Внизу - постоянно меняющаяся картинка, аккуратная и четко расчерченная Земля, которую скоро сменит ровная поверхность океана с плывущими по нему айсбергами величиной с карандаш или среднюю щепку. Потом подойдет черед облаков, в разрыве которых - ледяная кромка Канады со снежными горами и редкими реками. Америка закрывается от взгляда сплошной облачностью, как человек, у которого болит горло, а меда-то мы и не взяли. Внезапно и мы оказываемся под облаками, на термометре +60 F, дрожь то ли от холода, то ли от нервного напряжения. Везут по улицам и перекресткам странно знакомым. Вернулись в Москву. Но пригород заканчивается совсем не московским пейзажем, и водитель начинает считать - "четвертая, пятая street...следите за номерами!" - чтобы не проскочить нужный коротенький квартал - блок.
Впервые ощущаешь Америку, когда попадаешь на Манхеттен в World Trade Center в тень скалистых небоскребов, отражающих друг друга и нависающих над головой. По нижней части Манхеттена ходишь как по ущельям - где-то далеко вверху кусочек неба (а в пасмурный день небо сливается со стенами и его совсем нет). Лабиринт улиц размыкается во все стороны - к воде, где у причала стоят китайские парусники, или отходят пароходики к крошечному острову, где нет ничего, кроме статуи Свободы. А с Бруклинского моста в обе стороны небоскребы своими правильными пропорциями и отполированными гранями выглядят игрушками американского бэби, или театральной декорацией.
Время бесконечно растягивалось и принимало форму скалистых островов с общим именем Нью-Йорк. Сны останавливались и продолжали стоять на самых интересных местах всю ночь, а утром двигались замедленно и плавно исчезали в глазах. Зрение убывало и склонялось к той единственной точке, из которой вырастали контуры города - разные в различное время суток. Глаза не вмещали происходящих перемен, не успевая за взглядом, и многое, отпечатанное в глубине зрачка, на задней стенке сетчатки начинает проявляться только сейчас, как фон на фотографии. Горизонт уплывал, растворялся в океане, становился ненужной подробностью доказательства существования других берегов.
А в квартире на десятом этаже (Манхеттен) недовольно фыркает кот, делая немыслимые маневры, чтобы избежать пересечения направлений движения, или недоверчиво принюхивается, оказавшись волей случая лицом к лицу, человек - на диване, он - на спинке дивана, и, возмущенно уклоняясь от протянутой руки, сбегает в одну из бесчисленных комнат квартиры. Вся стена одной из них уставлена стеллажами с книгами, их трогать нельзя - это знает крошечная улыбающаяся девочка, проползая на животе мимо - к своим разноцветным книжкам с твердыми яркими страницами в нише журнального столика. Вторая стена занята свитком с китайскими иероглифами (жена хозяина - китаянка), третья окнами и диваном, четвертая - стеклянным кубом с меланхоличным спокойным удавом, который безмолвно и неподвижно созерцает окружающее пространство. Врожденная уравновешенность и сдержанность не позволяют ему проявить внешний интерес к чему бы то ни было, кроме мыши. "Baby and snake don't meet", - говорит хозяин. Baby продолжает восхищенно улыбаться, доедая овсяную кашу, snake спокойно выглядывает из сильных упругих колец собственного тела из-за толстого стекла, придавленного сверху гигантскими ракушками, металлическими дисками и деревянным крокодилом. Иногда удаву разрешается вылезти наружу, чтобы посидеть/полежать на руках гостя, стремясь влезть головой подмышку как в нору (нельзя подносить близко к лицу - может укусить, - предупреждает хозяин); или сделать змеиную зарядку, главным элементом которой является хозяин, держащий snake за хвост высоко над полом; или прогуляться в импровизированных городских джунглях, ползая по перекладинам деревянного раскладного стула, медленно и с достоинством раскланиваясь с собственным хвостом, когда встречается с ним при очередном изгибе черно-желтого сильного тела.
А в это время на другом берегу Гудзона, который виден из окон первой квартиры, крутой и обрывистый, с серыми гладкими скалами, в другом городке Хобокене и даже другом штате Нью-Джерси в трехэтажном домике, окруженном такими же доброжелательными соседями с еловым венком над дверью утро уже давно началось, и ночные обитатели укладываются спать. Жизнь здесь идет в двух направлениях - ночном и дневном, и жители этих направлений встречаются лишь утром и вечером - в погранично-нейтральное время суток. В крошечном садике со сломанной калиткой (а сломано здесь многое - дверной звонок, водопроводный кран; мы добавили разорения, сломав дверную ручку - дом немедленно отомстил - у одного из нас развалился ботинок) рядом с высоким крыльцом стоит хозяйский мотоцикл (автомобиль припаркован двумя кварталами дальше - ближе нет места), на полке в прихожей восседают три разноцветных мотошлема. По скрипящей лесенке на второй этаж, куда выводят знакомиться темно-серую благородную свинку, которая вежливо откликается на собственное имя и ведет себя свободно, но изысканно, подтанцовывая на высоких копытцах. А в ванной в стеклянном шкафу маленькие полосатые зверьки с огромными пушистыми хвостами трещат как гремучие змеи, если неосторожно постучать по крышке их деревянного домика, и только ближе к ночи смущенно и настороженно выглядывают из норки.
А в нижней комнате на стене висит египетский папирус, в простенке - герб Фостеров, на столе - миниатюра с изображением Дворцовой площади в Петербурге, а на тумбочках и столиках - фотографии и букеты сухих растений. Американский завтрак - овсяные хлопья с молоком, стакан апельсинового сока - и на улицу к берегу Гудзона, откуда потом - огни Манхеттена, отражаясь в самой вечерней реке мира, мягко отодвигают границы дня до самого горизонта, все остается вокруг и по ту сторону, спокойно глядя в глаза, не поражая и восхищая, а стоя рядом, и позволяя войти или наблюдать со стороны, приглашая и оставляя свободу твоего и своего выбора. Так спокойно и доверчиво засыпают дети - так город остается на расстоянии вытянутой руки - смотри, слушай, улыбайся - все это твое. Потом вспомнится как сон о времени, названном небывшим, откуда нет расстояний и часов, только длящееся сейчас, неуходящее сегодня, сбывшееся из той реальности, что неправдоподобна и мнима.
Утренний Amtrack чуть-чуть запаздывал и, наверное, поэтому набрал большую скорость, следуя изгибам Гудзона и пробираясь вглубь материка к небольшой точке на карте Америки, где соединились два названия - деревня Ред Хук (Красный Крюк) и Бард Колледж.
Так выглядит Новая Англия весной. Разноцветные аккуратные домики, большей частью двухэтажные, здание администрации с большим красным крючком на фронтоне, чистенькие улицы и местные мальчишки, радостно кричащие "Hi!" в ответ на улыбку. Комната на втором этаже гостиницы с камином, старинным буфетом, детской колыбелью, широченной кроватью и милым объявлением с просьбой задергивать шторку ванной, принимая душ, чтобы не затопить бар внизу. Возле окон - старые кресла, и можно представить себя Эмили Дикинсон, выглядывающей из точно такого же окна в Амхерсте, чтобы узнать, не прилетел ли на соседнее дерево Robin, и как поживают Маргаритка и гусеница в саду. И прогулка по тихому и уютному сельскому кладбищу, зеленому от травы, белому от памятников, желтому от солнца и полосатому от американских флагов над каждым надгробием. Смерть здесь домашняя, спокойная и нестрашная, и американским покойниками здесь лежать радостно и светло, мирно. Кладбище окружает маленький церковный городок - для каждой конфессии своя церковь, а Бог один, поэтому не обижен никто.
А за гостиницей (напротив которой - чинное похоронное бюро) - маленький пруд, где возле берега на черной коряге греется большая черепаха, стремительно улизнувшая в воду при нашем появлении. И совсем рядом в крошечном лесочке круглая нора, куда спрятался крупный рыжий зверь, по предположению, лиса. И маленький магазинчик рыб и рептилий, где по аквариумам разгуливают лягушки, гекконы, черепахи и новорожденный боа-констриктор толщиной в палец и длиной сантиметров двадцать.
Наутро в Бард Колледже долгие поиски печати для отметки командировки, и веселое недоумение американцев по поводу российского пристрастия к печатям и штампам. (Печать нашлась где-то в канцелярии и была поставлена, правда, не чернильная, а рельефная, оттиснутая на память и на листике моего блокнота). А потом классы в Бард Колледже, где бородатый студент Петр Тимофеевич (во время занятий русского языка студентам даются русские имена) переводил стихотворение одного из нас. И другой студент Федя, написавший в дневнике, что он часто валяется на диване и ничего не делает и поэтому у него всегда не хватает времени, на вопрос преподавателя, что он собирается делать после урока, ответил "пойду к аду". "Пойти к аду" - "пойти к черту" - догадался преподаватель и резонно посоветовал Феде не делать этого.
А потом долгие поиски местного Бардколледжского водопада, о котором все слышали, но никто не знает дороги. И странная находка - на самой верхней точке водопадной скалы - заржавленный железный орел, сиротливо сидящий на чем-то, напоминающим земной шар. И возвращение через студенческий садик, где установлено милое американское пугало с лицом китайского философа в джинсовом комбинезоне и цветастой юбке. Вечерний поезд вернул нас в шумный Нью-Йорк, в один из уголков Бродвея с монументом Данте, статуей Свободы на крыше одного из домов, ручными белками Central Park и ночными фонарями Street и Avenue.
В Метрополитен мьюзеум мы прошли по российским студенческим билетам за половинную стоимость, получив красные жестяные значки с буквой "М", которые все цепляли за края рубашек и курток. Американцы любят большие пространства. Так полон воздуха и света египетский зал с аллеей сфинксов, древним храмом и водоемом, по краям которого разместились каменные крокодильчики и отдыхающие туристы. Брошенные в воду монетки, поиски путеводителя по музею - немецкий, испанский, французский, даже китайский - русского нет.
Уютный китайский дворик, вымощенный крупными круглыми камнями и ступенями, ведущими в прохладную низкую комнату с тремя проемами, выходящими на сплошную беленую стену, на фоне которой растет тонкая трава с широкими зонтиками или узкими колосьями и серый овал или причудливый изгиб камня. Такие живые окна, картинки, кусочки из жизни, где под камнем, возможно, поселилась ящерица, а по стеблям травы проползает божья коровка. Летом прилетает ласточка, и скользят ужи, осень приносит перелетного паука на прозрачной ниточке и миниатюрные озера в углублениях камня. Можно вылезти наружу и самому стать частью картины.
А в галереях Японии причудливо выветренные камни на резных деревянных подставках можно разглядывать часами, что и делают японцы дома по воскресеньям, а нам уже пора - скоро все это закроется на большой американский замок, или что там у них служит ключом и засовом. Надо еще успеть позаимствовать гладкий черный камешек из кадки с растением у бесшумного восточного водопада, и сфотографировать длинный бумажный фонарик в углу проходной комнаты. По нагретым за день ступеням музея к дорожке Central Park, где неутомимые американцы все бегут куда-то вдоль длинного пруда, огороженного металлической сеткой - чтобы не свалились? А вокруг зеленая трава, гроты, фонтанчики, бейсбол, белки, берущие из рук печенье, ручьи и небольшие водопады, мосты и мостики, камни, камешки, каменные глыбы и отдельные скалы. А мы - домой, туда, где последний раз дадут подержать удава, потом - сабвей в туннеле под Гудзоном и неспешный шаг по тихому Хобокену к другому знакомому дому с неработающим звонком, откуда завтра утром (успев перед этим дойти до берега Гудзона, увидеть Манхеттен и небоскребы, бросить монетку с причала) увезут в аэропорт, по пути долго оглядываться на постепенно исчезающие башни, и когда скроется последняя, самая высокая после выезда с моста, понять, что так заканчивается Америка. А впереди будет аэропорт JFK, 3 Терминал, подъехав к которому, Эд Фостер скажет: "We did it!", имея в виду то ли парковку, то ли конференцию, то ли конец пути. А мы пойдем в свой "Боинг", пробивающий облака над Атлантикой и отсчитывающий время, которое будет уже после, с короткой вневременной ночью над крылом, и внезапно начавшимся московским утром самого длинного дня. И долго еще часы будут сообщать американское время, заставляя просыпаться нью-йоркским утром в хмурой Самаре и знать, что на другой стороне Земли сейчас всходит солнце.