Мускулистый кочегар играючи орудует волшебной золотой лопатой. Вот он загребает ей щедро уголь из кучи - вот так - и швыряет его в раскаленную пасть топки. Огонь в топке щерится оранжевыми языками, бросает блики на лицо, запачканное угольной пылью, а стены топки гудят, еле сдерживая бущующего в них огненного зверя. У-у-у!
-Антон! Прекрати немедленно! - резкий окрик вырвал мальчика из игры. Топка превратилась в пузатую чашку со слоем сахара, осевшим на дне, волшебная лопата - в золоченую ложечку с изогнытым черенком.
- Не звени ложкой. Ты опять сахара набухал, стоило мне отвернуться? Не болтай ногами под столом! Антон, последний раз говорю - веди себя прилично, или прямо из-за стола отправишься в угол! - выдав тираду, мама опять отвернулась к плите, к пузырящемуся на сковороде маслу, в котором застывало узорными кружевами пышное тесто оладий. Плечом мама прижимала к уху телефонную трубку.
-Да это я Антошке, балует за столом... Ну, а ты что? Ну вот, когда он это сказал, то ты-то что? - И она вновь углубилась в беседу.
Антон посмотрел на маму. Прямо на глазах ее волосы, накрученные на смешные пластсмассовые фитюльки, заструились по плечам, превращаясь в золотые локоны до самого полу. Мама покачивается у плиты, повиснув в воздухе, из-под ее пушистой зеленой кофты, покрывавшей бедра, виднелся серебристый, весь в крупной чешуее, русалочий хвост. Мама находилась в плену, злое чудище опутало ее проводами, приковало к стене прекрасную пленницу, но ничего, ничего, вот уже скачут по долине храбрые рыцари в латах, у них мечи, у них острые копья, берегись, Змей-Горын, голова с тын, ужо тебе!
-Антон! Сколько раз тебе говорить - не шмыгай носом! Возьми платок и высморкайся по-человечески. Ты испортишь аппетит кому угодно своим хлюпаньем. Положи ложку на блюдце. Ложкой не играют! За столом вообще не играют! Возьми чашку и пей чай!
Антон вздохнул и взял чашку. Кухонное стекло переливалось алмазами и яхонтами, за окном уже гомонила детвора, наверное, катаются с горки на санках, а может, затеяли бабу лепить, слепят, морковку ей вместо носа, а потом и расстреляют снежками для потехи.. Но гулять мама, конечно, не пустит - пока не пройдут сопли, а они, наверное, вообще никогда не пройдут. Чай с молоком, наконец-то, остыл, и сахара в нем оказалось ровно столько, сколько нужно, чтобы сделать возможным к употреблению такой в принципе неупотребляемый напиток, как чай.
-Антон, пей нормально, не хлюпай! Сил моих на тебя уже нет!
Губы следовали за убывающим чаем, лицо глубже и глубже входило в чашку. Там, под чаем, кто-то был, и, чтобы этого кого-то увидеть, надо было допить до конца. Антон тихонько вцедил сквозь зубы остатки, и они действительно были сладки - от недоразмешанного сахара. Посередине донышка чашки в блестящем мокром отражении грустно маячил огромный, сливой, нос. Сразу над носом блестели два маленьких глаза, в упор смотревших на Антона.
Пока Антон рассматривал их, один глаз раскрылся пошире и хитро подмигнул. Нос качнулся.
-Антон, ты допил? Поставь чашку на место и марш из-за стола!
Глаз погрустнел и затуманился. Антон понял, что действовать надо быстро. Недолго думая, он подмигнул в ответ и пристально уставился прямо в глаза существу, маячившему на дне чашки. Тут же в блестящей глубине образовался, непонятно откуда, небольшой водоворот, широким концом к Антону, он начал шириться и шириться, и Антон почувствовал, как водоворот захватывает, засасывает его, он уменьшается и вот уже в чашку втянулись уши, плечи, весь он по пояс. Где-то далеко раздался звон - наверное, заколдованная принцесса выронила из рук хрустальную розу - бульк! - и Антон оказался за столом в совершенно незнакомом месте.
Казалось, в возникшем вокруг него из кружки мире было только два цвета - белый и сиреневый. Белый потолок с сиреневыми разводами, белые с сиреневым кружевные занавесочки на окнах, такие же салфеточки, полотенчики, коврики абсолютно на всех окружающих Антона предметах - стенах, стульях, шкафах.
В комнате стоял запах, как у бабушки в комоде с бельем, тоже сиреневый и какой-то грустный. Все было очень чистым, чище даже, чем в Антоновом доме, можно было подумать, что в этом мире вообще не существует пыли. Плавно покачиваясь на ходу, в комнату вошло большое существо с бегемотьей мордой - каким-то образом Антон сразу понял, что это должна быть мама того, с хитрым глазом, из чашки.
Сейчас она удивится. Мальчик, ты кто, а ты откуда взялся? А я - красный рыцарь на вороном коне, ехал три дня и три ночи по глухой степи, мечом махал.
Существо издало ряд звуков, с явно вопросительными интонациями, и Антон увидел, что обращается оно не к нему, а к маленькому черному блюдцу, зажатому между плечом и ухом.
-Бала-бары-гу-гу?
-Га-са-маналама-гу! - было слышно, что раздается в ответ откуда-то издалека.
Существо подошло к столу, взяло с его поверхности большую сиреневую чашку и переставило ее в раковину. Затем полуобернувшись к Антону, не глядя на него, произнесло:
-Бармых! Асасана - атара бара! Брым!
И продолжило ворковать в блюдце на непонятном языке.
Антон выбрался из-за стола, прошел сквозь двери в коридор и направился к большому освещенному залу, но его остановил окрик.
-Ва сала! Сардым.
Значит, не сюда, а в другую дверь, в комнату поменьше, тоже всю сиреневую. В углу за кроватью - белый ящик, в нем - сиреневые куколки с большими носами, машинки с шестью колесами. Все почти как дома, и никто с тобой не играет... Ску-учно.
А попробуй только, построй паровоз из подушек, ракету из стульев, заведи мотор, отправься в путь - сразу набегут, закричат - поставь! Не трогай! Не хулигань, кому сказали! И ничем не дадут заняться интересным в мире, ни по ту сторону чашки, ни по эту.
Антон подходит к шкафу с зеркальной дверцей и прижимается к зеркалу носом. Надавил сильнее - и нос расплющился, сморщился, словно пятачок поросенка, щеки распластались, и не узнать, нe Антон, а неизвестно кто. Смотрит неизвестно кто на Антона грустным глазом, дышит на зеркало, туманя его поверхнось паром, а за дверью уже шаги, сейчас ворвутся и скажут - перестань! Так нельзя! А вот и не успеете, а вот и не скажете! Вот и глаз в зеркале над носом-пятачком уже подмигивает хитро...