Под сенью гигантской ивы мы склонили головы в тихой молитве.
Небо заржавело. Дождь хлещет по черным зонтам. Брызги отскакивают со скоростью пули, стекают в грязные лужи под ногами. Бормочет священник, его голос почти не слышно за свистом ветра. Я разглядываю собственные ботинки, новые, совсем новые, "Наденешь их на свадьбу тетушки Терезы", - говорила мать. Она тогда и не думала, что они не дотянут всего пару месяцев. Теперь я топчусь по щиколотку в земле на ее собственной могиле.
Зако жмется справа. У нас один зонт на двоих. По вискам бегут струйки воды, он дергает меня за локоть, поднимает на меня глаза. С его носа капает капля, и я тянусь в нагрудный карман за платком.
- Мама того? - спрашивает он.
- Да, - отвечаю я, вытирая его лицо.
Он сглатывает и молчит, как и полагается ребенку шести лет. Он все понимает, только не может сказать все, как есть. Меня это раздражает.
- Умерла, Зако, не "того", а умерла.
Ему шесть, а мне десять. В толпе черных людей мы держимся ближе всего к могиле, нас буквально подталкивают чьи-то руки, ободряют, просят что-то сказать, попрощаться.
Зако лепечет: "Мне плохо, Хамфри, давай уйдем в дом".
Я смотрю в толпу, толпа смотрит на нас. В их глазах я вижу: "Давайте заканчивайте побыстрее, говорите эту чертову речь и разойдемся по домам".
Я открываю рот, но звуков все равно не слышно. Только завывание ветра и бесконечная дробь по зонтам.
Дождь всех вымотал, черные костюмы промокли. Нас с Зако быстро оттесняют в сторону, и люди в сером начинают работать лопатами. Толпа быстро разбегается по автомобилям. Сзади подошел дядя Том. Положил руку мне на плечо, присел, пристально посмотрел в глаза:
- Береги Зако. Ты старший. Теперь вы одни.
Я кивнул.
...
- Отдача минимальная, обойма на двадцать четыре двухмиллиметровых, встроенная перезарядка и главное - всегда при тебе, дружок! Всегда в гнезде! - Мориц складывает указательный палец и средний в жесте "пистолет" и наводит на меня.
Я зеваю.
- Равнодушная свинья, - констатирует он.
Открывает окно нашей тачки, выставляет "палец-пистолет", долго целится в мусорный бак, затем раздается приглушенный хлопок, и бак валится на землю. Из среднего пальца Морица, словно джин из бутылки, выплывает струйка дыма, которую он сдувает театральным жестом.
- Забыл сказать, - прибавляет он, - глушитель тише "шептунов" твоей бабули.
Мориц - подсевший модифик. В последнее время в копы берут всех, кого попало. Я мысленно жалею о том, что единственное, что человечеству еще не научились трансплантировать, это мозги. Ему бы они не помешали.
"Привет, я Мориц! Начал с беспроводника в девяносто четвертом, как только их пустили в массовое производство. Затем бинокуляры, зрение у меня всегда было отличное, но нет предела совершенству! Также моя кожа полностью покрыта жидким углепластиком, эластичным и розовым, как попка ангелочка. Зубные протезы могут перегрызть оптоволокно, в заднице подушка безопасности, в плечах парашютный отсек. Приходилось полетать в свое время. Как это все умещается у меня внутри? Просто я человек широкой души!"
Но бинокуляры это детский сад по сравнению с новой модой у тех, кто имеет разрешение на пушку. Теперь можно вкрутить себе в руку ствол и постреливать по скачущим мимо белкам, особо не напрягаясь.
- Слушай, Хамф, ты ведь до сих пор натурал? - спрашивает Мориц.
- Да, - отвечаю я.
- Совсем ничего? Мини-сейф в нагрудном? Нож в стопе? Рентгеновское зрение? Держатель для сбрызгивания?
Я умею смотреть так, что у человека надолго отбивает желание желать мне приятного аппетита. Почти у всех, кроме Морица.
- Зря, - достает он свой значок и начинает полировать, - держатель это уже классика. И рук мыть потом не надо.
Мы тухнем в служебном авто уже около двух часов. Выходить в патруль всегда одинаково скучно. Если бы не Мориц со своей вечной болтовней, я бы затянулся в кокон и дремал до следующей смены.
- Эй, Хамф, - не унимается он, - смотри, какая-то серая выползла.
Я лениво поднимаю глаза. Действительно, серая. Стоит на коленях прямо на обочине, в руках над головой табличка: "Вера для утративших веру. Наш бог Катарсис". Губы шевелятся и подрагивают. Пыльный балахон вздувается пузырем от мимо проезжающей машины, обнажая грязные коленки в ссадинах.
- Очередная побирушка, - говорит Мориц и тут же наводит на нее свои заряженные пальцы. - Хоть какая-то работенка.
Я достаю из бардачка свой значок, цепляю на футболку с облезлым Микки Маусом. Беру на всякий случай пушку. Пальцы Морица пока не вызывают во мне должного доверия.
Без особого энтузиазма мы вываливаемся на душную улицу.
- Эй, мамаша, мир твоему дому. Я офицер Мориц, это офицер Форкс. Столица запрещает серым переходить границу и ты, конечно же, в курсе. Так что давай, собирай свое барахло и проваливай обратно.
Женщина словно не слышит. Глаза стеклянные, губы продолжают беззвучно шевелиться. Ей может сорок, а может пятьдесят. А может и двадцать два. Серых не поймешь.
Мориц машет перед ее глазами ладонью, затем смотрит на меня озадаченно.
- Угашена в стельку. Даю сотню, что ей сейчас мерещится, будто она принимает райские ванны, а её бог втирает ей в плечи пальмовое масло. Знаешь, Хамф, такой мускулистый бог в набедреннике, и с маленькой бородкой. Почти как у тебя.
Я тереблю серую за плечи. Даю пощечину. Как же они мне надоели.
- Он все... видит... - серая выдавливает из себя слова. - Видит... Моими глазами.
Я хмурюсь. Раздается тихий хлопок. По виску у нее начинает сочиться вишневая кровь, спутываясь с волосами. Тело сводит судорога, рот съезжает на подбородок. Она заваливается на бок и утыкается носом в мои ботинки.
- Какого черта, Мориц! - не выдерживаю я. - Какого черта ты ее убил?
Тот, как ни в чем не бывало, забрасывает в рот жвачку.
- Брось, Хамф, она была уже мертва.
...
Пратчер орет уже как минимум полчаса. Не говорит, просто орет. Уперся руками в стол, встал в позу, словно бультерьер на выставке.
- Шеф, я всего лишь следовал букве закона, - решает вклиниться в череду брани Мориц. - Если серый находится на территории Столицы без лицензии...
- Да я тебе эти буквы на заднице гвоздями выбью!
Пратчер достает из шкафчика стола салфетку и начинает вытирать вспотевший лоб.
- Неполадки с охлаждением? - замечает Мориц. - Надо проверить фреоновую систему.
- Мориц прав, - наконец говорю я. - И я не про систему охлаждения.
Соглашение "О мире и спокойствии" было составлено, когда город только-только начал остывать от "Трамвайных" войн. Президент Столицы и самопровозглашенный бог серых и всего Грэйхауса надолго заперлись в стенах зимней резиденции и вышли только тогда, когда чайки вернулись на степные озера. В соглашении говорилось о том, что ни одна серая душа не могла пересечь границу Столицы без лицензии. Взамен, каждое первое число месяца Столица будет высылать в Грэйхаус пять откупов в виде заключенных и добровольцев. В случае нарушения, представитель Столицы может вынести три предупреждения. В случае неповиновения:
Пункт 3.1 "Соглашения о мире и спокойствии":
"Нарушение правил данного Соглашения карается сносом башки нахрен без размышлений. И пусть Ваша рука не дрогнет над преступником".
- Форкс, - спрашивает Пратчер, - сколько предупреждений было?
Он вроде успокоился. Уже не такой красный. Я вижу, как волосы на его голове начинают шевелиться. Нет, не от ужаса. Всего лишь включил систему внутреннего кондиционирования.
- Три, - отвечаю я.
- Она что-нибудь говорила?
- Да, - дергается Мориц, - что хочет пропустить пару горящих шотов и поскакать верхом на диком буйволе. Брось, шеф, ты серьезно?
- Мориц, заткнись, - прерывает его тот. - Я хочу послушать Форкса.
- Она сказала кое-что, - говорю я и смотрю на Морица. - Она сказала: "Он видит моими глазами".
Втроем мы выдаем в воздух что-то вроде: "Вот черт" и "Дерьмо".
- Судя по стеклянному взгляду, система совсем древняя, - продолжаю я. - Скорее всего, пишет только картинку, но не звук. Если они пришлют своих приставов, они не смогут ничего доказать.
- Они уже прислали, Форкс, - почти шепчет Пратчер.
- Из-за побирушки? Им больше нечем заняться?
- Как и тебе, Мориц, нечем было заняться, кроме как пострелять в серых.
- Я всегда с радостью, - козыряет тот.
В этот момент в кабинет влетает Стелла, ее каблуки подворачиваются, очки сползают на нос, но даже в таком неуклюжем состоянии она ухитряется одарить всех присутствующих своей "фирменной" очаровательной улыбкой тридцатишестилетней незамужней секретарши.
- Приехали! Шеф, двое! - только и успевает выпалить она, как где-то в коридорах начинают раздаваться всплески человеческой активности.
- Вон отсюда. Все, - тихо произносит Пратчер, и мы быстро ретируемся в приемную.
Я никогда не видел серых приставов. Они появлялись крайне редко в моменты каких-то странных дел, в архивы которых мне не было интереса засовывать нос, да и никто бы не дал.
Я ожидал увидеть двух упакованных в костюмы месье с чемоданчиками или, быть может, бритоголовых святош в рясах, однако чутье меня подвело.
Не было типичной возни и суматохи. Никто не расшаркивался, не отвешивал поклонов. Все просто расступились и вжались в стены, молча, пока эти двое медленно шли по коридору. Одеты они были, как и любой бандитский сброд. Один худой, с оранжевым ирокезом, похож на муху с вытаращенными глазами. В левом имплант, судя по размерам и металлическому блеску - рентген. Такой видит насквозь, его не удивить кроликом в шляпе. Второй - крепкий, уверенный в себе киборг, бликующий в свете ламп металлическим скальпом. Панцирь тверже черепашьего.
- Тяжелее углепластика, - тихо комментирует Мориц, - в сотни раз. В балетной пачке не попрыгает, но гвоздь одним ударом в бетон загонит.
У обоих в руках по винтовке дулами вверх. Грубое пижонство, такими теперь пугают детей в музеях. Однако никто не смеется, когда тот, что с ирокезом, жмет на курок, и залп разбивает вдребезги лампу под потолком. Электрический бисер разлетается по коридору, копы хватаются за пушки, но что-то в физиономиях этих типов заставляет усомниться в правильности наших действий.
Поговаривали, что среди серых, модификов можно было по пальцам пересчитать. Если и есть, то крайне примитивные, вроде этих двух. Ставят себе "обновки" в подпольных мастерских. Пратчер всю неделю только и твердил, что мы почти поймали за хвост поставщика деталей. Кто-то из наших неплохо сливал за стену запчасти, пусть и не последние концепты, зато в упряжке с фанатичным смертником на солнце заиграет даже допотопная броня.
Приставы проходят мимо, обдавая меня запахом ржавчины, дешевых сигарет, подвальной пыли и крови.
Заходят в кабинет Пратчера и аккуратно прикрывают за собой дверь.
...
Грэйхаус
"Осторожно! Warning! Achtung!"
"Тебе тут не рады малыш"
"Территория безграничных возможностей!"
"Тут труп твоей мамки ха-ха"
"Серый Дом приютит всех, кто сеет ветер и пожинает бури"
Где-то между светлым будущим и темным прошлым стоит город без неба. Город, провозгласивший себя таковым. Город в кавычках. Его нет на картах, на GPS, в туристических гидах и рекламных брошюрках. Его название ни о чем не скажет вашим порядочным соседям, таксистам, случайным прохожим и телефонной справочной.
Когда-то это был район на отшибе Столицы, собиравший внутри себя отчаянное общество. Один за одним сюда стекался весь сброд с округов. Нарки с юга, торгаши с запада, восточные шлюхи и северные крепкие штучки, ввинчивающие кулаки в черепа всех, чья жизнь не казалась произведением искусства. В квартирах устраивали бардели, на этажах торговали белым через третьи руки. Каждую ночь улей поднимался и летел в сторону теплой столичной постели. Громили бары, воровали у "24 часа", танцевали на костях, кровь не успевала высыхать на чистеньком асфальте. Столица тряслась и блеяла. Район решено было перекрыть, а сброд раскидать по клеткам и восстановить справедливость. Когда Столица выпустила войска на границу, появился первый трамвай. Единственный, курсировавший по маршруту Грэйхаус - Центр. Он рванул ровно в полдень, пока столичные вояки ковырялись соломинами в зубах, высматривая что-то в свои бинокли. Сердце столицы было разорвано. За пару недель Грэйхаус обзавелся собственной стеной, лицом, именем и законами. Начались "Трамвайные" войны. Местные СМИ трубили в горны, Президент выступал с трибуны и обещал мир и спокойствие в каждый дом. Тогда показали первые результаты проекта МОДИФИКА. Военная разработка, которая в продолжение должна была проникнуть в сердца людей и заставить их поверить в собственное превосходство. На стороне Столицы стояла армия модифицированных солдат, на стороне Грэйхауса - неуправляемая толпа. Но даже при таком раскладе Столица была уязвима: она не могла жертвовать гражданскими. За Грэйхаус же шла "саранча" не щадившая никого и ничего.
А потом, как и полагается, из хаоса появился бог. Он называл себя Катарсис. Его забивали ногами и выпускали не по одному десятку обойм. В него попадали осколки снарядов, но он все никак не подыхал.
Двадцатого июля Президент решил покончить с Грэйхаусом раз и навсегда. "Self-Propelled Launcher" покорно ожидала отмашки. Местные высунулись из окон, военные переминались с ноги на ногу.
Президент открыл рот, чтобы дать начало концу, как вдруг центральные ворота Грэйхауса распахнулись. Облаченный в серое незнакомец вывел около десятка детей. Истощенных, с испуганными круглыми глазами на высохших лицах.
Президент закрыл рот, зато открыли все остальные.
Катарсис взял на себя роль миротворца. Грэйхаус терпел значительные потери, но предложение "слиться" со Столицей отклонил.
Тогда было составлено "Соглашение о мире...".
...
- Форкс, зайди ко мне, - трещит голос Пратчера в телефоне.
- А Мориц? - спрашиваю я.
- Не надо.
В кабинете он стоит, заложив руки за спину, любуясь не самым живописным пейзажем за окном. Я закрываю за собой дверь. Приставов уже нет, но их тошнотворный запах все еще витает в воздухе.
На проекторе светится черно-белый стоп-кадр. Я узнаю краешек собственного ботинка. Видимо в этот момент серая как раз спикировала к моим ногам.
- Как прошло?
Шеф кивает. Что-то в его позе изменилось. То ли ссутулился, то ли, наконец, расслабил свои булки.
- Нормально прошло. Нормально. Выпьешь?
Я отказываюсь.
- Они притащили пленку. Ты угадал. Смотрели раз пятьдесят. Потом держали стоп-кадр. Какого черта, Форкс?
Я развожу руками, потому что не понимаю, к чему он ведет.
Пратчер берет со столика пульт и включает запись. После колыхания дорожного полотна на перемотке, в кадре вдруг вырастаю я. Выгляжу так себе. Затем бью серую по щеке. Дальше все уже и так понятно.
- Морица нет в кадре, - констатирую я. - Они думаю, что это моих рук дело?
Он тычет пальцами куда-то в кадр, чуть ниже. В поле зрения камеры попадает рука серой, что лежит на коленке. В один прекрасный момент она загибает указательный палец.
- Попрошайки знают, что камеры не пишут звук. Поэтому их научили загибать пальцы. Считают предупреждения, - Пратчер недобро ухмыляется. - Сколько пальцев ты видишь, Форкс?
- Один, - отвечаю я.
- Сколько предупреждений было?
- Одно.
- Вот и приставы насчитали только одно, - взрывается Пратчер, и со злостью колошматит кулаком об стол. - Чертов Мориц!
- И что теперь?
- Они всё забудут. Но им нужно кое-что. Замена.
- Я?
- Я предлагал им тебя, но натуралов у них и своих хватает. Им нужен Зако.
Я смотрю на него мгновение молча и пережевывая в голове фразу, которая изначально кажется мне абсолютно бессмысленной.
- Какой Зако? - переспрашиваю я.
- Твой брат, Форкс. Твой брат.
...
Зако был нужен всем. От орущего младенца до высыхающего старика. Когда стартовала МОДИФИКА, он занимал пост прыщавого подростка-лаборанта при высокопоставленных господах. Чем он там занимался, было недоступно для нас, простых смертных. Мне хотелось верить, что он просто таскал мензурки и мыл поддоны из-под неудачных экспериментов. Может, так и было. Может быть, было что-то хуже.
Однажды я вышел в ночной патруль и долго пытался разогнать стаю ошалевших ребят, топчущихся на каком-то пареньке. Пареньком оказался Зако. Он был пьян в стельку и, кажется, съел какие-то лабораторные колеса от которых его не отпускало еще неделю. Он не спал, звонил мне посреди ночи и рассказывал какую-то чушь: про родителей, девушку Зоуи, которой у него никогда и не было, про погоду и одиночество. Но о работе не говорил никогда. Когда МОДИФИКА запустила первые концепты в производство, Зако уже работал в отделе контроля качества, а через год позвонил и сказал, что назначен в штаб разработчиков. Чтобы понять насколько это круто, он прислал мне фото с президентского завтрака. Я пошутил и сказал, что перед завтраком обычно предшествует ночь. Он шутки не оценил. А еще он не мог понять, почему я отказываюсь пичкать себя наворотами. Сам обещал провести операцию, подобрать эксклюзивные детали, но я отказывался, а он делал вид, что не обиделся. Среди модификов его имя стало нарицательным.
Поэтому Зако был нужен всем. Но больше всего он был нужен мне.
...
Загвоздка заключалась в том, что Столица требовала официального разрешения на вывоз от одного из родственников. Единственным родственником, который совсем не горел желанием спасать мир, оказался я. И теперь Пратчер в красках расписывает мне перспективы дальнейшего существования.
- Их фанатики возьмутся за распятия. Они кормят их фемидролом. Так и знай, Форкс, пригонят стадо смертников с детонаторами, или будут засылать по одной блохе в каждый район. Я знаю их тактику, я был там, в девяносто пятом, когда рвануло восемь! - он не выдерживает и срывается. - Восемь жилых зданий и три станции метро! Их фитили сверкали у меня перед носом, а обезумевшие серые с пустыми глазами бросались и на своих и на наших!
Я понимаю, что Пратчеру плевать на кровные узы, но все же решаю воззвать к разуму:
- Отдать его серым все равно, что вручить волшебную палочку. Или ты до сих пор думаешь, что какая-то мирная бумажка сдерживает эту солянку с муравьями? Они подотрутся ей при первом же удобном случае дай им технику, что есть у нас. Они не станут его убивать, просто начнут кормить дурью, пока он не заработает руками.
А заработает он после первой же чайной ложки.
- Столица не будет вновь жертвовать сотнями человеческих жизней, - произносит Пратчер. - Нам придется его отдать.
- Нет.
- Успокойся, Форкс, мы обязательно что-нибудь придумаем, - заверяет Пратчер.
- С хрена бы это? Над чем тут думать? - не понимаю я. - Или, может, ты и правда думаешь, что я подпишусь под этим? Сдать собственного брата за мир и спокойствие? Да пошел ты.
Пратчер запрокидывает в себя содержимое рокса, смотрит на меня с ненавистью, а затем просто сдает на тормозах.
- Хорошо, будь по-твоему, - говорит он.
Поняв, что больше мне тут делать нечего, я разворачиваюсь, но в дверях шеф меня останавливает.
- Зако охраняют двое или трое? Я распоряжусь, чтобы выставили еще троих хотя бы на эту неделю.
- Не стоит, я отправляюсь к нему.
- Хамфри, - Пратчер редко называет меня по имени, - ступай домой и выспись. Без твоего согласия мы не имеем права его депортировать. С завтрашнего дня я выпишу тебя в патруль.
Но завтрашний день так и не наступил.
...
Звонок разбудил меня посреди ночи. Мориц что-то мычал и долго пытался сформулировать мысль. Получалось у него весьма погано, поэтому еще десять минут я пытался связаться с Пратчером. Какой смысл ставить себе беспроводники в уши, а затем игнорировать звонки.
Когда Пратчер ответил, было и уже и так все ясно. Он говорил быстро, констатируя жесткие факты, не пытался смягчить или приукрасить, так как не умел этого делать. Каждое его слово, каждый вздох впивался в измученное снами сознание, смешиваясь с ночными кошмарами.
- Еду, - говорю я и сам себя не слышу.
- Нет, Форкс, оставайся дома. Оставайся дома!
...
Я сжимаю челюсть с такой силой, что она начинает хрустеть. Двое в служебной форме повисли на мне и пытаются вытолкать вон из квартиры Зако. Один спереди, уткнулся в грудь, а второй висит на руке, словно ленивец на ветке. В голове происходят какие-то помехи, а в ухо постоянно кто-то орет: "Успокойся!".
Я верчусь посреди комнаты, пытаясь скинуть прилипших амбалов, а Мориц стоит рядом, облокотившись на диван, сложив руки на груди и закусив губу. Он похож на поганку. Такой же бледный и хитрожопый. Пратчер где-то в глубине дирижирует группой криминалистов, понятых и еще какой-то шушерой. Он даже не взглянул на меня, когда я вышиб ногой дверь, хотя она была и так открыта, а просто приказал этим двоим не подпускать меня близко.
В этот момент я ненавижу весь мир.
Амбал спереди дает слабину, и я бодаю его в грудь. Как только он отваливается, тащусь вместе со вторым в сторону Пратчера издавая победный клич. Мориц качает головой, как бы давая мне понять, что лучше этого не делать. Но я уже и так это понял.
Шеф замечает меня, хмурится, дает отмашку:
- Оставь его.
Бугай сползает, хлопает по плечу, говорит: "Держись" одними глазами.
- Это случилось три часа назад. Зако отправил охрану в холл, обычно они ошиваются там. К себе никого не пускал, - начал Пратчер. - Ребята прошерстили этажи, держали на мушке консьержа в связке с соседями - никто ничего не знает, все глотают сопли и ссылалаются на лукавого. Последний сюда заходил уборщик. Герберт Салли.
Я с надеждой заглянул шефу в глаза.
- Салли пятьдесят пять. Когда он увидел наряд полиции то сходил под себя и начал читать молитву.
- Серые?
- Возможно.
- Где он?
- Там, - Пратчер махнул рукой куда-то в сторону спальни.
...
Я раздвигаю руками невидимые предметы, роняю какие-то вазы, боже, Зако, ты всегда был таким барахольщиком.
Когда я добрался до спальни, криминалисты сканировали местность на предмет следов, отпечатков, и прочего дерьма, только вот по их виду я понял, что дело чисто как никогда. Их синие сканеры в глазах светились кусками льда.
Один из них при виде меня зачем-то улыбнулся.
- У тебя в верхней четверке кариес, друг, не думал перейти на полимеры? Я Эрвин. Ты бы следил тут поменьше, мы сняли еще не ...
- Заткнись.
Эрвин издал щелчок, с фосфорных глаз спал рентген, обнажая маленькие карие любопытные мысли.
Я присел возле тела. В этот раз это была даже чуть больше, чем правда.
- Меня смущает несколько вещей, - врезался в ухо голос Эрвина. - Разрез идеальный, почти хирургический. Это не топор, нет рубленых следов, нет угла. Все ровно, высчитан каждый сосуд.
Эрвин говорит, захлебываясь какими-то интонациями, словно свинья перед прыжком в теплую лужу.
- Откуда у серых оборудование такого класса? - продолжает он, - Или среди них есть хирург? Я уже сказал проверить не откупали ли туда бывших врачей, кого-то с медицинским, мигрантов. Но больше меня интересует поза. Видишь, как он лежит? Весьма нехарактерно для человека, которому отрезают голову. Если у тебя есть время, позже, я могу показать фото. Я говорю о том, что его мышцы, суставы, полностью расслаблены. Такое бывает от анестезии. Анестезия у серых, - он выдавил смешок, - глупость, правда? Мы взяли анализ крови. Как и полагается, он не показал следов препаратов. Он мог быть оглушен, но на теле нет видимых повреждений. Кроме этого, - он ткнул пальцем в шею Зако и опять усмехнулся, - Очень видимое. К чему я веду? К тому, что на первый взгляд этот чувак не сопротивлялся вообще. Мы проверили модификации, но не обнаружили ни одной отвечающей за оборону. Ни кожи, ни брони, ни оружия. Зато есть анти-дождь. Боялся простудиться? Ха-ха. Пока все. Да, ну и ночка. А у тебя, кстати, крепкий желудок.
Эрвин не предполагал, что такой же крепкий, как кулак, которым я с великим удовольствием засадил ему в челюсть.
- Форкс! - заорал Пратчер, оторвавшись от каких-то бумаг. - Ты что творишь?!
Когда я вышел из спальни, то первое, что сделал - попросил у Морица сигарету. Он молча протянул одну, прекрасно зная, что я не курю.
Каша в голове становилась все гуще. Они забрали его голову. Зачем? Выбросить в ближайший мусорный бак?
- Ты подкурил фильтром, - вежливо заметил Мориц.
- Насрать...
...
Спустя пару дней Пратчер вызовет меня к себе. Выразит соболезнования. По ящикам будут крутить славную церемонию прощания, тело поместят в криоген, выстрелят из ружей, выстрелят пробки шампанского на шикарных похоронах, больше напоминающих слет физиков-ядерщиков. Дело об убийстве Зако Форкса отдадут федералам, но на самом деле все замнут, чтобы Грэйхаус не изрыгнул потоки вооруженных до зубов головорезов на чистенькие тротуары Столицы.
Меня отправят в еще один лишний отпуск. Неделю я буду пить и смотреть, как вертятся на шесте стриптизерши, словно курицы гриль на шампурах. Съезжу в квартиру брата забрать вещи, а потом плюну и отвезу все на ближайшую свалку. Познакомлюсь со сторожем Филом - бывшим серым. Выпью с ним одну, затем еще одну, пока он будет говорить о своих помойных находках. Золотые часы, мешок с имплантами, труп проститутки. Потом я ему врежу, а он мне. И мы разойдемся.
Голова не выходила у меня из головы. Зачем она им. Трофей? Перед глазами вставали нелепые картины. Катарсис в своем кабинете ставит на парадную полочку банку с головой моего братца. Прямиком рядышком с орденом за неуязвимость и титулом "Лучший бог по версии "People in apple".
Однажды перед домом припаркуется Мориц. Я выйду на свое белое крыльцо, и рядом со мной не будет скакать золотистый ретривер, а в руках не засверкает чашечка кофе. А Мориц. Мориц все поймет без слов.
- Ты должен кое-что сделать для меня.
...
Немного о Хамфри Форксе:
Он левша.
...
- Когда наша мать умерла нам было лет по десять, - говорю я, пока мы медленно тащимся в полуденном потоке машин по главной улице.
Окна открыты на полную, у службы есть деньги на кондиционеры в своих затылках, но прокачивать тачки считается дурным тоном. Чем ржавее твое корыто в Столице, тем выше твой статус человека. Это оправдание местные нашли, когда поняли, что лучше имплантировать себе беспроводник в ухо, чем тратить деньги на железку, которая даже не может стать частью тебя.
- Нет, это было не убийство, - отвечаю я на любопытный взгляд Морица. - Онкология. Рак поджелудочной. Сейчас это кажется пустяком. Сейчас такое меняют, подобно запчастям в часовом механизме. Но тогда это означало смерть в девяносто семи случаях из ста.
Мориц выруливает из общего потока, съезжает на проселок. Справа виднеется памятник - груда покореженного металла. Первый трамвай, что разнес половину Столицы.
- Когда тебе десять лет, то все чувствуешь не так ярко. Не так. Тогда просто было холодно, шел дождь, дом наполнился незнакомцами. Я понимал, что она умерла. Только это было не так ярко. Не так, как с Зако.
- Не так ярко?
- Понимаешь, чем мы младше, тем бессердечнее. Жизнь и время делает из нас мягкую рухлядь.
- Только не меня. Я из углепластика. Ты уверен, что хочешь это сделать? - задает Мориц свой вопрос раз в десятый.
Я знаю, что сейчас, когда мы подъедем к границе, он начнет предлагать свою помощь, начнет говорить, что это он убил ту серую, поэтому вина за смерть Зако на его плечах. Он нашпигован наворотами и расправиться с кучкой серых для него не составит особого труда.
Но мы подъезжаем к границе, и он не делает ничего.
Просто молчит и кивает мне, когда я выхожу.
Ублюдок.
...
Ветер раскидывает старые газеты и уносит их в чрево огромного чудовища. Сухие, выжженные солнцем репьи, мусор и склянки от разбитых пивных бутылок. Так встречает меня этим днем Грэйхаус.
Тучи сгущаются под занавес невыносимой жары. От пыли и запаха горелой резины жжет горло. В Грэйхаус не просто попасть. Чужаков тут недолюбливают, своих же знают наперечет. Но сегодня слишком тихо.
Я стучу в центральные ворота. Звук получается гулким и тупым. Металлическое окно на уровне моих глаз тут же открывается, из него выглядывает парочка старомодных Глоков. Два дула смотрят на меня с нескрываемым равнодушием.
- Мои треклятые друзья, что за денек, что за денек! - раздается счастливый голос с обратной стороны двери. - Кто такой? Что надо в стенах нашей обители ангелов-хранителей?
- Рифмач, отвали, прояви уважение к гостю, - тут же вторит кто-то скучающе.
Пистолеты исчезают. В окошко втискивается недобрый глаз.
- Ты не из местных. Слишком чистенький. Мой друг задал тебе вопрос, - струя едкого сигаретного дыма врезается мне в нос.
Я поднимаю голову и смотрю на заволокшее небо. Небо затягивается большим и указательным пальцами и говорит: "Отвали, не пялься на меня".
Я чувствую, как из завесы сизых туч падает на лоб первая капля.
- Я из города. Хамфри Форкс. Шеф просил передать сообщение для ваших приставов.
Достаю удостоверение. Глаз щурится, зрачок размером, наверное, с мой кулак быстро пробегает по строчкам.
- Где Вишенка Стивен? - недоверчиво отзывается глаз. - Раньше он приносил донесения из Столицы.
- Подстрелили на прошлой неделе.
- Жаль... Все мы ходим под небом, - неожиданно проповедует тот. - Шел бы ты отсюда, коп. Вишенка Стивен знал наши правила и нос к нам не совал, иначе подрезали бы на пару лет раньше.
- Вишенка Стивен, пухом ему земля, был он смышлен и брюхат, как свинья... - оживился Рифмач из-за стены.
Так дело не пойдет.
- Я дезертир.
- Что ты несешь?
- Мне нужно поговорить с Катарсисом.
- Понятно. Ступай ка ты домой, Хамфри Форкс, подумай о своих детях.
Но у меня не было детей.
Одним резким рывком я ткнул громиле в глаз. Тот зашипел и на секунду отстранился. Я схватился за пушку и начал палить в окно, не разбирая мишеней.
- Тебе конец, малец! - завопил Рифмач.
Судя по звукам, я наделал в нем дырок. Спустя минуту все стихло. Я просунул руку в окно, нащупал пальцами засов и с трудом повернул ручку на себя. Дверь поддалась. Согнувшись пополам я перевалился на территорию Грэйхауса.
- Ты не смелый герой, всего лишь глупый ковбой...
Вздрогнув, я обернулся. У них были пушки. Много. Букеты пушек и навешенного железа. Ирокезы и темные очки. Обоймы наперевес, железные зубы. Человек 20 не меньше. На это я и рассчитывал.
Главным был какой-то лысый черный. Высокий, поигрывающий мышцами на груди и промасленный от жары.
Вокруг бетонные постройки, какие-то ангары, словно для самолетов. Скопища гаражей и деревянных амбаров. Никакой зелени. Только граффити - единственное украшение. Они были повсюду, как сопротивление общей серости царившей вокруг. От мелких росчерков до поп-артовских портретов кумиров тысячелетия.
Пока я пялился на внутренности Грэйхауса, толпа непонимающе тыкала в меня стволами и подкуривала сигареты.
- Не дождался первого числа, - констатировал как будто главарь.
- Грохнем его.
- Нет, - прервал черный. - Не мы тут судьи. Не будем брать грех.
Я таращил глаза и не верил ушам.
- Отведем его к Букве. Буква скажет, как поступить с беглецом. Сегодня его смена брать грехи.
Гарри был похож на скользкую жирную рыбу с трясущимися щеками и маленькой дыркой рта. С головорезами его объединял только драный военный жилет. Он быстро ощупал меня с ног до головы. Вытащил и выкинул даже кусачки для ногтей.
- Что, серьезно? - усмехнулся я.
Но Гарри не отвечал, только толкнул меня в плечо и застегнул наручники за спиной. Оставшиеся расселись по ящикам, вернувшись к брошенным покерным партиям.
- Гарри, проверь еще раз хорошо ли он закован. Кто знает, может он микросхемами нашпигован.
...
Я всегда представлял себе Серый Дом большим грязным мусорным мешком. Каждый, кто пытался мне описывать, что происходило внутри за заборами, в самых мрачных красках упоминали о мертвецах, разрухе и фанатиках, что смотрят в небо, стоя на тротуарах.
Это место и было таким. Пока мы шли вдоль разбитой узкой дороги с торчащей тусклой травой из трещин, нам попадались серые. Много серых в их балахонах и с подозрительными взглядами. Мы проходили мимо, а они долго еще потом смотрели вслед из-под плеча, словно боясь, что их пристрелят. Рабочие серые пчелы улья Грэйхауса трудились везде, куда мог дотянуться взгляд. Оттирали граффити, перекапывали землю, что-то толкали в тележках. Катарсис вывел рабочий класс. Но нельзя придать хаосу структуру.
Все это было жалкой пародией на общество. Цивилизация, собранная на патронах.
А еще поговаривали, что серые не казнят без суда и следствия. Так учил их Катарсис. Сегодня была смена Буквы брать грехи.
Букву звали Буквой из-за пропечатанной на щеке рваной "S", это я понял, как только меня втолкнули в маленькое помещение, больше напоминающее кабинку общественного туалета.
Буква окинул меня взглядом.
- Стивен? - предположил я. - Сэм? Салли?
- Садист, - ответил невозмутимо Буква.
- Как я сразу не догадался.
Он осмотрел меня, еще раз прощупал на предмет оружия. Затем взял фонарик со стола, посветил в глаза.
- Кто ты такой? - спросил Буква, высматривая что-то в моих зрачках.
- Я Хамфри Форкс. Мне нужно встретиться с Катарсисом.
Букву это заявление не смутило. После фонарика, он взял молоточек и начал простукивать по моим костям. Искал полые зоны.
- Какие у тебя модификации?
- Никаких.
Буква подозрительно посмотрел на меня.
- Зачем тебе Катарсис?
- У меня есть к нему вопрос.
- У всех есть к нему вопрос. Но он не отвечает на вопросы. Он лишь раздает ответы, как посчитает нужным.
Я закатил глаза, резко дернул коленкой и угодил Букве прямо под дых. За это Рифмач огрел меня стволом по затылку.
- Грохнем его, Буква, что тут болтать. Нечего нервы нашим трепать.
Я посмотрел на Букву. Буква посмотрел на меня. Заходил челюстями.