Аннотация: Когда все потеряно, куда может завести желание сбежать?
В кафе было шумно: пятничный вечер располагал к общению и веселью. Звенели голоса, взрывался смех, стучали стаканы и кружки, дрожаще - друг о друга, глухо - о настоящие деревянные столы и барную стойку. Сверкали улыбки, бесконечно тянулись объятья, молниями вспыхивали поцелуи - Эсперанза Сесарез отвернулась и постаралась сосредоточиться на подруге. Смотреть на счастливые парочки было слишком больно.
Томоко что-то рассказывала, ярко-красные губы старательно вычерчивали звуки, но Эсперанза не слышала, будто кто-то отключил громкость. В последнее время с ней часто такое бывало, врач ставил депрессию.
Японка рассмеялась, энергично замотала головой, серёжки - горсть мелких бриллиантиков на едва видимых проволочках, - разлетелись по космически-чёрным волосам. Красиво. Эсперанзе подумалось, что со стороны Солнечная система тоже должна выглядеть пригоршней звёздочек. Может, удастся увидеть?
- Какая прелесть! - голос Джен доносился как сквозь вату и походил на комариный писк. Приятнее, чем обычно, но всё равно слышно, казалось, ничто не способно заглушить Дженнифер. Она вскочила и склонилась через стол над Томоко, принявшись разглядывать серьги. Мари понимающе улыбалась.
- Муж на день рождения па... - взгляд Томоко наткнулся на Эсперанзу, радость тут же померкла. - "Прости", - беззвучно просемафорили губы.
Эсперанза бодро отмахнулась, чуть горько усмехнулась - ничего, мол, - и сделала большой глоток чистого виски из пухлого стакана. Ничего. Это только её проблема; жизнь продолжается; она справится.
- Сразу видно, как он тебя любит! - Джен не заметила секундного замешательства. - А Сэм на День Матери... - наконец-то обратив внимание на выражение лица Томоко, Дженнифер осеклась. Быстро перевела взгляд на Мари, та, поджав губы, кивнула. Джен плюхнулась на своё место, так и не рискнув посмотреть на Эсперанзу, спряталась за светлыми кудряшками - Извини, дорогая... я такая дура.
- Ничего, я справляюсь, - она пожала плечами, скрывая дрожь, улыбнулась. Улыбка получилась совсем не бодрая и искусственная настолько, что можно пластик добывать, но - голос не сорвался. Ни на мгновение. Можно гордиться собой. Доктор Шарма точно бы гордился.
Молча выпили. У Томоко в бокале розовое вино из личи, сладкое, с послевкусием - будто примешался аромат дорогих французских духов, и рядом с ним горький запах пива из кружки Дженнифер отдавал особой дешевизной. Мари пила чай, она маскировалась широкой блузкой, но Эсперанза знала, что подруга беременна - у неё на это просто нюх открылся. Нет, она была рада за Мари, очень, только вот болеть внутри начинало всё больше - и виски, в очередной раз закончившееся, не могло ни унять, ни отогнать эту боль.
Молчание становилось невыносимым, Эсперанза захлёбывалась в нём не меньше, чем в чужой жалости. Хотелось крикнуть "Не надо меня жалеть! Не смейте меня жалеть!", но тогда она точно не сдержится, и вечер - и без того уже неловкий, - скрасится ещё и истерикой. "Я справлюсь", - это уже стало мантрой.
Скорей бы уехать. Туда, где никто её не знает. Где никому не важно, что она не целый человек, а всего лишь огрызок. Где не будет медицинских карт, диагнозы в которых вызывают жалость в глазах даже у бывалых военврачей. Где ничего этого нет! И тут она поняла, что девочек там тоже не будет. Ни глуповатой - чего уж греха таить? - веселой Джен, ни по-восточному загадочной и мудрой Томоко, ни заботливой, чуть строгой Мари. Они - единственное, что осталось ей терять.
- Я уезжаю, - вырвалось.
Она не хотела об этом рассказывать. Думала просто пропасть, была - и не стало. Они забудут - человек всё быстро забывает. Но - молчание слишком уж затянулось. Эсперанза понимала, что они просто не знают, о чём с ней теперь можно говорить. Мужчины, дети, работа - все обычные темы превратились в табу, а что-то менее значительное быстро заканчивалось. Признаться, она и сама с собой не стала бы разговаривать. А что толку разговаривать с человеком, который может рассказать только об очередном приёме у десятка врачей и переплетении жилок на листьях комнатного фикуса?
- Ой, как здорово! - взвизгнула Дженнифер, уцепившись за благодатную тему. - А куда? Здесь, на Земле, или на курортную планету? Я всегда мечтала побывать, на...
- Вот и правильно! - поддержала Мари. Она заметно расслабилась, заулыбалась и теперь просто излучала ту мягкость, что присуща женщине в ожидании материнства. - Отдохнёшь, успокоишься, приведёшь в порядок мысли...
- За одним решишь, куда двигаться дальше. Такая передышка позволяет взглянуть на жизнь под другим углом, переоценить ценности, найти призвание, - Томоко уже наверняка нафантазировала для неё новую, прекрасную жизнь. Если бы её фантазии всегда сбывались...
Слишком много этих "если бы", и они никогда не станут реальностью.
- На Шркеш, - отрезала Эсперанза и залпом замахнула четвертую порцию виски, не обращая внимания на ошарашенные взгляды подруг. Дала сигнал официанту, чтобы принёс еще.
- Это... это то, что я думаю? - осторожно уточнила Томоко.
- Именно, - Мари резко помрачнела, даже черты лица будто бы заострились.
- А, это там, где ящерицы живут, - поняла Дженнифер. - Ой, а как ты туда поедешь? Там же человеку дышать нечем.
- Она сама собирается стать ящерицей, - небрежно пояснила Мари, её испытующий взгляд резал Эсперанзу на части, как скальпель. Нельзя женщине иметь такие строгие серые глаза. - Ты совсем из ума выжила?
Эсперанза молча пожала плечами. Что она могла сказать? Что от одного взгляда на Мари ей хочется плакать? Что в карих глазах любого пятилетнего мальчишки видит укор и немой вопрос "Мама, зачем ты меня убила?" Что как-то раз чуть не украла с детской площадки ребенка, потому что ей показалось, что это её нерождённая дочь? Хорошо хоть, что задумавшийся парень налетел на неё раньше, чем она успела натворить дел.
- Ну? Так и собираешься молчать? - Мари включила "судейский голос".
- А что ты хочешь услышать? Мне нужно сделать хоть что-то, иначе я либо свихнусь, либо с собой покончу. Что-то мне ни один из вариантов не нравится. А так... хоть какую-нибудь пользу принесу.
- Во всём виновато безделье! - решительно заявила Мари.
- А ты возьмешь к себе специалиста по коммуникациям со строкой в личном деле "проходила лечение у психиатра"?
- Ну...
- Именно! - Эсперанза обличительно ткнула в неё пальцем. - И никто не возьмет!
- Мужика тебе надо, - наставительно произнесла Дженнифер и тут же получила в ответ мрачный взгляд. - Ну, правда! Не все же сволочи, как твой Чак.
- А у тебя всё мужиками решается, - Эсперанза вдруг поймала себя на том, что начинает злиться. Совсем чуть-чуть, но доктор Шарма был бы очень доволен. - А я хочу тебе напомнить, что... - голос сел, будто вот-вот заплачет, а казалось, что уже давно всё выплакала.
- Мари, не нужно на меня так смотреть, я знаю, что говорю, - отозвалась Дженнифер на молчаливый укор. - Чак действительно сволочь, раз бросил её тогда, когда Эспер так нужна была поддержка. И не надо его оправдывать тем, что он отец, который тоже потерял детей! Ну-ну, дорогая, - Джен придвинулась к ней на диванчике и крепко обняла, прижав к себе. От неё пахло приторными духами и пивом. - Тебе нужен тот, кто будет любить тебя, а не... набор органов!
- К тому же, ребенка можно и усыновить - похоже, Мари позволила себя убедить. - Ведь на свете много пар, которые по каким-то причинам не могут иметь детей.
- Мне отказали, - голос звучал глухо, отчасти от того, что Джен продолжала прижимать её к себе, отчасти от подкатывавших рыданий, с которыми ей пока удавалось справляться. С огромным трудом, правда. - Мужа нет. Работы нет. "Неуравновешенная психика"...
- И именно поэтому никакой психолог не даст тебе разрешения пройти генную модификацию и улететь на Шркеш! - отрезала Мари.
- Уже разрешили, - Эсперанза вырвалась из объятий Дженнифер и допила очередную порцию виски. Кажется, пора было заканчивать - она была то готова разреветься, то злилась почти без причины. Мысленно сделала пометку, не забыть выпить таблетку, чтобы вывести алкоголь из организма - завтра в клинику.
- Доктор сошёл с ума вместе с тобой? - Мари скептически подняла брови.
- Правильнее сказать, она вошла в мое положение: я всё-таки специалист по коммуникациям и умею быть убедительной. Да и у них добровольцы в очередь не выстраиваются: слетать туда ещё ладно, а вот на полную генетическую модификацию согласных очень немного. Так что работу я уже нашла - буду налаживать контакт с единственной на сегодняшний день разумной расой инопланетян, - даже самой слышно, насколько притворно-бравурно это прозвучало. - Завтра у меня последний сеанс.
- То есть ты действительно станешь похожей на ящерицу? - Джен всё никак не могла в это поверить. - Ну, зачем? Ты же такая красавица!.. - Эсперанза не удержалась и презрительно скривилась. Да уж, "красавица". - Нет, я не хочу сказать, что из тебя получится некрасивая ящерица, но... Это наверняка ужасно больно. Дядя Эдгар говорил, что когда ему приживляли биопротезную ногу боли были такие, что он спать по ночам не мог, а тут...
- Тут ей перекорёжат всю генетику и приживят хвост, - перебила Мари. - И гребень... или у шркешцев нет гребня?
- У шекшей, - машинально поправила Эсперанза, в последнее время читавшая литературу, посвященную исключительно этому народу. Полезного в ней было мало - сплошные выдумки на её взгляд. - Есть. Не нужно меня пугать и рассказывать, как это больно и неприятно, - пресекла она дальнейшие разговоры, опасаясь, что колени начнут дрожать так сильно, что она к концу вечера просто не сможет встать. - Я всё знаю - Чак работал над такими проектами. А операции... одной больше -- одной меньше... после двух неудачных трансплантаций внутренних органов это уже не так страшно.
- Но, Эспер, это же билет в один конец, - Мари ещё не потеряла надежду её отговорить. - Даже статус настолько генетически изменённых людей ещё не определён. Конечно, сейчас это модно, биопротезы, корректировка генетического кода, создание уникальной внешности - но это же, фактически, другой вид! Недавно мы проиграли дело одного из добровольцев, который, когда пришёл в себя после модификационного курса, испугался, впал в аффект и случайно убил врача. Мы не смогли доказать, что его можно считать человеком - и его усыпили, как бешеную собаку, - Эсперанзе показалось, что в глазах подруги заблестели слёзы.
Она просто пожала плечами - других ответов у неё не было.
- Дорогая....- Дженнифер всхлипнула, - ты же больше никогда не вернёшься...
- Хватит, - перебила её молчавшая до сих пор Томоко. - Ей это действительно нужно: новый старт. Не придуманный, а новый по-настоящему. Главное, чтобы ей это пошло на пользу, а ящерица она там будет или нет... мы же не перестанем от этого любить её меньше, верно? - Дженнифер и Мари согласно закивали. - Поэтому, давай, вперёд. Просто, где бы ты ни была и кем бы ни была, помни, что остались люди, которым ты очень дорога.
"Спасибо. Я люблю вас", - одними губами сказала Эсперанза, горло сдавило, и она не могла издать ни звука. Ей будет их не хватать. И тёплой опеки Мари, и странных мыслей Томоко, даже противного голоса Дженнифер.
Они - единственное, что ей осталось потерять.
Уверенности на следующий день значительно поубавилось. Эсперанза сидела на мягком пластиковом кресле, теребя край больничной робы, и снова думала, передумывала, взвешивала... и уже наверное в тысячный раз рассматривала плакат на стене напротив.
С него улыбался интеллигентного вида мужчина, кудрявый, худощавый, в очочках, а рядом - тупомордая ящерица с круглыми - но пугающе умными - карими глазами, кожа сетчатая, разного оттенка коричневого, гребень чуть приспущен. Дженнифер наверняка бы оглушительно завизжала и сбежала от такого подальше, а Эсперанза внимательно вглядывалась в него - она знала, кто это.
Это ксенобиолог Курт Вальцман. Тот самый Курт Вальцман, который первым лёг на хирургический стол, чтобы уподобиться шекшам. Это Курт Вальцман "до" и "после".
Когда Эсперанза впервые увидела эти фотографии, ещё в той, другой жизни, она была поражена. Как человек мог на такое решиться? А Чак с восхищением рассказывал малышу Никки, их дорогому Никки, о том, как много значат для человечества такие увлечённые натуры. Сын улыбался - на щеках появлялись озорные ямочки, - и говорил, что хочет быть похож на мистера Вальцмана.
А потом -- авария, и не стало его, не стало его будущей сестры, не стало семьи Хайтленд.
Почти год спустя, разбирая коробки, Эсперанза обнаружила планшет, забитый фотографиями и статьями, которые они с Никки собирали вместе.
Доктор Шарма был прав. Разобрав вещи сына, она нашла способ жить дальше.
Перед первой операцией ей было страшно. Страшно потому, что опять рядом маячила депрессия, из которой, казалось, ей удалось вырваться. Страшно потому, что запахи в клинике очень уж странные, это не успокаивающие благовония кабинета психиатра и не привычный спирт, и не что-то дезинфицирующее, даже не кровь и моча. Страшно потому, что кто-то опять будет копаться в её теле - будто и без того недостаточно вырезали. Страшно от того, вирусные векторы, правящие генетический код, - это не поддаётся пониманию.
Конечно, в Центре подготовки к миссии ей объясняли, что сначала искусственно созданные вирусы подготовят её организм к внешнему изменению, заложат основу для преобразования органов чувств -- по сути, превратят человеческую стадию развития в некоторое подобие промежуточной. Как зародыш сначала напоминает рыбку. Они обещали, что по началу разница будет едва заметна, а главное произойдёт в специальной капсуле. Это там кожа окончательно изменит цвет и фактуру, частично перестроятся органы и поменяется восприятие, и останется только приживить гребень и хвост, которые вырастят специально для нее, как выращивают людям органы.
Это объясняли множество раз, чтобы успокоить и подбодрить, даже давали читать дневник Вальцмана, который он вёл на первых стадиях своего перевоплощения. Он хоть и старался придерживаться исключительно сухих фактов и собственных ощущений, однако Эсперанза чувствовала, что ему было также страшно, как и ей. Но у него была мечта - шекши, ящероподобные, странные, не идущие на контакт с человеком в силу каких-то своих причин. И единственный выход, который нашёл Курт Вальцман - самому стать, пусть не настоящим шекшем, но кем-то отдалённо похожим. Наверняка, тот день, когда они впервые заговорили с ним - можно сказать, с первым из землян! - окупил и боль, и страх, и невозможность вернуться на родную Землю, и то, что он перестал быть человеком.
Но окупится ли её ставка?
Даже сейчас, перед последней операцией, Эсперанзаа не знала и чувствовала, как малодушно трясутся коленки. Каково это - не быть человеком? Что будешь ощущать грубыми ороговевшими пальцами? На что похожи запахи? А что делать с длинным полутораметровым хвостом? А чувства, что станет с ними? Исчезнет ли боль, или, наоборот, обострится? К сожалению, Курт Вальцман перестал вести свой дневник с того момента, как лег в генокапсулу, а ведь он так поддерживал, помогал удержаться от паники, когда вдруг перед глазами начинало все расплываться, вдруг обострялся вкус на языке или все тело ныло так, будто из него выдирают жилы.
Может быть, она бы и сбежала, плюнув на невозможность повернуть генетические мутации вспять и на то, что придётся возмещать стоимость уже сделанных операций, а потом бы долго заливала свою трусость виски и устроила бы всё-таки истерику подругам, жалуясь на упущенную возможность. Наверное, всё так бы и было, если бы в тот момент, когда она встала, чтобы уйти, не открылась дверь и в коридор не выглянула бы медсестра.
- Мисс Сесарез, прошу, - взгляд у красотки брезгливый, будто бы перед ней уже была ящерица.
"Или огрызок женщины", - напомнила себе Эсперанзаа, глубоко вдохнула, как перед прыжком в воду, и шагнула в кабинет.
- Ложитесь, мисс, - велел стоявший у окна доктор, сделав какую-то пометку в ежедневнике, обернулся - и вздрогнул, будто испугавшись. Эсперанзаа криво усмехнулась - она бы и сама испугалась, если бы не привыкла к своему отражению: кожа бледная, под глазами - круги, щёки запали, губы пересохли и искусаны. Ни дать не взять - жертва лучевой болезни. Хотя... вирусные векторы уже работали над её внешностью. - Ты.
- Привет, Чак, - она запрыгнула на высокую койку, выпрямилась, чтобы не казаться совсем уж жалкой. Взгляд упёрся в медицинскую капсулу у противоположной стены, и подступила тошнота: в этой камере ей предстоит провести почти год. - Не знала, что тебя уже до операций допустили.
- Доктор Хайтленд, - ревниво поправила медсестра. - Лучший специалист.
- Значит, я в надёжных руках, - Эсперанзаа попыталась ей улыбнуться, но губы свела судорога. Ей отчаянно хотелось сбежать.
- А поговорить не хочешь?
- Нет.
- Чакки...
- Мисс Лейн, оставьте, пожалуйста, нас с мисс... - он заглянул в свой ежедневник, - Сесарез наедине, - от шлепка толстенькой книжицы о стол зазвенело в ушах.
Мисс Лейн недовольно поджала губы и, обиженно покачивая бёдрами, удалилась. "Чакки", значит", - мысль отдавала какой-то горечью, пока Эсперанзаа провожала глазами точёную фигурку, в которой уж наверняка все органы были на месте. Хлопнула дверь. Доктор Чак Хайтленд молчал, испытующе глядя, - казалось, что его взгляд сдирал с неё кожу, и Эсперанза продолжала рассматривать девственно-белую дверь.
- Зачем этот маскарад? - наконец, сказал он.
- Какой? - Эсперанза лениво глянула на него. - Сесарез - моя девичья фамилия, уж это-то ты должен помнить.
Он виновато отвел взгляд, но спохватился.
- Это ты мне отомстить пытаешься?
- Не обольщайтесь, доктор, свет не сошёлся на вас клином, - она решительно тряхнула волосами, пожалуй, это единственное, что осталось у неё от той Эсперанзы, которая сгорела в машине вместе с сыном и истекла кровью на обочине вместе с дочерью. Та Эсперанза не любила свои волосы за то, что они постоянно кудрявились. Этой Эсперанзе было уже всё равно.
- Что ты от меня хочешь? - Чак тяжело вздохнул, как всегда, когда приходилось заниматься делами, которыми он заниматься не хотел, а Эсперанза по глазам видела - не поверил. - Чтобы я покаялся? Да, извини, я был неправ. Чтобы взял назад всё, что сказал тебе тогда? Прости, я погорячился. Чтобы я простил тебя? Я не могу! Чтобы я молил прощения? Чтобы я спас наш брак? Скажи мне, что ты от меня хочешь?! - он уже почти кричал, а ей хотелось рассмеяться - он, как всегда, слишком много на себя брал.
- Я хочу, чтобы ты уже сделал эту чёртову операцию! - голос звенел, она злилась, полноценно, остро, желая ранить или ударить его. Доктор Шарма был бы доволен, он бы сказал, что пациентка пошла на поправку.
Несколько секунд Чак молча смотрел на неё, будто впервые видел.
- Ты, что, совсем чокнулась? - просипел он. - Это... это же не опробовано на женщинах. Никто не знает, как пройдет модификация и как в дальнейшем отразится на способности иметь... - он осекся.
- Договаривай-договаривай, - зло подзуживала его Эсперанзаа. - Кого иметь? Детей? Ах, да - я не могу их иметь! Нужные органы отсутствуют. Всё. За это переживать не надо, можешь приступать.
- Да ты зациклилась на себе, чёртова эгоистка! - он никогда особо не отличался терпением и теперь просто взорвался. - Так ты хранишь память о наших детях, да?! Решила всё бросить умотать на другой конец Вселенной? Решила всё забыть? Новые гормоны всё затрут и облегчат боль - ты так решила, да? Ты просто сбегаешь!
- Да, твою мать, ты прав! Ты во всём прав! Это я плохая мать! Это я убила наших детей и разрушила наш брак. Доволен? Так совесть меньше мучает?! Потому что меня она мучает, дня не проходит, чтобы я об этом не вспоминала! Это теперь вся моя жизнь, пока ты милуешься с грудастыми медичками! - она задыхалась, лёгкие конвульсивно сокращались, как мехи. Но слез не было, будто и впрямь отболело. - Я не должна была... Прости.
Он вздрогнул, как от удара, и потупил глаза.
- Ты права, - он снова вздохнул, плечи опустились, ссутулились. Теперь он казался таким же переломанным, как она. - Я до сих пор задаю себе вопрос, что было бы, если бы я тогда поехал с вами. Справился бы я с управлением? Сумел ли бы я их спасти? Мне ведь не надо было тогда уходить, да?.. Я просто сбежал.
Эсперанза раздражённо пожала плечами - у неё не было ответа. Слишком много этих "бы" и какое из них верное, никто и не скажет.
- Может, попробуем всё сначала? - он встрепенулся, будто появился лучик надежды. - Закажем органы, искусственно выращенные сейчас нисколько не хуже, тебе сделают трансплантацию... попробуем ещё раз! Не будет получаться, усыновим!..
Эсперанза покачала головой.
- Нет, нам пора двигаться дальше. У тебя теперь есть эта... мисс Лейн, - она поймала себя на том, что ей не хотелось скривиться. Она на самом деле отпускала. - А меня ждёт новая жизнь на Шеркше. Ты, наверное, не помнишь: Никки всегда мечтал стать космическим исследователем. Может, так я буду чуть ближе к нему?
Чак хотел что-то сказать, но передумал и стал разглядывать её, будто старался запомнить.
- Я понимаю, - она кивнула. - Действительно, будет лучше, если это сделает кто-то другой, - Чак стремительно скрылся за дверью, а Эсперанза невесело улыбнулась.
Он опять сбежал.
Убегала и она, но надеялась, что бежала туда, где её жизнь тоже обретёт новый смысл. Очередной вопрос, ответ на который заключён в крохотных вирусных векторах.
- Мисс Сесарез, вы готовы? - вывел её из раздумья голос врача, уже знакомого по прошлым операциям.