До чего ж я не люблю гостей. Придут, закроются в отцовом кабинете и: ду-ду-ду, бу-бу-бу! - стихи читают и пьют вино. Почти все они скучные. Никакого внимания на меня не обращают. И мама. Бегает туда сюда с тарелками. А ты тут со своими жи-ши пиши через "и" хоть умри. Еще природоведение читать и примеры делать. Хоть бы кто помог. И кто придумал уроки на дом задавать?
Вдруг-дзинь-дзинь! Звонок в дверь. Это пришли дядя Эдя и тетя Нюся Корецкие. Ура! Я спасена! Тете Нюсе только дай примерчики,-щелкает как орешки и еще просит! Она меня спасет. Она ужасно добрая.
Корецкие довольно часто приходят, потому, что папа редактирует его роман. И встречает папа дядю Эдю то: "Бальзак, заходи," то: "Пожалте, Граф Лев Николаич." А сегодня вообще:
- Э-э-э-дя! Да ты сегодня просто Эдальго какой-то!
Дяде Эдя в карман за словом не полезет, ему всегда есть чем ответить:
- Эдальги не носят пешком таких портфелей, набитых кстати, Эди-ально доработанными Эди-ллическими ...М-м-м...Э...
- Эдиотизмами? ПреЭдисловие принимается,- папа распахивает дверь кабинета- прошу!
- Ну, ты старик, не прав. Скорее Эдиозами.
- Эди ты?
--
О-о? Эди-ома!? И тогда все смеются и хлопают друг-друга по плечам.
А я им сижу и завидую. Я тоже так хочу. Но у меня эти "чу-щу"проклятущие.
Тетя Нюся - само обаяние: у нее паричок под седину - "перец с солью", и мама рассказывала, что в юности она была настоящей артисткой цирка! Тетя Нюся летала на трапеции. И однажды упала, а потом больше не смогла подняться вверх, под купол. Это называется у циркачей-сломалась. Это она научила меня жонглировать зелеными мандаринами. Она сама шьет красивые кофточки по журналу "Бурда", и громким театральным полушепотом ведет задушевные разговоры с мамой: "А-а-личка! Тебе ли грустить? Лес виден из окна, - какая прелесть! А я? В Крыму как дура. Там сейчас не продохнуть, пляж- представляешь?- лежбище тюленей, скука, мрак. И Эдя за письменным столом,как галерный раб... Я так устала отдыхать одна!.."
А муж ее был бородат, лысоват,очкаст, не высок ростом, и нравился мне до пунцовых ушей. Я его ужасно стеснялась и пряталась за дверь,откуда мне в щелку все было хорошо видно и слышно.
Корецкий приносил с собой на выбор: бутылку коньяка, торт, цветы для мамы и свежий анекдотец про поручика Ржевского: "Бабе - цветы, детям мороженое." Из своего укрытия до меня доносились странные речи,смысл которых мне был не ясен. "Старик, хоть ты и гениальный редактор,старик, ну, пойми ты... ну, садист ты, режешь прям по живому..." Или: "Вызывали на ковер, был разбор полетов...Рассыпали набор...Выдирали крамолу из каждого экземпляра вручную до утра..." Или: "Ужать можно, даже нужно. Но если ты ее убиваешь уже в третьей главе, у романа будет перебит хребет, все рухнет." А то: "Это пирожок с ничем, простите меня, не пропеченная клякушка...Я не могу влезть в твою шкуру...Высасывать из пальца по шестьдесят листов в год,- извини..." То вдруг: "Если ты не хочешь, чтоб роман зарезал Главлит, пусть твоя Вероника умрет сама. Героической смертью. Или ты ее убьешь, или я снимаю с себя всякую ответственность." И еще: "Она у тебя рыба-бельдюга, путассуха какая-то неживая. Заставь ее говорить по-людски."
Вот бы найти предлог, думала я, чтобы проникнуть в кабинет, посидеть на коленках у отца, посмотреть на дядю Эдю, послушать, кто кого режет, приканчивает, вызывает на ковер - ведь, интересно же! И я робко приоткрывала дверь:
- Пап, мне ластик. У тебя в стаканчике с карандашами есть,я видела вчера.
- Ты все ручки уже перетаскала у меня. На тебе ластик и топай.
- Стари-и-к, ты не прав.- дядя Эдя хитро подмигнул мне и вальяжно,чуть фамильярно, приобнял отца. И, растягивая слова: - Детей надо приобщать,да, Катерина Владимировна? А не сочиняешь ли ты часом стихов, дитя?
Я зарделась и принялась закручивать в трубочку подол юбки.
- Эдя, хватит. Писателей развелось,-плюнь в окно - угодишь в борзописца. Итак во всех литобъединениях Союза кишмя кишат дописи, жописи и мудописи. А кто будет травить помалу,выдавать на гора?
- Старик, подожди, так нельзя. Вот тебе, Катюша, ластик-стирастик, бумажка,ручка,-сочини стих и приходи. Возвращайся с шедевром через час, не раньше. И не мешай нам,гениям, решать судьбу мировой литературы. Хорошо?
Я кивнула, вертанулась на пятке и вприпрыжку поскакала в свою комнату,-творить. Расчертила лист по линеечке, чтоб ровно все было, аккуратненько, я обвела комнату взглядом и красиво вывела:
"Сказка." А ниже название: "Бобик и Ира." Через минуту сказка была готова. Я помусолила красный карандаш и вывела большими буквами "КАНЕЦ!" Ура! Повод для проникновения в кабинет есть.
Я поскреблась.
- Что!? Уж-же?- папа вскинул брови.
-Нука-нука...Сказка. Хм. - Дядя Эдя откашлялся. "Бобик и Ира." Хм. Интригует.- Он со значением переглянулся с папой и подмигнул ему. Папа хмыкнул и прикурил. Дядя Эдя вчитался в текст: "Жили-были Ира и Бобик. Однажды они пошли в лес..." - и, задохнувшись в беззвучном хохоте, сложился пополам. Очки слетели на пол. Он трясся, протянув бумажку папе.
Папа дочитал: "... Пошли в лес и Бобик...- не вернулся. КАНЕЦ!" - и закатился хохотом. - Нет, это выше моих сил. Канец Бобику! Ха-ха-ха!.
Чего это они?- терялась я в догадках. Я заразилась от них смехом, стояла и глупо подхихикивала.
- Хороша эта И...Ира,- еле простонал дядя Эдя.- Нетленка. Катенька, у тебя дар. Пиши. Спеши. Е-еще... Наполнить... зву...звуками нам ду...уши. И-хи-хи!
И они снова хором зашлись над "Бобиком":
- Корецкий, ты понял?Это гениально!.Ой,не могу-у-у! За это надо выпить,Эдя.
- Я вышла из кабинета и прислонилась к дверному косяку. Вот оно,счастье. Нравится, значит!
- Что там такое?-хором с кухни крикнули в коридор мама и тетя Нюся и кинулись к мужьям. Через минуту снова раздался гогот. Это Тетя Нюся- она и мама вновь читали, визжали и плакали над Бобиком.
А я уже сидела за письменным столом. Одобрение настоящих писателей и первый публичный успех вознесли меня на волшебных крыльях вдохновения, прям под потолок! Ну я им и выдала. Это что, они еще не знают!Хм! Не знают, бедные, что я и стихами могу.
Я открыла новую тонкую зелененькую тетрадь в линеечку и смело написала: Стихи. "Собаки". И пошло, как по писанному.
-Где находятся собаки?
-Все собаки в садике.
-Ах,спасибо, ах,спасибо!
Мне как раз туда. Да!
Мне надо в магазин.
Что же делать мне?
Аль спешить, аль гулять?
На вопрос ответьте!
Тук-тук.
- Можно?-я просунула голову в туманный от сигаретного дыма кабинет.
- Заходи!- дружно повернув головы, сказали мне, как равной, веселые взрослые. Ну-ка, выдай нам что нибудь из свеженького! Что у тебя?
- Стихи.
- Читай.
- Все немножко похлопали, и стало тихо.
Я успела прочитать только первые строки. Всё. Дальше все валялись. Но почему? Я ничего не понимала.
--
В са-адике-е!Опять она...про это... Еле выговорила Тетя Нюся. - Сади-и-к-ик! Аля, ты понимаешь? Все собаки в садике!Из них польты для проллетариата... О-хо-хо! Хичкок какой-то. Гы-гы-гы!...
Я поняла, что опять попала в точку. Это то,что надо.
Когда мама успокоилась, она взяла у меня стихи и стала читать дальше, доверительно вполголоса: "Да! Мне надо в магазин..." - и это вызвало новый приступ болезненного смеха. Да что ж такое? Мама и тетя Нюся повалились на диван, а я начала приплясывать от нетерпения: когда ж они дочитают-то! И тут мама просто уже простонала: "Аль спешить? Аль гулять? На вопрос ответьте!" И они начали визжать и дрыгать ногами.
Дурдом какой-то. Кто их поймет, этих взрослых?
- Глаголет истина,ребята. Нам больше нечего делать в литературке.- Сказал Эдя.
-Белые стихи!- воскликнул папа,- Молодец! Растешь,старуха!-и потряс мне руку.
В кабинет просунулась голова Дашки. С видом презрительной брезгливости голова изрекла:
--
Радуетесь? Ну-ну. Это вообще плагиат. Катька графоманка, а вы все ей потакаете. Между прочим, я первая написала стих, и там есть похожие слова: и ходят, и ходят, и ходят собаки. Прыгаете перед ней на задних лапках...
--
Даш, тебе сколько лет?-с упреком посмотрела не нее мама.
- Дарья, как старшая допись, ты не права. Это совершенно самостоятельные стихи. Не завидуй, а смени кошкин тазик. Да! Эдя! Нам надо в магазин, Эдя! Что же делать мне: аль спешить,аль гулять? На вопрос ответьте! По-моему гениально. Фьють, Бучка, гулять!
И они, веселые, ушли с веселым Бучем на поводке, сами чуть не приплясывая.
А Дашка состроила мне козью морду и захлопнулась в ванной,откуда донеслись шорханья шетки и хруст песка. И пусть. Поэты всегда страдают, а они пишут на зло врагам и плевать на всех хотели.
--
Теть Нюсь, а кто такие жописи?
--
Так это мы с твоей мамой,- жены писателей!- засмеялась тетя Нюся. Это такое смешное сокращение нам твой папа придумал.
--
А зачем мудописией надо толкать?
--
Это сокращенно муж дочери писателя, поняла? Это уж совсем. Ну, понимаешь, они сами не умеют писать, а в институт поступить не могут. Вот писатели и устраивают сперва дочерей, а потом их мужей, а потом и...
--
Ага. Тёпись - это теща писателя!
--
Во-во. Ух, Катерина, беги уроки делать. Слышишь-уже "Спокойки" кончились. А вырастешь -- все сама узнаешь.
К возвращению папы и дяди Эди из магазина я уж дописывала поэму. Она лежала передо мной на столе в красивом круге света лампы, ей не хватало лишь двух строк для полноты. Увы! Не было концовки. И мне нечего было нести в кабинет на аплодисменты. Не за что было осыпать меня лавром. Сидела я так и жевала карандаш. Вдруг из-за моей спины раздался тихий и загадочный голос дяди Эди. Он читал мой новый стих, с чувством:
ДИСТРОФЕК
А в санаторье волки воят,
На нервы действует слегка.
Ходил дистрофек одинокий,
Загнали бедного сюда.
И сестры делают привифки,
И доктора над ним стоят,
Боятся докторишки - как бы
Не принял тот дистрофек яд.
Живот болит, нога хромает,
И чирей на пупу вскочил,
Он прям уже изнемогает,
Как Сидоров его лечил.
Товарищи! Не будьте глупы,
Лечитесь дома, не шучу...
И как он так бесшумно прокрался? - подумала я.
- Чтоб сохранить здоровье пупа...э...мнэ.. не обращайтесь вы к врачу! Х-ха! По-моему-так. -И дядя Эдя вышел из моей комнаты. Так же тихо, как и вошел, шепнув: -Я никому не скажу.
Дописав стих словами дяди Эди, я понесла его на суд, гостям. Естественно, успех был грандиозный. Когда дошло до здоровья пупа - дядя Эдя первый захлопал. Я благодарно оценила это и поняла, что он мой друг. Навсегда.
Однажды я пришла из школы и мама мне сказала, что сегодня будем поздравлять Корецкого: его приняли в Союз Писателей. Мы решили с мамой на память об этом дне что-нибудь смастерить и подарить дяде Эде. Сказано-сделано. Не долго думая, мама отпорола бритвочкой от своего осеннего пальто карман - материальчик подходящий: ворсистый, бежевенький, то что надо. Я сперва постирала его с детским мылом в раковине и высушила на батарее. Потом начесала хорошенько собачьей щеткой, а между делом мы думали: кого именно сшить? И придумали. Это будет настоящий белый верблюд! А на нем верхом иранский паша в чалме, в шароварах - дядя Эдя! Мы принялись за работу. Мама соорудила из проволочки каркас, обмотала ватой, и дала мне обшивать тельце верблюдика тканью, а сама принялась за самого пашу. Ух, я старалась,- все пальцы исколола. Но работа шла быстро и весело и к вечеру подарок был готов. Славный такой верблюдик получился. Он стоял перед нами на столе и мы придирчиво его осматривали со всех сторон.
- Чего-то не хватает.-сказала мама.
- Уздечки!
- Правильно.
С шелковой уздечкой и попонкой он вообще стал - глаз не оторвать.
Вечером пришел папа. Мама заговорщицки ему что-то прошушукала в дверную щелку и вытолкала снова в магазин.
- Зачем вам столько-то? - упирался он.
- Надо. Долго объяснять. Для Эдика.
- А-а-а, ясно.- сказал папа и поскакал по лестнице.
И вот уже мы сидим и делаем корону - лавровый венок победителя. На пяльцы для вышивания прикрепляем лавровые листики. Густо - густо!Я мастер на эти штуки, - чемпионка двора по скоростному плетению венков из одуванчиков. А папа притащил белую льняную простыню.
--
Чем не тога?- и мы согласились, что в костюме и в лавровом венке он был бы не настоящий Аполлон,-пародия.
Когда вошли Корецкие, они потянули носами и спросили:
- Огурчики солите, да? Пряностями пахнет на весь подъезд.
- Ага!- сказали мы и перемигнулись. И молчок.
И когда посреди застолья мама вынесла корону, а папа тогу, Тетя Нюся и дядя Эдя сразу включились в эту игру. Эдя снял свитер и рубашку, и майку-ух, ну и волосатый же он!- и обернулся в тогу, а Тетя Нюся застегнула ее концы на дядиэдином плече блестящей заколкой для волос. Потом поставили его стул на стол и он воссел. И тут мы стали его славить вовсю: короновать и воспевать. А под конец, когда поздравления стихли, мы с мамой преподнесли дяде Эде наш сувенирчик.
- Ой!-сказала тетя Нюся.-Ой! Ой, какая прелесть! Эдя, посмотри, глазки! Ушки!А чалма,Эдя! А борода, это же ты вылитый! Ой, а можно я его на полку поставлю, в стенку? Аля! Шедевра-ально!
- Это мы с Катериной сами сшили, по такому случаю.
- Не может быть! Катенька,ты? Мне? Ай, спасибо, ну молодца! - дядя Эдя чуть не прослезился. И руку мне пожал, и стал любоваться верблюдиком, рассматривать, где у него что и как сделано.
Я не могу, когда меня долго хвалят, мне как-то неловко делается. И вот я хотела уже убежать, но дядя Эдя меня поймал и поцеловал. Он налил мне в пластмассовую пробочку от шампанского вина и я чокнулась со всеми и выпила за такой счастливый дядиэдин день.
После Нового года папа купил нам здоровый аквариум. А рыбок-то и нет,- пока вода отстоится, пока растения приживутся. Папа пообещал с получки купить и барбусов, и скалярию. Да разве дождешься? То некогда родителям, то денег нет...Эти получки так редко бывают.
Мне Дашка и говорит:
- Я могу купить, были бы деньги.- а сама так бровями в сторону вешалки сыграла. Я и поняла. Прошлась по карманам пальто папы и мамы- сорок копеек. Барбус! Не густо. Что ему одному в таком большом аквариуме делать? Скучно ему,бедному, будет.
А назавтра в гости пришел дядя Эдя. Я легко стала обладательницей восьмидесяти копеек! Ура! Это ж целая золотая рыбка!
- На другой день на переменке я вручила Дашке свой улов, завернув его предусмотрительно в бумажку.
- Откуда?- обрадовалась и удивилась она, пересчитав денежки.
--
От верблюда! - крикнула я и, счастливая, таинственная, побежала на урок. А Дашка...
И черт меня дернул тогда залезть в его карман!Я ж как к родному, а он...
- Аля,- сказал он маме,- я не хочу тебя пугать, но то, что случилось...- дальше я не слышала. С колотящимся сердцем я ждала приговора. И возмездие пришло.
Мама сказала:
--
Какой позор.
Я хотела все рассказать дяде Эде. Но не этому - застывшему в надменной позе с холодным лицом, такому чужому и непроницаемому.
- Я ры-ы-ыбку-у-у, зоолоту-у-ю хотела купить. - только и смогла проскулить я.
- Нечего сопли размазывать. Ишь!? Сумела взять-сумей и отдать. - с этими словами она принялась собирать мелочь из всех коробочек, из всех уголков, куда только смогли завалиться монеты. Я знала, что ей еще хуже, чем мне. И вот, мы набрали эти восемьдесят копеек. И я, зареванная, убитая позором и дашкиным предательством, протянула дядьке Эдьке украденную мелочь, выбежала и залилась слезами.
Из коридора, как черт из табакерки высунулась Дашка и показала мне длиннющий язык- бывает же такой! - фу! И затряслась, схватившись за бока, мол, ей до животиков меня жалко.
--
Это горький урок, Аля, но он необходим, - резонно подвел черту Корецкий менторским тоном,ссыпая медяки в карман джинсов.- Хорошо, что это был я, а не какой-нибудь чужой человек. Были бы большие неприятности. И я почти уверен, - еще будут.
И папа на все это посмотрел,посмотрел и ушел в свой кабинет. И кашлял там надрывно. Он когда не согласен с чем-то всегда уходит и по-особенному кашляет как - то, с тоскливым подвывом.
А я и про себя тут же решила, что стану настоящей бандиткой. Назло всем! Брошу школу, уйду в гольяновский лес и поселюсь там на дереве, как Роббин Гуд. Тогда узнают! Пусть только попробуют прийти в мой лес на пикничок, почитать стишки, узнают,по чем фунт лиха.
Так я и не вылезала в тот день из ванной, сидела там на полу, на махровом полотенце. Почему, почему он не спросил, для чего мне 80 копеек? Я бы все ему объяснила. Я бы рассказала про рыбок-петушков с синими вуалевыми хвостиками, которые кидаются на свое отражение в зеркальце. Он бы рассмеялся, взял меня за руку,- и Дашку тоже, хоть ее и не стоило бы,- и мы все вместе бы пошли в зоомагазин с красивыми витринами. Они бы тогда увидели, как там много удивительных рыбок, какие там продаются миленькие улиточки. Они так ротиками делают: ом,ом,ом,- и ползут по стенке аквариума,так грациозно, и качаются на пушистой ветке водоросли... Мы все бы тогда сразу купили: и кормушку, и фильтр, и подсветку... А маме -- подвесное кашпо с циперусом.
Но дядя Эдя был дубовее Урфин Джуса, -он ничего не понял. И не попробовал объясниться со мной. И случай этот кроме меня, наверное, никого глубоко не тронул и вскоре забылся. И что всего обиднее - дядя Эдя вел себя как ни в чем не бывало.
Теперь, когда он изредка приходил к папе я старалась не встречаться с ним взглядом и, прошмыгнув под его распахнутыми мне навстречу руками, убегала во двор к девчонкам играть в вышибалы.
Через двадцать лет, в 94, когда все большие предатели эмигрировали, честные писатели ушли в запой, а прочие - в коммерцию, я еще раз встретила Корецкого. В бейсболочке, в джинсиках, трезвый и чистенький, он стоял за видавшими виды рыночными весами и деловито спрыскивал зелень из самодельной брызгалки. Седина не испортила его. Корецкий чуть скользнут по мне взглядом и я поняла, что он меня узнал, и именно поэтому отвернулся. Он озабоченно перекладывал азербайджанские помидоры, любовно обтирая каждый тряпочкой.
Эх, дядя Эдя, дядя Эдя! Бедный. А ведь когда-то вы были почти небожителем.