тебе посмотреть. Или вместе посмотрим.
   - А я не расстраиваюсь, - Оксана явно возмущена тем, что я что-то знаю про Джонни Деппа, а она нет. - Если в кинотеатрах не стали показывать, значит фильм не очень хороший.
   - Это не показатель. Многих призеров Каннского фестиваля, к примеру, у нас тоже не показывают.
   - Ну, если всех подряд показывать, никаких кинотеатров не хватит.
   Довольная своим контрвыпадом, Оксана отправляет в рот очередной кусок пиццы. У меня возникают сотни мыслей по этому поводу, но я предпочитаю оставить ее в ощущении интеллектуального триумфа. Это самое мудрое решение. Особенно если вспомнить те моменты, когда у нас возникали дискуссии по тому или иному поводу. Аргументы с течением диспута становились все менее логичными, и в итоге я даже не понимал, к чему произносится та или иная фраза.
   - Я сейчас приду, - Оксана выпорхнула из-за столика. Провожая ее взглядом, я лишний раз замечаю про себя, что все ее монологи - это не так и страшно. В конце концов, не могут же интересы совпадать стопроцентно. Оксана явно повеселела. За ней осталось последнее слово. Если я ничего не ответил, значит она победила. Все-таки как мало иногда нужно человеку для счастья...
   Столик слегка завибрировал. Кафе огласила мелодия саундтрека из последнего блокбастера. Естественно, Оксана забыла мобильник. Краем глаза я замечаю высветившееся имя: "Ванечка". Меня слегка передергивает. Конечно, это мог быть кто угодно: двоюродный брат, однокурсник, да просто знакомый. Но уменьшительно-ласкательные интонации меня несколько смутили. И длительность вызова тоже. М-да... Как ни крути, достаточно мало поводов для игры в Отелло.
   Вызов прекращается. Через несколько секунд приходит смс. Я не выдерживаю и читаю. Конечно, это Ванечка. "Где сегодня мой Ксаник? Я скучаю". Я кладу телефон обратно и некоторое время сижу неподвижно. Прекрасно тебя понимаю, Ванечка. Есть по чему скучать. Ксаник... Какое дурацкое сокращение.
   Она возвращается, снова садится за столик. На лице ангельская улыбка.
   - Ты не помнишь, на чем я остановилась?
   Я не успеваю ответить. За меня это делает мелодия саундтрека.
   ...А Ванечка настойчив...
   Оксана берет телефон, встает из-за столика и отходит в сторону. Улыбка на лице становится еще более ангельской. Она периодически смеется заливистым смехом. Я наблюдаю за ней, застыв в той же позе, и теперь отчетливо понимаю, почему Оксана предпочитала иногда уходить при разговоре по телефону. И еще размышляю: то ли она талантливый конспиратор, то ли я полный идиот.
   Как ни в чем не бывало, Оксана садится опять за столик и начинает доедать остатки пиццы.
   - Что, Ванечка соскучился? Придется на завтра отложить?
   Оксана внезапно прекращает пережевывать пиццу и смотрит на меня удивленными глазами. В них видна борьба между двумя фразами: "Откуда ты узнал" и "С чего ты взял". Но так как ни одна из них не подходит, она с трудом проглатывает кусок пиццы.
   - Там еще эсэмэска пришла. Почитай, весьма художественно написано. Он определенно тяготеет к романтизму.
   Наверное, сейчас уже пора встать и уйти. Однако мне стало интересно, что она скажет. После четырех месяцев запудривания мозгов. И почему-то я спокоен. Поразительно спокоен. Странно.
   - Вы давно встречаетесь?
   - Позже, чем с тобой, - она отвечает с остатками ангельской улыбки.
   - И что у вас было?
   - То же, что и у нас.
   Слышится хруст. Я сжимаю в руке пластиковый стакан с кока-колой. Темная шипящая жидкость растекается по столу. Остатки ангельской улыбки наконец исчезают с лица. Все-таки я не совсем спокоен.
   - Ситуация конечно не самая новая. Вот только одного понять не могу. Чего именно тебе во мне не хватало.
   - Ну... В тебе есть то, чего в нем нет. А в нем есть то, чего в тебе нет. Вы мне оба нужны.
   - Прекрасно. Будем жить шведской семьей.
   Я не верил своим ушам.
   - Я не хотела тебе говорить. Потому что с тобой я тоже не хочу расставаться.
   В голосе нет сожаления, смятения... Фраза произнесена будничным тоном. Как само собой разумеющееся. После этой фразы не хочется крушить стены, устраивать скандал, произносить обвинительные речи... Просто становится все равно.
   Мы выходим на улицу, идем по тротуару. Оба молчим. Мимо проезжает БМВ с орущими динамиками. Оксана нарушает молчание, проводив взглядом автомобиль:
   - Как я люблю слушать музыку в машине и ехать по ночному городу...
   Кажется, понятно, чего именно во мне не хватало. Собственно, чего тут непонятного? Зарплаты в милиции далеко не рокфеллеровского уровня. БМВ с орущими динамиками у меня нет. Одеваюсь я не в бутиках. На светские тусовки не хожу и шампанским "Вдова Клико" угостить не могу. Что остается? Походы в кино, интеллектуальное общение и секс. Причем второе, я так понимаю, не особо интересует.
   Постепенно я успокаиваюсь. Точнее, успокаиваю себя. Когда понимаешь логичность происходящего, становится легче. Плюс ко всему, я сам не пример верности. Стоит вспомнить ту же Оленьку. Хотя в моем случае это было служебное помешательство, а не продолжительный двойной роман... Все. Это уже не имеет никакого значения.
   Я провожаю ее до дома.
   - Ну, пока. Созвонимся.
   - Вряд ли.
   Разворачиваюсь и ухожу. Видимо, мое относительное спокойствие вселило в нее уверенность, что я смирился с этой ситуацией. И все будет по-старому. Она не потеряет ни меня, ни его. Не задумываясь о том, что рано или поздно придется выбирать. Зачем об этом думать? Жизнь коротка. И нужно многое успеть. Со многими.
   Я спиной чувствую, что она стоит возле своего подъезда, застыв, как статуя. Во взгляде наверняка недоумение.
   Нет, все-таки я спокоен. В целом спокоен. Просто не могу понять одну вещь. Могу понять измену, могу понять желание общаться еще с кем-то кроме меня. Флиртовать, заниматься сексом, наслаждаться жизнью на другом уровне благосостояния... И даже двойной роман могу понять. В конце концов, не самая уникальная ситуация. Но не могу понять одну вещь: почему ко всему этому такое простое отношение? Не только у Оксаны. У меня создается ощущение, что это тенденция. В нашем обществе. Нет, я не сноб. Наоборот, во мне тоже много цинизма и пофигизма. Если кого-то привлекает мода на свободные отношения, почему бы и нет. Пожалуйста. Это их свобода. Но есть одно "но": в этой свободе обесценивается личность. Становится менее важен сам человек. Потому что всегда есть альтернатива. Что же мы получаем в итоге? Растущая инфляция личности.
   Звонит мобильник. На экране высвечивается Гога. Как нельзя кстати. В такие минуты жизни он как раз незаменим. А если он звонит, значит ему особо нечего делать. И есть желание совместно расширить наши сознания. Мы договариваемся о встрече в центре.
  
   Сколько я себя помню, Гога никогда не приходил вовремя. Т.е. если он говорил, что будет через час, то "плюс-минус" составлял порой еще один час. В основном длинные временные промежутки у Гоги выражались словами "ща буду", а короткие - "уже подошел". Причем, и в том, и в другом случае Гога отчаянно льстил своей пунктуальности.
   Поэтому я особенно удивиляюсь, встретив его в условленном месте в условленное время. Гога выглядит слегка уставшим, но в глазах светится предвкушение веселого вечера. Усталость объяснялась большим количеством работы. Тут, пожалуй, стоит пояснить, что никакой официальной работы у него не было. Он числился, конечно, в каких-то "Рогах и копытах" ради заполнения трудовика, а в действительности занимался только тем, что ездил по заказам в различные организации. Спектр заказов - самый широкий: от заправки картриджа до починки кассового аппарата. По большому счету, я не встречал еще девайса, который Гога не мог починить. Плюс ко всему, он достаточно серьезно увлекался программированием, но... здесь ему не хватало сосредоточенности и цепкой памяти. Достаточно вспомнить, что в пятом классе Гога с трудом читал по-русски (про последовавший за ним английский лучше умолчать), а лет с пятнадцати стал дружить с каннабинолом. Впрочем, с его стилем работы и образом жизни можно было ни о чем больше не думать. По утрам он, как правило, проводил время в "злопыхательстве", а затем - в просмотре любимого кинофильма "Собачье сердце" и ждал звонков клиентов. Если клиенты не звонили, а "Собачье сердце" уже заканчивалось, он включал другой блокбастер - "Кин-дза-дза". После этого фильма некоторые мелкие заказы резко теряли актуальность и выглядели совершенно незначительными по сравнению с масштабами Тентуры. В такие моменты Гога уже чувствовал себя настоящим чатланином, не имеющим никакого дела к починке оргтехники.
   Однако сегодня, видимо, день был напряженным и про все советские блокбастеры пришлось забыть.
   - Зайдем? - он показывает на ближайшее кафе, - я уже соточку сегодня принял. Надо бы усугубить.
   Я знал, что предложение "усугубить" у Гоги, как правило, ничем хорошим не заканчивалось. Особенно если он усугублял в выходной вечером. И вдвойне особенно - если со мной. Однако никакой духовной альтернативы проведения сегодняшнего вечера я не могу придумать. Хорошо, что за вечер пятницы, субботу и сегодняшний день я успешно отошел от служебного запоя. Мы незамедлительно двигаемся в кафе с поэтическим названием "Мимино". Заведение среднего пошиба, как раз подходящее под наши финансовые возможности. К слову сказать - почему-то именно в это заведение Гогу постоянно тянуло. По дороге я задумался о том, что фильм "Мимино" и "Кин-дза-дза" снял один и тот же режиссер. Совпадение? Я всмотрелся в глаза Гоге, по которым изначально было понятно, что он вообще с трудом представляет, кто такой Георгий Данелия. Зато прекрасно знает, как заменить барабан в ксероксе.
   Мы заказали традиционный набор: по салату, супу "Харчо" и по 150.
   - Может, покурим, пока суп несут?
   Слово "покурим" в понятийном аппарате Гоги означало несколько другой процесс: потому что сигареты он курил только уже в крайне усугубленном состоянии.
   - Что, прямо здесь?
   Гога задумался:
   - А мы на воздух пойдем. Там все палево улетучится.
   Мы возвращаемся обратно с загадочно-смущенными улыбками. При виде уже ожидавшего нас на столе гастрономического натюрморта наши лица приобретают высшую степень одухотворенности. Даже несмотря на то, что суп в этот натюрморт пока не успевает войти. Пока я всерьез задумываюсь, стоит ли есть салат вилкой и ножом или просто ножом, Гога протягивает мне свои сто пятьдесят для чоканья. Я приподнимаю стакан, чувствуя, что его тяжесть неимоверна. Гога с удовольствием замечает, как меня начинает таращить. Этот момент он всегда как-то по-особенному эстетизирует, а проще говоря - смакует.
   - Ну, как тебе "тема"?
   Я перебираю весь набор эпитетов, пронесшихся бронепоездом у меня в голове и судорожно пытаюсь выбрать хотя бы один из них. Не получается. Подходит буквально все.
   - Пожалуй, отцепиться надо, - я выпиваю половину 150 и углубляюсь в салат, все-таки вспомнив, что для этого достаточно одной вилки. Гога производит те же манипуляции. С той лишь разницей, что все 150 благополучно влились в него подобно горному Тереку. Я не был любителем устраивать такую инквизицию своему пищеводу.
   - Гога, вот объясни: куда ты все время торопишься? Никто не украдет у тебя твои сто пятьдесят.
   - Не скажи, - он отдышался и отправил в скривившийся рот салат, - я не зря любитель именно ускориться. Так лучше дает. И в итоге отходняк легче.
   - Ускорение свободного падения то есть? Ты физику помнишь? - честно говоря, я нарочно стебанулся, потому что не особо уловил его логику. Хотя знал: Гога способен подвести теоретическую базу под любое высказывание. Тем более если теоретическая база разрабатывалась в воскресенье вечером.
   - Физика... Лирика...
   Гога мгновенно впадает в прострацию, неожиданно уставившись стеклянно-пурпурными глазами прямо в стену. Это называется одним, на мой взгляд, достаточно точным выражением: "встать на паузу". Я не мешаю ему. По двум причинам. Первая - это салат, который сейчас является для меня вершиной кулинарной мысли, а вторая... пожалуй, я тоже стою на той же самой паузе. Только у меня пауза динамическая, она выражается в жевательных движениях и по сосредоточенности нисколько не уступает Гогиной статической.
   Мы оба прекращаем медитировать, когда наконец-то приносят харчо. Точнее, Гога медитирует до последнего: пока не начинают убирать его пустой стакан.
   - Еще сто пятьдесят! - неожиданно выпаливает он, какими-то неимоверными усилиями оторвавшись от созерцания стены.
   - Ты о чем сейчас думал? - спрашиваю я его, наконец-то поймав за хвост обрывок одной из пробегающих в моем мозге в виде слайд-шоу мыслей.
   - Обо всем. Сразу, - отрезает Гога. Причем задумчивость в его взгляде превращается в какое-то безграничное восхищение. Он всегда именно восхищался, насколько в одну секунду, после даже небольшого "подкура", мог измениться мир. Насколько изменился он сам, его мышление и сам способ выражения мыслей, способ восприятия действительности...
   - Это невозможно описать, - продолжает он, - Ты вроде бы охватил необъятное. Но в итоге остался ни с чем. Тысячи гениальных идей. Ты-ся-чи! Если бы можно было их записать... Кстати, с чего мы начали?
   Сейчас начал прослеживаться "синий" Гога. Он временно вышел на сцену и немного затмил своего "зеленого" аналога. Но в ходе спектакля, в соответствии со сценарием, они должны были слиться в диалектическом единстве.
   - Мы начали с физики. Потом ты на паузе вплоть до супа простоял.
   После этих слов Гога падает на стол и трясется от смеха. Причем делает это так неподражаемо и заразительно, что я немедленно проделываю то же самое. Останавливает нас представитель кавказского этноса, который приносит вторые гогины 150. Мы немедленно усугубляем под суп. После этого начинается разговор, который приводит нас в состояние полного интеллектуального экстаза.
   - Да, с физикой у меня были лады только когда мы проходили электрические схемы и двигатели внутреннего сгорания.
   - Эх, Гога... К твоей креативности нужно добавить мозги патологического отличника. Тогда ты бы стал великим физиком.
   - Ага... или шизиком заодно. Кстати, у тебя с математикой у самого туго было.
   - Да уж, Перельман из меня явно не выйдет, - справедливо замечаю я, все-таки не понимая, причем здесь математика...
   - Кто? - Гога слышит незнакомую фамилию и явно заинтересован. Появился объект для составления очередного теоретического базиса. Без всяких надстроек.
   - Ты до сих пор не слышал? Математик такой. Григорий Перельман. Он теорему доказал, которой очень много лет. Ее все никак раскусить не могли. Ему за это лимон гринов отстегнули.
   - А-а-а. Что-то читал такое в Нете.
   Гога наверняка впервые слышит обо всем этом, но натура креативщика не позволяет в этом признаться.
   - Иногда я жалею, что не математик. Не могу понять всю красоту его доказательства. Это, наверное, все равно, что показывать Рубенсовских женщин поклоннику немецкой порнографии. Ну что он, спрашивается, там может увидеть? Голых баб. И больше ничего. Вот и я, наверное, такое же имею представление о его доказательстве.
   - Ты хочешь сказать, что видишь Рубесновских баб в математической теореме?
   - Почти. Как ты сказал? РубеСНовских?
   Теперь настает моя очередь затыкать все возможные отверстия в голове, дабы не огласить кафе "Мимино" идиотским смехом с истерическими нотками. В голове проносится стая ассоциаций. Рублевские, бесноватые... Меня всегда поражала уникальная Гогина способность к словесным каламбурам. Он мог разнообразить слова новыми оттенками смысла. Например, посмотрев однажды по телевизору чемпионат по кёрлингу, Гога тут же придумал новый смысловой оттенок: "тёрлинг". Слово теперь как нельзя лучше подходило для полной передачи специфики этого вида спорта. И одновременно как-то так по-интеллигентному подбиралось к области интимных отношений.
   Да... пожалуй, мы с Гогой сейчас как нельзя лучше олицетворяем мою теорию инфляции личности.
   В голове почему-то крутится песня в исполнении U2 "With or without you". Действительно, теперь уже абсолютно все равно. С тобой или без тебя...
  
  
   Глава седьмая
   О профилактике терроризма и неудавшемся триумфе
  
  

"Уважаемый товарищ! Работа по охране правопорядка, борьбе с правонарушениями в условиях интенсификации социально-экономического развития требует от сотрудников органов внутренних дел обостренного чувства ответственности за порученное дело, глубокого понимания происходящих перемен"

(Из обращения к сотруднику милиции)

  
  
   - Ну, вот это другое дело. Видно, что хоть работал, а не ерундой занимался. Смотрю, аналитическая работа идет тебе на пользу.
   Харитоныч держит в руках мою справку. Точнее, плагиат у Гараниной. Лицо у него довольное как никогда.
   Опять понедельник. Мы снова сидим на утреннике у Харитоныча. Мозг почти стерильный после вчерашнего усугубления с Гогой. Полная апатия к окружающей действительности. Видимо, Ломоносов был прав: "Чего где прибудет в одном месте, в другом обязательно убавится". Вот вчера мне искусственно было дано веселое настроение. А сейчас так же искусственно оно у меня ниже нормы. Хотя похмелья никакого. Да... Трава - хитрый продукт. С алкоголем все как-то почестнее.
   Харитоныч сегодня определенно в хорошем расположении духа. То ли выходные у него удачно прошли, то ли он действительно рад моим ревизорским "успехам".
   - Может, тебя лучше на инспекторские проверки перебросить? А Лбова на СМИ останется. Энергии у нее вон сколько.
   С последними словами Харитоныч опять невольно смотрит на люляки Лбовой. Раздаются сдавленные смешки. Даже Лелик улыбается. Потому что шутка вполне проходит служебный кастинг. Несмотря на апатию, где-то внутри улыбаюсь и я. Представляя себе Лбову, на которую возложена вся работа со СМИ. Но подлинный комизм ситуации в полной мере осознаем только мы с Гараниной.
   Далее Харитоныч пробегается по всем направлениям, раздает бумаги для исполнения и распускает народ.
   - Антон, а ты останься. Для тебя спецзадание.
   Я заинтригован. Что же на этот раз я должен буду делать. И вместо кого.
   Харитоныч берет со стола одну из бумаг и протягивает мне.
   - Это нужно зарегистрировать в канцелярии и отправить в ГУВД. Лично. Кабинет здесь карандашом написан. Там у них есть сотрудник. Сверишь с ним данные. И еще...
   Я с удивлением отмечаю, что Харитонычу явно неудобно говорить. Такие моменты можно было пересчитать по пальцам.
   - По поводу смены твоей деятельности - это не шутка. Лбова остается в СМИ. И берут еще одного человека. А тебя - на место Гараниной. Ты, наверное, знаешь, она уходит в декрет. Что скажешь?
   Последняя фраза явно лишняя. Сначала ставят перед фактом, а потом интересуются твоим мнением. Звучит как издевательство.
   - А у меня есть выбор?
  
   Я спускаюсь по лестнице. Вот, значит, какую участь приготовила мне судьба. Писать протоколы совещаний, ездить на проверки... Видимо, меня целенаправленно и постепенно готовили для этой деятельности. Смотрели, смогу ли я заменить Гаранину. Да... Харитоныч - настоящий стратег. Разведчик Исаев по сравнению с ним прямо таки играет в пятнашки. Интересно, что же это за человек, который должен прийти вместо меня.
   Захожу за Громозекой и мы идем курить.
   - Слушай, меня перебрасывают на другой фронт. Со СМИ теперь придется распрощаться.
   - Я слышал, - мы выходим на крыльцо заднего двора.
   - Слышал? Откуда?
   Вот уж действительно: слухи в Управе распространяются чуть ли не быстрее, чем происходит само событие.
   - Да был буквально сегодня разговор в нашем кабинете. Девчонки трепались.
   - И какие же данные донесла разведка?
   - Говорили, что к нам хочет устроиться дочка друга начальника управления. Гаранина у вас уходит в декрет. И сначала решили на ее место. А потом дочка друга начала капризничать. Типа не хочу вместо кого-то на время декрета. И вообще, должность не понравилась. А понравилось должность в СМИ. Только у вас третьего по штатному расписанию не положено. Выбивать лишнюю должность - дело геморройное. Это через Москву нужно. Поэтому решили очень просто. Тебя на место Гараниной, а эту капризную - на твое.
   - Ну что ж, остается надеяться, что она будет хотя бы на пол-извилины умнее Лбовой.
   - Да тебе-то какая разница. Иди к Димке. Теперь тебе точно здесь делать нечего.
   - А я сегодня как раз в ГУВД еду. Заодно зайду к нему. Посмотрю, как он там работает. Наверное, сразу и станет ясно стоит ли туда идти.
   Громозека произносит монолог о том, что нужно ловить момент, о карьерном росте и т.п. Мы докуриваем, и я иду в свой кабинет. По дороге рассматриваю бумагу. Отчетность по борьбе с терроризмом в наших подразделениях за квартал. Ну да, это сейчас актуальная тема. Наверняка эта бумага - отголосок еще одной креветки. Борьба с терроризмом - это сейчас очень популярно. Поэтому появились различные дополнительные формы отчетности. Под эту марку придумываются какие-нибудь мифические палки. В общем, как всегда. Служебный даосизм.
   Ловлю себя на мысли, что начинаю слишком много рассуждать о системе, в которой работаю. Это может привести к палате номер 6. Мой небольшой, но яркий опыт работы здесь начинает мне подсказывать: думать нужно меньше. А лучше вообще не думать. Просто делать то, что тебе говорят. А искать здесь логику, правду и истину - дело гиблое. И даже опасное для психического здоровья. Мне нужно всего лишь приехать, продиктовать цифры и уехать. А почему для этого нужно обязательно ехать - так ли это важно в свете масштабов борьбы с терроризмом в нашей стране.
   В кабинете Карина. Она сидит перед своим компьютером. Компьютер не включен. Потому что Карина занята несравнимо более важным делом, чем нажатие кнопки на системном блоке. В руках у нее женская шляпа красного цвета, которую она пристально рассматривает со всех сторон. Когда я вхожу, она поднимает ее выше, чтобы мне лучше было видно. Я сажусь напротив и складываю бумагу в папку. Видимо, вот так, или примерно вот так, будет происходить работа в этом кабинете после моего ухода. Карина и ее новоиспеченная коллега будут примерять различные шмотки, хвастаясь друг перед другом; читать каталоги Oriflame, глянцевые издания типа "Караван историй" и обсуждать их содержимое; заигрывать с непосредственным и высоким начальством... В общем, служебно-эротических пантомим в кабинете Харитоныча теперь станет в два раза больше. А судя по тому, что каприз был немедленно исполнен, друг у начальника Управы, видимо, очень близкий.
   - Как тебе моя шляпка? - Карина не выдерживает моего игнора.
   - Советую тебе не встречаться в ней с мужчинами-психологами.
   - Почему? - Карина недоуменно хлопает "бревнами".
   - Потому что для психологов цвет много значит. Ты и так любишь красный. А если еще наденешь эту шляпку... В общем, по Фрейду излишнее позиционирование красного цвета - это маниакальная демонстративность неудовлетворенной сексуальности.
   Я нарочно загнул фразу покруче. По Фрейду, конечно, не совсем так. Но помню, что где-то в этом направлении.
   - Хм... А мне психологи и не интересны. Мне больше с иностранцами нравится общаться, - Карина надувает губы и снова рассматривает шляпу. Но на этот раз уже с подозрением.
   - А ты что, знаешь языки?
   - Ну, я с теми общаюсь, которые по-нашему могут говорить.
   - А... Ну так легче, конечно. И какие иностранцы тебя больше всего привлекают?
   - Я бы в Швейцарию хотела уехать, - Карина мечтательно вздымает "бревна" к потолку.
   - А в какой кантон?
   Упс... Вот это я уже ненамеренно загнул. Совсем не хочется заниматься ликбезом по поводу того, что Швейцария - федерация, состоящая из 26 кантонов. А еще объяснять, что такое кантоны. Не говоря уже о полукантонах. И совсем не говоря уже о том, что в зависимости от выбранного кантона ей нужно будет освоить либо немецкий, либо французский, либо итальянский...
   - Я говорю, а что тебя привлекает в Швейцарии?
   - Ну, там горы. Природа красивая. Я видела фотки. И люди там хорошо живут. Мне кажется, там все счастливы.
   - А что ты скажешь по поводу того, что Швейцария - один из лидеров в Европе по количеству самоубийц в год? Если они там все счастливы, откуда же эти показатели?
   Карина введена в ступор. Она смотрит на меня, даже не моргая "бревнами". Глазные яблоки вывалились наружу примерно на уровень экватора. Видимо, сейчас я разрушил ее розовую мечту. Но соболезновать Карине уже некогда. Нужно ехать.
  
   Я в ГУВД. Иду по красным ковровым дорожкам. Озираюсь по сторонам: не идет ли какой-нибудь генерал. Вообще, опасно здесь работать. Нарвешься на кого-нибудь из замов и не скажешь вовремя "Здравия желаю". А трахен зи попы здесь покруче будут, я думаю. Еще я не понимаю, как можно было спроектировать такое здание. Видимо, архитектор рассчитывал запутать врагов. Со второго на третий этаж можно попасть только пройдя через актовый зал. А самой лучшей путевой развязкой является столовая. Видимо, это такой пиар-ход. Чтобы почаще заходили. Кстати, что интересно, в столовой разливают водку. Официально. Об этом в свое время распорядился начальник управления кадров. С какой целью он это сделал - для всех так и осталось загадкой. Главное, что все этим решением довольны. Видимо, это была такая забота о кадрах. Чтобы не умерли на работе от абстинентного синдрома.
   Через столовую я, наконец, выхожу на нужный этаж. В голове невольно пробегает фраза из бессмертного советского кинотворения "Чародеи": "Ну кто так строит!". Вот он, нужный кабинет.
   Внутри сидят несколько человек. Все заняты перебиранием бумаг. Или делают вид, что заняты. Я представляюсь и спрашиваю, кто здесь главный по терроризму. Поднимается человек средних лет, в штатском. К слову сказать, они все в штатском.
   - Пойдем, будем сверяться.
   Мы присаживаемся за стол. Я достаю свою бумагу. Он свою. Минут десять я диктую ему цифры. Он водит авторучкой по своим бумагам. Хоть убейте меня, но я не могу понять смысла всей этой процедуры. И даже не пытаюсь. Действительно, если вникать в некоторые вещи, можно сойти с ума.
   Когда процедура заканчивается, я все-таки не выдерживаю. Любопытство, наверное, меня когда-нибудь погубит. Видимо, открою я рано или поздно свой ящик Пандоры.
   - А можно вопрос?
   Мой коллега вскидывает удивленный взгляд.
   - Тогда пойдем, покурим лучше.
   Мы выходим в коридор и направляемся к сортиру. Видимо, вопросы могли как-то дескридитировать его перед собратьями по кабинету.
   В сортире мы закуриваем.
   - Меня, честно говоря, заинтересовал один вопрос, - говорю я сквозь дым. - Я этим особо никогда не занимался. Но вот, например, в отдаленных сельских подразделениях есть три палки по терроризму за последний квартал. Это значит, что там трех бойцов из отряда Бен Ладена поймали?
   - Ну, такую крупную рыбу там поймать невозможно, - коллега улыбается краем рта. - А вообще, все намного проще. Нашли, к примеру, у деда в деревне обрез от дробовика. Ну, вот решил он спилить дуло, для удобства. Это, что называется, личное дело. Для чего это ему нужно. Пока он никого не убил. Но вдруг у него был умысел совершить с этим обрезом теракт? Скажем, президента завалить. Никто же не знает, что у него на уме. Вот и пишется палка. Борьба с терроризмом. Все это за уши притянуто, конечно. Но куда деваться: отчитываться как-то надо.
   Дым застревает у меня где-то в пищеводе. Я начинаю кашлять, как чахоточный.
   - Да ничего нового тут нет, - коллега хлопает меня по спине. - Вон, у своих спроси подробнее, как они нам палки поставляют.
  
   Пробираюсь на второй этаж. Опять через столовую. Есть время, чтобы зайти к Димке. В голове еще стоит колом монолог моего коллеги-антитеррориста. Конечно, работая в милиции, я уже давно себе взял принцип древних: nihil admirari. Но, тем не менее, удивляться не перестаю. Видимо, мой пытливый ум до сих пор пытается найти какую-то идею в штабной работе. По инерции. Я шел сюда, наивно полагая, что проработаю до двадцати семи лет по специальности, у меня будет опыт. А потом уйду с этим багажом на гражданку. И не пойду в армию. Потому что идти туда нужно либо вовремя, либо никогда. Конечно, по большей части это гордость не позволила. После университета год дурдома... Вот я и наказан за свою гордость. Вместо года дурдома я получил пять. Пять лет вялотекущего такого дебилизма. Растянутого во времени. Я снова задумываюсь, кем стану через эти пять лет. Точнее, уже через четыре. Возможно, к этому времени я прирасту к системе мясом с костями. И никуда не захочу уходить. Буду терпеливо ждать пенсии. Потом, лет в пятьдесят, все-таки дотяну до заслуженного отдыха. И буду подрабатывать охранником какого-нибудь ЧОПа. Замечательная перспектива. Ловлю себя на мысли, что мне уже хочется все бросить, отслужить год в армии, дембельнуться и начать, наконец, работать. Именно работать. А не носить бессмысленные бумажки из одного управления в другое.
   Стоп. Без паники. Переходить из офицеров в рядовые - все-таки не самая лучшая мысль. Та же самая гордость все равно не позволит. Так что предавайтесь, товарищ лейтенант милиции, служебному даосизму по полной программе. Тем более, у меня есть возможность перемещаться внутри системы. А значит, есть право выбирать.
   Я нахожу, наконец, кабинет, где должен находиться Культурный центр. Действительно, на двери висит распечатанная на принтере соответствующая надпись. Дверь закрыта. Набираю на телефоне Димку. Через пять гудков слышу до невозможности заспанный голос с очень вялой дикцией.
   - Да, здорова.
   - Здорова. Я в ГУВД. Хотел вот зайти к тебе. Но дверь закрыта. Судя по голосу, день у тебя сегодня нерабочий?
   - Почему это? Рабочий. Ты возле кабинета стоишь? Сейчас открою.
   За дверью слышится возня, потом шарканье ботинок. Дверь открывается и передо мной предстает Димка. Выглядит он, мягко говоря, помято. Волосы взъерошены с одного бока, галстук съехал куда-то в сторону, глаза полуоткрытые и красные. Видимо, так и должен выглядеть начальник Культурного центра в милиции в середине рабочего дня.
   - Ну че стоишь, заходи, - у него явно йоркширский акцент, а не дикция.
   И в самом деле, при виде этой картины я стою как вкопанный. На этом фоне рассказы про борьбу с терроризмом в чернодырском районе явно меркнут. Прохожу в кабинет, по дороге успевая поймать исходящий от Димки выхлоп. Кабинет небольшой. Стол с доисторическим компьютером, напротив стулья. Еще два огромных шкафа и сейф. Все стены обклеены афишами предстоящих и уже прошедших культурных мероприятий.
   - Отходишь от удачно проведенного уик-энда?
   - Что-то вроде того, - Димка присаживается за стол, находит на нем сигареты и немедленно закуривает. - У нас здесь вообще один сплошной уик-энд.
   - Да, неплохо ты устроился. А как же работа?
   - Ну, работа, как известно, не волк. А в перерывах между мероприятиями начальство особо не волкует. Так что есть время для послеобеденного сна. Правда, на носу майские праздники. Через пару дней начну план-сценарий готовить.
   - А где все остальные?
   - Остальные в свободном полете. Они мигрируют сюда только ближе к подготовке мероприятий. Сотрудники неаттестованные. Чего им тут торчать за такую зарплату. А Крошкин в Учебном центре ГУВД базируется. Вместе с оркестром. Заходит иногда. На пару литров пива.
   - Ты знаешь, кабинет у тебя, конечно, не цивильный. Но твой график работы мне определенно нравится. У тебя как, должность до сих пор актуальна?
   - Ну, хотят мне одну бабу тут впихнуть. Но ты у меня в приоритете.
   - Знакомая ситуация. Вместо меня тоже одну бабу хотят впихнуть. Точнее, уже впихнули. Так что самое время перебегать к тебе.
   Меня больше не интересуют мелочи. Не интересует, что мой компьютер и монитор в Управе намного лучше. И что здесь только одно рабочее место. Пожалуй, сейчас мало найдется негативных аргументов, которые могли бы отговорить меня. Потому что послеобеденный сон в середине рабочего дня - это многого стоит. И курение прямо в кабинете - тоже.
   - Тогда пиши рапорт быстрее. Они тебя все равно еще уговаривать будут. В милиции так принято.
   Забавно. Я представил себе Харитоныча, слезно умоляющего меня остаться. Только ради этого стоило написать рапорт на перевод.
   - Ну ладно, давай досыпай. А я поехал. Как подпишут рапорт, я тебе тут же позвоню.
   - Океюшки, - кивает Димка, одновременно потягиваясь и зевая.
  
   Я возвращаюсь в родной кабинет. К счастью, Карина куда-то убежала. Значит, можно спокойно написать рапорт. Что я немедленно и делаю. Мое спокойствие продлилось недолго. На последних буквах моего рапорта Карина снова взрывает все вокруг.
   - Антон! Тебя немедленно хотел видеть Александр Харитонович! Сказал, как придешь, сразу к нему.
   Можно сказать, это даже кстати. Заодно отдам ему рапорт.
   Поднимаясь по лестнице, чувствую... Да нет, ничего я не чувствую. Просто иду по ступенькам. У меня нет никакого сожаления, что больше не буду здесь работать. Это даже не затаенная обида на кого-то или что-то. Просто отсутствие сожаления.
   Захожу в кабинет и удивляюсь. Наверное, впервые Харитоныч встречает меня почти приветливо. Даже более того, как только я вхожу, он встает и встречает меня почти как Хрущев Гагарина после первого полета в космос. Я всерьез начинаю задумываться, не снится ли мне все это.
   - Ну, Антон, поздравляю. Не зря мы с тобой статьи отбирали. Читай.
   Он протягивает мне факсовый листок. Пробегаю глазами текст. Это из Москвы, из нашего главного управления. Я занял первое место по России. Поеду в столицу, где будут собираться все лауреаты.
   - Присаживайся. Ты что, не рад, что ли?
   - Почему же, рад.
   Я присаживаюсь. Только после этого Харитоныч тоже садится в свое кресло. Он явно нервничает. И я даже начинаю подозревать, какая дилемма сейчас его мучает.
   - Мы тебя, вроде бы... На аналитическую работу перебросили. Но это еще не факт. В общем, в Москву ты съездишь точно как инспектор по СМИ. А там уже видно будет. Может, и оставим тебя на той же должности. Как начальник управления распорядится. Ты сам-то как думаешь? Где работать хочешь?
   - Я вот здесь работать хочу.
   Кладу на стол рапорт. Харитоныч внимательно читает его, потом смотрит на меня. Потом снова на рапорт.
   - Куда? В Культурный центр?
   Рапорт начинает дрожать в его руках. Видимо, это последнее, что он ожидал увидеть при нашей встрече. Сейчас, весь потрескавшийся и пошатнувшийся, рушился его мир. Огромный мир, в котором было все четко. Погоны с просветами и без просветов, строгое распределение качеств личности по количеству звездочек, свобода как осознанная необходимость организации жизни по должностным инструкциям и руководящим документам... Мир, в котором все предсказуемо. И в котором по определению инспектор не может выбирать из двух предложенных вариантов третий, самостоятельный. Наверняка больше всего он не мог понять, что я хочу уйти именно сейчас, практически во время триумфа.
   - Ты что, и в Москву поехать не хочешь?
   - Нет времени, к сожалению. Нужно переводиться. А как сотрудник Культурного центра я туда поехать не смогу по определению.
   - Ты... Ты понимаешь, от чего ты отказываешься? И потом... Куда ты переводишься? Это же не твоя стезя. Тебе вон, статьи писать нужно. А не культурой заниматься. Они и без тебя культурщиков там наберут. Творческая работа тебе нужна, понимаешь?
   Это было уже действительно забавно. Димка был прав: в милиции принято уговаривать остаться. Ну а сейчас поводов для уговоров стало значительно больше.
   - Кажется, еще не так давно вы были совершенно другого мнения о моих творческих способностях.
   - Ну, это знаешь, - Харитоныч начинает дергать плечом. - Это... Ты на это внимания обращать не должен. Начальство - оно и кнут, оно и это... А я на всех на вас печенья не напасусь.
   - Может быть, пряников?
   - Слушай, ты, пряник...
   Харитоныч уже краснеет от гнева и хочет высказать мне обличительный монолог в духе Чацкого, но потом внезапно осекается. Видимо, в голове все-таки возникла мысль, что после этого я точно не передумаю.
   - В общем, давай так, - он старается говорить уже спокойно, но у него плохо получается. - Рапорт я оставляю пока у себя. Визировать я его пока не буду. А ты иди сейчас к себе в кабинет и подумай. Хорошенько подумай.
   Я хотел было сказать, что уже подумал и далее размышлять мне не о чем. Но потом все-таки решил, что Харитонычу тоже нужно переварить всю эту ситуацию. Пусть думает, что заставил меня сомневаться. Потом у него останется повод быть спокойным, что он в нужной степени оказал на меня психологическое давление. На самом деле у меня нет сомнений. Даже с учетом моего лауреатства. Что оно мне дает? Ну, съезжу я в Москву, дадут мне какой-нибудь диплом, пожму руку генералу, который заглянет мне в глаза и наигранно улыбнется. Он будет думать, что я горжусь этим рукопожатием и, возможно, даже не буду спать этой ночью, прокручивая снова и снова, как произошло самое главное служебное событие в моей жизни на сегодняшний момент. А меня будет тошнить от его жирных звезд и торжественной позы. Потом вернусь. И мой триумф закончится с очередными министерскими креветками. А что касается должности... Я уверен, что начальнику управления будет глубоко по херу, даже если я получу Нобелевскую премию. Вот если бы лауреатом стала Карина Лбова, его родственница, тогда он был бы несказанно рад. Может быть, и лично поехал бы с ней получать диплом, а потом хвастался бы перед генералом на фуршете, какая у него замечательная сотрудница. Поэтому вопроса о том, чтобы оставить меня на нынешней должности даже стоять не будет. Харитоныч просто хочет показать, что он ценит меня. Именно от этого он сейчас мне больше всего противен. Более противен, чем раньше. Потому что когда он кидался в меня моими же статьями, то хотя бы не врал. Самое интересное, что он и сейчас обо мне такого же мнения. Я и сейчас для него та же самая "интеллигенция, бля, творческая". Просто сейчас я ему стал выгоден. Мое лауреатство - это повод похвастаться и перед коллегами, и перед Нероном: какие кадры, мол, вырастил.
   Я выхожу из кабинета с видом человека, который хочет подумать. Но на самом деле все уже решено.
  
  
   Глава восьмая
   О бюрократических могилах и откровениях прапора
  
  

"Одеваться не лучше и не хуже, чем чтобы там где-то что-то"

(Из инструктажа Харитоныча)

  
   Подхожу к зданию Управы. Сегодня я даже не опоздал. Время - 8:50. Однако то, что я вижу на крыльце, красноречиво свидетельствует: можно было и не спешить. Возле входа стоит толпа сотрудников и сотрудниц. Некоторые из них, видимо, только что пришедшие, безуспешно пытаются дергать за ручку двери. Остальные (насколько я понял, понявшие бессмысленность этих манипуляций) смиренно стоят, потупив взор. Меня неожиданно простреливает: вчера Харитоныч говорил что-то про план "Крепость". Лично я не слышал. Мне передали в отделе, когда я вернулся с очередного усиления. Я присоединяюсь к ожидающим. Среди них оказываются даже некоторые начальники отделений. Все заканчивается, когда подходит почти гламурно одетая заместитель начальника отдела кадров. По многочисленным слухам ее связывают не только служебные отношения с Нероном. Видимо, по этой причине дверь немедленно открывается. Начальник дежурной части пытается ее тут же закрыть после того, как нероновская гетера проходит внутрь. Но сдается под напором остальных ожидающих. Мы вваливаемся в холл. На нас удивленно смотрят два молодых сотрудника Управы, одетые подобно ливонским рыцарям на Чудском озере. На них "броники", шлем-сферы, в руках АКСУ. В общем, план "Крепость" был уже в разгаре. Я проскакиваю мимо них и нарываюсь на Харитоныча. При виде меня он становится пунцовым от гнева:
   - Что, раз в ГУВД собрался, теперь уже на работу приходить не нужно?! Я же сказал вчера: прибытие на работу в половине девятого! Остальных пускать не будут! Получишь взыскание - никуда тебя не возьмут!
   Я тупо киваю ему и иду дальше по лестнице. Конечно, объяснять ему, что мне не передавали насчет времени прибытия и что я имею смутное представление о плане "Крепость", было бессмысленно. Тем более, и так уже все равно. Его угрозы насчет взыскания - это только угрозы. Потому что вчера, наконец, был подписан мой рапорт. И я работаю здесь еще неделю. По устной договоренности. Фактически я здесь уже не работаю. Поэтому даже при всем желании палки в колеса мне вставить не получится.
   Захожу в кабинет. Там сидит Лбова. Она судорожно копается в большой спортивной сумке. На столе разбросаны самые разнообразные вещи: линейка, компас, блокнот, ручки, карандаши... В руках она держит противогаз и недоуменно рассматривает его со всех сторон. Вся эта картина говорила об одном: сегодня будет построение с тревожными чемоданами. Этот неизменный атрибут жизни каждого милиционера заслуживает отдельного разговора. Дело в том, что на случай атомной войны или хотя бы на случай плана "Крепость" у каждого сотрудника должен быть тревожный чемодан. Точнее, это были сумки, такие как у Лбовой. Точно такую же выдавали и мне. И по идее должны были выдать все, чему там положено содержаться. Но ограничились лишь противогазом. Думаю, если бы они были в свободной продаже, их не выдавали бы тоже. А то, что должно было находиться в тревожном чемодане, мы обязаны были купить сами. Это был целый список: начиная от вышеупомянутого блокнота и компаса и заканчивая носовым платком. И обязательно запас воды и еды на двое суток. Как правило, у всех лежали просроченные консервы или "бомжпакеты", а также пластиковая бутылка с прошлогодней водой. Я много раз говорил себе, что нужно бы докупить все необходимое, но руки как-то не доходили. У меня не хватало примерно тридцати процентов содержимого тревожного чемодана.
   - Заходил Александр Харитонович, спрашивал тебя.
   - Я уже с ним пообщался. Он очень любезен с утра.
   - Любезен? Он наоборот очень ругался.
   - Карина, иногда ты бываешь логична до невозможности.
   - Почему? - пытаясь сообразить, о чем это я, она даже отложила в сторону противогаз.
   - Потом объясню. Лучше скажи, во сколько построение с тревожными чемоданами?
   - В пол-одиннадцатого. Нет, ты сейчас мне скажи, почему?
   - Потому что... - я пару секунд пытаюсь придумать что-нибудь оригинальное. - Потому что противогаз, Карина, нужно уметь одевать за четыре секунды.
   Расчет оказался точным. Новая информация тут же заполнила мозг Карины и места для предыдущего вопроса, еще недавно так волновавшего ее, уже не нашлось.
   - Четыре секунды... - она снова хватает противогаз и смотрит на него испуганно. - Я его совсем не умею одевать...
   - Вот и потренируйся. Только прическу постарайся не испортить.
   Последние слова для нее еще страшнее, чем норматив по одеванию противогаза. Это подтверждает концентрация лака для волос в воздухе. Я оставляю ее в смятении и тревожных раздумьях и достаю из шкафа свой тревожный чемодан. Его содержимое меня совсем не радует. Да... Что-то я польстил себе насчет тридцати процентов.
   В кабинет заходит капитан Греков. Это старший инспектор по особым поручениям нашего отдела. Именно он отвечает за все, что связано с "Крепостями", "Стрелами" и прочими атомными войнами.
   - Ну, как дела? Готовы к построению личного состава?
   - Ага. Лбова отрабатывает норматив по одеванию противогаза, - я подмигиваю Грекову. У нас с ним хорошие отношения. Потому что он один из немногих адекватных людей в нашей Управе. И еще, потому что я ему постоянно корректирую справки. У Грекова проблемы с русским языком и с построением предложений в принципе. Часто он консультировался у меня как написать ту или иную мысль. Вот и сейчас он зашел с распечатанными листами, скрепленными степлером:
   - Антон, ты не мог бы почитать мой отчет? Мне его Харитоныч вчера выкинул. Смотрю, а он даже ничего не поправил. Переделывай, говорит, все неправильно.
   - Знакомая ситуация. Давай, почитаю. Только после построения. Мне нужно чемодан в порядок привести.
   - Конечно, как будет время. Сейчас у меня тоже геморроя полно. Буду ходить вместе с проверяющими, записывать недостатки.
   Тут меня простреливает мысль. Не то, чтобы гениальная, но очень своевременная.
   - Слушай, ты же должен ходить вместе с проверяющими...
   - Ну да.
   - То есть ты не будешь стоять в строю...
   - Ну...
   - Соответственно, у тебя не будут проверять чемодан.
   - Не будут...
   - Давай услуга за услугу. Я тебе корректирую справку, а ты мне даешь на время содержимое твоего тревожного чемодана. Точнее, то, чего у меня не хватает.
   - Да бери хоть весь. Главное, верни все.
   Через пять минут я возвращаюсь в кабинет с грековским чемоданом. Мы договорились, что я просто сменю бирки с фамилией. Чтобы не путалось мое и его содержимое. Лбова следит за всем этим с удивлением. Но я чувствую, что ее гораздо больше интересует противогаз. Кстати, Греков успел мне сказать, что после построения нас будут запускать в палатку, заполненную хлорпикрином. Это такая травиловка, которой нежелательно дышать. Проверка нашей способности противостоять возгазам. В общем, к войне мы сегодня готовимся основательно.
  
   Мы на построении. Передо мной тревожный чемодан, фуражка на голове как всегда давит на мозг, а в бушлате неудобно и жарко. Хорошо, что скоро мы переходим на летнюю форменную одежду.
   Перед нами стоит важная делегация: первый зам нашей Управы, зам по кадрам, Харитоныч, Греков и два представителя с ГУВД. Насколько я успел понять из перешептываний в строю, один из представителей отвечал за нашу готовность к атомной войне, а второй был из кадров. Лица у всех очень солидные. Особенно у тех, кому объективно этой солидности не особо хватало. Единственный адекватный человек во всей этой компании - Греков. Впрочем, взгляд его нельзя назвать адекватным: он весь на измене, видимо, по поводу приезда своего куратора с "Горы".
   - Первый ряд - четыре шага вперед! - раздается команда первого зама.
   Я в первом ряду. Поэтому быстро подхватываю тревожный чемодан и шагаю вместе с остальными. Потом разворачиваюсь через левое плечо. Теперь ряды стоят друг напротив друга. Для удобства проверки. Я достаю из кармана "джентльменский набор" сотрудника органов внутренних дел. Это удостоверение, жетон с личным номером, носовой платок и расческа. Почему именно такой набор является показателем цивилизованности милиционера, для меня всегда было загадкой. Видимо, когда-то было раз и навсегда решено: главное для сотрудника - своевременно причесаться, сморкнуться и идентифицироваться. Новый набор основных потребностей личности.
   Зам по кадрам заходит с тыла и проходится по ряду. Он смотрит, насколько коротко мы подстрижены. Заметив слишком длинные, по его мнению, волосы, выглядывающие из-под фуражки, он громко сообщает об этом остальным проверяющим. Конечно, взыскание за это не грозит. Расчет здесь на то, что сотрудник устыдится, подвергнутый всеобщему порицанию.
   Гувэдэшные представители вместе с Грековым ходят с фронтальной части ряда и внимательно изучают содержимое тревожных чемоданов. К тому времени, когда доходят, наконец, до меня, энтузиазм у них заметно убавляется. Это мне на руку. Хотя... придраться у меня не к чему. Тревожный чемодан Грекова - образец для каждого.
   Я представляюсь, показываю удостоверение в раскрытом виде и "джентльменский набор". Представитель с "Горы" смотрит на меня пристально, видимо, по глазам пытаясь определить во мне какой-нибудь изъян. Убедившись, что удостоверение не просрочено и номер жетона совпадает с номером ксивы, он просит показать содержимое тревожного чемодана. Я открываю сумку, показываю поочереди что там находится, называя предметы. Это может продолжаться довольно долго. Я как раз рассчитываю, что проверяющим это быстро надоест.
   - Смотри-ка, даже кружка подписана, - замечает специалист по атомной войне.
   При этой фразе холодный пот скатывается по спине у двух человек: у меня и у Грекова. Я смотрю на железную кружку, лежащую на самом виду. По всей длине старательно выцарапана надпись: "Греков". Я в ужасе хватаюсь за карту местности и разворачиваю ее, закрывая свой косяк. Ну зачем нужно было здесь-то свою фамилию писать! В крайнем случае, сказал бы, что она такая. Я бы заменил своей. Девственно чистой.
   - Готовлюсь к высоким стандартам ГУВД, товарищ подполковник. Даже карту новую купил, - пытаясь их отвлечь, я несу полную чушь.
   Проверяющие некоторое время изучающее смотрят на карту. Как будто хотят найти там отмеченные крестиком вражеские объекты.
   - Он действительно в ГУВД переводится со следующей недели, - подыгрывает Греков.
   Проверяющие оценивающе смотрят на меня:
   - Это правильно. Стандарты в ГУВД повыше будут. Это не только продвижение по службе, но, прежде всего, повышенная ответственность.
   Не найдя, что ответить, я молча киваю. Проверяющие наконец переходят к следующему. Кажется, пронесло... Я не спеша сворачиваю карту. Хорошо, что он такая большая. Удивляюсь выборочной прозорливости наших проверяющих. Умудрились даже номер на жетоне и ксиве сравнить, а понять, что я не Греков - это, видимо, уже не укладывалось в голове ни у того, ни у другого. Наверное, так и должно быть. Я для них всего лишь номер. Объект для нахождения недостатков. У которого вместо фамилии цифры. Вероятно, люди с "Горы" достигали такой "маньки велички", что буквенная идентификация проверяемого сотрудника была лишней. Я поневоле вспоминаю роман Евгения Замятина "Мы". Где люди как раз так и обозначались. Да... милиция временами представлялась мне как одна большая антиутопия. Где все человеческие пороки были представлены в самом нелицеприятном виде. Видимо, структура МВД - это лакмусовая бумажка нашего общества. Если хотите, это модель нашего социума. Слегка гиперболизированная, абсурдная и буффонадная, конечно, но все же очень правильная в своей основной сути.
   Пока я предаюсь своим размышлениям, проверка подходит к концу. Нам говорят напутственное слово и распускают. Но это только передышка. Перед хлорпикриновой палаткой. Пока ее устанавливают, я отхожу к крыльцу внутреннего двора и закуриваю. Подходит Греков и Громозека. Первый вытирает пот со лба:
   - И зачем я ее только подписал. Делать нечего было как-то, когда ответственным дежурил.
   - Лучше бы ты вместо этого самолетики клеил.
   Мы оба смеемся. Все-таки хорошо, что я его чемодан взял. Той же карты, например, у меня вовсе нет. Я обращаю внимание на Громозеку. Потому что его поведение совсем не соответствует внутреннему содержанию. Он стоит и молчит. Наверное, я впервые вижу, чтобы Громозека просто так стоял и курил. И ничего не говорил. Так как удались из его натуры жизненный оптимизм почти невозможно, я всерьез задумываюсь, все ли в порядке.
   - Что-то ты подозрительно тихий. У тебя что-то случилось?
   - А ты разве не слышал?
   Говорит он это таким голосом, что я начинаю сомневаться: Громозека передо мной стоит или его мрачный клон.
   - А что я должен был слышать?
   - Серега Ширшов умер.
   Меня передернуло. Серега работал в одном кабинете с Громозекой. Молодой, веселый парень, чуть постарше нас. Недавно перевелся в Управу из районного отдела. Что же с ним могло случиться...
   - Он домой пришел вчера, начал сверлить отверстие в стене. И дрель у него была такая старая, цельнометаллическая. А другой рукой он держался за трубу отопления. И попал в проводку. Вот его и протрясло.
   Некоторое время мы стоим и молча курим.
   - Что самое интересное, все это время как будто судьба его берегла. Он же Чечню прошел, на Минутке был. Из его роты в живых осталось двадцать человек. Он один из выживших. А погиб по такой глупости.
   - Кому сгореть, тот не утонет, - задумчиво произносит Греков.
   - Похороны завтра. Придешь? - Громозека печально смотрит на меня.
   - Приду, конечно. Надеюсь, Харитоныч отпустит меня.
   - Завтра суббота, вообще-то.
   Я хватаюсь за голову. Да... Совсем плохой стал. Слишком много стрессов. Утренние нападки Харитоныча, потом цирк с кружкой, а теперь еще Серега... Впрочем, первые два обстоятельства отошли на второй план. Когда узнаешь о смерти человека, пусть даже не близкого, но которого хорошо знал, все события жизни становятся какими-то незначительными.
   - Пойдем, там наш отдел уже собрался, - тыкает меня в бок Греков.
   Мы подходим к делегации с противогазами во главе с Харитонычем.
   - Ну, чего там куришь? Ты следить за всем этим должен. А вместо этого с дизертирами общаешься, - орет он на Грекова.
   "Дизертир" - это, конечно, я. Очевидно, увлекшись игрой в войнушку, Харитоныч решил прибегнуть к соответствующей терминологии.
   Специалист по атомной войне командует нам одеть противогазы. Что мы и делаем, уложившись, кстати, в нормативы. Надевать противогаз я научился сразу же, как только мне его выдали. Скорее из интереса, чем из служебного рвения.
   Мы заходим в палатку с хлорпикрином. На всякий случай я стараюсь даже не дышать. Вдруг чего-то не так сделал. А кашлять и протирать прослезившиеся глаза как-то не очень хочется. Примерно через полминуты нас просят освободить зараженное помещение. Мы выходим, снимаем противогазы и облегченно вздыхаем.
   - Ну как, почувствовали что-нибудь? - ехидно спрашивает специалист по атомной войне.
   Мы отрицательно мотаем головой. Если бы почувствовали, было бы, наверное, заметно. Я как-то слышал о симптомах человека, отравившегося хлорпикрином. Не смертельно, конечно, но приятного мало.
   Мы идем обратно в Управу. По дороге Володька Ивашов тихо говорит:
   - На самом деле там нет никакого хлорпикрина. Мне Греков сказал по секрету.
   - Вот клоуны, - огрызаюсь я.
   - Им приходится быть клоунами. Потому что им этот хлорпикрин не выдали, а проводить учения как-то надо. Вот они и пугают нас. Заодно чтобы ненужной информации не просочилось. О несостоятельности специалистов по гражданской обороне.
   Я очередной раз задумываюсь об абсурде в органах внутренних дел. Эта палатка с виртуальным хлорпикрином очень хорошо иллюстрировала сущность моей теории служебного даосизма. Как и в большинстве штабных мероприятий, в этой атомной войне не было никакого смысла. Одна пустота. Галочка напротив одной из бесчисленных строчек в бесчисленных отчетах в каком-нибудь наблюдательном деле одного из бесчисленных кабинетов в здании министерства внутренних дел. Это конечный пункт, то, во что превратится вся сегодняшняя беготня. Нервы начальства, пот под неудобными шлем-сферами у инспекторов управления, справки, отчеты... Все это найдет свою бюрократическую могилу в одной единственной галочке. Эта галочка исчезнет в общем результате, утонет в таблицах с показателями, растворится в единой цифре. И множество других, таких же бессмысленных мероприятий превратятся во множество других бюрократических могил. Создающих единое, огромное кладбище. Над которым будут кружиться, махая крыльями как воронье, эти самые галочки. Потом разлетятся и они. И останется пустота. Одна большая, всеобъемлющая пустота.
   Думая на всем этим, я захожу в кабинет и закладываю тревожный чемодан обратно в шкаф. Внезапно дверь распахивается, влетает Харитоныч. Меня отрывает от поистине философских размышлений уже до боли противный голос:
   - Что, расслабляться приготовился? Я тебе в потолок плевать не дам. Через десять минут в холле сбор сотрудников на усиление. В Кремль. От нашего отдела идешь ты.
   Он на некоторое время сосредотачивает внимание на Лбовой, которая, видимо, уже сотый раз берет в руки противогаз и пытается понять его высокое предназначение.
   - Вот, видишь, Карина у нас хоть и новая сотрудница, но уже противогаз изучает. Повышает свой служебный уровень. А ты еще вовремя на "Крепость" прибывать не научился, а уже на повышение собрался. Вылетишь ты оттуда, и в армию пойдешь.
   Я слушаю его уже без эмоций. Просто потому что понимаю: он бесится от своего бессилия. Потому что не может наказать меня за опоздание. И вообще, по идее не может от меня уже что-то требовать. Пусть бесится. А в Кремле, пожалуй, получше будет, чем торчать здесь с Лбовой и проводить инструктаж по одеванию противогаза.
   Харитоныч удаляется с победным выражением лица. Практически тут же его сменяет на пороге интересного вида молодой человек. Он одет в безупречный костюм с ярким желтым галстуком. Волосы крашеные, какого-то непонятного цвета, ближе к красному. В ухе серьга.
   - Здравствуйте, как я могу найти Антона? - голос у него очень вежливый.
   - Это я, чем могу быть полезен? - пытаюсь вспомнить, в каком ухе носят серьгу геи. В правом или в левом? Впрочем, кажется, с некоторых пор это перестало иметь какое-то значение.
   - Я менеджер по рекламе газеты "Большой город". У меня для вас есть интересное предложение.
   Пришедший компостировать мне мозг манагер - явление вполне привычное. Иногда их приходит по несколько человек на дню. И особым разнообразием предложений они не отличаются. Тем более, судя по названию газеты, давать у них рекламу было менее продуктивным делом, чем наклеивание объявлений на заборах. Я слышал недавно об этом проекте. "Большой город" - это бывшая газета "Горожанин". Вот такой оригинальный ребрендинг. Предыдущее издание, и без того не отличавшееся любовью читателей, было окончательно запущено неумелым руководством. Теперь, насколько я слышал, газету стала активно поддерживать администрация.
   - Если вы размещаете у нас рекламный модуль на одну восьмую полосы, то можете опубликовать бесплатно статью, связанную с деятельностью вашей организации.
   Все это время он смотрит на меня маслянистым взглядом. Я начинаю чувствовать себя как-то неуютно. Интересно, у них в газете теперь все с таким педиатрическим поведением? Плюс ко всему, разговаривать с ним не о чем, да и некогда.
   - А какая у вас целевая аудитория?
   - Самая широкая, - не моргнув, выстреливает он. - Нас читает весь город.
   Интересно, он считает меня полным идиотом? Видимо, по его мнению, я должен поверить ему на слово и быть счастливым, что мне повезло пообщаться с менеджером такой уникальной газеты.
   - К сожалению, у меня мало времени. Оставьте свой прайс и визитку. И я созвонюсь с вами, если наше начальство будет не против сотрудничества с вами.
   Конечно, этот прайс мне не нужен. И визитка тоже. И вообще, хочется послать его подальше с его никому не нужной газетой. Но в голову приходит гениальная мысль:
   - Вы пообщайтесь с Кариной. Это наш инспектор по СМИ.
  
   Я стою в холле. При полном параде. Готовый к очередному усилению. С разочарованием отмечаю, что среди собравшихся нет Громозеки. Хотя... он сейчас все равно, мягко говоря, неразговорчив. Можно понять: одно дело, как я, просто быть знакомым с погибшим человеком, а совсем другое - работать с ним в одном кабинете.
   Выходит начальник дежурной части. Он сверяет наличие физических тел со списком, некоторое время смотрит на наш внешний вид и торжественно сообщает, что на усиление в Кремль мы будем добираться своим ходом. Да... Наши "хозошники", видимо, слишком много бензина слили в этом месяце. Раньше хоть возили на служебном транспорте. Деньги, потраченные на проезд, конечно же, никто учитывать не будет. Задавать вопросы по этому поводу и уж тем более качать права нет никакого смысла. Подобные мелочи никого не интересуют.
  
   Мы в здании батальона милиции по охране Кремля. В небольшом актовом зале. Он заполнен наполовину сотрудниками, начиная от сержантов и заканчивая майорами. В президиуме - заместитель командира батальона. Он разбивает всех на пары. Так, чтобы офицеры из Управы стояли на определенном участке с сержантами и прапорщиками. Мне выпадает старший прапор, невысокий, но очень упитанный дяденька. Лет сорока с лишним. С фигурой штангиста на пенсии. Мы киваем друг другу. И готовимся слушать инструктаж. Лицо у замкома серьезное, как никогда. Видимо, усиление по какому-то особо важному поводу. Кремль вообще ассоциировался у меня с самыми мучительными усилениями. Как-то меня заслали стоять здесь на день города. С девяти утра и почти до полуночи. И все бы ничего, но стоял я не один, а в паре с одним капитаном из нашей управы. Человек он крайне разговорчивый. Просто патологически. Так что весь день я слушал "радио". Без музыки, правда, но с очень своеобразным "диджеем". В погонах. Причем передачи на этой волне сменялись без пауз и реклам, и охватывали необъятные горизонты человеческой жизни. Начиная непосредственной нашей службой и заканчивая кодексом бусидо у самураев. Поначалу это даже забавляло. Но где-то во второй половине дня я уже не знал, что меня больше раздражает: стоять посередине Кремля как идиоту и пялиться на прохожих или слушать это "радио". Сейчас я опасался двух вещей: того, что усиление продлится до ночи и того, что прапор окажется таким же "диджеем".
   - К нам поступила информация, что готовится митинг "нбп-шников", - тем временем вещает замком. - Около Вечного огня. Ожидается двадцать-тридцать человек. Всем быть осторожными. С митингующими в словесный контакт не вступать, на провокации не реагировать. О том, что будет проводиться митинг, городские власти были заранее предупреждены. Получено официальное согласие. Так что это вполне легальное мероприятие. Главное - никакой самодеятельности. Все конфликтные ситуации как правило решают представители ФСО. Они будут находиться рядом с нами. Вопросы есть?
   Вопросов, конечно, не было. Всем и так все стало ясно с первых слов. Серая масса в фуражках медленно стала перетекать с кресел актового зала в коридор.
   - Евгений, - представляется подошедший ко мне прапор (к слову сказать, ему впору было называть имя-отчество). Я представляюсь в ответ, и мы идем вместе. Молча и обреченно. Наверное, сейчас он думает о том, что ему придется стоять с малолетним сосунком в офицерских погонах. И что этот сосунок наверняка считает себя выше, чем он по положению. На самом деле это было не так. Не знаю, как у военных, но в милиции многие прапоры обладали таким качеством, которое я назвал бы "служебной мудростью". Они знали службу изнутри, с самых неприглядных ее сторон. И меньше всего в своей жизни хотели становиться офицерами. Вовсе не потому, что уже было поздно или не хватало терпения, интеллекта чтобы закончить заочное отделение академии МВД. Просто это был совершенно другой уровень сознания. Все сотрудники до младшего лейтенанта - это особое восприятие жизни, я бы даже сказал, это люди со своей жизненной философией. У них многому можно поучиться. И они ближе к людям. Например, какое общение может происходить между лейтенантом и сержантом во время служебной проверки, скажем? Особенно если лейтенант страдает "манькой величкой" по поводу своих двух недавно полученных звездочек. Да никакого. Между ними пропасть. Сержант наверняка свое дело знает гораздо лучше. А лейтенанту все равно нужно изобразить, что он умнее и авторитетнее. Вот они и стоят с двух сторон этой пропасти. И им очень сложно найти общий язык. А если общаются сержант и прапор, то ситуация совсем другая. Потому что прапор когда-то тоже был таким же сержантом. Им легче понять друг друга. Поэтому часто таких, как я, после высшего образования прыгнувших сразу в лйетенантские погоны, часто не любили те, кто еще не стал офицером. Или уже не хочет им становиться.
   Мы идем к месту нашей дислокации. Как выясняется, мы будем находиться на самом лучшем месте для зрителей. НБП-шников пока нет. Мы останавливаемся и, не сговариваясь, лезем каждый в свой карман за сигаретами.
   - А долго они, как правило, выступают? - интересуюсь я.
   - У них полчаса, по-моему, было написано в регламенте. Поорут-поорут и успокоятся.
   - И часто они так выступают?
   - Последний раз месяца два назад были. Говорили, что в правительстве козлы сидят продажные. И пора революцию делать.
   Я вглядываюсь в его лицо. Очень серьезное, с каким-то особенным взглядом, в котором отразился большой опыт службы. И с солидными усами. Если бы звезды пожирнее сделать, вполне сошел бы за генерал-полковника.
   - Революция... Опять на красных и белых делиться будем? - я по привычке язвлю.
   - А чего тут делиться? Мы и так уже разделены. На буржуев и бедных. У нас такая страна, что третьего не дано. Ты вот кто думаешь: буржуй или бедный?
   Евгений произносит это с особенной досадой. Даже нет, не досадой. Со злостью. Наверное, лет сто назад вот с такой же пролетарской злостью говорили простые люди о несправедливости жизни.
   - Судя по зарплате, скорее бедный, - вынужден констатировать я.
   - Во-о-о-т, - Евгений многозначительно поднимает указательный палец вверх. - И что, нравится тебе так жить? У америкосов вон какая зарплата у полицейских. Государство о них заботится. А у нас? Зарплата еле поспевает за инфляцией. Льготы все отбирают. Раньше хоть пятьдесят процентов за квартиру платили, проезд бесплатный был. А сейчас... Придумали херню с красивым названием: монетизация льгот. Вот и получается, что мы с тобой бедные. А вокруг столько буржуев, что глаза режет. Ты думаешь, за кого они нас считают? За быдло. Помяни мое слово: скоро этих вот ребят будут слушать все больше и больше людей. И мы тут должны стоять и охранять их. От кого охранять? От народа? Они ж правду говорят. Я вот их уже не первый раз слушаю. И с каждым словом согласен.
   Я с удивлением слушаю этот монолог. Видно, у Евгения накипело. Пожалуй, я слишком молод для того, чтобы всерьез задумываться о жизни. Кажется, что все впереди, и когда-нибудь будет лучше. Когда-нибудь... А с возрастом уже не остается этого "когда-нибудь". И когда большая часть жизни уже прошла, а впереди только мизерная пенсия, все происходящее вокруг воспринимается особенно остро.
   Тем временем к Вечному огню подходят человек десять. Они одеты в черное, некоторые из них в беретах. Возглавляет процессию девушка с грозным выражением лица, решительно шагающая. В руках она держит листок. Видимо, с написанной речью. На вид им всем лет по восемнадцать-двадцать. Может, кому-то чуть больше. Девушка останавливается возле Вечного огня и без предисловий начинает декламировать.
   Поначалу я ее не особенно слушаю, потому что между нами ходит замком и корректирует дислокацию. Потом постепенно в мой мозг влетают ее слова.
   - ... им нет дела до страданий простых людей. С экранов телевизоров нам рассказывают, как развивается наша страна. Как лучше становится жить. Как растет ВВП. Но почему не показывают нищих пенсионеров, которые вынуждены собирать бутылки на улицах, чтобы не умереть с голоду? Почему не говорят о том, что пенсия стала меньше, чем плата за квартиру? О том, что врачи, учителя, работники культуры получают зарплаты, на которые невозможно прожить?
   Девушка сжимает в руках листок, так и не посмотрев в него ни разу. Видно, что он был ей не особо и нужен. Далее она рассказывает о продажной судебной системе, продажных правоохранительных органах и, в конце концов, о продажном правительстве. Осторожно смотрю на Евгения. Он слушает внимательно. И взгляд у него не менее суровый, чем у ораторши. Мне даже кажется, что он сейчас готов выбежать к Вечному огню и декламировать что-нибудь в этом духе вместо нее.
   - Нация и свобода! Да здравствует свободная нация! - завершает свое выступление девушка. Мы стоим еще некоторое время и ждем, когда разойдутся митингующие.
   - Ни одного слова не придумали. Все так и есть, - резюмирует прапор.
   Я просто молчу. Потому что перевариваю внутри себя услышанное. Странно. Вроде бы ничего нового не было сказано. Я много раз видел пенсионеров, собирающих бутылки, неоднократно слышал про коррупцию в органах власти, купленные и несправедливые суды... Ничего принципиально нового и сенсационного. Но, тем не менее, я переваривал это заново. И чем больше переваривал, тем сильнее хотелось плюнуть на все и уйти. Только чтобы не стоять здесь с каменной рожей. Потому что сейчас я был с той стороны баррикад. Автоматически, как человек в погонах. И меня никто не спрашивал, согласен я с этой ролью или нет. Не могу сказать, что мне хочется сорвать с себя форму и немедленно делать революцию. Но могу точно сказать, что нет никакого желания быть стеной между ними и остальными людьми.
   - Вот все говорят: средний класс, средний класс... - продолжает рассуждения прапор, - а где он, этот средний класс? Богатые и бедные. И никого больше. Один заработал на махинациях или просто наворовал у государства и жирует. А бабушка какая-нибудь в помойку заглядывать вынуждена. Кто из них больше сделал для государства? Бабушка, которая всю жизнь на заводе отработала на благо Родины, что называется, или тот выскочка, который в саунах протрахивает то же самое благо Родины?
   Я снова молчу. Потому что добавить, собственно, нечего. Хочется только поставить какую-нибудь Лбову вместе с новой шляпкой и заставить все это послушать. Хотя толку от этого для ее бездонного колодца наверняка будет мало.
  
  
  
   Глава девятая
   О неожиданном аутсорсинге или Хроника пикирующего голубя
  
  

"Для того, чтобы тебя не выгнали из милиции, нужно ежедневно делать всего две вещи: приходить вовремя на работу и не уходить раньше времени

окончания рабочего дня"

(Из разговора с бывалыми сотрудниками)

  
  
  
   Я просыпаюсь от стука в дверь. Стук негромкий, но заставляет меня вздрогнуть всем телом. С трудом поворачиваюсь, оглядываюсь сквозь пелену сонных век. Я лежу на стульях в кабинете Культурного центра. Вместо подушки под моей головой форменная фуражка. Вместо одеяла китель. В кабинете я один. Пытаюсь вспомнить, во сколько заснул, но безрезультатно. Принимаю вертикальное положение, непослушными руками одеваю китель. Голова разламывается. По дороге к двери успеваю краем глаза посмотреть на время: доходит три часа.
   На пороге Димка. Подозрительно бодрый и активный.
   - Ну и рожа у тебя, Володя, - хрипит он на манер Высоцкого.
   - Ага... Эта рожа, между прочим, является культурным лицом милиции.
   Димка задорно смеется, проходит в кабинет и кидает на стол ежедневник.
   - Я у Минингитыча был. Все, заканчиваем с послеобеденным сном и начинаем готовиться к 9 мая.
   Минингитыч - это наш куратор из кадров, целый полковник. Заместитель начальника управления кадров по социально-культурной работе. Или что-то вроде этого. Я еще до конца не выучил это длинное бюрократическое название. Естественно, отчество у него было другое, еще более оригинальное - Миннегалиевич. После непродолжительного служебного общения с ним Димка тут же окрестил его Минингитычем. С тех пор мы так его и звали. Нужно сказать, он во многом оправдывал метаморфозу со своим отчеством. В целом я бы сравнил его с Харитонычем, на которого в детстве упал холодильник. Или антресоль. До обеда он всегда был очень зол. А после обеда очень неразговорчив и удивительно спокоен. Потому что с часу до двух, как правило, закрывался у себя в кабинете и выпивал что-нибудь спиртосодержащее. Естественно, если не предвиделось ничего важного после обеда. В нашей деятельности он не понимал ровным счетом ничего. И единственное, что его всегда беспокоило, не слишком ли много мы запланировали финансовых средств на осуществление того или иного торжественного мероприятия.
   - Слушай, а ты чего в кителе сидишь? Я же тебе давно уже сказал: забудь про форму. В Культурном центре в костюмах ходят. И в галстуках.
   Я осматриваю себя и вздрагиваю от ужаса. Поверх пиджака на мне надет китель. Да уж, привычка - вторая натура. С таким графиком сна, пожалуй, и до болезни Альцгеймера недолго дойти.
   - Хорошо, что ты сейчас зашел, а не кто-нибудь другой.
   - Думаю, Минингитыч прослезился бы от твоей ностальгии по форменной одежде.
   - Тебе хорошо стебаться. Ты вчера с Крошкиным водку пивом полировать не стал. На него бы сейчас посмотреть, как он себя чувствует.
   В общем-то, последнее замечание было лишним. Потому что Крошкин был уникальным человеком с практически стальной печенью. Потому что только он мог встать утром с глубокого похмелья и пойти дирижировать оркестром.
   - Ну ладно, сейчас не об этом, - Димка просматривает записи в ежедневнике. - Времени мало. Я обещал Минингитычу, что сегодня будет готова речь генерала и смета. Речь, я думаю, лучше тебя никто не напишет. Смету, надеюсь, успеем вместе накатать до конца рабочего дня. А я пока буду звонить по поводу голубей.
   - Каких голубей?
   - Это новый заезд начальства. Начальник управления кадров на совещании решил, что на митинге в честь 9 мая ветераны должны будут запускать белых голубей в воздух.
   - Неплохая идея, конечно. Только где мы голубей брать будем? Синих еще можно наловить в городе, если очень сильно захотеть. А белых где?
   - Дырокол подсказал одну контору, которая этим занимается. Единственная во всем городе. У них белые голуби дрессированные. Когда их выпускают, они сами прилетают обратно в контору. Так что все вполне решаемо.
   Дырокол - это режиссер всех наших мероприятий. В отличие от случая с Минингитычем история его "погремухи" была гораздо прозаичнее: он просто постоянно компостировал нам мозги своими бесконечными разговорами. Нужно отдать должное: он был талантливый ведущий и организатор, умный, эрудированный человек. Но страдал клиническим вариантом словесной диареи. Иногда нам с Димкой приходилось по несколько часов выслушивать его истории из жизни. В большинстве случаев это были рассказы о том, какой он замечательный спортсмен, танцор, ловелас, музыкант и т.д. В общем, нетрудно догадаться, что манька величка была главным катализатором его словесных химических взрывов. Часто его было интересно послушать, иногда это даже было похоже на некое подобие диалога (соотношение примерно 5 к 95, в пользу Дырокола, разумеется). Но всему есть разумные пределы. В любом случае, нам этот человек был очень выгоден, потому что был вхож во многие кабинеты, в том числе и к генералу. Поэтому словесную диарею приходилось терпеть.
   Я сажусь за древний монитор с выпуклым поблекшим экраном и предаюсь служебной музе. Нужно отметить, что речь для генерала нужно было писать с учетом специфики его дикции. То есть стараться избегать скопления букв "р". Потому что генерал картавил как Ленин. Только в отличие от Ленина читал все по бумажке, сосредоточенно, слово в слово. К концу моего опуса я уже сам готов прослезиться от пафоса, патриотический лирики и служебного катарсиса.
   В кабинет входит Дырокол. Как всегда, с элегантной сумкой через плечо и не менее элегантным мобильным телефоном, болтающимся на шейном шнурке. Видимо, он считал это признаком творческого человека. Он садится рядом с курящим Димкой, смотрит на мои манипуляции с клавиатурой:
   - Ну, Антон, что сочиняешь?
   - Речь для генерала.
   Я рад, что дописываю последнее предложение. Потому что делать что-то, когда Дырокол пробивает нам мозги, почти невозможно. Если только надеть наушники.
   - Да, генералов я много повидал на своем веку. Сейчас менее жесткие руководители. Вот раньше в кулаке все держали.
   Так. Тема для разговора найдена. Теперь можно курить, пить чай, уходить из кабинета, приходить в него... Делать что угодно. Пока Дырокол не выговорится, мы не приступим к смете ни на шаг. Впрочем, без него мы к ней тоже не можем приступить. Цены диктует он. По причине того, что мы с Димкой не разбираемся в них. И еще по причине того, что Дырокол получает откаты практически со всех контор, с которыми мы сотрудничаем. Наверняка не является исключением и эта "голубятня".
   - Был, к примеру, один генерал. Он вступал в должность начальника ГУВД. Раньше это называлось УВД при Облисполкоме. Удивительный был человек. Вот уж при ком никто и пискнуть не мог. Не то чтобы украсть что-то. Так вот. Оставался один день до его вступления в должность. Так как назначение было сверху, из Москвы, в лицо его особо никто не знал. И он решил проехаться по районным подразделениям. Стал договариваться. В одном отделе насчет бензина. В другом - насчет автозапчастей. Выходил на начальников ХОЗО и на самих руководителей. В общем, компромата насобирал достаточно. А на следующий день вызвал всех, с кем удалось договориться. К себе в кабинет. Они смотрят, а этот вчерашний предприимчивый человек - оказывается новый начальник УВД. Головы с плеч полетели тут же. Не пожалел ни "хозошников", ни самих руководителей. Можете себе представить, какая дисциплина была после такой истории? Не то, что воровать, в туалет боялись сходить, не нарушив служебных инструкций. А сейчас... Воруют не глядя. Как в порядке вещей. Нет у нас теперь порядка. Вот я недавно у генерала был. Сидит он, я и начальница ФЭУ. Я говорю, почему нам денег до сих пор не выделили? Уже мероприятие на носу. А он на нее оглядывается, косится, и сам ничего сказать не может. Повязаны они потому что. И он без ее ведома ни одного вопроса решить не может. Она, конечно, женщина сильного характера. Но подмять под себя генерала - это уже слишком.
   О начальнице ФЭУ (то есть финансово-экономического управления) действительно ходили легенды. Она слыла настоящей Салтычихой, барыней-самодурой. Сметы, счета, всевозможные финансовые документы лежали у нее в приемной неделями без всякой надежды на рассмотрение. Естественно, если это было не в ее интересах. Нужные вопросы, стоит ли говорить, решались мгновенно. Многие бумаги терялись у нее в приемной и секретарь только картинно разводила руками: мол, пропало и все. И куда могло деваться - непонятно. Раньше она работала в Учебном центре ГУВД. И там вздохнули наконец свободно, когда она перевелась на "Гору". Потому что ПМС у нее, я так полагаю, был пожизненный. И по служебной лестнице она двигалась, не разбирая дороги, расталкивая всех локтями, не деля людей на друзей и врагов. Естественно, не без высоких покровителей, нужно полагать. В итоге, наконец, добившись высокого поста, она дошла до пика "маньки велички" и теперь ФЭУ было не то чтобы управлением, а неким подобием княжества. В котором были свои законы, свой руководитель, и с которым нужно было вести длительные дипломатические переговоры, чтобы добиться какого-то результата. Собственно, таким же княжеством можно было назвать УМТиХО (управление материально-технического и хозяйственного обеспечения). Тут, как говорится, рука руку моет. Руководители этих подразделений были представителями какой-то высшей касты, вроде индийских брахманов. И вместе с приближенными сотрудниками они представляли собой некие закрытые организации, типа масонов. Насчет того, что смета зачастую не утверждалась с нарушением всех возможных и невозможных сроков, Дырокол совсем не преувеличивал. Я неоднократно общался с секретарем в приемной ФЭУ, относя ей смету с "сопроводиловкой". То есть сопроводительным письмом, в котором написано, что "мы, мол, холопы, кланяемся барыне и просим утвердить". Но на барыне все эти пресмыкания в большинстве случаев были по барабану. Как правило, заходя через неделю с целью поинтересоваться о судьбе сметы, я узнавал, что она просто-напросто потеряна. Секретарь картинно разводила руками и намекала, что неплохо бы все это дело продублировать. После этого я снова распечатывал смету и сопроводиловку, снова отдавал в секретариат и снова ждал неделю. Когда праздник был уже на носу, я очередной раз появлялся в приемной и вдруг узнавал, что первая смета неожиданно находилась, и все было подписано. В общем, у них было чему поучиться даже Харитонычу.
   Я распечатываю плод своего спич-райтерского креатива. Пожалуй, нужно сваливать отсюда. Хотя бы ненадолго. Потому что Дырокол явно в ударе.
   - Я в пресс-службу. Заверить речь.
   Димка провожает меня тоскливым взглядом. Остается надеяться на то, что они после длительного монолога Дырокола начнут обсуждать что-нибудь по делу.
  
   - ... каким безусловно для нас является день Великой Победы!
   Генерал читает как всегда, сосредоточенно и авторитетно, не отрываясь ни на секунду от лежащих перед ним на пюпитре двух листков с речью. Я стою в числе небольшой группы "зрителей" в погонах, недалеко от ряда ветеранов. Каждый из нас держит в руках по белому голубю. Задача, которая нам предстоит, очень простая: выдать по голубю каждому ветерану. Чтобы в момент звучания торжественной музыки они выпустили их в небо. Вся предварительная беготня уже позади и митинг, посвященный Дню Победы, должен тихо и спокойно завершиться. Вместе с взмахами крыльев.
   - Твой текст? - толкает меня в бок один из молодых сотрудников управления кадров.
   Я едва заметно киваю. Наверное, он хочет добавить что-то вроде: "Приятно, наверное, когда сам генерал твои мысли читает". Но мешает торжественность ситуации. На самом деле я уже много раз писал речи для высокопоставленных руководителей в погонах. Поэтому особой гордости сейчас не испытываю. Потому что ничего выдающегося и принципиально нового я не написал. И вообще давно уже подташнивает от этой патетики. Иногда я всерьез задумывался о том, что неплохо было бы сочинить раз и навсегда шаблоны с выступлениями руководства. Чтобы не мучаться и не придумывать ничего нового. Потому что, по большому счету, каждый раз одно и то же. Я с уважением отношусь к празднику 9 мая, но... для кого все это? Для нас? Не смешите мой форменный галстук. Всей этой толпе в погонах, стоящей сейчас возле здания ГУВД, меньше всего хочется слушать прописные истины. Как бы я ни старался быть оригинальным, от этого они менее прописными не станут. Для кого же еще? Может быть, для жителей города? Чтобы они пришли посмотреть на этот митинг? Среди "зрителей" по пальцам можно пересчитать людей не в форме. И то это, скорее всего, неаттестованные сотрудники. Есть еще версия: для СМИ. Чтобы показать, какие мы патриоты и все такое. Из всего журналистского "бомонда" я наблюдаю только двух видеооператоров. Один из них - представитель загнивающей государственной телерадиокомпании. Наверняка снимает материал для скучнейших новостей на местном телевидении. Если, конечно, редактор пропустит. А другой - представитель нашей же пресс-службы. Снимает, видимо, сам для себя. Потому что я прекрасно знаю: во всем этом больше показухи, чем здравого смысла. Генерал должен видеть, что весь этот митинг каким либо образом фиксируется для истории. Потом отснятый материал будет просто лежать на полке. И никто о нем так и не вспомнит. И это уже никого не интересует. Главное, создана видимость. Обстановка торжественная, видеокамеры присутствуют. Генерал наверняка уверен, что присутствует еще и целый взвод пишущих журналистов. А если он доволен, то достаточно медиа-мероприятий из разряда "на всякий случай".
   Меня снова толкает в бок мой сосед. Но уже по другому поводу. Пока я предавался размышлениям, генерала уже сменили несколько выступающих, и настало время раздавать голубей. Выпускать их ветераны должны были не сразу. Сначала Дырокол должен был сказать что-то патетическое. Мой голубь, словно предчувствуя свободу, отчаянно вертит головой и дрыгает лапами. Я нахожу одного из ветеранов и вручаю ему "птицу мира". Он натянуто улыбается и дрожащими руками хватает его, едва не придавив шею. Бедные ветераны: в таком возрасте озадачивать их запусканием птиц. Они и так волнуются даже из-за самого факта присутствия на митинге. Впрочем, голубям сейчас тоже не позавидуешь.
   Мы отходим на исходную позицию. Дырокол что-то вещает в микрофон о мире и согласии. Наконец звучит торжественно-сентиментальная музыка и голуби взмывают в небо. Все как в план-сценарии, который мы не меньше десятка раз утверждали у Минингитыча. Невольно запрокидываю голову вверх и смотрю на улетающих птиц. Красиво все-таки. Даже появилось какое-то чувство удовлетворения. Что я тоже каким-то образом причастен к этой красоте. Сквозь мою эстетическую эйфорию пробиваются сдавленные смешки. Опускаю взгляд вниз, на грешную землю. И вижу следующую картину. По асфальту, недалеко от ряда ветеранов, нелепо раскинув крылья ползет один из голубей. Именно ползет. И никак не может взлететь. Видимо, ему пережал крыло или один из ветеранов, или сотрудник управления кадров еще до передавания. Все "зрители" с интересом наблюдают за его действиями. Не являются исключением и выступавшие во главе с генералом. Наконец бедная птица расправляет крылья и пытается взлететь. Ей это почти удается. "Почти" - потому что голубь, достигнув высоты двух метров, падает прямо на пюпитр, с которого слетают листки с речью (видимо, их оставил последний выступающий). Дырокол говорит при этом основной набор теплых слов, необходимых для завершения митинга, но, кажется, его уже никто не слушает. Голубь продолжает свои мытарства. Он пикирует с пюпитра прямо к высокопоставленным руководителям и приземляется прямо у ног начальника управления кадров. Тот недоуменно смотрит на него. Ситуация патовая. К руководителям так просто не подбежишь. А голубя куда-то девать нужно. Ориентируется зам. генерала по ХОЗО. Он берет птицу в свои волосатые лапищи и бросает ее вверх. На некоторое время голубю это помогает. Он перелетает через головы всех "зрителей" и скрывается где-то за стелой, стоящей возле здания ГУВД.
   Многие смотрят на это буквально раскрыв рты. Я нахожу взглядом Димку. Лицо у него каменное. Конечно, мы с ним объективно не виноваты. Не лично же голубям крылья подрезали. Но, чувствуется, никого это уже интересовать не будет. Если мы организаторы, значит и спрос за любой косяк - с нас.
   Митинг закончен. Первым делом мы с Димкой бросаемся за стелу, чтобы поймать несчастного голубя. Естественно, как и положено по закону подлости, он снова обрел дар левитации и уже успел скрыться в неизвестном направлении.
   - Чувствуется, аукнется нам этот голубь. Всеми своими перьями, - Димка оглядывается в надежде все-таки обнаружить его. - Будем надеяться, что он долетит до своей конторы.
   Завершив послемитинговую беготню, мы возвращаемся в кабинет и падаем на стулья. Я, наконец, снимаю фуражку и чувствую, как постепенно спадает служебное давление на череп. Через пару минут забегает Крошкин. В руках у него неизменный чемодан больших габаритов. Он всегда гордился им, так как он был куплен во время его бессмертной поездки за границу. В нем он носит сменную одежду, флейту и еще много всего.
   - Ну что, господа, отметим День Победы? - он открывает чемодан и достает оттуда две бутылки шампанского.
   Мы с Димкой переглядываемся.
   - Вчера колымили на свадьбе, подарили в качестве бонуса, - опережает он наши удивленные вопросы.
   - Меня сейчас, скорее всего, дядя Женя будет вызывать. Так что с выхлопом к нему лучше не появляться.
   Дядя Женя - это начальник управления кадров (Минингитыч - его зам), то есть главный наш куратор. Попадать к нему в кабинет в связи с каким-то косяком было смерти подобно. Пожалуй, во всем управлении кадров не было такого сотрудника, которого он бы не обещал уволить в порыве гнева. К вечеру, а чаще всего через полчаса он, как правило, забывал об этом. А отверженный сотрудник либо отпаивался валерьянкой, либо нажирался прямо посредине рабочего дня. Так как считал, что терять ему уже нечего. На следующий день он понимал, насколько иллюзорными были его страдания. И продолжал работать. Но уже наученный опытом.
   - Не будет. Их высокоблагородие отбыли на банкет-с. Я лично видел-с, - Крошкин разворачивает фольгу на горлышке бутылки. Сейчас он действительно похож на офицера царской армии. В сером парадном кителе, в белых перчатках и с шампанским в руках.
   - Слушай, поделись секретом. Где ты такой китель добыл? - меня это давно интересовало. Но я забывал спросить. Дело в том, что серые парадные кители были положены каждому. Стандартное форменное обмундирование. Однако получали их только по большому блату. Куда эти невыданные кители девались, для всех оставалось загадкой. Для простых смертных они были нечто вроде блуждающих фантомов. Никто их не видел, но всем они были страшно интересны. Однако каждому приходилось сталкиваться с ними заочно: вместо них нам как-то выдавали небольшую сумму денег. Она именовалась в бухгалтерском квитке как "компенсация за недополученное форменное обмундирование".
   - Начальницу склада, наверное, ублажил, - смеется Димка. Видно, что он уже отпустил от себя мысль о возможной сегодняшней встрече с дядей Женей. Поэтому был весьма счастлив. Все знали: если он поехал на банкет, значит, вечером он достигнет крайней степени одухотворенности. И вся эта история с голубями возможно больше вовсе не всплывет. Возможно... Во всяком случае, до ближайшего рабочего дня можно расслабиться.
   - Людей нужно знать, - гордо заявляет Крошкин.
   - Да ладно, знаю я всю эту историю, - Димка вяло опровергает его. - Ты даже пальцем не пошевелил, чтобы тебе выдали его. Кадры договорились с ХОЗО. Кто нужно кому нужно позвонил и все. Думаешь, если шампанское принес, теперь герой дня?
   - А ты думаешь, если дядя Женя тебе уже не страшен, можешь строить из себя всезнающего?
   - Неприлично отвечать вопросом на вопрос, - Димка говорит это уже под хлопок открывающейся бутылки. Подобные перепалки для них нормальное явление. Видимо, некоторым людям просто необходима такая встряска. Похамили друг другу - и довольны жизнью.
   - Это вопрос риторический, - Крошкин разливает шампанское по расставленным кружкам.
   Газированная жидкость быстро дает в голову. И вся недавняя нервотрепка постепенно отходит куда-то на второй план. На поясе гудит мобильник. Некоторое время я сижу, не замечая его. Слишком хорошо, чтобы сейчас с кем-то разговаривать. Наконец смотрю на экран. Да... Это последнее, что я ожидал увидеть: Оксана. Точнее, как он там ее называл... Ксаник.
   - Привет, - голос настолько приветлив, что я начинаю сомневаться, не глючит ли у меня определитель номера.
   - Привет. Чем обязан? - мне на самом деле становится жутко интересно, что же она решила мне сказать.
   - Мне нужно поговорить с тобой. Давай встретимся?
   - Ты уверена, что ни с кем меня не перепутала?
   - Уверена, - голос у нее внезапно осекается, и я понимаю, что ее приветливость - плохо надетая маска. На самом деле ей плохо.
   - Что у тебя случилось?
   - Давай я потом расскажу.
   Мы договариваемся о встрече. Ни за что бы не стал с ней видеться, если бы не этот ее голос. Видимо, у меня остались еще какие-то чувства к ней. Нет, не любовь, конечно. Скорее, привязанность. В этом смысле я стараюсь не врать себе. Многие люди встречаются, "притираются" друг к другу годами. А потом возникшую взаимную привычку гордо называют любовью. Девушки, потенциально готовые переспать с каждым понравившимся, называют себя влюбчивыми. Наверное, не менее гордо. Где здесь любовь? Один сплошной инстинкт самовоспроизводства.
   А может, это даже и не привязанность. Просто неудобно отказывать человеку в беде. В конце концов, обиды обидами, а может быть ей действительно плохо и не с кем поговорить. В любом случае, на вечер у меня не было особых планов.
   Когда мы приделываем вторую бутылку шампанского, в кабинет влетает Дырокол. Именно влетает. В такие моменты он напоминал Лбову, наделенную недюжинным интеллектом и жизненной мудростью. Сочетание термоядерное.
   - Так. Где голубь? - он весьма взбудоражен.
   Димка и Крошкин отрываются от своей словесной дуэли, смотрят сначала друг на друга, потом на Дырокола. Чувствуется, что шампанское изрядно ударило им в головы и последнее, что их интересует, это судьба какого-то пернатого существа.
   - Судя по тому, что за стелой его не оказалось, он все-таки улетел, - отвечаю я.
   - Звонили из фирмы. Сказали, что один голубь отсутствует. Спрашивают, куда его девали.
   - И что, мы теперь по всему городу должны его искать? Может, его плохо выдрессировали и он потерялся, - Димка закуривает полупьяным движением.
   - Они обещали звонить Евгению Степановичу в понедельник. Если голубь не вернется. Когда позвонят, начнется заваруха.
   - В самом деле, а что вы предлагаете делать? - я тоже закуриваю полупьяным движением.
   - Я предлагаю быть готовым к тому, что в понедельник мы будем все это расхлебывать. Ну ладно, посмотрим, может они не будут из-за одной птицы крик поднимать. Или долетит он до них все-таки.
   Дырокол исчезает так же внезапно, как и появился. Мы некоторое время сидим молча и переглядываемся. Потом кабинет взрывается от общего хохота. Мы смеемся от всего сразу. От того, что представили себе заседание по поводу исчезнувшего голубя. От того, что Дырокол очень озадачен птицей. И больше всего оттого, что внутри каждого из нас сидит по пол-литра шампанского.
   Едва мы успеваем докурить, в кабинет заходит еще один гость. Это Яшка. Наверное, самый беззаботный представитель инспекторского состава управления кадров. По большей части благодаря своему папе. Слухи о его деятельности и уровне благосостояния ходили самые разные. Но ясно было одно: денег у него было много. Равно как и связей с Горой. Многие недоумевали, почему при таком родителе сынок носит погоны и занимается делом, никак не связанным с семейным бизнесом. Но я уже успел узнать его душещипательную историю. Яшка закончил институт раздолбаем со стажем. Хотя парень он был далеко не глупый: эрудированный, с неплохим чувством юмора. Деньги, которые ему регулярно выдавались отцом на хлеб насущный, он просаживал в различных питейных заведениях. И ничем серьезным заниматься, по всей видимости, не хотел. Поэтому папа не придумал ничего лучшего, как купить для управления кадров компьютеров и оргтехники, снабдить ксероксной бумагой вплоть до апокалиптических времен и устроить сынка на службу. Которая, по его мнению, должна была сделать из Яшки дисциплинированного человека с глубоким жизненным опытом. Опыта, конечно, он здесь набирался самого разного. А вот дисциплины хватало на то, чтобы не сильно опаздывать на работу и не особо забивать на свои служебные обязанности. В общем-то, с него особо и не требовали. Потому что дядя Женя был несказанно рад новому сотруднику. Точнее, не именно ему, а тому материально-техническому приложению, которое прибыло вместе с его трудоустройством.
   Судя по глазам и выражению лица, Яшка, видимо, тоже был не прочь с кем-то вскрыть жидкое содержимое какого-нибудь чемодана. Впрочем, вскрывать на этот раз особо ничего не нужно. Судя по тому, что в руках он держит пакет с каким-то заманчивым содержимым.
   - Можно у вас схорониться временно? У нас народу много постороннего. А у вас тихо, спокойно.
   - Заходи, не стесняйся, - тут же реагирует Димка. - Только дверь прикрой за собой. А то народ у нас тоже, бывает, заходит.
   - У вас соль есть? - Яшка выкладывает на стол бутылку текилы и два лимона. - Давно хотел попробовать. Говорят, лучшая закуска к текиле.
   Димка достает с подоконника соль в бумажном пакете. Он совсем не удивлен неожиданным визитом. Видимо, Яшка не так редко совершал подобные визиты.
   - Тут осталось немного, - Крошкин смотрит на свет бутылку из-под шампанского. - Давайте в сейф поставим на черный день?
   Мы с Димкой почти одновременно киваем. Через несколько секунд НЗ надежно спрятано за толстым слоем железа.
   Мы разливаем текилу по кружкам. Я смотрю на часы. У меня остается примерно двадцать минут.
  
   Оксана, как всегда, опаздывает. Я рассматриваю прохожих, ощущая, как в голове бродят остатки шампанского и ста грамм текилы. Хорошо, что я назначил встречу через час, а не через два. Так бы напился. Правда, это ничего бы не изменило в наших с Оксаной отношениях. Точнее, их уже нет, этих отношений. И я приперся на встречу с ней неизвестно зачем. Наверное, по инерции.
   Оксана возникла неожиданно, совсем с другой стороны. Поцеловала меня в губы. Интересно, это по привычке? Впрочем, я слишком хорошо ее знал, чтобы гадать на этот счет. Так я и думал. Для нее всего нашего последнего разговора просто не было. Вот и все. Просто мы давно не созванивались. Так получилось. Заняты оба были, видимо. Ужасно заняты.
   Мы идем в кафе. Я заказываю ее любимый набор: пиццу и газировку. Себе беру тот же набор. Потому что после всей этой нервотрепки с митингом дико хочется есть. А в этот момент мне, как и миллионам моих сограждан, наплевать, насколько убийственна вся эта смесь для желудка. Внимательно наблюдаю за Оксаной. Явно с ней что-то не так. Взгляд бегающий, движения резкие. Видно, что она хочет что-то сказать, но не знает, как именно это сделать. Наконец она собирается с духом и выдает спич:
   - Мне нужно посоветоваться с тобой. Что делать, если тебя не хотят больше видеть? Или делают вид, что не хотят?
   - Смотря кто. И смотря какие для этого могут быть поводы, - на самом деле мне уже все ясно. Очевидно, Оксана увидела во мне психотерапевта. Вот только правильно ли я определил субъект?
   - Да никаких поводов и не было. Мы встречались как всегда. Просто несколько дней он мне не звонит. А раньше и эсэмэски писал, и звонил. Каждый день. Даже каждый час.
   Теперь уже сомнений нет. Наверняка весь этот микромонолог посвящен Ванечке. Который побаловался с очередной игрушкой и выбросил. До какой же степени нужно не думать, чтобы даже не понять, что я - худшая кандидатура для обсуждения этой темы. Более неподходящую не придумаешь. Хотя... Что я от нее ждал? Что она начнет каяться, упадет мне на плечо и зарыдает, тихо сказав: "Прости меня, дуру грешную". Признайся, товарищ Подпоручик, втайне ты же хотел этого. Даже переступил через свою гордость, чтобы потешить гордыню. Вот и получай результат.
   - Знаешь, последние два раза, которые мы с тобой встречаемся, я чувствую себя полным идиотом, - абсолютно искренне заявляю я.
   - Почему? - Оксана не менее искренне удивляется.
   - А ты не подозреваешь? - я чувствую, что меня несет. - В прошлый раз я убеждаюсь, что ты мне пудрила мозг, встречаясь с каким-то Ванечкой. Причем случайно убеждаюсь. Возможно, до сих пор так и ходил бы с ветвящимися рогами, ничего не подозревая. А сегодня ты решила мне рассказать неудачную главу из вашего романа? Чтобы я послушал, посочувствовал, посоветовал тебе, как лучше поступить, да? Ты настолько погружена в свою жизнь, что тебе неважно, что творится у меня внутри. Что я должен чувствовать при этом.
   - Но я думала... Что мы можем обсудить это... Как друзья.
   - Друзья? - я уже не обращаю внимания на то, что меня слышит все это жрачное заведение. - С чего ты взяла, что мы друзья? И с чего ты взяла, что я хочу это обсуждать? Потому что я не высказал тебе ничего в прошлый раз? А раз не сказал, значит все нормально, да? Как ты вообще представляешь себе нашу дружбу? Будем устраивать вечерние обсуждения сериала "Мой роман с Ванечкой"?
   Оксана смотрит на меня немигающим взглядом. Видно, что такого перегруза информации она ожидала сегодня меньше всего.
   - Не пойму только, кем ты меня считаешь. Своим сексуальным приложением? Мальчиком на случай, когда свободен вечер? А, нет... Позволь я угадаю. Мы партнеры. Да, точно, мы просто партнеры. Наши обязательства строго регламентированы. И каждый обладает своими правами. В том числе и на другого партнера. Странно только, что мы заранее все это не прописали в договоре. Когда начали встречаться.
   - Зачем ты все это говоришь мне? Я не для этого с тобой хотела увидеться.
   - А, ну да. Извините, отвлекся. Так о чем ты хочешь поговорить... О том, что ты больше не нужна своему очередному партнеру? Ты же думала, что руководишь им, как марионеткой. А он, оказывается, всего лишь играл... Так что же ты от него ждала? Вечной любви? На партнерстве ее не построишь. Как ни крути.
   - Не надо учить меня как мне жить, - на смену удивленному немигающему взгляду в Оксане начал появляться другой, стервозно-самодовольный. - Какое ты имеешь на это право?
   Вот она. Настоящая сущность, скрывавшаяся под ангельскими улыбками, беззаботным смехом, безобидными разговорами о голливудских звездах... Я специально дразнил, выманивал наружу этого зверя. Хитрого, спокойно лежащего где-то там, внутри. Вытягивал его на приманку слов, обличительных речей. Вот он и вылез. Конечно, пока еще только продемонстрировав клыки.
   - А ты какое имеешь право пудрить мне мозг?
   Я нарочно вытягиваю этого зверя наружу. Мне стало жутко интересно его увидеть. Именно жутко интересно. -
   - Не нравится - не слушай. И вообще, чего ты от меня ожидал? Что я выйду за тебя замуж? Смешно. Сначала научись зарабатывать. У тебя даже машины нет. А я молодая еще. Я пожить хочу. Красиво. И на что тратить лучшие годы? На тебя что ли?
   Отлично. Наконец теперь я знаю, что она обо мне думает. Какое место отвела в своей жизни. Я бы даже сказал, в своем топ-листе ухажеров.
   - Может, назовем это своими словами? Ты хочешь повыгоднее продать себя. И это, конечно, твое личное дело. Но нельзя было сразу при нашем знакомстве обозначить свою жизненную позицию? Сказать: "Привет, я Оксана. Я хочу красивой жизни. Конечно, мы можем встречаться, но красивая жизнь у меня будет с другими". И все. Никаких вопросов.
   - А что, и так непонятно? На что ты рассчитывал? Что меня привлечет твоя зарплата? И пицца с кинотеатром?
   - Я не рассчитывал, что ты состоишь не только из этого. Желаю тебе хоть иногда думать не только о себе.
   Я встаю из-за стола. Чувствую на себе несколько взглядов с соседних столиков. Ну и что. Я готов подписаться под каждым сказанным словом.
   Выхожу на улицу. Естественно, тут же закуриваю. Меня переполняет изнутри смесь гнева и уязвленного самолюбия. Хочется в качестве бонуса взойти на трибуну и высказаться в шикельгруберовском стиле. Вместо этого захожу в ближайший магазин, покупаю там бутылку самого жестокого крепкого пива и залпом выпиваю половину. Интересно, что она сейчас делает. Сидит и переваривает то, что я сказал? Или вышла на улицу? А может, просто доедает пиццу и думает: "Надо же было столько времени не замечать, что он такой козел". Последний вариант кажется мне наиболее реальным.
   - Антон, - слышу знакомый голос у себя за спиной. Оборачиваюсь. На меня смотрят пьяно-игривые глаза Яшки. - А ты что здесь делаешь?
   Видно, что он уже в достаточно одухотворенном состоянии. Но при этом сохранил координацию движений. Если бы не взгляд и не бутылка текилы с плескающимися на дне граммами тридцатью, можно было бы счесть его за трезвого.
   - То же самое хотел спросить у тебя, - мрачно замечаю я. - А что, так и не допили?
   - Да они свалили куда-то через минут десять после тебя. Я пошел гулять.
   Лицо у него какое-то обреченно-грустное. Такое бывает, как правило, когда есть желание выпить, но не с кем.
   - Пойдем в Красный квадрат? - вдруг изрекает Яшка.
   Звучит неожиданно. Тем более если учесть, что я впервые слышу это название. Хотя, по большому счету, мне сейчас все равно куда идти.
   - А что мы там будем делать?
   - Бухать, - Яшка допивает остатки текилы и выкидывает ее в стоящую рядом мусорную корзину "Чистый город". - Точнее, бухаем - это сейчас мы с тобой. А там мы будем культурно дегустировать коньяки и вина. Это клуб дегустации. Закрытое заведение. Я хожу туда, когда совсем наскучит.
   - Как же меня туда пустят, если это закрытое заведение?
   - Хозяин этого клуба - хороший друг моего папы. Так что тебе даже будут рады.
   Или сделают вид, что будут рады. Скорее всего, Яшка приглашает меня от скуки, а не потому, что там всем будет все равно с кем он придет. Но есть несколько причин, по которым я иду, не задумываясь, вместе с ним. Прежде всего, мне тоже скучно. И тоскливо. Может быть, более скучно и тоскливо, чем ему. Перспектива выпить на халяву - тоже не последний аргумент. И, в конце концов, мне нужно как-то снять стресс после моего концерта с "Ксаником". Я выбрасываю наполовину выпитую бутылку пива. Пожалуй, не стоит портить вечер плохими напитками, если впереди меня ждут такие изыски.
   Мы ловим "мотор". Яшка садится рядом с водителем и называет адрес. Одна из центральных улиц. Могли бы и пешком дойти.
   - Только одни момент. Не говори, где ты работаешь. Ни к чему это.
   А Яшка, видимо, не так и пьян. Соображает.
   - И что мне лучше всего сказать?
   - Скажи, что ты пиарщик. Или что-то в этом роде. Начинающий. Это, в общем-то, недалеко от истины. Ты как раз в костюмчике и галстуке после работы. Если не будут приглядываться к его стоимости, вопросов ни у кого не возникнет.
   - А про тебя там знают, где ты работаешь?
   - Каждая собака. Все уже давно обсудили, какой я раздолбай и как папа пытается меня воспитывать. Только бесполезно все это.
   - Что именно: обсуждать или воспитывать?
   - Да и то, и другое.
   Мы подъезжаем к двухэтажному дому постройки примерно начала двадцатого века. С виду обычное здание. Только украшает его внушительная железная дверь. И на окнах декоративные решетки. Яшка нажимает кнопку домофона. Через несколько секунд дверь открывается и на пороге появляется клон Николая Валуева. В деловом костюме и с бабочкой.
   - Добрый вечер! - вежливо басит он.
   - Это со мной, - Яшка проводит меня вперед, прежде чем "Валуев" успевает что-то спросить.
   После предбанника-гардероба мы проходим дальше внутрь, и я раскрываю рот от удивления. Видимо, здесь неплохо поработали строители и дизайнеры. Даже больше строители. Потому что мы стоим в большом зале. С очень высоким потолком. Видимо, были разрушены все стены и пол второго этажа. Чтобы сделать внутренности дома одним огромным помещением. На стенах - картины. Мебель под старину. Слегка приглушенный свет. И классическая музыка. Людей меньше, чем я подозревал. Всего человек тридцать. Все они разделены на несколько "фракций", обсуждающих какие-то дела. Одеты все в основном по-деловому. Женщины - в вечерние платья.
   - Я даже и не подозревал, что есть такие места. - Мы подходим к одному из столов, уставленных всевозможными напитками и бокалами. - Они что, все ценители вин и коньяков?
   - Может быть, человек пять из них действительно ценители. Но в основном сюда приходят пообщаться, завязать нужные знакомства, даже найти партнера по бизнесу.
   - Только не говори мне, что все это бесплатно.
   Яшка делает жест рукой, означающий нечто вроде: "Все в порядке, не парься". Мы наливаем по бокалу вина. Наверное, со стороны мы выглядим как два перспективных молодых бизнесмена на деловой вечеринке.
   - На самом деле, здесь тоже скучно. Но зато можно попробовать что-то новое. В плане напитков. Ну, еще встретить некоторых знакомых.
   Как будто в подтверждение его слов к нам подходит девушка в обтягивающем черном платье. То ли от выпитого за сегодняшний вечер, то ли от ослепляющего интерьера, она кажется мне ослепительно красивой. Кажется - потому что с некоторых пор я недоверчиво отношусь к своему восприятию после энного количества алкоголя. Как известно, каноны красоты под воздействием зеленого змия могут искажаться самым революционным образом.
   - Привет! - она улыбается Яшке. - Давно тебя здесь не было. Почему к нам не подходишь?
   - Привет! Извини, я занят разговором с моим другом. Он в первый раз здесь. Не хочу оставлять его одного. Да, кстати, познакомься: Антон.
   Я учтиво киваю, ощущая себя героем произведения русской классики.
   - Ирен, - она протягивает руку и я целую ее.
   - Вас действительно так зовут или вы просто предпочитаете французский вариант?
   - Это по привычке.
   - На самом деле она часто бывает в Париже, - поясняет Яшка.
   Мы чокаемся бокалами (Ирен пьет сок). Жаль, что я употреблял до этого. Притупилось восприятие вина. А оно сейчас наверняка лучшее из всего, что я пробовал в жизни. Краем глаза замечаю, что Ирен оценивающе смотрит на мой пиджак и ботинки. Да... Определенно, это место не для старших инспекторов. Пусть даже и Культурного центра.
   - Может, стоит переехать на ПМЖ во Францию? - я делаю вид, что обстановка для меня более чем привычная.
   - Нет. Я не могу там находиться больше месяца. Ностальгия. Там совершенно другие люди. А чем вы занимаетесь?
   - Он занимается пиаром для компании моего папы, - опережает меня Яшка.
   - Пиаром? А мы как раз сегодня затрагивали эту тему. Думаю, вам будет интересно побеседовать с одним человеком. Я сейчас...
   Ирен убегает, не дав нам сказать ни слова. Мы осторожно переглядываемся с Яшкой. Чувствуется, сейчас наша авантюра может закончиться конфузом.
   - Насчет компании папы ты, кажется, переборщил, - я делаю нервный глоток вина.
   - Как раз лишних вопросов задавать не будут. Коротко и ясно. А вообще, лови момент. Можешь неплохой колым себе найти.
   - Пока мне кажется, что я только приключения на свою задницу нахожу.
   - Нормально все. Главное, не тушуйся. А она ничего, да? Красивая.
   Видимо, каноны красоты у меня еще не сместились. Если наши мнения совпадают.
   - Даже очень. А сама она чем занимается?
   - Пока ничем. Учится. В Париж ездит на стажировку. У ее папы какое-то совместное предприятие с французами. Или представительство... В общем, выучится - далеко пойдет. Толковая девка.
   - Познакомьтесь, это и есть Антон, - Ирен подходит к нам вместе с "дегустатором" лет тридцати пяти. У него классический вид преуспевающего бизнесмена. Общую картину дополняет бокал с коньяком, элегантно расположенный в левой руке.
   - Георгий, - представляется он, заинтересованно глядя мне в глаза. - Ирен сказала, что вы занимаетесь пиаром?
   - Да. Именно, - я стараюсь делать вид исключительно компетентного специалиста.
   - У меня как раз появилась одна проблема. В связи с модернизацией моей компании возникла необходимость кардинальным образом переработать наш сайт. Я поручил это одной конторе, но мне не нравится то, что они сделали. Сейчас вообще трудно найти грамотного специалиста в этой сфере. Может, стоит прибегнуть к аутсорсингу с вашей стороны?
   Видимо, он нарочно произносит это малознакомое для несведущего человека слово. К счастью, я его слышал. Да и несложно было бы догадаться. В моей голове пролетает сразу много мыслей за одну секунду. Отказаться? Неудобно. Лучше согласиться. Взять контакты. А потом сослаться на занятость. Потом, по телефону. Так будет удобнее.
   - Да, конечно. Постараюсь найти свободное время, чтобы поработать с вашим контентом.
   Видимо, слово "контент", вовремя всплывшее в моей голове, производит нужное впечатление. Георгий еще больше оживляется.
   - Я думаю, нам стоит встретиться и обсудить. В том числе и ваш гонорар. Возьмите мою визитку. Как найдете время, позвоните мне.
   Мы еще некоторое время разговариваем по поводу непрофессионализма среди работников рекламы и пиара. После чего Георгий удаляется. Хорошо, что он не спросил мою визитку. Пришлось бы еще что-нибудь врать.
   За это время Яшка успевает приделать уже третий бокал вина. Это заметно сказывается на его ориентации в пространстве.
   - Я должен вас временно покинуть, - в перерывах между иканиями произносит он и тоже удаляется.
   - Яков как всегда в своем репертуаре, - скептически отмечает Ирен. - Ну как, я не зря вас познакомила?
   - Да, мне всегда интересно заняться новой темой. Это позволяет не ржаветь мозгам.
   - Ты даже не спросил, чем занимается его компания. Мне кажется, он оценил твою уверенность в своих силах.
   - На самом деле, важна даже не сама сфера деятельности компании. Все всегда очень индивидуально. Например, обе компании могут заниматься продажей автомобилей. Но каждая из них имеет свою специфику. Кто-то делает упор на трейд ин. А кому-то важнее работать с випами.
   Я отчаянно выкапываю из головы свой опыт работы в деловых изданиях. Ирен слушает меня с интересом. Видимо, я не так глупо выгляжу.
   - Для меня, честно говоря, это темный лес. Манипуляция сознанием и бла-бла-бла...
   - Сознание человека - не такой и сложный механизм, если разобраться, - чувствуется, меня поперло. - Если на протяжении энного количества продвигать какую-то идею конкретному человеку, он рано или поздно с этой идеей согласится. Все зависит от способов воздействия. Конечно, я не имею в виду методы из "Механического апельсина" Энтони Берджеса.
   Ирен смеется:
   - Да уж, это не пиар, а инквизиция.
   - Впервые встречаю девушку, которая читала Энтони Берджеса.
   - Читала-читала, - она становится похожа на маленькую девочку, которую похвалили за прочитанное наизусть стихотворение. - Правда, русский перевод мне меньше понравился. В оригинале Берджес гораздо интереснее.
   Я чувствую свое убожество. Потому что на самом деле смотрел только фильм. Да, товарищ лейтенант, сегодня вы играете на грани фола.
   - Ты еще остаешься здесь? Я, честно говоря, уже собиралась домой.
   - Учитывая состояние Якова, нам тоже пора, - игра в светского льва на самом деле уже начинает меня утомлять.
   - Тогда давайте я вас подвезу. Не зря же сегодня сок пью.
   Я делаю глубокий реверанс в ее сторону. Она смеется, обнажив абсолютно ровные белые зубы. Интересно, они от природы такие или это ювелирная работа стоматолога? Наверное, впервые я жалею о том, что у меня ботинки и пиджак не из дорогого бутика. И о том, что работаю в милиции не по той же причине, что и Яшка. Но, кажется, это ее совсем не интересует. Или она ловко притворяется. Вообще, после сегодняшнего свидания с "Ксаником" я был близок к тому, чтобы разочароваться в прекрасной половине человечества. Но, то ли под воздействием алкоголя, то ли из-за необычной обстановки и красоты Ирен я почти забыл о том, что было час назад.
   Тем временем Яшка возвращается. Он по-прежнему икает, ширинка расстегнута, и галстук свезен куда-то в сторону.
   - Скучали без меня? - язык у него заплетается еще больше. Кажется, предложение Ирен подвезти нас было как нельзя кстати.
   - Даже не представляешь как, - я подхожу к нему поближе и перехожу на шепот. - Застегни ширинку, клоун.
   Через несколько секунд я уже жалею о том, что сказал. Яшка начинает копаться в своих штанах, пытаясь найти молнию. Со стороны он похож на пьяного публичного онаниста. Я хватаю его за локоть и вывожу к выходу. Ирен идет с нами, едва сдерживая порывы смеха.
   На улице Яшка заметно оживляется. Видимо, свежий воздух немного приводит его в себя. Однако в голове у него по-прежнему роится множество пассионарных идей.
   - Все идем в клуб, - с пафосом восклицает он.
   Однако идея не находит поддержки. Мы медленно, но верно подходим к красной "Ауди ТТ". Я заталкиваю Яшку на заднее сиденье и сажусь впереди.
   - Вы что, уже домой собрались? - удивленно восклицает он.
   - Во всяком случае, тебе уже пора, - Ирен смотрит на него скептически.
   - Скучно, - как-то совсем обреченно отмечает Яшка. - А может, все ко мне поедем? А?
   - Я всегда рада с тобой пообщаться. Ты знаешь, - Ирен на секунду задумывается. - Но мне завтра рано вставать. Может быть, Энтони избавит тебя от одиночества?
   Мне почему-то приятно, что она называет меня на иностранный манер. Видимо, я все-таки тоже навеселе.
   - Энтони, не бросай меня! - театрально кричит Яшка. "Ауди" трогается с места.
   Внезапно я понимаю, что это лучший вариант развития событий. Если отказаться, Ирен подвезет меня прямо до "хрущобы", в которой я живу. Почему-то не хотелось портить впечатление о себе. Пусть хотя бы сегодня все будет красиво. И домой в любом случае не хотелось.
   - Не брошу, куда же я денусь.
   - Ура! - раздается не менее театральный крик.
   - Только обещай хоть немного протрезветь в течение ближайших минут тридцати. А то разговаривать сам с собой я не очень люблю.
   Ирен смеется над моей плоской шуткой. Я смотрю на нее краем глаза. Да... Пожалуй, Евгений из батальона Кремля был прав. Насчет непреодолимой пропасти между классами современного общества. Сейчас я даже не пытаюсь взять у нее номер телефона. Что я могу ей предложить? Кино и пиццу, как Ксанику?... Тьфу, Оксане... Все, хватит об этом. Я человек с зарплатой лейтенанта милиции. И случайно ворвался куда-то в другой мир. Не более того.
   Мы доезжаем до одного из домов в центре. Яшка медленно вываливает свой организм из машины. Видно, что по дороге его еще немного развезло. Но в целом он понимает что происходит.
   - Был очень рад общению с Вами. Вы очаровательны, - я целую руку Ирен и с улыбкой смотрю ей в глаза.
   - Вы не менее очаровательны, - она тоже улыбается. - Думаю, мы не первый и последний раз общались.
   - Очень надеюсь на это.
   "Ауди" срывается с места и исчезает за углом дома. Мы с Яшкой смотрим вслед и некоторое время молчим. Он первый нарушает тишину:
   - Ты ей понравился.
   - Думаешь?
   - Уверен. Я ее давно знаю. И могу определить, когда ей нравится человек, а когда нет.
   - Увы, толку от этого мало. Знала бы она об уровне моего благосостояния...
   - Да ладно, не все же в мире деньгами измеряется.
   - Ты идеалист, Яша.
  
  
  
   Глава десятая
   О спайдермене Степаныче или специфика промышленного альпинизма в органах внутренних дел
  
  

"Нужно работать в поте лица. Вы работаете, а я пота не вижу.

Нужно потеть обильнее"

(Из "утренника" Харитоныча)

  
  
   - Ну что, идем на расстрел, - Димка берет со стола ежедневник. Лицо у него недовольное, но не обреченное. Лицо человека, который знает, что ждать и как принимать служебные удары судьбы.
   Мы выходим в коридор, утапливая шаги в ковровой дорожке. Наша цель - актовый зал управления кадров. Или зал заседаний (на актовый по размерам он все-таки не тянул). Нас любил там собирать Минингитыч в случаях, когда, по его мнению, нужно было обсудить что-то важное. После майских праздников, помимо отчетной документации, никаких геморроев быть не должно. Но тема нашлась. Это был тот самый злосчастный голубь. Дырокол оказался прав: аукнулась нам эта птичка. Видимо, еще с утра из той конторы позвонили дяде Жене, и пошел резонанс. Мне жутко интересно, что же именно мы будем обсуждать. Как и где искать голубя? Кто виноват, что один из ветеранов пережал ему крыло, переволновавшись?
   Заходим в зал. Он представляет собой достаточно просторное помещение с небольшим президиумом и трибуной. От президиума тянется ряд столов. За ними и расположились участники шоу "Найди голубя". Такая фантасмагория, наверное, не снилась даже Харитонычу. Видимо, чем выше структура, тем изощреннее маразм.
   За столом сидит Минингитыч и весь социально-воспитательный отдел. Все с ежедневниками. Лица серьезные, как никогда. Чувствуется, дядя Женя сегодня передал негатив вниз по служебной парадигме. Не хватает только Дырокола. Но он на такие мероприятия не ходит. Его задача - реальные совещания перед реальными событиями. Тем более, он не аттестованный. И в случае чего может запросто обойтись без ГУВД. А вот ГУВД без него будет тяжеловато.
   - Ну что, куда голубя дели? - Минингитыч смотрит на нас волком. - Звонили из конторы этой птичьей. Начальнику управления. Будем разбираться сейчас.
   - Мы его никуда не девали. Он улетел, и нашей вины в этом нет, - Димка старается говорить спокойно.
   - А вот я так не считаю. Вы должны были проинструктировать ветеранов перед мероприятием. Они ведь не каждый день голубей запускают.
   Неплохо придумано, товарищ Минингитыч. Нужно было еще методичку специальную выпустить: "Правила эксплуатации голубя во время проведения торжественного мероприятия". И раздать ветеранам за день до митинга. А потом принять зачет.
   - По договору голуби должны прилететь обратно самостоятельно. А по какой причине это произошло, невозможно доказать. Может, его кто-нибудь из пневматической винтовки подстрелил во время полета. Откуда они так уверены, что виноваты мы?
   Димка говорит все правильно. Но всем сидящим за этими столами понятно: объяснять что либо бесполезно. Потому что дядю Женю этот голубь, видимо, сегодня клюнул в задницу.
   - Значит так. Не знаю что там по договору, но они сказали, что за голубя нужно платить. И если путных мыслей у вас в голове нет, значит, деньги будете выкладывать из своих карманов.
   В разговор вмешивается майор Гуляев. Человек, съевший собаку на всех этих мероприятиях и страдающий глубокой тоской по обычной бумажной работе.
   - Товарищ полковник, можно этот вопрос попытаться решить с ФЭУ, - он говорит уверенно, как будто для нашей Салтычихи платить за голубей - привычное дело. - Напишем сопроводиловку, объясним ситуацию.
   Браво! Гуляев предложил ход конем. Причем классический для милиции. У меня в голове ясно вырисовываются дальнейшие события. Мы пишем вышеупомянутый документ, делаем копию, предупреждаем "голубятню", что вопрос, мол, решается, подождите, будет проплата через ФЭУ. Естественно Салтычиха велит эту бумагу потерять. Но это будет уже неважно. Когда дядя Женя спросит, как дела с голубем, ему будет показана копия. А если есть конкретная бумажка, то все вопросы автоматически переадресовываются к ФЭУ. С этих пор можно разводить руками, делать беременные глаза и всем видом показывать, что мы не при делах. Мы свое дело сделали, а работу финансового управления мы не контролируем. Туда же можно переадресовать и звонящих "голубятников". Скорее всего, им быстро надоест безрезультатно названивать и слушать сказки дядюшки Римуса. Рано или поздно они просто-напросто плюнут на все это дело.
   Минингитыч, в силу своей "погремухи", не мог оценить всю глубину мысли Гуляева. Но как человеку опытному он ему доверял. Поэтому принял предложение к сведению. Однако с многозначительным видом изрек внезапно проскользнувший плод шевеления извилины:
   - Но ведь у нас нет такой статьи расходов - за утерянного голубя. Как мы все это будем проплачивать?
   - Если они захотят, им это будет нетрудно, - авторитетно заверяет его Гуляев.
   Минингитыч заметно успокаивается. Теперь, по крайней мере, он знает, что сказать дяде Жене в случае очередного припадка ярости. По большому счету, ради этого он и собирал всех. Потому что не знал, как реагировать в данной ситуации.
   - Значит, пусть наши "культурщики" пишут сопроводиловку и относят в ФЭУ. А там пусть сами решают. Мы с утра до вечера тоже курицами всякими заниматься не можем.
   Мы еще обсуждаем некоторое время вопросы насущные и расходимся. Все-таки молодец Гуляев. Спас, можно сказать, и меня, и Димку от неправедного гнева. Впрочем, голубь меня волнует гораздо меньше, чем сегодняшнее дежурство. Я состою в СОГе. Это следственно-оперативная группа ГУВД. Самый страшный геморрой для инспектора, приступ которого посещал его с завидной регулярностью, два раза в месяц. Начинался он с утра и продолжался сутки. В СОГ входили представители основных подразделений ГУВД. От следствия, ХОЗО, кадров и т.п. А так как нас курировало управление кадров, то мы брали на себя бремя этих сотрудников. То есть я должен был расследовать все косяки, случившиеся с сотрудниками органов внутренних дел за сутки. А утром докладывать дяде Жене. Далее всеми этими косяками занимался специальный отдел. Командовал им злостный майор, который сегодня утром меня инструктировал. Судя по тому, что он мне рассказал, работать я должен был на свой страх и риск. Потому что вместе со мной должен был дежурить сотрудник его отдела. А так как это, на их взгляд, не было обязательным, после шести-восьми вечера они уходили домой. Естественно, ночные часы, которые они должны были проводить вместе со мной, им оплачивали. В случае какого-нибудь совсем экстренного события я должен был звонить им немедленно. Кстати, по идее ни в какие СОГи я ходить не должен был. Потому что хотя Культурный центр и подчинялся управлению кадров, но не являлся его структурным подразделением. Естественно, эта бюрократическая мелочь никого не волновала. Поставили - значит так надо. А искать правды у Минингитыча или, тем более, у дяди Жени, было бесполезно.
   Димка убегает куда-то по своим делам. Скорее всего, личным, закамуфлированным под служебные. Я смотрю ему вслед и задумываюсь. Иногда мне кажется, что он рожден для этого. Крутиться и вертеться в этом дурдоме: обсуждать голубей, количество разноцветных шариков, местонахождение пюпитра, наличие микрофонов, по тысяче раз перезаверять план-сценарии, искать специально потерянные в ФЭУ сметы... Он воспринимает это как должное. Похоже, его это даже веселит время от времени. Конечно, бывают случаи, когда и у него нервы не сдают. И не так уж и редко. Но в целом он живет в этой системе. Именно живет. А я существую. Причем, мой пофигизм уже дает трещину.
   Захожу в кабинет и бросаю ежедневник на стол. Смотрю в окно. Унылая погода. Никакого просвета. Кажется, начинаю понимать, почему в милиции даже праздничный китель серого цвета. Распахивается дверь, заходит Яшка. Вид у него даже более чем мрачный.
   - Здорова, - сухо, без эмоций он протягивает руку.
   - А ты-то чего такой кислый? Тебе насчет голубя сопроводиловку писать не нужно.
   - У меня после выходных ощущение, что я кого-то убил. И меня мучают угрызения совести.
   - Это просто недостаток гормона счастья в крови, - я сажусь за стол и закуриваю с важным видом.
   - Какой еще гормон?
   - Все очень просто. В организме каждого человека есть так называемый гормон счастья. Эндорфин... или эндоморфин... В общем, как-то так. Когда ты выпиваешь, скажем, стакан текилы без закуски, он выделяется в большом количестве. Ты становишься счастлив. Но как бы авансом. Потому что естественным путем ты бы не мог получить столько счастья. Понимаешь?
   - Ну, понимаю. А что дальше? - Яшка смотрит на меня тоскливым взглядом. Настолько тоскливым, что даже вид из окна кажется мне фрагментом из диснеевского мультфильма.
   - Потом ты выпиваешь еще стакан, и еще. И в результате просыпаешься утром с неизбежным похмельем. Даже если остальные два стакана закусываешь. И часто это похмелье страшно не головной болью. И даже не обниманием с унитазом. А вот этим внутренним состоянием. Когда весь мир виден в суровых тонах. И происходит это не потому что ты кого-то вчера убил. А просто этот гормон счастья израсходовался внутри настолько, что там и намека на просвет нет. Одна скука смертная.
   - И сколько мне жить с этой скукой смертной? - искренне спрашивает Яшка. Видно, что нарисованная мной картина внутренних процессов человеческого организма ввергла его в окончательное отчаяние.
   - Пока не восстановится привычный уровень этого гормона. Или пока миллион евро в лотерею не выиграешь.
   - Меня бы сейчас и миллион евро не обрадовал бы, - Яшка задумчиво смотрит в окно.
   Почему-то я верю его заявлению. Мне становится жалко его. Хотя нельзя сказать, что у него незавидное положение. Начальство его не трогает. Папа денег дает. Живи - не хочу. Катайся как сыр в масле. Играй в стратегии на рабочем месте, пей пиво в обед и текилу вечером. Ну, иногда можно напрячься накануне и во время торжественных мероприятий. Казалось бы, ему несравнимо легче, чем мне. Но почему-то мне его жалко. И почему-то кажется, что совсем наоборот - именно ему тяжелее. И на душе у него даже мрачнее, чем за этим окном. Наверное, из-за этого взгляда. Безнадежного и тоскливого. Мне хочется подбодрить его.
   - Да ладно, не грузись. Все нормально. У меня такое тоже бывает. Иногда по несколько раз на дню.
   - Ты знаешь, мне кажется у меня его нет. Этого гормона, - говорит Яшка безжизненным голосом. - Вот ты привел пример со стаканом текилы. Я его выпиваю - а счастья нет. Дури в башке - хоть отбавляй. И глупых мыслей. А потом глупых поступков. Только счастья нет. Смеешься, веселишься. Но это другое какое-то веселье. Какое-то нездоровое. Бешеное, что ли...
   Он замолкает на несколько секунд. Потом, словно собравшись с мыслями, продолжает:
   - Трезвому еще хуже. Я уже не могу смотреть на все это. Какая-то беготня весь день, суета. А зачем? Не вижу в этом никакого смысла. И я тоже в этой беготне живу. Чем-то вроде тоже занимаюсь. Только кому от всего этого польза? Ну, я понимаю еще, что есть смысл в оперативной работе. В следствии... В реальном деле, которое помогает обществу. А мы? Мы чем помогаем? И кому? Все эти мероприятия, которые мы проводим, нужны для галочки. Не более того. Нам самим на все это смотреть противно. Не говоря уже о посторонних людях.
   Я не знаю, что ему сказать. Да и стоит ли... Некоторое время мы оба молчим и смотрим в окно. Поразительная тишина. Именно такая бывает, когда люди просто сидят и молчат. Пожалуй, если был бы я художником, то именно такую картину написал бы о милиции. Два офицера в кабинете ГУВД, тоскливо смотрящие на серый пейзаж за окном. В этой картине нет гордости от звезд на погонах, нет величия российской милиции. Нет всего того, что я видел раньше, в детстве, в фильмах "Петровка, 38" или "Огарева, 6". Есть пустота и бессмысленность. Я смотрю на Яшку и понимаю, что не один думаю над всем этим. Нас, по крайней мере, двое. Пытающихся найти смысл. Точнее, уже переставших пытаться. Отчаявшихся в этих поисках. Просто выбросивших свой призывной возраст в служебный вакуум. В открытое пространство, в черному космоса, где вместо звезд звездочки. Большие и малые.
   Нашу депрессивную идиллию взрывает Димка и Дырокол. Они вбегают вместе. По их лицам я понял, что за время нашей с Яшкой медитации произошло что-то новое. Причем, непонятно: плохое это новое или хорошее. Потому что лица у них одновременно и веселые и озадаченные.
   - Ты бумагу не начинал писать в ФИНО? - быстро спрашивает Димка.
   - Пока нет. А что, промедление смерти подобно? - равнодушно изрекаю я.
   - И не нужно. Голубь объявился.
   - И где же он?
   - Не поверишь, поселился под крышей нашего здания. Ну ты знаешь, отверстия там есть, типа как бойницы. Вот он там и квартировался.
   - Забавный голубь. Видимо, в прошлой жизни был милиционером. Ностальгия... А как же его обнаружили?
   - Опять же, не поверишь, - говорит Димка сквозь смех. - Генерал выходил из здания со своим помощником. Спускался по лестнице. И тут прямо на погон ему падает птичья какашка. Посмотрели наверх, а там белый голубь летает. Полетал-полетал и скрылся под крышей. Потом его еще несколько раз видели. В общем, быстро всплыла наша история. Спасибо помощнику генерала, настучал. Он ведь у нас в курсе всех слухов и событий. И сейчас нам срочное партийное задание: вернуть голубя обратно в его контору. И задание от высочайшего руководства.
   После этих слов смеются уже все. Даже Яшка. Первым прекращает "сушить эмаль" Дырокол:
   - Вообще, не до смеха сегодня будет. Лучше подумайте как этого голубя вызволить теперь.
   - Может, вызвать этих товарищей из птичьей конторы, пусть они сами его и вылавливают, - тут же выдает креатив Димка.
   - Ты бы еще что-нибудь пооригинальнее придумал. Представляешь, посторонние люди на крыше здания ГУВД? Да и к тому же я не уверен, что они захотят туда лезть в принципе.
   - В общем, придется самим... - Димка чешет затылок. - Ну, допустим, мы проберемся на крышу. А как его найти? Как определить в какой именно он "бойнице затаился"? И, самое главное, как выковырять его, даже если найдем.
   - Что-то ты много вопросов задаешь, - язвит Дырокол. - Ты начальник, между прочим. Должен решения принимать, а не вопросы задавать.
   Через несколько минут мы втроем стоим перед зданием ГУВД, запрокинув головы.
   - Тут, пожалуй, промышленных альпинистов вызывать нужно, - задумчиво констатирует Димка.
   - Скорее даже альпинистов-голубятников, - добавляю я.
   Задача действительно не из простых. Чтобы добраться до "бойниц", нужно спускаться с крыши на веревке. Или подниматься снизу, по пожарной лестнице. И тот, и другой вариант был трудновыполним. Вызывать пожарных ради того, чтобы поймать голубя, даже если это спецзадание генерала, будет слишком экстравагантно. Промышленные альпинисты бесплатно не полезут.
   - Я, кажется, знаю, кто нам поможет, - внезапно осеняет Дырокола. - Степаныч.
   Мы с Димкой недоуменно смотрим на него. Если бы не серьезное лицо, мы бы подумали, что он удачно шутит. Все прекрасно знали Степаныча. Это был наш электрик. Человек весьма неординарный, выдающий шокирующие и неожиданные фразы к месту и не к месту. Трезвым его никто никогда не видел. Но так как работу свою он все-таки делал и не требовал повышения нищенской зарплаты вольнонаемного, на алкоголизм Степаныча смотрели сквозь пальцы. И даже выделили ему отдельный "кабинет" - каморку в подвале, где он периодически причащался фанфуриками с боярышником или перцовой настойкой. Как он после всего этого зелья мог работать и вообще жить - для всех оставалось загадкой. Не так давно мне рассказывали историю про Степаныча. Точнее, про одно из его крылатых высказываний. Как-то в здании ГУВД решили сделать ремонт гардероба. Когда все работы были выполнены, с проверкой пришел генерал. Чтобы самолично убедиться насколько эффективно были использованы бюджетные средства. С генералом была свита: помощник, представители ХОЗО... В общем, полный аншлаг. Причем ответственный за ремонт докладывал генералу в прямо в гардеробе о результатах проведенных работ. Казалось бы, стандартная ситуация. Ничего непредвиденного случиться не может. Однако так получилось, что во время этого доклада в гардеробе работал Степаныч. Он стоял на стремянке и делал электропроводку. И слышал фразу примерно такого содержания:
   - Товарищ генерал, работа по проведению ремонта в помещении гардероба проведена успешно и в установленные сроки.
   Генерал со свитой и "докладун" стояли прямо под его стремянкой. И то ли он почувствовал, что находится в более высоком положении во всех смыслах этого слова, то ли ему стало скучно работать безмолвно и он решил поучаствовать в разговоре... В общем, так или иначе, Степаныч изрек крылатую фразу:
   - Да все заебись!
   Скорее всего, он просто хотел помочь докладчику, видя, сколько слов ему приходится произносить. И резюмировал его выступление. Коротко и ясно. В шоке были все: и генерал, и свита, и "докладун". Один Степаныч, как ни в чем не бывало, продолжил свое занятие. Наказывать его за это не стали. Потому что вольнонаемный. И увольнять тоже. Потому что на такую зарплату работать электриком на все огромное здание мало кто мог согласиться. Так и остался Степаныч легендарным человеком, безнаказанно ругнувшимся матом прямо при генерале.
   - Сомневаюсь, что он согласится лезть за голубем. Что он, камикадзе что ли? - недоумевает Димка.
   - Просто так, конечно, не полезет. А вот за бутылку водки полезет. Особенно если половину ее выпьет до того. Для храбрости.
   Тут осеняет уже меня:
   - Стоп. Вы что, действительно всерьез думаете, что кто-то способен поймать голубя, вылетающего из бойницы? И тем более нет никакой гарантии: будет он в это время на месте или нет. Не будет же он там сидеть и смиренно ждать, пока его поймают. Или вы считаете, что Степаныч у нас нечто вроде Бэтмена?
   Дырокол задумывается на несколько секунд.
   - Мне сказали, что он ровно над крыльцом летал. А жил где-то под крышей. Там углубление такое есть. Как бойница, только не сквозная. Видимо, наш голубок в одной из них и сидит. Точнее в одной из... раз... два... Одной из трех, которые в центре. Значит, место определено. Дело за малым.
   - За малым? То есть Степанычу всего лишь остается зависнуть в воздухе на полдня и ждать появления голубя с силками в руках? - на этот раз уже недоумевает Димка.
   - Все гораздо проще. Мы возьмем буханку хлеба. Пропитаем ее одним раствором... В общем, за отраву отвечаю я. У меня дома есть сильнодействующее снотворное. И оно мне без надобности. Вот и пригодится. Степаныча спустим с крыши на веревке, всего на полтора метра, до уровня бойниц. И он раскидает этот хлеб внутри них. Вот и все. Дело в шляпе. Голубь прилетит, с удовольствием поест и больше уже никогда не вылетит.
   Мы с Димкой переглядываемся. Да... Дырокол еще тот комбинатор. Прямо изощренный голубиный киллер. Но, честно говоря, мне в голову ничего более простого и разумного не приходит. Димке, видимо, тоже. Поэтому мы соглашаемся с идеей.
   Дырокол настроен решительно. Видимо, вся эта история здорово подмачивает его собственную репутацию. А ей он дорожил как ничем другим. Использовать Степаныча в качестве альпиниста было рискованно. Мало ли что могло случиться. Виноваты будем мы. Но, с другой стороны, нам дали команду: действовать. Вот мы и действуем, как можем.
   - Только сначала нужно договориться с хозошниками. Точнее, есть отдел по обеспечению здания. Кажется, они курируют Степаныча.
   Через пару минут мы заходим в один из кабинетов на первом этаже. Начальника нет на месте. Вместо него сидит заместитель. Он окидывает взволнованным взглядом нашу коалицию. И его можно понять: когда заходят несколько человек с такими напряженными лицами, это, как правило, не предвещает ничего хорошего. Нам требуется не меньше пяти минут, чтобы обрисовать ситуацию. Причем с каждой минутой глаза у зама становятся все шире.
   - Вы что, с ума сошли? - наконец выпаливает он. - А если с ним что-то случится? Даже если ничего и не случится. Все равно я не могу распоряжаться сотрудником в целях другого отдела.
   Начинается дискуссия. Когда она достигает своей кульминации, в кабинете появляется начальник отдела обеспечения здания. Седоватый "подпол", всегда задумчивый и угрюмый. Но сейчас он особенно угрюмо смотрит на всех. И его уже вдвойне можно понять: коалиция из трех человек бурно дискутирует о чем-то с его замом. На этот раз требуется уже минут семь для объяснения ситуации.
   - Я не могу рисковать сотрудником, - произносит он почти клонированную фразу. - Тем более, электрик для высотных работ не предназначен.
   - Тут и высотных работ-то практически нет. Нужно просто достать голубя. Вот и все. Дел на три минуты, - чуть ли не хором убеждаем мы его.
   - Да хоть на три секунды! Я объяснил ситуацию. Если бы было указание, то пожалуйста.
   Все замирают на время. Последняя фраза, кажется, натолкнула каждого на одну и ту же мысль. В милиции указание, какая-то бумага за чьей-нибудь подписью всегда имеет магическое значение. Потому что она позволяет снять ответственность с исполнителя. Указали сверху - значит, я не виноват.
   - Хорошо. Давайте оформим официальный вызов. За подписью зама генерала по кадрам. Устроит?
   "Подпол" задумывается. Ситуация нестандартная, поэтому он зависает, как атакуемый вирусами Windows. Только в роли вирусов выступают наши вопросы и предложения.
   - Ну, если за такой подписью, я обязан буду исполнить. Деваться некуда, конечно. Но все равно я бы вам не советовал.
   Естественно, ему некуда деваться. Фактически это будет указанием сверху. Вскоре мы уже сидим в своем кабинете и сочиняем бумагу примерно такого содержания: "Просим предоставить электрика ОООиО для обеспечения проведения работ на крыше здания ГУВД". С "шапкой", "сопроводиловкой" и всеми делами. ОООиО, как выяснилось, "научное" название отдела, с которым мы только что имели дипломатические переговоры. Расшифровывался он как "отдел организации обеспечения и охраны". Почти олимпийские кольца.
   Сопроводиловку мы подмахиваем у Минингитыча. Решили, что так будет лучше, причем без дискуссий. Беспокоить дядю Женю не стоит по двум причинам. Первая - он куда-то уехал. А вторая - не стоило будить в нем зверя. Лучше сообщить результат, когда он уже точно будет, чем информировать обо всем этом цирке сейчас.
   Мы снова появляемся в кабинете начальника ОООиО. Он смотрит на нас взглядом человека, который еще недавно надеялся нас больше сегодня не увидеть.
   - Подписали... - бормочет он себе под нос, пробегая глазами бумагу.
   - И даже зарегистрировали в канцелярии управления кадров, - бодро добавляет Димка.
   Последний аргумент убивает начальника навзничь. Чувствуется, его пугает даже не сам факт залезания на крышу Степаныча. А то, что таких ситуаций раньше не было. В милиции это самое страшное. Ситуация без аналогичных примеров в прошлом. Но ничего не поделаешь, официальная бумага все-таки. Она же будет алиби в случае, если все пойдет не по маслу.
   - Ну, хорошо. Подписали, так подписали. Забирайте своего альпиниста. Только смотрите, технику безопасности соблюдайте.
   Мы спускаемся в подвал, к заветной каморке Степаныча. Я впервые здесь нахожусь. Оказывается, под первым этажом бомбоубежище. Тут и заседают специалисты по гражданской обороне, которые мучили нас в виртуальных хлорпикриновых палатках. Наконец мы находим нужную дверь. Железную, проржавевшую по краям. Дырокол первым открывает ее. Да, видимо, вся эта история с голубем сильно задела его. До этого момента мне сложно было представить ситуацию, при которой он пренебрег бы своим имиджем светского льва и спустился в гости к Степанычу. Мы с Димкой не против его руководящей роли во всем этом. Хотя бы потому что другого варианта не видим.
   Каморка представляет собой помещение, по метражу напоминающее кухню в "хрущевке". Посередине стоит слегка покосившийся стол. На нем разложенная газета с надкушенным огурцом и рассыпанной солью. В углу стола стоят два фанфурика. "Настойка перца стручкового". Видимо, любимый напиток. Степаныч сидит за столом на выключенном калорифере и курит "Беломор" со смятой гильзой. Запах стоит невыносимый.
   - Чем обязан, господа? - с наигранным пафосом произносит он, выпуская едкий дым.
   - Степаныч, нужна твоя помощь. Нужно голубя достать с крыши. Ты человек опытный, любая задача тебе нипочем. Разумеется, спасибо не булькает, мы понимаем.
   При последних словах Степаныч заметно оживился. Все-таки Дырокол умеет найти подход к людям. Все по делу сказал. И заинтриговал. Несколько секунд мы смотрим как наш "альпинист" размышляет. Потом гасит окурок об ножку стола и произносит вердикт:
   - Две перцовки.
   Мы переглядываемся. У всех в глазах написано крайнее одобрение. Естественно, Степаныч не имел в виду "Немировку". Два фанфурика на столе красноречиво об этом свидетельствовали. Сделка была крайне выгодна. За исключением похода в аптеку, который мог плохо сказаться на нашем имидже (как бы кто-нибудь из коллег не увидел, потом устанешь оправдываться).
   - Идет, - торжественно объявляет Дырокол.
   - Ну, чего стоите, бегите в аптеку. А то я без топлива с места не тронусь.
   Степаныч чувствует себя хозяином положения и выражается с пролетарской прямолинейностью. Некоторое время мы оценивающе смотрим на него. Без топлива он действительно работать не мог. Здесь Степаныч не лукавил. Но вопрос был в том, насколько он был "заправлен" на данный момент времени. А определить его состояние в каких либо единицах измерения было практически невозможной задачей.
   - В общем, вы с Димкой идите за перцовкой. А я пока договорюсь, чтобы нам открыли доступ на крышу. И еще доеду до дома, возьму снотворное, - Дырокол, как всегда, тянет одеяло на себя. Хотя сейчас без его авторитета нам действительно было не обойтись.
  
   Мы на крыше. Уже в расширенном составе. Рядом с нами один бывалый прапор. Я так понял, он тоже относится к ОООиО. Его выделили специально, чтобы открыть нам чердак и помочь в проведении "спецоперации". Все морщатся и пытаются увернуться от порывов ветра. В руках у прапора веревка, которую он предусмотрительно взял в качестве альпинистского снаряжения.
   - Она хоть не старая? А то мало ли что, порвется, - Димка с недоверием смотрит на веревку.
   - Нормальная, - заверяет его прапор. - Да ты на него посмотри. Доходяга. Его и нитка выдержит.
   Степаныч, похоже, последний, кого волнует крепость веревки. Он открывает фанфурик, выдыхает и залпом выпивает его содержимое. Мы смотрим на него, раскрыв рты.
   - Во дает. Даже рукавом не занюхал, - отмечает прапор со смесью брезгливости и восхищения.
   - ... И на челе его высоком не отразилось ничего, - приходит мне на ум цитата.
   Я всегда поражался этой способности: выпить тошнотворную жидкость с таким видом, словно это лимонад "Буратино". И в одно время даже считал это определенной формой мазохизма.
   - Ебал я еще топливо занюхивать! - огрызается Степаныч. - Оно мой механизм заводит.
   Он заботливо прячет второй фанфурик во внутренний карман куртки и делает героическое лицо:
   - Ну, куда там лезть нужно. Гагарин к полету готов!
   Мы замечаем, что его все больше и больше начинает развозить. Но в целом он сохраняет дееспособность.
   Дырокол достает из пакета несколько кусков с хлебом, который он купил по дороге из дома (видимо, хлеб он уже заранее "отравил"). Потом подходит к Степанычу и вкрадчиво инструктирует его:
   - Это засунь себе в карманы. А когда мы тебя спустим, положишь в каждую из бойниц по куску. Только поглубже старайся. Все. Больше ничего не требуется.
   - Поглубже так поглубже, - безропотно соглашается Степаныч, рассовывая хлеб в карманы куртки.
   Мы все вместе подходим к краю крыши. Почему-то заглядываем вниз. Как будто это нам придется спускаться. На месте остается только Степаныч. Чувствуется, его не особо волнует предстоящий экстрим.
   - Веревки в любом случае хватит, - замечает прапор. - Даже два раза хватит. Так что можно подстраховаться. Сложить вдвое.
   - Это будет не лишним, - соглашается Дырокол. - Голубя не слышите?
   - Да они никаких звуков не произносят. Только перед спариванием, - с видом зоолога со стажем отмечает Димка.
   - Да без разницы, - подытоживаю я. - Главное, хлеб положить.
   На самом деле мне уже порядком надоела эта глупейшая ситуация. И я был в СОГе. В любой момент могли позвонить из дежурной части. А я на крыше.
   Мы возвращаемся к Степанычу и заботливо обвязываем его веревкой.
   - Главное, вниз не смотри, - консультирует его Дырокол. - Твоя цель - бойницы. И по сторонам тоже не смотри. А то голова закружится. Только перед собой.
   - Это мне по х... У меня голова и так кружится, - изрекает Степаныч слегка заплетающимся голосом.
   Мы с усилием завязываем узлы, проверяем, прочно ли держатся веревки подмышками. Потом все вместе подходим к краю крыши. Степаныч, не долго думая, перелезает на ту сторону. Без всякого колебания. Мы едва успеваем сориентироваться и вчетвером хватаемся за веревку.
   - Ты поосторожнее там. Разогнался, - нервничает Дырокол.
   Степаныч не слышит его и фальшиво напевает:
   - Не кочегары мы, не плотники...
   Ничего не скажешь, подходящий саундтрек. Эту песню Степаныч напевает все время, пока рассовывает хлеб. Периодически он вылезает обратно, и мы переходим к другой "бойнице". Чтобы лишний раз не перетиралась веревка. Но во время последнего захода он почему-то перестает демонстрировать нам свои вокальные способности. Поначалу мы этому обрадовались, но уже через пару минут насторожились.
   - Степаныч, ну как? Поднимать тебя? - как всегда, первым не выдержал Дырокол.
   Ответа не послышалось. Ветер, конечно, был соответствующий высоте, но настолько Степаныч оглохнуть не мог.
   - Антон, ты ближе всех стоишь, пойди, посмотри, что с ним, - видимо, Дырокол боится высоты. Потому что нам всем недалеко было идти. Но спорить я не стал. Тем более мне самому стало безумно интересно, чем там занят Степаныч. Не каждый день все-таки увидишь электрика, висящего под крышей здания ГУВД.
   Подхожу к краю, осторожно заглядываю вниз. То, что я вижу, непременно заставило бы меня засмеяться, если бы все происходящее не было частью моей служебной деятельности. Степаныч висит на веревке, безжизненно опустив руки и склонив набок голову. Конечно, можно было предположить, что он просто задумался. Или устал и решил немного отдохнуть, релаксироваться. Но одно обстоятельство опровергало эту версию навзничь: до меня отчетливо доносился храп. Сомнений не было: Степаныч спал на высоте примерно тридцати метров, вися на веревке. Интересно, успел ли он положить хлеб, перед тем как неожиданно в его ушах прозвучала мелодия из "Спокойной ночи, малыши"...
   - Ну, что там? Тянуть? - слышу позади себя нетерпеливые возгласы.
   - Тяните, - я решаю не говорить им пока ничего. Иначе они могли бы выронить веревку из рук. Или от смеха, или от удивления. Когда мирно сопящее тело Степаныча достигает края, я подхватываю его подмышки и втаскиваю на крышу. Теперь уже слышат храп все остальные.
   - Это его чего... На воздухе развезло? - Дырокол смотрит на "тело", выпучив глаза.
   - С одного фанфурика не должно вроде, - со знанием дела отмечает прапор. Потом обыскивает его карманы, достает оттуда пустой пузырек и половину одного из кусков хлеба. - О! Так он и второй залудил! Видимо, пока мы вниз с крыши смотрели. И закусить успел.
   - Намаялся спайдермен наш, - сочувственно смотрю я на безжизненно лежащего на крыше Степаныча.
   - Вот скотина! - с досадой изрекает Дырокол. - Теперь дрыхнуть будет до конца рабочего дня, не меньше. А то и больше. Будем надеяться, что голубь не в той бойнице живет, куда он не успел положить кусок.
   Димка берет в руки пустой фанфурик и смотрит его на свет:
   - Выпил сонную дозу, в прямом смысле этого слова.
  
   Шесть часов вечера. Самое ужасное время, если ты в СОГе. Все уходят домой, уставшие и счастливые. Предвкушающие свободный вечер. Или не очень свободный. Или даже совсем не свободный, а какой-нибудь дополнительно напрягающий. Но в любом случае - уходят с работы. А ты остаешься. Впереди бессонная ночь, куча звонков, огромное количество писанины и утренний доклад дяде Жене, с красными глазами и дрожащими от недосыпа и нервного истощения руками. Радует только одно: пока ничего не случилось.
   Димка уже собрался на выход, но решил покурить на дорогу. У него был такой ритуал в конце рабочего дня.
   - Тебе колы нужно купить. Чтобы не заснуть. Там кофеин. И еще с газами. Быстрее в кровь вдается.
   - Да мне и так, чувствуется, не до сна будет. С нашими сотрудниками не соскучишься.
   - Кстати, хочешь свежий случай? - внезапно оживляется Димка.
   - Надеюсь, не сегодняшний...
   - Не, это на той неделе было. Средь бела дня. Говорят, дядя Женя до слез смеялся, когда ему докладывали. В общем, закончил в одном РУВД свою смену дежурный из дежурной части. Видимо, настолько успешно закончил, что решил отпраздновать. Прямо с утра. После неспанной ночи его, как водится, развезло. Поехал домой на общественном транспорте. И все бы ничего, но он вылез на остановке, на площади. Тут у него кукушка стартанула и он начал регулировать движение.
   - И как, успешно?
   - Говорят, что да. И даже продолжительно. Поначалу особо никто внимания не обращал. Человек в форме. Пусть не в ДПСной фуражке, но все-таки... В общем, через полтора часа после окончания рабочей смены позвонили обратно в дежурку: "Забирайте своего регулировщика". Объяснение, конечно, он писал уже на трезвую голову.
   - Взыскание, наверное, получил...
   - Не, никакого взыскания. Устно наверняка пропесочили его. Это как пить дать. А вот дяде Жене случай настолько понравился, что он решил не буйствовать. Ну, ты его знаешь, человек настроения. Можно из-за ерунды какой-нибудь под горячую руку попасть, а в другой раз накосячить безбожно - и ничего. А если главный кадровик ничего не сказал сделать, то и на "земле" в личное дело ничего записывать не стали.
   - М-да, удачно засветился.
   - Ну ладно, - Димка тушит окурок в пепельнице. - Я поскакал. Надеюсь, у тебя сегодня "регулировщиков" немного будет.
   - Я тоже надеюсь.
   Димка уходит. Я опять смотрю в окно. Все та же серая картина. Только еще скоро стемнеет. Вот этот период я больше всего не люблю. Когда светлое время суток уже заканчивается, а темное еще не началось. Неопределенность какая-то. И серость от этой неопределенности еще больше усиливается.
  
  
  
   Глава одиннадцатая
   О вкусе должностного превосходства или СОГбенный марафон
  
  

"В целом грамотно. Но что-то суховато написано"

(Замечание Харитоныча по поводу информационной заметки)

  
  
   Звонок служебного телефона. Так, начинается... Смотрю на настенные часы: доходит восемь вечера.
   - Дежурный Куваев, - слышится ленивый бас на том конце провода. - Столкновение служебной машины. Записывай данные.
   Я хватаю ежедневник и ручку. Быстро фиксирую данные. Фамилию сотрудника, номер машины, звание, должность, контакты. Оказывается, это заместитель начальника седьмой ОРЧ Трухин. Нехилая должность... Ехал на служебном автомобиле. Столкнулся с "девяткой". Не сильно. Ничего серьезного. Но отработать материал нужно.
   Куваев прекращает свой монолог. Интересно, почему у всех дежурных такой вяло-недовольный голос... Как будто они все специализировались на одних и тех же курсах по стилистике речи сотрудника дежурной части. Где специальные преподаватели учили их неповторимому типу поведения. Говорить медленно, как будто не проговаривая, а прожевывая слова. С такой дикцией, словно на подбородок подвешена наковальня, не меньше.
   Вместе с остальными данными записываю номер телефона Трухина. Мобильник с городским номером. Звоню немедленно. Потому что рискую застать недоступного абонента. Хотя... на такой работе служебную мобилу отключать нельзя. В трубке раздается недовольный бас. Я как можно быстрее и содержательнее объясняю ситуацию.
   - Мы уже выяснили все. Обе машины застрахованы.
   - Вам нужно написать объяснение. Потому что такие случаи регистрируются в дежурной части ГУВД.
   - Какое еще объяснение? Чего я должен объяснять? - голос становится раздражительным.
   Еще полминуты я рассказываю, почему это необходимо сделать. Очень хочется рявкнуть ему в трубку что-нибудь стимулирующее быстрый приход в дежурку. Но субординация не позволяет.
   - Ладно, - наконец проявляет признаки благоразумия Трухин. - Завтра напишу.
   Я еще полминуты объясняю, почему это нужно сделать именно сегодня. Потому что утром уже нужно будет докладывать начальнику управления кадров. А это может быть и в восемь утра. И мне не хотелось бы говорить, что он, Трухин, отказался написать объяснение. Потому что ему было лень. В итоге он обещает подъехать часов в девять и написать мне эту треклятую бумажку.
   После этого я звоню гаишнику, который занимается этим столкновением. Тот оказывается более сговорчивым и обещает прислать по факсу все необходимые документы. Когда освободится от кучи неотложных дел.
   Вот, собственно, и все. Для первого этапа. Теперь остается ждать и надеяться на пунктуальность моих коллег. Самый геморрой начнется позже, когда у меня будут все документы, и я начну строчить справку.
   Нажимаю кнопку электрического чайника. Кажется, стоит поужинать. Позже может уже не быть времени. В кобуре на поясе жужжит мобильник. Номер неизвестный. С легко запоминающимися цифрами. Неужели опять из дежурки... Хотя, с чего им звонить сразу на мобилу? Они прекрасно знают, что я в кабинете. Беру трубку.
   - Привет! - приятный девичий голос. Веселый и, кажется, знакомый.
   - Привет, - сухо, без эмоций отвечаю я. Мне сейчас совсем не до флирта. И не до праздных разговоров.
   - Не узнаешь?
   Больше всего ненавижу эти ситуации. Когда понимаешь, что голос по телефону знакомый. И ты стопроцентно знаешь этого человека. Но не помнишь кто он именно. А человек издевается и не называет себя. И его совершенно не интересует, чем ты сейчас занят. Что у тебя, может быть, есть последние полчаса, чтобы элементарно пожрать.
   - Голос узнаю, но до конца не идентифицировал, - собираю остатки спокойствия.
   Вдруг меня простреливает:
   - Ирен?
   - Ну наконец-то! - она заливисто смеется. - Быстро же ты меня забыл.
   - Я... Я не забыл. Просто не ожидал, что ты можешь позвонить. Мы ведь даже не обменивались номерами телефонов.
   - А я узнала твой номер у Якова. Нашелся повод. Про тебя спрашивал Георгий. Мы с ним виделись сегодня. Вот я и решила узнать, не потерял ли ты его визитку.
   - Не потерял, - вспоминаю, что она лежит у меня во внутреннем кармане пиджака. - Только еще не определился со временем.
   Черт! Нужно было тогда сразу отказываться. Изобразил из себя гения пиара! Теперь буду оправдываться уже перед двумя людьми, что у меня нет времени, занят и т.п. Зачем вообще я тогда поперся с Яшкой!
   - Понятно, - возникает секундная пауза. - Слушай, а как ты относишься к авангардному искусству?
   - В целом с любопытством, - отвечаю я, не успев подумать в связи с чем этот вопрос.
   - А что ты делаешь завтра вечером?
   Нет, только не это... Наверное, впервые в жизни я жалел, что прекрасная девушка намекает мне о личной встрече. Причем, кажется, даже не намекает. А хочет предложить что-то конкретное.
   - Еще не знаю.
   Дурак! Только что пришел к выводу, что нужно отказываться сразу!
   - Я хотела посетить выставку "Излом". Наверное, слышал про нее. Завтра последний день. Одной не хочется идти. Может, составишь мне интеллектуальную компанию? Среди моих знакомых нет того, кто хоть как-то этим может интересоваться.
   Стоит ли говорить, что мысли забегали в моей голове на скоростях "Формулы 1". Тут же возникли аргументы за то, чтобы согласиться. Ведь она же сказала, что интеллектуальная компания. Может быть, ей и не нужно ничего, а я тут нафантазировал уже. Думай, подпоручик, думай! Пауза для размышлений слишком длинная.
   - А во сколько?
   - Выставка работает до десяти. Так что в удобное для тебя время после работы.
   Естественно, как чаще всего и бывает в таких случаях, все мои аргументы самому себе оказались не только весомыми, но и прямо-таки неоспоримыми. Я заканчиваю в шесть... Стоп. Завтра же у меня выходной после СОГа. Но лучше выспаться.
   - Давай в половине седьмого?
   - О кей. Договорились. Тогда до завтра.
   - До завтра.
   Кладу мобильник на стол и где-то полминуты хожу, как Ленин в заточении, по кабинету. Туда-сюда. Почему-то я взволнован, как если бы это было мое первое в жизни назначенное свидание. Авангардное искусство... Что может быть более подходящее для лейтенанта милиции... Снова хватаю мобильник со стола и набираю номер Яшки.
   - Что, скучно на дежурстве стало? - с ходу говорит он в трубку. Голос у него веселый, можно даже сказать жизнерадостный. Трудно было поверить, что еще сегодня днем этот же человек страдал неизлечимым онегинским сплином.
   - Ты зачем мой телефон дал? Мог бы у меня спросить для приличия.
   - А тебе она что, не нравится?
   - Если даже и нравится, не забывай, что я лейтенант милиции и на твоего папу я не работаю. И в вашу тусовку я попал случайно. Мне что ей, врать что ли все время теперь?
   - Дурак ты. Похоже, она тобой заинтересовалась. Думаешь, стала бы она названивать только потому, что этот... как его... тебя искал?
   "Заинтересовалась"... Что за дурацкое слово. Только Яшка так мог изъясняться. Как будто комитет государственной безопасности в 80-х годах мной заинтересовался.
   Я откидываюсь в кресле и закуриваю. Слишком много всего навалилось в один момент. Есть хотя бы одно удовольствие: подымить прямо в родном кабинете. М-да... Все-таки я безнадежен: не могу отказывать красивым девушкам. А почему, собственно, я должен отказываться? Из-за того, что Яшка выдал меня за другого человека? Не расстреляют же нас на пару за эту невинную авантюру. Точнее, очень даже винную.
   Но чего это я так взволнован? Ну, узнает она, что я простой служака из ГУВД. И что с того... Пожалуй, и скажу ей об этом завтра. Обязательно скажу. Даже интересно будет посмотреть на реакцию.
   ...И все-таки я взволнован. Почему-то взволнован.
  
   Снова звонок. Уже знакомый, почти родной голос Куваева:
   - Ты чего факсы не забираешь? Тебе там целую пачку прислали. Да, и еще Трухин пришел.
   На часах без пятнадцати десять. Трухин не пример пунктуальности, но я рад, что он вообще объявился. Спускаюсь на первый этаж в дежурку. Прохожу мимо дежурных, которые смотрят телевизор и что-то активно обсуждают. Началось мертвое время. Начальство ушло и теперь можно расслабиться. Недалеко от дежурных установлен стенд, на котором фотография в черной похоронной рамке. Этот стенд уже успело обсудить все управление. На фото - сосредоточенное, хмурое лицо человека в форме. С погонами подполковника. Я всегда замечал, что у человека, который умер, какой-то особенный взгляд на фотографиях. В нем есть выражение, есть жизнь, которую еще запечатлел объектив. Но... это выражение кажется каким-то потухшим, неестественным. Как будто человек не здесь, а где-то далеко.
   Это было фото уважаемого человека, начальника отела ХОЗО, имеющего много служебных наград, заслуг... Он скончался от сердечного приступа через несколько дней после выхода на пенсию. В пятьдесят с небольшим лет. Казалось, все в управлении сочувствовали не столько факту его смерти, сколько тому, что он не успел отдохнуть от службы. Ведь после монетизации льгот сотрудник милиции только и живет тем, что у него впереди ранняя пенсия. В том возрасте, когда о ней еще только мечтают неаттестованные граждане. Можно сказать, двадцать-двадцать пять лет он живет этим днем выхода на заслуженный отдых. Конечно, чаще всего он работает и дольше этого срока. Пока не попросят. Но работает уже с другим чувством. Чувством того, что все было не зря. И есть в жизни хоть какая-то справедливость. А здесь получалось, что сотрудник лишился самого главного. Преодолел финишную черту и упал, так и не успев насладиться триумфом.
   И еще я представил себе этого подполковника, только что вышедшего на пенсию. Прошел банкет, на который ушла значительная часть выплаченного выходного пособия. Прошли прощания с коллегами. Прошло даже похмелье после этого банкета. И он остался один на один с собой. Впервые понял, что такое быть одиноким. Большую часть жизни он был всем нужен и наверняка делал огромное одолжение своей подписью на той или иной бумаге (судя по должности). Когда у него было плохое настроение, он мог выплеснуть его на подчиненных. Когда было хорошее, всегда было с кем его разделить. С теми же коллегами. Все праздники, все будни, все хорошее и плохое было связано у этого человека со службой. А теперь, когда он стал свободен от всего этого, не знал что с этой самой свободой теперь делать. Первые дни он пытался построить планы на будущее, определить, чем он будет заниматься. Возможно, планировал устроиться на работу по гражданской специальности. Но понял, что остальному, "непогонному" миру он ничем не может быть полезен. И этот мир надвинулся на него своей пугающей правдивостью. Мир показался хаосом. Пустым хаосом.
   - Держи! Из-за твоей ерунды все планы спутал мне, - меня отрывает от размышлений полноватый и седоватый мужчина лет сорока. Вовремя догадываюсь, что это Трухин. Углубившись в свои мысли и сам того не заметив, я уже зашел в дежурку и чуть не столкнулся с ним. Да... Нужно быть поосторожнее с лирическими отступлениями во время СОГа.
   Я на автомате забираю бумагу с объяснениями и захожу в комнату, где стоит древний, с натугой работающий факс. Рядом с ним - разбросанные листки. Я хватаю их поочередно и смотрю, не ко мне ли они адресованы.
   - Для кадров я в отдельную пачку сложила. Вон, предпоследняя на том столе, - слышится где-то сбоку уставший голос. Принадлежит он женщине бальзаковского возраста. Я частенько видел ее здесь. Видимо, она дежурит на факсе. Выглядит она так, будто ее посадили в эту комнату лет на десять без права переписки. И срок уже заканчивается. Хочется сказать ей что-то ободряющее или пошутить, но прихожу к выводу, что это будет выглядеть скорее издевательством.
   Я беру свою пачку с факсовыми листками и иду к выходу. Уже подходя к кабинету, понимаю, что некоторые предложения невозможно прочитать. Частично из-за почерка гаишника, а частично из-за антикварного возраста факсового аппарата. Я выделяю карандашом непонятные места, вылавливаю по телефону гаишника, и он диктует мне их. Судя по голосу, его достало все это еще больше, чем меня. Но деваться ему некуда.
   Мне везет. Я почти успеваю дописать справку в электронном варианте, когда раздается очередной звонок Куваева. Еще одно ДТП. На этот раз у сотрудника даже есть ЗЧМТ (закрытая черепно-мозговая травма). А это значит, что плюс ко всему нужно будет собирать заключение врачей. По идее я должен выезжать лично на такое происшествие. Но не могу это сделать по двум причинам. Первая - для служебной машины дежурной части выделяется очень мало средств на ГСМ. А вторая - выезжать, собственно, было уже некуда. Сообщили слишком поздно. Делалось это зачастую из желания исключить присутствие представителей лишних инстанций, а еще чаще об этом просто забывали.
   Я нахожу по телефону гаишника и слышу его весьма недовольный голос, представляющийся старшим сержантом Шитовым. На мою почти интеллигентную просьбу выслать документы по факсу он реагирует таинственным монологом:
   - Тем более, факс у нас не работает в дежурной части.
   - И что вы предлагаете?
   - Ничего, - цинично отвечает Шитов. - Вам виднее, что делать в таких случаях.
   - Я перезвоню.
   Кладу трубку. Что-то не нравится мне этот старший сержант Шитов. Какой-то он демонстративно ленивый. Набираю нашу дежурку. Объясняю ситуацию Куваеву.
   - Да, есть такое дело. Сломался у них факс в дежурке. Но они отсылали сегодня с другого, у них в кабинете начальника следственного управления есть. Так что пусть берут ключи и отсылают оттуда.
   Перезваниваю Шитову и цитирую то, что сказал Куваев.
   - Вы знаете, у меня столько происшествий скопилось. Столько времени писать... А я ведь еще и покушать хочу.
   Из его очередного монолога непонятно, что является определяющим тормозящим фактором: желание покушать или труднодоступность факса. Но это уже неважно. Неожиданно для самого себя я слетаю с катушек:
   - А ты, товарищ старший сержант, жрать приходишь на службу или работать? Ты понимаешь, кто тебе звонит и откуда? У меня таких как ты тоже немало. И с каждым нянчиться и уговаривать некогда. Значит так, сейчас откладываешь все дела, идешь в дежурку, берешь ключи и отсылаешь по факсу все документы. И если я их не увижу через пятнадцать минут, писать ты будешь уже мемуары о доблестной службе в милиции. А заодно объяснишь своему начальству, почему вовремя не сообщил о ДТП с участием сотрудника следственно-оперативной группе ГУВД!
   После секундной паузы слышится глухой голос Шитова:
   - Ладно, понял.
   - Не "ладно, понял", а бегом выполнять! - ору я в трубку и кидаю ее, чуть не разбив об аппарат. Потом хватаю сигарету и закуриваю. Уже третий раз за последний час. Сейчас я готов был убить этого Шитова за его тупость и лень. И наглость. Наглость, возникшую после общения с каким-нибудь "зеленым", типа меня, лейтенантом, в первый раз сидящем в СОГе.
   Внезапно меня простреливает другая мысль. Возникшая параллельно. На заднем плане. Мысль настолько пронзительная, что я даже перестаю курить. Конечно, этот Шитов был не прав в данной ситуации. И восполнить его дефицит мотивации к служебному рвению было совсем не лишним. Но... при этом я очень даже напомнил самому себе Харитоныча. В самых ярких проявлениях. Я постепенно становлюсь им. Причем неожиданно для себя. Как будто во мне живет некий злой дух-подселенец. Раньше он никак не проявлял себя. А сейчас вылез на первый план. Вылез неожиданно, затмив меня самого, и сказал эту речь. Отточенную, разящую наповал, логичную и пугающую. Вот оно. То незаметное для самого себя, но со временем все более заметное окружающим. То, что постепенно делает из человека мента. И, самое страшное, я сейчас чувствовал за собой огромную правоту. Готов был раздавить этого Шитова, если он попробует дальше не подчиняться мне. Устроить ему служебную инквизицию с участием как непосредственного, так и высокого начальства. Сейчас я был Харитонычем. А он пофигистом. Роли поменялись. Я постепенно становлюсь частью Системы. У меня нет сожаления. Нет вообще ощущения, что со мной происходит что-то не то. То есть сам факт чего-то меняющегося, я бы даже сказал, мутирующего, осознается мной. Даже очень ясно осознается. Но характер этих изменений настолько естественен для меня, что остается только вкус. Новый, совсем не изысканный, но очень устойчивый. И этот вкус сейчас мне очень нравится. Я пробую его на языке снова и снова. Он беспощадно удивительный. Этот вкус должностного превосходства.
  
   Вздрагиваю всем телом от звонка телефона. Открываю глаза, в которые ударяет нестерпимо яркий свет. Тут же зажмуриваюсь. Вслепую нащупываю аппарат и чуть не роняю трубку.
   - Второй раз уже звоню. Ты чего там, спишь что ли? - Куваев проницателен на уровне экстрасенсорики.
   - В туалет выходил, - на автомате сочиняю я.
   - С облегчением. Записывай.
   Подрываюсь со стульев, хватаю ручку и ежедневник. Пишу каракули, щурясь от света. На этот раз хоть какое-то разнообразие. Один сотрудник умудрился подраться ночью в кафе. В свободное от службы время. Подробности по следующим телефонам...
   Кладу трубку. Есть огромное желание выключить свет и продолжить спать. Смотрю на часы: половина четвертого. Отрубился я, кажется, около трех. Да... лучше бы вообще не ложился. Хорошо, что успел накатать справки по двум предыдущим случаям.
   Чтобы как-то взбодриться, допиваю остывший чай из кружки и начинаю очередной сеанс телепереговоров. Спустя минут сорок возвращаюсь из дежурки с пришедшим по факсу объяснением подравшегося сотрудника. Разбирая каракули, все больше поражаюсь изобретательности мысли простого российского милиционера. Согласно объяснению, старшина милиции Жирков накануне вечером, в неслужебное время, посетил свой гараж с целью отремонтировать личный автомобиль. Чтобы процесс продвигался более эффективно, осуществлял он его со своим товарищем. Ремонтные работы затянулись аж до половины первого ночи. После чего оба решили посетить находящееся неподалеку круглосуточное кафе с целью попить кофе. Дальше следите за руками. В два часа ночи (видимо, выпив за этот период не одну чашку кофе) оба товарища познакомились с какой-то девушкой в этом самом кафе. А в половине третьего подрались из-за нее с тремя неизвестными мужчинами, тоже посетителями круглосуточного заведения. Точнее, это лучше было бы назвать "получили в бубен" от трех неизвестных лиц. Серьезных травм не получено. Задержаны все, включая прекрасную незнакомку.
   История почти заставила меня прослезиться. Единственный вопрос, который зрел в голове после прочтения, что же это за кофе такой интересный. Если от него так прет. Иногда, пытаясь неграмотно соврать, человек невольно описывает действительно произошедшие события. Причем так ярко, что это получается лучше, чем если бы он писал правду. Чувствовалось, что старшина еще не отошел от "кофеина", когда описывал свои ночные приключения.
   Далее я читаю объяснения трех представителей противоборствующей стороны. История обрастает новыми подробностями. Придя с кафе, они увидели Жиркова с товарищем и девушкой. Правда, по их словам, пили они не кофе, а водку в разлив. Девушка оказалась их знакомой. И они подошли с целью пообщаться с ней. Что крайне не понравилось и Жиркову, и его товарищу. В общем, об уровне интеллигентности их общения в объяснении ничего не говорилось. А результат налицо. И в прямом, и в переносном смысле.
   Дополняло картину объяснение самой прекрасной незнакомки, оказавшейся не работающей дамой 39-летнего возраста. О цели своего ночного визита в кафе и, кстати, о типе распиваемых с Жирковым напитков она тактично умолчала и начала с самой сути. То есть с неожиданной встречи с "одноклассниками".
   Случай настолько озадачил меня, что я решил позвонить своему СОГовскому куратору из нашего спецотдела. Тот слушал меня, изредка добавляя сонное "ну". Потом сказал, что ко времени доклада нужно вызвать их зама по кадрам и отключился. Звоню в отдел, говорю, чтобы оповестили зама. Этому требованию никто не удивляется. Видимо, не в первый раз приходится ездить на такие утренние визиты.
   Часам к шести по факсу приходят остальные документы (в том числе и некоторые от предыдущих двух случаев). К началу восьмого я дописываю третью справку, отношу копии в дежурку, распределяю плоды своих ночных трудов на три пачки, скрепляю их и только после этого обращаю внимание, что пора выключать свет в кабинете. Потому что за окном уже давно светло. Ложиться спать не имеет смысла. Да особо и не хочется. Завариваю очередной пакетик чая и настороженно посматриваю на телефонный аппарат. Хотя... все, что произойдет сейчас, уже будет не моей головной болью. По негласному правилу СОГовцев, все, о чем сообщили позже семи часов - дело следующего заступающего на дежурство. Сейчас я нахожу это правило особенно справедливым.
   В восемь утра неожиданно распахивается дверь кабинета. И я несколько секунд пребываю в полной уверенности, что меня посетили глюки после бессонной ночи. На пороге появляется Кеша. Несмотря на то, что его все так фамильярно называли, как в глаза, так и за глаза, он занимал вполне приличную должность: заместителя начальника аналитического отдела управления кадров. Человек умный, с высшим образованием. Но с дефицитом адекватности. Потому что я видел его в основном в двух состояниях: с похмелья и пьяным. Как он умудрялся руководить инспекторами, для меня всегда было загадкой.
   - У тебя есть лекарство? - без предисловий заявляет Кеша.
   - Какое именно? - поначалу я не догоняю, что именно он имеет в виду.
   Кеша несколько секунд смотрит на меня стеклянным взглядом. Лицо его скорее напоминает посмертную маску. Я пытаюсь определить, в каком из двух своих состояний он сейчас пребывает. Судя по внешнему виду, и в том, и в другом одновременно.
   - Ну, лекарство. Какое еще может быть лекарство?
   - А, вот оно что... Кажется, что-то было в сейфе, - я вспоминаю про остатки шампанского, которое мы распивали с Крошкиным и Яшкой. НЗ пригодился в неожиданной обстановке. Если его не выпили, я смогу обрадовать коллегу.
   - Тебе прямо сейчас?
   Глаза Кеши из стеклянных превращаются в хрустальные:
   - Ну я же сейчас зашел, а не потом, - он поразительно логичен.
   - Закрой дверь, - я беру ключи от сейфа, открываю его. Да, действительно: остатки шампанского стоят там. Кеша достает из внутреннего кармана кителя пластиковый стаканчик и протягивает мне.
   - Я смотрю, у тебя полная боевая готовность, - выливаю ему все содержимое бутылки. Получается как раз до краев.
   - Сто пятьдесят, однако, - с удовольствием отмечает Кеша, выдыхает в сторону и залпом выпивает "лекарство". Секунд пять он борется с подступившими газами (Димка надежно закупорил бутылку, прежде чем положить ее в сейф), потом засовывает стакан обратно в карман и застывает, глядя на настенные часы. Причем застывает где-то на полминуты. Видимо, до меня он уже "лечился".
   - Ты как себя чувствуешь? - наконец не выдерживаю я после пристального наблюдения за моим утренним визитером. Он медленно поворачивает голову в мою сторону и вопрошает с мутным взором:
   - Почему Бодхидхарма ушел на восток?
   В эту минуту, в этом состоянии, и уж тем более после ста пятидесяти грамм "лекарства" я ожидал от него многого. Но, тем не менее, сейчас Кеша несказанно удивил меня. И озадачил. Потому что я даже не знал, что ответить. Судя по тому, что Кеша после произнесенной фразы сразу молча удалился из кабинета, не сказав больше ни слова, вопрос был риторическим.
   И очень кстати удалился. Практически вслед за ним влетает Минингитыч:
   - Ну, чего сидишь, пошли.
   Он практически всегда приходил в восемь, чтобы поприсутствовать на ежедневном докладе СОГовца дяде Жене. В его обязанности это не входило, но почему-то делал он это регулярно. Видимо, считал это ярким прогибом перед начальником.
   Я сгребаю со стола пачку с документами и справками, ежедневник и бегу за Минингитычем, который не дожидаясь меня уже вышагивает в коридоре. Мы поднимаемся на этаж выше.
   - Ничего серьезного? - спрашивает он, когда я его догоняю.
   Я перечисляю произошедшие случаи.
   - Зама по кадрам вызвал? - вопрос относится к случаю с прекрасной незнакомкой.
   - Да, его оповестила дежурная часть. Должен быть.
   - Нужно самому оповещать, - огрызается Минингитыч.
   В приемной он почему-то внимательно смотрит на себя в зеркало, после чего мы заходим к дяде Жене. Наш бессмертный руководитель просматривает какие-то бумаги и даже не сразу замечает нас. Я кладу ему на стол справки с документами и начинаю доклад.
   - Товарищ полковник, за время моего дежурства в составе следственно-оперативной группы ГУВД случилось три происшествия с сотрудниками органов внутренних дел...
   Я рассказываю о всех трех случаях, изредка подсматривая свои записи в ежедневнике. Дядя Женя пристально изучает собранные документы. Когда я заканчиваю, он берет одну из бумажек и показывает мне:
   - Почему схема ДТП здесь такая бледная?
   - Так передает факс в нашей дежурной части.
   - Ну так пусть еще раз отсылают.
   Я уже хочу сказать, что пользы от дублирования не будет никакой. Будет так же бледно. Ситуацию реально может изменить разве что замена или починка самого факсового аппарата. Но тут же мысленно бью себя по губам. Нельзя! Я забыл одну из самых важных заповедей сотрудника милиции: если начальник сказал глупость, нужно сделать вид, что это была чрезвычайно умная мысль. Ну или по крайней мере охотно с ней согласиться.
   - Я созвонюсь дополнительно и они продублируют факс.
   Вот это уже ближе к истине. Это уже, можно сказать, на нужной волне. Сказали - нужно выполнять. А есть ли смысл в этих действиях или нет - уже не важно. Правильность моей тактики подтверждает то, что дядя Женя откладывает бумажку. И берет другую. Справку по поводу ночных приключений Жиркова.
   - А эти чего, всю ночь кофе пили?
   - Есть медицинское заключение, что Жирков был трезв.
   - Ты мне тут бабушку не лохмать, - у дяди Жени падает забрало. - Они там у себя договориться всегда могут. Напишут, что он там не только трезв, но и архангел Гавриил. Где зам по кадрам?
   - Дежурная часть оповестила его. Должен быть здесь.
   - А ты что, проконтролировать не удосужился? Справки написал и все? Домой в люльку, баиньки? Значит, домой не уйдешь, пока я не увижу зама по кадрам. Ну, что стоишь? Иди, ищи!
   Я выхожу из кабинета. Вот она, награда за бессонную ночь и собранные документы. Между прочим, полностью собранные. У многих, я слышал, доброй половины по утрам не хватает. Хорошо, что я догадался позвонить и спросить по поводу Жиркова. Хотя бы вызвал зама. Куда же он подевался, в самом деле?!
   Возвращаюсь в кабинет. Набираю дежурку. Голос еще с той смены, знакомый.
   - Дайте мне номер мобильного телефона зама по кадрам. Он не пришел.
   Пауза.
   - Странно. Давайте мы оповестим его еще раз.
   - Я не прошу его оповещать. Я прошу его номер мобильного телефона, - говорю на остатках нервной выдержки.
   Еще одна пауза.
   - Мы не даем мобильные телефоны. Это для... внутреннего... оповещения.
   - Слушай, ты это только что придумал, умник? - ору я в трубку. - Какое внутреннее оповещение? Его вызвал начальник управления кадров! И он не пришел! Так что звонить буду теперь сам!
   Теперь уже нет паузы. Я записываю номер телефона и не прощаясь кладу трубку. Забегает Минингитыч.
   - Ну, где зам?
   - Вот только узнал его номер мобильного. Сейчас буду звонить.
   - Медленно, медленно все делаешь! И номер мобильного ты должен был знать уже давно!
   Минингитыч уходит, хлопнув дверью. У меня уже нет сил хоть как-то переваривать происходящее. Я просто звоню заму.
   - Да, - слышится ленивый голос.
   Я представляюсь и напоминаю, что неплохо бы посетить вышестоящее руководство.
   - Я не могу сейчас. Занят до одиннадцати. К обеду может подъеду.
   Говорит он это вяло и безынициативно. Нет никакой тревоги, что дядя Женя скорее всего растерзает его сегодня. Слышатся короткие гудки. Я тупо смотрю в стену и уже ничего не понимаю. Либо этот зам не выспался и несет чушь, либо он камикадзе, либо просто уже собрался уволиться. В этой прострации меня застает Димка, пришедший на работу.
   - Ну, можно поздравить тебя с заслуженным выходным днем?
   - Выходной у меня пока не получается, - я молча беру сигарету и закуриваю. - Зам по кадрам не приехал.
   - А что случилось то? Что-то страшное?
   - Не то, чтобы страшное... Скорее, подозрительное. И смешное. На, почитай, если любопытствуешь.
   Я открываю на компьютере документ со справкой. Димка читает и начинает трястись от смеха. Я отсутствующим взглядом наблюдаю за ним. Это уже не смешно.
   - А зам у них не спешит сюда ехать. Даже открыто заявил, что у него дела. А я не могу идти домой, пока он не приедет.
   - Это кто тебе сказал?
   - Дядя Женя.
   Димка задумывается.
   - Кажется, я знаю, почему он не спешит. Он, может, вообще не приедет.
   - В смысле?
   - В прямом. Я слышал про этого зама. Он даже на совещания не всегда ходит. У него папа в ГУ МВД по нашему федеральному округу сидит. Генерал какой-то. Так что можно расслабиться и ложиться на стулья. Имел он в виду и дядю Женю, и Минингитыча, и даже нашего картавого.
   Я давлюсь дымом и тушу сигарету. Ситуация напоминает тиски. Они будут медленно сжиматься и раздавят меня, может быть, к обеду, может быть, к вечеру... Уже все равно. Я устал, ничего не соображаю и хочу спать.
   - Да ладно, ничего страшного. Дядя Женя просто не любит его. Оно и понятно. Поэтому и хочет видеть у себя на ковре. Но кишка у него тонка. Есть люди и покрупнее.
   - Толщина его кишечника меня совсем не интересует. А вот то, что он может влепить мне что-нибудь вроде неполняка, очень даже интересует.
  
   Два часа дня. Закончился обед. Я с трудом впихнул в себя картофель быстрого приготовления. Аппетита нет. Курить уже не могу. Спать не получается. Постоянно кто-то посещает кабинет. Один Дырокол часа три вещал. В обед я позвонил заму и уже по голосу понял, что неотложных дел у него стало еще больше. Минингитыч не звонил. Зато звонил начальник отдела по "косякам". И напомнил о поставленной задаче. Значит, убегать домой не стоит. Лучше дотянуть до вечера. По крайней мере, по окончании рабочего дня нет смысла кого-то искать. Я терпелив. Я очень терпелив. Я почти в смиренном состоянии духа. Я даже готов торчать без сна до шести вечера. Лишь бы меня не доставали все это время. Хорошо, что других завалов нет. Димка сидит напротив и не спеша разгадывает сканворд.
   В кабинет врывается Минингитыч. Успеваю отметить про себя, что он сегодня частенько к нам забегает.
   - А ты чего тут сидишь? - вопрос, конечно же, адресован мне.
   - Зам не хочет ехать. Я звонил ему неоднократно, - внезапно чувствую непреодолимое желание ударить его в мозг.
   - А то я не понял без тебя, что он не придет. Я спрашиваю, чего ты высиживаешь тогда?
   - Вы же сами слышали утром...
   - Иди давай домой. Все равно толку от тебя никакого.
   Минингитыч уходит. Димка смотрит ему вслед глазами навыкате:
   - У него что, месячные что ли начались?
   - А ты что, еще чему-то удивляешься? Я вот уже давно ничему не удивляюсь. Просто дядя Женя выливает свое говно на Минингитыча. А Минингитыч на меня. Вот и все.
   Да, это действительно уже не креветки. Это просто говно.
  
   - Привет! - Ирен сияет, словно я вручаю ей огромный букет, а не одну сиротливую розу. - Очень мило. Как ты угадал, что мне нравятся именно алые?
   - Напряг интуицию, - отвечаю я с мрачным выражением лица.
   - Ты знаешь, тебе нужно напрягать ее почаще, - заливисто смеется Ирен.
   Интересно. Почему-то когда хочешь поразить девушку своим остроумием и у тебя даже соответствующее настроение, она часто не замечает твоих потугов. А вот когда нет и мысли пошутить, неожиданно пользуешься успехом как шоу Бенни Хилла в Англии в 80-е годы. А настроение у меня не очень веселое. Потому что я решил рассказать, кто я есть на самом деле. И это грузит меня. Потому что до сих пор не придумал, как это лучше изречь. И потому что не знаю, в какое время это лучше сделать. Логичнее всего после посещения выставки. А то как-то нехорошо сразу весь вечер портить.
   Мы спускаемся по лестнице в подвал с надписью "Галерея N1". Никогда здесь не был раньше. Хотя мимо проходил тысячу раз.
   Выставка состоит из скульптур и картин. И те, и другие могли бы вызвать у меня шок еще года три назад. Но сейчас, после СОГа да и вообще после работы в милиции удивить меня каким-нибудь авангардом уже невозможно. Сначала мы останавливаемся возле скульптуры, стоящей прямо перед входом. Она представляет собой бесформенное месиво из бетона и арматуры. Внизу табличка "Сердце небоскреба". Название еще как-то оправдывало всю эту кашу из похмельного сна строителя. Хоть какой-то намек на креатив.
   - Концептуально, - задумчиво произносит Ирен с видом профессионального искусствоведа.
   Почему-то меня даже не раздражает ее серьезность. Вообще, постепенно начинаю забывать о своем загруженном состоянии. В зале спокойно и уютно. Несмотря на чудовищные плоды человеческой фантазии, которые нас окружают. Впрочем... следующая скульптура мне даже кажется интересной: огромная стеклянная бутылка, из которой наполовину вылез человек. Он карабкается, словно его держит что-то внутри.
   - Зураб Церетели явно отдыхает, - я захожу с другой стороны. - Жаль только выражение лица не показано. Как у манекена, безжизненное.
   Говоря это, чувствую, как слипаются глаза. Мне удалось поспать пару часов. Вместе с кофе это дало хоть какой-то эффект, но, видимо, этот эффект уже заканчивается.
   Мы подходим к следующему экспонату. Огромная человеческая голова. Вместо глаз - отверстия. Как выясняется при более близком рассмотрении - сквозные.
   - А вот это уже плагиат, - замечаю я. - Знаешь, у Егора Летова есть такая песня "Сквозь дыру в моей голове"?
   - Я не слышала.
   - Вот на это они и рассчитывают.
   Ирен опять смеется. И опять я даже не пытался шутить. Просто говорил то, что пришло в голову.
   Минут через сорок, честно просмотрев и обсудив все экспонаты и картины, мы выходим на улицу.
   - Честно говоря, я не в восторге от этого "Излома", - Ирен берет меня под руку.
   - Видимо, нужно было сходить на него, чтобы понять, что ходить не стоило. Говорят, лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, что не сделал.
   - Ты не сильно спешишь? - Ирен некоторое время смотрит на меня пристально. - Я давно хотела прогуляться по набережной.
   Пожалуй, это к лучшему. Мы прогуляемся, я соберусь с мыслями и расскажу о себе. Непонятно, почему она до сих пор ничего не спрашивает обо мне...
   - Даже если бы я спешил, то не отказал бы себе в удовольствии погулять с тобой.
   Как я галантен! Аж самому противно.
   Мы гуляем где-то полчаса. Я рассказываю все, что знаю о современной живописи. И обнаруживаю, что Ирен знает гораздо больше. И мне не обидно. Мне вообще становится хорошо и легко. Настолько хорошо и легко, что я едва вспоминаю, что хотел сказать.
   Все. Пора начать. Хотя бы издалека.
   - Я все не имел возможности тебе сказать...
   Останавливаюсь и смотрю ей в глаза. Какой у нее сейчас чистый взгляд. Именно чистый. Без фальши. Почему я раньше не замечал...
   - В общем, Яшка наврал все.
   - По поводу чего?
   - Ну, то, что я работаю на его отца. И вообще, меня трудно пиарщиком назвать. Я работаю вместе с Яшкой. В ГУВД. В Культурном центре.
   - И что? - она поразительно спокойна.
   - Мент я, понимаешь? В армию после универа не хотелось идти. Вот и надел погоны.
   - Ну и что? Почему ты заостряешь на этом внимание?
   - Потому что ты думала, что общаешься с одним человеком, а я другой. Из другой среды.
   - Причем здесь среда? Ты для меня один и тот же человек. Независимо от того, где ты работаешь.
   Я стою некоторое время как вкопанный. Наверное, сейчас один из самых ярких моментов, когда отчетливо ощущаешь себя идиотом. В самом деле, к чему весь этот цирк...
   Я снова вглядываюсь в ее глаза. Кажется, она действительно не фальшивит.
  
  
  
   Глава двенадцатая
   О даосской пустоте или хлопок одной ладони
  

"Я человек военный. Мне сказали люминий - значит люминий"

(Из откровений Харитоныча)

  
  
   Я иду вверх по лестнице. Винтовой лестнице на вершину башни. Поднимаюсь все выше и выше. Кругом полумрак. Я смотрю по углам, и мне кажется, что там кто-то шевелится. Мне страшно. Наконец, на самом верху башни встречаю Минингитыча и Харитоныча. Они стоят при полном параде и смотрят на меня какими-то странными, отсутствующими глазами.
   - Ну что, хочешь вверх подняться, по служебной лестнице? - смеется Харитоныч. - Интеллигент, бля, творческий.
   Я ничего не отвечаю. Просто не могу ответить. У меня словно отнялся язык.
   - А ты на рожу-то свою смотрел? Ты подойди, подойди, - это говорит уже Минингитыч, указывая на стоящее рядом большое зеркало.
   Я всматриваюсь в отражение и кричу от ужаса. Вместо глаз у меня две сквозные дыры.
   Я вскакиваю на кровати. Сердце, кажется, бьется где-то в районе кадыка. Оглядываюсь. Незнакомая комната. Хотя... Уже знакомая со вчерашнего вечера.
   - Приснилось что-то? - слышу сонный голос Ирен.
   - Да... Милиция в стиле авангард.
   Ложусь обратно. И чувствую, что боюсь закрывать глаза. Ирен прижимается к моему плечу. На часах половина восьмого. К девяти на работу, но можно было бы еще поспать. Потому что Ирен живет не так далеко от здания ГУВД. Но очень не хочется возвращаться в сон, обратно к этим вурдалакам в погонах.
   - Наверное, начиная со старшего лейтенанта, всем милиционерам снятся такие сны.
   - Слушай, а ты не пробовал уволиться оттуда? Говорит Ирен полупроснувшимся голосом. - Мне кажется, у тебя большой потенциал, и ты тратишь его не туда. Георгий, насколько я знаю, был доволен тем, что ты для него сделал.
   - Уволиться - это значит снять офицерские погоны и стать рядовым в армии. Я патологически годен к строевой. Вообще нужно было отслужить год и жить спокойно.
   - У нас такая армия, что непонятно: вернешься ты через год или нет. Тем более, этот вопрос можно решить. Тебя нужно познакомить с моим папой.
   - А он что у тебя, возглавляет военный комиссариат?
   - Нет. Не возглавляет. Но решить может, мне кажется, любой вопрос. Деньги и связи делают все. Кстати, я сегодня ужинаю с ним. Скажу, что приду с тобой.
   - Я не верю в беспричинную помощь со стороны тех, у кого есть деньги и связи.
   - Если я прошу его о чем-нибудь, он всегда делает это.
   Мы некоторое время лежим молча.
   - Почему ты мне помогаешь?
   - Может быть, ты не заметил... Ты мне не безразличен. Мы спим вместе уже неделю.
   - Да... Заметил. Просто я незавидный жених. Живу с мамой. И зарплата у меня небольшая.
   - Если бы не мой папа, мы ничем бы не отличались с тобой.
   - Впервые встречаю человека, которого не испортили деньги.
   - Дело не в этом. У меня был парень. Год назад мы с ним расстались. Точнее, я его бросила. У него было много денег. В один прекрасный момент я поняла, что с ним не о чем говорить. Он состоит из своих денег. И внутри, и снаружи одни деньги, понимаешь? И в другой прекрасный момент я узнала, что он изменял мне все время, пока мы встречались. Он даже не извинился. Сказал, что пока он молод, от жизни нужно брать больше и быстрее.
   - Где-то я слышал эту жизненную философию.
   Ирен молчит несколько секунд, потом продолжает:
   - Я целый год после этого даже не смотрела в сторону парней. Мне никто не был нужен. Казалось, что все они одинаковые. Такие же пустые. А недавно я увидела тебя. И поняла все.
   - Что именно?
   - Это трудно объяснить. Просто в одну секунду понимаешь, что это твой человек. И все. Как будто простреливает.
   - Представляешь, а я еще не хотел идти на эту тусовку.
   Еще я думаю, что если бы не встреча с "Ксаником", я бы не лежал здесь. Сама того не подозревая, она подарила мне лучшие моменты жизни на сегодняшний день.
  
   - Что-то ты подозрительно довольный, - Димка пристально смотрит на меня, когда я вхожу в кабинет.
   - Служба для меня всегда праздник.
   - Ага. Праздник. То-то я гляжу, шампунь выдул в честь праздника. Я вчера хотел причаститься в конце рабочего дня. Заглядываю в сейф - и обломинго.
   - Помнишь, я в СОГе был? Зашел Кеша утром. Он искал полечиться. Я ему и налил из лучших чувств.
   - Ну это ты зря сделал. Слышал, что его поперли из управления кадров?
   - За пьянство на рабочем месте?
   - Ладно если бы просто за пьянство. В общем, ты помнишь, что он с начальником отдела сидит в одном кабинете? Напротив друг друга?
   - Ну...
   - Начальника до обеда не было. Не знаю что Кешу так подкосило, твой шампунь или еще что-то... Но номер он выкинул сильный. Нассал начальнику в ящик стола и спокойно заснул прямо на полу. Не знаю, какое лицо было у начальника, когда он вернулся, но во всяком случае тут же он сделал все возможное, чтобы Кеша здесь больше не работал.
   - Да... Зря я налил ему. Благими намерениями...
   - Он теперь место ищет. Хорошо хоть с волчьим билетом не уволили.
   Заходит Яшка.
   - Слышали про Кешу?
   - Вот как раз обсуждаем, - Димка лениво зевает. - Хотя чего тут обсуждать. Пьют у нас все. Но в ящик стола начальника ссыт не каждый.
   - Он какую-то загадочную фразу сказал перед тем как уйти тогда, - вспоминаю я. - Даже запомнил. Он спрашивал, почему Бодхидхарма ушел на восток... Может, кто-нибудь понимает, что он имел в виду?
   - Это фильм такой есть, - вспоминает Яшка. - Наверное, смотрел накануне. Или просто название услышал и заинтересовался. По пьяни странные вещи иногда всплывают.
   - А про что фильм-то?
   - Про буддийских монахов. Или даосских... Они там загадки разгадывают. Коаны. Нам в универе как-то на спецкурсе по религиоведению рассказывали.
   - Что за коаны? - все так же лениво спрашивает Димка.
   - Ну это загадка такая. Которая не имеет ответа.
   - Зачем же ее тогда загадывают?
   - Это у них есть такая фишка. Тебе например говорят: что такое хлопок одной ладони? Нельзя же хлопнуть в ладоши одной ладонью. Вот монах сидит и медитирует. До тех пор, пока не понимает, что ответа никакого нет. И вообще смысла ни в чем нет. И тут же достигает просветления. Ну, в общем, как-то так...
   - То есть Кеша у нас, получается, был в двух шагах от просветления?
   - Окончательное просветление у него, видимо, наступило, когда он на полу заснул.
   Мы молча закуриваем все втроем.
   - Значит, даосы утверждают, что смысла ни в чем нет? - задумчиво спрашиваю я.
   - По ихнему так и получается.
   Звонит мобильник. На экране Георгий. Тот самый, которому я переделал сайт. Видимо, не зря про него Ирен вспоминала утром.
   - Антон, я посмотрел то, что вы сделали. Мне очень понравилось. Мы можем встретиться сегодня? Я отдам вам гонорар, и мы обсудим дальнейшее сотрудничество.
   Быстро прикидываю, что самое лучшее время - это обед. То есть с часу до двух.
   - Давайте в час? Вам удобно?
   - Хорошо, я свободен в это время. Договорились.
   Я убираю мобильник и смотрю на Яшку:
   - Знаешь, кто это был? Георгий. Тот самый, с которым меня Ирен познакомила.
   - Я очень смутно помню, - Яшка морщит лоб, пытаясь восстановить в памяти тот вечер.
   - В общем, я ему переделал сайт. Хочет сотрудничать. Только не знаю, каким образом это у нас получится. Я слышал, по закону сотрудник милиции не имеет права совмещать службу с какой-то другой деятельностью.
   - Ну так ты у них официально не работаешь. Может, это твое хобби...
   Димка смотрит на нас и философски замечает:
   - Если жить по закону "О милиции", тогда даосы правы. Смысла нет ни в чем.
  
   - Такие курите? - Георгий протягивает мне сигару.
   - Честно говоря, по пальцам можно пересчитать, сколько раз я их курил.
   - Ну, тогда стоит насладиться моментом.
   Мы сидим в его офисе. Пытаюсь не думать, сколько стоит сигара, которую я прикуриваю, и кожаное кресло, в котором сижу.
   - Я так понял, вы работаете на отца Якова?
   Соврать? Или сказать правду, как Ирен? В одну секунду в моей голове созревает комбинированный вариант.
   - Не то чтобы работаю... Это тоже нечто вроде аутсорсинга. Как в вашем случае. А постоянно я работаю вместе с Яковом. В ГУВД. Броня от армии, сами понимаете.
   - Ах, вот оно что...
   Георгий задумывается. По его лицу непонятно, разочаровал я его или обрадовал.
   - Во всяком случае, вы можете совмещать?
   - Думаю, да. Помимо рабочего дня есть вечер и ночь. Которые можно посвятить работе. Тем более... Есть вариант, что я уволюсь оттуда.
   Последнее заявление, конечно, вилами на воде... Но сейчас я чувствовал, что не стоит терять свой шанс. Тем более, вечером мы ужинаем с папой Ирен.
   - В любом случае, у нас пока есть время. Дело в том, что я собираюсь открыть рекламное агентство полного цикла. И одно из направлений - как раз ваша стезя. Я бы хотел, чтобы вы им занялись. Работы будет много. Но, естественно, за достойное вознаграждение. Думаю, через пару недель мы уже начнем работать. Так что буду рад сотрудничать с вами по полной программе.
   - В ближайшее время решится вопрос, смогу ли я уволиться. Как только что-то прояснится, я вам позвоню.
   Георгий кивает. Мы еще минут двадцать беседуем о копирайтинге, общероссийском и местном. Потом я иду в бухгалтерию и получаю примерно половину своей милицейской зарплаты за месяц. Это мне очень нравится. Тем более если учитывать, что над обновлением контента сайта я поработал пару свободных вечеров. Впервые за долгое время мне кажется, что все не так плохо.
  
   - Юрий Борисович, - сухо представляется мне грузный мужчина с просединой в волосах. Выражение лица у него крайне серьезное. Потому что он только что вышел из черного "Гелентвагена" и в большей степени потому что он папа Ирен.
   - Антон, - я жму его руку и чувствую, как он прожигает меня насквозь своим взглядом. Очевидно, что я не соответствую дресс-коду мероприятия. Честно говоря, мне уже все равно. В конце концов, скрывать мне нечего.
   Мы садимся за столик. Я совершенно не разбираюсь в ресторанах, но то, что вижу, впечатляет меня. Видимо, стоимость бокала с водой здесь на уровне моей кварталки.
   Нам раздают меню. Ирен заказывает какие-то блюда из морепродуктов, папа что-то с совсем незнакомым для меня названием. Я заказываю воду и говорю, что сыт.
   - Ты все время ешь перед рестораном? - Юрий Борисович смотрит на меня исподлобья.
   - Да, в милиции так принято, - пытаюсь я отшутиться.
   Ирен смеется. Юрий Борисович надменно ухмыляется. Не нравится мне все это. Хочется убежать отсюда, встретиться с Гогой, Яшкой, даже с Кариной Лбовой. Лишь бы не сгорать от стыда в этой золотой клетке.
   - Ну что, в армию не хочется идти?
   - Просто поздно уже для армии.
   - А я вот служил, между прочим. И институт потом закончил.
   - Папа... - Ирен укоризненно смотрит на него.
   Юрий Борисович прекращает наставительный тон, но я спинным мозгом чувствую, что он лично сейчас с удовольствием отправил бы меня в стройбат. Лет на пять.
   - Я сейчас приду, - Ирен встает из-за стола, - папа, запомни, ты обещал...
   Папа кивает ей вслед. Мы остаемся один на один.
   - Хорошо, что у нас есть возможность поговорить с глазу на глаз, - говорит Юрий Борисович как только Ирен уходит на безопасное расстояние. - Я понимаю, что вас связывают чувства. Не знаю, насколько они глубокие, но скажу честно: ты мне не нравишься. Человек, который не может купить в ресторане ничего, кроме воды, моей дочери не нужен. Или ты решил жить за мой счет? А, товарищ сотрудник культурного центра?
   Последние слова он говорит слегка наклонившись. Так, что я вижу зарождающуюся лысину на макушке.
   - Если у меня есть чувства к вашей дочери, это не обязательно означает, что я решил жить за ваш счет, - я говорю это железным тоном, всем видом показывая, что его "Гелентваген" и часы на руках не имеют для меня никакого авторитета.
   - А ты думаешь, она переедет куда-нибудь в хрущевку и будет кататься на копейке? Можешь изображать из себя кого угодно, но дурака из меня не нужно делать. Знаю я вас.
   - Все понятно. До свидания, - я собираюсь встать из-за стола.
   - Подожди, не кипятись, - Юрий Борисович делает останавливающий жест рукой. - Не смотря ни на что я помогу тебе. У меня есть такая возможность. Военкомат не вспомнит о тебе вплоть до окончания призывного возраста. Даю слово. Но при одном условии. Услуга за услугу. Я помогаю тебе, а ты прекращаешь всякое общение с моей дочерью. Вижу, как у нее глаза горят. Того гляди, замуж за тебя соберется. Молодая она еще совсем, глупая.
   Я презрительно смотрю ему в глаза. Неужели он действительно думает, что я пойду на эту сделку... Каким же насекомым он меня считает... Говорю ему точно такую же фразу, как тому кавказцу, который предлагал мне взятку:
   - Мы не в магазине и я не продаюсь.
   Встаю из-за стола и быстро иду к выходу. Юрий Борисович что-то говорит мне вслед, но я его уже не слышу.
  
   Дырокол опять вещает что-то из истории местной милиции. Димка устало слушает его вполуха. Я уже сотый раз играю в пасьянс "Косынка". Играю бездумно, на автомате. Уже прошел обед, а я за весь день сказал слов пять, не больше. Конечно, гружусь я не по поводу Юрия Борисовича. Этот самодовольный мудак перестал существовать для меня. Волнует совсем другое: Ирен не звонила мне. Ни вчера вечером, ни сегодня. И отключила телефон. В обед я заходил к ней домой и трезвонил в дверь, как сумасшедший. Никто не открыл. Это напоминало мне давнюю школьную любовь. Когда я не находил себе места и ничего не мог сделать. Еще не так давно ее не было в моей жизни и я не чувствовал этой пустоты. А сейчас пустота давила на меня. Если бы сейчас в кабинет зашел Минингитыч и сказал, что я уволен, это было бы для меня менее значительно, чем проигрыш в пасьянс "Косынка".
   Вместо Минингитыча в кабинет заходит капитан из МОБа с каким-то списком.
   - Распишись. Усиление в три часа. Тебя поставили.
   Я молча расписываюсь. Усиление или пасьянс... Какая разница. Все равно одна пустота. Медленно переодеваюсь в форму. Спускаюсь во двор. По дороге звонит телефон. Ирен! Дрожащей рукой нажимаю на кнопку принятия вызова.
   - Привет! - я едва узнаю ее голос.
   - Привет, ты куда пропала?
   - То же самое я хотела спросить у тебя. Куда ты ушел?
   - Спроси у папы. Думаю, это была не лучшая идея: знакомить меня с ним.
   Пауза.
   - А что он тебе сказал?
   - Он предложил мне сделку. Я отказываюсь от тебя, а он помогает мне.
   Еще пауза.
   - Ты знаешь, - голос у нее дрожит. - Нам действительно пока лучше не видеться. Я не знаю, что с ним случилось. Он закрыл мой счет в банке. Я не могу уехать учиться в Париж. А мне остался последний год... Я не хочу оставлять тебя... Но... Не могу не уехать...
   - Я все понял. Можно дальше не объяснять. А "пока не видеться" - это какой временной промежуток?
   - Во всяком случае, пока он не разморозит мой счет...
   Она что-то быстро говорит в трубку. Я опускаю руку с телефоном. Я больше не слушаю ее. В ушах стоит шум. Голова кружится. Сейчас я особенно четко вижу, на каком месте нахожусь в ее иерархии ценностей. И еще больше поражаюсь тому, насколько был слеп и наивен.
   Нажимаю на кнопку окончания разговора и отключаю телефон. Ирен умерла. Утонула в цифрах банковского счета. Растворилась в авиакассах при покупке билета до Парижа.
  
   Я выхожу во двор здания ГУВД. Уже идет построение. Нахожу своих, из управления кадров, и сливаюсь с темно-синей массой. В голове нет мыслей. Только готовность к действиям. Идти, стоять, выполнять. Наверное, сейчас я идеальный милиционер по своим внутренним качествам. Потому что внутри меня пустота. Даосская пустота. Я Бодхидхарма, который никогда не уходил на восток. Я ладонь несуществующего хлопка. Не нужно думать. Не нужно искать смысл. Его нет.
   Я поднимаю голову вверх, смотрю на небо. На секунду мне кажется, что где-то над крышами пролетает белый голубь.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"