Сегодня день моего рождения. Мне исполнилось двадцать три года.
В прошлом году я напился и в самый разгар празднества стал принимать ванну. Мама постучалась и сказала: "Андрюша, гости уходят", - "Пусть уходят", - злым, пьяным голосом ответил я. Гостями были мои друзья. Они не обиделись, а только понимающе засмеялись. В этом году я отменил застолье и на душе стало легче.
Весь день я ходил по Москве. День серый и неуютный. Посмотрел фильм "Грачи" в кинотеатре "Буревестник". Актёры замечательные, играют хорошо, но кинокартина грустная. Угостил буфетчицу шоколадкой. Молодая, симпатичная женщина тридцати лет, принимая от меня подарок, подумала было о продолжении так внезапно начавшихся отношений. Но взглянула в мои потухшие, безразличные глаза и остыла. В метро видел красивую девушку, всю дорогу переглядывались с ней. Она даже сошла на моей станции, но познакомиться я с ней не захотел. В последний момент решил, что не надо. А дома, оставшись один, жалел, что не подошёл.
Отпуск мой подходит к концу, скоро опять увижу Гохран. Надо уходить с этой работы. Много молодого времени трачу впустую, чувствую, что на глазах превращаюсь в старого беспомощного старика. Впрочем, я забылся. Прежде всего мне следует представиться и рассказать о себе.
Зовут меня Андрей Гарный, родился и живу в Москве, в Кунцевском районе. Окончил восемь классов средней школы, затем Электромеханический техникум, служил в Группе Советских Войск в Германии. В данный момент работаю электромехаником по лифтам в Гохране. Гохран по-другому ещё называется, - Третье главное управление при Министерстве финансов СССР. Как там оказался? Справедливый вопрос. Есть у меня друг Борис. Мы с ним не разлей вода, дружим с самого детства. Вместе дотянули до восьмого класса, гоняли голубей, разводили канареек, посещали секцию дзюдо. Окончили техникум, где нашли себе друзей.
Армия разбросала. Я служил в Германии, Борис на Сахалине. После службы в Советской армии снова сошлись наши пути-дорожки. Сначала решили устроиться в КГБ. Пригласительное письмо из этой организации получили. Но Борька не прошёл по зрению и я, за компанию, решил тоже туда не ходить. И куда мы только не просились. Пробовали устроиться санитарами в Пятнадцатую психиатрическую больницу и в Институт имени Склифосовского. Сотрудники этих учреждений нас от этой затеи отговорили. А потом вспомнили, что у нас всё же есть специальность. Мы же техникум Электромеханический окончили и даже немножко поработали. Восемь месяцев практики на третьем курсе и месяц перед призывом на службу в Советскую армию. Надо признать, что мы не хотели работать по специальности. Тут надо сказать, что у нас с Борисом в техникуме появились друзья. У одного из этих друзей, у Женьки, брат Валера, в своё время тоже окончивший наш техникум, работал в Гохране по специальности. Он пригласил нас к себе. Долго не думая, мы согласились. Так и очутились в Третьем главном управлении при Министерстве финансов СССР. Гохран - солидное учреждение. Красивое здание, от дома моего не так далеко, - одна остановка на электричке. Как теперь понимаю, даже отслужив в армии, мы всё ещё в какой-то степени оставались несмышлёными детьми. Нас всё ещё направляли. Куда скажут, туда мы и шли. Но попав в Гохран, не прогадали. Огромный коллектив, все люди хорошие, работа не обременяла. Это был без всяких оговорок молодёжный земной рай. О котором каждый из нас в душе мечтал и не надеялся, что когда-нибудь мечты его сбудутся. Две тысячи молодых девушек и женщин от семнадцати до двадцати восьми лет, бесплатный спирт рекой, раз в месяц, а то и чаще, танцы под духовой оркестр дивизии имени Дзержинского в собственном клубе, закрытом для посторонних. Бесплатная газировка, молоко. На пятнадцатом этаже просторная треугольная мастерская, южная сторона которой почти вся из толстого стекла. На подоконниках с весны до осени растут помидоры в большом количестве, так как рассаду мы берём из совхозного парника. В мастерской стоят аквариумы с рыбками, цветы в горшках, висят картины.
Два слова о работе, что называется, без лирики и по существу. Тружусь я в ОГМ. В отделе главного механика. В группе подъёмных механизмов. А это значит, что на нашей совести не только работа лифтов, но и два приспособления для мойки окон, так называемые люльки и маленький кран, который называется "Пионер". И этот самый кран - "Пионер", и люльки, для мойки окон, стоят нам на радость, бездействуют, - никто ими не пользуется. Два раза в год мы в эти люльки загружаем чугунные чушки, отрываем посредством электрического сигнала их на полметра от земли и смотрим, не оборвутся ли троса, на которых эти люльки держатся. Это называется испытанием. В другое время к этим механизмам никто не прикасается. К "Пионеру" так и вовсе не подходим. В нашей группе подъёмных механизмов есть инженер, который за них отвечает. Ему тридцать лет, закончил МАДИ, зовут Александром Якимовым. Мы зовём его Саней. Это самый весёлый и добродушный человек на свете. Возвращаясь к руководству. Начальник ОГМ, Зуйков Николай Иванович, его заместитель Анатолий Никифорович Дешёвый.
Когда мы с Борисом устраивались на работу, мы и помыслить не могли, что существуют такие фамилии. Сели напротив Анатолия Никифоровича, он нас расспросил обо всём, проинструктировал. Затем поднял трубку местного телефона и сказал: "Дешёвый беспокоит". Мы сидели в маленькой комнатке прямо напротив него. Молодые, сразу после армии, все на нервах. Такое огромное красивое здание, такая серьёзная организация, такая торжественная минута и вдруг - "Дешёвый беспокоит". Мы, не глядя друг на друга, принялись в голос хохотать. Анатолий Никифорович дал нам отсмеяться, не обиделся. Видимо, не раз приходилось страдать за фамилию. И направил нас в группу. Формально начальником группы был Николай Кириллович Зоткин, Коля. На деле начальником считался Анатолий Васильевич Щербаков, Толя. Числился он старшим инженером. Он в своё время закончил тот же техникум, что и мы с Борисом, теперь учился в вечернем институте. Итак, Толя, Коля, Саня, Боря и я - Андрей, работаем по пять дней в неделю. А теперь внимание. Дежурные механики. Они работают в смену, сутки - трое. Их четверо. Первый - ветеран ВОВ, пенсионер и бывший начальник группы подъёмных механизмов - Константин Андреевич Дубровин. Всеми нами уважаемый Андреич. Второй - Валерий Николаевич Кулямин, старший брат нашего с Борькой друга Евгения, человек, устроивший нас в Гохран. Он нам, через Женьку почти родственник. Третий - Валерий Чекуров. Бывший музыкант, торговец аквариумными рыбками на Птичьем рынке, муж красавицы жены. Весёлый беззаботный человек. Четвёртый - Владимир Максимович Бантиков. Поэт, алкоголик. По совместительству Бантиков работает в гостинице "Россия" таким же электромехаником по лифтам, так же в смену сутки-трое. Так же, как и у нас, пьёт там беспробудно горькую.
И это только мужская часть нашего большого коллектива. А женская часть не уступает в многочисленности мужской.
Марина Авдеева - диспетчер, постоянно находится в мастерской, смотрит на пульт, следит за движением лифтов. А лифты работают хорошо, так как финские, скоростные. Я работал с лифтами российского производства, - небо и земля. Это я говорю не к тому, чтобы лишний раз поругать отечественное лифтостроение, хулителей и без меня достаточно. Я это к тому сказал, что работы у нас фактически не было никакой. Лифты работают, не ломаются, мы бездельничаем. Женщины-лифтёрши следят за чистотой в пассажирских лифтах, моют полы, протирают зеркала. В качестве проводника сопровождают пассажиров в грузовом лифте. У них свой график, они сами по договорённости меняются и в мастерской сидят не всё время.
Сама мастерская - произведение архитектурного искусства. Она у нас треугольная. Одна стена практически полностью стеклянная, выходит на южную сторону. Из мебели два дивана, два лакированных стола, четыре кресла и три стула. В огромном треугольнике нашей мастерской располагается треугольник меньшего размера, маленькая комнатка. В ней находятся металлические шкафчики, в которые мы, переодеваясь, прячем свою одежду. В этой же маленькой комнатке шкаф с посудой, электроплитка, чайник, стол и стул. Работа с восьми до семнадцати, обед с одиннадцати до двух.
Собственно, первый год - сплошной праздник с объятьями и поцелуями. Приятельские беседы, выпивки, влюблённости, головокружение от успеха. А затем всё надоело - и товарищи, и спирт, и безделье, и деньги, и женщины. Человеку нужно развитие, понимание того, кто он, зачем он живёт и в чём цель его жизни. А главное, что ждёт его впереди. А у меня всего этого нет.
Мне исполнилось двадцать три года. Байрон в своём дневнике пишет: "в двадцать пять лет, надо уже быть чем-то - а что на моём счету?". Вот и на моём горизонте пусто. От этого просыпаюсь в холодном поту по ночам и днём не нахожу себе места. Хочется стать великим человеком, а перспектив для этого никаких. Нужно много учиться, много трудиться, видеть цель и идти к ней. А я прозябаю на постылой работе. А ведь до двадцати пяти лет, что называется рукой подать.
С семнадцатого марта я в отпуске, продлил его посредством больничного до двадцать первого апреля, но вечно же не будешь продлевать. Хватит прятаться от самого себя, надо что-то решать.
Глава 2 Знакомство с Анной. Таня
Ночью не мог заснуть, болела голова. С самого утра поехал в кино. Смотрел фильм производства студии ДЕФА "Человек и его имя", про молодого парня в послевоенной Германии.
Сегодня шестнадцатое апреля, - ровно четыре года, как меня призвали на службу в Советскую Армию. Служил в ГСВГ, Группе Советских Войск в Германии. Был такой же ненастный день, только чуть холоднее. Помню корочку льда на лужах. Армия явилась как нельзя кстати. К моменту призыва я окончательно отбился от рук. В хамской форме потребовал у родителей отдать мне те триста рублей из страховки, которые они откладывали по копейке в течение восемнадцати лет. Мотивировал это тем, что ещё неизвестно, вернусь ли я из армии живым. К моему удивлению, родители потакали моим прихотям и исполняли мои дикие просьбы. Дали требуемые мной деньги, которые я беспечно потратил.
Я окончил техникум, у меня появилась девушка, Оля Добрынина. В свои восемнадцать лет Ольга уже созрела, заневестилась, - ей хотелось скорее замуж. Не уйди я в армию, она непременно женила бы меня на себе. Но ничего хорошего из этого б не вышло.
В ожидании повестки из военкомата, с деньгами в кармане, очень весело проводил я время. Полюбил выпивать в кругу друзей. Мы сделали привычку каждый вечер посещать бар, где подавали дорогие коктейли на спиртовой основе.
Армия оторвала от всех этих соблазнов молодой жизни. Умом я понимал, что служба в Советской армии это благо, а натура всячески противилась. Хотелось дружеских пирушек, поцелуев с женщинами и ещё чего-то необъяснимого, но приземлённого.
Несмотря на мои занятия в секции дзюдо в юношеском возрасте, я к девятнадцати годам, вследствие увлечения винопитием, выглядел как совершенный дистрофик, длинный, худой и нескладный. Не удержусь поблагодарить Советскую армию за то, что она сделала из меня человека.
Замполит части, подполковник Кржижановский, подойдя на утреннем построении перед зарядкой ко мне, сказал окружавшим его офицерам: "Посмотрите, кого поставляют военкоматы. Разве сделаешь из такого хорошего солдата?".
Через полгода я стал ефрейтором, то есть отличным солдатом, через год сержантом. Через полтора года службы я командовал ротой молодого пополнения. Как с игрушкой, обращался с гирей в тридцать два килограмма, качался на брусьях и без труда делал "выход силы" на турнике. По тревоге бегал двенадцать километров в запасной район, уничтожать вымышленный десант противника.
Моё дистрофичное тело, незаметно для меня, превратилось в тело атлета, на которое любо-дорого было смотреть. А вернувшись со службы и мельком глянув на свой обнажённый торс в зеркало, я смутился и покраснел. До того гармонично сложенного молодого человека я увидел в отражении. Ещё раз спасибо Советской армии.
Сегодня случилось ещё одно знаменательное событие, - познакомился с Анной. Я уже несколько раз видел её мельком. Она волновала моё воображение своей красотой. Обменялись с Анной телефонами, мило побеседовали. Знакомство превзошло все ожидания. От встречи на душе осталось тёплое ощущение. Особенно запомнились её глаза, - красивые, умные, внимательные, загадочные. Впрочем, и всё остальное у неё на месте.
Ох уж эти влюблённости! Про Добрынину я вам уже в двух словах сказал, необходимо рассказать про Таню. Познакомился я с ней сразу после армии и в наших отношениях до сих пор не поставлена точка.
Я услышал о Тане сразу же, как только пришёл на работу. Марина Авдеева, наш диспетчер, говорила мне: "Ты завидный жених, Андрюшка, равных себе не видишь, но берегись, выйдет из декретного отпуска Танька, - влюбишься, потеряешь голову".
Марья Михайловна в молодые годы работавшая уборщицей в ЦК КПСС, любила вспоминать: "Когда я работала в ЦК...". Слушавшие её в этот момент вздрагивали, про себя думая: "А не сошла ли старуха с ума". Так вот эта самая Марья Михайловна также о Тане упоминала: "Когда второй раз Суслова (Суслова - девичья фамилия Тани) выходила замуж, отец сказал, что свадебное платье покупать ей не будет". Мой начальник, старший инженер, Анатолий Васильевич, говорил о Тане: "Красивая бабенция, но слаба на передок". А голос его при этом дрожал. И на лице было выражение, схожее с той лисой из басни, которая не может достать виноград и поэтому называет его кислым. Чувствовалось, что не по зубам ему, выражаясь его же словами, эта "бабенция". "Красивая гордячка", - говорил про неё инженер, знаток женщин и любимец всей нашей группы подъёмных механизмов, шутник и балагур Александр Якимов, - "На всех смотрит свысока, никого вокруг себя не замечает". Короче говоря, я был о Татьяне наслышан и подготовлен к встрече с ней.
И вот Андрианова вышла из декретного отпуска.
У нас в Гохране есть длинный коридор, ведущий к столовой. Иду я на обед, а навстречу грациозно шагает девушка, которой раньше я не видел. И кроме нас никого.
Надо признать, что это была большая редкость, так как работников на предприятии тысячи. Сблизившись, мы замедлили шаг, мне даже показалось, на какое-то мгновение приостановились, посмотрели друг на друга оценивающе. И я почему-то сразу понял, что это именно она, Таня Андрианова, о которой мне так много говорили. Мы не поздоровались, так как были незнакомы. Но узнали друг друга. Именно узнали.
Вернувшись в мастерскую, я поинтересовался у диспетчера Марины Авдеевой, как выглядит Андрианова, о которой столько говорят: "Блондинка, носик вздернутый, глаза синие, платье брусничного цвета?". "Да, это она, Танька", - тихо, словно открывая мне какой-то секрет, ответила Авдеева, - "Она зайдет ко мне в гости, я тебя с ней познакомлю. Она тоже увлекается театром, как и ты". Так, собственно и получилось.
На следующий день к нам в мастерскую пришла Татьяна. Анатолий Васильевич покраснел, как помидор, смешно было на него смотреть. Андрианова, как мне показалось, принарядилась для такого случая. Пришла в брючном костюме песочного цвета, в зелёной шёлковой блузке. Когда глаза наши встретились, она не выдержала моего взгляда и отвернулась. На все шутки отвечала благосклонным смехом.
Говорили всё больше о пустом, но в каждом моём слове, обращённом к ней, звучал вопрос: "Можно?". И в каждом её смешке на мою шутку, в каждом её ответе я слышал: "Да".
Я был не слишком искушён в амурных делах, но понимал, что это именно так. С другой стороны, у Татьяны муж, которому тридцать лет. Он высок, красив, умен, силен. Парторг своего отдела. Душа компании, всеми уважаемый человек. Только что ребёнка от него родила. Может, я ошибаюсь в её благосклонности? Может, это всего-навсего обычная вежливость? Тут Андрианова мне сама помогла.
Она появилась у нас в мастерской и, улучив момент, когда Толя с Колей ушли в машинное помещение, а Марина Авдеева оставила нас на какое-то время, сказала: "Завтра в обед я могу прийти к тебе в гости и почитать свои стихи". Но не настолько же я кретин, чтобы не понимать таких намёков. Договорились встретиться в час дня на автобусной остановке у моего дома.
Вернулась Марина. Таня с нами попрощалась и ушла. Хладнокровию Татьяны можно было позавидовать.
На следующий день в обеденный перерыв я отпросился у Анатолия Васильевича домой. Меня отпустили. Встретились с Таней на остановке. Я привёл её домой. В моей комнате даже штор на окне не было. Не было замка на двери. Письменный стол, софа, разложенная и застеленная и три деревянных стула, стоявших вдоль стены.
Татьяну не смутил такой интерьер. Она действительно стала читать свои стихи. Я какое-то время их слушал, а потом не выдержал и кинулся к ней с объятиями. Она вернула меня на место и настояла на том, чтобы я её дослушал. Я был обескуражен: она казалась холодной и недоступной. "Неужели всё этим и кончится? Неужели только ради стихов она и приходила?".
Когда вышли в коридор, собираясь уходить, я на свой страх и риск привлек её к себе и поцеловал. Таня ответила взаимностью. Чувства захлестнули меня, голова кружилась. Я неуверенно стоял на ногах, качаясь, как пьяный. Татьяна, находясь в моих объятиях, вдруг выронила сумочку из рук.
Андрианова попросила проводить её до моста через Сетуньку. Она жила в круглом доме в Матвеевском. По дороге говорили о театре, но слишком поверхностно. На мосту перед прощанием она мне сказала, что возможно, завтра в обед заглянет ко мне, и мы о театре поговорим подробней. После поцелуя в коридоре это звучало, как аванс на нечто большее.
Я опять что-то соврал руководству и отпросился домой в обеденный перерыв. Встретились на остановке, пришли ко мне.
Войдя в комнату, Таня села на софу, а не на стул, как это сделала вчера. Я присел рядом, осторожно поцеловал её в щёку, она не отстранилась. Затем поцеловались холодно, не как вчера в прихожей. Тут мною словно кто-то посторонний руководил. Преодолевая робость, я потянулся и расстегнул ей верхнюю пуговку на блузке. Ожидал получить оплеуху. Но вышло иначе. Она улыбнулась и, как бы уступая мне, сказала: "Ну, хорошо". После чего принялась раздеваться. Я глазам своим не поверил. Встал с софы, отвернулся и стал расстегивать непослушными пальцами пуговицы на рубашке.
"Возможно ли это? Не брежу ли я?", - спрашивал я себя. Оглянулся, а Таня нагая сидела на софе. Не помня себя, я как можно скорее скинул с себя оставшуюся одежду и бросился к ней в объятия. Спроси меня в этот момент: "Отдашь ли жизнь за этот миг?", - ответил бы: "Забирайте".
И начались наши встречи с Таней. Короткие, часовые, не успеешь лечь в постель и обнять возлюбленную, надо вставать. Час пролетал, словно одна минута. Я считал наши встречи, запоминая подробности каждой из них, опасаясь, что вот-вот всё закончится. После двадцатой встречи я привык к своему счастью.
Помню, как-то она пришла в воскресенье. Пробыла не час, а два. Я в шутку спросил тогда Таню: "Выйдешь за меня замуж?". Она мне серьёзно ответила: "Не выйду. Сейчас нам с тобой хорошо, но так будет не вечно. Привыкну, стану тебе изменять с другими". На том тогда и порешили, посмеялись и забыли. Но это моё предложение, высказанное в шутливой форме, как потом выяснилось, легло на благодатную почву.
Встречались мы с Таней не только у меня дома. Случалось, на квартире у её родителей. Там она чувствовала себя свободней.
Заведующий клубом, Дёмин Юрий Иванович, готовил вместе с нами театральные сценки, учил нас танцам. Мы с Таней танцевали в паре так, что все смотрели на нас, разинув рты. Подходили мы друг другу не только физически. С ней я говорил так, как ни с кем не говорил, даже с друзьями. Это была предельная искренность. А уж она мне рассказывала всё. Всю свою жизнь с самого детства, все мысли текущего дня.
Прошло три месяца, и Таня стала проситься за меня замуж. Не впрямую, но косвенно. И я, понимая, что она своего добьется, так как всегда привыкла добиваться своего, не знал, что с этим делать. Летом поехал с друзьями в отпуск, писал ей из отпуска письма "до востребования". Осенью встретились, она сказала, что ей необходимо будет сделать небольшую операцию, - аборт. "От кого?", - испуганно поинтересовался я. "Ну, тебя же месяц не было", - уклончиво ответила Таня. Я этим ответом удовлетворился. Она звонила мне из больницы, мы с ней подолгу беседовали. Точнее, это были даже не беседы, - восстановление нашего целостного организма, состоящего из нас двоих.
После больницы она пришла ко мне сильно изменившаяся, фактически пришла "половина Тани". Когда я полез целоваться, она мне сказала: "Пока нельзя". Мы мирно лежали на софе, и она со смехом рассказывала о том, как её начальник, Крылов, вытаращил глаза, увидев в бюллетене в графе "заболевание" диагноз "мед.аборт". Крылов, красивый статный сорокалетний мужчина, в прошлом сотрудник КГБ, конечно, знал о наших с Таней отношениях. В нашем клубе я уступил Тане место, был излишне предупредителен и заботлив. Крылов смотрел на нас понимающим взором. Я, глянув на него, сразу догадался, что он знает всё, даже то, что она рассказывала мне о нём и о записи в больничном листе. Чуткий был человек. Боготворил Таню и на меня смотрел с каким-то непонятным для меня интересом. Разговаривал со мной вежливо.
Там же, в постели, Таня сказала: "Нельзя будет месяца два". Потом разомлев после поцелуев, смилостивилась и сократила запретный срок до месяца. Но пошло что-то не так, она стала лечиться, ходить к нашему гинекологу, что был на предприятии.
В эти дни мы с ней встречались ежедневно. Порознь доезжали до станции метро "Филевский парк", там садились в такси, и я вёз её домой, в Матвеевское. По дороге беседовали. Именно тогда она и стала настаивать на том, чтобы я на ней женился.
Я сказал: "Ну не могу я сейчас на тебе жениться. Мне надо встать на ноги", - "Как знаешь. Ну, а мне нужно здоровье восстанавливать и жизнь устраивать". После этого разговора мы ездить на такси перестали. И даже перестали перезваниваться.
Но тут Новый год на носу. Заведующий клубом разучивал с нами номера. Мы по-прежнему на радость всем вместе танцевали поставленные для нас Юрием Ивановичем танцы. Взяли в прокат костюмы. По мнению заведующего клубом, я должен был сыграть Деда Мороза, а Таня - Золушку. Золотое платье ей очень нравилось и очень шло.
Мы уже репетировали "генеральную", сидели в зале, смотрели номера, в которых не принимали участия. Сидели втроём - я, Таня и девушка, игравшая роль Снегурочки. Ни с того ни с сего, эта девочка, обращаясь к Тане, фальшивым голосом предложила: "Ну, хочешь, ты играй Снегурочку". "Хорошо", - ухватившись за предложение, тотчас согласилась Таня. Девочка сама была не рада тому, что сказала. Посмотрела на меня, прося поддержки и помощи, но я, как заговорщик, отвёл глаза в сторону и промолчал. Девушка и рада была бы забрать свои слова обратно, она очень хотела быть Снегурочкой, смотрела вопросительно то на Таню, то на меня. А потом вдруг, словно что-то поняв, сникла. После этого разговора она исчезла не только из новогодней группы, но и из творческого коллектива нашего клуба.
Отыграли мы новогодние праздники. Таню перевели на объект "Загородное", и мы стали с ней редко видеться. Это позволяло мне осмотреться, подумать о будущем.
Быть может, с Анной обрету мир в душе? Время покажет.
Глава 3 Театральная студия
Пятнадцатого апреля я впервые был в Театре на Таганке. Здание театра, интерьер, буфет, зал, - всё понравилось. О спектакле М. Горького "На дне". Декорации скромные. Актёры играют повсюду - и на сцене, и в зрительном зале. Какие-то реплики издавали даже за спинами зрителей. То есть использовали всё пространство. Актёр Трофимов, высокий и худой, играл старца Луку. Вначале были у него проблемы с голосом, дал "петуха", но потом исправился. Актёру, игравшему Сатина, я не поверил, как впрочем, и всем остальным. Не сумели создать атмосферу, барабанили текст бездумно, не обращая внимания на партнёров, не понимая, что говорят. Тем не менее, после спектакля было хорошее настроение. То ли от умных и въедливых слов Горького, то ли от новых впечатлений, разом нахлынувших. В вагоне метро я время от времени проваливался в раздумья об актёрской жизни, о творчестве актёра.
Семнадцатого апреля впервые надел отцовское тёмно-синее пальто. Сидит на мне хорошо, только жарко в нём в безветрие. В девятнадцать часов пошли с Женькой в филиал Малого театра смотреть постановку "Мой любимый клоун". Спектакль понравился. Виталий Соломин и его партнёр по спектаклю, игравший второго клоуна, были на редкость органичны. Я смотрел с галёрки, и мне было видно не только сцену, но и зал, который дышал и жил спектаклем. Были маленькие сбои, ну да как без них.
Работая в Гохране, я ходил в наш клуб, посещал драмкружок, который вёл заведующий клубом, бывший танцовщик и балетмейстер Большого театра Дёмин Юрий Иванович. Конечно, он больше танцам нас учил, и все номера у него были танцевальные. Танцы - это хорошо, но, как говорится, мало. На втором году своей работы в Гохране я поступил в театральную студию при Народном театре ДК им. Горбунова. Осенью пришёл, весной мне стало там уже тесно. От театральной студии я всё, что хотел, получил. Даже узнал, что такое успех.
Когда зимой готовили отрывки, Ольга Николаевна, педагог по мастерству, дала мне задание сыграть человека, вернувшегося в отчий дом после долгого отсутствия, то ли с фронта, то ли из вражеского плена, не исключено, что из мест заключения. Короче, долго где-то скитался человек, мучился, стремился домой и вот, наконец, свершилось. Я сделал первую неудачную попытку, стал кривляться, наигрывать. Ольга Николаевна меня отругала, велела, чтобы я к заданию отнёсся, как можно серьёзнее. Я спустился в гардероб, надел пальто, вошёл в образ. Два слова о моей верхней одежде. То ли из форса, то ли из озорства, но в студию я ходил в отцовском, донельзя старомодном драповом пальто с побитым кое-где молью каракулевым воротником. Вот это самое пальто я на себя надел, собрался с мыслями, что называется, вошёл в образ. Неспешно зашёл в учебный класс, окинул взором свою импровизированную квартиру, стол, стулья, нехитрый реквизит и как принялся в голос рыдать. Лил слёзы я долгую минуту, пока следом за мной не вошла Леночка Феклистова, моя партнёрша по сцене, игравшая мою жену, и у нас с ней не завязался диалог. У видевших этот отрывок студийцев и педагога Ольги Николаевны, дрожали губы. Глядя на них, я понял, насколько велика сила настоящего искусства. Я вжился в образ. Ощущение было такое, словно я проник в какое-то особенное пространство, в котором с успехом существовал, пока не услышал голос Ольги Николаевны: "Всё! Спасибо!". А помогла мне войти в образ размолвка с Таней. Дело в том, что все эти последние дни я носил в себе переживания, связанные с этой размолвкой. Тут они из меня разом вместе со слезами и вылились. После этого отрывка товарищи по театральной студии стали смотреть на меня другими глазами. Я и сам не предполагал, что во мне наличествует столь волшебная способность к перевоплощению. Ощущение было такое, что я сразу поднялся на три ступени вверх. Случилось Нечто, произошло Событие. Были и положенные этому последствия.
Меня, как известного народного артиста, словно я уже знаменитость Союзного значения, Витя Котов, мой товарищ по театральной студии пригласил к себе в гости, познакомил с мамой. А стол они накрыли такой, за который не стыдно было бы посадить самого генерального секретаря. Это и есть последствия славы. А главное, я это воспринимал, как должное. Мой "Эверест" в самодеятельности был уже пройден. На экзамен, конечно, этот звёздный отрывок не вынесли, пожалели меня. Очень уж сложный с эмоциональной точки зрения. На экзамене я играл Илью в "Девчатах", Тосю играла Лена Феклистова. Соревновался я в этой роли с кинозвездой уходящего времени Николаем Рыбниковым. Порадовали меня и студийцы, мои товарищи. Ольга Николаевна подобрала для всех подходящие отрывки. Признаться, я никак не ожидал такой блистательной игры. Для очередного экзамена мне предложили звёздные роли. Я репетировал Хлестакова в "Ревизоре" и Графа Альмавиву в спектакле "Безумный день или женитьба Фигаро". Роли замечательные, разноплановые, но у меня душа уже к ним не лежала. Мне было скучно в самодеятельности. К тому же партнёрши по сцене несерьёзно относились к своим ролям. Чувствовалось, что всё это не то, никому не нужное, лишнее.
Попалась на глаза заметка в газете "Вечерняя Москва", а при ней фотография паренька в кепке, практически моего сверстника, учившегося во ВГИКе, его звали Валерий Тодоровский. Я тогда ходил точно в такой же кепке. И на той крохотной газетной фотографии он был чем-то похож на меня. Я подумал и сказал себе: "А почему бы и мне не дерзнуть? Чем он лучше меня?". Надо пробовать поступать в театральные.
Я попросил Ольгу Николаевну помочь мне с подготовкой к поступлению. Но у неё, как оказалось, были на меня совсем другие планы. Не желала ни студия, ни народный театр расставаться с нами, студийцами. Тогда в обход своего педагога по мастерству я попросил помощи у соседки, Ирины Власовой, заканчивавшей ГИТИС.
Глава 4 Последние дни отпуска
18 апреля 1986 года, пятница.
Звонил Толя Щербаков, мой начальник, старший инженер группы подъёмных механизмов, сообщил, что мне присвоили звание "Ударник коммунистического труда". Напомнил, что в понедельник, двадцать первого апреля, я должен выйти на работу. А то я без него не знаю. Звонил Данила Перов, мой товарищ по театральной студии, сын актрисы Раисы Рязановой, в которую я был в детстве влюблён. Данила сказал, что завтра в Народном театре в семнадцать часов репетиция.
Воздух сладкий, но ветер холодный и порывистый, - пробирает до слёз. В метро, на перроне, видел влюблённых. Молодые, красивые и отношение друг к другу возвышенное. Так бы и смотрел на них целую вечность, но неудобно.
19 апреля 1986 года, суббота.
Необычайный душевный подъём. Тепло, как летом. Всё кругом ожило, а я словно всё проспал. В тёплом пальто, в шапке. По дороге в Народный театр зашёл в библиотеку, продлил срок "Ревизора" и двух других книг.
Режиссёр Наталья Борисовна ставила на сцене нашего театра спектакль по пьесе Шекспира "Много шума из ничего". Репетицию начали со сцены, в которой я в образе Конрада веду беседу с Дон Хуаном.
После окончания репетиции встретил гитаристок, которые сначала замечательно пели, а потом пригласили к себе в клуб самодеятельной песни. Нарисовали сложную схему, как добраться до клуба и предложили мне клеить их рекламные афиши. Я поблагодарил за приглашение, но при этом твёрдо сказал: "Нет". Недолюбливаю я самодеятельную песню.
Заметив Витю Павлюченкова, я распрощался с ними.
Витя появился в студии практически вместе со мной. Посещал он только занятия по сценическому движению, которое нам преподавал Сева. Виктор уже состоял в штате Народного театра и даже был занят в нескольких эпизодических ролях. В своё время он окончил техникум, был направлен на завод имени Хруничева в цех, где начальствовал Сергей Николаевич Суворов. Он и привёл Витю в Народный театр, так как и сам являлся одним из его актёров. То есть в театральной студии Виктор оказался ещё до службы в армии. У нас с ним много общего. Мы почти сверстники, он младше меня на год, занимаемся одним делом. Оба служили в Германии. Этой весной собираемся поступать в театральные училища.
Долго беседовать с приятелем не удалось. Ольга Николаевна пригласила на репетицию отрывка из "Ревизора". На тот отрывок, где Хлестаков в моём лице признаётся в любви жене и дочери городничего. Репетиция шла, как по маслу. Девчонкам, игравшим жену и дочь, нравилось, как я крадусь на четвереньках. Такой был режиссёрский ход, придуманный Ольгой Николаевной. Мои партнёрши по сцене звонко смеялись, срывая репетицию и просили начать сначала. В результате десяти дублей хождения на четвереньках по дубовому паркету, мои колени покрылись ровными синяками.
После репетиции отрывка пошёл к Севе на сценическое движение. И за час занятий пришёл в форму, которая от меня молниеносно уходит, благодаря моей сидячей работе в Третьем главном управлении при Министерстве финансов СССР. Там через год я, несомненно, стану вялым стариком. Единственный выход - оставить эту работу, набрать актёрскую форму и поступить в театральное училище.
Хотели завтра с Витькой Павлюченковым съездить в Загорск, посмотреть лавру, да репетиция в четырнадцать часов, - её откладывать нельзя. Поедем в Загорск, когда станет совсем тепло и не будет репетиций.
Перед сном приятное ощущение усталости.
20 апреля 1986 года, воскресенье.
Подходит к концу мой отпуск, начавшийся семнадцатого марта и продлённый мной посредством больничного листа. Сегодня последний день. Завтра на работу к восьми часам утра.
К четырнадцати часам ездил во Дворец культуры на репетицию "Ревизора". Девочка, игравшая Марью Антоновну, не пришла, так что репетировали с Ларисой Гуреевой, игравшей Анну Андреевну. Всю репетицию проползал на четвереньках и несмотря на то, что сегодня репетировал в наколенниках, всё равно, ужасно болят колени. В завершении отрывка, Хлестаков, в моём лице, должен будет галантно поднять Анну Андреевну на руки. Пробовали сегодня, - с этим пока туго.
Надо будет с завтрашнего дня заняться восстановлением физической формы. На сценическом движении поносить Ларису на руках, научить её группироваться, чтобы было легче её поднимать.
Глава 5 Рабочие будни
21 апреля 1986 года, понедельник.
Ночь была беспокойной. Снились яркие цветные сны, в которых я умирал и снова возрождался в разных лицах. То я шекспировский Конрад из пьесы "Много шума из ничего", то какой-то король, то Хлестаков.
Первый рабочий день после отпуска. Погода - дрянь. За окном идёт мелкий, нудный дождь. Отвёз Борьке его свадебные фотографии и кипу пригласительных в наш Народный театр на спектакль "Последние" по пьесе Максима Горького. Пасха в этом году будет четвёртого мая и в этот же день спектакль. Постановку, на которую зазываю людей, сам я не видел, надо будет посмотреть.
На работе, как всегда, посиделки, табачный дым, сердце от всего этого устало и болит. После отпуска меня встретили по-разному, кто в объятья, кто в штыки. Так и должно быть. Видел Володьку Киреева, сослуживца, музыканта, работающего у нас в Гохране на токарном станке. Он собрался жениться. Показал мне газету со своей фотографией. На фото он в шёлковом костюме стоит на сцене, с электрогитарой в руках, в составе ВИА "Апрель". Они заняли первое место на конкурсе ВИА в Москве.
Я купил карточку "Спортлото", 5 из 36. Дал её заполнить маме.
22 апреля 1986 года, вторник.
Заходил сегодня к Юрию Ивановичу в клуб, повторили номер "Ходит парень". Учит меня чечётке. Какие красивые у нас в клубе картины на стенах. Вышивка гладью, лучше, чем рисованные. Горы, закаты. Я в первый раз вижу такое. Ещё раз убеждаешься, как человек многогранен. Сколько в каждом из нас скрыто талантов.
Видел Таню, переглянулись с ней, поговорить не удалось.
Звонил Данила Перов, просил купить лимонад. Завтра будем чествовать трёх именинниц из нашей студии.
Ходили с Женькой в кинотеатр "Правда" на фильм "Аплодисменты, аплодисменты". В главной роли - Людмила Гурченко. В зале сначала сделал замечание сидящим по соседству девушкам, строго сказал, чтобы перестали болтать. А потом бесцеремонно стал целовать ту из них, что сидела ближе ко мне. Мы целовались с ней весь фильм. Сказала, что учится в горном институте. Как зовут, не помню, а ведь она мне представилась и перед выходом из кинотеатра свой телефон продиктовала. Возвращался домой на семьдесят седьмом автобусе. Третий раз попадаю в автобус с одной и той же безумной старухой, которая без передышки что-то лопочет. Сначала от неприязни к ней заболело сердце, а потом я расслабился, переменил к ней отношение и хохотал над её чепухой всю дорогу.
23 апреля 1986 года, среда.
Николай Иванович сказал, что за свой счёт может дать только две недели. Я согласился на две.
Видел Таню, поговорили. Настроение поднялось, поплясал на работе для зрителей, посмеялся. А потом опять весёлость ушла, скрылась как солнце за чёрную тучу.
В студию приехал злой и хмурый. Партнёрш моих не было, и Ольга Николаевна отправила меня на сценическое движение. Только там я понял, какой урон моей физической форме нанесли прошедшие три дня на работе. Пот катился градом, я стал задыхаться. Но чуть погодя разошёлся, ушло плохое настроение.
Придумали с Витькой новые приёмы для этюда. После занятия Сева показывал актёрское мастерство, читал стихи. Отмечали дни рождения сразу трёх Королев. Опять не на должном артистическом уровне, но уже лучше, чем прежде. Пели цыганские песни, плясали. Пели замечательные лирические песни про Москву, Россию, любовь и верность. Хорошо в такие минуты!
Шагая к метро, дышали сладким, весенним, вечерним воздухом. И пели хором на весь парк. Никто нам слова не сказал, идущие навстречу люди приветливо улыбались. В метро ехал вместе с Витькой, пели песню: "Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого не жалели". Приехав домой и приняв ванну, "пал смертью храбрых" в свою мягкую постель.
24 апреля 1986 года, четверг.
С утра пошёл на объект "Загородное". Подтянулся на турнике в два подхода по десять раз, сделал свою работу и вернулся в "Гохран" есть суп из пакета. Насчёт отпуска за свой счёт ничего не слышно. Завтра последний рабочий день, я просил за свой счёт с понедельника.
Приехал во Дворец культуры с маленьким опозданием. Пошли с Витькой Павлюченковым, Аркашей Царёвым и Данилой Перовым в соседний магазин и там выпили сока. Когда вернулись, меня послали с Телегиным и Суворовым репетировать отрывок из "Много шума из ничего" самостоятельно. Сколько же они мне анекдотов рассказали. Долго я смеялся и настроение было приподнятое. Отрепетировали, для оправдания перед режиссёром, часть сцены. Съели по кусочку оставшегося со вчерашнего дня торта "Полёт". И в половине одиннадцатого вечера, вместе с Витей и Натальей Борисовной, вышли из Дворца культуры.
Луна на небе была большая и светлая, а воздух такой, что хоть пей. Вкусный, нежный. Я проводил до Киевской своих коллег, а сам на встречном поезде отправился домой.
25 апреля 1986 года, пятница.
Утром с Борисом поехал учиться в Медведково. Я с работы уходить собрался, а меня отправляют на курсы повышения квалификации. На курсы я не попал. Доехав до станции, моя ненависть, а скорее отвращение полилось через край. Предварительно позвонив Толе, я поехал на работу.
У начальника сегодня день рождения. На момент моего приезда все уже были сильно навеселе. Вместе с ними я выпил вина и пошёл за молоком, которое стали нам выдавать за вредность. Лена Роговенко вышла навстречу и вынесла молоко. Обернувшись, я посмотрел, не скрывая взгляда, на выходящую из столовой Таню. Наш главный комсомолец Питерский обратил на это внимание. Когда я резко перевёл взгляд на него, он улыбнулся и поздоровался.
Вернувшись в мастерскую, слушал Максимыча. Он читал свои несовершенные стихи. Николай Иванович, начальник нашего отдела, дал добро и выбил мне две недели за свой счёт. С понедельника гуляю.
Сегодня в ДК им. Горбунова на большой сцене был прогон пьесы "Много шума из ничего".
Сегодня на редкость тёплый, хороший день. В первый раз вышел в джинсовой курточке без плаща. И ни капельки дождя на мою грешную голову с неба не упало.
26 апреля 1986 года, суббота.
Погода чудесная. Вышел из метро, снял джинсовую курточку, оставшись в рубашке с короткими рукавами и всё равно было жарко. По дороге в ДК встретил механика сцены Кримермана и студийца Аркадия Царёва. С Аркашей пошли вместе на репетицию. С двенадцати тридцати до двух часов по полудню занимались в классе сценой ареста Борачио и Конрада. В два часа перешли на сцену, где уже были поставлены металлические арки и стали прогонять массовые сцены. Отпросившись на пятнадцать минут, сбегали в магазин, где подкрепились булочками за девять копеек и айвовым соком.
Витька, не занятый в постановке, сказал, что у него есть два билета во МХАТ на спектакль "Живой труп". Сначала я решил отказаться и вернуться на репетицию, но подумав и решив, что не очень-то я там и нужен, - поехал с Витей в театр.
Буфет, фойе, зал, сцена - всё понравилось. Федю Протасова играл Александр Калягин. Играл бесподобно. Я мысленно примерил эту роль на себя. Стал размышлять, как бы я сыграл? Все актёры играли замечательно. После окончания спектакля никто не побежал в гардероб, все стоя аплодировали. Аплодировал и я, окончательно влюблённый в театр. Спектакль мне дал атомный заряд оптимизма. Витя во время спектакля плакал, пряча от меня слёзы. До двенадцати часов ночи мы гуляли по Москве и мечтали о своей актёрской будущности.
27 апреля 1986 года, воскресенье
Воскресный тёплый день. Репетиция была в ДК с Суворовым и Телегиным. Третий раз режиссёр меняет Дону Хуану и Конраду, то есть мне, творческую задачу. Приходится третий раз менять мизансцену. Репетиция прошла хорошо, с подъёмом. Я всё больше убеждаюсь в правильности выбранного пути. Наталья Борисовна ко мне стала добра и ласкова. Это удесятеряет мои силы. В актёрском деле самое главное - это взаимопонимание.
После ДК заехал в библиотеку, взял напрокат две пластинки Валерия Леонтьева. В читальном зале полистал Блока, Шукшина и бегом домой.
Приезжали ребята, Женька с Володькой, не дождались. Я на такси поехал в театр имени Гоголя. Спектакль "Берег". Какая чудесная постановка. Плакал. В финале кричал: "Браво!".
28 апреля 1986 года, понедельник.
Утром послушал пластинку Валерия Леонтьева, что взял в библиотеке-фонотеке. По понедельникам у них выходной, а так совсем неплохо, ходи и пользуйся. В десять часов звонили с работы, интересовались, почему не вышел. Оказывается, кроме Максимыча, никто не знает, что я в бесплатном отпуске. А смена сегодня Валерки Кулямина, Максимыч ему мои слова об отпуске за свой счёт не передал. Валерка отрастил себе бороду, как у Льва Толстого и хочет через меня её продать в театр. Коммерсант.
Глава 6 Знакомство с Анной Яковлевной
29 апреля 1986 года, вторник
Поехал на работу за деньгами. Выплатили восемьдесят пять целковых вместо ста пяти. И то - хлеб. Поговорил с Юрием Ивановичем, заведующим клуба.
Марина Авдеева вышла на работу и всё желала мне удачи с поступлением в Театральное училище. Столько людей хочет, чтобы я поступил на актёра, их просто нельзя подвести. А себя особенно. Позвонил Тане, не надеясь днём застать её дома, но она подняла трубку. Сказала, что после праздников, может быть, заедет, а сейчас сидит с больной дочкой.
Решился сегодня позвонить Анне Яковлевне, театральному педагогу. Её телефон мне дала соседка Ира Власова, закончившая ГИТИС. Стал искать телефон и как назло, он пропал без следа. Взяв зонт, я отправился из дома.
На лестничной площадке, в окно, увидел Иру Власову с какой-то женщиной. Нагнал их только в девяносто первом автобусе, стоявшем на конечной остановке. Оказалось, женщина и была та самая учительница, чей телефон мне дала Ирка. Мы познакомились.
Анна Яковлевна оказалась обаятельным человеком и настоящим педагогом. Не теряя времени, прямо в автобусе она стала подбирать мне репертуар. Решила заехать вместе со мной в институт, к сыну. Сын у неё учится в ГИТИСе на курсе Петра Наумовича Фоменко. Замечательный человек, зовут Артём. Очень приятный и добрый. Продиктовал мне отрывок, дал ручку и блокнот для записи.
В институте много народа, все молодые, красивые и беспрестанно целуются друг с другом, не понятно, кто кому кем приходится. В конце концов, я пришёл к выводу, что целуются однокурсники, вместо приветствия.
После института Анна Яковлевна дала задание, которое к завтрашнему дню я должен осилить. Народный театр со всеми его репетициями я решил потихоньку оставить.
30 апреля 1986 года, среда
На квартиру к Анне Яковлевне приехал на двадцать минут раньше оговоренного времени и встретил её на улице. Она сказала, что с комнатой всё очень плохо, там Артём репетирует своего "Слона" ("Золотого слона" Копкова) и предложила посидеть на скамеечке у подъезда и позаниматься прямо на улице.
Из подъезда вышла крупная красивая женщина, блондинка, с ярко красными накрашенными губами и подошла к нам. Оказалось, это тёща Артёма. Она поговорила с Анной Яковлевной о театральных делах и весёлая, побежала по своим делам, оставив нас в покое.
Анна Яковлевна дала мне поэму Маяковского "Про это" и велела выучить предложенный отрывок к завтрашнему дню. Кроме того, отрывок из Горького "Мои университеты". А также стихотворение Пушкина "Воевода". Заметив, что я совершенно замёрз, она поднялась со мной в квартиру к сыну. Оказалось, что студенты-актёры ещё не пришли.
Мы поработали над "Перезвоном", тем стихотворением, которое я должен был выучить к сегодняшнему дню. Артём сначала сел, чтобы послушать меня, но увидев моё смущение, ушёл на кухню. Артём был в смурном настроении. То ли от болезни, то ли от неприятностей в институте. И потом, он кого-то ждал из тех гостей, которым встреча с его мамой не очень была необходима. Поэтому в скором времени, извинившись, он попросил нас уйти.
Мы хотели позаниматься на лавочке, но там собрался народ. Какое-то время, по просьбе Анны Яковлевны, мы шпионили. Она хотела знать, кого скрывает от неё сын. Но никого не дождавшись, она разрешила мне ехать домой.
Я поехал, чтобы учить полученный материал. Дома сразу засел за Маяковского и Горького. Записал отрывки на магнитофон и стал крутить и слушать. Перечитывал по книгам, переписывал в тетрадь.
Как назло, всем я сразу понадобился. Зазвонил телефон. Звонил Володя Копорев, который сам никогда никому не звонит, звонил Женька, которому я рассказал новости. Звонил Данила Перов, которому я сказал, что не приду на репетицию.
У Вити Павлюченкова сегодня день рождения. Через Данилу Перова я передал ему поздравления. Освоение литературного материала проходило туго. Маяковский не даётся совершенно, ни одна строка не лезет в голову. Ни одно слово не влезает в душу. Слушал магнитофон с записью отрывка, а мысли были далеко.
Тогда я взялся за отрывок Горького "Мои университеты". То ли из-за того, что мы читали и разбирали его вместе с Анной Яковлевной, то ли оттого, что слова проще и вкрадчивей, - я увидел тех бородатых грузчиков, о которых в отрывке рассказывал Горький, их нелёгкую работу и предложение за предложением стало укладываться в мою память. "В темноте, на палубе баржи...". Я словно сам стоял на той дощатой палубе и наблюдал за всем этим процессом разгрузки. От умственного напряжения кровью налились щёки, голова приятно гудела. Несколько раз ходил умываться холодной водой, чтобы взбодриться и сбросить жар с пылающих огнём щёк. В отражении зеркала я видел перед собой лицо человека, занятого важным и нужным для него делом.
1 мая 1986 года, четверг.
Красный день календаря. Проснулся в половине седьмого. Праздник, люди идут по Красной площади стройными колонами, отмечая День солидарности трудящихся. В девять часов надо быть на Преображенской площади у Анны Яковлевны.
Голова утром гудела, наверное, от бессонной ночи. Приехал раньше на двадцать минут.
Анна Яковлевна живёт в коммунальной квартире, где полы скрипят так же, как и у меня. Она не хотела будить соседей, видимо, они не приветствуют её занятия, и мы пошли во двор на лавочку. С чугунной головой, испытывая озноб, слова с языка слетали совсем чужие. Да и душа, надо признаться, спала беспробудным сном.
Вспомнил бессонные ночи, проходившие в сильном возбуждении, с ясной головой, с отсутствием усталости с одной лишь навязчивой мыслью в голове: что всё тебе под силу. А сейчас изо дня в день я забиваю себе голову новой информацией, огромные тексты, а душа к ним не лежит. Нет никакого желания эти тексты воспроизвести, вдохнуть в них жизнь. Получается из одного обмана в другой. И учитель бьётся со мной над каждым словом. А душа не в состоянии родить.
Заметив, что взрослые люди что-то вслух читают, вокруг нас собрались дети, гулявшие во дворе. Появились любопытные в окнах, нахально следящие за нашим уроком, включили громкую музыку, - праздник. Музыка отвлекала мои мысли в сторону. Кое-как учительница вытянула из меня крупицы тех знаний, которые всё же осели в моей голове.
Чтобы как-то разрядить обстановку, - уж слишком рьяно Анна Яковлевна за меня взялась, - она стала рассказывать о себе. Сказала, что у неё квартира в Астрахани, и она никак не может её обменять на Москву. Жаловалась, что с сыном сложные отношения. "Раньше были очень хорошие, а теперь, видимо, разница в возрасте сказывается". Она велела мне как следует выучить материал. Договорились, что репетировать будем у меня на квартире. С тем я и уехал.
2 мая 1986 года, пятница.
Красный день календаря. Учил отрывки всю ночь, под утро упал, как подкошенный, с радостью в сердце и усталостью в теле. А встал с муками. Надо было навести в комнате порядок и успеть повторить материал до прихода Анны Яковлевны. Без десяти одиннадцать пошёл её встречать на остановку в приподнятом настроении. Встретил благополучно, привёл, познакомил с родителями. Она сказала, что я в маму удался, а младшая сестра выглядит старше меня.
Занимались три часа без перерыва. Учительница поправляла меня на каждом слове. Требовала чувств, осознания текста. У меня идёт не всё гладко, огромная информация в голове крутится, как водоворот, в котором что-то пропадает, а что-то появляется.
Репетировали бойко, она заставляла меня кричать во всё горло, так чтобы услышали Горьковские грузчики, находящиеся на другом конце баржи. Не знаю, как вымышленные грузчики, но все жильцы в нашем подъезде думаю, меня слышали.
Анна Яковлевна сказала, что любовные места у меня на редкость хорошо получаются и, может быть, в мой репертуар надо набрать побольше лирики. Обнадёжила, сказав, что проблёскивают искры таланта. Но чтобы из этих искр собралось что-то в виде пламени, надо работать и работать. Я и сам чувствую, насколько несовершенен мой речевой аппарат. Насколько низок профессиональный уровень. Оно может и неплохо, что я всё это осознаю, но мне от этого не легче. Надо работать над собой, настраивать себя, как инструмент.
После занятий пили чай. Анна Яковлевна сказала, что через неделю будем штурмовать все театральные вузы. Проходить накатку. Очень она недовольна моим культурным уровнем. Моим дремучим незнанием всего и вся. Я тоже недоволен, но что поделаешь. Будем работать и над этим, будем совершенствоваться.
Глава 7 Несмыкание связок
3 мая 1986 года, суббота
Холодный ветер, неуютно. Но салатовые, нежные, девственные листья тополя видны повсюду. Сегодня первый день, когда я обратил внимание на листву. Хотел до двенадцати часов, то есть до прихода учителя повторить пройденное, но так и не смог.
Пробежался для здоровья по малому кругу, принял душ и пошёл встречать Анну Яковлевну. Второй день мы занимались три часа без перерыва. Сегодня у меня пересохло в горле. Учитель похвалил мою басню "Ворона и лиса", сказал, что хорошо получается. Работали над Есениным "Мы теперь уходим понемногу". Лёгкое, на мой поверхностный взгляд, стихотворение оказалось трудным и тяжёлым для актёрского исполнения. С него начали, через басню повторили всё старое, а за Пушкина получил я взбучку.
После занятия вместе обедали. Анна Яковлевна сказала, что числа двенадцатого пойдём на смотрины.
Отец привёз пригласительные билеты на Пасху в Елоховский Богоявленский собор. Витька просил. Я звонил ему, но он тоже готовится к поступлению, от пригласительного отказался. Володя с Женькой в бар с молоденькими девчонками идут, тоже не захотели пойти в церковь на Пасху, - отказались. Так, наверное, и пропадут драгоценные пригласительные. Прогулялся для моциона до универмага "Минск". Встретил Аню. Красивая, манящая. Я и пошёл туда, к "Минску", имея в мыслях с ней встретиться. Как будто телепатический импульс от неё получил. Встретился, извинился, что не брит. Легко с ней, мы словно экстрасенсы, друг друга понимаем без слов. У меня замирает сердце, когда её вижу. Давно такого чувства не испытывал. Хорошо-то как! Поездил на автобусе после многодневного домашнего заключения. Свежим глазом всё замечаешь, словно питаешься увиденным. Всё глаз радовало.
4 мая 1986 года, воскресенье.
Пасха! Христос Воскресе! С утра ничего не повторил, ровно в двенадцать выбежал встречать учителя. Работали интенсивно. Маяковский - маленький отрывок, а такое ощущение, что целая книга. Горький тяжело шёл, но потом я разбередил душу. Анна Яковлевна сказала, что сегодня заметила ещё одно моё достоинство. Сказала, если я буду много работать над собой, то со временем смогу играть как трагедийные, так и комедийные роли.
Она делала столько комментариев по каждому стихотворению, что от информации у меня лопалась голова. Лермонтов отложен на завтра. Похвалила за басню, хоть я её перевирал и забывал. Но мои находки ей нравились. Велела выучить ещё одну басню и стих из "Огонька".
Проводив учителя, я сбегал в библиотеку и переписал стихотворение Степана Щипачёва, которое мне было рекомендовано. Называется оно "22 июня 1941 года". Не понравилось в стихотворении мне одно слово. Ну да ладно. Коли сам не пишешь, приходится разучивать чужие. Звонили, узнавали по училищам, когда начинаются консультации. Анна Яковлевна хочет меня до двенадцатого числа сводить. Чтобы мне уже "накататься" чуть - чуть.
5 мая 1986 года, понедельник
Насыщенный день. С утра звонок в дверь - приехала Анна Яковлевна и мы начали заниматься. Занимались, как всегда, три часа подряд. То есть я стою и декламирую, а Анна Яковлевна поправляет меня, объясняет, что зачем. Я сказал, что в Щукинском сегодня прослушивания, и я с утра уже настроился на них. Анна Яковлевна послала меня попробовать, поглядеть, чтобы я обтёрся.
Опоздал, но прошёл второй, последней группой. Читать стал первым. Начал с отрывка Максима Горького, потом басня Крылова "Любопытный". Басня понравилась. И в завершении - Маяковский. За мной читали ещё шесть человек, самые последние. Люди все случайные, без подготовки. Меня пропустили на первый тур. Вот когда он будет, надо звонить, узнавать. Сегодня на переходе станция метро Киевская встретил свою первую любовь Ольгу Добрынину, три года назад приславшую мне в армию письмо со словами: "Прости и пойми меня правильно, иначе поступить я не могла". Это она написала о том, что влюбилась до беспамятства и выходит замуж. И вот она сидит передо мной на деревянной скамейке метрополитена и смотрит пристально в глаза, стараясь в них что-то прочитать. С мужем она полгода назад развелась, изучает психологию, "совершенствуется". Взгляд завистливый, беспокойный. И очень несчастна, как мне показалось. Никак не сравнить с той Ольгой, которая при нашей последней встрече "держала хвост трубой". Не возникло ни малейшего желания с ней, свободной, встречаться, видеться. Стала злой, а кому такие нужны. В памяти останется светлый образ той Оли, которую любил. Образ наивной, доброй и прекрасной девушки.
6 мая 1986 года, вторник
Мучили кошмарные сны, с утра тяжело поднимался. Много всякой всячины было в кошмаре намешано. Под музыку попрыгал, вроде пришёл в себя.
Анну Яковлевну встретил у самого дома, рассказал, как прошло прослушивание. И после недолгих разговоров стали репетировать. Сегодня не хотелось заниматься. То ли от бессонной ночи, то ли от других причин, но сначала не шла работа. Потом разошёлся и порадовал учителя. Маяковский, басня, - она более-менее довольна. А вот отрывок никак не идёт. Она говорит, что я бездумно пробрасываю слова. Наверное, так и есть.
Позвонил в ГИТИС, узнал, что завтра прослушивание в пятнадцать часов. Поеду. С Анной Яковлевной пообедали, послушали во время обеда песни Александра Дольского. И разъехались каждый по своим делам. Она - в ГИТИС к сыну Артёму на показ самостоятельных работ. Я - на работу за деньгами.
Начислили пятьдесят два рубля, которые я благополучно получил. После чего поднялся в мастерскую и рассказал присутствующим последние новости. Саню Якимова нашёл в расстроенных чувствах, попивает валерьянку. Шишкина схватила меня за руки и не выпускала. Анастасия Ивановна заболела.
Попил чая и с работы я поехал в библиотеку. Там пересмотрел все имевшиеся журналы "Экран". Переписал стихи молодых авторов. А также взял книгу Ярослава Гашека "Похождения бравого солдата Швейка", переписать отрывок. Нашёл то место, где Швейк в больнице. И так меня разобрало. Так я смеялся, ушло накопившееся напряжение вместе со смехом и слезами. Что значит талант и сила письма.
7 мая 1986 года, среда.
День начался с мучительного вставания, но после тридцати минут пластических движений под музыку вроде проснулся. Анна Яковлевна приехала в одиннадцать, так как в пятнадцать часов я должен был ехать на консультацию в ГИТИС. Наши занятия с учителем закончились в тринадцать часов. Мы пообедали и поехали на смотрины.
Анну Яковлевну тревожил мой охрипший голос. Она даже отговаривала меня ехать, чтобы не опозориться. Но всё же решили, что если и выгонят, то хоть получу закалку. Приехали к четырнадцати тридцати и я записался тридцать восьмым.
В семнадцать часов, после долгих ожиданий и разговоров с назойливыми студентками, я зашёл в небольшую аудиторию, в которой сидели трое. Две молодых девушки и одна пожилая женщина, курившая сигарету с фильтром. Читал последним из шестёрки. Начал с Маяковского "Про это", затем басня "Любопытный", а после басни - Горький, "Мои университеты". Поговорили со мной, выяснили, что мне двадцать три года и армия уже за спиной. Попросили спеть. К этому времени мой осипший голос совсем пропал. И вдруг откуда-то изнутри прорвался высокий чистый, словно и не мой голос, исполнивший первый куплет песни "Там, вдали за рекой". Посоветовавшись между собой, мне сказали, чтобы я пришёл на второй тур, минуя первый, с тем условием, чтобы к тому времени голос я восстановил. А второй тур где-то в начале июля месяца.
Чувствуя себя победителем, я поехал во Дворец Культуры. Соскучился по ребятам из студии, они мне обрадовались. Видел Севу Хабарова. Встретил Лену Чеснокову, объяснил, что готовлюсь к экзаменам и приходить в студию не смогу. Она ответила, что из-за моей неявки придётся снимать отрывок из "Ревизора", где я должен был играть Хлестакова. Погулял по Москве. Хорошо!
8 мая 1986 года, четверг.
Утром сбегал в поликлинику. Оказалось, что врача-специалиста в поликлинике нет. Который год голосовые связки проверить некому. В одиннадцать часов встретил Анну Яковлевну. Немного позанимались шёпотом, и она сказала, чтобы я обязательно шёл к врачу. Проводив её, снова отправился в поликлинику, уже за направлением в больницу.
Дома я один. Звонила Анна Яковлевна, интересовалась, что с голосом. Велела молчать. Попробую не разговаривать. Узнаю, лучше ли от этого будет. Голос совсем угас, - как свеча на ветру. Сегодня узнал, что курс во МХАТе набирает Александр Калягин. Вот бы к нему.
9 мая 1986 года, пятница.
Красный день календаря. День победы. Голос мой совсем плох. Что с ним делать, не знаю. Под моим окном, выходящим на проезжую часть, проехали машины и мотоциклы с флагами "ДОСААФ". Большая колонна, машин сто.
Ходил в "Ударник" на "Одиночное плавание". Там, в фойе, артисты пели песни военных лет. Ветеранов, слушавших песни, было всего двое.
Видел Женькиных сокурсников Васильева и Гусеву, они готовятся к свадьбе. Мужем и женой хотят стать. Окликнули меня на Павелецкой. Расспросили. Женька им, видимо, сказал, что я держу экзамен на артиста. Вот они и интересовались. Пожелали счастья. За неделю, наверное, сто человек желали счастливой сдачи. Кто искренно, кто не совсем.
Звонил Борьке, дома не застал. Он поехал сажать картошку к тестю на дачу и ещё не вернулся. А сам я уже четвёртый год ничего на даче не сажаю.
Володя Копорев мне звонил, напросился в гости. Я ему налил рюмку бальзама. Он выпил за моё успешное поступление в институт и стал учить игре на гитаре. Показывал, как играть песни: "Ой, мороз - мороз" и "Ходят кони над рекою". Предлагал мне выучить их к просмотру. Посмотрели по телевизору фильм "Победа" и Володя уехал домой.
Первый час ночи, а я только сел стихи учить. Активность наступает только под вечер.
Как странно, пропал голос именно тогда, когда он мне позарез нужен.
10 мая 1986 года, суббота
С утра пораньше сделал зарядку. Голос плохой. Звонила Анна Яковлевна. Сказала, чтобы я немедленно шёл к врачу. Предупредила, что сегодня её не будет, а завтра приедет ровно в двенадцать.
Пошёл в поликлинику, там только дежурный терапевт, который выписал мне польские таблетки и ингалятор. Не знаю, зачем я купил таблетки, ведь я их не употребляю. Показать Анне Яковлевне, что лечусь? Из ингалятора пшикал несколько раз в горло, эффекта никакого.
Борька с дачи не вернулся. С Женькой вечером поехали в театр имени Пушкина. В этом театре мы впервые. В буфете сок яблочный по цвету, как берёзовый. На вкус, как вода. Билеты у нас были на балкон, четвёртый ряд. Но так как зрителей в зале было мало, мы устроились в первом ряду партера. Всё было хорошо видно и слышно. Вот только пришлось табачного дыма понюхать, - герои спектакля курили. И чуть было не получили травму от летящих в нас щепок, - актёр Георгий Бурков слишком уж рьяно рубил топором на сцене дом полицая.
Спектакль понравился. Я несколько раз вместе с залом смеялся и плакал от смеха. Но спектакль держится только на Буркове. Убрать его - и всё пойдёт прахом. Партнёры его сильно наигрывали, совершенно как в плохой самодеятельности.
Во МХАТе идет "Чайка", очень хочется посмотреть этот спектакль. Сказали, что сегодня играет Смоктуновский.
К вечеру голосовые связки стали лучше работать. Стал я говорить. В понедельник пойду на конкурсное прослушивание во МХАТ.
11 мая 1986 года, воскресенье.
Рабочий день. Утром пошёл на остановку, встречать Анну Яковлевну. Учительница купила вкусный торт и подарила его мне, поздравив с Девятым мая. Занятия наши прошли тихо. Поскольку я был безголосый, то усвоенный материал, который прежде Анна Яковлевна заставляла читать так громко, что слышал весь дом, теперь был вынужден проговаривать шёпотом. Работали над правильной смысловой нагрузкой. Где-то она меня похвалила, где-то в переходах я опять торопился, а в местах, говорящих о любви, стал плохо показывать своё чувство.
В поисках ЛОРа отправился к главврачу нашей районной сороковой поликлиники и пожаловался ему. Женщина-главврач оказалась чутким и внимательным человеком, она обзвонила все близлежащие поликлиники, ЛОРа не оказалось ни в одной. После чего написала мне записку, по которой я завтра, в рабочее время, должен буду съездить в больницу.
12 мая 1986 года, понедельник.
Сегодня встал в половине седьмого, кончился отпуск за свой счёт. Первый рабочий день. На работе встретили хорошо. Я привёз с собой книгу басен и тетрадь с записями. Почитал перед благодарными зрителями свой репертуар. Сразу получил сотню советов и заключений.
У нас на работе есть свой медпункт. Пошёл в перерыве к нашему врачу за направлением к ЛОРу. Так она опять мне сделала полный осмотр, спрашивая по несколько раз об одном и том же. Написала направление в Минфиновскую поликлинику.
После работы я отправился на конкурсное прослушивание во МХАТ. Народу пропасть, не пробиться. Пока ждал своей очереди, познакомился с абитуриентом Олегом Ефимовым.
Читал не так как нужно, да ещё и голос сел окончательно. Забраковали. А слушавший меня педагог сказал, что набраны уже более сильные и что не стоит даже "прыгать". Новый знакомый Олег, услышав, что меня подвел голос, рассердился на меня и сказал, что мне перед выступлением следовало принять пятьдесят грамм коньячку для восстановления голоса. Его комментарий вызвал у меня неподдельную улыбку.
Во МХАТе отбор серьёзнее тех вузов, куда я до этого пробовался. Просят разный репертуар, давай им новое, ещё что-нибудь, ещё. И разговаривают с таким апломбом, а всё для того, чтобы в конце сказать - "спасибо, вы нам не подходите".
Анна Яковлевна расстроилась, узнав об отрицательном результате. Но сказала, что после врачей опять попробуем. И во МХАТ и в Щепкинское, а пока - горло лечить.
Звонил Витьке Павлюченкову, он ещё не пробовал поступать, уезжает, по работе, в Воронеж за скороварками. Я ему рассказал, что случилось с моим голосом. И Борьке позвонил, попросил, чтобы он предупредил наших "отцов-командиров", Толю и Колю, о моей завтрашней отлучке в поликлинику Минфина.
13 мая 1986 года, вторник
С утра, еле раскачавшись, поехал в поликлинику Минфина, где был принят очень вежливо. Ходил к ЛОРу. Врач внимательно, через зеркальце посмотрел на мои связки и сказал, что некомпетентен в данном вопросе и что двадцать второго мая меня будет осматривать другой специалист. А сам он может констатировать только визуальное несмыкание голосовых связок.
Возвращаясь на работу, встретил директора клуба, Дёмина Юрия Ивановича. Он велел зайти и получить пять рублей за Новогоднее представление, где я выступал в роли Деда мороза, а Таня была тогда моей Снегурочкой. Вот профком и наградил премией в пять рублей.
Голос у меня то появляется, то пропадает. Несмотря на это, я повеселился на работе, посмеялся с Саней Якимовым. Пять рублей я так и не получил, а комсомольские взносы заплатил.
После работы поехал к Борису, взял фотографии с его свадьбы. Погуляли с собакой Мишкой, поужинали, и я отправился домой. Сегодня плюс двадцать два, а я в габардиновом пальто и кашне. Вот что значит не слушать прогноз погоды.
Приехал домой, по телевизору шла передача о Шукшине. Хорошо его вспоминали актёры Лебедев и Бурков. Очень по-доброму, с болью в голосе.
Звонил Анне Яковлевне, договорились, что завтра я иду в библиотеку и беру рассказы Чехова, чтобы приготовить отрывок для чтения на конкурс. И дайте боги голос мне, чтобы в этом году поступить в театральное училище.