У снов есть одна особенность - их иногда бывает трудно забыть.
Как-то снилось мне, что папа мой - профессор Санкт-Петербургского университета, человек широких, демократических взглядов, большой ценитель живописи, коллекционер, имел неосторожность привезти к нам в дом своего студента - Николеньку Шатского, подающего большие надежды молодого человека.
Николенька был принят, обогрет и вскоре стал своим человеком в доме, хотя в моем присутствии имел склонность краснеть и заикаться.
Но время шло, а вместе с ним менялась жизнь.
Восторги февральских событий сменились страхом октября, который, казалось, всколыхнул в душах людей все темные инстинкты, хранившиеся там с глубины веков. На улицах стало небезопасно.
Но несмотря ни на что, а может быть и благодаря всему, жизнь в городе продолжалась: проходили творческие вечера, где полуголодные поэты читали свои стихи, открывались всевозможные курсы.
Вернувшись вечером с одного такого мероприятия, я застала дома страшную картину: отец бездыханный лежал в прихожей, а в комнатах Коленька с судорожной торопливостью снимал со стен картины.
Что было дальше? Про то в романах не пишут. Было то, что стремишься забыть, стереть из памяти, но оно возникает снова и снова, назойливым ощущением: потных рук, несвежего дыхания, горячкой чужого тела, холодным вагоном поезда, где, казалось и места нет, чтобы повернуться, вздохнуть, да и не было уже желания - дышать. Хотелось одного - забыть, убежать, смыть с себя весь этот ужас. А впереди ждала Москва, где не было никого, кто бы утешил, и не было никого, кто бы разделил мою боль, но это оказалось именно тем, что мне помогло - не перед кем было оправдываться, никто не знал ни меня, ни мою историю.
Прошли годы. Мы шли с дочкой по бульвару, когда я увидела вновь его - возмужавший, сытый, холеный он шел нам навстречу, и змеиная улыбочка не предвещала ничего хорошего. Я крикнула дочке: "Беги, Лизонька, скорее убегай!", а он уже схватил меня за руку: "Какая долгожданная встреча".
Краем глаза я увидела, как какой-то военный подхватил Лизу на руки и решительно направился к нам.
- Что вам надо от моей жены?
Шатский отпустил мою руку, глаза его трусливо забегали, он что-то начал говорить извинительным тоном, а я смотрела только на военного, и сердце мое наполнялось теплом и покоем, а в голове была только одна мысль: "Ну, вот и всё. Всё будет хорошо".