|
|
||
Поминки
Погоду, которая выдалась сегодня, обычно называют хорошей. Правда, мало кто может объяснить, что хорошего в духоте, поте и солнце в глаза. Как бы там ни было, а день выдался солнечный и жаркий. В этот июльский день Яков Антонович и его жена Марфа Андреевна спешили на поминки. Поминали сегодня Павла Семеновича Гришаева, отставного майора, который скончался сорок дней назад при странных обстоятельствах, а именно: его нашли мертвым в подъезде собственного дома, лежащим на ступенях с рассеченной головой. Причем, голова была разбита сразу с двух сторон: со лба и с затылка. Предположительно, Павел Семенович, возвращаясь домой, по обыкновению ударился головой о косяк входной двери, но в этот раз видимо слишком сильно и поэтому не удержал равновесия и упал на ступени. Был он в этот момент мертвецки пьян, как показало вскрытие. Действительно, после того как Павел Семенович вышел в отставку и получил место сторожа на продуктовом складе, он стал нередко приходить домой под chauf, вследствие чего, проходя в узкие двери парадной, часто задевал лбом дверной косяк.
Теперь, по истечении сорока дней со дня смерти Павла Семеновича, его жена, Татьяна Федоровна ждала к себе близких и друзей ее мужа, чтобы помянуть усопшего.
Татьяна Федоровна Гришаева, вдова Павла Семеновича была стройная женщина тридцати семи лет. Красивое лицо ее оставалось свежим и молодым, не смотря на возраст и пережитое. Она вышла замуж за Павла Семеновича, когда тот был еще бравым молодым лейтенантом. И, хотя он был старше ее на двенадцать лет, жизнь их складывалась как нельзя лучше. Жили они дружно и счастливо, делясь друг с другом всеми своими радостями и невзгодами. Детей у них не было, потому что Гришаева постоянно посылали служить в разные города, куда он ездил со своей женой, и заводить ребенка при постоянных переездах они не решались. Можно было это сделать когда Павел Семенович ушел со службы, но поначалу у них ничего не выходило, а потом, по причине беспрестанного пьянства, Гришаев потерял интерес к обзаведению потомством. Надо сказать, что и к жене он тоже потерял всяческий интерес. Вскоре, отношения супругов испортились, а точнее не испортились, а просто перестали существовать. Татьяна Федоровна видела Павла Семеновича только сутра с похмелья и вечером пьяным. Мужа она все же по-прежнему любила и теперь всем сердцем переживала его потерю.
Как уже было сказано, Яков Антонович и его жена, спешили на поминки Павла Семеновича. Они именно спешили, потому что, как всегда задержались при выходе, а в их обществе опаздывать было не принято. Возле подъезда Якова Антоновича чуть не сбил с ног Валентин Григорьевич Свистунов, чиновник среднего звена, которого знали все, но никто не знал каким образом он проник в их общество и кто его каждый раз приглашает. Валентин Григорьевич на одном дыхании выпалил извинение, поцеловал руку Марфе Андревне и, пропустив супругов вперед, последовал за ними в парадную. Поднявшись на пятый этаж, гости позвонили.
Дверь открыла сама хозяйка и, поприветствовав, пригласила их войти. Яков Антонович пробурчал что-то невнятное, а Марфа Адревна выразила свою глубокую скорбь и соболезнования теми же словами, которые уже говорила на похоронах. Свистунов, ответил на приветствие Татьяны Федоровны поцелуем руки.
Квартира Гришаевых была просторной и уютной. Попадая в нее, пришедший не испытывал неловкости, даже если ни разу здесь не бывал. Татьяне Федоровне удалось создать ту атмосферу в доме, которая располагает к себе и нисколько не сковывает. Здесь было всегда убрано и чисто, и все стояло на своих местах. Даже если и бывал в доме небольшой беспорядок, то он даже придавал уюта, а вовсе не наоборот. Окна всех комнат, выходили в небольшой тихий дворик, в котором на лавочках всегда сидели старушки. Старые тополя во дворе выросли выше дома и надежно хранили тень, столь желанную горожанами в эти знойные дни. Кирпичные стены дома хорошо сохраняли температуру и поэтому, даже несмотря на обилие гостей, в квартире было довольно прохладно.
Опоздавшие прошли в большую комнату, в которой в ожидании начала обеда уже сидели гости. Приглашенных было на удивление много. Точнее будет сказать, что много было пришедших, потому что, как всегда, пришли и те, кого никто не приглашал, как, например, Свистунов.
Гости перездоровались, некоторые перезнакомились, после чего всех пригласили к столу и поминки начались. Звучали добрые слова в адрес усопшего, соболезнования вдове, друзья вспоминали жизнь Павла Семеновича и разные совместные мероприятия. Многие говорили трогательные слова. Егор Фомич, бывший сослуживец Павла Семеновича, произнося свою речь, даже расплакался. Другие пытались приободрить хозяйку, говоря, что ее покойный муж, наконец, обрел покой и там ему лучше, чем им всем здесь. Свистунов сказал речь, в которой он признался Татьяне Федоровне в искренней дружеской любви, он так же добавил, что ее жизнь не закончилась и что, храня память мужа, она должна продолжать жить полноценной жизнью.
Постепенно гости стали расслабляться под воздействием напитков и разговор начал менять свое русло. Как обычно случается, общий разговор затих, а осталось лишь мерное гудение голосов. Говорили теперь сидящие рядом и напротив друг друга. Многие, особенно сослуживцы и друзья детства Павла Семеновича, продолжали вспоминать их совместную деятельность. Однако в некоторых частях стола можно было услышать разговоры совсем не имеющие отношения к покойному. Преимущественно, на отвлеченные темы говорили родственники Павла Семеновича.
За разговором, гости выпивали. Некоторые, забываясь, даже чокались, особенно в этом преуспел Яков Антонович, который всегда отличался тем, что напивался до умопомрачения. Марфа Андреевна периодически останавливала своего мужа, надавливая каблуком туфли ему на ногу. Однако удавалось ей это не всегда, и поэтому Яков Антонович время от времени все же звякал своей рюмкой о рюмку собеседника. В конце концов, Яков Антонович разошелся до того, что чуть было не поздравил вдову с праздником, однако, вовремя среагировавшая Марфа Андреевна, ткнула его между лопаток ручкой ножа. Яков Антонович сначала ойкнул, потом опустил глаза в тарелку и погрустнел. Так он снова стал похож на человека, пришедшего на поминки, а не на день рождения, как ему на один момент представилось. Со стороны могло показаться, что скорбь Якова Антоновича чрезвычайно глубока.
Сосед Федька давно уже сидел в соседней комнате с мужем сестры Павла Семеновича Иннокентием Васильевичем. Они сидели друг против друга на табуретках, между ними стоял журнальный столик с поллитровкой, двумя стаканами и одним бутербродом. Они сидели, уставивши помутневшие глаза с прикрытыми веками на столик, и молчали. Время от времени Федька, набрав побольше воздуха говорил: "Ты не прав". Через некоторое время Иннокентий Васильевич мычал ему в ответ: "Позвольте мне с вами не согласиться". После чего собеседники снова долго и задумчиво молчали. Вскоре подобные беседы стали нередкими и за общим столом.
Свистунов разговаривал с хозяйкой. За разговором Валентин Григорьевич доливал в бокалы сухое красное вино.
-Любезная, Татьяна Федоровна, - говорил Свистунов, - неужели вы так и станете всю оставшуюся жизнь пребывать в трауре? Вы же еще так молоды!
-Не знаю, что вам ответить, Валентин Григорьевич, - отвечала вдова - мне теперь сложно думать о будущем. Возможно, все стихнет, успокоится, я смогу жить как прежде... Нет, что я говорю, - голос Татьяны Федоровны надломился и задрожал - как прежде я жить уже никогда не стану.
-Верно, прежнего не вернуть, - с большими паузами между словами проговорил Свистунов. Каждое слово как кирпич крепко и надежно ложилось в кладку его речи, - все же у вас есть интересная работа, - Валентин Григорьевич замолчал на несколько секунд и, посмотрев на Татьяну Федоровну, продолжил - преданные друзья.
Татьяна Федоровна взглянула на Свистунова и взгляды их встретились. Она тотчас опустила глаза и уставилась на свой бокал.
-Возможно вы правы, Валентин Григорьевич, - медленно сказала Татьяна Федоровна, - но посмотрите на этот стол, на тех, кто сидит за ним. Разве им есть дело до смерти Паши, а тем более до меня? Разве только его товарищи по военной службе по-настоящему переживают. Да и то... Переживают они не из-за него, а оттого, что жизнь их схожа и он первый среди них, кто ушел. Они просто понимают, что скоро кто-то из них последует за Павлом Семеновичем. Разве им есть до меня дело? Они сегодня напьются, наплачутся и уйдут. Чего уж говорить о родственниках и случайных знакомых...
-Вы опять правы, Татьяна, вы позволите мне вас называть так, без отчества?
-Называйте как хотите, - со вздохом ответила вдова.
На этом разговор их закончился. Свистунов, поняв, что Татьяна Федоровна устала от беседы, решил удалиться на балкон и покурить.
На балконе Валентин Григорьевич встретил семейного доктора Гришаевых Дмитрия Кирилловича Лапшина.
Дмитрий Кириллович очень часто бывал в доме Гришаевых, но почти всегда оставался незамеченным. Видимо, сказывалась особенность его характера. Человек он был нелюдимый. Редко когда удавалось начать с ним беседу, потому что доктор предпочитал не говорить, вместо того чтобы говорить. Вообще, он был странный человек. Тем не менее, все кто знал его, испытывали к нему уважение. И почти все его побаивались - в его взгляде было нечто такое, что заставляло опустить глаза. В его присутствии все чувствовали себя виноватыми. Всем казалось, что он видит человека насквозь. Видимо поэтому Свистунов, выскочив на балкон, сперва вздрогнул и хотел, было, вернуться, но, подумав, что уходить будет глупо, закурил и, встав боком к Дмитрию Кирилловичу, облокотился на перила.
Свистунов чувствовал себя очень неловко. Стоять в полуметре от человека, которого знаешь не первый год и ни словом с ним не обмолвиться, выглядит странным. Хотя Валентин Григорьевич и не смотрел на Лапшина, он чувствовал жуткое неудобство, ему казалось, что ни одно его движение не ускользает от доктора. Незаметно для себя, Свистунов начал даже следить за тем, как он затягивается. Он напрягался с тем, чтобы любое его действие выглядело естественным и непринужденным. Однако, принуждая себя делать такие действия, он сам делал их принужденными. Он почему-то все равно чувствовал себя виноватым в присутствии Лапшина.
Поняв, что долго эта молчаливая сцена продолжаться не может, Свистунов решился заговорить с доктором.
-А что, Дмитрий Кириллович, чудесный сегодня денек выдался, не правда ли?
-Пожалуй, - ответил Лапшин, как-то слишком заинтересованно посмотрев на Свистунова, - если не брать в расчет повода, по которому мы здесь собрались.
-Да, да... Конечно, потеря Павла Сергеевича омрачила даже эти солнечные дни, - с задумчивой грустью проговорил Валентин Григорьевич.
-Семеновича, - сказал доктор.
-Что Семеновича?
-Усопшего звали Павел Семенович, а не Сергеевич, как вы только что сказали, - спокойно уточнил Дмитрий Кириллович.
-Да! Совсем я запутался! - Свистунов почувствовал, что лицо его быстро меняет цвет. Изменившимся голосом он продолжил - Понимаете, столько гостей и у каждого помимо имени есть еще фамилия и отчество, а я, знаете ли, люблю по имени - это как-то упрощает общение.
-Ну-ну, я вижу, Свистунов, вы любитель простоты.
-А почему нет, доктор? - широко раскрыв глаза, спросил Валентин Григорьевич.
-А потому что вы стараетесь упростить жизнь только себе и подчас делаете это за счет других. Вы переходите на "ты", потому что вам так проще, а собеседник с вами соглашается вовсе не потому, что его это устраивает, просто он человек мягкий и вежливый.
-Вы напрасно так говорите, - Страх и неудобство, как нередко случается, сменились у Свистунова агрессией. Он пошел в открытую. - Я, уважаемый доктор, не "тыкаю всем подряд", я соображаю с кем и как можно говорить. Людям не моего круга я вряд ли предложу выпить на брудершафт, однако с теми, кто мне близок по духу, я стараюсь, как можно, упростить общение. Разговаривать по-дружески, без лишних слов. С такими людьми я быстро схожусь.
-С такими, как, например, Татьяна Федоровна? - снова спокойно спросил Лапшин.
-Да, Татьяна Федоровна... - Свистунов осекся, смысл вопроса доктора до него дошел в полной мере. Тут ему сделалось нехорошо. Он понял, что наговорил лишнего. Свистунов посмотрел на доктора, тот в свою очередь, взглянул на Свистунова. И тому стало совсем худо, он даже, было, подумал, что доктор читает все его мысли, но, сообразив, что это чересчур, отогнал от себя эту идею.
Лицо Свистунова, как ему самому казалось, меняло оттенки, но это не было еще так страшно. Валентин Григорьевич успокаивал себя тем, что он выпил немало и от этого и от жары раскраснеться совсем немудрено. Но вот глаза Свистунова подводили, он не знал, куда их деть. Смотреть в пол, как школьник, глупо, уставиться на доктора, еще глупее. Но больше всего выводило Свистунова из равновесия то, что он не знал о чем дальше говорить, при этом он понимал, что разговор остался незаконченным. Доктор, как назло молчит, и смотрит на него, будто ждет каких-то слов.
Свистунов был уже на грани истерического припадка, как явилось спасение в лице соседа Гришаевых Федьки. Лицо последнего, довольно помятое и цветастое, высунулось из окна соседней комнаты, и уставилось на доктора и Свистунова. Помолчав полминуты, Федька проговорил:
-Доктор, пойдем шлепнем по маленькой, - в отличие от Свистунва, Федька говорил по-простому почти со всеми. Происходило это видимо от того, что дух для Федьки был лишь один - спиртное, а с совсем не пьющими людьми Федька не разговаривал ни "на ты" ни "на вы".
-Нет, Федор Михалыч, я сегодня уже достаточно выпил, благодарю вас, - с улыбкой ответил Дмитрий Кириллович, - может быть Валентин Григорьевич вам не откажет, - еще шире улыбнувшись и переведя взгляд на Свисунова, добавил Лапшин.
-Фу ты, ну ты! - сказал Федька, - сам ты Федор Михалыч! Ты, айболит, сближайся с народом и тебе станет лучше!
-Спасибо, я уже сблизился, - сказал Лапшин, опять посмотрев на Свистунова, - и мне уже хорошо.
-Ну, Свистунов! - перестав интересоваться бесперспективным доктором, выкрикнул Федька, - пойдем, сполоснем горло?! А то ты сам на себя не похож.
-Да, можно было бы... - слишком быстро ответил Свистунов, уж очень он ждал этого вопроса, - Надеюсь, доктор, мы с вами еще увидимся, - повернувшись к Лапшину, сказал Свистунов.
-Я тоже надеюсь, - недобро, как показалось Свистунову, улыбнувшись, ответил Дмитрий Кириллович.
Распрощавшись с Лапшиным, Свистунов направился в комнату, где его ждал Федька с уже наполненными стаканами. Валентин Григорьевич вошел, взял стакан и выпил его залпом. Потом он сел на табуретку и закурил, повесив голову и уставившись на Федьку исподлобья. Федька же опять задумчиво смотрел в стол.
-Что, Федор, - Свистунов поднял голову, - может еще по одной?
-А то, - ответил Федька и потянулся к бутылке, но Свистунов опередил его и сам налил по полстакана. Они не чокаясь, выпили.
Повесив головы, Свистунов и Федька молча просидели полчаса. Свистунов, очнувшись, хотел уже уйти, как в дверях появился наиболее близкий приятель Валентина Григорьевича из присутствующих, Боря Грюнберг. Он стоял, облокотившись на косяк, и радостно улыбался. Лицо его было красным и потным, а расстегнутая рубашка оголяла такую же красную, как лицо волосатую грудь.
-А-а, Валька! - заорал Грюнберг, - а я тебя ищу по всему дому, куда ты подевался?
-Никуда я не девался... - мрачно промолвил Свистунов, - видишь, здесь сижу.
-Да, старичок, - проходя в комнату, сказал Боря, - выглядишь ты не ахти. Что случилось?
-Ничего особенного, - Свистунов посмотрел на Федьку.
-А, старичок, понимаю, - Грюнберг подошел к Федьке и потряс его за плечо, - Эй, Федор, ты как себя чувствуешь?
Федька тряхнул головой и промычал что-то невнятное. Грюнберг тряхнул Федьку еще сильнее. Тот сначала снова мотнул головой, потом, содрогнувшись всем телом, издал непонятный звук, похожий на рычание захлебывающегося медведя.
-Ща сблюет, - вяло промолвил Свистунов, потом, резко вскочив, прокричал, - В туалет его!
Отведя Федьку в туалет, Грюнберг и Свистунов вернулись в комнату.
-Ну, что там у тебя стряслось? - спросил Боря.
-Да, понимаешь, с Лапшиным на балконе разговаривал...
-Ну и что? Ты же денег у него не занимал и с сестрой его не флиртовал, - брызгая слюной, басил Грюнберг, - послал бы его к чертям собачьим и ушел!
-Боря, ну ты же знаешь, он все насквозь видит! - Свистунов закурил.
-Чего видит-то?
-Да ничего! - крикнул Свистунов, - стоишь перед ним как перед прокурором. А этот чистюля обязательно заведет какую-нибудь тему, чтобы тебя поставить в неудобное положение. И вот ты стоишь перед ним и будто оправдываешься. Что он, в конце концов, самый умный?
-Да брось ты, старичок, - Грюнберг потянулся к бутылке, - давай-ка лучше выпьем по одной.
-Давай... - устало проговорил Свистунов.
Солнца уже не было видно. Кромки облаков светились фантастическим оранжевым цветом, который на глазах постепенно превращался в розовый. Шум за окном постепенно стихал. Шелест шин уступал место стуку каблуков редких прохожих, которые, входя в подъезд, громко хлопали дверью. Наконец появился легкий, чуть прохладный ветерок, будто прорвавшийся сквозь жирную пленку зноя.
Гости начинали расходиться. Марфа Андреевна выволакивала своего мужа и прощалась за двоих. Яков Антонович, хоть и не соображал ничего, шел сам. Супруги почти уже вышли на лестницу, как Яков Антонович, воспрянув, рванулся внутрь и, балансируя перед Татьяной Федоровной, зарыдал.
-Какое горе, какое горе-то! - заливался Яков Антонович, - как я вас понимаю! - Он хотел добавить что-то еще, как вдруг раздался короткий сухой удар, и Яков Антонович резко замолчал, осунулся и исчез во мраке лестничной клетки.
Сослуживцы Павла Семеновича тоже ушли, попрощавшись с хозяйкой, еще раз выразив ей свое искреннее сочувствие. Родственники посидели еще немного и тоже разошлись, предварительно спросив Татьяну Федоровну рецепт рыбного салата.
Уходил и Дмитрий Кириллович Лапшин. Он, не торопясь, одел пиджак, снял с вешалки легкий черный плащ, и, приблизившись к хозяйке, посмотрел ей в глаза и сказал:
-Все доброго, Татьяна Федоровна. Берегите себя.
-Дорогой Дмитрий Кириллович, вы себя хорошо чувствуете? - Спросила Татьяна Федоровна, протягивая доктору руку. - Может вам лучше остаться у меня? Места у нас... - Татьяна Федоровна запнулась, - у меня в доме много места.
-Благодарю вас, любезная Татьяна Федоровна, я в полном порядке, - пожимая ей руку и улыбаясь, проговорил Лапшин, - До свидания!
-Постойте! - окликнула Татьяна Федоровна, уже вышедшего из квартиры доктора,
-Ваша трость! - она протягивала Дмитрию Кирилловичу его буковую трость.
-Совсем про нее забыл! - доктор протянул руку, чтобы принять трость - Аккуратнее!
Татьяна Федоровна выронила трость, но Дмитрий Кириллович успел ее подхватить.
-Вам лучше теперь отдохнуть, - сказал он.
-Да, пожалуй... - ответила хозяйка, - какая она у вас, тяжелая, - добавила она.
-Это из-за набалдашника. Руки тренирую, как Пушкин, - улыбаясь, ответил доктор.
-Чтобы на дуэлях драться? - улыбнулась в ответ Татьяна Федоровна.
-Именно, - кланяясь, ответил Дмитрий Кириллович, - еще раз спасибо и всего доброго!
-Прощайте!
Свистунов и Грюнберг все еще сидели в комнате. Они оживленно о чем-то беседовали. Говорили, в общем-то, о пустяках, но спор выходил горячий. С Борей Грюнбергом невозможно было говорить спокойно, с ним надо было либо всегда соглашаться, либо спорить.
В тот момент, когда Боря начал опровергать очередной тезис Свистунова, в комнату заглянула Татьяна Федоровна. Грюнберг еще продолжал говорить, но Свистунов уже его не слушал, он смотрел на хозяйку. Грюнберг тоже замолчал, посмотрел сначала на отвернувшегося Свистунова, потом, уловив направление его взгляда, взглянул на Гришаеву.
-А-аа! Танюша! Вот и ты! - закричал Боря - А мы тут с Валькой заболтались совсем. Что, к столу просят?
-Да нет, - с усталой улыбкой ответила Татьяна Федоровна, - все уже почти разошлись. Только Галину Семеновну и Иннокентия Васильевича я оставила ночевать в гостиной. Им далеко ехать, а транспорт скоро перестанет ходить. Поздно уже.
-Ба! - Боря взглянул на часы, - и впрямь поздно! Ладно, пора ехать, Валька я тебя подвезу, - Грюнберг встал, но вдруг покачнулся и снова плюхнулся на табуретку.
-Да-а... - протянул Боря, - что-то я не в себе...
-Может, вы останетесь? - спросила Татьяна Федоровна, посмотрев на Свисунова.
-Но это как-то неудобно, - ответил Свистунов, - я думаю, мы лучше пойдем.
-Куда пойдем?! - заорал Грюнберг, - Танюша, мы вас не потесним?
-Да нет, Боря, не в коем случае, вы можете переночевать в кабинете Павла Семеновича. - Татьяна Федоровна подошла к столику и начала собирать остатки посиделки.
-Остаемся, старичок, - переведя взгляд на Свистунова, сказал Грюнберг, - я, честно говоря, сильно надрался. Да и ты тоже...
-Татьяна Федоровна, - Свистунов встал с табуретки, - вы позволите воспользоваться вашей ванной?
На следующее утро Татьяна Федоровна провожала переночевавших гостей. Сестра Павла Семеновича с мужем уехали рано утром. Боря Грюнберг, чертыхался в уборной. А Свистунов, одевая ботинки, прощался с хозяйкой.
-Всего доброго, Татьяна Федоровна, спасибо за ужин и ночлег, - Свистунов двинулся в сторону двери, - я вам обязательно позвоню на следующей неделе. А теперь я пойду, подожду Борю на улице. Хочется подышать свежим утренним воздухом, а то я так устал от духоты.
-До свидания, - бесцветным голосом промолвила Татьяна Федоровна.
Свистунов вышел. Татьяна Федоровна стояла в прихожей, облокотившись о стену. Она смотрела в направлении двери, но взгляд был пустым, какой бывает у слепых. Из забытья ее вывел Боря Грюнберг, уже закончивший свой утренний туалет.
-Ну, Танюшка, - сказал он, садясь на стул, чтобы обуться, - спасибо тебе! Прямо не знаю, чтобы я делал, если б ты нас не оставила.
Татьяна Федоровна безучастно наблюдала за ним и как будто не слушала.
-А Валька где? - закончив возиться со шнурками и поднимаясь, спросил Грюнберг.
-Уже вышел, на улице ждет, - проговорила Татьяна Федоровна.
-Во, дает! Наш пострел везде поспел! Ладно, пойду и я. - Грюнберг поцеловал хозяйку в щеку и ринулся к выходу. - Пока! - крикнул он уже на пороге.
Татьяна Федоровна Гришаева осталась одна.
Приняв душ, она прошла на кухню и сварила себе кофе. С чашкой она вышла в гостиную, где был открыт балкон и села на стул, на котором сидела прошлым вечером. Допив кофе, Татьяна Федоровна закурила. Сделав несколько затяжек, она положила сигарету в пепельницу, и отыскала глазами на столе недопитую бутылку коньяку. Она налила себе полную рюмку и залпом ее выпила. После чего Татьяна Федоровна взяла из пепельницы сигарету и прошла на балкон. Докурив, она бросила окурок вниз и взглядом проследила его падение. Постояв минуту, перегнувшись через перила, она выпрямилась и, перебросив ноги через заграждение, встала с другой стороны балкона, держась руками за перила. Татьяна Федоровна посмотрела вниз на дворик со скамеечками, потом, подняв голову, на свежее утреннее небо, и разжала пальцы.
PILOGUE
Похороны Татьяны Федоровны Гришаевой состоялись через четыре дня после происшествия. День выдался холодный и пасмурный. На похоронах было немного народу, в основном это были сотрудники Татьяны Федоровны. Пришли также Яков Антонович с Марфой Андревной. Все стояли со скорбными лицами. Кто-то говорил какие-то слова. Один лишь человек стоял поодаль толпы, казалось, что совсем не имеет отношения к этим похоронам. Он был одет в черный плащ, на голове его была такая же черная шляпа, а в руке он держал буковую трость с большим серебряным набалдашником. Этот человек плакал.
Сентябрь 1999 г.
|