Тихое постукивание грубой пластмассы неведомым образом успокаивало Павла. Мало того, погружало его сознание в некое подобие целебного полусна. Через пару часов он выйдет из своего полутёмного убежища с новыми силами. А силы ему понадобятся, особенно завтра. Утром ему предстояло здорово побегать: найти двух помощников, и приступить к выполнению заказа, на завершение которого им отведено всего четыре дня.
Павел работал когда-то на стройке, а теперь трудился на себя. Брал заказы на демонтаж ветхих домов, что означает обычную их разборку и слом. Странно, правда? Раньше строил, а теперь - наоборот, ломает. Но, что поделаешь, если лучше всего сломать может лишь тот, кто умеет строить. А люди звонили часто - у кого дом сгорел, у кого покосился, а кто-то просто решил на месте бабушкиной хибарки дворец отстроить. Всем площадку для новой стройки расчистить надо. Вот Павлу и звонят с заказами.
Из новой работы выросло и его необычное увлечение. Вот, вы никогда не замечали, что на пепелищах домов почти всегда валяется какая-то нелепая кукла из пластмассы? Рядом стеклянные бутылки, съёжившиеся от жара в бесформенный комок, а кукла, в худшем случае слегка вымазана сажей от сгоревшей игрушечной одежды. Странно, правда? Также и Павлу казалось, но потом он решил, что в этих грубых подобиях человека заключена какая-то неведомая сила, способная сохранить их даже в раскалённом брюхе пожара. Павел потихоньку стал собирать коллекцию
Жил он в небольшом доме, полученном от деда в наследство. Вот небольшой сарай, стоящий во дворе в тени клёна, Павел и приспособил под коллекцию кукол, подобранных на месте сгоревших домов. Так как Павлу часто доводилось разбирать то, что осталось от сгоревших строений, его странный музей стремительно пополнялся. Все стены сарайчика были заняты разных размеров куклами, подвешенными на верёвочках.
У одних не хватало рук, у других ног, третьи не имели одного или обоих глаз. В общем, получилась не коллекция, а, скорее, паноптикум, но Павлу нравилось проводить время в сарае. Когда щелястое строение наполняли сквозняки и тонкие, игривые лучики света, куклы начинали раскачиваться, слегка стукаясь пластмассовыми боками, и сверкать выпученными глазами. А уж в грозу, интерьер сарая имел вид совершенно пугающе-инфернальный.
В центре композиции Павел поместил свою недавнюю находку - слегка подпаленную импортную парочку. В отличие от находимых им ранее бесполых человекоподобных чудовищ советского производства, эти куклы были похожи на мужчину и женщину. Причём женщина обладала красивой пластиковой фигуркой и пышной копной светлых волос, а мужчина - подтянутым и мускулистым телом. Павел не стал подвешивать эту парочку на стену, а воткнул в землю старого цветочного горшка. Воткнул таким образом, чтобы они всегда смотрели друг другу в глаза.
Посидев ещё немного в окружении пластиковых тел, Павел отправился спать, а наутро, полный сил и энергии, отправился на работу. На знакомом пятачке у строительного рынка он быстро нашёл себе в помощь двух крепких азиатов. С трудом подбирая немногие известные им слова русского языка, Павел объяснил, что надо делать, и сколько за это будет заплачено. Ударили по рукам, и, погрузившись в машину, отправились в село, где они и должны были разобрать очередной домик.
Нужное место Павел определил без особого труда: растрескавшиеся стены из обугленной штукатурки, могильной оградой окружали кирпичную стелу, устоявшей в огне, русской печи. Деревянные перекрытия и стены выгорели практически дотла, лишь кое-где чёрными болванчиками выстроились головни, оставшиеся от толстых брёвен.
Внезапно, взгляд Павла остановился на объекте, поразившем его, как опытного человека, видавшего не один десяток уничтоженных пламенем строений. Рядом с пепелищем, всего в двух метрах, стоял красивый, почти уже достроенный дом. Так вот, этот коттедж совершенно не пострадал от такого близкого и сильного пожара - не то что повреждений, а даже ни одной подпалины или пятна сажи не осталось на стенах.
"Ну, надо же, как людям подфартило", ― подумал Павел, заметив, как из "удачливого" дома выбежал низенький толстяк в кожаной кепке и брезентовой куртке лягушачьего цвета. Незнакомец бодро и уверенно двинулся к Павлу, протянув приветственно руку:
― Привет, соседи!
Павел про себя отметил, что, будь он и в самом деле соседом, вряд ли оценил бы весёлый настрой толстяка, стоя перед обугленными остатками своего жилища.
― Привет, только мы не соседи. Нам сейчас всё это разбирать придётся - участок расчищать.
― Так я и говорю - соседи. Я ведь тоже не хозяин - у меня своя бригада. Вот этот дворец мы и достраиваем.
Павел восхищённо поцокал языком:
― Отличная работа! А как получилось, что огнём дом не зацепило? Может у тебя секрет какой есть?
Толстяк улыбнулся ещё шире, и кивнул кожаным козырьком:
― А как же, есть секрет - следую древним строительным обычаям, о которых все уже позабыли. Вот мои дома и стоят, как крепости - всё им нипочём. Ну, бери своих чернявых, и за знакомство. Чтоб работалось легче.
Неизвестно откуда, в руках нового знакомца появилась бутылка водки. "А что, по маленькой можно, пожалуй. Всё равно, ломать не строить, веселее дело пойдёт", ― Павел позвал своих помощников, и они вчетвером расположились во дворе под обгорелой стеной.
Однако, по чуть-чуть выпить не получилось - за бесконечными байками толстяка незаметно опустела одна бутылка, потом, невесть откуда появилась и вторая и, возможно, третья. "Возможно" - это потому, что точно Павел уже не мог сказать, ведь проснулся он уже затемно, а тьма в памяти рассеялась не до конца.
Павел помнил только, что весёлый собутыльник, постоянно рассказывал про свою любовь к каким-то старым строительным традициям. У Павла тоже была своя традиция: в первый же день начинать работу, не допуская проволочек. Пусть малую часть сделать для затравки, но тут ведь главное - начать. Он с трудом поднялся на ноги, и попытался растолкать помощников, но те едва смогли промычать в ответ что-то на своём языке, а возможно, это был просто бессвязный набор звуков.
Павел со злостью пнул чей-то бок в темноте, потом нащупал кувалду и отправился к печи. Он решил начать разбор дома со слома её кладки. Вот и она - кирпичная стенка очага. Павел примерился, и нанёс первый удар. Старая кладка оказалась на удивление прочной - ни один кирпич даже не сдвинулся с места. Павла это удивило, и заставило в приступе пьяного упрямства снова и снова обрушивать тяжёлые удары на угол кирпичной стенки.
Человеческая настойчивость победила, и кладка, наконец-то, рухнула, открыв чёрную пустоту печного нутра. Павел отдышался, вытер градины пота со лба, и, вдруг, вздрогнул от неожиданности - из беспросветной мглы на него пристально смотрели два сверкающих глаза, величиной с пятирублёвую монету. На мгновение ему почудилось, что огненные зрачки движутся к нему. Павел вскрикнул, и бросился прочь от разрушенной стенки.
Добравшись до своей машины, он подождал, пока успокоится оглушительное биение пульса в висках. "Видать, зверь какой-то в печи поселился. До утра, убежит, наверное", ― лишь придумав такое, пусть не очень убедительное объяснение, Павел смог немного унять нервную дрожь. Он, подобрав ноги, устроился в салоне машины. Теперь можно и поспать - работа ведь начата, осталось только закончить.
― Вставай, да вставай же, сосед, ― глухо, как сквозь несколько слоёв ваты, донёсся голос весельчака бригадира из соседнего дома. Павел с огромным трудом разлепил тяжёлые веки.
― Здравствуй, сосед. Ну и погудели же вчера.
― Да, хорошо посидели, но я не за этим пришёл. Ты не знаешь, кто из твоих у моего дома угол развалил?
Павел после вчерашнего соображал очень тяжело, но после этих слов у него тревожно засосало под ложечкой. Он встал, и взглянул в сторону печи. Так и есть - ни единой трещины на её кирпичных стенках. Значит, он по ошибке, в темноте, разрушил не ту кладку. Павел нервно сглотнул:
― Слушай, похоже, это я в темноте ошибся. Но мы всё исправим, и сегодня же.
Толстяк положил руку на плечо Павла.
― Да ты не беспокойся. Ну, выпили лишнего, с кем не бывает. Мои парни сейчас всё сами заделают. Ты лучше скажи, не заметил ли чего подозрительного, странного?
Память услужливо подбросила Павлу пугающие картины вчерашней ночи. Он помотал головой, пытаясь прогнать эти неприятные эпизоды своего неожиданного испуга. Не желая показаться новому знакомому трусом или психом, он соврал:
― Нет, ничего такого.
Сосед, продолжая держать его за плечо, покачал головой, давая понять, что он сомневается в честности ответа. Неожиданно, он вытянул из кармана плоскую фляжку, и с улыбкой протянул Павлу:
― Ладно, проехали и забыли. На, глотни, поправь здоровье.
Павел не стал отказывать в просьбе и глотнул содержимого фляжки, потом глотнул ещё. Головная боль улеглась, и приятное тепло волной прокатилось по жилам.
― Спасибо, друг. А теперь, я, пожалуй, ещё посплю немного, ― Павел не стал ждать ответа, и, откинувшись на сидение, моментально уснул.
Проснувшись, он с изумлением увидел серую, с мутными потёками, поверхность бетона. Павел опустил руки, и нащупал всё тот же бетон. Он сел, и луч света прыгнул с бетонного перекрытия на кирпичную стенку. Ему на голову, ремешком прикрепили маленький, но яркий фонарик. "Остроумно. А кто же у нас тут самый остроумный? Сосед!" ― закипая изнутри безумной яростью, сообразил Павел.
Он оказался стиснутым сверху и снизу прочным бетоном, и с четырёх сторон -стенками из красного кирпича. Воздух в этой тесной камере был тяжёлым, и настолько спёртым, что его, при желании, можно было резать ножом. Когда Павел хотел закричать, призывая на помощь и одновременно проклиная толстяка-бригадира, даже рецепторы языка ощутили жуткое зловоние, настолько едкое, что желудок мгновенно отреагировал. Павла вырвало, и так сильно, что он едва не задохнулся от сотрясавших его изнутри судорог.
Желудок успокоился, лишь когда избавил себя от всего содержимого. Павел попытался восстановить дыхание, но это едва ли было возможно, ведь зловоние лишь усилилось. И когда Павел поднимал голову от пола, луч фонаря вырвал из тьмы источник тошнотворного запаха. Из бетона торчала верхняя часть мёртвого тела. Судя по пышной копне прекрасных светлых волос, при жизни это могла быть красивая девушка.
Теперь же это был омерзительно раздувшийся, отёчный труп, по самую грудь утопленный в бетон. По бетону, вокруг трупа, разлилась мерзкая лужа гноя и трупных выделений, перемешанных с извергнутым содержимым желудка Павла. Нежные веки женщины сгнили первыми, обнажив выпученные глазные яблоки, которые смотрели Павлу прямо в глаза. "Так, вот чьи глаза я видел ночью, когда по ошибке разломал не ту стену", ― сообразил Павел. Теперь ясно, что он замурован в стену бригадой толстяка, для того, чтобы никто не узнал об этой жертве.
Жертве? Ну, конечно! Только сейчас Павел вспомнил старые байки о строительных жертвах. Вроде, в старые времена, чтобы дом стоял долго и надёжно служил людям, при закладке фундамента необходимо было совершить жертвоприношение. И лучшей жертвой считался человек, вмурованный заживо в фундамент или в стену.
В Европе для этих целей выкупали детей бедняков, или подманивали едой бродяг. У наших же предков, на Руси, считалось, что лучшей строительной жертвой станет первый человек, прошедший мимо при закладке дома. Сначала, когда жизнь человека ценилась невысоко, людей, которым не посчастливилось пройти около стройки в неурочный час, связывали и закладывали под фундамент, или под первый венец. Позже стали незаметно, на глаз, снимать мерку с прохожего, после чего делали зарубку на жерди, и закапывали её. Считалось, что в скором времени "промерянный" человек умирал, а его душа становилась душой дома, охранявшей его и хозяев.
То-то толстяк всё про какие-то старые традиции говорил. Так вот, значит, какие у него строительные секреты. Мерзавец! Эта светловолосая женщина, видимо, оказалась первой, кто попался им на глаза после начала работ. И, судя по глубоким бороздкам, оставленным на бетоне пальцами, они замуровали её живой. Как, впрочем, и его теперь.
Неожиданно сознание Павла вернулось к его коллекции кукол. А вдруг, души строительных жертв иногда находят способ отомстить домам, служить которым призваны, сами, при этом, вселяясь в грубые корпуса пластмассовых болванов. Вот и остаются лежать посреди пепелищ эти странные игрушки. Неожиданная идея, но...тогда получается, что до сих пор некоторые строители совершают жертвоприношения при закладке начального венца или первого камня. А может так оно и есть? И безумный толстяк в кепке не одинок в своём пристрастии к старым, жестоким обычаям. "А это значит, что мимо начинающейся стройки лучше не ходить, если есть желание ещё пожить", ― мужчина горько усмехнулся, заметив, что получилась, пусть корявая, но рифма.
Ещё Павел невольно вспомнил кукольную парочку в цветочном горшке. Чем-то они были похожи теперь. Конечно, он мало напоминал того пластикового повесу с идеальной фигурой и решёткой пресса на животе. И у пластмассовой красотки, кроме копны светлых волос, было мало общего с этим разлезшимся трупом, по грудь залитым в бетон. Однако, им тоже отныне придётся вечно торчать здесь, взирая друг на друга мёртвыми пуговицами глаз.
Павел в отчаянии сбил кулаки о стену, но кладка не сдвинулась и на миллиметр. Он пытался кричать, но лишь потратил последние запасы воздуха, и так едва пригодного для дыхания. Исполненный безумного ужаса он вжался в стену, желая быть подальше от зловонной лужи, с мертвецом посередине. Как вытащенная из воды рыба, Павел широко раскрывал рот, хватая жалкие крохи кислорода в отравленном трупными миазмами воздухе кирпично-бетонного мешка. Его сердце грозило разорваться в мелкие клочья от недостатка воздуха, а душу нестерпимо жгли страх и отчаяние.
Используя остатки сил, мужчина сорвал с головы фонарик, и разбил его о стену. Он не желал перед смертью видеть выпученные глаза строительной жертвы. Тесная каморка погрузилась во тьму, липкую, как смола, удушливую и зловонную. Но и в этой черноте два мёртвых зрачка продолжали излучать тусклый свет.
Затухающему сознанию Павла почудилось, что строительная жертва смотрит на него с сочувствием.