Целое лето старый Костаке собирал сухой валежник в широкой, уже редеющей от времени лесополосе. В нижней части сквозь посадку между стволами виднелось небо. Только вверху сохранились густые кроны. С окраины села верхушки деревьев казались пушистыми. Сам старый, Костаке подбирал только старые, высохшие, а лучше, упавшие с дерева ветви. За тридцать лет безвременья еще не выветрилось из памяти, что лесополосы были колхозными, потом совхозными.
В колхозные годы на страже порядка, в, высаженных всем миром сразу после войны для снегозадержания и сохранения влаги в земле, лесопосадках, стоял Закон. Его представителями были хромой агроном по многолетним насаждениям Маноил Маноле и, вернувшийся с войны без правой кисти, старший охранник всех времен, Ион Тулбуре. Сейчас Закон представляет грозная экология.
Старый Костаке, собирая хворост, аккуратно ломал его на отрезки равной длины, укладывал в снопики и вязал алюминиевой проволокой из расплетенного толстого, выменянного у электриков, кабеля. Снятые и аккуратно свернутые в кольца старые кабели, монтажники, время от времени несли к небольшому домику старика, где совершался первобытный товарообмен. Сегодня такие коммерческие отношения именуются бартером. Все село знало про крепость дважды перегнанной сливянки, абрикосовой и вкус ароматного вина старого Костаке.
Зацепив четыре вязанки за крючья со шлейками, переделанными из старых вожжей от ненужной уже никому конной упряжи, старый Костаке взваливал на себя хворост и застегивал двумя крючками на груди. Так он, уже в собственной упряжи, нес вязанки домой. Руки оставались свободными. Походя, старик подбирал по дороге гнутые гвозди, гайки, кусочки проволоки. Придя домой, выравнивал гвозди, забивал их в глинобитную стену сарая и нанизывал на них гайки, шайбы, согнутую в крючки найденную проволоку. Все пригодится. Если не ему, то тем, кто будет когда-то жить в его доме.
Медленно шагая по извилистой тропке через широкий луг, сгорбленный под тяжестью лет и хвороста, старый Костаке был похож на такого же старого навьюченного ишака. Каждый раз, таская хворост, он мог смотреть только вниз и видел под собой, с каждым шагом уплывающую назад, утоптанную им за долгие годы, тропку и, с обеих сторон, сопровождающую ее, зелень травы.
Принесенный хворост старик укладывал за сараем под навесом, построенным из котельца и крытым старым, снятым с, разобранного по постановлению правительства в самом начале девяностых, склада ядохимикатов, еще целым шифером. Долго лежали аккуратно уложенные листы шифера и отличный, парковский котелец под открытым небом. Не могли найти места для их захоронения. Экологи не давали покоя. То в Рэут с водами могут попасть яды, то в Куболту, а то и в Кайнар.
Не могла крестьянская душа вынести вопиющую непрактичность, оставить такое добро без присмотра. Первыми исчезли, словно вчера доставленные, без единой червоточины, деревянные балки. Потом испарились железобетонные плиты перекрытий. Куча котельца и стопка шифера таяли на глазах, становились все ниже.
Не мог упустить своего счастья и старый Костаке. Небольшой тачкой таскал он котелец и шифер. Работал больше по ночам. Наконец остался небольшой холмик белого песка вперемежку с окаменевшим чамуром. Наконец исчез и холмик. Видимо, на обмостки кому-то понадобился песок. Приехал в очередной раз эколог, а на месте бывшего склада черная, словно выжженная земля. Много лет на том месте ничего не росло. Но, как говорят, нет котельца и шифера, нет проблем. С тем и уехал эколог.
После дождя пригревало солнце и испарения из котельца и крыши навеса старого Костаке заполняли всю магалу. Соседи воротили нос, некоторые чихали. Но и польза от того навеса немалая. С тех пор, как был построен навес, исчезли у старого Костаке и ближайших соседей крысы, мыши и огромные черные вонючие тараканы.
С годами старым Костаке овладел навязчивый счет. Он прикидывал, сколько шагов до лесополосы, подсчитывал, сколько вязанок уйдет зимой за день, за неделю, месяц? Сколько месяцев продлится зима? Какой она будет в этом году?
Потом его долговременную память заполняли расход угля за зиму и цены того, уже так далекого, словно никогда и не было, времени. Он помнил до копеек, сколько стоила тонна угля марки "семечки": мытой и немытой. Антрацит был разным. "Орешек" стоил 14 рублей тонна. Семнадцать рублей стоил калиброванный. Крупный антрацит стоил от девятнадцати до двадцати трех рублей за тонну. Курным силезским углем сельчане пренебрегали. Надо было каждой весной снимать заглушки юхт, чистить печь и весь дымоход доверху. Подсчитывал, сколько тонн угля он мог купить тогда за одну пенсию. Выходило, что много. Еще оставалось для жизни.
Вспоминал цены на хлеб. Когда его Гашица, выпекающая огромные караваи душистого белого хлеба, ушла в мир иной, старый Костаке покупал, полюбившийся ему, круглый серый хлеб за шестнадцать копеек. Белый стоил двадцать копеек, лучший калач - сорок две. Водка в магазине стоила два восемьдесят семь с бутылкой. Это восемнадцать булок серого хлеба. За одну пенсию старый Костаке мог купить почти пятьсот булок круглого хлеба.
За сегодняшнюю стоимость одной бутылки водки не купишь и десяти буханок хлеба. Потом вздорожала до заоблачных высот сама водка. Потому старый Костаке стал гнать самогон. Это стало его самой твердой, хоть и жидкой валютой. В июле, когда поспевали жердели, он целый день проводил в сохранившихся лесополосах. Мош Костаке трусил, больше похожие на высокие кусты, деревья и собранные в сумки сладкие, шафранного цвета плоды, уносил домой. Потом наступала пора слив. Еще при совхозе он собирал в садах упавшие перезрелые сливы. Все это приносил домой, пропускал через барабанную, изготовленную им самим терку-дробилку и полужидкую смесь сливал в огромную каду.
В каде фруктово-ягодное сусло бродило, распространяя по магале аромат, который не спутаешь ни с чем. И это, несмотря на то, что старик тщательно укрывал каду пленкой и туго обвязывал. Когда в каде не тухла зажженная спичка, перебродившее сусло Костаке протирал через решето, чтобы в самогонный бак, не дай бог, не попала какая-либо косточка. Затем варил самогон. Потом собранную огненную жидкость, разведя водой, перегонял повторно. Зато в селе ценили его самогон. Так и называли: Ракиу "Костаке".
Навьюченный хворостом, во двор вошел через постоянно открытые ворота. Калитки у деда не было, как и закрывающихся ворот. Много лет назад, на Андрея Первозванного какие-то озорники утащили калитку. Да так и не нашел. Не поднимая глаз, он нутром почуял, что на порожке его дома сидит гость. Он знал, кто это. Заполнив все пространство порога, старика Костаке поджидал его старый приятель, бывший директор совхоза.
У навеса старый Костаке сбросил с плеч свою упряжь с вязанками хвороста. Повернувшись, выпрямился и поздоровался:
- Добрый день, Остап Тарасович!
- Буна зиуа, мош Костаке!
Они всегда так здоровались. Молдаванин Костаке приветствовал бывшего директора по русски, а украинец экс-директор салютовал старику на молдавском.
Сам Остап Тарасович родом был из Украины, с Полтавщины. Учился уже на пятом курсе в Тимирязевской академии, когда познакомился с уроженкой молдавского села, студенткой отделения сельхозхимии, Наташей. Вскоре они поженились. По окончании Тимирязевки, Остап, будучи отличником, получил право выбора места будущей работы. Была предложена аспирантура на родной кафедре в Москве, работа в одном из областных центров Украины и остальное на выбор.
В родные места не хотел ехать из-за своего имени-отчества. Вероятно родители не читали Гоголя, его "Тараса Бульбу". Правда, в школе его недолго дразнили. Остап рос не по дням, а по часам. И горе было шутникам, которые спрашивали его, почему у него одни сестры, а младшего брата нет. Он решил поехать в Молдавию, на родину своей Наташи. Сначала работал агрономом по полевым культурам, потом главным, затем секретарем парторганизации. Позже был назначен директором совхоза.
Детей у них не было. Рослый, под два метра ростом, могучий Остап мечтал о сыне, Наташа о дочке. Наконец в их дом пришла радость. Месячные прекратились, стал расти живот. Акушерка подтвердила факт беременности и дала направление к, единственному тогда, пожилому акушер-гинекологу. Долго доктор озабоченно осматривал Наташу, задал массу вопросов. Затем дал направление в Кишинев. В столице, не откладывая, предложили операцию. Но было поздно. Рак распространился по всем органам. А Наташа до того и боли не чувствовала. После операции недолго прожила Наташа.
Безутешный, еще молодой Остап так и не женился. Приезжали родственники, звали на Украину. Привозили с собой миловидную молодицу, но не мог Остап Тарасович видеть после Наташи в доме другую женщину. Убирать приходила Фрасина, тетя Наташи, нанашка (посаженная) на их свадьбе. Однажды пришла с помощницей, тоже племянницей, двоюродной сестрой покойной Наташи, работавшей учительницей в соседнем селе. Но Остап и бровью не повел. Насупившись, вышел. Громче, чем обычно, хлопнула дверь его машины. Племянница, наклонив низко голову, вышла в другую комнату. Больше в доме Остапа она не появлялась. Нанашка перекрестилась:
- Господи! Разве можно так долго одному? Разве тоскуют так долго?
В селе поговаривали, что он не был святым, но второй жены у него так и не было. Дом его стоял на пригорке, на виду у всего села. Никто не видел, чтобы в его доме заночевала какая-либо женщина. Остап отдавался работе. Особой заботой директора была школа. Выделил площадь и обустроил стадион, построил лучший в районе огромный комплекс для военно-спортивных игр. Очистил старое, давно заиленное озеро. Рядом с конторой совхоза построил типовой, на вырост, ясли-сад.
Роднило старого Костаке с экс-директором и то, что могилы их жен, Гашицы и Наташи случайно оказались рядом. Каждый год, в воскресенье, через неделю после Пасхи встречались два бобыля на сельском погосте. Расстелив полотенца, раскладывали на могилы поману. Первым делом обменивались поманами между собой. Плеснув на могилы абрикосовую водку, выпивали. На кладбище не закусывали никогда.
Отдышавшись от нелегкой для его возраста ноши, старик Костаке пригласил бывшего, теперь уже тоже на пенсии, директора в дом. Мош Костаке в сравнении с девяти пудовым гостем казался маленьким сухоньким гномиком, юрким, несмотря на свои девяносто. С пилой он еще лазил на высокие деревья, проводил обрезку, а то и валил толстые усыхающие старые стволы. Огород обрабатывал сам, корма козе заготавливал, как сам говорил, с походом, то есть с лихвой.
Экс-директор войти в дом отказался. Как всегда, сел за небольшой, на двух человек, расположенный под раскидистым орехом, столик. Столик стоял на плоском листе толстого шифера, который смекалистый мош Костаке притащил с, разрушенного перестройкой, коровника. На листе стояли и две массивные, сработанные хозяином, табуретки. Мош Костаке вынес шкалик с, любимой бывшим начальником, абрикосовой.
Остап Тарасович наливал себе сам. Он не терпел ухаживаний. Мош Костаке принес тарелочку с давно остывшей, по краям усохшей, мамалыгой, куском порезанного сала и размятой брынзой. Выпив две-три, а то и четыре неполных стопки, бывший директор сидел, руками приподняв и поместив свой огромный живот на край низенького стола. Так ему легче дышалось. Подперев щеку кулаком, долго сидел молча. Потом убирал руку, и, глядя на противоположный пологий склон, снова молчал.
Старый Костаке знал, что в такие минуты ему тоже надо помолчать. Глаза бывшего директора, и без того выпученные нездоровым внутренним жиром, становились похожими на рачьи, наливались кровью. Вот-вот вывалятся и отпадут. И без того багровое его лицо принимало синюшный оттенок. Потом следовал глубокий, с хрипом и присвистом, вздох. Через несколько секунд во дворе старого Костаке раздавалось негромкое, протяжно-шипящее:
- С-с-суки-и!
Старый Костаке знал кто "суки" и где они. Его память цепко хранила длинный гараж за совхозной конторой, три широкие двустворчатые двери. На стенах батареи центрального отопления, чтобы зимой автомобили не охлаждались. В боксах стояли УАЗ 469, "Волга" и "Нива". Все три машины обслуживал единственный водитель Петрика. Благо директор редко ездил с водителем. Основной задачей Петрики было поддержание порядка в боксах и мытье автомобилей. Когда машины высыхали, Петрика открывал все двери и тщательно пылесосил салоны, оставшихся в боксах автомобилей. Остап Тарасович не терпел в салоне даже пылинки.
В боксах совхозного гаража стояли, всегда готовые к выезду двадцать с лишним грузовых автомобилей, из них три самосвала. Строительный кран, бульдозер, грейдер, десятка два гусеничных и колесных тракторов. Лучшая в районе ферма, виноградники, сады ...
Поправив на столике свой живот, Остап Тарасович, не поворачивая головы, попросил:
- Мош Костаке! Принеси луковицу.
Старик знал, вслед за просьбой принести лук, Остап Тарасович нальет из шкалика очередную стопку. Пройдя к сараю, выдернул из связки луковицу побольше и длиннее. Такой лук сочнее и слаже. Широкой ладонью гость давил луковицу об столик. Уходя, Остап Тарасович оставлял на столике купюру, всегда превышающую стоимость самогона. Старик каждый раз отказывался, помня все, что связывало их в жизни. На предложение хотя бы получить сдачу, Остап Тарасович всегда пренебрежительно молча двигал в воздухе одной кистью.
Прикончив шкалик, Остап Тарасович еще некоторое время сидел. Живот его покоился на столике. Каждый раз, неся луковицу, старый Костаке обращал внимание на, спускающиеся по обе стороны широкой табуретки, обвисшие ягодицы бывшего директора.
Не раз старик вспоминал историю из необычного общения. Это было более тридцати лет назад. А может и все сорок. Старый Костаке, жил на околице, раскинувшегося широким кругом вокруг озера, села. Когда была жива его Гашица, Костаке держал корову. Когда жена преставилась, одному Костаке трудно стало держать корову. Да и молоко некуда девать. Покойная Гашица успевала подоить, разлить по крынкам, помыть ведро, большую кружку, пустые крынки. Излишки молока сдавала, по часам курсирующему с бидонами в бестарке по селу, приемщику. В коридоре всегда пахло свежим молоком.
А сейчас ... Открывая дверь, ощущал, бьющий в ноздри запах прокисшего, а то и гниющего молока. Договорился с племянником держать корову на двоих. Корова была дойной, как говорили в селе, завидной. Племянник с радостью согласился. Держали корову по три дня.
Только заметил старый Костаке, что отдав корову, дающую десять-двенадцать литров молока, через три дня надаивал вдвое-втрое меньше. Да и худеть стала Жояна. Потом подсказала соседка племянника:
- Мош Костаке! Андриеш берет Жояну и выдаивает больше ведра. Но корова у него кормится только тем, что пасет на пастбище. А дома ничего. Иногда воды забудут налить. Одна слава, доить не забывают...
Терпел старый Костаке до морозов. Корова совсем отощала. Не успевала отойти за три дня обильного кормления у старика. Даже теплое пойло из отрубей не помогало. Старик ни слова не сказал племяннику, не хотелось скандала. Уж больно криклива была Мариуца, жена Андриеша.
Однажды, забирая корову, старик бросил пробный шар. Посетовав, что Жояна стала хуже доиться, решил ее продать. Отдав Андриешу положенную сумму, два месяца откармливал кормилицу. Корова отошла, округлился живот, в конце марта ожидался отел. Жояну охотно купили недалекие молодые соседи. Потом нарадоваться не могли.
А старику без молока вроде и есть нечего. Скучно без творога, сметаны ... На склоне холма за пересыхающей летом речкой много лет назад совхоз отвел площадь для пастбища, где паслись, собранные на лето в стыну, козы сельчан. Перед глазами каждый день огромное козье стадо пасется, словно дразнит:
- Вот оно, молоко, сметана, каш, брынза!
Заприметил Мош Костаке одну, еще не старую рыжую, огненной масти, козу. Высокая, тонконогая, длинная шея, маленькая безрогая головка. Но главное - вымя!
- Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!
Расспросил чабана об одной, другой козе, а потом поинтересовался, вроде невзначай, и рыжей.
- Редкостная коза! - рассказывал чабан. - Доится до нового года, потом самим прекращать надо. В конце марта, как правило, окот. Молока много даже на двоих. А молоко! Не молоко, а теплое мороженое. Совсем не пахнет козой.
Потерял покой старый Костаке. Выйдя поутру, первым делом вглядывался в стадо. Увидев свою желанную, целый день ходил в приподнятом настроении. Даже имя ей придумал:
- Пусть будет Жояной, как и корова!
Участок огорода, два года назад засеянный люцерной для коровы, старик освободил от сорняков, залысины подсеял клевером. Вовремя. Как раз пошли теплые дожди. Регулярно косил, вялил, сушил и складировал на чердаках ароматное сладкое люцерно-клеверное сено. За сельмагом на куче мусора подбирал выброшенный бумажный шпагат и тщательно сматывал в кружки. Аккуратно обрезал мелкие ветки ивы, орешника, дуба, рябины и прутья вишняка. Шпагатом вязал небольшие веники и подвешивал под широкой стрехой на задней стене дома. Соседи недоумевали. Старый Костаке про себя улыбался и считал готовые веники: по одному в день до Пасхи должно хватить. А там окот и теплое пойло. С сухим сеном веточный веник в зимний период будет лакомством для его Жояны. Сухие листья, веточки, даже бумажный шпагат будут съедены козой с удовольствием и без остатка!
Так прошло лето. Осень выдалась сухой. Травы были выбиты копытами, постоянно находящимися в поиске листочков и стебельков, коз. В самом начале ноября выпустил чабан двух козлов. С радостью увидел старый Костаке, что рыжую покрыл, особенно нравившийся ему, крупный безрогий козел.
Начались дожди. Хозяева, еще летом выбравшие каш (свежая, несоленая брынза), рассчитавшись с чабаном, разобрали коз по домам. Не прошло и двух недель, отправился старый Костаке в соседнее село к хозяину рыжей. Они знали друг друга давно. В августе сорок четвертого оба были одновременно призваны, только что открытым в соседнем селе, районным полевым военкоматом. Потом учебная рота в Закарпатье и бросили новобранцев в кровавую мясорубку под Будапешт.
В первом же бою земляк был ранен навылет в правое плечо. На том и разошлись их фронтовые дороги. Земляка с пулевым ранением и разбитым суставом эвакуировали в госпиталь. Ефрейтор Костаке без единой царапины закончил войну в Праге, уже после Победы.
И вот снова их пути пересеклись. Торг длился недолго. Выложив требуемую сумму, Костаке сел с хозяином выпить молодого вина - тулбурела. За стаканом вина - очередная нечаянная радость. Оказалось, что трехлетняя козочка зовется Жояной. Отвязал хозяин Жояну от стойла, и вместе с поводом вручил старому Костаке:
- На счастье! Чтоб окотилась удачно, доилась хорошо и не болела! А мне хватит. У меня еще ее мама, две дочки и подрастающий козлик.
Повел Костаке Жояну полевой дорогой домой, благо неполная луна освещала путь. Дошли они так с Жояной до развилки трех лесополос. Между ними узкая просека. Показалось Костаке в просеке что-то темное. Уже прошел мимо, но нечистый заставил вернуться. Подходит, а в просеке высокая машина, на которой начальники ездят. Темно-зеленая такая, словно специально, чтобы ночью не заметна была.
Заглянул Костаке через переднее стекло, а там никого. Беспокойство овладело стариком. А стекла на задних дверях задернуты занавесками, ни зги не видно. Повернул осторожно Костаке ручку дверцы, приоткрыл и отшатнулся. Проем задней двери заполняли огромные ягодицы. Словно земные полушария, от разбитого пополам и выброшенного на свалку за школой, большого глобуса. По обе стороны ягодиц угадывались белеющие круглые коленки.
От растерянности старый Костаке ляпнул:
- Это кто тут?
- Мош Костаке! Сейчас же закрой дверцу, а свой рот навсегда! А завтра к девяти приходи в контору ко мне в кабинет! - этот зычный голос принадлежал директору совхоза.
Стараясь не хлопать, закрыл осторожно старый Костаке дверцу машины. Натянув повод, поспешил от напасти со своей Жояной домой. Пол ночи не мог уснуть. Под утро забылся. Проснулся довольно поздно. От бессонницы и неизвестности слегка подташнивало. Даже завтрак в глотку не лез. Прибыл в контору за пять минут до девяти. На крыльце его дежурный ожидает:
- В кабинет, к директору! - начальственным голосом произнес дежурный, одногодок Костаке.
Постучал старый Костаке, приоткрыл дверь. В кабинете директор и водитель самой новой, недавно полученной, грузовой машины.
- Вот и мош Костаке! - оживился директор. - Вадя, на три дня поступаешь в распоряжение моша Костаке. Сейчас на бригаду. С бригадиром я говорил. Уже собрали и погрузят вам по шесть ящиков яблок, перца, гогошар, помидор, сливы и все остальное. На ферме уже забили кабана. В рефрижераторной возьмете пакеты льда, побольше, не экономьте. Погрузите на клеенку полтуши, обложите льдом поплотнее. Чтобы мясо в пути не тронулось. В бухгалтерии возьмешь путевку, я подписал. Пару доверенностей и чековую книжку. Сразу же выезжаете на Мелитополь. С Георгием Константиновичем я еще вечером говорил. Он будет ждать вас на даче. Как распорядиться, он знает. Переночуете, выпишете и погрузите запчасти, агрегаты и сразу берете курс домой. Не спешите. Вадя, устанешь, сверни на обочину и поспи. Счастливого пути.
Ошеломленный, старый Костаке молчал. Георгий Константинович - это его сын, Жорик. Он работал в Мелитополе главным инженером на одном из крупных моторных заводов.
- Два года не виделись. Вот и встретимся. - подумал старый Костаке, начавший догадываться о причине столь грандиозного великодушия Остапа Тарасовича.
Подвез Вадя старика домой, а сам по хозяйству крутится. Загружает машину. Старый Костаке тщательно помылся, одел самый лучший костюм, обул едва ношеные дорогие туфли, оставленные Жориком два года назад. Одел коричневую шляпу, именуемую пэлэрией, но, посмотрев в зеркало, надел новую, пару раз надетую на голову, кушму. Так сподручней, осень на дворе. Сбегал к чабану домой, договорился, что Жояна остается в его стаде на две-три ночи.
В это время послышался сигнал. Это подъехал в дому старика Вадя, на груженной, как говорят, под завязку машине. Уселся старик рядом с Вадей. Машина катится, что твоя "Волга". Скоро старик снял кушму, потом куртку и пиджак. Остался, как Вадя, в одной рубашке. И это несмотря на осень! Чудеса!
Шипел под колесами асфальт. Стемнело, когда справа остались позади огни Одессы. Вот и мост через Южный Буг. За Николаевым Вадя притормозил на освещенной площадке, и, откинув голову, мгновенно уснул. А старый Костаке не мог уснуть, без конца и без начала обдумывая неожиданное приключение и поездку к сыну. Ровно через два часа, словно по будильнику, Вадя проснулся, потянулся и вышел из машины. Вышел и мош Костаке, боясь хлопнуть дверкой, когда Вадя спал. Терпел. Вчерашнее приключение с директорской машиной оставило старику рефлекс до конца жизни.
Старику дорога была мало-мальски знакома. В Мелитополе он был несколько раз. Сын сам возил, а на свадьбу внука машину прислал. Справа Херсон, прямо пятикилометровый мост через Днепр. В Мелитополь прибыли затемно. Вадя уверенно вел машину. Он не раз возил запчасти для колхоза, потом для совхоза. Всегда помогал знаменитый и, казалось, всесильный земляк Георгий Константинович, сын старика Костаке.
Подъехали к дачам. Двор дачи Георгия Константиновича был ярко освещен. Услышав шум затормозившей машины, из дома вышел хозяин. Быстро разгрузили и, позавтракав, поехали на завод. Оформили и погрузили оперативно. Потом Георгий Константинович, предварительно позвонив, поехал впереди на "Волге" на огромную базу, на территории которой уместились бы два села. Так же, не медля, выписали и погрузили какие-то узлы и двигатель в сборе.
Обедали в ресторане. Старый Костаке долго мыл руки. Потом, глядя на сына и Вадю, сушил руки под струей горячего воздуха. За столом, покрытым белоснежной скатертью, старик не знал, куда девать свои огрубелые, заскорузлые, в глубоких черных трещинах, руки.
Все домочадцы сына были на работе. Вадя уговаривал старика ехать, не задерживаясь, чтобы к утру быть дома. У его младшего брата назавтра была назначена клака. Клака - святое дело ... Обнявшись, старый Костаке попрощался с сыном. Не знал, что навсегда.
Подкатили незваные дикие и кровавые девяностые. Количество заказов с каждым месяцем меньше. А через год и вовсе Союз развалился. Генеральный директор, учившийся в одной группе с Георгием Константиновичем, и вместе с ним строивший завод, неожиданно ушел на пенсию и уехал в Чехию, к дочке. И.О. директора назначили Георгия Константиновича. Осталась из "старой" гвардии секретарь-референт, учившаяся в институте вместе с директором и главным инженером. По состоянию здоровья бывший главный технолог стала неспособной к производственной работе.
В один из понедельников с утра, пройдя мимо секретаря-референта, как мимо пустого места, в кабинет Георгия Константиновича вошли два молодых человека в черных костюмах, белых рубашках и галстуках. Их сопровождали три качка-телохранителя. Не здороваясь, один из гостей протянул Георгию Константиновичу папку. В документах значилось, что решением вышестоящих органов завод переходит в собственность акционерного общества, о котором Георгий Константинович впервые слышал.
И.О. директора предписывалось в течении часа сдать дела покинуть территорию завода и управления. На телефонные звонки ни в главке, ни в министерстве не отвечали. Положив в портфель личные вещи и бросив на стол ключи от кабинета и сейфов, Георгий Константинович покинул территорию предприятия. Его служебной машины, всегда ждавшей его у заводоуправления не было. Пришлось ехать троллейбусом.
Никогда не болевший, ночью почувствовал боли в животе. Жена и младший сын вызвали скорую. Несмотря на то, что жалобы были только на боли в животе, врач заподозрила инфаркт. Когда бригада спускалась с носилками к машине, Георгий Константинович перестал дышать. Предпринятые реанимационные мероприятия были безуспешны. Георгия Константиновича не стало.
Старший сын позвонил Остапу Тарасовичу, с которым давно был знаком. Директор совхоза приказал снарядить "Волгу" и послал за старым Костаке. Сказали переодеться для поездки в Мелитополь.
- Что, нет и моего Жорика? - только и спросил старый отец. И замолк. Остап Романович послал со стариком водителя и фельдшера, имевшего водительское удостоверение профессионала. На, только возведенной тогда, таможне проблем не было. Тогда все знали "Волгу" Остапа Тарасовича. Домчали до Мелитополя быстро. Из машины, убитого горем отца, вывели вдвоем.
После похорон решили остаться до третьего дня. Придя на место последнего приюта своего Жорика, старый Костаке обратился с неожиданной просьбой к внукам:
- Мне бы маленький памятник Жорику, чтоб стоял рядом с крестом Гашицы, его матери.
Готовые памятники были тут же, в комбинате при городском пантеоне. Привезли фотографию покойного и дали текст для надгробия. Заказали надгробие и для бабушки, верной Гашицы, безвременно покинувшей Костаке и сына. Дали только текст с фамилией, именем, отчеством, датами рождения и кончины. К вечеру того же дня портрет и надписи на надгробиях были готовы.
При погрузке старый Костаке бросился помогать. Но надобности не было. Памятники оказались разборными и неожиданно легкими, несмотря на наружную солидность в виде черного гранита. Внутри они были полыми. В тот же день "Волга" взяла курс на Молдавию.
Прошли сороковины. Остап Тарасович после наряда оставил в кабинете техника строителя и бригадира строительной бригады. Наутро, погрузив надгробия, провели к машине и отца. Старый Костаке еще не отошел от свалившегося на него горя.
Бригада работала споро. В течение дня на сельское кладбище дважды приезжал директор совхоза. Старый Костаке попросил приготовить место и для него. К обеду вырыли котлован под цоколь, установили арматуру, опалубку на троих. Подвезли передвижной агрегат бетономешалки. Залили цоколь, предварительно установив толстые трубы для крепления памятников. На второй день крепкий раствор затвердел, опалубку сняли. На цоколь уложили плитку. Установили подставки, на них водрузили памятники. Привезли чернозем для цветника. Старый Костаке все время сидел на скамеечке у одной из соседних могил и безучастно вглядывался в землю. О чем-то тяжело думал.
Закончив работу, строители разошлись по домам. Весь инвентарь, доски, колышки и бетономешалку оставили на кладбище. Старый Костаке продолжал все также безучастно сидеть на лавочке.
Внезапно старик встрепенулся, вскочил. Поглядел вслед, скрывающимся за перевалом, строителям:
- Старый пень. Сидел целый день, даже поманы строителям не подготовил. И директору. Куплю калачи и конфеты, полотенца есть, свечи и спички давно ждут своего часа. Пойду по домам и раздам, чтоб было по христиански.
Наутро, чуть свет, строители прибыли на кладбище. Сегодня они колдовали над могилой Натальи Николаевны, Наташи, покойной жены директора, которую так рано съел рак. Вырыли котлован для опалубки и памятника. Залили. Установили опалубку и отлили цоколь, предназначенный на двоих. Все молчали. Догадались, что директор готовит себе место рядом с его Наташей. На второй день сняли опалубку, облицевали и на трубу установили, заказанный в Кишиневе дорогой памятник.
При установке памятника присутствовал Остап Тарасович. Он ни во что не вмешивался. Строители знали свое дело. Только в самом конце работы подошел к цоколю, взглядом измерил его ширину на пустой еще половине и осмотрел себя. Видимо примерял, уместится ли он в своей половине цоколя? Строители переглянулись.
Снова строители ушли без поманы. Последующие дни ознаменовались появлением между могилами Наташи и Гашцы изящно сваренного столика и скамеек. Накрыли и закрепили заготовленную дубовую лакированную столешницу и такие же скамейки. Следующим днем привезли оградку и сварочный агрегат. Оградка с единственной калиткой окружила обе могилы: Наташину и Гашицину. Все тщательно убрали, не оставив ни соринки. Покрасили оградку.
А в субботу директорская "Волга" остановилась у дома старого Костаке. Остап Тарасович вошел в дом. Старик, сложив руки на груди, лежал на кровати и безучастно глядел в потолок.
- Мош Костаке, вставай, умойся и оденься поприличнее. Абрикосовая твоя есть еще?
Старый Костаке вскочил не по возрасту резво.
- Сколько водки?
- Литров пять будет?
- Будет! Больше!
- Тогда одевайся и поехали!
Когда приехали на погост, у оградки прохаживались два священника, дьяк и певчие. Недалеко сгрудилась бригада строителей. Оторопело, впервые, оглядывал старый Костаке могилу Наташи, памятник, сверкающую ярко-зеленой краской, ограду, внутри которой была могила его Гашицы, памятник сыну и место, предназначенное для него самого, старого Костаке.
После освящения могил все двинулись в столовую тракторной бригады. Длинный стол уже был накрыт. Напротив каждого стула на столе по три кулька с роскошными плетеными калачами, огромными полотенцами, сладостями, свечкой и спичками. За упокой душ, покоящихся в обеих могилах женщин и, похороненного в Мелитополе, Жорика. Воткнув в калачи, зажгли свечи. После того, как батюшка прочел "Отче наш", все сели. Пили только абрикосовую, несмотря на то, что на столе стояли бутылки с дорогой водкой. Потом снова "Отче наш". Забрав поманы, все разошлись. Старика Костаке домой с поманой за Наташу отвезла "Волга".
Катились один за другим годы, один похлеще другого. Распустили колхозы и совхозы. Технику и недвижимость на квоты, в том числе и родственников, приватизировали наиболее ловкие и нахальные. Остап Тарасович, кроме земляной квоты не взял ничего. Просто не мог. Примар выделил Остапу Тарасовичу квоту рядом с небольшим, окруженным густой зеленью, живописным озерцом, где любил на берегу сидеть и встречать гостей Остап Тарасович. Само озеро оформили символической арендой на 49 лет.
- Не доживу! - с тяжелым вздохом произнес уже бывший директор.
На пенсии Остап Тарасович стал стремительно поправляться нездоровой полнотой. Но ходил бодро. За руль своей бежевой "Лады" садился с трудом. Мешал живот. Много читал. Чтобы быть в курсе всех новостей, купил себе компьютер. Иногда уходил на свое озеро и единственной удочкой удил карасей. Подержав на ладони, отпускал назад, в озеро.
Квоту отдал в аренду лидеру, работавшему в свое время агрономом по защите растений. Обиходить огород возле дома не мог. Как только наклонялся, одолевала одышка, темнело в глазах. Однажды, наклонившись над грядкой, потерял сознание и упал. Хорошо, что вовремя увидели соседи. С той поры небольшой огород у дома соседи высаживали клакой. А летом, кто успеет, тот и попрашует.
- Чтобы не было стыдно от людей. - говорил сам Остап Тарасович.
Изредка ходил на окраину села, где жил старый Костаке. Нет-нет, и что-то тянуло его к усохшему, сгорбившемуся, но юркому, на много лет старше его, старику. Приходил, и если старика не было дома, усаживался на деревянном крыльце. Ждал. От солнца, да и от дождя его надежно прикрывал, покрытый сверху жестью, козырек из толстой фанеры.
Не зря говорят, что время лечит. Отошел старый Костаке от постигшей его смерти единственного сына Жорика. Говорят, старик стал иногда улыбаться. И по-прежнему, начиная от жердель и кончая сливами гнал старик свое зелье. Огород ему пахали глубоко, добросовестно рыхлили чернозем. Часто засевали, оставшимися у лидера семенами подсолнуха и кукурузы. Лидер был абсолютным трезвенником, даже абрикосовой в рот не брал. Бывало, сам посылал механизатора засеять огород старика, которому уже минуло девяносто. Но газеты читал без очков, чему в селе несказанно удивлялись.
Однажды принес Остап Тарасович в кульке пойманных карасей. Старый Костаке не пробовал рыбы много лет. У него не было ни одного зуба. Мош Костаке почистил рыбу, собрал укроп, накопал петрушки, морковки и картошку, почистил и мелко порезал лук. Подкидывая хворост в дворовую плиту, варил на медленном огне. Скоро запах ухи заполнил всю магалу. Наконец жидкой кашицей на дне котелка разварилась картошка.
- Вот сейчас уха готова!
Рыбу из котелка выловил дуршлагом, встряхнул и поместил в глубокую миску. Присыпал мелко толченым чесноком, круто посолил. Уху налил в литровые, хранящиеся с незапамятных времен, глиняные чаши. Сели обедать за знакомым нам столиком. По обычаю, Остап Тарасович налил себе сам. Давно не ведавший ухи, налил себе полстопки и малопьющий старый Костаке. Выпив, стали есть, вернее обсасывать губами рыбу. У обоих проблемы с зубами, вернее у Костаке проблемы были без зубов.
Аппетит приходит во время еды. Еще оставалась в миске половина рыбы. Остап Тарасович налил себе по новой, полную. Разохотившись, налил себе полстопки и Костаке. Чокнулись и, выпив, продолжали пиршество. Закончив рыбу, прихлебывали из толстостенных глиняных кружек горячую уху. По третьей наливать не хотелось. Больно вкусной была уха. За ухой вспоминали минувшее время, односельчан, почему-то всплыли смешные истории. Подвыпивший Мош Костаке повеселел, осмелел. Перегнувшись через стол, игриво спросил:
- Остап Тарасович! Если не секрет, скажите, кто был тогда с вами в машине. А то я видел только ваш зад и чьи-то коленки. Прошло столько лет. Может уже можно рассказать?
Спросил старик и отпрянул от, перегнувшихся через столик и вперивших в него взгляд, выпученных глаз экс-директора.
- Так ты что, не узнал тогда, кто был со мной в машине?
- Не-ет!
- Ха-ха-ха! - залился смехом Остап Тарасович.
Глаза его еще больше казались выпученными, вот-вот выпрыгнут из орбит.
- Ты действительно не видел? - окончательно переходя на ты, переспросил гость.
- Нет, не видел. Я видел только коленки.
- Если бы я был уверен, что ты не опознал даму, наутро послал бы тебя на склад, чтоб отрезали пару кило подчеревки и потроха! И тогда рассказывай всему селу, в райкоме и райисполкоме, какой у меня зад! Ха-ха-ха!
Налив стопку, опустошил шкалик. Залпом выпив, замолчал. Потом тихо промолвил:
- А так, вон как славно вышло! По людски! На всю жизнь! И после жизни ... Принеси еще полный шкалик! И луковицу!