Аннотация: Эпизод из второй книги "Берег Птицелова"
И день был белым, и ночь была белой, и все летел и летел из ниоткуда да на север холодный колючий снег. Ржавые жухлые травы жалко торчали из сугробов. Около каждой - маленькая черная рытвинка от слез. Стояла глухая, серая тишина. Черство стучала в каблуки ледяная земля, стреляла тонкими иглами в подушечки замороженных пальцев.
Мост не нашли, перешли Аагу чужой тропой, что под снегом чудом заприметили. Елочки на склоне растопырили свои щетки, царапались: "Куда, мол, лезете, люди? И без вас тошно..." Что правда, то правда... Поземка гуляла по льду, и посвистывала за правым плечом свирель давно усопшего сонного бриза, волшебного ветра гулявшего в былое время по лесам и усыпляющего путника насмерть. И впрямь клонило в сон. Холод приговаривал, увещевал, настаивал. Прилечь бы вам, ребята, в сугробе погреться. А до корчмы далеко, ох как далеко... Неизвестно, дойдете ли...
Молчали и ползли. Близнецы упрямо гоняли по жилам горячую кровь. Девы свернули копьем свои древние силы, да мало их было, тех сил, да и были ли...
К вечеру мороз сдох, утомился, снег осел, но сыпать стало усерднее. По мокрому насту идти легче, да другая беда - скользко! Корочка тонкая, проваливается под сапогом, иной раз не сразу и вытащить, а идти надо, вот и идешь.
- Где она там летает?! - ворчал Эрик. - Садки по всему Озерью стоят, аж до моря. Никто ее так и не видел! Болтуны! И то сказать, подкинули работенку! Иголку в стоге сена найди!
- Не скули! - был ответ, - Похуже случалось. А найти надо! Луна в силе, Земля-матушка мается. Вишь, ноябрь разошелся, а что если впрямь вулканы рванут!
- Из-за птицы?
- А ты думал! Легенды не я сочиняю. - Эмиль покачал головой и поправил на плече котомку, - Они говорят - если Великая птица понесла, она тотчас улететь с Земли должна, да так чтоб Луну крылом задеть и с места на привычный ход возвернуть!
- Брехня! Крылом луну не заденешь!
- Знать бы хоть как она выглядит... - прикрывая шарфом рот, пробормотала Ив. - Может крыло то с остров, а глаза с солнце, кто её знает!
- Вот-вот! Или какая пташка-букашка! - взбираясь на заснеженный пригорок, уверил Эрик, - Ищи её! Эх, только б свезло...
- Свезет, если не занесет к лешему, - пообещал Эмиль, натягивая на уши шапку. - Что чуешь, Итта, кончится буран?
- Не надейся! - махнула варежкой Итта.
На криво прибитую плошку брякнула и покатила к краю золотая монета. Огарок свечи живо выхватил из недр затертого рисунка печальный профиль короля Кавена. Корчмарь за стойкой приподнялся. Старик не привык доверять дорогим монетам, а так же тем, кто небрежно кидал их на сгорбленный лоток прилавка.
- Четыре полных ужина, хозяин! - ему показалось, голос тянется из-под потолка, спокойный ясный голос человека, явно не рассчитывающего хлестать дешевую бормотуху.
"Ишь! - подивился корчмарь, - Четыре полных ужина! Они шутят?! Хлеба то не осталось! Все на сифон сдоили, и картошку, и зерно... - он заставил себя выпрямиться, придерживаясь за стойку сухой черствой рукой.
Из-за двери вылетел постреленок, вспрыгивая на ходу в кунак, метнулся к выходу. Однако не долетел. Поскользнулся на пролитом пиве, грохнул пузом в скамью и растянулся на отцовском кунаке. Заморгал ошарашенными зенками, утирая с симпатичного веснушчатого лица не то соплю, не то слезы.
- Нет лошадей...- пришлый насмешливо повысил голос, и чуть из трубы свистнуло, ответил другой пониже, - Брось, Гапонька! Нос отморозишь, кунак колом встанет, слышь? Поднимайся!
"Краденая...!" - понял корчмарь, глянув на рыжею решку монеты, и покосился на сынишку:
- Гапонька! Кыш в кухню! Мамке скажи - ужин для господ, четыре полных, как изволили требовать, - и оборвался, не поднимая головы, глядя гостям в тощий пуп, - Обождать придется. У печи вот супоньтесь. Вина?
- А то бы и вина! - был ответ, - А лучше б щей с салом, али шкварок с хлебом, и тех можно...
"Бродяги! - решил старик, позвякивая винными кружками, - кеты-карманники, ярмарочный разбой. Много их теперь шастает. От напасти бегут, свою удачу лихую пытают. И то ладно, за золотой щи приправить, а выручку и за пазуху можно, не скрадут".
- Пригляди за ними! - шепнул он сыну.
- Я и сам, да худо видно! - чирикнул постреленок, - Тятька! Мечи у баб! Видал?!
- Эко невидаль! В наше время - мечи! - ответил старик, но вернувшись с бутылью, глаз насабачил вмертвую. У баб мечи были. И впрямь и вкривь - мечи. "Ведьма лысая! - в сердцах подумал он, - Эти напьются, враз корчму башнями порушат!"
С полчаса хозяйка развернула самобранку деревянных плошек да кубышек берестяных. "И хлеб нашла, стерва...", - беззлобно подумал хозяин, разливая по чаркам сивую шинель. Не пришлым, своим. Явились додяги с кузницы, поспокойней на душе стало, хоть и хмельные, а все-тки.
- Кто такие? Мороз в нос! - тыча старику в спину, бухнул бородатый додяг.
- Такие, эдакие! - проворчал корчмарь, - На кой ваше дело? Сосите мирно! Чего там до деревни слыхать?
- Слыхать про многое, богатое-убогое! - распахнулся додяг, и трех зубов сосчитать - не ошибешься, - Чудной мороз во дворе стоит, хмель в башке стынет. Волкалаки вон, полями рыщут, к избам тропу правят. Мужики уж и вилы из сеней повыставляли, а кто побогаче - топоры. Бабы судачат. Наплетут, стервы, во сне околеешь! Мол, в туман ночью не приведи сунуться. Рыбы в нем плавают широкомордые, зубы - в три ряда. Поздороваешься с такой - век без носа ходить будешь, ну али без ушей, как уж повезет...- додяг озабоченно почесал под шапкой, - Да что на то скажешь? Который день Луностояние! Прогневали, видать, ведьм! Малая-то луна ни аршина не сдает. Пялиться всей своей круглой рожей! То ли будет! А еще... - додяг отодвинул пустую кружку и понизил голос, - Брешут, куры яйцами позолоченными несутся! Аки кто их видел, те яйца? - покосился на чужой столик додяг, - Плесни-ка, кум!
"Кто видел? - подумал корчмарь, сворачивая с бутыли печать, - К примеру, я. Второй день Рябушка золотом идет. Только золото ли это - ведьма одна знает! И не к добру это - ясно. Бродит по земле нечистое. Злые времена. Как задержатся морозы, не видать озимых. Ссохнет земля-матушка, кукиш свернет, так и верно, с голоду околеешь..." - от этих мыслей и впрямь захотелось есть. А болтливому додягу, напротив, от натуги мысли прихватило живот. Он шатнулся нетвердой походкой к двери.
- Куда это? - кликнул его товарищ.
- До ветру!
- Дурак! Седалище обморозишь.
Дверь за додягом захлопнулась, и тот час вновь распахнулась, будто кто пнул ее со всей дури. За дверью должно было давненько стемнеть, однако там было светло, точно в мир как в дубовую кружку нацедили сливки со всего Млечного пути. Потому те немногие, кто были в корчме, задержали взгляд на белом квадрате входа, где из-за тумана не было видно ни зги, и потому, все кто был в корчме, стали одновременными свидетелями, как из этой белизны мягко осело на порог тело пьяного додяга.
- Готов! - прояснил дело его товарищ, да осекся.
Упавший навзничь человек безучастно пялился остекленевшими глазами в покачивающийся на ветру колокольчик. Его синих губ, рта, где трех зубов не сосчитать, не касался пар дыхания.
Тут вскочили пришлые парни, разом подоставали мечи.
- Все на кухню, в подсобку! Дверь!
- Дверь?!
- Мечи!
- Эрик, отойди от порога!
- Дверь! - раздалось с порога, - С ума что ли посходили?!
Из тумана появился какой-то человек в черном плаще и широкополой шляпе, впрыгнул в корчму и, ругаясь, потащил тело додяга через порог. Вслед за ним в корчму взвилось яркое белое облако и с характерным шипением ринулось внутрь. Вот тут и додяг и сам хозяин шарахнулись не погодам прытко, ухнули и выпучили глаза, один пьяные и лихие, другой - трезвые и белесые.
- Ведьмаки! Огары! Что это!? Леший вас!
- Белые пчелы! - ответил пришлый, - Дверь! Что б вас! Закройте дверь! В погреб бегите! Спасайтесь! - и сам, не дожидаясь, с трудом перекинув через порог волочащиеся сапоги пьяницы, кинулся и захлопнул дверь всем телом, точно неминуемая погоня дышала ему в висок.
- Вам что, особое приглашение?! - заорал он на братьев, растеряно держащих свои мечи. - Чего железки повысунули? А ну быстро отсюда, пока еще кого не покусали.
- Ты не больно то ори! - ответил ему верзила, - А то и впрямь додягу нашему компания будет! Прям как несчастливый талисман - где ты - там безобразия! Откуда пчелы?
- Все оттуда же! Полдеревни от них передохло.
Под потолком белой кашей моргало живое облако. То ль и впрямь затянувшееся Луностояние творило невесть что, то ль шла по пятам путников их бродяжья удача, однако, прищурившись, и впрямь можно было разобрать в этом снежном облаке пчел, ослепительно белых зудящих тварей. Итта почуяла их всем своим ненавистным даром. Сейчас ринуться! И... Она крикнула, подтверждая слова пришлого:
- Спасайтесь!
- Ясно...- один из верзил выхватил коваными щипцами из печи горящую головешку, и закричал на корчмаря, - Ну! Чего разинулся?! Все на кухню и закрыться! Слепой что ль?
"Ведьма с ней с выручкой, - подумал корчмарь, захлопывая за собой кухонную дверь, - не кой те деньги, коли дела такие, и жить - не пожить..."
- Эй, Гапонька! Кипяток ставь! Пчел выводить будем! - скомандовала черноглазая девушка, что с верзилами пришла.
- По что кипяток, тетенька?! Пчелы ж - не вши!
- А по то, Гапонька, что снежные это пчелы. Живо давай, а не то как кусит, так и замерзнешь тотчас!
- У... Так бы и сказывали! - И парнишка рухнул на плиту чан с водой!
- И масла... - сказала та, другая, от которой никому никакой возможности не было глаз отвести. - Масла на сковороде нагрей. На всякий случай!
- Что у вас там? - прокричали за дверью. - Уголь кончился!
- Сейчас!
Чан с кипятком и сковорода с шипящим маслом, покачиваясь в дрожащих руках девушек, исчезли за дверью. Оттуда потянуло дымком.
"Спалят все... К Ведьмам..." - подумал старик корчмарь. - "Времена! Да разве при короле-отце могло такое! Ох!" - он опустился на хромоногий стул, пристроил высокий лоб в чашу сухих ладоней и затих. Сыну показалось - уснул отец, но едва за дверью раздался звон падающего чана и гулкий удар сковороды, как все, кто хоронился на кухне, не выдержали, бросились на шум, и даже корчмарь приподнялся, заковылял.
Пар, дым, темнота, но вот замелькала коптилка. Теплый язычок боязливо осветил лежащего на полу человека. Не додяга, опрометчиво сходившего до ветру, а того, что пришел последним. Бродяги скучились над ним. Гапоньке пришлось юркнуть меж сапожиных голенищ и вновь поцеловать пол.
В луже остывающего кипятка тяжело дышала... женщина. Ворохи тряпья, не поймешь что. Шляпа в стороне. Волосы серой прошлогодней соломой торчат из-за ушей, смялись, скатались от морозов и стуж. Обветренное лицо. Глаза - серое северное море, море злое, пышущее волною и пеной.
Под скамьей, Гапонька только одним глазом глянул, застыло тело бородатого додяга. Неловко завалилось на бок и, не мигая, глядело прямо на Гапоньку. Тот ойкнуть не смог, отвернулся поспешно, будто и не было человека, запустившего в корчму смерть.
- Воды дайте и проваливайте! Хватит глазеть! - сердито кинула женщина бродягам. Глотнула из протянутого стакана, обвела всех взглядом и залпом выпила. - До утра из корчмы - ни шагу. Утром приморозит, подобреет Луна. - Она тяжело встала, подобрала шляпу и сделала шаг к двери. Задира ухватил ее за рукав и насмешливо поинтересовался:
- Эй! Погоди-ка! Вот так и уйдешь?
- Да почто вам надо, мальчики?
- Ну... Как сказать...
- Чего вам дома не сидится, а? Табачок закончился?
- Ух и горька! - рассмеялся парень, - Дело ведь наше, верно?
- Ваше, кто спорит! Да только надоели вы мне.
- Ты б все-тки присела... - произнес тот из братьев, кто предпочитал молчать и потирать длинною рукою длинный подбородок. - Там все равно буран!
- Ладно... - помедлила женщина, подобрала за пояс намотанное на ней тряпье, быстро-быстро глянула на мертвого додяга, - Оставьте меня с ним. Помогу. Давайте, катитесь отсюда!
- Пошли! - молчаливый поволок брата на кухню, и девы, переглянувшись, ушли, а следом и остальные.
С полчаса стояли у двери. Терли замочную скважину. Бесполезно. Темнота.
- И что ж теперь? - спросил задира брата.
--
Теперь - не знаю, - честно признался молчаливый.
--
Ой! - вздрогнула Итта, - Додяг то очухался. Стонет.
Распинали дверь. Закутанная в тряпки женщина - как сквозь мерзлую землю штопором. Додяг бородатый кулаком морду теребит и басом постанывает. В корчме холод собачий.
- Где она?
- Ушла! - махнула Итта, - В буран к белым пчелам! Не усердствуй Эмиль, не догонишь! А стоило бы! Да она, видать, одна дорогу знает, одна и идет ... - Итта вздохнула и не стала договаривать. Гапонька тянул ее за рукав.
- Тетенька, это ведьма?
- Что ты, Гапонька! С чего ты взял?
- А как же она дядьку Пахома оживила?
- Да никак... - ответила вторая дева, - Сам проспался... Ты, вот что, попроси у отца ночлег нам. Утром уйдем. Да печь развести не плохо бы. Все постыло.
Гапонька юркнул, приволок на кухню поленицу, навел огню вдоволь и принялся скребком и веником собирать битые стаканы, радужно купающиеся в масленой воде. Один стакан оказался целый, но он не стал его споласкивать. Недосуг, да и воды не напасешься. Поставил на полку, да вдруг приглядел маленькое перламутровое перышко, прилипшее к донышку стакана. Перышко было красивое, но мятое, грязное и дюже маленькое. Гапонька брезгливо стряхнул его на пол и запихал ботинком под прилавок.
Между деревьев острым синим ножом резала ночь. Ноябрьский навороженный снег, мелкая пыль, взлетал облачками студеной муки, колол в лицо, шпарил и посвистывал. Она брела, стиснув от холода зубы, крылья топорщились под плащом, бесполезные маленькие крылья. Не знаешь - не заметишь. Подумаешь, обмоталась баба платком, чтоб не околеть на ледяном ветру.