При выходе из главного корпуса института во двор к фонтану в левом крыле здания располагались две или три комнаты. На, расположенных с тыльной стороны крыла, дверях, было написано "Отдел инженера - физика". Заведующего отделом звали Александр Иосифович. Ныне покойный, невысокого роста пожилой, сутулый, он носил огромные круглые очки с большими диоптриями, отчего его лицо с выдающимся горбатым носом, казалось карикатурным.
Александр Иосифович в отделе был единственным специалистом с высшим образованием. Знаток теоретической физики, в совершенстве владел французским и немецким языками. Закончив до войны технический ВУЗ в Бухаресте, продолжил учебу и стажировку в Сорбоне. Уже в начале пятидесятых, чтобы занять инженерную должность на одном из оборонных предприятий, закончил заочно Московский радиотехнический факультет по специальности "Автоматика и Телемеханика".
Володя, полный для своих сорока пяти лет мужчина, перешел на работу в отдел инженера-физика из радио-телемастерской. Дима, работавший преимущественно с полупроводниковой электроникой, поступил на работу после техникума. Самый младший Леня занимался заочно в политехническом институте. Дима и Леня были заядлыми рыбаками. В период эпидемии холеры в 1969 году я имел неосторожность поехать с ними в Драсличены на рыбалку с головокружительными приключениями, о чем я пишу в рассказе "Холера" из серии "Рыбацкие байки".
В подвальном помещении, через коридор от институтского буфета, работал Петр Демьянович Бекало. На дверях его мастерской была закреплена табличка: "Оптик. Точный механик". Когда-то довольно богатый кишиневец, владевший мельницей и механической ремонтной мастерской в районе Вестерничен, сразу после войны Петр Демьянович был арестован и сослан. По его рассказам за годы отсидки побывал минимум в семи лагерях: от Средней Азии и Северного Казахстана до Урала и Соловков.
- Всех лагерников постоянно тасовали, как карты в колоде! - не скрывая своего прошлого и убеждений, рассказывал старик. - Подолгу в одном лагере не задерживали ...
При перемещении строго следили, чтобы заключенный дважды в одном лагере не отбывал и на новом этапе его маршрут не пересекался с когда-то сидевшими сокамерниками. Последние пять лет заключенный Бекало работал в шарашках в Зауралье. Последним его местом работы в лагере был Уральский часовой завод в Свердловске. Своей рабочей стихией Петр Демьянович считал микроскопы, оптические приборы для эндоскопии, настенные часы, пишущие и механические счетные машины. Отбыв назначенное, старик до конца жизни оставался ярым и довольно откровенным антисоветчиком.
Зная, что Петр Демьянович по штатам числится в отделе инженера-физика, ассистент кафедры общей биологии, ожидая выполнения заказа по ремонту какого-то приспособления, спросил старика:
- Почему вы не работаете в одном помещении с инженерами? Там точило, тиски, токарный и сверлильный станки, а так же масса других приспособлений ... Да и в коллективе как-то веселее!
Ответ Петра Демьяновича мне показался вполне естественным:
- Еще с довоенной поры я не переношу запаха чеснока!
Приютил Петр Демьянович у себя, известного в институте, умельца, как и он сам, Мишу Мак-Гиннеса. Вдвоем ремонтировали микроскопы, цистоскопы, пишущие и счетные машины "Феликс". Львиную долю работы взвалил на себя, уже дряхлеющий, Петр Демьянович. Мне всегда казалась, что его отношение к Мише было замешано на почитании и жалости. Старый мастер надежно прикрывал, часто отлучавшегося со службы, Мишу в поисках старой, списанной радиоаппаратуры. Кроме того, Миша Мак-Гиннес постоянно клянчил на заводах "Виброприбор", "Микропровод" и "Луч" провода, дорогие сплавы, готовые панели и фольгированный гетинакс.
Петр Демьянович совершенно искренне полагал, что Миша Мак-Гиннес стоит на пороге великого, способного перевернуть мир, открытия. Миша занимался разработкой метода и аппаратуры для передачи мыслей на расстоянии.
Познакомил меня с Мишей заведующий кафедрой физики Александр Сергеевич Путилин. Когда я поднялся на четвертый этаж к Путилину в очередной раз, в его кабинете на стуле, развалившись, в засаленном на животе пальто и черной морской шапке-ушанке с вдавлением от кокарды сидел грузный, небритый мужчина лет сорока. Множественные, словно оспины, глубокие следы от перенесенного в прошлом фурункулеза лица. Несмотря на упитанность, кожа лица была бледной, восково-серым оттенком. Серые тонкие, агрессивно поджатые растрескавшиеся губы. Бросалась в глаза какая-то особая неухоженность, запах несвежего белья и давно не стиранных носков. Однако, все это не мешало Мише сидеть, подобно, по меньшей мере, принцу, и говорить с заведующим кафедрой физики весьма покровительственным тоном. Миша курил дешевую сигарету, периодически стряхивая пепел в, сложенную ковшом, широкую ладонь левой руки.
Пронзительно ясный взгляд, казалось, проникал в самую душу. Было ощущение, что Миша читал мои мысли. В разговоре с ним мне становилось неуютно. Познакомив нас, Александр Сергеевич сказал:
- Миша! Евгений студент первого курса. Продолжает заниматься радиотехникой и сможет кое в чем помочь. Заодно, пусть ознакомится с проблемой. Возможно, в будущем это пригодится вам обоим.
Миша неохотно повернулся в мою сторону:
- Помочь он мне не сможет ничем. Я слишком далеко ушел в этом направлении. Меня никто не догонит. Но показать кое-что смогу. Пусть учится!
Вместе с запахом несвежего белья и давно немытого тела я явственно ощутил резкий запах чеснока.
- Как же так? - подумал я.- Миша насквозь пропитался чесноком, а Петр Демьянович находится с ним в довольно тесном помещении, и ничего! А в отделе инженера-физика, кроме запаха бакелитового лака и горелой канифоли ничем не пахнет ... Все инженеры были курящими, но курили в коридоре, либо на улице у фонтана.
Своими сомнениями я поделился в Василием Ивановичем Нигуляну, доцентом кафедры патофизиологии. В то время я проводил с ним работу по изучению окислительно-восстановительных процессов в эксперименте, помогал в опытах на животных воспроизводить травматический шок и изучать изменение целого ряда ферментов, гормонов и аминокислот. Василий Иванович долго молчал. Я полагал, что он не расслышал моего вопроса либо забыл о нем. Внезапно он расхохотался:
- Антисемит твой Петр Демьянович! - Василий Иванович потянулся, взял кружок фильтровальной бумаги и промакнул набежавшую от смеха слезу. - Ты слишком часто у него бываешь. Смотри, как бы за общение с ним тебе не приклепали антисоветизм! А у тебя на носу выбор специальности и направление на работу! В лагерь не сошлют, но будешь на учете ...
Миша Мак-Гиннес жил на Рышкановке. Приехали мы с ним к нему домой после обеда в одну из суббот. Крохотная двухкомнатная квартира на четвертом этаже. Такие квартиры в Кишиневе в те годы уже называли "хрущебами". Давно не крашеные двери с грязными пятнами вокруг ручек. Скрипящие полы. В коридоре затертые, по низу надорванные, обои. Скорее всего, дети старались. Затхлый, спертый воздух. Жена в полутемной ванной вручную стирала белье. Две светловолосые девочки, примерно трех и пяти лет, одетые в выцветшие детские больничные пижамы, играли на широкой кровати.
Мы прошли в Мишину комнату. В углу стоял белый двустворчатый с мутными стеклами медицинский шкаф. С низкого потолка свисала люстра Чижевского. Впаянные в полусферу толстые иглы были обильно засижены мухами. На прикроватной тумбочке у окна шикарный намоточный станок. Видимо с какого-то завода. Такие в магазинах не продаются. На всех стенах вертикально установленные лампы дневного света. Стол был уставлен автотрансформаторами, мощными высоковольтными блоками питания, различными узлами радиоаппаратуры. Аппаратура была прикрыта накинутым засаленным покрывалом. Не поднимая покрывала, Миша усадил меня на табуретку и стал читать вводный курс в науку о передаче мыслей на расстоянии и воздействии на волю и поведение людей.
Говорил он довольно долго. Мишины зеленые, с ярким янтарным колечком вокруг зрачков, глаза безотрывно смотрели в мои, не мигая, гипнотизировали. Скоро я начал уставать от Мишиных проектов, меня почему-то потянуло на дрему. Я перестал что-либо понимать и с трудом держал глаза открытыми.
В это время в комнату заглянула Мишина жена. Несмотря на молодость, иссушенная женщина выглядела гораздо старше своих лет. Глубоко посаженные глаза казались запавшими, как у покойника. Выпирающие скулы, втянутые щеки. За углами рта вверх и вниз тянулись узкие глубокие морщины, которые придавали ее лицу трагическое выражение несправедливо обиженного, часто и подолгу плачущего ребенка. На ее, вполне невинный, вопрос Миша мгновенно преобразился и стал грубить. Его губы сузились, стали почти белыми, в углах рта показалась желтая пена. Он стал выкрикивать в адрес жены ругательства, которые не следовало слышать малолетним девочкам. Из длинной тирады я быстро понял, что речь идет Мишиной болезненной ревности. Мне стало зябко и неуютно на душе.
Сославшись на необходимость быть в другом месте, я поспешил покинуть Мишину квартиру. Миша, казалось, был даже доволен таким поворотом событий. Оказавшись на улице, я не спешил сесть в троллейбус. После спертого воздуха в Мишиной квартире, я прошел несколько кварталов, с наслаждением вдыхая прохладный, почти тугой предвечерний живительный воздух.
Весной я встретил Мишу Мак-Гиннеса возле здания ЦНИЛ (Центральная научно-исследовательская лаборатория). Возвращался он с туго набитым портфелем с кафедры нормальной физиологии:
- Ремонтировал электроэнцефалограф. Эти халтурщики из отдела инженера-физика с дипломами даром получают такие зарплаты. Несколько недель без толку копались в энцефалографе. Хорошо еще, что больше не напортачили! Видите-ли? У них нет схемы модифицированных узлов! А мне схема не нужна! Передо мной аппарат! Это же есть схема в натуре. До чего тупые люди!
Позднее я узнал, что Миша рассказал мне сущую правду. Без схемы и описания, покопавшись пол-дня в электроэнцефалографе, Миша обнаружил неисправность и устранил ее. Кроме того, Миша смонтировал устройства собственной конструкции, предотвращающее подобные поломки в будущем, и встроил их в каждый канал.
Что касается Мишиного портфеля, он требует отдельного описания. Каштанового цвета, огромный кожаный портфель с множеством карманов и застежек когда-то был собственностью заведующего кафедрой биологии профессора Владимира Ивановича Захарова. Портфель пообтерся, постарел, и однажды профессор купил себе новый, не менее шикарный. Старый портфель Владимир Иванович выставил на подоконник в холле первого этажа в надежде, что им воспользуется какой-либо малоимущий студент. Однако первым бесхозный пустой портфель заметил Миша Мак-Гиннес и, как сейчас говорят, с благодарностью его приватизировал.
Первым делом Миша сообщил мне, что в начале лета он разменял свою квартиру на Рышкановке на треть дома у поворота Оргеевской, напротив спуска через Ботанический сад.
Сейчас Миша живет в частном одноэтажном доме через дорогу от мединститута и является, по его словам, ближайшим соседом ректора. Последнее Миша сообщил таким тоном, словно он, по меньшей мере, стал проректором. Миша пригласил меня зайти к нему, обещая показать аппаратуру для передачи мыслей на расстоянии. Соблазн был слишком велик. Особенно после отремонтированного на кафедре физиологии электроэнцефалографа.
Через перекошенную, вросшую штакетами в грунт, давно не закрывающуюся калитку мы вошли на косогор крохотного дворика. По земляным ступенькам, укрепленным полу-сгнившими досками, мы поднялись на пригорок. Крошечный огород с грядками, посаженными еще прежними хозяевами. Дом был старым, неухоженным. Северная стена была выпуклой и покосившейся, отчего стекла окна и веранды казались перекошенными в виде параллелепипедов. Двери, окна и деревянные рамы веранды были темно серыми. Старая, в черных трещинах краска шелушилась множественными завитками
Миша жил отдельно от жены и дочек в небольшой боковушке. Узкая кровать, два стула, два стола и этажерка. Тот же, заполненный панелями и радиодеталями, медицинский шкаф в углу. Та же люстра Чижевского, только потолок повыше. Один из столов был письменным. Скорее всего, он был заимствован из кучи старой институтской мебели, выброшенной у сарая за институтским виварием. На этом столе стояла, собранная из блоков, установка, которая, по словам Миши, являлась рабочим генератором для передачи мыслей на расстоянии.
Я всмотрелся. Почти все узлы были отдельными частями старой ламповой радиоаппаратуры, скорее всего, уже давно не используемых, списанных военных радиостанций. Отдельно стоял модулятор. Вход через контактную панель соединял жгут разноцветных проводов, проходящих через отверстия в купальной шапочке.
Я взял в руки шапочку. Миша пристально и ревниво следил за моими действиями. Шапочка оказалась склеенной из двух: красной снаружи и синей изнутри. Между шапочками были вклеены остриями внутрь обычные кнопки с припаянными и выходящими наружу проводами. Я понял, что эти шапочки и есть фиксатор игольчатых электродов. С самого начала я решил шапочку с датчиками на свою голову не одевать. Мало ли кому острия кнопок впивались в голову!...
Дальше модулятор был подключен к, скорее всего, усилителю промежуточной частоты многолампового радиоприемника от военной радиостанции. Выходной генератор был мощным, с двухтактным оконечным каскадом на мощных генераторных лампах от промышленных радиопередатчиков. На выходе генератор был подключен к катушке, которая одновременно служила излучателем. Катушка была особой. Такой я еще не видел.
Сама катушка представляла собой воронку, намотанную из толстой, не менее 5 мм., покрытой серебром, медной проволоки. Серебрение электро-гальваническим методом Миша Мак-Гиннес освоил в домашних условиях. Параллельно катушке был смонтирован массивный трехсекционный конденсатор переменной емкости со сложным верньерным приспособлением. Все это, смонтированное на прямоугольном, с множественными отверстиями от других деталей, пожелтевшем куске плексигласа, представляло собой резонансный контур.
По тому, как Миша неотрывно и пристально следил за моим осмотром, я понял, что, возможно, я - один из первых, кому "изобретатель" доверил увидеть его детище. Две глубокие горизонтальные складки на переносице стали еще глубже. Выступающий валик между ними побледнел и выдавал внутреннее напряжение Миши Мак-Гиннеса. Но Миша не знал уровня моей подготовки в радиоэлектронике. Дома, в школе и в лаборатории КИП сахарного завода мы собирали несложные приемно-передающие устройства. В условленное время выходили на связь, обмениваясь способами решения задач по физике и математике. Во время моего знакомства с аппаратом, Миша закашлялся. Откашлявшись, продолжал периодически натужно покашливать.
Первый мой вопрос касался катушки:
- Миша, почему индукционная катушка воронкообразной формы?
Миша и глазом не моргнул:
- Катушка является одновременно излучателем. Путем растяжения витков можно менять фокус излучателя и несущую частоту сигнала.
- Миша! Учитывая воронкообразную форму катушки с учетом растяжения, частота будет "гулять". Добротность такого контура, даже при условии серебрения провода, ниже критики. Судя по количеству витков катушки и их диаметру, контур должен работать в районе частот УКВ. В таком случае конденсатор переменной емкости должен иметь гораздо меньшую емкость. Кроме того, из-за ультравысокой несущей частоты переменный конденсатор должен быть серебряно-керамическим.
После моих слов Миша заметно сник. Он не ожидал, что студент - медик разберется в блок-схеме его технического детища. Да еще позволит себе высказать критические замечания. Миша поспешил накинуть на аппарат знакомое покрывало.
- В окончательный каскад аппарата на время сеанса подключается дополнительный задающий кварцевый генератор, но я его никому не показываю. Чтобы не украли мою идею!
Миша поспешил меня проводить до самой калитки. На улице кашель Миши стал почти безостановочным, с позывами на рвоту. После очередного приступа кашля, Миша Мак-Гиннес хлопком отхаркнул мокроту и сплюнул ее на плоские камни узкой садовой дорожки. На белой плитке в мокроте отчетливо была видна кровь.
- Попал! Надо же так влипнуть! - с внезапным раздражением на себя, подумал я.
Отважился спросить:
- Чем ты болеешь, Миша? У тебя туберкулеза не было? Может в семье у кого?
- У меня туберкулез! Еще с армии. Потому и комиссовали. Сейчас весной снова открылся. Обычно весной меня ложат на месяц-другой в тубинститут. Но сейчас я лечь в больницу не могу. Нет времени. Я должен закончить аппарат!
Покосившись на меня, добавил:
- Я на финише открытия. Сейчас у меня легко украсть идею!
- Миша! Ты бы хоть курить бросил! Курение усугубляет течение любого заболевания легких.
- Ваши коновалы не в курсе! Я математически рассчитал, что никотин и туберкулезная палочка имеют одинаковую частоту. Только колебания их идут в противофазе. Никотин разрушает оболочку туберкулезной палочки. Чем больше куришь, тем быстрее разрушается сама палочка и быстрее наступает выздоровление.
Я понял, что спорить с Мишей бесполезно и поспешил уйти. Вернувшись в общежитие, долго мылся, тщательно вытерся. Растерся одеколоном, как после бритья. Зная, что это глупо, тем не менее до вечера я несколько раз впрыскивал в глотку зубной эликсир, полоскал рот. Так мне было спокойнее.
Придя на кафедру, я рассказал Путилину о Мишином "передатчике мыслей на расстоянии" и высказал свое суждение. Александр Сергеевич долго молчал. Потом набил свою трубку табаком из потрошеных и высушенных окурков сигарет. Когда предстоял важный разговор, Александр Сергеевич откладывал пачку с сигаретами "Ляна" и заправлял трубку потрошенными окурками. Утверждал, что такой табак крепче и здорово прочищает мозги. Не спеша, поднося огонь спички сбоку, закурил. Глядя в потолок, задумчиво произнес:
- Неужели Миша нас дурачит? А Фурдую (зав. лабораторией физиологии Академии Наук) отказался показать аппарат вообще. Мотивировал, что Фурдуй раскроет его секрет и присвоит идею.
К Мише я больше не ходил. Да и он меня тоже не приглашал. Встречаясь с ним по коридорам института, я здоровался и спешно проходил мимо.
В конце пятого курса, проходя цикл психиатрии, на занятиях я задал вопрос о Мише и его "изобретении" доценту кафедры психиатрии, который вел нашу группу. Это был Владимир Михайлович Михлин, потомственный интеллектуал, несмотря на простоту в обращении, человек очень высокой внутренней культуры и один из самых квалифицированных психиатров республики. В конце шестидесятых, когда Фрейд был под "табу", Владимир Михайлович без боязни, открыто предвещал психоанализу будущее в диагностике и лечении неврозов в частности и психиатрии в целом.
Выслушав мой вопрос, преподаватель искусно перевел разговор на другую тему. Уже в перерыве, наедине он сказал:
- Миша болен параноидальной формой шизофрении и регулярно проходит лечение в клинике. У него мания величия, сверхценной идеи, изобретательства и бред ревности. Правда, лечится амбулаторно, так как никакой социальной опасности Миша не представляет.
- Но у него такой ясный, пронзительный, всепроникающий умный взгляд. Даже в голову не придет, что он психически нездоровый человек!
- В том и дело, что взгляд у этих пациентов всегда прямой, ясный, выражает непреклонную уверенность в собственной правоте. У них никогда не возникает сомнения в сверхценности собственных идей. Внушение и убеждение у таких пациентов гораздо действеннее на других, нежели у среднестатистического гражданина, включая педагога, врача-психиатра и психолога.
Взглянув на часы, Михлин неожиданно спросил меня:
- Вы ни разу не ставили перед собой вопрос: - здоровы ли вы психически?
Лукавить перед Владимиром Михайловичем было невозможно, да и незачем:
- Владимир Михайлович! Каждый студент, начиная с первого курса, находит у себя симптомы всех болезней, которые изучает. Я не исключение! В том числе и по психиатрии!
- Человек, задающий себе такой вопрос, уже психически здоров. - ответил Михлин. - Это означает, что человек критически относится к своей личности. Это аксиома. Наши пациенты никогда не считают себя психически больными. Исключение составляют пациенты с бредовыми идеями о наличии у них других неизлечимых заболеваний. Это, как правило, не психические расстройства. Чаще у таких пациентов имеют место бредовые идеи о наличии у них туберкулеза, венерических и онкологических заболеваний ...
Помолчав, Владимир Михайлович вдруг спросил:
- Вы в курсе, что Мак-Гиннес болен открытой формой туберкулеза?
- Да! - я рассказал Владимиру Михайловичу о кровохарканьи при выходе из Мишиного дома.
- Кстати, о взгляде. - в заключение сказал Владимир Михайлович. - У больных открытой формой легочного туберкулеза, особенно при кровотечении и в терминальной стадии всегда ясный, пронзительный взгляд. Старые доктора называли такой взгляд пламенным, огненным ...
Занимаясь в интернатуре по ЛОР-болезням, я стал бывать у точных механиков чаще. Меня влекла эндоскопическая техника. Тогда стекло-волоконных световодов еще не было. Медицинская оптика была целиком построена на линзах, призмах, трубчатых световодах с подсветкой сверхминиатюрными лампочками накаливания.
Справедливости ради, должен сказать, что как только я заикнулся об эндоскопии носоглотки, Петр Демьянович выложил передо мной добрый десяток списанных цистоскопов, среди которых были и детские. Это было то, что мне нужно. Я собрал два работоспособных комплекта. Миша Мак-Гиннес оперативно вник в тему, подобрал из своих личных резервов трубочки, гибкие зондики и миниатюрные, незнамо как появившиеся у Петра Демьяновича еще с военной поры, немецкие щипчики с тонким и длинным цевьем. Особенно ценными оказались два китовых уса. Впоследствии я их использовал как зонды и для бужирования слуховых труб. Подаренные укомплектованные наборы служили мне не менее двадцати лет. Переходя на поликлиническую работу, всю свою рационализацию я забрал с собой.
Я проходил интернатуру в четвертой горбольнице, когда увидел, выходящего из рентгенкабинета, Мишу Мак-Гиннеса. В руках у него были две картонные коробки. Поздоровавшись, я спросил:
- Ты освоил ремонт рентгеновских аппаратов или сам проходил обследование?
- Рентгеновские аппараты я изучил много лет назад в рентген мастерских. Тогда еще не было завода "Медприбор". Потому зав мастерскими Гулик и избавился от меня через суд, что я знал аппаратуру лучше него и уже вправлял на планерках мозги ему и образованным инженерам.
За моими плечами уже был курс психиатрии, я знал Мишин диагноз и предположил, что сейчас он начнет вводить меня в курс рентгенологии. Чтобы отвлечь Мишу, я спросил:
- Что у тебя в коробках?
Задал вопрос я на свою голову.
- Взял у Соломона две рентгеновские трубки. Их сняли, потому, что они частично потеряли эмиссию. А мне они подойдут.
- Зачем они тебе, Миша? - взяло верх мое любопытство.
- Трансформатор от РУМа у меня уже дома в сарае. Соберу собственный аппарат. Буду облучать семена и рассаду. Я читал в "Науке и жизни" что повышается всхожесть семян и ускоряется рост и созревание помидор и огурцов. Кроме того, испытаю излучение на кроликах. По моим расчетам, крольчиху можно заставить рожать до двадцати крольчат за один окрол. Достану еще один трансформатор и соберу аппарат для облучения бородавок, мозолей и шпор на ногах. Открою свой кабинет, уволюсь и перестану гонять по ладони копейки!
Зная, что Мишин перекошенный сарайчик расположен через кирпичный забор вплотную к задней стене ректорского дома, я промолчал. Я был уверен, что о монтаже, если таковой состоится, двух рентгеновских аппаратов без радиационной защиты, в паре метров от собственного дома, ректор узнает из других источников. В этом я был убежден. Так, что моя совесть перед Мишей Мак-Гиннесом осталась чиста.
Петр Демьянович работал до глубокой старости. Мишу Мак-Гиннеса после очередного обследования положили в тубинститут. При обследовании выявили грозное осложнение. По сведениям сотрудников отдела инженера-физика Миша ушел в мир иной от открывшегося из огромной каверны массивного легочного кровотечения. По мнению моего однокурсника, бронхолога-бронхоскописта научно - исследовательского института туберкулеза, профузная кровопотеря наступила в результате ракового перерождения и распада опухолевой ткани в нижней доле правого легкого.