Шуревская Елена : другие произведения.

Елогим

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это не реалити-шоу, хотя одна из телекомпаний и вознамерилась получить за съемку более чем остросюжетного фильма самый солидный в мире гонорар... просто не хватает на телеканалах сенсаций, подобных истории с братьями Овечкиными. Съемка ведется в живую через видеокамеры, установленные на специально оборудованном поезде. Его пассажиры совершенно не подозревают о том, что стали участниками некоего эксперимента, ценой которого является жизнь. Кто же из них выживет и кто не сойдет с ума?..
  
  
  События и персонажи, описываемые в романе, вымышленные. Все совпадения случайны и не влекут за собой никаких последствий для кого бы то ни было со стороны заинтересованных лиц или организаций.
  
  
  Только смотреть будешь очами
  твоими и видеть возмездие нечестивым (Пс. 91, 12; 111, 8.).
  
  Люди делятся на праведников, которые считают себя грешниками,
  и грешников, которые считают себя праведниками.
  Блез Паскаль
  
  Ежегодно более трех с половиной миллионов людей, проживающих
  на планете, заболевают шизофренией.
  
  
  ПРОЛОГ
  
  Серый ангар, приютившийся в некоем городе средь подобных ему построек, вполне мог бы быть военным складом. В прошлом. И, может, когда-то здесь располагалась химическая лаборатория, если учесть, что до сих пор внутри витает легкий флюид непонятного зловония, от которого посетители поневоле морщат носы, впрочем, как и работники. Кстати, последние считают, что отнюдь не лабораторию и вовсе не склад некогда скрывали от людских глаз толстые стены, а что-то пострашнее, иначе бы въевшийся в бетон миазм столь разительно ни напоминал трупный запах...
  Двое пожилых господ более чем солидного вида, в дорогих костюмах и ярких галстуках, в очередной раз поморщились, разговаривая со старшим менеджером. За их спинами виднелся наполовину перекрашенный из болотно-зеленого в малиновый цвет вагон. Это был единственный находившийся внутри ангара предмет, вокруг которого суетились с десяток людей в синей спецодежде. Двое из них поспешно красили каркас валиком на длинной ручке, другой дорисовывал "з" в надписи "Москва-Владикавказ". "З" выходила кургузой и вытянутой, как и другие буквы. Рядом белел заводской код; нижняя строчка указывала на инвентарный номер вагона, верхняя - на направление железнодорожного полотна, куда он будет выпущен после ремонта, - J-66.
  К самому вагону была приставлена металлическая лестница, по которой на крышу забрались двое рабочих, и там развернулась сварка. У самых колес присел еще один малый. Чем он занимался - сложно сказать, но то и дело из-под днища, куда парень частенько заглядывал, раздавались лязгающие звуки. Сейчас он копался в рабочей сумке, подбирая нужный инструмент из подобных друг другу, огромных и масляных.
  Другие мастера наводили глянец внутри вагона - стучали, красили, сверлили; фигуры их то и дело мелькали в девяти незастекленных окнах.
  - 16 июля, как договорились, - пытался успокоить посетителей старший менеджер, щупленький, в точно такой же синей униформе, но в красной кепке, на которой было написано "Сосик". - Уже покраску заканчиваем, - он указал на вагон свернутыми в трубочку листками бумаги, зажатыми в правой руке.
  - А с техникой что? - спросил высокий господин; над верхней губой у него красовалась небольшая родинка крестиком; одет он был в темно-синий костюм.
  - Все уже готово, - холодно ответил человек в кепке.
  - А окна? - второй слегка поморщился, взглянув на дырявые проемы в каркасе. Этот был чуть полноват и имел замечательные рыбьи глаза. Бежевое одеяние его бросалось в глаза своей новизной и дороговизной, и все то время, что длилась экскурсия, он держал руку в правом кармане, изредка приглаживая другой свои тоненькие черные усики, как у Пуаро, с белыми подпалинами у кончиков.
  - Сегодня только начали, - ублажал господ менеджер. - До завтра управятся, думаю, - он снова взмахнул рукой, указывая на двух молодцов, появившихся в это время со стеклом в последнем из девяти оконных проемов.
  - Хорошо, - протянул мужчина в бежевом костюме и довольным взглядом окинул вагон.
  Не сказав больше ни слова, он двинулся к подножкам и стремительно поднялся по ним, что было удивительно для такого человека, как он, - страдающего от лишнего веса. Его напарник, менее расположенный к полноте, последовал за ним, и третьим к подножкам подошел менеджер, но дальше этого места не сдвинулся, а достал пачку сигарет, чтобы закурить. "Понадобится что - крикнут из окна", - решил он и чиркнул зажигалкой.
  А в это время "художник" дорисовал "з" и чуть поодаль от названия приложил трафарет со странным символом, похожим на разинутую пасть шакала. Несведущему зрителю могло бы показаться, что это какой-то логотип, но, уже приглядевшись, он понял бы, что ошибся, ибо значок был довольно некрасив и выглядел слишком зловеще, чтобы украшать им вагон.
  Два гостя, высоко поднимая ноги и тем самым спасая свои элегантные брюки от скопившихся в коридоре сора и грязи, сначала заглянули во все салоны. Один из них довольно причмокнул языком, увидев торчащие из стены проводки.
  - Пуленепробиваемые? - поинтересовался другой у рабочего, что-то прикручивающего к стенке, и указал на приготовленные для окон стекла.
  - Самые толстые! - ответил тот, заулыбавшись.
  - Хорошо, - во второй раз протянул мужчина в бежевом, бегая глазами по всем предметам узкого коридора. - По-моему, все в порядке, - обратился он больше к себе, чем к своему партнеру.
  Все увиденное удовлетворило двух господ, и, посчитав, что им больше незачем находиться в ангаре, они удалились, о чем-то вполголоса беседуя между собой. Выйдя из маленькой двери на улицу, совершенно безлюдную для этого захолустного места, мужчина в бежевом безоговорочно произнес, обращаясь к своему компаньону:
  - Нам нужно прикрытие, если что-то не заладится. Какая-то легенда. Преподнесем ее в нескольких вариантах. Каждому по истории, ты понял?
  - Разумеется, - деловито протянул высокий.
  - Боюсь, как бы Рук не ошибся в своих расчетах, - вдруг посетовал мужчина в бежевом и снова поморщился, прислонив руку к виску, словно каждый раз, когда его что-то раздражало, у него начинала болеть голова. Высокий, заметив реакцию пухленького, глянул на часы и понял, что опаздывает или сделал вид, что опаздывает, и заспешил к одной из машин, стоявших у обочины дороги.
  - В любом случае это будет всего лишь эксперимент, да и вы сказали, что ничего плохого не произойдет, - непринужденно бросил он через плечо.
  - Только хорошую легенду! - наставительно произнес толстячок, направляясь к красному "форду", где его уже ждал застывший возле задней двери водитель. - Все-таки я платил ему не для того, чтобы он делал ошибки, - словно опомнившись, твердо сказал он, погружаясь за открытую дверь.
  - Да-да, конечно, не за ошибки, - поддакнул высокий, выглянув из окна черного джипа.
  Коротышка, видно, хотел еще что-то добавить, но водитель быстренько захлопнул дверцу; машины разъехались, каждая - в свою сторону.
  
  *ЧАСТЬ ПЕРВАЯ*
  
  I
  
  Дневная норма ТВА, Телевизионного вещательного агентства, или "Твоего алиби", как в шутку величают сотрудники свою контору, уже выполнена и даже перевыполнена. Народ, заморенный к вечеру от десятой чашки кофе, засыпает прямо у мониторов. И если в редакторской - полная тишь и благодать, то в комнате напротив - корреспондентской - еще можно изредка услышать бранную речь, окрики, смешинки, приглушенные беседы (кто-то кому-то рассказывает анекдот или очередную сплетню), пошлепывание кнопок на клавиатуре и чертыханье. Но в любом случае это время считается the silence of the lambs*.
  Корреспондентскую и редакторскую отделяет длинный широкий коридор протяженностью не меньше человеческой жизни. Это где-то сто метров, тернистый путь, который всегда заканчивается гильотиной или помутнением рассудка - кого-то повысили в должности и сразу десять голов с плеч долой. Впрочем, другого пути нет, а поэтому и снуют ежеминутно бедолаги - туда-сюда, сюда-туда, как муравьи в муравейнике. Кто с кассетами бежит, кто с аппаратурой, кто с синопсисами и сценариями, с костюмами, гостями, приглашенными на программу, с арлекинами в парче и золоте, пиитами, певцами, ряжеными мужиками и бабами... - в общем, кто не успел, того линчуют. Поэтому этот коридор и прозвали "коридором смертников".
  Правда, таким он выглядит только с утра, когда по нему проходят тысячи мятущихся душ, а вечером... вечером действительно хочется жить.
  По коридору натыканы сотни маленьких невзрачных дверей-нор, везде одинаковые, но, безусловно, созданные для того, чтобы закрывать тех, кто за ними скрывается. И если удается сдерживать поток работников, то невозможно побороть их мысли, которые просачиваются сквозь щели в дверях, вылетают молекулярным паром в темный коридор, и там оседают на сумрачном потолке. Мысли всех работников Телевизионного центра, где, кроме ТВА, располагаются еще двадцать телекомпаний, - некий мыслительный форпост в городском оазисе. (В общем-то, жуткая эта вещь - подслушивать их мысли: тоже свихнешься). Нагар этого вольнодумства лег тяжелым бременем на толстые стены длинного здания в шесть этажей, где размещаются все конторы. Снаружи облицовка стен светится зеленым, можно даже сказать радужно, если бы не абсолютно черные окна, они смотрятся как выколотые глазницы - замутнено, боязливо, надменно. А коридор продолжает тянуться куда-то в неизвестность, расходясь десятком коридорчиков, которые петляют, расползаются в разные стороны, как змеи. Настоящий лабиринт Минотавра!
  Итак, было самое что ни на есть вечернее время, около шести вечера. Только что по пустому коридору проскользнул темный силуэт, хлопнула дверь, и снова разлилось безмолвие. Через несколько секунд слева послышались шаги. По острому стуку, звук которого поднимался к высокому потолку и расползался по пустынному коридору легким эхом, можно было сказать, что идут двое. Шаги приближались, и вот из-за угла вынырнула тощая фигура. Она увеличивалась, и, когда совсем вышла из тени, от которой невозможно было избавиться, даже если открыть настежь все двери "коридора смертников", стало видно, что идет девушка. На вид ей было около двадцати пяти лет. Рыжая курчавая голова, черты лица, скорее, восточного типа, если бы не большие глаза, отчего во внешности чувствовалась малая толика наивности. Впрочем, некоторым ее образ показался бы слишком надуманным и, пожалуй, слишком броским, несмотря на восточную экзальтированность. Но было в ней все же что-то отстраненное - то ли взгляд широко распахнутых черных глаз, то ли спокойная уверенность в движениях. Однако ее нельзя было назвать рафинированной и в то же время глупышкой, а веснушки на щеках придавали какую-то веселость, но опять же надуманную, словно они ей не принадлежали. Ее звали Майей Местиной.
  Она была высокой и худой, как тростинка, но высохшей не от злобы, а от внутреннего устройства организма, который не желал употреблять чуть больше положенной на день пищи, в то же время в ней чувствовалась сила и уверенность в себе. Скорее, все это относилось не к осознанию своей миленькой внешности, а к работе, которую она выполняла. В руке девушка держала "мастер" с листами текста.
  Ее шаг был неторопливым. Мимо нее пробежала парочка мужчин, о чем-то беседующих, но тут же прервавших разговор и оглядевших ее плотоядными взглядами, промелькнула еще одна тень, потом пронесся какой-то всклокоченный паренек, держащий в руках стопку серых кассет. Все они были призраками - людьми, которые то исчезают, то появляются из темноты длинного коридора. Они мелькали, как вспышка света. А девушка шла размеренно, не спеша, наслаждаясь жизнью - своей жизнью! - а не той, которая разлагалась под стаканом Телевизионного центра.
  С утра она проснулась в плохом настроении, точнее, ее поднял ни свет, ни заря кошмар. Этот сон снился уже третий день. Она верила в суеверия, но не до такой степени, чтобы тут же отложить свою поездку или дождаться другого удобного случая. Отступать от намеченного плана она не привыкла, да и все же мелочью был ее сон - пустышка, как бы сказали провидцы. Так, какая-то пугалка на ночь или страшилка, которой пытаются приструнить маленьких детей. Всякие барабашки, крысоловы, старухи из Бэра, паваро, бриллы, багги и прочие - никто из них не заставят ее отменить поездку к родителям. Давно она их не видела - целых четыре года, соскучилась больше, чем хотелось бы, да и они уже замучили все ее телефоны, приглашая на коротенькие уик-энды, новогодние праздники, днирождения, именины.
  Любовь их и привязанность были безграничны, но только в столице Майя ощутила всю силу их выматывающих чувств и лишь только сейчас могла отправиться во Владикавказ. В прошлые годы она категорично отказывалась, сейчас же сбавила трудовые вожжи, а посему выклюнулось удачное время, чтобы наведаться к близким, а заодно и друзей проведать.
  Две недели, замаячившие впереди, казались раем небесным. Четыре года вкалывать без отдыха, с короткими ночами и постоянной бессонницей, было мучительно трудно. Однако она выдержала эту проверку, Элеонора Лапина теперь во всем могла положиться на свою любимицу, выпускала на самые выгодные для карьеры мероприятия. Но уже в середине лета поняла, что та начинает задыхаться, и решила отправить в заслуженный отпуск - мол, пусть отдохнет: мы тоже люди. Поэтому заслуженный отпуск был не только заслужен, но и выстрадан и требовался не только Майе, но и Элеоноре, которая к тому времени решила отправиться в Пекин - погреть старые косточки. А там уж, когда вернется ее сотрудница, можно опять схватиться мертвой петлей за ее шею и гонять, гонять, гонять - с совещания на концерт, с концерта на презентацию или выставку, с презентации или выставки снова на совещание, с совещания на референдум, с референдума на митинг, с митинга в другой город... Уже только от этого голова начинает кружиться, но ничего: еще молодая - выживет, а иначе не получится, потому что "ТВА - перспективный канал, занимающийся исключительно новостями".
  Возможно, эта нескончаемая круговерть и породила страшный сон, там ведь тоже все движется, куда-то мчится. По крайней мере, так для себя Майя Местина объяснила смысл сновидения. Она не была прорицательницей, не обладала, как ей думалось, ни одним паронормальным даром. Все ее домыслы относительно сна свелись только к этой круговерти - вроде крутящегося колеса "Москва-850" на ВВЦ, внутри которого прыгает белка, то есть она сама.
  Начинался сон очень просто - с мрака. Девушка стояла внутри него некоторое время, после чего издалека пробирался какой-то шум, похожий на шуршание или перешептывание. Звук приближался, и настолько он ее пугал своей глухостью и утробным шелестом, что ей хотелось броситься наутек, но не было сил, чтобы открыть рот и закричать, не было сил, чтобы убежать от этой темноты и подкрадывающихся звуков. И никого рядом нет.
  Вдруг темнота в секунду рассеивается. Какая-то вспышка с радужными кругами, из которой вырывается поезд. Он проносится сквозь девушку со стремительной скоростью. Пауза. Тот же мрак. Дыхание, наверное, ее собственное, и она уже видит себя внутри поезда. Совершенно пустое купе, как клетка. А на окнах ведь действительно есть решетки! Какой-то карцер или камера, из-за стенок которой со всех сторон слышатся крики. Орут люди, их много, она слышит около десяти голосов - женские и мужские, даже детские.
  В тот же миг видение пропадает, и вот Майя видит отрывающийся от Земли поезд. У машины нет крыльев, но тем не менее она летит, как самолет. Колеса крутятся, звеня, из окон выбивается черное пламя, контрастно оттеняя темно-зеленые бока поезда. Кажется, у него пятнадцать вагонов. Майя пытается их сосчитать, но у нее ничего не получается. А тем временем поезд уже вырывается в космос, где сплошная знакомая тьма, которую не способны разогнать крошечные звезды. Здесь темно, сыро, холодно и тесно. Крики, льющиеся из окон, удаляются, как и сам поезд, он делает первый виток над Землей, а следом улетает во вселенную, проносясь мимо Майи. Как раз в этот момент, когда стенки вагонов находятся так близко от нее, она видит исхудавшее лицо девушки, похожее на воскресшего мертвеца. Лицо смотрит сквозь решетку в окне, оно не улыбается, не плачет, не злится - оно напоминает застывшую восковую маску. В тот же миг она начинает тлеть, черты лица меняться. Еще секунда - и через решетку смотрит не лицо девушки, а страшная, озлобленная морда со звериным оскалом. Кожа чудовища покрыта волдырями, словно ее обварили кипятком, они раздуваются, лопаются. Вместо глаз - черные дыры, вместо рта - гнилая прорезь зубов. Глядя на урода, Майя думает, что он не только страшен, но и опасен, но это не она - это кто-то другой. А он продолжает щериться, схватившись руками за решетку. Трясет прутья и что-то орет. Или она слышит какой-то сдавленный рык? Или это действительно голос? Но чей? Нет, не ее. Майя успокаивается и продолжает наблюдать за тем, как эта умершая гримаса от нее удаляется. Также пристально следит за ней монстр. "Я вернусь", - нервно кричит он вдогонку, прыгая у прутьев. Беснуется!..
  Кассета выпала, издав глухой стук; листы рассыпались, зашуршав по полу; эхо подхватило неожиданный звук и потащило его к потолку.
  - Проклятый сон, - недовольно прошептала Майя, собирая рабочий материал.
  Коридор продолжал пустовать. Возможно, если бы монтажная находилась здесь, на четвертом этаже, коридор не пугал бы Майю своим притаившимся безмолвием, какой-то мрачной атмосферой чего-то грядущего.
  Майя вздохнула, поднимаясь с корточек, и вновь зашагала к редакторской. Странно, что сон, подумала она, всегда заканчивается на последнем эпизоде.
  И каждый раз она вскакивала с потной постели, оглядывалась и понимала, что совсем недавно наступило утро и что все, привидевшееся ей, было всего лишь мимолетным мучением одной ночи. Оно не принесло никаких изменений в ее жизнь: мир продолжал идти своим чередом, не краснея от разлитой крови, не стеная от мучительных ран, а уж тем более в ее тесном мирке все шло прежним размеренным, чуточку счастливым или несчастным темпом. Все хорошо, пока стоит на одном месте...
  С утра она побывала на выставке в Доме художников; жалко, что Регины Балабановой не оказалось поблизости. "Современный взгляд на Ихтиандра" потряс многих посетителей - женщина, разлегшаяся на постаменте, как сфинкс, и покрытая золотой чешуей. Дамочки с маленькими сумками под мышкой ходили, ахая и всплескивая руками, - так велико было желание оказаться на месте зачарованной богини, да только вот художник выбрал другую натурщицу.
  Майя знала, кого спрятал под своей доморощенной фантазией Нежданов. Регина эмигрировала в Египет, Игорь остался здесь, и когда он вспоминает о своей бывшей, то всегда рождаются такие шедевры андеграунда. Это его своеобразная месть за развод. "А что интересно Сергей придумает, чтобы отомстить мне за разрыв? - подумала Майя. - Если бы он был художником, то его "месть" мне была бы приятна - в первый день птица, во второй сфинкс, в третий лама. Все-таки у мужчин своеобразное мышление...".
  До открытой двери в редакторскую оставалось не больше пятидесяти шагов, как вдруг к Майе пришла новая мысль: "Может ли в поезде что-то случиться?" Этот единственный вопрос заставил ее остановиться и задуматься.
  Только захват террористами. За двадцать с лишним лет по всей земле прогремело более ста взрывов. Но ведь все равно, рассуждала она, поезд для боевиков - не самая удачная находка: он и движется медленно, и много окон, через которые могут забраться сотрудники спецслужб, чтобы освободить заложников. К тому же и смертей будет значительно меньше, чем, к примеру, подложить бомбу в метрополитен. Но... "Москва-Баку" и "Кисловодск-Баку", взорванные в 1991 году, и "Грозный-Москва" - в 2005. Да и Европа тоже горит полымем. 1983 год. Сторонники "Организации вооруженной борьбы арабов" подложили бомбу в скорый поезд, следовавший по маршруту "Марсель-Париж". В Египте исламские экстремисты обстреляли пассажирский поезд "Каир-Асуан". В Мадриде удалось спасти 184 человека, которые направлялись из Ируна в Мадрид... но кто знает, что может произойти в следующий раз? Длинный список всех жертв продолжает будоражить общественность, а от одной мысли о захвате самолетов горло разрывается от истерических спазмов. "Тысячи и тысячи людей, но я ведь не хочу быть в их числе?" - и тут же в голове прозвучали те самые душераздирающие крики поезда из ее сна. Десятки голосов! Все они стонали, моля о помощи, взывали к кому-то...
  Кто-то задел ее по плечу. Майя легонько вскрикнула, выйдя из сковавшего ее оцепенения. Это был полноватый лысеющий мужчина, он убегал вперед по коридору, держа в руках черный дипломат. Наверное, опаздывал на съемки в студию или на встречу с директором какой-нибудь компании. Глядя на удаляющуюся спину, Майя поняла, что и ей пора спешить.
  - Проклятый сон, - ненавистно сказала она вполголоса и вошла в редакторскую.
  Элеонора Лапина, пожилая женщина с короткими светлыми волосами, чуть полноватая к низу от долгого просиживания на стуле, не очень приятная лицом, но с проворными маленькими глазами над остреньким носом, сидела у окна в почетном черном кресле, вгрызаясь в текст на мониторе компьютера. Она изредка поднимала голову, когда к ней кто-то входил, и, чтобы привлечь к себе внимание, посетитель должен был окликнуть ее. Вот и сейчас Майя положила ей на стол "мастер" с документальным фильмом и нерешительно застыла около стола, надеясь, что Элеонора все-таки приметит сотрудницу. Впрочем, ожидание затянулось. Майя уже открыла рот, чтобы отвлечь свою наставницу, когда вновь услышала знакомые крики, голосили мужчины и женщины, кажется, десять человек. "Выпусти! Открой дверь?!" Майя машинально поднесла руку к виску.
  - Дорогая, что с тобой? Ты вся бледная.
  Девушка пришла в себя и увидела пытливой взгляд Элеоноры из-под очков в ореховой оправе.
  Степень доверия Элеоноры к своим подопечным была многогранна. Если сотрудник проворен, то к нему обращались фамильярно, если же он делал ошибки, отношение кардинально менялось - он переставал быть "дорогим", "молодцом", "умницей", да и сам тон начальницы становился более официальным.
  Элеонора уже стояла рядом с Майей и обеспокоено разглядывала ее - судя по всему, вид девушки ее напугал.
  - Ты не заболела? - продолжала суетиться Элеонора. - Может, кофейку выпьешь? - Обычная дежурная фраза: кофе здесь пили в десятикратном размере, борясь с сонливостью.
  - Спасибо, в другой раз. Здесь смонтированное расследование про Васютина, - Майя положила на стол кассету с текстом. - Думаю, там чего-то не хватает, но сама не пойму, что выпало.
  - А что с репортажем Марка?
  - Сыроват. Нужно доснимать. Да и запутанно там все. Адвокат Гудровского из кожи вон лезет, чтобы доказать суду, что тот не виноват. Тянут время.
  - Так, может, ты возьмешься? - вкрадчиво спросила Элеонора, зная о том, что "делом Гудровского" занимается Марк, тоже проворный телекорреспондент, но очень ленивый.
  В этот день Майе почему-то хотелось выполнять все пожелания Элеоноры, ведь до отпуска оставалось две недели, поэтому она согласилась, хоть и знала, что Марк Торин не оценит ее пыла. Тут раздался телефонный звонок. "Да-да. Гиштен?.. Задержались? На Пушкинской? Ждите", - недовольным тоном разговаривала Элеонора, вся напрягшись и от раздражения даже чуть-чуть покраснев. Кинув трубку, она произнесла:
  - Вот кретины, что за город - одни наваждения! - кипятилась она, ее взгляд наткнулся на Майю, все еще находящуюся в кабинете главного редактора ТВА. - Хорошо, что ты еще не ушла. Беги в операторскую. Там уже ждет Георгий. Хотели сорвать такую съемку! Такую съемку! - в сердцах воскликнула она, покачав недоверчиво головой. - Пятая съемочная группа в пробку попала. А там профессор приехал из Америки. Вроде, русский. Открытие сделал в парапсихологии. В общем, сама решишь, сумасшедший он или нет.
  
  II
  
  - Тебя тоже к науке приобщают? - улыбнулся Олег Тронский, подсаживаясь к Майе.
  Тронский предпочитал оставаться свободным художником, трудовую книжку он называл всегда "антиБиблией", выглядел довольно растрепанно и походил, скорее, на пожилого Есенина. Впрочем, его перо метко обрисовывало всю желчь русского быта - больше, чем того хотелось редакторам, - подмечал он все вплоть до маленького пятнышка на пиджаке у оратора. За тягу к глобальной критике никто его не ругал, но особо и не любил. Журналы отказаться от него не могли, потому что вряд ли нашли бы столь дотошного человека, красочно описывающего самобытность российской культуры, политики и науки.
  - Гиштен в пробку попал, поэтому я здесь, - Майя недоверчиво разглядывала помещение, в которое она зашла пять минут назад.
  - А сама бы ни напросилась? - игриво пропел Тронский.
  - Мне лучше политика, чем наука, - безучастно ответила Майя, желая отвязаться от Тронского.
  Его импульсивность всегда была навязчивой и непредсказуемой. Он разговаривал всегда, даже полушепотом во время вопросов интервьюеров, причем, вставляя свои желчные ремарки в самые неподходящие моменты. Но не пересаживаться же от него? Поэтому Майя решила вести себя с ним отстранено в надежде, что ее собеседник накинется на соседа слева. Она полистала исписанный блокнот и, не обнаружив в нем ничего примечательного, продолжила разглядывать собравшуюся публику в то время, как Тронский неугомонно трындычал:
  - Юрий Лонга тоже чудеса творил. Мертвецов оживлял, - скороговоркой рассказывал он. - Когда выходил на сцену, люди ему кланялись, потому что боялись. Только после его смерти выяснилось, что после остановки сердца мышцы человека способны сокращаться некоторое время. Знали об этом давно, но молчали. Опять же, потому что боялись, - Тронский захихикал, но, увидев, что Майя не обращает на его болтовню внимания, обратился к соседу слева, молодому кучерявому парню. - Большинство колдунов и магов, - продолжил он, - на самом деле обычные шарлатаны. Но надо родиться настоящим гением, чтобы пустить пыль в глаза даже королю. Вот, к примеру, алхимик Отто фон Пайкуль. Карл XII терпел-терпел в надежде, что тот получит дородный слиток золота из сурьмы, оксида железа и сульфида сурьмы. Но на 141 день его терпение лопнуло, и он отрубил голову выскочке. Сто сорок дней ему потребовалось, чтобы понять, что его водят за нос!
  Длинная зала уже наполовину была заполнена журналистами всех мастей - газетчиками, телевизионщиками, медийными "писателями", журнальными "критиками", как Тронский. Зала позволяла разместить около ста стульев. Если бы все приглашенные поголовно появлялись на мероприятиях, как того хотят организаторы, то все стулья были бы заняты, но и на этот раз ожидания не оправдались: в помещении находилось около сорока журналистов, хотя и такой улов можно считать счастьем.
  Майя заняла место в последних рядах. Впереди виднелась вытянутая и коротко стриженная голова Анатолия Амосова, он давал указания своему оператору. Заметив Майю, Амосов кивнул головой, поздоровавшись. Чуть поодаль, в левом ряду, улыбалась какому-то знакомому Нина Вражная. Кроме этих трех людей, иных знакомых на пресс-конференции не оказалось.
  Подтягивающаяся пресса продолжала занимать свободные места, журналисты записывали что-то в блокноты, проверяли диктофоны, выставляли камеры и микрофоны, разговаривали, ожидая прихода ученого. Но по большей части люди молчали: наверное, устали за день, ведь время уже было позднее - около 20:00. Вот как раз это и смущало многих. Разве назначают в столь поздний час такие важные мероприятия? Приглашенные жаловались друг другу, перешептываясь, в желании побыстрее закончить работу.
  Время было выбрано более чем странно, словно тот, кто остановился на 20:00, показал тем самым неуважение к собравшимся. В то же время закрадывались сомнения относительно арендованного под пресс-конференцию помещения - мало того, что оно находилось у черта на куличках, но еще не внушало особого доверия. Оно страшило! Какой-то завод или промышленный комплекс в Первом Коптельском переулке, стены которого были замызганы черной копотью, отчего здание больше напоминало огромный погреб.
  Внутреннее убранство залы - ничуть не лучше. Мягкий приглушенный полусвет рассеивался от двадцати треугольных ламп, висящих на стенах; кое-где потрескалась побелка, наверное, от воды, просачивающейся с крыши. Словом, вид помещения наводил какое-то угнетающее впечатление, оно не казалось загадкой, но и не было чем-то торжественным, поэтому люди и недоумевали, размышляя, куда завела их нечистая.
  В конце комнаты по левую стену, рядом с маленькой дверью, полумрак рассеивался, являя широкий дубовый стол, освещенный двумя люминесцентными светильниками, похожими на две свечи. Там стояли две таблички. На одной было написано: "Макс Рук, профессор Принстонского университета", на второй - "Степан Ефремович Головкин, президент вещательной компании "ССР". Только последняя надпись давала некоторые разъяснения собравшимся, ибо в журналистских кругах фамилия Степана Ефремовича звучала с завидным постоянством, и, пожалуй, только это обстоятельство успокаивало вновь прибывших, которые первым делом удивленно оглядывали помещение, а уже наткнувшись взглядом на табличку с имяреком Головкина, погружались в рабочие мысли.
  И только одно белое пятно выбивалось из общего траурного полумрака, им был белый экран во всю переднюю стену. "Значит, будет иллюстрировать свою речь", - подумала Майя.
  Тут маленькая черная дверь в конце залы отворилась, впустив внутрь двух мужчин. Гул сразу прекратился, журналисты зашуршали блокнотами, готовые фиксировать ценные рассуждения о научном открытии.
  Вошедших можно было отнести к современному типу буржуа. Они выглядели вполне заурядно, простенько, как серые тени. Разве что у полноватого мужчины, который сел на место с табличкой "Степан Ефремович Головкин", форма глаз смахивала на рыбьи, а второй был точной копией Алана Рикмана с той лишь разницей, что его светлые волосы еще не совсем посеребрила седина, а вот огромный лоб начал удлиняться к затылку, обнажая назревающую лысину. Оба низкорослые и коренастые, только дорогой светлый костюм выдавал в Головкине породистость. Простота же Рука была подчеркнула малиновым свингером с короткими рукавами (хотя на дворе стояла жаркая погода), из-за ворота которого выглядывал белый воротник рубашки, и темно-серыми брюками. Глазки обоих бегали и успокоились только тогда, когда мужчины, усевшись поудобнее на свои места, взглянули на аудиторию.
  - Мы не можем объяснить многие вещи на планете, - сказал Головкин, поморщившись, - телепортация и телекинез до сих пор остаются тайной, но, безусловно, есть какая-то сила, которая управляет всем сущим. Мой друг Макс Рук, профессор Принстонского университета, открыл ее.
  Черные глазки Рука снова забегали; чтобы остановить внезапное волнение, он схватил стакан со стола и чуть отхлебнул воды. Пальцы продолжали подрагивать, на что не преминул указать Тронский, шепнув на ухо Майе: "Смотри, как у старика руки затряслись". После секундной заминки, оглядев присутствующих, Рук заговорил на ломанном русском языке:
  - Я шесть лет пытался отыскать в религиозных первоисточниках ключи к мирозданию. Как бы это глупо ни звучало, мне хотелось, как алхимикам, открыть золото. Но золото, которое бы помогло человечеству получить главную индульгенцию при жизни, чтобы завладеть всеми силами сверхъестественного.
  Тронский шепнул на ухо Майе: "Чокнутый" - и выдавил из себя тихий смешок. Профессор поспешил встать, чтобы включить проектор; тут же свет погас, выпустив полумрак из углов залы. На экране появилось изображение мужчин и женщин, сидящих на полу в позе лотоса с закрытыми глазами.
  - Это клиника в Вермонте, - продолжил Рук. - Половина из них - душевнобольные, остальные - обычные люди, как все, здесь собравшиеся. Такими они выглядят, когда читают шестую главу от Иоанна. Это их обычное состояние. - На экране попеременно появились три фотографии - люди в столовой, сидящие за столами и стоящие у раздаточных стоек; на второй - в комнате отдыха перед телевизором; на третьей - едут в автобусе на какую-то экскурсию. Все - жизнерадостные, улыбающиеся, иногда задумчивые. Картинки мелькали, а профессор продолжал рассказывать, ритмично выводя голосом каждое слово, словно пел молитву, усыпляя любопытство слушателей мягким баритоном. Кто-то хихикнул.
  - Да-да, они ничем не отличаются от нас. Они тоже любят поесть, поспать, посмотреть телевизор, почитать книги. Однако после того, как я обнаружил в Национальной парижской библиотеке загадочный манускрипт, их жизнь изменилась. - Профессор расхаживал из стороны в сторону возле экрана. Глаза его горели недобрым огоньком. Он все больше распалялся, и голос его звучал все выше и надорваннее. Он мелькал перед экраном, как тень, - маленькая, клопиная и жарящая своей тайной энергией. - Это удивительная находка, скорее всего, принадлежит собранию редких книг Мазарини. Манускрипт был вшит в Библию. Сама книга датирована 1554 годом и не представляет никакого интереса для ученых. Возможно, поэтому она и пролежала столько лет в забытьи. Вот если бы ею владел римский король Фердинанд I или Карл V Габсбург, или Мария I Тюдор, или Иван Грозный, Елизавета Валуа, принц де Конде и еще два десятка известных истории людей, манускрипт бы давно нашли. - Он замолчал и остановился, смотря сквозь серые лица журналистов. В зале воцарилось гробовое молчание. - Кем был написан манускрипт, сложно сказать. В названии стоит "Гомунклус" на ачагуа - разновидность аравийского языка. Да и сам текст - полностью аравийская тайнопись. Витиеватые образы, непонятные иносказания... Мы бились с профессором Лейпцигского университета Унером фон-Штерн два года и вот, наконец, ухватились за одну ниточку, и, разматывая этот сложный клубок, все-таки добрались до конца. - На экране появился пожелтевший снимок пергамента, испещренный мелкими закорючками, мало о чем говорящими собравшимся, кроме самого профессора. Даже Головкин недоверчиво поморщился, взглянув на письмена, и приставил руку к голове. В оставшееся время, отведенное для пресс-конференции, он потирал незаметно разболевшийся висок. - Это послание является так называемым "ключом мира" к человеческому разуму, инструкцией к главной индульгенцией, которая поможет человеку вступить на новый виток развития. Возможно, этими знаниями владели древние египтяне, возможно, эту науку освоили индейцы. Науку гомунклуса! - взревел Рук.
  Тронский снова не выдержал и, придвинувшись к Майе, зашептал:
  - Сейчас он будет рассказывать о бигфуте, останки которого нашли в Альпах и оживили. Мне что-то мало верится в эти басни.
  Майя недовольно шикнула на него и посмотрела на своего оператора.
  Георгий Маслов, армянин, неотрывно глядел в окошко монитора камеры. Он стоял в пятидесяти шагах от Майи, у правой стены, в наушниках, какой-то весь скованный и чем-то озабоченный. Его коллеги, семь операторов, расположились по всему помещению, заняв самые удобные места для съемки; их лица тоже были чем-то озадачены. Один из них в бежевой кепке с каким-то торговым лейблом обеспокоено нажимал на кнопки камеры.
  На белом экране еще висело изображение загадочного манускрипта. Макс Рук продолжал говорить, все больше углубляясь в аспекты своего открытия, впрочем, его рассуждения теперь не представляли особого интереса для журналистов, так как профессор начал рассказывать о количестве проведенных опытов. Публика недовольно зашевелилась: на часах стрелка переваливала за полдевятого вечера. Лимит времени, отведенного на это мероприятие, был почти исчерпан (по крайней мере, эти полчаса были заявлены в пресс-релизе, отправленном по факсу во все СМИ-структуры). Хотелось уйти, но внутренним нюхом журналисты чувствовали, что профессор открыл еще не все карты, а значит, они могут проворонить какую-нибудь сенсацию. Приходилось ждать.
  Фотография таинственного манускрипта продолжала висеть на экране, но что-то странное творилось с операторами. Разглядеть окошко ЖК-монитора камеры Георгия мешала большая голова с копной черных волос, принадлежащая широкоплечему дородному мужчине, сидящему перед девушкой. Майя наклонилась чуть вправо и зыркнула на монитор. "Так вот в чем дело!" - чуть не взвизгнула она. На окошке ЖК-монитора гуляли серые прыгающие полосы, тут же в голове Майи пронеслась мысль: "Неужели и на отснятой пленке брак?" Она быстро взглянула на экран, пытаясь отыскать в изображении причину сумасшествия всех камер ("А ведь и у блондина рядом с Георгием такая же проблема", - отметила она). Обычные буквы, похожие на иероглифы, разве что в некоторых местах стоят заглавные и какой-то витиеватый рисунок посередине страницы, какая-то эмблема или геральдический знак.
  Пока что взгляд девушки блуждал по фотографии бездумно, изредка цепляясь за мелкие детали картинки. Однако чем дольше Майя Местина рассматривала ее, тем внимательнее становился ее взор, и вот почему: только сейчас она заметила некую искаженность эмблемы. Внутри двух колец, составляющих тело змеи, с двух сторон располагались по две буквы " CI" и "CX", что-то в них было знакомое. Внутри круга находились три символа, впрочем, они были такими маленькими, что любой человек, первый раз взглянувший на рисунок, мог бы не разглядеть их. Если б не бунт камер, Майя бы не обратила внимание на эмблему, но теперь она с удвоенным интересом стала изучать ее.
  Она была уверена, что знает один из символов, однако вспомнить, где именно и когда увидела круг с находящимся внутри червячком, похожим на козленка, не смогла, как и ответить на вопросы: почему камеры операторов отключились и не является ли тому причиной именно эта фотография или этот знак? Когда Майя мысленно уже отчитывалась на ковре перед Элеонорой Лапиной за выброшенный материал коту под хвост, Рук нажал на пульт - лица у всех вытянулись от неожиданности. А профессор нажимал и нажимал; изображения быстро прыгали на экране, сменяясь каждые десять секунд, в то время как Рук упивался своим бархатистым голосом, рассказывая о тех, кого безвольно запечатлели на снимках. Это были те же люди, но измученные и изможденные, словно их ежедневно били розгами.
  От первой картинки вздрогнули все операторы, у которых наконец-то в окошке появилось изображение. Для них было неважно, какой смысл несут фотографии: они упивались мыслью, что их аппаратура не сломалась, а просто дала мимолетный сбой, при этом никто из них не догадывался, что подобный феномен произошел с камерой каждого, ведь люди этой профессии никогда не заглядывают под руку своему конкуренту.
  Майя оторвала взгляд от камеры Георгия и впилась глазами в говорившего профессора. Теперь он виделся ей необыкновенным человеком, но не Серафимом, а, скорее, Вельзевулом - со смуглым лицо практически без морщин, не считая двух глубоких складок, залегших на лбу. Его можно было причислить к арабам, если бы не явно европейские черты лица и светлые волосы на голове, контрастирующие с необычным цветом кожи. Лоб крупный и покатый, несоразмерный со всеми чертами лица, поэтому Рук со второго взгляда показался Майе неприятным и немиловидным, но в то же время она понимала, что при первой оценке отнесла его к типу интересных мужчин, с которыми можно поговорить на любые темы. Со второй же попытки у Майи появилось иное мнение: "К таким людям даже не стоит приближаться", - заключила она. Сделав такой вывод, она приняла на стуле удобное положение и более вдумчиво стала слушать профессора Принстонского университета.
  - ... двадцать опытов, сильные транквилизаторы привели к состоянию апатии тридцати из шестидесяти человек. Вы видите разницу между теми людьми и этими. - На экране в комнате отдыха сидели изможденные пациенты. Огромные черные круги под глазами, впалые щеки, истощенность. Они походили на зомби или сломавшихся и застывших роботов. "Семейка Аддамс" расположилась возле телевизора, скучковавшись, как испуганные кролики. Только четверо из них - ребенок десяти лет, двое мужчин в полосатых рубашках и голубых джинсах и женщина в длинном сером платье, похожем на ночную сорочку, - выглядели вполне нормальными.
  Тот, кто сделал этот снимок, долго выбирал нужный ракурс, позволивший захватить всю группу. Майя успела заметить, что в той комнате было сумрачно, и, судя по всему, фотограф не задействовал вспышку. Последнее и удивило, ибо она с точностью могла сказать, что глаза у тех на фотографиях светятся, и вовсе это не блики, а легкое мерцание радужки; они сидели и стояли в анфас полукругом. Справа, в нижнем углу снимка, виднелся кусок работающего телевизора, но никто не смотрел в ту сторону, как и на фотографа. Точка, куда они взирали, находилась между телевизором и человеком, заснявшим людей, словно пациенты увидели кого-то третьего, расположившегося в том месте.
  - Спустя полгода у добровольцев начали проявляться паранормальные способности, - продолжал рассказывать профессор. - Это Кэтти Браун. Она страдает гебефренической шизофренией. - Со снимка смотрела черноволосая женщина с хищными чертами лица, серой кожей и бледными бело-фиолетовыми губами. Казалось, что она сейчас начнет скалиться и шипеть. - Это последняя фотография. Видите разницу? - Экран мелькнул, явил ухоженную женщину, волосы которой были прилизаны и забраны в хвост; лицо розовело румянцем и выглядело вполне здоровым. И хотя взгляд Кэтти Браун превратился из мутного в уверенно-жизнерадостный, в нем еще чувствовалась какая-то отстраненность, возможно, потому что и та и другая женщины смотрели не в объектив фотоаппарата, а влево и прямо, словно она приметила за спиной фотографа постороннего или прятала глаза, чего-то застеснявшись, но не испугавшись: в них не дрожал скрытый страх. - Эта пантера год назад искусала врача, а через месяц напала на охранника и изрезала его лицо вилкой, - профессор на секунду замолчал, а потом с каким-то воодушевлением продолжил: - После процедур, которые проводились в течение полугода, Кэтти вновь стала прежней за одним исключением: она начала передавать мысли на расстояние.
  Профессор одним движением оказался у стола, выключил проектор и нажал на кнопку второго черного ящика. Вмиг экран заиграл красками и из динамиков, которые, по-видимому, вмонтировали в стены, заструилась речь - это был документальный фильм.
  На экране, на стуле перед врачом, сидела Кэтти Браун. За видневшимся позади стеклом стояли люди - все в белых халатах, скорее всего, работники больницы, где проводилось исследование.
  Кэтти сидела ссутулившись и наклонив голову. На свою наставницу сумасшедшая смотрела исподлобья, точнее сказать, она не видела ее, потому что ее глаза были направлены вбок, в правый нижний угол экрана. Одна из рук повисла неподвижно, другой же, правой, девушка теребила полу длинной белой сорочки - приподняла ее слишком высоко, открыв полные икры, изрезанные черными сосудиками. Несмотря на свою странную позу, выглядела Кэтти вполне жизненно, не считая чуть растрепанных волос, и на этот раз забранных в хвост.
  - Кэтти, - ласково говорила женщина в белом халате голосом переводчика, - в одной из комнат находится Свен Вортер, он ждет твоего указания. Подумай над тем, что ты хочешь получить, и попроси его об этом. Но прежде опиши вот здесь свое желание, - она указала на папку-клипборд, лежащую на стойке на колесиках.
  Кэтти не шелохнулась. Прошла минута, прежде чем она медленно протянула руку к черному маркеру и взяла папку. Косыми печатными буквами она вывела:
  ХОЧУ ПЛАТЬЕ
  НОВОЕ.
  - Нет, Кэтти, - запротестовала доктор. - Попроси подарок из тех предметов, которые мы для тебя приготовили. - Женщина заглянула в клипборд, лежащий у нее на коленях, и начала перечислять: - Букет цветов, фотографию твоих друзей, новую обувь, красивое постельное белье, которое тут же застелет на твою кровать Маргарет, или панаму от солнца.
  Кэтти на несколько секунд задумалась. По ее лицу было видно, что она не может решиться на что-то, потому что ей все нравится и все необходимо при ее скудном существовании в палате-одиночке.
  - Ну, - поторопила доктор.
  - Вот это, - Кэтти подняла клипборд, скатившийся с ее колен на пол, и написала:
  ФОТОГ. МОИХ ДРУЗЕЙ (последние два слова она выделила, сильно нажав на маркер).
  - Вот это я попрошу, - повторила она, выпустив из рук клипборд. Он быстро спикировал на пол, издав легкий шлепок в то время, как руки пациентки повисли по бокам, как плети.
  Кэтти быстро глянула на шатенку, сидящую напротив, и закрыла глаза; казалось, что она впала в транс, ибо в тот же миг ее тело затряслось, словно в ознобе. Необычное поведение больной продолжалось около тридцати секунд, и вдруг она быстро открыла глаза и уставилась на кого-то, но в том месте, куда она смотрела, никого не было - там лишь находилось темное окно, затянутое железным листом. На тайм-коде внизу экрана стояло 02:45 p.m.
  Ждать пришлось недолго. Через три минуты в комнату вошел молодой человек, тоже в белом халате, держа в руке небольшой клочок бумаги, который он протянул Кэтти. Девушка вяло подняла руку, чтобы взять его, когда противная докторша выдернула у парня лист и впилась глазами в снимок, а потом продемонстрировала его людям, толпившимся за толстым стеклом. Те переглянулись и начали о чем-то бурно спорить.
  Это была действительно фотография, на которой стояли какие-то фигуры - должно быть, обитатели Вермонтского бедлама, кроме персонала. В тот же миг запись прервалась - экран мигнул и выдал уже другое изображение. Та же комната, только вместо Кэтти на стуле сидел худой мужчина. На вид ему было около тридцати, реденькие светлые волосы на голове, голубые пустые глаза, одет в больничную двойку - в охровую рубашку с длинными рукавами и такого же цвета свободные штаны. Он восседал, развалясь на стуле и широко расставив ноги; на лице играла ухмылка. А вот выражение лица дамочки в халате было не таким сладким - она удивлялась чему-то. На тайм-коде стояло 02:03 a.m. На заднем плане все также застыли наблюдатели, возможно, ученые.
  - Александр, повторите, пожалуйста, еще раз... фо... - доктор осеклась и также быстро добавила: "Эксперимент".
  Парень ухмыльнулся.
  В двух шагах от него стоял низенький черный стол, на котором были выложены разные плоды - соплодие бананов, большая желто-зеленая груша, дыня, красное яблоко и ананас. Разодранный как будто когтями кокос лежал у самого края, мякоть его изгадила веерообразно всю столешницу, часть кое-где валялась на полу.
  Взгляд Александра перепрыгивал с одного на другой плод и, наконец, остановился на ананасе, застыв; наблюдавшая за испытуемым доктор тоже пристально уставилась на сочный плод американской травы. Текли минуты, но ничего не происходило. Зрители в зале начали ерзать на сиденьях от нетерпения: несомненно, демонстрируемый фильм им нравился, но они не привыкли ждать... и вдруг раздался звук, похожий на легкий взрыв. От неожиданности журналисты и операторы подпрыгнули на своих местах. Вкусного ананаса больше не было на столике, вместо него во все стороны растекалась какая-то кашица, капая на пол. Ошметки плода разлетелись по стенам, попали в глаз докторше, которая начала его усердно тереть, пытаясь прочистить.
  В то время как доктор лишилась зрения на некоторое время, Александр медленно повернул голову к камере. Он глядел на зрителей так злобно и устрашающе, что Майя и еще кто-то сглотнул, точно тот человек не был отражением кинопленки, а находился в помещении. Он изучал исподлобья тех, кто смотрел на него, гипнотизируя и как будто побуждая что-то сделать. Краем глаза Майя увидела, как Тронский медленно сползает к полу, да и она сама была готова убежать отсюда - так велико было чувство страха, сковавшего железными тисками горло.
  - Бух-х-х-х-х, - снова пронеслось по помещению.
  Люди содрогнулись, кто-то схватился за сердце. Изображение запрыгало полосами, и через секунду экран стал черным; зала погрузилась во мрак, из которого послышался голос:
  - Он взорвал силой мысли видеокамеру, на которую мы записывали этот эксперимент, - прогремел Рук, непонятно откуда выпрыгнувший к вновь загоревшемуся экрану. - Кто-то из них владеет телекинезом, кто-то телепатией, кто-то ясновидением или пирокинезом, кто-то может управлять погодой, а кто-то левитировать. Мой метод вскрывает не только сверхспособности, но и помогает лечить психические заболевания.
  Рук говорил, расхаживая под экраном и бросая короткие взгляды в зал; тем временем кинопроектор продолжал работать, выпуская пучки света. Это был короткометражный ролик.
  Все в той же пустой и белой комнате на стуле появлялись разные люди - мужчины и женщины разных возрастов. Вот одна из них двигала взглядом перевернутую чашку на столе, которая, "пробежав" до края, вместо того, чтобы упасть и разбиться, взмыла в воздух. Пожилой человек, сидящей перед картиной и, по-видимому, только что положивший последний мазок на портрет белокурой нимфы (в руке он держал кисть, а рядом стоял мольберт), сощурил ненавистно глаза и некоторое время злобно поглядывал на воспроизведенный им лик. Он ему явно не нравился, или старик только сейчас понял, что изображенная нисколько не похожа на ту героиню его воспоминаний, к которой он испытывал когда-то нежные чувства. Картина впитала его ненависть и начала воспламеняться. Сначала загорелись глаза, потом вспыхнули золотые кудри, и только после запылало все лицо. Тут изображение на экране моргнуло, и на стуле уже сидел черненький паренек с почти незаметными шрамами на запястьях, как подметила Майя. Помощник, тот самый сотрудник медперсонала, принесший фотографию Кэтти, вылил красную краску на ширму, загородившую правую стену квадратной комнаты. Краска, как кровь, струйками стремительно покатилась вниз, но до пола не добралась, ибо в тот же миг маг начал подбирать ее силой мысли. Он сдерживал красные потоки, поднимая их все выше, к верхней планке ширмы. Это напоминало борьбу Моисея с водой, однако современный небожитель не обладал большой волей, поэтому вскоре это занятие надоело ему, и он обрушил сдерживаемые потоки на пол, а затем быстро нарисовал на абстрактном панно, опять же силой мысли, "Fuck you".
  И было во всех этих историях что-то запредельное, что не бросалось в глаза, но существовало. Майя стала оглядывать комнату, в которой попеременно менялись персонажи, и приметила на полу очертания какого-то рисунка, и поскольку она обладала отличной зрительной памятью, то смогла сопоставить часть будто обрубленного изображения с тем символом на пергаменте. Это были те самые клыки, которые располагались в кольце змеи, - один из знаков эмблемы.
  Тут Тронский, застывший, словно мумия, от страха, ожил и придвинулся к Майе, зашептав на ухо:
  - Ты знаешь, как переводится "рук" с английского? - спросил он. Майя отрицательно покачала головой, продолжая глядеть на экран. - Плут или грач, - сладким голосом вывел он, словно открыл истину, известную только ему.
  Майя обернулась и увидела, что Тронский пребывает в состоянии сродни эйфории. Он и страшился чего-то запредельного, которое ему еще не дано было понять, и благоговел перед огромными возможностями, которые ему открыл этот гуру в малиновом свингере, замерший у края экрана и тоже следивший за тем, что показывала пленка. А она демонстрировала женщину с длинными черными волосами, одетую точно в саван; она ложилась на кровать у окна. (Камера выхватила часть пола, и Майя снова заметила кусок того странного символа - просто желобки, закручивающиеся вензелями и куда-то убегающие). Скрестив руки на груди и закрыв глаза, женщина, похожая на ведьму, медленно начало подниматься в воздух. Она воспарила на девяносто сантиметров от кровати, волосы скатились с плеч и повисли черными нитями. Левитация длилась до тех пор, пока экран снова не замигал и не потух, тут же в зале включился свет.
  
  III
  
  Рук стоял, скрестив руки, и ждал вопросов, правда, никто его не видел: журналисты и операторы продолжали смотреть на экран, который уже ничего не показывал. Из создавшегося положения профессору помог выйти Головкин - он деланно закашлялся и чуть привстал со своего места. Глаза журналистов синхронно метнулись в его сторону.
  - Собственно, на этом доклад мистера Рука закончен, и он ждет ваших вопросов.
  Повисла долгая минута молчания, и вдруг из середины залы взмыл худощавый журналист в очках с толстыми линзами и заголосил:
  - Мы вас не боимся!
  Но кроме этой фразы, он не смог больше ничего произнести, поэтому застыл, как соляной столб, над головами развернувшихся к нему людей. Сильные руки тут же потащили его вниз. Он не сопротивлялся и быстро занял прежнее место, спрятавшись за спинами сидящих; больше он не задавал вопросов. Тотчас с передних рядов поднялся другой журналист:
  - Почему вы не обнародовали свои исследования на родине?
  Профессор нахмурился и на несколько секунд задумался, следом произнес:
  - Мои пращуры были русскими, к тому же я прибыл в Россию с рабочей поездкой. Только неделю назад стали известны последние результаты исследований. Мне так не терпелось поделиться с миром своим открытием, что я решил сначала оповестить общественность здесь, а потом на родине.
  - Кто-нибудь скончался в ходе опытов? - выкрикнул репортер "Комсомольской правды". Теперь уже никто не приподнимался со своих мест, задавая вопросы.
  - Нет-нет, что вы, - заторопился с ответом Рук, губы его растянулись в мерзкую улыбочку, - все остались живы и здоровы. Я еще раз повторюсь, сказав, что мой метод - метод Гомунклуса - совершенно безобиден. Гомунклус просто необходим психиатрии. Больные практически излечиваются от душевных недугов.
  - Сколько опытов вы провели, чтобы получить такой результат?
  - Сорок.
  - Объясните, каким образом происходит исцеление?
  - Особые процедуры с чтением Библии, определенных стихов, и употребление эликсира, состоящего из девяти компонентов. К сожалению, я не могу открыть вам список этих веществ.
  "Это какое-то новое оружие... все эти люди? Они зомби?" - уже находясь в корреспондентской, вспоминала Майя последний вопрос, заданный совсем юным газетчиком (ему было не меньше семнадцати, может быть, это был стажер, которого по ошибке отправили на столь важное мероприятие). - "О каком оружие может идти речь?! - жестко ответил Рук, даже грубовато, как показалось Майе. - Сейчас экстрасенсорикой владеет каждый стотысячный человек. Они продолжают оставаться чудом, которому никто не может найти четкого применения, ибо они еще не стали богами и не могут ходить по воде, как Христос. Вот к этому я и стремлюсь...".
  Майя сидела за рабочим столом. Технология Open Space в оформлении офиса позволяла сотрудникам заниматься своими делами, не реагируя на посторонние звуки и тем более не привлекая внимания своих коллег. С двух сторон девушку отгораживали две перегородки темно-бордового цвета, а за спиной тянулся маленький коридорчик, по которому туда-сюда шныряли телекорреспонденты ТВА.
  В этот день на столе было также не прибрано - листы бумаги и огромное количество ручек диковиной расцветки валялись по разным углам, но сейчас чистота ее рабочего места мало волновала Майю: она пыталась отыскать в Интернете увиденные на конференции знаки. Занятие имело больше практическую цель - Майя решила заменить не отснятый (а это был только манускрипт) материал фотографией. Достаточно просто смонтировать один из символов на уже начитанный текст, чтобы продемонстрировать предтечу всех экспериментов. К тому же она надеялась отыскать в глобальной сети хоть что-то про сам манускрипт, ведь должны же сотрудники Вермонтской клиники, где проводились исследования, или еще кто-то из американских ученых закинуть в Интернет хоть какую-то информацию.
  - Говорят, вы на какой-то странный сеанс белой магии попали с Жорой?
  Майя оглянулась и увидела стоящую рядом с ней Антонину Сливину, коротко стриженную блондинку в потертых джинсах и яркой голубой майке, выглядывающей из-под легкого пиджака. Она была подругой Майи и типичной хиппушкой, правда, предпочитала не красить волосы в едкие цвета. В ноздре у нее торчал пирсинг - какая-то черная букашка с бриллиантом, как она сказала; издалека эта безделица выглядела обыкновенной родинкой.
  - Экстраординарный случай. Все камеры отключились в момент показа древнего манускрипта. Должно быть, этот ученый знал о действии своей находки на технику, - задумчиво произнесла Майя, вбивая в графу поиска "Знаки и символы".
  - Но тогда как же он сфотографировал манускрипт?
  - В тот момент никто не догадался спросить его об этом, - буркнула Майя, не открывая взгляда от монитора, где выскочила красочная страница с иллюстрациями каббалистических и сатанинских символов. Она прокручивала бегунок, ища подходящую картинку. - Меня бросает в дрожь при воспоминании о летающих людях, телепатах, которые могут управлять твоим мозгом. Лучше бы я побыстрее смылась из кабинета Элеоноры, чем эту ночь мучиться от кошмаров... Подожди-ка! - Майя придвинулась к монитору, на котором красовался странный знак. - Вот один из них, - воскликнула она, тыча пальцем в картинку, - анкх, или крест смерти. Его, - девушка вслух зачитывала кусок статьи, - использовали египетские жрецы. "Они расправлялись при помощи креста с неугодными им людьми, отправляя их в мир иной"... Вот еще: "зная о том, что знак влияет на психику человека, фараоны все время носили его на груди, тем самым закабаляя приближенных. Однако активизировать как положительную, так и отрицательную энергии ключа Нила можно только при помощи заклинаний, пустив энергию по кругу. Анкх, являясь разновидностью тау-креста, может подпитывать силу любых заклятий".
  Сливина заливисто рассмеялась.
  - Извини, но мне это чем-то Толкиена напомнило. Правда, у тебя вместо кольца ключ.
  - Это словарная статья, - обиженно фыркнула Майя. - Фактографические данные, а не художественный вымысел.
  - Если я не ошибаюсь, символику имели какие-то древние ордены. К примеру, францисканцы, розенкранцеры.
  Майя пропустила слова подруги мимо ушей:
  - Вот, слушай: "В Древнем Египте считалось, что из сосудов, сделанных в виде анкха - ключа Нила, - Исида, Нефтида, Тог и Анубис омывали умершего водой, принося ему воскрешение".
  Майя вернулась к оглавлению сайта и открыла рубрику "Змеи", и в тот же миг почувствовала учащенные удары сердца и что-то еще - вроде какой-то догадки. Она уже не слушала, что ей говорила Тоня, а та в это время рассуждала о теологии. Впрочем, познания подруги в этой области ограничивались добром и злом, а выдвинутые априори были не чем иным, как желанием убить появившееся "пустое окно" в рабочем процессе:
  - Если бы колдуны и ведьмы обладали теми высшими силами, о которых пишут книги, то на Земле не осталось бы камня на камне, а мир бы не развивался, а остановился...
  - Там была змея, - перебила коллегу Майя, - ее тело было сплетено в два кольца. Что-то наподобие этого. - На мониторе чернело изображение кобры, проглатывающей свой хвост. - Змея является отголоском ouroboros - традиционного символа Офита Иудеи - пресмыкающееся, кусающее свой хвост.
  - Не проще ли сделать обычный репортаж? - Тоня безразлично разглядывала красивую картинку. - Элеонора не будет в восторге от неведомых знаков и символов.
  - Хочу понять, зачем понадобилась эта эмблема Руку. Вдруг это обыкновенное мошенничество. Тогда наш канал может потерять репутацию, выведя на сцену еще одного Кашпировского.
  - Может быть, ты и права, - кисло улыбнулась Тоня и отправилась заниматься своими делами: свободное время было полностью израсходовано.
  Вскоре поиски Майи увенчались еще одной победой, сердце забилось в два раза сильнее, как будто она гналась за воришкой, который убегал от нее в подворотню. В книге Мориса Бэсси "Иллюстрированная история магии и сверхъестественного" ей удалось обнаружить еще один символ. Это была перевернутая пентаграмма.
  Пифагорейский пентакл, пятиконечную звезду, вокруг которой изображались пять начальных букв слова, символизирующих четыре стихии (ύδωρ (вода); Γαια (земля); ίδέα (идея) или ίερόν (храм); έιλή (огонь); άήρ (воздух)), использовал в своих учениях Пифагор, считая, что в этом символе скрыто математическое совершенство, позже названное Леонардо да Винчи "золотым сечением". Пифагор назвал свой символ "пентальфой" или "гигиеей" (последнее - в честь греческой богини здоровья Гигиеи). В то же время пентакл прочно занял свою нишу в учениях алхимиков, которые использовали его как защищающий знак в своих эмпирических опытах, чтобы вызванный демон не мог пробраться в царство живых, оставаясь в начерченном символе. Тому есть явный пример, если вспомнить всем известного Фауста, который заключил Мефистофеля в пентаграмму.
  У древних египтян эта звезда являлась одним из иероглифов, обозначавшим подземное царство мертвых. Это было клеймо Анубиса, его тайная звезда, чье изображение можно встретить на некоторых статуях египетского царства и на одной из известных гробниц фараонов. Возможно, поэтому некоторые адепты выискали в этом знаке отрицательный смысл, так родился образ Бафомета - перевернутой пентаграммы с заключенным внутри козленком, овном или волком. Собственно, только перевернутая звезда могла породить такой образ и опять же благодаря верованиям древних египтян, которые изображали темную силу Нестер Амон, скрытую во всех вещах и ставшую сутью всех явлений, в виде Козла Мендеса.
  - Слово "Baphomet", прочитанное слева направо, - Temohpab, - Майя не заметила, как начала читать вслух отрывок, изредка останавливаясь и обдумывая произнесенное, - будет нотариконом формулы - Templi omnium hominum pacis abbas ("Настоятель храма мира всех"). "Отец его Солнце, мать его Луна; Ветер выносил его в чреве своем; Земля его кормила. В нем источник всякой целесообразности во вселенной"*.
  Именно этот символ привел на гильотину храмовников, или тамплиеров, членов Ордена бедных рыцарей Христа и Соломонова храма, возникшего в Иерусалиме около 1118 года и якобы почившего под властной рукой папы Климента Пятого в 1312 году. Однако более поздние записи свидетельствуют об обратном... Но мы умолчим об этих фактах, ибо уже достаточно того, что хронографы оставили своим читателям довольно интересный эпизод из жизни нелюбимого церковью ордена, описанный Морисом Дрюоном. Так, достоверно известно об одной черной мессе, главным участником которой стал некий идол - золотая с рубиновыми глазами статуя не то демона, не то самого Дьявола...
  Что ж, на этом, пожалуй, стоит и остановиться, ибо описание и толкование, а уж тем более изображение третьего знака Майя нигде не нашла; она, конечно, могла бы покопаться в хранилищах какой-нибудь бездонной библиотеки, но, увы, на это девушка не имела ни времени, ни желания. Стоит лишь оговориться, сказав, что этот третий символ вобрал в себя черты многих знаков. Конечно, можно ассоциативно сравнить три заключенных в круг символа с какими-то животными, тогда выйдет, что первый из них напоминает глаза шакала, второй - его зубы с вписанными на иврите четырьмя буквами (ο∫ων), и, наконец, третья закорючка напомнила Майе по своему внешнему сходству раскрытый бутон цветка, но какой-то атрофированный, словно прогнивший и потерявший четкие линии.
  Каждый из знаков занял свое место в первом круге между пятью вершинами звезды. Буквы замечательно вписались над всеми концами пентакля, глаза разместились в двух нижних пустых пространствах, анкх занял свободную площадку двух рожек копытного, цветок расположился слева, а зубы - справа. Складывалось впечатление, что таинственный художник нарисовал знаки именно таким образом, чтобы три рисунка можно было соединить между собой, наложить, как кальку, возможно, поэтому все символы заключены в два круга, в ouroboros.
  - Что-то он задумал недоброе, - только и смогла произнести Майя.
  Прочитанное, однако, не дало ей каких-либо существенных разъяснений. Она лишь вывела, что ничего плохого не будет в том, что она сделает репортаж. Подбодренная этой мыслью, девушка убежала в монтажную...
  Новость о некоем открытии потрясла Россию, впрочем, все материалы вышли очень сухими. Возможно, была какая-то причина, повлиявшая на их более чем официальный тон - о том никто не знал. Сама Майя смонтировала двухминутный репортажик, умышленно убрав некоторые сведения. Она не стала рассказывать о таинственном происшествии с камерами, об эмблеме на манускрипте, поскупилась даже на описание проведенных опытов; ее подача материала была самой обычной - информационной. В тот момент Майя даже обрадовалась, что работает в новостях, а не занимается большими документальными проектами, а не то... Она сама не предполагала, что могло бы случиться в таком случае, ей даже не хотелось думать об этом, поэтому уже через неделю она позабыла о странном сеансе магии и неприятном профессоре Руке из Принстонского университета. Впереди маячил долгожданный отпуск.
  Значительно раньше об этом событии забыли все журналисты, побывавшие в Первом Коптельском переулке. Что уж говорить про мир - он снова завертелся и закрутился, проглатывая все новые дни. Новость об открытии затерялась среди десятка других, которые ежемесячно "штампуют" СМИ, и только Тот, кто живет на небе, мог провести некую параллель между этим событием и тем, что произошло несколько столетий назад.
  
  IV
  
  Узкий коридор, освещенный одним факелом, вел алхимика правящей королевы Козимо Руджери в подземную комнату, служившую ранее погребом, где когда-то хранилась коллекция вин графа Ангулемского, а ныне ставшую местом сбора членов тайного общества, приверженцами которого были десятки жителей Франции и не только они, но и поклонники алхимии, астрологии и оккультных наук, проживающие по всему миру.
  В этот день тайные комнаты в Бретани не готовы были принять значительное количество людей, да и в том не было нужды, ибо сегодня заседал капитул, проводимый только при закрытых дверях в присутствии избранных членов ордена. Возможно, потому в коридоре, по которому шел Козимо Руджери, горел только один факел: собравшиеся боялись нежданного вторжения. И полыхающий огонь в любой момент мог быть потушен, а идущий от факела толстый фитиль, смоченный свиным жиром, тотчас зажжен стражником, и когда пламя доберется до огромной залы и воспламенит там свечу, адепты поймут, что им угрожает опасность.
  Такая предосторожность была вынужденной, ведь у ордена тамплиеров, соорудивших это тайное логово, было много врагов, в том числе слуги королевы-матери Екатерины Медичи, а также правящий папа Павел IV.
  Если свеча зажжется, а такого пока еще не случалось, члены общества успеют скрыться через другой подземный коридор аббатства Сен-Мае и остаться в живых. Ведь представляя в некотором роде концепты инквизиции, они сами могли стать ее жертвами, только вершить казнь над ними будет признанный народом и монаршей волей орган, имя которому аутодафе.
  Башмаки Козимо Руджери чеканили тонким эхом каждый его шаг. Недавно сшитые новым портным двора о-де-шоссе, слишком тугие и жесткие, мешали его передвижению - натерли в паховой области, хотя в этот день он все время находился в своей обсерватории в замке Шамбор - работал, читая восточный трактат, и только в обед получил тайную записку от своего слуги Брано, призывающую его отправиться в Сен-Мае.
  Вдали замерцал огонек, поэтому Козимо поспешил объявить себя, прокричав когда-то выбранное для него приветствие на латинском, являющееся одновременно и паролем: "Filius lupae et Lucane (cын волчицы и Лукана*), алхимик Козимо Руджери. Огонь вдалеке мелькнул, погрузив на мгновение подземный коридор во тьму, что означало, что гостя услышали и признали. Наконец пространство впереди начало светлеть, и теперь Козимо мог различить ручейки воды, стекающие с каменных стен, - воды, пробирающейся сквозь землю и скапливающейся в отложениях почв каждый раз, когда шли продолжительные дожди.
  - Рад вас видеть, синьор, - поздоровался с Козимо стражник, охраняющий вход в подземный лабиринт. Это был крестьянин, привезенный королевским алхимиком из Флоренции. Козимо бросил на него быстрый взгляд и проследовал к человеку в длинном плаще.
  В небольшом вытянутом помещении, которым заканчивался коридор, царил полумрак. Здесь тоже экономили на освещении, выставив два факела, один из которых был тем самым signum**, оповещавшим о вторжении врагов. Совершено пустая комната, с темно-серыми стенами, ничем не примечательная, кроме экзотического растения и щита с гербом францисканцев (смелая ловушка для любопытных!), висевшего по левую сторону от входа в помещение.
  Человек, ожидающий Козимо Руджери, был его сыном Роже, возглавлявшим во Франции школу "тайных наук". Увидев отца, он поспешил к потайной двери, скрывающейся за огромным горшком с раскидистым кленантом, способным жить без света и блаженно пребывающим во влажной атмосфере. Под горшком находилась педаль с прикрепленной поверху каменной пластиной, маскирующей потаенный "ключ", который открывал узкий проход в стене.
  Протиснувшись поочередно в образовавшийся проем, Козимо и его сын оказались в зале, превышающей по размерам предыдущий закуток в несколько раз, но практически ничем не отличающейся от него, за исключением огромного стола и стульев с инкрустацией и кариатидами в виде львиных голов, впрочем, по большей части имевших человеческие черты. Он стоял по центру комнаты и был уставлен свечами. Кроме прочего, на стенах висели портреты двух хмурых мужчин, облаченных в темные мантии и сложивших руки с многочисленными перстнями у пояса. На дальней стене - широкий ковер, в центре которого, раскрыв крылья, сидел черный ворон, а по кроям извивался змеистый орнамент арабесок. Витиеватая люстра под сводчатым потолком вмещала сотню свечек, благодаря которым зала пылала светом и теплом.
  За столом томились двое, вперив невидящие взгляды в один из предметов интерьера. На них были накинуты темные плащи с болтающимися за спиной капюшонами. Две снятые черные маски лежали на столе. Третий человек, довольно высокий мужчина, пол-лица которого скрывал спадающий капюшон черного плаща, что-то быстро записывал, скрепя пером по узкой полоске пергамента. Переносная чернильница в виде таблетки, с двумя закручивающимися крышками и изображенным пентаклем на верхней, находилась тут же. Мельком взглянув на вошедших, человек продолжил свое занятие, и только когда прибывшие заняли свои места за столом, он прервал свою работу, с вниманием слушая каждого.
  - Отец, мы все приготовили для опытов, я настаиваю на их проведении именно сегодня, а не в назначенный срок, - глаза Роже, как и других членов совета, заблестели.
  - Но мы не можем отойти от канона! Этот опыт нов и может стать опасным, если убрать одну из составляющих. - Козимо Руджери понимал причину спешки, но не хотел, чтобы ради него кто-то из собравшихся пострадал. Он был разумным человеком, но далеко не благочестивым, поэтому проявленная им забота показалась ему самому признаком малодушия, с которым он боролся на протяжении многих лет. Тут же отвратительное чувство засвербело в груди: - И к тому же у нас нет приговоренного.
  - Кардано отыскал такого человека, - сказал сидящий рядом с Роже округлый человек с лысиной на голове. Это был мэтр Рене, парфюмер королевы-матери, искусный составитель ядов. - Сирота из Пьемонта, гугенот, чьи родители скончались много лет назад. Иных родственников он не имеет, ведет отшельнический образ жизни. Думаю, после его смерти никто не спохватится.
  - И я так понимаю, он уже здесь? - Козимо чуть привстал, глядя на Рене.
  Все члены высокого капитула кивнули. Козимо опустился на свой стул и задумался. Мужчины пытливо следили за ним, пытаясь проникнуть в его мысли, но никто не решился заговорить, боясь, что любые их слова могут склонить Руджери к неблагоприятному решению.
  - Возможно, это и к лучшему. Где этот несчастный?
  - Мы его закрыли в каземате, - ответствовал Рене.
  - Нужно его перевести в пыточную и побыстрее. Коли мы задумали это, нам нужно спешить.
  Кардано тотчас скрылся, а Козимо Руджери поднялся и подошел к большому ковру. Откинув его, он придвинулся к одному из двух глазков, проделанных в стене. Его взгляду предстала третья комната подземелья, самая загадочная и самая яркая из всех. Пожалуй, любопытный содрогнулся бы при виде помещавшегося там убранства, но не Козимо Руджери, привыкший не только к смертельной развязке всех придворных интриг, к которым иной раз и он прикладывал руку, но и участвующий во многих обрядах жертвоприношений, проходящих внутри мрачных замков реки Луара и в самом Париже.
  Козимо Руджери лично наблюдал за сооружением этой пыточной, которая спустя время превратилась в то, что он увидел. Через несколько минут в комнате, отделенной от Козимо стеной, появился худощавый юноша в болтающихся на нем тряпках. Видно было, что перед "церемонией" его долгое время не кормили и бичевали плеткой. Длинные порезы, оставшиеся на оголенных руках, до сих пор не зажили и начали гноиться от подземной сырости. Кожа пожелтела, а под провалившимися глазами, округлившимися от страха, когда его ввели в незнакомую комнату, обозначились большие черные круги. Все черты его красивого лица выражали испуг приготовленного на заклание ягненка. Как руки, так и ноги были заключены в кандалы, будто это преступник, приговоренный к казни. Через секунду он начал кричать и вырываться из рук двух сильных охранников, втолкнувших его в помещение. Но когда сюда вошел мэтр Рене, несчастный успокоился и задрожал всем телом, боясь поднять глаза на одного из мучителей.
  Довольно улыбнувшись, Козимо Руджери опустил ковер и повернулся к тем, кто стоял за его спиной.
  - Нам нужно спешить и еще по одной причине, - как будто вспомнив, сказал он, обращаясь к сыну. - Месье Ла Жалье сообщил мне о готовящемся приказе королевы. Вы знаете, что она задумала?
  - То же, что и всегда! - усмехнувшись, сказал Роже.
  - Отнюдь! Я буду сослан на галеры!
  Роже вздрогнул, но его испуг не передался стоящему рядом с ним человеку, чье лицо продолжал скрывать слегка опущенный капюшон, от которого падала длинная черная тень. Только глубокие, участливые и горящие глаза цвета финифти выдавали в нем человека, заинтересованного во всем, что происходило в подземелье.
  - Да-да, Медичи боится меня, и, чтобы оправдать свой страх, она нашла моим талантам иное применение. Я предполагал такой исход, поэтому, Роже, и назначил тебя тайным визитатором нашей школы.
  - Она не боится проклятия! - рассмеялся человек в накинутом капюшоне.
  - На ней больше, чем проклятие, на ней - рок! Один сын уже умер, дело за последними, и мы должны поспособствовать тому, как сделал это мэтр Рене. Но если он умрет, что произойдет через несколько лет, гнев падет и на вас, мой милый сын.
  - Но я не готов служить Наварре: у этой школы другие науки! - зашелся злобой Роже.
  - Как и Валуа! Ты прав, Роже, вот поэтому наша школа и создана для таких, как мы. Тех, кто не ищет истину, потому что уже нашел ее, - Козимо Руджери двинулся к проему, ведущему в пыточную. Следом за ним заспешили его сын и мужчина в капюшоне.
  - Мне странно, отец, что она тебя не казнила или не отравила, как других, - не унимался Роже.
  - Разве ты не догадываешься?
  Они шли по узкому коридору, совсем тесному, позволяющему передвигаться только одному человеку, а остальным следовать за ним гуськом.
  - Думаю, все мои мысли слишком далеки от истины.
  - Разве не я составил для нее самый точный гороскоп? - кипятился Руджери. - Разве не я предсказал ей, что все три ее сына станут правителями, но умрут поочередно, так и не насладившись престолом? Разве не Генрих Наваррский наследует трон? И, наконец, не я ли, находясь в сомнамбулическом сне, предрек, стоя у прялки, что она погибнет от Сен-Жермена?
  - Учитель хочет сказать, что он не шарлатан и в своих предсказаниях полагается не на каббалу, а на более точную науку, - заговорил мужчина в капюшоне, замыкавший цепочку перемещающихся по коридору людей.
  Здесь голоса их подхватывало эхо, унося дрожащие звуки под высокий свод. Тусклый фонарь со слюдяными стеклами, который Козимо нес в правой руке, наконец-то высветил конец изгибающегося влево туннеля, выведя алхимика королевы-матери к тупику. Нажав на выступающий камень в стене, он вошел в то самое помещение, куда привели пленника. Последний стоял на том же месте, возле странного сооружения.
  Встав напротив пьемонтца и убрав руки за спину, Козимо Руджери долго изучал приговоренного. Как первый, так и второй ни разу не видели друг друга прежде (не считая, конечно, того случая, когда Козимо наблюдал за мужчиной из глазка), поэтому и тому и другому захотелось рассмотреть поближе незнакомца. Несчастный понял, что стоящий напротив него человек имеет огромное влияние среди всех собравшихся, а посему тут же упал на колени, склонив голову перед господином, одетым в вышитую золотом одежду с тремя звездами, инкрустированными дорогими камнями.
  - За что мне такое наказание, месье? Разве я в чем-то провинился? - взмолился заключенный.
  Козимо Руджери облизал сухие губы.
  - Вы не знаете, кто перед вами стоит?
  Мужчина поднял голову. Маленькая капля пота стекала с его увлажнившегося лба; обогнув линию подбородка, она упала на пол, поросший плесенью. Черные волосы его тоже взмокли и напоминали всклокоченные перья.
  - Да, я знаю, кто вы. Вы - повелитель, - прошептал мужчина и снова опустил голову.
  - Ты преувеличиваешь, - надменно ухмыльнулся Козимо, тем не менее лесть несчастного ему явно понравилась. - Я всего лишь слуга неба - астролог и алхимик Ее Величества. А потому ты должен обращаться ко мне... - он пытливо заглянул в глаза юноши, снова смотрящего на него.
  Но приговоренный не произнес ни единого слова, он лишь ждал того, что мучило его во снах вот уже на протяжении недели. Не услышав ответа, Козимо закончил фразу, после чего удалился в коридор, приведший его в пыточную:
  - А посему ты должен звать меня... твоим слугой.
  Недоумение читалось в глазах юноши, когда он провожал взглядом таинственного человека и других, последовавших за своим наставником. В помещении остались только стражники, которые тут же схватили пьемонтца и потащили к огромному зеркальному сооружению в виде цилиндра. Рядом разместилась еще одна конструкция, напоминающая лебедку. К колесу была приделана цепь, перекинутая через железное кольцо, вставленное под потолком в металлический желоб, тянущийся к цилиндру. На конце нее, болтающемся на уровне головы человека, торчало еще по два кольца в кровавых подтеках. К ним и подвели юношу, заставив поднять руки.
  Возможно, догадываясь о том, что должно свершиться в этой комнате, он начал орать, моля о пощаде, и снова вырываться из мускулистых рук, державших его под локти.
  - Проклятые католики, чтобы вам в аду гореть, чтобы ваше сердце наполнилось пламенем и лопнуло, как бычий пузырь, - закричал пьемонтец.
  А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а, - звучало эхо под потолком.
  Брыкаясь и кусаясь, он все же вырвался и побежал к потайной двери, но та оказалась запертой, потому через секунду несчастный вновь оказался в цепких руках палачей. Когда его тащили обратно, он наткнулся глазами на икону Св. Иосифа. Глаза его, подернутые пеленой ужаса, просветлели, и тогда он воззвал:
  - Святой Иосиф, помоги своему брату, оставленному всеми!
  На этот раз стражникам удалось приковать к болтающейся цепи руки обезумевшего человека. Он уже перестал голосить, и только шумное дыхание выдавало его злость и ненависть ко всему живому и ликам, смотрящим на него. Он злобно сверлил их глазами, плевался слюной, но продолжал мысленно читать молитву. Костлявое тело оторвалось от пола и поплыло вверх вслед за железной цепью, накручивающейся на барабан колеса, которое вертел один из стражников.
  Теперь юноша болтался под самым потолком, как висельник. Совершенно обезумев, но все же питая надежду на спасение, он начал раскачиваться, предполагая, что столь сложная конструкция, на которой его подвесили, может сломаться.
  - Скотина, если ты еще дернешься, я проткну тебя пикой, - заскрежетал зубами один из стражников. В руках у него был длинный железный штырь с крюком на конце. Подняв его вверх, рослый мужчина зацепил кольцо в желобе и стал двигать его к пасти цилиндра.
  - Я уже в этом вижу предзнаменование, - в это время прошептал Козимо, стоявший на том же месте за стеной.
  Рядом с ним через другое отверстие за представлением следил мэтр Рене. Нижний угол ковра был приподнят и зацеплен пришитой петлей за маленький крючок, вбитый в каменную стену. Это позволяло наблюдателям без помех следить за опытом.
  Остальные сидели за столом, ожидая развязки тайного действа. Человек в капюшоне продолжал писать, изредка поднимая голову и прислушиваясь к доносящимся из пыточной крикам. Теперь он казался безразличным, и тот огонек в глазах, ранее сигнализирующий о его заинтересованности, сейчас потух. Длинный лист пергамента практически наполовину заполнили странные закорючки; письмо включало в себя ряд цифр и словесных символов с рисунками под ними.
  В помещении произошли некоторые изменения. На длинном дубовом столе появилась кювета с кровью, рядом с ней на тонкой золотой цепочке, закрепленной на железном стержне с подставкой, висела серебряная лампа, источающая тоненькую струйку голубого пламени и аромат ладана. Свечи, ранее стоящие беспорядочно на столе, приняли фигуру двойных дуг вокруг кюветы. С краю на столешнице лежала Книга жизни.
  - Пора! Наш узник оказался в магическом цилиндре, - сказал Козимо, продолжая наблюдать за комнатой из глазка.
  - Вы не боитесь ослепнуть на тот случай, если выделится квинтэссенция? - спросил мэтр Рене, отходя от стены.
  - Признаться, я даже не уверен, что у нас получится. Но я все же отойду в самый последний момент. Да... - Козимо повернулся к сидящим за столом, - я думаю, что стражников не следует выпускать.
  - Но они же не являются частью эксперимента! - ввязался в разговор молчаливый капюшон.
  - Все равно! Пускай находятся там, а вдруг наш заключенный вырвется из машины? Или... или мы породим демона. Нет-нет, они должны быть там и только там. Ведь они же наши praetoriani*!
  - Я тоже считаю, что палачи должны занять свое место возле жертвы, - мэтр Рене пролистывал древнюю книгу, доставшуюся ему от отца.
  - И потом, только мы вправе знать, где спрятана чаша смерти и Священный Грааль, - добавил Джероламо Кардано.
  По его лицу было видно, что он скучал, и ему ужасно хотелось с кем-то поговорить, правда, все эти люди в данный момент находились под влиянием других увлечений и не замечали его явного нетерпения. А ведь ему так хотелось рассказать о последней сплетне двора, услышанной от слуги секретаря Медичи Клода д"Обепине. Эту информацию еще никто не знает из присутствующих в зале, думал он, но потом посчитал, что произнесенные в эту минуту слова станут неуместными и непонятыми, отчего на него посыплется куча сквернословий, да еще назовут его плохим ученым, чье славное прошлое определено лишь незначительными математическими формулами. Поэтому Джероламо ждал своего часа, ерзая на стуле. И в сотый раз задаваемый им вопрос: "Почему именно меня пригласили на столь знаменательное для школы событие?" - по-прежнему остался без ответа.
  - Он затих! - громко прошептал Козимо. - Мэтр Рене, настал ваш черед!
  Склонившись над кровью, парфюмер королевы-матери начал шептать каббалистические заклинания, как будто хотел пробудить красную субстанцию. Иногда сквозь паузы, образующиеся между возгласами мэтра Рене, можно было услышать шорох крыс, облюбовавших эту тайную обитель.
  Наблюдающий из глазка за комнатой Козимо пытался уловить малейшее изменение, он бегал глазами по иконам, которыми, точно плиткой, были вымощены все стены помещения. На них были изображены все известные до этого года святые, которых общим числом оказалось 732, а также образы Отца, Сына и Святого Духа. Вместе с иконой Девы Марии священные лики составили на задней стене подобие креста, в центре которого, на деревянной табличке, стоял греческий акроним "Σωτηρ". По краям каждой иконы, на толстых рамах, были выбиты символические знаки - имена всех, кого поместили на влажные каменные стены, монограммы, в каждой букве которых заключалось зло:
  Mαςμς, Ψεβαή, Χστκρα, Σζγήμς...
  Под ними, на верхней и боковых рамах, виднелись нарисованные кровью зловещие знаки, двумя из которых стал Бафомет и анкх ќ- предтеча смерти. Третья идеограмма - круг с несколькими заключенными в нем символами. Вокруг зеркального цилиндра чадили тридцать три свечи, источая отвратительный запах, сальный, смешавшийся с вонью испражнений и миазмами трупного цветка Amorphophallus titanum, самого гигантского в мире.
  Оказавшийся в западне юноша колотил по стенкам темницы. Он желал выбраться, но его палачи, предполагая подобные действия, которые могли бы привести к разрушению зеркальной машины, решили предохранить дорогой материал, отлив железный цилиндр меньших размеров. Сейчас он и сдерживал разбушевавшегося человека.
  Литье обошлось автору эксперимента в пятьдесят тысяч золотых экю; однако задумка стоила таких масштабных трат, поскольку адепту удалось доказать всем собравшимся здесь, что опыт стоит свеч, тем более если это касается высших сил. Естественно, ни у кого из приверженцев эксперимента не нашлось такой суммы денег, способной покрыть все расходы. Тогда было написано послание, скрепленное печатью ордена и разосланное некоторым богатым домам с поручителем тайной миссии, который витиевато объяснял суть дела, нисколько не обмолвившись о настоящей подоплеке эксперимента и о том, что в нем будет задействован живой человек:
  "Я сам все это видел и свидетельствую об этом для вас, чтобы вы поверили. Мое свидетельство истинно, и я знаю, что я говорю правду. Все это произошло, чтобы исполнить слова Писания: "Ни одна из его костей не будет переломлена", - так было написано в письме.
  - Так что вы собираетесь изобрести? - уточнил кто-то из негоциантов.
  - Еще одного homunculus. Мы хотим оживить мертвую материю, как Альберт Великий, Арнольд де Вилланова, Парацельс, - отвечал тайный посланник.
  - Я слышал, что ваш орден нашел формулу алхимического золота, - сказал кто-то из банкиров.
  - О, милорд, вы преувеличиваете наши познания. Если бы это было так, то я уже был бы на небесах! - рассмеялся поручитель.
  Представитель ордена, а это был сэр Френсис Бэкон, не просил многого, однако ярые сторонники их ордена по всему миру не жалели собственных средств, ведь им внушили, что это открытие может освободить их из-под гнета собственных чувств и желаний, более того - возвысить до самого Господа Бога.
  Приготовление к Великому эксперименту длилось больше года - адепты искали мученика, хотя, по сути, им мог стать любой человек с любой верой и иными взглядами на жизнь, но все-таки автор опыта настаивал на избранности несчастного, считая, что таким образом им удастся достигнуть высшего предела, превосходства инь над янь, а янь над небесной материей. Да-да, эти люди вплели в свою науку учения древних китайцев, считая, что таким образом, в единстве всех религий и других высших учений, можно обнаружить запредельную чистую материю, ибо черную - человеческое "Я", лежащее в основе познания того мира, где они живут, - они уже постигли, а то, что лежит выше их понимания, являясь концом вселенной, оставалось для них самой сложной загадкой, формулу которой не мог вывести ни один ученый муж за время развития всей истории человечества.
  - Я, кажется, зрю превращения! - воскликнул Козимо Руджери. Пальцы правой руки, которой он опирался о стену, глядя в глазок, задрожали. - Videte*! - обратился он к привставшим из-за стола людям.
  Первым к отверстию в стене скорым шагом подошел его сын Роже. То, что он увидел, нельзя было назвать проявлением сверхъестественного - просто зеркало, скрывающее несчастного, стало чуть подрагивать.
  - Я слышу музыку! - сказал Кардано. Он стал ходить по зале и, дирижируя рукой, напевать какой-то странный мотив.
  - Это первичная небесная пульсация, - оторвавшись от своих записей, сказал человек в капюшоне. - По моим расчетам, она не может превышать пять и четыре тона, что соответствует символу общей устойчивости структуры Мироздания. Ваш великолепный слух, мэтр Кардано, снова вас не подвел.
  Тем временем Рене продолжал читать каббалистические заклинания, все больше впадая в состояние транса, отчего он начал раскачиваться. Теперь ему не требовалось смотреть в большую и тяжелую книгу, которую он держал на руках: заклятия сами вылетали из его уст, только что кем-то придуманные. Казалось, что это говорит не мэтр Рене, а кто-то иной, ибо даже голос этого человека чуть изменился, став более низким и хриплым. Кордано подбежал к нему, испугавшись за старинную книгу, которая все ниже клонилась к полу на расслабленных руках парфюмера, и, осторожно разжав пальцы заклинателя, вытащил древний схоластический талмуд, и, закрыв его, замер, пораженный изменившимся лицом товарища - мэтр Рене походил на алебастровую статую, с прикрытыми глазами и постоянно двигающимся ртом. Руки его, освобожденные от предмета, так и остались в прежнем положении с растопыренными и согнутыми пальцами.
  А в это время человек, заключенный в зеркальную "бочку", истошно кричал, клялся всеми святыми, что он отомстит за истязательства над собой. В перерывах между руганью и сквернословием адепты слышали вой, идущий от стеклянного предмета. От этого шума все содрогались, поглядывая в страхе друг на друга и пытаясь прочесть в глазах того, на кого был брошен взгляд, ответ на мучающий каждого в эту минуту вопрос. Но больше всего ужас и каменное оцепенение поразило двух стражников. Они замерли около правой стены в тот момент, как начала трястись зеркальная конструкция. После чего один из них бросился к закрытой двери и начал молотить по ней, истошно моля его выпустить. Услышав крики своего напарника, ожил и второй praetorianus. Он присоединился к своему товарищу и также невыносимо завопил, прося о пощаде.
  Но мучители были непреклонны, ожидая развязки. Вскоре кровь в кювете начала покрываться пузырьками, и через две секунды забурлила и зашлась пламенем; она горела до тех пор, пока один из стражников, держащий в руке железную секиру, не убил безоружного товарища. И в тот миг, когда тяжелый предмет опустился на череп несчастного, кровавое пламя, сильно вспыхнув, пахнуло в лицо сидящего за столом капюшона десятками искр, разнеся по зале запах смерти.
  Когда второй стражник остался наедине с лубочными изображениями святых, которые, казалось, смотрели на него осуждающе, он упал на колени и, обхватив голову руками, закричал: "Я есть вся истина!", а потом повалился на пол и забился в судорогах. Его трясло несколько минут, после чего он замолк, и Козимо Руджери, рассказывающий столпившимся возле него людям о происходящих за стеной событиях, закончил свое повествование об участи последнего стражника возгласом: "Я вижу пену на его губах! Это кровь!"
  Мэтр Рене еще продолжал читать молитвы, когда умолк голос вопившего в цилиндре мученика. И словно в подтверждение его смерти по зале пронесся легкий ветерок, который уловили все члены высокого капитула.
  Козимо уже не наблюдал за комнатой, как и обещался мэтру Рене, дочитывающему в этот миг последнюю черную молитву. На конечном слове "случилось", произнесенном на иврите, он открыл глаза и оглядел всех собравшихся в зале. Больше никаких мистических действ не произошло ни здесь, ни в пыточной. Однако это затишье оказалось временным: когда Козимо открыл потайную дверь, ведущую в коридор, который соединял эту комнату с той, где случилась аутодафе, все свечки как на люстре, так и на столе погасли. В опрокинувшейся на ученых темноте, раздалось два испуганных возгласа, принадлежащих мэтру Рене и Кардано, и только после того, как свет вновь был обретен, ученые мужья смогли отправиться к мертвецам.
  Войдя в комнату, каждый из членов ордена ни преминул зажать нос - настолько отвратительными здесь были зловония. Казалось, что все помещение только что восстало из ада, ибо Козимо отметил внезапно появившийся нагар на всех иконах, закрывших святым глаза, словно те не пожелали видеть насильственной смерти людей.
  Первым делом ученые ознакомились с комнатой и с телами, валяющимися на полу. Никаких существенных изменений, кроме того, что отметил Козимо Руджери, они не обнаружили. Один труп стражника, убитого обезумевшим напарником, лежал у самой двери в пыточную, другой - в десяти метрах от него. Их тела выглядели так же, как и усопшие всего мира. Источающие зловонный запах свечки, окольцевавшие цилиндр, догорели почти до основания, но ни одна из них не покрылась черной окалиной, как предполагали ученые. И, наконец, продолбленные в стене дырки, через которое велось наблюдение все время, что длился эксперимент, не выпустили столпы света от предполагаемой вспышки в конце мессы. И тогда ученые мужья решили увидеть того, кто находился в железной камере.
  - Вы знаете, дорогой друг, - обратился к человеку в капюшоне мэтр Рене, пока Кардано шел за огромным молотом, купленным у одного оружейных дел мастера, - я уверен, что Пиатро, наш мученик, не умер. Когда мы доберемся до него, он набросится на нас, будучи уже мертвым.
  - В вас играют религиозные предрассудки, - ответил капюшон.
  - Да, мэтр Рене, вы слишком религиозны, несмотря на ваш талант читать заклятия, - хихикнул Роже.
  - Вы забываете о превосходстве человеческого мозга над всем сущим! Живых мертвецов никогда не было и не будет, ибо человек, создавший себе подобного, не сможет жить на земле. Его убьют, как и в сказаниях про сына Вефлиемского, - не преминул напомнить своим ученикам Козимо Руджери, полагаясь на основную догму своего учения.
  - Его убьют, как Иуду. Однако никто не скажет, что он ни был при правителе: так слабые могут почувствовать свою силу, - сказал человек в капюшоне.
  Он постучал по зеркалу, вобравшему все тайны этой комнаты.
  - Ты все еще употребляешь Cannabis sativa*, Нострадамус? - спросил его Козимо.
  - Я исключил один из компонентов. Вы считаете, что я сделал неправильно?
  - Отнюдь. Ты единственный из всех, кто может с помощью этого зелья видеть дальше своего носа. Даже я преклоняю перед тобой колено, ибо стою на четыре столетия позади тебя.
  - Такие опыты могут закончиться плачевно! - завистливо возмутился сын Козимо Руджери.
  - Я люблю тебя, как отец, но не как учитель. - Козимо осматривал в очередной раз икону Отца, стоя спиной к ученикам и задрав голову. - Если ты хочешь увидеть призраков, то обращайся к Медичи. Но помни, - продолжил он через секунду, - если ты не будешь использовать всех сокровищ своего мозга, то закончишь жизнь, как Гаумата**. Нет никакой магии, алхимии и астрологии, есть только ты, который управляет ими, создавая видения.
  В комнату вошел Кардано, согнувшись под тяжестью большого молота. Взглянув на предмет, все адепты пожалели, что стражники умерли так скоропостижно.
  - Я думаю, ударить должны двое, - сказал Козимо и обвел пытливым взглядом аудиторию.
  Первый удар лишь сотряс толстое стекло, но со вторым появилась трещина, которая быстро расползлась зигзагами по всему цилиндрическому зеркалу. Третий удар приняли на себя мэтр Рене и человек в капюшоне. Им чудом удалось спастись от упавших на пол огромных осколков: они вовремя отбежали к людям, прижавшимся к стене.
  Зеркало осыпалось по кусочкам, и когда последний осколок упал на пол, расколовшись на сотню частичек, в которых тут же отразились лики святых, а от стеклянной оболочки остались острые зубцы, похожие на кинжалы, члены ордена двинулись навстречу истине.
  
  V
  
  Семилетняя Соня Бездомная крутилась возле высокого зеркала - обхватив юбку ручонками, она радостно разглядывала обновку. В этом белом платье колокольчиком ей больше всего нравился бантик у ворота - он был розового цвета, как поводок у ее котенка Люмпика. "Белое, как у невесты", - сказала мама. И хотя Нина Бездомная, мать девочки, с пренебрежением относилась к белому цвету, зная о нечистоплотности детей, она все-таки решила сделать исключение. Только в этот день, хотя он и не был праздником: семилетие Сони отпраздновали два месяца назад, пригласив всех друзей девочки и купив огромный торт со взбитыми сливками и семью разноцветными свечками. Соня получила гору подарков и еще месяц ходила, гордая и раздувшаяся от счастья, и вот снова подарок!
  Белая прозрачная шляпка лежала рядом на стульчике. Те же розовые ленточки на тулье, но меньше кружев, чем на платье. Взяв головной убор, Соня долго разглядывала его, размышляя, куда его можно надеть. "Нет, в школу не наденешь, только если на прогулку по городу или в цирк, или кинотеатр", - думала она. В своем возрасте она во всем хотела походить на мать, которая была ужасной модницей и воображулей, как выразился маленький Славик, сын дяди Вади и тети Юли. Поэтому Сонечке пришлось стать и воображулей, и модницей, хотя она еще не понимала, что означает последнее слово.
  Мама любила после работы глотнуть виски, и Сонечка как-то решила перенять и эту привычку. Однажды забравшись в бар, она приметила ту самую початую подарочную бутылку "Баллантайнс", которая еще вчера стояла на столике возле телевизора. Девочка откупорила зубами пробку и осторожно, по каплям, налила четверть стакана, затем села в кресло, как мама, подогнув ноги, устремила взор в окно, занавешенное тюлевой занавеской. Стоит отметить, что девочка с точностью, с мастерством настоящей актрисы, скопировала манеры своей матери, ей даже удалось передать характер своей родительницы - больше печальным взором серых глаз, в котором в тот миг читалась какая-то обреченность, присущая матери. Кстати, цвет глаз у обоих был одинаковым.
  Следом девочка резко поднесла стакан ко рту и сделала маленький глоток. В мгновение ока все черты ее худенького личика изменились: да, завершить эту сцену, как мама, ей не удалось - личико сморщилось в обезьянью гримаску, глазенки сначала округлились, а потом превратились в щелочки. Отплевывалась она долго, потом произнесла тоном знатока: "Какая гадость". В тот же день она решила, что эта привычка матери не подойдет к ее утонченной натуре.
  - Ну, все-все, хватит. Мы опаздываем, - мать потянула дочку на улицу. - Иди, переодевайся.
  - Нет! - резко оборвала мать Соня.
  Покупатели одного из дорогих бутиков столицы оглянулись на крикливого ребенка; некоторое время поглазев на застывшую парочку, они принялись дальше обходить вешалки с нарядами. Щеки Нины налились румянцем, ей захотелось побыстрее покинуть бутик, где она чувствовала себя, признаться, неуютно. Атмосферу дискомфорта создавали не громилы-охранники, разгуливающие по залам двух этажей "Marc Jacobs", а роскошь магазина. Нина Бездомная редко заходила в подобные места, в основном домашний скарб и одежду она приобретала в дешевых супермаркетах, как "Пятерочка", или на рынках. И только в этот день она решила сделать исключение, посчитав, что он должен изменить ее судьбу.
  Что касается нее самой, то она долго наворачивала круги вокруг красивого черного брючного костюма в полосочку, но он стоил просто умопомрачительную сумму, равную ее зарплате за три месяца. Для нее было непростительным потратить за один день все свои сбережения, да и внутреннее чутье подсказывало, что нужно повременить с этой покупкой. Хотя зачем, раз впереди, как обещал Мирлан, грядет рай небесный по сравнению с ее нынешним положением? Так чего же ей ждать, когда можно прямо сейчас начать наслаждаться благами жизни? Она уже вытащила кошелек, чтобы расплатиться за две вещи, когда голос рассудка снова остановил ее.
  - Так вы будете платить? - заторопила ее приятная женщина, стоящая за кассой.
  - Да-да, белое платье, которое мерила моя дочь.
  Теперь предстояло самое сложное - уговорить Соню надеть свою старую одежду - желтые шортики и футболку. Дочь не была капризным ребенком, но порой, как, например, сейчас, она упиралась рогами, желая что-то заполучить, и тогда никакие уговоры не помогали, хоть об стенку головой бейся. Возвращаясь к ней, Нина увидела, что дочурка прилипла к зеркалу. "Вот, вроде, пять минут назад оторвала ее от этого занятия, а она опять за свое, красотка!" - пронеслось в голове.
  По дороге Нина все-таки решила, что возня с дочерью закончится ее поражением, а поэтому лучше согласится на уговоры Сони отправиться в Крым в этом белом платье. "Детей нужно всегда баловать. Это мы, взрослые, не можем дождаться от жизни радостей, зачем же тогда обделять ею детей?" - вспомнила она слова своей матери, умершей три года назад от рака желудка. Все-таки Соня вырастет красивой барышней на зависть всем ее подругам, дай-то Бог, чтобы красота принесла ей только счастье, вздохнула Нина.
  - И не подумаю, - уже заранее запротестовала Соня, только увидев свою мать. Она продолжала красоваться возле зеркала, то и дело поправляя на хорошенькой головке широкополую шляпу. Настоящий ангелочек!
  - А я и не собиралась, - улыбнулась Нина. Она зашла в примерочную и стала собирать старое барахло дочери в пластиковый пакет, который прихватила у кассы.
  - Так ты разрешаешь мне ехать в нем? - выглянула из-за дверцы Соня.
  - Только без шляпки: ты ее потеряешь. - Она обернулась и попыталась придать своему лицу грозный вид: - Первое пятно - и платья тебе не видать, как своих ушей!
  Радостное личико Сони быстро скрылось за дверью, следом послышался ее звонкий голосок. Она как будто поддразнивала свою мать:
  - Так его можно выстирать и отбелить.
  - Спасибо за совет, - ответила Нина. - А с дырками ты будешь ходить?
  Из бутика Соня шествовала, гордо подняв голову. Она надменно поглядывала на всех клиентов, расхаживающих по павильонам, а на выходе вытворила самое гадкое, что можно было ожидать от этого чертенка, - показала язык охраннику. Нина смутилась и что-то промямлила. Но страж порядка оказался первосортной гориллой, поэтому даже носом не повел, а может, он уже привык, что все дети покупателей демонстрируют ему язык, подумала Нина.
  До площади Трех вокзалов они доехали быстро. Погода стояла жаркая, что было удивительно для столичного лета. Солнечные лучи припекали вовсю, отчего хотелось присесть в каком-нибудь открытом кафешке под тенистым зонтиком, но, увы, времени катастрофически не хватало. А, черт, чем судьба не шутит! До отправления еще целый час, за это время можно успеть поесть мороженого или выпить парочку прохладительных напитков с пирожными.
  Женщина открыла дверцу первой попавшейся забегаловки, усадила Соню за свободный столик, а сама пошла к стойке. Через пять минут она вернулась, неся два шоколадных коктейля.
  - Котенок, ты хочешь есть? - спросила она.
  Соня мотнула головой, раскачивая ножками под высоким стулом.
  - Хорошо, а теперь вспомни, что тебе мама говорила? - Нина примостилась рядом с ней и посмотрела на улицу.
  Это, скорее, было бистро; за стеклом прохожие спешили по своим делам. Нина блаженно вздохнула, вспомнив, что теперь ей некуда спешить. Она работала медсестрой в клинике имени Сеченова, ночные дежурства иногда длились неделями. Когда Соня была маленькой, сложно было разрываться на два дома, но теперь полегчало, да, теперь значительно полегчало! Отныне жизнь ее изменится, и кто знает, может, она оставит работу и откроет маленький бизнес, как пообещал Мирлан. И... они наконец-то поженятся.
  Вопреки всем неурядицам с постоянным пропаданием матери на работе, Соня выросла самостоятельным и рассудительным ребенком, и это обстоятельство радовало Нину. Уже к пяти годам они поменялись ролями - не мать следила за своей норовистой дочуркой, а Соня, изучив тонкие струны материнского характера, открыв ее стеснительность и даже в некотором роде закомплексованность, стала оберегать ее. Создатель одарил ребенка сильным характером, и порой она заставляла мать вернуться к кассе и взять сдачу, которую та забыла прихватить, или сама шла к продавцу, руки в боки, и требовательно просила свои деньги, которые в конечном счете действительно становились ее и быстро превращались в жвачку или шоколадку. Мать не была рассеянной, понимала Соня, просто работа сильно изводила ее, и домой она всегда возвращалась разбитой и уставшей. Наверное, поэтому у нее под глазами легли черные круги, от которых невозможно было избавиться, даже если проспать кряду пятьдесят часов.
  - Ну, вспомнила? - поторопила дочь Нина, видя, что та с завистью наблюдает за парнем на роликах, остановившимся возле них, за стеклом.
  Она давно хотела купить дочери ролики, но все время деньги разлетались в разные стороны. А когда вопрос снова вставал на повестке дня, оказывалось, что их опять не на что приобрести - Соне приходилось ждать следующего раза, но он все никак не наступал.
  - Да, вспомнила, - сказала девочка, с трудом оторвавшись взглядом от яркой обуви на колесиках. - Мне нельзя выходить из купе по ночам, если я захочу в туалет. В коридоре могут стоять плохие люди, - она загнула указательный палец. - Мне нельзя угощаться, если предлагают, - за указательным последовал средний. - И мне нельзя доставать расспросами наших соседей по купе. Мам, а дядя Мирлан правда станет моим папой? - выпалила она, так и не загнув безымянный палец и не выпрямив остальные.
  Нина покраснела до кончиков ушей и опустила глаза - что ж, когда-нибудь этот вопрос все равно бы возник. Она глотнула коктейля и произнесла после незначительной паузы:
  - Не уверена, но мне кажется, что в Крым он пригласил меня именно за этим. Точнее, нас.
  - А он лучше моего папы?
  Нина чуть не поперхнулась.
  - Конечно! - воскликнула она. - Твой отец променял нас на другую женщину. Богатую сучку! Ой, извини. У нас и без него на дворе праздник будет, ведь правда? - Нина потрепала дочку по щеке. Та довольно рассмеялась и засербала остатками коктейля.
  На вокзал они прошли быстрым шагом, слегка подпрыгивая от появившейся в ногах легкости, которую придали хорошее настроение и прекрасно проведенное время в забегаловке. Не заметили, как протолкнулись через толпу и оказались рядом со своим вагоном. Билеты Нина купила за день до поездки и успела выучить выбитые там цифры, им нужен был шестой вагон, третье и четвертое место.
   Возле худенькой проводницы в серо-синей форме уже стояла какая-то девушка в потертых джинсах и полосатой, как тельняшка, футболке и показывала свой билет и документы. Нина с Соней пристроились за ней, ожидая своей очереди. Странно, но билеты в купе, которые Нина приобрела в кассе, вовсе не были люксовыми, однако та машина, которая предстала железным зверем перед взором женщины, явно относилась к привилегированным. Поезд внешне походил на "Красную стрелу" - вверху и внизу на каждом вагоне тянулись желтых полоски, в конце каждого вагона белела надпись "Владикавказ-Москва". Нина еще раз недоверчиво оглядела поезд. "Все правильно: "Владикавказ-Москва". Время отправления - 17:00. Никакой ошибки не может быть. Это наш поезд", - подумала она.
  - Добрый день, - недружелюбно отчеканила проводница.
  Нина протянула билеты и паспорта.
  - Вы посмотрите, пожалуйста. Это наш поезд, а то...? - Нина в последний миг вспомнила, что забыла поздороваться, но, как видно, это не огорчило проводницу.
  - Ваш-ваш, - поспешно ответила она. - Первое купе. Третье и четвертое место.
  Сразу за переходной площадкой шел коридор, который загородила та самая девушка в полосатой футболке. Она словно застыла и диковато поглядывала внутрь первого купе. Нина легонько тронула ее, по себе зная, как человек от неожиданности теряется, а люди с сердечными болезнями даже могут схлопотать удар. Девушка ожила:
   - Ой, извините, - спохватилась та и пропустила внутрь салона спешащую парочку.
  
  VI
  
  Мать с ребенком проскочили в купе, как мышки, быстро покидав свои вещи в один из багажных отсеков, расположенном под правым нижним сиденьем. Когда Майя двинулась дальше, девочка кинула в ее сторону такой же пытливый взгляд, как и тот пиджак, продолжающий сверлить ее глазами, восседая за маленьким столиком. Внешне он был похож на бывшего бой-френда Майи Сергея Лизовского, что и заставило ее остановиться у первого купе. Незнакомец был одет в черный деловой костюм и розовую рубашку. На нее испытующе смотрели мутно-зеленые глаза на чуть дряблом лице; постриженные колышком волосы молодили мужчину, как и его довольно атлетическая фигура. В его глазах горел тайный огонек и еще что-то, что Майя не могла определить, но сразу подобрала слово, когда мужчина встал, чтобы закрыть дверь. Этот человек смотрел на нее с азартом, как охотник на трофей.
  Признаться, интерьер каждого купе хоть и выглядел заурядно, но впитал в себя некий изыск, к примеру, занавески здесь имели молочно-красный оттенок в тон цвета корпуса поезда. Можно даже сказать, что здесь было уютно, так как все полки-кровати были застелены темно-синими покрывалами, а от каждой материи пахло миндалем и апельсином. Особенно этот запах струился от занавесок, висевших на девяти окнах. Кроме них, в каждом купе на полу по-домашнему лежал маленький ярко-красный коврик с какими-то ромбами, зигзагами и кружками; все вместе походило на лицо девушки. На первой двери отсутствовала табличка с номером, запертое помещение было, судя по всему, нежилым, следом располагалось первое купе - и так до конца длинного коридора.
  Ее снова легонько толкнули. На этот раз через нее пробирался проводник, загорелый мужчина с некрасивым лицом. В то время как один сероватый глаз смотрел на девушку, второй - в окно. Нет, этот человек не был косоглазым, просто одно глазное яблоко было неживым, и сейчас на людей, идущих по перрону, глядел обыкновенный протез.
  - Добрый вечер, - заулыбался Майе мужчина, продемонстрировав желтые зубы, и устремился в конец вагона.
  Следующее купе оказалось закрытым, висевшая на двери табличка показывала цифру "два". Из третьей комнаты вышла старушка, она быстро захлопнула дверь и уставилась на проходящую мимо девушку с пластиковым пакетом в руке. Майя решила не обременять себя поклажей, поэтому в пакете находилось сменное белье и продукты, купленные на вокзале.
  - О, милочка, я вам, наверное, дорогу загородила?
  Что ж тут удивительного, коль пожилая дама поинтересовалась столь больным для нее вопросом? Эта тучная женщина в темно-синем комбинезоне, который скрывал часть ее полноты, закрыла своим рыхлым телом весь проход. Рыжие локоны толстым кренделями обрамляли ее хитрое желтоватое лицо; какие-то неестественные глаза бронзового цвета были словно нарисованы, как и круглые выпирающие губы.
  Только Майя хотела открыть рот, чтобы ответить женщине, как из двери купе номер Љ 2 появилось такое же странное создание. Эта, тоже пожилая, сплошь увешанная золотыми украшениями, была с двойным носом, как с первого взгляда показалось Майе, точнее, то, что зовется подбородком, настолько выпирало на худом лице, что выглядело вторым взращенным природой шнобелем. Меж тем на настоящем носе, длинном и худом, торчала черная пуговица-бородавка. Светлые волосы завивались, как и у ее соседки, а тело старушки, затянутое в розовое платье до пят, видно, попало в ужасную засуху.
  "Ну и экземплярчики!" - подумала девушка.
  - Вы что так и будете смотреть на меня, - разозлилась Майя, когда поняла, что старухи не собираются ее пропускать.
  И вдруг их как ветром сдуло, когда в конце прохода появился мужчина азиатской внешности в ярких клетчатых ботинках, чего, собственно, и следует ожидать от тех, чьи предки еще в древности ходили павлинами. Он прошел мимо Майи и скрылся в купе проводника. Девушке почему-то не захотелось провести все путешествие в компании с этой личностью, но на билете стояла цифра "шесть". "Должно быть, это тот самый последний салон, откуда вышел верзила", - быстро пронеслось в голове. В кармане джинсов заверещал телефон, Майя решила не брать трубку, зная, что звонит мать или отец.
  Оставшийся отрезок пути она прошла быстрым шагом, мельком заметив закрытое купе Љ 4 и четырех женщин, облюбовавших пятый салон.
  "Шестое" пустовало, и это было то самое купе, четырехместное, из которого вышел азиат. Взглянув в окно, Майя увидела мельтешащих и торопящихся людей - кто-то уже приехал в столицу, а кто-то, наоборот, как она, отправлялся в путешествие. Оглядев салон, она достала билет и стала вглядываться в цифры, тут снова раздался телефонный звонок.
  - Ну что, малыш, как у тебя дела? - спросил голос матери.
  - Я уже в поезде, - ответила девушка.
  - Отец уже совсем соскучился, - сказала мать.
  - Да, я ужасно соскучился, - откуда-то издалека прокричал отец.
  Майя улыбнулась.
  - Наберитесь терпения. Вы не успеете заметить, как быстро пролетят эти два дня. Целую. - Майя выключила телефон и устало примостилась на правое нижнее сиденье.
  В купе вошел азиат. Усевшись напротив Майи, он по-бычьи уставился на девушку, которая вмиг съежилась и придвинулась ближе к окну.
  - Вы до Владикавказа? - решила Майя завести разговор, чтобы сгладить неприятное впечатление, которое на нее произвел этот человек.
  Мужчина молчал, продолжая свирепо буравить попутчицу глазами; от его ледяного пристального взгляда у Майи поползли мурашки по коже. Сосед словно проглотил язык или был немым. Он продолжал на нее холодно смотреть, не проронив ни слова, окаменев, расставив ноги и подперев кулаками постель. Он, как и первый встреченный Майей пассажир, был одет в черное - в тонкую рубашку, настолько прозрачную, что из-под материи просвечивали черные завитки волос, и штаны, сидевшие на нем как две трубы. Голову с белым клоком волос, вероятно, обесцвеченным краской, оседлали массивные солнцезащитные очки.
  Нет, этот взгляд был уже невыносим! Майя вышла покурить, когда она вернулась, в купе находился еще один пассажир - старик. Он улыбнулся девушке, укладывая в багажный отсек под сиденьем, на котором ранее восседал азиат, две худенькие спортивные сумки. Его малиновые шорты топорщились клиньями, как юбка, а сильно волосатые ноги выглядели ужасно смешно...
  Майя уже смыкала глаза, лежа на верхней левой полке, когда услышала, точно в тумане, отдаленный бас азиата: "Когда она заснет, мы..." - на последнем слове мужчина многозначительно замолчал. Майя еще проворачивала в голове фразу, когда старик сказал следующее: "По-моему, она заснула". В тот же миг возле головы девушки воздух колыхнулся два раза, словно кто-то встал.
  Местина быстро вскочила и покосилась на свой пакет, в котором лежал кошелек с кредитными карточками, а следом - на сверкающие на уровне ее полки злобненькие глазки азиата. ("Зачем я взяла с собой кредитки?" - пропульсировало в голове). Пакет лежал в большом багажном отсеке, расположенном над дверью купе. Азиат быстро нырнул под полку-постель Майи. Наблюдая сверху за стариком, она поняла, что тот переглядывается с подозрительным типом; непонятный страх подкрался к самому горлу и заставил вместе с пакетом пройти в курительную комнату. Нет, лучше бы она полетела самолетом!
  Быстро переложив кредитки в передний карман джинсов, она немного успокоилась, потом закурила сигарету и взглянула в окно. Горизонт горел кроваво-красным, ночь медленно пробиралась в поезд, где по-прежнему плавилась духота. Только сейчас девушка заметила, что ни одно окно в коридоре не было открыто и, кажется, если ей не изменяет память, - во всех купе, мимо которых Майя проходила, ища свое место. Повернувшись к стеклянной двери, ведущей в коридор, она вдруг увидела мертвый глаз проводника, от неожиданности вздрогнула. Тот открывал дверь, чтобы войти.
  - Здесь нельзя курить, - грассируя голосом, протянул мужчина в форме. Вышитый на кармане его белой рубашки значок, серебрился радугой в догорающих лучах солнечного света.
  - А я и не курю. - Майя не заметила, как вытащила из пачки вторую сигарету, сейчас дымящуюся в ее пальцах.
  - Идите во-о-н в то помещение! - мужчина указал на подобную, наполовину застекленную дверь, ведущую на переходную площадку. Квадрат тамбура, где она стояла, упирался в дверь уборной.
  - Да-да! Только пообещайте, что исполните мою просьбу. Со мной в купе находятся два странных типа. Только что я услышала, как один из них сказал другому, что, когда я засну, они со мной что-то сделают... ну, вы сами понимаете. Так вот, может, позвать милиционера?
  По лицу проводника пробежала легкая тень, но он тут же взял себя в руки и предложил девушке переселиться в другое купе.
  - А как же милиционер? Ведь в вашем поезде он обязательно должен быть. А вдруг меня хотят ограбить?
  Лицо проводника еще больше посерело, а левый живой глаз скосился вправо в то время, как вставной остался на прежнем месте и загадочно посматривал на Майю.
  - Только другое купе! - сурово отрезал проводник и двинулся в начало вагона.
  "Странный какой-то, - подумала Майя. - Другой бы на его месте сразу пригласил мента".
  Она вернулась на свое место, сон уже во второй раз пытался пробраться в ее сознание, но она гнала его прочь, заставляя себя открывать на щелку глаза и следить за стариком. Последний изредка перекидывался пустыми фразами с соседом, его лицо не выражало практически ничего, хотя иногда он вскидывал свой умный взор на "спящую" девушку. Так прошло некоторое время, когда Майя почувствовала, что уже не в силах сопротивляться накатывающей на нее дреме, и вскоре действительно увидела зарябившие перед глазами картинки иного мира, где жили образы ее друзей и близких, когда почувствовала, что кто-то стоит перед ней. Она быстро открыла глаза и поняла, что в салоне погасло электричество, и теперь комнату освещал сноп света, льющийся из приотворенной двери. В купе никто не говорил, хотя и слышался монотонный разговор, проникающий сюда из других салонов. Местина снова закрыла глаза, когда осознала, что что-то снова отбросило тень на ее лицо; чуть приоткрыла левый глаз и по размытым очертаниям различила руку, тянущуюся к лежащему все на том же месте пакету.
  Снова вскочив, Майя увидела, как молниеносно азиат убрал руку. Мужчина стоял возле нее и делал вид, что подтягивается, разминая "затекшие" конечности.
  Майю затрясло, она сползла вниз и двинулась к купе проводника.
  - Я не ошиблась, сейчас у меня пытались стащить пакет. Правда, там нет ничего ценного, но... отведите меня к милиционеру!
  - Успокойтесь, - проводник расплылся в масленой улыбке; сидящая на узком сиденье девушка, та самая проводница, тоже заулыбалась. - Я лучше спрячу вас в другом купе, раз вы так боитесь. - И подмигнул живым глазом.
  В другое купе ее сопровождали оба проводника: впереди шел мужчина, а позади него - напарница. Когда открыли дверь, Местина увидела взъерошенного светловолосого человека, чуть полноватого, в серой рубашке и таких же серых джинсах. Он слегка раскачивался из стороны в сторону, словно медитировал, однако при близком знакомстве (его представили Майе как Шурика) девушка поняла, что мужчина пьян. Словом, резкий запах водки и граненый стакан компрометировали "забулдыгу", который, повернув к девушке бугристую красноватую физиономию, посмотрел на нее совершенно трезвым пронизывающим взглядом.
  - О, давай, цыпочка! - взвыл тот и закачался еще сильнее. Он быстро налил какую-то бурду из изящной зеленой бутылки и протянул стакан Майе.
  Она вскочила и помчалась прочь от этого вертепа, заранее предполагая, что проводник не оставит ее в покое. И действительно тот уже стоял рядом с ней и уговаривал вернуться к "другу", не взирая на то, что этот самый "друг" вел себя неподобающе и, что самое важное, не внушил бы доверия даже ребенку. Однако не это обстоятельство смутило девушку, а то, что эти люди почему-то хотят затащить ее всеми способами к незнакомому ей человеку. Вот и проводница уже стоит рядом с ней и также наставительно внушает девушке, что Шура ќ- хороший парень и ничего плохого он не сделает. И чем больше Майю уговаривали, тем жестче становились черты ее лица и тем сильнее холодели ее руки, в одной из которых девушка держала сигарету, а в другой ќ- пакет.
  В следующий момент она ринулась в туалет напротив и позвонила подруге Антонине Сливиной.
  - Ты еще там, - сонно спросила Тоня.
  - Меня окружают какие-то странные люди. Настоящий сумасшедший дом на колесах, - пожаловалась Майя.
  - Да ты не волнуйся: просто от работы еще не отошла. Ложись спать. Не успеешь заметить, как дома окажешься.
  Уверенный голос Сливиной подействовали на Майю успокоительно, хотя чувство непонятного страха, который с каждой секундой разрастался, продолжало разрывать сердце на кусочки... но все же она решила вернуться в купе. Через некоторое время в проеме двери появился черный силуэт проводника, поглядев некоторое время на забившуюся в угол особу, он сказал:
  - Спускайтесь, мы нашли для вас место!
  Майя искоса поглядела на возлежавшего на своей полке старика, который, казалось, спал. Однако сложенные крестом руки на груди его выдали - одна из них дернулась, и, быстро открыв глаза, он тут же их захлопнул. Что же касается азиата, то тот в свойственной ему "бычьей" позе продолжал сидеть на своем месте, как статуя, и, вращая выпученными глазами, проследил за тем, как девушка выходила из салона. Он выскочил следом и скрылся за дверью купе номер четыре.
  - Вот здесь вы будете в безопасности! - проводник обвел рукой помещение, где находился пульт управления вагоном, а также мойка, большой железный ящик, металлические настенные шкафчики и другие предметы служебного интерьера. Имелась и узкая лежанка, на которой ранее сидела молодая проводница.
  - Вы садитесь, не бойтесь, у меня дочь вашего возраста, - проводник приветливо откинул маленький складной столик, на котором в мгновение ока появился один пустой стакан. - Хотите чаю?
  - А дверь точно закрывается? - Майя еще в нерешительности стояла в тесном помещении, у двери, прижавшись к правой стенке.
  - Конечно! Так чаю вы будете?
  - Не знаю, - Майя несколько раз открыла и закрыла железный замок. Только после этого она, вполне довольная, уселась на полку со свернутым рулоном матрасом у стенки. Тем временем проводник продолжал ласково говорить:
  - У меня очень вкусный чай. Уверен, что вы такого не пробовали. Чистый Цейлон с кардамоном. А за-а-а-пах... Райская вода! - Он гремел посудой, по пояс погрузившись в огромный шкаф у двери с железными створками. Проводник, казалось, не замечал обеспокоенности гостьи, хотя то и дело выглядывал, бросая быстрые взгляды на девушку.
  - А у меня и печенье есть! - продолжал убаюкивать он. - А, кстати, как вас зовут?
  - Майя.
  - А меня Моисей!
  В глазах Местиной снова появился огонек беспокойства. "Разве у человека может быть такое имя?" - подумала она.
  - Как у библейского героя?
  - В самое яблочко! - заулыбался проводник. - И как вам столица?
  - Не соскучишься, - задумчиво протянула девушка, поглядывая, как проводник наливает в стакан воду из чайника. Тут же появилась раскрытая коробка с печеньем, которое выглядело очень даже аппетитно, так что девушка надкусила одно, продолжая наблюдать за Моисеем.
  - Да, вы пейте-пейте чай, не стесняйтесь, - сказал проводник и для чего-то отвернулся, а потом и вышел.
  Вернулся он через минуту и первым делом бросил взгляд на почти опорожненный стакан, а следом улыбнулся краешком губ:
  - Ну как - вкусно? - Он стоял вальяжно в проходе двери, скрестив руки, словно заключенный в раму портрет ужасно довольного жизнью человека. - И что?
  - Чтó что? - Майя зевнула, прикрыв рот, и посмотрела за окно, пытаясь различить в кромешной темноте пробегающие окрестности, но там виднелся черный прямоугольник, как черный квадрат Малевича.
  - Что вы будите делать в родном городе? - глаза Моисея метнули на Майю искру. Она сделала глоток и почувствовала, как комната вместе с проводником поехала вправо, а потом влево, после чего она закачалась, как неваляшка, при всем том девушке стало хорошо, и она ощутила, как по жилам разливается какая-то сладостная нега. Вскоре картинка перед глазами приняла свое привычное положение, и сразу захотелось спать.
  - Ничего, кроме важной встречи, - ответила она пьяно, язык начал заплетаться. - Извините, не могли бы вы оставить меня: мне ужасно хочется спать.
  Продолжая довольно улыбаться, проводник ушло выскочил из своей "конуры", и уже через секунду Майя лежала на узкой лежанке, поглядывая сонно на закрытую дверь.
  Состояние, охватившее Майю, нельзя было назвать сном, ибо каждые пятнадцать минут девушка открывала затуманенные глаза и оглядывала помещение, всегда останавливая взор на закрытой двери. Она толком не знала, почему ее мозг бодрствовал в то время, как тело расслабленно растеклось по колючему и жесткому матрасу, на котором и сидеть-то было не удобно не то, что спать. Как бы то ни было, в какой-то момент девушка услышала звук поворачивающегося замка. Этот шум словно шел из бочки, но был настолько реален, что не мог казаться отголоском сновидения. И реакцией на него стали распахнувшиеся глаза девушки.
  
  VII
  
  Дверь тихо приоткрылась, явив проводницу Липу, однако не успела она войти в купе, как раздался душераздирающий крик, заставивший ее подпрыгнуть и выпустить из себя легкий звук - то ли "ой", то ли "ай".
  - Зачем так громко? Вы пассажиров разбудите! - обиженно запротестовала она и, не обращая внимания на забившуюся в угол девушку с округлившимися глазами, схватившую впопыхах стакан для самообороны, Липа залезла в металлический шкаф у двери, чем-то звякая и все время выглядывая, чтобы проследить за опешившей барышней.
  Майе подумалось (она поняла это по характерному бряцанью стекла), что проводница заглянула сюда с умыслом и что та готовит какой-то отвратительный раствор, который... Точно:
  - Вам бы снотворное выпить, а то не заснете... Бедняжка! - мелодично сказала Липа и с фальшивой улыбкой протянула ей стакан, в котором что-то булькнуло.
  "Нет-нет, никакого снотворного: знаем мы вашу гадость!"
  - Проводник же сказал, что это купе безопасное и что сюда никто не зайдет! - накинулась на молоденькую проводницу Майя.
  На укоризненный упрек девушки Липа не нашлась, что ответить: она просто как-то задом шмыгнула из купе, успев закрыть только металлический шкаф, хранящий, по-видимому, массу интересных вещей, которые могли бы заинтересовать правоохранительные органы. Так думала Майя, в очередной раз набирая Тонькин номер телефона.
  - Сейчас заходила проводница. Тайком. Что-то проверяла. У нее на лице было написано, что она что-то вынюхивает. И какую-то гадость мне все время подсовывала, как и проводник, - мол, выпей, дурочка, - выпалила она. На часах было три часа ночи. Оглядевшись, Майя зашептала: - Мне кажется, что они наркотики подсыпали в выпитый мною чай.
  На той стороне трубки на несколько секунд воцарилось гробовое молчание.
  - А ты сойти с поезда не можешь, если так боишься? - наконец заспанным голосом произнесла Антонина.
  - Ты предлагаешь пересесть на другой поезд?
  - Да.
  - Хорошо бы. Только на дворе ночь... И родителям я обещала, что приеду послезавтра утром. Они будут встречать меня.
  - А чего ты так испугалась? - возмутилась подруга.
  - Подозрительные они все. Двое пытались меня обокрасть.
  - А менты?
  - В этом поезде никто не знает, кто это такие.
  - Понятно. - Снова повисла пауза. - У тебя только два выхода: либо остаться и поспать, как нормальный человек...
  - Либо быть ограбленной. Надо было все-таки на самолете полететь, - простонала Майя.
  - Ладно, решай сама. - Сливина повесила трубку.
  Только Майя хотела спрятать сотовый в карман, как комната затрещала от разрывающегося звука. Знакомая мелодия подсказала, что пришла SMS, на экране загорелась надпись без номера:
  
  ВЫ ПОПАЛИ В АДОВУ ОБИТЕЛЬ.
  
  Глаза девушки медленно расширялись по мере того, как смысл присланного сообщения по крупицам вползал в ее мозг. Телефон, зажатый в правой руке, начал чуть вздрагивать, подсчитывая удары заколотившегося сердца. Надпись мигала на салатовом экране, а затем погасла, но Майя продолжала смотреть на серое окошко, размышляя о том, кто же мог так злостно над ней пошутить. А ведь это была не иначе, как шутка, ибо Майе еще ни разу не посылали подобного рода сообщения с неприятным и пугающим смыслом.
  Из скованного состояния вывел какой-то шорох. В дверь постучались, совсем тихо, словно дотронулись, или кого-то толкнуло от качки поезда. Потом - молчание, и вот снова три раза по стуку.
  - Войдите, - громко произнесла Майя и в тот же миг подумала: "Как глупо. Это же не гостиница. Знать опять проверяют".
  Из черной полоски (видно, в коридоре забыли включить освещение) выглянула белобрысая голова Моисея, проводник быстро оглядел обстановку помещения и тут же скомандовал:
  - Выходите. Быстро! На этот раз вы в безопасности, - поняв, что девушка не собирается уходить из служебки, он проворчал: - Шустрее! Вы тут всех пассажиров перепугали. У меня работа из-за вас стоит. Быстрее, говорю!
  Последние слова прозвучали слишком грозно, отчего Майя заторопилась и пулей вылетела из купе. Хотя сознание у нее было ясным, она шла за Моисеем и понимала, что плывет, как в тумане. Она запомнила совершенно пустое четырехместное купе где-то посередине вагона и то, как быстро она закрыла замок и повалилась на влажную постель. Почему простыни были мокрыми? - скорее, это проявление уже начавшегося бреда. Но нет, когда Майя во второй раз провела рукой по материи, то поняла, что простынь действительно была чуть увлажненной, как будто постельное белье только что вытащили из стиральной машины. Ну да ладно: можно придираться ко всем деталям скудного интерьера, а уж тем более когда никто из "жильцов" этого дома на колесах тебе не нравится, - тогда и предметы станут ненавистными.
  Майя силилась не заснуть, что ей стоило огромного труда, однако в какой-то момент мысли в ее голове начали путаться, и она не заметила, как погрузилась в сон. Неизвестно, сколько она пребывала в дреме (а она отчетливо помнила, что часто открывала глаза и обводила салон задурманенным взглядом, все время останавливаясь на двери, и только после того, когда не она, а кто-то другой в ней определял, что видит закрытое и пустое помещение, глаза быстро захлопывались; иногда ей казалось, что даже за пленкой век она видит очертания купе), но когда девушка проснулась, солнце за окном стояло на вершине небосклона. Было около полудня. Она потянулась, недоуменно поглядывая на окружающие ее предметы. Руки, которые до этого задорно зависли над головой, камнем упали на постель: Майя увидела, что сидит на алой простыне, точнее, на довольно большом пятне. Руки и одежда тоже были испачканы в чем-то красном. Она оторопело рассматривала их, еще не понимая, что же произошло, вдруг резко вскочила, как ошпаренная, и начала сдирать с себя одежду. Слава Богу, что она догадалась прихватить с собой любимую юбку-шорты в бордовую клетку и бирюзовую рубашку! Ведь это была кровь! А иначе подсохшие пятна не пахли бы сладковатым запахом.
  - Черт, черт, черт! - простонала Майя, усевшись на соседнюю полку и испуганно разглядывая кровавый след. - Что же делать?
  Конечно, она вспомнила о минувших ночных приключениях, хотя их и назвать-то так нельзя. Кто-то вчера расправился в этом купе с человеком в то время, как она спала в каморке проводника. В это сложно было поверить, но другого объяснения появившемуся красному пятну на простыне Майя не могла найти.
  - Что же делать? - во второй раз спросила она у себя и тут же вскочила.
  Рывком сдернула окровавленную простынку, свернула в трубочку тоже запачкавшийся матрас и закинула его на верхнюю полку, где лежали еще два точно таких же свертка. Поразмыслив, Майя поменяла местами матрасы, положив свой к окну. Красную простынь она кинула в один из багажных отсеков под нижними полками, грязную одежду спрятала в пакет (сильно обрадовалась, увидев, что он сделан из непрозрачного материала), а запекшиеся следы на руках растерла слюной, после чего забралась с ногами на полку и затравленно уставилась на оголившуюся коричневую кожу "кровавого" ложа напротив.
  Неизвестно, сколько прошло времени, когда Майя пришла в себя и схватилась за телефон. В квартире родителей гудок занудно растягивал каждую ноту - дома никого не было. "Конечно, сегодня же будничный день и все ушли на работу", - с сожалением подумала она. Клавиши на телефоне снова быстро застучали, и через секунду девушка услышала запись: "Вы позвонили в Федеральную службу безопасности. Наберите добавочный номер в тоновом режиме или позвоните по телефону: 3287687". Майя нервно сглотнула и набрала указанный номер. Там не то, чтобы никто не ответил или она услышала гудки, говорящие о том, что линия занята, - там, вообще, ничего не было. Грозовая тишина! Ее подключили к несуществующему номеру! Майя попробовала повторить попытку, и все время попадала на это невыносимое безмолвие, словно весь мир разом замолчал, точно всех уничтожили одним атомным взрывом, от которого часть Земли попала в ловушку пустоты и безвременья. Тогда она начала наобум набирать незнакомые ей номера. И снова мертвое безмолвие! В последний раз она набрала номер родителей, ожидая услышать гудки, но и там не прозвучало ни звука, молчал и сотовый Сливиной. Это был самый настоящий шок для девушки. Майя покрутила в руках сотовый и произнесла обреченно:
  - Но ты же работаешь. Я знаю. - Красная кнопка на аппарате три раза мигнула в подтверждении дееспособности телефона и погасла.
  Страшно захотелось курить. Конечно, нужно было обдумать новый виток событий, ибо случившееся никак не укладывалось в голове. Но стоит ли выходить наружу? А может, прямо сейчас спрыгнуть с поезда?
  Вагон еще спал, что казалось удивительным, если вспомнить, что прошлой ночью он бурлил от гомона людей. Ведь кто-то же должен спускаться с подножек поезда, чтобы увидеть родственников, друзей, знакомых, вернуться в родной город или попасть на деловую встречу, и подниматься по ним, чтобы отправиться в путь? Но здесь как будто забыли о цели путешествия. Никто не ждал своей остановки, никто не входил и не выходил из вагона. Вдруг в закоулках мозга возникла догадка, крупинка чего-то масштабного, что заставило Местину броситься к купе, закрыть его, припав спиной к двери, и также быстро достать билет.
  "Купе номер шесть, двадцатое место. Поезд следует... поезд следует...".
  
  ТРАНЗИТОМ ЧЕРЕЗ СНГ.
  
  Нигде на билете не было написано, куда катится поезд, кроме этих ужасающих слов, стоящих над нижней кромкой листа.
  - Куда меня везут? Это не может быть реальностью. Это же я и это - купе, в котором я нахожусь, - Майя посмотрела за окно, там пробегали приплюснутые деревца, очень редкие - пожалуй, один сухой ствол на двести метров. - Так не бывает!
  С этими словами Майя выбежала из купе и устремилась к одному из выходов, где столкнулась с железной дверью. Девушка подергала за ручку и поняла, что та закрыта. Как раз в этот миг поезд поворачивал. Припав к стеклу, Майя стала следить за дорогой, она видела убегающие рельсы, но не следующий вагон в то время, как ее память нарисовала довольно яркую картинку - когда-то она отправилась с родителями в Тулу, ехали на поезде, было также знойно, поэтому Майя все время провела на верхней полке, выглядывая из приоткрытого окна. Тогда она наблюдала за убегающими по рельсам зелеными вагонами... а сейчас их нет. И если припасть ухом к дверной щелке, оттуда не слышно металлического постукивания, говорящего о том, что к этому вагону прикреплен еще один - никакая железка не терлась о рессорное подвешивание, да и стук колес был единичным, принадлежащим только одному вагону. Уже только это могло говорить о том... О чем? Ей не хотелось думать о самом страшном, она гнала мысли прочь, но те снова проскальзывали вглубь мозга, покалывали иголками в висках, наполняли тело смертельной дрожью. "Только не паниковать, только не паниковать", - приказывала она себе.
  МЕНЯ ЗАПЕРЛИ ЗДЕСЬ!
  В голове застучало. От внезапно навалившегося бессилия Майя припала плечом к железной стене и механически ухватилась за дверную ручку. Ах, если бы дверь поддалась и открыла ей выход на свободу! Она, не задумываясь, спрыгнула бы вниз, ее не страшит покатость высокой насыпи, составляющей линию когда-то проложенной железной дороги. Только бы вырваться...
  Она не заметила, как ручка двери под ее рукой зашлась в нервных судорогах: девушка бешено дергала ее, но вот другой человек, неожиданно оказавшийся за спиной Майи в эту минуту, не выдержал и решил прекратить все ее действия.
  - Что это вы делаете?
  Майя испуганно вздрогнула и быстро оглянулась. Это был Моисей. "Он наблюдал за мной все это время", - подсказал внутренний голос.
  - Почему дверь не открывается? - холодно спросила она.
  - Не волнуйтесь: скоро откроется. Пойдемте, - проводник мягко, даже нежно подхватил ее под руку и потянул за собой. Майя не сопротивлялась, наверное, потому что она не ожидала такого обхождения, и в то же время почувствовала, что забота Моисея является лишь проявлением чего-то другого. Достаточно взглянуть на его довольное и надменное лицо, чтобы понять, что он хочет, чтобы она действовала строго по намеченному плану, возможно, его собственному или кого-то другого. Она вырвала руку и понеслась в начало вагона, проводник следовал за ней по пятам.
  Там тоже было все закрыто. Центральная дверь, такая же мрачная, - цельная железная пластина - скрывала того, кто вел локомотив, к которому был прицеплен теперь только один вагон. Да один, а не десяток, которые Майя запомнила при посадке! О другом выводе не может быть и речи - поезд стал ущербным и обрубленным какой-то невидимой рукой. "Что они задумали? Что они хотят со мной сделать?" - стучало в голове, когда Майя импульсивно дергала ручку двери.
  - Идите в ваше купе! - вырвал ее из собственных мыслей проводник. - Ваш цирк мне уже надоел! - он схватил ее за руку, но теперь уже нахально и больно, и поволок, правда, не в купе, где Майя до этого находилась, а в последний салон, где сидел, наверное, также набычившись, злобный азиат... Может быть, он убийца?
  - Куда мы едем? - затараторила Майя и попыталась освободиться.
  - У вас же все в билете написано!
  - Но там стоит: "Транзитом через СНГ". Что это значит? - почти выкрикнула она.
  Проводник остановился, сконфузившись. В это время Майя наконец-то получила свою руку обратно.
  - То и значит, - через несколько секунд нашелся, что ответить, Моисей и попытался снова поймать локоть девушки.
  - Я что-то не слышала о подобных маршрутах, - не сдавалась девушка, повышая голос. Глаза превратились в щелочки. Она решила, что лучше устроить скандал на виду у всех пассажиров, чтобы привлечь к себе внимание, а для этого нужно, чтобы они проснулись. - Это вам надо пойти поспать, чтобы вы знали, куда ваш поезд следует. И между прочим, на моем билете нигде не написан "Владикавказ".
  - Дайте взглянуть! - проводник протянул руку, ожидая, что девица тут же выкинет ему на ладонь свой билет.
  Разгоряченная Майя и не думала этого делать: она уже несколько секунд наблюдала за вышедшим из купе Љ 5 мужчиной. Этой физиономии в белой, чуть измятой сном рубашке и черных классических штанах, с большим родимым пятном на щеке и с заостренными чертами лица, как у охотничьей собаки, скорее, не породистой, она еще не видела в вагоне. Человек облокотился на перекладину-поручень, тянувшуюся вдоль всего вагона, и изредка поглядывал в сторону ругающихся людей. Никаким иным способом, кроме этого, он не показывал своей заинтересованности к разгоревшейся склоке и даже позевывал, причем, с завидной частотой, то ли оттого, что не выспался (хотя время, признаться, для сна было чересчур раннее), то ли от обуявшей его скуки. В любом случае, безразличие сквозило во всех его движениях. Однако он не ушел обратно в купе, как и не вышли из других салонов другие зрители разворачивающегося представления. "Все ясно", - подумала Майя и заспешила в то купе, откуда вышла этим днем. Дверь захлопнулась перед самым носом проводника и не открывалась на протяжении двух часов.
  Что она делала все это время? Слушала! Как каждые пятнадцать минут или того меньше дверную ручку кто-то дергал. Никто не стучал, но, как видно, многие хотели забраться внутрь купе - возможно, взглянуть на нее. В то же время никто не просил освободить Майю помещение, словно оно предназначалось специально для нее. На лице "заключенной" все это время читалось недоумение, ибо, кроме прочего, она слышала разговоры пассажиров: стены здесь были тонкими, и звуки проходили, как вода сквозь землю.
  ...да-да, кокнут...
  ...потому что здесь уголовщиной пахнет...
  ...Преступница!
  ...А какой балаган устроила со своим приходом!
  ...нужно было снимать свой фильм не в Саратове. Вот настоящее представление!
  ...А может, она проститутка?
  Каждый раз, когда звуки чужих голосов оформлялись в отчетливую фразу и когда Майя Местина мысленно повторяла ее, прокручивая в голове, ее бросало в дрожь. Люди не могут такое говорить про нее. Или не про нее?.. Бред какой-то! А чем иным можно было объяснить подобный треп, ведь все было неправдой! Даже если все пассажиры этого чертового вагона так отзываются о ней, они же должны на чем-то основываться, на каких-то фактах? Либо люди все такие дрянные, потому им в голову в первую очередь лезет только плохое? Но ведь с ней подобного не происходит, тогда кто-то их заставил так думать. Но каково! Только от одной подслушанной фразы, первой, человек должен истерично завыть, прося о пощаде. "Кокнут!" Значит, убьют, но за что? Вот этого Майя не понимала. Нет, это не может быть правдой: ей все послышалось, она снова набрала на сотовом какую-то комбинацию цифр и приложила трубку к уху. Молчание... Ей нужно выбираться отсюда, тогда она вышла из своего укрытия.
  Майя увидела открытую дверь купе Љ 5. Видимо, оттуда неслись дерзкие голоса, ибо остальные купе были закрыты. "Я из Новосибирска", услышала она, проходя мимо, потом заревел грудной ребенок, хотя, вроде, еще вчера никто не верещал, раздражая слух пассажиров. Сразу все забегали, только Моисей не вышел из служебки. А дальше начали происходить совершенно несусветные вещи. Так, одна из старушек, светловолосая, подходила к Майе и то и дело приглашала ее в свое купе - "чайку попить". Просьба всегда заканчивалось шлепком по заднице, а иногда и поглаживанием. Подобное проделывали и другие пассажиры, но в менее вольной форме, отчего Майя решила, что старуха - ярый представитель нарастающей группы сексуальных меньшинств.
  Откуда-то появились два осетина, хотя их, возможно, не стоило причислять к людям именно этой национальности, но Майя почему-то пришла к выводу, что они именно осетины, а не лезгины, дагестанцы, абхазцы или представители другой народности. Стоя у висячей пепельницы на переходной площадке, она почувствовала, что ее кто-то обхватил за талию, следом увидела "золотую" улыбку и черные, будто сахарные глаза, впившиеся в ее лицо.
  - Скучаешь? Пойдем в наш вагон, - мужчина с силой потянул ее к двери.
  "На тот свет что ли", - мысленно рассмеялась Майя, вслух же произнесла, пожалуй, слишком злобно:
  - Отвали!
  - Что? - Улыбка сразу пропала.
  - Я тебе сказала: катись к черту, - сквозь зубы закончила Майя и взглянула так свирепо, что нахал тут же убрался восвояси, однако пошел, как и следовало ожидать, не к соседней двери, за которой якобы находилась остальная часть поезда, а в противоположную сторону и скрылся (Майя проследила за ним) в купе Љ 4 - за той самой дверью, которая долгое время была запертой.
  Девушка вздохнула и подумала, что ей остается протянуть всего четыре часа - именно столько времени осталось до прибытия поезда. И как только она об этом подумала, рядом с ней возник еще один осетин. Восточный мужчина очень походил на своего двойника, только что покинувшего девушку, правда, этот был чуть повыше и похудее, если ни назвать его совсем тощим, как скелет. Что-то промямлив непонятное, тот удалился, что немало обрадовало Майю, и она последовала за ним.
  Да, вагон просыпался - возможно, они предвкушали прибытие поезда или что-то еще. "Все же последнее", - подсказала Майе интуиция. А тем временем розыгрыш продолжался. У окна, где стояла девушка и которое находилось напротив пустого купе, укрывшего ее на ночь, появилась дама с грудным ребенком. Воткнув телефонный провод в розетку, она начала зачем-то фотографировать Местину. Кому-то подобное нахальство могло бы показаться ерундой, но только не Майе; девушка подумала, что они снимают улики. Улики для той простыни!
  УЛИКИ!
  - Что ты делаешь? - обозлилась Майя.
  - Первый раз в поезде, - соврала молодая мать. - На память.
  "Они что-то готовят, - мозг Майи работал оперативно, раскладывая всю скопившуюся информацию по полочкам. - Или я сошла с ума, или все здесь чокнутые". А вдруг действительно ее хотят подставить под уже совершенное преступление? И поскольку у них нет веских доказательств, то они решили добыть их своим способом. Сфабриковать! "Может, они хотят сделать из меня девушку легкого поведения. А почему бы и нет! - размышляла Майя. - Отоваривает прямо в поезде без зазрения совести. Я же находилась где угодно, только не на своем месте, прописанном в билете, хотя и он фальшивка. Но, положим, я сотру все отпечатки, что еще могут повесить? А вдруг они хотели стащить мой пакет, чтобы в него что-то подложить (девушка машинально прижала его к груди). Наркотики, драгоценности, какие-то документы - да все, что угодно, что дорого стоит в этом мире. Выходит, фотографии - это доказательства моего преступления!.. Хотя я могу и ошибаться... во всем... но...!" И только девушка в очередной раз вытащила из кармана телефон, чтобы позвонить, как он сам позвал ее. Такое же анонимное сообщение:
  
  КОГДА БОКСЕР ВЫХОДИЛ НА РИНГ, ОН ТОЖЕ МЕЧТАЛ О СЛАВЕ, ПОКА НЕ ПРОИГРАЛ.
  
  Майя огляделась. За считанные секунды, что она думала, коридор практически опустел. Только этот тип с охотничьим безразличием в конце вагона. Мужчина стоял спиной к окну и держал двумя руками сотовый, глядя на экран; его пальцы прыгали по клавишам. Однако, когда девушка прошлась мимо него к уборной и обратно, она увидела, что тот играет в какую-то игру - по голубому экрану двигался человечек, убегая от монстров.
  Свой мобильник Майя продолжала держать в руке, как и пакет. Аппарат снова зателебомкал, напомнил, что, если она не подсоединит его к питанию, он просто отключится.
  До прихода поезда оставалось два часа, он ехал теперь без остановок. Это обстоятельство вселило ужас в душу девушки, коленки задрожали от накатывающего волнами страха. Неожиданный звук пришедшей SMS слился с попискиванием умирающего без подзарядки мобильника.
  
  ЛУЧШЕ ВСЕГО РАССТАТЬСЯ С ЖИЗНЬЮ. ТОЛЬКО ТАК МОЖНО ПОЛУЧИТЬ СВОБОДУ...
  
  Прочитав сообщение, Майя хотела отшвырнуть мерзкий телефон. Но... с чего ей вдруг бояться их (кого именно, она еще не знала) и зачем, ведь она через два часа прибывает в родной город? Если кому-то нравится вводить ее сознание в хаос, то пускай расстанется с этой затеей: больше она не будет читать ни одно из этих пакостных сообщений! "Старайся, старайся, гад, вредительство может повредить и тебя самого", - мысленно рассмеялась она. Однако, когда через несколько секунд пришло другое электронное послание, Майя вновь забегала глазами по черным буквам.
  
  УБЕЙ СЕБЯ!
  
  На этот раз письмо имело подпись: "Твой Ангел Хранитель" - стояло во второй строчке. Через секунду снова послышалось пиликанье. Там были точно такие же слова. Телефон пропищал еще три раза, и каждый раз Майя видела одно и то же:
  
  УБЕЙ СЕБЯ!
  ТВОЙ АНГЕЛ ХРАНИТЕЛЬ.
  
  Только спустя несколько дней до Майи дойдет настоящий смысл этих слов, ибо каждый раз, когда она будет слышать трель сотового, чья-то линия жизни будет обрываться. И мобильник будет звонить до тех пор, пока хозяин электронного аппарата не выкинет прочь надоедливую вещицу или она сама не замолчит, потеряв все драгоценные силы.
  До прихода поезда оставалось полтора часа.
  Майя опустила руку с часами и все-таки решила покинуть показавшуюся ей безопасной в данный момент переходную площадку, где она нещадно за полчаса выкурила полпачки сигарет. А поезд, точнее, вагон, продолжал жить своей жизнью. Люди разгуливали по коридору, как по Пикадилли, чего-то ждали, наблюдая за Майей, но она решила не обращать на них внимания. Девушка стояла у окна, вцепившись в поручень и мысленно решив, что отсюда ее сдвинет только шторм или что-то похуже. Однако то обстоятельство, что Майя все время находилась в коридоре, никого не смущало, наоборот, к ней продолжали участливо обращаться, приглашая, то в пятый салон, то в четвертый. "Может, они думают, что я везу драгоценности, поэтому и проявляют такой интерес и заботу", - прозвучало в голове. Собственное предположение рассмешило Майю, она хихикнула довольно громко - ее вполне могли услышать, впрочем, никто не обратил внимания на ее нервный смех. Хотя постойте! Вот в ее сторону идет довольно красивая черноволосая особа, двигает бедрами, словно вышагивает по подиуму. Майя уже видела ее - женщина несколько раз деланно упала на нее по неловкости или по причине легкого покачивания красного вагончика. Что же она придумает на этот раз?
  "А вдруг таким образом они проверяют, есть ли у меня оружие?"
  - Такая услада, - сказала красотка. - Ты ведь хочешь? Так пойдем и займемся любовью в моем купе. Там у меня муж. Хороший мальчик, гарантирую.
  Глаза девушки округлились.
  - Мать твою! Да когда ж вы оставите меня в покое?! - заорала Майя. - Прикуси-ка язычок, мразь, и проваливай, пока к родной матери не отправила.
  Секс-бомба явно обиделась такому обхождению, но возражать не стала и порулила в свои апартаменты, кинув напоследок: "Маленьким людям всегда не везет. Оттого они и маленькие, так как не знают, с кем связались".
  До прихода поезда оставалось полчаса, но, когда этот миг наступил, Майя увидела, как он, скрепя колесами, проехала мимо знакомой станции. Девушка лишь успела заметить лица мелькнувших людей, стоявших на перроне, и, кажется, среди них находились ее родители. А может, все, что предстало ее взору, было призрачным видением, и перрон на самом деле не являлся тем перроном во Владикавказе, как и не было никаких до боли родных лиц?
  
  *ЧАСТЬ ВТОРАЯ*
  
  VIII
  
  - Кто-нибудь хочет чаю? - в купе Љ 5 вошла рыжеволосая старушка, держа в обеих руках по стакану с мутной коричневой жижей. Дама радушно улыбалась, но то ли оттого, что в прошлом она переболела невритом, или, возможно, потому, как луч света, льющийся из окна, неудачно высветил складки ее широкой физиономии, улыбка вышла довольно хищной.
  - Только не от вас, - поспешила ответить девушка, кормящая грудью ребенка.
  Старушка обидчиво поджала губы, но все же протиснулась в купе, явно не замечая ни недовольных взглядов, которыми ее окинули сидящие, ни хамского поведения со стороны девицы с грудничком.
  В общем-то, пассажирам этого салона было на что злиться. Только что они начали обсуждать довольно щекотливый вопрос, и появление старухи само собой приостановило их интересную беседу, что, впрочем, не помешало им сразу же переключиться на другую тему. Хотя эта - про российского актера Александра Абдулова - наводила на всех скуку, что в первую очередь отразилось на малыше, который в ходе разговора блаженно засопел, чуть приоткрыв маленький ротик: здесь уже не кричали, не смеялись и даже не пытались петь песни, как раньше.
  Однако не только ребенок решил прикорнуть втихаря. Уже как полчаса с верхней полки, расположенной над местом моложавой особы с зелеными глазами, где спал огромный детина, неслись загадочные звуки. Сначала три женщины, обитающие здесь, услышали пофыркивание, следом по купе разнеслось что-то похожее на "туха-тух", потом эта мелодия сменилась другой, начинающейся с "люсюсю-ку", и вот, когда в помещение появилась гостья, она плавно переросла в "посему-кака". Да-да, этот человек тоже спал, причем, абсолютно богатырским сном, ибо ни один громкий звук, издаваемый женщинами, не заставил его открыть глаза.
  "Ячейка" этого общества была укомплектована тремя совершенно не похожими друг на друга особами. Та, что кормила ребенка, была дамой дальновидной, до жути расторопной, но несколько пришибленной, скорее всего, теми условиями, которые окружали ее в реальном мире, что, собственно, не замедлило отразиться на ее лице - зеленоватом, обозленном, с длинным носом и тонкими губами; на вид ей было не больше двадцати двух лет. И поскольку перед здешней публикой она предстала в совершенно новом для нее положении (буквально за четыре месяца до этих событий она родила первенца), то решила незамедлительно воспользоваться своим неожиданно приобретенным статусом. Проще говоря, она совала свой нос в совершенно непонятные для нее разговоры, и когда кто-то пытался осадить ее, девица тайком от всех щипала грудничка за постоянно оголенную попку с вечным памперсом, отчего тот разражался оглушительной сиреной, способной разбудить даже мертвого. Так что уже на второй день все пассажиры странного поезда поняли, что с этой дамой лучше не иметь каких-либо дел, и на все ее упреки, замечания, пожелания отвечали односложными "да" или "нет". И вообще, спорить с ней всем строго-настрого запретили, сказав лишь: "Пожалейте свои и наши нервы". На том война с этой ненормальной прекратилась.
  Последняя поняла затишье как неукоснительную победу своего проворного умишка и перестала в прямом смысле следить за собой. Уже на второй день она предстала перед публикой в отвратительном выцветшем махровом халате с большой дыркой у нижней каемки, с лицом, явно потрепанным несколькими бутылками пива, с сигаретой в зубах, с которой регулярно опадал пепел на розовую, чуть грязноватую, вязаную шапочку младенца. В добавление ко всему этому она перестала расчесывать свои то ли желтые, то ли серые волосы, отчего уже на четвертый день они встали дыбом, превратившись в подобие пчелиного улья, из которого действительно стали вылетать какие-то насекомые. А тремя днями раньше кто-то сильно пожалел о том, что в их поезде оказалась столь неприятная особа. Причем, недовольство было высказано в ультимативной форме - "или я, или она". В довершении были заданы самые сакраментальные вопросы: "Кто ее пустил на поезд?" и "Она что родственница кому-то из вас или...?" - здесь пытливый человек поднял палец вверх, тем самым намекая на связь наглой особы с более высокими чинами. Самое удивительное в этой истории стало то, что этим самым смелым человеком оказалась соседка обалделой пигалицы с малышом.
  И вот эта самая смелая женщина, которую звали Миланой Шефини, вот уже полчаса буравила ту, которая лежала на верхней полке, обхватив одной рукой спящего грудничка. В эту минуту, когда шел уже второй день пребывания Миланы на поезде, она думала об идиотском раскладе судьбы, преподнесшем ей в компаньонки эту гниду. Мысленно она посылала ее ко всем чертям, моля провидение послать на голову чухонки ведро с кирпичами. Посмотрев на толстую женщину, третью жительницу этого купе, забившуюся на противоположной кушетке в угол и обнимавшую ворох пуховых платков, Милана подумала, что и эту не мешало бы отмочить в ванне с двумя пачками стирального порошка, а посему и в ту сторону мысленно было брошено лишнее ведро с кирпичами. Расправившись таким образом с непонравившимися ей особами, Милана Шефини успокоительно вздохнула, сказав:
  - А я свои деньги брату отдам.
  - Зачем? - женщина с младенцем выпучила глаза, старушка неодобрительно покачала головой, а толстая баба поежилась, как будто в эту секунду по купе пробежался ледяной ветерок.
  - У меня все деньги между пальцев уходят. За последние полгода потратила уже двадцать тысяч долларов, - Милана Шефини положила свою руку с длинными пальцами на краешек стола, где прыгали солнечные зайчики. Те незамедлительно протанцевали на всех кольцах, поиграли с огромными камнями, в отсветах перламутрового лака, намазанного на длинные миндалевидные ногти. Все это время Милана наблюдала за игрой света и тени, любуясь и красотой своей воистину королевской лапки и теми драгоценностями, которые были выклянчены у многочисленных любовников.
  Взгляды других женщин тоже на некоторое время приковались к обворожительной обольстительнице. Кто-то смотрел на руку, а кто-то на довольно выпирающий бюст, еле прикрытый прозрачной кофточкой цвета "хаки", на короткую юбчонку такой же расцветки и на изгибы загорелых ног, одна из которых была кокетливо подогнута. Красотка, не стесняясь никого их присутствующих, возлежала на своем троне (пусть даже с прохудившимся матрасом и подушкой) как изваяние коварной Нефертити, только вот одеяние на ней было современным, хоть и столь же откровенным, как и у египетской царицы. Словом, сходство двух женщин было поразительным. Остановимся на том, что современная богиня обладала такими же черными прямыми волосами и зелеными глазами, в которых иногда загорался очень опасный огонек.
  Толстая женщина в углу закашлялась. Она потянулась к стакану с налитым в нем соком, чтобы промочить горло. Пришлось отодвинуть два других, принесенных старухой. При этом пуховые платки, перекинутые через левую руку, дама не убрала со своих колен, а наоборот, еще сильнее прижала их к массивному животу. Наконец-то овладев необходимым предметом, она сделала два пробных глотка и поморщилась. "С водкой", - заключила она и поставила стакан с опостылевшим ей за два дня пойлом на столик.
  - Совсем горло осипло, - продолжила она через секунду. - Орешь, все орешь, а к чему? - непонятно. Ведь дуре-то все рано - торгую я платками или просто еду в поезде, - прогнусавила толстуха и снова потянулась за стаканом с "соком".
  - Так вы сбавьте тональность, - посоветовала красотка.
  - По сравнению с вами, мой Ванечка совсем ангелочек, - захихикала обалделая, свесившись с верхней полки.
  - Вам, милочка, действительно нужно потише кричать. Мы ведь иногда спать хотим, - вмешалась старушка, обращаясь то ли к толстой тетке, то ли к той, у которой был ребенок. Она сидела рядом с полной женщиной на левой нижней полке, сложив на коленях пухлые руки. Лицо ее выражало желание что-то подслушать и выведать, но при том старуха все время молчала, только изредка вставляя ни о чем не говорящие фразы.
  - Так я не могу иначе. Меня с рынка сняли и посадили сюда, пообещав много денег. А там я орала точно так же, потому что по-другому нельзя - меньше товару продашь, - защищалась толстая баба.
  - С рынка? - Нефертити всю передернуло, она немного отодвинулась к стенке, но совсем чуть-чуть - так, чтобы никто из присутствующих не заметил ее брезгливого отношения к внезапно обнаружившейся торговке.
  - Покупать у нее? Никогда! Посмотрите: у нее же под ногтями грязь, - не преминула осквернить соседку женщина с ребенком, выглянув со своей полки, как сова из дупла дерева.
  - А у нас так положено. Если будешь чистенькой и опрятненькой, как Милана, сразу потеряешь место, - упитанная женщина взглянула на свои ногти на правой руке, но нисколько не смутилась, она даже не поняла, что ее прямо сейчас облили хорошей порцией дегтя.
  - Я вам все-таки посоветовала бы сходить в уборную и привести себя в порядок, - Нефертити сделал каменное лицо, натягивая на себя единственную простынку, выданную проводником. Покончив с этим делом, она бесцеремонно отвернулась к стенке и сделала вид, что собирается спать.
  - Может, в картишки сыграем? - снова свесилась со своего места молодая мамаша, окинув двух женщин заговорщицким взглядом и накрыв большой грудью спящего младенца.
  Полная дама и старушка сразу же отказались. На некоторое время в купе воцарилось молчание, прерываемое забавным щебетом спящего мужчины. Теперь звуки, несущиеся сверху, походили на агуканье младенца, правда, сейчас всем слушателям они не казались настолько отвратительными. Пожалуй, посапывание единственного в купе мужчины могло бы стать колыбельной для каждой из бодрствующих, но только никто из них не хотел в столь ранний час (а время на часах перевалило за четверть минут четвертого) спать. На верхней полке, где находилась женщина с ребенком, послышалось шуршание. Через три минуты по купе разлился неприятный запах только что откупоренных подгузников. Старушка и полная женщина задергали недовольно носами, на своем ложе заворочалась и Милана. Рыжая плутовка тут же поняла, что последняя не спит, поэтому пододвинулась к полной даме и громко шепнула:
  - Ее потом убьют!
  - Что? - вскрикнула толстушка.
  Милана Шефини заворочалась еще сильнее.
  - Да-да, кокнут, - старушка злобно прищурила левый глаз и заглянула прямо в лицо оторопевшей женщины.
  - Да что вы такое говорите! - взвизгнула та и еще сильнее вжалась в угол, пытаясь врасти в стену и таким образом стать невидимой.
  - А денежки никому не выплатят, потому что здесь уголовщиной пахнет, - продолжала шептать старушка. - Ее ведь посадили сюда отбывать срок. Точно знаю! А потом фээсбэшники ее сцапают. Вон он, - тут старая ведьма указала сморщенным крючком-пальцем на спящего мужика, - своего часа дожидается. - Это! - она выждала паузу, чтобы заинтриговать слушателей, и продолжила: - Правительственная программа. Ловят таким образом самых важных преступников, мне муж об этом сказал.
  - А я слышала другое, - вмешалась в разговор девушка с ребенком.
  Она чуть не свалилась на двух женщин сверху, повисла, как обезьяна на лиане, кверху задом. Ее длинные светлые волосы то и дело раскачивались из стороны в сторону, пытаясь лизнуть хоть одну из них по лицу. Ребенок мамаши находился тут же, с выпученными от страха голубыми глазенками. Освобожденный от рук матери, он, вытянув шею, пытался понять, почему его так внезапно разбудили и что с ним хотят сделать в следующую секунду.
  - Я слышала, что у дурочки в пакете находятся ценные документы, которые она собирается отдать в особый отдел, но в столице возникли какие-то препятствия. Вот поэтому она и решила съездить на родину, чтобы передать бумаги в надежные руки.
  - Вранье все это! - не выдержала толстая баба, она, наконец, отошла от сковавшего ее страха. - Бриллианты она везет.
  - Неужели! - старуха рассмеялась, но совсем тихо.
  - Сущая правда! - перекрестившись, сказала толстая женщина. - Мне проводник сказал. Вроде, работала в банке. А потом сбежала, прихватив кучу драгоценностей. Часть из них спрятала, а часть взяла с собой. Поезд для того и снарядили, чтобы отнять то, что она сперла, и выведать, где остальное.
  - А я что вам говорила! - воскликнула старуха. - Преступница! - она погрозила кулаком.
  - А какой балаган устроила со своим приходом! - зашипела Милана, повернувшись к говорящим.
  Лицо ее перекосило от злобы; спрыгнув с полки, Милана заходила по купе. Слушательницы испуганно уставились на нее, притихнув и наблюдая за каждым движением красотки. Успокоившись, Милана подошла к двери и, открыв ее, выглянула наружу. Вернувшись на свое место, она продолжила, повысив голос:
  - Пажину нужно было снимать свой фильм не в Саратове. Вот настоящее представление! - она обвела рукой вокруг себя, - которое устроила эта потаскушка!
  - Она, наверное, сговорилась с проводником, потому что тот все время помогал ей, - встрепенулась толстая баба.
  - Ты что, дура! Проводник - наш человек, - фыркнула Милана, все также продолжая говорить на повышенных тонах.
  - А может, она проститутка? - женщина с ребенком карабкалась вниз, зажав малыша в правой руке. Милана хотела помочь ей слезть, но потом, взглянув на нечесаные волосы, решила отдать мамашу в лапы фортуны. "И чтоб тебе сколошматиться на пол", - пронеслось в ее милой головке в ту же секунду.
  - Вполне возможно. Особенно с иногородними, - вмешалась старушка.
  Мамаша уже сидела с младенцем рядом с рыжей бабкой и расстегивала верхние пуговицы халата, чтобы накормить грудью ребенка, который начал жадно позевывать, что, по мнению нечесаной, означало только одно - чадо хочет жрать.
  - У Лидии была подруга, - заговорила молодая мать, чуть покачивая малыша, что опять же, по ее мнению, было необходимо, чтобы малютка кусался не так больно, - приехала она из места под названием Хулхута. Так вот, через полгода встала на панель. Продалась за большие бабки! Сначала черным, а потом русским! И жила она в маленькой квартирке, где и отоваривала своих клиентов. А через месяц ее нашли мертвой: кто-то приревновал.
  - Вот так отпустишь дочь в большой город, - вздохнула старушка и покосилась на малыша, смокчущего сиську, - а она привезет через полгода чудо-юдо, завернутое в пеленки.
  Мимо открытой двери, как тень, прошмыгнула Майя Местина. Все женщины вздрогнули, но дверь решили не закрывать.
  - А вы сами откуда будете, милочка? - возобновила разговор бабка, обращаясь к молодой маме.
  - Я из Новосибирска, - гордо ответила девица. - Приехала в столицу... - она замялась и злобно зыркнула на рыжую плутовку. - Я замуж здесь вышла, - наконец она нашлась, что ответить.
  - Если замуж вышла, зачем тебе деньги? - толстушка снова потянулась за стаканом с "соком".
  - Надо значит, - огрызнулась обалделая и на всякий случай оторвала от груди ребенка, подняв его вверх. Тот ошалело залупил глазенками и уже собрался было разинуть ротик, чтобы напомнить непонятливой мамаше, кто здесь хозяин положения, как снова увидел большую сиську.
  - Ой, - вскрикнула мать. - Ты что ругаешься, - погрозила она пальцем малышу, причинившему ей легкую боль. Тот, казалось, улыбнулся, продолжая высасывать вкусное молоко.
  - А зачем нам тогда кататься две недели? - Милана Шефини снова спрыгнула со своей полки, встав напротив старухи. - Нет, здесь что-то другое, - заговорщицки подмигнула она рыжей. - Ведь вы же говорили об убийстве?
  - Кто? Я? - старуха удивленно уставилась на зеленоглазую Нефертити.
  - Говорили, говорили, - затвердили толстушка и мамаша.
  - Я ничего не знаю, - грозно сказала старуха и шустро удалилась из купе.
  - Все она знает, - не унималась Милана. Она хотела побежать за бабкой, чтобы все разузнать, но потом передумала и опустилась на свое место. - Нам всем вешают лапшу на уши. Вот вы, - она указала на толстую женщину, - сколько вам пообещали? Что молчите? Хорошо, можете не говорить: я и так догадываюсь. Странно здесь то, что каждому рассказали совершенно ненормальную историю про эту девку. - Теперь она говорила, обращаясь исключительно к самой себе. - Вот мне, например, сказали, что она сбежала из тюрьмы, в которую попала, якобы убив какого-то важного человека. Вам, - пышногрудая брюнетка снова ткнула пальцем в толстушку, - что она украла драгоценности. Что же тогда услышали вы? - Милана уперлась взглядом в заранее перепугавшуюся мамашу.
  - Мне ска-а-азали, что я получу д-д-е-е-еньги, если хорошо с-сыграю, - пролепетала, заикаясь, девушка, на всякий случай уже запустив руку под попку младенца.
  - И все? - глаза Нефертити как будто пролезали в мозг ошалелой дурехи.
  - Майя, кажется, так ее зовут, участвует в каком-то проекте, который финансируют американцы, - "проговорилась" мамаша. - Сказал проводник, - добавила она через несколько секунд и нервно закачала малыша, который продолжал еще сосать грудь.
  Оторванный от сиськи, младенец сначала повертел головкой по сторонам, а потом зашлепал губками, кожа на его лице начала темнеть, одновременно раздувались пухлые щечки. Поняв, что никто не хочет замечать его тягостного положения, он открыл широко рот, и вся комната загрохотала от пронзительного писка.
  Все три женщины подпрыгнули на своих местах. Мужчина на верхней полке приподнялся и оглядел компанию слипшимися глазами, потом, что-то промычав, он рухнул на постель и накрылся большой подушкой, в ту же секунду в воздух взмыло два белых пера. По коридору, топоча, забегали; некоторые пассажиры появлялись в дверном проеме, крича: "Заткните" или "Заткнись", но ребенок не хотел умолкать, ибо почувствовал, что мать слишком отдалилась от него в то время, как ему сейчас требуется самый нежный уход и ласка, ведь он же малыш, а не какая-нибудь игрушка.
  - Угомоните вы его, в конце концов! - заверещала вошедшая сестра рыжей старухи. Она встала в дверях, грозно подоткнув бока руками. И женщинам подумалось, что, если они не убаюкают разоравшееся дитя, наступит вселенский потоп.
  Тут толстая дама вырвала у нерадивой матери малыша, болезненно расставшись со своими платками, и начала укачивать его, расхаживая по купе. Через три секунды младенец затих и радостно засеменил ножками, стараясь выдрать одной из ручонок клок волос с макушки полной женщины. Вернув дитя на место, пампушка юркнула в свой угол, но потом, решив, что настало время "разносить" платки, выбежала из купе. Тут же по вагону покатилось гундосое: "Платки, платки. Шерстяные". Следом за теткой исчезла и успокоившаяся старушенция, одарив на прощание притихших женщин ненавистным взглядом.
  Когда дверь в купе захлопнулась, Милана Шефини ухватилась за кроссворд, а ошалелая мамаша такого же ошалелого ребенка, воткнув последнему соску, быстро начала застегивать халатик, поглядывая на соседку. Покончив с этим занятием, она уставилась в окно на роскошную шапку дерева, удаляющегося в это время от поезда.
  - Значит, мы все-таки не получим зарплату, - протянула она, не глядя на Нефертити.
  Соседка отбросила в сторону уже потрепанный дамский журнал и смерила собеседницу долгим взглядом.
  - Если бы дело было только в этом! - в сердцах сказала она, а потом продолжила, понизив голос до шепота:
  - Может произойти самое ужасное, - глаза богини двусмысленно заискрились.
  - Что? - мамаша наклонилась к говорящей, боясь прослушать даже самое малюсенькое слово.
  - Нас могут убить! - козырнула своим открытием Милана, ожидая самую невероятную реакцию от своей слушательницы, но та, отстранившись от нее, только рассмеялась.
  - Crazy*! - заключила мамаша и переключилась на малыша.
  - А зачем им тогда нас запутывать?! Эта девчонка ценный товар - это точно. Она нужна этим людям, половина из которых, я уверена, подонки,- продолжала рассуждать Нефертити. - Ты только посмотри на их морды! Если бабка говорила правду, то они захотят убрать всех свидетелей... Плакали наши денежки, - губы у брюнетки затряслись, и, казалось, что она сейчас разрыдается. Однако ничего подобного не произошло, вместо этого Милана рывками вырвала из своей сумки белые листки бумаги и начала тыкать ими в лицо растерявшейся мамаши: - Вот мой контракт. Видишь, что здесь написано? А теперь прочитай вот эту строчку. "За разглашение информации организация вправе применить штрафные санкции". Понимаешь, что это такое? - женщина с младенцем отрицательно покачала головой. - А это значит, что тебя лишат денег в любом случае. Найдется куча свидетелей, которые скажут, что ты рассказала об этом проекте всему миру. Проводник на тебя первым и донесет, чтобы оттяпать твою долю. Ну а потом, - брюнетка мило улыбнулась, - твое тело вместе с ребенком обнаружат в каком-нибудь овраге. А может, и не найдут, потому что вас... успеют сожрать волки, - на последней фразе брюнетка вскинула левую бровь.
  Мамаша нервно сглотнула подступивший к горлу комок.
  - Тсс! - продолжила Нефертити и наклонилась к самому уху испуганной до полусмерти девицы. Убедившись, что сосед по купе продолжает спать, она зашептала: - Нужно бежать отсюда. Прыгать прямо с поезда. Ты поняла?
  Обалделая с младенцем кивнула, соглашаясь, но потом резко отстранилась и, набравшись храбрости, спросила:
  - А ты почему ко-о-н-н-нтракт подписала, раз в н-н-нем такое?
  - Только сегодня заметила, - спокойно ответила брюнетка, откинувшись на стенку купе. - Да что я?! У тебя-то ребенок! - закончила она и снова открыла журнал, вот уже второй день пытаясь разгадать простенький кроссворд, где наверху, в черной рамочке, была выведена надпись: "Самые простые загадки века".
  А в это время девица нещадно трясла сопевшего ребенка, то ли укачивая его, то ли стараясь успокоить себя, - так продолжалось несколько минут, после чего мать медленно встала и куда-то торопливо ушла. Поняв, что купе уже практически освободилось, коварная Нефертити улеглась на свою полку, отвернувшись к стенке. Подложив руку под подушку, она сладко зевнула и подумала о том, как же она ловко обыграла эту дуреху.
  
  IX
  
  Майя Местина огляделась и увидела, что в коридоре и тамбурах никого нет. Быстро проскользнув в туалет, она повесила на крючок портфель и включила кран. Пила долго, как собака, слизывая языком струйки воды, просачивающийся из-под пальцев, - так она проделывала уже второй день из трех, проведенных в поезде из ее кошмара. Тот же срок отмерили и ее человеческие нужды - ее организм словно объявил бойкот, а может, сказывалось шоковое состояние, которое девушка пыталась преодолеть, но, как видно, безуспешно.
  Покончив с мучавшей жаждой, она поднесла влажные руки к лицу, чтобы умыться, и отшатнулась. На нее в тусклом свете мигающей под потолком лампы смотрело нечто. Майя некоторое время изучала это создание, совершенно не похожее на ту девушку, которая вошла в поезд 10 августа.
  Новая Майя была на десять лет ее старше. На голове торчало что-то, напоминающее волосы; провалившиеся глаза светились огромными алебастровыми белками. Лицо походило на блин, который полили хорошей порцией оливкового масла. "Надо же, оказывается, у меня есть второй подбородок", - подумала она, растягивая пальцами серо-желтую кожу на шее.
  Познакомившись со своим новым обликом, Майя оторвала кусок туалетной бумаги, достала из пакета, с которым теперь не расставалась, единственную ручку.
  Послание должно быть коротким. Немного подумав, девушка отшвырнула туалетную бумагу и оторвала толстый лист из вытащенной из пакета записной книжки. Послание было написано печатными буквами:
  
  "Помогите! Меня везут на странном поезде - один вагон и тепловоз. Предполагаю, что он следует на юго-восток, судя по солнцу. Вопрос жизни и смерти! Людей, охраняющих меня, около десяти. Кто они, я не знаю. Позвоните моим родителям! Срочно обратитесь в милицию! Расскажите обо всем моим друзьям с телевидения, и вы получите вознаграждение, в тысячу раз превышающее то, что сейчас находится в ваших руках".
  
  Перечитав написанное два раза, Майя Местина начала комкать бумагу но, вспомнив, что забыла написать все контактные телефоны, развернула лист. Сверив все цифры по записной книжке, она решила сделать еще одну приписку:
  "Если вы верующий человек, то Господь вам отплатит за то добро, которое вы совершите во благо погибающей души".
  Покончив с последней строчкой, девушка достала из пакета единственную сторублевую купюру, оставшуюся от купленных билета и продуктов, и, обернув ею скомканный лист послания, затолкала все в рот. Майе подумалось, что только слюна способна удержать форму бумаги на долгое время - это требовалось для того, чтобы сторублевка при трении не раскрылась. Возможно, теперь именно от этого листка зависело ее будущее, если оно, вообще, есть у кого-нибудь в этом гнилом мире. Майя все же надеялась и даже стала молиться, чтобы ее послание попало в руки предприимчивому человеку, но - пожалуйста! - только не к алкоголику, который все пропьет и уже на следующий день забудет о существовании несчастной девушки, которой требуется помощь.
  Главное, не пережевать, подумалось Майе. После каждого движения рта она вытаскивала бумажный "суррогат" и снимала пробу, проверяя его готовность, наконец, после четвертого раза бумага приняла нужную форму. Подойдя к окну, Майя подергала за ручку; как она и предполагала, оно было забито железными гвоздями. Продумывая этот план прошлой ночью, она с грустью вспомнила об отцовской деревянной коробке, хранящейся в гараже, где находилась масса диковинных вещей. Там же лежали две пары плоскогубцев, от маленьких до больших. Вот их-то и не хватало девушке, ими можно было открыть не только это окно, но и размозжить голову одному из соглядатаев, если на нее нападут.
  В любом случае, необходимо что-то острое, если повезет, то с двумя клешнями, как у краба. В маленькой вонючей комнатке ничего подобного не было, кроме унитаза, вытяжной вентиляции, умывальника, зеркала, вешалки, подставки для предметов гигиены и бака для воды. В отчаянии Майя схватилась за ручку окна и, как обезьяна, начала прыгать, с усилием толкая неприступную конструкцию вниз.
  За дверью кто-то постучался, предварительно подергав ручку, даже сказали: "Побыстрее, уже очередь образовалась".
  Наплевать мне на вашу очередь! Мне послание надо выбросить. Что, страшно вам стало, когда поняли, что птичка и отсюда может выпорхнуть?!
  - Мне плохо, - в ту же секунду закричала Майя и инстинктивно начала изображать рвоту. - Плохо мне. Уэ-э-эќкхы, уэ-э-э-кхы.
  Звуки из нее вылетали воистину реалистичные, так что через секунду ручка двери перестала дергаться - кто-то ушел, не вынеся натурализма.
  Майе захотелось рассмеяться, когда она представила себя на месте убегающей "крысы", наверное, это было действительно смешно, если бы ей так ни хотелось разрыдаться: окна в любом случае не открыть. К тому же Майе почему-то подумалось о встроенных камерах. А вдруг они установили здесь потайное устройство, чтобы при малейшей попытке к бегству сломать дверь и втащить ее снова в вагон, но теперь уже ногами вперед? Плакала тогда ее идея с посланием, ведь они сразу забеспокоились, когда услышали компрометирующий шум, идущий из уборной.
  Продолжая издавать нечеловеческие звуки, похожие на рев раненной гиены, Майя Местина оглядела помещение. В эту минуту ей пришлось вспомнить десятки фильмов и телепередач, где говорилось о скрытом наблюдении при помощи видеокамеры.
  К зеркалу не крепились никакие проводки, унитаз был чист, как только что купленное корыто для свиней. Хотя постойте, здесь что-то имеется! Майя увидела какую-то красную кнопку на стене. На маленькой табличке было написано: "Аварийный вызов". "Странно, но подобные приспособления располагаются обычно в другом месте, а не рядом с бачком", - подумала она. Немного поколебавшись, девушка нажала на кнопку и с минуту подождала ответа, глядя на потолок, где находился громкоговоритель в виде небольшой пластмассовой решетки. Поняв, что так и не дождется ответа, Местина продолжила исследовать кабинку.
  На стенах не виднелось ни одного отверстия; узкие и длинные прорези в решетке вентиляционной системы демонстрировали подгнившие железные конструкции; потолок лоснился от падающего из окна света; дверь, вроде, тоже ничего не скрывала, как и пол. Майя проползла глазами по мало-мальски существенной детали этого интерьера, но не обнаружила того, что могло бы стать объективом видеокамеры. Поняв, что за ней никто не может наблюдать, она снова взглянула на окно, где торчали ненавистные гвозди. Решила действовать прежним способом, более тихо, чтобы не привлечь внимание любопытных. Насколько ее хватит, она не знала, но подумала не сдаваться до последнего - так было велико в ней желание выпустить на свободу сторублевого "голубя".
  Майя навалилась на ручку со всей силой, какая еще теплилась в ее измотанном организме. От нечеловеческой потуги изо рта вырвался предательский звук; она подумала, что сейчас в дверь опять постучат, но там было все тихо. Рванула ручку во второй раз, еще и еще - резкий скрежет, словно что-то лопнуло, и в помещение ворвалась тонкая струйка свежего воздуха. Между рамой окна и оконной коробкой образовалась маленькая щель, однако открывшегося пространства не хватило, чтобы отпустить "голубя": требовалось еще чуть-чуть. Майя налегла из последних сил, вдруг что-то треснуло, в лицо ударила волна уже, казалось бы, подзабытых запахов, разогнав удушливую духоту и вонь, царившие в помещении. Голова закружилась, девушка пошатнулась, хватаясь за стены.
  Окно сдвинулось куда больше, чем рассчитывала Майя. Теперь она могла выкинуть не только завернутую в денежную купюру записку, но и просунуть руку и помахать, к примеру, во-о-н тому раскидистому дереву, что медленно приближалось к ней. Почувствовав охватившую ее радость, Майя все же решила не рисковать. Сейчас ей нужно дождаться какой-нибудь станции или полустанка... увы, времени катастрофически не хватало: она проторчала здесь уже больше пятнадцати минут, а уже одно это может вызвать подозрение у ее надзирателей. Более того, о времени остановки, все равно где, ей приходилось лишь догадываться: поезд делал коротенькие стоянки совершенно незапланированно, должно быть, когда переводились стрелки на путях, при этом входные двери по-прежнему оставались запертыми. "Нужно набраться терпения и понадеяться на удачу", - подбодрила она себя.
  Майя вышла из уборной, предварительно закрыв окно, и отправилась к своему месту в купе Љ 6. Она еще успеет выпустить "голубя", пока что нужно подождать.
  
  X
  
  Киностудия Павла Пажина в этот вечер пустовала. Студийные съемки закончились, и съемочная группа выехала на натуру в город Керчь - там предполагалось снять последние три сцены саги о Екатерине II. Главный киношаман этого столетия, сильный мужчина с седеющей головой, довольно статный, но при этом худой и высокий, с задумчивой пустотой в глазах, с маленькой родинкой крестиком над губой и все время улыбающимся ртом (кстати, правая часть лица у него была парализована - отголосок болезни Паркинсона), предпочел положиться на сорежиссера Всеволода Привольского, еще молодого тридцатипятилетнего парня, способного, как говорят, "подстрелить одной камерой две батальных сцены за три дня". Посмотрим, посмотрим, как у него выйдет на этот раз, подумал Пажин.
  В столице его заставило остаться и другое событие. Его жена, как резюмировали врачи клиники имени Сеченова, должна через три недели разродиться предположительно девочкой, если верить показаниям аппарата УЗИ.
  Сейчас он сидел в медвежьем кресле, в своем кабинете, положив ноги на стол, строил планы на будущее. Он размышлял о новом положении, которым его так милосердно одарила жизнь, как раз именно в тот момент его карьеры, когда многие в его возрасте снисходительно переступают мысленно черту и снимают шляпу перед новым племенем, столь зеленым, но вовсе не безгранично бездарным, благодаря чему такие, как он, с каждой новой победой конкурента завистливо поджимают губы. Это новое ощущение отцовства, ранее не изведанное им, уже сейчас вдохнуло в него новые силы; он ждал рождения ребенка, как, наверное, заблудший ягненок ждет мать-кормилицу.
  Ему хотелось петь, танцевать прямо здесь. Тем не менее Пажин встал и, пораскинув мозгами, отправился в звукозаписывающую студию, находившуюся на втором этаже трехэтажного здания, полностью принадлежащего киностудии Пажина. Там записывались голоса начинающих певцов и певичек, готовых ради своей карьеры работать бесплатно, ведь сейчас именно за такую цену продается слава.
  Воткнув в панель любимый диск и включив таймер на запись, Пажин удалился в смежную комнату, встал около микрофона и запел. Из динамиков вполне сносно неслась песня Элвиса Пресли "The Wonder of You" ("Чудо, что ты есть у меня"). Музыка некоторое время билась о стенки стеклянной кабины-ловушки, но, вконец устав от беспомощных попыток выбраться наружу, решила отомстить своему мучителю, сдавив ему мозг.
  Она ударила со всей силы, забралась через перепонки в самую мякоть полушарий, покружилась по вестибулярному аппарату и, наконец, пресытившись, выскочила изо рта, рыча вместе с певцом: "Убить, их надо убить".
  Странно, но этой фразы не было в известном на весь мир сингле Пресли. И уж точно: новая интерпретация его произведения этим русским с помешавшимися пустыми глазами, поющим в полной темноте, Элвису Пресли явно не понравилась бы.
  Когда никто другой понять меня не может.
  Убить, их надо убить.
  И чтобы я ни делал, все не так.
  Убить, их надо убить.
  Надежду ты даешь и утешенье.
  Убить, их надо убить.
  И силы придаешь, чтоб продолжать.
  Давайте посмотрим на то, что у нас получилось, - звучал в голове голос преподавателя по математике, старого и доброго Ивана Петровича Суслова, скончавшегося от подагры двадцать лет назад. - Две лисы, бегущие из пункта А, встречаются с двумя медведями, вылезшими из своих нор раньше положенного срока. И что тогда получиться? А? Что тогда получится, если мы сложим двух лис и двух медведей?
  - Тогда получится охота, - услышал Пажин свой голос будто позади себя.
  Нет, Пажин, мы получим самое что ни на есть рациональное число "четыре", которое можно поделить на двух медведей и двух зайцев.
  Правый карман джинсов Пажина затрепетал, издав знакомый звук. Кто-то пытался достучаться до его сознания, но в эту секунду ему было все равно: его мысли продолжали витать в созданном им вакууме, где, кроме Пресли и Ивана Петровича, никто не существовал.
  Сотовый продолжал бить по бедру, настойчиво прося хозяина взять трубку. На припеве Пажин вытащил телефон и вышел из стеклянной комнатки в маленький коридор. Яркий электрический свет бросился в глаза, с непривычки Пажин поморщился; тонкие губы дернулись, а вместе с ними - и родинка в виде крестика. Пресли еще не закончил свою печальную историю - одну из тех, что даже сейчас будоражат сердца юных особ.
  - И это чудо, чудо, что ты есть у меня, - пел он.
  - Алло!
  - Немного отстаем по графику, Павел. Да... и нужен экшен. Что-то совсем бездарно и несуразно пошло. Девчонка уже не бьется в истерике. Стоимость материала резко падает.
  - Ну, так придумайте что-нибудь! - закричал Пажин. - На кой черт звонить мне каждый день! Эта игра не для вас, если вы даже девчонку не можете развеселить...
  - Нужна утка, - заискивающе сказал голос.
  - Так приготовьте ее! И побольше перчика, ты слышишь? - злобно рявкнул он.
  - Угу.
  Пажин резко захлопнул трубку и продолжил свое прерванное занятие, теперь музыка раздражала его, быть может, потому что пела неизвестная всему миру русская попсовая певица. Как она могла угодить в его самую любимую музыкальную подборку?
  
  XI
  
  Поезд медленно приближался к станции, словно парализованный. Казалось, что каждый сантиметр железная машина преодолевает за минуту, толчками прорываясь к ожидаемой остановке и сопровождая каждое движение тягостным скрежетом. Вот-вот он остановится в нескольких метрах от финишной прямой.
  Майя Местина нервно наблюдала за застывшим в окне ландшафтом. Ей казалось, что она уже целую вечность следит за кряжистым деревом, выросшим возле маленького белокаменного домика с табличкой "Поросье" - совершенно ни о чем не говорящее название, ведь "Поросье" может быть и на западе, и на севере, а также на юге или на востоке. За ветками высушенного жарой вяза, появившегося на этой скудной земле, чтобы быстро погибнуть, колыхался маленький городок, то приближаясь, то снова удаляясь от нетерпеливой зрительницы. Знойная дымка размыла четкие линии домов, отчего Майя видела попеременно десять или одиннадцать деревянных срубов. Как ни силилась девушка разглядеть хоть кого-нибудь, результат оставался нулевым.
  - Скоро совсем одна останешься, - сказала проходящая мимо Милана Шефини. - Зато пирога с клубникой отведаешь. - На всякий случай еще раз сфотографировав Майю, секс-бомба удалилась восвояси.
  Та информация, которую сообщила Майе Местиной женщина, как и все происходящее в поезде, естественно, показалось девушке абсурдным. Ее что перед смертью накормят сладким пирогом, а потом, как в сказке про Бабу-Ягу, отправят в печь? Или они решили таким образом побаловать ее, чтобы, не дай Бог, ее лицо ни исказила предсмертная гримаса страха, унижения, боли и обиды, что, судя по всему, может скомпрометировать мучителей?
  Пока что догадки оставались догадками: более-менее нормального объяснения фразы красивой женщины Майя Местина не нашла. Сейчас в голову лезли только такие мысли, и, хотя они казались девушке неправдоподобными и ужасающими, почему-то страх больше не закрадывался в душу. Ну и что из того, что ей вскроют, к примеру, ножом сонную артерию или выскоблят из ее чрева необходимые для медицины органы? В любом случае, кто-то же останется спасенным - тот же больной ребенок, нуждающийся в здоровых почках. Хотя... ее биологический "товар" первоклассным нельзя было назвать, судя по затянувшемуся периоду употребления алкоголя, токсических напитков и еды, занявших теперь свою нишу в рыночной экономике, которая, как известно, всегда стремится к экономии. Да и курение, наверное, дало свои плоды.
  Когда Майя оторвалась от своих тяжелых дум, она уже стояла в тамбуре и пыталась зажечь сигарету. "Пусть сперва подумают, прежде чем меня резать", - пронеслось в голове. Поезд медленно проезжал мимо Богом забытой станции, так же неспешно мимо Майи проплывало лицо деревенского мальчика-босяка в изорванных штанах и ярко-красной футболке "World in the whole world. Pig"*. Глаза девушки встретились с глазами цыпленка, голубыми, с бахромой рыжих ресниц на лице цвета подснежника. Мальчик походил на Авадона в лучах заходящего солнца, ангела спасения и мести за непредусмотрительность Майи.
  - Эй, эй, - постучала девушка по стеклу, спохватившись. - Эй... - Майя снова заколотила ладонью по окну.
  Но что она могла сделать: мальчик стоял по ту сторону поезда, а окно здесь не открывалось, как и все, расположенные в вагоне. На счастье, поблизости никого не было. Майе предоставили полную свободу действий, но... и полное бездействие. Девушка метнулась к туалету, надеясь и там кого-нибудь увидеть, однако стекло единственно расположенного там окна отражало лишь бескрайние просторы русской саванны - ни одного домика, ни одной жизни. Майя бросилась к мальчику, путь ей преградил Моисей.
  Черт, на самом ли деле его так зовут?
  - Что-то ищите? - прищурил он правый глаз, второй, неживой, остался неподвижным.
  - Я ищу вас. По-моему, бачок засорился. - За спиной проводника Майя Местина увидела зеркальное отражение той картины, которую она только что увидела, заглянув в уборную. Мальчика уже не было. - Дьявол! - непроизвольно вырвалось у нее.
  Мужчина продолжал стоять на прежнем месте, и, казалось, не услышал возгласа сожаления Майи.
  - Вы так и будете на меня смотреть, ничего не предпринимая? - взвилась девушка.
  - А что я должен делать? - наигранно заулыбался главный страж вагона.
  - Я же сказала, что бачок сломался...
  Проводник недовольно двинулся в сортир. Пропустив его, Майя припала к окну: фигура мальчика медленно удалялась от нее, превращаясь в маленькую красную точку, и потом и вовсе исчезла, как приведение, решившее на один миг показаться людям. Поняв, что подвернувшийся случай она упустила, Майя подошла к копошащемуся в туалете Моисею.
  - Ну что? - так же наигранно спросила девушка, как еще минуту назад сделал это проводник.
  - Скоро вы совсем перестанете сюда заглядывать, и хлопот станет меньше. - Проводник жал ногой на педаль унитаза, пытаясь спустить непонятно каким образом появившуюся в бачке клоаку.
  Некоторое время понаблюдав за действиями Моисея, Майя достала из пачки еще одну сигарету. Пока что у нее в запасе была целая пачка из трех купленных. Как удачно она догадалась приобрести в ларьке побольше необходимого ей лекарства! И хотя имеющегося запаса вполне хватит на два дня, Майя уже начала подумывать о том, как бы украсть у азиата, курившего Marlboro, несколько пачек из припасенного блока, который тот cпрятал на дно спортивной сумки, лежащей под сиденьем, как в сейфе.
  Впрочем, не обнадеживала и ситуация с едой. Прихваченной в поезд хватит... на день, может быть, на два, если повезет и она умерит свой аппетит. Майя мысленно подсчитала, сколько у нее осталось пирожков, купленных на вокзале. За три дня она уже съела пять из десяти, больше всего - в первый день путешествия. Разрастающееся внутри сожаление было не унять - откуда ей было знать, чтó это будет за поезд?! Еда теперь - это единственное сокровище, поддерживающее ее медленно угасающую в трудных условиях жизнь. Сейчас счет шел на пирожки, а что будет дальше?..
  И хотя Майе особо не хотелось есть с того памятного момента, как она поняла, что ее здесь заперли, она все же заставляла себя принимать пищу. Ела тайком. Почему она так делала? - сама не знала. Может, думалось ей, таким образом она сможет внушить своим стражам, что ее силы уже давно на исходе и их уж точно не хватит, чтобы совершить побег. Пусть они считают, что она ничем не питается, а значит, быстрее подохнет. Как бы то ни было, она каждые четыре часа заталкивала в рот кусок теста с капустой или картошкой, оглядываясь, и тут же прятала недоеденный пирожок, когда слышала приближение шагов. "Можно заодно стащить и печенье у азиата. Кажется, он любитель сладенького, которого у него предостаточно, и, скорее всего, он не обнаружит пропажи", - вывела Майя. Но куда они дели труп? Она до сих пор не нашла ответа на этот вопрос, ибо все поиски по обнаружению мертвеца не увенчались успехом. Он словно испарился.
  Девушка заняла свой наблюдательный пост рядом с купе Љ 6. Вагон пока спал, изморенный еще одной бессонной ночью, а те, кто бодрствовал, занимались запланированным делом - двое в купе резались в карты, изредка бросая взгляды на маячивший у окна силуэт девушки. Иногда к двум мужчинам заглядывала красивая женщина, что-то шептала на ухо и тут же исчезала в своем салоне. Частенько в коридоре показывались другие пассажиры - шли промочить спекшееся от спиртного горло, и когда за одним из них закрывалась дверь купе, снова наступала тягучая тишина, изредка нарушаемая "карточными" возгласами азиата или старика.
  В этот день Майю Местину уже не доставали лживо компрометирующими репликами и пустыми любовными сценами. Видно, репертуар актеров иссяк, обнажив под масками мнимых гертруд, клавдиев, королей лиров и фигаро обычных пассажиров поезда X. Только вот нынешнее затишье ее нисколько не радовало: казалось, что змея затаилась, чтобы сделать решительный бросок. При этом она не знала, как вести себя с ними, и в то же время понимала, что ей тоже следует притаиться, чтобы не навлечь на себя беду. Может, таким образом ей удастся спастись, выбраться из захлопнувшегося капкана целой и невредимой?
  Перед мысленным взором девушки еще стоял тот щупленький деревенский паренек, волей случая оказавшийся перед поездом в ту самую минуту, когда Майя намеревалась осуществить свой план. Но, увы, надежда пронеслась мимо нее так же стремительно, как и этот мальчишка. Теперь Местиной оставалось уповать на то, что поезд все же когда-нибудь остановится, чтобы она смогла выбросить завернутое в сторублевку послание - у нее не было иного выхода: она не знала, что это за люди и куда ее везут. Майя с грустью посмотрела вдаль. Бесконечные провода электропередач, бескрайняя высушенная зноем равнина - все это готово загореться от напирающего на все живое огненного шара, сейчас катящегося за горизонт. Закат был действительно красочным. Таким, должно быть, мир запомнится Майе на всю оставшуюся жизнь.
  Она впитывала глазами каждую деталь пейзажа, стараясь не упустить ни одной мелочи, причастной к тому прошлому за окном. Вот, кажется, пробежал какой-то зверь - может быть, лисица, а может, дикий волк, а там, в буро-коричневой лужице, затаились цапли. Настоящие цапли! Эта картина походила на ту, из далекого детства. На маленьком водоемчике близ небольшой деревеньки Майя впервые в жизни увидела длинноносых красавиц.
  - Смотри, папа, какая птица на палках, - сказала своему отцу маленькая девочка с заплетенными косичками и бросила камешек в сторону диковинных зверюшек.
  - Так нельзя делать! - поучительно предупредил отец, отбирая у девочки второй снаряд.
  - Потому что они такие хрупкие, что могут упасть?
  - Потому что они тоже живые, как ты и я...
  Машинист ударил по гудку. Поезд надрывно просигналил, выдернув Майю из воспоминаний. Она оглянулась: двое мужчин сидели на своих местах, все также играя в карты, - и снова посмотрела в окно. То, что девушка увидела (она даже несколько раз моргнула, проверяя, не является ли представшая картина миражом), отразилось на ее лице радостной улыбкой: навстречу к ней продвигался новый поселок, на этот раз в несколько раз превышающий по размерам предыдущий. Майя тихо подняла пакет и направилась в знакомую уборную.
  Как она и предполагала, по ту сторону вагона тоже виднелось более пятидесяти строений. Это был действительно обширный населенный пункт, скорее всего, городского типа, мимо которого обычному поезду было бы непростительно проехать. Но остановится ли этот?
  Майя несколько раз потрогала ручку двери, чтобы убедиться, что кабинка сортира заперта намертво. Потом, повесив пакет на вешалку и стараясь производить как можно меньше шума, она потянула металлическую ручку окна к полу. Та с легкостью поддалась, открыв отрепетированный клочок пространства. Вмиг Майе стало невыносимо жарко, отчего на лбу и на висках выскочили капли пота. Тут же захотелось смочить лицо холодной водой, но она решила подождать: сейчас нужно сосредоточиться на самом важном! Тем более времени опять катастрофически не хватало: на этот раз поезд двигался значительно быстрее, преодолевая каждый метр за считанные секунды.
  Местина вытащила бумажный шарик из правого кармана шорт и зажала его в пальцах именно так, как, наверное, держал в руках гранату русский солдат. Именно такой запомнила ее простоволосая женщина, идущая вдоль поезда и нечаянно поднявшая глаза в сторону убегающей железной машины, - девушку с поднятой рукой, с дикими глазами и поджатыми губами, - безликое чучело на фоне странного поезда. От неожиданности незнакомка даже вскрикнула, уронив пустое железное ведро: наверное, так ужасно, так отвратительно и так зловеще выглядела Майя Местина в эту минуту.
  Когда девушка поняла, что именно эта женщина могла бы стать обладательницей в буквальном смысле упавшего на голову счастья в виде сторублевой банкноты, было уже поздно: поезд повернул, оставив позади недоумевающую фигуру, теперь тоже причастную к этим нелепым событиям 2003 года.
  В дверь постучались. Не обращая внимание на истеричное подергивание ручки, Майя подошла к окну. Вдали уже были видны люди. Их было не так много - человек шесть или семь, все - дорожные торговцы, отцы семейства и матери, начинающие и заканчивающие свой трудовой день только с одной целью - продать хотя бы пирожок за десять рублей. Конечно, никто из них ни под каким предлогом не сможет забраться внутрь вагона - таков, по-видимому, наказ главы мафии. Об этом Майя догадалась уже на второй день, когда мимо пробегала миловидного вида барышня в белом фартучке, надетом поверх короткой юбчонки, и звонким голосом, что, по сути, характеризует продавщицу любого уровня. Эта девица появлялась в вагоне каждые полчаса, раздавая продуктовые "пайки" всем отличившимся на службе людям: кому - конфеты, кому - пиво или натуральный сок. Кто-то, помниться, попросил пельмени, пришлось исполнять и этот заказ, правда, позже оказалось, что в поезде их нет. "Все съели еще вчера", - сказала девица, прибежав через пять минут. Извиняющийся тон, с которым та обратилась к женщине с помятым лицом и пуховыми платками в руках, но в довольно дорогих туфлях песочного цвета на высокой платформе, выдал причастность "официантки" к разыгрываемому спектаклю. Настоящая продавщица никогда бы не стала извиняться перед покупателями за отсутствие тех или иных наименований продуктов. В реальной жизни подобные ситуации обычно заканчиваются одним ответом и его всевозможными интерпретациями: "Мы не продаем такого". И точка!
  На четвертый день эта голосистая барышня исчезла, как, впрочем, и некоторые другие пассажиры, но об этом чуть позже. Пока же Майя ждала остановки призрачного поезда. Когда до нее остались считанные секунды, девушка начала изучать редких торговцев виднеющейся впереди станции, выбирая подходящую кандидатуру, ибо она не хотела, чтобы записка угодила в лапы к какому-либо нерасторопному экземпляру.
  На платформе стояли три женщины и три мужчины - все в деревенского типа одеяниях, слегка помятых, обветшалых и выгоревших на солнце. Одежда последних была темной, кроме одного продавца. На пареньке красовалась полосатая рубашка с короткими рукавами. Светлые длинные волосы стягивала голубая бандана такого же цвета, что и джинсы, усыпанная чуть полинявшим черным горохом. Сандалии у молодого человека были обуты на босу ногу и требовали немедленного ремонта или замены на новые, как и прохудившаяся корзина, со всех сторон залепленная синим скотчем. Парень, кроме того, отличался изрядно миловидным лицом с отпечатком некоей интеллигентности. В то время как физиономии остальных "бизнесменов" хранили признаки пьянства и никому не нужного существования.
   Меж тем женщины, как показалось Майей, ничем не отличались друг от друга. Их универсальная одежда состояла из длинных разноцветных кофт, словно скроенных по одному фасону. Головы были покрыты платками, из которых выбивались патлы неухоженных, с проседью, волос.
  Итак, пришло время играть ва-банк, а иным способом и не выбрать подходящую для дела Майи кандидатуру. Поезд как раз остановился, поравнявшись с парнем в чудаковатой бандане. Прицелившись, Майя бросила бумажный шарик к его ногам. Заметив, подкативший к нему предмет, молодой человек напрягся, огляделся по сторонам и только после поднял глаза и увидел Майю, торчащую в проеме окна. Девушка в ту же секунду указала ему жестом, что скомканную бумажку нужно взять и положить в карман. Еще раз оглядевшись и поняв, что на него никто не смотрит, торговец наклонился и поднял бело-розовый шарик. По забегавшим глазам парня стало понятно, что он определил, чем является эта неприглядная на первый взгляд бумажка. Через секунду сторублевка лежала в кармане.
  Поезд тронулся. Сейчас это обстоятельство меньше всего беспокоило Майю, ибо записка уже выброшена на волю, и ее, хотелось бы надеяться, подобрал вполне благонадежный и приличный человек - именно тот, о котором мечтала Майя еще с утра. Ей оставалось только радоваться своей удаче и уповать на освобождение. Девушка почему-то была уверена, что парень с залатанной корзиной в руках, в которой, кстати, так аппетитно поблескивали на солнце вкусные яблоки, не станет разворачивать бумажку прямо на улице: побоится завистливых взглядов. Продавец вернется домой, возьмет, возможно, в руки утюг и только тогда примется за дело. "А сейчас - ни-ни! - Майя мысленно пригрозила ему пальцем. - Еще не время".
  
  XII
  
  Она сидела в пустом купе, ее сопровождающие куда-то исчезли. В вагоне господствовала полнейшая тишина, словно все вымерло. Девушка выглянула в коридор - там тоже было пусто. Ей стало страшно. Выйдя из салона, Местина решила двигаться вдоль поручня, вцепившись в него обоими руками, как Тесей следовал по нитке, спасаясь от Минотавра. Девушке казалось, что если она оторвет руки, то поезд с неимоверной силой опрокинет ее навзничь, как при землетрясении. Она остановилась и принюхалась - по вагону распространялся запах гари, но пока что еще слишком слабый. Гарью, как ей показалось, несло из первого купе.
  Подойдя ближе, Майя увидела, что дверь чуть приоткрыта, заглянула внутрь... То, что предстало перед ее взором, заставило девушку содрогнуться.
  Это было не купе, а какая-то камера, по которой ползал голый мужчина. Здесь не было ни полок, ни маленького столика, как в других салонах; белые стены запачкались каким-то красным раствором, который все тек и тек с потолка. Приглядевшись, Майя поняла, что это вовсе не краска, а... Кровь! Она сочилась отовсюду, образуя на полу лужи, по которым ползал, словно купаясь и одновременно замешивая адскую субстанцию, нагой мужчина. Длинные черные волосы болтались в такт каждому движению существа, они стали некоей стеной, которая не позволяла Майе разглядеть его лица, а ей почему-то очень сильно захотелось взглянуть на человека, хотя кто-то другой шептал ей:
  Беги! Беги!
  Сделав полукруг у окна, незнакомец пополз в ее сторону... А Местина продолжала стоять, будто зачарованная немой сценой. Существо медленно продвигалось к девушке, как паук, перебирая четырьмя лапами, - на корячках. И, наконец, нагой остановился, опустившись на колени, и протянул к ней правую руку, точно призывая Майю присоединиться к нему. И тут же поднял голову...
  На девушку смотрели два совершенно не похожих друг на друга человека. Лицо первого принадлежало мужчине. Это был ворон с носом, подобным клюву, и маленьким, под самым подбородком, черным ртом, вторая половина которого была некрасиво обведена помадой - так, что контуры жирного вещества далеко выступали за область губ. Второй рот принадлежал женщине, внешне привлекательной, но с дряблой старушечьей кожей.
  Оба лица дерзко осклабились, обнажив небольшие желтоватые клыки. Их глаза горели, полыхая настоящим огнем, сквозь пламя Майя видела такие же темно-малиновые, как кровь, зрачки. Глаза рыдали. Капли влаги, не иссушенные гаревом, медленно стекали по лицам, отрывались от подбородка и падали в самую большую лужу крови, опоясавшую человека магическим кругом. Соединяясь с кровью, слезы издавали неестественно громкий, подобно металлическому, звук.
  Майе захотелось закричать, однако ее голос словно провалился куда-то вглубь; рот продолжал открываться, не издавая ни звука. Ей нужно было бежать, но ноги не хотели слушаться, будто вросли в пол вагона, став его частью. Она оглянулась, ища помощи: в коридоре, как и прежде, никого не было.
  Это он всех съел. Это он. Он и до тебя доберется, пока ты не уберешься отсюда, - прозвучало в голове.
  Ноги продолжали не слушаться. Майя стояла и смотрела, как существо медленно наступает на нее, ей показалось, что в этот самый момент запах гари усилился - и тут же приложила ладони к глазам, предполагая, что этот человек воспламенил их. Нет, она не чувствует никакого жара, только одна влага. Кажется, она тоже плачет, это страх заставил ее рыдать.
  - Не нужно бежать. Доверься мне, - сказало мужское лицо.
  - Нет, ты должна бежать. Беги, мать твою, пока цела! - как безумная, закричала женщина. - Беги не оглядываясь!
  Майя превозмогла внутреннее бессилие, сковавшее ей ноги, и понеслась, что есть мочи, а Янус (она чувствовала его хриплое дыхание за своей спиной) продолжал преследовать ее. Теперь Майя знала, что двуликий человек двигается намного быстрее, чем ей показалось с первого взгляда. Он может настичь ее в любой момент, если она не ускорит бег.
  - И не забудь про мою дочь, - послышалось позади.
  Майя вскрикнула, увидев, что стены коридора, тянущегося вдоль всего вагона, тоже начинают загораться. Огонь, как и чудовище, двигался также быстро, воспламеняя кровь, которая теперь струилась отовсюду, даже капала с потолка. Огонь тоже гнался за Майей, чтобы сжечь ее заживо. Девушка видела, убегая, как молниеносно исчезают занавески на окнах, как вспыхивают двери, потолок, пол впереди нее, воспламенялось даже железо - металлические ручки и светильники. Огонь перегораживал ей путь, не давая сбежать. Майя обернулась: существо двигалось от нее на расстоянии вытянутой руки. Сейчас у него было одно лицо, - лицо, которое она как будто видела где-то.
  Это был Дьявол, вернувшийся из преисподней.
  А впереди лежала бесконечная дорога коридора. Казалось, что каким-то образом он вытянулся на сто метров, а может быть, и на двести. И то, что Майя Местина видела впереди, - а это была маленькая дверь, за которой, как ей думалось, скрывался спасительный выход, - находилось настолько далеко от девушки, что выбраться из адского вагона представлялось практически невозможным: или у нее не хватит сил и терпения, или чудовище настигнет ее в самый последний миг, когда до свободы останется всего один шаг. Майя была всего лишь женщиной, а не суперменом или его подружкой, поэтому девушка решилась на самый отважный для нее шаг - просто остановилась. И зачем, спрашивается, бежать, когда смерть взгромоздилась тебе на хвост и нет надежды? И в тот короткий миг, когда девушка уже приняла окончательное решение, ее кто-то позвал. Какой-то слабенький голосок, едва слышный, заглушаемый рычанием, несущимся из-за спины.
  - Сюда. Беги сюда. Тебя спасут.
  Майя увидела впереди девочку, совсем крошечную, как кукла Жанна, с которой она играла в детстве; ребенок манил рукой, находясь в трех или четырех шагах от нее.
  Откуда она появилась? Ведь вагон совсем пустой.
  Позади безумно зарычали, Майя вскрикнула, но побоялась оглянуться и посмотреть на нагоняющего ее зверя. Да и стоило ли?
  - Не смотри ему в глаза. Беги ко мне. Скорее! - услышала Майя голос девочки. Та стояла на том же месте и махала ей рукой.
  - Сюда! - снова позвала кукла.
  Майя успела поймать ее руку и провалилась куда-то в белое. За дверью, около которой поджидала маленькая девочка с детским голосом, ничего не было, кроме одной свободы в белых одеждах посередине жемчужного и бездонного мира. Майя парила, поднимаясь все время вверх и вверх, наконец она открыла глаза и проснулась.
  Под потолком в купе мигала лампа. Местина лежала на пакете, обхватив его руками. Даже сон не смог расслабить ее рук, которые мертвой хваткой вцепились в края ценного предмета, где лежала испачканная кровью одежда, или улики для кого-то. Двое мужчин, стерегущих ее, как ей думалось, мерно посапывали на своих местах; за стенкой кто-то надрывно храпел, одна из женщин стонала - видно, ей снился кошмар. Этот мир был настоящим, в отличие от того, что увидела Майя в своем сновидении, и он теперь не казался девушке таким страшным. Может, ей не стоит бояться этих людей? Возможно, все, что с ней произошло за последние дни, - плод ее больного воображения, и на самом деле ее никто не закрыл в поезде, никто не играет на ее расшатанных нервах, и сейчас она едет домой? Запустив руку в пакет, девушка вытащила измятый лист бумаги, на билете внизу стояла предательская надпись: "Через СНГ транзитом".
  Местина осторожно поднялась, чтобы не разбудить соседей, и пошла к тому самому туалету, из которого несколько часов назад была выброшена записка. Ей все еще хотелось спать, но сейчас, как и в последние дни, она должна бодрствовать. Вот доберется благополучно до дома, сдаст ментам всю шайку гавнюков, а там хоть месяц не вылезай из постели, главное сейчас - не садится на полку-кровать, потому что она сама не заметит, как заснет. И неизвестно, что привидится ей в следующий раз.
  Она курила, ожидая, что в любой момент кто-нибудь обязательно выйдет в коридор, как это случилось прошлой ночью - судя по всему, им положено дежурить даже в такое время суток. Майя на всякий случай вышла на переходную площадку и подергала две металлические двери. Закрыто. А может, ключи от свободы есть еще у кого-нибудь из "пассажиров" на тот случай, если оригинал потеряется, ну, к примеру, упадет в бачок, а запасных не окажется, что тогда? Если они существуют, то у кого? Может, у того мужчины, который все время ходит в элегантном деловом костюме? А почему бы и нет! Он вполне похож на лидера группы злоумышленников - общается практически со всеми, да и в чужие купе заходит без обиняков. В последний раз Майя видела его беседующим с той женщиной, которая играла роль официантки, а потом куда-то исчезла. Кажется, это было еще вчера... Босс едет в первом купе, именно там Майя впервые его увидела, когда при посадке проходила в "свое" купе. На столике рядом с "фрачником" стоял аккуратный черный дипломат - вполне неотъемлемая для любого босса вещица. Да и разговаривает он по сотовому чаще других.
  Что-то подсказывало Майе, что в своих догадках она не ошиблась. Это самое "что-то" и подтолкнуло девушку к решению наведаться этой ночью именно в первый салон. Идея с воровством вновь всплыла в голове: Майя была уверена, что еду можно отыскать и там. К тому же, как подсказала ей память, именно в перовом купе ехала молодая мать с шестилетней девочкой, ведь самое трудное, шептал девушке внутренний голос, - это прокормить здорового ребенка, который ест в два раза больше взрослого, чтобы побыстрее вырасти.
  Последнее обстоятельство вынудило девушку тотчас двинуться к купе Љ 1 - разведать обстановку, тем более что спустя двадцать минут, что она стояла в курилке, никто не высунул носа, чтобы удостовериться в ее существовании, а ведь шла она сюда не совсем уж бесшумно - от поездной качки ее мотнуло вправо и бросило на переборку, примыкающую ко всем купе. Возможно, в обед и вечером пассажиры поезда Х выпили больше пива, чем положено, поэтому сейчас спали, как убитые. Как бы то ни было, Майя решила, что настало ее время, и она просто обязана не упустить подвернувшийся ей случай.
  Крепко держась за поручень, Майя старалась двигаться как можно тише, - малейшим шум мог разрушить ее план, а ждать следующего шанса она не хотела: ей еще с детства было несвойственно терпение.
  Из-за двери купе Љ 1 доносилось довольное посапывание, похожее на мурчание кошки. Майя решила подождать еще несколько секунд: надо убедиться, что за дверью все спят.
  Должно быть, в купе находился только один человек - по крайней мере, других звуков, говорящих о присутствии еще кого-нибудь, девушка не услышала. Здесь спал мужчина, судя по храпу, - возможно, один из осетинов. Еще вчера они шастали мимо Майи, стараясь потрогать ее во всех местах; может, таким способом они проверяли, есть ли при ней пистолет, как и другие? - вопрос, на который она никогда не найдет ответа, как и не узнает, что же происходит в вагоне.
  Дверь была чуть приоткрыта. Майя уже собиралась заглянуть внутрь, как вдруг услышала громкий шепот:
  - Я хочу сойти. Завтра. Это возможно? - Голос принадлежал женщине.
  - Вы еще не доехали, - мужчина говорил намного тише. Слова его путались в потоке усилившегося храпа, принадлежащего третьему пассажиру купе. - Тем более деньги. Вы их взяли... Нужно отработать...
  - А вдруг я стану мясом, - в голосе собеседницы послышались нотки недовольства и что-то еще. Кажется, страх.
  - Вам повезло, что вы по воле случая оказались в этом поезде. Вы и она, и еще ваша девчонка. Так что придется играть... По нашим правилам, а не то...
  - Что? - быстро перебила женщина. - Я так не договаривалась, забирайте ваши деньги. К черту все! Мне не нужна ваша игра! - задыхался от возбуждения и негодования женский голос.
  - Даже за сто тысяч долларов?
  - Но... но вы мне заплатили только четыре тысячи...
  - Остальное получите, когда поезд сделает последнюю остановку.
  - И что тогда?
  - Я же сказал, что вы получите оставшуюся сумму. - Мужчина явно был раздражен.
  - Но... я хотела спросить... спросить... у нас их не отберут и не разделаются, как с ней?
  - Все зависит только от вас!
  - Тогда я лучше завтра сойду с поезда вместе с Соней. Вы мне откроете дверь? Я вам верну всю сумму прямо сейчас.
  Майя услышала шорох, а потом - как будто шуршание бумажек. Большого количества бумажек!
  - Нет! - это прозвучало так злобно и неопровержимо, что женщина по ту сторону двери выронила деньги. Ковер приглушил звук рассыпавшихся по полу купюр, но все равно было слышно, как они по несколько штук продолжают падать на пол. Одна бумажка опустилась прямо у ног Майи, вылетев из щели в двери. От неожиданности она чуть не вскрикнула и начала медленно пятится от опасного купе, но там никто и не думал подбирать потерянную купюру: разговор снова возобновился.
  - Я вас очень прошу, умоляю, - послышался негромкий стук, словно кто-то всей массой опустился на пол. - У меня дочь... Я буду молчать. Тем более нас никто не запомнил из ваших приближенных. Только проводница, когда проверяла билеты... И... я боялась выходить и Соне запретила... Я хочу домой, - женщина начала тихо всхлипывать.
  "А как я хочу домой!" - подумалось Майе.
  - Заткнись! Сабул проснется! Тогда тебе точно несдобровать, - мужчина тихо рассмеялся.
  - Так все-таки отпустите завтра?
  - Да! Только четыре тысячи вернешь... мне в руки. Собирай прямо сейчас.
  По полу заерзали. Снова послышался шелест бумаги, но теперь звучавший, как при быстрой прокрутке пленки. Наконец через несколько секунд все стихло, кроме храпа, несущегося сверху.
  Спина Майи начала медленно затекать от полусогнутого состояния, которое она приняла, чтобы лучше слышать. К тому же ее начал бить озноб: она боялась, что вот-вот откроется дверь этого купе или соседнего, выкинув огромного бугая с топором. Почему именно с ним, девушка не знала. Ей думалось, что в данной ситуации только топор сможет облегчить ее жизнь, которая стоит, оказывается, четыре тысячи долларов. Майя быстро ухватилась за поручень слева от себя, чтобы не упасть.
  - А полстоимости билетов мне вернут? - неуверенно спросила женщина, собрав разбросанные по купе деньги. Она не заметила лежащую за пределами салона купюру.
  - Думаю, что да. Я поговорю об этом с Моисеем. Завтра. Хотя, по правде, я вернул бы вам и всю сумму, потому что не туда вы попали. Произошла какая-то ошибка.
  - Может, поговорите об этом, а?
  - Поговорим, поговорим. Я, думаю, с вами все будет хорошо.
  - А с ней? - этот вопрос прозвучал, как приговор, для Майи Местиной.
  - И с ней. Наша курочка снесет, наконец, золотые яйца. И ее...
  В купе на некоторое время воцарилось молчание, даже пассажир на верхней полке перестал храпеть. Увы, последнее слово своего приговора Майя не услышала, но и сказанного было вполне достаточно. Что с ней могут сделать, кроме того, что лишат жизни? Вывод сам напрашивался.
  - Материал будет собран, - продолжил мужчина, - продан за большие бабки, причем, двум крупным компаниям, а может, и другим. И все! Иному не бывать.
  - Она, наверное, не единственная.
  - А вот это, киска, не твое дело.
  Майя услышала какую-то возню, потом послышались звуки, похожие на поцелуи.
  - Может, закроем дверь, там ведь ваши люди?
  - Один из них спит у тебя над головой, - шлепнув женщину по чему-то оголенному, мужчина рассмеялся опять шепотом, потом возня резко прекратилась. - Ну, ладно, - недовольно прошипел ухажер.
  Быстро сообразив, что сейчас кто-то из них встанет, чтобы закрыть дверь, Майя осторожно сделала два шага, пятясь назад, и пустилась прочь, стараясь ступать только на носки. Она успела в этой суматохе прихватить ставшую теперь никому ненужной купюру. Убегая, Майя ждала, что сейчас ей прокричат в спину: "Эй, сука, ты куда?", но вместо этого девушка услышала стук закрывающейся двери и характерный щелчок, говорящий о том, что салон закрыли на замок. Коленки задрожали от отпустившего чувства паники, девушка достала свое "успокоительное" и закурила.
  Позади нее что-то стукнуло, от неожиданности она вздрогнула и обернулась. В дверном проеме туалетной комнаты стояла маленькая девочка. В полумраке лицо ребенка казалось былым пятном, слившимся с совершенно неуместным для таких поездок платьем с маленькими оборочками по краям рукавов-фонариков. Ее длинные каштановые волосы были распущены и немного спутаны, наверное, оттого, что ребенок долгое время спал. Девочка внешне ничем не отличалась от других детей ее возраста, разве что ротик у нее был, пожалуй, немножко капризным, в форме сердечка.
  И без того большие глаза ребенка испуганно уставились на девушку. Никто не ожидал этой встречи, даже Майя, у которой просто выпала сигарета из пальцев. Темноволосое создание стояло не шевелясь и по кусочкам изучала ту, о которой так много говорили здесь, когда девочка пробиралась сюда по ночам без разрешения матери.
  Вдвоем они чего-то ждали. От нахлынувшей неловкости и еще не прошедшего испуга Майя протянула девочке сигарету, которую собиралась закурить, но тотчас отдернула руку, вспомнив о том, что дети не курят. Конечно, глупо, но Майя удивилась находчивости ребенка, который, не задумываясь, ответил, что рак и Майю не обойдет стороной. Нужно было что-то сделать, чтобы сгладить неприятную ситуацию.
  - Привет, - наконец-то выдавила из себя Майя. - У меня есть пирожок, кроме сигарет. Хочешь?
  Но тут девочка легонько вскрикнула и молниеносно кинулась к своему купе. "Только бы не заголосила", - почему-то пронеслось в голове девушки. И ребенок действительно не закричал, малышка добежала до купе и схватилась за ручку, предполагая, что дверь открыта, затем девочка начала бешено стучать кулаком по железной пластине. Этот звук показался Майе ужасно громким, отчего она подумала, что сейчас из закрытых дверей высыплет весь народ, который тут же набросится на нее. Но через мгновение дверь открылась, поглотив ангелочка, который напоследок еще раз взглянул на страшную тетю, и тут же по вагону снова разлилась мертвая тишина, более невыносимая, чем напугавший Майю шум, отчего ей захотелось самой закричать.
  То, что творилось в этом поезде, выворачивало весь ее мозг наизнанку, заставляя думать, что она попала в какую-то другую страну, которую всегда описывает Стивен Кинг. Все это заставляло ее медленно сходить с ума. И, пожалуй, свое недомогание Майя начала ощущать не в тот первый день, когда попала сюда, а именно сейчас, когда даже ребенок вправе отнести ее к самым злейшим врагам человечества, к воплощению исчадья ада, которое всегда прячется в шкафах, в темноте, и пугает невинных детей по ночам.
  Еще одна сигарета задымилась в руке. Уже через некоторое время Майя почувствовала разлившееся по молекулам спокойствие.
  
  XIII
  
  Когда она вернулась на свое место возле окна, напротив купе Љ 6, там еще мигала лампочка, хотя до рассвета оставалось не больше часа, и небо за окнами из черно-синего стало ультрамариново-серым. Азиат и старик спали на верхних полках, как младенцы. Последний, кстати, сложил под щекой руки лодочкой. Несуразная картина, которую зачастую изображают в фильмах, чтобы продемонстрировать образ невинности. Можно ли подобное сказать о старике? Пожалуй, эта мысль слишком абсурдна, чтобы быть правдой. Да, она действительно далека от истины, потому так и хочется схватить какой-нибудь тяжелый предмет и ударить им по голове спящего...
  Тихо открыв одну из нижних полок, Майя не увидела то, что искала. Там, вообще, ничего не было, кроме пыли и грязи. Во втором аналогичном отсеке находилась та самая сумка с провиантом, принадлежащая восточному мужчине. Потянув за бегунок, Майя открыла ее; внутри лежали какие-то бумаги, газеты и сменная одежда; из-под вороха ненужных вещей торчал полиэтиленовый пакет, в который обычно упаковывают купленные продукты в супермаркетах. Он предательски зашуршал. Спящий наверху старик недовольно зачмокал губами, азиата же этот звук, казалось, не потревожил.
  В пакете находилось то, что искала Майя, и даже больше. Главным сокровищем этой магазинной оболочки был завернутый в целлофан цыпленок. Странно, но куриное мясо не распространяло того завораживающего запаха, который способен собрать возле столичного ларька стаю изголодавшихся людей. Следом шел пакет, в котором находилась рыба, кажется, вяленая семга.
  У девушки не хватило духа рассматривать все вытащенные продукты: аппетит разросся с неимоверной силой, в желудке многозначительно булькнуло. Она быстро бросила цыпленка в пакет: нужно было прямо сейчас бежать в тамбур или еще куда и спрятать добычу, хотя, пожалуй, в вагоне сложно утаить что-то.
  - Положи, - раздалось позади девушки, когда она, как лань, прыгнула к двери.
  "И не подумаю!" - тут же пронеслось в голове Майи. Еда уже находилась в ее руках, а значит, хозяйкой положения является только она, а не кто-то, приказывающей за ее спиной.
  - Положи, тварь! - зарычал Азиат.
  Она стояла в дверях купе, размышляя о том, как ей поступить: повиноваться приказу и остаться голодной, что приведет через некоторое время к неминуемой смерти, или... Думается, от вида ее сведенных скул в голодной коме, все они придут в полный восторг, и никто - заметьте! - никто не кинет ей даже черствой корки хлеба, чтобы смягчить страдания, даже больше - они сами затянут петлю на ее шее. Это произойдет, если она отдаст украденный провиант.
  А еще ты не получишь затрещины, которую вполне можно ожидать от разъяренного Азиата. Какой из берегов самый безопасный?
  С другой стороны, если она прямо сейчас выбежит из купе и сумеет спрятать украденную пищу (найдет хранилище, где она не будет обнаружена), то ей, возможно, не придется ползать на коленях, прося кроху с их барского стола.
  И когда девушка все-таки выбрала последнее, в поезде раздался душераздирающий крик, он несся из первого купе. Повернувшись к Азиату, Майя увидела такой же испуганный взгляд, какой, по-видимому, в этот миг появился и на ее лице. "Что случилось?" - говорили глаза обоих. Быстро оценив секундную заминку, она рванула из купе. Бежала к полюбившейся спасительной уборной, за столько времени ставшей для нее самым безопасным местом, хотя она могла и ошибаться. Удирая, она успела заметить, что старик тоже проснулся, сев на нижней полке. Его глаза излучали страх.
  Уже в тамбуре ее поймали - кто-то крепко сжал ее запястье. Это была настоящая мужская хватка: часть руки сразу заломила от боли, и Майя чуть слышно застонала. Это был Азиат. В его свирепых глазах читалось, что он готов разделаться с Майей прямо сейчас.
  - Пошли, - сквозь зубы сказал он и потащил Майю к первому купе. А там уже выстроились все "актеры" этого спектакля. Последней стояла Милан Шефини, держась за поручень и чуть сгорбившись.
  Ее тошнило прямо на пол.
  Азиат тянул Майю сквозь толпу, все молча расступались, пропуская их. Люди молчали, словно ждали последнего действия искрометного представления, которое, видимо, должно исходить от Майи Местиной. И не случайно все взгляды были устремлены на нее, но она только чувствовала их скольжение по своей фигуре, так как боялась поднять глаза. Майя знала, что, если посмотрит на то, отчего красивую женщину стошнило, ей станет страшно, а вот этого - показывать свой страх - она не хотела. Ведь именно ее паника и ужас, которые невозможно скрыть ничем, больше всего интересовали, судя по всему, всех собравшихся в поезде злодеев. Она чувствовала это всеми клеточками. А знание своего могущества делало их сильнее! И Майя решила, что эти люди никогда не увидят ее страха, какие бы деяния они ни совершали ради этого.
  - Это была твоя подружка? - начала комедию одна из старушек-лесбиянок.
  - Ты, кажется, любила ее? Посмотри, какой она стала. Теперь ей не нужна тушь, - вторая держала подругу за руку. Огромный перстень с большим рубином надсмехался над Майей, гипнотизируя и заставляя следовать за каждым движением руки хозяйки кольца.
  А там, вдалеке, все время рыдали. Всхлипы напоминали завывания раненого животного, посаженного в клетку, в них слышались боль, ненависть и отчаяние. Рев провоцировал все еще теплящиеся в душе девушки чувства сострадания и милосердия, словно прося: "Погляди на меня: я такая же, как ты".
  - Ты что не хочешь посмотреть, что здесь происходит? - Азиат схватил Майю Местину за подбородок и приподнял голову. Девушка тотчас закрыла глаза, судорожно сжав пакет с едой. Мужчина не стал упорствовать, и через секунду она снова уткнулась в пол.
  - Звери! Я всегда знал, что русские - самый плохой народ, - сказал на родном языке старший из братьев, высокий Сабул, вероятно, обращаясь исключительно к своему родственнику, стоявшему к нему ближе всех. Уже на привычном для всех языке он добавил: - Может, милицию вызвать... из пятого вагона?
  - Не надо. Я здесь. - Ноги задвигались, пропуская кого-то в черных лакированных ботинках. Люди поворачивались к говорящему. - Протокол составлять не будем. Сегодня я свяжусь с отделом, передам дело. Думаю, завтра и начнем расследование.
  Ряды стоящих снова сомкнулись. Ноги в огромных кроссовках, принадлежащие дедку из купе Майи Местиной, нетерпеливо переминались. Рядом с ним обнаженные голени, заканчивающиеся книзу домашними тапочками розового цвета, порывались все время уйти.
  - Помогите! Помогите, умоляю вас! - прошептала чуть слышно "пострадавшая". - Где моя дочь?
  - Она рядом, - произнесли позади Майи.
  - И вы что... заставили ее смотреть на это? Ублюдки! Чтобы ваши ослиные задницы горели в аду! - надорвано, срываясь, с ненавистью завопил женский голос, продолжая протяжно всхлипывать. - Я всем расскажу, что здесь произошло! А если не получится, я буду приходить к вам ночью, изводить каждого, буду грызть ваше никчемное сердце до тех пор, пока вы ни сдохните! Испугались, что я вас выдам?! Травля?!.. Никто не получит деньги! Я вам обещаю! Гады! Вы ничего не получите за меня и... - женщину ударили по лицу, не дав закончить фразы. Две или три пощечины заставили "умалишенную" замолчать. Снова вагон огласил рев, но теперь он походил на поскуливание собаки - женщина немного успокоилась.
  - Это она сделала!
  Все обернулись к той, что выкрикнула свое обвинение. Милана гордо выпятила огромную грудь. Майя видела ее холеные ноги, на которых выступили напрягшиеся мышцы; на золотых бляшках в камнях, что украшали высокие босоножки, веселилась радуга отблесков. Через секунду секс-бомба добавила более спокойным голосом:
  - Я видела, как полчаса назад она выходила из этого купе.
  Все ноги повернулись в сторону Майи Местиной.
  - Неправда! - закричала она и попыталась вырваться из цепкой руки Азиата... и подняла глаза.
  Она увидела ту самую "пострадавшую", вжавшуюся в угол, как зверек.
  Женщина сидела около окна на правом сиденье. Голубая, чуть порванная, блузка и спортивного типа штаны были заляпаны алой краской, похожей на кровь. Несчастная продолжала рыдать, но вместо слез из ее глаз сочились такого же цвета струйки, они капали на блузку, растекаясь в ярко-красный горох. Веки заплыли и распухли, и казались неимоверно гигантскими, уродливыми, отвратительными, темно-синими; аналогичного цвета круги расплылись под глазными впадинами.
  Они выкололи ей глаза! Нет, такого не может быть! Это неправда!
  Быть может, несчастная видела, а может, и нет. Как бы то ни было, сейчас ее веки налились кровью и отяжелели, мешая ей открыть глаза. Люди окружили ее, но стояли поодаль, словно женщина болела лепрой. Вся сцена напоминала суд в камере осужденного, где нет ни сострадания к приговоренному, ни жалости... - здесь не было ничего, ибо всем управляла алчность.
  Женщина просто сидела в углу, в одиночестве, и ждала своего часа. О том, каким он станет для нее, она, конечно же, не ведала, как и не предполагала, что за люди стоят перед ней. Ей просто хотелось плакать, так как только таким способом она могла бороться с их безразличием и вымолить пощаду у кого-то, но общество продолжало оставаться слепым и глухим. Только грудной ребенок на руках молодой матери явно выказывал свой интерес - он вращал испуганными глазенками, точно спрашивая у каждого: "Я не понимаю, зачем мы здесь собрались?" Правда, в какой-то миг все эти петрушки показались ему такими забавными, что малыш заулыбался.
  Словно пародируя ребенка, за спинами двух бабулек ухмылялся старик. Сегодня он в ударе, так как ему выпала честь сыграть Панталоне. Хоть роль не столь значительная, как у Азиата, он оттарабанил свою партию без запинки - долго и громко кашлял, обмахивая себя платком и стирая пот с покрасневшей шеи с вздувшимися жилами.
  А Махмуд, младший из двух братьев-осетинов? Браво, брависсимо! Только так нужно играть второстепенные партии - с выпадом, бравадой и небольшим лукавством, стоя за спиной своего смелого родственника. Это выдает в нем воистину даровитого актера с большим опытом и не одной бессонной ночью, проведенной за зубрежкой длинных монологов и коротких реплик. Только так начинается полет карьеры! Только так строится будущее! Нужно только успеть подставить подножку...
  Его брат, должно быть, не раз сталкивался с жарким темпераментом Махмуда, судя по небольшим шрамам на его лице, и если даже этот огрех не является отпечатком рук Махмуда, это не делает амплуа Сабула менее красочным. Такую бы рожу в фильме снимать про нью-йоркскую трагедию. Помните 11 сентября? Вот-вот, был бы абсолютный аншлаг... только бы их на премьеру не позвали. Им вполне хватит и этой под руководством элитарного пиджака. Даже сейчас они о чем-то шепчутся, а вот их босс делает это по сотовому, отойдя в сторонку. Наверное, "пиджак" играет в крестики и нолики со своим начальником, главным махинатором этой трагедии, высчитывая, кто же в "крысиных бегах" стартует первым - он сам или воротила небес. Ну, конечно же, победит многоуважаемый босс, ибо иначе не бывает, так устроено в природе, а значит, и ставка возрастет в два раза, нужно только сделать лишнее "па" и полностью переименовать спектакль: старое название уже не актуально.
  Правда, умирать теперь придется всем. Да воздастся покаявшимся!
  И, наконец, Моисей! Вот как раз он и получит главный приз Каннского фестиваля за великолепную игру миротворца. Именно он наставил своих заблудших овечек на путь истинный, сошедшие с которого будут жестоко наказаны ни кем-нибудь, а самим Аллахом или Господом Богом, ведь именно так написано в Библии и Священном Коране. Моисей ведь знает, где зарыт Камень плача - в самом его сердце, жалком и безбожном, и путь его усеян алчностью. Он, наверное, и сейчас слышит поступь демонокинь, преследующих его и готовых выгрызть ему пятки в самый неподходящий момент. Да-да, именно сейчас, ведь неслучайно его глаза не могут найти места на его, казалось бы, умиротворенном лице.
  И другие подражают ему, заметила Майя Местина, когда обвела их испепеляющим взглядом, - и даже тот, что представился милиционером, позабыв надеть форму. Кажется, это тот самый тип, что стоял в коридоре, когда Майя ругалась с Моисеем и предприняла первую попытку к бегству. Милиция нас бросает в самую трудную минуту, принимая за монету личину злодейства, - такова прописная истина. Так произошло и на этот раз, правда, прибегать к ее защите Майя не собирается...
  - Все, хватит, - взорвалась она. - Думаете, я не разгадала вашей игры? С самого первого дня я поняла, что вы разыгрываете меня. Что вы хотите? Засунуть меня в тюрьму? В психлечебницу? А может, вы опыты проводите? И что дальше?.. Это же грим! - Майя расхохоталась. - Хорошо загримированные глаза - только и всего! Кого вы хотите испугать? Себя?.. Можете сколько угодно катать меня по стране, морить голодом, но правда ждет своего часа. Осталось совсем чуть-чуть. Вот столько. (Девушка соединила большой и указательный пальцы свободной левой руки, оставив между ними небольшой пространство, и вытянула руку перед собой.) И тогда вы сядете! Все! Отпусти мою руку, обезьяна! - Майя попыталась высвободиться, но Азиат не разжимал своей клешни.
  На запястье девушки уже виднелись белые вмятины от хватких пальцев мужчины. Майя последний раз с силой дернула руку и, наконец, освободилась. Проводник, преградивший ей путь, тут же отступил, прочитав на ее лице звериную решительность. За его спиной Майя увидела зареванную девочку, ту самую, что сбежала от нее в купе, но теперь на нее смотрела фарфоровая кукла со стеклянными глазами и раздувшимся от слез лицом. Девочка плакала беззвучно, видно, поэтому Майя не заметила ее присутствия. В левой руке ребенок сжимал плюшевого олененка, очень похожего на Бимбо из Диснеевского мультика, правую руку сдавил Моисей. Один белый носочек на ногах девочки приспустился, волосы на голове теперь не казались такими роскошными и пушистыми, как прежде. Сейчас она походила, скорее, на растрепанную куклу, но не на аккуратную Мальвину. Правда, у той маленькой девочки не дрожали губы и не было таких безумных глаз, да и актрисой она была никудышной. Эта же реальная, а настоящие дети не могут откровенно искажать свои чувства, какими бы совершенными актерами и актрисами они ни были.
  Майя тут же все поняла. Сев на корточки рядом с девочкой, она погладила ее по голове.
  - Соня - тебя, кажется, так зовут? - Не услышав ответа, Майя продолжила: - Это все сказка, никто не делал твоей маме больно. Ведь правда? - она повернулась к Азиату и Моисею, стоявших позади нее, но не увидела в их глазах подтверждения. Дотянувшись до руки еще плачущей женщины, Майя слегка тронула ее. Та быстро отдернула кисть и еще сильнее вжалась в угол между окном и стеной купе.
  Соня не подавала признаков жизни, она смотрела словно сквозь Майю, в одну точку.
  - Твоя мама просто играет, ей заплатили за это большие деньги, - снова обратилась Майя к девочке. - Поверь, нас с тобой разыграли. Это шутка! - Майя захлопала в ладоши и обвела присутствующих взглядом. На всех лицах читалось недоумение и, казалось, жалость.
  Поняв, что таким образом ей не разрядить обстановку, Майя решила увести ребенка подальше от этой ужасной картины.
  - Пусти, - сказала она проводнику.
  Моисей только осклабился, но руку, сжимавшую запястье Сони, не убрал. Тогда Майя укусила его, от неожиданности проводник взвизгнул. Поймав освободившуюся руку девочки, Майя потащила ее за собой.
  - Куда... куда она ведет ее? - вдруг ожила мать ребенка.
  Она то ли почувствовала, то ли увидела, как Майя выходит из купе. Последняя оглянулась, на миг ей почудилось, что один глаз женщины смотрит на нее. От внезапного испуга она остолбенела, однако через секунду калека снова стала прежней, той же - с одутловатыми и сомкнувшимися веками.
  "Чем быстрее я доберусь до тамбура, тем увереннее буду чувствовать себя", - эта мысль застала девушку в коридоре, но тут же Майя остановилась. Свора подонков уже вылезла из купе, и теперь они безмолвно следили за Майей и безропотно идущей за ней девочкой.
  - Где аптечка? - обратилась она ко всем.
  - У меня нет аптечки. - Этот голос принадлежал старику в кроссовках.
  - Я беру с собой только валидол, - произнесла рыжая лесбиянка.
  - А я никогда не болею, - подытожила некрасивая мамаша с грудничком.
  - Черт побери, - закричала Майя, - на этом поезде, вообще, что-нибудь есть, кроме развратниц, идиотов, подонков и просто эгоистов?! У девочки шок, ей нужно успокоительное прямо сейчас. Меня не интересует, что здесь произошло, но если это правда, то и женщине нужен хороший медик. Есть среди вас такой?
  Все молчали, ошалело поглядывая на бешеную.
  - А раз нет, тогда, мать вашу, тормозите поезд, вызывайте врача или еще кого. Если вы не поможете им, я вас сама убью еще до того, как вы сядете за решетку.
  - А поезд и так стоит ради вас, - из толпы вылез Махмуд и стал подбоченись впереди всех. По его лицу можно было понять, что он сейчас накинется на Майю, если она скажет хоть одно слово в адрес тех, кто его окружает.
  Впрочем, не только это чувство отразилось на его лице, что-то на нем было не то, что-то предательское, нечеловеческое. А следом за ним вышел другой человек, коренастый, в очках с роговой оправой. Его змеиные глазки светились черными угольками, под подбородком виднелась белая щетина, хотя волосы на голове были совершенно черными, без единой седой пряди. Этот тип походил на священника благодаря не только своему внешнему виду, но и черной одежде, состоящей из очень длинного пиджака, скроенного не по размеру, - этакий дьячок, если б ни странноватый цвет лица - какой-то неестественный, землисто-серый. Из правого кармана торчал ажурный платочек белого цвета, а на лацкане правого рукава поблескивало что-то, что по виду можно было отнести к жукам. Только этот был золотым и очень походил на скоробея, являясь при том брошью.
  Оглядев новенького, Майя посмотрела в окно - ничто и никто там не двигался. Правда, увидеть человеческое существо в такой глуши - равно, как узреть смерч на Северном полюсе, ибо здесь даже животные не водились, хотя Майя и припомнила, что вчера увидела цаплю, но теперь птица казалась ей иллюзией. Это была мертвая земля, горизонт которой разукрасили золотые колосья всходящего солнца.
  - Вы кто? Машинист? - обратилась недоверчиво к новенькому Майя.
  - И да и нет. Я он и лекарь в одном лице. Так что давайте сюда девочку. Я ей дам снотворное.
  - Покажите?
  - Что? - ответила вместо "машиниста" Милана Шефини.
  Не сводя взгляда с незнакомца, Майя произнесла:
  - Аптечку.
  - Она у меня там, в тепловозе.
  - Тогда идемте, - Майя повела послушную девочку за доктором. Но та вдруг закричала, вырвалась из рук девушки и побежала в противоположную сторону. Майя рванула за ней, следом из толпы бросился и еще один человек.
  Дверь в туалет захлопнулась прямо перед носом девушки. Обернувшись, Майя увидела Веру Хрузную, ту самую неухоженную молодую мать с грудным младенцем на руках.
  - Я знаю, как обращаться с детьми. Пустите, - женщина оттолкнула Майю и забарабанила по двери. - Соня, мы знаем, что ты притворяешься. С твоей мамой все в порядке. - Но за дверью молчали. - Выходи! А не то мы тебя отшлепаем.
  Из кабинки послышался плач.
  - Я вижу, как вы умеете обращаться с детьми, - съехидничала Майя. Она смерила отвратительную жирную мамашу, теперь ужасно не похожую на молодую девушку, брезгливым взглядом, самопроизвольно улыбнувшись малышу, потом Майя отодвинула ее и тихо постучала в дверь:
  - Соня, это я - Майя. Я не знаю, что там произошло, но твоя мама ждет тебя. Ты должна ей помочь, чтобы она не волновалась и перестала плакать. Открой мне дверь, пожалуйста.
  За дверью захныкали еще громче.
  - Я не хочу сделать тебе больно, я только хочу помочь, - сказала девушка почти шепотом.
  Плач внезапно прекратился, но дверь по-прежнему оставалась закрытой.
  - Вам, видно, больше везет с детьми, - женщина с малышом зашлась хрюкающим смехом. - Особенно, когда они еще не родились. - Отплатив Майе той же монетой, Вера Хрузная удалилась.
  Майя заглянула в замочную скважину. Соню не было видно, но какая-то тень все-таки за дверью двигалась. Сейчас ребенок не плакал, это обстоятельство обрадовало Майю. Пока что у нее есть несколько свободных минут, чтобы сбегать за аптечкой и заодно разведать обстановку; ей подумалось, что Соня находится здесь в безопасности, но только до тех пор, пока она не откроет дверь. По предположению Майи, это должно случиться ровно через полчаса, а может, и раньше, если девочка все-таки решится покинуть свое укрытие. А еще Майя поняла, что времени может не хватить в том случае, если ребенок не выйдет из шокового состояния - от пережитого страха и ужаса дети могут сделать с собой все, что угодно. Что ж, будем уповать на провидение - возможно, оно спасет и это беззащитное существо, впрочем, ошибки не может быть - эта игра становится слишком жестокой, без всяких мыслимых и немыслимых правил, а следовательно, Майе нужно обязательно обзавестись оружием. "С войной на войну!" - пронеслось в голове девушки.
  - Соня, я скоро вернусь. Никому не открывай. Даже мне, - прошептала она в замочную скважину и бросилась на поиски того, что могло бы защитить ее и эту маленькую девочку.
  
  XIV
  
  - Мне нужны результаты! Неужели вы не понимаете, что на карту поставлена работа шести лет?! - возмущался Рук, сидя на диване в гостиной.
  Напротив него в мягком кресле расположился Степан Ефремович Головкин. Их разделял маленький стеклянный столик, заставленный вазами с фруктами, двумя наполненными фужерами и открытой бутылкой Мадеры Массандры 1973 года. Мужчины встретились на подмосковной вилле, снятой Максом Руком как раз на время его пребывания в столице. Гостиная, где они расположились, выходила застекленной верандой на хвойный лес; сквозь многочисленные стволы виднелся небольшой водоем, огибающий виллу полукругом и теряющийся на земле соседнего владения, принадлежащего нефтемагнату. Часть строения в викторианском стиле была видна из окон гостиной, обставленной в стиле классицизма.
  Главной достопримечательностью помещения являлось полотно Шагала "Продавец скота", висевшее слева от мраморного камина. Небольшой бар расположился справа, там же находилась стойка для коллекционных вин, которая всякий раз по отъезду клиента пополнялась новыми бутылками. Впрочем, такой распорядок был просто необходим, ибо после отъезда арендатора закрома этого "винного погребка" всегда оказывались опустошенными каждодневным сибаритством господ.
  - Мы не можем их держать больше двух недель. Это противоречит закону, - суровое спокойствие читалось в рыбьих глазах Головкина. Он старался не смотреть на Рука и все время потирал ноющий висок.
  - Вы же сказали, что они добровольцы? - недовольно поморщился Рук, делая глоток вина.
  - Все так. Но месяц! Уфф, - выдохнул он весь воздух из легких; голове не полегчало. - Это очень большой срок.
  Разговор длился уже пятнадцать минут, но до компромисса было еще далеко, точнее, далеко было до точки падения. Головкин знал, зачем он сюда пришел, однако, к сожалению, Рук продолжал играть из себя болвана, впрочем, ему, Головкину, все равно. Сейчас главное утихомирить боль, давящую на черепную коробку. Слава Богу, что в этом паршивом месте хоть вентиляция превосходная, а то бы он не выдержал и сорвал всю операцию. Все правильно - двери на веранде раздвинуты на всю ширину, как и жалюзи, но что-то никто не идет. "Куда они, кретины, все подевались?.. Эта невыносимая боль и время". У него никогда не было терпения. "Эта жара, эта отвратительная жара, чтоб ей провалиться! Она во всем виновата". Он промокнул платком влажный лоб, затем переменил позу и болезненно поморщился, услышав поскуливание профессора. Головкин пытался сидеть непринужденно, однако посторонний наблюдатель мог бы заметить некоторое напряжение гостя, хотя бы взглянув на его сжатые ноги или оценив пошаливающие желваки на худых скулах. Все это, конечно же, Рук не приметил, упоенный собственными мыслями или, скорее, мечтой.
  - Но чтобы выявить все показатели, мне требуется месяц, - распинался он. - Симптомы проявляются после первой недели. На ремиссию уходит еще неделя. Нет, только не две недели! Месяц, как ми-и-н-и-и-имум! Или, может быть, все дело в деньгах?! А? Но наша организация уже вложила в этот проект больше десяти миллионов долларов.
  Рук выжидающе замер, поглядывая на Головкина. Тот молчал, глядя в пол; понимая, что от него ждут ответ, он спросил:
  - Кажется, ваш проект закрыли в Америке?
  Рук недоуменно захлопал глазами, совершенно не ожидая такого поворота разговора.
  - Это вас не касается! - огрызнулся он. - Ну, так что - деньги? Подождите.
  Он вернулся через минуту, неся чековую книжку.
  - Сколько? - спросил он, присаживаясь на свое место и доставая ручку из внутреннего кармана пиджака.
  - Не стоит. Дело не в деньгах.
  - А в чем? - удивился Рук, машинально положив чековую книжку с ручкой на столик: больше ему нечего было предложить Головкину. "Если этот человек такой бескорыстный, - подумал он, - то почему он не хочет поработать на благо наций?": - Ведь мой эксперимент поможет медицине, - продолжил он фразу вслух, сам того не замечая.
  И в то время как Рук все больше распалялся, как тогда на пресс-конференции, в соседнем пустующем особняке, принадлежащем нефтемагнату, возле окна появился человек. Он был одет во все черное, даже на голове сидело что-то, похожее на черную маску. Незнакомец поднял снайперскую винтовку и просунул дуло через темную занавеску. В окошке прицела сначала появилась вилла Рука, а следом - веранда, в глубине которой, в гостиной, сидели двое мужчин. Один - в деловом костюме, а второй - в бирюзовой рубашке с короткими рукавами. Понятно, что первый - это Головкин, а второй - профессор Принстонского университета. Рук сидел к киллеру спиной, Головкин - лицом. В отличие от застывшего, словно окостеневшего, Головкина, Рук ерзал на своем месте, иногда жестикулируя руками. В это время он говорил:
  - Люди забудут о душевных болезнях, они станут богами. Вы понимаете, что это такое?.. Ведь это дождичек и солнце на ваше усмотрение. Урожайность сельхозугодий повыситься в десятки раз. Туризм будет процветать, ибо люди больше не будут бояться тайфунов и ураганов. А спасатели? Ведь они смогут без помощи техники подниматься на горы, небоскребы, лечить людей одним лишь прикосновением. - Найдя свою мишень, убийца выстрелил. - Мы создадим армию суперменов, мы...
  Рук резко замолк, так и не договорив свою речь. С открытым ртом он повалился на диван, упал набок, выронив бокал с вином; жидкость пролилась на травянистый ковер и тотчас впиталась в ворсистую материю. В тот же миг застывший Головкин, все время наблюдавший за скоротечным действом, нисколько не удивившись, но слегка вздрогнув, встал с кресла. Одним прыжком он оказался возле убитого и посмотрел, наклонившись, на маленькую дырочку, появившуюся во лбу профессора. Губы Головкина слегка тронула улыбка, и он произнес довольно:
  - В самое яблочко! Все-таки люблю я наши спецслужбы.
  Уже на пороге он добавил, будто удивляясь:
  - Вот и головная боль прошла.
  
  XV
  
  Возле купе Љ 1 уже никого не было, вагон продолжал жить привычной жизнью, как будто ничего не произошло.
  Это нарисованные глаза! Это нарисованные глаза! Сделайте так, чтобы они были нарисованными...
  - Она все еще там? - спросила одна из лесбиянок, белобрысая, стоявшая напротив своего купе. Другая в это время втыкала в розетку вилку от сотового.
  - Дайте мне позвонить! - накинулась на рыжую даму Майя. - Плачу тысячу рублей! - она вытащила из кармана украденную купюру.
  - Милочка, на сотовом нет денег! - ответила рыжая лисица, молниеносно спрятав телефон в нагрудный карман синего комбинезона.
  - Хотите тортик? - Отвратительная бородавка на носу второй задергалась в такт каждому ее слову.
  - Вам нужно поспать, вы совсем устали, - мина сочувствия появилось на лице рыжей.
  - Да и чаю пора выпить, - вторила ей подруга.
  - Я только что приготовила. Хотите? - не сдавалась женщина с обесцвеченными волосами; ее бородавка теперь напоминала червя.
  "В другой раз", - хотела сказать Майя, но тут же ответила: - В компании с такими добродушными дамами не только чаю захочется. Пожалуй, я соглашусь.
  Старухи рассыпались ироничными улыбками, продемонстрировав превосходные белоснежные зубы.
  - Я сейчас принесу, - метнулась рыжая к водонагревному баку, другая подхватила Майю под руку и потащила в свое купе. Стоящий в двух шагах Махмуд быстро скрылся за соседней дверью.
  Купе Љ 3 оказалось люксовым - двухместное СВ, две кровати которого были застелены клетчатыми одеялами. Видно, бабушки, если они, конечно, являлись таковыми, а ни были представителями агентуры, что тоже можно предположить при столь странно развивающихся событиях в жизни Майи Местиной, относились к особам, не терпящим дискомфорта. Кроме того, их можно было причислить к состоятельным женщинам, которые даже на склоне лет не забыли о крутых виражах и авантюрах, которые когда-то их веселили. По-видимому, и сейчас они не расстались со старыми привычками, вероятно, желая запастись и на другую жизнь воспоминаниями. Является ли их отношение к Майе еще одной авантюрой или бабушки решили смилостивиться, показав хорошую сторону своей погрязшей в грехах натуры? - это предстояло выяснить Майе. Направляясь в купе, она с уверенностью самаритянина решила, что эта партия все-таки должна остаться за ней.
  Девушка села рядом с дверью, положив возле себя пакет.
  - Вы, милочка, мало кушаете. Вот здесь все, что приведет вас в чувство, - рыжая старушка, выглядевшая сейчас совершенно безобидно, как и должны выглядеть пожилые дамы ее возраста, вытащила из-под столика огромный пакет, полностью заполненный превосходными кушаньями. Тотчас откуда-то появилась едва початая бутылка "Лауры", судя по этикетке.
  - Это на тот случай, если вам захочется чуть больше, чем чая, - довольно заулыбалась старушка.
  Все было мило и вполне гостеприимно, не считая проскользнувшей на лице фурии нахальной усмешки, которая тут же исчезла, как только Майя посмотрела на нее. Другая улыбка, добродушная, снова заиграла на лице старухи, когда в купе вошла ее компаньонка, слегка прихрамывая на правую ногу. В руках она несла неожиданно появившийся поднос с ажурным рисунком, где плясали, держась за руки, красные первобытные человечки и белокурые красавицы. Посередине "реликтового" чуда стояли три стеклянных стакана с совсем бесцветным чаем. К тому времени на столе появилась жареная курица, маринованные грибы, бутерброды с щучьей и красной икрой, ветчиной, сыром, свежие и соленые огурцы, плюшки, селедка, ароматные яблоки, печенье и даже шашлык. Все это казалось свежим и источало убийственный запах, от которого у Майи заурчало в животе.
  - Я, пожалуй, сначала вина выпью, - будто закудахтала блондинка, садясь напротив Майи и соседки по купе.
  - Ой-ой, горячо - вскрикнула рыжая, дотронувшись до стакана пальцем с длинным, покрашенным красно-рыжим лаком, ногтем, и начала доставать завернутые в салфетки бокалы, лежащие на столе. - Вы с нами? - спросила она, разворачивая третий хрустальный прибор.
  - Я, пожалуй, чаю, - сказав это, Майя сделал вид, что отхлебывает из своего стакана. - Может, поговорим?
  - Мы такие болтушки, - захихикала рыжая.
  - Вы, конечно, Светлана Никитична? - Печенье было вкусным, и Майя с удовольствие начала уничтожать заполненную доверху тарелку.
  - Да, - ответила блондинка. - А вот это гроза всех танцполов Варвара Никитична.
  - Так вы сестры? - прищурилась Майя, разглядывая совершенно не похожих друг на друга женщин.
  - Двоюродные, - ответила Варвара Никитична.
  - Нет, сводные, по отцу, - исправила ее Светлана Никитична. Лукавят, подумала Местина.
  - А в поезде как оказались? - Майя разливала вино.
  - По билетам, - содержимое второй рюмки забурлило в глотке у Светланы Никитичны. Она икнула и снова потянулась за бутылкой. К еде никто из "сестренок" не притрагивался.
  - Вы пейте, пейте, милочка. Чай здесь очень вкусный, - соврала рыжая. - Если хотите - с вином. - Она пододвинула к Майе хрустальный бокал с рубиновой жидкостью. Та сделала вид, что снова отпила мутно-желтой вонючей бурды, называемой "чаем".
  - Значит, по билетам и сойдете? - спросила она.
  - Конечно, как же без них. - Третья рюмка не замедлила последовать за второй. Светлана Никитична казалась вполне довольной, нос ее походил на ярко-красный перец, щеки покатились вниз. С каждой пройденной минутой она все больше напоминала спаниеля, лижущего руку у своего хозяина - бутылки.
  - И куда? - Майя отломила большую жирную ногу от курицы и жадно вгрызлась в нее зубами. Незаметно она стащила одно яблоко, пока старухи переглядывались.
  - Ну...
  - Вообще-то, мы едем до Санкт-Петербурга, - поддержала свою растерявшуюся подругу рыжая.
  Майя Местина чуть не поперхнулась:
  - Поезд же идет до Владикавказа?
  Майя снова засербала чаем. Старушки недоверчиво переглядывались.
  - Так...
  - Так он туда и идет. Моя плохая память! Там мы и выйдем, - вышла из положения рыжая бестия. В это время бородавка на носу постаревшей Мэрлин Монро потемнела, отчего, по мысли Майи, стала походить на селекционную смородину.
  - Я схожу еще за чаем, - быстро сказала Светлана Никитична и тут же исчезла из купе.
  Теперь Майя осталась наедине с рыжеволосой старушкой. Хороший случай, чтобы узнать побольше.
  - А глаза, наверное, вы загримировали? - Майя решила спрашивать напрямик, чтобы не терять драгоценное время.
  - Вы сумасшедшая! - взвизгнула рыжая. - Какие еще глаза?! Ваши, я думаю, вы сами подкрашиваете.
  - С моими все в порядке. А вот с теми, что были вырваны? Или нет? - Майя прыгнула к двери и захлопнула ее, закрыв на замок. Рюмка, которую держала старушка, упала и разбилась.
  - Милочка, сейчас же откройте дверь, а... - она не успела закончить, ибо Майя, взгромоздившись прямо на колени старушки, за долю секунды повалила ее, налегла всей массой на обездвиженное тело и закрыла ей рот.
  - Кто ее изувечил? - зашипела Местина.
  Старуха дико вращала глазами и пыталась укусить за палец Майю.
  - Я сейчас отниму руку, и если ты заорешь, то эта вилка, - она схватила единственно лежащий на столе прибор, - воткнется тебе в правый глаз, который я сожру, глядя в твой левый. - На всякий случай Майя ткнула зубцами в жирную задницу старухи со всей силы, та яро задергалась, издавая нечленораздельные звуки, но кусать перестала. - Ты все поняла?
  Как только старуха кивнула, девушка осторожно убрала руку со рта старухи.
  - А-а... - крик потонул в ладони Майи, снова, как присоска, прилипшей к влажному рту Никитичны, от которой непереносимо разило вином - видно, старые алкогольные дрожжи еще бродили в теле пожилой дамы.
  - Ты меня не поняла, - зашептала Майя на ухо Варваре Никитичне и со всей силой вонзила вилку в задницу смертельно напуганной бабки. Последняя пыталась сопротивляться - она лягала противницу ногой, но вскоре обмякла, точно смирившись с тем положением, в котором оказалась.
  - Начнем заново, - зашептала Майя, глядя в глаза испуганной пожилой женщины. - Я убираю руку, ты без крика отвечаешь на все мои вопросы, и мы миролюбиво расстаемся. Готова?
  Старуха кивнула, Майя убрала руку. Некоторое время они смотрели друг на друга: Майя - злобно прищурившись, а старуха - округлив глаза до гигантских размеров.
  - И попробуй только умереть прежде, чем я захочу! - Майя свободной рукой налила рюмку вина и заставила Никитичну выпить. - Теперь к делу. Кого здесь убили?
  - Не знаю, - тяжело дыша, ответила старуха.
  - Что с ее глазами?
  - Их выкололи!
  - Неправда! - Майя Местина легонько ткнула вилкой в прежнее место.
  - Милочка, только не вилка! - обиженно возмутилась Варвара Никитична. - Если вы еще раз прикоснетесь к моему заду, я замолчу, - старуха облизала сухие губы и посмотрела на стоявшую на столе бутылку "Лауры". Удивительно, как она за несколько секунд осмелела! Ее выдержанности позавидовал бы даже сам Раскольников.
  Местиной пришлось убрать вилку.
  - Не так все просто, - заговорила Варвара Никитична. - Милочка хотела сбежать, вот и пришлось ее лишить глаз... Дайте мне вина! - грозно приказала она.
  Майя плеснула ей в рот еще одну порцию.
  - Вас купили за большую сумму денег, - продолжила старуха.
  Она немного задыхалась, наверное, оттого, что правый локоть Майи упирался в грудь старухи - так ей было удобно снова зажать бабке рот, если она закричит. Левой же рукой девушка держала наготове вилку, намереваясь в любой момент вонзить ее в жирный зад старухи. Последняя распласталась на кровати, как звезда. Почти такую же позу приняла и Майя, и хотя девушка была сильнее Варвары Никитичны, она все же побаивалась, что может оказаться на месте своей жертвы.
  - Никто меня не покупал! - возмутилась Майя. Старуха тяжело и протяжно дышала. - Так, значит, здесь никого не убили?
  - Не знаю, а вот вас, возможно...
  Дверная ручка задергалась, и через секунду кто-то забарабанил кулаком по двери, желая зайти в купе.
  - За вами, - злобно захихикала рыжая ведьма; Майя зажала ей рот, глядя испуганно на дверь. Стук повторился.
  - Куда мы едем? - Местина с силой надавила на рот Никитичны. В этот момент ей захотелось раздавить череп злобной старухи, выдавить из него все мозги и оторвать лживую челюсть, чтобы этот поганый рот никогда больше не улыбался. Майя попыталась успокоить свое участившееся дыхание, но грудь не повиновалась, выпуская на лицо рыжей старухи все больше горячего воздуха.
  - Куда мы едем? - сквозь зубы повторила она свой вопрос.
  - На север... я не знаю, где он остановится, - отплевываясь, прошамкала старуха, когда Майя убрала руку с ее рта.
  Нетерпение человека за дверью удесятерилось, и теперь он или она уже начали ломиться в купе.
  - Скажите, что вы переодеваетесь и откроете через пять минут. Давай! - гаркнула Майя и снова зажала рот Никитичне, чтобы та не заголосила, когда девушка в очередной раз всадила в нее вилку.
  - Вы не сбежите, милочка, - услышала она в ответ задыхающийся голос.
  - Говори! А то и на небесах сидеть не сможешь!
  Наконец-то Майе удалось услышать то, о чем она просила, за дверью сразу все стихло. Теперь очередь за малым.
  - Что это за чай?
  Лицо злодейки снова перекосил страх, Майе показалось, что она опять собирается закричать, поэтому вновь зажала бабуле рот.
  - Вы меня отравить хотели? Да? - По лицу девушки пробежала судорога. - Или накачать наркотиками, чтобы я потеряла память или сдохла, как собака, от передозировки? Отличная строчка для некролога! Плюс проституция, убийство и в довершение картины - изнасилование и разбойное нападение, когда я решусь бороться с голодной смертью. Ведь так?! - Майя запустила вилку изо всей силы и провернула два раза. Бабка забилась от боли, вцепившись зубами в ладонь девушки и чуть не вырвала кусок мяса. Майя взвизгнула и отдернула руку.
  - Па... - окровавленная рука снова упала на рот, задавив предательский вопль.
  - А вот мы сейчас посмотрим, что это за пойло!
  Майя вытащила стеклянный стакан из железного подстаканника и поставила его на стол, следом вложила предмет в правую руку, локоть которой теперь лежал рядом с горлом Никитичны. Левую же кисть Майя затолкала в рот старухи, не обращая внимание на боль, которую причиняла ей Никитична, впившись зубами в ладонь. Последняя издавала отвратительные гортанные звуки, правда, не слишком громкие, чтобы привлечь внимание того, кто притаился за дверью.
  Жидкость лилась тоненькой струйкой через маленькое отверстие между пальцами Майи. Поначалу пожилая женщина отплевывалась, мотала головой, и в какой-то миг Майе даже подумалось, что она может захлебнуться, потому что струйка чая проникала в горло неравномерными порциями. Вскоре Майя схватила второй стакан и повторила операцию. Бóльшая часть всей бурды расплескалась на простынь, однако четыре или пять глотков старуха все же сделала. Наконец борьба прекратилась, и Майя поставила на стол второй опустевший стакан.
  Старуха теперь не пыталась укусить девушку или вырваться из ее цепкого "объятия", она лежала спокойно, как будто одухотворенная, словно чего-то ждала. Теперь ее глаза не напоминали переполнившиеся злобой и ненавистью чаши ужаса, теперь они не были такими огромными в свете двух тусклых светильников, висящих по обе стороны от окна. Старушка будто захотела спать. Ее веки медленно начали слипаться, она не сопротивлялась внезапно нахлынувшему желанию - просто закрыла глаза и часто-часто задышала. Руки ее свалились по бокам, как плети, следом в правую сторону медленно опустилась и голова. И в этот момент волосы на ее голове так же неторопливо поползли вниз. Это был парик. Он отвалился, обнажив совершенно лысый череп, на самой маковке которого чернело большое родимое пятно в виде двух цифр, кажется, девятки и шестерки.
  От неожиданности Майя оцепенела. Она еще ни разу не видела пожилых женщин без волос, и тем интереснее ей было разглядывать этот высохший и пожелтевший от старости череп ...
  - Это снотворное, - прошептала старуха одними губами.
  Майя поднесла руку к ее носу, подержала несколько секунд, затем приникла к груди и послушала сердцебиение. Старуха умерла! Сердце девушки екнуло от какого-то щемящего чувства, она отпрыгнула, попятившись к двери, потом остановилась, что-то обдумывая.
  В следующую минуту она кинулась к окну и быстро собрала всю еду, принадлежащую старухам, в пакет. Теперь с таким роскошным столом ей удастся продержаться в вагоне минимум месяц. Бесшумно повернув замок и открыв на щелку дверь, она глянула в коридор и сразу уперлась взглядом в маячившую впереди черную спину. По пиджаку Майя поняла, что ее дожидается главарь этой шайки - пять минут, отпущенные старухе, уже истекли, но мужчина еще продолжал стоять возле купе, дожидаясь, когда она сама откроет дверь. Если бы босс обернулся в эту секунду, то судьба Майи была бы решена - линчуют прямо на месте, ибо все улики насилия над пожилой женщиной были на лицо. "Я сама вписала в свой некролог правдивую строчку - да еще какую!" - испуганно подумала она.
  Закрыв также тихо дверь, девушка достала из своего пакета записную книжку с ручкой. На вырванном листке она быстро написала:
  "Милочка, мне опротивела эта игра. Может быть, расставим все точки над "i".
  Вполне бы могло сойти за пьяный почерк любого человека, в том числе старушечий. Майя еще раз взглянула на женщину, вольно раскинувшую руки на кровати, с чуть приоткрытым ртом, измазанным чаем и красным вином.
  Вложив написанную записку в руку Варвары Никитичны, девушка быстро протерла ручку и положила ее аккуратно на пол, ближе к постели усопшей. Еще раз осмотревшись, Майя поправила кровать и переместила пожилую даму так, чтобы лужа, разлившаяся овалом по простыне, находилась под тазом женщины. Во второй раз оглядевшись, Майя водрузила слетевший парик на голову Никитичны и с тоской начала выкладывать на стол часть украденной пищи. "На всякий случай надо стереть с ее тела свои отпечатки", - в последнюю секунду пришло в голову, когда Майя уже собиралась покинуть помещение.
  Спрыснув вином одежду трупа, девушка схватила белое полотенце со складной полки и начала им елозить по всему телу убитой, как шваброй по полу.
  - Кажется, все, - сказала она себе и пошла открывать дверь.
  Майя шла сдаваться. Объяснить, как бабка умудрилась наложить на себя руки в присутствии девушки, она не могла, но почему-то именно это решение о самоубийстве показалось Майе наиболее правильным, хотя сама ситуация выглядела не то, чтобы глупой, а архиглупой, даже комичной, если не вдаваться в подробности. В любом случае, подумала девушка, она должна принять их игру, но правила избрать собственные, и если потребуется, прибегнуть к ардалии.
  В коридоре никого не было. Поняв, что по счастливой случайности путь к отступлению оказался свободен, Майя выпрыгнула из купе, как кошка, и помчалась к спасительному тамбуру, где в туалете должна была находиться Соня.
  - Соня, ты еще здесь? - тихо постучалась Майя в дверь.
  Но там стояла мертвая тишина.
  - Если ты здесь, никому не открывай дверь, даже мне.
  Прежние слова, сказанные час назад, казались заклинанием, произнесенным Майей, чтобы отпугнуть где-то притаившегося странника с косой, и в подтверждение Майя достала сигарету, чтобы, как индийский колдун, выкурить из помещения все зло.
  Дверь, ведущая в переходную площадку, открылась и в тамбур вошла незнакомая женщина. Она тоже курила. Увидев ее, Майя быстро выкинула сигарету ради того, чтобы засунуть в карман шорт искусанную старой стервой руку. Вторую, с пакетом, она тут же спрятала за спину - эту улику нужно держать подальше от глаз!
  Гостья не хотела уходить,. Она деловито докуривала свою порцию никотина, заняв все свободное пространство и поглядывая то в сторону туалета, то косясь на стоявшую у окна Майю Местину.
  Это была довольно сильная женщина, на голову выше Майи, с длинными черными волосами. Маленькую грудь скрывала белая майка с тоненькими бретельками, похожая на нижнее белье, с многочисленными кружевными вставками по верхнему краю. Узкие джинсы стягивали вполне аппетитную и тугую попку, которой бы позавидовала сама Дженнифер Лопес, а ноги незнакомки притянули бы каждый мужской взгляд - благодаря ним женщина могла бы стать баскетболисткой или высокооплачиваемой моделью в любом городе мира. Но когда несостоявшаяся звезда подиума обернулась и пристально посмотрела на Майю Местину, все искренние комплименты девушки потонули при виде некрасивого лица. Должно быть, именно таких "красавиц" описывают народные юмористы в своих монологах, а люди злословят сочными анекдотами, которые передаются из уст в уста, наверное, только благодаря тому впечатлению, которое испытала девушка.
  Женщина скривила большие губы на таком же большом рте, изобразив улыбку. Глаза у нее были словно пуговки, потому прочитать по ним хоть какую-то мысль было практически невозможно.
  - Очередь? - спросила незнакомка.
  - Я здесь больше получаса стою и, вероятно, простою еще дольше. Советую заглянуть сюда через полчасика.
  Женщина не последовала совету Майи, она несколько раз подергала ручку двери, потом постучала и только после этого удалилась. Дойдя вальяжно почти до служебки проводника, она скрылась за дверью купе Љ 1.
  - Соня, никому не открывай, - приказала Майя и поспешила за женщиной.
  В коридоре по-прежнему никого не было. Проходя мимо первого купе, Майя услышала голоса, но сейчас подслушивать чужие разговоры не представляло для нее необходимого интереса: в голове крутилась иная мысль, заставившая ее пройти дальше и открыть наполовину стеклянную дверь.
  На переходной площадке в этой стороне вагона тоже никого не было. Дверь, открывающая доступ в машинное отделение, оказалась закрытой, к тому же она была полностью железной, что, естественно, мешало заглянуть внутрь. Подергав ручку, Майя уже собиралась вернуться, когда подумала, что, вероятно, дверь открывается под давлением, что вполне логично для ситуации, когда в вагоне постоянно появляются незнакомые люди. О том сигнализировала и потертая табличка, на которой было написано: "Вход посторонним запрещен". И хотя непрошеным гостем для машиниста мог стать, кто угодно, Майя не отнесла себя к их числу, несмотря на то, что в данную минуту она пыталась узнать больше, чем ей положено.
  Она навалилась на дверь и буквально влетела в машинное отделение.
  Внутри клокотала дизель-генераторная установка, замурованная в большой металлический шкаф и расположенная посередине локомотива. По обе стороны от шкафа шли две узкие дорожки. Майя осторожно прошла по одной из них и попала в тамбур перед двумя закрытыми кабинами. Через стеклянные двери она увидела, что оба помещения пустуют, но где же тогда машинист? Обойдя вокруг дизель-генератора, Майя вернулась к одной из дверей и вошла внутрь кабины.
  По-видимому, это было главное помещение среди двух имеющихся, так как Майя заметила стоящие возле сиденья машиниста черные туфли, там же виднелись педали автостопа и пневматического звукового сигнала. Кроме того, внутри усиленно работал кондиционер, настолько мощно, что Майя подумала, что она попала в морозильник, а не в кабину машиниста. О недавнем присутствии здесь человека говорила и включенная лампочка над держателем книжки расписания, расположенной под козырьком пульта управления.
  На многоканальном дисплее пульта управления красная стрелка расположилась на отметке "87 км/ч", стрелка тяги доходила до десяти единиц, компрессор был отключен, реверс указывал вперед. По этой китайской грамоте Майя сделала лишь один вывод - поезд едет не спеша, судя по тому, как мерно подрагивает сердце локомотива - дизель-генератор. Десятки белых и черных кнопочек, расположенных по правую и левую стороны от центральной части панели управления, были помечены всевозможными английскими буквами. В левой зоне, рядом с микрофоном, мигала кнопка "Аварийный вызов", что означало только одно - кто-то еще, кроме Майи, хотел связаться с машинистом. Девушка решила нажать на кнопку, она тут же погасла.
  - Говорите, - сказала Майя, понизив голос до неузнаваемости.
  Но на той стороне провода ей никто не ответил, Майя подождала еще несколько секунд, а затем полезла в небольшой шкаф справа. Здесь она обнаружила свернутую узлом одежду машиниста - черного цвета штаны, полосатую ветровку и две пары белых футболок. На одной из полок валялся кусок нераспакованного мыла, небольшая сумка, в которой находились две книжки - судя по обложкам, любовные романы каких-то неизвестных Майе авторов. Еще была маленькая фотокарточка с изображением белокурой женщины, очень похожей на ту, что потеряла зрение, и завернутые в целлофан сухари, ранее являвшиеся двумя бутербродами с маслом и сыром.
  Но аптечки в этом шкафу не было, как и в другом, оказавшемся абсолютно пустым. Еще раз оглядев помещение, Майя почему-то остановила взгляд на красном огнетушителе, расположенном над откидным сиденьем у правой стенки, а за окном в это время несся, стуча колесами, товарняк. Майя некоторое время зачарованно следила за вереницей скачущих вагонов и платформ; на последних, покрытых брезентом, находились какие-то ранее невиданные девушкой машины-станки песочного цвета. В тусклых лучах поднимающегося на небосклоне солнца они проносились нечеткими силуэтами. Девушка позавидовала той легкости, с которой спешил встречный поезд.
  
  XVI
  
  Кабинет, в котором находился Павел Пажин, освещался ярко-красными люминесцентными лампами, змеящимися спирально до самого потолка. Стены были облицованы пластиком под золото с рисунками сцен жертвоприношения. Над центральным окном, задрапированным тяжелыми вишневыми гардинами, около которого стоял приземистый и немного полноватый человек, в виде креста висели два протазана 16 века. По стенам лентой струилась настоящая цепь, совсем древняя, как невзначай обмолвился хозяин кабинета, вывезенная из Бастилии еще в 19 веке, перекупленная у одного скупщика антиквариата за фантастическую сумму.
  На огромном столе из красного дерева, абсолютно пустом, лежал почти прозрачный лист бумаги, испещренный мелким кучерявым почерком; каждую строчку предварял вензель; в конце листа стояла круглая печать с размытыми краями. Рядом со столом находился диван, обитый мехом рыси и имеющий на подлокотниках схожий орнамент, что и на стенах. Поднимающаяся под потолок единственная колонна ионического ордера, занявшая левый угол за спиной Павла Пажина, упиралась абаком в голубое небо, составляющее все пространство потолка. Последний был увенчан люстрой неимоверных размеров, готовой вот-вот, по мысли Павла Пажина, свалиться на его голову под тяжестью многочисленных висюлек и побрякушек, не менее ста лампочек и огромного количества разноцветного стекла.
  Тот, кто пугал вот уже полчаса Павла Пажина своей отвернутой спиной, докуривал уже третью сигару. Разговор не клеился и мог закончиться в любую секунду, чего, собственно, и ждал Пажин, в десятый раз разглядывая необычный интерьер кабинета, впервые им увиденный за столько лет знакомства. Продолжительное молчание собеседника его раздражало: ему самому хотелось закурить, но снедаемый собственными тяжелыми мыслями и плохим настроением человека у окна, он отбросил в сторону эту затею, решив удовлетворится запахом дыма, заполнившего всю комнату. К тому же еще одно обстоятельство стало преградой на пути его желанию: сегодня он должен ехать к Юлечке - возможно, в эту ночь ему предстоит стать отцом.
  Оснований распрощаться с неразговорчивым партнером было предостаточно, но Павел Пажин продолжал восседать на стеклянном стуле, по привычке положа ногу на ногу и покачивая в нетерпении ступней, на которой красовался замечательный ботинок "дайна", пара коих была куплена буквально позавчера. Желание вырваться на свободу подгоняло и еще одно неудобство - редкие боли, вызванные начинающейся подагрой, отчего Пажину приходилось то и дело менять положение на стуле.
  - Жаль, жаль, - уже в десятый раз послышалось от окна, и снова наступило утомительное молчание, затянувшееся еще на несколько минут.
  Взглянув на часы, Пажин решил, что мог бы терпеть эту неопределенность хоть целый день, но только не сегодня. Глотнув кофе, - второй предмет, оказавшийся на столе босса, явно не вписывающийся в антураж этого интерьера, - Пажин решил оформить за собеседника необходимую фразу, которую тот вот уже полчаса не мог произнести:
  - Проект должен жить! Деньги уже получены и некоторыми даже растрачены...
  - Вами, я так полагаю? - послышалось утвердительно от окна.
  - И мной и другими... но... вернуть всю сумму мы не сможем, поэтому... поэтому нам нужно закрыть поезд хотя бы на месяц. А там - кому повезет.
  Пажину показалось, что человека у окна передернуло от последних слов. Павел Пажин привык ждать, поэтому он все-таки достал единственную сигарету из пачки "Парламента" и закурил. Босс и партнер действительно выдержал паузу и, повернувшись, смерил его ледяными взглядом кошачьих глаз, немного выпученных, как у рыбы, и от этого портящих общее впечатление от довольно правильных черт лица, с тонким, чуть сбитым ближе к переносице, носом и такой же острой прической, которую теперь носят все высокопоставленные персоны.
  Их взгляды пересеклись, и только теперь Пажин заметил, что взор босса был не настолько холодным, как ему привиделось прежде. Он уловил некоторую дрожь, которая могла бы быть отголоском каких-то душевных прений, а могла бы и вовсе стать бликом от непредсказуемо жаркого солнца в нынешнее лето; это открытие Пажина очень сильно заинтриговало, хотя он и не подал виду. В то же время ему непременно захотелось встать сию минуту и покинуть этот чертов кабинет вместе с его владельцем, захотелось убежать прямиком в объятия Юлечки, с которой он не виделся, кажется, три недели. Он заранее предполагал, чем может закончиться этот разговор, собираясь на встречу, но такого финала он не предвидел - да что и говорить - такого просто не могло быть!
  - Мы закрываем проект, издержки за мной. И никаких "почему", Пажин. Ты сам понимаешь, что он вышел за рамки дозволенного.
  - Одна женщина - это еще не граница, вот если бы оказалось пять убитых...
  - Так тебе нужно пять, чтобы закрыть проект?! - закричал собеседник. - Чего уж мелочиться? - завали целый вагон трупами и кати его к Интерполу, здесь даже наши не помогут... Это же железная дорога! Десять свидетелей на каждой станции - по десять пуль в голову тебе и мне. Ты хоть о будущем дочери подумай, кстати, мои поздравления. Ее сделают...
  - Не стоит. Все правильно: нужно закрывать проект... то есть всех распустить, - перебил его Пажин, он не хотел, чтобы имя его дочери прозвучало из уст этого человека.
  - Слава Богу! - в сердцах воскликнул невысокий мужчина и снова отвернулся к окну.
  Павел Пажин ждал еще каких-либо указаний, но, судя по всему, партнер принял безоговорочное решение и противоречить ему как в этой ситуации, так и в других было не принято. "Впрочем, - пронеслось в голове Пажина, - это мы еще посмотрим", - в эту минуту его не испугал ни звериный норов начальника и партнера, ни ходившие слухи о его жестокости и беспринципности, вот именно последнее и заставило Пажина принять собственное решение. Это был его, можно сказать, вызов, и хотя "приговор" был не окончательным, некая мысль все же закрутилась в его голове; она начала его мучить еще там, в квартире, где он утром, стоя перед зеркалом, завязывал галстук. Да он действительно предполагал, что босс может принять столь неприятное и не выгодное для него решение, и уже тогда подумал, как можно противостоять такому ЧП. И хотя переубедить босса было трудно, а можно сказать, даже практически невозможно, он все-таки начал разговор:
  - Вчера по телефону вы сказали, что мы должны выжать из этого проекта все соки. Сегодня я услышал совсем иное, в то время как убийство произошло именно вчера. И я полагаю, что нынешнее решение связано лишь с болванами - да именно с болванами! - которые едут в поезде, и выбирал их не я, а вы, Степан Ефремович. И если устранить паршивую овцу, то все стадо помчится галопом... к большому кошельку и руке щедрого босса, каковым вы являетесь. А настоящий босс и делец, заметьте, никогда не бросает деньги на ветер. Конечно, критическая ситуация всегда предполагает безоговорочные действия, но... о каких действиях мы можем говорить, когда все там дурака валяют! Вот если бы мы распустили ненужных людей, тогда и результат был бы иной... без крови. Для этого проекта, как я раньше говорил, необходимо всего пять человек, а мы наняли 16 - вот, где проблема! - и далеко не в трупе.
  Галстук, который Пажин завязывал во время придумывания этого монолога, был побежден только с третьей попытки, но зато речь, которая за это время созревала в его голове, получилась удачной. Сейчас он сидел и мысленно радовался и своей остроте, и красноречию, которое, безусловно, должно было тронуть ледяное сердце хозяина. По сути дела, он обращался исключительно к жене Юлечке, поскольку она была с некоторых пор цензором всех его длинных спичей, направленных как на прессу, так и на бестолковых людей, с которыми ему приходилось иметь деловые отношения. Ему бы очень хотелось, чтобы жена присутствовала в кабинете в то время, как он высказывал свои соображения боссу, но, к сожалению, она находилась в клинике, и теперь ему некому было изливать, как он выражался, "муки разума", чтобы не казаться глупым или слишком фамильярным, или слишком напыщенным, - все эти качества открыла в нем жена, и только ей он верил, когда дело касалось его натуры, а все другие только лгут или лицемерят, что немало его злило в свое время, когда он был еще совсем юн и неопытен в зарабатывании больших денег.
  Человек у окна ответил сразу, но удивительное дело: он не хмурился, и лицо его не было перекошено злобой, каким Пажин видел своего шефа буквально неделю назад. Все в его поведение указывало на железное спокойствие, а глаза даже начали лосниться на лице с отвратительными усиками, которые никогда не нравились Пажину; нескрываемо выпирала мерзкая улыбочка, хотя она на самом деле и не была такой - просто Пажину, как только он ее увидел, сразу подумалось, что сейчас грянет гром. И он действительно грянул:
  - Не у меня в голове возникла идея организовать столь непродуманный проект. И если ты хочешь со мной спорить, то я тебе позволяю, но только здесь. Может, ты хочешь расстаться со своей к-и-н-о-компанией, так я устрою. Прямо сейчас, - он схватился за телефон; огромное кольцо, надетое на мизинец, с алмазом внутри цветка, сверкнуло в свете диковинных светильников, - расскажу, какие фильмы вам приходится снимать... и ограничу покупку других. - Одутловатые глаза босса сверлили человека, враз съежившегося и вросшего в стеклянный стул, пытались поймать его взгляд, задавить Пажина милой улыбкой. - Если я сказал, что проект закрыт - так он будет закрыт... даже если тебе это не выгодно. Но ты забыл, что деньги выплачены. Я же не забираю их у тебя, - добавил он более спокойно.
  Больше Пажину было не о чем разговаривать, и то фиаско, которое он потерпел, заставило его резко встать и двинуться к двери. Вот и сейчас он испытал всю силу железных нервов этого "вояки", который готов переступить даже через себя, чтобы доказать свою правоту, только в чем она заключалась?
  Меж тем его мучили и другие сомнения, ему даже представилось, что этот человек пошел в обход ему, что мимо него - Пажина! - могут просочиться какие-то деньги, о существовании которых он не знал, и ему оставалось только догадываться о причине столь незатейливого решения. Пока что он с уверенностью мог сказать, что эта загадка попортит ему сон нынешней ночью. Но это было в недалеком будущем, пока что ему предстояло расстаться по-дружески - он вынужден был так поступить, помня об угрозах "начальника". Голос рассудка, - человека, побывавшего не в одной передряге, чтобы достичь своего теперешнего благополучия, - всегда просыпался в самую экстремальную минуту. "Какая здесь, к черту, выгода, когда на плаху поставлено мое дальнейшее существование!" - твердил он Пажину.
  - Прощайте, Степан Ефремович, сегодня отчитаюсь о звонке туда. - Дверь закрылась, Пажин оставил босса наедине со своими недоступными помыслами.
  Уже находясь в коридоре, Пажин дал волю злобе, которая внезапно навалилась на него тяжелым бременем. Ему хотелось кого-нибудь ударить - да, прямо сейчас взять и ударить кого-нибудь по морде, отвратительной противной роже с выпученными гадкими глазками. "Надеюсь, на моем пути еще встретиться такой субъект", - подумал он и стукнул кулаком по стене.
  Навстречу по "коридору смертников" (как раз настало время the silence of the lambs) шла миловидного вида женщина, чуть полноватая, немолодая, но с довольно объемным и притягательным бюстом и красивыми руками, в которых она держала кипу бумаг. Дама двигалась, раскачивая бедрами, и явно не стыдилась своего возраста, как будто Бог и создал сорок для того, чтобы заниматься в этом возрасте самыми гадкими притязаниями, о которых в молодые годы и подумать-то было страшно. Взять хотя бы ее манеру одеваться: в столь солидном и престижном, на взгляд Пажина, заведении женщина решила отказаться от всевозможных приличествующих форм одежды - на ней неаккуратно сидела деловая блузка, совершенно не гармонирующая со слишком короткой юбкой, из-под которой торчали полные ноги. Но главное, это цвет волос, он был ярко-рыжим - волосы цвета собирающегося заходить за горизонт солнца. "Да, в ней действительно чувствуется разврат", - подумал Пажин.
  Она улыбнулась ему, обнажив жемчужного цвета (явно с искусственным напылением) зубы. Но не это притянуло внимание разозленного мужчины. В особе, сейчас подошедшей налить кофе к автомату, было, по его мысли, что-то отвратительное, мерзкое, скользкое - достаточно было взглянуть на это существо, чтобы почувствовать нахлынувший прилив беспричинной ненависти. Это обстоятельство заставило Пажина со все большим интересом следить за женщиной, он решил последовать ее примеру и охладиться стаканом минеральной воды.
  Дамочка, казалось, не замечала его и, налив кофе, поплелась вглубь "коридора смертников" по своим делам, держа стакан в правой руке. Наблюдая за ее действиями, Пажин уже знал, чтó в следующую минуту потребует от ничего не подозревающей особы. Он налил воды и, отхлебывая из стакана на ходу, поспешил за незнакомкой. Поравнявшись с ней, он с размаху ударил по ее руке. Расчет был сделан правильно - стакан, взмыв в потолок и сделав сальто, приземлился прямо на документы. Жидкость расползлась по белым листам грязно-молочным ручейками, на кофточке в разных местах появились коричневые пятна - первый шаг к знакомству был сделан, пускай даже и таким неподобающим способом.
  Жертва заверещала, но не основательно, а так, чтобы показать свое негодование. Оно росло, и в скором времени, когда женщина отошла от мимолетного потрясения, в ее глазах нарисовался неимоверных размеров гнев, требующий наказать обидчика. Она злобно уставилась на Пажина. Конечно, он еще там, у автомата с кофе и иными напитками, предвидел подобное начало разговора, в принципе, оно его устраивало - даже очень устраивало! - и выслушав все претензии разбушевавшейся тетки, он приступил к пункту "б" своей операции.
  - Я лишь хотел познакомиться, но, как видите, все вышло не так удачно.
  Его расчет оказался верным - женщина перестала голосить, мысленно думая о всех своих коллегах по работе, которые отныне ее осмеют. К счастью для Пажина, на ее вопли никто не вышел: коридор был пуст, как всегда бывает во время the silence of the lambs, а лампочки здесь светили так тускло, отчего можно было сказать, что в коридоре, вообще, не было освещения. Итак, затея удалась, а место было выбрано самым удачным образом.
  Пажина не остановил ни грозный тон пострадавшей, ни внезапно появившаяся девка, слишком юного возраста, прошмыгнувшая, как мышка, в противоположный конец коридора, где, как видно, располагался туалет, и лишь искоса поглядевшая на разворачивающуюся комедию или трагедию, что еще предстояло выяснить.
  - Вам, госпожа, нужно проехаться со мной. Я Пажин, наверное, слышали обо мне? Степан Ефремович в курсе дела. Будем работать над новым фильмом. - Он невзначай бросил взгляд на блузку женщины, где темнели грязные и мокрые пятна, и добавил: - Там и переоденетесь.
  Пажин развернулся, делая вид, что уходит.
  - Прямо сейчас!.. Но я на работе! - женщина еще не совсем отошла от потрясения, однако в ее глазах на мгновение появилась заинтересованность, сменившаяся через две секунды тем же чувством невымещенной злобы. Впрочем, она не покинула своего места, как произошло бы при других обстоятельствах, продолжая нервно отряхивать испачканные блузку и документы.
  - Пробы. Прямо сейчас! Хотите сыграть в фильме? - не сдавался Пажин. - Ваш образ слишком говорящ - как раз тот, что мне нужен для роли второго плана. И не волнуйтесь за работу: я сейчас же позвоню Степану Ефремовичу.
  Пажин набрал на сотовом совершенно незнакомый ему номер, разговор был краток: "Да, отпускаете? Ну и хорошо". Для пущей убедительности он два раза назвал имя своего босса и партнера, а для того, чтобы теперь уже удивляющаяся и застывшая в некотором недоумении женщина не услышала безмолвие, льющееся во время "переговоров" из трубки сотового, он отошел на довольно внушительное расстояние, позволяющее его новой знакомой различать только его собственный голос.
  - Все в порядке мы можем ехать, - подытожил Пажин и направился к выходу. - Считайте, что я таким образом хочу искупить свою вину, ну-у, на счет кофе, ќ- указал он рукой на испачканную блузку. - На работу сегодня не выйдете. Завтра!
  Как Пажин и рассчитывал, женщина безоговорочно побежала за ним. Сначала она некоторое время молчала, видно, еще пытаясь понять всю соль происходящего и обдумывая, радоваться ли ей или грустить от столь неожиданного для нее поворота событий.
  Впрочем, дамы, находясь даже в критической ситуации, не упускают возможности нафантазировать себе кучу выгод, и любая ситуация таким манером оказывается настоящей сказкой для Золушки, в роли коей они обязательно видят себя. И в итоге окружающее им кажется не чем иным, как судьбой, ведущей их исключительно по счастливой тропинке, где они обязательно, если не найдут принца, то отроют несметные богатства Шахразады. Что-то подобное сию минуту проносилось в голове бедной женщины, правда, в ее мыслях нарисовалась не Шахразада, а, скорее, Мэрлин Монро или Деми Мур, которых она любила больше всего с незапамятных времен. В итоге на ее лице незамедлительно отразилась слащавая улыбка, которую, собственно, с нетерпением и ожидал Пажин, с некоторых пор привыкший различать игру характера и желаний в женской натуре, ибо ему неоднократно приходилось видеть подобное состояние, виновником которого он частенько был по собственному желанию, как и в этот раз.
  Направляясь к машине, Пажин обдумывал, как ему поступить с "овечкой Долли" - именно так он прозвал мысленно свою жертву. И хотя первый шаг был сделан, второй никак не хотел разрешаться. Мешала и типичная для такой ситуации внезапно прорвавшаяся разговорчивость особы - теперь она скороговоркой рассказывала о своей жизни: о том, как давно мечтала стать актрисой, как одна ясновидящая ей нагадала, что она станет великой звездой и завоюет не только российское, но и мировое пространство, и проч., и проч. И эта бравада была знакома Пажину, сколько же раз ему приходилось выслушивать подобное? - кажется, пятьдесят шестой или седьмой?
  - Я и Гертруду могу сыграть, знаете, - Шекспировскую. Ой, да как же вам не знать?! Вы же такой великий - совсем, как Кончаловский, и даже лучше его. Я в Вахтангове недавно спектакль смотрела - три сцены для одной героини, а она такая вся неказистая, как будто не для этого спектакля слеплена, да и прическа не такая - надо было попышнее сделать, ведь императрица! А Михаил Мамаев...
  - Вы, кажется, гримером работаете у Степана Ефремовича? - не выдержал Пажин.
  Ему захотелось как-то исправить ситуацию, чтобы мысли потекли по накатанному руслу. Никчемная болтовня собеседницы его начинала раздражать, кроме того, сюжет для этой актрисы, которую он, можно сказать, подобрал на улице, продолжал оставаться недописанным в его голове. Нужно было, чтобы или она сама подсказала ему развязку истории, или кто-то еще, потому что на этот раз его воспаленный мозг не мог однозначно думать: в голову лезли совершенно ненужные образы и мысли, которые никак не могли и не должны были вязаться с этой женщиной. Для нее нужно придумать особую роль.
  - Да что вы! я не стилист, а обычный работник бухгалтерии...
  - Значит, считаете?
  - Зарплату работников.
  - Хорошо, хорошо... - протянул Пажин, увлекшись своей мыслью и не слушая того, что продолжала говорить ему незнакомка.
  Образ, который появился перед его глазами, был вспышкой молнии, но этого вполне хватило для того, чтобы с упоением развить картину, в центре которой кружилась его спутница. "Это будет красочное зрелище, способное покорить своей небывалой силой и пышностью даже взыскательного зрителя", - подумал Пажин. И для осуществления плана требовалась смешная малость - счеты. "Только счеты и женщина, палитра красок и света, а действие она сама подскажет. Только счеты...", - монотонно стучал голос в голове. И в то время, как он произносил эту фразу трижды, а может быть, четырежды, перед его глазами с неимоверной скоростью плясали огромные счеты, за которыми на стуле сидела эта самая женщина. По бокам играл оркестр, музыка была исключительно духовная, возвышающаяся к концу и заканчивающаяся тоскливой мелодией скрипки с истерическим плачем жертвы. И конец!
  "Девушка должна быть непременно голой". - "Да, голой и с раскрашенным в красные, черные и белые полоски лицом". - "Но самое главное, не забудь о счетах - из черепов, только человеческих!" - "Но где мне их достать?" - "Не валяй дурака: все просто, как дважды два". - "Разве что бутафорию сделать?" - "Только настоящие!"
  Неизвестно, сколько времени прошло с того момента, как Пажин погрузился в созерцание своих фантазий на улице перед машиной, но когда он пришел в себя, он снова услышал отвратительный гнусавый голос спутницы. И так ему стало противно оттого, что его так быстро вырвали из нарисованного им мира, и ни кто-нибудь, а эта серая, никчемная и никудышная особа, которая даже права не имеет стоять рядом с ним, - что издал звук, похожий на рычание. Женщина отшатнулась, но виду не подала. В ту минуту она упивалась мыслью, что идет с известным в России человеком пробоваться на роль и к тому же получила сегодня полнейшую "отставку" по работе. Еще один незапланированный выходной!
  В машине было настоящее пекло, кондиционер уже пару месяцев сбоил, что еще больше разозлило Пажина. Времени на покупку нового автомобиля катастрофически не хватало: нужно было завершить массу неотложных дел и в первую очередь расправиться с поездом. Он снова вытащил телефон, чтобы позвонить. Его спутница неестественно развалилась на заднем сиденье. "Как будто снимается, - заметил про себя Пажин, - уже вошла в раж, это хорошо", - и набрал кнопку вызова на сотовом. Пока шли долгие гудки, он продолжал наблюдать за женщиной, глядя в зеркало заднего вида. Она сексуально зевнула, оглядывая салон автомобиля, потом бросила кипу теперь уже ненужных бумаг на соседнее сиденье и расстегнула одну пуговичку на блузке. "Жарко", - подытожила она свои действия и скучно уставилась на проезжую часть, где шли потоком автомобили. Этого вполне хватило, чтобы он отбросил все равно не отвечающую трубку и нажал на газ; машина рванула вперед.
  
  XVII
  
  Даже раскрытые окна не могли развеять спрессованный жарой вонючий воздух улиц, забравшийся в салон. Пажину тоже стало душно, он продолжал изучать свою попутчицу. Ему хотелось впитать все неточности и нюансы ее образа до того, как он столкнется с ней один на один там, в сумрачном помещении. Теперь дама гладила свою шею, точнее, она ее массировала, но Пажину хотелось думать, что этот жест сейчас нужно расценивать исключительно так, ибо он ни о чем больше, кроме услады и наслаждения, не может говорить. Даже по выражению ее глаз можно было понять, что она готова. Ее некрасивые глаза таяли, сверля ему спину. Странно, но почему теперь она не хочет поговорить с ним, а ведь он с нетерпением ждет момента, когда раздастся ее гнусавый голос.
  - Я ведь тоже считать умею, - начал Пажин.
  - А если я в актрисы не сгожусь, возьмете меня бухгалтером?
  - Нет, только актрисой!
  Женщина блаженно вздохнула, но продолжать разговор не стала, посчитав, что и этого достаточно для того, чтобы в другой раз ни услышать совершенно иной ответ, тем более она не знала, как вести себя с ним. Ее охватило какое-то подобострастие, сменившееся вдруг непонятным неуемным страхом. Однако Пажину этого диалога оказалось недостаточно, снова взглянув на особу через зеркало заднего вида, он спросил:
  - Вы умеете петь? Впрочем, не надо. Сейчас звездам этого не требуется...
  - У меня великолепный голос, - перебила его спутница, на этот раз она решила не молчать, потому что разговор касался ее карьеры. - Если хотите, могу исполнить любую арию, когда приедем.
  - Пожалуй, - равнодушно протянул Пажин.
  "Поспешила, - пронеслось в голове. - Рано тебе еще кудахтать". Он не хотел, чтобы разговор касался рабочей темы... ведь он везет ее не за этим.
  Хороший писатель состоит из двух людей, гений - из трех, а у Дьявола четыре лица, - прошептал голос.
  Пажин вздрогнул. Он закрыл глаза, не чувствуя и не осознавая, как руки сами собой поползли с руля вниз, они упали на колени, издав легкий звук, похожий на шлепок.
  - Эй, вы что, вы ш-што? - закричала пассажирка.
  Машину повело, но Пажин успел вырулить автомобиль как раз в тот самый момент, когда мимо них с ревом пронесся серебристый "Фольксваген". Водитель машины, ехавший по соседней полосе, еще долго вспоминал "тупоголового кретина", которому вздумалось лишить его жизни. И еще целую неделю эта история ходила из дома в дом, передаваемая родственниками, близкими, друзьями спасенного провидением мужчины.
  ... Но, кажется, Пажин о чем-то забыл...
  Он набрал знакомый номер телефона. Секунду шло соединение, а после раздался успокаивающий голос жены. Она просила его не приезжать сегодня, потому что врачи сказали, что схватки могут начаться только завтра. "Да и УЗИ ничего преждевременного не показало", - настаивала она. Эту отсрочку Пажин расшифровал для себя как, мало того, нежелание Юлечки видеть его, но и как какую-то роковую случайность, так благополучно способствующую реализации его плана, сидящего сейчас в машине. Он довольно улыбнулся и даже облизнулся, как кот, только что увидевший на блюдце рыбу.
  Пажин словно находился в горячке, через секунду ему стало холодно, но вместо того, чтобы закрыть все окна в машине, он потянулся за бутылкой воды, лежащей на сиденье, и пил долго и жадно, не замечая, что жидкость скатывается по его подбородку и капает прямо на красную рубашку.
  В офисе его встретили радушно, заискивая не только перед ним, но и перед его спутницей. И хотя все знали, что тайком от жены Пажин погуливает, причем, не гнушаясь и рабочими помещениями, все сотрудники каждый раз, когда видели новую пассию своего начальника, только игриво улыбались, втайне надеясь, что и им перепадет кусочек с барского ложа.
  Однако весть о неверности супруга только кружила вокруг да около, так и не удостоившись стать гласностью. А причиной тому было отнюдь не уважение к своему боссу и благодетелю, а явный расчет избежать немилости, ведь, как поговаривали, свою вторую жену он любил до беспамятства, даже не посмотрел, ведя ее под венец, на то, что возлюбленная была всего-навсего стриптизершой. "Только это подстегнуло нашего босса, - азарт! Ведь сам и клят и мят", - внушала всем сослуживцам секретарша Галина, - первая любовница начальника на работе, - потом протяжно подытоживала, печально смотря в глаза своей подруги Наташи: "Я никогда б не согласилась стать стриптизершой, даже если б он попросил", а после всегда следовала ее коронная фраза: "Я не проститутка!"
  Пажин пропустил в павильон пассажирку. Предварительно им были сделаны указания не тревожить его в течение часа-двух и никого без ведома не впускать к нему, а на тот случай, если к ним в офис заглянет непредвиденный, но очень важный гость, все переговоры с ним, Пажиным, вести по телефону. Но главное, необходимо в течение часа, что он будет занят, привезти в офис счеты в человеческий рост и с человечьими черепами. На возгласы подчиненных о том, что за это время нельзя даже свистульку вырезать, Пажин ответил, что собственноручно за такой же срок заставит на его глазах сделать каждого по сто штук этой самой свистульки, если его приказ не будет выполнен.
  - И не забудьте о времени, - добавил он и закрылся в павильоне.
  Пажин осмотрелся. Незнакомка стояла рядом с огромной декорацией, изображающей древнего Сфинкса, построенной для фильма о сокровищах фараонов и кладоискателях. Декорация была довольно дорогой, так как предназначалась и еще для одного проекта, к которому его съемочная группа приступит только через пять месяцев, а может быть, и раньше, если на то поступят указания сверху. К сожалению, в этих делах Пажин играл далеко не главную роль, так как финансирование практически всех проектов велось теперь злейшим для него врагом Степаном (Пажин решил приписать несговорчивого босса к числу своих недругов, но только одно это слово убаюкивало его издерганные нервы).
  Он подошел к Сфинксу и тоже стал его разглядывать, как будто увидел в первый раз. Этот искусственный мистический зверь был не похож на своего сородича из реального мира. Мастера немного перестарались, изобразив его пасть открытой, с огромными клыками и даже (Пажин только сейчас обнаружил эту разительную неточность) капелькой слюны в правом углу пасти, будто собирающейся сорваться, чтобы упасть на землю. Этот фантасмагорический образ отличался от того, что Пажину принес художник, и мог стать настоящей ошибкой - непростительной ошибкой! - для снимаемого фильма. Впрочем, сейчас это мало волновало его и могло запутать все его планы на тот случай, если он по привычке накинется с расспросами и негодованием на своих подчиненных.
  Однако неожиданно всплывшая деталь заставила Пажина со все большей скрупулезностью изучить остальные предметы декорации. В павильоне, настоящих авгиевых конюшнях, их было чересчур много. Здесь находились манекены с отвалившимися головами, некоторые из них уже долгие месяцы пылились на полу, кем-то придвинутые к стене и забытые. Там же Пажин увидел свернутый гобелен, на котором, если ему не изменяет память, летали райские птицы и бил ручей - эта бутафория предназначалась для экранизации сериала о Шерлоке Хомсе. Далее шел трон, довольно старенький и уже выцветший, куча мебели в стиле рококо и классицизма - это, не считая современных кроватей, шкафов, советских секретеров и другой дряни. Вся рухлядь, изредка вытаскиваемая на подмостки единственной "сцены", с которой и велись все съемки в этом помещении, не имеющей ни падуги, ни занавеса, сейчас меньше всего интересовала Пажина. Он искал то, что предназначалось для его фильма. Наконец-то! За огромным шкафом, оказавшимся почему-то рядом со сценой, пряталась маленькая пальма, ничем не хуже настоящей и даже лучше ее, более фантастичнее, ведь листья живых деревьев ни в коей мере не будут скрывать от зрителей вместо кокосов плоды совершенно неизвестного человечеству растения, да еще выкрашенные в синий цвет. Нет, мастера были явно пьяны или он сам, когда просматривал эскизы декораций!
  - Всех уволю! - заскрипел он зубами.
  - Так я ж еще ничего не показала! - залепетала стоявшая неподалеку спутница.
  Она тоже была шокирована увиденным, но не тем, что было доступно пониманию только Пажина, а величием и грандиозностью одного из чудес света - Сфинксом, ибо видела она подобное только на иллюстрациях да по телевизору, вот поэтому и не расслышала фразы ее будущего, как она надеялась, босса.
  - Да с вами все в порядке, это мои рабочие, хе-хе... Так на чем мы остановились? - обратился к ней Пажин, подойдя вплотную и обняв за талию.
  Женщина вырвалась и попятилась назад, беспрестанно жалуясь, что она не за тем сюда приехала и что, если таким образом решается вопрос об ее актерстве и, может быть, даже о таланте, который ее благодетель не успел разглядеть или не хочет без этого, то она, да, она... не согласна!
  Пажина нисколько не смутили действия "овечки Долли": они были ему привычны, как и то блеянье на лестнице, когда они направлялись к его машине. Все они такие! Конечно, требуется особый подход, которым владеет только он, годами наблюдавший подобные сцены, но с этой курвой, пожалуй, придется попотеть, да и метод необходимо придумать иной - не тот с льстивыми похвальбами таланта и будущности успешной карьеры и не тот, в противоположность первому опровергающий все чаяния и надежды из-за отсутствия хоть грошовых способностей. Да, у этой курицы есть превосходство над другими, и, судя по всему, она знает о своей победе над ним, в противном случае она бы не начала пятиться от него, даже не расспросив, что ему, собственно, нужно.
  - Чего вы хотите? - как будто услышав его мысли, испуганно произнесла незнакомка.
  - Не то, что вы думаете, мне нужно другое... ваш образ, - Пажин стал придвигаться к ней.
  Женщина на этот раз не убежала, предположив, что ее господин клонит разговор только к актерской игре, и ничего страшного в этом нет, и что она должна радоваться вместо того, чтобы стоять как кукла, испугавшаяся неведомо чего. И ей даже странным показалось, что она в ту минуту испугалась такой обычной для женщины ее возраста вещи, которую проделывала порой по пять раз на день с бывшим мужем... Но странным образом, что-то внутреннее, неоднократно спасающее ее в экстремальных ситуациях, подсказывало ей, что этот человек думает сейчас не о ее будущей роли и даже не о том, чтобы переспать, так сказать, на халявку (вот бы позавидовали все ее подруги!), а о чем-то гнусном и мерзком, для которого у нее даже слов не нашлось, чтобы описать то состояние, в которое ее ввел этот человек.
  - Я увидел вас этакой дивой со счетами. - "Пожалуй, мне стоит попробовать лестью и грубостью". - Счеты скоро прибудут, пока что мы отрепетируем ваш выход. Вы не забыли, что вы королева? Богиня счетного мастерства! - Пажин придвинул стул к женщине и жестом показал ей сесть. - Так, неплохо, неплохо. Запомните: вы императрица, которая управляет страной под названием "Счетландия". Вы запутались в своих помыслах, желаниях, страстях. Но вы та, которую избрал народ, ибо в руках у вас счеты, которыми вы вершите судьбы всех подданных, находящихся в вашей власти. Ваши чары - это сила Гименея и Эвридики, вы божественны, ибо созданы покорять смертных. И если даже кто-нибудь посягнет завладеть вашим троном, вы разорвете его в клочья. Нет, не собственными руками вы это сделаете. Вам помогут счеты (и женщина действительно подняла руки и схватила что-то невидимое).
  Произнося речь, Пажин кружил вокруг стула, иногда останавливаясь и смотря на преображающуюся внешне "актрису", которая с каждым произнесенным им словом как будто распрямлялась, освобождаясь от тяжкого груза прожитых лет, сковывающего все ее мысли и движения. Даме даже показалось, что она слышит музыку, которая льется на нее прямо с потолка. Под конец последней фразы на ее лице заиграла самодовольная улыбка, она дерзко засмеялась, теперь уже с вызовом глядя на Пажина и на все, что окружало ее.
  - Хорошо, - сказал Пажин, - а теперь подумайте о том, что вы великая актриса и что роль, предназначенная вам, должна быть сыграна настоящей химерой, а чтобы стать ей, вы должны прямо сейчас... раздеться.
  Музыка оборвалась, как и брякнулись на колени руки; женщина удивленно уставилась на Пажина. Поначалу она глупо рассматривала его, хлопая беспрестанно ресницами, но потом уже знакомое выражение разлилось по всему лицу. Это была злость - та самая, что ждала своего времени, чтобы отыграться за попытку задавить ее еще в коридоре, когда горячий кофе чуть не обжег хозяйку.
  - Довольно! - в исступлении прошипела женщина, намереваясь уйти.
  - Не спешите, - Пажин усадил даму обратно на стул.
  Его туманные глаза уперлись в нее, как будто гипнотизируя. Она действительно через некоторое время прекратила все попытки вырваться из-под его пристального взгляда, чтобы убежать, и, вконец успокоившись, приняла прежнюю позу, немного скрестив ноги и выпрямив спину в точности так, будто в позвоночник у нее был вставлен штырь, не позволяющий ей хоть чуть-чуть искривить линию своей осанки. Та же метаморфоза произошла и с положением головы, подбородок которой поднялся немного вверх и, казалось, даже чуть заострился, возможно, из-за упавшей на него тени от огромного шкафа, стоящего у сцены.
  - Ну вот, теперь все встало на свои места. И вы, наверное, понимаете, кто я такой и что вы из себя представляете. Если еще не знаете, то я уточню: я - человек с большой буквы, а вы... вы ничто, и если вы хотите, увидеть свое лицо, озаренное светом софитов на экране, то вы должны работать. Пока что ваша игра несостоятельна, и я не вижу ничего, чтобы меня удивило или обрадовало, ибо вы никто, а я - великан, Цезарь, владеющий всем, что лежит пока что у ваших ног, но если вы откажитесь, то, поверьте, этот стул не будет пустовать: его займет другая героиня, может быть, талантливее вас, а может быть, и нет - решать вам.
  Женщина не смотрела на Пажина, ее взгляд был устремлен куда-то в другое измерение, но по выражению ее лица можно было понять, что внутри у нее разгорелась настоящая борьба. Поначалу злобу сменила удрученность, потом нарисовалась личина недоверия и непонимания, вконец уступившая место чему-то размытому, как будто все эмоции разом слетели с ее лица, сделав его каменным, недоступным, бездумным. Пажин посмотрел на даму, некоторое время помолчал и, наконец, утвердившись в своей победе, произнес:
  - Я, думаю, мы поняли друг друга, а теперь раздевайтесь.
  Он отвел ее в гримерку, расположенную за сценой, и, пока женщина готовилась предстать перед ним в новой "одежде", подошел к аппарату управления встроенными динамиками аудиосистемы, чтобы поставить оперу Вагнера "Валькирия". Диск был отобран заранее, и теперь Пажину оставалось только вставить его в панель, чтобы услышать знакомые звуки.
  Вагнер ворвался с бешенством, дребезжа по стенам и находящимся в павильоне предметам звуками, разрывающими сердце и одновременно несущими наслаждение. Музыка рвалась с неистовой силой. Пока что единственный слушатель наслаждался всеми переливами звуков, приняв гордую и одновременно надменную позу, точно вся мелодия была написана исключительно для него, по его собственному заказу.
  Предвидя задержку своей героини, он механически направился вглубь сцены, где его ждал знакомый ему стул. Поставив его на авансцену, он взял другой, чтобы установить его напротив. При этом Пажин шел, пританцовывая и даже дирижируя, и когда стул занял привычное для него место за пределами сцены, он некоторое время продолжал двигаться, нарезая круги вокруг мебели, изредка трогая ее, включая освещение на рампе, выносном софите и в иных местах и не переставая дирижировать и иногда подпевать.
  И вдруг Пажин застыл, как истукан, на полдвижении. Он уставился с некоторым подозрением и удивлением на представшую перед его взором особу, которая не то, чтобы не решилась выйти к нему нагишом, а выплыла на сцену в той же одежде и даже с накинутым на плечи ярко-красным манто, которое, видно, было обнаружено среди оставленных в гримерке костюмов.
  - Ах, ты! - вырвалось у него.
  Приняв привычную позу, Пажин стал угрожающе надвигаться. Он еще не знал, как ему в эту минуту поступить с неукротимой особой. Поначалу он даже подумал выгнать ее, посрамив не только перед всеми его работниками, но и перед сотрудниками, с которыми ей довелось трудиться у себя в компании. Более того, Пажин решил сиюминутно доложить ее боссу о непристойном поведении его служащей, которая предпочла не только оставить свое рабочее место средь бела дня, но и принять его авантюру, даже не подозревая о последствиях. Это говорило о бесшабашности человека, которого нужно немедленно выгнать из компании, дабы такая тварь не может и не должна занимать место, предназначенное для другого человека.
  Да, он прямо сейчас позвонит Степану и доложит о выходках этой идиотки! Прямо сейчас размажет ее постылую морду по стенке за непокорность ему - тому, кто хотел спасти ее от прозябания в ее сером и бесперспективном мире! И тогда она посмотрит, кто здесь хозяин положения! У него даже не укладывалось в голове, как эта скотина могла таким подлым образом унизить его, такого огромного человека! Как она могла, кто ей позволил?! Проклятая бухгалтерша!
  Но странным образом на лице Пажина, таком грозном и свирепом, через некоторое время расплылась ехидная улыбка, и даже послышался звук, похожий на смех, а те опасные пароксизмы, которые овладели им на некоторое время, уступили место обычному для него выражению, ни о чем не говорящему, по крайней мере, для этой женщины, от страха и ужаса пятившуюся от него к гримерке.
  В какое-то мгновение Пажин понял, как нужно действовать, но совсем иным способом. Он вспомнил о подсказанном ему поведении, способном сломить даже такую дуру, и не случайно еще раньше он подумал, что с этой дамочкой ему придется побороться.
  - Вы думаете, что в силах перевернуть предначертанную вам судьбу? - не унимался Пажин. - Разве вы не видите, что вы актриса? Помните о любовных сценах Голливуда? Вот видите: там все голые и даже в душе. Разве вы хотите малого, когда впереди слава? Разве вы хотите прозябать в нищете, когда впереди горы денег и прииски поклонников? У вас же нет ухажера, вы разведены (на этом слове особа вздрогнула) и с неимоверной силой жаждите новой жизни, - Пажин не обращал внимание на еще льющуюся из динамиков музыку, она ему не мешала, а, наоборот, вдохновляла, делая его голос все сильнее, так что под конец своей речи он начал кричать, брызгая слюной и снова наступая на стоящую на краю сцены, как на крою пропасти, даму. - Неужели так сложно раздеться передо мной? Тем более я не доктор, который пришел осматривать ваши папулы, и далеко не муж, который ищет на теле своей супруги отметины измены! Я всего лишь режиссер, и нагота ваша - это те одежды, которые вы еще ни примерили на себя, ибо вы боитесь увидеть на них признаки ненужности, бездарности, разврата и разложения разума.
  - Неправда! - закричала женщина. - Я совсем не такая. Я лучше!
  - Или вы хотите, чтобы я вам заплатил? - продолжил он. - Что ж, мне не жалко, потому что дальше - больше, дальше я заработаю на вас столько денег, сколько вы даже не можете себе представить... пока. Подумайте об этом прямо сейчас! - Пажин в нетерпении сел на любимый стул и стал ждать, не спуская глаз со стоящей перед ним женщины.
  Музыка заглохла, и в павильоне воцарилось гробовое молчание, прерываемое топотом ног - звук, который издавала метущаяся по сцене женщина. Она думала, но недолго - прошло несколько минут, прежде чем Пажин услышал: "Давайте попробуем".
  Подготовительный процесс занял не так уж много времени, и, пока дама раздевалась все в той же гримерной, Пажин снова включил музыку Вагнера, но теперь не прыгал, как бесноватый, по всему павильону, а молча подошел и сел на стул. Все его движения с того момента, как женщина наконец-то окончательно уверилась в своей "непревзойденной" сущности, стали апатичными, как при замедленной прокрутке пленки.
  Он ждал. Потребовалось всего две сигареты, чтобы снова увидеть ее в лучах прожекторов, на сцене, не имеющей ни декораций, ни сколько-нибудь соответствующего вида, говорящего, что здесь ведется кропотливая работа, всегда заканчивающаяся выходом полнометражного фильма. Сцена была пуста, не считая того стула, который Пажин собственноручно установил практически у ее края, - единственного предмета, помнящего таких, как эта женщина, - и малиново-кровавого задника, похожего на абстракционистское движение слез разных размеров и форм.
  Она подходила крадучись, как ягненок, который увидел впереди что-то опасное, руками прикрывая грудь. "И никакого смущения на лице, никакого стыда! - отметил про себя Пажин. - Да, я почувствовал ее сущность, как, впрочем, и других".
  Будущая "звезда" наконец достигла запланированного ею места и остановилась, уставившись на Пажина невидящим взглядом. Ему в свою очередь показалось, что глаза ее как-то необычно заблестели.
  - Только, пожалуйста, не плачьте: ваша роль другая, - произнес он очень быстро.
  В сущности, слезы каждый раз пугали его, и он боялся, что в какой-то миг из-за сентиментальности может испортить все дело. Как ни странно, они до сих пор приводили его в неописуемое чувство, будоража в нем самое сокровенное, что он даже боялся проявить при матери, которая, как он считал, могла бы принять эти признаки малодушия на свой счет.
  - Подойдите поближе. Вот так, а теперь попытайтесь сосредоточиться на мысли, внушаемой вам ранее. Вы помните, что я вам говорил? Хорошо. Теперь представьте, что у вас отняли ребенка. У вас есть дети? Отлично! Мальчик или девочка? Ах, девочка, еще лучше! Ну так вот, вашу девочку вдруг решили умертвить... Что вы чувствуете? Страх, боль, обиду? Все разом? Вот и изобразите все это на лице! Да, и, ради Бога, уберите ваши руки с этого: они должны участвовать вместе с вами в нашем представлении. Хорошо, вот так. А теперь представьте, как и прежде, что у вас в руках счеты. Да не держите вы их так высоко и сядьте, в конце концов! Зачем я для вас, надрываясь, тащил стул?
   Женщина механически исполняла все, что от нее хотел увидеть Пажин. И, судя по его одобрению, она делала все правильно и, кажется, у нее все получалось. Эта последняя мысль вселила в нее надежду, но теперь она верила не тому, что она станет великой актрисой, а в то, что это испытание наконец-то закончится, чего она ждала с нетерпением. Однако время продвигалось очень медленно, так что ей стало казаться, что ее мучения продлятся вечно.
  - Осталось пять минут, - сказал Пажин, взглянув на часы, - теперь раскинь руки и закинь голову назад, и не шевелись, пока я не скажу.
  Через пять минут зазвонил сотовый. Пажин уже знал, кто с ним будет говорить, поэтому, не взглянув на номер, открыл трубку телефона. Секретарша Галина спрашивала, можно ли вносить в павильон изготовленные счеты.
  - Встречаю, - ответил он и направился к запертой двери.
  Двое рабочих начали проталкивать через дверь что-то огромное. Это были действительно счеты в натуральный человеческий рост, довольно добротно сделанные. На железках толщиной в палец болтались черепные коробки, грозно поджав челюсти и наблюдая за происходящим черными дырами глазниц. Когда предмет был установлен на сцене (причем, рабочие чуть не уронили его, когда заметили на деревянной площадке, в центре многочисленных фонарей, голую женщину), посторонние удалились, тихо прикрыв дверь, которая тут же щелкнула, закрытая снова на замок.
  - Можешь отдохнуть, - сказал Пажин, когда в павильоне снова воцарилась тишина.
  Его радовало то, что эта женщина теперь беспрекословно выполняет то, что он прикажет. Даже последнее его указание она исполнила с точностью, как он хотел, - ни разу не шелохнувшись, и не подняла голову, чтобы посмотреть, что происходит на сцене без ее участия. Это его безумно веселило, отчего он начал аплодировать и кричать "браво". "Жертва уже дозрела, пора начинать", - пронеслось в голове, и Пажин медленно начал подниматься на сцену, неся в руках свой стул. Вдруг, спохватившись, он оставил стул и вернулся, чтобы снова поставить Вагнера. В это время "актриса" разминала затекшие плечи от долгого сидения на стуле в неподвижном положении. Она ходила по сцене, но теперь - не забитым зверьком, а как вполне нормальный человек.
  Установив свой стул напротив, а дамский поставив на маленький крестик, нарисованный мелом в центре сцены, Пажин уселся и попросил женщину последовать его примеру. Она сказала, что не успела отдохнуть и что ей понадобится некоторое время, чтобы исполнить желание режиссера. "Если ты хочешь навечно остаться в моей памяти, то делай так, как я хочу. В противном случае ты не стала б избранной. Королевой моих грез... Тогда бы мне пришлось отпустить тебя, даже постыдился бы за твои мучения. Но, как видно, все предрешено, и этот крест искупит твои страдания... Этот крест нести тебе, а не мне", - прошептал он мысленно.
  Пажин снова принялся ждать. Он радовался тому, что успел купить по дороге сюда сигареты, и теперь с наслаждением посасывал одну за другой, ведь дело сейчас не во времени, а в разрешенности его дела.
  Через десять минут женщина опустилась на стул. Он уже было приготовился снова ждать, но внезапно музыка оборвалась, и ему опять пришлось идти к аппаратуре, чтобы запустить Вагнера.
  Прошла минута, две, три. Время, казалось, остановилось, и женщина, распростершая руки, как он приказал, и смотрящая на него своими маслинными глазами, и не подозревающая о том, чтό сейчас должно произойти, не хотела расстаться с ним. На мгновение в ее глазах промелькнуло что-то, и даже, вроде, она подмигнула Пажину, но это случилось только на секунду, а дальше тот же немигающий отрешенный взгляд, как и прежде. Но того, что он ждал, так и не произошло, а ведь он уже чуть было не почувствовал это, чуть было не услышал "черный разговор". Неужели его обманули или он сам ошибся и выбрал не того человека? Как бы то ни было, он продолжал сидеть на стуле, пристально изучая жертву, следя за каждым ее импульсом, силясь проникнуть к ней в мозг. Музыка играла, отбивая каждую секунду, но конец еще далеко. Это должно произойти с последним звуком, как было всегда. Женщина продолжала безмолвно смотреть на него, как он приказал ей. Но ничто - ничто!- не указывало на развитие в ней внутренней жизни.
  Пажин устало потер глаза и опустил голову. Больше смотреть на нее ему не хотелось. Он ошибся, теперь эта мысль стучала в его голове нарывом расслабленных нервов и едва пульсирующей крови.
  Музыка закончилась, и ничего не произошло. Пажин стер пот со лба и взглянул на женщину. Она сидела все в той же позе и не сводила с него глаз. Теперь не он, а она наблюдала за ним. Но Пажин не испугался ее взгляда, как было всегда, когда происходило это. Сейчас важным было другое: случай отказался служить своему пажу.
  "Ведь только фантазией можно управлять этим процессом, ты забыл о главном". - "Да, я забыл!"
  Пажин крикнул, чтобы женщина подвинула к себе счеты и начала на них считать, точно играя, как только он включит музыку.
  Он не услышал звук передвинутого рычага, он даже не успел включить музыку. По всему павильону пронеслось единственное "бум". В последний миг он обернулся, как будто кто-то позвал его, и наконец-то увидел то, что пряталось под поволокой ее глаз. Они были теперь глубинными и необъятными, словно прямо сейчас он попал на таинственный остров, населенный дикими племенами, пробившими сквозь густую растительность десятки сотен троп к Шамбале. Пажин увидел только две картинки, но и их хватило, чтобы пополнить старую коллекцию запахов, звуков, фигур живых существ и территорий.
  Мешок, наполненный щебенкой и уравновешивающий тяжесть некоторых декораций в былое время, когда на этой сцене шли театральные представления, свалился на голову жертвы и, как всегда, не промазал. Пажин даже был уверен, что, если стул, на котором сидела жертва, поставить в другом месте, этот самый мешок все равно опустился бы на ее голову, хотя он всегда висел строго по центру сцены. "Спасибо тебе, повелитель", - вслух кого-то поблагодарил мужчина и достал дрожащими пальцами сигарету, чтобы закурить.
  Впрочем, предаваться этому занятию ему оставалось не так уж много времени. Скоро позвонит Галина и, как и прежде, напомнит, что он не подписал такую-то бумагу. "Очередная платежка", - подумал Пажин и посмотрел на скособочившийся труп. В том, что она умерла, он не сомневался, хотя раньше в подобных случаях подходил, трогал ногой безжизненное тело, чтобы удостоверится в окончательном и безоговорочном вердикте. Теперь же ему не хотелось делать этого из лени и нежданного плохого самочувствия, которое, вероятно, закончится недельным прозябанием в постели. О, как он боялся этой болезни! Потому что рядом не было Юлечки, а оставаться в одиночестве наедине со своими мыслями, в квартире, где было прожито столько времени и сотворено столько дел - плохих или хороших - было не то, чтобы опасно для его здоровья, которое в любом случае от такого душевного напряжения усугубилось бы еще одним недугом, но и непозволительно. Нет, ему нужна только Юлечка!
  Но, кажется, труп пошевелился... Действительно женщина встала и с закрытыми глазами пошла к Пажину. Он вскрикнул и побежал к двери, где, оглянувшись, увидел, что тело по-прежнему лежит на сцене, разве что немного сдвинулось вправо от поваленных на пол счет, и теперь вместо того, чтобы распластаться грудью к полу, как приказал тяжелый мешок, женщина лежит на спине. Рядом с ней валялся и трос, к которому был прикреплен тяжелый груз.
  Немного подумав, Пажин все-таки решился подойти ближе. Во-первых, ему надо было окончательно уяснить, умерла эта особа или нет, чтобы, если что, подготовиться к визиту милиции, к защите которой безусловно прибегнет эта несчастная. А во-вторых, он просто не верил, что мешок или, точнее, невидимая рука его повелителя и, судя по всему, компаньона, могла дрогнуть, опустив груз мимо темечка жертвы.
  Подкрадываясь к ней, Пажин видел, что рядом с дамой уже натекла огромная лужа крови. Это его успокоило, и он стал двигаться более уверенно, уже не боясь, что в какую-то минуту женщина снова поднимется, чтобы отомстить ему. Ее глаза были закрыты, правая рука покойницы лежала на груди, и Пажин заметил, что все пальцы умершей вцепились в выпуклость, под которой находилось сердце, причем, с такой силой, что до сих пор на кисти выпирали острые костяшки. Это походило на смерть после электрического разряда тока, когда разрывается сердце, ведь жест дамы указывал именно на это. А быть может, сердце не выдержало тех мук, которые перед смертью ей пришлось испытать. Все сходилось - она дала ему видение, а он ей новую жизнь.
   И в очередной раз Пажин подумал о том, как долго длилось приготовление, но как краток путь. Посмотрев на часы, он произнес:
  - Две минуты.
  
  XVIII
  
  Когда это начало происходить?
  Четыре года назад, а может быть, и позже. Павел Пажин точно не мог назвать дату первого происшествия. Много крови - только и всего - единственное воспоминание, пришпиленное гвоздем к его мозгу. Даже лица первой жертвы он не помнил, как и одежды умершей, ее голоса и места, откуда она пришла, чтобы сесть на стул. Зато то первое видение было самым красочным. Он увидел людей о пяти ногах - питекантропов, скакавших по склону Эльбруса. Да, это точно был Эльбрус с двумя вершинами, разделенными глубокой седловиной, и типичными только для этого евроазиатского гиганта 54-мя ледниками, отчего тот похож, если смотреть, сидя на облаках, на белого паука, лапы которого посыпаны снегом. Пажин уже был здесь еще раньше, совершая восхождение на притихший вулкан с горсткой альпинистов, но то было в его прошлом, в юности, а может быть, никогда и не было.
  Он смотрел на всю эту красоту сверху, как будто летел на самолете, который долгое время кружил, прежде чем высадить его на одной из вершин, где обитали питекантропы. Чтό это были за существа! Настоящая роскошь для живописцев! Смуглокожие, с огромной гривой конских волос по всему телу и с лицами, таящими отвагу и непобедимость. Пятой конечностью у них был третий глаз, позволяющий просматривать весь мир и расположенный на переносице на длинном основании. И ни одной хитринки в честных и открытых глазах - не люди, а боги!
  Они приветствовали его, дико заржав, в этом звуке слышалась и человеческая речь, немного не похожая на настоящую и от этого казавшаяся ревом всех стихий природы. Приняли его за свояка, хотя он и не пах, как они, и не говорил на родном с ними языке... Но они поняли его!
  "Прощайте", - сказал Пажин и увидел много крови, обрамляющей труп человека...
  Милиция свела всю историю к несчастному случаю, ведь тогда, как, впрочем, и сейчас, никто не догадывался (да и как можно было в это поверить!) о том, что мешок с щебенкой, прикрепленный к огромному тросу, мог скидывать кто-то, что чья-то невидимая рука нажимает на рычаг, открепляющий орудие убийства.
  Было ли ему страшно, когда он понял о дьявольской сущности всех произошедших и последующих событий? Наверное, нет. Он был атеистом, а одного этого хватило, чтобы отрицать всякое существование загробной жизни, однако в провидение он верил, а также в предопределение Августина и даже считал, что только проклятье может исцелить душу человека. Впрочем, он не отрицал и существование темных сил, которые, чем он взрослее становился, тем чаще посещали его во сне. В сущности, это могло быть всего лишь его домыслами, ибо все, что ни делалось и им, и другими, относительно и может быть объяснено всего лишь хорошей фантазией, которой, кстати, Пажин поклонялся внутренне, считая себя самым гениальным в этом отношении человеком. Пожалуй, только это заставило его смиренно относиться к происходящему в павильоне, а порой и самому искать новые жертвы, чтобы заглянуть им в глаза, ведь мешок работал не для всех - три раза он сам проявлял инициативу и три раза Пажин. "Пока что ничья", - усмехался про себя мужчина.
  Он был всего лишь заложником своей судьбы.
  Второй жертвой стала Мария Тятина, обратившаяся к нему с просьбой сделать из нее талант, но не только за этим, как позже выяснилось. Пажин ее практически не знал и видел всего лишь раз перед тем самым на сцене МХАТа в роли Сонечки по "Преступлению и наказанию". Вот она и искупила страдание героини своим собственным, невыдуманным, хотя, кто знает (в этом доводе Пажин все больше стал утверждаться последнее время): может, таким способом решилось ее будущее, ведь актрисой она была, по убеждению Пажина, никудышной, и выше роли, чем Сонечка, ей в реальной жизни не сыграть. "Все странно, странно на этом белом свете, - как-то вспомнил свои давешние мысли Пажин, - кому-то открывается вся вселенная, другим же остается ничто, но не то, чтобы дырка от бублика, а абсолютное ничто. И где правда? Что на свете лучше? Ведь даже просто прожить жизнь - это самая тяжелая миссия, ибо ты не знаешь, как долго придется идти". С годами эта неразрешенная дилемма делала его черствее, злее, безрассуднее.
  Больше всего его поразило видение, дарованное ему Марией. Он как будто стал рыбой и плыл внутрь... впадины. Путешествие было непродолжительным, как, впрочем, и муки, испытанные при этом избранницей. Он видел пустоту, мрак, изломы камней - и ни единого живого существа, но чем дальше он опускался, тем светлее и миролюбивее становилась окружающая ирреальность. Все приобретало новые краски, и хотя здесь не было жизни, он увидел микроскопические песчинки, атомы того мира, которые за секунду приобретали невиданные им раньше формы то в виде круга, состоящего из радужных пятен с многочисленными щупальцами, то становились объемным шаром, где росли, словно плодясь, маленькие зеленые веточки какого-то растения, пускающего корни в мертвую воду. Здесь были облака, ручейки, шахтерские скважины, краны, люди, похожие на инопланетян, церкви, стада животных и проч., проч. - все то, что тем или иным образом напоминало Пажину предметы существующего мира, в котором он жил, но при этом играющие своими красками, светом и непонятным для него смыслом. Настоящий калейдоскоп природы! И когда он достиг самого дна, то увидел там человеческое сердце, пульсирующее красными капиллярами и серо-зелеными прожилками. Оно было настолько огромным, что могло бы перестучать сердца всех людей на планете. Оно подпустило Пажина к себе, но, когда он дотронулся до него (а иного просто не могло произойти, ибо ему кто-то приказал прикоснуться), гигантский орган застучал еще сильнее, и Пажину показалось, что он слышит дыхание существа, которому принадлежит это большое сердце, а свет, льющийся отовсюду, становился все ярче, слепя ему глаза и растворяя кружащие над ним атомы, которые имитировали признаки человеческой жизни. Теперь их движение стало по-настоящему агрессивным, и Пажину подумалось, что в какой-то момент он может стать их заложником, если они решат затащить его внутрь себя, тогда, возможно, он станет их частью, точно также играя красками и расщепившись на миллиарды частичек, которые будут исполнять свой отпугивающий танец. Но атомы не сделали этого. "Прикоснись ко мне", - снова приказало сердце, и Пажин не в силах был противостоять его зову. Однако когда его рука опустилась на шероховатую поверхность, все замолчало и остановилось... Больше взор Марии ему ничего не открыл. Сама же девушка уже лежала, запрокинув голову и смотря вверх, как будто там заключалась вся истина, недосказанная Пажину.
  После этого случая он решил выбирать жертвы из толпы - без имени, без звания, без положения. Самым отвратительным было то, что он с тех пор отказался спрашивать у них имярек, предпочитая давать собственные имена. Третьей, к примеру, подошло имя "Императрица", четвертой - "Андромеда", а пятую он, вообще, никак не назвал, ограничившись только цифрой.
  В его памяти во всех нюансах застрял именно этот "Объект Љ 5". Из всех испытуемых только к этой женщине он питал настоящий душевный порыв, ему даже стало немного ее жалко, и именно образ этого создания так четко врезался в его сознание, что потом он долго мучился, пытаясь понять, а не была ли это любовь с первого взгляда. Впрочем, по прошествии трех месяцев он окончательно разубедился в этой мысли, именно тогда он и встретил Юлечку, танцующую в тот день в клубе на Кутузовском проспекте, куда его завело само провидение, чтобы снять с него тяжесть знания того, что время неумолимо стучит в крышку гроба, а еще ничего существенного не сделано, да и путь-то оказался не тем, о котором мечтала молодость. Именно тогда он прибегнул к защите религии, считая ее искуплением всех его болезней, да и то это произошло по настоянию Юлечки, которая почему-то решила, что ему не хватает свободы. Словом, оснований для того, чтобы вступить в ряды верующих оказалось предостаточно, правда, находясь под куполами разноголосых церквей, Пажин продолжал оставаться атеистом, о чем предпочел умолчать, когда жена в первый раз спросила его (они находились в храме Христа Спасителя), чтό он чувствует. "Казнь", - ответил он.
  Заклятой тайной оставалось для супруги и его "увлечение" мешком. В этом он бы никогда не открылся ей, даже под пистолетным дулом. И когда с ним случался бред (а он все чаще донимал его, с каждым разом уменьшая промежутки между приступами), - объяснение коему не нашел ни один врач в России, да и зарубежные эскулапы молчали, даже отвергли догадки на счет сумасшествия и сопутствующих ему симптомов, к которым можно было отнести это состояние Пажина, - то он, как зазубренное, твердил, находясь еще в сознании, что не должен произнести хоть мало-мальски говорящего слова, свидетельствующего о его причастности к "убийствам", и только потом впадал в беспамятство, вызванное ходом болезни. Что ж, пока что проносило, и, чтобы не быть обманутым, Пажин досконально изучал всю мимику на лице супруги, когда приходил в сознание, и только потом, убедившись в "чистоплотности" своих мыслей в бреду, блаженно засыпал, как младенец.
  Впрочем, он никогда и никого не любил, кроме себя самого. "Объект Љ 5", - тоненькая блондиночка, похожая на дитя, со звенящим, как колокольчик, голосом, упругая, как мячик, и нежная, как пух одуванчика, как правило, молчавшая и разговаривающая с ним большими серо-голубыми глазами с затаенной печалью в глубине, - именно эта женщина сказала ему, что он чего-то ищет и что на самом деле ему не стоит мучиться, ибо ответ кроется в нем самом. "Истина - это сам человек, - задумчиво произнесла она, - ее нужно искать только в себе самом". Эти слова настолько отпечатались в его голове, что бывало, когда он их вспоминал (не так часто, как хотелось бы, но и не так принудительно, как должно быть), то слышал ее голос, словно она в это время находилась где-то рядом, наблюдая за ним. И при этом непереносимая боль заполняла его сердце, и ему становилось так страшно, что хотелось попросить кого-то вытащить из бардачка его машины пистолет и приставить дуло к виску... но нажимать ненужно: он сам сделает это, когда придет срок. Поймет ли он, что пришло его время? Конечно, он даже уверен, что знает, при каких обстоятельствах это произойдет, но то случится не скоро, почему-то ему думалось, а значит, нужно закончить начатое дело, и он продолжал приводить ничего не подозревающих девиц, женщин, старух к мешку (в отборе возраст его никогда не интересовал), и снова, как гадкие утята, падали они на сцену, раскрывая Пажину все больше тайн земли и человечества.
  Все же он ошибался, думая, что ни одна из избранниц не знала о его настоящих намерениях относительно нее. Было одно исключение - "Объект Љ 5". "Я знаю, что ты хочешь меня погубить", - сказала она ему в ту ночь, когда после бурного и продолжительного секса, они лежали на кровати и курили. "Вот и все", - услышал он последние слова, когда мешок размозжил ей голову. Но он считал да и сейчас так думает, что ему послышалось, потому что работал огромный промышленный вентилятор, который он специально купил для ее игры. Она лежала вся в перьях, держащихся на меде, которым он обмазал ее. Тоже голая.
  В тот миг приговоренная была похожа на умирающего лебедя, поющего свою лебединую песню, только не ему, а кому-то другому. И этой песней стали предсмертные хрипы, которые издавала убитая и которые ни в коем случае нельзя было назвать его галлюцинацией, потому что их услышал еще кое-кто - режиссер, работающая с ним в паре над фильмом о немых, хороший друг и однокурсница, неожиданно появившаяся в помещении, чтобы забрать копию сценария, которую она забыла в суматохе. (Ее пришлось потом уволить, сославшись на плохо смонтированный материал). И только этот единственный человек на всем земном шаре, считал Пажин, догадывается о его "пристрастии", хотя и старается остаться в стороне, - он проверял, он уверен, что она знает.
  - Мы репетируем одну сцену. Она лебедь, - указал Пажин на неподвижную женщину. - Сцена смерти согласно сценарию.
  - Очень впечатляет. Как будто по-настоящему. Никогда не видела такой игры. Правда, кровь здесь лишняя, - сказала режиссерша и быстренько скрылась за дверью.
  Через секунду раздался скрежет поворачивающегося в отверстии ключа. "Баста! Долой всех посетителей!" С тех пор он совершает "обряд" исключительно за закрытой дверью - долой все испуганные глаза и ненужных свидетелей!
  Но почему-то ему всегда везло, точно фортуна была на его стороне - в первый раз милиция посчитала смерть несчастным случаем, во второй - самоубийством, в третий раз тело так и не нашли, хотя он отвез его не на Луну, а выкинул в Борисовский пруд - не так уж далеко, но все же это место помогло бы затянуть следствие в случае обнаружения трупа. И, наконец, четвертый случай! О, эта самая любимая Пажиным история, которая могла бы стать отличной фабулой для второсортного детективчика, - настолько невероятная, что он еще долгое время не мог поверить в нее, и сейчас, вспоминая, сказал бы, что все могло произойти не так гладко, как задумывалось, если б накануне в одном столичном баре он ни познакомился с представителем новомодного течения, проповедующего красоту и вечность, для чего велась активная борьба за ведение здорового образа жизни вкупе с употреблением... человеческого мяса... В общем, четвертый труп он продал.
  Праправнук своих древних предков, обитавших на берегах Новой Зеландии (именно там, по мнению необычных сектантов, следует искать корни людоедства), предложил Пажину первым делом вступить в ряды сподвижников. И если бы Пажин ни напоил его, то сделка по продаже не состоялась бы, так как только в таком состоянии его новый знакомый смог рассказать о "самой ужасной тайне нынешнего столетия". Впрочем, чего еще ждать от XXI века, когда еще в утробе матери ребенок хватается за пистолет и детонатор от бомбы. Как бы то ни было, Пажин получил свои двадцать пять тысяч евро, а труп медленно покатили на "катафалке" - служебной машине странной организации - прямо на стол каннибалам. Правда, позже Пажина попросили вернуть три тысячи за "некачественный" товар, который был доставлен немного с запашком, потому что пролежал один день бесхозно в гримерке, под той самой горой тряпья, откуда было выужено манто "овечкой Долли"... Она ведь тоже что-то подозревала или почувствовала, и неслучайно он выделил ее среди других жертв, ведь только с ней ему пришлось возиться так много времени.
  Что показали ему третья и четвертая женщины? Можно сказать, что практически ничего, ибо то, что он увидел, он уже знал. Разве что стоит остановиться на четвертом видении, потому что оно стало для Пажина "самым дорогим".
  Это было чудовище, которое выскочило из ее глаз и чуть не раздавило его. Это был страшный великан, но при этом совсем невесомый, что, как видно, сыграло на скорость его нападения. Сначала он завис в воздухе, как будто давая Пажину время на то, чтобы разглядеть его и почувствовать всю силу и величие его власти, - и Пажин его узрел до каждой мельчайшей клеточки. Это создание состояло из лиц, на которые была натянута прозрачная кожа, - такая прозрачная, что можно было увидеть не только циркулирующую по организму грязно-коричневую кровь, но и все органы, из которых у него были только печень и легкие. На месте четырех конечностей торчали бивни, как четыре огромных клыка, направленные на Пажина, - точно и ждали того момента, чтобы нанизать тело мужчины. Того же, судя по всему, с нетерпением выжидали и десятки глаз, следящих за Пажиным. "Это ты меня звал любовью?" - с этими словами чудовище бросилось на мужчину, тот закричал, прикрывшись руками, и увидел пустые глаза "Императрицы", сидя напротив трупа на том же стуле.
  После этого случая его увезли в больницу в предынсультном состоянии, где он пролежал неподвижно целый месяц.
  Он не был пиротехником, но вполне мог бы им стать, потому что представления, устраиваемые им, всегда заканчивались поломкой электросети. И каждый раз, когда рабочие пытались вернуть исчезнувший во всем здании свет, они обнаруживали словно перегрызенные провода, а вот виновника происходящего так и не нашли и, как заведенные, твердили (причем, каждый раз починкой электричества занимались новые люди), что фундамент дома полностью прогнил, и, когда льют дожди, влага добирается до стен старого особняка, - как никак двести лет! Это и является причиной многократных замыканий в электросети, что может, в конце концов, плохо закончится для любого сотрудника компании. Это самое "плохо" чуть было не исполнилось во время шестого представления, когда Пажин привел на пробы пожилую даму. Видно, грехов за ее душонкой скопилось в избытке, что и стало причиной настоящего светопреставления, когда разом заискрились электричеством все фонари, стоящие в павильоне, испугав не только Пажина, но и всех сотрудников дьявольского здания. Даже чуть было не произошел пожар, если бы Пажин ни схватил вовремя огнетушитель и ни стал палить им по всем языкам пламени, которые пританцовывали на гипсокартонной мебели, предназначенной для трюков каскадеров. После мебель, конечно же, выдворили из павильона, как только исчез труп озлобленной на вердикт Пажина старушенции, благополучно закопанной под деревом, у речки, где находилась дача Пажина.
  Он помнил, что заставил ее играть ведьму из Пушкинской "Пиковой дамы". Что ж, сыграла она действительно великолепно, а ее финальный выход запомнил не только он, но и весь квартал на Большой Ордынке. Уже лежа на полу в предсмертной агонии, в накинутом темно-синем балахоне - типичном костюме звездочета (удивительное дело, но этот костюм подсказала не фантазия Пажина - старуха сама выбрала себе саван), - женщина кинула на него полный ненависти взгляд, дав понять тем самым, что она раскрыла его черный замысел и что ему впредь нужно бояться ее, ибо ее месть будет идти следом за ним по пятам. Все это он прочел в ее глазах, и, так как старуха, по-видимому, была скупа, она показала ему совсем никчемное видение, как будто и здесь пожадничала.
  Пажин увидел пустыню, по которой шел одинокий путник, облаченный в монашескую рясу черного цвета. Нагнав странника, он позвал раз, другой, третий, но человек словно не слышал его и продолжал медленно продвигаться вперед, сгорбившись. Он был настолько худ и немощен, что, казалось, в любую секунду мог свалиться на землю, но при этом шаги его были тверды. Нет, это был не старец: тот человек выглядел довольно молодо, на что указывали и его черные длинные волосы, которые развевались сами по себе, потому что в пустыне ветра просто не могло быть да никогда и не было, по крайней мере, так решил Пажин. Но волосы юноши все-таки от чего-то колыхались, как крылья ворона, и, когда Пажин вновь его окликнул, он обернулся. То, что увидел Павел, поразило его до глубины души - лицо человека было отражением его собственного. Посмотрев на Пажина некоторое время, странник отвернулся и продолжил свой путь, скрываясь в глазах подлой старухи. Да, это было обычное видение, которое не принесло ни радости, ни огорчения Пажину, но оно все-таки было, и об этом не стоит забывать...
  
  XIX
  
  В купе, совершенно не похожем на другие салоны вагона, сидело пять человек. Чуть пошатывающаяся комната напоминала кабинет, где посередине стоял длинный стол с шестью обтянутыми черной кожей офисными креслами. Во главе стола расположился пузатый диван из того же гарнитура, рядом с ним примостилась желтого цвета тумбочка, в которой хранились письменные принадлежности. Длинные тюлевые занавески пастельного цвета скрывали от глаз сидящих три неприглядных окна, скрадывая знакомые каждому пассажиру чувства неуютности и недомашности, возникающие исключительно в поездах и самолетах. Многочисленные крошечные лампочки, похожие на огненные глаза дракона, были разбросаны под потолком, другие - на стенах, где располагались, кроме того: с левой стороны - небольшое зеркало, а с правой - две картины неизвестных авторов и видео-монитор. Несмотря на огромное количество осветительных приборов, в купе царил полумрак, создавая атмосферу напряженности.
  Не сказать, чтобы всех собрала здесь нужда, однако некоторые обстоятельства дела нужно было решить немедленно. Главным среди собравшихся был Веня Фáрсонов - единственный из присутствующих, кто был одет в деловой костюм (Майя оказалась права, назвав его боссом). Он занял подобающее его положению место на диване. Вот уже на протяжении пятнадцати минут его беспокоила одна мысль, далеко не связанная с темой разговора. Фарсонов думал о том, где бы ему раздобыть новый костюм. Тот, что был на нем, его не устраивал, и даже с некоторых пор он начал питать к нему отвращение, как к предмету, компрометирующему его статус вожака и делового человека. Основанием для антипатии стал сравнительно большой срок носки "двойки" - целых четыре дня! Другой же одежды у него не было, чему он сильно досадовал, злясь на свою забывчивость. А ведь он привык менять наряды, и если бы можно было, то делал бы это чаще, чем один раз в день, как и присуще поступать лицам дворянского происхождения, в чьем роду, еще до Первой Мировой войны, блистали титулами великие вельможи Российского государства. Фарсонов, как он считал, тоже должен выходить к завтраку и ужину в разных платьях. У королевы Елизаветы I, к примеру, было около трех тысяч нарядов, а чем, собственно, он хуже?
  Увы, изменить немедленно положение своих личных дел он не мог, поэтому с ненавистью, которая читалась на его лице, вдыхал испарения собственного пота, надеясь, что все-таки в этот суматошный день он выкрадет у времени пару-тройку минут, чтобы сменить вонючую одежду, прилипшую к телу. Подумав об этом, он еще раз поморщился, вспомнив о другой пока что неразрешенной проблеме - в его чемодане лежало всего три чистых рубашки, можно сказать, практически ничего, если учесть, что стиральной машины здесь нет, а если бы она и была, то оставшиеся в вагоне женщины не согласились бы помочь ему даже за солидную плату. Что же касается ручной стирки, то ему не пристало заниматься подобным делом. Оружие держать в руках - пожалуйста, ибо это, по мысли Фарсонова, настоящее занятие для настоящих мужчин, а вот стирать собственное тряпье - это уже оскорбление.
  Пугало его и еще одно обстоятельство - прошли лишние три дня от положенного срока, когда он должен заглянуть к салонной диве по маникюру, известной по всей столице Максим. Вот эту катастрофу Фарсонов не мог пережить. Нужно было что-то делать и немедленно!
  - Я бы с удовольствие сошел с поезда, - сказал он, разглядывая изуродованные временем ногти, - но не могу, потому что меня держат здесь за главного. Думаю, без меня все развалится.
  - Значит, отнимут деньги у того, кто уйдет? - уже в пятый раз пытался уточнить для себя Махмуд, старший брат-осетин. - А если я им бомбу дам, в локомотив подкину. Страшно? А кишки собакам. По-собачьи говорю, потому что я зверь! - и в подтверждение он зарычал, точь-в-точь как делают это бездомные псы.
  Но никто в кабинете не отреагировал на нечеловеческий вой осетина, кроме Ванды, той самой некрасивой женщины с длинными атлетическими ногами, которую встретила в курилке Майя днем раньше. Ванда вскрикнула, скорее, от перенапряжения, давшего о себе знать через полчаса после начала совещания, и попросила сделать перерыв. Из всех присутствующих только она и Веня Фарсонов курили, остальные вели здоровый образ жизни, поэтому остались в купе-вагоне, когда Ванда с Веней удалились в коридор, хотя на столе и стояла пепельница, переполненная бычками. В ней еще дымился непотушенный Вандой окурок.
  Цель ухода двух пассажиров была понятна каждому из некурящих, но они решили не подавать виду, так как у них самих был секрет и несколько вопросов, которые необходимо обсудить в тайне от этой парочки. И как только за молодыми людьми закрылась дверь, в кабинете произошла рокировка - проводник, сидевший по правую руку от Фарсонова, занял его место на диване, Махмуд, ранее облюбовавший стул напротив удалившегося главаря, переместился на кресло Моисея, только старик в кроссовках не покинул свой угол у двери.
  - Я не собираюсь покидать поезд. И точка. Я же проводник, причем, настоящий. Может быть, вы, Лев Иванович? Вы же больны! Куда вам, - начал разговор Моисей.
  Внешне он походил на популярного среди детей персонажа народной сказки про Колобка - такой же круглый, быстрый, хитрый. Однако в данной ситуации какой-то винтик сломался в его организме, что и стало причиной рьяного желания остаться в этом проклятом поезде. И хотя его собственная семья далеко не бедствовала, он решил, что те деньги, которые он получит, должны каким-то образом перевернуть всю его жизнь, и что якобы у него откроется второе дыхание. Решил, когда садился в поезд. "И наконец-то я избавлюсь от этой дурацкой клички. Подумать только, ведь когда-то в паспорт хотел вписать", - успокаивал он себя.
  - Я продержусь, могу и полгода, несмотря, как вы выразились, на мое плохое здоровье, - сказал старик, гордо подняв голову.
  Действительно этот пожилой мужчина мог похвастаться не только своим здоровьем, о чем сигнализировал румянец на его щеках, но и до сих пор державшимися на руках бицепсами, говорящими о том, что в прошлом Лев Иванович Разумный был военным, и, судя по всему, дослужился до высокого чина, о чем свидетельствовала его горделивая осанка и всегда торчащий кверху подбородок, как будто прямо сейчас он отдавал честь призрачному командиру, но только не сидящим перед ним людям, что читалось в его неприязненном взгляде, которым он окидывал своих конкурентов.
  - Куда лез-и-шь, ара! - крикнул Махмуд. - Ты что, не понял?
  - Не вам судить, у меня задание, которое я должен выполнить согласно указаниям, а уж потом я разделаюсь с тобой, - сказав последнее, пожилой мужчина стукнул по столу и начал сверлить осетина долгим и пронзительным взглядом, точно испытывал свое терпение.
  - Ты что, ножа не боишься? - еще больше взвился Махмуд. - Я ведь тебе покажу его.
  - Ножа у тебя нет, я в этом уверен, - парировал старик, откинувшись на спинку кресла.
  - Лев Иванович, - решил разрядить обстановку Моисей, подозревая, что может начаться драка, - как вы со своим здравым умом и такими большими надеждами на жизнь могли согласиться на такую аферу? Неужто из корысти?
  - Это не ваше дело, - еще не остыв, огрызнулся собеседник
  - Ведь угадал, угадал, - развеселился проводник. - Однако вы мастер!
  - Кретин он, - ввернул Махмуд.
  - А может, все-таки откажитесь. Не ваше это дело с вашей-то совестью, - не сдавался Моисей.
  - Н-и-з-а-ч-т-о!
  - Вот как! А если мы вас вытолкаем прямо сейчас, - Моисей попытался разглядеть что-то сквозь зашторенные окна, но ничего там не увидев, продолжил: - Положим: это не Новокузнецк, где мы якобы должны были высадиться, но Омск ближе к Москве - всего-то день езды на поезде. Доберетесь, как миленький! А если нет денег, то мы вам поможем. Соглашайтесь.
  По лицу старика было видно, что он ни при каких условиях не покинет поезд и при случае даже даст сильный отпор, если ему помешают остаться. Мужчина долго молчал, казалось, обдумывая предложение Моисея, потом опустил руку в правый карман и достал оттуда миниатюрный револьвер Bodyguard 38 калибра. Некоторое время подержав его, видно, желая таким образом насладится минутой победы и видом меняющихся физиономий собеседников, Лев Иванович шлепнул "игрушку" на стол.
  Эффект был потрясающим: никто из противников и не подозревал, что старик пронес в поезд оружие. О том, что пистолеты имеются у Ванды и Фарсонова, знали все, но что такая же вещица долгое время хранилась в шортах старика! - это было настоящим громом средь бела дня, настоящей катастрофой, по крайней мере, для одного из присутствующих в салоне. Махмуд от удивления даже отшатнулся, подобное чуть было не произошло и с Моисеем, но он вовремя успел взять себя в руки.
  - Я не хотел, чтобы дело закончилось таким образом, - как бы оправдываясь, произнес старик и спрятал свое сокровище обратно в карман, - но вы меня вынудили.
  - Как... как вы его пронесли, я же досматривал багаж? - залепетал Моисей.
  Лицо его еще продолжало хранить следы удивления в то время, как разум опасливо сопротивлялся, поскольку проводник считал, что партия не может быть сыграна вничью и кто-то из них обязательно должен уйти, и этим "кто-то" должен стать именно старик, а не Махмуд, ибо последний в силу своего слабоумия и мгновенной вспыльчивости мог бы стать правой рукой проводника в игре с Вандой, Фарсоновым и другими. Но, выходит, он ошибся в своих надеждах: его оставили в дураках.
  - Вот так и пронес, - старик, словно нечаянно, потрогал карман, где лежала "игрушка", - а вы что думали: мы в самолете летим? Так что придется вам мириться с моим присутствием, и Вене об этом непременно сообщите.
  - Вот подлец! Я по выходу своих ребят на тебя натравлю. Посмотрим тогда, кто сильнее. - Махмуд вскочил с кресла и заходил по купе.
  Не в силах совладать со все больше разрастающейся в нем злостью и ненавистью к тому, кто разрушил все его планы, сморчку в его глазах, по сравнению с ним, отсидевшим два срока в тюрьме за воровство, он подбежал и схватил Льва Ивановича за грудки и заорал изо всех сил: "Ты не знаешь, с кем связался! Ты не со мной, ты с Пажиным связался!", после чего, заправляя вылезшую из штанов рубашку, добавил более спокойным голосом: "Он мой друг".
  Никто из присутствующих не знал одну особенность, всегда появляющуюся в речи Махмуда, когда злость, копившаяся в нем, переваливала за отметку в плюс 40º по Цельсию. В такие минуты, помимо восточного акцента, в речи осетинца появлялся один маленький дефект, благодаря которому все буквы "а" пропадали разом во всех произнесенных словах, уступая место гласной "ы". Таким образом, все сказанное Махмудом выглядело как заклинание древних шаманов, произнесенное не над телом убитого соратника для его воскрешения, а наоборот, призывающее к бурному разгулу и веселью, что не замедлило отразиться на лицах слушателей. Сначала от смеха прыснул Лев Иванович, он смеялся бархатисто. Проводник был вынужден присоединиться к старику, так как наконец-то понял, что Махмуд не годится в его союзники, ибо он был создан лишь для того, чтобы смешить, но не для того, чтобы защищать и самому защищаться. "Он никогда не воспользуется оружием, будет только угрожать", - был сделан окончательный вывод, и улыбка спала с лица Моисея. Он попытался вернуть разговор в прежнее русло, но старик продолжал смеяться, заглушая его речь противными звуками, по мысли проводника. Махмуд же за все время, что длилось веселье, грозно стоял у окна, отвернувшись, скрестив руки за спиной и изредка поглядывая на огромную вазу с ярко-красным рисунком, стоявшую на этажерке. Когда же смех закончился, он повернулся и резко крикнул:
  - Век помнить будешь, сæрхъæн*.
  И хотя никто не понял, что это могло означать, но произнесенное прозвучало так устрашающе, как проклятье, что оба подтрунивающих над Махмудом мужчин притихли. Разговор разом прервался, и каждый погрузился в свои мысли.
  В этот момент все трое думали о том, на что можно потратить полученные ими деньги в тот случае, если каждый из них останется в поезде. Сумма получалась немаленькая, поскольку со вчерашнего дня все правила, установленные теми, кто управлял "игроками", в корне изменились. Соответственно, возросли и их гонорары. Только получить деньги теперь смогут только пять человек из шестнадцати (конечно, кандидатуры Майи Местиной и Нины Бездомной с дочерью не рассматривались), лишних попросили удалиться добровольно. Пока что члены "клуба изгнанников" были определены не окончательно. Известно, что двое пассажиров выбыли по собственному желанию. Ими оказались две женщины - одна с полугодовалым ребенком, другая - пожилая, с пуховыми платками, которыми та "торговала" в поезде согласно полученной из столицы инструкции. Никто не знал ни имен, ни фамилий этих особ, да и, впрочем, это мало кого интересовало в тот день, четвертый по счету, что они колесили по железной дороге, хотя Махмуд все же припомнил одно имя, сказав, что старуху звали бабой Зиной - так, по крайней мере, она представилась ему, когда он попросил ее подарить ему один платок для дочери.
  Следующими "отказниками" стал Сабул, родной брат Махмуда, и проводница Липа, у которых, как выяснилось, в столице осталась масса нерешенных дел. "А на месяц я не соглашалась, стоит две недели в контракте", - сообщила она обиженно Фарсонову. Впрочем, только на первый взгляд казалось, что Липа недовольна предъявленным руководством требованием. На самом же деле она только и ждала момента, чтобы сойти с поезда. Еще в первый день ей не понравилась созданная в вагоне обстановка, которая, как ей подсказывала интуиция, не приведет к добру. Она уже готова была сбежать отсюда самовольно через неделю, нарушив тем самым один из пунктов контракта, подписанного ею, только бы не видеть этих хамских рож, которым только и надо, что бутылку пива на ночь да мягкую подушку под голову. Нет, она привыкла работать по-другому, может быть, с бóльшей любовью ко всему, что приходится делать. Но в том то и дело, что любви здесь было сложно зародиться. "Лучше уж в театре за гроши работать", - кипятилась она.
  Но все вышло лучше, чем она предполагала. А ее доля, которую якобы поделят между собой пять оставшихся человек, в любом случае не доставит ей идеального наслаждения, которое она испытывает, выходя на настоящую сцену. Да и что эти людишки могут понимать в актерском мастерстве, когда половина из них - простолюдины, ни разу не стоявшие на сцене и не закончившие ГИТИСа, как она! Подделка в ее глазах, и пускай они подавятся своими деньгами, которые задушат в них все маломальские таланты! Однако, когда Липа сходила с поезда, а это произошло в ночь перед этим знаменательным разговором между Махмудом, Моисеем и Львом Ивановичем, она все-таки почувствовала некоторое угрызение совести за свое малодушие, ведь ей так хотелось продать свою квартиру и купить новую, побольше, расположенную ближе к месту работы.
  В целом же огорчаться было чему, ведь речь шла о ста тысячах евро, которые получат пять оставшихся в поезде человек, правда, с некоторой оговоркой, последнее как раз и страшило... По сравнению с тридцатью тысячами рублями, которые им пообещали ранее, эта сумма была фантастической, способной наполнить счастьем жизнь любого человека, проживающего в России. Вот, собственно, из-за чего и начался весь сыр-бор, вынудивший Льва Ивановича похвастаться перед своими соперниками настоящим оружием.
  Револьвер оказался в поезде по счастливой случайности, причиной которой стала жена Льва Ивановича Светлана, женщина властная, но немного трусливая, когда речь заходила о заданиях ее мужа. Ей постоянно казалось, что в один прекрасный момент она получит извещение о смерти ее дорого супруга. Страх дошел до такой степени, что по ночам она начала видеть сны, постоянно заканчивающиеся приходом почтальона, который вручал ей свернутый лист бумаги. На нем стояло всего два слова: "Он умер". Поэтому неудивительно, что из чемодана Льва Ивановича выпал коллекционный револьвер фирмы "Smith and Wesson", когда он, стоя на вокзале, решил на всякий случай проверить все вещи, ведь колесить по железной дороге придется две недели (тогда он и не предполагал, что время поездки может увеличиться), а это довольно долгий срок даже для такого, казалось бы, привыкшего к скитаниям человека.
  Револьвер, подаренный его другом Владимиром Сурановым на годовщину их совместной службы в особом подразделении, пополнил обширную коллекцию оружия, собирать которую Лев Иванович начал еще десять лет назад. Это был карапуз не больше 170 мм, легко помещающийся в любой карман, с рифленой спицей курка, слегка выступающей над рамой, что позволяло при необходимости вручную взвести курок и выстрелить прямо в цель. Возможно, за эти характеристики револьвер и был выбран любимой супругой среди другого оружия, ведь Лев Иванович любил хвастаться Светлане своими приобретениями и мог часами рассказывать об особенностях той или иной модели.
  Револьвер выпал нечаянно. Оказывается, жена по всегдашней своей предусмотрительности засунула его между аккуратно сложенными вещами. Супруга знала, что если она будет действовать в открытую, то Лев Иванович не только не возьмет оружие, но и, вообще, откажется куда-либо ехать.
  Быстро опустив револьвер в карман тех самых шорт пепельно-малинового цвета Лев Иванович двинулся к поезду, заранее предполагая, что вещицу конфискуют при входе в вагон. Но там проверяли только ручную кладь, так что долгое время оружие оставалось незамеченным, придавая Льву Ивановичу командирскую уверенность.
  В ту же ночь, когда сошли первые пассажиры, решившие отказаться от большого приза, началась драка: никто из оставшихся не хотел лишать себя счастья завладеть огромной суммой денег, тем более что для этого требовалось совсем немного - продержаться в поезде целый месяц. Конечно, о доставке провианта одним из участников этого проекта, который уже на протяжении пяти дней следовал на машине за поездом и останавливался в заранее обговоренных местах, чтобы снабдить шестнадцать голодных ртов пищей, - и речи не шло. Его тоже отстранили, как выяснилось. Однако это обстоятельство нисколько не огорчило оставшихся пассажиров. Было принято решение закупать продукты прямо на станциях, где будет останавливаться поезд. Правда, пока что ни одной остановки не было сделано по причине большого запаса пищи.
  Что же касается выбывшего "товароведа", то никто из игроков не знал, заплатили ему или нет после того, как выгнали. Последнее как раз и заставило многих упираться всеми силами: никто из оставшихся не хотел возвращаться домой с пустыми руками, а решение о том, что никто из одиннадцати выбывших не получит ни копейки, не терпело апелляции: все знали, с кем связались (об этом "игрокам" неоднократно растолковывали, причем, совершенно разные люди, так что в итоге каждый знал, чегó он может лишиться, если вдруг проронит хоть одно компрометирующее слово на публике или даже пикнет в присутствии СМИ) и чтó может в итоге произойти, если они потребуют мизерную долю компенсации за четыре дня пребывания в поезде.
  Впрочем, они и сами понимали, что уже проели и пропили даже ту сумму, на которую претендовали, а смелости ни у кого не хватило потребовать чего-то большего. Поэтому каждый из оставшихся решил, что это он тот избранный, кому полагается сто тысяч. Однако все безоговорочно согласились с кандидатурами машиниста, Ванды и Фарсонова, ибо знали, что с этими людьми шутки плохи - последние были опасны, потому что носили с собой оружие, выданное руководством. Первый же был просто необходим, так как никто из игроков не знал, как управлять поездом, а на замечание Азиата, которого на самом деле звали Русланом Мариным (кличку, быстро закрепившуюся за ним, все дружно подхватили вслед за Майей), о том, что машинист может обучить кого-нибудь этой премудрой науке, все ответили отказом. Разве что Ванда съехидничала, сказав, что в этой роли может выступить и Азиат, правда, поезд тогда не удастся спасти.
  Возможно, если бы они знали, что одна из бабушек и еще кое-кто уже мертвы и что конкурентов стало на две души меньше, страсти бы, наверное, поутихли. Однако в тот день, четвертый по счету, они были прикованы своими тяжелыми думами к огромной горе денег и не могли и даже не хотели следить за Майей, вот поэтому она так спокойно разгуливала по коридору и не была замечена, когда выходила из купе, где остывало тело рыжей плутовки, ведь именно в тот момент, а точнее, за пятнадцать минут до того, как Майя открыла дверь и обнаружила пустой коридор, все собрались в том самом купе-кабинете, чтобы решить судьбу еще не вошедших в "счастливую" пятерку пассажиров. И как раз накануне стали известны имена еще двух пассажиров, которым предстояло сойти этой ночью с поезда.
  Одной из несчастных стала "сестра" убитой - та самая, которая лежала уже мертвой за двумя стенками, отделявшими этот салон с кучей обосновавшихся в нем интриганов, похожих на свору собак, делящих шкуру неубитого медведя, от двухместного СВ. При этом ничего не подозревающая Светлана Никитична не отстаивала положенный ее "сводной сестре" кусок от большого пирога. Напротив, она всеми силами пыталась очернить последнюю, считая, что та не заслужила столь крупного гонорара в то время, как она сама была наиподходящей кандидатурой, которая без устали работала, зарабатывая "этот непосильный кусок хлеба". "Я-то и вышла из купе ради того, чтобы принести ей стакан чаю, как мы договаривались", - подытожила она.
  Вторым человеком на выбывание стал Азиат, причем, к такому решению пришли быстро, прибегнув к голосованию. Как выяснилось спустя полчаса после яростных препирательств, только такой способ мог прекратить разногласия пассажиров, которые теперь хотели выгнать каждого из тех, кто еще не вошел в "счастливую" пятерку. Конечно, они могли выдворить и Майю, если бы ни вошли в раж, точнее, придуманные для них роли так им понравились, что они решили продолжить ломать комедию. И кроме того, Майя не участвовала "в розыгрыше посадочных мест в вагоне и не претендовала на гонорар", как выразился старик. Приняв такое решение, пассажиры снова предались ругани, хамству, лицемерию и вранью. Но когда встал вопрос о голосовании, все приутихли, поверив словам старика в кроссовках, что фортуна вправе рассудить надлежащим образом, без обид. Все так и произошло, правда, Азиат еще некоторое время дулся, считая, что они заранее сговорились, чтобы выдворить его.
  - Позвольте, - сказал Моисей, - но вы сами видели, что никто за время наших дебатов, длящихся уже полтора часа, - он сверил время по наручным часам, - не выходил из этой комнаты. Как, спрашивается, мы могли сговориться?
  - Мы подмигивали друг другу, когда поднимали руки, - пытался пошутить Лев Иванович, но шутка не нашла своей аудитории.
  - А почему бы и нет? - не сдавался Азиат. - За моей спиной, когда я доставал листки для подсчета голосов.
  - Но тогда нам пришлось бы озвучить свое намерение, - как топором, отрубил Фарсонов.
  Поняв, что ничего он не добьется, кроме оскорблений и усмешек, Азиат отступил. Было принято решение выпустить его на волю этой же ночью, но после того, как он подпишет некоторые документы. Подобную процедуру проводили с каждым, кто уже сошел с поезда. И, по сути, в этих бумагах не было ничего предосудительного, судя по содержанию, где говорилось "о неразглашении конфиденциальной информации и снятии всех претензий сотрудником с компании-работодателя". Однако Азиат заартачился, сказав, что все обязательства по отношению к фирме, на которую он еще работает, находясь в поезде, уже были прописаны в контракте, подписанным им ранее. Делать "дубликат", на его взгляд, бессмысленно да и опасно. Отказавшись визировать бумаги, Азиат навел на себя подозрения, что вызвало еще одну волну недовольства. Впрочем, все разрешилось благополучно, и Руслан Маринов пошел коротать время в свое купе до выхода из поезда.
  Теперь законно оставшимся в вагоне предстояло решить судьбу еще двух "лишних". Кстати, в начале этой истории все пришли к мнению, что выпускать людей нужно по двое - мол, не пристало пассажирам разгуливать по ночам в одиночку, высказали свой страх все женщины.
  Но прежде чем приступить к вопросу о выборе новых кандидатур, был сделан первый перерыв, в течение которого все дружно удостоверились в том, что Майя находится на своем месте и никуда за время их отсутствия не сбежала. "Как всегда курит", - обрадовался Махмуд и поспешил за теми, кто уже заходил в купе-кабинет.
  Уже на месте выяснилось, что куда-то исчезли Вадим Ситцев и Светлана Никитична. При этом никто не предпринял попытку вернуть на поле сражения этих людей, а наоборот, только благодаря их отсутствию было принято решение исключить из своих рядов "сводную сестру" убитой. И на тот случай, если невинная жертва попытается вернуть незаконно отнятый у нее статус, напомнить ей, что свою работу по усыплению наркотиками "заключенной" она не выполнила. Тому подтверждением является разгуливающая по вагону явно в хорошем настроении и самочувствии девушка.
  Что же касается Вадима Ситцева, то этого субъекта при огромном желании они не могли убрать, так как он являлся замыкающим звеном всей операции, разработанной Пажиным. Заставив его сойти с поезда, они и здесь бы лишили себя обещанных денег, как если бы выкинули Ванду, машиниста либо Фарсонова. Так что судьба второго изгнанника висела на волоске, но кто им станет из числа непривилегированных особ, пока что оставалось самой неразрешимой проблемой, ибо три кандидата - Лев Иванович, Моисей и Махмуд - были сильными соперниками, настоящими игроками, доказавшими, что они и на службе хороши, и связи стоящие имеют в окружении начальства. Поэтому выкидывать одного из них - значило накликать на себя лишний раз беду. Разрешить же этот спор никто из привилегированных участников никаким образом не мог, предпочтя предоставить право выбора исключительно этим людям, которые при личном разговоре и смогут поставить жирную точку в этом столь сложном для них самих вопросе. Так что выход из кабинета-купе парочки в лице Ванды и Вени Фарсонова был продиктован исключительно расчетом, да и сами спорщики с нетерпением ждали момента, чтобы остаться наедине.
  Впрочем, Махмуд, Лев Иванович и Моисей не спешили поскорее разрешить возникшую дилемму. Оставленные наедине, они еще долго препирались, выискивая червивые стороны у каждого. Разговор то и дело уходил от намеченной темы беседы, в конце концов, Моисей снова начал угрожать Льву Ивановичу, основываясь на веских доказательствах неправомочности его пребывания в поезде как персоны, не имеющей ни связей, ни положения.
  - Моя супруга дружит с женой Пажина, - незамедлительно соврал Лев Иванович.
  - Вы хотите сказать, что ваша жена является или являлась любовницей Пажина?
  - Что вы себе позволяете! - накинулся на Моисея старик и даже привстал со своего места, собираясь ударить обидчика, если тот еще раз выскажет подобное оскорбление.
  - Да-да, значит, так все и было, а я, кажется, видел ее, она ведь у вас блондинка, верно?
  - Да ты думаешь, что говоришь? У тебя, наверное, у самого жена не лыком шита, - все больше горячился Лев Иванович.
  Румянец на его щеках разрастался, заливая еще секунду назад белеющий лоб, подбородок, нос и даже уши. Надо сказать, эта перемена в лице делала пожилого мужчину ужасно невыразительным в то время, как в обычном состоянии его правильный профиль и добродушные голубые глаза, а также квадратный волевой подбородок с небольшой ямочкой притягивали взгляды многих женщин, ценящих в мужчинах порыв души, ответственность и мужественность. И если бы ни львиная шевелюра седых волос, делавших Льва Ивановича похожим на умудренного жизнью старца, он бы еще мог покорять юных особ, годящихся ему в дочери.
  - Самая настоящая шлюха! - Махмуд встал, готовясь к нападению старика.
  Но тот не сдвинулся с места, поняв, что его просто компрометируют. Вместо этого Лев Иванович вытащил револьвер и направил его на Махмуда. Тот попятился к выходу, подняв руки вверх в знак примирения, а через секунду скрылся за дверью.
  Оставшись наедине с Моисеем, Лев Иванович чуть придвинулся к нему и, все еще держа в поднятой руке оружие, потребовал собрать в комнате всех пассажиров, естественно, кроме Майи, и объявить им, что он не собирается сходить с поезда.
  - И пускай Фарсонов все объяснит Пажину, - добавил он и только затем налил себе стакан воды, чтобы промочить горло.
  И пока Моисей бегал по всем купе, сообщая о решении несговорчивого старикана и намекая каждому на то, что, мол, дело может закончиться еще одним трупом, что, конечно, недопустимо при новых указаниях сверху, Лев Иванович предпринял некоторые действия, которые, по его мысли, должны помочь ему выиграть бой.
  Первым делом он спрятал в тумбочку револьвер, затем достал чистый лист бумаги с ручкой и, положив все это перед собой, задумался. Ему предстояло определить, по каким причинам Махмуд с Моисеем должны покинуть поезд. Через несколько минут он написал на листке всего одну строчку и, облегченно вздохнув, приготовился ждать прихода его коллег.
  Дверь открылась и поочередно в купе просочились Веня Фарсонов, Ванда, нашедшийся Вадим Ситцев, Моисей и Махмуд. Хотели прихватить с собой и ужинавшего в купе Азиата вместе со Светланой Никитичной, но первый отказался идти, а ко второй никак не могли достучаться: дверь, скрывающая незаконно выгнанную старушку, была заперта. Моисей и Фарсонов предположили, что женщины решили предаться разгулу, распивая так любимое ими вино. Светлана Никитична, конечно, не преминула позлорадствовать над участью безмерно любимой "сестрицы", а потом, наверное, кто-то шепнул ей и об ее изгнании. "А поэтому сейчас они, скорее всего, премило утешаются в объятиях вина и друг друга", - заключил Моисей. Сделав такой вывод, мужчины решили не беспокоить опечаленных горем женщин, так что уговаривать Льва Ивановича сойти с поезда пришли только пять человек.
  Вошедший в купе Веня Фарсонов заметил, что его законное место уже занято, он намекнул на это обстоятельство старику, но тот только мило улыбнулся и пригласил всех сесть. На этот раз никому не пришлось стоять, как было в прошлый раз, когда в салоне находились все пятнадцать пассажиров, не считая выбывшую, согласно плану Пажина, официантку. Мысленно послав старика куда подальше, Фарсонов занял кресло, стоявшее ближе всего к двери. За ним разместился Моисей с Махмудом, напротив сели Ванда и Вадим Ситцев.
  - Господа, я собрал вас здесь, - начал Лев Иванович, - чтобы сообщить, что я остаюсь, не взирая на ваше желание выдворить меня.
  По комнате разлилось гробовое молчание. Первым нарушил тишину Веня Фарсонов:
  - Я лично не согласен, оружие - это еще не повод, - сказал он.
  - Вот именно, - поддержал товарища Махмуд.
  - И на каких основаниях? - вмешалась в разговор Ванда. - Вы сами должны были между собой, - обвела она взглядом Льва Ивановича, Махмуда и Моисея, - решить, кто должен остаться.
  - Основания у меня есть, очень солидные, как и у вас, Ванда, - защищался Лев Иванович, - и как у Вениамина, кажется, Сергеевича.
  - Семеновича, - поправил Фарсонов.
  - Так вот, - продолжил старик, - я располагаю единственной причиной, по которой могу остаться. Но большой, заметьте!
  - И какой же? - спросил Моисей.
  - Я могу застрелить Майю.
  Такого поворота дела никто от Льва Ивановича не ожидал, страх разлился по всему кабинету. От удивления Махмуд открыл рот, Ванда потянулась за пистолетом, висевшим у нее за поясом, Веня Фарсонов резко придвинул к себе лист, который лежал перед стариком, и прочитал на нем ту же самую фразу, Вадим Ситцев потянулся за стаканом воды, а Моисей злобно сжал зубы.
  - Как видите, причина существенная, - выждав паузу, продолжил старик. - Если я убью девушку, то фильм не выйдет, как не произойдет еще много чего. Одни убытки! Попытка усмирить меня приведет еще к одному убийству. Я военный, и вы должны помнить об этом.
  - А вам не жалко ее? - спросил Веня Фарсонов. Жадная улыбка расплылась по всему его лицу.
  - А вам? - передразнил мужчину Лев Иванович, разглядывая лица собравшихся. - Мы все здесь коты, и мясо нам нравится. Правда, еще не известно, кому достанется самый жирный кусок. Может быть, вам, Ванда? Или вам, Вениамин Семенович? Но одно я знаю точно: свои деньги получу только я.
  - Ты получишь их, когда будешь лежать в гробу... - с ненавистью произнес Махмуд.
  - Мой отец всегда говорил, - Лев Иванович сделал вид, что не заметил колкости Махмуда, - будь милосерден к тем, кто ниже тебя. Но и не забывай о том, что хваленая благочестивость может быть всего лишь маской. - Лев Иванович с наслаждением слушал свой голос, словно перед его глазами стоял подзабытый образ усопшего. Он будто ждал этого мгновения целую вечность. Час пробил! - А еще он говорил, что только одна минута дана человеку на то, чтобы оглянуться. Кто пропустит ее, тот не получит вечность, кто не увидит вечность, тот останется человеком... Я понял, что я человек, а поэтому как всякий представитель нашего рода, хочу жить в достатке. А ради этого я пойду за самим дьяволом.
  С самого начала безразлично наблюдавший за происходящим Вадим Ситцев встрепенулся. Когда тот закончил говорить, Ситцев спросил, сдвинув брови, отчего у парня на лбу выскочили несколько глубоких складок, совершенно не вписывающихся в его слишком молодую и немного инфантильную физиономию:
  - А если бы я был дьяволом и приказал бы вам сойти с поезда, вы пошли бы за мной?
  Лев Иванович Разумный пристально посмотрел на него. Они долго мерились взглядами, как делают это повстречавшиеся друг с другом старость и молодость, после чего Лев Иванович опустил глаза и произнес:
  - Нет... Хватит! Вот, - вытащил он из кармана рубашки сотовый и протянул его Фарсонову, - позвоните и скажите, что пять человек отобрано. Специально берег зарядку ради этого случая, - сказав последнее, Лев Иванович нервно рассмеялся.
  У Ванды на лице нарисовалась брезгливость, она все еще держала руку за поясницей, где торчал пистолет, изогнувшись, как кошка, чем сильно притягивала взгляды собравшихся здесь мужчин, давно не занимавшихся сексом. Ванда ждала сигнала от Фарсонова, но тот, как видно, не собирался ничего предпринимать и быстро набрал знакомый только ему номер на своем мобильнике.
  - Постойте! - Моисей, сидевший по правую руку от предводителя, вырвал у него телефонную трубку. - Ну и пускай убивает, ведь материала уже достаточно, - затараторил он, - нам же лучше! Мы выйдем чистенькими, а он, - проводник ткнул пальцем в Льва Ивановича, - сядет в тюрьму.
  - Там ему и место! - не сдержался Махмуд.
  - Заткнись! - крикнул Моисей. Он не любил, когда его перебивали. - Он убьет девку, сядет в тюрьму или не сядет, если наймет хорошего адвоката. Вадим распишет дело. Ты получил все материалы от тех, кто сошел? - Молодой человек кивнул головой. - Мы откатаем положенный срок, за это время наш многоуважаемый босс закончит все свои дела, и тогда мы сдадим ему подготовленный материал, а заодно и труп.
  - Но ты забыл, что трупы гниют, - вмешалась Ванда.
  - При чем здесь это?! - взвыл еще ничего не понимающий Махмуд.
  - При том, что он, - женщина посмотрела на Льва Ивановича, - хочет взять на себя вину за всех.
  - Так пускай убивает тогда, когда ему скажут, - не выдержал Моисей.
  - Могу хоть сейчас, - обрадовавшись, вставил старик.
  - Одна неувязочка: номер пять сломалась, - сказал Веня Фарсонов.
  - Она там совсем не бывает, - поспешил ответить Моисей, - да и тот материал не пригодится: далеко от ее купе, и с нами не связано.
  Смысл произнесенного понимали только трое из собравшихся - Моисей, Ситцев и Веня Фарсонов.
  - Идея, конечно, хорошая, но как на нее отреагирует Пажин... - задумчиво протянул Фарсонов. - Выходит, должны остаться шесть человек?
  - Да! - одновременно сказали трое - Лев Иванович, Вадим Ситцев и Моисей, но в то же время двое последних подумали о том, что не хотят делиться деньгами с еще одним человеком, та же мысль промелькнула в головах Ванды и Фарсонова.
  - Я сам хотел уйти, - тут же воскликнул Махмуд. - Вы меня этим не напугали, хъæддаг куыдзыmæ æлгъысmыmæ*. - Он резко поднялся и отошел к двери, всем видом походя на обиженного ребенка.
  - Может, и его оставим, - сказал Вадим Ситцев, указав на Махмуда.
  - И ты ему заплатишь из собственного кошелька, - рассмеялась Ванда. - У каждого здесь своя роль. Махмуд выдохся, его место не здесь
  Огонек надежды блеснул в глазах Махмуда и тотчас погас. Потом на его лице появилось нечто, что должно было насторожить присутствующих, но никто не обращал на мужчину внимания: все были увлечены беседой, явно доставляющей им удовольствие. Казалось, что каждый из них что-то прокручивал в голове, строил свои планы, козни, злодейства. Ванда так и не убрала из-за спины руку, но теперь вся ее поза говорила о какой-то внутренней неге, о том, что она готова хоть сейчас с кем-нибудь из них лечь в постель. Она оглядывала медленно каждого из претендентов, выбирая любовника этого дня, который она хотела отметить с большим пристрастием к своей персоне и к тому событию, что должно случиться через некоторое время. Она хотела запомнить этот день надолго.
  А в это время внутри Махмуда что-то продолжало расти и шириться. Оно заполняло всю его грудь, все его члены, неторопливо подбираясь к мозгу, чтобы подать сигнал к действию. Еще секунда - и настанет конец, тогда уже будет поздно.
  И вот эта минута наступила - внезапно Махмуд бросился на Моисея. В руках он держал маленький кухонный нож, похожий на те, что лежат в шкафчике в купе проводника. Схватив Моисея за шею, он выдернул его с места, приставив нож к горлу; стул упал, несколько раз подпрыгнув на полу. Не видя лиц смотрящих на него людей и двигаясь предусмотрительно к выходу, и ведя следом за собой опешившего Моисея, Махмуд злобно зарычал, точнее, это были звуки, которые издает задыхающийся от удушья человек. При этом его хриплое дыхание подыхающей твари клокотало, как ссохшаяся погремушка гремучника. Звук был намного страшнее и фантастичнее того, что был произведен им в присутствии этих людей час назад, и он по-настоящему напугал всех сидящих за столом. Теперь не только Ванда вскрикнула, но и, кажется, старик издал что-то подобное.
  - Это я должен остаться, я! - задыхаясь, закричал Махмуд.
  Нижняя губа у него заходила, как сошедшая с петель дверь, а через секунду все увидели маленькую предательскую слезу, которая, выкатившись из правого глаза и на мгновение блеснув при свете тусклых светильников, брякнулась об пол с такой стремительной скоростью, точно стесняясь своего присутствия в кругу взирающих на Махмуда людей.
  Прошли две секунда, и Ванда, потерявшая от неожиданности самообладание, выпрямилась и произнесла довольно резко:
  - Сядь! - стукнула она по столу. - Там за дверью тебя дожидается машинист с моим пистолетом. Мы уже давно решили, что уйдешь ты. Если не отпустишь Моисея, то получишь пулю в лоб. Нам все равно, сколько в поезде будет трупов... и Пажину тоже.
  Махмуд боязливо покосился на дверь, в какой-то миг ему действительно показалось, что за ней скрывается чья-то тень.
  Естественно, Ванда знала, как и Веня Фарсонов, и другие сидящие за столом, что машинист сейчас находится на своем рабочем месте, но эта выдумка ей нужна была для того, чтобы потянуть время и сориентироваться в обстановке, понять и дать другим сделать вывод относительно самого главного в эту минуту вопроса: необходимо ли ей или кому-то другому использовать оружие, ведь Пажин строго-настрого запретил пускать в ход выданные пистолеты? Действительно, никто из присутствующих не знал, как Махмуд поступит в тот или иной момент, даже сам Лев Иванович, который некоторое время назад выдвинул ультиматум, чтобы остаться в поезде, а следовательно, заполучить свою долю от причитающейся пятерке суммы. Что уж говорить о том, что разработанный план появился в голове Льва Ивановича только этим утром, а ведь два дня назад он и не подозревал, что может поступить таким образом. Но вот Махмуд...
  Ванда знала, что если она взведет курок, то просто не сможет не выстрелить. Значит, предотвратить катастрофу должен или Фарсонов, или дед. Но она сомневалась, что первый сделает все правильно, потому что уже два раза была причиной его оплошностей. Первый раз он промахнулся, выстрелив в ногу вместо головы, так как решил поймать ее взгляд, чтобы похвастаться перед ней своей ловкостью и смелостью. Во второй раз вышло еще хуже, так что пришлось отвечать не ему, а ей, и пострадало тогда пять человек вместо одного "заказного".
  Посмотрев на старика, Ванда решила, что он не сгодится для этой операции, ибо ни разу не видела его в действии, а полагаться на первого встречного, который к тому же был еще и чокнутым, - это самая непростительная ошибка, избегать которые ее еще в школе милиции учили. Ибо только тот победит, кто будет заодно. Пока что прошлое связывало ее лишь с Фарсоновым, и лишь с ним она чувствовала себя уверенно в компании этих выродков, а значит, единственно с ним она может быть "заодно". Она быстро взглянула на мужчину, их взгляды встретились. Ванда давала команду, чуть прищурившись, - именно это действие на их профессиональном языке означало приказ к атаке.
  Секунды шли мучительно, Махмуд продолжал протяжно хрипеть, вцепившись одной рукой в шею заложника, а другой приставив к его горлу нож. Вместе с Махмудом задыхался и Моисей, но как-то бесшумно - только глотал раскалившийся в купе воздух. Махмуд не хотел отпускать поймавшуюся в клетку птичку: боялся, что и здесь его обманут. Правда, полностью их обман он еще не осознал, а поэтому стоял, надеясь на какое-то чудо, которое, как он верил, обязательно должно произойти, чтобы наказать их всех за нанесенную ему обиду. "Аллах вместе со мной", - твердил он про себя и даже закатывал глаза, как делают это люди, только что вышедшие из транса или находящиеся под влиянием гипнотизера-самоучки, решившего испытать на своем пациенте действие гипнопедии.
  Но как только Веня Фарсонов приподнялся, чтобы тут же бросится на Махмуда, дверь в купе с шумом открылась и на пороге появился Машинист.
  
  XX
  
  В этом месте Бульварного кольца никогда не было пробок, но в тот день все водители, словно сговорившись, повернули сюда. Информацию о пробках, передаваемую по радио в 13.00, Пажин проворонил и теперь злобно ерзал на сиденье от нетерпения: в 14.00 в клинике наступит время отдыха для пациентов, и если он не успеет приехать за полчаса до положенного срока, все его планы полетят к чертям собачьим. Пажин надеялся попасть к жене к половине второго, теперь же встреча передвинется на час назад. А что ему делать все это время? Наблюдать за занавешенными окнами палаты, сидя в машине? Или, быть может, отправиться в закусочную и подарить хозяину заведения лишние деньги? Нет уж, увольте, есть ему не хотелось, как и сидеть за чашечкой кофе в завшывленной забегаловке, глядя на то, как люди с удовольствием поглощают гадкую пищу.
  Вот уже третий день ни один кусок не лез ему в горло. Всю жизнь Пажин ел наспех, стараясь каждую минут потратить на работу. Теперь же времени у него было предостаточно, чтобы наслаждаться всеми вкусами разнообразных кухонь, цедя самое дорогое вино, но есть, как ни странно, почему-то не хотелось. Первая жена, забеспокоившись, отправила его к самому лучшему в столице доктору. Сданные анализы не показали каких-либо нарушений в организме, как, впрочем, не ухудшилось и его самочувствие от каждодневного недоедания. Витамины! - на том все исследования эскулапа закончились, и Пажина мирным эскортом отправили к заждавшейся жене.
  Вторая супруга Юлия Павлова как-то предприняла попытку пойти по тому же пути, что и первая жена, но Пажин вовремя остановил ее, сказав, что любые встречи с медиками его угнетают и наводят на него тоску, разрушая его талант. На том и порешили: Пажин продолжал скудно питаться, а Юлия Александровна - готовить большими кастрюлями супы, жарить противнями пироги, а между делом уговаривать мужа съесть хотя бы один кусочек вкусного овощного рулета с грибами.
  Однако Пажин все-таки побаивался любых симптомов проявления болезни, которая могла вогнать его в могилу; особенно это чувство обострилось, когда он узнал, что должен наконец-то стать отцом. И странный недуг показался ему тогда катастрофически опасным, ведь впереди его ждала целая жизнь, проведенная с любимой дочерью...
  Пажин посигналил красивой женщине, которая пыталась подрезать его, и направил свой джип в маленькое пространство, образовавшееся впереди. Нет, так не пойдет: уступать место он не привык, даже таким очень приятным особам. Женщине пришлось сбавить газ и пропустить недовольного водителя.
  Обойти нас сможет только сам дьявол. Смотри в оба, а то и тебе придется плавать в крови.
  Пажин посмотрел по сторонам, словно ища того, кто сейчас с ним заговорил. С некоторых пор этот скверный шепелявый голос начал пугать его, преследовать, наполняя его жизнь кошмарами.
  Жену увезли в клинику, когда Пажину впервые приснился этот человек; он был весь в крови с раздробленным черепом и такими же рыхлыми фалангами пальцев. Появившись из неоткуда, человек шел за ним по пятам - по темным улицам, душистым паркам, поднимался за ним в квартиру, обедал вместе с ним и даже ложился в его собственную постель. Он спал вместе с ним, когда у Пажина закрывались глаза, и вставал по зорьке, когда Пажин слышал звонок будильника, оповещавшего о начале нового дня. И, наконец, этот человек любил с ним разговаривать, когда этого Пажин совсем не ждал. Требовалась огромная сила воли, чтобы заставить его замолчать, и с каждым разом Пажин становился слабее, а его оппонент, наоборот, мужал, питаясь его соками, чувствами, мыслями, поднимаясь над ним, как Соломон, ища поддержки в том мире, о существовании которого Пажин не хотел знать.
  Сегодня в машине их тоже было двое...
  Мужчина, ехавший по правую сторону от Пажина в ультрамариновой Маzda МX с откидным хардтопом, беспрестанно пялился на него. Пажин грозно смерил его взглядом, но брюнет с золотыми часами на руке и не думал отворачиваться, прощупывая глазами не только салон его автомобиля, но и его душу. Пажин открыл окно и выбросил в сторону непонравившегося ему типа пустую банку из-под Пепси. "А что ты на это скажешь? Лови, кретин", - подумал он и ухмыльнулся.
  Любопытный недовольно отвернулся, но через несколько секунд начал снова изучать физиономию Пажина. Теперь в глазах брюнета проскользнуло и другое чувство - он был слегка напуган. Пажин осмотрел салон своего автомобиля и, убедившись, что внутри нет ничего подозрительного, что могло бы привлечь внимание назойливого типа, вздохнул, и взглянул в зеркало заднего вида.
  За его машиной тянулся хвост разноцветной анаконды. Мимо спешили маленькие букашки - люди, которых анаконда могла бы в мгновение ока стереть с лица земли лишь только один из зверьков вздумает перебежать дорогу пресмыкающемуся. Тем не менее маленькие букашки пробегали мимо машин, раскидывая веера золотистых волос, мозоля глаза попками, красивыми ножками, бренча музыкой многочисленных украшений, бархатом голосов и наполняя воздух тысячами сладких запахов парфюма, скрадывающих горьковатую вонь отработанного бензина, струящуюся из всех машин, где находились вечно спешащие, как и сам Пажин, жители города.
  Сидеть в автомобиле становилось невыносимо, анаконда ползла очень медленно, и Пажин снова взглянул на любопытного брюнета, и, как ожидал, встретился с его рыжими глазками. Страх! Он теперь отчетливо читался в широко раскрытых глазах незнакомца, все мышцы на его лице напряглись.
  Ему что-то не нравится. Его кто-то пугает. Ты виновен в его страхе. Оглянись...
  Пажин оглянулся, но ничего предосудительного не обнаружил. Заднее сиденье было пусто, не считая огромного плюшевого зайца, похожего на Багс Банни, занявшего левую часть диванчика, обтянутого черной кожей. Этого зайца Пажин вез жене.
  Незнакомец словно прилип к его лицу, улыбался, ибо, как и все, кто встретил в этот день Пажина, он заметил белую тряпичную салфетку, заткнутую за ворот, которую кинорежиссер забыл вытащить, когда завтракал в это утро. Ее видели все, кроме Пажина.
  Неожиданно зазвонил телефон; это была Юлечка. Сначала Пажин не разобрал голоса, несущегося из динамика, как и не понял, что ему хотят сказать. На другой стороне невидимого провода долго сморкались, затем он услышал какое-то поскуливание, и, если бы эти действия продлились дольше десяти секунд, разговор бы не состоялся. Следом кто-то дико рассмеялся и фальцетом понес какую-то тарабарщину, будто запищал хорек. Потом наступила пауза, на мгновение, которую Пажин отнес к плохой связи, и, наконец, он услышал родной голос. Но он плакал! Его жена через каждое слово протяжно всхлипывала, материлась и говорила, что выбросится из окна. Только через десять минут он понял, что произошло, только после дважды повторенной фразы.
  "У меня не будет маленькой девочки".
  У тебя не будет прелестной златокудрой малышки. Ты никогда не услышишь ее голоса, потому что ты ничтожное дерьмо, от которого разит смрадом и нечистотами. Ты дерьмо, дерьмо! Так зачем же ты сидишь в своей машине, нюхая чужое зловонье? Ты должен поделиться своим дерьмом, облить их своим чадом, чтобы они больше не смели над тобой потешаться, чтобы они поняли, что ты - тот самый человек с раздавленным черепом и костяшками...
  - Это ты дерьмо! - заорал Пажин, глядя на улыбающегося водителя в ультрамариновой Mazda.
  Пажин выскочил из машины, держа в руках ракетку, которую забыл занести домой, когда вчера возвращался с теннисного корта. Раскрытый сотовый, в котором еще рыдал голос его жены, дрожал в другой руке.
  - Это ты дерьмо! И это от тебя воняет. Смердит, мать твою.
  Пажин начал бить ракеткой по стеклу ультрамаринового автомобиля, за которым виднелось побелевшее лицо брюнета.
  - Это ты во всем виноват! Ведь ты знал?! Поэтому ты мне скалился, мразь! А теперь ты сидишь и думаешь, какой ты хороший, что все знал!
  Ракетка раз за разом оставляла вмятины на капоте ультрамариновой машины, на крыше, на багажнике. Окна, до этого отбрасывающие радостных зайчиков, стали грязными, по ним поползли белые змейки, заворачиваясь в паутину, и слышался треск лопающегося стекла.
  Водители стоящих поблизости машин разбежались, как тараканы, следом за ними удирали пугливые прохожие. Только два подростка с интересом наблюдали за творящимся беспорядком, стоя предусмотрительно с другой стороны черного забора, отделяющего дорогу от парка. Где-то послышалось завывание милицейской сирены. Не обращая на нее внимание, Пажин продолжал долбить ультрамариновую машину, где, пригнувшись к полу и обхватив голову руками, трясся беззащитный человек.
  Наконец Пажин понял, что он стоит по середине проезжей части и колошматит ракеткой по чужому автомобилю. Скорее всего, в чувство его привел вопль какой-то тетки; она кричала: "Бесстыдник, скотина", но ему послышалось: "Дерьмо ты самое настоящее!" Он обернулся к голосящей женщине и уже направил свое оружие в ее сторону, когда позади себя услышал резкий вой сирены. Милицейский сигнал был теперь совсем близко, за соседним домом. Еще мгновение, и из-за угла выпрыгнула бело-синяя машина с крутящимся на капоте проблесковым маячком.
  Бежать!
  Правильно, ты уносишь ноги, чтобы они не видели твоего дерьма и моей крови, которую пролила твоя жена. Тебе нужно бежать, чтобы никто не видел твоей крови. Беги!
  Пажин схватился за голову и помчался. Все видели бегущего человека, продирающегося сквозь толпу и пугающего своим видом прохожих, но на вопрос правоохранительных органов: "В какую сторону он убежал?", никто не мог ответить, как будто этот эпизод стерся из памяти случайных свидетелей. Пострадавшего, замурованного в автомобиле, пришлось уговаривать, чтобы он вышел из своего убежища.
  - И не подумаю! - вопил потерпевший, забившийся от страха в прогал между сиденьем и рулем. - Этот придурок сейчас выскочит из-за угла и всадит в меня нож или... или вставит ракетку в задницу. Вас всего двое, а он один и с кипящими мозгами.
  Крик до смерти испугавшегося брюнета несся по двум улицам, как эхо, также не унимался и вой милицейской сирены. И эту какофонию не могли заглушить перешептывания любопытных, собравшихся у двух машин, одна из которых походила на утиль. Позади все еще тянулся хвост анаконды, те, кто не выпрыгнул из своих автомобилей при виде сумасшедшего, теперь выглядывали из окон авто, пытаясь понять, что же случилось впереди. Крики брюнета подстегивали Пажина, как плетка, заставляя включить шестую скорость, он несся к ближайшему метро. Ему подумалось, что только таким образом можно спастись от гнавшегося за ним человека. Да-да, он видел его лицо, мелькавшее в толпе среди других, он видел его глаза, которые словно говорили ему: "Я тебя все равно догоню, дерьмо!" Только в метро можно стать невидимым, раствориться в толпе, и тогда, возможно, тот оставит Пажина в покое.
  Пушкинская площадь говорила на разных языках, но Пажину казалось, что в этот день с ним разговаривает только один человек - это его голос он слышит среди тысячи и видит, как открываются рты прохожих, из которых вылетает знакомый шепот: "Не уйдешь, дерьмо!" Пажин тут же закрыл уши, больше не желая его слышать.
  Он ворвался в эту толпу, не видя ни лиц, ни социальных знаков. Внизу, в переходе, стало ужасно душно и темно; людей здесь было больше, чем обычно - около сотни. Они стояли стеной - парами, группами, в одиночку. Кто-то пел, кто-то истерично смеялся, а кто-то рыдал. В центре толпы находился человек, окруженный ею. Это был священнослужитель, русский поп, читающий псалмы за упокой души убиенных, человек в черной рясе, как черный призрак в ночи. Он принес с собой кадило, но почему-то не задействовал его, поэтому церковная утварь безжизненно покачивалась в его руке, источая ненавистный Пажину запах.
  Здесь кого-то приветствовали. Пажин даже подумал, что именно он стал виновником пристальных взглядов столпившихся, хотел пройти мимо, но спины сомкнулись перед ним, и он оказался в ловушке. Его вынудили здесь остаться. В знак благодушия к влившемуся в их ряды мирянину, поп повернулся к Пажину и снова затянул свою заунывную песню; теперь звуки знакомых слов неслись в сторону вжавшегося в стену человека.
  - У меня тогда братишка погиб, - словно обратившись к Пажину, прошептала стоявшая неподалеку девушка в помятых джинсах и с таким же помятым лицом и глазами. Сгорбившаяся старушка по правую руку от Пажина вмиг выпрямилась и произнесла довольно громко:
  - А мой по дороге в больницу Склифасофского. Два внука остались...
  - Тш-ш-ш, - послышалось впереди.
  Поющий, как будто услышав разговор двух женщин, повысил голос:
  ...аще бо и согреши, но не отступи от Тебе, и несумненно во Отца и Сына и Святаго Духа, Бога Тя в Троице славимаго, верова, и Единицу в Троицу в Единстве православно даже до последняго своего издыхания исповеда...
  Звуки молитвы долетали до потолка и, натолкнувшись на преграду, молниеносно разлетались по сторонам, заглушая все шорохи и звуки. Спешащие прохожие все чаще начали останавливаться и осенять себя крестом и только потом продолжали свой путь; уходили и те, что простояли здесь дольше положенного времени, и те, что пришли отдать дань памяти своим родственникам, близким, друзьям.
  За фигурами столпившихся людей впереди Пажина освободилось пустое пространство, за которым виднелась стена; на ней находилось то, что Пажин никогда не видел, когда ему случалось проходить по этому переходу. Да и мог ли он заметить то, что вросло в стену, а может, в то время, когда он здесь проходил, этого и не было вовсе? Памятник погибшим. Да, он слышал о теракте 2000 года, но ничего не знал о Стене памяти жертвам того рокового события, а именно она предстала перед взором Пажина, как зажженная свеча в сумрачной комнате. "Погибло 13 человек, пострадало 118", - прочитал Пажин на бледной доске, а рядом на маленьком каменном постаменте лежали букеты цветов - символы любви всех, кто знал усопших.
  Вон тот в серой рубашке и малиновом галстуке с непонятным аляповатым рисунком, расфуфыренный, как клоун, мог бы оплакивать своего друга. Правда, в этой обстановке мужчина принял совершенно неподобающий вид - точно на лицо ему натянули яичную скорлупу, чрезмерно толстую, отчего цыпленку оставалось только задохнуться - так наигранно-натянутыми показались Пажину мимика и жесты этого недотепы, что ему стало даже стыдно за чужака. "Нет, все-таки он брат, наверное, радуется оттяпанной жилплощадью", - подумал Пажин.
  Были здесь и другие лица, бесстрастные и не трепещущие от разрывающей сердце молитвы. Томные люди, словно заглянувшие сюда насладиться чужим горем, ни разу не видя и не ощущая собственного или, наоборот, ощутив то, что переплюнуло их мучения, отчего они навсегда надели на себя личину равнодушия. Возможно, подумал Пажин, сейчас ему следует находиться в окружении именно этих любопытных, хотя он мог и ошибаться.
  - Помилуй и помоги, помилуй и прости, - затараторила старушка с рваной испитой котомкой, зажатой в левой руке. Правой женщина поминутно крестилась, кладя поклоны в сторону поющего священнослужителя. Пажин не заметил, когда пожилая женщина облюбовала место рядом с ним, но одного взгляда на нее хватит, чтобы разжалобить любое жестокое сердце, если бы эта старушонка с вершок попалась бы на пути в церковь с протянутой рукой. Особо привлекало ее лицо, не совсем сморщенное, но как будто натертое ваксой времени от долгого прозябания в нищете. Ее руки были совсем крошечными и казались невидимыми при свете тусклых фонарей павильона и свечек в руках молящихся.
  - Господи, спаси мою душу, дай увидеть тебя воочию. Прими мя у себя, как дочь, - шептала старушка.
  - Возьми, - Пажин протянул женщине сто рублей. От неожиданности бабка обмякла, в глазах появился огонек, но бумажку не взяла.
  - Тут не запасешься, а там они уже не нужны, - и продолжила класть поклоны, глядя на огромный крест, висящий на шее священника.
  Литургия закончилась, и поп двинулся к выходу из подземного перехода; одна часть толпы последовала за ним, другие устремились в метро, чтобы продолжить свои прерванные дела, от которых их оторвал церковный обряд. Милиция пыталась контролировать обрушившийся на все ходы и выходы человеческий поток, но управлять толпой во все времена не удавалось ни одному человеку, так что и стражи порядка вскоре отступили, прижавшись к стенкам и надеясь, что толпа не сметет их под собой.
  Послышались детские крики, кто-то вопил о помощи, кого-то придавили. Ор был похож на мольбу и вскоре потонул в топоте сотен ног. Уже не казалось парадоксальным, - хотя мысль о том застучала в разбушевавшихся умах, - что власти и здесь забыли о простой, но от этого не менее существенной вещи - необходимости закрытия перехода во время поминальной службы. Это обстоятельство, скорее, и стало причиной давки. Толпа оттиснула Пажина в самый дальний угол, так что он оказался рядом со Стеной плача. Лица погибших на фотографиях как будто хмурились, они следили за каждым его движением и, казалось, ждали чего-то, словно перед Пажиным были не простые фотографии, а картина с ожившими наблюдающими глазами.
  - Стойте! Стойте! - заголосил Пажин. Все лица повернулись в его сторону, один милиционер стал продираться сквозь толпу - туда, где стоял Пажин.
  - Стойте! Батюшка!
  Поп, в это время поднимающийся на улицу, остановился и повернулся, ища глазами того, кто позвал его.
  Пажин с неистовством двинулся ему навстречу, небрежно расталкивая всех на своем пути, работая не только локтями, но и ногами, которыми он бил особо неподвижных людей, вросших в землю то ли от своей медлительности, то ли от обладания большим количеством времени. Несмотря на то, что Пажина не хотели пускать, он все-таки достиг того места, где его ждал священник. Уже находясь в двух метрах от него, Пажин снова закричал, как только увидел, что поп намеревается продолжить свое восхождение. Этот последний возглас окончательно убедил церковного служителя, что человек, так рьяно пробивающийся сквозь толпу, идет к нему с благим намерением, и было возникшее ощущение страха оставило священника ради этого крикливого и прыткого мирянина.
  Когда их отделяло всего два человека, Пажин схватил попа за рукав, тот отшатнулся, и по его лицу пробежало недовольство, а также появилось желание побыстрее отвязаться от невоспитанного мужчины. Люди, еще поднимающиеся вверх, и единственный милиционер, тоже добравшийся до священника вслед за Пажиным, стали с интересом следить за разворачивающейся сценой. Кто-то даже остановился, прилипнув к стене подземной лестницы, кто-то даже хихикнул и повертел пальцем вокруг виска. Но Пажин, казалось, не замечал всех ужимок толпы, он стоял, стараясь отдышаться и стирая капли пота со лба.
  - Батюшка, благословите, - наконец-то выдавил из себя через несколько секунд, когда почувствовал, что уже может говорить.
  В то же время он увидел вставшего рядом с ним милиционера, но тот не испугал его, напротив, Пажин еще ближе придвинулся к попу и занял нижнюю ступеньку, самую ближнюю к священнослужителю. Пусть смотрит, подумалось Пажину, на того, кто решил покаяться, ибо только это может спасти меня, а дальше... будь что будет.
  - Бог прощает, - сказал священник, осенив его крестом, после чего отвернулся, чтобы продолжить свой путь.
  - А крест? - остановил его Пажин.
  - Что? - поп надменно взглянул на мужчину.
  - Я должен поцеловать его, - Пажин указал пальцем на золотой крест, висящий на толстой шее священника.
  Поп недовольно оглядел горстку наблюдающих за ними людей. Движение на Пушкинской приняло обычный для этого места круговорот - даже то пространство, которое заняли все участники этой сцены, не мешало людям спускаться и подниматься по лестнице. По крайней мере, пока никто из прохожих не выказал своего недовольства по поводу незаконно занятой территории, как произошло бы в любой другой ситуации.
  По лицу милиционера можно было понять, что он как страж порядка защитит священнослужителя от любых напастей, исходящих от странного мужчины. С другой стороны, как правозащитник он мог бы встать и на сторону этого бедолаги с вывихнутыми мозгами и блуждающим взором на лице, ведь, должно быть, тот был одним из тех, кто пришел сюда почтить память усопших, а следовательно, ему самому нужна была божья помощь, которую призван оказывать страждущим святой отец. Но самое удивительное в этой истории стало то, что менту в эту минуту захотелось самому получить благословение и почему-то именно от этого святоши, не пожелавшего снять со своей груди креста. И почему-то именно в это мгновение милиционер решил, что если священнослужитель откажется снимать золотое украшение со своей жирной шеи, то он сам заставит его сделать это. То же самое пришло в голову и молодому человеку в тоненьких очках, спешащему на деловую встречу в "Макдональдс", опаздывающему, но несомненно уверенному, что этот эпизод в его жизни окажется намного интереснее какой-то сделки по продаже автомобиля его очень хорошего знакомого.
  Увидев неодобрительные взгляды собравшихся, священник, громко вздохнув, протянул руку к кресту. Пропустив голову через толстую цепочку, поп понял, что дальше дело не продвинется: его волосы запутались и не хотели выпускать дорогое украшение.
  - Я помогу, - Пажин протянул руку, но поп показал жестом, что справиться с возникшей заминкой самостоятельно, и запустил руку в серо-черную гриву волос. Через несколько секунд крест все же оказался в его руках.
  - Милостью Господа, нашего отца, яко для всех, отпускаю вам грехи, - изрек поп и протянул крест к Пажину, чтобы тот поцеловал его.
  - Сделайте за меня, пожалуйста, - с мольбой в голосе попросил Пажин, смотря на священника.
  Все любопытные, как и сам поп, недоуменно воззрились на нечестивца, который, выпрямившись, как ни в чем не бывало ждал ответа святого отца. Тот единственный раз в жизни почувствовал себя в замешательстве - ему хотелось обругать грешника, воззвать к его грязной душонке, упрекнуть за недостойный мирянина поступок, но самое страшное - отдать его на растерзание демонов, наложив епитимью или того хуже - потребовать у Господа наказания для этого человека... Да как он может брезговать Крестом Христовым?
  Оскверненный крест, как будто в подтверждение, два раза качнулся в руке попа и мирно затих. А следом священник опустил руку с украшением и двинулся наверх, сгорбившись, словно вся нечистая сила уселась на его широкие плечи.
  - Постойте, - опомнился Пажин, - там... сифилис, много микробов... понимаете? Я просто боюсь.
  - Вы хоть в церковь-то ходили? - не оборачиваясь, прогремел поп.
  - Давно.
  - А крест целовали там? - Теперь мужчина в рясе смотрел на своего мучителя более добродушно, хотя его широкие брови еще были сдвинуты в тугую широкую полоску.
  - Бывало, - Пажин поднялся на две ступеньки выше, чтобы быть ближе к священнику, за ним последовали и свидетели этого странного происшествия.
  - Брезгуете Богом?! Церковь - это больница, мы здесь не заражаем, а лечим. Он забирает все! - Поп поднял крест и потряс им в дрожащей руке.
  Проходящая мимо моложавая женщина остановилась и осенила себя крестом, после чего продолжила спуск в метро. Колебавшийся уже несколько часов мент, приставленный к памятному митингу, чтобы следить за порядком, выполнил свою работу превосходно, и сейчас воздел свои руки к небу и после перекрестил себя три раза. Не удержался и любопытный мужчина в очках; совершая троекратный молитвенный жест, он просил всех святых об удачном исходе сделки, конечно же, в пользу своего гонорара за ходатайство.
  - Все же... - Пажин не знал, что сказать в свое оправдание, хотя мысленно и отметил гипнотическое влияние креста на всех собравшихся, но внутренне не хотел повиноваться: что-то его сдерживало или кто-то.
  Если ты его поцелуешь, то люди откажутся тебе служить. Разве ты не видишь, как обманчив этот блеск?! Разве ты не слышишь меня, твоего хозяина, приказывающего тебе бежать прочь, расстаться с этой побрякушкой, которая может сделать тебе больно, выпустить меня. Ты еще не забыл, как я выгляжу, как я страшно пою, а пою я вот так: Шшшшшшшшш. Убей его, убей!
  Пажин закричал, схватившись за голову, и кубарем бросился вниз по лестнице. Он не предполагал, что в тот самый момент, когда он скрылся в мрачном туннеле метрополитена, милиционер включил рацию и попросил подкрепление. Пажин не думал о том, что люди, встречающиеся ему на пути, - а их было несметное множество, как и следовало ожидать от сонных будней большого города, - смотрят на него, как на сумасшедшего. Он также не знал, куда ему нужно бежать, спасаясь то ли от самого себя, то ли от человека, гнавшегося за ним и подстегивавшего безумца своей шипящей плеткой. Как бы то ни было, Пажин увидел подъезжающий поезд.
  Он впрыгнул в вагон и здесь тоже столкнулся с десятками настырных глаз, не желающих пропустить без внимания этого взъерошенного человека, который двигался из центра вагона в конец, одной рукой хватаясь за поручень, а другой прикрывая свое лицо растопыренными пальцами. Пажин не хотел смотреть на людей, ибо в каждом обращенном к нему лице видел очертания преследовавшего его человека. Вот тот удивленно смотрит на него, облачившись в образ юной девицы с золотыми волосами. Вот, оторвав взгляд от SMS-сообщения, которое только что читал, он глядит из-под бровей мужчины в ковбойской шляпе. Теперь его лицо перепрыгнуло и прилипло к женщине средних лет с короткими каштановыми кудрями (эта пялится недовольно, поджав губы). К Пажину поворачивается седовласый старичок с круглой черной бородкой и большим чемоданом в руке, лицо его меняется - сначала худеет нос, превращаясь в заостренный крючок, потом полнеют губы и наливаются кровью; глаза меняют цвет от нежно-голубого к мутно-зеленому, они словно выцветают и блекнут, и последний аккорд - кожа расползается дырами и трещит по швам, из всех отверстий сочится сукровица и какая-то слизь; лицо сразу теряет свой здоровый цвет, становясь болотно-желтым. Старик открывает рот и говорит: "Убей, убей, убей их!"
  Но Пажин ответил, что не слышит его, и сел на освободившееся место.
  Почему-то никто из пассажиров не захотел делить с ним одну скамью - два человека встали, когда Пажин присел. Поднимаясь со своих мест, они недоверчиво обводили его взглядом, брезгливо поджимая губы или улыбаясь. Что же в нем не так? Может быть, преследователь и на нем оставил свой отпечаток? Пажин посмотрел на свое отражение в черном стекле и тут же вскочил, как ужаленный. Этот человек, сидящий напротив него, в окне, нагло усмехался, скривив неровный рот. Он же направился за Пажиным, когда тот продирался к ближайшей двери; преследователь скалился и облизывал ссохшиеся губы, за воротничком у него висела огромная простыня, похожая на салфетку, которой подтыкают ворот ребенку, сидящему за столом...
  Пажин никогда не жаловался на свои трудности и не просил помощи у родителей. Друзья - пожалуйста, но вот помощь от семьи казалась ему делом слабовольных, стремящихся к самообольщению, тех маменькиных сыночков, которые рождаются в других семьях. Он был не единственным, хотя и пользовался единолично всеми нажитыми родителями почестями и благами... В их семье был еще один ребенок, умерший в возрасте 15 лет, в то время Пажину вот-вот исполнилось двадцать. Он смутно помнит, что стало причиной той трагедии, да и никогда не задумывался над случившимся - просто вычеркнул этот эпизод из памяти.
  Пажин был не таким, как его младший брат, запрещал матери называть его Пашенькой уже с 12 лет. И когда та липла к нему с объятиями и материнскими поцелуями, дико кричал, просясь на волю - туда, где на улице играли его сверстники из менее благополучных и состоятельных семей. С ними он мог расслабиться, но только не с младшим братом и родителями, которые, как думалось Пажину, не особо любили его, особенно мать.
  - Пашенька! Пашенька, ты почему не выпил таблеточку от желудка?
  Пажин оглянулся, ища того, кто позвал его. Люди на платформе вытянулись в шеренгу, вбирая в свои ряды опоздавших - разные персонажи, в разных одеждах, молодые и старые, богатые и бедные. Одна женщина, одетая во все черное, с щелочками вместо глаз и губами без помады, стояла рядом с Пажиным. Она следила за часами над входом в черный туннель, из которого вот-вот должен выбраться поезд. Спортивного типа парень по правую руку от Пажина клеил глазами пышногрудую барышню с большим вырезом на загорелой спине.
  - Пашенька, я устала ждать, когда ты съешь еще одну ложечку супа?
  Пажин напрягся: там, за десятками фигур, колышущихся от жары, как мираж, он заметил знакомую прическу - курчавые белые завитушки, уложенные с помощью украшенного камнями серебряного ободка. Профиль лица как будто тоже родной, да, не могло быть никакой ошибки - это была мать Пажина!
  Он двинулся ей навстречу, но женщина свернула за каменную арку, тем самым отрезав всякое поползновение Пажина встретиться с ней, однако он решил не сдаваться и побежал. Видел, что женщина направляется к эскалатору, где растеклась людская "пробка", которая вполне могла бы помешать белокурой старушке скрыться раньше, чем ее настигнет сын.
   Пажин приблизился к толпившейся массе, люди здесь были такими же нетерпеливыми и жадными - никто из них не хотел пропускать торопящегося мужчину. Толпа поглотила старушку, растворив ее в своем количестве, теперь Пажин не видел "мать", даже встав на цыпочки.
  - Мама, - крикнул он.
  Его голос потонул в общем гудении, которое источала не только толпа, но и все стены неизвестной ему станции метрополитена; наконец-то Пажин увидел ее - эскалатор дотащил белокурую женщину до самого верха, где заканчивалось механическое движение, уступая место бетону. Несмотря на то, что старушка стала недосягаемой для Пажина, он был уверен, что догонит ее. Ему нужно было успеть, и он снова побежал.
  - Куда ты прешься, кретин!
  - Поосторожнее!
  - Все равно не успеете!
  - Не вам судить, - огрызнулся Пажин, продолжая расталкивать ойкающих женщин и матерящихся мужчин.
  Его голова к этому времени стала пустой, как пробка, но с явным намеком на существование - он понимал, что ему говорят, и слышал собственный голос, людей, преградивших ему дорогу. Да, этих существ нельзя отнести к тем, кто заслужил право войти в этот мир без обид и скандалов, они ничем не отличались от его брата, который в какой-то момент решил, что должен победить Павла. Безусловно, брат был умнее и сильнее своего противника - да что и говорить! - он смело проходил любое испытание, которое уготовила ему жизнь, все для него было просто и понятно, словно он пришел в этот мир не завоевателем, а собирателем чужих плодов. Так, сперва брат отнял любовь родителей, просто однажды родившись. Потом заручился дружбой всех друзей Пашеньки, следом самым нежным чувством к нему воспылала единственная девушка, которую еще будучи молодым любил Пажин. Младший брат отнял у старшего даже любимые школьные предметы, что заставило последнего переметнутся к иному пристрастию - он начал увлекаться кинематографом в тайне от всех. Но как-то Игорь обнаружил в его комнате старенькую кинокамеру, купленную Пашенькой на родительские деньги...
  Да, Пажин был жадным и не хотел делиться самым сокровенным даже с близким человеком, но ведь так и должно быть: каждому своя воля и свои награды, и можно ли свою улыбку подарить чужому, когда она нарисовалась на твоем лице под влиянием собственных эмоций. Он считал, что свое счастье должно принадлежать только тебе, как и чужое - чужаку, ведь брат не делился с ним своими чувствами. Нет, он был бóльшим эгоистом, чем Пашенька. И когда брат нашел камеру, то тоже захотел участвовать в процессе, который затеял Пажин. Возможно, это и погубило его, ибо подросток Пашенька посчитал, что ни за что на свете не разделит со своим братом будущей славы, а это в некотором роде и есть выражение еще одной любви, может, для кого-то самой сильной...
  Женщина с седыми волосами стояла в конце коридора. Сейчас Пажин шел по этому туннелю с темно-серыми стенами; здесь не было ни рекламных плакатов, ни людей, только коридор и в конце силуэт женщины, обрамленный со всех сторон светом. Странным образом этот путь был ему знаком, чего вполне хватило, чтобы удвоить силы и дойти до конца туннеля, чтобы снова поздороваться со своей матерью.
  Уже находясь наверху, Пажин зачем-то обернулся. Параллельно ему, по эскалатору, движущемуся в противоположную сторону, спускалась все та же женщина с седыми волосами. Он попытался объяснить себе, каким образом мать за такой короткий промежуток времени успела свернуть с намеченного пути и вернуться к началу, но его мозг не воспринимал любые попытки заставить его думать. Все же одной мысли удалось проскочить сквозь толстую заслонку - мать не хочет его видеть! Но сделанный вывод не остановил Пажина, а наоборот, заставил последовать той же дорогой, которую избрала пожилая дама; коридор свернул, и теперь мужчина спускался по эскалатору.
  Впрочем, то, что видел Пажин в лице той самой мистической старушки, на самом деле являлось плодом его воображения, а не реальностью. И те женщины с жемчужными волосами, которые появлялись то тут, то там, были совершенно различными людьми; единственное, что их объединяло, - это роскошная седая шевелюра. Можно сказать, что в метро столицы тьма таких женщин с подобными волосами! И когда Пажин все же настиг неуловимую старушку, та естественным образом исчезла, как и следовало ожидать от галлюцинации. Не ожидая подобной развязки, мужчина растерянно захлопал глазами, а когда понял, что никакого коридора в помине не может существовать и он всего лишь сидит на одной из лавочек неизвестной ему станции, где собственно и начал галлюцианировать, он ужасно разозлился на себя самого, точнее, на того человека, преследователя, который привел его сюда.
  Вспомнив об очень важном деле, он достал телефон и набрал знакомый номер.
  - Алло! - пробасил телефон.
  - Сегодня ты закроешь двери, понял? - холодно отчеканил команду Пажин. - Мы так решили. На неделю. - Он сложил в уме некоторые цифры и только потом произнес: - Сегодня 14 августа, 21 двери должны открыться. Слышишь? Ни днем раньше! Кстати, как там поживает моя дорогая?
  - Ваша экс-жена?
  - Да-да!
  - Варвара Никитична в полном порядке, как и ее родственница.
  - Превосходно!
  Пажин оглянулся и зашептал:
  - Труп надо было снести подальше от железной дороги. Ну, да ладно!
  - Какой труп? - взволнованно произнес голос.
  - А разве вам не сказали?.. - Пажин быстро захлопнул трубку и посмотрел на молодую парочку.
  Юноша и девушка, не старше двадцати лет, распространяли стикеры. На шее у каждого болталась картонка, на которой был написан призыв одной радикальной партии. "Мы за доступные наркотики", - советовал лозунг. Таким же антисоциальным казался и их наряд: оба - в белых обтягивающих одеждах, причем, девушка выглядела довольно вульгарно благодаря короткой юбчонке клешем и сильно накрашенным глазам, лучащимся радугой и звездами. Молодые люди останавливали случайных прохожих и впихивали им в руки разноцветные картинки, призывающие легализовать марихуану. Кто-то тут же выкидывал "разукрашки" на пол, отойдя от вызывающей парочки на два шага, а кто-то складывал призыв в сумочку или дипломат, весело улыбаясь. Должно быть, большинство из тех, кто забирал с собой печатную продукцию, считали весь этот маскарад еще одним проявлением подземной клоунады, хотя были и иные, как Павел Пажин.
  Он подошел к двум "патриотам" наркотиков и вырвал из их рук пакеты с антипрогибиционистскими стикерами. От неожиданности юнцы выпучили глаза и хотели закричать, но Пажин рявкнул, как лев:
  - Молчать!
  Раскрыв пакеты, Пажин удостоверился, что завладел всей печатной продукцией, и уже собирался покинуть молодых радикалов, как вдруг получил удар под дых от двадцатилетнего сопляка, сжавшего для уверенности руки в маленькие кулачки. Честно признаться, такого ответа Пажин не ожидал, он хотел схватить обнаглевшего сосунка, но пацан неожиданно превратился в брата Пажина. "Радуешься, что живешь на этом свете?" - хихикнул тот и оскалился неровной улыбкой.
  Губы Пажина задрожали, а руки опустились, и когда это произошло, его снова огрели - на этот раз по коленке. Рослый Павел сполз к полу, обхватив больное место, и застонал совсем по-старчески, заохал.
  - Ну что, дед, гони стикеры! Если тебе не нравится, что мы делаем, то можешь подавать в суд на нашу организацию. Мы же выполняем работу, а ты нам мешаешь, - сказал осмелевший юнец.
  Время словно остановилось на краешке той территории, где стоял Пажин и смелый паренек; за пределами этого царства все словно ускорилось - люди проносились, как ураган, но Пажин не замечал этой метаморфозы, как и не слышал ничего, кроме шепота, вылетающего из раскрытого рта парня.
  - Эй, ты не слышишь меня? Я же твой брат, - говорил с Пажиным умерший. - Тот, которого ты отправил на тот свет. А я вот помню тебя. Ты посадил меня в машину... Тормоза были неисправными. Ты ведь знал об этом? А я ехал, ехал, и все думал, когда же закончится дорога!
  Пажин начал пятиться, а парень наступать. Юнец почувствовал свою силу и хотел отомстить старику, который не должен был вмешиваться в их активистскую работу, ведь это же не он платит им деньги, так почему же он вправе отнимать у них единственный заработок?
  - Это не родительские деньги, - защищался парень, глядя в мутные глаза Пажина. - Это наш заработок. И мы не хотим, чтобы кто-то отнял у нас то, что дается не так просто. И кто ты, вообще, такой, чтобы забирать у нас наши стикеры? Мент?
  - Ну и как тебе здесь живется? - говорил брат Пажина. - Плохо. Сам вижу. Может, поменяемся ролями, а? Не хочешь? Я ведь тоже тогда пожить хотел, а ты мне не дал. Все продолжаешь решать за других?
  Павел Пажин не сводил взгляда с того, кто надвигался на него. Теперь он по-настоящему стал походить на старика - плечи его опустились, весь сжался в комочек, теребя одной рукой прижатые к груди пакеты, и как будто седых волос на голове стало больше, чем было. На последних словах приближающегося к нему юнца, Пажин увидел, как меняется его лицо, превращаясь в гримасу того преследователя из ночных кошмаров. Когда призрак полностью материализовался, он остановился и сказал: "И это тоже я".
  Старик вскрикнул и бросился прочь, он не видел перед собой дороги, весь мир перед его глазами прыгал и стремился развалиться на мелкие кусочки. Когда Пажин не почувствовал под ногами твердой земли, он снова вскрикнул и ощутил, как по спине пронеслась острая боль.
  Пажин упал на рельсы, очнулся через две секунды и сразу увидел два огромных желтых светящихся шара, а еще раздался оглушительный гудок. Он успел лишь заслониться руками, пытаясь как-то защититься от приблизившегося электропоезда, но было уже поздно.
  Публика охнула от легкого звука раздавленных костей.
  
  *ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ*
  XXI
  
  Вошедший машинист, которого, кстати, звали Мирланом Савасяном, мужчина крепкого сложения, с бровями-ласточками, смуглолицый и некрасивый, привнес в купе настоящий хаос. Он, конечно, предотвратил чуть было не случившуюся трагедию. Дверь, которую он со всей силой толкнул ногой (кстати, только в этом купе она была обычной дверью, а не раздвижной, как в других салонах), открывшись, буквально подняла Махмуда над полом и отшвырнула к противоположной стенке купе, где он не удержался на ногах и рухнул навзничь. Через секунду Махмуд отключился.
  Моисей, освобожденный от рук душителя, тоже повалился, схватившись за горло. Он был жив, и теперь все услышали его отвратительный кашель.
  Оценив происходящее, Мирлан перешагнул через Моисея и молча, с искривленным злобой лицом, начал наступать на Веню Фарсонова. Тот, еще ничего не понимая, вскочил со стула, положив руку на рукоятку пистолета СПС, который угрожающе торчал из-за чуть распахнутого пиджака. Вся его поза как бы говорила присутствующим, что вся территория, по которой ходят они, принадлежит только ему и только у него следует спрашивать разрешения, если кому-нибудь приспичит в данную минуту отправиться в туалет
  Подойдя вплотную к Фарсонову, Мирлан остановился. Его ноздри раздувались, как у гиены, почувствовавшей запах крови. Мужчины стояли и смотрели друг другу в глаза несколько секунд, словно пытаясь прочитать в них все то, что может скрывать черная душа человека.
  И вдруг раздался удар, потом второй, третий, повторная атака.
  Мужчины дрались. Они перевернули все стулья, стоявшие рядом с ними, налегая телами то на стол, то на стены и тем самым оттеснив ничего не понимающих пассажиров в угол купе, куда те забились, как стайка поросят, приготовленных на убой. Мужчины боролись без слов, и только изредка слышались непонятные звуки, которые вылетали из их перекошенных ненавистью ртов. Рубашка и пиджак Вени Фарсонова потеряли продажный вид и теперь по праву могли быть выброшены в мусорный бак, как ранее и предполагал поступить их хозяин, но сейчас ему стало обидно за столь нахальную порчу его имущества, отчего он с удвоенной силой налегал на противника, пытаясь размозжить ему нос.
  По силе Мирлан не уступал Фарсонову, и, можно сказать, даже превосходил его, если учесть, что машинист был на полголовы выше партнера, а его сбитое тело уже давно отекло возрастным жиром, придавая его фигуре устойчивость даже при самом сильном ударе. Да, это был настоящий колосс, рожденный для того, чтобы драться!
  Через несколько минут, когда у Фарсонова физиономия стала напоминать изъеденный насекомыми гранат, Мирлан прорычал: "Зачем?" - и повалил Фарсонова на пол лицом вниз. Вывернув ему за спину руку, он снова произнес: "Зачем? Уб..." Веня попытался вывернуться, но та поза, в которую его загнал противник, делала его совершенно неповоротливым. И, когда он понял, что совсем выдохся и что не в состоянии уже противостоять Мирлану, то закричал:
  - Хватит, хватит! Ты чокнутый!
  - Ты зачем ее убил? - наконец было выговорено то слово, которое никак не могло сорваться с уст машиниста.
  - Кого? Никого я не убивал, - механически расплылся в улыбке Фарсонов и тотчас поморщился: многочисленные мозаичные раны на лице мешали ему говорить, доставляя саднящую боль.
  - Врешь! Мне рассказали. Помнишь ту женщину с ребенком?
  - Их было двое.
  - С Соней.
  - Ну?
  - Это я привел ее на поезд!
  - А я здесь причем?
  - Она была моей любовницей. Любимой женщиной. Я ей хотел помочь, понимаешь? У нее не было ни мужа, ни родителей. - В голосе Мирлана одновременно слышались отчаяние и теплота, он сам не понимал, зачем рассказывает о столь интимных подробностях этому подонку, но все же продолжал: - Я думал, что она заработает здесь деньги, мы купим с ней квартиру, и я, наконец, разведусь с Ларисой. А ты ее убил! Ублюдок!... Я ведь любил ее, - простонал Мирлан.
  - Лживая сука, разве я не просил тебя молчать?! - прошипел Фарсонов, глядя на Ванду, потом снова посмотрел на Мирлана, желая убить его глазами, если не получается сделать это руками. - Разве ты не знал, что проект может стать тяжелым. Она была посторонней, без контракта. А во-вторых, она все узнала.
  - Да ничего она не знала! - закричал машинист. - А если и знала, то ты сам ей рассказал, чтобы потом убить. Но сначала ты ей выколол глаза... Сучий извращенец! А теперь я повторю эту процедуру с тобой, - Мирлан вытащил кухонный нож, похожий на тот, что несколько минут назад держал Махмуд, и поднес его к перекошенному не только от ударов машиниста, но теперь и от страха лицу Фарсонова. - Как ты говоришь ей выкалывал глаза? Ножом или вилкой? Извини, брат, но вилки я не нашел.
  Пришедший в себя Махмуд следил за происходящим. Ему показалось, что он все еще находится в состоянии анабиоза, а поэтому он, как ребенок, попытался смахнуть с глаз сонную дымку, надеясь увидеть перед собой совершенно иную картину. Потом поняв, что это все-таки не сон и что сейчас Мирлан действительно исполнит задуманное, Махмуд поднес руку ко рту, чтобы не закричать. При этом у него не возникло желания помочь Вене Фарсонову: возможно, он видел то, что сам давно хотел сделать.
  Больше всего испугался старик, наверное, намного сильнее, чем сам Фарсонов, правда, военнослужащий тоже раболепно наблюдал за разворачивающейся перед ним сценой. Однако, в отличие от Махмуда, в его сердце все же загорелась маленькая искорка, которая могла бы подтолкнуть его на защиту обездвиженного человека, но не толкнула.
  Остальные наблюдали за происходящим беспристрастно. Ванда даже зевнула от нетерпения, а Вадим Ситцев, стоящий за ней, на всякий случай отвернулся, поскольку еще с детства не выносил вида крови. И хотя судьба в лице папы-полковника все-таки направила его поступить в Академию ФСБ России, он не смог побороть в себе паническую боязнь вида крови, стекающей с потревоженного кем-то "мяса".
  Выстрел раздался оглушительно. Сначала никто не понял, что это был за звук, потому что он прогремел так, будто за стенкой что-то упало. И только после того, как кто-то сказал: "Кровь" - и по полу действительно зазмеилась маленькая струйка ало-красного цвета, все быстрее приближаясь к ногам стоявших в углу людей, все поняли, что кто-то из присутствующих здесь выстрелил. При этом было еще не понятно, кто же стал жертвой, ибо в то время, как машинист готовился пронзить глаза Фарсонова лезвием ножа, он навалился на противника, а когда прозвучал выстрел, никто из двоих не изменил положения. Такими же окаменевшими остались и их лица... Через секунду все прояснилось.
  Сначала с шумом на пол упало тело машиниста, из-под которого долго пытался выкарабкаться Фарсонов, запутавшийся в ногах убитого. Казалось, что труп хочет довершить начатое, а поэтому уцепился еще теплящимися конечностями за обидчика. Эта возня или, точнее, борьба, продолжалась несколько секунд, после чего перед глазами наблюдавших предстал в полный рост вполне довольный собой победитель и окинул всех вызывающим взглядом, как будто снова и снова говоря им, чтó он должен значить для них.
  И они его послушались. Сначала Ванда подошла к нему и поздравила с победой, потом Вадим Ситцев и уже после Моисей, пришедший к этому времени в себя и способный разговаривать.
  Лев Иванович так и стоял в сторонке, то ли боясь приблизиться к боссу, то ли предпочитая принять нейтралитет, что, в принципе, не возбранялось, ведь у него тоже было оружие. Вспомнив о нем, Лев Иванович с опаской посмотрел на перевернутую тумбочку; боясь, что в какой-то момент его секрет может быть раскрыт, он начал поднимать разбросанные по купе стулья, все ближе подбираясь к намеченной цели. Наконец и тумбочка заняла свое прежнее положение.
  - Вам помочь? - обратился он ко все еще лежащему на полу человеку.
  Но Махмуд отверг протянутую к нему руку и сам через несколько секунд поднялся, цепляясь за занавески, которые на удивление выдержали вес осетина. Схватившись за отбитый бок, он в полусогнутом положении подошел к трупу, чтобы взглянуть на мертвого мужчину: в своей жизни Махмуд еще ни разу не видел мертвецов. Поэтому ему захотелось повнимательнее рассмотреть предсмертную мимику этого человека, запомнить позу, которую он принял перед уходом в загробный мир, чтобы быть готовым к тому времени, когда ему самому придется туда отбыть.
  Он, пожалуй, наклонился слишком низко, потому что услышал дыхание человека, тут же осетин опустился на колени и стал прислушиваться. Да, кажется, машинист был еще жив. Махмуд положил руку на его грудь и почувствовал, как она еле-еле толкнула его ладонь вверх, а потом снова наступило мертвое затишье. Он хотел уже встать, предполагая, что ошибся в своей догадке, как увидел, что машинист открыл глаза - они были затянуты предсмертной пеленой.
  - Он жив! - закричал осетин.
  Толпа, стоявшая кружком поодаль и обсуждающая, каким образом им следует избавиться от трупа, бросилась к машинисту. Лев Иванович в этой беседе не участвовал, он, кажется, тоже раньше других понял, что Мирлан не умер и, застыв, следил за всеми действиями Махмуда, а когда тот закричал, то решил отыскать аптечку, которая должна была находиться на рабочем месте еще борющегося за жизнь человека. Только Лев Иванович в данную минуту понимал, чем может для всех них закончиться это путешествие, если машинист умрет.
  Дверь, ведущая в дизельный тепловоз, была закрыта. Подергав ее на всякий случай, Лев Иванович кинулся обратно в купе. Еще в коридоре он услышал истошный крик Ванды, вся злость и ненависть слились в двух фразах: "Что ты наделал?" и "Кто теперь будет управлять тепловозом?" К открытой двери в купе бежала Майя, Лев Иванович загородил ей путь и сказал, чтобы она шла в свое купе.
  - Вы же знаете, как черти опасны, - заулыбался он и быстро скрылся за дверью, оставив Майю в некотором недоумении. Девушка несколько секунд постояла у порога, прислушиваясь к звукам, доносящимся из салона, и, крадучись, ушла к себе.
  Оказавшись снова у тела умирающего, Лев Иванович потрогал рану. Пуля, скорее всего, задела легкое, но совсем чуть-чуть, пройдя наискосок около самого позвоночника, ибо в противном случае машинист издавал бы совсем иные звуки, хриплые, задыхающиеся, протяжные, и нещадно плевался бы кровью, забрызгав весь ковер. "Но ему все равно придется умереть. Это произойдет или этой ночью, или на следующий день, а если ему повезет, то он сможет протянуть и два дня", - подумал старик, в этот миг сожалеющий о том, что ничем не может помочь несчастному. Тем не менее он разорвал собственную рубашку на мелкие полоски. "Осторожнее, осторожнее!" - кричал он, когда Махмуд поднимал Мирлана всякий раз, когда Льву Ивановичу нужно было просунуть самодельный "бинт" под спину машиниста.
  Когда процедура была закончена, Лев Иванович выпрямился и взглянул на того, кто совершил этот жестокий поступок, по его мысли. Фарсонов стоял как ни в чем не бывало, на его лице продолжала играть улыбка. И казалось, что этот человек ни при каких обстоятельствах не поможет тому, кто несколько минут назад назвал его "ублюдком" и "сучьим извращенцем", даже если под угрозу будет поставлена его собственная жизнь. И пускай его за это корят и обтирают об него ноги, сопли, но он ни за что на свете не позволит кому-нибудь воткнуть в него, как в луну, флаг, пахнущий чужим потом, чужими испражнениями, и, наконец, чужой ненавистью, которую (а в этом он был совершенно уверен) он не заслужил. Не растопил его сердце и крик единственной здесь женщины, которая достойна была его поклонения за свою выдержку и не свойственную ему порой смелость, - женщины, спасшей однажды ему жизнь. Вот этого он для нее не сделал бы даже за ее честное служение ему. Пусть он медведь, но машинист подлая змея, которую нужно растоптать ногами, чтобы она не укусила еще кого-нибудь.
  - Я... - еле слышно донеслось от умирающего. Лев Иванович, Махмуд и Вадим Ситцев наклонились, чтобы расслышать то, что пытался сказать Мирлан.
  - Я... - снова прозвучало из угла, где лежал машинист.
  - Вам нельзя говорить, если хотите жить, - попытался остановить мужчину Лев Иванович.
  - Я... - снова начал Мирлан, - я... блокировал, - он облизнул сухие губы, потом приподнялся на локте, не взирая на уговоры Льва Ивановича не двигаться, и, найдя глазами того, кто должен был услышать его слова, произнес:
  - Я блокировал двери поезда, - выговорив всю фразу, которая, видно, не давала ему покоя долгое время, машинист опустил голову и смежил веки.
  Он еще не умер, потому что все, кто находился в комнате, сразу погрузившуюся в гробовое молчание, услышали тяжелое дыхание смертника. Потом через несколько минут все стихло, но никто не захотел узнать, на самом ли деле это свершилось, ибо никто не хотел соприкасаться со смертью, кроме Вениамина Фарсонова, который, растолкав всех, кто еще стоял перед мертвецом, наклонился над самым его ухом и прошептал одними губами:
  - Что сдох, мразь?.. Я ведь тоже спал с твоей сучкой, прямо здесь.
  Не услышав ответа, он пнул мертвое тело ногой и отошел в сторону, все еще надеясь и таким способом прикончить человека, а если понадобится, то снова выстрелить в него, изрешетить его тело, чтобы увидеть больше крови, говорящей о том, что этот человек наконец-то отдал Богу душу.
  - Нельзя насмехаться над умершими, - как будто про себя произнес Лев Иванович, все еще стоя над трупом в то время, как Махмуд и Вадим Ситцев уже давно отошли от машиниста следом за Фарсоновым и другими.
  - Ну и что, что он закрыл двери! - злобно зарычал Фарсонов. - Мы их сегодня же откроем и выпустим всех ненужных нам людей. У Ванды большой опыт в механике. Правда же, Ванда? - Женщина кивнула головой, смотря на своего героя, как на нового для нее человека. - Мы пойдем разбираться с управлением, а вы пока приберитесь.
  - Есть ли в вагоне свободные простыни? - взял на себя инициативу Лев Иванович, увидев кислые расслабленные рожи, когда парочка удалилась. - Нам нужно закутать в них труп перед тем, как он начнет смердеть. Так мы сможем приостановить процесс разложения.
  - А потом? Что будет потом? Куда мы его денем? - В вопросах Махмуда сквозили истерические нотки.
  Старик на некоторое время задумался, но, не найдя, что ответить, он просто развел руками.
  - Значит, он будет вонять на протяжении целого месяца, - сказал Махмуд с явным восточным акцентом. - Черт! Я еще не стал токсикоманом, поэтому предлагаю разместить труп в купе Фарсонова вместо Ванды. Пусть наслаждается собственной тупостью.
  - Хорошая идея, - повеселел Моисей. - Но лучше всего отправить его к девчонке. Фул для всех нас, настоящая игра, как хочет Пажин. Азиата с Вадимом переселим в этот салон. Ты же не против? Ну и хорошо...
  - Все шито белыми нитками, - перебил Лев Иванович. - Зачем нам лишний раз пугать девчонку. Или ты хочешь еще одного покойника?
  - А по-моему, это самое лучшее решение, - вмешался молчаливый Вадим Ситцев, - предположим, что мы поместим его в один из сортиров, и тогда у нас не будет лишнего умывальника на тот случай, если другой засорится. Ты же, Моисей, не сможешь его починить. Вот! Как и другие. Он бы смог, - Вадим указал на двухметровое тело, - только придется ему теперь на небесах мастерить... В конце концов, не оставлять же труп в тамбуре, куда многие ходят курить!
  Доводы Ситцева показались всем убедительными, поэтому мужчины с некоторым энтузиазмом и живостью в глазах, граничащей с умопомешательством, принялись вычищать купе. Сразу же появились две простыни, которыми обернули бездыханное тело машиниста, после чего все дружно приступили к мытью пола из трудногорючего стеклопластика, который выскоблили чуть ли не до дыр, нещадно поливая моющими средствами, взятыми из купе проводника, - наследство, оставленное от прежнего служащего этого чертова вагона.
  Однако сначала они хотели возложить уборку на двух старушек, но, еще раз убедившись, что их купе закрыто, мужчины и это непривычное для них дело взяли на себя. Впрочем, если бы им все-таки удалось достучаться до старых плутовок, то им пришлось бы, по их собственным предположениям, объяснять причину появившегося на полу мертвеца. И кто знает, сколько бы времени ушло на разъяснения. Старушек решили пожалеть и по другой причине - посчитали, что в их возрасте можно пасть от инфаркта или апоплексического удара. А в их собственном положении нужно было спешить, так как девчонка, которую Махмуд обнаружил в своем купе спящей, может в любой момент проснуться. Объяснять и ей случившееся было не в их силах и намерениях: пусть сама разгадает подкинутую головоломку, возможно, тогда станет более покладистой и сговорчивой и спрячет свою теперь уже никчемную в сложившейся ситуации гордость. "Сама виновата", - подытожил Вадим Ситцев и схватил бездыханное тело убитого за ноги, Махмуд подхватил мумиеподобный сверток за верхнюю часть и попятился спиной к выходу. Из всех мужчин только они оказались способными перенести тяжелое тело.
  Несмотря на свою коренастость и маленький рост, который не превышал ста пятидесяти сантиметров, Махмуд обладал силой леопарда, в чем, собственно, и убедились пассажиры полчаса назад. И это не говоря уже о его накаченных мышцах, которые сразу напряглись от веса мертвеца.
  Ситцев тоже не был слабаком, ведь неслучайно он попал в ряды Федеральной службы безопасности, где сдавать нормативы - значит получить путевку в будущее. Со временем тягать металлические снаряды в спортивном зале стало для него обязательством, которое он не смог нарушить, даже по прошествии десяти лет после окончания небезызвестного учреждения.
  Старясь не шуметь, они вышли в коридор, оставив в купе-кабинете Льва Ивановича и Моисея. Последний угрюмо молчал, расхаживая по салону и изредка поглядывая на ковер, еще хранящий следы преступления в виде небольшого темного пятна. Лев Иванович сидел на одном из кресел с поникшей головой, прикрыв ладонями лицо. Тень, падающая от фигуры Моисея, следовала за ним, как привязанная, то вырастая в огромного черного человека, то превращаясь в лилипута, бегающего по столу.
  - Говорят: страдать полезно. Твоя судьба меняется в лучшую сторону, ибо ты проходишь покаяние... А вот я страдать не хочу, - встрепенулся Лев Иванович, он выпрямился и посмотрел на Моисея, - хотя мне и полезно, раз я собираюсь продолжить свою писательскую карьеру. В Америке это не нужно: там все сказочники. А я ведь собирался уехать туда. Как ты думаешь, получится? - задумчиво произнес Лев Иванович.
  - Что? - Моисей остановился и посмотрел непонимающе на старика.
  - Там страдать.
  - Нет, не получится, - сказал Моисей и включил чудом уцелевший во время драки DVD-проигрыватель. На экране девушка залезала в бассейн, вереща и отталкивая похожего на Шварценеггера мужчину. Понаблюдав за шумной блондинкой некоторое время, Моисей выключил технику и повернулся к старику. - Ты превратишься в ангела, правда, бескрылого, но все равно парящего, как статуя Свободы.
  - Вот и я о том же. Я ведь писателем подрабатываю... Чтобы переродиться, нужно умереть, говорят. Только ведь неправда это все.
  - Почему?
  - Потому что память останется, прежние повадки, привычки. Их нельзя излечить. Можно только думать, что ты переродился, вот поэтому в России все и мертвы.
  - Да потому что много думают, а не делают, - разозлился проводник.
  - Вот и я о том же.
  - Да у нас вся Россия писатели! - Моисей не мог остановиться, раздраженно выкрикивая обвинения. - Куда ни глянь - там докладная, там приказ об увольнении, бестолковые и никому не нужные отчеты, предписания, послания, законы, липовые дела, длинные некрологи и завещания. И каждый из нас журналист. Так иногда словцо закрутят, что анальное отверстие вздуется от смеха и страха.
  - Это не про меня. Я другой писатель. Вот роман написал, его опубликовали в "Литературной газете", правда, десять лет назад. Еще рассказы были. Я фантаст. Не люблю правду, не люблю Россию.
  - Почему?
  - Здесь только врут.
  - Ты же не любишь правду! - закричал Моисей, садясь рядом со стариком.
  - Да, не люблю, но в России все врут, говоря правду.
  Старик отвернулся от собеседника, чтобы тот не увидел его увлажнившихся глаз, но Моисей все же успел заметить перемену в лице Льва Ивановича.
  - Эй, ты чего? - проводник положил руку на высохшую кисть старика и произнес: - Все будет хорошо. Мы выберемся.
  Лев Иванович тяжело вздохнул. "Вот и ты врешь, говоря правду", - подумал он.
  В купе вошли Махмуд с Вадимом Ситцевым, на лицах у обоих играла загадочная улыбка. Настоящая какофония чувств! Льву Ивановичу даже показалось, что еще секунда - и Махмуд зальется своим отвратительным смехом, похожим на хрюканье свиньи вперемешку с храпом лошади. Порой старик ловил себя на мысли, когда слышал из-за стенки эту природную музыку, что вагон похож на настоящее стойло, где у каждого был свой жокей, свой забег и своя плетка, распевающая на разные голоса в унисон тому, кого она секла.
  - Дело сделано, - сказал Махмуд, похрюкивая. Он встал в дверях, пропустив вперед Вадима Ситцева, который присел на стул напротив двух мужчин.
  - Кажется, завтра будет гроза. Я услышал только что по радио, - Вадим Ситцев выложил на стол МРЗ-плеер и начал рыться по карманам, пытаясь обнаружить куда-то пропавшие наушники. - Надо бы батарейки купить. Теперь же нам никто не будет включать мои любимые песни.
  - Ванда должна разобраться с этой чертовой машиной, - успокоил всех Моисей, но он не был уверен в сказанном, как и многие, находящиеся в купе-кабинете.
  А за закрытыми занавесками открывала глаза ночь, поглядывая с ненавистью на бегущий по рельсам загадочный поезд.
  
   XXII
  
  Подходя к своему купе, Светлана Никитична некоторое время постояла, прежде чем открыть дверь. Она рылась в памяти, отыскивая самые благородные слова, которые услышала за всю свою жизнь от людей. "Понимаешь, дорогая сестра, судьба распорядилась странным образом. Порой она бывает жестока к людям, но когда все-таки пройдет первое впечатление, мы понимаем, что, возможно, она была права, ну, в некотором роде... Нет, это не подходит". Немного подумав, Светлана Никитична снова обратилась к своей старой подруге, правда, теперь проговаривала шепотом каждую зловещую не только для нее самой фразу. Иногда она останавливалась, выбирая одно из двух или трех всплывших в мыслях слов, качала головой, когда одно из успокаивающих выражений, на ее взгляд, само вставлялось в нужную реплику, и, наконец, окончательно выстроив в голове все обращение, она открыла дверь, вошла, скосив глаза в потолок, и проскрипела:
  - Сестрица, тебя выкинули из поезда; я, конечно, упиралась и защищала тебя, но фортуна была не на твоей стороне; имей в виду: я действительно хотела, чтобы ты осталась; но... они так решили, и ты сама понимаешь, что спорить с ними бесполезно... и даже страшно, ведь у самого главного пистолет, - выпалив на одном дыхании всю длинную фразу, старушка замолчала, некоторое время продолжая изучать потолок над головой. Так и не дождавшись хоть какого-нибудь восклицания, а, в сущности, не услышав ничего, к чему она так усердно себя готовила, когда стояла за дверью, кроме молчаливой тишины, Светлана Никитична набралась смелости и опустила глаза.
  В глазах сразу потемнело, старуха схватилась за ручку двери, чтобы не упасть. Она сразу поняла суть той позы, в которой предстала перед ней ее "сестра". Скользнув еще раз взглядом по отвалившемуся парику и по вывернутой, как будто на изнанку, физиономии родственницы, Светлана Никитична ринулась в бой.
  - Я не хотела этого, - воздев руки, старушка засеменила к лежащему на кровати трупу. - Прости меня, Господи, я правда не хотела этого. - И ее губы расплылись от всех душевных конвульсий, разом вырвавшихся наружу за столько лет покоя из перекошенной от неожиданности старческой фигуры. Задрожали не только все складки лица, но и руки, и ноги.
  Светлана Никитична дотронулась вибрирующими пальцами до головы усопшей. Теперь коричнево-желтый череп не был покрыт испариной, как в прошлый раз. Он был совершенно сух и даже поблескивал в лучах заходящего солнца, однако что-то странное было в этом отблеске - так сверкает океанская вода, когда надвигается шторм.
  - Ой, что ж я наделала! - вдруг завыла женщина.
  Она упала на труп, обхватив его руками, а тело ее продолжало вздрагивать, более интенсивно, какими-то скачками. И через секунду по купе прокатился плач, который и на плач-то не был похож, ибо напоминал гудение десятка цикад во время перелета, но это все-таки была самая настоящая пароксизма боли и отчаяния. Что и говорить, несмотря на несколько экстравагантную любовь к своей "кузине", Светлана Никитична только сейчас поняла всю силу тех чувств, которые она испытывала к возлюбленной. И это была настоящая любовь - любовь женщины, единственной родственницы, у которой и близких-то людей в этом небезопасном мире больше не осталось, кроме этой почившей вечным сном старухи, матери и в некотором роде даже дочери, ведь Варвара Никитична была на десять лет младше свояченицы ее первого мужа.
  Через некоторое время старушка успокоилась, встала, вытирая сухие морщинистые глаза. Аккуратно взяв парик обеими руками, она натянула его на голову умершей, и хотя тот никак не хотел налезать на будто увеличившуюся в объеме черепную коробку, Светлана Никитична проделала всю операцию с нечеловеческой выдержкой. Когда вся фигура покойницы была также аккуратно выпрямлена вдоль стенки, старушка села у головы несчастной жертвы ее собственных слов, как ей думалось, и, сложив руки на коленях, начала читать молитву. Она решила, что только таким образом она сможет хоть на йоту вымолить прощение у усопшей, ведь в поезде нет священника, а кому-то же надо прочитать "за упокой" в столь трудный для всех час, да и не может быть по-другому, коль здесь все люди злые и безбожные. Еще Светлане Никитичне подумалось, что еще долго тело не увидит необходимого в таких случаях обряда ("А ведь и обидеться может, - решила про себя старушка. - Ходить будет!") и что самое немаловажное - так бы поступила на ее месте сама Варвара Никитична.
  Отмолившись, женщина услышала приближающиеся к двери шаги. Среди тех, кто просил Светлану Никитичну и сестру открыть дверь, было несколько голосов. Правда, никого из них она не узнала, да и, вообще, старухе подумалось, что это черти пришли к ней, чтобы позвать ее в... Она сама толком не знала, куда теперь ее отправят после такого. Но, честно признаться, о самом худшем она и не помышляла, и здесь решив, что ее поступок - дело случая, героем которого мог стать любой из обитателей проклятого поезда. И коль фортуна указала пальцем на нее, ей следует сопротивляться. "Я не согласна!" - крикнула она кому-то. К счастью, ее не услышали те, кто стоял за дверью, ибо возглас раздался после того, как коридор опустел. Еще раз повторив "я не согласна", Светлана Никитична уперлась глазами в маленький клочок бумажки, спрыгнувший с кровати в то время, как она вошла в купе. "Милочка, мне опротивела эта игра. Может быть, расставим все точки над "i", - было накарябано на листке.
  - Может быть, расставим все точки над "i", - несколько раз прошептала старушка, потом взглянула на усопшую и закрыла свое лицо руками. Ее плечи снова затряслись, но не от плача, а от истерического беззвучного смеха. И вот, наконец, вулкан прорвался - купе сотрясалось от безудержного дьявольского смеха, каждый раскат которого становился все громогласнее и громогласнее.
  Насмеявшись вдоволь, старуха произнесла:
  - Я не виновата в том, что ты прелюбодействовала, а тем более я не виновата в том, что ты выбросила из окна своего мужа, - старуха хихикнула и выкинула на пол теперь уже мешавший ей скомканный лист бумаги. Повернувшись к усопшей, она решила, что действительно настала пора расставить все точки над "i". Голос ее звучал твердо и непокорно:
  - А вот мужа твоего я не соблазняла: он сам прыгнул ко мне в постель... Ну, того, последнего... Хотя, возможно, я чуть укоротила свою юбку в тот вечер, но дело-то за малым. А вот ты! - здесь Светлана Никитична взревела, выпучив глаза; губы у нее начали подрагивать. - А вот ты, милочка, не задумываясь, залезла ко мне под юбку без моего на то разрешения. А ведь я совершенно этого не хотела. И любила-то не тебя, а твое подобие - то самое, которое принадлежало когда-то Сатурну.
  Тут Светлана Никитична, закатив глаза, понесла всякую ересь про то, как она любила этого Сатурна и что он жил на небесах в то время, как она никак не могла дотянуться до него и проч., и проч. Ее любовные откровения могли бы продолжаться целую вечность, если бы в дверь опять ни постучались. Причем, барабанили изрядно, приказывая открыть и немедленно выйти вместе со своей сестрой. Говорили еще про какое-то очень важное заседание и что их голоса (обеих старушек) просто необходимы тому, кто собирается здесь остаться.
  Светлана Никитична было поддалась на уговоры тех, кто стоял за дверью, но внезапно решила, что эти люди могут помешать ей "расставить все точки над "i", а разговор ведь еще только начинался. Да и чем она может им помочь, когда ей самой в эту минуту никто не хочет протянуть спасительного круга. Да и не стоят они того, чтобы помогать им. Тут старушка снова принялась читать молитву. Нужно ли говорить о том, что все время, что бабушка произносила и первую и вторую молитвы, она ни разу не перекрестилась, хотя была вразумительно верующей женщиной и регулярно посещала храм на Пречистенской набережной. Однако на этот раз ее правая рука, которой она пыталась наложить на себя крестное знамение, не хотела слушаться: запястье точно что-то или кто-то удерживал. Правда, на эту особенность пожилая дама ровным счетом не обратила должного внимания, ибо в данную минуту ее беспокоил совершенно иной вопрос.
  - Знаешь, здесь нужно быть осторожной, - снова она обратилась к мертвой. - Вот ты говоришь, что никто не знал, а ведь знали, знали! Что ты выбросила мужа, все знали. Взять хотя бы Амалию или Василия. Твоя няня и любовник, будущий муж, да и то знали, потому что им полагается знать. А я не молчала - все им рассказала: и как ты повесила на окно бегонию, и как плакалась, что не можешь ее в другое место пристроить. А он-то, дурак, поверил! Вскочил на окно и грохнулся: не увидел разлитой воды. Хотя возможно, - тут старуха задумалась, покусывая губу, - что ты подоконник жиром обмазала. Он же подслеповатый был! Да и очки ты от него спрятала за день до этого. Хитрó!.. Но как-то по-старомодному. Лучше бы отравила! И крови мало, и никто бы не подумал, что ты убийца! - последнее слово она произнесла по слогам, шипя, как змея.
  То, что Варвара Никитична убила своего второго мужа, было чистейшей правдой. Сделала она это, собственно говоря, из любви к своему третьему мужу. Конечно, любовь бывает коварной и порой ее границы больше не могут выносить некоторых устоев, которые раньше считались такими милыми. К примеру, в былые времена, казалось бы, такая мелочь, по мысли усопшей, как предательство, естественна в любых своих проявлениях, оно только подбавляло любовное масло в огонь страстей. Варваре Никитичне хотелось чего-то оригинального в их отношениях, и вот она это получила, пусть даже в виде такой явно не семейной форме. Да и стоит ли за это спрашивать, когда во всем остальном ее сладкий супруг был возведен на пьедестал, можно сказать, идеального супруга. И умен, и красив, и нежен, и рассудителен, да к тому же и начальник. Вроде бы, рай не в шалаше, да и чего нужно второй половинке, кроме пухленькой пачечки с зарплатой, которую приносит не она сама, просиживая днями и ночами на работе, а ее обожаемый муженек. Находится дома и гонять сладкие чаи с массой подружек - вот ее удел, и разве это не рай? Поэтому и подруг не жалко, пускай развлекаются вместе с ней - всем места хватит, благо кровать у них в спальне широкая. Двоим места многовато, так что - милости просим!
  В сущности, никто и не жаловался. Сначала заглянула ее сестричка, изрядная сплетница и потаскушка, как считала Варвара Никитична, но на нее за это зла не держала, ибо привыкла жить на широкую ногу. Правда, на тот момент эти шалости возбранялись, и как-то побаивались о них говорить прилюдно (это не то, что сейчас). Вот так и получилось, что через полтора года проживания с "идеальным" мужем в их койке перебывали практически все их друзья, но опять же - ей было не жалко и даже несколько досадно, что некоторые отказались стать участниками великосветских оргий.
  А начиналось все очень мило - кто-то звонил в дверь, потом появлялся еще кто-то, потом третий, четвертый, пятый... так их сообщество дорастало до десяти человек. Пили вино, коньяк, ликеры, шампанское, курили папироски, сигары, сигареты, травку, причем, трубками впоследствии соблазнились три женщины, в том числе и Варвара Никитична. По тем временам все это было самой модной шалостью, раскрепощавшей, по мнению ее мужа, новичков.
  - Этот Солженицын настоящий кацетник, - неслось из одного угла.
  - Если бы я хоть читал "Доктора Живаго", - продолжали за столом.
  - В ГУМ привезли новый парфюм, говорят, прямо из Парижа, - сказал чей-то женский голосок.
  - Нет, это не Коко Шанель. Знаю по собственному опыту, - вторил другой голос, мужской.
  - А разве все дело в ко-ко. По-моему, цыплята в ГУМе не несутся, - протестовал третий, тоже мужской, а потом нервно рассмеялся.
  - Ребята, какие могут быть "коко", когда нам велено коммунизм строить, - не выдержал кто-то, переодевающийся за шкафом.
  И вот под столь интеллектуальный разговор в соседней комнате и происходило все действо. Причем, в тот момент, когда двое сопели и шептали друг другу ласковые словечки, все гости в гостиной с нетерпением ждали своей очереди. А вы говорите о генеральном запрете, якобы наложенном на всю страну! Ничего такого не было, а если и было, то, честно говоря, чихать всем столичным на то, что навязывалось массам. Тогда дети рождались сами по себе, но никто в пороке не признавался. Зато умерщвляли еще не родившихся - тех, что относили к незапланированным, - не самостоятельно, а прибегая к опыту повитух, знахарей и подобной нечисти, обитавшей в укромных подмосковных деревеньках, как будто и созданных для того, чтобы делать аборты. Правда, некоторые и рожали, как в фильме "Москва слезам не верит", да только вот эти слезы никогда к добру не приводили.
  Светлана Никитична тоже делала в свое время аборты, с одним припозднилась, и родился мальчик. Где он теперь, она не ведала, да и не хотелось ей знать, ибо ее совести сам Бог не поможет.
  Был он беленьким, как ангелочек. "Как он там? - подумалось ей. - А, наверное, раньше меня ушел. Да и что может быть лучше для подкидыша?!"; "А что я? - не унимался внутренний голос. - Ничто. Санитаркой была и останусь ею до скончания века. Всю жизнь прожила в дерьме, в дерьмо и не страшно возвращаться".
  Старуху снова начало дергать, но теперь не от смеха, а от рыданий. Через некоторое время она подняла голову и злобно уставилась на лежачую.
  - Это он был Сатурном! Только для меня! - взвыла она. - Убийца! Убийца! Убийца! - Тут голос у нее окончательно сел, так что последние слова она произнесла практически шепотом, тряся в исступлении немое тело почившей, точно ожидая, что от ее действий оно наконец-то заговорит. Но, увы, все также немощно молчало, наблюдая, как в купе заползают ночные тени.
  Все еще держа за плечи умершую старуху, Светлана Никитична взглянула в окно. Надвигалась гроза. Черные кинжалы туч бороздили небо, закрыв большую белую луну. Подгоняемые ветром, они расползались, открывая ночное светило, и когда луна полностью вышла из-за туч, она вспыхнула с невероятной силой, ослепив зарождающимся жутковатым светом Светлану Никитичну. Та вскрикнула и отпустила ненавистное тело, ибо на секунду в этом мерцании ей привиделись очертания двух знакомых ей людей. Это была помолодевшая и очень красивая Варвара Никитична, обнимавшая и ласкавшая Сатурна, последний полностью был во внимании своей пассии, устремил на нее влюбленный взгляд. Он улыбался и все сильнее прижимался к женщине, которая уже начала целовать его, бегая губами по всему телу, и когда она поднялась ко рту мужчины, то повернулась к той, которая наблюдала из окна, и высунула ужасно длинный нечеловеческий язык. Повертев им над головами, как лассо, и оплетя тело умершего мужа, словно лианой, женщина тут же запустила свое жало внутрь возлюбленного, прошептав: "Не твое".
  Светлана Никитична в смятении побежала к двери, но потом, резко повернувшись, застыла, глядя в окно. На черном полотне неба между туч умиротворенно простиралась огромная луна. Больше там ничего не было.
  Женщина медленно пошла к тому месту, которое ей принадлежало по купленному билету, легла на кровать и закрыла глаза; через несколько секунд грудь ее перестала нервно вздыматься. Она умерла.
  
  XXIII
  
  Майя Местина проснулась от крика и грохота, сперва ей показалось, что голосят в ее голове. Она открыла глаза и уставилась в потолок, где мигающая лампочка изредка разгребала тусклым свечением практически кромешную темноту. Купе молчало. Но через секунду слева от себя она услышала тот же самый звук, сквозь который продирался еще один - кажется, кто-то задыхался. Была и еще одна симфония - изредка за окном тряслось небо, готовясь обрушить на землю потоки влаги, чтобы растопить мучавшее столько времени знойное удушье невыносимой жары.
  Она лежала, не двигаясь, на спине, размышляя, стоит ли ей глядеть в ту сторону или все же подождать, пока тот, кому принадлежали эти странные звуки, сам не появится перед ее взором, но через секунду, расценив, что, пожалуй, кто-то с нетерпением ждет того момента, когда она посмотрит на него, Майя медленно начала поворачивать голову. В то же время она еще боковым зрением различила слева от себя какое-то движение, и как будто пробежал легкий ветерок. Странно было другое: почему на крик, услышанный ею, никто не сбежался? Быть может, никто и не кричал, а все дело было только в ее воспаленной голове? Как бы то ни было, она медленно поворачивала голову, ожидая увидеть что-то страшное и отвратительное.
  За окном вспыхнула молния, и тут же глаза Майи встретились с другими, огромными, зелеными и испуганными. Кто-то с тайной ненавистью следил за ее пробуждением.
  Купе снова наполнилось темнотой.
  Майя вскочила и поняла, что дальше той купейной стены, которая уперлась ей в спину, она не сможет убежать. Потом, приглядевшись, она поняла, что страх слишком рано подкатил к ее горлу ледяным комом, понуждая разразиться тем же криком, который она услышала несколько секунд назад.
  Напротив нее сидела всеми позабытая Милана Шефини, проснувшаяся неожиданно в чужом купе и не обнаружившая рядом с собой своей сумочки, косметички, любимого журнала и массу других вещей, которые она прихватила, садясь в поезд. Сейчас женщина указывала трясущейся рукой в огромный белый ком, проявляющийся сквозь темноту в то время, как зажигалась лампа на потолке или вспыхивала молния за окном. По ее виду можно было сказать, что девица, находясь в состоянии парализующего страха, не способна произнести ни одного слова, а поэтому пытается разговаривать с той, которая оказалась поблизости в эту минуту, на каком-то своем языке, впрочем, довольно понятном даже младенцу.
  Майя попыталась встать, но одна нога у нее предательски затряслась, отчего девушка рухнула на пол, чуть не покалечив Милану, которая, свернувшись клубочком, жалась к борту нижней полки, принадлежащей Майей. Рука Шефини по-прежнему находилась в подвешенном состоянии, как указующий жезл проворного милиционера. Проследовав на корячках к свертку, Майя села на корточки и начала изучать необычный предмет. По тому, как топорщилась изгибами поверхность непонятно откуда взявшегося свертка, с виду напоминающего комок скрученных для обсушки простыней, Майя поняла, что у этого предмета есть своя "начинка". Отдернув угол простыни, девушка интуитивно отпрыгнула к Шефини, закрыв рот, чтобы не закричать, и тотчас услышала, как природа опрокинула на бегущий поезд миллионы капель дождя.
  На Майю смотрело совершенно незнакомое ей лицо, обрамленное белой тканью. Оно нисколько не гармонировало с общей обстановкой купе, и казалось, что это самое лицо вырезали и приклеили клеем какие-то неумелые руки человека, не разбирающегося в творениях ни Рембрандта, ни Веласкеса, ни да Винчи, Рубенса, Боттичелли... это мог сделать только подмастерье, начинающий писать первую в своей жизни икону. И действительно "живописец" изобразил правильные черты лица, только лик был не славянским, а восточным, с чуть полуоткрытым ртом, с большими глубокими глазами, в которых собралась по слезинкам вся невысказанная тоска и что-то недопонятое. И поскольку руки подмастерья дрожали во время работы, то икона вышла с льющейся изо рта слюной, как будто перед смертью кто-то дал напиться мученику на всю оставшуюся жизнь.
  Таким предстал убитый перед взором девушки, то проявляясь, то исчезая в мерцающем свете лампы и редких молний за окном, но странное дело: не это больше всего поразило Майю, а то, что она ни разу не видела этого мужчину в поезде. "Кто он?" - спрашивала она себя. И не в силах найти ответа, она обратилась с этим вопросом к женщине. Та уже не кричала, и теперь ее некогда поднятая рука бесцельно вздрагивала на полу, повинуясь вагонной качке; по ее лицу все еще пробегала нервная судорога. Поняв, что Шефини не в состоянии проронить ни одного слова, Майя встала и потянула окаменевшую женщину на свою кровать, чтобы та успокоилась. Милана не понимала, для чего ее хотят втащить на свободную нижнюю полку, начала упираться, не желая вставать, и, когда Майе все-таки удалось положить ее на свое место, Милана вспорхнула и снова забилась в угол.
  Не зная, чем еще можно помочь испуганной женщине, Майя схватилась за ручку двери, намереваясь пойти покурить и обдумать свои дальнейшие действия. Ей хотелось заодно проверить Соню. Со вчерашнего дня помещение, скрывающее девочку, не подавало никаких признаков жизни, а все попытки заставить проводника открыть дверь ни к чему не привели. Майя даже попыталась собственноручно откупорить узницу, воспользовавшись маленьким кухонным ножом, который по счастливой случайности был найден в коридоре этим днем.
  Поковырявшись в замочной скважине минут пятнадцать, она поняла, что затея оказалась глупой: нож оставил кучу царапин на обшивке, а язычок замка непокорно скалился, не желая поворачиваться. Конечно, для такой операции необходимы были плоскогубцы, но где их достать?! И только она подумала об этом, как в голову пришла мысль снова заглянуть в кабину машиниста.
  Увы, и здесь она потерпела фиаско, обнаружив закрытую на огромный замок дверь. Она взглянула на ножик, мысленно взвешивая ту работу, которую ей предстоит провернуть на тот случай, если ей все-таки вздумается пробраться внутрь. Взвесив все "за" и "против", Майя решила, что ей не побороть огромный навесной замок. Что ж, оставалось только последнее - дождаться, когда девочка сама соизволит выйти в этот опасный мир, хотя Майе этого и не хотелось.
  Кто знает, что могло случиться с ней за это время! Ведь прошло уже полтора дня с того момента, когда куда-то запропастилась ее мать. "Может, быть, Соня уже умерла от голода", - промелькнуло в голове.
  Нет, нет! Смелые девочки могут продержаться и намного дольше.
  И вот теперь, направляясь по давно знакомому коридору, Майя молила Бога, чтобы Соня открыла ей дверь "Или хотя бы подала знак", - выстукивало протяжно сердце. Майя тоскливо взглянула на последнюю пачку сигарет, которую она вытащила из прихваченного пакета, потом на мужика с огромным родимым пятном на лице, как всегда занявшего свой охранный пост. Появляющаяся в окне молния дурно освещала его отметину, делая родимое пятно болей выпуклым, похожим на бородавку, и окрашивая в какой-то зеленый оттенок.
  Казалось, что у этого типа выработался особый нюх на девушку, и он, как Цербер, вылезал из своей конуры, готовый в любой момент наброситься на нее в случае бегства. Это был Вадим Ситцев. Мужчина облокотился на поручень около последнего окна по коридору и на этот раз не стал скрывать своей заинтересованности. Теперь он, не отрываясь, следил за Майей и, казалось, изредка улыбался краешком губ. Однако, кроме него, никто в коридоре не появлялся, хотя иногда, оттуда, где стоял мужчина, доносились звуки человеческой речи, редкие окрики и что-то, очень похожее на плач.
  Сперва Майя решила подождать, пока "следопыт" скроется, но через секунду она предпочла изменить тактику и играть также открыто, как и соглядатай. "По-моему, их совершенно не заинтересует мой разговор с дверью", - подумала она и подошла к уборной, где, как она предполагала, все еще скрывается Соня.
  - Соня, этой Майя, - быстро зашептала она, склонившись над замочной скважиной. - Если ты меня слышишь, поскреби по двери.
  Как бы ни хотелось Майе услышать долгожданные звуки, за дверью дрожало молчание, и лишь бульканье капающего крана разбавляло тягостное для Майи ожидание - больше там ничего не было слышно. Выпрямившись, девушка выбросила окурок в ящик для мусора и уже собиралась уйти, как вдруг ей показалось, что за преградой что-то шлепнуло - как будто кто-то спрыгнул с туалетного бачка. Кинувшись к двери, она снова окликнула девочку, но в ответ опять услышала тишину. "Скорее всего, мне это пригрезилось", - решила успокоить себя Майя, впрочем, тягостные мысли о судьбе маленькой девочки не покидали ее. И тут Майя чуть не подпрыгнула от внезапно пришедшего в голову решения. Она быстро побежала в свое купе.
  Кроме свертка с трупом, там никого не было. Закрыв дверь и встав на корячки, Майя полезла в тайник между панелью с батареей и багажным отсеком нижней полки - там она спрятала еду два дня назад, когда умерла Варвара Никитична. Пошарив рукой, она вздрогнула: драгоценный пакет куда-то исчез. Встала, и тут дверь резко скрипнула, и сзади на нее кто-то набросился, впившись в плечи огромными когтями. Девушка вскрикнула и интуитивно пригнулась, отбиваясь ногами от неизвестного противника. Кто-то сверху придавил Майю своим телом, и когда лампочка на потолке резко вспыхнула, она увидела, что борется с Нефертити. Та дико шипела и все время норовила расцарапать Майе лицо; глаза у зеленоглазой кошки светились во тьме, как будто в них горел маленький костерок бешенства и какого-то затаенного ужаса. Но когда зажигалась лампочка или за окном вспыхивала молния, они становились мутными, безжизненными.
  - Это ты подложила снотворное в стакан, а затем свалила сюда труп, чтобы напугать меня, - завизжала брюнетка и вцепилась в волосы Майи. - Это ты убила его! - истерично вопила девица, не отпуская Майю. - Вот твое снотворное! - с этими словами Милана схватила что-то со стала и грохнула предмет со всей силы о голову Майи, отчего та мешковато рухнула на пол, ударившись головой о косяк стола.
  По купе разлетелись осколки, и Майя почувствовала, как под кожным покровом черепа что-то загорелось и стало расползаться по окружности головы, сразу же застучал правый висок. Волосы стали липкими от чего-то жидкого, сползающего сверху и капающего на пол. И когда лампочка снова вспыхнула, а следом появилась и молния, заполнив белизной все купе, девушка увидела множество стеклянных кусочков, из которых несколько секунд назад состоял стакан, стоявший на столике. По всему ковру и на простынях пестрели темно-красные пятна. А еще через секунду она увидела, что на пол капает что-то грязно-малиновое. "Она мне разбила голову", - злость поднялась внутри Майи дымящейся лавой.
  Теперь они катались по полу. Майя лупила противницу руками и дубасила ногами, потом ей удалось отбросить ее к двери. Девица ударилась о железную перекладину и затихла, схватившись за руку; юбка на Милане предательски задралась, обнажив беленький треугольник светлых трусиков. Майя лежала, скрючившись, рядом, под столом, грузно дыша и соображая, как ей утихомирить разбушевавшуюся женщину и что ей делать с разбитой головой, из которой продолжала сочиться кровь.
  - Я никого не убивала, это сделал кто-то из ваших, - сказала она, вставая и пошатываясь. - Тот, кто выколол глаза матери Сони и убил еще кого-то.
  - Ты их обоих убила! - не унималась брюнетка.
  Она тоже быстро встала, держась за стену. Обе тяжело дышали. Лампа и молния продолжали мигать вспышками, но женщины уже не ждали нового светового блеска, чтобы разглядеть своего противника. Их глаза уже не различали контраста между светом и тьмой, они двигались в темноте интуитивно, влекомые желанием причинить друг другу боль.
  - Ты мне подсунула этот стакан. Может, ты и меня хочешь убить! - нервно засмеялась Нефертити.
  - Иди в свое купе! - закричала Майя.
  - Не уйду, пока не вышвырну тебя отсюда, - улыбнувшись по-волчьи, Нефертити бросилась на Майю.
  Снова сцепившись, они рухнули на пол. Извивались в темноте, как змеи, изрыгая из себя то же шипение, свойственное пресмыкающимся, вперемешку со скрипом зубов и стонами от наносимых ударов. Неизвестно, сколько бы продолжалась их драка, если бы через некоторое время они ни услышали за дверью какие-то странные звуки - казалось, по коридору забегали сотни ног. Женщины замерли, прислушиваясь. Полоска света, которую пропускала снизу закрытая дверь, то исчезала, то снова появлялась, потом они различили нарастающий крик, прозвучавший словно из подземелья, и как будто кто-то начал колотить тяжелым предметом по окнам. Сквозь все щели в купе к ним неслось шушуканье, топот, внезапно начинающиеся разговоры и также быстро угасающие в общем шуме и, кажется, даже несколько прозвучавших, как эхо, выстрелов. Снова послышался крик, опять какой-то приглушенный, точно кто-то заткнул орущему рот, но никто из пробегающих мимо купе людей не открыл скрывающую замерших женщин дверь, чтобы заглянуть внутрь. Должно быть, у тех, кто носился по коридору, была какая-то своя жизнь, в которую они не хотели пускать непосвященных. Одной из них, по-видимому, для них, кроме Майи Местиной, стала и находящаяся сейчас рядом с ней Милана Шефини.
  Больше всего раздражал звук звонящих мобильников, словно они решили проснуться именно в эту минуту. Эта какофония сыпалась со всех щелей, и, хотя тренькало только пять телефонов, казалось, что в поезде их сотня.
  Майя сбросила с себя Шефини и, подойдя к двери, тихонько приоткрыла ее на щелку. В полоске света она увидела мужчину, который дубасил тяжелым креслом шестое окно с конца коридора. Это был Азиат. Еще Майя узнала в пробежавшем непонятно зачем мужчине осетина с искривленным болью лицом, похожего на заболевшего ребенка, а где-то там, справа, мужской голос шептал кому-то: "Это Фарсонов закрыл двери, точно тебе говорю. Он хочет, чтобы все погибли". Кто-то другой ответил, тоже шепотом: "Веня идиот, но не до такой степени. Это машинист сделал. Решил так отомстить за любовницу". И тут же кто-то другой громко рявкнул: "Прекрати, Руслан. Здесь окна с двойным остекленением... Не пробиваемые".
  - Они все там сошли с ума, - сказала Майя громким шепотом, прикрыв дверь и повернувшись к Милане Шефини; дождь продолжал стучать по крыше вагона. - Говорят, что закрыли двери, но они и так закрыты, - Майя нахмурилась.
  В это время включилась лампа, осветив испуганное, но еще хранящие следы былой злости лицо Майи Местиной, на котором, как воинственная раскраска каманчей, виднелись кровяные подтеки.
  Брюнетка вскочила и без слов выскочила за дверь. Как только она ушла, Майя почувствовала себя плохо, она легла на свое место, обхватив разбитую голову руками. Теперь боль с горошину разрослась до перезрелой дыни, колотя сотнями иголок по черепу, выстукивая по позвоночнику и спускаясь все ниже и ниже к ногам. У нее закружилась голова, казалось, что Азиат обрушивает свой стул не на стекло, а на ее голову, пытаясь выковырнуть из нее весь расплавившийся мозг.
  Майя заставила себя подняться и подойти к трупу. Вытащив из правой туфли маленький кухонный нож, она бесцеремонно срезала клочок савана умершего и, разрезав его на мелкие полоски, стала обматывать этими тряпками голову. Тут она засмеялась, подумав, как, должно быть, испугаются ненавистные ей люди, увидев на ней необычный головной убор. Упаковав таким образом израненный череп, она почувствовала некоторое облегчение - боль начала затихать, но, возможно, потребуется еще день до того момента, когда она исчезнет насовсем. "Побыстрее бы", - взмолилась девушка, трогая руками наверченные на голову бинты, и быстро вышла из купе, оставив там пакет с уликами. "Теперь он никому не нужен", - подумала она.
  - Что здесь происходит?! - грозно гаркнула Майя, прищурив глаза и обращаясь к трем людям, находившимся в коридоре. Она отметила про себя, что и здесь испортилось электричество - люминесцентные лампочки тихо потрескивали, поочередно то зажигаясь, то потухая. Азиат прекратил колотить по стеклу и замер, держа стул в руке. Все трое несколько секунд недоуменно изучали ее. Ванда стояла за Азиатом, скрестив руки и подперев спиной стенку; Веня Фарсонов в разорванной одежде, перестав разговаривать по сотовому, бросил на пол недокуренную сигарету и, не затушив ее, ответил:
  - Чучело, иди спать, - и скрылся в безномерном купе.
  - Что здесь происходит? - более спокойно спросила Майя.
  Маска безразличия снова опустилась на лица рассматривающих девушку людей, и вскоре Азиат продолжил свое занятие, а Ванда с любопытством продолжила следить за его тщетной попыткой расколоть стекло, краем глаза наблюдая за девчонкой.
  - Что здесь происходит? - в третий раз повторила Майя, уже зная, что на свой вопрос она никогда не получит ответа.
  Ее начала распирать внутренняя душевная боль. Неужели ее так и прирежут, ничего не сказав, неужели она не достойна узнать хотя бы часть той правды, которую скрывают эти люди? И неужели она будет молча терпеть их измывательства над собой? "Хватит, довольно!" - прозвучало в голове, и она кинулась с диким ревом на Азиата, продолжающего сотрясать стекло.
  - Вы скажите мне, ты скажешь мне! - Она заколотила кулаками по массивной спине мужчины.
  Тот, повернувшись, лишь вскинул на нее вспыхнувшие ненавистью глаза и отбросил от себя одним сильным ударом. Майя стукнулась больной головой об стенку и застонала. Из первого купе вышел старик - он, видно, услышал крики девушки, - постояв некоторое время в дверях, Лев Иванович подошел к Майе и помог ей подняться.
  - Видишь ли, девочка, - сказал он, - у нас с тобой теперь одна дорога: нас заперли в этом проклятом поезде, как и тебя.
  - Вы обманываете! - Майя вырвала свою руку.
  - Теперь из этого поезда нельзя выйти даже нам: все двери заблокированы, а вход в локомотив заперт, - голос у старика стал грустным.
  Майю от качки дернуло к стене, легонько ударившись, она начала сползать вниз, и, когда ее тело согнулось почти вдвое, превратив высокую девушку в маленький дрожащий комочек, она истерично засмеялась, оскалившись и поглядывая искоса на всех, кто стоял поблизости.
  - Так вам и надо! - выговорила она в промежутке между диким воем, похожим на смех. Сверкнула молния, а потом Майя, как Ванда, начала наблюдать за Азиатом, который продолжал молотить по стеклу.
  Тут слева хлопнула дверь и из тамбура, где находилась закрытая переходная площадка, вышел Махмуд. Он двигался покачиваясь, причем, его болтания из стороны в сторону были намного сильнее, нежели те, что ощущали на себе люди, перемещающиеся по вагону. Ванда и старик, который продолжал стоять возле Майи Местиной, оглянулись. Вскинув глаза на Льва Ивановича, Майя заметила, как все его лицо перекосило от отвращения, она оглянулась и столкнулась взглядом с Махмудом. Его физиономия теперь была не настолько загорелой, как прежде. Глаза потускнели, а губы побелели и ссохлись, как высыхает растение от недостатка солнца, а человек - от недостатка человеческого тепла и счастья. К его подбородку прилипло что-то с отвратительно рыхлой поверхностью, что-то жеванно-коричневого цвета с розовыми крапинками по краям. Только после того, как мужчина быстро скрылся в четвертом купе, Майя поняла, что Махмуда только что стошнило.
  - Черт, черт, черт! - крикнул Азиат и ударил, что есть сил по стеклу, на котором за двадцать минут, что он колошматил по нему, не появилось ни единой царапины.
  - Чертов стул, чертово стекло! - грянул снова Азиат и тут же отшвырнул бесполезную вещь, чуть не угодив креслом по голове Майи. Девушка от страха вжалась в стену, обхватив согнутые колени руками; предмет еще продолжал греметь, раскачиваясь из стороны в сторону от тряски поезда, мчащегося по железным рельсам бесконечной дороги.
  Азиат тем временем начал бегать по коридору, как бешеная собака, то и дело ударяя кулаком в попадавшиеся окна и срывая занавески. С одной, зажатой в руке, он подбежал к Майе и пнул ее ногой. Она взвизгнула, закрыв глаза, и накрыла голову руками, боясь, что за этим ударом последует другой, но все, к счастью, обошлось, и через секунду, открыв глаза, увидела, что Азиат снова берет стул. Он не стал молотить им по прежнему окну, а бегал по коридору, ведя одну ножку по стенке, где находились окна, отчего вагон разорвало от одуряющего скрежета, а малиново-розовые занавесочки, висящие на тоненьких прутиках - те, что еще не валялись на полу, - тут же соскользнули вниз.
  Ванда отпрыгнула, как пантера, на безопасное расстояние от рассвирепевшего человека.
  На мерзкий звук выбежал Фарсонов с сотовым телефоном у уха и заорал: "Прекрати!" Разбушевавшегося пытался успокоить и старик, но ничто не помогало, и вскоре Азиат безжалостно, с каким-то нечеловеческим остервенением откинул мешающее ему препятствие. Лев Иванович повалился на пол, как случилось это с Майей пятнадцать минут назад; она кинулась с намерением помочь ему встать.
  - Не нужно, - отстранил он ее и злобно покосился на Азиата.
  А тот продолжал буянить. Казалось, какая-то неведомая сила скрутила весь его мозг, превратив человека в бессмысленное существо, видящее перед собой только одну цель - освободиться из наполняющегося ужасом поезда, но Майя, в отличие от других, не боялась "обновленного" существа, как не было ей страшно узнать, что теперь всю свою оставшуюся жизнь она проведет в кругу этих опустившихся и обезумевших от жажды богатства людей. Правда, теперь вместо желания обогатиться все они получили новое страдание, ниспосланное им кем-то. Да, свобода дороже денег. Кому, как ни ей, Майе Местиной, знать настоящую цену этого товара! И сейчас она злорадно радовалась тому, что эти люди испытывают те же чувства, которые она ощутила, когда выбрасывала записку в окно или когда поняла, что у нее заканчивается пища. Тотчас гадкая улыбочка заиграла на ее лице, тут Азиат обернулся и приметил эту нескрываемую усмешку.
  - Что ты радуешься?! - сказал он сквозь зубы, наклонившись к самому лицу девушки со стулом в руках.
  - Я не радуюсь, - все также ехидно улыбаясь, ответила Майя. - Вам показалось.
  Она начала пятится к уборной, сидя на полу и перебирая ногами, Азиат медленно шел за ней.
  - Отставь ее, - старик схватил за руку преследующего Майю человека.
  Азиат снова ударил его, но не так сильно, как прежде, - Льва Ивановича лишь отбросило на два шага назад. Он удержался на ногах, по его лицу пробежала судорога; Майя подумала, гладя на него, что сейчас произойдет что-то ужасное, и тут же в руке пожилого человека появился маленький револьвер. Направив дуло в голову разъяренного мужчины с всклокоченными волосами, Лев Иванович попросил его убраться в свое купе. Вмиг возле парочки, словно из воздуха, возник Фарсонов. Он держал в руке сотовый и с кем-то разговорил. "Да-да, - несся его голос. - Нас закрыли в поезде. Где мы? (Он попытался хоть что-то разглядеть сквозь черное окно, за которым все трепетало от разрастающейся стихии). Здесь ничего не видно. Гроза. Да, я надеюсь. Что-то с контроллерами автоматики". Не закончив фразы, Фарсонов заматерился и воткнул подзарядку от сотового в вагонную розетку, и только потом заметил окаменевших в нелепых позах людей. Тут же рассмеялся, аккуратно положив сотовый на пол и пригрозив Азиату расстрелом в случае, если тот раздавит столь ценный для него да и для всех пассажиров телефон, и ушел в свое купе.
  Это безразличие со стороны главаря поразило Майю Местину. Ей подумалось, что перевернулся весь мир, потом, немного подумав, она пришла к выводу, что мир перевернулся уже тогда, когда она села в этот чертов поезд.
  В это время из своего купе под номером пять вышла Милана Шефини. Увидев застывших людей, она удивленно вздернула бровь, повернулась, чтобы уйти, но, вероятно, передумав, подошла к безмолвной и улыбающейся Ванде. Взяв ее под руку, как подругу, она решила подождать чего-то, но этого "чего-то" не произошло, ибо в ту же секунду из купе номер три выбежал Махмуд. Он устремился прямиком к Майе, и, настигнув своей цели, оглушительно заорал на своем родном языке:
  - Дын куы ис хойраг? Мæн раmmын. Хуыцауæй курын ("У тебя ведь есть еда? Отдай мне. Богом прошу").
  Естественно, ничего не понявшая из всего произнесенного Майя Местина глупо улыбнулась и развела руками, но гордый осетин расценил ее жест по-своему, ибо, когда его восточная кровь бьет из него Ниагарским водопадом, он не замечает, что его русская речь плавно перетекает в родные его слуху слова. Предположив, что девчонка не хочет с ним делиться, он схватил ее за плечи и начал трясти в каком-то блаженном исступлении, крича теперь уже по-русски: "Отдай еду!"
  Голова Майи снова наполнилась практически оставившей ее болью, и, когда девушка в третий раз ударилась о тугую стену, из ее глаз покатились слезы. Она прошептала:
  - Я вам ничего не дам.
  Однако Махмуд не услышал ее слов, его паника достигла вселенских размеров, как и у Азиата. Правда, в отличие от последнего, Махмуд не пытался проломить окно, чтоб выбраться, а предпочел самый удобный для него способ - выторговать у ягненка на закланье, - коим для всех них еще была Майя, из-за которой, как ему думалось, он оказался в столь затруднительной, если не катастрофической для него ситуации, граничащей с жизнью и смертью, - кусок хлеба. Он действительно был готов приобрести необходимое ценой тех денег, которые были при нем. Впрочем, его паника была понятна, как и состояние, охватившее ни в чем не повинного, кроме человеческой жадности на мирские блага, Азиата. Оба они хотели выжить, ведь, по подсчетам оставшихся в вагоне пассажиров, на том совещании, которое прошло час назад за закрытыми дверьми в небезызвестном купе без номера, стало понятно, что всей компании не продержаться более пяти дней.
  - Если учесть, что емкость системы водоснабжения составляет 670 литров, то мы сможем протянуть более семидесяти дней, - говорил Моисей. - Если, конечно, каждый будет пить по литру в день, - добавил он, естественно, не включив в число тех, кто будет пользоваться водой, Майю Местину и Соню (о последней он просто не вспомнил).
  - А вот насчет еды, - продолжил он, - ситуация не из легких. По моим подсчетам, пищи, привезенной Давидом, хватит только на три дня, но если вы поурежете свои запросы, то мы сможем прожить еще два дня. Итого: пять.
  Тут же Фарсоновым был сделан звонок тому самому водителю Давиду, следовавшему за поездом, но телефон молчал. Он также не отвечал и по прошествии часа, когда Фарсонов нещадно тыкал в кнопки, пытаясь дозвониться до Пажина, и тот и другой как будто канули в Лету или, как предположил Фарсонов, Пажин решил подставить всю их шайку? Нет, такого просто не может быть! Он вспомнил о своей дружбе с Пажиным и быстро откинул эту мысль, как какую-то занозу, от которой нужно заранее избавиться, чтобы она не раздирала тонкую оболочку его и без того многострадального сердца.
  Было и еще одно известие, заставившее занервничать пассажиров - поезд теперь вынужден ехать без остановок до тех пор, пока не будет налажена связь с кабиной управления, в которую теперь невозможно попасть. Это обстоятельство больше всего расстроило Фарсонова, мечтавшего сменить вонючую одежду на новую.
  Для руководителя этой шайки оставалось только единственное - открыть тот замок, который помешал ему и Ванде пробраться внутрь локомотива. Правда, когда они вооружились тем же самым креслом, которым бомбил окна Азиат (других более-менее пригодных для этой операции вещей они не обнаружили в вагоне), предмет, предназначенный исключительно для сидения на нем, развалился прямо на их глазах. Вот поэтому Ванда и стояла возле Азиата все то время, что он колотил по окну, с нетерпением ожидая, когда же развалится его снаряд.
  Но самое удивительное было то, что пули, пущенные из пистолета Фарсонова, тоже не смогли разрушить словно заколдованный замок. Остервенев, мужчина в разорванном костюме бросился на железяку и начал дергать ее из стороны в сторону, пытаясь сорвать. Ванда заголосила, следом, поняв, что ее вопли не помогут разрешиться ситуации, взяла одну из ножек стула и, отдернув дрожащую от злости руку Фарсонова, воткнула железяку на подобие отмычки в отверстие между душкой замка и его основанием для ключа. Дернув ножкой вниз раз, другой, она отбросила бесполезную вещь и потащила Фарсонова, снова схватившегося за сотовый, в купе без номера.
  И теперь, когда Лев Иванович навел револьвер на Азиата, женщина все-таки ждала чуда, которое помогло бы им выбраться из этого заколдованного круга. Вполне возможно, что этим чудом могла стать девчонка, ведь, если она осмелилась бороться с такими сильными людьми и если она до сих пор жива, то, скорее всего, ей под силу будет вызволить их на волю. Честно говоря, Ванда немного побаивалась Майю. В ней в этот день заговорило шестое чувство, которое просто настаивало держаться от этой странной особы подальше. Однако она не решилась, следуя своему подсознанию, удалиться и спрятаться в своем купе, как другие. Почему-то Ванда подумала, что должна постоянно следовать за Майей, и хотя ее роль была обозначена среди других именно такой миссией или чуть больше, она пожелала не упускать каждого шага девчонки именно тогда, когда стало понятно, что замок на двери локомотива никогда не откроется. Кто знает, возможно, в какой-то момент Ванда возблагодарит это создание за свои ожидания, увидев чудом распахнувшиеся двери вагона, но в то же время ее другая половинка предчувствовала опасность. Почему-то Ванда знала, что ей придется провести в этом поезде еще не один день при закрытых дверях.
  И в самую пору было обратиться за помощью к спасателям, но, увы, никому из пассажиров не пришла в голову подобная мысль: то ли они верили в свою счастливую звезду, то ли боялись вписанного в контракт пункта о неразглашении информации. Более того, после смерти машиниста все разом начали страдать от довольно распространенной среди людей болезни, прозванной "топографическим критицизмом", - никто из них не знал, в какую сторону мчится поезд, по крайней мере, теперь, когда локомотивом никто не управляет. Проклятья сыпались не только на голову Фарсонова, но и в адрес машиниста, который некстати покинул этот бренный мир. И когда кем-то было высказано самое веское замечание, что поезд, мол, везет их прямехонько в преисподнюю, в означенном кабинете началась настоящая паника. Насилу Моисею удалось убедить всех собравшихся, что современные поезда могут управляться автоматикой.
  - Я уверен, что нашим локомотивом управляет новейшая система MMS, - говорил проводник. - Интерфейс этой программы позволяет закладывать в память машины маршрут следования. К примеру, мы должны приехать в Саратов за два дня, проходит положенный срок, и поезд действительно останавливается в этом городе.
  - Чуднó! Поезда сами останавливаются по взмаху волшебной палочки, - съехидничал Лев Иванович.
  - Я знаю, что MMS можно управлять из депо, - не спешил сдаваться проводник. - Кроме того, компьютер фиксирует видеосигналы в реальном масштабе времени, и если по ошибке впереди окажется встречный поезд или какое-то иное препятствие, то сработает система торможения.
  - Что-то не верится, - вмешался Фарсонов, брезгливо сдувая пылинку со своего изодранного пиджака. В этот день он пришел к мысли, что лучше не надевать последнюю чистую рубашку, так как на всех буйных одеждой не запасешься, а поэтому отложил чистое одеяние до лучших времен, когда он вновь окажется в столице.
  - А почему бы нам тогда самим не остановить поезд, ведь в вагоне есть ручной тормоз, - сказала Ванда, добавив в конце: "На всякий случай".
  - И попасть под колеса другого поезда! - взвизгнул Моисей. - Да вы понимаете, что у каждого четкое, выверенное расписание. Если встанет один, встанут десятки других, но сначала произойдет огромный взрыв, когда какой-нибудь товарняк врежется в наш поезд.
  Все сидящие за столом притихли, поглядывая друг на друга. В глазах каждого читался нарастающий страх и ужас! И тогда было принято решение ничего не предпринимать, пусть себе едет машинка, лишь бы не врезалась! Конечно, им приходилось терпеть сложившуюся ситуацию, но сейчас их упорство все-таки заполучить ту сумму, из-за которой они оказались на этом поезде, уже не вписывалось в нарастающую обстановку хаоса. Это обстоятельство было еще одной неразрешенной загадкой, возможно, потому судьба и столкнула сейчас двух людей - Льва Ивановича и Азиата, первый из которых держал в вытянутой руке револьвер. Незавидное для Азиата положение изменил один случай: внезапно выбежал Фарсонов и оповестил всех, что у него закончились деньги на втором сотовом.
  - Есть ли у кого-нибудь живой телефон? - тут же осведомился он.
  На что ему ответили, что у каждого положенная до отъезда сумма еще день назад подошла к нулю. Старик тоже отвлекся на вопрос главаря, это как раз и стало причиной того, что он потерял оружие.
  А новым владельцем револьвера стал, конечно, Махмуд, правда, ему недолго пришлось радоваться неожиданной победе, ибо в какую-то секунду оружие оказалось в руках Азиата, который опрокинул осетина на пол и выстрелил в окно. Пуля отрекошетила о металлическую раму и попала прямо в сердце Азиата, а в том месте, куда был сделан выстрел, появилась маленькая трещинка.
  
  XXIV
  
  За окнами все также бесилось и рыдало небо, обливая водой катящийся в неизвестность поезд. Ночь еще боролась с утром, хотя на горизонте уже появились первые проблески встающего солнца.
  Майя Местина сидела в своем купе на том же месте, забившись в угол, подогнув ноги и обхватив их руками. Рядом с ней валялся выпотрошенный пакет. В двух шагах от девушки трое людей - Моисей, Лев Иванович Разумный и Вадим Ситцев - укладывали на верхнюю полку, прямо над головой девушки, труп Азиата, также завернутого в простыни, как и его сосед, занявший нижнюю полку. В открытой двери виднелся краешек красной лужи, которую оставил после себя Азиат. Иногда кровь становилась желто-коричневой от вспыхивающей за окнами молнии.
  Только что купе Майи покинули Веня Фарсонов и Ванда. Иногда их можно было увидеть пробегающими мимо помещения, выбранного мнемой (могилой) для умирающих людей. Мужчина и женщина то и дело спорили, ругались, кричали друг на друга; причиной тому была тщетная попытка отыскать в поезде ключ от двери локомотива, предпринятая сразу после того, как в коридоре прозвучал выстрел. Правда, за двадцать минут, что длились поиски, никаких намеков на существование злополучного ключа не было обнаружено, зато явные признаки вмешательства этих людей в частную жизнь пассажиров были на лицо.
  Они совали свои носы даже в самые маломальские щели, в которые невозможно не то, чтобы протащить ключ, но и вставить тонкий лист бумаги. Впрочем, кое-что они сумели отыскать. Во-первых, это кем-то оброненные золотые часы, явно дорогие, а во-вторых, они удостоверились, что в пакете Майи Местиной нет ничего ценного, кроме записной книжки, подарков для родителей (какие-то сувениры) и грязной одежды. Последняя их нисколько не удивила, ибо в вагоне уже было пролито столько крови, что ею можно было выкрасить стены вагона. Майя не препятствовала столь наглому посягательству на ее собственность, так как еще раньше пришла к выводу, что теперь все, что находится в пакете, ей уже не нужно, и даже самолично протянула им грязное белье, дико хохоча.
  Через двадцать минут, что длился обыск, поезд напоминал свалку, где в разных местах валялись стаканы, клочки газетной бумаги, зубочистки, одежда, косметика, редкие столовые приборы, выброшенные из купе проводника, разбитые солнцезащитные очки, чьи-то тапочки вперемешку со сваленными ранее занавесками и много-много другого хлама, отставленного или оставшегося от пассажиров.
  Сейчас эти демоны корпели над закрытой дверью двух старушек. Парочка не понимала, почему женщины не хотят им открыть, ведь они не собираются их убивать, а ищут "самое важное вещественное доказательство" (последнее Фарсонов повторил дважды, крича в замочную скважину). Поняв, что его уговоры не подействовали, мужчина начал ломиться в дверь, а потом вагон сотрясся от двух выстрелов. Но, судя по всему, и эта мера не привела к желаемому результату, ибо возле двери старух снова послышалась возня.
  За окном раскатился протяжный гром, и серо-синее небо изрыгнуло тоненькую ниточку молнии; огромные капли барабанили по окну купе, в котором вместе с покойниками находились четверо живых людей.
  - Фарсонов тоже захотел в могилу, - злорадствовал проводник, утрамбовывая голову убитого в тощую подушку.
  - Может, поднять эту железку, чтобы он не свалился, - сказал Вадим Ситцев, указывая на металлический "поручень безопасности", прикрепленный к борту верхней полки. Он стоял рядом, скрестив руки и наблюдая за действиями двух мужчин.
  - Не помешало бы, - Лев Иванович поднял железку и придвинулся к Ситцеву, чтобы оценить проделанную работу. - Не свалится, уверяю вас, мадмуазель, - он подмигнул Майе и уже хотел уйти, когда услышал ее голос, какой-то глухой и низкий:
  - Как блокируются двери? - спросила она, глядя в глаза старику.
  Тот кашлянул, не зная, что ответить, на помощь пришел Моисей - он сел рядом с Майей. Видно было, что на тему управления поездом проводник мог разговаривать долго и с огромным воодушевлением.
  - Уже в первых электропоездах был использован автоматический привод дверей, - начал он. - Мы столкнулись с централизованной блокировкой, произведенной из кабины машиниста. - Проводник нахмурился: - Всего один переключатель на панели управления с левой стороны от тормозного крана машиниста! Он, безусловно, необходим, когда поезд находится в движении, и в том случае, если кто-нибудь нажмет на ручной тормоз. Привод будет выполнять команду, пока машина не остановится. Но и здесь не все гладко, если включен этот самый режим, - он опустил глаза в пол. - Возможно, на линии произошло замыкание.
  - Но вы-то зачем? - ожила Майя. - По-моему, вас посадили в поезд, чтобы открывать и закрывать двери пассажирам.
  Моисей расхохотался, в это время лампа на потолке снова потухла, так что все участники разговора увидели только удивительно ровные и белые зубы проводника, проявившиеся в темноте. В то же время Вадим Ситцев протиснулся вглубь купе, пройдя мимо старика, и сел прямо на столик рядом с проводником, положив ногу на ногу. В темноте они лишь почувствовали движение, и только после того, как лампа снова зажглась, собеседники недоверчиво оглядели непонятно чему улыбающегося Ситцева. Моисей, казалось, задумался и после двухсекундной паузы продолжил:
  - Вот именно. Сейчас мы только храним ключ от дверей. Но если его кто-то украдет, - здесь он повысил голос, - то, уверяю вас (Моисей оглядел всех людей, находящихся в купе), все равно никто отсюда не выберется: маленькие проводочки не позволят.
  - Так, давайте их перережем, - сказал Лев Иванович, немного поежившись от слов Моисея.
  Проводник снова рассмеялся.
  - Чтобы их достать, придется резать сваркой стальной каркас вагона.
  - Хорошо, но ведь есть аварийный выход! - возмутилась Майя, сверля рассказчика настороженным взглядом, и тотчас вздрогнула от колыхнувшейся за окном молнии.
  - Только не в этом вагоне, - ехидно улыбаясь краешком губ, ответил проводник, поежившись от длинной змеящейся оранжево-желтой линии прямо над самым окном купе.
  - Почему? - одновременно спросили его Майя и Лев Иванович.
  Моисей промолчал.
  - Ошибка производителей, - Вадим Ситцев почесал обрастающие грязью волосы. - Я его уже искал.
  Майя отметила, что каждый раз, когда кто-то смотрит на этого человека, он не видит его лица, а обращает внимание исключительно на огромное родимое пятно. В тусклом свете лампочки оно отбрасывало все тот же зеленый оттенок - цвет плесени.
  Лев Иванович протяжно вздохнул, Вадим хотел продолжить разговор - он было открыл рот, как Майя перебила его:
  - Ну, тогда срочно звоните спасателям!
  - Я вижу: вам очень хочется выбраться. Но... - здесь проводник специально потянул время. - Это невозможно. - Он кинул быстрый взгляд на Вадима Ситцева, чиркнувшего зажигалкой, чтобы прикурить сигарету.
  - Все розетки в вагоне не работают, поэтому невозможно подзарядить телефоны... Мы отрезаны от мира, - развел трагически руками Лев Иванович, решив приоткрыть некую завесу интриги.
  - Послушайте, - встрепенулась Майя, - я лично не собираюсь умирать, в отличие от вас. И если потребуется, я перегрызу эти стены, чтобы выбраться! - Безумная решительность читалась в жестком тоне ее голоса.
  - Татарин тоже пытался, да все неудачно, - иронически заметил Вадим Ситцев.
  - Я знаю об одном запасном выходе, - сказала таинственно Майя и начала собирать разбросанные по купе вещи, выброшенные из пакета, при этом расталкивая тех, кто нечаянно наступил на блокнот, майку или джинсы. Мужчины запрыгали, как зайчики, от такого неожиданного обращения и вскоре разбежались по своим купе.
  Оставшись одна, Майя заперла дверь, затем кинулась к трупу, который лежал на нижней полке, и осторожно начала разматывать простыни с его ног. На пол упал аккуратно свернутый пакет, наполненный едой, - тот самый, который Майя по ошибке забросила внутрь широкой багажной полки для ручной клади над входом в купе.
  Она перепрятала пакет этой ночью, и помог ей в этом Махмуд, набросившийся на нее с требованием отдать всю еду. И когда в коридоре шла борьба за право обладание револьвером, Майя Местина тихонько пробралась в свое купе и снова перепрятала теперь по-настоящему драгоценный пакет; интуитивно она предполагала ситуацию с возможным обыском и, как выяснилось, не прогадала.
  Вытащив два маленьких пирожка, превратившиеся за столько времени в сухари, Майя снова положила пакет с едой между ног убитого и замотала все это простынями. Спрятав один пирожок в карман шорт, куда был положен и свернутый лист бумаги, вырванный из блокнота, Майя открыла дверь и выглянула в коридор. Взгляд упал на черную лужу крови, дальше которой она увидела Льва Ивановича и Моисея, о чем-то беседующих, а также почему-то никем не убранное кресло, которым Азиат когда-то таранил окно.
  Выпрямившись, Майя вышла в коридор и направилась к уже знакомой уборной, в тамбуре перед нужной дверью, к счастью, никого не оказалось. Оглянувшись, Майя быстро вытащила пирожок из кармана и положила его на лист бумаги возле двери.
  - Соня, я принесла еду. Она у тебя под дверью, - зашептала Майя, на всякий случай два раза легонько стукнув по косяку.
  Ответа не последовало, но девушке это и не нужно было.
  - Я ухожу, и если ты меня слышишь, то немедленно забери еду, а то ее кто-нибудь стащит.
  Когда она возвращалась в свое купе, в коридоре уже никого не было. Одинокий черный стул трепетал в свете подмигивающих ламп, как будто ожидая повторного действа. Она забралась на свою полку, также подогнув ноги и обхватив их руками. Майя хотела закрыть дверь, но потом решила, что если им вздумается причинить ей боль или убить ее, то никакая преграда, а уж тем более дверь не помешают осуществить намерение. Да и страшно было находиться в компании двух трупов, один из которых прямо сейчас смотрел на нее - когда мигающая лампа на мгновение гасла, ей действительно казалось, что этот, с восточным лицом, не сводит с нее взгляда. В темноте его зрачки светились, но когда спасительно зажигался свет, она видела, что мертвец смотрит вовсе не в ее сторону, а куда-то вверх. Соскочив со своей полки, Майя подбежала к убитому и накрыла его лицо треугольником простыни, который, как ей вспомнилось, открыл полчаса назад Вадим Ситцев, но забыл вернуть кусок материи на место. Однако, когда она снова легла на свою полку головой к окну, уголок простыни медленно сполз с лица убитого, и тот опять в темноте впился в нее своими глубокими, но пустыми глазами. Сверкнула молния, столп света ворвались в купе и точно замер на физиономии покойника, и тут Майя увидела, что краешек его губ дрогнул и поплыл вниз - труп, казалось, на мгновение улыбнулся девушке. Майя вздрогнула и натянула на себя валяющуюся на краю кровати простынь.
  Ему забыли закрыть глаза, - прошептал кто-то у правого уха.
  Майя вскочила, нервно шаря по карманам шорт; к счастью, в одном из них она обнаружила две двухрублевые монеты. Подойдя к мертвецу, она протянула дрожащую руку к левому глазу. Осторожно надвинув веко, Майя быстро положила первую монету, потом следующую - на второй, уже развернулась, чтобы вернуться на свое место, когда позади себя услышала легкое позвякивание. Лампа зажглась, и Майя увидела две монетки, валяющиеся на полу. Одна из них еще вертелась вокруг оси, а затем шлепнулась на бок и замерла.
  Свет снова погас.
  Она решила не смотреть в ту сторону, легла на свою полку, накрывшись простыней и подогнув ноги, и для храбрости запела про себя песенку Линды, кажется, она начиналась словами "Я сошла с ума". Не закончив последнего куплета, Майя Местина вспомнила, что купе, в котором жили старухи, все еще закрыто. "Почему Светлана Никитична не открывает дверь? - еще говорило ее затуманенное сознание, погружаясь в сон. - Боится, как Соня. Странно, а ей-то чего пугаться? Страшная, никому не нужная бабка. На вид ей около шестидесяти пяти. Ну, положим, что она проживет еще пять лет. И что? Жить наедине с одиночеством? Уверена, что у этих женщин нет близких родственников да и подруг, иначе бы они сидели дома, а не искали приключений в этом богом забытом поезде... Тогда уж лучше умереть, чем так доживать свою старость и...", - последнее Майя не успела договорить: скребущиеся по окну капли дождя убаюкали девушку.
  В царстве Морфея она начала улыбаться: ей снилось прошлое - как она идет по лесу вместе со своими родителями и сестрой. Это была маленькая полянка, обрамленная с севера и юга белоствольными березами и диким кустарником, на которую они вышли из темноты. Солнце играло на небосклоне свежестью проснувшегося утра, искрилось в каплях росы на мягкой траве, в которой прятались шляпки белых грибов. Где-то справа колокольчиком звенел голос соловья, а слева его перебивала назойливая кукушка.
  - Куку-куку.
  - Тринь-терели-тинь.
  - Куку-куку.
  - Тринь-терели-тинь.
  А еще дальше, на много метров вперед, поверх зеленого леса, тоненькой ниточкой струилось курлыканье дикого голубя.
  - Мама, там, кажется, заяц пробежал, - радостно засмеялась маленькая Майя, нагибаясь и срывая царский гриб; она покрутила его перед глазами, щурясь от ласковых лучей солнца. - Вон-вон, смотри, опять пробежал, - подзывая к себе всех членов семьи, Майя указала на густые заросли, за которыми действительно мелькал белый зверек.
  Они подошли к ней, сестра положила ей руку на плечо, и семья зачарованно оглядывалась вокруг, любуясь красотой дикого леса, потом все трое действительно в глубине зарослей заметили маленького зверька, который вдруг выбежал из скрывающей его растительности, превращаясь в огромного шакала с человеческими руками. Он надвигался на них, подгребая передними конечностями под себя все живое, что встречалось на его пути, бежал, как человек, то падая на четыре лапы, то вставая на задние, и тогда он медленно ступал по земле, оскалив пасть и готовясь к прыжку. В последний миг его зев сомкнулся черной пустотой над головами испуганных и остолбеневших людей, и в последний момент Майя вскрикнула и поняла, что находится внутри зверя. Она увидела склонившегося над ней Фарсонова, который тотчас отвернулся от нее и подошел к окну. Подергав за ручку и что-то повертев, он начал тянуть раму вниз.
  Оглядевшись, Майя поняла, что она не спит и что сейчас этот мужчина пытается открыть окно в ее купе. Делая вид, что еще дремлет, она продолжала следить за человеком - вот он с силой дернул ручку вниз, потом, как это делала девушка, пытаясь выбросить клочок бумаги из уборной, Фарсонов навалился всем телом на стеклянную преграду; жилы на кистях стали походить на резиновый валик, а лицо исказила гримаса физического напряжения. Через несколько секунд его руки соскользнули с железной ручки, и он согнулся пополам, стукнувшись корпусом о маленький столик и два раза выругавшись.
  - Бесполезно, - решила вмешаться Майя.
  Ее голос напугал Фарсонова, он метнул в ее сторону острый взгляд и снова принялся за старое.
  - Может быть, в другом купе откроется. - Майе хотелось, чтобы этот мужчина покинул ее, ибо в данную минуту она мечтала о сладком сне.
  Внутри закипала обида на Фарсонова, который так бесцеремонно разбудил ее, ведь шла только третья ночь, когда ее спекшийся мозг, устав бороться с действительностью, погружался на некоторое время в дрему. О, как она ждала этого момента, чтобы наконец-то отдохнуть от всех этих людей и тех нелепых событий, в которые ее ввязали! Ее теперь не интересовало будущее, поэтому, возможно, она обрела потерянный четыре дня назад покой, а вместе с ним и сон. Она потрогала рукой наверченные на голову бинты, проверяя, не сползли ли они.
  - Пожалуйста, покиньте мое купе, - попросила она, приподнимаясь с постели.
  - Что? - мужчина недоуменно посмотрел на нее.
  - Вы мне мешаете спать, - сказала Майя, зевнув.
  Не обращая на нее внимание, Фарсонов еще больше начал греметь, то и дело матерясь в адрес окна.
  - Послушайте, там есть еще с десяток окон, которые можно открыть. Ступайте туда и дайте мне поспать, - в тоне Майи послышались грозные нотки.
  Мужчина назойливо пыхтел, продолжая тащить окно к полу.
  - Вы что оглохли? - Майя села на кровати, свесив ноги.
  - Не волнуйся: твое окно последнее. И если я его сейчас не открою, то, - он хмыкнул и разразился отвратительным смехом, - пущу две пули в твои глаза, чтобы ты перестала смотреть на меня, как гадюка.
  - Вы параноик! - Майя замолчала, но потом продолжила: - Это какая-то зараза. Я, думаю, вы больны, как и те, которых убили.
  - Да ну? - Фарсонов обернулся, оставив свое занятие. - А разве ты не чувствовала себя также, когда металась в первые два дня по вагону. - Он рассмеялся и снова ухватился за окно.
  - Пожалуй! Но только все это бесполезно, - сказала Майя. - Я думаю, вы сами понимаете...
  - Разве ты не хочешь выжить? - Фарсонов достал пистолет и начал целиться в толстый шуруп, вкрученный в правую планку окна.
  - Хочу, но только не таким способом. - Предположив, что сейчас грянет выстрел, и вспомнив случай с Азиатом, Майя быстро метнулась в конец полки - подальше от окна.
  Лампа два раза щелкнула на потолке и погасла, в купе опять стало темно и неуютно, и тут стена из нержавеющей стали около правого уха Майи Местиной странно вжикнула. Лампа резко включилась, проявив из темноты стоящего перед девушкой Фарсонова с направленным на нее пистолетом.
  - Вы псих! - взвизгнула Майя и, спрыгнув с кровати, помчалась по коридору.
  Впереди, где располагалась комната без номера, она увидела курящего Моисея (это была его первая сигарета спустя десять лет, как он бросил курить). Тот, казалось, заметил бегущую к нему девушку, но смотрел не на нее, а на преследовавшего ее мужчину. Сигарета вывалилась у него из руки, когда он почувствовал просвистевшую рядом с ним пулю.
  Майя закричала изо всех сил. Пробегая по коридору и виляя по нему, как заяц, она приметила выглядывающие из щелок дверей испуганные и еще заспанные глаза других пассажиров - из пятого салона щурилась Милана Шефини, из четвертого радостно искрились глаза Махмуда. Майя перепрыгнула через стул, краем глаза заметив старика, находящегося в первом купе.
  Сейчас только один Моисей не спрятался в своей конуре, а продолжал все в той же позе наблюдать за преследующим девушку Фарсоновым. Разворачивающаяся сцена показалось ему немного смешной, хоть здесь и свистели пули и слышались крики, поэтому он все же улыбнулся, когда увидел, как Майя Местина, как дикая газель, перепрыгнула через опрокинутое кресло. Впрочем, в данную секунду ему подумалось о другом - о том, что он должен защитить эту беззащитную дурынду, да и настроение Вени Фарсонова ему не очень-то нравилось. Нужно было утихомирить этого олуха, пока он не перестрелял всех оставшихся в поезде людей, и, когда девушка пробежала мимо него, захлопнув за собой дверь туалета, расположенного в этой стороне вагона, Моисей преградил Фарсонову дорогу. Он встал, широко расставив ноги, в проходе рядом с баком воды, подперев одной рукой стену. Проводник снова закурил, быстро кинув на главаря оценивающий взгляд; он старался не смотреть ему в глаза, по опыту зная, что пристальное внимание только раздражает, особенно тогда, когда человек задумал совершить что-то плохое.
  - Угомонись, - сказал он, разглядывая стенку коридора.
  Фарсонов отбросил руку проводника, преградившую ему дорогу, и попытался оттолкнуть его самого, но Моисей стоял, как скала, причем, намного собранная и более глыбистая, чем убитый машинист. Широкий торс проводника мог выдержать все, он был закален многочисленными драками, ведь в прошлом, когда ему приходилось выполнять свою настоящую работу, не ту, ради которой он сейчас старается, хоть эти обязанности ничем не отличаются от прежних, - так вот, в ту неприятную для него пору, когда он рассекал просторы страны на других поездах, ему приходилось бороться с двумя, а то и с тремя перепившими пассажирами. Но этот был абсолютно трезв, зато не настолько физически развит, как другие буяны любого поезда. И казалось, Фарсонов увидел тех самых людей, которых утихомиривал Моисей, поэтому главарь тотчас спрятал оружие и ретировался, еще раз сопоставив свои силы с титановой мощью проводника. Однако через мгновение бросился на него с зажатым в руках стулом, накрыв им голову Моисея.
  Последний смазал с виска хлынувшую кровь и поспешил отомстить нахалу. Завязалась драка. Через несколько секунд проводнику удалось выбить стул из рук противника, но тут же Фарсонов напрыгнул на него сзади, пытаясь задушить. Проводник, как Геракл, перевернул его через голову и кинул на пол, вместе с Веней на полу оказался и выпавший пистолет, который от удара о стену отлетел к двери пятого купе. Еще секунда - и оружие снова засверкало в руках главаря. Проводник побеждено поднял руки, показывая тем самым, что хочет уйти, и действительно отошел задом от Фарсонова на несколько шагов.
  Босс радостно заулыбался, довольный неожиданно взятому реваншу, правда, еще размышлял, опускать ли ему руку с поднятым СПС или нет, и тут Моисей повернулся и выбил оружие правой ногой. Снова завязалась драка, продлившаяся, однако, недолго, ибо в какую-то минуту Моисей, поваленный на пол Фарсоновым, дотянулся до лежащего у стенки пистолета и выстрелил в упор в живот противника. Кишки Фарсонова от резкого толчка инородного предмета вывалились наружу, растекаясь по полу.
  Эта новая кровь соединилась с той, что уже оросила бледные цвета интерьера вагона, напоминая красную краску, которой был выкрашен поезд снаружи, и расцветив валяющийся на полу мусор.
  Милана Шефини, наблюдавшая за кровавой сценой с самого начала, тут же захлопнула дверь своего купе, следом за ней то же самое сделали и другие пассажиры.
  А в это время Майя Местина скреблась ногтями по окну уборной, где она закрылась; изредка едва уловимый стук по стеклу, какой-то безжизненный, перебивали резкие всхлипы. Девушка рыдала, сидя на грязном вонючем полу. Она услышала раздавшийся, словно звон колокола, выстрел, знала, что кто-то из двоих сейчас валяется на полу с простреленной башкой или сердцем. Знала, что следующей жертвой может стать она сама... и все-таки в этом бедламе и беспределе ей хотелось жить, но она не ведала, каким способом можно бороться с осатаневшими людьми. Впрочем, охватившее ее отчаяние так же быстро отпустило ее, как и накатилось, ибо сейчас нужно было действовать. Майя, как тогда, когда она находилась в комнате Варвары Никитичны, ужаснулась от собственной решительности, так как понимала, что она может привести к самым тяжким последствиям как для нее, так и для того, кто встанет на ее пути... но что, собственно, она могла сделать в закрытом вагоне? Да ровным счетом ничего, кроме разве того, чем ограничилась Милана Шефини. Может быть, ей не выходить, пока там все умрут? Возможно, это решение было правильным, но она почему-то встала и пошла в свое купе.
  Снова оказавшись на своей кровати, она забылась, правда, на несколько минут, ибо услышала еще один крик. Женский! Она сонно и разбито встала и поплелась, как сомнамбула, туда, где верещала какая-то дама. Это была та самая туалетная комната, которую Майя Местина покинула несколько минут назад; возле двери уже толпился народ, да, в принципе, этих оставшихся в живых людей теперь и народом-то нельзя назвать. Их было всего пять вместе с Майей, шестой сейчас висел на клочке простыни рядом с умывальником с вывалившимися из орбит глазами и чернеющим языком. Его ноги чуть-чуть не доставали до пола. Под ним виднелась маленькая лужа, такая же крошечная, как и сам человек, висящий на крючке, что ее сумела разглядеть только Майя, - такие лужи появляются сразу же, как только душа покидает висельника. Оставила она и Махмуда в этот час.
   "Неужели он не прочитал мою записку?" - пронеслось в голове Майи.
  
  XXV
  
  Думается, читатели тоже не забыли того самого ковбоя-продавца, подобравшего записку Майи Местиной. Вам, наверное, интересно узнать, куда исчезло послание девушки? Что ж, не буду задерживать и поведаю о судьбе несчастного клочка бумаги...
  В этот год яблоки не пользовались спросом. У товарки Клавдии Федоровны дела тоже были плохи - за все время простаивания на жарком солнце в тот роковой день, когда мимо деревеньки с денежным названием "Золотники" промчался странный поезд с одним вагоном, она продала только килограмм яндыка. Товар успел скукситься к концу рабочего дня (а было уже пять часов вечера), и теперь, как пошутила проходившая мимо баба Люся, толстая нескладная тетка, нужно было кричать: "Печеные яблоки - самая лучшая начинка для запеканки".
  Он был не самым лучшим зазывалой этого "рынка на колесах". Вполне заурядный голос, не гармонь и не саксофон, приводил к его залатанному лотку одного-двух покупателей каждый день, а то бывало и совсем никого. Можно было, конечно, бросить это неприбыльное дело и податься в ближайший город разнорабочим, как поступил в прошлом году его друг Славик, но... Вот это "но" и тогда подтолкнуло Никиту Иванова намыть полшестого утра до скрипа в руках заранее приготовленных яблок от единственного произрастающего в хозяйстве дерева, наблюдавшего взросление не только его матери, но и становление ее сына, однажды решившего, что он хочет стать музыкантом. Для осуществления своей мечты юноша решил пойти простым путем - накопить денег и рвануть в столицу. Для этого требовались небольшие вложения, и поскольку в их деревне или поселке (статус этого населенного пункта так часто менялся, что жители сами запутались, не зная, где они живут) все бедствовали, а местные предпочитали вкладывать копейки в продаваемый семьями Сладеньких и Водичкиных самогон, то капитал, воспеваемый Марксом, пришлось сколачивать единственно известным населению занятием - торговлей сельхозпродукцией. Из оной, обойдя весь дом и сад, Никита обнаружил только древнее яблоневое дерево, рожавшее каждый год по двадцать ведер червивых плодов, и хрюшку Таисью, приговоренную на убой еще два года назад, но помилованную до лучших времен, то есть до того момента, когда обрюзгшее животное, обрюхатится. И поскольку хрюндя не пожелала ничего есть, кроме пшеничной каши, семена которой население, естественно, не выращивало, предпочитая воровать с расположенного в двух километрах от деревни поля, Никите пришлось кормить ее червивыми яблоками. Правда, потом ему стало жаль самого ходового товара рыночной значимости, и он посадил свинью на голодный паек, выражавшийся в непроданных и спекшихся на солнце яблочных отбросах.
  В тот день Никита Иванов продавал долго и упорно, продолжая верить, что через год, а быть может, два он наберет необходимую сумму, чтобы покинуть чертову дыру, где он жил.
  Каждый день он смотрел новости по телевизору, изучая быт и нравы будущих соседей по столице, скрупулезно записывая в толстую тетрадку информацию о том, где было построено новое здание, где разрушили старое, где проходит реставрация; сравнивал рост цен на те или иные продукты в столице, на жилье, одежду, утварь; считал прибавки к зарплате военнослужащим, пенсионерам, учителям, представителям искусства, проживающим в городе. Он знал каждый экспонат расположенных в столице музеев, точный адрес всех усыпальниц мировых реликвий и мог даже назвать фамилии и имена нынешних руководителей этих учреждений, а также их предшественников. Никита помнил фамилии всех полководцев, руководителей государственных министерств и ведомств, аппарата управления страной, председателей ведущих коммерческих компаний, известных актеров, режиссеров, художников, олигархов. Он даже знал, где живет та самая Смирнова, у которой в 70-х расстреляли мужа за злоупотребление служебными полномочиями.
  Каждую ночь во сне он катался по метро, слушая мерный рассказ экскурсовода о зарождении той или иной станции, о проживании в тех местах самых известных людей в мире. И если бы в этот момент кто-нибудь разбудил юношу и попросил назвать все станции метрополитена с их точным расположением и историей, то Никита без запинки сдал бы этот экзамен, подкрепив его начерченной от руки картой той страны. Да, он грезил о столице, мечтал, болел и надеялся, что скоро увидит большой город.
  Ну, а музыка продолжала оставаться только музыкой, накарябанной на клочке желтой бумаги тупым карандашом еще одиннадцать лет назад - кажется, ему тогда исполнилось только двадцать и ни о какой столице тогда и речи не шло. В те годы он проводил все свободное время у узкой речонки с гитарой и бандой осоловелых подростков из двух близлежащих деревень меньших размеров, чем его собственная, - тоже музыкантами...
  Обхватив полную корзину руками, Никита направился домой. В этот день возвращаться было не так скучно, а ведь еще вчера он считал каждую секунду, отделяющую его от порога дома.
  Триста двадцать два, триста двадцать три, триста двадцать четыре...
  Их дом располагался на окраине поселка-деревни, в густой чащобе, куда иногда захаживали кабаны. Час ходу, выяснил он, когда отец, утонувший десять лет назад, подарил ему первые и последние часы в его жизни.
  Сегодня Никите не хотелось считать время: оно уже лежало в его кармане в виде сторублевой купюры, поэтапно приближая тот миг, когда он сам выступит в роли пассажира и будет гордо выходить на каждой остановке, прохаживаясь с папироской в зубах, чтобы поторговаться с "продавцами на колесах".
  Этого часа он ждал с нетерпением, от предчувствия новой жизни у него даже засвербело внутри. Он взял яблоко и в два укуса проглотил его, выплюнув семечки на землю.
   Тысяча сто двадцать два, тысяча сто двадцать три, тысяча сто двадцать четыре...
  Из-за гряды леса выполз бревенчатый дом. Диковинное сооружение, некогда построенное отцом Никиты, походило на райскую птицу и также неумолимо привлекало редких путников разноцветным оперением - крыша дома была выкрашена в синий свет, стены искрились изумрудным. Огромные красные глаза-окна со временем побурели, отчего казалось, что птица, вдоволь наплакавшись, устало свалилась на землю, распластавши по бокам поредевшие от старости крылья-забор. Покосившийся зев-ворота принял Никиту, как и прежде, постукиванием калитки. Он вступил на территорию изнемогающего от болезни организма.
  Свою мать Никита застал на прежнем месте - на лавке, укрытую дедовским, проеденным молью, бушлатом. Кажется, она болела, но эта болезнь протекала как-то странно: уже три года мать не вставала со своего лежака, не шевелилась и, возможно, даже не ходила по нужде. Она ничего не просила у своего сына, он даже не видел, чтобы мать что-то ела последние три года: приготовленная им пища оставалась нетронутой.
  Однажды Никите показалось, что она умерла (уже два месяца неподвижное тело не подавало никаких признаков жизни; не слышно было даже редких поскрипываний деревянной лавки и еще реже - вздохов); склонившись над головой женщины, Никита начал вслушиваться. Прежде подобная сцена непременно заканчивалась тем, что мать открывала глаза, при виде которых ему хотелось рыдать - так болезненны и печальны они были. Но тогда, простояв у тела около десяти минут, Никита не различил ни одного звука.
  - Мать, - позвал он. - Мама, я пришел.
  Женщина молчала. Ему стало страшно, он выбежал за порог дома, на крыльцо, и глотнул свежего вечернего воздуха. Надо было что-то делать, к примеру, позвать доктора, но мать боялась любых эскулапов и особенно здравствующего семидесятилетнего Сергея Пантелеича, приехавшего, как он любил вставлять в разговоре, из Минска.
  Этот самый Сергей Пантелеевич Баратыльников вылечил каждого второго жителя поселка-деревни и, в принципе, был неплохим малым, правда, скверно воспитанным и ужасно циничным, но работу он свою знал. Даже несколько раз самолично пытался пробраться в дом к особо недужной и каждый раз получал отставку - да еще какую! - с нагоняями от внезапно выздоравливающей больной. Да, именно в такие минуты у матери просыпалась медвежья сила, благодаря которой во двор были выкинуты не один десяток предметов домашнего скарба, один из которых обязательно угодит в голову непрошенному гостю... но Пантелеич всегда возвращался.
  - М-а-а-ть, - снова позвал Никита, вернувшись с улицы. Прикоснувшись к руке недужной, выглядывающей из-под бушлата, он пощупал пульс. Теплящаяся надежда покатилась куда-то вниз, распавшись в его душе на сотню разноголосых звуков; странно, но в тот миг он обрадовался мысли, что его мать наконец-то умерла.
  - Мам, - позвал он ее вновь, войдя в комнату этим вечером. - Я пришел.
  Тело не шелохнулось.
  - Мать, я сто рублей сегодня нашел, представляешь! Какая-то сумасшедшая выкинула их из окна прямо мне под ноги, а с яблоками опять не повезло: всего полкилограмма продал. Выбрали все нечервивые, скоты. Остальные Таське достанутся. Спеклись!
  Кажется, скамейка вздохнула.
  - Мам, а знаешь: у меня теперь с сотней десять тысяч восемьсот наберется. Настоящий праздник! Самогонку бы! Может, Сладенькие продадут свой секрет? Я им четыре тысячи обещал. Все еще торгуются, гады: видите ли четырех им маловато. А больше я им не дам! Мне за электричество тогда платить нечем будет, "столица" отключится.
  Никита снял бандану и аккуратно повесил ее на спинку единственного в этом доме стула. Кстати, кроме него, в избушке, состоящей из четырех комнат (двух спален, залы и маленькой кухоньки), было еще две кровати, большой шкаф, где висела вся одежда семьи, красивый комод, старая печь и два стола, один из которых стоял в кухне, где и находился Никита и где стояла лавка. Усевшись рядом на табуретку собственного изготовления, Никита начал растирать больные ноги. Он родился, как раньше говорили, сухоногим - тонкие кости нижних конечностей не успевали за развитием всего тела. В детстве его даже хотели перевести на инвалидность, если бы ни помог Сергей Пантелеич, правда, с того памятного дня его дружба с матерью прекратилась и не возобновилась даже после распада СССР.
  - Мам, я Маринку видел - ну, ту, что уехала от нас два года назад. Говорит, вышла замуж, говорит, что ждет ребенка, хотя по животу ничего не видно... Я ведь ее бросил: она бесплодная была. Хотел внуком тебя обрадовать, да вот - не получилось. А она вон какой оказалась... Сука!
  Никита уплетал еще теплые яблоки, рассуждая о жизни и наблюдая за неподвижным телом. В этот день он был чрезмерно разговорчив: ему казалось, что настал тот самый момент в его жизни, когда следует спросить у матери о самом главном, и пускай она ему не ответит, но он почему-то был уверен, что сможет почувствовать любое "да" или "нет", исходящие от самого близкого и единственного для него на этом свете человека. Пусть это будет шорох или скрип половиц, или треск электрической лампы с выцветшим зеленым абажуром - любой звук, исходящий от нее, будет ее голосом, который, он точно знал, что поймет. Главное - спросить, и он сделал это.
  - Мам, я долго пытался с тобой поговорить, точнее, спросить у тебя. А... а ты чувствуешь приближение смерти?
  Никита прислушался: в доме царила тишина и покой. Он не хотел продолжать, тянул время, чтобы услышать ее голос. Ему начало казаться, что вот-вот она повернется к нему и заговорит с ним, он ждал этой минуты, боясь пошевелиться. Так прошло полчаса, наконец он произнес:
  - Ма, давай с тобой поговорим. Мне важно это знать. Разве ты не чувствуешь своей смерти?
  И тут он услышал долгожданное: как будто дом заговорил сотней, нет, тысячью микронных звуков. "Шшшшшшш", - неслось из углов, с потолка, от половиц. "Шшшшшшш", - пели ставни на окнах. "Шшшшшшш", - гудел поставленный на плиту чайник. Словно тысячи змей разом вырвались из-под земли, привлеченные голосом Никиты, ожидая успокоения в одной капле яда, выброшенной в душу этого злобного осквернителя тишины. Им нужен был он, только Никита, они ползали и шипели в его перепонках.
  Никита не выдержал и вскочил с табурета.
  - Ладно. Я пошел на реку искупаться.
  Как только он выключил чайник, все прекратилось; дом опять замолк.
  Тело матери ждало приближения ночи...
  Речка в этом месте была шумной и быстрой, хотя здесь не было порогов. Дно напоминало вату из многочисленных водорослей, которые непонятно каким образом умудрялись давать потомство и не быть вырванными с корнем сильной водой. Изредка Никита нащупывал ногой острие речных ракушек, те были безобидными и только щекотали пятки. Заплывать далеко он не решился и, вообще, ночью не любил купаться, и только иногда делал исключения, когда температура на градуснике переваливала за общепринятую для этой географической полосы норму. Пожалуй, этот день стал еще одним исключением из правил, которые парень, честно говоря, не любил нарушать.
  Охладив спекшуюся от жары кожу, Никита уселся на берегу и достал прихваченную с собой гитару. Последняя была подобием инструмента, как и все то, что окружало многообещающего молодого человека, - шестиструнная, с почерневшим от старости или, возможно, от сырости грифом и обечайками, с изрезанными деками, с потрескавшимся лаком - в общем, на лицо все признаки хозяйской нелюбви, но при всем том гитара издавала просто королевские звуки, струящиеся ветерком по ладам, даже при отсутствии настройки.
  Как инструмент попал к нему, Никита не помнил, впрочем, в его детских воспоминаниях остался один образ - это был старик, как-то заглянувший к ним в дом. Откуда он пришел и зачем, никто не знал. Он пробыл у Ивановых неделю, и, если верить Никитиным воспоминаниям, именно у этого человека за спиной висела та самая гитара, которую парень держал сейчас в руках.
  Никита сыграл несколько аккордов, гитара по-прежнему работала, как заводная, ни разу не сфальшивив; слова припева подхватила река и унесла по течению к ближайшей деревне. Дальше петь не хотелось. Запустив руку в карман, Никита достал еще не спрятанную под половицу сторублевку. Вышедшая из-за облаков луна осветила дорогие сердцу цифры, да, это были именно сто рублей, а не пятьсот, как поначалу подумал Никита.
  Записка выпала и поскакала вниз прямо к воде. Если бы этого не произошло, Никита бы и не заметил, что у сторублевки есть приложение - бумажный шарик радостно прыгал по отвесной земле, направляясь к холодной воде, а луна, ехидно поджав глаз, наблюдала за бегством.
  Никита сначала не понял, что произошло, в руках он держал сторублевку, наслаждаясь тем чувством превосходства, которое ощущает, пожалуй, человек, выигравший джек-пот. Выпавшая бумажка не входила в его планы, и, честно говоря, гнаться за ней он не собирался... но вынужден был сделать это, ибо в его фантазиях нарисовалась еще одна сторублевая купюра. "А вдруг та сумасшедшая была настолько сумасшедшей, что решила выкинуть и тысячу", - пронеслось в его голове.
  Он поймал бумажный шарик прямо у самой воды; приглядевшись к тщедушному комочку в своих руках, парень понял, что это не тысяча и далеко не сторублевка - то был совершенно белый лист бумаги, скомканный настолько плотно, что, казалось, при малейшем желании его распрямить, бумажка расползется на десятки узких полосок. При этой мысли Никита запрокинул руку, чтобы выкинуть неденежный комочек.
  Это произошло само собой - в какой-то момент он понял, что ему нужно развернуть записку. Ночь и тусклая луна мешали читать, Никита подумал вернуться домой и там просмотреть записку при ярком электрическом свете, но желание узнать смысл послания превозмогло над всеми неудобствами. А вдруг там Маринка признается в любви, просит прощение? А почему бы и нет! Эта хитрая девка вполне могла подстроить такого рода объяснение, чтобы вернуться, ведь в нашей жизни счастья добиться так просто, для чего хватит даже листка с кружевным почерком, чтобы воскликнуть: "Я победил!"
  Молодой человек поднес бумажку к самому яркому пятну на вымощенном природой пляже; буквы расплывались и не хотели быть прочитанными, потребовалось несколько минут, а может, и полчаса, чтобы Никита понял смысл записки. И вот надежды пали перед ним ниц во всю силу этой странной и никому не нужной жизни, и ему, мечтающему стать властелином музыкального олимпа, оставалось протянуть руку, чтобы забрать причитающееся.
  "Что меня ждет впереди?" - от этой мысли у него закружилась голова. Фантазия сразу нарисовала огромную сцену со светящимися шарами под куполом неба, рядом танцевали Фриске, "Сливки", "Виагра", старая пройдоха Алегрова и даже сам Киркоров с Пугачевой, а Мадонна с Майклом Джексоном подавали ему руку, когда он поднимался на сцену. Эта феерия звуков и красок была настолько прекрасна и притягательна, что он самозабвенно пошел навстречу ей.
  ...Вы получите вознаграждение в тысячу раз превышающее то, что находится сейчас у вас в руках... Это контактные телефоны: Дима Захаров (Первый канал)... Ольга Лосева (НТВ).
  Шшшшшшшшшш...
  Никита шел им навстречу, они смотрели на него с другого берега - все, все! Звезды сцены. Оттуда неслась музыка, веселый смех, в небе бабахал фейерверк, оглашая окрестности мелодией праздника и радости. Они ждали его: Никита видел, как Киркоров, одетый, словно денди, в ковбойку и штаны из крокодиловой кожи, махал ему рукой, приветствуя нового бога, который должен занять отведенное ему место на золотом пьедестале. Кажется, юноша видит это сооружение - там, за толпами народа, возвышалось что-то грандиозное, упирающееся в небо огромным крестом, на котором, кажется, был распят Элвис Пресли... Да, это был Элвис в черном фраке и розовых искрящихся штанах в обтяжку, улыбка на пол-лица, а знаменитые бакенбарды и чуб распушились от ветра. Следом за ним, ступенькой ниже, гордо подняв головы и осанисто выдвинув грудь вперед, стояли Элтон Джон, Пол Маккартни, Стинг, солисты Depeche Mode и Rolling Stones. Их он любил больше всего, в отличие от этого райского фанфарона Элвиса Пресли, - их он любил настолько, что готов был пройти огонь, воду и медные трубы только ради того, чтобы хоть раз услышать их пение под гитару. Нет-нет, кажется, он действительно слышит эти божественные звуки! Ля, ре, обгоняя друг друга, неслись навстречу ему - до, ми, соль, фа. Попрыгав немного на волнах, они нырнули вглубь и исчезли, но этого вполне хватило, чтобы окончательно убедиться, что музыка, услышанная Никитой, была по-настоящему божественной, и ему даже показалось, что сыгранная мелодия чем-то напоминает ту, что он сочинил одиннадцать лет назад.
  Они ждали его. Сейчас они все выстроились вдоль берега и аплодировали ему. Вон, кажется, среди них стоит Джон Ленон, он выглядит таким хрупким на фоне силуэтов этой живой стены, кажется, улыбается, а на его очках играет лучик света от разросшейся под небесами луны. Все они чего-то ждут. Никита прочитал нетерпение на их напряженных лицах, вглядывающихся в него, плывущего по реке, а приготовленная для него ступенька на пьедестале славы и богатства и, может, еще чего-то продолжала пустовать. Никто из них не захотел занять его место, ибо этой награды удостоен только он - тот, кто нашел долгожданную записку счастья.
  ...Вознаграждение в тысячу раз превышающее то, что находится сейчас у вас в руках...
  ...Вознаграждение, которое сделает тебя знаменитым и богатым.
  ...Вознаграждение всей твоей жизни.
  ...Плыви, маленький принц, и ты его получишь.
  И он плыл, превозмогая боль в ногах и парализующий все тело озноб, а еще смертельную усталость, как будто так долго поджидавшую этого часа, чтобы вырваться наружу. Он плыл, и улыбка радости играла на его губах. Если бы в это время рядом оказался случайный свидетель, то он подумал бы, что видит роковую сцену свидания с небесами приговоренного - так абсурдно и подобострастно светились его глаза в лучах одичавшей луны, что хотелось плакать. И он действительно рыдал, плывя навстречу ей...
  Когда его ноги оторвались от твердой земли, произошло затмение - мозг парня просто отключился, а тело, теперь не получающее определенных импульсов, быстро устремилось вниз - отказали ноги.
  Когда Никита пришел в себя, а это произошло через минуту, вода полностью накрыла его с головой. Его тянуло вниз, он пытался бороться, подгребая воду под себя, как делают это собаки, а может, головастики. Но вода продолжала нести вниз, и выпутаться из этой паутины было не то, чтобы страшно, но и опасно, ведь за ноги Никиту держал... его отец. Именно его лицо увидел парень в последний миг своей жизни, повернув голову. Это лицо было ужасно - по нему струились водоросли и ползали водяные черви, глазницы были полностью изъедены ими и превратились в черные неровные дыры, сквозь которые просачивалась мутная вода. Дыры насквозь, дыры в жизни и дыры в его мозгу, который медленно умирал, собирая последние крупицы воспоминаний об этом мире.
  От страха парень закричал, изо рта вылетело несколько пузырьков кислорода.
  Отец его тащил вниз, и вскоре Никита совсем перестал ему сопротивляться. Теперь ему все равно, потому что люди на том берегу его вовсе не ждали, точнее, они его ждали, но в совсем другом образе, в другом измерении. А может быть, это и к лучшему? Может, там он будет действительно звездой, о которой не только сложат песни, но и золотыми буквами напишут его фамилию в многотомных изданиях, которые читают миллиарды тех душ?..
  - Это необходимость, - услышал он голос отца и свой последний вздох.
  
  Слова, отыгранные в небесах,
  Застрянут в скрипке у маэстро;
  Я ухожу, как все уйдут,
  Под музыку больших оркестров...
  
  Когда на следующий день Клавдия Петровна пришла на рынок, Никиты Иванова поблизости не оказалось. Этот факт ее немало удивил, поскольку мальчик (мысленно она всегда называла его так, проецируя его возраст на свой - в этом году ей исполнится шестьдесят лет) всегда приходил за полчаса раньше открытия "рынка на колесах". Этого времени ему вполне хватало, чтобы выложить товар согласно предпочтениям потребителей, точнее, каждое утро Никита выкладывал самые красивые и душистые яблоки поверх червивых. Как-то спросив его, зачем он это делает, Клавдия Петровна получила довольно интересное объяснение: мол, черви таким образом захотят выбраться наружу, так как внутри, под занавесом хороших плодов, темно. "Вот так каждое яблоко очистится и перестанет гнить", - подытожил он, улыбаясь.
  Клавдия Петровна подождала на всякий случай еще два часа, а когда совсем уверилась, что Никита сегодня не придет, переместилась на его торговую точку. Она давно заметила, что парень продает намного больше яблок, чем она, и посчитала причиной тому удобное место у козырька ларька, где все время торговал Никита.
  Однако уже на следующий день она подняла панику: ей стало скучно без участливого паренька, да и париться одной на солнцепеке не хотелось. Поначалу на ее вопли в милицейском участке, приквартированном между трех деревень, до которого пришлось тащиться два часа, никто не обратил внимание: все посчитали, что Клавдия Петровна перегрелась на солнце, особенно после того, как услышали, что у пропавшего в доме лежит больная неходячая мать.
  - Разохранительный! Успокоительное даме! А я пока еще раз побеседую с гражданочкой, - сказал старший следователь.
  - Там мать лежит на скамейке... уже два или, кажется, три года, - вещала скороговоркой пожилая женщина. - Она не ходит. Все лежит и лежит. Так и помирает. Больше у него никого нет. Ни одной живой души. Отец помер, когда Никита ребенком был.
  - Я догадываюсь, о ком идет речь, - вмешался в разговор безусый опер. - Мы с ним учились в одной школе, затем я пошел служить, а Никита - шляться по дворам. Музыкой увлекался. В школьном оркестре на пианино играл, а потом пропал. Сельская шпана, вроде, и позабыла известного в округе музыканта. Сразу в поселке стало как-то скучно, но через три года я кое-что услышал... Отец его действительно утонул, когда Никите исполнилось двадцать. Кажется, напился с одним приезжим стариком с гитарой. Спустя год и мать скончалась. Парень тогда совсем свихнулся. Вот и начали поговаривать, что от глубоких переживаний он решил, что живет с какой-то девушкой, очень похожей на его мать. Но это все враки, потому что местные девки его за три версты обходили. Боятся!
  Клавдия Петровна не знала, что сделать со своими руками - они так и терзали зажатый в руках носовой платок, хотелось рвать на себе волосы, постоянно извиняться, моля всех служителей порядка, присутствующих при этой исповеди, чтоб они забыли, как ее зовут. А она-то сама, дура такая, поверила в бредни этого сумасшедшего! Уму не постижимо! Но самое главное, ведь она жалела его, как настоящего сына, так и не родившегося у нее... В жизни не видела такой дуры!
  Попрощавшись со служителями закона, женщина поплелась домой, теперь ей просто не хотелось думать о судьбе какого-то Никиты. Ну и что, что с ним могло что-то случиться? Ну и что из того, если он, может, тоже утонул, как и его отец? Ведь он умалишенный! А таким любая дорога заказана, какой бы тернистой она ни была, да и нужно ли страдать за таких людей, когда тебя дома ждут два ненакормленных рта?! Надо избавиться от подобной глупости и забыть об этом человеке раз и навсегда, и, если даже он появится как ни в чем не бывало на рынке, нужно ему дать понять, что ее жизнь закрыта для него, а заодно и спросить, не лучше ли ему лечь в психиатрическую лечебницу загодя, пока он не стал буйным и не покалечил ни в чем не повинных людей? И при случае следует даже пригрозить ему медицинской расправой, если он вздумает вернуть свою торговую точку. Так и было порешено.
  Но и на следующий день и после него никто, внешне похожий на Никиту, на платформе станции не появлялся; так прошла неделя, а за ней вторая и третья. Клавдия Петровна уже успокоилась и теперь не вздрагивала, если видела в толпе или в поезде голубую бандану в кружочек. Все было спокойно, но только не душа старой женщины. Все чаще по ночам к ней стал являться он, совсем седой, в той же бандане и клетчатой рубашке. Он все стоял на перроне, в одиночестве, с вытянутой рукой, как попрошайка. И никто из прохожих не обращал на него внимания, кроме Клавдии Петровны, которая уходя с рынка, всегда кидала ему копейку, и в ответ слышалось: "Он славно играл на гитаре" - это были последние слова того молодого опера. Произнес он их в тот самый момент, когда Клавдия Петровна шла к своему дому, что затерялся среди таких же покосившихся строений - в том месте, где не знали о существовании славного парня Никиты, мечтавшего стать известным музыкантом.
  
  XXVI
  
  Майя Местина еще раз взглянула на человека в сортире, по лицу которого уже начали ползать мухи, и поспешила в свое купе. Усевшись на полку, она посмотрела на просыпающееся от тяжелого сна окно - встающее солнце, как огромное око природы, смотрело на нее, еще окутанное стадом кудрявых серых облачков; гроза закончилась, но в купе было по-прежнему жарко, несмотря на превосходную вентиляционную систему. Да, в вагоне стояло невыносимое пекло, словно весь воздух, находящийся здесь, застыл, охраняемый железными стенками вакуума.
  Настало утро седьмого дня.
  Майя почувствовала, что по ее руке кто-то ползет; опустив глаза, она увидела черную жирную муху, нагло расхаживающую по белой коже с короткими волосами-невидимками. Брезгливо согнав насекомое, девушка снова выглянула в окно, где быстро промелькнула маленькая деревенька, как будто ее совсем не было на карте земли. Ветвистое дерево-призрак выпрыгнуло на девушку слева. Это был высохший тополь, он подпирал своими корявыми ветками небо и издали походил на человека, раскинувшего руки, как дети бога Ра, всегда тянущиеся ладонями к светилу в надежде на чудо.
  Разжиревшая муха снова села на руку девушки и опять была сброшена, как что-то гадкое и мерзкое. Насекомое обижено прыгнуло на стол, потом, взмыв под потолок, приземлилось на труп машиниста и поползло навстречу давно соскучившимся по ней подружкам. Майя взглянула в ту сторону и некоторое время наблюдала за суетой безмятежных мух, скачущих по белым, стянувшим труп, простыням, как табун ретивых кобыл. На материи их становилось все больше и больше, и вот уже купе зажужжало чадным гулом. "Откуда они берутся? Да так много", - подумала Майя. Складывалось впечатление, что поезд, проносясь по дороге мимо селений, собирает всех этих отвратительных гадов, почуявших запах смерти. "Или они появляются из воздуха?" - рассуждала Майя, наблюдая за полчищами насекомых.
  Лицо у первого трупа по-прежнему было открыто. Посмотрев на обезличенного человека, девушка заметила на его физиономии серые трупные пятна - мертвец начал разлагаться, но пока что соответствующего этому процессу запаха Майя не почувствовала. Тем не менее это обстоятельство несколько возмутило ее. "Почему я должна терпеть выходки этих людей в то время, как они сами сейчас преспокойно спят; я же толком не могу сомкнуть глаз и вынуждена наблюдать эту мерзкую картину?!"
  С этой мыслью в голове она встала, намереваясь переселиться в другое купе. "Честно говоря, если уж умирать, то только не здесь!" Она взяла подушку и простынь, направляясь в соседнее купе. Постучавшись, Майя принялась ждать. Тишина длилась долго, затем дверь все-таки приоткрылась, но тут же захлопнулась, когда Милана Шефини увидела человека, разбудившего ее. Нисколько не огорчившись, Майя побрела к следующему купе - там произошла точно такая же история, как, впрочем, и в последнем салоне, где находилось жилище проводника.
  Никто не хотел пускать ее к себе, побродив так некоторое время по коридору, Майя вернулась на свое место, потом снова встала, отложив ненужные ей вещи, и поплелась к уборной, в которой пряталась Соня. Не увидев возле двери оставленного пирожка, Майя улыбнулась и более твердой походкой вернулась в свое купе. Опустившись на кровать, она заснула впервые за столько дней крепким сном.
  - Вставай! - грозный приказ разбудил ее неожиданно уже через полчаса. - Вставай, мать твою! - прокричали над самым ее ухом; Майя резко приподнялась с кровати, не желая понимать, что происходит вокруг.
  Ванда тащила ее куда-то за руку.
  - Так, значит, это ты убийца или вы все убийцы? - сдавленно прошелестела спросонья Майя и отпихнула назойливую, как муха, женщину, и снова повалилась на свое ложе.
  Ванда продолжала ее тащить куда-то, не выдержав, Майя заорала:
  - Да что вам всем надо от меня! Отцепись, сука! - и ударила женщину по переносице, та взвизгнула, но железную хватку не ослабила.
  - Пойдем. Ты мне откроешь дверь, - сказала Ванда и, сбросив Майю с полки, поволокла за руку по коридору.
  Тут Майя Местина окончательно проснулась и почувствовала, как в ее голове снова поднимается колкая боль; девушка уперлась о пол ногами, не желая больше никуда, ни при каких обстоятельствах не двигаться, не идти. Медленно проплывающие мимо нее окна коридора сразу же остановились вместе с везущей ее на заднице Вандой. Последняя предприняла еще одну попытку сдвинуть с места упорную девушку, но, поняв, что из этой затеи ничего вразумительного не выйдет, выпустила ее руку, которая незамедлительно шлепнулась в огромную лужу крови, расплескав ее еще больше по стенам, где и без того была масса маленьких засохших и больших, с грецкий орех, пятен.
  Смерив друг друга долгим взглядом - одна устало, а другая - злобно (последний, конечно, принадлежал Ванде), дамы захотели в ту же секунду разойтись, не понимая, к чему они здесь оказались, в этом отвратительном, пахнущем кровью месте. Они бы так и сделали, если бы в дверях купе номер три ни появился заспанный и зевающий Лев Иванович. Он так и застыл с открытым ртом, увидев сидящую в луже крови Майю Местину и стоящую напротив Ванду.
  - Что-то случилось? - спросил он, закашлявшись.
  Пожалуй, только это обстоятельство заставило Ванду завершить начатое - она снова схватила Майю за руку, теперь повернувшись к ней всем корпусом. Держа обеими руками вырывающуюся девушку, Ванда волокла ее в начало вагона, где в другой луже крови валялся "неприбранный" Фарсонов. Скорее всего, пассажиры решили, что теперь трупы не стоит прятать, чтобы милиция могла безоговорочно определить, что убийство было совершено исключительно в целях самозащиты, хотя, возможно, этого и не потребуется, раз поезд еще едет по железной дороге.
  - Я хочу, чтобы она открыла дверь! - процедила сквозь зубы Ванда.
  - Какую дверь? - удивленно спросил Лев Иванович.
  - Потайную! - ответила двусмысленно Ванда, скривив губы набок в подобие улыбки.
  Тут последняя пуговица надетой на ней бирюзовой туники в синий цветочек внезапно расстегнулась, и нижняя пола неуклюже задралась от резких движений, обнажив черную рукоятку пистолета, засунутого прямо в карман легких летних бриджей. Это неожиданное открытие еще больше заставило Майю сопротивляться. Мысли начали путаться: сначала девушка подумала о своих родителях, потом зачем-то о еде, которую нужно снова перепрятать, и уже после о каком-то мужчине из прошлого, который забыл ей вернуть солидный долг прошлым летом. И все! Ни одной мысли о смерти у нее в эту минут не промелькнуло в голове, хотя ситуация была самая что ни на есть критическая - та, о которой великие мыслители писали, что "совесть умирающего клевещет на прожитую им жизнь".
  Было бы ошибочно сказать, что человек не предчувствует своей смерти, скорее, наоборот, это смерть предчувствует того человека, который забыл о ее существовании (подобное высказывание ни в коем случае нельзя соотнести с чувствами, обуревающими Майю Местину в эту минуту). Возможно, это и следует назвать предчувствием, хотя, кто знает, есть ли доля истины в одной капле пророненной мысли, когда не собран полностью букет причин. Скорее всего, человека, находящегося на краю пропасти, может заметить только посторонний - именно такой человек, простой наблюдатель, в состоянии распознать малейшие нюансы смертельной угрозы, даже не задумываясь о сущности происходящего. Скажете: интуиция? И не только это, а что-то более сильное и глубокое, нежели то, что знакомо каждому живому существу на земле, ибо интуиция - это всего лишь дочь или сестра более истинных понятий, любимых философами древности. И здесь было бы разумно отнести Льва Ивановича к людям с "интуитивным зрением", которое и на этот раз подтолкнуло его заступиться за эту несчастную и всеми покинутую девушку.
  Лев Иванович начал в буквальном смысле вырывать из цепких рук Майю Местину, но, когда старик понял, что взбесившаяся женщина не отпустит девчонку, он ударил Ванду несколько раз по щекам. Только такое физическое насилие заставило Ванду убрать руки, сдавливающие запястье девушки, как кандалы.
  - Вы не видите, что эта девчонка делает из нас. - Ванда прислонилась к окну, хрипло дыша. - Это же она закрыла двери, чтобы мы поубивали друг друга, - с каждой секундой ее голос становился все громче, и вот она уже истошно орала. - Это она навесила замок на дверь, а не машинист! Это она натравливает нас друг на друга!
  Майя испуганно смотрела на женщину, с которой случилась истерика, сидя на полу в луже крови. "Как странно, - думала она, - несколько дней назад я обвиняла этих людей во всех своих бедах. Как все-таки жизнь переменчива и как все-таки люди слепы!"
  Тем временем Ванда продолжала:
  - Мне больше не нужны деньги! Я хочу выбраться отсюда и немедленно! Нас не спасут. О нас забыли... Меня муж ждет, - закончила она и зарыдала, закрыв лицо руками.
  Льву Ивановичу сразу стало как-то не по себе: он, как и все мужчины, не любил женских слез. Ему захотелось утешить эту несчастную женщину, поэтому он подошел к ней и, обняв ее за плечи, сказал свою давно испробованную фразу:
  - Разве можно из-за такого, - он хотел сказать "пустяка", но вместо этого произнес: - пренеприятного случая портить свою красоту. Ваш рыцарь будет огорчен, увидев вас в таком виде. Разве королевы могут плакать, скажет он, они умеют только властвовать. (Тут он немного замялся, посчитав, что выбрал неподходящее для этого случая выражение). Но властвовать разумно и без паники. Ну-ну, утрите слезы, - он вытащил из кармана белый платок с розовым кружевом. - Все встанет на свои места, я вас уверяю.
  Так он разговаривал обычно со своей женой Светланой, и та через несколько минут затихала, но Ванда была не женой Льва Ивановича, поэтому она, дослушав назойливого старика, вырвалась из его дружеских объятий и кинулась в купе без номера с глазами, продолжающими источать страдание.
  Проводив ее взглядом, Лев Иванович постоял немного, а потом, обернувшись к Майе Местиной, помог ей подняться.
  - Вы в порядке? - спросил он, когда они вновь оказались в купе-морге.
  Поезд заскрежетал по рельсам, поворачивая.
  - Ложитесь, ложитесь, я вижу, что вы устали, - сказал Лев Иванович, укладывая на нижнюю полку Майю.
  Девушка покорно опустилась на постель, не обращая внимание на то, что испачкает белую простынь пропитанной кровью одеждой. "Какая теперь разница. Здесь все кровью облито, а лишняя не помешает", - подумала она. Ее глаза тут же начали закрываться, но она приказала себе не спать, так как поняла, гладя на старика, стоящего напротив нее, что тот хочет ей сказать что-то очень важное, и не случайно брови на его переносице сдвинулись, выдав какую-то муку, томящую его. Действительно, постояв возле девушки некоторое время, он начал разговор, кряхтя опускаясь на пол.
  - Что вы! - засуетилась Майя, отодвигая ноги и освобождая кусочек пространства на постели, - там же грязно.
  - Душа человека грязнее даже самого чистого пола в мире, - сказал он, сев на ковер напротив Майи Местиной.
  Старик достал маленький лист бумаги, насыпал на него какую-то траву и начал сворачивать. Скрутив сигаретку, он закурил.
  - Хотите? - он протянул девушке дымящуюся палочку.
  - Что это?
  - Чистейшая анаша! - он все еще держал в вытянутой руке самокрутку, предлагая девушке затянуться.
  - Вы балуетесь наркотиками?
  - Иногда... когда хочется создать свой мир.
  Майя недоверчиво поморщилась, отказавшись; старик, затянувшись, продолжил:
  - Это от эпилепсии. У меня довольно странная форма. Нет никаких судорог, как у многих, но в какой-то момент я впадаю в "сумеречное состояние". Я начинаю бродить по квартире, заглядываю под кровать, точно кого-то ищу, могу даже уйти из дома, сесть в электричку и уехать, куда глаза глядят. Однажды таким образом я оказался в Харькове, - мужчина хмыкнул. - Но самое интересное: после каждого такого припадка я ничего не помню. Транс, говорят медики! А это, - он указал на сигарету, - помогает мне не впадать в него.
  - Значит, лечение от обратного, - Майя не слушала своего собеседника, но все-таки кое-какие фразы долетали до ее сознания.
  Она ждала другого.
  - Знаете, - снова включилась она в разговор, - наркотики только усугубляют слабоумие, как и эпилепсия.
  Старик как будто тоже не слушал ее: он боролся с эскадрилью мух, которые от распространившегося по купе запаха еще больше зажужжали, летя на сладкий дым, струящийся от косяка, как на мед. Удивительно, но эти твари, боящиеся обычного табака, на этот раз не побрезговали более опасным запахом.
  - Вы не боитесь окончательно потерять рассудок? - вдруг спросила старика Майя.
   Мужчина рассмеялся, следом подобрал под себя ногу, так что теперь он напоминал восточного мыслителя, раскуривающего кальян.
  - Вы похожи на мою дочь. Она тоже, как вы, любит опасные вопросы и ситуации. Кстати, почему вы не остались в столице, когда это нужно было сделать?
  - Отпуск... у меня так давно его не было.
  Ниточка разговора на некоторое время прервалась, и в то время, как Майя прокручивала в голове все, что с ней произошло, Лев Иванович стряхивал со своих любимых шорт пепельно-малинового цвета неожиданно сорвавшийся с косяка пепел. Отогнав в очередной раз несколько мух от своего лица, он снова заговорил:
  - Плохой человек состоит из устойчивых фраз и действий.
  Старик ждал ее ответа, и через несколько секунд Майя резко повернула голову в его сторону и въелась черными глазами в его голубые с легкими желтыми прожилками по краям радужной оболочки. Он выдержал ее пристальный пытливый взгляд, ни разу не моргнув.
  - Значит, вы плохой человек? - злобно растягивая каждое слово, особенно остановившись на третьем, спросила девушка.
  - Не сказать, чтоб плохой, и не сказать, чтоб хороший.
  - Почему?
  - Несколько дней назад ради денег я готов был убить тебя.
  - А что сейчас?.. Вы передумали? - голос у Майи Местиной задрожал.
  - Совсем чуть-чуть, - старик сдавленно рассмеялся. - Я ведь писатель... да писатель, а не убийца, хотя и служил в армии, даже на войне был. Меня забросили в Афганистан. Ох, и пекло там было - прямо, как в поезде, - старик на некоторое время задумался. - А вот друг мой Владимир Суранов погиб.
  - А вы сами? Ведь психика не железная. У меня есть... нет, было несколько друзей, которые стали чокнутыми. Это, наверное, тоже признаки эпилепсии? - Майя оглушительно расхохоталась, довольная своей шуткой.
  - Если бы я был таким, вы бы сейчас не сидели со мной, - Лев Иванович выпустил огромный клуб дыма. От косяка остался маленький огарочек; посмотрев оценивающе на него и поморщившись, Лев Иванович выкинул недокуренный "шпажку" на пол.
  - А вы знаете, что вас подставили? - вновь продолжил старик. - За солидную сумму денег.
  Наконец-то! Майя Местина подпрыгнула на полке, услышав слова Льва Ивановича. Вот чего она ждала столько дней! Вот из-за чего она мучилась и терпела все их издевательства и нечеловеческое обращение с собой! Вот из-за чего она оказалась в этом вагоне, катящемся неизвестно куда, а не села в обычный поезд! Хотя последнее, конечно, было неточным определением, ибо она-то сама посчитала тогда, что поезд, поглотивший ее, ничем не отличается от ему подобных, бороздящих по просторам необъятной страны, а вышло все наоборот. И не по ее собственной воле в руках у нее оказался билет со зловещей строчкой "транзитом через СНГ"!
  Теперь Майя полностью превратилась в слух, но старик не торопился, он снова вытащил из кармана шорт прямоугольный листочек, а из другого - маленький целлофановый пакетик с желто-зеленой высушенной травой.
  - Считайте все, что произошло с вами, фильмом, - начал старик. - Да-да! Вы разве не заметили десятки камер, расставленных по коридору и по купе? Нет? Поначалу я тоже их не увидел, если б ни одно обстоятельство. Пойдемте, - он поднялся и вышел в коридор.
  - Смотрите, - говорил старик, указывая на черные точки в стенах под потолком. Он провел ее по коридору, а потом завел в купе Љ 1, которое по счастливой случайности пустовало.
  - Здесь камера вмонтирована под лампой. Видите? А в вашем купе установлены две. Одна - в углу, у окна, рядом с вашим сиденьем, а другая - тоже под потолком.
  - Зачем? - сдавленно спросила девушка.
  - Это довольно сложный вопрос. Еще вчера я бы не смог ответить на него, а сегодня... сегодня я подслушал, случайно, разговор Моисея с Вадимом Ситцевым. Видите ли, я тоже был слеп, как и вы. Но благодаря этому счастливому случаю я узнал, что нас готовили к особо важному проекту, - на этом слове Лев Иванович замолчал и повел девушку в купе Љ 6. Закрыв за собой дверь и снова усевшись на ковер, где дымился недокуренный второй косяк, он продолжил:
  - Мы только подсадные утки, актеришки, которые должны были своей игрой заставить вас совершить некоторые поступки. К примеру, когда вы попали к нам в первый день, мы дружно начали вас склонять к тому, чтобы вы перешли во второе купе, кстати, нежилое.
  - Но зачем?
  - Мы должны были соткать из вас девушку плохого поведения. Сначала вас загнали в купе Љ 3, где был липовый пьяный, сошедший в Мичуринске. Потом проводник повел вас в то самое нежилое купе, на ручке которого каждый из нас оставил свои отпечатки пальцев. Вот и улики - вы девушка легкого поведения, которая, - старик несколько раз кашлянул, - спит, конечно, за деньги с любым человеком.
  - Из меня хотели сделать проститутку?.. Честно говоря, у меня промелькнула подобная мысль. Я даже подумала, что меня везут для продажи в какой-нибудь Ирак, Иран или Турцию.
  - Помню-помню, вы тогда решили сбежать. Но здесь другое! - Лев Иванович зловеще улыбнулся, затем снова затянулся косяком и тут же сильно закашлялся. - Из вас, кхе-кхе, и из нас хотят сделать фильм криминального характера. На телевидении, я так понимаю, кхе-кхе, нехватка захватывающих материалов. И какой-то канал, по-видимому, решил сам придумать историю наподобие той, что случилась в конце 80-х с братьями Овечкиными. Тогда встал вопрос о человеке - будущем преступнике.
  - Извините, что я вас перебиваю, но мне бы хотелось тоже затянуться.
  - Конечно!
  Майя протянула дрожащую руку к выставленному косяку, схватив его, она сделала огромный вдох, желая высосать всю "шпажку". "Тянуть нужно, говоря мысленно "и-а-а-а",- вспомнила она слова своей школьной подруги Татьяны Утюжиной. Да, когда-то она пробовала это омерзительное зелье, но теперь оно показалось ей каким-то чужим, возможно, потому, что она не почувствовала сразу полета в голове, который ей сейчас был просто необходим. Майя нервно закашлялась, импульсивно хватая воздух губами; через двадцать секунд купе покатилось кубарем, и ей пришлось закрыть глаза, чтобы не заблудиться в нем.
  - Не спешите, - улыбнулся дружелюбно старик. - У меня его много.
  - На вечер хватит? - все также кашляя, спросила Майя Местина.
  - На всю оставшуюся жизнь, - хихикнул старик.
  Она открыла глаза, чтобы проверить, продолжает ли прыгать купе или оно все-таки остановилось. Теперь Майя смотрела на себя как будто изнутри или со стороны в то время, как комната перестала дергаться и двоиться. Она взглянула на Льва Ивановича и увидела, что тот чуть приподнялся над полом, как факир. Моргнула и снова глянула - факир продолжал парить в воздухе вместе с мухами, заслоняя огромные печальные глаза мертвеца, смотрящие на девушку с нижней полки. "Ну и пусть. Мне не жалко. Преступницей не так уж плохо быть. Надо только привыкнуть", - подумала она и снова закрыла глаза, и тут издалека услышала странный звук: "Ту-у-у-у-у", - неслось со всех сторон; "Ту-у-у-у", - подзывало ее что-то. "Это поезд", - пронеслось в голове. "Это поезд", - сказала она более твердо. "Т-у-у-у-у", - прогудело над самыми ушами. Она вскочила и закричала:
  - Вы слышите? Это же тифон!
  - Да слышу!
  Майя не заметила того, как спрыгнула с полки и наклонилась над Львом Ивановичем.
  - Этот звук издает наш поезд? - зашептала она прямо в ухо старику.
  - Кажется, да, - безразлично ответил седовласый мужчина, сидящий на полу.
  - Вот снова! - испуганно сказала Майя.
  Т-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у, - разлилось протяжно по всему вагону.
  - Значит, там кто-то есть, - Майя продолжала шептать в ухо старику.
  - Пожалуй. - Лев Иванович порывался встать.
  - Сидите! - приказала девушка.
  Открыв дверь и убедившись, что в коридоре никого нет, она захлопнула ее. Когда замок громко звякнул, Местина задержалась у двери, а потом медленно стала поворачиваться: ей почему-то подумалось, что сейчас позади себя она увидит совершенно иное существо, у которого в руках будет зажат револьвер, направленный на нее.
  Лицо человека позади нее стало черным от сотни мух, они копошились, как черви, залезая в полуоткрытый рот и выползая из него. Их жужжание перешло в какое-то шипение, но оно, казалось, не исходило от насекомых, а вырывалось из глотки того, кто парил в воздухе.
  Ж-ж-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш.
  ...Словно звук сломанного телевизора.
  Майя отшатнулась к двери, хватая ртом спертый воздух.
  Но через секунду на нее смотрел все тот же Лев Иванович, а мухи, облюбовавшие купе, плавно кружились под потолком или ползали по всем предметам, которые находились в салоне. Мужчина натянуто улыбнулся и поманил рукой к себе.
  - Так вы хотите услышать окончание истории? - спросил он.
  - И это будет правдой? - Майе вдруг подумалось, что сказанное не может быть чистосердечным признанием, которое она хочет услышать, ибо все казалось выдумкой. "Это всего лишь фильм... - пронеслось в ее голове. - Но как же тогда уборная?"
  - Да, уборная! - воскликнула она. - Пять дней назад я подумала, что за мной наблюдают. Обыскав помещение, я ничего не обнаружила.
  - А вам приятно было бы смотреть на собственные испражнения? - Лев Иванович откинулся на борт полки, раскинув по обе стороны руки. Справа от него сиротливо катался по полу второй бычок выкуренного косяка, а чуть ближе к ноге - первый. Майя подошла к Льву Ивановичу и осторожно села на краешек теперь уже по праву принадлежащей ей нижней полки, не переставая сверлить странного человека глазами и изредка поглядывая на дверь.
  - Я думаю, вы правы. И что же дальше?
  - Если я не ошибаюсь, то мы остановились на образе злоумышленницы, - Лев Иванович потянулся за третьим косяком. - Нужно отдать должное их замыслу: в железнодорожную кассу поступил только один билет, который приобрели вы. Тем самым вы подписались под собственным приговором, - он затянулся третьим косяком. - То есть стали для них и для всех нас преступницей - человеком, на которого будут повешены все грехи в случае неудачи, как, например, эта.
  - Но откуда вы все знаете? - не выдержала Майя.
  - Я же вам сказал, что подслушал разговор, и советую вам не перебивать меня, а то больше не пророню ни единого слова.
  - Как я могу молчать, если вы рассказываете про мой приговор?! - возмутилась Майя.
  - Ну, хорошо, можете перебивать, но только не так часто, - согласился Лев Иванович и снова затянулся.
  Все это время он молчал, наслаждаясь курением. Майе подумалось, что старик слишком медленно управляется с папироской, ведь ей не терпелось узнать концовку этой истории, так как, возможно, осталось не так уж много времени, но для чего? - на этот вопрос она не могла ответить, как и на десяток других, которые сверлили ее мозг в данную минуту. "Наберись терпения", - успокаивала она себя, смотря, как человек медленно скуривает ядовитую траву. "Черт, как же все медленно движется!" - взвыл внутренний голос.
  - Это фортуна, - наконец выговорил старик, выпустив огромный клуб дыма; Майя закашлялась, подумав, что теперь эту комнату в жизни не проветрить.
  - И это все, кхе-кхе?
  - Могу еще добавить, сказав, что каждый из нас должен был получить сто тысяч евро.
  - Я все-таки не сумасшедшая! Я слышала, как кто-то произнес: "Мы получим сто тысяч евро".
  - Ну, это еще полбеды, - рассмеялся старик. - Ситцев сказал, что за "фильм" с нашим участием запросили 500 тысяч долларов.
  - Не может быть! - девушка не могла скрыть своего удивления.
  - И не забывайте про покупку материалов другими компаниями, большей частью зарубежными. Здесь сумма только за полгода может добежать до нескольких миллионов!
  - За такие деньги покупают только гениальные сценарии.
  - Потому что этот сценарий смертников!
  Майя впилась в лицо старика цепким взглядом, но физиономия Льва Ивановича была нарисована акварелью, хоть и красивой, но все-таки акварелью, а не жирными масляными красками, каждый мазок которых передает десятки эмоций. И зрителям нужно быть психоаналитиками, чтобы распознать все будоражащие автора чувства в момент написания полотна.
  - Я вас поняла, но... это же не вы?
  - Вы угадали! - старик по-настоящему развеселился - он чихал и кашлял, потом снова смеялся и вновь чихал и кашлял, - и так на протяжении пяти минут.
  "Чего он медлит?"
  - А вы не могли бы говорить по существу? - его веселье разозлило Майю Местину.
  - Да я и так излагаю только факты, - обиженно ответил тот. - Понимаю: вам не терпится услышать окончание этой истории.
  - Я просто могу не успеть, - вздохнула девушка.
  - А куда вам торопиться: поезд все равно едет, как часы!
  - Это вам кажется. На самом деле он стоит.
  День за окном клонился к полудню, светило спешило снова отдаться в объятия ночи. Поезд мерно вздрагивал, но теперь Майя точно знала: локомотив везет пассажиров ни в никуда, а к какому-то четкому месту, и если точкой отправления была столица, то, возможно, конечной станцией станет некая богом забытая земля. Ясно одно: там, где поезд совершит последнюю остановку, разверзнется ад, ибо в вагоне уже не останется живых людей.
  - Но я не видела никакой видеоаппаратуры в салонах. Где у них мини-ПТС или ММТК?
  - По-видимому, оборудование находится в кабине машиниста.
  - Должно быть, та странная хреновина и была мобильным телевизионным комплексом, - задумчиво протянула девушка. - Он стоял во второй кабине локомотива, только там не было мониторов. Значит, они пишут прямо сейчас? - Майя пододвинулась к микроскопическому объективу и постучала по нему коротким ногтем.
  А в это время в тесной сумрачной комнатке с низкими потолком, похожей на гроб, двое молодых людей суетились, пытаясь наладить изображение, возле десяти десятидюймовых мониторов, стоящих на массивном столе напротив двери. Из всех квадратных ящиков, выстроенных сплошной стеной, работал только один, показывая пустое купе номер пять; по экранам остальных струились зигзагообразные серо-черные полосы или мерцал ГЦП. На полу валялась куча разноцветных проводов, одни из которых тянулись к мониторам, другие - к квадратной черной коробке, а третьи - к видеомагнитофонам, транскодеру, синхронизатору, генератору испытательных сигналов, студийным звуковым мониторам, двум микрофонам, одному коммутатору и прочей технике, разбросанной на полу и по углам студии.
  Дикое шипение кололо по перепонкам испуганных людей, заставляя их метаться по комнате, то и дело вставляя в гнезда разные проводки, нажимая на клавиши ноутбука, стоящего возле левой стены на поцарапанном низком табурете. Уже как двадцать минут все их усилия не приносили пользы - причина внезапного отказа связи со спутником была не разгадана, тем не менее они продолжали метаться возле аппаратуры в надежде все-таки наладить контакт с людьми, находящимися в поезде.
  - Наверное, какая-нибудь плата слетела, - наконец разбил молчание один из парней, в белой пожеванной футболке и синих джинсах, с топорщащимися во все стороны черными волосами. Он вывел на экран компьютера программу по обнаружению неполадок.
  Сидевший к нему спиной парень в лапистом офисном стуле на колесиках продолжал крутить ручки настройки на радиомаршрутизаторе. На голове у него были надеты огромные наушники, вставленные в МР3-плеер, из которых еле слышно неслась размеренная музыка, но даже она не могла перекричать змеиного шипения мониторов и, смешиваясь с этим звуком, создавала в ушах лысого молодого человека настоящую какофонию.
  - Я думаю, дело не в плате, а в зоне видимости сигнала. Возможно, они попали в сигнальную пробку, - высказал свое предположение лысый. Он был одет во все спортивное, как и его партнер по работе, - в темно-малиновую футболку, которая в полумраке стала практически черной, и гигантские кроссовки.
  Через несколько секунд лысый протяжно вздохнул и откинулся на спинку стула, подняв руки и скрестив их замком над головой. Он проследил за своим другом, который в это время бешено выстукивал по клавишам ноутбука, глядя на экран, потом, еще раз вздохнув, обратился к нему:
  - Серж, это довольно странно. Работает только одна камера, а датчики показывают, что пишут все, - парень заворожено уставился на один из мониторов, на котором бегали черные полоски, словно пытаясь прочитать его мысли. - Если бы там поставили видеоинженера, нам бы сейчас не пришлось ломать головы, выясняя причину поломки.
  - Это ты точно подметил, - не отрываясь от экрана, сказал брюнет. - Может, открыть им дверь, чтобы они проверили контакты? - Теперь парень с чубом следил за выводимыми на экран ноутбука строчками.
  - Сказали, что связь с ними прервана до окончания проекта. - Лысый оттолкнулся ногами от пола и подкатил на стуле к своему коллеге.
  - Все-то они мудрят и мудрят, а мы тут трахайся, - раздраженно сказал собеседник. - Сколько уже прошло? - продолжил он, обернувшись к товарищу.
  Тот посмотрел на свои часы, задумался на некоторое время, подсчитывая что-то в уме:
  - Сорок семь минут.
  - Ах, ты дрянь! - вскрикнул парень и обратил свой взор к одному из мониторов, по которому прыгали серые полосы. - За это время можно убить десять раз.
  Тут плоский черный ящик в правом углу легонько стукнул и на девяти выведенных из строя мониторах, включая и десятую телевизионную коробку, высветилась только одна картинка, на которой девушка, с кипельно-белыми, словно выгоревшими на солнце волосами, ужасно спутанными и похожими на выжатое мочало, стояла, наклонившись над скрюченным стариком, лежащим неподвижно на полу. Его шевелюра, такая же белоснежная, как и у девушки, была растрепана, прядки спадали на лицо, скрывая от людских глаз неприятное выражение лица с губами, испачканными кровью. Рядом валялся откусанный кончик языка.
  Постояв возле трупа несколько секунд, девушка бросилась в коридор...
  
  XXVII
  
  Майя Местина бежала в начало поезда, где находился ручной тормоз. Схватившись за круглое колесо, похожее на корабельный штурвал, она дернула его вправо. Ожидая, что поезд сейчас остановиться, она замерла, обхватив с двух сторон "руль", чтобы не упасть, но прошло две секунда, за ними еще какое-то количество времени, а металлическая машина продолжала скрежетать колесами по железным рельсам.
  Из своего купе вышел Моисей и деловито оглядел девушку.
  - Что вы делаете? - безразлично спросил он.
  - Пытаюсь остановить поезд, - не глядя на проводника, ответила Майя. - Но, кажется, тормоз не работает.
  Проводник удивился, подошел к ней и несколько раз покрутил колесо вправо и влево, однако долгожданного толчка, говорящего о том, что поезд останавливается, не последовало. Оставив колесо в покое, Моисей недоуменно пожал плечами, намереваясь уйти в свое купе, когда услышал вопрос Майи:
  - Вы нашли еду?
  Проводник обернулся; взглянув еще раз на ручной тормоз, он захлопнул дверь, но через секунду снова открыл ее.
  - Да нашел. Ситцев украл, - и скрылся в своей конуре.
  Майя вернулась в купе, в котором теперь находилось уже три трупа. Усевшись на свое место, она посмотрела на закрытую дверь, ожидая его прихода... Впервые он напомнил о своем существовании в тот самый момент, когда девушка решила проветрить комнату от скопившегося в ней дыма; произошло это двадцать минут назад.
  Лев Иванович сидел задумавшись все в том же положении, скрестив ноги и потягивая уже пятую папироску с анашой, по его физиономии было видно, что он отключился от этой реальности. По-видимому, наркотики сделали свое, погрузив его в собственный мир, где не было ни фальши, ни завести, ни злобы, ни разврата, ни оружия с трупами, ни гонки за огромной суммой денег. Там, вообще, ничего не было, кроме самого этого человека, ушедшего в зазеркалье под грезы собственных мечтаний и несбывшихся надежд. Как жаль, что мир наркотиков, создавая сладкую реальность, лишь рушит внутреннее самосознание человека, делая его машиной с трансальной серединой, безмерно жаждущей подпитки, чтобы, в конце концов, навечно погрузить живое существо туда, где царствую только одни грезы...
  Теперь Лев Иванович походил на окаменевшую статую с выбитыми из мрамора глазами и такой же холодно-отсутствующей фигурой. Его поза могла бы привлечь внимание еще одного Родена, мучимого желанием вылепить свою интерпретацию задумавшегося человека, впрочем, не только старик в эту минуту предавался тайным мыслям. Аналогичные брожения происходили и в голове Майи Местиной, которая, глядя на Льва Ивановича, пыталась сложить все звенья сложной головоломки. Пока что только один винтик мешал бойким часам отсчитать последние секунды перед началом звонкого телебомканья, всегда предваряющего очередной этап пути. "Нужно спешить", - твердил внутренний голос, разговаривающий с девушкой, но возникающий тут же вопрос: "Зачем?" - рушил всю пирамиду из собранных кубиков.
  Необходимо еще так много узнать!
  - Скажите, а все пассажиры знают об этом проекте? - спросила девушка Льва Ивановича.
  Статуя чуть шевельнулась и медленно повернула к Майе свои мраморные глаза.
  - О том, что вы услышали, знают четыре человека - проводник, Ситцев, я и вы. Другие уже умерли, - он кивнул на коридор, где валялся труп Фарсонова. - Остальным, думаю, были рассказаны всякие небылицы. - Голова статуи откинулась назад. - Мне, к примеру, сказали, - продолжил старик, - что вы сбежали из психиатрической лечебницы и что от вас нужно держаться подальше. - Он замолк и, когда мраморную голову снова установили на подвижной шее в вертикальном положении, закончил: - Другие что-то подозревают, как и я в свое время, когда не знал правды.
  - По этому сценарию преступницу должны посадить в тюрьму? Или... или меня просто убьют?
  Мраморная голова теперь смотрела в окно, за которым вдалеке виднелась ультрамариновая лента реки.
  - Ситцев сказал, что он уже написал протокол, а это значит, что в тюрьме вам не придется сидеть. - Рот у головы расплылся в мерзкую улыбочку, а потом разразился кашляющим скрежетом. Человек смеялся. - Так это же лучше, чем до конца жизни прозябать за решеткой. Вы им еще спасибо скажите!
  - Кстати, вы знаете, что Ситцев - капитан ФСБ? - продолжил мраморный старик после небольшой паузы.
  - Нет, конечно!
  - Его специально к нам приставили как официальное лицо. Вот если бы вы сбежали, я думаю, тогда бы вас посадили в тюрьму.
  Мухи бешено кружились по купе, а вместе с ними с такой же скоростью, толкаясь и перебивая друг друга, скакали мысли в голове Майи Местиной; некоторые удавалось схватить только за хвост, другие же быстро растворялись, так и оставшись непрочитанными. Голова начала гудеть, наполняясь металлической болью, казалось, что еще шаг, и черепная коробка взорвется от перенапряжения. Боль шла от полученной травмы. Кусок простыни от засохшей крови стал деревянным и резал своими краями щеку, к тому же назойливые мухи нахально катапультировали с воздуха, садясь на то место, где рана начала гноиться; нужно было сменить повязку, мешающую Майе думать. "Кто-то специально украл аптечку", - прежняя мысль снова застучала в голове девушки. И этот самый "кто-то" теперь подбирается к ней. "Он затаился, чтобы напасть неожиданно. Хотя, по их сценарию, я должна уйти самой последней, чтобы они, к примеру, представили меня как маньяка-убийцу, ведь в фильмах он всегда гонится за своей последней жертвой. Но с другой стороны, если здесь замешаны иные интриги, этому человеку неважно, в какое время моя душа отлетит к Богу".
  - Кто это? - обратилась она к старику. - Кто это? - повторила девушка чуть громче.
  Старик спал. Потеребив его, Майя наконец-то увидела маленькую щелочку открывшихся глаз, через которую проглядывали безжизненные, вяло перемещающиеся, желто-голубые зрачки. Лев Иванович смотрел сквозь девушку.
  - Я не знаю, - невнятно прошелестел он сухими губами. - Я хочу пить.
  Майя быстро сбегала к баку с водой, стараясь не глядеть на маячивший в конце коридора труп Фарсонова с разбросанными по полу кишками, и, протянув старику стакан, снова спросила о том же. Сделав несколько глотков, Лев Иванович ожил.
  - Я думаю, это Моисей, - сказал он и снова отключился.
  Хотя это была всего лишь догадка, возникшая в голове Льва Ивановича Разумного, Майя почему-то решила поверить ему. По сути, это был единственный человек из всех пассажиров, который желал ей добра, по крайней мере, сейчас, так зачем же ему тогда врать? Тем более что он, судя по всему, отказался от тех денег, которые ему пообещали за ее голову, а значит, он не хочет, чтобы с ней случилось что-то плохое. Даже сравнил ее с собственной дочерью! К тому же он больше общался с этими людьми, чем она, и мог, наблюдая за их поведением и слушая их разговоры, вычислить потенциального убийцу. Да ему просто нельзя не верить!
  Почему только один человек вправе искупать грехи многих? Почему его заставляют это делать в то время, как он не может больше идти по этой тернистой тропе, ведущей в пропасть, ибо не видит в конце долгого пути хоть какой-то лучик света? Почему нас разделили на два враждебных лагеря в то время, как мы люди и у нас одна судьба - прожить свою жизнь праведно? Почему из тысячи судеб только одна раскалывается надвое и почему только глупость и алчность способны пробить себе дорогу? Почему, Господи? Неужели нужно долго томиться, чтобы потом молчаливо покинуть этот никчемный мир и кто вправе казнить тебя и за что?
  Майя Местина хотела закрыть дверь купе, но потом подумала, что таким способом ей все равно не защититься от убийцы: в любом случае он достанет ее из-под земли, чтобы завершить задуманное. Кроме того, еще с утра в коридоре никто не появлялся. "Наверное, они еще спят, пытаясь восполнить часы бессонных ночей", - подумала девушка, а значит, и ей следует последовать их примеру, ведь грезы намного приятнее реальной жизни.
  Но насекомые не хотели, чтобы девушка уснула.
  Майя отогнала трех назойливых мух, кружащих возле ее лица, потом, открыв пакет, начала сворачивать из вырванных из блокнота листов мухобойку. Оружие против насекомых оказалось солидным по толщине; прицелившись к самой близкой к ней твари, пританцовывающей по краю стола, Майя ударила со всей силы. Муху расплющило, как блин на сковородке. Вскочив, она начала хлопать по всем черным точкам в купе, ползающим, прыгающим, летающим и просто неподвижно застывшим, - по мухам, сидящим на трупах; на беспорядочно разбросанных по купе предметах; на старике, который даже не отреагировал на ее хлопки по своему телу; на пустых полках, одна из которых, принадлежащая девушке, давила на психику размазанной по ней кровью убитого. Мельком взгляд Майи упал на крохотный объектив. Недолго думая, она оторвала два клочка бумаги от мухобойки, смазала их рассеянными по купе внутренностями только что убитых насекомых и этой жижей, по консистенции ничем не отличающейся от многих жевательных резинок, залепила два глазка телекамер.
  Безусловно, она бы ужасно обрадовалась, если б услышала разразившихся ругательствами двух молодых людей, наблюдающих за ней, - отпущенные в ее адрес крепкие словеса подсластили бы самые больные ее переживания.
  Снова присев в свой угол возле окна, она увидела, что река переместилась по левую сторону от нее, превратившись в серенький хвостик мышки; впереди, кажется, виднелся какой-то населенный пункт. Она подумала: а почему бы ей снова ни попытаться подать знак тем людям, которые встречаются на пути следования поезда? К примеру, все время махать рукой, приветствуя их, но тотчас она вспомнила, что пять дней назад предприняла подобную попытку. И чем это закончилось? "Но теперь меня никто не останавливает", - подумала она. Возможно, таким образом ей удалось бы посеять сомнение в людях за стеклом, если, к примеру, она будет строить отвратительные гримасы. Или ей все-таки выставить на окне огромный плакат, состоящий из газет или журналов, валяющихся по вагону, а на нем написать только одно слово крупными буквами? "Помогите!" Да, пожалуй, хватит и ее физиономии с высохшей фигурой, чтобы напугать людей, ведь только от одного взгляда на ее лицо с провалившимися глазами и синюшным цветом кожи и скелетоподобного туловища будет достаточно, чтобы вселить в человека смертельный ужас. А почему бы и нет! Идея с плакатом девушке тоже понравилась, благо подобный зов о помощи всегда привлекает внимание людей. Но вот вопрос: сможет ли кто-нибудь разглядеть надпись, если поезд теперь мчится со скоростью примерно 160 км в час? Она бы успела прочитать только четыре буквы, а остальные убежали бы от нее вслед за железной машиной.
  - Все-таки что с этим поездом? - спросила она себя, не замечая того, что говорит вслух.
  Голова мраморной статуи повернулась в ее сторону, открыв глаза.
  - Об этом я хотел бы спросить у вас! - ответил человек.
  - Думаете: я знаю?
  Старик не ответил, он снова закрыл глаза, и было похоже, что он опять погрузился в сон.
  - По-моему, они скоро развоняются, - девушка оглядывала купе, где над двумя мертвецами продолжали зудеть мухи.
  - Я знаю только один способ, - не открывая глаз, ответил Лев Иванович Разумный, - закопать их в землю. - Он открыл глаза и взглянул на убитого Азиата, покоящегося на верхней полке, и, чему-то обрадовавшись, начал истошно хохотать, потом закашлялся и снова откинул голову назад.
  В это время два окна по обе стороны от купе заслонили проезжающие товарняки, как две капли воды похожие друг на друга, - два каких-то "светофора" с темно-зелеными, пепельно-желтыми и цистернами цвета марены, в которых обычно перевозят топливо для страны.
  На несколько минут в купе наступила ночь, где маленькой светящейся точкой дымился косяк старика. Лев Иванович держал его в опущенной руке и уже давно позабыл про его существование, отчего "шпажка" наполовину превратилась в серо-зеленую золу, которая от тяжести незамедлительно потянулась к полу, где и рассыпалась на сотни песчинок. Однако старику уже было все равно, он не только не обращал внимание на убогость всей комнаты и ее сюрреалистичный вид, но и безразлично относился к самому себе. Его не волновало, что его штаны покрылись крошками пепла, что они замызганы кровью, как и цветастая рубашка; его не беспокоила неряшливость собственной внешности - всклокоченные, вставшие дыбом, волосы, а также выросшая за несколько дней борода; его не беспокоило участившееся сердцебиение и периодически возникающие боли в сердце, о которых он позабыл еще в прошлом году, когда ему сделали операцию. Он даже не замечал свою нужду опорожнить давно изнывающий от долгого воздержания мочевой пузырь... Он спал.
  Майя следила за убегающими к людям цистернами, и когда оглянулась, чтобы посмотреть на Льва Ивановича, то увидела в дверях черный силуэт незнакомого ей человека. Она вздрогнула и продолжала смотреть на него еще несколько минут. Человек, закутавшийся в черный плащ (довольно странное одеяние для современной моды на одежду!), словно приковал ее взор к своей фигуре и, воспользовавшись замешательством девушки, но в большей степени подступающим к ее горлу страхом, обшаривал глазами все купе. Потом, видно не найдя того, что он искал, незнакомец уставился на девушку болотными водянистыми глазами. В этот момент луч света проскользнул сквозь прогал между двумя цистернами, катящимися за окнами вагона, и упал на левую половину лица призрака, высветив над губой черную родинку крестиком. Следом лучик скользнул чуть ниже, где уже расплывался в звериный оскал огромный рот с темно-синими губами. Насладившись страхом девушки, гость ушел, кинув через плечо прозвеневшую, словно колокол, фразу: "Я тебя отпускаю".
  Еще не отойдя от ужаса, охватившего ее, Майя увидела в дверях Моисея, в опущенной руке державшего знакомый девушке пистолет СПС, принадлежащий Фарсонову. "Вот и конец", - пронеслось сразу в голове. Она вжалась в стенку, готовая закричать, и в тот же миг кинула взгляд на спящего Льва Ивановича, колеблясь над вопросом: в состоянии ли этот человек защитить ее? Вывод пришел сам собой: достаточно было взглянуть на его валяющиеся на полу, как плети, руки и откинутую назад голову - и это, несмотря на то, что мужчина продолжал сидеть как несгибаемая статуя.
  Но Моисей и не думал стрелять, он так же, как и предыдущий гость, оглядел помещение, как будто что-то ища. Кроме того, его глаза не таили непонятную злобу, а наоборот, смотрели на Майю Местину дружелюбно и даже с некоторым лукавством, так что в какой-то момент девушка подумала, что этот человек пришел не за этим, но тут же промелькнула и другая мысль: "Самые опасные преступники могут скрывать свои чувства. Они убивают механически и даже могут притвориться другом, чтобы влезть в доверие. Где-то я об этом читала...".
  - Кто-то украл всю еду, - сказал он как ни в чем не бывало.
  Девушка облегченно вздохнула.
  - Мы не прикасались к ней. Я ручаюсь за себя и за Льва Ивановича.
  - Но кто-то же должен был украсть еду, - настаивал Моисей.
  Его несуразная фраза заставила запаниковать девушку, она пробежалась глазами по купе, ища что-то, что могло бы стать оружием против этого странного человека, который теперь стоял возле нее, косясь на разбросанные по ковру бычки от косяков и поглядывая то на нее, то на блаженно погрузившегося в сон старика.
  - Если хотите, то можете обыскать купе, - сказала Майя, уцепившись взглядом за принесенный для Льва Ивановича полупустой стакан.
  - Не стоит: я знаю, что продукты у вас! Отдайте мне их.
  - Конечно, я три дня не ела, - соврала Майя, гладя Моисею прямо в глаза, - но я бы не стала красть у вас пищу.
  - Отдайте по-хорошему! - неожиданно рявкнул проводник, разбудив старика.
  Тот сонно уставился на Моисея белесыми глазами, еще не понимая, что происходит. "Слава Богу", - подумала Майя и попыталась обратить внимание Льва Ивановича на зажатый в правой руке проводника пистолет. Но старик не хотел реагировать на ее говорящий взгляд: он заинтересованно изучал действительность, которая, как видно, кусками вывалилась из его сознания. По-видимому, эта работа была для него мучительно тяжелой, поэтому он быстро закрыл глаза и погрузился в прежнее забытье.
  Поняв в очередной раз, что от старика сложно будет добиться помощи, и предположив, что от незапланированного помутнения рассудка у Моисея может достаться и ее новоприобретенному другу, девушка решила все-таки расстаться с пищей, тем более что та и не принадлежала ей, а была выкрадена наглым образом у старушек. "Хотя им-то она уж точно не понадобится", - подумала она и направилась к трупу.
  - Забирайте! - швырнула она на пол полный кулек еды, вытащенный из простыней убитого машиниста.
  Когда Моисей ушел, Майя села рядом со стариком и положила свою руку на его плечо.
  - Знаете, - сказала она, - я чувствую, что все будет хорошо. Нам нужно потерпеть еще чуть-чуть.
  Старик еле заметно улыбнулся, глядя на девушку огромными печальными глазами.
  - Мне не кажется так, как вам, - его голос будто несся из подземелья, где была кромешная темнота.
  - У меня еще осталась еда, - блаженно заулыбалась Майя, шепча на ухо старику, - еще тогда мне пришла в голову мысль, что ее могут отнять, поэтому я разделила украденное на две части. Так что мы с вами выживем!
  Старик снова печально улыбнулся.
  - А еще, - продолжала шептать Майя, - я знаю, что Соня жива. Ну, помните дочь той убитой? - девушка теребила старика за руку, заглядывая ему в глаза. - Вчера я подложила под дверь уборной, где она спряталась, пирожок, и тот исчез. Вы понимаете, что это значит? - старик перестал смотреть на нее. - Это значит, что она жива!
  - Хорошо, давайте лучше не думать о том, что с нами было. Возможно, это поможет не сойти с ума. Хотите я вам спою песенку?
  - Пожалуй, - кивнула головой девушка.
  Старик закрыл глаза и запел старинную колыбельную, возможно, когда-то услышанную от матери. Может, он напевал ее своей дочери перед сном? А может, Льву Ивановичу хотелось, чтобы эту песенку кто-то спел ему самому, все равно кто - будь-то его мать или отец, или совершенно незнакомый ему человек, и, казалось, что поезд ему аккомпанировал скрежетом колес.
  
  Умирать не торопись.
  Поторопишься, умрешь,
  Много слез наделаешь.
  
  Из коридора опять послышались возгласы и какая-то возня, мужской голос прокричал: "Отдай".
  
  Умирать не торопись.
  Поторопишься, умрешь,
  Много слез наделаешь.
  
  - Хорошая, ласковая, - сказала девушка.
  Голова старика снова откинулась назад, Майя уставилась на приоткрытую дверь.
  - По-моему, там что-то происходит?
  Мужчина разлепил сонные глаза, подняв голову, и непонимающе уставился на Майю.
  - Они снова хотят кого-то убить! - громким шепотом сказала она.
  - Это не про вашу душу, - зевнул он. - Они дерутся из-за куска мяса, как собаки.
  Мраморная голова Льва Ивановича чуть дрогнула, а затем снова повалилась назад, а через секунду рот его чуть приоткрылся и из него вылетело едва различимое посапывание.
  - Точно! - сказала Майя и немного успокоилась, но вздрогнула, увидев промелькнувшую тень за приоткрытой дверью в купе. Тень принадлежала Вадиму Ситцеву, который зачем-то бежал в хвост вагона, потом он пронесся в обратную сторону, а следом послышался звук запирающегося замка, после чего на несколько секунд наступила опасная тишина, не предвещавшая ничего хорошего. Так и случилось: через некоторое время Майя услышала два прокатившихся по вагону выстрела.
  Голова девушки, не выдержав, раскололась на две половинки. Одна заполнилась пустотой, выпустив сотню маленьких существ с острыми зубками, которые тут же начали поглощать скопившийся внутри мусор, который уже давно нужно было сжечь. И вот сейчас эти существа похрустывали челюстями, с наслаждением поглощая всю ненужную информацию, завалявшуюся еще с древних времен в этом прохудившемся мозге, который тут же стал превращаться в искусственное решето.
  А вот вторая половина головы девушки еще продолжала жить, выпуская некоторые воспоминания как этой, так и другой жизни. У этой половины были свои защитники - маленькие червячки познания, которые тут же пожирали вторгнувшихся на их территорию зубастиков, они выплевывали на симулянтов отвратительную зеленую жидкость, от которой последние лопались в одну секунду.
  Это была вполне законная борьба, которая просто должна была развернуться в голове девушки, ибо в противном случае кто-то из живущих в ней созданий обязательно заполонил бы прохудившийся мозг, заставив его уйти в никуда. Но как изнуряюще отразилось это столкновение на той, которая стала первопричиной возникшей в голове мушиной возни. Хотя обвинять ее в чем-то, а тем более в развивающемся недуге - дело абсолютной нелепицы, но... может, стоило отказаться от этой игры и последовать вслед за Махмудом? К чему лукавить: она не была создана ни трусом, ни игроком, ни воителем, но ведь и ей хотелось жить, как и тем тварям, которые бушевали в ее сознании.
  Майя схватилась за голову, почувствовав отвратительную посасывающую боль. Кто-то прямо сейчас пытался выпрыгнуть оттуда наружу, сотни молоточков стучали, как заведенные.
  Тум-тум-тум-тум-тум.
  Этот звук ничем не отличался от тамтамов, которые призывали к чему-то, - тамтамов, которые боролись с человеком, нечаянно приобретших их.
  Тум-тум-тум-тум-тум.
  Майя Местина вышла в коридор и медленно, на цыпочках, пошла в пятое купе. Постучавшись, она подождала некоторое время, ожидая, что дверь откроется, потом, подергав дверную ручку, Майя двинулась к другому купе, там ей тоже не открыли. Закрытой дверью ее встретил и третий салон. Не считая тамтамовской мелодии, которая дробила мозг девушки на части, в вагоне не раздавалось ни одного звука, не слышно было даже шороха. Она шла словно по какому-то вакууму, замуровавшему все живое.
  Наконец Майя добралась до третьего купе. Дверь мерно, беззвучно ерзала на вмонтированных колесиках, то открываясь, то закрываясь; она приглашала Майю зайти. Отодвинув ее, девушка увидела пустое помещение, освещенное лучами заходящего солнца. Многочисленная пыль, застывшая в воздухе, превратилась в капельки кровавого заката, она плавала в обострившемся пространстве, медленно оседая на смятые, окрашенные солнцем в малиновый цвет, простыни. На землю снова ложилась ночь.
  Притворив дверь, девушка также неторопливо двинулась вперед. В свете заходящего за горизонт светила она тоже стала малиновой, это краска была настоящей, ибо она - это кровь, которая текла в этом проклятом поезде ручьями. Ею были измазаны не только оголенные ноги Майи, но и вся одежда, на полотнах которой, на груди, маковый сок плоти вычертил причудливый рисунок, и если кто-нибудь в этот миг взглянул бы на девушку издалека, то мог бы заметить некую схожесть этой абстракции с каким-то таинственным знаком.
  Майя подошла к первому купе, держась за поручень. Мелодия в ее голове стала нарастать, словно кто-то стоял у проигрывателя и крутил ручку, увеличивая частоту звучания на один герц.
  Тум-тум-тум-тум-тум.
  Дверь салона без номера была приоткрыта на щелку и точно также беззвучно раскачивалась из стороны в сторону, подзывая девушку войти. Из приоткрытого пространства на нее глядел совершенно незнакомый интерьер, который ни в коей мере не вписывался в обстановку привычных для нее купе. За все время пребывания в вагоне она ни разу не была в этой комнате, и сейчас подумала, что видит фантастическое перевоплощение поезда, решившего побаловать ее уже позабытыми апартаментами покинутого мира. Майя потянулась к ручке и толкнула металлическую дверь, но та не открылась, толкнула еще раз и только тут поняла, что внутри находится какой-то тяжелый предмет, подпирающий створку изнутри и мешающий ей войти. Тогда девушка навалилась на дверь всем весом, и та поддалась, впустив гостью.
  Первое, что она увидела, был Моисей, точнее, его ноги, которые Майя узнала по красивым крокодиловым башмакам на черной подошве: дверь скрывала остальную часть фигуры мужчины. Майя остановилась, слушая, как раздраженно бьют тамтамы в ее голове, но потом все-таки решилась войти.
  Проводник полусидел, прислонившись к двери и свесив голову. Ранее прилизанная гелем челка упала на лоб, спрятав глаза отбрасываемой темно-серой тенью. Последние изучали пол, но, приглядевшись, Майя увидела, что ошиблась, ибо Моисей как будто присматривался к предмету, зажатому в правой руке. Это был знакомый Майе пакет с едой - тот самый, который несколько минут назад являлся ее собственностью и когда-то был аккуратно спрятан в простынях между ногами трупа. Видно, этот злосчастный предмет и погубил проводника. Именно кулек со снедью стал его последним воспоминанием об этом мире, в котором ему не суждено больше властвовать, возможно, поэтому глаза Моисея еще хранили некую печаль, выдавая несбыточность всех мучавших его желаний.
  Я был не прав, - надрывно прошептал мужской голос в голове девушки.
  И Майя будто различила вспыхнувший и тут же погасший огонек в глазах Моисея, и, наконец, она увидела последнюю деталь - расползающуюся по полу лужу крови, вытекающую из дыр, появившихся в животе и.... Она скользнула взглядом по тоненькой красной струйке, стекающей откуда-то сверху... Да, вторая пуля попала прямо в лоб.
  Майя стала медленно отступать, но тут же упала, споткнувшись обо что-то.
  - Осторожнее, - сказал кто-то позади нее.
  Она быстро обернулась и увидела только глаза Вадима Ситцева, они были как всегда спокойными. Впрочем, чтобы ни случилось, очи капитана ФСБ всегда были спокойными, даже немного грустными, как у Моисея в последний миг перед смертью. Он играл с ней своими длинными ресницами, словно приглашая присоединиться, Ситцев точно говорил ей: "Давай поиграем, это же так интересно".
  Тум-тум-тум-тум-тум.
  "Разве ты не видишь, как прекрасна эта игра". - "Тебе только кажется". - "Но пойдем, пойдем, чего ты медлишь?" - "Ты приведешь меня в другой мир". - "Конечно, туда, где не будет обмана". - "Нет, я хочу остаться здесь".
  Майя оторвала свой взгляд от гипнотизирующих глаз Ситцева, и тут какая-то пелена или туман, скрывающий от нее реальность, рассеялся, и она увидела, что на коленях у Ситцева лежит голова Ванды. Мужчина сидел, расставив ноги, на полу рядом с тумбочкой и гладил по голове женщину, но та лежала в какой-то странной позе - она разлилась, словно вода по полу, раскинув руки и ноги, покоилась на спине, а ее голова как-то неестественно была вывернута на лишние тридцать градусов. Сложно было понять, какие сейчас эмоции отражаются на ее лице, ибо длинные черные волосы полностью закрыли его. Никаких следов крови рядом с ней не было.
  Он ей скрутил шею!
  Вскрикнув, Майя метнулась в коридор, но мужчина не кинулся за ней, остался сидеть на прежнем месте, все также гладя по голове убитую женщину. Убегая, краем глаза Майя отметила и еще одну особенность этой кровавой сцены - на полу валялся раскрытый черный кейс Фарсонова, из которого веером вывалилось несметное количество купюр, а по всему длинному ореховому столу были разбросаны куски еды, их можно было увидеть и на полу, и под перевернутыми креслами, как белые пятна на большом полотне ужаса, нарисованном утомленным болезнями экспрессионистом. И последнее, что пришло в голову мчащейся к убежищу девушки - это мысль, что пришел ее черед.
  Тум-тум-тум-тум-тум. Тум-тум-тум-тум-тум...
  Она не успела его спасти.
  Когда Майя вбежала в купе, старика уже трясло на ковре, словно от разряда электрического тока. Его руки и ноги дробно стучали о пол, ходуном ходило не только его тело, но и рот, в котором постукивали друг о друга верхняя и нижняя челюсти. Наверное, припадок продолжался уже несколько минут, потому что лицо старика перестало излучать здоровую эритему, превратившись в выгоревшее подобие пустыни с зыбучими песками. Кожа отливала синевой! Зрачки скрылись за распухшими и подрагивающими веками, выдав сплошную белую полоску, только вверху были видны краешки радужных оболочек. Через несколько секунд что-то хрустнуло, и на пол выкатился маленький кончик языка, рот сразу окрасился брызнувшей кровью. Майя вскрикнула, и тотчас все прекратилось.
  В купе опять разлилась тишина, и только из головы девушки неслась злобная мелодия чем-то раздраженных тамтамов, которую унять теперь было невозможно.
  Майя склонилась над Львом Ивановичем, очень подробно изучая его. Делала она это лишь с одной целью - запомнить так нежданно появившегося в ее жизни друга: она так быстро потеряла его, что даже не успела понять и оценить того, что он успел сделать для нее. Майя решила, что должна запомнить старика на всю оставшуюся, пожалуй, теперь слишком короткую жизнь, но глядя на него, она думала и еще об одном незаконченном деле. Это был вопрос, который девушка, к сожалению, не успела задать старику. "Какое же преступление мне припишут после смерти?" - мысленно она спрашивала Льва Ивановича, заглядывая в его жемчужные глаза, как будто ожидая, что он все-таки ответит ей...
  Усевшись на свое место, она тупо уставилась на закрытую дверь, теперь она знала, кого ей следовало ждать.
  
  *ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ*
  
  XXVIII
  
  Местина вся превратилась в слух и с замиранием сердца ждала его прихода.
  Третий труп, появившийся в купе, взорвал весь застоявшийся воздух, освободив сильную волну зловонного миазма - разом все восемь трупов начали источать запах опрелости, смешивающийся с запахом гнили и еще каким-то, который обоняние Майи не могло различить. В этой вони стало невозможно дышать. Она мутила сознание девушки и будила в ее организме тошнотворное отвращение. Желание выблеваться подступало к горлу мучительным горьким привкусом, спазмы становились все чаще, и, когда девушка невзначай перевела взгляд с двери на труп машиниста, она не смогла больше сдерживать рвущуюся изнутри блевотину.
  Майя бежала к единственно незапертому туалету с замиранием сердца, боясь встретиться с ним. Дверь была приоткрыта, и когда Майя потянулась к ручке, то тут же замерла, услышав идущее изнутри человеческое дыхание, - замерла, прикрыв рот, из которого чуть было не вырвался предательский звук: она боялась выдать свое присутствие. Ее дыхание учащенно пульсировало в воздухе, Майя осторожно сделал шаг и заглянула в уборную через щель в двери.
  Он был там. Вадим Ситцев стоял возле умывальника, из которого тихо капала вода, и разглядывал себя в зеркало. Этот человек, казалось, любовался собой, поворачивая голову вправо и влево и гладя кончиками пальцев подбородок, заросший черной щетиной. Он сильно похудел, словно сдулся, как и сама Майя и все, кто уже умер. Крючок, на котором повесился Махмуд, был рядом - маленький мужчина, болтающийся под потолком, занимал свое прежнее место, выбранное кем-то когда-то; его тело чуть загораживало стоящего за ним человека.
  Вадим Ситцев только что умылся, отчего волосы на его голове были еще влажными, а на лице с маленьким шрамом на лбу виднелись капли воды.
  - Так и должно быть, - произнес он, глядя на себя.
  Потом, ткнув пальцем в зеркальное отражение, засмеялся и быстро обернулся... Майя отшатнулась от двери и тихо начала пятится. Отойдя на три шага назад, она кинулась к своему купе и, только закрыв дверь и прислонившись к ней спиной, почувствовала себя в безопасности.
  Рвотный рефлекс незамедлительно дал о себе знать, согнувши Майю пополам. Она исторгла из себя сгусток скопившейся в организме желто-коричневой желчи - единственное содержимое пустого желудка. Жидкость разлилась маленькой лужицей, побежала по красному ковру струйкой к двери, заполняя часть какой-то линии, выдавленной в железном полу. Вытерев рукой остатки вонючего раствора, девушка наклонилась и стала изучать странный предмет - чуть приподняв ковер, она увидела, что желчь уже струится под вытертое ногами и временем полотно, уходя все дальше по маленькому желобку.
  Вскочив с колен, Майя попыталась оттащить тело старика в сторону, чтобы поднять ковер. Лев Иванович оказался ужасно тяжелым, и девушке потребовалось несколько минут, чтобы закатить мертвеца под прямоугольное пространство под миниатюрным раскладным столом с одной ножкой, где заканчивался ковер. И тут что-то упало, звякнув. На полу оказался выпавший из правого кармана шорт старика Bodyguard 38 калибра - довольно милая случайность, совершенно неожиданная для девушки, которая, можно сказать, уже практически похоронила себя заживо.
  Оружие перекочевало из одного кармана в другой, и только после этого Майя отодвинула материю и тут же ужаснулась: на нее смотрел знакомый ей загадочный знак - один из трех, что она увидела на пресс-конференции. Это был козлобородый Бафомет. Крик бешенства и отчаяния вырвался изо рта, прогремев над уносящимся вдаль поездом. Сомнений не было: это был именно тот самый знак каббалы, использующийся в древних заклятиях для навлечения на человека всей черной энергии, чтобы свести его с ума и подвигнуть к смерти.
  - Так вот значит, кто управляет этим чертовым поездом! - вырвалось у нее.
  Девушка закружилась по купе, предполагая найти остальные символы, ведь без них магическая сила триады не будет действовать, как ей подумалось. Пришлось скинуть на пол трупы, чтобы осмотреть кожу, обтягивающую все четыре полки; Майя ходила по мертвецам, даже не замечая того. Тело Азиата послужило ей некой ступенькой, помогшей забраться наверх и заглянуть в огромную дыру над дверью, являющуюся багажным отсеком, в который при случае можно было спрятать все три трупа, теперь валяющиеся на полу проклятого купе. Но нигде - ни на полках, ни под двумя нижними из них, куда тоже складировали багаж, ни на стенах, ни на потолке, ни на столе и под ним - ни в одном маломальском месте, открытом для обозрения человеческому глазу, девушка не обнаружила искомое. Оглядев сотворенный ею бардак в купе, Майя предприняла самый рискованный шаг - она решила обследовать другие помещения сатанинского поезда. "Если это козни дьявола, то спасения нет", - подумалось ей, но тут же в голове промелькнула и другая мысль: "Я не хочу и не буду этому верить".
  Девушка осторожно открыла дверь и выглянула наружу - коридор был пуст. Быстро проскользнув в дверь, она побежала к знакомому купе номер пять.
  - Милана, откройте, - зашептала она. - Откройте, пожалуйста, это касается вашей жизни, - взмолилась Майя. За дверью послышалось какое-то шуршание, но она продолжала оставаться закрытой. - Милана, я разгадала секрет этого поезда, я помогу вам выбраться.
  За дверью послышались шаги - теперь Майя явственно различила, как кто-то подошел к железной пластине и встал напротив девушки.
  Дверь тут же открылась, и перед взором Майи во всей своей омерзительной красоте предстал Вадим Ситцев, за его спиной маячила фигура улыбающейся и, казалось, чему-то довольной Нефертити. Девушка вскрикнула и бросилась к своему купе, где она упала на колени и стала молиться, глядя в окно, которое все также транслировало унылую растительность и сухую, без края и конца, землю.
  Но у тебя теперь есть оружие. Не стоит отчаиваться, - напомнил внутренний голос.
  И тут Местина предприняла последнюю попытку. Она открыла дверь, на всякий случай опустив руку в карман, где лежал револьвер, и через щелку стала разглядывать потолок, пол и стены мрачного коридора, пытаясь отыскать знакомые ей знаки. На потолке сами по себе начали зажигаться поочередно все лампы, борясь со спускающейся с небес темнотой. Ночь снова забиралась в поезд, наводя на девушку ужас и вселяя в сердце чувство одиночества - того одиночества, которое, должно быть, испытывает человек, оставшись наедине с самим собой в целом мире, где, кроме него, больше не осталось живых существ.
  В свете попеременно зажигающихся ламп девушка ползала взглядом по всем предметам, но она не обнаружила ничего, хоть сколько-нибудь напоминающего витиеватый рисунок старинных знаков, засевших колючей занозой в ее памяти. "Должно быть, символы спрятаны в других купе", - подумала Майя, смотря в черный проем окна на зажигающиеся звезды, где на стальном корпусе заколдованного поезда в отраженном свете мерцающих окон виднелась надпись "Москва-Владикавказ", заканчивающаяся странной закорючкой, совсем маленькой и от этого незаметной среди тянущейся на двадцать пять с половиной метров каркасной стали. К тому же тоненькие линии черного значка практически слились с бордовой краской, которой был выкрашен вагон. Это был третий знак триединства, похожий на разинутую пасть шакала.
  Майя тихо закрыла дверь купе на замок и, оглянувшись, ужаснулась, увидев заслонивший окно рой мух, на мгновение застывший в воздухе над телами убитых в виде огромной раскрытой пасти. В животе снова заурчала желчь, пытаясь выбраться наверх. Не долго думая, девушка схватила единственно чистую простыню в этом купе, приподняла сломанную крышку батареи, вытащив из тайника маленький кусок целлофана, облепленный мухами, и ринулась в салон номер два, вспомнив, что за все время пребывания в пути именно это купе всегда пустовало.
  Снова оказавшись за закрытой дверью, Майя сдернула с головы грязные бинты, негромко вскрикнув от боли, и начала рвать на мелкие полоски простыню. Новую повязку она затянула чуть потуже, боясь, что мерзкие насекомые могут пролезть в малейшее отверстие между кожным покровом и тканью. Покончив с этой процедурой, она блаженно опустилась на чистую постель, радуясь тому, что нашла для себя более приличное убежище, и действительно - в этом месте практически не было мух, как и не было здесь вони, исходящей от трупов, а также самих покойников, хотя все же гадкий гнилостный запах, распространившийся по вагону, не могли остановить даже железные стены. Он медленно забирался сквозь все щели и в это купе.
  Сквозь накатившую дрему, Майя различила свой собственный голос, который шептал ей о том, что она что-то забыла сделать.
  Да, она забыла ознакомиться с интерьером этого салона! Эта мысль развеяла сон, заставив девушку снова приподняться и включить светильник на стене. Оглядев все помещение и заглянув во все багажные отсеки, она убедилась, что это купе не скрывает потайных знаков. На ее счастье, этот уголок не был могилой, как и, увы, не был он тем местом, где можно скрыться от всех ужасов, захвативших в плен поезд. Однако это обстоятельство нисколько не расстроило девушку, а наоборот, придало ей духу, ведь она так долго не знала покоя и так долго находилась в нервном напряжении, что даже эта незначительная мелочь показалась ей обретенным раем.
  В этот день ей оставалось завершить еще одно незаконченное дело - она продолжала думать, что дочь убитой женщины жива, поэтому сейчас схватила драгоценный пакет, где находилась вторая часть украденного у старух провианта. Прозрачный целлофановый кулек не блистал разнообразием пищи. Здесь было несколько плесневых и ссохшихся от жары яблок, два бутерброда с подпортившимися ломтиками колбасы и десяток раскрошившихся печений. Еще, правда, лежал небольшой соленый огурец, но его, по-видимому, уже нельзя отнести к пище, судя по неприятному запаху и затянувшей его плесени, а вот пакетики с чаем вполне были сносными. Полюбовавшись своим сокровищем, Майя раскрыла целлофан и выбросила из него непригодные для употребления продукты. Три печенья она отложила в сторону, а оставшуюся еду, снова упаковав, засунула под матрас. "Если бы в этом месте водились крысы, я бы точно их сожрала, сначала убила, а потом бы съела; сырое мясо должно быть вкусным, - решила она. - Ведь питались же этими тварями люди блокадного Ленинграда!"
  Да, в сложившейся ситуации любая пища сгодилась бы, и не важно, какого она качества и сколько времени пролежала на жаре без холодильной камеры. Посмотрев на валяющийся на полу огурец, девушка подобрала его и, смахнув с него весь прилипший мусор, положила на стол, следом оторвала от разорванной простыни лоскут, завернула в него три печенья и отправилась в коридор.
  Там, как и прежде, никого не оказалось. Быстро прошмыгнув в конец вагона, она два раза стукнула по двери и положила на пол белый сверток.
  - Я принесла еду, - зашептала девушка. - Это я, Майя, - сказав последнее, она кинулась к купе Љ 2 и быстро захлопнула дверь, закрыв ее на замок.
  "Выход есть, - рассуждала Местина, поглощая три вытащенные из пакета печенья (она решила поделить еду на две части, одна из которых предназначалась для Сони; запаса пищи для нее самой вполне хватит на три дня... "а может быть, и на четыре, если не быть такой прожорливой"). - Во-первых, окно в сортире, где закрылась девочка, можно открыть. Оно просто не может не открываться! Ведь смогла же я сдвинуть его на несколько миллиметров в то время, как Фарсонов, человек в десятки раз сильнее меня, не смог совладать с закрепленной намертво рамой. Это, конечно, не говорит о том, что я обладаю сверхъестественной мощью, хотя, как знать, как знать... А вдруг ключ от дверей спрятан не в кармане убитого проводника, а во мне самой? Если так, значит, я должна стереть хотя бы два из трех каббалистических знаков, но сначала мне нужно обнаружить еще один... Но как расправится с тем, что на полу? А вдруг второй, скрытый в дебрях поезда, будет таким же - нарисованным не на стене, а выдолбленным в полу. А может, их не три, а значительно больше? Ведь тот знак действительно кто-то вырезал острым предметом по стальному листу, причем, сравнительно недавно. Выходит, этот "кто-то" прямо перед отходом поезда, а может, тогда, когда он находился в пути, постарался изменить судьбу пассажиров. А если эта операция была проделана в то время, как поезд уже следовал неизвестно куда, то получается, что знак выдолбил кто-то из пассажиров!"
  Вывод из всех логических рассуждений бросил Майю в дрожь, она перестала есть печенье и уставилась невидящим испуганным взглядом на дверь купе.
  "Но, во-вторых, - продолжила она. - Это не может быть правдой, так как тот, кто это сделал, тоже должен умереть, а разве человек согласится променять огромную сумму денег на собственную жизнь? Нет, знак был выдолблен заранее, когда вагон еще стоял в депо. Но все же!.. Я же не знаю, какая концовка у этого сценария. А вдруг сценарист был сумасшедшим и придумал завершить финальное действие смертью всех пассажиров? По сути, только с помощью этих трех знаком он мог бы осуществить задуманное. Вот вам и превосходный коммерческий фильм, на котором можно заработать не один миллион долларов! И работа актеров заказчику обойдется лишь стоимостью потраченных на провиант денег, так как умершие деньги не спрашивают. Конгениально, Ватсон! Ну, конечно, минус вложения в арендованный состав и в машину, которая, как я слышала, следовала за поездом, чтобы снабдить "голодающих" пищей и выпивкой".
  "Но тогда, - девушка привстала на кровати, - моя фигура не является доминантой: я точно такая же пешка, как и остальные пассажиры. Маленький винтик, который просто раскрутил эту историю, а вот развенчать ее придется кому-то другому, ибо я, как сказал старик, "сценарий смертника". Постойте! Мы забыли о преступлении. На кого свалят всю эту кашу?"
  На тебя, - тут же ответил второй голос.
  "Конечно, на меня, потому что им нужно спрятать в шкаф кости огромного разлагающегося скелета. Во-первых, тот репортаж с пресс-конференции, уверена, что он что-то да значит в этой истории. А во-вторых, этот фильм. Бомба для телевидения! И представят они меня на экране, наверное, как мошенницу, убийцу, психопатку, вымогательницу, похитительницу материального и финансового имущества фирм, в которых я работала, и, возможно, как растлительницу малолетних".
  И, конечно, как проститку! - вмешался кто-то.
  "В общем, отпетой преступницей, которой просто повезло, что она погибла, к примеру, в результате несчастного случая или по причине самообороны единственно выжившего человека, которым, естественно, станет Вадим Ситцев... или в результате самообороны двух людей от "разнуздавшего свои плотские и материальные желания недочеловека" (она вспомнила громкую фразу из одной статьи, прочитанной в какой-то столичной газете)".
  Электрический свет в купе ей мешал думать, выключив его, Майя снова легла на кровать. Уже засыпая, она решила следующим утром отправиться к Соне и попытатся уговорить ее открыть дверь уборной. Пожалуй, это одна из наисложнейших задач, которую предстояло решить немедленно, ведь девушка все еще надеялась выжить, а уж тем более выбраться из проклятого поезда, каждая проведенная минута в котором отнимала у человека жизнь.
  Еще необходимо было разыскать два недостающих символа. Кто знает, может быть, их уничтожение помогло бы разобраться с приводом дверей - в этом мире приходилось действовать совершенно не свойственными пониманию человека методами. Да и как иначе прикажите бороться с тем, что было сотворено злом во зло - теми, кто вышел из глубин запретного мира, кем-то непонятого и непонятного для тех, кто ни разу не сталкивался со сверхъестественной силой. И если кто-то продолжает опровергать потустороннюю силу мироздания, то Майя окончательно уверилась в том, что ее прошлая жизнь была для нее только сказкой, рассказанной перед сном своему шкодливому внуку какой-нибудь старушкой-одуванчиком. "Вот, где реальность!" - думала она, сонно таращась в серо-черные очертания предметов купе.
  "Они сами согласились", - говорил ей мужчина.
  Майя пригляделась и поняла, что это машинист, он наблюдал за ней, сидя в ногах и обхватив руками подогнутую ногу, - сверлил ее уставшее тело карими глазами-щелочками, в которых светился таинственный огонек. Он был в темно-синем свитере и в темно-голубых джинсах, обтягивающих его атлетические ноги и упругую задницу, его черные волосы были зачесаны назад гелем, пахнущим малиной. Настоящий Фауст в своем человеческой реинкарнации. "Я освободился, - говорил мужчина. - Ты следующая. Это круговая порука - тот, кто уходит, всегда должен привести владельцу нового раба".
  "Не соглашайся, - перебила его женщина в белой ночной сорочке, стоящая возле двери. Это была Кэтти Браун. - Зачем ты села в поезд? Идиотка! Мы ведь знали, что ты так сделаешь. Неужели нельзя было остановиться и чуточку подумать. Ты же умная девочка, ну, да ладно: все идет по плану".
  "Никакого здесь нет плана и не может быть! - возмущался человек, одетый во все черное, с брошью в виде жука на правом лацкане рукава. Он расхаживал по купе, злобно прищурив глаза, - это был тот самый доктор, похожий на священника. - Все вышло само собой благодаря магической триаде. Только благодаря ей, а не вашему участию она попала на поезд".
   "Но вы забыли про ее родителей, - вмешался в разговор Рук, появившийся за столом. - Именно они настояли на том, чтобы Майя навестила их. Триада здесь ни при чем", - Рук протянул к доктору руку, сложив ладонь лодочкой, как делают это попрошайки, вымаливающие милостыню у церквей и монастырей.
  "А-а, забирайте! - черный человек размашисто положил на ладонь Рука золотой. - И все-таки в этом споре нет проигравших", - сказал он в свое оправдание.
  "Да-да", - закивали головами, соглашаясь с ним, другие участники разговора.
  В дверь купе кто-то постучал; четверо гостей разом обернулись, на их лицах высветилась довольная улыбка.
  "Это, кажется, к вам, мисс", - произнес машинист, глядя на девушку.
  "Да, это к вам", - повторила за ним женщина.
  "Но мы не уйдем, - расхохотался черный человек. - Мы будем наблюдать за тобой до самой смерти".
  - Катитесь к Дьяволу, - закричала Майя и проснулась.
  В дверь купе с номером "два" действительно кто-то стучался, но эти звуки были такими неуловимыми, что, казалось, будто кто-то там, в коридоре, скребется кончиком ногтя. Майя вскочила на постели, натянув простынь до самой головы, рука ее сама собой потянулась к лежащему на столе револьверу Льва Ивановича. Сердце бешено застучало, пытаясь выпрыгнуть из груди, а кто-то продолжал скрестись, словно желая напугать девушку еще больше. Потом Майе послышалось будто там кто-то вздохнул, так тяжко и протяжно, что у нее поползли по коже мурашки, а следом послышались тяжелые шаги - кто-то подошел к двери и, постояв несколько секунд, поднял что-то тяжелое и ушел по коридору в начало поезда. Тут же все смолкло.
  Майя не могла заснуть, как ни старалась, ворочаясь на полке. Ей начало казаться, что возле ее двери притаился Вадим Ситцев и поджидает, когда девушка выйдет из своего убежища. Она даже как будто увидела его тень, мелькнувшую сквозь узенький проем под дверью, где виднелась единственная полоска света.
  Схватив обеими руками револьвер и направив его дуло на дверь, Майя полусидела, размышляя о привидевшемся ей сновидении, ведь оно было как настоящее! Она посчитала его своеобразным знаком или ключом к тем событиям, которые произошли с ней; эти люди пришли к ней во сне и раскрыли еще одну тайну, к разгадке которой она было подобралась, когда еще находилась на свободе. Гости проникли в купе словно из другого измерения, и Майя всех их знала. Они будто играли в кости на ее душу...
  - Их больше нет в живых! - произнесла она вслух и затрепетала от высказанной мысли, которая просто не укладывалась в ее голове, да, все, здесь происходящее, является каким-то кошмаром, а она просто спит.
  - Мне нужно непременно проснуться, чтобы попасть домой.
  Она еще долго повторяла про себя эти слова, когда снова погрузилась в сон. Мышцы расслабились, и револьвер, ранее зажатый в руке, начал медленно сползать на матрас, а потом упал на мягкий ковер, издав приглушенный звук. На этот раз никакие откровения не тревожили Майю в том мире, куда она провалилась, она проспала значительно дольше, чем в предыдущие дни, а именно: четыре часа.
  И в то время, как душа девушки бродила по царству Морфея, в один из информационно-вычислительных центров управления железнодорожным транспортом вошел коротышка. Он был одет в черный элегантный костюм в полосочку, из правого кармана пиджака выглядывал красный треугольник платка, на ногах сидели лакированные туфли темно-коричневого цвета, а шею украшала ярко-красная бабочка. По всему виду этого господина можно было подумать, что он только что покинул какой-то званный вечер или театральное представление - на его немного одутловатом лице все еще играла свойственная всем посетителям торжественных мероприятий улыбка благожелательности и довольства. Обычно таким настроением пользуются проходимцы, чтобы снискать к себе расположение месира и выторговать давно задуманную привилегию или, на крайний случай, попросить необходимую сумму денег. Этим месиром был Степан Ефремович Головкин.
  К счастью, в том месте, где оказался господин, его никто не просил ни о каком одолжении, да и обстановка, царящая в помещении, как и само оно, не располагали к подобного рода разговорам. Это была огромная белая комната, отделанная кафелем, с навесным потолком и несметным количеством крошечных светодиодных ламп. Помещение пустовало, не считая длинного стола, заставленного компьютерами и системами диспетчерской связи с многочисленными микрофонами, и электронного табло, висевшего слева от двери. Здесь не было ни шкафов для одежды, ни пристольных тумбочек для документов и личных вещей работников, этажерок... - ничего, что могло бы сказать, что комната обитаема и в ней изо дня в день ведется кропотливая работа, о чем также свидетельствовали и закрытые пастельные жалюзи на окнах.
  Два из семи мониторов были включены. Возле одного из них на синем стуле на колесиках сидел мужчина в довольно странном одеянии, состоящем из рубашки белого цвета и широких, похожих на дамские, штанов. На мясистом шнобиле сидели огромные очки с зелено-коричневыми стеклами; каштановые волосы были собраны на затылке в пучок и немного растрепаны; две непокорные прядки спустились на большой белый лоб, две другие обрамляли пухлые щеки. Вообще, по всей фигуре этого человека пролег разительный контраст форм, условно разделивший мужчину на три части - большую голову, держащуюся на тонкой шее, узкое туловище и неимоверных размеров толстый зад, растекшийся по сиденью стула.
  - Извините, не мог приехать раньше, - обратился к диспетчеру Головкин, переступив порог помещения. - Три часа оперы - просто невыносимое занятие, но пришлось отсидеть ради жены.
  Мужчина в очках был не словоохотлив, поэтому тут же приступил к делу:
  - Можно было, конечно, не приезжать, но в работе я люблю четкость. К тому же на месте проще решить проблему, когда перед глазами все данные.
  Он нажал кнопку на клавиатуре, и на экране появилось изображение какой-то карты, по которой тянулись несколько продольных и поперечных разноцветных линий; два желтых крючка изгибались в правую и левую стороны, уходя за пределы экрана. На рисунке мигали красные точки с цифрами и буквами и двигались еще несколько других, разноцветных, одна из которых, рыжая, с кодом J-66, направляясь по одному из крючков, через несколько секунд скрылась за пределами экрана. Мужчина в очках снова нажал на клавишу и вновь на монитор выпрыгнул рыжий кружок; проделав тот же самый путь, он и во второй раз исчез.
  - Видите: как только он вышел за пределы Омска, тут же пропал, - пояснил он. - Эта карта продолжения пути (на экране высветилась картинка, вся испещренная линиями, по которым двигались десятки разноцветных кружков с цифрами и буквами). Это дорога, на которую вышел поезд (мужчина прошелся по полосе острием карандаша). Здесь мы его не видим. Есть 077Ч, N 034Э, 112M, 100С, 372Н, 004С и десятки других поездов, но вашего нет. Он исчез, растворился! Бортовое оборудование J-66 молчит - сигнал не проходит или не принимается. У меня есть предположение, что поезд движется на север. Может, к Чите или Вилюйску, или Магадану. Вариантов масса, - он замолчал, невидяще глядя на экран, потом, словно опомнившись, добавил: - Думаю, этого достаточно, чтобы отправить туда спасательную группу.
  - Зачем? - лицо господина стало серьезным, брови поплыли вверх в то время, как глаза остались стеклянными.
  - Вы что не понимаете? - удивился мужчина в очках. - Если раньше мы могли управлять им без машиниста, подстраивать под него расписание встречных поездов, то сейчас это сделать невозможно... Теперь не избежать столкновения. Будут десятки жертв!
  Господин некоторое время продолжал непонимающе смотреть на очкарика, потом лицо его смягчилось и сразу выдало обворожительную улыбку под тоненькими усиками. Он подошел к закрытому жалюзи и некоторое время стоял в задумчивости, потирая висок и не обращая внимание на то, что мужчина, сидящий позади него, просто сгорал от нетерпения, то и дело ерзая своей жирной задницей на стуле. Наконец Головкин обернулся, подойдя вплотную к мужчине в очках, он оперся одной рукой о стол и наклонился к самому лицу нетерпеливого работника.
  - Я думаю, вы забыли о главном - о большой сумме денег, которую я вам обещал. Так вот, вы получите в два раза больше, если забудете об этом проекте... а мы забудем, где вы работаете, живете и сколько детей воспитываете.
  Мужчина в очках ошалело отшатнулся, часто-часто замигав. Под толстыми линзами очков его глаза казались слишком большими от того, что он страдал дальнозоркостью, но больше не значит умнее и не значит глупее. И хотя глаза его действительно выглядели немножко детскими, а от этого глуповатыми, однако ум и рассудительность соответствовали взрослому человеку, поэтому уже через несколько секунд мужчина перестал беспрестанно мигать.
  - Я понимаю, - тихо произнес он и встал, чтобы попрощаться.
  Уже находясь в дверях, господин обернулся и мило произнес:
  - Это в ваших интересах, как и в моих. А на счет последнего, не беспокойтесь - завтра же отправлю спасательную группу.
  Последней за господином в черном дверном проеме скрылась его рука, которой тот опирался о косяк двери. Огромный алмаз в центре кольца, надетом на мизинец, брызнул ярким светом, оттенив странный символ, выгравированный на золотой чаше в виде цветка.
  
  XXIX
  
  Железная дверь цилиндрической камеры чуть скрипнула металлическим скрежетом, пропустив трех членов высокого капитула, держащих в руках свечи. Остальные остались в комнате, и их лица проглядывали через спины оказавшихся внутри людей, высвеченные тремя огоньками света, которые пытались разбить сковавшую помещение темноту. Предварительно Козимо несколько раз постучал по металлу, пытаясь вызвать на разговор предполагаемого демона, который мог материализоваться в образе умершего или еще живого Пиатро. Услышав в ответ молчание, они решили открыть массивный замок, висящий на маленькой двери.
  Юноша, скрючившись, полулежал на каменном полу, прислонившись спиной к железной стенке цилиндра, под ним, будто светясь, виднелись три лопасти странного знака. Три круга, похожие на листья Oxalidanceae, которые в толченном виде принимал Козимо Руджери, работая с ртутью, - заключали три символа, соединенные тремя линиями, - один являл звезду с копытным животным, другой - крест с кругом в вершине, а третий вобрал в себя сразу три знака, запутавшихся в хвосте змеи.
  Уже по тому, как каждый смотрел на несчастного человека, было понятно, что тот скончался, но предполагаемый эпикриз смерти не оправдывал его внешнего вида, опровергая преждевременные выводы всех пятерых мужей.
  У юноши была разодрана кожа, на запястьях и щиколотках виднелись отметины, оставленные зубами; это говорило о том, что он пытался предотвратить мучения, пытаясь перекусить себе вены. Кроме того, на коже фиолетовыми пятнами виднелись следы ушибов, полученные в результате попыток выбраться из металлического цилиндра. Возможно, пьемонтец подпрыгивал, намереваясь схватиться за небольшой штырь, образовавшийся на внутренней поверхности стены в результате литейных работ. Его ногти были поломаны, черные волосы стали седыми. Никаких существенных ран на теле несчастного не было обнаружено, как и предполагаемых таинственных символов, проявляющихся, по мнению мэтра Рене, в случае насильственной отдачи воли кому-то, кто является в фантазиях.
  Вынеся умершего Пиатро из цилиндра и положив его близ фаланги 33 догорающих свечек, они еще раз обследовали труп.
  - Ничего нового, - отметил трагически мэтр Рене.
  - Милый друг, это вам кажется, что ничего нового вы не увидели, - расплылся в улыбке Козимо Руджери, - уже наличие на этом месте мертвеца говорит о многом. Да, это говорит о многом, - продолжил Козимо, когда вся компания гуськом возвращалась в залу. - Мы не смогли превзойти свои фантазии. Кто-то из нас оказался прав, а кто-то погряз в своих догадках. Но все же восторжествовала истина, ибо мы изобрели оружие, намного страшнее пороха и яда. Да, Рене, теперь вам не придется закладывать свою душу в попытке изобрести новое чарующее зелье, способное одурманить каждого. И тебе, Роже, не придется доказывать мне и твоим собратьям, что ты умнее их, - при этих словах сын Козимо Руждеро смутился. - А вам, друг Кордано, не стоит ссылаться на магию колдовства, говоря о своих достижениях. За вас все сделает Gomentus - оружие сумасшествия!
  Войдя в залу, Козимо спросил Нострадамуса, удалось ли ему в точности передать через схоластическое единство всех известных миру языков смысл проведенного эксперимента.
  - Люди должны научиться читать через слова, - говорил учитель, стоя во главе длинного стола, адепты расселись по обе руки от него, - тогда они поймут смысл нашего послания и, конечно, Мироздания.
  Взглянув на лист пергамента, который протянул Нострадамус, Козимо, нахмурив брови, начал досконально изучать его.
  - Так-так... здесь сила огня... это тетраэдр, а это икосаэдр. Через пирамиду увидеть вершины и их волны. Разумно, разумно, но вы забыли еще об одном четверостишии, - пытливо поднял глаза на своего ученика Козимо.
  - Нам всем известна троичность системы, мне незачем объяснять то, что известно каждому, - возмутился Нострадамус.
  - И к тому же вы забили упомянуть о том, что нужно брать по капле от каждого животного, в том числе и человека. Вы забыли вписать знак крови! - Козимо не хотел кричать, но взрывная особенность его характера дала о себе знать. - И еще здесь нет главного символа - того, что выбит среди трех на полу зеркальной камеры. Неужели вы не хотите продемонстрировать свое открытие следующим поколениям?
  Остальные члены ордена с замиранием сердца следили за развернувшимися прениями между двумя полярными адептами, которые проповедовали, однако, ничем не отличающиеся друг от друга учения. Просто, в отличие от Козимо, Нострадамус был сух и всегда точен. Второй же, восхваляя ум первого, все же не мог смириться с мыслью, что его наука с каждым годом, уносясь вдаль и открывая новые глубины, омолаживается благодаря этому даровитому ученому.
  - Magister*, вы забыли, что моя система катренов должна стать пророческой, - Нострадамус закручивал теперь ненужную ему чернильницу, казалось, ничто не могло вывести из себя этого человека. - Если вы хотите, я могу заключить в ней свой основной символ.
  - Так будет лучше... Постойте, нам нужно, чтобы триада появилась на всех построенных и строящихся зданиях мира.
  - Вы хотите подчинить себе весь мир? - усмехнулся Нострадамус.
  - Отнюдь! Я хочу второго рождения, своего. Ars longa, vita brevis est**.
  - Но, отец, этот символ не может стать Големом, - возмутился Роже.
  - И к тому же он лишь порабощает, сводит с ума, как вы сказали, - придерживаясь своего излюбленного метода, закончил Кардано.
  - Вот именно! - Руджери поднял палец вверх. - Как вижу, вы еще не до конца поняли суть произошедшего. Мы создадим новые тотемы, которые изведут человеческий род на нет. - Произнеся последнюю фразу, Козимо обвел всех сидящих горящими глазами, словно наслаждаясь произведенным на них эффектом.
  - Но зачем? - спросил мэтр Рене.
  - Есть только одна империческая система существования - страх! И, может, поэтому я все еще не казнен, - надсадно рассмеялся Козимо. - Все религии - это домыслы умных людей, желающих поработить Землю, но при этом не имея на то возможностей и разрешения свыше. Но то, что мы изобрели, - это выше религии, ибо мы материализовали страх. Любая книга, писание, научение окажутся ничем, когда в руках ликторская связка самого Мироздания. И формула этого заклятия так проста, что становится смешно. Всего лишь три символа и чаша крови! В сущности, нашим потомкам она не понадобиться, ибо Земля уже смешала все воды в ходе войн, эпидемий, захоронений.
  - Падучесть животных! - воскликнул Кардано.
  - И это тоже... Но главное - мы вывели собственного демона, который будет по кусочкам разрушать цивилизацию, чтобы...
  - На свет появился я! - сказал Нострадамус.
  - Что? - Козимо удивленно посмотрел на молодого человека.
  - Вы все знаете, что я вижу будущее. Я дошел до 19 века в своих грезах. Но перед тем, как я записываю каждое из них, передо мной является призрак моих фантазий. Он просит меня остановиться. Теперь я понял почему: вчера я увидел последнее видение.
  Кардано встал со своего места, смотря с ужасом и молчаливой обреченностью на своего ученика; его руки, которыми он оперся о стол, сжались в кулаки.
  Серебряный кубок с шумом упал на пол. Из него вылилась коричнево-зеленая струйка целительного зелья, настоянного на лесных травах - мэтр Рене всегда пил этот раствор после каждой мессы, где он читал заклятия. Черные глаза у Козимо Руджери пыхнули и тут же погасли, став такими же непроницаемыми, как прежде, и как только в комнате воцарилась прежняя тишина, Нострадамус продолжил, выводя с интонацией каждое предложение:
  
  Когда раздвоенный будет поддержан двумя колами
  С шестью половинками тел и шестью раскрытыми ножницами,
  Очень могущественный Властелин, наследник жаб,
  Тогда подчинит себе всех и весь мир.
  
  - Это закодированное послание? - спросил Роже.
  - Такое же, как и все, - улыбнулся глазами Нострадамус.
  - Это значит, что homunculus все-таки будет жить! - радостно воскликнул Кардано и засмеялся.
  - А к какому году относится это пророчество? - мэтр Рене продолжал стоять, не сводя глаз с Нострадамуса.
  - Две тысячи тридцать седьмой!
  Кардано присвистнул, а мэтр Рене со вздохом опустился на свое место.
  - Но этого не может быть! - закричал старик Козимо Руджери. - Я в точности знаю, что человечество не может создать себе подобного или воссоздать животное. К вашему сведению, я тоже видел одно видение, - Козимо обвел взглядом всех сидящих, остановившись на Нострадамусе. - И в нем род человеческий вместе с Землей, ему принадлежащей, поглотил огонь, им же созданный.
  - Это одно и то же, - спокойно произнес Нострадамус.
  - Вы полагаете, что огонь следует отнести к живым существам? - сварливо спросил Козимо и застучал по столу указательным пальцем, на котором красовался огромный перстень в виде красивого цветка со странной эмблемой на нем.
  - Нет, я так не считаю, но не забывайте о том, уважаемый учитель, что огонь был выбит из камня человеком.
  - Выходит: человечество погибнет от ужасной катастрофы или эпидемии, созданных людьми? - спросил Роже.
  - Нет, - одновременно сказали Нострадамус и Козимо Руджери.
  - В моем видении, - задумчиво заговорил Нострадамус, - я увидел толпу людей, бегущую, как вы правильно заметили, учитель, от огня. (Мэтр Кардано снова заерзал на стуле). Но он был похож на изумрудно-белую, с красными радужными полосками плазму, как будто Бог спустился с небес. Этот огонь догонял маленьких человечков, а когда настигал их, люди словно растворялись. И после того, когда он поглотил всех, настала тьма, похожая на звездное небо в ночи.
  - Но вы говорили, э-э-э-э, о своем втором пришествии? - Роже откинулся на спинку стула и глотнул вина, налитого из грушевидной бутыли довольно солидного размера, которая тут же появилась на столе, как только закончился эксперимент.
  - Я выразился, как всегда, образно, - снова улыбнулся глазами Нострадамус. - Как и вы, я не уверен в существовании Мессии, равно как и сомнительным мне кажется его первый приход. И в моем видении я увидел явное подтверждение этому.
  - Нострадамус, друг, не тяни, расскажи, что ты увидел? - взмолился Кардано и наконец-то принял на стуле удобное ему положение, напоминая статую Нерона.
  - Хорошо, но на том, я думаю, мы закончим с допросом, ибо мне не терпится вскрыть труп Пиатро.
  - Ты считаешь, что causa causalis* следует искать изнутри? - деловито спросил Козимо Руджери.
  - Возможно, но я не уверен, ибо в том видении, ставшем основанием для этого опыта, я увидел только мертвеца. Но ничто не указывало на то, что болезнь кроется внутри человека, и это привело меня к обоснованию моего второго видения, в котором я увидел зарождение новой жизни. Словно история совершала новый виток. Я убегал вместе с людьми, покрытыми шерстью, от драконов, наблюдал за маленьким островом, который погружался под воду. Видел, как египтяне строят свои пирамиды, как Александр завоевывает земли, как воины Калигулы бросают в море копья¸чтобы убить Посейдона. Но я не наблюдал пришедшего к нам на помощь Сына. Вместо того я стоял рядом с императором, который заставил одного поэта, пригрозив ему казнью, сложить довольно хитрый трактат... И в конце я увидел себя, сидящего рядом с вами в этой зале.
  Когда первый ученик закончил свой рассказ, в комнате еще долгое время стояло молчание: люди смотрели на него невидящими взглядами, словно продолжая следить за теми картинками, которые возникли в их воображении. Нострадамус тоже как будто ушел в тот мир, заново проходя испытания, в которых он участвовал то ли во сне, то ли наяву. Он прикрыл глаза, и его голова начала клониться к полу от того, что он снова погружался в дрему, а капюшон тем временем медленно сползал с его головы и, наконец, упал, обнажив оголенный череп.
  - Что это? - этот вопрос привел Нострадамуса в чувство, и он посмотрел на человека, обратившегося к нему.
  Козимо Руджери испуганно указывал дрожащим пальцем на лысый череп астронома, другие члены ордена удивленно и боязливо смотрели на то, куда указывал палец учителя. Нострадамус непонимающе провел рукой по лысине, потом повел плечами, словно пытаясь избавиться от неприятных ему мыслей.
  - За те три месяца, что я с вами не виделся, - он улыбнулся глазами, - моя голова превратилась в тыкву. Волосы лезли клочьями, как с паршивой овцы. - Нострадамус еще раз потрогал череп, словно заново изучая его. - Но это хорошая тыква, ибо я придумал для нее искусственные волосы. Думаю, мое изобретение поможет прикрыть слишком горячие головы государства! - он рассмеялся и продолжил: - Но, к сожалению, мой слуга не сумел довести волосяной тандем до ума, поэтому не обессудьте принять мою нынешнюю красоту.
  - Это какая-то болезнь? - забеспокоился мэтр Рене.
  - Возможно, но уверяю вас: она не заразна, - торопливо добавил первый ученик, увидев, как на лицах смотрящих на него людей промелькнула серая тень. - В целом я чувствую себя превосходно, чтобы приступить к вскрытию трупа.
  Нострадамус встал и направился к тайной двери, ведущей в пыточную. Первым за ним последовал Кардано, через секунду со своего стула поднялся мэтр Рене, следом - Роже, и только когда зала оказалась совершенно пустой, Козимо Руджери встал со своего места и задумчиво стал ходить по комнате. Через несколько минут он побежал вслед за остальными.
  В пыточной уже кипела полным ходом работа. Труп лежал на полу без верхней одежды, над ним склонился Кардано и чертил углем длинную линию, начинающуюся на животе и заканчивающуюся почти под горлом мертвеца. Рядом на корточках сидел Нострадамус, перед ним был развернут походный набор всевозможных инструментов, с которыми он никогда не расставался, как, впрочем, и с карманной чернильницей. В этом наборе, завернутом в холстяную ткань, помещающемся в черный мешок, который Нострадамус привязывал к поясу, было множество ножей разной величины с тонкими лезвиями, за остротой которых ежедневно следил слуга первого ученика Жюль, натачивая их при помощи хрусталя. Среди ножей можно было обнаружить, кроме того, шило, зубцы, инструмент, похожий на маленькую пилу, две пары ножниц разной величины, десяток игл, плошку для смешивания растворов, всевозможные клейма с латинскими надписями, медные мензурки с деревянными пробками, в которых находились порошки, мази, высушенные коренья и травы, небольшую колбу с засушенными насекомыми. Но самым ценным сокровищем своей коллекции Нострадамус считал набор металлов, изготовленных собственноручно в лаборатории или купленных, или найденных в недрах земли. Для этих целей он частенько выезжал к рудникам, о которых слышал. Тайком пробирался в прорубленное человеческими руками отверстие и воровал обнаруженные металлы или спускался в пещеры, где тоже находил нужный для себя материал. Однажды его чуть было не раздавило упавшим сталактитом, но, несмотря на предупреждение, Нострадамус все равно забирался все глубже и глубже в шахты, надеясь отыскать там заветный камень для выдуманной формулы.
  Об этом пристрастии знал не каждый из приближенных к нему людей, ибо и здесь Нострадамус делил всех на хороший материал и плохой. Так что вскоре снискал среди друзей славу отшельника, хотя его преемников и нельзя было назвать друзьями, ибо все они, признаться, побаивались Нострадамуса, страшась, что он в своих откровениях предречет им жабью смерть и многочисленные страдания и лишения. Возможно, поэтому к нему как некроманту, медиуму, медику, астрологу и алхимику, обращались с просьбами предсказать будущее исключительно зажиточные господа, не боящиеся ни разорения, ни смерти. На откровения для них он никогда не скупился, не страшась впасть в немилость, как многие его товарищи, промышлявшие теми же науками, но при этом избравшие для себя золотое правило рассказывать только о счастливых моментах жизни обратившегося к ним за помощью человека.
  И действительно предсказания Нострадамуса всегда оказывались точными, однако все его истории о будущем не приносили ему удовлетворения. Он искал чего-то большего - не кровь Священной чаши Грааля или Философский камень, как другие, а упорядоченья Мироздания. Нострадамус хотел открыть формулу, с помощью которой можно было бы путешествовать по мирам. Он считал, что у всего созданного и осязаемого есть свой нематериальный пласт, и если найти то, что поможет оживить ощущаемую и увиденную им в видениях реальность, то можно будет создать такую машину, которая вернет его в момент зачатия плода его матерью - ab ovo*.
  Нострадамус все время искал это, пробираясь сквозь тернистые чащобы, перешагивая через ручейки и переплывая реки. Он крался в ночи через заросли, преследуя отвратительных жирных жаб, прытких зайцев, шипящих гадюк, серых волков. Однажды поборол медведя, чтобы на месте забраться в его чрево и посмотреть, не там ли спрятан ответ на мучающий его вопрос. Он отковыривал ножом шляпки ядовитых грибов и пробовал их, не боясь отравиться, даже пытался добраться до Индии, чтобы узнать, не ее ли нужно считать Третьим Римом и не владеет ли повелитель той страны тайнами земли. Однако экспедиция Нострадамуса попала в сезон дождей, и он чуть было не умер от лихорадки, если бы сам себя ни вылечил, выпив лекарство, состоящее из толченных горчицы, перца и яшмы. Он отказался от широко распространенной практики лечения при помощи кровопускания, это и спасло его тогда, в очередной раз убедив ученого в том, что в мире еще много тайн, которые следует раскрыть. Домой Нострадамус возвратился довольным, ибо решил вернуться в следующем году на то же самое место, где закончилась его экспедиция, и продолжить ее, но теперь уже дойти до конца.
  - Печень и сердце у этого юноши, как у младенца, - сказал Нострадамус, вытащив из огромной дыры два органа. Он осторожно положил их на белое полотно, лежащее возле трупа, и затем раскрыл ребра на позволяющую ширину. - Мэтр Рене, посветите мне, пожалуйста. - Луч света прошелся по полости желудка и легких. - Не вижу никаких внутренних кровоизлияний и поражений слизистой оболочки. Он здоров!
  - Может быть, посмотрим мозг? - в голосе Козимо сквозила нерешительность: он, честно признаться, не любил вида крови. Вот уже полчаса, что длилась операция, его мутило; рвотные позывы иногда дорастали до своего пика, и тогда Козимо Руджери прикладывал к губам руку и озирался по сторонам, ища подходящее для этого случая место.
  - Нужно обязательно вскрыть черепную коробку: я уверен, что там обнаружатся какие-то изменения, - сказал Кардано.
  Он не заметил метнувшегося в его сторону взгляда наставника, в котором читалась не отвращение, а мольба прекратить все эксперименты и вернуться в залу.
  Многие свечи, установленные вокруг разрушенного зеркального цилиндра, уже погасли, часть из них была потушена или сломана упавшими на пол осколками, поэтому в помещении с каждой минутой сгущалась темнота, которую не помогли рассеять даже прихваченные из залы всеми адептами свечи. Несмотря на это, Нострадамус продолжал работать, изредка стирая со лба выступающие капли пота. Он вытащил из узкого, пришитого к холстине, кармана предмет, похожий на толстый гвоздь, тут же появился и маленький молоточек. Сбрив волосы и осторожно сняв кожу, надрезанную скальпелем кружком, он стукнул три раза по макушке головы трупа металлическим предметом, а следом раскрыл череп. Трепанация прошла удачно: ни одна из извилин мозга не была повреждена.
  - Налет. Весь мозг словно покрылся серо-зеленой корочкой, - прокомментировал Нострадамус увиденное склонившимся над ним людям. Он еще немного поковырялся в мозговых каналах, потом встал и начал вытирать руки о тряпку; Козимо Руджери и другие мужчины еще стояли над изуродованным человеком, разглядывая его.
  - Он истлел от нашего эксперимента! - прошептал мэтр Рене.
  - Нет, он не истлел. Он покрылся мантией сумасшествия, - тоже шепча, сказал Кардано.
  - Возможно, это какая-то чума, мгновенно поражающая человеческий мозг, - громко произнес Козимо Руджери и отпрянул от трупа, не в силах больше смотреть на ужасную картину.
  Оглянувшись, он не увидел стоявшего рядом с ним Нострадамуса, исчез и его универсальный мешок с инструментами. Решив, что тот отправился в залу, Козимо тотчас последовал его примеру.
  Нострадамуса он нашел в том месте, куда шел.
  - Что вы по этому поводу думаете? - спросил Козимо, с трудом протискиваясь из-за большого живота сквозь щель, являющуюся входом в тайную комнату.
  - То же, что и вы, - сказал первый ученик, не отрываясь от письма. Знакомая чернильница с пентаграммой стояла рядом с ним, и он часто макал в нее гусиное перо, стараясь, чтобы чернила не иссякли прежде, чем он успеет записать пришедшую к нему в голову фразу.
  - Значит, вы согласны с моей мыслью увековечить ваши знаки на... omenis*нашей столицы и, возможно, на тех, что рассеяны по всему миру?
  Козимо Руджери тихонько присел на стул, стоящий напротив Нострадамуса, и с нескрываемым интересом стал следить за тем, как желтоватый пергамент быстро покрывается закорючками, рисунками и словами.
  Нострадамус оторвался от письма и взглянул на учителя.
  - Вы просите меня ради славы или собственной выгоды?
  На лице Козимо появилась маска возмущения: ему всегда не нравилась такая открытость и прямолинейность его любимца. И сколько бы он ни учил его красноречию и ведению светских бесед, этот деревенщина с завидной силой буйвола или гордостью ягненка, если не глупостью барана, продолжал игнорировать все его советы.
  - Ваше открытие - это ваша воля, но вы забыли о заветах нашего ордена. Тамплиеры - это люди, которые провозглашают только науку. Никакая религия и властитель не заставят нас отречься от того, чему мы учим и какие открытия совершаем.
  - А если мой эксперимент несет зло?
  - Я не знаю, какой смысл вы в нем увидели, но от себя я могу сказать, что вы отыскали формулу Эликсира Жизни! Панацею! Конечно, она выглядит не так, как считают все алхимики, и добыли мы ее совершенно иным способом. Но уже одно то, что мы соединили духовную энергию с космической или божественной, что одно и то же, говорит, что наше открытие может слить воедино прошлое и будущее и создать истинное настоящее. Вы понимаете, о чем я хочу сказать?
  Нострадамус на секунду задумался, покусывая кончик пера, взор его затуманился, но лишь на мгновение, ибо он тут же произнес:
  - А знаете, о чем я подумал прямо сейчас? - Первый ученик снова улыбался глазами. - Я напишу два списка катренов - в одном я изложу то, что увидел о будущем человечества, а во втором - места, где будут находиться символы.
  
  XXX
  
  Утро следующего дня, восьмого, встретило Майю Местину недомоганием - все тело горело, голова раскалывалась на две части от непереносимой боли. К тому же, как ей подумалось, у нее начался бред - она видела постоянно сменяющиеся картинки из прошлой жизни. Вот по купе проплыла ее мать, следом появился отец, который все время, что он находился в помещении, пытался ее научить, как нужно правильно жить. "Ты убежала от нас, забыла обо всем на свете. Ты забыла даже о своей родной матери, которая родила тебя. Разве так можно? - говорил он. - Где твои носки? Где мои носки? Куда ты дела свои носки?"
  Отец Майи все время забывал, где лежат его чистые носки, и, собираясь на работу, каждый раз метался по дому в поисках неизвестно куда пропавших вещей. И когда наконец-то носки были найдены, он снова появился перед Майей - пришел в домашних тапочках и закатанных черных штанах, из-под которых виднелись гольфы в голубую полоску, как у Пеппи Длинныйчулок. Он сел на ее кровать и продолжил монотонным голосом, глядя на свою бестолковую дочку:
  "Ну разве можно так себя изводить? Неужели ты не можешь иначе? Возьми револьвер и выстрели в него. Так будет лучше".
  "И безопаснее для тебя самой", - добавила появившаяся мать.
  Она села напротив, сложив руки на коленях. Родительница была одета в какое-то темное платье, которое Майя ни разу не видела в ее гардеробе, - какой-то странный балахон, несколько даже монашеский, пугающий девушку. Такой же необычной выглядела и ее прическа: каштановые волосы без единого седого волоска не были собраны в узел, как раньше, а струились волнистыми локонами до самого пояса. Складывалось впечатление, что за время, в течение которого нерадивая дочь не виделась со своей семьей, шевелюра на голове матери подросла в пять раз. "А ведь мама не любила длинные волосы", - размышлял девушка, лежа на полке.
  "Это мои волосы. И здесь они будут такими, как я захочу, - как будто услышав свою дочь, сказала мать. - Но я ведь не за этим пришла. Тебе нужно освободиться. Только так", - проговорив последнее, женщина исчезла, как и отец, сидящий в ногах Майи, похожий на старика.
  "Но мать была совсем не старой, она будто помолодела", - промелькнуло в голове девушки.
  Потом появилось еще несколько лиц - друзья, подруги, бывшие поклонники и любовники, и в какой-то момент разом все исчезло, обнажив тусклые предметы убогого интерьера.
  Майя ждала их появления, но никто не приходил, тогда она вспомнила о револьвере, который прошлой ночью держала в руках. Находясь все в том же положении, стараясь не тревожить больную голову, которую просто разносило губительной болью при малейшем движении, она начала трогать рукой постель, пытаясь обнаружить железный предмет. Не найдя его, девушка попыталась встать, но через несколько секунд снова повалилась на полку, не в силах выдержать сильной боли. Когда голова утихла, она опять приподнялась, но теперь решила не обращать внимание на физический недуг и, свесившись с полки, взглянула на пол. Револьвер был там. Облегченно увидев его, Майя рухнула на постель и забылась.
  Местина снова открыла глаза спустя три часа, на этот раз голова была, как стекло, чистой и прозрачной до того, что ей стало казаться, что все, произошедшее с ней, не может быть правдой. Да и часть из того, что случилось с ней, она не помнила - просто куда-то все подевалось и кем-то было стерто. Однако то, что еще жило и пульсировало в голове незначительными воспоминаниями, казалось каким-то страшным сном, который девушке приснился этой ночью, и вот сейчас Майя едет в купе, чтобы встретиться со своими родителями, которых она не видела уже четыре года.
  Но, поднявшись с полки, Майя обнаружила валяющийся на коврике маленький револьвер. Сложив оружие в тот же правый карман шорт, откуда он был благополучно вытащен несколько часов назад, девушка отперла дверь купе и пошла по коридору. Она совершенно не знала, зачем и куда идет. Просто шла, не обращая внимание на разбросанный по полу мусор, занавески, черное кресло, прибитое какой-то силой к левой стенке вагона, разлитую кровь и омерзительную вонь; радуясь теплым лучам висящего за окнами солнца. Труп, который она заметила в конце коридора, ее тоже не удивил. Она с любопытством стала рассматривать то, что осталось от человека; над разбросанными по полу внутренностями мужчины кружились мухи, но и это обстоятельство нисколько не взволновало девушку. Майя стояла и мило улыбалась, разглядывая каждую деталь того кровавого события, затем, по-видимому, вдоволь насладившись нелицеприятной картиной, она переступила через покойника и двинулась к уборной в начало вагона. Ей захотелось пить.
  В туалете стоял какой-то человек, он умывался, глядя в огромный глаз зеркала. По его подбородку струилась редкая бороденка, нечесаные волосы спутались, прикрыв чуть заметную плешь на макушке. Увидев девушку, он улыбнулся, сверкнув огоньком светлых глаз. Обвисшая нижняя губа еще больше оттопырилась и как будто налилась кровью. Он жадно смотрел на девушку, рядом с ним как-то кособоко прислонился другой мужчина с восточными чертами лица - этот будто спал, закрыв глаза и свесив плети-руки по бокам.
  - Привет, - сказала Майя и улыбнулась.
  В свете солнечных лучей, льющихся из единственного окна и закутавших девушку в белое покрывало, она казалась приведением с жемчужными распущенными и взлохмаченными волосами на голове - настолько прозрачно было ее тело, и только странный кровавый след на бирюзовой блузке мягкие лучи падающего света не могли смыть.
  - Привет, - пробасил мужчина.
  Он перестал умываться и теперь, подперев рукой умывальник, повернулся к гостье всем корпусом и также пристально разглядывал ее, как и Майя, потом его левая рука, выскочив, как кобра, схватила девушку за талию и притянула к себе.
  - Пойдем, - сказал мужчина и повел ее вглубь вагона, все также улыбаясь.
  Майя шла за ним, не сопротивляясь. Она почему-то решила, что он хочет ей что-то показать, что-то, что видит или увидел только он один.
  - Пойдем, - звал он, и голос его в эту секунду стал ласковым, так что Майе захотелось последовать за ним.
  Девушка плыла по коридору, все также радуясь лучам теплого солнца. Она на несколько минут остановилась, чтобы поприветствовать людей, смотрящих на нее из всех окон пробегающего мимо пассажирского поезда; кто-то ей помахал рукой, но не так, как это делают повстречавшиеся неожиданно знакомые. Случайный зритель (а это был маленький мальчик) тыкал в окно пальцем, показывая полной женщине в кепке, видно, своей матери или тете, на странное чучело в блузке с диковинным красным рисунком и перебинтованной головой, застывшее у окна, словно призрак. Майя тоже в ответ помахала рукой, даже не догадываясь, что стала причиной пристального внимания многих людей. Конечно, они запомнили ее, но только на мгновение, ибо на следующий день все пассажиры встречного поезда прибыли на курорт, а там любые неприятные воспоминания улетучиваются, как брызги теплых волн синего моря.
  Мужчина потянул Майю за руку, и она, оторвавшись от окна, вошла в темное помещение купе Љ 4. Оно было точно таким же, как и ее собственное, покинутое несколько минут назад, - здесь также было пусто и находились две нижние полки, на которых валялись смятые простыни, оставшиеся от других пассажиров.
  Когда дверь закрылась, человек бросился на нее. Он повалил девушку на пол и стал рвать на ней одежду, рыча, как зверь. Майя не сопротивлялась, потому что решила, что так и должно быть, она просто смотрела в его глаза, наполненные злобой, и ждала чего-то.
  - Сучка, ты что так и будешь молчать? - взвился парень, перестав двигаться. Он ударил ее по щеке и заставил кричать, но у нее все равно ничего не получилось: прозвучав единожды, крик повис в воздухе и больше не повторился.
  - Кричи! - заорал мужчина над самым ее ухом.
  Но она не хотела этого делать и все также смотрела ему в глаза, пытаясь в них что-то отыскать, а видела лишь одну черную пустоту. Он пытался ее поцеловать, присосавшись толстыми губами, как мокрица, ей стало трудно дышать, и тогда она укусила его. Человек выругался, а потом завопил, как Минотавр, выгнув спину, но его крик не был безжалостным, он наполнился внутренней негой, прозвучал, как колыбельная для ребенка, который ни разу не видел сны.
  - Пошла вон! - прошептал он, оставив ее в покое и сползая на пол.
  Майя не хотела уходить, она ждала чего-то большего, - чего-то, что этот мужчина не дал ей или не захотел дать.
  - Ты что, оглохла? Я же сказал: пошла вон! - Ситцев снова закричал, но на этот раз его голос был грозным, с нотками остервенения.
  Когда Майя не захотела подняться и уйти из купе, человек схватил ее за шею и выбросил в коридор, она была практически голая, в разодранных шортах и без блузки. Майя встала около окна и, выставив свое обнаженное поцарапанное тело солнцу, любовалась закатом, подняв руки к светилу. Она вздрогнула, услышав позади себя звук закрывающейся на замок двери. Обернулась, и тут что-то потаенное и спрятанное глубоко в подкорковом слое мозга начало просыпаться в ней, будя с нарастающей силой все страхи, ранее мучавшие ее, но теперь она не понимала причину этой рефлексии. Ей казалось, что они возникли в ней спонтанно, а не стали отголоском окружающего хаоса. Нет, не эти грязно-красные тряпки беспокоят и пугают ее и не тот развалившийся на спине человек, закутанный роем мух. Что-то другое тревожило девушку.
  Она кинулась в открытую дверь соседнего купе, это оказался салон Љ 6. Быстро оглядела обстановку - нет, это не то место, где она должна сейчас находиться. Выбежав из купе номер шесть, девушка вернулась в то, где провела седьмую ночь, здесь ей стало намного спокойнее и уютнее. Она закрыла дверь и легла на постель, обхватив руками голую грудь и все время смотря в потолок. Пролежав так некоторое время, Майя вдруг вскочила, ибо ей послышался странный голос - как будто ее кто-то звал. Опустив руку в карман, она нащупала знакомый предмет.
  - Нет, это не может быть правдой, - прошептала она.
  Но, увы, то была самая настоящая правда, в которую нужно поверить и с которой следует бороться, - жестокий закон джунглей, где выживает сильнейший, и этим сильнейшим может оказаться Майя, если она сможет отказаться от всех мучающих ее страхов. И первым делом нужно подумать о тех незавершенных делах, которые девушка наметила для себя прошлой ночью. Подумав об этом, Майя положила на стол револьвер, потом достала пакетик с едой и съела три из оставшихся семи печений. Аппетита практически не было, и она с отвращением заталкивала в рот сухие и совершенно безвкусные куски пищи, медленно прожевывая их и поглядывая на красную краюху солнца, торчащую над горизонтом.
  Покончив с едой, Майя встала и снова вышла в коридор с выставленным в правой руке Bodyguard "Смита и Вессона", теперь она знала, что ей нужно сделать...
  Дверь купе Љ 4 оказалась незапертой. Войдя внутрь, она увидела лужу крови на ковре. Человек, которому принадлежала красная субстанция, все время находился в багажном отсеке правой полки. Посмотрев на свежие капли крови, стекающие со стенки отсека на пол, и закрыв ящик полкой, Майя вышла в коридор и пошла к шестому салону.
  Дверь стукнула и открыла ей все ту же картину - три трупа, беспорядочно распластавшиеся на полу. Пятое купе встретило ее молчанием и разбросанными по салону вещами - косметикой, щетками для волос, дамской одеждой, забытыми и внезапно обнаружившимися шерстяными платками бабы Зины, пузырьками с туалетной водой, дамскими трусиками и массой другого барахла, теперь ненужного женщинам или женщине, обитавшей здесь. Пожалуй, это купе оказалось единственным, где не пахло трупным зловонием благодаря въевшемуся в вещи запаху духов, туалетной воды и дезодорантов. Скорее всего, все эти запахи принадлежали Милане Шефини или умершей Ванде.
  Третье купе по-прежнему было закрыто, не было смысла туда проникать, поэтому девушка медленно двинулась дальше, все также держа перед собой револьвер.
  Дверь купе без номера легонько поскрипывала, как и раньше приглашая всех посетителей заглянуть в него; толкнув железную пластину ногой, Майя тихо проскользнула внутрь. Ничего существенного она здесь не увидела - Ванда и Моисей лежали на прежних местах, хотя мысленно Майя отметила, что теперь весь пол был усеян банкнотами, как будто накануне Ситцев устроил "денежный" дождь, купаясь под его струями; многие бумажки были измяты и испачканы кровью. Кроме того, в помещении появилось несколько новых обитателей, точнее, их было сотни - это все те же назойливые черные мухи, пирующие на телах убитых людей и, возможно, тут же откладывающие яйца, чтобы и их продолжение рода смогло насладиться обилием ниспосланной небом пищи. Остатки человеческой еды (ломтики колбасы, хлеб, ветчина, вяленая рыба, гнилые фрукты, коричневые кружки бананов вместе с кожурой и проч.) валялись тут же, ставшие от облепивших их насекомых черными. Пожалуй, это было все, что сумела Майя различить в полутемной комнате с занавешенными окнами.
  И когда она уже оказалась за порогом, вдруг воздух позади нее взорвался - это были голоса двух людей, первый принадлежал женщине, второй - мужчине. Комната сразу наполнилась тусклым мигающим светом. Майя вздрогнула, дробно задышав, и медленная начала поворачиваться.
  Это оказался DVD-проигрыватель, даже потрепанная ударами жидкокристаллическая поверхность монитора показывала превосходно. На экране мужчина стоял перед женщиной, держа за спиной пистолет.
  - Разве ты не видишь, что я не хочу этого делать, давай расстанемся друзьями, - говорила женщина.
  - Я не могу тебя так оставить, я хочу жить с тобой вечно, - ответил ей мужчина, скривив губы в болезненной улыбке.
  Не дослушав их диалог, Майя двинулась дальше, на всякий случай, она взглянула в конец вагона - туда, где была вторая уборная. Немного подумав, она решила вернуться в то место только после того, как посетит самое главное, и двинулась к туалету, где встретилась сегодня с тем человеком.
  Купе проводника тоже было открыто, осторожно переступив через труп Фарсонова, Майя оказалась внутри. Здесь царил такой же кавардак, как и в других помещениях. Стол-мойка был завален смятыми исписанными листами, как будто тот, кто выбросил их, пытался несколько раз написать что-то очень важное, но в силу своей литературной бесталанности и корявости слога, комкал испорченные листки и начинал работу заново. Небольшой сейф, стоящий в дальнем левом углу, зиял черной дырой. Наверное, ранее в нем хранились очень ценные вещи, но сейчас он был пуст, как и холодильник, дверца которого слегка пошатывалась, издавая легкий скрип. На небольшом пульте управления светились три кнопочки, пытаясь побороть закрадывающуюся в купе темноту, под ними стояло: "вентиляция", "свет. К1" и "свет. К2". И хотя освещение было включено во всех купе и коридоре, во многих помещениях оно по-прежнему не работало по каким-то причинам, как и в том, где сейчас находилась Майя.
  Отодвинув кресло, девушка прошла вглубь салона, где находился аппарат для подогрева и охлаждения воды. Взяв с подоконного стола единственную грязную чашку, она налила воды и жадно начала пить, проделывала эту операцию до тех пор, пока в бачке не осталось ни одной капли, но жажда, казалась, была не утолена, хотя было выпито более десяти чашек. Именно это ощущение заставило девушку подойти к стоящему в коридоре бачку. Ей подумалось, что она не пила целую вечность, хотя на самом деле ее воздержание ограничивалось только двумя днями, но странное дело, здесь ей хватило всего одной чашки, чтобы насытиться. Осторожно поставив стакан на пол, она начала двигаться к намеченной цели.
  Дверь в уборную была закрыта, но девушке показалось, что там кто-то есть, и через секунду она действительно услышала какое-то шевеление, а потом последовали странные звуки, похожие на причмокивание. Ей нужно было туда заглянуть, чтобы убедиться, что она нашла именно его. Немного поразмыслив, Майя нагнулась и посмотрела в замочную скважину: отверстие пропускало лишь мелкие песчинки изображения, которые невозможно было собрать в целостную картинку. И тогда Майя слегка нажала на курок, в то же время почувствовав, как рука задрожала. Внезапно охвативший ее озноб начал распространяться по всем членам; на лбу, а затем и по всему телу, верхняя часть которого по-прежнему оставалась неприкрытой одеждой, выступили капельки пота.
  Но она все-таки открыла дверь, готовая к единственному выстрелу... он не прозвучал, ибо девушка отшатнулась в ужасе от представшей перед ее взором сценой.
  Этот человек сидел в углу рядом с бачком и грыз зубами человеческую руку. Его рот был весь в крови, она стекала по подбородку и козлиной бороде, эта же жидкость струилась на железный оплеванный и облеванный пол, на котором, за унитазом, валялось ногами кверху миниатюрное безрукое тело женщины. Оно было зажато с двух сторон, словно в тисках: с одной стороны - замызганной красными точками и подтеками стеной, а с другой - испачканным кровью унитазом. Тут же находилось и оружие для разделки мяса - тот самый маленький кухонный нож, переходящий из рук в руки, как победное знамя. Видно было, что человек долго распиливал им жертву, но под конец, не выдержав, просто оторвал конечность, подрезав острием белые сухожилия на костях.
  Он ел, жадно чавкая и смакуя ту, которую убил, как будто пытаясь распробовать ее изнутри.
  В его светлых глазах, ставших черными от клокотавшего внутри безумия, читалось удовлетворение. Он ничуть не удивился, увидев снова гостью, и лишь оторвался от приятного ему занятия, кинув на нее хищный взгляд.
  - Присоединяйся, мясо свежее, - вот, что он сказал девушке, и снова вгрызся в руку.
  Майя надрывно завопила и ринулась в коридор. Она по инерции бежала в свое купе, но потом поняла, что оно теперь не ее, а поэтому, резко развернувшись, направилась во второе. Ей казалось, что она слышит за своей спиной шаги этого человека, хотя она уже бежала в противоположную сторону и находилась лицом к проклятому туалету, дверь которого на ее глазах открылась, выпустив серый силуэт. Майя снова заголосила - это был отпугивающий крик или крик самосохранения; в любом случае, он заставил остановиться идущего за девушкой мужчину в то время, как она уже закрывала дверь купе.
  Майя немного успокоилась, когда услышала спасительный звук защелкивающегося железного замка, правда, и тогда она несколько раз потрогала ручку, чтобы убедиться, что дверь закрыта наглухо. Тут она почувствовала, что он тоже дергает вместе с ней за металлический предмет с той стороны. Отпрыгнув и развернувшись, Майя выставила перед собой дрожащий в руках револьвер - она была готова выстрелить при малейшем движении двери, отделяющей ее от этого осатаневшего человека. К счастью, ей не пришлось воспользоваться оружием: через несколько секунд она услышала удаляющиеся в начало вагона шаги.
  Человек решил продолжить свой ужин.
  Все также держа револьвер перед собой, Майя медленно отошла от двери и опустошенно присела на полку. Сердце не прекращало биться в груди сильными ударами, словно спрашивая у нее: "Ты еще боишься?"
  Может быть, продолжим эту вечеринку? Давай устроим оргию и взорвем этот вагон к чертям собачьим? Разве ты не хочешь остаться со мной? В этом все дело? Но я ведь не отпущу тебя!
  Местина понимала, что это не ее мысли, это он с ней говорит. Снова подзывает ее, хочет, чтобы она добровольно отдалась ему на растерзание, ведь теперь, когда он насытился, ему хочется веселья, ему хочется снова насиловать, убивать, а потом есть, есть, есть... Как будто этот человек желает запастись перед смертью, чтобы там его не мучили голодные колики. Но кто знает, что будет там, когда в данную минуту есть здесь и сейчас, когда последний выживший человек может быть сожранным заживо, когда руки сами собой опускаются при виде самого жестокого насилия, когда тебе на это указали перстом и сказали, что это твоя доля, которую ты должна разделить с другими, даже если тебе не хочется. Ведь тебя все равно заставят! И нужно ли тогда бороться, и какая смерть считается лучшей, ибо каждый смертен, и невозможно предугадать, кто выйдет из этой игры властелином, а кто побежденным? Да и стоит ли распыляться на унижение и мольбы, когда смерть для всех едина, нужно только кому-то нажать на кнопку. Может быть, это будет человек, а может, и поезд. Как бы то ни было, выбора нет, и чего бы ни желал человек, фатальное предзнаменование все равно свершится, даже если кто-то и захочет изменить свою судьбу, ведь "она не слепа, но разит без единого промаха".
  И тут Майя поняла, что она не хочет убивать этого человека и не потому, что это должен сделать за нее кто-то другой, и не потому, что ей не суждено почувствовать свою победу, как этому человеку, и даже не потому, что она решила, что не сможет это сделать в силу своей трусости и женской покорности. Просто она устала, да, именно устала бороться. Она лишь гордая птица Феникс, восстающая из пепла, когда умирать не приходится.
  Может, ты хочешь, чтобы я снова пришел к тебе и напугал? Чего ты ждешь? У меня иссякло терпение...
  - Нет! - закричала Майя и отшвырнула револьвер.
  Она устало натянула на себя какую-то серую рваную кофту, оставленную в купе одной из убитых женщин, легла на полку и забилась в беззвучной истерике, извиваясь на простыне, как змея.
  Ее привел в чувства какой-то шум, пролезающий в купе из всех щелей, звуки шли из коридора. Она перестала биться, как зверек, и открыла глаза, некоторое время прислушивалась, пытаясь понять причину шорохов за дверью. Сначала Майя подумала, что он ходит там, изредка постукивая по стенкам вагона, затем ей показалось, что этот человек подошел прямо к двери купе и дышит в замочную скважину, пытаясь разглядеть свою жертву. Или снова пугает ее? Или пытается таким способом выкурить ее из салона?
  Да, он действительно стоял за дверью и присматривался к тому, что находилось внутри. Громко и протяжно дышал, как рассвирепевший бык, увидевший красную тряпку. Он даже попытался напугать ее, скребя ногтем по железной панели... и с нетерпением ждал, когда жертва попадет в его силки. Но прошла минута, потом другая, а она все не выходила, это начало его бесить, тогда человек начал ломиться к ней в дверь, колотя окровавленными кулаками (он теперь не хотел смывать кровь: она его возбуждала) и пытаясь сорвать ее с петель. Потом, поняв, что таким способом к ней не подобраться, зверь принес из купе Љ 1 кресло и начал, как Азиат, колотить им по металлической пластине. Но когда и этот способ не подействовал, зверь отыскал один из разбросанных по вагону пистолетов СПС, принадлежащий то ли Ванде, то ли Фарсонову. Убедившись, что в магазине находится двенадцать пуль, он выстрелил два раза по замку, затем еще и еще раз - человек стрелял до тех пор, пока не опорожнил магазин. К тому времени вокруг замка чернели черные точки в виде бесформенного круга. Отбросив СПС (эта "игрушка", кстати, в 2003 году официально была принята на вооружение Российских Вооруженных Сил и МВД, ее пули способны пробраться даже через железо автомобиля), зверь ударил ногой прямо в яблочко геометрической фигуры, пытаясь пробить дыру в двери. Удар, еще один, второй, третий...
  - Чую, вижу, кушаю, - проговаривал он, делая по удару на каждом слове.
  Через некоторое время металлическая пластина поддалась, выдав кособокую прорезь, и в этот миг он услышал раздавшийся внутри купе выстрел - стреляли по двери, по центру. Пуля, как и другие, выпущенные мужчиной, застряла в металле.
  Он понял, что она хотела ему этим сказать, однако ее предупреждение его не остановило, и зверь продолжил молотить ногой по кругу.
  - Чую, вижу, кушаю. Чую, слышу, кушаю.
  И снова прогремел гулкий выстрел. На этот раз пуля пробила ту, что маячила в двери, но второй снаряд не застрял в металле - он просвистел рядом с лицом зверя, чуть-чуть не угодив в лоб. Мужчина усмехнулся, удивившись ее меткости, и решил отступить.
  Майя снова легла на постель, когда поняла, что человек ушел, но через некоторое время, ей снова показалось, что он стоит за дверью. Это противостояние мучило ее, не давая подумать, вскоре она поняла, что человек в коридоре начал метаться, выплескивая свою злобу на предметы, валяющиеся в коридоре. По раздающимся звукам можно было понять, что мужчина бьет ногами все, что попадалось ему на пути. Тихонько подкравшись к двери, Майя заглянула в одну из миниатюрных дырок, оставленных пулями.
  Мужчина бегал по коридору, как обезьяна в клетке; изредка останавливаясь, он поднимал руки над головой и проделывал ими какие-то странные движения, похожие на стук в невидимый бубен, потом он снова начинал метаться и опять остановился, прилипнув лицом к стеклу одного из окон. Если бы мимо снова проезжал поезд, то люди, находящиеся в нем, жутко бы испугались, увидев человека, пытающегося прогрызть стекло. Но особенно устрашило бы случайных зрителей сумасшедшее выражение бегающих воспаленных глаз мужчины, немного прищуренных и покрытых красными прожилками, а также неимоверно большие губы, как будто нарисованные, - да, этой краской была кровь, испачкавшая рот. В редких перемигиваниях света под потолком (он сразу зажегся, как только наступила ночь) этот мужчина напоминал оборотня, явившегося в своем первородном обличии, как только солнце скрылось за горизонт.
  Увиденная Майей картина, шокировала ее, ей стоило больших усилий отойти от двери. Она интуитивно продолжала сжимать в опущенный руке револьвер, но, к сожалению, в нем больше не было пуль, которые могли бы спасти ее и остановить безумца. Правда, уже то обстоятельство, что зверь оставил ее в покое, немного радовало Майю. Она уже отошла от "глазка", но вдруг зачем-то снова прилипла к нему.
  Девушка увидела на полу какое-то свечение оранжевого цвета, еще совсем маленькое, но увеличивающееся с неимоверной скоростью. Майя пыталась более подробно разглядеть эту аномалию и переместилась к другой дырке: рыжий предмет находился напротив двери в купе, и он приближался к ней. Она вертелась из стороны в сторону, пытаясь разглядеть его и уже заранее предчувствуя надвигающуюся опасность, и тут глаз мужчины заслонил картинку, посмотрев на нее так, точно заглянул в душу, Майя отпрыгнула и выставила перед собой пустой револьвер. Теперь она четко видела, как он движется за дверью, ибо в коридоре стало как будто светлее. И этот внезапно вспыхнувший огонек нарисовал силуэт зверя, похожий на тень, прыгающую то вправо, то влево, то сжимающуюся в огромную черную горошину и тут же увеличивающуюся, растущую в высоту. А вместе с тенью полз и кровавый глаз, от глазка к глазку и, наконец, - к узенькой полоске, пробитой в двери, будто пытаясь определить в темноте, царящей в купе, местоположение своей жертвы.
  И только когда в вагоне запахло удушливой гарью, Майя поняла, чтó это был за рыжий предмет. Она кинулась к окну и начала его тащить вниз, пытаясь открыть, но ни одна из попыток не дала результата: у организма больше не было сил, чтобы бороться без необходимой для этого пищи. Однако Майя, как робот, повторяла вновь и вновь движения, вскоре она повисла на ручке окна, закрыв глаза и беззвучно плача. Тут какие-то странные звуки за пределами купе заставили ее открыть веки.
  Стая огромных черных воронов, неизвестно откуда появившихся, кружила над поездом. Они ломились во все окна, маша огромными крыльями, раскрывая черные клювы и каркая: птицы хотели пробраться сюда, ибо их место было здесь, как и много веков назад, когда кто-то решил, что они должны предвещать смерть.
  И теперь вороны вращали иссиня-черными глазами-бусинками, в которых отражалась каждая заблудшая душа, ожидая исполнения приговора. Но им не терпелось, поэтому птицы хлопали крыльями по стеклу и стучали по нему железными клювами, как бы подзывая двух людей поторопиться, а в их глазах отражались проблески вспыхивающего и разрастающегося внутри вагона огня. Они словно проецировали его на двух людей, заставляя пламя разгораться все сильнее, и вскоре купе Љ 6 заискрилось от десятков оранжевых языков, которые теперь лизали единственное окно салона. И хотя из расположенных под потолком генераторов системы пожаротушения тотчас полилась оставшаяся в баке-накопителе вода, она не смогла утихомирить огонь. Через несколько минут жидкость, иссякнув, пропала.
  В купе к Майе начал просачиваться серый дым, его струйки медленно пробирались сквозь щели, окутывая ее, вскоре она начала задыхаться и кашлять. Возможно, если бы в вагоне ни остались вещи пассажиров, пламя бы быстро погасло, ибо вагон был сконструирован с минимальным включением пожароопасных предметов... но вышло по-другому. И этот ад разрастался, заставляя Майю метаться по купе.
  Через несколько минут, когда дышать уже совсем было невозможно и когда по вагону разнесся тоненький аромат жареного мяса, девушка открыла дверь и, не увидев его в коридоре, выбежала, и начала тушить пожар прихваченной простыней. За открытой дверью, на краю столика, поблескивал маленький револьвер, теперь уже не способный защитить девушку. Майя кашляла, давилась дымом, поглядывая по сторонам, но продолжала колотить материей по полу, где валялась куча тряпья; сдернула заново кем-то установленную на окно напротив ее купе пылающую занавеску и, пододвинув ее ногой к горящим предметам, набросила на топорщащиеся языки пламени простынь, а следом запрыгала на ней, пытаясь растоптать огонь.
  Человек долго следил за ней прежде, чем напасть. Он стоял за открытой дверью в купе проводника, изредка выглядывая и посмеиваясь над всеми попытками потушить пожар, но когда оранжевые огоньки начали уменьшаться, а некоторые из них и вовсе пропали, он рассвирепел и вышел из своего укрытия. Зверь не предполагал, что пожар может быть потушен, да и не хотел, чтобы она уничтожила его пламя.
  Майя заметила какую-то тень, мелькнувшую слева, повернулась и увидела идущего навстречу ей человека. Всполохи догорающего пламени в том конце коридора лизали его штаны, словно пытаясь остановить, но он ничего не видел перед собой, кроме силуэта, застывшего впереди. Лицо его перекосила злоба и ненависть, в глазах бликами отражался угасающий огонь, и от этого они казались тоже воспламененными.
  Девушка точно вросла в пол, она уже слышала его дыхание, похожее на гул несущегося поезда.
  Ту-ту-ту-ту-ту-ту, - прогудел тифон.
  Она уже заранее начала вырываться, хотя он еще не схватил ее.
  Ту-ту-ту-ту-ту-ту-ту-ту-ту, - снова послышалось где-то вдалеке.
  Он хотел ее схватить за руку, но Майя вырвалась, как скользкая рептилия, и, крича, понеслась к туалету в конец вагона. Сквозь еще идущий дым и полыхающий огонь, девушка как будто различила девочку, махавшую ей рукой. Ребенок стоял за двумя стеклянными дверьми, в которых отражались языки пламени, на закрытой переходной площадке, и от этого казался каким-то аморфным, сотканным из воздуха. "Сюда, сюда", - как будто звала девочка.
  Майя бежала к ней, и когда за девушкой захлопнулась первая стеклянная дверь, она поняла, что этот ребенок - Соня Бездомная. "Она все-таки жива!" - мысленно воскликнула Майя и быстро юркнула за вторую дверь. Переходная площадка уже пустовала: Соня быстро спускалась с железных подножек, а потом прыгнула на темно-зеленую траву, Майя тут же последовала ее примеру. Как и девочка, она покатилась по склону насыпи и упала на землю, чуть не придавив Соню, а через секунду открывшаяся дверь быстро захлопнулась прямо перед носом ошарашенного Ситцева, которого увозил огненный поезд.
  Майя с Соней были теперь по ту сторону вагона. Они поднялись с земли и увидели, как в вагоне снова разгорается пламя - видно, заполыхала мебель и деньги, находящиеся в купе без номера; также они заметили, как буйствует огонь в двух кабинах локомотива. Наверное, это обстоятельство и спасло им жизнь - замкнувшая кабельная проводка на время открыла две входные двери вагона, выпустив одних и замуровав другого. И теперь мужчина с ненавистью и даже с некоторым отчаянием щерился из своей железной могилы, глядя на освободившихся людей, быстро отдаляющихся от него со скоростью убегающего в неизвестность поезда, не в силах понять, каким образом его жертва так ловко выпрыгнула из его цепких лап, прихватив другую.
  - Я вернусь, - прокричал он и забил кулаками по стеклу последнего окна.
  А в это время где-то вдалеке снова послышался гудок, и уже через несколько секунд Майя и Соня различили несущийся встречный тепловоз, к которому были присоединены более десяти восьмиосьных танкеров, заполненных бензином. Он двигался на всех парах навстречу приближающемуся к нему проклятому поезду, уже не мог остановиться, хотя машинист в локомотиве и жал изо всех сил на тормозной кран и педаль автостопа.
  - Бежим! - крикнула Майя и, схватив за руку девочку, ринулась в противоположную сторону.
  Когда раздался взрыв, их откинуло взрывной волной на несколько метров вперед, они упали на землю, как ненужные игрушки, кем-то выброшенные. Майя успела накрыть свою голову и Сонину руками. Их обдало жаром и тем же запахом гари, от которого они избавились, спрыгнув с поезда. От громоподобных звуков, раздающихся позади них, стонало все небо, и Майе показалось, что настал конец света: небосвод словно упал на них, разом втоптав в землю. Он громыхал до тех пор, пока не были уничтожены все танкеры с бензином. Сверху на людей сыпалась земля, труха и небольшие железки, порой метко попадая в разные части тела, где тут же образовывались кровоточащие ссадины. Где-то по правую сторону от Майи рухнуло что-то ужасно огромное и тяжелое, еще один подобный предмет свалился впереди, шумно просвистев над головами беглецов, и они еще долго слышали звуки пролетающих и падающих в разных местах осколков разоравшихся локомотивов и танкеров, прежде чем льющийся с неба "метеоритный" дождь прекратился.
  Майя почувствовала, что девочка хочет подняться.
  - Куда? - пригрозила она и еще сильнее прижала Соню к земле, продолжая вздрагивать от мысли, что какой-нибудь огромный осколок все-таки свалится на них с неба. Так они пролежали неподвижно некоторое время, потом приподнялись, испуганно оглянувшись на огромный язык пламени, закрывший полнеба.
  Они еще долго смотрели на него, вспоминая те ужасы, которые им пришлось пережить. Казалось, что вся пролитая кровь, все слезы и нечеловеческие муки вобрал этот свободолюбивый огонь, пожелавший выпустить на волю своих пленниц. Он махал им своей властной рукой, точно прощаясь, но они уже не видели этого жеста, ибо не хотели больше вспоминать то, что лишило их сна и покоя на всю оставшуюся жизнь. Они медленно шли, держась за руки и боясь отпустить руку другой, чтобы не потеряться в ночи. Они уходили навсегда - так, как это делают простившие люди, ведь теперь их было двое, а за их спинами просыпался рассвет...
  
  ЭПИЛОГ
  
  Уже в эту ночь по центральному телевидению передали первое сухое сообщение, а на следующий день все средства массовой информации России буквально взорвались, рассказывая о трагической катастрофе, унесшей жизни нескольких человек (еще не было установлено точное количество жертв). Сообщение подхватили зарубежные телекомпании и газеты, в ярких красках описывая суть происшествия, новость повторяли в утренних, дневных и вечерних новостях, выдвигалась масса догадок и доводов, ставших причиной трагедии.
  Люди всего мира прилипли к телеэкранам, наблюдая за ходом событий. Некоторые заранее приписали взрыв к очередному теракту, устроенному одной из воюющих антиобщественных группировок; другие, полагаясь на собственное чутье и религиозный настрой, верили, что кому-то удалось спастись. Интрига достигла своего апогея уже на второй день, вылившись в мятеж психбольных в аргентинской клинике, где случайно была установлена спутниковая тарелка, позволявшая принимать сотни программ и в том числе - новости на разных языках.
  "Прогремевший в России взрыв недалеко от г. Беслана Республики Северная Осетия-Алания, - оповещал CNN, - поверг жителей близлежащих населенных пунктов в панику. Они считают, что экономическая нестабильность в стране остро отражается на экологической обстановке местности, принося существенный вред сельскому хозяйству, за счет которого кормится здешнее население. Сложившаяся техногенная обстановка вынудила некоторых жителей мигрировать в более спокойные города страны".
  "Пущенный не по своему направлению поезд, - передавал НТВ, - нанес существенный урон компании "Нитраснефть", занимающейся перевозкой бензина и светлых нефтепродуктов по России. "Нитранснефть" оценивает причиненный ущерб в восемьсот миллионов долларов. Уже сейчас копания готовит исковое заявление в суд на "Российские железные дороги", намереваясь взыскать финансовые потери.
  РЖД отвергает версию несанкционированного вывода тепловоза из локомотивного депо, считая, что поезд, ставший причиной взрыва, не входит в число принадлежащих компании транспортных средств. Пока что установить настоящего владельца поезда не удается".
  На следующий день стало известно точное количество жертв, по всем каналам передавали информацию, смысл которой сводился к следующему:
   "В ходе столкновения двух железнодорожных составов неподалеку от г. Беслана Республики Северная Осетия-Алания погибло четырнадцать человек. Двое из них являются сотрудниками компании "Нитраснефть". Также стало известно, что 12 человек, ехавших на пассажирском экспрессе, направлялись в Крым на отдых. Их личности продолжают устанавливаться".
  В общем-то никаких существенных фактов, позволяющих досконально узнать о том, что же произошло в тот день, не было обнародовано, так как на самом деле никто не знал, что, собственно, случилось 21 августа близ злополучного города Беслана, кроме означенного взрыва. То есть все предполагали, что пассажиры так называемого "экспресса" просто путешествовали и занимались в вагоне совершенно обычными делами - читали журналы и газеты, вели долгие беседы, веселились, выпивая... Какие там убийства! Эта мысль никаким образом не могла проникнуть в головы экспертов, обследовавших то, что осталось от J-66. И когда на третий день была получена достоверная информация из неофициального источника, мир встрепенулся, зрители планеты прилипли к телевизорам, возмущаясь. Весть шокировала многих.
  Информатор, любезно предоставивший душещипательные кадры, не пожелал представиться. Этот человек сообщил, что он может открыть тайну трагедии, ибо у него имеется пленка с записью - что-то вроде путевого дневника, который вел один из пассажиров, сумевший перед смертью переслать отснятый материал по беспроводной сети стандарта Wi-MAX через личный ноутбук, с которым "погибший" никогда не расставался.
  В тот же день, третий по счету, на экранах телевизоров всего мира замелькали ужасающие кадры. Предварительно ведущие предупреждали телезрителей убрать от экранов маленьких детей и стариков, так как от такого, как заметила одна телеведущая английского канала, "кровь сворачивается в жилах". Пленку крутили на протяжении одной недели. Рейтинги тех каналов, которые закупили таинственный материал, подскочили в десятки раз, однако ни одна из телекомпаний не подозревала о том, что документальный фильм предварительно прошел жесткий монтаж с вырезкой самых существенных сцен. Сделали его сразу пред продажей, впрочем, это было уже не важно, ибо телезрители с наслаждением проглотили подсунутую им сенсационную утку.
  "К сожалению свидетелей этой кровавой бойни, как прозвали ее журналисты, не удалось обнаружить, - рассказывала репортер ТВА, моложавая женщина в элегантном деловом костюме, глядя в камеру. Она вела репортаж с места событий, позади нее виднелись черные руины разорвавшихся составов и часть выгоревшей земли. - Просмотрев предоставленную на телевидение пленку, криминалисты пришли к выводу, что пять из двенадцати убийств были совершены капитаном ФСБ Вадимом Ситцевым. Четыре человека покончили жизнь самоубийством, не выдержав стрессовой ситуации, хотя они и пытались всяческими способами бороться за жизнь - пробовали пробить стекла в вагоне или открыть двери. К сожалению, экспертам так и не удалось выяснить основную причину, по которой все двери, в том числе ведущая в локомотив, оказались запертыми. Когда это произошло, машинист бесхозного поезда Мирлан Савасян уже был мертв. Что побудило его оставить свое рабочее место во время движения локомотива, остается загадкой. Меж тем был убит еще один человек, известный в столице топ-менеджер Вениамин Фарсонов. Ему приписывают организацию этой опасной поездки, как и убийство машиниста. Впрочем, первое еще остается недоказанным. Также ни к чему не привели поиски моей коллеги Майи Местиной, как и не удалось обнаружить семилетнюю дочь изуверски убитой Нины Бездомной, тело которой было найдено неподалеку от Московской окружной железной дороги... Все-таки у правоохранительных органов теплится надежда отыскать этих людей живыми, что помогло бы прояснить "белые пятна" в этой трагической истории".
  Мировые СМИ поголосили еще три дня, но постепенно новость перестала быть актуальной и вскоре затерялась среди массы других важных сообщений, ежедневно переполняющих мир.
  Через несколько дней на одном из столичных кладбищ проходили чисто символические похороны. Черный гроб, который опускали в вырытую яму, остался пустым, там не было ни одной песчинки, принадлежащей телу Льва Ивановича Разумного. Под крышку дорогого гроба поместили любимые вещи покойника по настоянию жены Светланы - часы Роллекс, которые тот забыл надеть, отправляясь в ту роковую поездку, и форма полковника воздушно-десантных войск России с двумя орденами за проявленное мужество в бою.
  Людей, пришедших почтить последней памятью Льва Ивановича, собралось около сотни, в основном - сослуживцы усопшего. В первых рядах стояла довольно миловидная светловолосая молодая женщина в солнцезащитных очках на пол-лица. Она держалась как-то особняком от народа, сложив руки у пояса и теребя голубой носовой платок. Пожалуй, это единственное ярко-голубое пятно еще больше выделяло ее на фоне мрачной и молчаливой толпы. Изредка на нее поглядывали приглашенные, их осуждающие взгляды как будто спрашивали у женщины: "Как ты посмела прийти на похороны мужа с мужчиной?", а ведь действительно рядом со Светланой (а это была именно она) стоял пожилой человек, на голову ниже нее. Он тоже выделялся из толпы своими необычными глазами, как у рыбы, и маленькими нитевидными усиками.
  Похоронный обряд был закончен, и приглашенные стали расходиться. Женщина понуро поплелась в сторону аллеи, ведущей к выходу с кладбища. Она шла мимо могил, опустив глаза и изредка косясь на таблички с фотографиями, виднеющимися на надгробных плитах, рядом с ней шел тот коротышка, скрестив руки за спиной. Они двигались молча, не спеша, на некотором расстоянии друг от друга, и со стороны могло показаться, что они совершенно не знакомы. Первым заговорил мужчина.
  - Они ведь сами хотели, - как будто оправдываясь, сказал он, - и нечего себя винить.
  - Да я не виню, Степан Ефремович, - женщина остановилась и подождала, когда Головкин поравняется с ней. Следом она стянула с лица очки, под которыми прятала заплаканные, покрасневшие глаза; Головкин быстро метнул на нее взгляд и отвернулся.
  - В контракте было четко прописано, что смерть неминуема, - продолжал оправдываться мужчина, как будто не услышав ответа Светланы. - Они потенциальные самоубийцы, поймите это! Ваш муж пошел на этот шаг ради вашей больной матери, которой нужны были деньги на дорогое лечение, ведь так?
  Светлана кивнула головой, она продолжала теребить платок, зажатый в правой руке.
  - Фарсонов тоже нуждался в деньгах, но он продолжал верить, что не умрет, как и многие. А ведь для смерти достаточно одного согласия, чтобы она забрала вашу душу. Она свободолюбивая, но и честная, поэтому не пощадит тех, кто давно призывал ее... - Головкин вздохнул. - Да, в нашей жестокой стране каждый пятый подзывает ее, и в этом нет ничего удивительного, - он снова протяжно вздохнул. - Они потенциальные самоубийцы, своей жертвой пожелавшие искупить своих грехи или спасти жизни близких им людей. Вот Лев Иванович... Да, впрочем, вы все знаете. Кстати, вы получили мою небольшую компенсацию?
  - Да, - тихо сказала женщина.
  - Хорошо, - протянул Головкин и задумался, остановившись и поглядев в небо, где догорал красный закат; вместе с ним остановилась и Светлана. - У Руслана Марина есть сестра-инвалид, которая тоже нуждается в операции... Ванда хотела отправить своих детей на обучение за границу; Фарсонов верил, что откроет свою косметическую фирму; Нина Бездомная страстно желала переехать из трущоб в новую квартиру; Доктор Корзев, его, кстати, убили первым, просто ненавидел свою работу из-за того, что многократно ставил неправильные диагнозы, приводящие к летальному исходу... Он мечтал сменить свою профессию или умереть. В последние годы он проиграл пять судебных разбирательств... Родственницы Пажина уже давно понимали, что засиделись на этом свете. Им и денег не нужно было, чтоб уснуть вечным сном. А Ситцев... Ситцев ненавидел весь белый свет и всех людей, которые его окружали. Он ненавидел их так яростно, что готов был умереть. Поэтому все они и сели в тот поезд, потому и подписали контракт с самим дьяволом. Впрочем, Пажин уже поплатился за все, - Головкин опустил глаза и продолжил движение, следом за ним плелась Светлана, все также глядя в землю. - Но когда пробил час, они испугались, стали выбивать стекла, как Руслан Марин, ломиться в двери, как Фарсонов и Ванда. Они решили, что смерть - это игра в поддавки. Но ведь она не любит шутников, поверьте мне!
  Они вышли на аллею, по сторонам которой были посажены дубы и клены, впереди еще виднелись спины приглашенных на похороны друзей Льва Ивановича. Люди торопливо покидали это неприятное место, и только парочка в лице Светланы и Головкина неспешно шагала к большим воротам, впускающим живых людей в это царство мертвых и выпускающим из него... по необходимости.
  - А все семьи погибших получили... получили... - Светлана так и не договорила, смутившись и замолчав.
  - Все наказы смертников выполнены, - торопливо ответил Головкин. - Вчера я был на похоронах Ситцева. Знаете, что он попросил?
  Светлана покосилась на него и отвернулась.
  - Он попросил никого не приглашать на его похороны, - непринужденно продолжил мужчина, - но при этом поставить на его могиле настоящий надгробный мемориал... Действительно никто не пришел, даже его невеста, хотя было разослано пятьдесят приглашений.
  Светлана удивленно посмотрела на Головкина и тут же спросила:
  - А дочь Нины?
  - Их никто не может найти, - Головкин снова остановился и посмотрел в небо. Он молчал долго, словно не знал, что сказать. - Впрочем, с ними все будет хорошо. Надеюсь, - тут же добавил он. - Мы поспешили с Майей, это была задумка Рука. Но это фортуна! И если ей удастся обуздать свои чувства и новую зародившуюся в ней силу, то она станет богом, как сказал Рук. Кстати, вы знаете, что все подопытные Рука наложили на себя руки? - Женщина отрицательно покачала головой. - Они не могли поверить в открывшиеся у них провидческие и другие способности, ведь чувствовали себя людьми, а Рук из них делал Elohim - Богов по Библии. Многие свихнулись или, наоборот, выздоровели, но всем им почему-то не захотелось жить на этом свете. Может, потому что у богов трон всегда под небесами?.. Они дохли, как мухи, а Рук так и не понял причину их томлений.
  Парочка замолчала, и, казалось, каждый обдумывал то, что сказал Головкин. И в то время как они продвигались молчаливо к большим воротам, на другом конце города, в одной из комнат неизвестной квартиры, совершенно пустой и снятой молодой женщиной с сестрой на неопределенный срок, происходили странные события.
  Майя Местина висела под потолком, точнее, она парила, держась руками за стены. Она сидела в углу, как паук, приклеенный спиной к твердому основанию. Ноги ее были чуть согнуты и опирались голыми ступнями о шероховатую поверхность, руками девушка перебирала по стене, словно боясь упасть, на лице отразился такой ужас и непонимание случившегося, от чего казалось, будто Майя сейчас истерично заголосит. Она сумасшедше оглядывала комнату, не зная, как справиться со своим новым состоянием. Видела сквозь стену Соню, которая ходила по кухне и готовила ужин, звеня посудой, но Майя не захотела позвать на помощь девочку, ибо знала, что должна самостоятельно справиться со своей проблемой. Наконец, совладав с обуревавшими ее чувствами, она начала перебирать ногами и руками, продвигаясь влево, где стояла единственная в этой комнате мебель - кресло с низеньким столиком. Девушка зависла над креслом, а следом начала ползти вниз. Усевшись на сиденье, она вздохнула и задумчиво уставилась в никуда, точно смотря сквозь себя.
  
  Январь-март 2006 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"