Некогда уютный и спокойный дворик гимназии исполосовали женский визг, детский смех и суровые выкрики Варвары. Вера с ужасом глядела на мелькающие туда-сюда серые и цветастые платья, на чемоданы и узелки, расставленные вдоль дорожек. Недовольный дворник-садовник стоял подле выхода и хватался за сердце каждый раз, как какая-то вертихвостка перепрыгивала через молодой росток садовой розы - Епанчина и его жалела.
Новая учительница сбегала от "нервического срыва" к балагану, а он, балаган, догнал ее в родных пенатах. Крепость, спасительный островок, каким казался дворик за невысоким кованым заборчиком, беспощадно разодрали в клочки новоприбывшие институтки.
Вера в очередной раз недовольно поморщила носик, когда под самым окном чья-то абсолютно несносная дочурка оскорбила собственную мать. Себе девушка в жизни не позволила бы подобного. Мама хоть и не была столь строга в воспитании и закалке характера Солнцевой, но отцу перечить не могла. Чаще кнут получала Вера, чем пряник. А сладость могли заменить чтением полезной и крайне интересной книги по основам психологии, или зубрежкой высоколетящей мысли, оформленную поэзией буддистского послушника.
И внезапно сердце сжалось. Не от того, что вспомнились старые обиды, а оттого, что Вера в очередной раз прочувствовала свое одиночество. Придумывая себе задания, ставя себя на канонический пьедестал вершителя судеб целой страны, целой эпохи, Вера забывала, что она абсолютно одна. И не будет в ее жизни - теперешней жизни Епанчиной - друзей и единомышленников. Придется и дальше идти в одиночестве.
Услышаны были твои мольбы, девочка. Ты стала самостоятельной. Избавилась от гнета. От родительской опеки. От навязанного чужой симпатией или расчетом жениха. Иди теперь. Лети. Свободна!
А у любой медали имеются две стороны. У чрезмерной опеки - жажда свободы. У свободы - ответственность.
Вера, не растеряв по жизни врожденного оптимизма, отмахнулась от набежавших мрачных мыслей, расправила плечи и решила - раз вручили ей почетную медаль, не важно, что на оборотной стороне, Солнцева-Епанчина будет гордо нести ее на груди.
Кстати, о медалях!
План по возвращению опять же таки в родительское лоно, пускай и генеральское, все еще оставался в силе. Женевьеф сказала, что уже заключила договор на новую партию товара, значит, будут новые денежные поступления. При чем в таких количествах, что держать их в хоть и запертом, но все же ящике письменного стола - небезопасно. Следовало в срочном порядке посетить банк. Благо таковой располагался аккурат за углом.
Вера присела на стул, провернула крохотный ключик в скважине и выдвинула ящик. Следовало срочно менять отношение к деньгам. Та мелочь, которую принято у нас бросать в соломенную или стеклянную посудину на тумбочке у входа в квартиру, во времена царствования Николая Второго могла спасти кому-нибудь жизнь, не дать умереть от голода и холода. Вера же, по привычке, бросала мелочевку в ящик стола, не заботясь о порядке.
Вот и сейчас, дернувшаяся коробка с письменными принадлежностями загремела медной чешуей. Копейки копейками, а деньги все же любят счет. Ах, как же не хватает кредитных карт!
Выбирая из ящика стола монетки, Епанчина загребла и найденный ею на пляже медальон.
А ведь с него-то все и началось. И бабки наперебой говорили - к счастью!
Суеверной бывшая студентка не была, но раз нашла, значит что-то это да значит? Медаль, говорите? А пускай!
Вера поднялась из-за стола, шагнула к висящему над прикроватной тумбой зеркалу, и взглянула на отражение, приложив медальон к груди. Медно-розовый кругляш приклеился к коже, заставив девушку улыбнуться: вот, что значит "как влитой"!
Интересно, а на чем этот кулон носили раньше? На цепочке? И она порвалась, оставляя своего хозяина без опознавательного знака... Или на шнурке, похожем на те, что обвивают тоненькие шейки мальчишек и девчонок, скрепляя дружбу бога и человека?
У кого бы спросить? У тети Маши? Так она опять же таки созовет консилиум. И пройдется по всем ступеням проклятий или благословений нашедшему кулон.
У Зайки? Так он не разговаривает.
У Женевьеф?
Вера потерла подбородок в раздумьях. А потом решила - к Женевьеф!
Модистка, кажется, поджидала Епанчину. Потому как сразу, как узрела гостью в дверях, подхватила под локоток и снова потащила в неизвестном направлении.
- Что случилось? - Вера еле поспевала за спешащей француженкой.
Прохожие провожали девушек удивленными взглядами, некоторые шарахались в сторону, а парочка смелых морячков даже позволили себе посмеяться, громогласно сообщив, что спешить больше не надо - вы нашли то, что искали.
Женевьеф, обычно острая на язычок, в этот раз просто отмахнулась и затащила Веру в помещение непонятного предназначения.
Кроме компаньонок в небольшом зальчике с огромным пыльным окном в пол пребывали еще пара рабочих, занимающихся побелкой стен.
Модистка захлопнула за собой дверь. Стекла жалостливо запели.
- Женевьеф, в чем дело? - возмутилась Вера, отряхивая уже успевшую осесть на рукав седую пыль.
- Что случилось, что случилось... - перекривляла Веру француженка, - вот, что случилось! - и сунула под нос газетный листок.
Один короткий взгляд на название и Епанчину качнуло. Две знакомые буквы и непостижимая "ер" заставили встрепенуться. Картинки недавнего происшествия на Александровском пустыре проскакали перед глазами табуном диких лошадей.
- Вот! - ткнула аккуратным ноготком модистка в искомую статью.
Научившаяся уже не обращать внимания на "яти" учительница, пробежалась глазами по диагонали. Автор статьи изобличал нечистых на руку служителей закона. На примере инцидента с Епанчиной, журналист, позволивший себе обливать грязью ни в чем не повинную девушку, разглагольствовал на тему "все полицейские продажны", "все государственные чины заодно с криминальными элементами", "все хранители порядка если не кладут себе в карман копейку, то укладывают продажных особ к себе в койку".
От прочитанного защипало глаза.
- Это все неправда... - прошептала Вера, поднимая взгляд и беспомощно опуская руки. - Не было такого... я за Зайку... он его... Женевьеф, за что?
Частое моргание не помогло - слезы перебороли сопротивление и градом посыпались из глаз. Модистка тут же бросилась обниматься и утешать генеральскую дочь.
- Эти журналюги такие хамы, - сердилась на писаку француженка, - они никому покоя не дают. Говорят, что другие продажны! А сами?! Готовы написать восхваляющую поэму за деньги. Все продажны! Все!
Вера мельком глянула на рабочих, безмятежно продолжающих работать на лесах. Заметив озабоченный взгляд подруги, Женевьеф махнула рукой:
- Глухота! Ничего не слышать! - успокоила она Веру. - Главное, чтобы твоя Елена Игнатьевна тебя с места не попросила! А то, знаешь ведь, языки... они и злыми бывают...
Предостережение модистки протрезвило Веру лучше ушата колодезной воды. Она вскинула голову, не задумываясь о последствиях, вытерла руками мокрые дорожки на щеках, платочком провела под ресницами, вытирая остатки расплывшейся туши, расправила плечи.
- Где их редакция? - бормотала себе под нос Епанчина, выискивая заветные строчки.
- Ты что, собралась в газету идти?! - Женевьеф отшатнулась от компаньонки.
- Да! Ты со мной?
Отказать было сложно. Столько решительности во взгляде! Женевьеф кивнула.
- Только сначала переодеться надо, - модистка кинула короткий взгляд на сиреневое одеяние с широким подолом. - Что-то более строгое.
Вера была абсолютно согласна. Посему решили, что сначала в салон, потом в гимназию.
Умные люди говорят: у вас не будет второго шанса произвести первое впечатление. Вера в это искренне верила. Женевьеф, похоже, разделяла эту же точку зрения. И видно, небесам было угодно сделать из компаньонок - подруг. Настоящих.
Завтраки в доме Фальц-Фейнов по обычаю проходили в зимнем саду. Но сегодня выдался настолько приятный во всех отношениях день, что баронесса попросила накрыть на веранде. Кроме спешащего поглотить утренний рацион витаминов Фридриха, за столом, накрытым белой скатертью, заседали Софья Богдановна и Александр.
Втихомолку радуясь за сыновей, царица херсонских степей попивала из маленькой чашечки травяной отвар. Кофе доктор запретил, да и пускай. Степь сполна одаривала своих почитателей лечебными травами, из которых умелые руки и светлые души творили чудесные тонизирующие напитки. Да к тому же, радостью наполненное сердце билось, словно в молодости - баронесса все ждала объявления даты помолвки, а затем и свадьбы. Вот бы дожить до следующей осени...
Александр листал прессу. Скорые телефонные послания ничего срочного не содержали, кроме как информации о первом потомстве лошадей Пржевальского, и те - важнее для Фридриха.
Софья Богдановна потянулась за печеньем, Фридрих активно вытирал салфеткой губы, когда Александр дернулся, подбил стол ногой, да так сильно, что посуда задребезжала, а ложки попадали на пол.
- Саша, что с вами? - забеспокоилась хозяйка заводов, газет, пароходов.
Но сын не ответил. Закусив губу от напряжения, подавшись вперед, он прыгал взглядом со строки на строку, глаза его становились все больше, щеки вспыхнули багрянцем.
Договорить хозяйка дома не успела - молодой барон бросил газету на стол, накрыв добрую половину блюд, вскочил, опрокидывая стул, и понесся в дом, на ходу отдавая распоряжение подогнать автомобиль к парадному входу.
Удивленная поначалу баронесса, сидела с открытым ртом. Такого неуважения к старшему поколению никто из семьи Фальц-Фейнов не проявлял с рождения первого ребенка. Затем удивление сменилось замешательством, и уж затем - злостью.
- Фридрих, что там?! - нахмурила брови баронесса, глядя на второго сына.
Животновод-любитель мысленно отблагодарил брата за "подарочек" - строгая мать теперь будет отыгрываться на Фридрихе, знающем не более ее самой.
Однако Александра не смущали ни мысленные проклятия, адресованные братом, ни гнев строгой, но справедливой матери. Он на всех парах мчался в город. В редакцию провокационной газеты "Югъ". Александр был уверен: новый редактор, как и полдесятка предыдущих, долго не задержится на посту.
Опубликовать подобный материал без доказательств, очернить незнакомого человека, тем более - девушку. И не побоялся назвать настоящее имя генеральской дочери! Не испугался отцовского гнева!
А Залесский? Фальц-Фейн был уверен: по прибытию в редакцию он обязательно застанет доброго знакомого в гостях у редактора "Юга", а то может, и не застанет. Что будет еще лучше - успеет набить морду писаке до приезда полиции.
Бурная фантазия и праведный гнев нарисовали перед глазами кровавую картину разборок. И так красочно нарисовали, что Александр сам себя испугался. Ударил по тормозам - машину занесло.
Когда поднятая машиной дорожная пыль улеглась, а морщины на лбах нахмуренных людей в поле разгладились, барон смог взять себя в руки. Где ж это видано, чтобы достопочтенный господин опускался до уличной драки? Конечно, и в Александре живет дикарь, однако держать свою животную сущность в узде удавалось при любых обстоятельствах. Что же изменилось в этот раз? Женщина? Их было много, но ни одна не смогла бы стать достойной подобной жертвы. Честь превыше всего...
- Дьявол! - Александр стукнул по рулю. Как же все-таки хотелось набить морду! И именно за Веру. За женщину, которая не достойна... или все же достойна?
Поправив прическу и рассчитав до мелочей все свои дальнейшие шаги, барон тронул машину.
Улица Греческая бурлила. Мало того, что довольно большое количество газетных редакций базировалось именно здесь - вблизи к издательским мощностям, а проще говоря, поближе к типографиям, так и еще подлитое в скандал масло оживило публику.
Вход в дом номер четырнадцать уже сторожили полицейские. Александра не пустили и ему пришлось ждать на улице. Сидя в машине и дожидаясь появления исправника, барон, неожиданно даже для себя самого, закурил сигару. То ли пары никотина застили глаза, то ли гнев по дороге не вполне выветрился, но Фальц-Фейн не замечал вокруг себя ничего: ни усилившегося внимания репортеров, ни недовольного сопения одного из городовых, бурчащего себе под нос, что появление барона в непосредственной близости к скандальному учреждению делает только хуже, как ему - барону, так и исправнику.
- Александр Эдуардович, - раздалось совсем близко, - что вы здесь делаете?
Фальц-Фейн обернулся, чтобы узреть совершенно несвойственное полицейскому с большим опытом работы обеспокоенное выражение лица.
- Дмитрий Дмитриевич, - начал Александр, открывая дверцу, заставляя Залесского посторониться, - я к вам приехал, чтобы...
- Барон, прошу вас, - перебил собеседника полицейский чин, - вам не следовало тут появляться. Я понимаю ваш интерес и обеспокоенность. Но своим присутствием вы лишь делаете хуже.
Александр замер, так и не отпустив дверцу машины.
- Езжайте в городскую управу. Я буду там через четверть часа. Там и поговорим.
Барон коротко кивнул, сел в машину и укатил в указанном направлении. Сам же исправник, как и обещал, последовал за фабрикантом ровно через четверть часа. Двое в форме так и остались немыми стражами у главного входа в редакцию.
Женевьеф понадобилось полтора часа на переодевание. Сначала Вера дергалась, злилась. А потом успокоилась, расслабилась и посветила свободное время общению с гостеприимной и довольно говорливой птицей - белым попугаем - символом салонов Женевьеф.
Удивив в очередной раз компаньонку, Вера переоделась в рекордно короткие сроки, и к обеденному времени обе девушки уже выходили из брички у главного входа дома номер четырнадцать по улице Греческой.
- Ты понимаешь, Вера, это ведь реклама для меня, - оправдывалась Женевьеф.
Сблизившись на почве решения общей проблемы и восстав против общего врага - несправедливости, компаньонки перешли в личном общении на "ты".
- Я же планирую открывать фотографический салон - мы там уже были, - Вера вспомнила небольшое помещение с молчаливыми работниками на лесах, - и эта публикация с карикатурой на меня летающей - это замечательная реклама. Вот подумай: чтобы поймать момент вашей настоящей жизни, следует обратить свой взор на фотографический салон Женевьеф. И без всяких там "госпожа" или "мадмуазель".
Похоже, чтобы скрыть свой собственный мандраж, француженка болтала без умолку. В отличие от Веры, которая поднималась на второй этаж молча, модистка заполняла собой все пустое пространство в голове Епанчиной, и последняя была подруге бескрайне благодарна.
По лестнице, сбивая друг друга с ног, носились посыльные, журналисты, секретари, снова посыльные. Никто не обращал внимания на гостей, все были крайне озабочены и довольно крикливы. Уточнить направление движения не представлялось возможным, посему девушки шли вдоль распахнутых дверей, читая таблички.
Замедляя шаг у очередной двери, и бредя дальше, подруги переглядывались и порою посмеивались украдкой над смешными фамилиями. А когда впереди появились два полицейских, заподозрили, что и им самим надо именно в тот кабинет.
Двое в форме стояли у входа, не обращая внимания на окружающую их суету, презрительно посматривали на мелькающих в коридоре журналистов. Видимо, ни в грош не ценили чужой писательский труд.
В самом же кабинете обнаружились двое. Один бегал и суетился, второй стоял соляным столбом и молча наблюдал за чужими метаниями.
Мужчина помладше, бегающий от книжного стеллажа к письменному столу и обратно, постоянно тер нос, словно был простужен, и вполголоса отдавал приказы другому мужчине - постарше. Когда же стоящий в дверях полицейский громко кашлянул, подпрыгнули все: и Женевьеф, и Вера, и мечущийся в кабинете мужчина.
- На выход! - скомандовал страж порядка и некрасиво повернулся, заслонив широкой спиной Женевьеф весь обзор.
Модистка недовольно засопела, но тратить силы на возмущение поведением полицейского не стала - еще предстоял разговор с редактором газеты.
Кабинет руководителя беспартийной, ежедневной, литературно-общественной газеты размерами напоминал теть-машину кладовую, а оставшийся в одиночестве седовласый мужчина - короля крыс.
От подсунутого воображением сравнительного образа Епанчину передернуло. Одновременно с этим Женевьеф чихнула. Что и привлекло внимание мужчины.
- Чем обязан? - длинный нос высунулся из светлого кабинета в темный коридор. Пригласить дам в комнатушку, наверное, не позволило воспитание.
- Я хотела бы подать жалобу...
- А вы собственно, кто? - нос снова зашевелился, как и тонкие усики над верхней губой обитателя кабинета.
Вместо ответа Вера подсунула утренний номер газеты, раскрытую на странице со скандальной статьей.
- И что? - вновь поинтересовался господин "нос".
И Веру прорвало:
- А то, достопочтенный, что этим заявлением и статьей вы нарушаете мои гражданские права, печатаете непроверенную информацию, бездоказательно очерняете человека, унижаете его достоинство. Я могу подать на вас в суд за нанесение морального вреда, душевных страданий, и потребовать материальной сатисфакции, связанной с упущенными возможностями.
- Чего? - длинный нос обзавелся парой пятикопеечных глаз.
- Вы поставили пятно на моей репутации, и теперь его можно будет смыть только кровью по закону гор! - ввернула Епанчина и только сообразила, что чрезмерное цитирование гайдаевских шедевров может сыграть плохую шутку. Однако отступать поздно. А тут еще и Женевьеф вынырнула на свет и поддакнула. Кто-кто, а француженка считать деньги умела. И очень ей приглянулась формулировка "возмещение материальных убытков, связанных с упущенными возможностями". Красиво звучит!
- Госпожа Епанчина? - проблеял крысиный король и попятился в кабинет.
Вера, почуяв победу, ринулась на таран:
- Кроме того, вы должны в следующем номере газеты напечатать опровержение.
- Да-да, будет, будет опровержение, не стоит беспокоиться. И компенсацию вам выплатят. Только, прошу вас, не нужно в суд.
Восходить на новую карьерную ступень крысиный король желал в незапятнанном мундире. То, что Силкина арестуют и задержат надолго - бывший замредактора Эпштейн не сомневался, а повесить на бывшего редактора затраты на выплату сатисфакции обиженной барышне - раз плюнуть. И волки сыты, и овцы целы, и чабану вечная память.
Разговаривать с бароном в городской управе Дмитрий Дмитриевич Залесский отказался. Сославшись на вездесущие ушные раковины, предложил переговорить на глазах у всех, но в большей безопасности - на улице.
- Такое поведение недопустимо! - возмущался Александр. - Непрофессионально, аморально... Они же испортили барышне репутацию. А ведь она - учитель! Чему может научить обвиняемый в краже? Елена Игнатьевна в шею погонит. И куда бедной деваться?
В то время, как барон нервно шагал вдоль своей машины, измеряя расстояние тремя шагами - туда-обратно, туда-обратно - Залесский стоял молча и ждал, пока Фальц-Фейн выговорится.
- Елена Игнатьевна никогда не жаловала писак. А тем более эту обновленную версию газеты. Если Гошкевич держал своих железной рукой, то эти новенькие, похоже, специально провоцируют публику.
Виктора Ивановича барон знал. Частый гость на званых вечерах, интересный собеседник, археолог-исследователь, радеющий за историческое прошлое родного края, всесторонне образованный и энергичный человек. Такой в жизни бы не позволил себе напечатать подобный "обличительный" материал.
Наконец, Александр спустил пар, и остановился, глядя на полицейского:
- Надо срочно ехать в гимназию и спасать репутацию Веры Николаевны.
Чиновник покачал головой.
- Это будет новым витком скандала. Ведь вы даже не представлены друг другу.
Фальц-Фейн не мог не согласиться: не представлены, не знакомы, общих друзей нет, в одном обществе не присутствовали. Бог что могут подумать про молодую особу. Да и еще одно "неудобство", работающее в том же учебном заведении - красавица Маргарита...
- Одна надежда на вас, Дмитрий Дмитриевич, - тихо проговорил Александр, заискивающе глядя на губернского исправника.
Залесский только понимающе кивнул и, попрощавшись, зашагал на противоположную сторону улицы - до женской гимназии от городской управы было рукой подать. Или как говорили одесситы - два раза сапогом кинуть.