Аннотация: "Смотри, Ефимушка, небо кусочками на землю упало и в цветы обернулось" Внутри каждой войны живет внутренний мир людей.
Ночью деду мешали быстрые электрички, а вот днем было поспокойнее. Их деревенька Зуевка совсем опустела, осталось-то всего три избы, бабки Агафьи, бабки Лукерьи да его, деда Ефима в миру, а по "пачпорту" Заделова Ефима Петровича. Дом у Ефима был старенький, покосившийся на один бок. На крыше кое-где виднелись дыры, наспех залатанные досками. Сарай тоже обветшал, зато сад у Заделова был чудный, всем на зависть: и яблоки тебе и ягоды разные, но самая удивительная в нем была клумба, которую Ефим особо обихаживал. Каждый год цвели там голубые, лиловые и белые Ирисы.
По утрам дед Ефим выходил по узенькой дорожке, открывал скрипучую калитку и долго курил махорку, глядя на то, как снуют и торопятся поселившиеся по соседству с ними дачники. "Суматошные они - эти городские. Кричать чегой-то, руками махают, гудят машинами. И все то им не то и все то не так, а мальчишки ихние так и норовят на чужом огороде полакомиться. Не раз уже их стращал стареньким ружом, да только все равно лазают!" - сокрушался старик.
Ефим Петрович тяжело вздохнул, махнул появившейся бабке Лукерье рукой и пошел в дом. Не нравился ему этот дачный кооператив с громким названием "Восход". И люди суетные и собаки больно громкие... Плотно прикрыв скрипучую дверь, дед устало пошамкал почти беззубым ртом и прилег отдохнуть.
* * *
Матвейка с нетерпением ждал сегодняшнего утра, вчера он с большим трудом уговорил Настену сходить искупаться. Мальчишка подскочил рано утром, быстро перекусил и помчался к дому девчонки. Пара метких попаданий камушком по оконной раме, и вот Настена уже на пороге. Такая красивая, немного заспанная, но улыбающаяся.
Купаться лучше всего с мостков, так как берег у реки илистый. Мостки располагались довольно далеко от кооператива, надо было пройти через старую деревеньку. Мостки тоже были старыми, позеленевшими и кое-где прогнившими, зато уходили далеко от берега.
Настена как всегда, проходя по деревне, подошла к покосившемуся забору одного из домов. Она во все глаза рассматривала клумбу в саду. Матвей терпеливо ждал, тоже стоял и смотрел, но не на клумбу, а на голые девичьи плечи, на тонкую талию, на то как икры красиво напрягались, когда девчонка вытягивалась на цыпочках, чтобы лучше разглядеть цветы. Наконец-то Настя насмотрелась и помчалась к мосткам, Матюха рванул за ней.
У самой речки она остановилась и, лукаво глядя на мальчишку, напустив загадочности, сообщила, что между прочим Лариосик на днях подарил Пантилеевой большой букет ирисов, вот точь-в-точь, как в том саду. Матвей сделал равнодушное лицо и поинтересовался, что было потом у Ларика и Пантелеевой. Настька ответила не сразу, она положила ладонь к Матюхе на голую грудь и, улыбаясь томно и загадочно, молчала. Потом сорвалась с места, крикнула на бегу: "Не знаю!", скинула юбчонку и плюхнулась в воду. Матвей понял, что вечером он добудет ей букет этих самых ирисов!
* * *
Сон на Ефимыча навалился чуткий, как у всех стариков. Сны не снились, только раздражающе где-то жужжала большая муха и билась в тонкое оконное стекло, да далеко лаяла собака. Дед закрутился на своей постели, поскрипывающей так же как все в этом доме, тяжело задышал. На улице стояла духота, значит к вечеру наберется гроза, а в домишке прохладно, потому дед все кутается и кутается в сшитое из разных лоскутьев старенькое одеяло.
Петрович покрутился и встал, прошелся разминая затекшие ноги, сел читать старую еще прошлого месяца газету, ему почтальон из кооператива подарил. На нос дед Ефим водрузил большие очки в черной роговой оправе. Руки у старика подрагивали, пришлось положить газету на стол, чтобы буквы не прыгали. Дед стал вчитываться в кричащие заголовки, покачивая изредка головой и вздыхая.
День у Ефима тек медленно, как постоявший мед, его наполняли бесполезные порой хлопоты и не очень важные дела: вот с Агафьей поговорить, кряхтя принесть воды, дрова летом не колол, потому поленница стояла полупустая, зато можно было лишний часок в теньке посидеть, да махорочкой подымить. Лукерья пришла, принесла молока свежего, у нее одной на всю деревню, да на весь кооператив коровка была, так к ней дачники толпами ходили за парным молочком, деткам своим все покупали. Дед токма ухмылялся, конечно, где им в городах-то такое попить. А к вечеру и впрямь набрались облака, ветер стал дуть нехороший, точно гроза будет, знать. Дед поспешил инструмент всякий в дом убрать, чего ему под дождями ржаветь, и сам снова за чтение сел, а чем еще заняться?
* * *
После купания с Настеной Матвейка все никак не мог забыть ее слова про Пантилееву и Ларика. Уговорившись с девчонкой на следующий день снова пойти купаться, если будет погода, мальчишка вернулся к себе на дачу. Мать еще с порога начала ругаться, что он ничего не делает к школе, что у него последний класс, а он бездельничает, ну и все в этом духе. Естественно Матвей нагрубил матери и заперся, громко хлопнув дверью своей комнаты на втором этаже. О том, чтобы выбраться из дома как стемнеет через дверь, не могло теперь идти и речи. Матюха улегся на кровать и уткнулся взглядом в потолок, представляя как будет дарить Насте шикарный букет, а потом как станет ее целовать, и она точно не оттолкнет. Мальчишка так размечтался, что задремал. Проснулся он уже ночью, когда часы, доставшиеся им еще от бабушки, пробили час.
Стараясь не наступать на скрипучую половицу, он добрался до окна. Дорогу вниз по знакомым веткам он выучил еще в прошлые годы, проложив путь вниз и вверх. Этот путь он любил сам по себе. Это был путь романтической отваги разбойников, пиратов взбирающихся по мачтам, средневековых рыцарей, посещающих дам своего сердца в счастливые ночи. Сложнее было с забором. Но нет ничего непреодолимого для юности, особенно когда она влюблена.
* * *
Гроза уже начала громыхать в отдалении, сверкая над темнеющим у самого горизонта лесом молниями. Дед Ефим кряхтя поднялся со стула, засиделся он нынче до темна. Нещадно ныли старые кости, не давая покоя и отдыха. Он прошелся туда сюда по дому и, погасив свет, улегся на постель, кутаясь в одеяло, попытался уснуть.
Гроза все приближалась содрогаясь громами, а сон не шел. В такие вот дождливые дни на Ефима Петровича накатывали воспоминания о его жене Анастасии Павловне. Дед кряхтя полез на стул и достал небольшую металлическую коробку. Под потертой цветастой крышкой лежали старенькие, фотографии. Ефим любовно достал каждую, разложил перед собой на столе, зажег по старинке керосинку. Она хоть и коптила, и давала мало света, но Ефим все равно частенько пользовался ей по ночам. За окном сверкнула молния...
* * *
Матвей легко и быстро преодолел дорогу до деревеньки, прячась от возможных любопытных взглядов. Его мечты увели его уже далеко вперед, в утро, когда он передаст счастливой Насте букет и как Ромео получит свой законный поцелуй, а может и еще чего-нибудь получит. Замечтавшись, мальчишка чуть не проскочил в ночной темноте мимо нужного дома. Опомниться ему помогла молния, своим неверным светом выхватив сад и клумбу.
Раскатисто и гулко над головой ударил гром. Матвей опасливо качнул забор - не рухнул бы. Сообразив, что вовсе не обязательно лезь там, где они с Настасией смотрели на клумбу, он двинулся вдоль преграды и обнаружил калитку. При открывании калитка простужено хрюкнула и пропустила мальчишку во двор. Матвей застыл настороженно, пригнулся и подождал, ответного звука ниоткуда не пришло. В кромешной тьме двигаться было сложно, приходилось нащупывать ногой дорогу, юный герой-любовник продвигался по чужому саду к клумбе. Пару раз он оступался, первый раз встал на что-то плоское и скользкое, потом, не разглядев, угодил в колючий куст крыжовника, но все эти бедствия только подстегивали мальчишку. И вот он достиг цели! Перед Матюхой предстала заботливо обложенная обломками кирпича клумба. То, что по окружности клумбы лежат разноцветные и разнокалиберные кирпичные половинки, Матвей разглядел давно. Молния выхватила из темноты картинку высоких и красивых цветов, словно помогая "Ромео" убедиться в его правоте.
Что-то скрипнуло на улице! Дед Ефим оторвался от фотографии и бережно, но довольно торопливо, стал складывать их обратно в коробочку. Тяжело залезши на стул, он положил коробочку на место и двинулся к двери, шаркая ногами. У двери старик прислушался к шуму грозы, пытаясь различить посторонние звуки, но ничего не услышал и потому аккуратно подошел к окну и выглянул, но так, что бы тот, кто залез в его сад в столь неурочный час, не заметил хозяина. Клумба с цветами находилась прямо под окном, по утрам Ефим выглядывал и первым делом здоровался с цветами, словно с хорошими и добрыми знакомыми. Старик стоял у окошка, вглядываясь в ночную темноту. Днем Ефимыч частенько пугал мальчишек, но ночью мелкие пакостники, охотчие до чужих яблок и ягод, не появлялись. А тут ночью кто-то полез! Дед испугался не на шутку, он все же был уже не так силен, как в молодости, и ноги сдавали, и руки подрагивали. Напрягая слух, Ефим Петрович замер: вот веткой хрустнул кто-то, наступил на крышку колонки. Раньше у деда стоял хороший насос, но потом его убрали и, чтобы не запинаться, Ефим приспособил металлический круг на трубу. Вор, не собирался останавливаться, не светил себе огнем. Хлипкий домишко с чуть покосившейся дверью, через щели которой зимой наметало снег и тянуло холодом, не сможет спасти хозяйское добро. Да и добра то тут было кот наплакал, только кажную вещицу дед Ефим с любовью хранил и берег. Он ведь и войну видел, и голод, а это заставляет людей учиться хранить то, что имеешь.
Еще немного постояв в нерешительности, хозяин подошел, шаркая ногами к стене, где висело, принесенное еще прошлым летом в дом из сарайки, ружье. Хорошее ружье, охотничье, старое такое же, как сам дед, но доброе еще. С ним Ефим даже на кабана ходил когда-то, а вот теперь оно скорее для острастки висело на стене, правда, пара патронов к нему еще было. Дед трясущимися от волнения руками, запихал один из последних патронов и щелкнул оружием, соединяя две его части. Через окно он увидел, как около клумбы с Ирисами застыл человек, разглядеть его в моментном небесном огне не удалось, зато теперь дед Ефим точно знал, что вор - это не плод его воображения. Тяжело и торопливо шагая, хозяин дома поспешил к входной двери, чтобы успеть поймать нарушителя, пока тот еще не влез в окно. Ефиму Петровичу и в голову не пришло, что это может быть простой мальчишка, собирающийся нарвать цветов.
Молнии стали чаще, и Матюха торопился ломая крепкие стебли, чтобы успеть до дождя. Приходилось сидеть на корточках, чтобы не извозить в черной, липкой и сырой земле коленки. Толстые стебли ломались тяжело, мальчишка пыхтел, еле слышно ворчал. Он набрал уже четыре цветка и взялся за пятый. По замыслу все цветы должны были быть разного цвета, но разве в такой темени различить?
Ефим Петрович, вышел не сразу, он сперва поудобнее уложил в одну руку ружье, а в другую взял керасинку, и только потом резко распахнул жалостливо скрипнувшую дверь. Всполохи молний выхватили из темноты согнувшуюся к цветам фигуру. Дед не сразу сообразил, что там делает "вор", он просто вышел на открытое пространство и, вскинув ружье, направил его на нарушителя своего спокойствия.
- Стой! - громко скомандовал старик, беря на прицел бандита. Вид у деда Ефима был воинственный, в свете сверкающих молний и покачивающейся керосиновой лампы, он выглядел весьма угрожающе. Ружье подрагивало в некрепкой руке, но зато во всей фигуре заметна была решимость.
Окрик за спиной оказался настолько неожиданным, что Матвей не сразу поверил, что это человеческий голос, а не галлюцинация. Обернувшись парень разглядел, что там стоит мужик и вроде бы показывает ружьем на него кому-то невидимому. И как он успел разбудить хозяев, ведь делал-то все тихо.
Дед сделал пару шагов к вору и повторил требование:
- Вставай! А то я стрелять буду... - пообещал он и направил дуло прямо на нарушителя.
- Стою! - заверил Матвей, а сам еще так и сидел, да еще коленкой все-таки мазнул по земле, когда оборачивался. - Ты чего, дед?! Заряженное? Я заплачу тебе... Завтра!
Тут только дед Ефим понял, что воровал пробиравшийся в его сад человек. И что он тут забыл. Гнев овладел одиноким стариком. Он придвинулся почти вплотную к нарушителю и грозно сказал:
- А ну встать, когда со старшими по званию разговариваешь! - Ефим Петрович прошел всю войну от родных мест до самого Берлина, так что стрелял он хорошо, и теперь был настроен весьма решительно. Ему были не нужны деньги, воров он не любил и ничего от них принимать не хотел.
- Ладно вам... - Матвей не очень испугался, ему даже немного понравилось, теперь будет что ребятам рассказать, когда все соберутся под их развесистой липой у железных ворот на садовые участки. Но дед был немного бешеный, вдруг и впрямь пальнет, кто со старого пня спросит?! - Слухаю, господин старшина! - спаясничал Матвей, поднимаясь в рост перед стариком, хотел ствол ружья от себя в сторону отодвинуть, но остерегся.
Дед Ефим присматривался, в темноте его брала куриная слепота, потому видел он не очень хорошо. Он поднял керосинку повыше и сурово поглядел на вора. Однако в тусклом свете разглядеть ему нарушителя так и не удалось, зато появилось желание выдрать его! Это же надо же! Настенькины Ирисы подрал негодник!
- Не господин, а товарищ! - поправил он пацана и добавил по-стариковски поварчивая, - эх молодо зелено, - а потом словно опомнился опять посерьезнел, наставил ружье. Сердитость в Ефимыче колебалась, он ведь был по сути не злой старик, но принятое решение не отменяют.
- К сараю шагом марш! - скомандовал дед и ткнул для верности дулом парня, слегка. Дед покряхтывал, лампа в руках ему явно мешала, но он и виду старался не подавать, наводя на себя дополнительную суровость. Матвей вдруг стал сомневаться, что в доме еще есть люди: никто не кричал, не зажег свет, не помог держать странную лампу - это предало парню уверенности.
- Дед! Выпить любишь? Давай сделку устроим! - опасливо следя за стволом и продвигаясь к сараю, предложил он. - Ты мне букет твоих цветочков, а я тебе бутылку протвешка из местного магаза! Запросто! Без обмана!
После этого предложения Ефимыч окончательно уверился, что пацана надо как следует проучить. Мало того, что малец воровал, так он еще и оскорбил старика, посчитав его пьяницей, коим Заделов Ефим Петрович никогда не был.
- А ну разговорчики, - сердито зарычал дед и ткнул паренька, что бы придать ему ускорение, - давай-давай, иди скорее, я тебя отучу по чужим садам лазить и чужое добро портить, видать-то никто уму не учил, так ничего сейчас вложим в бедовую голову.
Старик тяжело шел за вором и разрушителем, не отводя ружья от его спины. А на небе уже вовсю полыхали молнии, и начинался крупный летний дождь, первые большие капли ударили в землю. Матвея больше всего сейчас волновало то, что он поссорился с матерью и если ей этот настучит, будет ему неприятности на неделю.
- Дед! А может я тебе прямо сейчас ущерб возмещу? Чего ты так запереживал? Тебе же проще - не надо утром к станции бежать?
- Сейчас и возместишь, коли сможешь, - серьезно пообещал Ефим и толкнул пацана к сараю с чуть большей силой, сам при этом еле устояв на ногах, - быстрее топай, а то...
Ефим Петрович был старый вояка и всегда чувствовал, когда "враг" собирается улепетнуть, потому лучше его как следует припугнуть, что бы и мыслей не было.
- И бежать не пытайся, - предупредил он, и всунул мальчишке горячую лампу в руки, - на вот пока посвети, а то еще запнешься за порог.
- Тихо, дед, тихо! Не горячись! Тебе вредно! - открыл Матвей скрипучую дверь. И как раз вовремя: дождь обрушился тяжелым плотным ливнем. - Заходите уж! - гостеприимно поднял лампу Матвей повыше, разглядывая их совместное убежище. - Где у вас тут выключатель?
Дед хмыкнул, зашел, захлопнул за собой хлипкую дверь и закрыл ее на железный крюк, с трудом входящий в петлю, повернулся к пацану, не убирая ружья, но и особо не наставляя его уже.
- Что мне вредно, рядовой, я сам решу, а твое дело старшого слушать и смекать.
На деде был старенький пиджак, накинутый прямо на тонкую беззастежную рубаху, темно-серые порты с вытянутыми давно коленями и грубо залатанные в одном месте белой ниткой через край. Видно было, что старик давно живет без женской хозяйской руки, но держит себя в чистоте, по мере возможности.
В сарайке пахло деревом и ветошью. В углу лежало немного сена, стояли инструменты для сада. На большой полке лежали всякие вещи, которые похоже очень давно никто не брал в руки, было тут даже седло с продранным боком, большие болотные сапоги. В углу пугливой кучкой сгрудились разные удочки и рыболовные снасти. Немного места занимало разное тряпье, ведра, тазы и куча прочего нужного и ненужного хлама. В дальнем углу торчал пузатый, деревянный сундук, богато украшенный рисунками, словно уличный лубок. Справа от входа растянулась длинная лавка, раньше на нее ставили что-то горячее, потому как в нескольких местах остались хорошо выделяющиеся коричневые круги, а теперь она пустовала.
Дед Ефим стряхнул с плечей натекшую дождевую воду, провел рукой по намокшим седым волосам, сбросил брызги с руки, махнув ей. И снова внимательно стал разглядывать паренька.
- А зачем тебе выключатель? - наконец ответил он, - вона керасинка в руках, а свету боле и не надо будет для дела.
- Ну ты жмот, дед! - удивился мальчишка, вешая лампу на гвоздь, приспособленный под крюк. - Даже на электричестве экономишь!
Ефим замечания мальчишки про лампочку и электричество пропустил мимо ушей. Что этот юнец может знать о бережливости и деревенской жизни, они городские денег не считают, им бы все продать да купить, транжирят и все...
- Ты ведь расплатиться хотел за то, что в чужой сад ночью пробрался, добро чужо без спросу воровал, портил, хозяина тревожил, так? - старик с прищуром поглядел на мальчишку.
- Да ладно тебе, дед... выражаться? "Чужое добро", "воровал", "портил"... Копеечное дело! - рассуждал Матвей, разглядывая с интересом разложенные предметы, проводя по ним пальцами. - Ух ты, дед, это чего? Умывальник такой? Настоящий медный? Хочешь найду вам мужика, который собирает этот народный антиквариат и фольклор? Хорошо заплатит - на пару лет сможешь про торговлю цветами забыть!
- Тфу, лихо тебя побери, - рассердился на разговоры про разбазаривание его добра каким-то мужикам Ефимыч, видать-то паренька и впрямь ничему не учат. Разве же можно чужим добром распоряжаться? Входчий в чужой дом должон уважать уклад дома этого, а иначе что же будет! Иначе же всяк что захочет, то и сделает, никакого порядку не будет!
- А ну, разоболакайси! - скомандовал старик.
- Чего? Чего говоришь? - недоуменно посмотрел мальчишка.
- Чего, чего, - передразнил дед Ефим неслуха, - порты скидавай, вот чего! - прогремел сердито он, - ничего то вы не знаете, скидавай, скидавай, чего столбом застыл, чай не девка красная чтобы уговаривали. Али тебя пальнуть надо, что бы ты зашевелился, так это мы завсегда могем, - Ефимыч лукаво прищурил глаза и, приподняв дуло, направил его на паренька, исключительно острастки раде.
Дождь нещадно барабанил по крыше, словно решил разрушить старую постройку, на улице сверкали молнии, белесыми всполохами вздрагивая за окнами. Через треснутое окно пробрызгивали капли, падая на запыленный пол кругляшами.
- Ты чего дед? - затараторил пацан, - зачем тебе мои джинсы? В залог что ли? - он стащил с себя модные штаны и протянул их деду.
- А ничего, всему вас, олухов, учить надобно...
Вообще дед не задавался вопросами как это все выгладить и о чем может думать мальчишка, он просто делал правое дело. Коли так вышло, что родители бездаря не вложили ему ум в голову, то Ефим Петрович не оставит это так. Зато потом спасибо может скажет, когда вырастет и, вспомнив дедову науку, не полезет за чужим добром, убережется от казенного дома.
- На лавку ложь, - потребовал невозмутимо старик. Ефим уже прикидывал, куда бы мальца для науки расположить. Понимая, что придется ведь привязать воришку, сбежит, как пить дать сбежит. Они все такие, хоть этот как петух и хорохорится, а как паленым пахнет, вмиг в мышь трусливую превратиться.
- Не "ложь", а клади, - поправил Матвей располагая свою вещь на лавке. - И теперь чего?!
Дед только усмехнулся, чего старому псу щенков слушать, пусть тявкает, тем более, что впереди не только тявкать будет, но и визжать, поди. Гляди руки какие, век тяжелого труда не видывали. Эх, был бы он его внуком, вмиг бы всему выучился. Но не было у Настеньки детей, не могла она родить. Большое это горе, когда баба родить не может, уж так она маялась, так маялась, а что поделать? Еще в войну ее тяжко ранили, да так, что потом детей не нажить было. Тут уж ничего не поделаешь. От горестных воспоминаний дед даже вздохнул тяжело, головой покачал, посокрушался, а потом опомнился, взял крепкую веревку и приказал пареньку:
- Руки давай, - подумал и уточнил, - вперед.
- Дед! Это уже противозаконное задержание личности у тебя получается! - Матвей стал сникать духом и побаиваться намерений деда. Он внимательно вгляделся в старое, перепаханные морщинами лицо, заглянул в усталые глаза, и протянул вперед руки.
- Зря боишься-то? - слукавил Матвей, - куда я без штанов от тебя убегу?! Дедушка, а как вас зовут? Давайте без третьих лиц договоримся! Сами посидим, поговорим...
Дед наладил крепкую петлю на веревке, пока еще широкую, молча накинул ее на руки и потянул, соединяя их в запястьях, подправил, аккуратно так, чтобы малой себе не повредил чего, когда науку получать будет. Ефим вовсе не хотел покалечить мальчонку, ему еще много чего в жизни повидать придется, да этими самыми руками сделать. Он потом еще вспомнит науку, точно вспомнит. И пусть не помянет старика добрым словом, но хоть бед себе лишних не наделает. Ведь и у самого Ефима Петровича, а тогда еще Фимки-оглобли, прозванного так за высокий рост среди ребятни, был такой вот случай. Залез он как-то в сад чужой, яблоко вишь наливное подрать захотел, да и ребятня его подначивала, мол, залезь к дядьке Сергию, али боишься? Ну, он расхрабрился и залез, набрал полные подштанники яблок, а тут и хозяин заявился. Ох, что было! Схватил он тогда еще малолетнего деда Ефима за ухо, да потащил в конюшню свою. Громко кричал он тогда, очень громко, когда березовой кашей его дядька Сергий потчевал, на всю жизнь запомнил, как оно воровать. Больше, даже в тяжкие времена, никогда чужого не брал.
Дождь стал совсем монотонный, словно небо бубнило неясный рассказ, а может сказку убаюкивая матушку землю. Дед на несколько мгновений остановился, прислушиваясь к шуму дождя. Природа ласковая, поругается, просверкает молниями, полупит землю дождями, а потом и пожалеет, пригреет ее как мать родимая. А та и рада потом расстараться, цветы, ягоды, фрукты даст. Ефим чуть заметно улыбнулся своим мыслям, потом встрепенулся и повел мальчонку к большому, пузатому сундуку в углу. Этот сундук ему еще от его матери достался, а теперь вот уже потемнела краска, не такая яркая стала, но былая роскошь рисунка еще хорошо была видна.
- Улизнуть хочешь? - не то спросил, не то подытожил дед, - ничего, рядовой, не боись сильно плохо не сделаю, а уму разуму поучу. А зовут меня Ефим Петрович, а ты не стой, не стой, ложись-ка.
- Я разве говорил, что улизнуть хочу? - вслух обиделся Матвей, а про себя подумал, что зря он промешкал, когда возможность была.
Дед не ждал пока малец опомнится, крепенько его к сундуку привязал.
Матвей попробовал пальцами дотянуться до узла, но тугая привязь совсем усмирила руки, и не оставила надежд развязаться самому без помощи деда.
- Ты меня, дед Ефим, так до утра что ли продержать хочешь? Да отпусти ты меня! Чего ты в самом деле так завелся?!
- Ох, ты! Заячья твоя душа, - покачал головою дед, совсем испугался мальчишка, видать-то не пороли никогда. Ну, ничего, значит памятнее будет, значит больше не станет воровать.
Ефим прошелся вдоль длинной полки, подошел к старенькой упряжи, наполовину взял ее в руки. Когда-то у него был конь, хороший конь. Для деревенского человека конь, лучший друг, помощник. И дед хорошо помнил своего "друга" черный конь с серой мордой, по имени Дух. Назвали его так потому, что коли ночной порой стоял он на улице, только морда из темноты выдвигалась, словно и впрямь только дух лошадиный. Давно уже не было в живых того знатного коня, а упряжь его и седло дед до сих пор хранил как зеницу ока. Ефимыч тяжело вздохнул, что поделать никого не щадит время, погладил седло, а потом вытянул обрывок вожжи и проверил его на крепость.
- Придется тебе потрудиться, - прошептал он старой упряжи, - надо еще одного конька ретивого усмирить, да ходить по верной дороге научить.
Дед разговаривал с вещами как с живыми людьми, что поделать, долгое одиночество еще и не то делает с людьми. Ефим подошел к мальчишке складывая вдвое вожжу:
- Ну, малец, терпи теперь, да запоминай хорошенько, шо лазать в чужие сады нехорошо, а тем более воровать!
- Вы меня пороть собираетесь? - удивился Матвей собственному открытию. - Вы... Вы что?! А если я не разрешу!? - поинтересовался он у деда и дернулся.
- Собираюсь. Эх, малец, да разве же у повинной головы спрашивают, разрешения? - даже удивился маленько дед, для него иного варианта и не было. Ему не редко по юнству от бати доставалось, и от деда, и вот от Сергия, а как же иначе, коли провинность серьезная? Иначе то и не запомниться, а если все с рук сойдет, так и в следующий раз не испугаешься повторить, а должон! Ведь по малолетству чего тольки не натворишь, можно же в такие беды влезти, что и во век потом не расхлебать, что кислые щи.
Выдрал Ефим мальца не сильно, куда ему старику сильно-то, но и от того Матвей кричал с непривычки. Пожалел дед мальчишку, отошел, тяжело шаркая ногами, сел на лавку.
- Нехорошо вы все-таки обходитесь со мной! В наше время так уже нельзя... - проскулил из угла пацан, едва всхлипывая.
- А это ты зря, сынок, - отозвался дед, поглаживая морщинистые руки свои, - порка она во все времена была полезна. Это сейчас все кричат, что нельзя, нельзя, вот и получается такое вот, как с тобой. В мое-то время поди-ка залезь в чужой сад, вмиг проучат... И меня однажды как я тебя тоже учили уму разуму, - Ефим даже ухмыльнулся.
- Так это-то в ваше время!
Матвей еще полежал, опустив голову на руки, отдыхая, а в голову стали приходить разные мысли: и об этом старике Ефиме, об его устоях, о цветах и Настьке.
- Да... Надо было придти к вам вечером и попросить продать букетик! - заключил он свои размышления.
А дед смотрел на мотыльков, вот ведь тоже неразумные, все к огню тянутся, а коли попадут, опалятся и погибнут. Так вот и люди глупостей натворят, а потом сокрушаются.
- Уже думки правильнее, - подбодрил дед паренька, - видишь как оно голове-то помогает. Вздохнул Ефим, поглядел на паренька, как тот на сундуке раскорячился и подумал: "Отпущу коли сейчас, полетит ведь буйна голова на двор, а там дождь хлещет, еще чего доброго промокнет и заболеет, поколение то слабое. Надо бы придержать немного мальца, чтобы остыл". С этими мыслями, отложил Ефимыч вожжу аккуратно, на ту же полку водрузив, а сам отсел опять на лавочку, махорочку закурил.
- Ты полежи маненько, - сказал он, - полежи, в себя приди, а потом я тебя отпущу. Ты малой на меня не серчий, тебе эта наука ох как потом пригодиться.
Дед замолчал, покуривая махорку, да поглядывая на паренька: "совсем ведь молодой ашо, глядишь и впрямь толк выйдет..."
- Если все, то отвяжите! - заявил Матвей в нетерпении скрыться с глаз старика, который видел, его плачущим и кричащим словно малолетку. Поглядывая, как старик пускает струйки, ядовитого дыма, парень язвительно поинтересовался:
- Не знаете что ли, как вредно курить?! Тем более такие крепкие сигареты! Вам в детстве, наверняка, говорили об этом, а вот так на сундук, как вы меня сегодня, не уложили! Вот тогда бы не стали курить! Точно?
- Так то же не сигареты, то махорка, - поправил Ефимыч, - а укладывать тогда ужо некому было, я же дымить когда начал, - дед задумчиво почесал затылок, - на войне начал, в сорок втором стало быть, мы тогда под страшный обстрел попали, взрывы громыхают, пули свистят, все всполохами, словно гроза сильная, а я значится с капитаном своим сижу. Он на меня поглядел и говорит:
- Что-то ты Ефим, стращаешься что ли?
- Стращаюсь, - отвечаю, - товарищ капитан, смерть ведь вокруг!
- Так ты же давно в солдатах, - говорит, - и что не привык до сей поры?
- Да как же к ней привыкнуть, - отвечаю, - кто же к ней костлявой привыкнуть могет? - подивился на капитана, а он хитро так смотрит.
- А ты, - говорит, - боишься потому, что махорки никогда не пробовал, - серьезно так говорит, а глаза смеются, словно и не громыхает вокруг ничего, словно сидим мы где-нибудь на завалинке и просто разговариваем за жисть. Ну я и хватанул, ох как тогда горло перехватило, думал все помру на месте, а он смеется: "Вишь, Фимка, махорка то пострашнее смерти будет!"
- Так вот и пристрастился к ней проклятой.
Дед улыбнулся, вытер натруженной мозолистой ладонью глаза и выпустил еще один клуб дыма, словно паровоз. Подумал, покумекал и прищурился, засмеялся, скрипуче немного, подрагивая и выставляя вперед густую бороду. Отсмеявшись, похлопал себя по коленям.
- А выходит, что вам больше девяносто лет, - прикинул вслух Матвей, - если война началась в конце тридцатых того века, а вам лет двадцать быть должно! Во! А говорили, что курить вредно! А вы вон какой еще из себе крепкий!
- Семнадцать мне, сынок, было, совсем молодой, а курить вредно! - дед кряхтя поднялся и затушил самокруточку, поглядывая на паренька и прислушиваясь к звукам дождя. Похоже, зарядил на долго. Он прошелся к дальнему углу, где стояли удочки и прочие приспособления для рыбалки, покопался там и вытащил старый, но еще добрый плащ.
- Дед, а ты в семье один был да? - спросил вдруг мальчишка, странно ему стало, что Ефим про себя, да про себя только говорит.
- Да куда там один, семьи у всех были большими, иначе нельзя было, а теперь все иначе... У меня же пятеро братьев было, это сейчас я один остался, кто еще по малолетству помер, кто в войну, а кто и до старости дожил, да тоже забрала костлявая, - говоря это дед проверял плащ на дыры и прорехи, удостоверился, что целый, прошелся обратно к лавке, положил плащ около штанов паренька, потом пыхтя, отвязал Матвея и сказал.
- Уходить будешь, плащ не забудь возьми... - Ефимыч неспешно дошел до лампы, снял ее с крюка и встал у двери.
Мальчишка быстро поднялся, натянул кривясь джинсы, но плаща не тронул, не хватало еще завтра с ним к деду тащиться обратно. Матюха выглянул за дверь, там моросил дождь.
- Посветите до калитки, пожалуйста. - попросил он.
Ефим Петрович по-стариковски быстро уставал, и как все пожилые люди, становился ворчливым и нелюдимым в такие моменты. Потому более на разговоры с пареньком он не шел, недовольно что-то ворча себе под нос. Вот казалось бы только что человек был тобой заинтересован и тут как отрезало. Дед Ефим услышал просьбу, но вести никого до калитки не хотел, потому как-то недовольно всучил мальцу в руку керасинку со словами "у калитки оставишь" и вышел под дождь, засеменил к дому. Капли падали за воротник, холодя старческое тело. Хоть и стояла полная темень, но изученное почти наизусть пространство старик быстро преодолел, вошел в дом, закрылся на щеколду, скинул верхнюю одежду и улегся под свое лоскутное одеяло. Сон навалился сразу, как в молодости, глубокий и тихий.
Матвей проводил сгорбленную фигуру Ефима Петровича взглядом. Еще несколько часов назад он казался много больше, сейчас же и впрямь выглядел очень старым. Мальчишка еще немного постоял, а потом мелкими перебежками припустил домой.
Дед проснулся рано, воздух после ночной грозы был хорошим, дышалось легко. Ефим Петрович поднялся. Бабка Лукерья уже у открытой калитки стояла, парного молока принесла. Ефим, подволакивая побаливающие ноги, добрел до заборчика, взял крынку, поблагодарил старуху, поцеловались как водится трижды и, только когда бабка ушла, заметил стоящую у приоткрытой калитки лампу. Покачивая головой, Ефим закрыл дверцу на крючок и пошел заправить керасинку новой порцией "снадобья горящего".
Оказалось, что вчерашний мальчишка, которого дед так и не разглядел впотьмах, плащ его не взял, то ли постеснялся, то ли побрезговал. Ефимыч убрал вещь на место, в доме все свое место знать должно и не валяться где попало. Помыкавшись еще в сараюшке, дед пошел в сад прибраться потихонечку, проверить все.
* * *
Матвей после ночного приключения встал поздно, на столе обнаружил записку от матери о том, что яичница на плите, что надо подмести пол и что она уехала до завтрашнего утра, так как у нее опять съемки. К записке прилагались деньги и небольшой список покупок, которые необходимо сделать в местном магазине. Матюха был доволен таким раскладом, прихватив шорты и деньги, он помчался к дому Насти. Девчонка встретила его уже на пороге. К счастью мальчишки про цветы она не вспомнила. Матвей с надеждой спросил: "куда она хочет пойти", появляться опять у дома деда Ефима он вовсе не хотел сегодня. Настена ничего не ответила, а, подмигнув лукаво и одарив пацана лучезарной улыбкой, побежала в сторону деревеньки. Он припустил за ней, с восторгом наблюдая за бегущей впереди в короткой юбчонке девчонкой.
Они добрались до реки без остановок, Матвей вздохнул с облегчением. Теплое, еще не разошедшееся солнце мягко ласкало кожу, вода поблескивала под его лучами, покрытая бликами солнечных зайчиков. Настена залюбовалась на мгновение, остановившись у самого края мостков, а потом оглянулась, весело подмигнула и, крикнув "догоняй!", скинула юбочку и прыгнула в воду.
Мальчишка не спешил, он с удовольствием разглядывал стройную, полуголую, бесстрашно плывущую русалку. Длинные Настины волосы, собранные в небрежную косу подхватили тонкую нитку водорослей, от чего она стала еще больше напоминать эту речную жительницу. Плавунья остановилась, оглянулась и несколько обижено крикнула:
- Ну что же ты? Или ты купаться не хочешь? - даже издалека было видно наиграно-обиженное выражение личика девчонки. Матвей с трудом оторвал взгляд от девчачьего тела и таясь переоделся в плавательные шорты. Только теперь он мысленно поблагодарил маму за то, что она тогда настояла купить именно их. Поднимая брызги парень залетел в воду и нырнул, вынырнув прямо около Настены. Та от неожиданности взвизгнула и, не дав мальчишке сделать вдох, погрузила его опять в воду, надавив обеими руками. Матвей с трудом справился с нехваткой воздуха и отплыв чуть в сторону вынырнул.
- Ты чего? - испугано спросил он, отплевываясь и отфыркиваясь. Настена мигом подплыла к мальчишке и заглянула тому в глаза:
- А ты чего? Ты не сердишься, Матвеюшка? Прости меня, пожалуйста, - ласковым и наигранно-виноватым голосом прошептала она, - Я думала это водяной меня схватить хочет.
- А вот придется теперь чего-нибудь сделать, чтобы я совсем-совсем не рассердился! - подсказал Матвей, разворачиваясь к девчонке и подплывая поближе. - А ты, оказывается, лихая такая, Настька! - похвалил он с искренним восторгом, притягивая ее к себе за талию. - Иди сюда! За расплатой!
- За какой такой расплатой? - удивленно спросила Настя, правда голос ее звучал мягко и скорее игриво, нежели удивленно. Девчонка засмеялась и, выскользнув из объятий Матвея нырнула, исчезая в немного мутной речной воде у него из вида. Появилась Настя уже в одолении, махнула рукой мальчишке и быстро поплыла на другой берег, крикнув на последок: "Догони, тогда и о расплате поговорим!"
Камыши, густо разросшиеся возле обрыва по ту сторону речки, стали надёжными укрытием для маленькой беглянки, зарывшись вглубь зарослей, девчонка замерла, стараясь даже дышать как можно тише. Кровь оглушительно стучала в ушах, и Настене казалось, что этот звук может её выдать... А мысли... Мысли непослушно перебивали одна другую, споря: "Только бы не нашел" - "А если и правда не найдёт?" - "Тогда камыш пошевелишь" - "Не буду, не буду шевелить, пусть сам!" - "А если он и искать не станет?" -"Как не станет?" - "А вот так не станет! Нужна ты ему такая, со своими "какая расплата"! Выпендрёжница!" - "А что он руки распускает!" - " А тебе так и не хотелось, чтоб распускал?" - "Да мало ли, что хотелось, за кого он меня принимает!" - "Только бы не нашел... Только бы нашел... Не нашел... Нашел..."
Матвей позволил Настеньке доплыть до берега, включаясь в предложенную ей игру и только тогда поплыл за ней. Ровная камышиная поросль, стеной встала перед ним. Конечно, он сразу увидел раздвинутый проход вглубь, а когда опустил глаза на уровень воды, где не мешали листья, то обнаружил и светловолосую головку девочки.
Когда он был совсем маленький, у него было любимая игра с отцом. Матвей забирался под диван, а папа долго и настойчиво искал его по всей комнате. Матвейка с замиранием сердца видел ноги отца, которые проходили совсем рядом, слышал, как отец спрашивал у матери и сестры, не видели ли они, куда мальчик спрятался в этот раз. У Матвея радостно и взволновано билось сердце, а сестра Катя, которая сидела за письменным столом, делая уроки, поворачивалась в сторону Матвея и, смотря братишке в глаза, отвечала, что не видела. Как же было здорово, поняв по ботинкам отца, что он стоит спиной, быстро выползти из-под дивана и броситься к нему на спину, крича на всю квартиру: "Я тут, я здесь, опять не нашел!"
Матвей вошел в камыши в метре от лаза девчонки и громко позвал: "Насть! Настюх! Ты тут? Настенька!" Он прошел от нее совсем близко, громко проговорив: "Да где же она, куда спряталась?" Сделав еще пару шагов, повернулся к ней спиной и снова позвал, добавив: " Ну, Настенька, Солнышко! Вернись! Даже без расплаты!" Настена сидела тихо как мышка, только радостно и хитро прищурившись, следила за передвижениями мальчишки. Но когда Матвей подошел совсем близко, она даже как-то не произвольно зажмурилась, следуя принципу "я не вижу, значит, и меня не видят". Только когда голос парня раздался совсем близко, просто в шаге от неё, и он произнёс именно те слова, которые девочка сейчас мечтала услышать, Настенька не выдержала. Она вскочила, и, не открывая глаз, чтобы не испугаться и не передумать, поймала Матвея за плечи, как смогла, развернула к себе лицом и ... поцеловала. Сама. Первая. Прямо в губы. Для этого девочке пришлось встать на носочки, и осознала она, что же произошло, только когда её пяточки снова коснулись илистого дна реки.
- Теперь ты водишь, - неуверенно рассмеялась Настена и вывернувшись из объятий мальчишки поплыла на глубину. Куда должен был теперь водить Матвей, она так и не сказала, просто так девчонка скрыла неловкость. Парень пожал плечами и несколько недоуменно проследил, как "русалка" опять уплывает от него.
Ребята еще долго плавали в реке и только совсем притомившись выбрались на берег. Лежать под уже изрядно палящим солнцем, после прохладной воды реки было приятно, но разлеживаться было нельзя. Магазин в кооперативе работал не долго всего до половины четвертого, а потом продавщица уезжала по делам и все запирала, потому следовало поторопиться.
- Пошли! Меня мать еще просила в магазин зайти! - произнес не открывая глаз мальчишка. Потом приподнялся, опираясь на один локоть и проведя кончиками пальцев по Настениному влажному и от того лоснящемуся на солнце голому животику, сказал - Знаешь чего? У меня мать до завтра уезжает... Пойдем ко мне! Обещаю, что ничего не будет, чего ты сама не захочешь! Целовать буду только туда, куда разрешишь!
Беспечное выражение разом слетело с девочкиного лица, сердце зашлось, а сама она сейчас больше всего напоминала кролика, глядящего на удава. Настена мотнула головой, будто бы поправляя непослушную челку, и, собравшись с духом, улыбнулась, почти так же весело и беззаботно, как до пугающего приглашения Матвея, но глаза отвела и принялась разглядывать зарывающиеся в песок пляжа пальчики собственных ног.
- Матюха, а Матюха, ты куда спешишь? У тебя глянь вон ещё сколько дел! И в магазин, и читать. Да и мне домой нужно - переодеться, и смородину я бабуле обещала помочь собрать, - с этими словами Настёна аккуратно убрала руку мальчика с себя, поднялась и спешно натянула коротенькую юбочку, - Вот встретимся вечером, как освободимся - тогда и поговорим, - девчонка смущенно улыбнулась и, подхватив пальчиком босоножки, пританцовывающим шагом двинулась по тропинке к деревеньке. Матвей немного надулся, получив отказ и спешно натянув джинсы прямо на сырые шорты, догнал беглянку:
- Где я спешу?! - горячо возмутился он, задетый за живое. - Мы сколько уже гуляем? Ты же видишь, что... Ну, как я к тебе отношусь! А что-нибудь предлагал хоть раз? А сейчас чего предложил? Ну и собирай свою смородину для бабули!
Матвей надулся и отвернулся, но не на долго, близость девчонки, запах ее волос как магнитом притягивали его и будоражили кровь.
- Да мне что освобождаться, Насть?! В магазин по дороге сейчас зайду! Если пойдешь со мной, то ты хоть и вредина, но мороженное тебе куплю!
Настроение у девчонки в конец испортилось. Она закусила губку и надулась. "Мало ли что ему хочется прямо сейчас, она же ему не отказывает совсем, просто отодвигает решение, а он сразу "ну и собирай свою смородину для бабули!" Вот все они мальчишки такие!"
- Сам ешь своё мороженное! - еле слышно пробормотала она, заставляя слова выбраться в мир сквозь вставший в горле горький ком. Между тем ребята поравнялись с домом деда Ефима. Матвей очень надеялся, что девчонка пройдет мимо, но надежда не сбылась. Настя буквально прилипла к забору и уставилась на цветы. Матвей пошарил глазами по саду деда, но его видно не было. Он подошел тоже к забору и встал рядом с ней:
- Сам мороженное не буду! Мне без тебя не вкусно! - улыбнулся он, надеясь, что она быстро перестанет дуться. Настена чуть отвернувшись от Матвея и прошептала:
- А я постою - на цветочки посмотрю. А потом пойду правда смородину собирать... да, для бабули... а потом.. потом... потом вообще в город уеду... Что мне здесь, раз ты так... - слезинки обиды сами собой закапали из глаз. Девчонка была так расстроена, что даже не заметила последних слов парня. Чтобы Матвей не видел как она плачет, Настенька направила взгляд на клумбу с ирисами. Она и сказать не могла точно, чем они ей так нравились... Но Настеньке уже давно казалось, что в мире просто нет и быть не может ничего прекраснее, чем одновременно естественно аккуратные и благородно небрежные соцветия этих ярких, даже чем-то нарядных цветов. Сейчас же девочка просто задумчиво наблюдала, как ирисы то предстают её взору во весей своей красе, то затуманиваются и искажаются из-за застилающих её глаза слёз.
- А уезжай! Словно это я тебя чем-то обидел! А не ты мне все время во всем отказываешь! - произнес парень и только потом заметил, что его "русалка" плачет. Матвей уставился в сад, на клумбу с ирисами, не зная, чем исправить свои слова, что сказать еще, чтобы стало лучше, а не еще хуже.
* * *
Ефим Петрович неспешно заправлял керасинку, когда прибежала бабка Агафья и начала причитать что-то. Дед сразу-то и не разобрал, что собственно стряслось, а потом выяснилось, что к бабке приехал внук, что случалось крайне редко. Привезли мальчонку на пару деньков, а он возьми и убеги. Ладно бы просто голова садовая убег, так еще и в неприятности попал. Бабкиных гусей рассердил, да в старый сруб от них спрятался. Бабка обыскалась, а малец, напугавшись, и голосу не подает. Вот они все утро и искали проныру, а нашли по случайности. Собака вишь нашла его, разбрехалась.
После бурного утра Ефимыч вернулся уставшим, да еще пол ночи не спамши, он решил прикорнуть маленько, да часа на два в сон и свалился. Днем спать - голове обнос. Встал старик как во хмелю, покачиваясь, прошаркал до стола, перекусил, чем бог послал и наткнулся на старенькую пожелтевшую фотографию. Видимо вчера вечером, когда он спешно убирал их на место в металлическую коробочку, одну забыл. Глянул дед Ефим на доброе и немного уставшее лицо на потрепанном временем фото и вспомнил про цветы.
Ефимыч поспешил в сад, придерживаясь за стену, он довольно быстро шел, не замечая ничего вокруг и остановился только когда добрался до клумбы. Остановился и словно осел на небольшую лавочку рядом с красиво покачивающимися на легком ветру цветами. Два самых высоких и красивых цветка помятые в ночном приключении уронили свои головки, а еще несколько был сломаны и лежали в грязи. Бережно, как детей больных и малых, поднял старик измятые и изломанные цветы. Поднял, прижал к себе и затих, словно задремал, только глаза в морщинах печалью наполнились.
Стараясь перевести разговор в на более мирную тему Матвей стал разглядывать сад:
- Ефим Петрович вышел из дома! Чего-то он мне сегодня не нравится! Надо зайти спросить, не надо ли чего в магазине! - сказал он Настене, словно неприятного разговора и не было вовсе.
- И вовсе я тебе не отказываю все время, - сказал с обидой девчонка, - я просто не хочу спешить. Матвей примирительно положил руку на руку девчонки.
- Давай больше не будем ссориться, вон смотри Ефим чего-то сел, уснул что ли? Совсем один живет старик, самому скоро девяносто лет... Я сейчас зайду спрошу, что ему надо в магазине и быстро сбегаю. А ты можешь со мной сходить, а можешь с ним посидеть, если не боишься долгих рассказов о старине! Но он очень хорошо рассказывает! - Матвей говорил, а сам еще очень сомневался, что не делает снова самой большой глупости этого лета. А как вдруг, так и получится, что разговор у деда с Настькой пойдет в том направлении, в котором ему вовсе не надо! А с другой стороны, Матвей теперь выглядит перед Настюхой таким вообще серьезным, заботливым - о забытых стариках печется! Да и на самом деле доброе дело сделает. Ефимычу наверное тяжело уж до магазина тащиться в гору!
Бросив ещё один взгляд на дом деда Ефима, девочка пожала плечами:
- Отчего бы с дедом не посидеть? Я люблю всякие байки слушать. О подвигах и быте старинном, - Настя задумчиво улыбнулась, склонив голову на бок, - Дедуля такой старенький, что с ним пол часика поговорить - и уже экзамен по истории можно без подготовки сдавать. - Настену, которая сейчас рассматривала старика, поразила нежность, с которой он обнимал цветы, словно живых существ. Так ее тронуло это, что даже слезинки в миг высохли.
- Пойду к деду, спрошу, что в магазине надо и можно ли к нему зайти, - решительно открыл калитку Матвей, он очень не хотел, чтобы первые слова он при Насте Ефимычу говорил: мало ли как он его встретит сегодня после ночного то приключения... Парень почти на цыпочках подошел к лавке, на которой застыл старик. Собравшись с духом он прокашлялся и сказал:
- Здравствуйте, Ефим Петрович. Это Матвей. Вчерашний. А я вам даже и имени, кажется, своего вчера не сказал. Я это... извиниться и... спросить... может в магазине чего надо, я за продуктами иду, так взял бы и вам, а? - мальчишка замялся, увидел в руках Ефимыча вчерашние свои стебли и добавил, - за поломанные цветы, ну, и так вообще... по-соседски что ли...
Дед Ефим очнулся только когда услышал голос мальчишки за спиной. Старик заметно вздрогнул, он не ожидал, что кто-то видит его слабость. Постарался выпрямить спину, положил цветы на колени и только потом развернулся к говорившему. Долго всматривался в лицо паренька.
- Аааа, - протянул старик, - ночной гость, ну заходи, коли пришел. Старик немного неуклюже развел руками. Ефим Петрович пытался сосредоточиться на том, что ему сказал Матвей, видно было, что дается это ему не просто. Видимо очень уж глубоко он ушел в свои воспоминания. Он почесал в затылке, отложил цветы, засуетился, кряхтя поднялся на ноги, придерживаясь за стену своего старого дома.
- Погоди-ка тут, сынок, погоди... - приговаривал он, торопливо идя до двери дома, пропал за ней на минуту и вышел обратно со смятой бумажкой деньги. - На-ка, - протянул Ефим деньги, - коли помочь хочешь, купи пряников в магазине, да занеси бабке Агафье, у нее дом наискосок от моего, к ней внук приехал... - дед как-то странно виновато улыбнулся, словно сделал что-то не то, а потом посмотрел долгим взглядом, пытаясь понять, не шутить ли с ним вздумал мальчишка.
- Пряников? Соседке? - удивился Матвей, принимая помятую бумажку. - Это конечно! А-аа! А вам самому? Мне же все равно все покупать, что там мама написала... Мне не тяжело, колбасы, сыру, хотя бы молока и хлеба? Вчера бананы были хорошие.
Ефимыч улыбнулся, чуть заметно, по-доброму, без иронии. Он уж и забыл как это, когда о тебе кто-то заботиться. Подумал, опять почесал в затылке и тихо, немного даже смущенно сказал:
- Да мне, сынок особо-то не нать ничего... - и вдруг посмотрел на Матвея внимательно и спросил, - а может на чай ко мне придешь с медом? Тогда булку мягкую купи... А? Посидишь маненько? Ежели... - дед не договорил, вздохнул.
Чем-то понравился ему этот молодой парень, может тем, что его самого молодого ему напомнил. А может забота его по сердцу пришлась старику. Так Ефиму иногда хотелось, что бы кто-то пришел к нему погостить. Пришла бы в его старый и пыльный дом бесшабашная и любопытная молодость, вечно болтающая, удивляющаяся, хватающая без спросу все подряд и даже прячущаяся от гусей в срубах. Хотелось, но был дед совсем один в этом мире, доживал свой срок.
Ждал Матвей приглашения, но надеялся, что получит его потом уже, когда принесет деду покупки.
- С медом это здорово! А с девушкой можно? Вон она. Я же не оставлю ее одну. - Матвей смутился, опасаясь, как бы все повидавший старик не смекнул, для кого вчера парень в его сад забрался, кому его Ирисы предназначались. - Если можно, то я за минуту сбегаю и вернусь!? Только ты уж... не говори ничего о нашем ночном деле. Ладно? - мальчишка даже покраснел.
- Это о каком деле? - спросил дед Ефим, улыбнулся и добавил, - я, сынок, старый стал, быстро все забываю, что новое происходить, а старое хорошо помнится. А дЕвицу свою зови, как говоришь зовут то ее?
- Настей, - ответил обрадовано Матвей, - она очень хорошая, скромная, красивая. Я пока бегаю, она тут посидеть может, если разрешишь, разрешите.
- Настенька? - глаза старика на мгновение словно блеснули горечью. - Настенька... - повторил он тихо.
А парень уже повернулся к девчонке и махал ей рукой, чтобы она заходила. Настена не задумываясь ступила за калитку, но, сделав пару шагов во двор, остановилась в нерешительности:
- Здравствуйте, дедушка Ефим! Можно я у Вас подожду Матвея?
- Проходи, проходи, красавица, - дружелюбно улыбнулся дед, оглядывая гостью. Не любил он эту моду короткую, ну да каждому времени свое. В их то годы, девицы не так обряжались. Но на сеновалах все равно порой блудили, всяко бывало... А целовались токмо тайком от родителей, прячась. Нониче молодежь другая. - Ты прости, милая, старика за беспорядок, гости то у мя редко бывают. Ты проходи, проходи, не обижу, вот на лавочку садись.
Ефимыч рукой похлопал по лавке и снова глянул на ребят. Был он какой-то немного торопливый, смущенный, совсем не похожий на вчерашнего грозного, но справедливого старика, который драл вожжами и курил махорку. Он бы никому не признался, что был безмерно рад этим гостям. Они разбавили его тусклое существование своим появлением. Одинокие люди всегда рады гостям.
Девчонка осторожно потянула короткую юбчонку вниз, словно хотела сделать ее длиннее, присела на краешек лавки, и, чуть прикусив губку, сказала:
- Я так давно хотела цветочки Ваши поближе рассмотреть, да не решалась попросить. Я таких, как в вашем саду, нигде ещё не видела!
- Это Ирисы, милая. Они не простые, они особые: их еще пять лет назад незабвенная моя Анастасия Паловна посадила... - чуть тише проговорил старик, - Настенька моя, голубушка.
- Пять лет назад? - удивилась девочка. - Я совсем не разбираюсь в цветах, думала - они каждый гол новые вырастают. А у Анастасии Павловны секрет какой-то есть, как цветы сажать? Ну, раз они особые вышли? - Настена не хотела своими вопросами обидеть деда, просто не сталкивалась она еще в своей жизни со смертью близкого человека, потому даже и не подумала, что жена Ефима Петровича уже, наверное, умерла. Дед взглянул на девчушку хмуро, пытаясь понять: насмехается она над ним или впрямь по недомыслию такие вот речи ведет. По открытому взгляду было видно, что злого умысла у этой юной еще девицы не было, и стал терпеливо объяснять:
- Эти каждый год цветут. Был у Настеньки моей секрет, руки у нее золотые были. Всяко растение, что ни посадит, цвести будет. Палку в землю-матушку воткнет и та зацветет. Но особые они не по этому, милая, а по тому, что Анастасии моей, нету вот уже лет пять как почила болезная. - Старик повесил голову и даже рукой глаза, ставшие влажными, прикрыл. Плечи сами собой опустились, спина сгорбилась. И много тише продолжил:
- Она видишь, болела тяжело, ох как тяжело болела! Маялась. Врач сказал воспаление легких. Горит вся, голубушка моя, а все обо мне печется. Я уж ее уговаривал не вставать, просил лежать тольки, да разве же ее удержишь? Вот и принес ей тогда саженки этих самых ирисов, уж больно она их любила. Все говорила: "Смотри, Ефимушка, небо кусочками на землю упало и в цветы обернулось". - Дед замолчал, надрывно вдохнул, утирая слезы. - Голубушка моя, Настюшка. Полегчало ведь ей тогда, мы ужо обрадовались, думали, отступила хворь страшная. Она как раз тогда и посадила своими рученьками золотыми эти вот цветы, а потом через день совсем слегла да еще в три дня сгорела как свечка малая. - Ефим Петрович всхлипнул, уже не стесняясь ребят, снова утер мозолистой, морщинистой и твердой рукой слезы. - Так то, милая.
Ребята притихли. Тяжело было видеть настоящее горе, не далеко в телевизоре, не из разговоров пространных родительских на кухне, а вот так близко совсем. Настоящее, человеческое, живое. Матвей не смотрел на деда, только теперь он понял, насколько важны были для него эти самые цветы, и что он вчера натворил. Сам Матюха впервые встретился со смертью несколько лет назад, когда пришло известие о смерти его собственного деда. Он долго ничего не понимал, только видел, как сосредоточилось лицо отца, как мать всегда шумная и многословная притихла. Сообщение пришло поздно ночью, а рано утром родители остались. Матвей просился и обижался, что его не хотят взять на такое важное событие как похороны деда, сердито спрашивал, почему он должен пропускать такое нечастое дело. Но его все равно не взяли. Лишь через несколько недель, увидев случайно как бабушка сидит около фотографии деда и что-то неслышно шепчет, Матвей ощутил неведомое раньше ему сострадание к человеку, который остался теперь один. Слушая сейчас Ефимыча, он вспомнил то свое недолгое впечатление.
Настя сидела неподалеку от деда, и Матвей видел только ее спину, ореол веселых волос вокруг головы и косы. "И что же, - подумал он, - от того, что она ответит сегодня вечером, быть может, зависит, что через многие годы кто-нибудь из них вот так же будет переживать потерю другого?" -от этой мысли парень даже вздрогнул и тут же отогнал ее прочь, слишком нереальной она ему показалась.
- Да-аа, - протянул он. - История! Ну, я пожалуй пойду, я быстро! - он развернулся и решительным торопливым шагом направился к калитке.
Настена сидела тихо, зажав ладошкой себе рот и с трудом сдерживая слезы, ей было очень страшно вот так впервые столкнуться с настоящей жизнью во всех ее проявлениях. "Как же это страшно, терять близких и дорогих! Я не хочу этого узнать, никогда и ни за что! Чтобы потом вот так... Нет, нет, не хочу!" -думала она роняя слезинки. Девочка даже не заметила, как ушел Матвей - не до того было. Выдержав небольшую паузу, чтобы слезы перестали катиться из глаз, она чуть откашлялась, разыскивая потерянный свой голос, и тих спросила:
- Вы очень скучаете по ней, правда? Вы так её любили, это же видно... Вы не переживайте, зато не мучается больше она. Не болеет и не плачет. Хорошо ей там, это точно...Она ведь очень хорошая была. Я знаете, как это поняла? Она о вас позаботилась перед смертью, вот - цветочки оставила, чтобы вы не так скучали! - совсем неумело, но искренне от души хотела подбодрить Настена старика.
- Верно, милая, - все так же тихо сказал дед Ефим, утер слезы, погладил свою спутанную бороду, - любил и люблю, а как же не любит? Ведь мы с ней почитай более шестидесяти годков вместе были. И в войну, и в голод, и когда деревеньку свою поднимали опосля войны, все вместе прошли. Рука об руку всю жизнь прошагали. Она меня всего на годок моложе была, совсем девчонкой в войну-то окунулась. Маленькая сама, худенькая, вот как ты, а дома сидеть отказалась. Ее батька на крепкий засов запер, что бы она на фронт не убегла. А эта стрекоза через чердак да на улицу. Я ведь в семнадцать годов на войну ушел, жили мы в одной деревеньке, видели друг дружку кажонный день. Красавица она была, волос русый, коса длинная, глаза голубые, что эти самые ирисы, а как улыбнется... Завидна невеста была, все парни за ней поглядывали, да подкатывали, а она к себе не подпускала. - Дед ухмыльнулся, - и меня ведь не подпускала. Ох, девка была! Вырви да брось! - Ефимыч рассмеялся, немного скрипуче, но от души, по коленям себя похлопал, поглядел на притихшую девчонку. - Мы ведь с ней, милая, на фронте поженились. Она санитаркой прибилась, а я ранен был, контузило меня, вот она меня с поля боя и вытащила. А потом к нам перевелась, чтобы вместе значит быть. Командир наш сперва супротив этого был, но потом разрешил. Так и прошли с ней всю войну. Тяжело было, особливо после того, как ее ранило сильно. После того ранения она едва выжила. А меня в то время рядом не было, нас в разведку отправили, и мы в окружение попали. В плену у фашистов проклятых побывали, не все вернулись. Вот так то, всю жизнь потом вину эту носил, что защитить ее тогда не смог! До сих пор ношу. А она бедная опосля того деток иметь не смогла, так и прожили столько годов, а детей и не нажили. - Старик опять вздохнул, поглядел, подумал маленько, встрепенулся, поднялся. - Пойдем-ка, милая, поможешь мне на стол накрыть, а то кавалер твой сейчас вернется, а у нас и чай то не готов, нехорошо!
Настенька обрадовалась приглашению, перед ее глазами раскрылся целый незнакомый ей раньше пласт прошлого. Конечно, много рассказывали о том, как тяжело было людям во время войны... Но одно дело - лаконичные фразы в учебнике истории, пафосные лозунги о "заслугах перед родиной" на телевидении, волшебным образом появляющиеся из ниоткуда восьмого мая и исчезающие десятого... Её собственная бабушка была много младше Ефима Петровича, в войну её не было и пяти лет, так что много она тоже порассказать не могла. Но совсем другое - рассказ очевидца, для которого все те события не история, а жизнь. Только сейчас Настя поняла что то, как живётся им: ей, Матвею, всем одноклассникам, всем ребятам из этого дачного посёлка - это просто сказка. Им для того, чтобы быть вместе не нужно сбегать из дома, не нужно нестись под пули, терпеть лишения, получать ранения... Такие ранения... От мысли о том, что вот так, за одну минуту, может произойти что-то, что навсегда лишит тебя того, о чем в тайне, что бы она не говорила вслух, в чем бы не боялась признаться даже самой себе, мечтает любая девочка, Настю передёрнуло. Ни какой разницы между бесплодием и, например, потерей руки или ноги, она не видела. Девочка так погрузившись в свои мысли, что даже не стала разглядывать дом, когда они с дедом туда вошли. Машинально раскладывая выданные Ефимом Петровичем чашки она спросила:
- Дедушка Ефим, а Настенька ваша очень о детках переживала, да? Почему ж вы тогда не взяли кого из тех, кто без родителей остался? Много же таких было... И ему, ребёночку, хорошо было бы, и вам сейчас... - девчонка смутилась, осознав, что наверное причиняет боль старику своими расспросами, но уж очень она хотела понять.
- Да, милая, очень переживала. Только ведь брали мы девчушку опосля войны прямо. Малеханькую такую, очень на Настеньку мою похожа была. Мы ее любили как свою, только она три годочка прожила и померла. Вишь, в войну-то чего толькои не было, болела девчоночка, просто иссохла и все, - дед вздохнул. - Катюшкой ее звали, девчоночку то. А когда Катенька умерла Настенька очень горевала, места себе не находила, все себя горемыку винила, так и не смогли более никакое дитя взять, боялась она, что не переживет второй раз такое горе. Ведь тогда все глазоньки себе проплакала. Так то, милая. Так и не брали больше детушек, а потом уже и поздненько было, постарели. Война она у нас много чего отняла, страшное было времечко... - дед Ефим замолчал, задумавшись.
Слушая рассказа деда Настя закусила губу и так и замерла, сжимая в руках старую, чуть липкую сахарницу. Девочка попыталась представить, что пережила жена деда Ефима. И это потрясло ее настолько, что продолжать разговор на эту тему она просто не могла. В ответ на слова старика она сочувствующе покачала головой, так, как это умеют делать только женщины, и молча продолжила накрывать на стол, лихорадочно подыскивая тему для продолжения разговора.
- Дедушка Ефим, а вы петь умеете? Я мноооого песен военных знаю - мы в школе каждый год к девятому мая учим! Моя любимая - про молдаванку! Ой, как же она мне нравится! - Настена продолжая раскладывать все для чаепития не дожидаясь ответа запела: "Рано утром, на рассвете... " Ефимыч улыбнулся пошел к старому буфету, вслушиваясь в звонкий и красивый голосок юной певуньи. Во дворе скрипнула калитка. Матвей вошел в дом тихо, поставил сумку с продуктами у стула и, поглядывая на отвернувшегося к буфету старика, приобнял украдкой свою Настену. Девчонка к этому времени уже завершила последний куплет.
- Я так по тебе соскучиться успел, - прошептал парень.
- Матюха, ты что, дед же увидит, - засмущалась Настя, и уже было положила руку ему на грудь, чтобы чуть отстранить... но не смогла. Бросив быстрый взгляд на отвернувшегося как раз к буфету Ефимыча, она прошептала, чуть покраснев и опустив глаза в пол:
- Я тоже скучала... Мотя... Ты знаешь, что ты - чудо? - она улыбнулась хитро, сделав вид, что ей нужно переставить что-то на дальнем конце стола, ловко вывернулась из объятий.
Старик проникся к ребятам так ему захотелось, чтобы они подольше погостили у него. Было на душе у старика тепло и хорошо, словно это были его внуки. Молодость и жар их сердец грели старика, вызывали воспоминания его собственной молодости. Дед кряхтонул погромче, доставая из старенького буфета банку отличного меда и нетвердыми руками налил его в большую миску. Мед капнул на деревянную поверхность, оставляя золотые округлые и вязкие капли, словно янтарь кто рассыпал. Прежде чем повернуться дед еще разок громко кряхтонул и понес миску на стол.
- Садитесь, - сказал Ефим Петрович, - дочка, ты сюда садись, - указал дед по правую свою руку на стул, - а ты, Матвей, сюда, - указал дед на стул по левую свою руку, таким образом разделяя мальчишку и девчонку, слегка. "Не должно детям при старших лабызаться! Должно вести себя скромно и уважительно". Сам дед сел посредине, как хозяин дома, как глава. - Ну с Богом, - сказал он и вложил большую деревянную ложку в золотящийся под лучами солнца мед. Дед был серьезный, даже какой-то торжественный, хоть это скорее могло вызвать улыбку, нежели внушить уважение. Но такова была внутренняя традиция семьи. К еде в семье Заделовых всегда отводилось особое место. Конечно, сказался пережитый голод, заставивший людей любить и уважать хлеб. Кстати хлеб тоже занял важное место на столе, он был порезан и лежал в небольшой старенькой деревянной посудине, расписаной красными петухами и золотыми ягодами. Заметно было, что рисовальщик был не очень умелый, потому один из петухов больше напоминал гуся с хохолком и бородкой, но зато роспись делали явно с любовью и старанием.
Застолье было не просто поглощением пищи - это было место, где собиралась вся семья, где обсуждались новости, иногда даже принимались важные решения. Давненько дед так вот не сидел, потому сейчас происходящее ему очень нравилось. Глаза его улыбались, чуть щурясь от пробивающегося через окно солнца. Он переводил взгляд с мальчишки на девчонку и обратно:
- Кушайте, кушайте, мед цветочный, угощайтесь, - ласково говорил он.
Матвей выложил на стол еще печенье, пряники для соседки и конфеты, купленные на сдачу в магазине. Сидеть молча парню было неуютно, он толкнул Настю ногой под столом, чтобы она поддержала разговор, и спросил:
- А у вас тут колхоз был раньше, дед? Вы кем были комбайнером, механизатором или животноводом? Или относились к сельской интеллигенции? Там типа учитель, бухгалтер или... ну кто еще в колхозе бывает?
- Нет, - махнул рукой Ефимыч, - так и была деревня Зуевка. А был кем, да всеми понемногу. В деревню-то опосля войны мало мужиков вернулось, погибли многие. Вот и приходилось мытариться по разным работам, значит. Дед богато намазал на хлеб меда и отправил в свой полубеззубый рот. Мед капал на густую бороду. Чем-то сейчас Ефим напоминал лешего, случайно попавшего в дом и лакомящегося вкусненьким. Он жмурил глаза и причмокивал, попивая горячий чай и покряхтывая от удовольствия. И вообще выглядел очень забавно. Еще откусив кусок хлеба с медом, дед прищурился:
- А знаете, был у нас с Настенькой в войну случай один. Шли мы через лес и наткнулись на развалившуюся пасеку. И вот ведь чудеса, мед там был, уцелел. Мы с Настюшкой моей только стали этот мед есть, как медведь на нас. Мы так испугались, что на дерево влезли. Просидели на нем пол часа, прежде чем медведь ушел. А потом смеялись друг над другом, ведь оружие было, а мы от страху совсем про него забыли. - Дед скрипуче засмеялся, и капельки меда запрыгали на его бороде, стекая на стол.
Настена хотела уже что-то сказать, поглядывая на деда, но заметила, что Матвей потянулся к пряниками.
- Матюха, стой! Ты что делаешь, это же для соседки! Помнишь? Сам покупал... Эх ты, обжора!
- Нужны мне ее пряники?! - обиделся Матвей. - Ну ладно-ладно, - сразу уступил он, чувствуя как девчонка задела его под столом ножкой. - Для соседки так для соседки!
А Настена уже повернулась к деду:
- Дедушка Ефим, а как вам теперь вообще со всеми нами, дачниками, не шумно? Приезжают же постоянно, отдыхают здесь... Вот и у соседки Вашей я такого малыша забавного видела уже сколько раз. Он же небось здесь вообще войну индейцев с инопланетянами устраивает, - по сути, Настёна просто хотела дать Ефимычу возможность пожаловаться. Ну, любят старики это дело, как ни крути - любят.
- Да дед, наверняка, и сам сюда только на лето приезжает, - встрял в разговор Матвей. - А зимой в городе в тепле да уюте! Или в самом деле тут и зимуете? - сам засомневался парень, пытаясь поймать стекающий с хлеба мед. - Тоска же тут зимой. Не зря же вся молодежь разъехалась. Да чего молодежь - и старшие, вот как наши с Настей родители, сделали ноги с таких мест! Не обижайтесь, дедуль, но будь вы помоложе, то тоже бы смотали отсюда в город! Правда?
- Нет, - нахмурил брови Ефим Петрович, - за землей-матушкой уход нужен, ей любовь человеческая нужна. Кажное деревце требует заботы, кажная былинка. Да и дом старый негоже бросать. И зимую я тут. Это вы городские бежите от земли как от огня, а мы ее любим родимую. То вы и не бережете ее... - дед недовольно покачал головой, "крякнул", встал и сурово немного добавил, - не балуйте тут, я пряники отнесу и вернусь. Дождитесь ужо, уважьте старика.
Ефимыч пошел к соседке, оставляя ребят одних в доме.
- Дождемся, - крикнул ему в след Матвей, чувствуя облегчение, что возможный неприятный разговор рассосался сам собой.
- Ну и как тебе, Насть! - произнес парень дождавшись, когда старик выйдет, - Похоже, что дед не был орлом! Помнишь, как он рассказывал, что на дереве просидел с женой полчаса, когда медведь подошел. На дерево забраться смог, а про ружье вспомнить не догадался!
- Дурак ты! - возмутилась девочка, - Посмотрела бы я, о чем бы ты догадался вспомнить, встреть медведя в лесу! Сам-то небось, никого страшнее Тузика Фёдора Степановича с Липовой улицы и не видел никогда...
Настеньке стало обидно за деда Ефима - чего это Матюха за спиной над ним подсмеивается, не по-мужски это!
- Пойдем по саду погуляем? - предложил Матвей, почувствовав, что опять что-то не то ляпнул.
- Пойдём, конечно пойдём, погуляем и ещё разок на ирисы посмотрим поближе! Они такие красивые! - Настёна почти в припрыжку ринулась в сад, ухватив руку Матвея своими цепкими пальчиками и увлекая его за собой. НО мальчишка придержал ее и загадочно сказал:
- Не, Насть, потом ирисы. Пойдем, я тебе лучше еще кое-чего покажу, закачаешься!
Ребята направились прямиком в старый сарай.
- Закрой глаза, - напуская таинственность сказал парень. Настя послушно закрыла глаза, протягивая Матюхе обе руки, чтобы не оступиться. Мальчишка ввел ее аккуратно внутрь постройки и поцеловал в губы. Настена открыла глаза, готовая возмутиться, но даже рот открыла от восторга. Столько необычных предметов она видела только в лавке антиквара на рынке... Девочка пошла вдоль полки, задевая пальчиками разложенные там вещи. А Матвей украдкой прошел к седлу возле которого лежали те самые вожжи... Дедов урок и впрямь был незабываемый, парень даже содрогнулся, вспомнив ночной свой визит. Из задумчивости Матюху вывел Настин голосок:
- Смотри, Мотя, какая прелесть!
Когда мальчишка обернулся, то обнаружил, что девчонка сидит на корточках около пузатого сундука, богато украшенного рисунками, изображающими сценки из деревенской жизни.
- Какое чудо, - пропела Настя, - этому сундуку наверное больше ста лет! - девочка провела рукой по кованому "ушку".
- Да, - отозвался Матюха, - классный сундук, только неудобный очень.
- Это чем же? - удивилась Настя.
- Ну, он высокий и пузатый, - начал оправдываться парень, - сидеть на нем не удобно!
Девчонка лукаво поглядела на смутившегося и покрасневшего Матвея и взобралась на сундук.
- Какая же ты красивая, Наська, - прошептал парень, глядя на чуть изогнувшееся девчачье тело, длинные голые ноги, худенькие плечики, растрепавшуюся косу, - прямо принцесса на сундуке.
Настена весело рассмеялась, отклоняясь назад и, погладив крышку, спросила:
- А ты знаешь, что там?
- Неа... - отозвался парень.
- А давай посмотрим? - любопытная "принцесса" покраснела, смутившись своему предложению, и даже губку закусила, но ей ужасно интересно было, что же спрятал в себя старый сундук.
- Давай, - загорелся Матвей и подал Настене руку, чтобы ей удобнее было спуститься.
Ребята вдвоем, затаив дыхание, открыли крышку. Под ней оказалась аккуратно сложенная военная форма, словно звездами густо усеянная орденами и медалями, фляги, каска и другие военные вещи. На крышке теснились неровными рядами военные же фотографии, вот молодой парень стоит около какого-то боевого орудия, лицо у парня открытое, доброе, веселое. Вот на другой фотографии молоденькая медсестра положила голову на плечо этого же парня, а у того перевязана голова. Фотографий было немного, но среди потертых временем снимков пестрела красками одна новая фотография: на ней сидел Ефим Петрович рядом со совсем седой женщиной, оба старика, одетые в военную форму с орденами, улыбались и держались за руки. Настена даже выдохнула не сразу от восторга. А Матвей уже выудил из глубин сундука старую сумку коричневой кожи прожженную в одном месте.
- Гляди, тут письма какие-то, - сказал он, открыв несложный замок.
- Как здорово, ты только их не читай!
- Почему?
- Бабушка говорит, чужие письма читать нельзя.
- А я и не буду читать, я только посмотрю и все... - Матюха вытянул первое попавшееся письмо и пробежал глазами по строчкам:
"Здравствуй, любимая моя Настенька, голубка моя нежная, как ты там в госпитале? Пошла ли на поправку? Что говорят врачи?
У меня все хорошо, завтра опять идем в наступление, вчерась потеряли Говорова Сережку, меня попросили передать его последнее письмо домой, а у меня сердце сжимается, как подумаю о том, как матери его да молодке в глаза глядеть буду..."
Дальше мальчишка не смог читать, потому что девчонка дернула его и зашипела сердито.
- Ладно, ладно, - оправдался Матюха, - не буду больше, честно.
- Смотри, - указала Настя на новую фотографию, - это дедушки Ефима форма и жены его. - Девчонка провела пальчиками по медалям.