Валентина
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
 Повесть о трудной судьбе женщины с детских лет попавшей в криминальную среду. Уникальность этой истории состоит в том, как утверждают, что на всём Севере, в лагерях, Валентина была первым ребёнком З/К осуждённой по знаменитой статье "за колоски". Если это не так, прошу меня строго не судить: никаких исследований по данному вопросу не проводил. Конечно же, все имена и фамилии изменены изначально.
|
Произведение на этой странице является черновым вариантом. Тем не менее - любое коммерческое использование без ведома и прямого согласия владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ. Если есть заинтересованность в приобретении чистого текста, обращайтесь на mail автору.
![[]](/img/e/efremow_a_n/walentina/belajaworona2.jpg)
. . . ![[]](/img/e/efremow_a_n/walentina/avata3p1.gif)
Повесть вышла в авторском сборнике
"Новая волна", изд-во "Зауралье", Курган-2010.
![фото2 []](/img/e/efremow_a_n/walentina/mrol.jpg)
Андрей Ефремов (Брэм)
Повесть о трудной судьбе женщины с детских лет попавшей в криминальную среду.
Уникальность этой истории состоит в том, что на всём Севере, в лагерях, Валентина была первым ребёнком З/К осуждённой по знаменитой статье "за колоски".
Конечно же, все имена и фамилии изменены.
- Мама, смотри, смотри - белка!
- Здесь тихо, людей нет, вот они и бегают.
На ветке невысокой сосны, рядом с могилой, уютно устроилась рыжая белка и, кажется, в отличие от детей, совершенно равнодушно разглядывает людей.
Отец семейства, подправляя скромный деревянный памятник, думая о чём-то своём, также, безразлично, вскользь бросает:
- Бывает белка и пострашней...
- Какая, какая,пап? - Ухватился за интересное младший.
- Андрей, ты хоть здесь-то не ёрничай.
- Ну, па-ап, какая?
- У Майки спроси, - она у-умная, двенадцать лет уже, даже уроки прогуливает.
- Майя, какие страшные бывают?
- В мультиках. Ты же, Глеба, видел? - Ответила сестра.
- Ну так как, Татьяна Поликарповна, оградку будем ставить?
- Нет, Андрей, Валя говорила - ничего не надо... давят её оградки. Место здесь хорошее, красивое, спокойное. Она мне часто говорила, что такое и хотела. Видишь, как Господь всё устроил... а до чего ж юморная была, как про жизнь то рассказывала!
- Тогда, пожалуй, памятник подкрашу. - Андрей вскрыл принесённую с собой в полиэтиленовом пакете банку с краской, достал оттуда же две кисти, - Майя, Глебчик, займитесь-ка делом,.. - задумался, как-бы припоминая что-то, - да вроде рассказывала... а что рассказывала?
- Да ну тебя, всё витаешь где-то, - улыбнулась супруга, - не помнишь разве? Обычно на свой день рождения вспоминала.
- Не "вспоминала", а "предавалась воспоминаниям"... жизнь то несладкая, вот и юморная. Смотрите, дети, облака какие интересные. Сколько лет то прошло, эмээхсин*?
- Глебушке лет шесть было, когда она умерла. Глеба, ты тётю Валю помнишь?
- Помню, блинчики вкусные делала. А вон то облако на слона похоже!.. А тётя Валя там? А как это - "оградки давят"?
-Так что же Валя рассказывала то, эмээхсин*?
- Здорово, Валька!
- Здорово, Хлыщ!
- Ну, что вырыла?
- Они ключи от хаты у крыльца, под ведром ложат.
Хлыщ, здоровенный парень лет за тридцать, заимевший кличку благодаря своим ссыльным предкам - сектантам-хлыстам, в напузыренном, не сходящемся бортами на торсе пиджаке надетый на грязную тельняшку, расплылся в довольной ухмылке:
- Нормалёк, сейчас фраера дома?
- Обычно вечером приходят, днём никого не бывает.
- Рахманно, - Хлыщ вытащил из-за голенища сапога финку с наборной рукояткой, стал задумчиво ковырять ногти, - сейчас, наверное, поздновато будет... Завтра пятница... та-ак...
- Красивая скоба*, задари, Хлыщ.
- Мала ещё... - размышлял он недолго, - провёл остро заточенным лезвием по рукаву, и вложил нож обратно в сапог, - придётся завтра светляка залепить*.
- А шумагу*?
- Молоток! Денежку хочешь?
- Совершенно пряники: давай рябчика* постираю за шуваль*.
- Кнацать* некому, пойдёшь с нами, заработаешь? - Хлыщ, конечно, очень гордился своей флотской тельняшкой, но стирать её явно не торопился.
- Пойду, - ногтём большого пальца Валя щёлкнула из-под зуба, - зуб даю!
- С утра будь на фонаре*, сами тебя найдём.
- Склеились. А это надолго? Братишку* не с кем оставить.
- Да ты что, бусаешь*, что ли? - удивился Хлыщ.
- Тьфу ты! Братика, моего, говорю.
- А-а, да это скачок*, сделаем быстро, не боись. Твоё дело на шухере побыть: внимания не привлекаешь. - пару секунд обрисовав в уме план "операции" деловито распрощался, - ну, будь.
- Бывай!
Валька - нескладная худенькая девочка, двенадцати лет. Имеет белобрысую головку с двумя косичками, вечно недовольную жизнью угрюмую маму и кроху-братишку. Отец погиб в первые дни войны, и откуда внезапно появился маленький братик, так до сих пор и не поняла. Кто ж ей, по малолетству, объяснит, что мужиков после войны на всех баб не хватает. А женская природа берёт своё, требует.
А речь идёт о соседском доме где проживала недавно вселившаяся семья молодых и бездетных "гнилых интеллигентов", с месяц назад прибывших по распределению из какой-то районной дыры. Задача Вали состояла в том, чтобы в течение недели разузнать об образе жизни этих людей, а если проще - выяснить, когда их не бывает дома.
Девочка, помогая матери хоть как-то сводить концы с концами, зарабатывает на хлеб продажей частным торговцам и другим, снующим по Зелёному рынку, людям, сырой воды из ведра, по цене - одна копейка за кружку. Цена символическая, но за один жаркий день набегала довольно солидная сумма. Иногда доходило до двадцати копеек и даже больше. Между делом собирала донельзя изжеванные окурки папирос "Север" и "Беломорканал". Позже, уже дома, их потрошила и продавала соседям как первоклассную махорку.
Одну копейку, при любом раскладе, Валюшка всегда бросала безногому молодому инвалиду в мятую фуражку без звёздочки и ремешка. Стала она это делать после того случая, когда одна толстая спекулянтка, со странной кличкой Маша*-Правительство, на виду у всех, проходя мимо, толкнула его ногой в грудь и тот упал на спину. Увечный, не проявляя никаких эмоций, покряхтев, принял вертикальное положение и отряхнул гимнастёрку, на которой сверкали орден Красной Звезды и две медали. И ведь никто не возмутился. А он, кажется, даже смущённо улыбнулся. Редкие подачки от сердобольных людей он принимал также, молча, не говоря ни слова.
В первый раз, когда она увидела этого несчастного молодого человека, поначалу решила, что тот посреди дороги упал в узкую яму и пытается из неё выкарабкаться. Оказалось - таким образом он с помощью рук передвигается. В руках у него были дощечки с приделанными к ним ручками, на которых были намотаны грязные тряпки, с их помощью он и "ходил": обопрётся об досочки, приподымется, и перебрасывает своё обрубленное тело вперёд. Девочка была потрясена, она испытала шок. Правда позже, подобных безногих и безруких людей, она встречала в городе всё чаще и чаще.
Дворовые взрослые пацаны время от времени привлекают её в качестве разведчика: раздобыть информацию об обстановке в соседних кварталах. Эта информация затем здорово помогает в жестоких схватках с враждующими группировками но, по большей части, в расправах над отдельными личностями из сопредельных районов города. Конечно впоследствии и сами налётчики получают от врагов увечья. В случае если кто-либо из противников проходил через квартал с девушкой, по неписанным правилам уличной жизни, его не трогали. Но видок у супостата, как бы он этого не скрывал, был довольно неважный.
Как и во многих других городах страны банды малолетней шпаны, именовавшие себя "Чёрная кошка" держали в страхе обывателей. Причем никто из них, ни шайки, ни население, возможно даже и не догадывались, что знак, который они рисовали на стенах или в устрашающих записках, был эмблемой беспризорников двадцатых годов.
Нередко совершала с ровесниками и сравнительно безобидные ночные набеги на чужие голубятни. Часто ходили в лесную зону городского парка, где возле татарского кладбища обитал, в некотором роде одна из достопримечательностей города: умалишённый мужик по имени Миша. Дети Мишу часто дразнили и он, забавно размахивая руками и ругаясь, бегал за ними среди сосен. На груди у него поблёскивал значок "Мать-героиня".
В середине лета Миша из парка бесследно исчез. По городу тут же расползлись слухи будто на самом деле он оказался хорошо законспирированным матёрым английским шпионом и его "заарестовали" во время работы с радиостанцией.
Поздно вечером после танцев, вволю налюбовавшись на беспричинно вспыхивающие там и сям драки, сами "шпионили" за молодыми парнями с девушками, которые, за неимением другого подходящего места, страстно целовались под соснами. Перепугав до смерти "Джульетту" опять с визгом и смехом убегали, но теперь уже от крайне возмущённого "Ромео".
Поневоле девчонка, как само собой разумеющееся, с малолетства узнала как изнанку городской жизни, так и почти всех молодых криминальных авторитетов. Это также немало способствовало кое-какому приработку, но от вечного недоедания это не спасало.
Шёл 1947 год, в Якутии свирепствовал голод. Городские каким-то образом умудрялись прожить, а вот в районах, в деревнях, поговаривают, давно уже крыс едят. Крысы там, говорят, жирные и вполне съедобные.
Валькина мать работает уборщицей в какой-то конторе со сложным названием и кроме того изредка подрабатывает в различных случайных местах. Довольно часто, с десяти вечера до часу ночи, в обязательном порядке, как и все остальные взрослые, была обязана ходить в речной порт на разгрузку угля с прибывавших неизвестно откуда барж. Еды хронически не хватает, и чем занята и где находится дочь до полуночи, её совершенно не волнует. Главная задача до прихода матери - нянчиться с малышом. А ещё лучше, кажется, чтоб её вообще не было.
Девочка от братишки без ума: любит с первого дня появления его на свет. Когда прорезались зубки, сама, без подсказки, приучила кушать намоченный в кипячёной воде хлеб. Сама толком не ела, почти всё на братишку уходило. Кормила не спеша и очень осторожно: слабенький получился мальчик.
Года два-три назад, перед Победой, беззаботные и почему-то всегда весёлые американские лётчики возле своей базы, из окон которой и день и ночь раздавались звуки патефонного джаза, модного в то время, ещё не запрещённого, оркестра Глена Миллера, угостили вездесущих детишек каким-то невиданным, упакованным в тончайший, тоньше бумажного листа, хрустящий прозрачный пластик, хлебом. Малюсенькие такие, и булочками то не назовёшь. Но наевшись до отвала, все мучительно начали страдать животами.
Выяснилось - этот хлеб необходимо было для начала спрыснуть водой, желательно кипячёной, тогда он разбухает до нормальных размеров, и только потом его можно было кушать. А получилось так, что хлеб вздулся уже, будучи в желудках. Двое мальчиков с Валей попали на несколько дней в больницу где им и объяснили секрет военного американского хлеба. Оказывается, они были уже не первыми до боли сытыми.
В редкие вечера, с перерывом в две-три недели, отрывала душу: заходила как бы случайно в соседний барак на безошибочно определяемую балёху*, где среди работяг жили блатные, приблатнённые и прочие некогда отсидевшие за невесть что. "Куря куришку и бухая бухашку" все воспринимали девочку не то чтобы как свою, но как некий привычный элемент внутренней обстановки.
Раздобревшие от выпитого, мужики, часто просят Вальку сыграть на гитаре. Научившаяся от шпаны трём-четырём аккордам, она знала неимоверное количество воровских песен, смысл которых даже не понимала, но слезу у мужиков, своим невинным и чистым голосом, прошибала.
- Да ты не тушуйся, алюра, садись, штевкай: уж чем богаты, не обессудь, - говорят ей воры.
- Ну, Валюшка, встеребила душу то.
- Не обессужу, чего уж там, - набивая рот едой, просто отвечает девчушка, - вы только скажите, ещё встереблю. - Ела от всей души, от всей дури. Наедалась впрок, наивно полагая, что этого ей хватит ещё на пару недель жизни без постоянно напоминающего о себе чувства голода.
Всем становится весело: её ответ не приедается. Действующие лица мужского пола постоянно меняются, в виду того что время свободы у блатных бывает коротким, на месте остаются, в основном, только вечно пьяные барухи* и всегда полный стол разной еды. Но и засиживаться допоздна нельзя, необходимо уловить правильный момент и найти подходящий повод, для того, чтобы покинуть гостеприимное заведение: чуть позже у воров вспыхивают непонятные разборки и жестокие крикливые драки, иногда с применением ножей и вилок.
Бывало и домой приносила гостинцы, но мать даже не интересовалась, откуда всё это берётся, всё воспринимала как должное. Только один раз полюбопытствовала: откуда взялся химический карандаш, ругая дочку за размалёванную скатерть на столе.
Утром Валя встала с утра пораньше и, сидя на лавочке со сладко спящим братишкой на руках, прислонившись спиной к стене дома и щурясь от солнечных лучей, уже часа два любовалась меняющими свой легкомысленный облик, облаками.
- Валька, пошли в Чапая играть! - За оградой прошмыгнула стайка ровесников с палками и деревянными ружьями, на одном из них даже красовалась солдатская пилотка.
- Ага, сейчас, только братишку подкину кому-нибудь! - "Э-эх, сколько Хлыща то ждать?.. На шухере, на шухере... жмудик* хренов, гнида", - уже начала сердиться девчонка, - "сейчас пацанов во двор позвала бы". - Хлыщ с виду мужик вроде добродушный, сговорчивый, безобидный, но в глаза ему она эти слова поостереглась бы сказать: о его беспредельной жестокости и коварстве каких только слухов по городу не ходит...
Шумная ватага исчезла, но появилась бывшая бандерша*, - странная женщина без возраста, часто ходившая по этой, выложенной чурками вместо камней, улице. Шла она гордо и осанисто, не глядя по сторонам, но на лице, на том месте, где должен бы находиться нос, зияли две жуткие дыры, носа, как такового, не было.
Девочка стала вспоминать, как же её зовут взрослые меж собой - "Сихилетичка" что ли? Когда Валя была маленькой, мама как-то сказала: "Будешь себя плохо вести, тоже нос отпадёт". С того момента Валя не устраивала капризов, - нос стабильно оставался на месте. А вот женщина уже исчезла из виду, облака же остались на месте, только изменили свою форму.
Процокала, впряженная в лёгкую бричку, низкорослая мохнатая лошадка с пьяным, и оттого весёлым, возчиком:
- Цоб`цобе-е! Привет, Валюшка! Мать дома?
- Здравствуйте, дядя Митя, на работе она! - "Эх, сейчас бы прокатиться!.."
- Ну, привет ей передавай! - возчик чмокнул, поддёрнул вожжи, - н`но-о! Цоко-оль!
Цоканье копыт удалилось, вернулась знойная и тягуче-скучная тишина... Прошёл, наверное, час.
В старом, ещё дореволюционной постройки, бараке напротив, раскрылись створки окна, появилась мощная фигура бывшего моряка Георгия Петровича, дяди Жоры. Дядя Жора потягивается, видать встал только что и, судя по красной физиономии, с великого пития. В это время мимо проходит красивая молодая якуточка в густо вышитом цветным бисером жилетике, боцман встрепенулся, высунулся в окошко, гаркнул:
- Живу один как в ж...пе дырочка, форштевень куда следует!
Девушка, от неожиданности, чуть не споткнулась:
- Нуучча*!..
Валя засмеялась, девушка тоже прыснула смешком и ускорила ход, - напра-асно, - проводил он взглядом красавицу, - всё-таки я порядочный мужчина! По отношению к себе.
Дядя Жора заметил Валю:
- О, Валюшка, как жизнь то, всё сидишь?
- Прекрасно, дядя Жора! - Разулыбалась девочка, наконец-то найдя собеседника: хоть кто-то скуку развеял, - сижу!
Георгий Петрович, судя по всему, для собеседований совершенно не настроен. Зачем то посмотрел на небо:
- Неправильно выражаешься, не "прекрасно", а "удивительно прекрасно"! - И закрывая створки окна как-то сварливо забубнил, - полный штиль. И почему меня никто не любит? - На тихой улочке даже бормотание хорошо слышно.
Наконец за штакетником появился долгожданный Хлыщ с двумя худыми и долговязыми переростками, в линялых, неопределяемого цвета, майках навыпуск и огромных шароварах. Кажется - знакомые парни, из ремесленного. Возглавлял компанию незнакомый взрослый дяденька в надвинутой на самую переносицу кепке и щегольских сапогах:
- Эта что-ли?
- Своя в доску, дело знает, - выплюнув потухшую папиросу, уверенно ответил Хлыщ, - здоров, Валюха!
Валя машинально подобрала жирный окурок:
- Здоров, пацаны! - Положила окурок на завалинку и с некоторым запозданием изобразила недовольство, - чего соришь тут? - По-мужицки пожала всем руки. С грудным ребёнком на руках она старалась показать себя перед всеми взрослой барышней и опытным членом банды "Чёрная кошка".
- Как базар* сделаешь? - Незаметно озираясь по сторонам, спросил мужик в кепке.
- Братика разбужу, - нежно погладила его по головке и прикрыла краем пелёнки глаза, - он у меня голосистый, задорный, всем баки забьёт*!
- Молодца-а! Я ж говорю - дело знает!
- Медиковатая*, - одобрительно кивнул в кепке, - махан на работе?
- Давно ушла.
- Калитку открой.
Валя отперла калитку беленого подсиненной известью штакетника, - группа по хозяйски направилась через двор, усаженный густыми берёзами и давно одичавшей малиной, к соседнему бревенчатому дому с красивыми резными ставнями.
- Хлыщ, гальё* будет - шнурку* сразу отдашь, а мы с экипажем* возьмём на сквозняк*.
Не прошло и двадцати минут, как нарисовался Хлыщ:
- Держи, Валюха, дядю Володю*, мы добро помним, - всунул в пелёнку огромного размера денжищу, - как ты там поёшь: "за переживанье вам спасибо"?
- Спасибо...
- Сдурела? Дома позыришь. - Слегка дёрнул за косу, - нас не видала, ничего не знаешь. Поняла? - С ударением на последнем слоге, спросил Хлыщ.
- Поняла, - так же ответила Валя, - не маленькая.
Дома Валя, положив крепко спящего братишку на кровать, стала рассматривать невиданную доселе деньгу - "Облигация государственного займа. Сто рублей". За всю свою, казалось бы, огромную жизнь, максимальную сумму в бумажных рублях, девочка в своих руках держала только рубль да трояк. А уж эта новенькая хрустящая портянка, которую даже боязно случайно помять, огромная размером и сотенным достоинством вызывающая к себе уважение, заставляла чувствовать себя очень значимым человеком.
Впереди ещё безбрежный океан жизни, конца-края не видно. Интересно, а на сколько времени сто рублей хватит, это ж сколько продуктов можно купить? И что означают эти непонятные слова - "облигация" и "займа"? Для Серёженьки молоко на рынке возьмём...
Представив, как обрадуется и сразу подобреет мама, увидев эту красивую узорчатую купюру, Валя аккуратно положила облигацию на середину круглого стола. Пусть будет приятным сюрпризом. Перед мысленным взором возник образ непривычно ласковой мамы, на сердце потеплело. К этому моменту братишка проснулся и залился плачем. Пришлось взять крохотный свёрточек на руки. Ладони почувствовали влагу:
- Что, Серёженька, писялься, да? - Засюсюкала Валя, - сейчас, разберёмся. - Начались привычные хлопоты...
Проснулась от стука входной двери - с работы пришла уставшая мать:
- Ой, ноги мои... - садясь на табуретку у стола и снимая старые, уже давно одеревеневшие кирзовые сапоги, заохала женщина, - что там, у соседей случилось? Милиции то понаехало. Убили, что ли, кого опять? - Начала развязывать на затылке узел головного платка.
- Не знаю, мам, спали мы.
- А это что... откуда?.. - Мать увидела лежащую посреди стола облигацию, взяла кончиками пальцев за уголок будто живую жабу, на лице даже отразилось некое подобие брезгливости и страха, - откуда?! - Уже закричала не то испуганно, не то истерично, - девка!
- Да это... мама... - у Вали, непонятно от чего, тревожно сжалось сердце, - на улице нашла.
От шума проснулся Серёжа, заплакал. Сестра схватила ребёнка с таким видом, будто хотела невесомой крохой отгородиться от разозлившейся матери:
- Сто рублей нашла...
- На дороге нашла?!
- Да...
- Ах ты, сучка!
Следствие было недолгим, от силы недели полторы. Семья молодых учителей, узнав что кражу ценных вещей по глупости совершила Валя, соседская девочка, пыталась отказаться от заявления, но тяжёлые маховики грозной машины правосудия привычно раскрутились, и их уже стало невозможно остановить. Однако на время дознания девочку после допросов всё-же отпускали домой.
Валя, не то от страха перед Хлыщом с его компанией, не то из-за чувства блатной романтики, всё взяла на себя и в строгом кабинете чистенького следователя упрямо твердила:
- Видела, куда гурки* кладут, вот и захотелось чего-нибудь зясти.
Странный разговор происходит между интеллигентного вида мужчиной и маленькой девочкой, тем не менее друг друга они понимают прекрасно.
- А вещи то какие взяла кроме облигации?
- Не помню, сразу всё выбросила, а фраера, наверное, подобрали.
- Мда, голубушка, что-то не клеится у тебя, - следователь малость освободил узел пёстрого галстука под синим воротничком и катнул пресс-маше по писанине, - ты хоть знаешь, что тебе грозит?
- Кучумка*? - Вопросом ответила Валя, и мысленно дала следователю кличку - "Пиджак".
- Не за реку* отправим, где-нибудь рядом с мамой будешь, - привычно и кажется совершенно равнодушно острит следователь, подбивая край стопки бумаг об стол, - в лагере отдохнёшь, - с силой бьёт ладонью по дыроколу, - только не в пионерском.
За стеной тоже послышались глухие удары, стон и маты.
Следователь посерьёзнел, отложил картонную папку в сторону, соединил на животе пальцы рук и откинулся на спинку стула. Посидел, некоторое время о чём-то размышляя глядя в раскрытое настежь окно через которое виделся край высокого забора зоны с вышкой. Тщательно вытер шею платком и посмотрел на девочку, как на взрослую:
- Да-а, Калачёва, жалко мне тебя, глупая ты... - в его глазах появилось что-то человеческое, простое, - первая ты у нас, двенадцатилетняя... Ну, да не мне решать... - Неожиданно, неизвестно от чего замявшись и этим даже несколько расположив к себе, закончил Пиджак.
Иногда Валя, несмотря на свои страхи, совершенно замыкалась и ни на какие вопросы не отвечала. Всё теребила пальцами подол своего выцветшего сарафана и мысленно составляла из облаков на синем небе разные фигуры.
Следователь Пиджак был и не добрый и не злой, скорее равнодушный. Город, как и всю послевоенную страну, захлестнул вал преступности. Убийства и насилие было явлением повседневным, и всякие там "чёрные кошки", чаще всего на деле оказывавшиеся подростковыми шайками, занимавшиеся мелким воровством и хулиганством, просто мешали вести борьбу с более серьёзными преступлениями. Если бы во время совершения кражи было совершено убийство, это была бы уже расстрельная статья. А так - очередная, не значащая мелочь.
Собственно, ему было всё равно, с кем Валя "ходила на дело": необходимое количество документов, в течение установленного законом времени, он уже составил. Состав преступления, все четыре пункта, налицо: есть потерпевшие, есть сознавшийся подозреваемый, есть и свидетель - мать подозреваемой, есть вещдок - облигация. Не придерёшься: комар носа не подточит! Чего ещё надо? Давить на психику чистого, ангелоподобного ребёнка и выжимать соучастников? Совершенно нет желания пачкаться. Да и мысль о собственном благородстве иной раз душу греет: всё-таки дитя малое. А за кражу группой лиц в не знающем пощады пролетарском народном суде больше накинут.
В коридоре послышались тяжёлые шаги, и звук, будто по полу что-то тяжёлое волочат.
Открылась дверь, кто-то невидимый за ней бодро позвал коллегу:
- О, здорово, Пиджак, пойдем, покурим!
- Ладно, Калачёва, - следователь устало, со смаком, выгнул спину, - выйди пока, в коридоре посиди...
На заплёванном крыльце горотдела уже стояли вовсю дымящие сотрудники, обсуждали свои дела и погоду.
- Слышь, Серёга, - обратился Пиджак к вероятно вызвавшему его на перекур, - что за шум там у тебя?
Серёга - высокий молодой парень с закатанными рукавами гимнастёрки и лихо сдвинутой на затылок фуражке, дав Пиджаку прикурить от своей папиросы, радостно ответил:
- Мобилизую ярость масс, Лёха! Упёрся в несознанку... но ничего, раскрутим! И не таких ломали...
В среде сотрудников возникло оживление:
- Что за тип?
- Болты с комбайна скрутил, - ответил Серёга, - деревня! Комбайн встал - всё, срыв производства! А это десятка, это он понима-ает!
- Здесь особый подход надобен...
- "Найди" двух свидетелей, - брезгливо вставил Лёха "Пиджак", - больше ничего и не нужно.
- Верно Лёха говорит!
- Ну да, придётся так и сделать, - решил Серёга, - а то всего одна бумажка от агента... - и тут же сменил тему разговора, - а что там у тебя девчушка такая, славненькая, делает?
Пиджак не стал скрывать:
- Облигацию у своих соседей своровала, вещи, явно с группой взрослых была, - и, в надежде на то, что и ему кто-нибудь подскажет советом, попытался намёком разъяснить ситуацию, - голодают они: мать у неё и братишка маленький...
Возникла неловкая пауза, затоптав окурки, все вспомнили о срочных делах:
- Конец месяца, отчёт еще не дописан...
- Обед скоро...
В последнюю ночь на свободе, перед судом, девочке в первый раз в жизни приснился странный и очень страшный сон: она находилась дома совершенно одна, братишки почему-то не было. За окном, несмотря на белые ночи - кромешная тьма, будто снаружи завешено плотной непроницаемой чёрной материей и оттого в комнате было сумрачно, только под потолком тускло желтела голая электрическая лампочка, висящая на витом, в матерчатой изоляции, шнуре. Вернулась с работы мать, одетая почему-то в старую телогрейку, в которой ходила обычно только зимой. Закрыла дверь изнутри на крючок и, не снимая сапог, молча двинулась в сторону Вали.
Походка и движения были какие-то странные, будто кто-то невидимый управляет телом матери, как куклой. Лицо было то же самое, мамино, только бессмысленное и неподвижное, а глаза - чужие. Иногда изнутри загорались то ярко-красным пламенем, временами же сплошь чернели. Это непонятное существо в обличии матери явно имело намерение или погубить девочку, либо силком утащить с собой, в какой-то иной, страшный мир неведомо лютых кошмаров.
Ходячий ужас уже протянул было руки с хищно растопыренными, неестественно заострёнными пальцами к горлу, но Валя с неслышным криком забилась под кровать и... проснулась. От пережитого во сне страха в животе ощутила неприятный холодок.
Про этот сон Валентина вспомнит только через многие годы. А сейчас родная мать, молча, проводит её до дверей здания суда, а сама, как ни в чём не бывало, уйдёт на работу.
Суд, ознакомившись с материалами дела, беспристрастно огласил приговор - десять лет. Десятка...
По неизвестно какой причине ей, городской девочке, инкриминировали знаменитую, ходовую, в то время, статью - "За колоски", - "указ семь-восемь" или "закон о колосках" - кража с пахотных полей более пяти колосков пшеницы. Видимо процент раскрываемости по этой статье в "хлеборобной" Якутии был чрезвычайно низок.
Уже осень, октябрь месяц. Валя узнала для себя, что кроме блатных и мужиков оказывается, существуют ещё и бандеровцы с автоматчиками. Бендеровцы - это те, которые против советской власти воевали на далёкой Украине, автоматчики - все воевавшие за советскую власть - победители. А в бараке побеждают или имеют власть те, у кого сила. Сила, пока что, была у автоматчиков с бендеровцами.
В прошлом месяце блатные в чем-то не поладили с остальным миром, - прямо в бараке завязалась массовая драка. Простые мужики расползлись во время свалки по углам, дед Анисим же, просто сидел на нарах с закрытыми глазами и шевелил губами, обеими руками, как бы защищая, обняв и прижав к своей груди напуганную Валюшу.
Драка была не такая понтовая, какие раньше часто видела у воров, драка была жестокой, беспощадной, - насмерть. Фронтовики, закалённые духом в рукопашных схватках на фронтах, явно не боятся смерти, смело идут на нож и этим же ножом уверенно режут. У блатных в итоге вся спесь сошла на нет, и они стали напоминать визжащих трусливых собак, поджавших под себя хвосты, но всё же показывающих зубы.
Когда всё угомонилось, утряслось и улеглось, Валя с удивлением обнаружила, - оказывается весь этот хаос их, с дедом Анисимом, аккуратно обошёл стороной. А вот среди нейтральных мужиков были потери: у одного было оторвано ухо, многие оказались без зубов. Фронтовики потерь не понесли, двое уголовников размандорены*, четверо ранены.
После этого случая воры вот уже месяц как не задирались.
- Зэка Калачёва здесь? - В светлом, режущем глаза, с пляшущей в проёме дверей пылью, возник тёмный силуэт человека в фуражке и огромных галифе, - передача тебе! И почему не в женском бараке? - Но разглядев приближающуюся из мрака девочку в, огромного размера, рваной ватной фуфайке, силуэт уже безразлично махнул рукой и исчез, даже не удосужившись прикрыть дверь.
Яркий дневной свет больно резанул глаза, кто-то из тьмы крикнул:
- Дверь за собой закрой, тепло уходит!
Валя знала - идёт она напрасно. Скупая передача с едой, от матери, вероятнее всего в очередной раз уже растворилась в безжалостных недрах баркаса*. За каких-то неполных три месяца неволи она успела обрести огромный опыт и знания. Вспомнила, как однажды у соседей, ещё в той жизни, на свободе, наевшись "до не могу", отложила бездумно в сторону недоеденный кусок хлеба: "Вот доела бы в тот раз, сейчас бы так не страдала..." Вспомнила и необычный американский паёк, который получала мать на работе - бекон в банке и кубики куриного бульона, - в животе, возможно от воспоминаний о той еде, стало плохо.
Вспомнила и свои первые впечатления при встрече с запретной зоной. Казалось, сама земля дышит агрессией, смертью и людской злобой, насквозь пропитана ожесточением. Во взглядах людей если и сквозит интерес к прибывшей персоне, то никак не сострадание и не любопытство а исключительно единственное желание по возможности "урвать", "поиметь" и унизить, поставить человека ниже себя в этом зверином мире, где человек-человеку волк. Все пороки и добродетели такого существа как человек, смешиваются здесь самым парадоксальным образом. Одного дня пребывания в этой жуткой клоаке вполне достаточно, чтобы заиметь какое-никакое представление о вновь прибывшем, и воткнуть его силком либо добровольно, согласно принятой тюремной иерархии в определённую нишу сложной уголовной пирамиды ...
- Мамочка! - Выдохнула Валя, увидев на крыльце штаба лагеря, у проходной, понуро стоящую, оказывается, такую старую мать, с маленьким узелком в руках, - Мама! - Побежала.
Стоящий на ближайшей вышке молодой солдат усилил бдительность и закрутил звонковую ручку полевого телефона. Но, судя по всему, на том конце провода его успокоили - внеплановое свидание строго с разрешения администрации.
- МАМА, ЗАБЕРИ МЕНЯ ОТСЮДА!
Несколько минут они, обнявшись, стояли молча. Валя, уткнувшись лицом в материнскую грудь, мать же, положив ей щеку на голову и поглаживая по спине.
- Прости меня, дочка...
- За что, мамочка?
- Не со зла я... Вас здесь хоть кормят два раза в день...
Опять стоят, не шелохнутся.
- ...Мама, я больше не буду... - не поняла ничего дочь.
- ...Ходила я везде... никто меня не слышит,.. - ответила мать. - И сюда меня больше не пропустят...
В бараке стало жарко. Боковины печки-буржуйки, сработанной из большой железной бочки, покраснели. Камни, наложенные сверху, уже достаточно впитали в себя жар, - некоторое время они будут отдавать тепло. Таким образом достигается экономия дров.
Стало известно, - с утра начнут распределять людей по этапам. А пока, пёстрая, людская масса, в среде которой присутствует единственная двенадцатилетняя девочка, готовится ко сну. Слышны разговоры, кашель, лёгкие перепалки, маты.
Валя всем телом прижалась к своему старому другу - деду Анисиму, изменнику Родины, к которому в первый раз в своей жизни, после братика, прочувствовала настоящую родственную любовь:
- Дедушка, расскажи сказку.
- Про Колобка? - Так же, вполголоса, спрашивает, улыбнувшись, Анисим.
- Ты, деда, шутишь опять? - Положив голову ему на плечо, слегка дёрнула пышную бороду, - я же не маленькая уже, через полгода тринадцать лет будет.
- Так сказки же, в общем-то, только маленьким детишкам рассказывают.
- Ну, тогда что-нибудь. - Стала наматывать на палец волосы интересной бороды.
- Ну, ладненько, про Иисуса рассказать?
- А кто это?
- Бог.
- А кто такой Бог? - Не поняла Валя, - в школе учителя говорили что никакого Бога не существует: сказки всё это.
- Кто такой да что такой, сама сказку хотела. - Заворчал, будто недовольный вопросом Анисим, ласково отцепляя руку девочки от себя, - антихрист в этом мире правит, антихрист и учит детей несмышленых. Бог, он на небесах обитает, - указал пальцем вверх, - и на все безобразия наши смотрит, всё видит, плохих людей наказывает, а тем, кто много страдает, помогает.
- А какой он, Бог?
- Какой, какой, - вновь заворчал дед, - а вот как я, - даже малость отстранился, давая Вале возможность получше его рассмотреть, - такой же, один к одному. Всех людей Он создал по подобию Своему. Всё через Его стало быть. А ещё у него мама есть - Богоматерь, непорочная дева Мария. Господи, просвети дщерь неразумную...
В тесном бараке разговоры прекратились. Но дед с маленькой девочкой этого не замечают. У них свой, особый мир, для них - никого и ничего вокруг не существует.
- А вот я на небо смотрю, не вижу никого, только облака одни,.. - Валя глубоко зевнула, - А ты у кого всегда прощения просишь?
Даже привычных матов не слыхать. Как будто замерло всё кругом, застыло.
- Никто Его, в общем-то, не видит, Он всех видит, у Него и прошу прощения. Его о чём ни попросишь, всё услышит, всё сделает. Бог - это любовь.
- И попрошу... Но что-то я Его... не слышу... - Уже сквозь сон говорит девочка.
- Как так? - В сумраке барака блеснула добрая улыбка Анисима, - я ведь только что с Ним до тебя разговаривал, и очень даже хорошо. Ты ж, вродяба, рядом была. Его слышать надо уметь. У кого душа грязная, дык тот и не слышит. Но грязь и смыть можно... - теперь зевнул и сам Анисим, - Его невинной кровью Христа смыть можно. Он и защитник, Он и спаситель... Он и кормилец...
Дед повернулся со спины на бок, лицом к девочке, оказывается, она уже спит. Поправил на ней свой старенький тулупчик, и тоже закрыл глаза.
Через минуту-другую барак отошёл от оцепенения, люди зашевелились, задвигались. Вновь послышалось нарастающее бубнение разговоров.
Снится Вале чистое синее небо. На большом белом облаке, на золотом троне, как в сказках, у царей, сидит в своём тулупе дед Анисим и, не то шутя, не то сердито грозит Вале пальцем. Даже как-то не по себе становится, будто в чём-то виновная перед ним.
Наверное, всё-таки грозит, потому-как дышать стало трудно, не хватает воздуха, небо, невероятным образом приблизилось и почернело, на нём, яркими искорками, заблестели-запрыгали мелкие звёздочки, голова налилась свинцовой тяжестью. Валя от нехватки воздуха согнулась пополам и... раскрыла глаза.
.............................................................................. ......................... ........................................................... .........................................................................
- Да-а... - небрежно махнул рукой, - чего уж там. - сдвинув шапку набок, почесал себя за ухом, - э-э... - ещё раз уважительно-оценивающе посмотрел на деда и, не зная, что бы ещё сказать, степенно удалился.
Анисим проводил взглядом спину уходящего уголовника:
- Что это он говорит то, Валюша? - зябко поёжившись, всунул ладони в рукава тулупа и втянул шею в воротник, - язык то, какой, бесовский, прости, Господи, не пойму ничего.
- Хороший ты у меня, дедуль, - и без лагерей вполне образованная спецификой Севера, "перевела" Валя. Тронула за плечо, - самый-самый лучший на свете. - и, торопливо разламывая хлеб пополам, солидно добавила, - ты меня держись, дедуль, не пропадёшь! Пошли к поленнице, покушаем.
Все ждут отправки. Практика показала - ждать можно и час, а можно и полдня. Анисим, сидя на чурке, ест не спеша, с достоинством. Отщипывает кусочек от ломтя и отправляет его в рот. Валя же торопливо, стараясь не уронить ни крошки. Никто из блатных не осмеливается отобрать у них хлеб.
По неписанным, но строго соблюдающимся, правилам того времени, ни один уважающий себя вор, ни при каких обстоятельствах, не покусится на честь девственницы. В том случае, если Анисим ночью самостоятельно не справился бы с опущенным, уголовники сами пресекли бы факт нарушения "закона". Результат, то есть, покойник, был бы тот же самый. По "правильным воровским понятиям" дед поступил справедливо.
Неизвестно как в стране, но в северных лагерях Союза, эта хрупкая девочка, по имени Валентина, была первым ребёнком-заключённым. Следователь Пиджак в своё время обещал ей, что она будет отбывать срок заключения в лагере, но в системе ГУЛАГа, в тот период, детских "лагерей" действительно не существовало.
- Дедуль, а ты то, как здесь оказался? Ни разу ведь не рассказывал.
Ответ последовал не сразу, и не такой - "А ни за что!", какой обычно давало большинство зэков на подобный вопрос, а толковый и размеренный, как будто рассуждение о чём-то наболевшем. И причём, с той долей юмора и иронии, на которое способен только русский человек, рассказывая о своей пережитой горечи или обиде:
- А вот это дочка, и есть хорошая, добрая сказка, как я жив остался. Жили-были дед да бабка, - начал рассказывать Анисим...
Конец ознакомительного фрагмента.....