Идею книги мне подсказали странники, калики перехожие с опустошенными, словно кувшины после оргии, дзэнами.
Я ловил рыбу на Рыбинском водохранилище, взирал на Космолёты и думал о рыбах-покойницах - нелёгкая у них судьба - без благородных порывов при жизни, без прекрасных праздников с надувными шарами; глаза у рыб жёлтые, с налётом болезненного состояния, что испытывает человек на горе Фудзи или под столом большого начальника.
Калика перехожий остановился у моей удочки, долго смотрел на фаллический поплавок, а затем махнул рукой и в глубочайшей досаде, словно я его дёгтем намазал, укорил меня:
"Ишь, ефту рыбку ловишь, а совесть совсем потерял.
Без нравственности нет дороги и нет рыбы с чешуёй!
На Планете Гармония борцы за нравственность пляшут; вот где истинное воздействие, как во фривольных позах балерин!"
Странник поманил калик за собой, и они оставили меня в печали и недоумении - так ссорятся судейские с купцами.
После журьбы калики я почувствовал в себе силы на творческую задумчивость (ловлю карпов) и написание сей книги, с которой сравнится только лопата над светлой головой скрипача.
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
- Какие у вас ляжки!
Какие буфера!
Нельзя ли вас потрогать
За двадцать три рубля? -
С египетским смрадом сивушных масел мужчина неопределенных лет и пола (мужское уже потерял, а женское ему ни к чему, как не нужна петуху овца) приплясывал перед высокой эффектной девушкой, словно из Новобразильской пещеры вышла.
- Потрогать? Можно, но не за двадцать три рубля! - красавица сверкнула изумрудами очей, тряхнула ночными волосами, ниспадающими ниже ягодиц, подняла выше головы длинную, совершенную - золотое сечение отдыхает, ножку. - Мужчина, вы - богатый?
- Я - бедняк! - На пузе шёлк, в пузе - щелк! - пьяница приклеился взглядом к соединению ног прелестницы (девушка в коротенькой кожаной юбке).
- Если не богач, то зачем к девушкам пристаешь, словно задаром город во владение получить хочешь? - девушка, как механическая куколка, в недоумении погладила бабочки длинных, загнутых ресниц, а затем с силой опустила ногу на голову выпившего кабальеро - так опускается занавес в конце второго акта балета "Лебединое озеро".
Треск, хруст костей, что - не лисицы, поэтому к хитростям не привыкли, и сразу ломаются.
Голова мужчины ушла в грудную клетку, и Мир окрасился ребрами и кровяными тельцами, словно художник абстракционист рисует портрет вождя.
Последнее, что вспомнил перед смертью - неудавшийся кавалер - вопль матери: "Патрик! Ты украл из буфета свинину с монгольскими бобами?"; кузница отца, молот над наковальней, и добрые мозолистые руки, похожие на клюки старух декабристок.
В это время на Планете Гармония...
- Милый друг мой, сын Яков, вот ваше жабо! - матушка поправила скромный чепец с монограммой дома Ньютонов, с милой материнской улыбкой, для которой время и прах - не помеха, как мраморной плите, протянула сыну белое накрахмаленное жабо - кружевной воротничок - премиленький и говорит эстетам о многом. - Не изволь укорять меня и не жури, словно ты замкнулся в себе, как белка замыкается в дупле.
Сегодня особенный день для тебя, важный, не менее важный, чем мой первый бал, когда твой батюшка первый раз пригласил меня на танец - Ах! что за мазурка - сладкий чай с лимоном, а не мазурка!
Мы вальсировали, я - потому что окончила Институт благородных девиц в Новом Саратове, конфузилась, не давала поводов, выказывала лучшие черты морали, а мораль - крепость девушки!
- Полноте, маменька! Я слышал вашу историю и не один раз, словно вы не милый друг маменька, а - преподаватель нравственности! - Яков осторожно положил теплую влажную ладонь поверх ладошки матушки, будто прикрыл фонтан слов, что бьёт и из руки. - Размышляю! Кто я? Зачем родился на белый свет?
В чём моё Великое, как Великая Мариинская стена, предназначение?
- Не перебивай, мон шер! - маменька грозно сдвинула брови, погрозила пальцем с фамильным перстнем Ньютонов; не палец, а - предупреждение Свыше. - И в сотый раз перескажу, ибо мораль - мёд, можно скушать, сколько душе и желудку угодно.
Если бы твой отец граф Мишель де Сент-Экзюпери позволил себе подобную бестактность, то я замешательстве - вида бы не подала явно, потому что моральные качества не позволяют оскорбить человека, но бочком-бочком, покинула бы залу и - в карету - ищи, рассыпай передо мной фальшивые бриллианты - не прощу бестактности!
Нет, твой отец, хоть и фармазон, мечтатель, но эстет до мозга берцовых костей.
Бережно меня водит, не позволяет дурного ни в словах, ни в жестах; а я - прелесть, глазки целомудренно в пол, будто золотое колечко обронила и ищу.
Вдруг, в залу входит существо неопределенного пола и объема - переливается, меняет цвет и форму; ужас меня сковал от наглости смерда; а оно - грязный мужлан в рваном кафтане - откуда на нашу благословенную планету занесло мерзавца?
Кажется, что дневной свет, что пробивается через скайлайты, брезгует препакостным мужиком, больше похожим на пень, чем на человека.
Отец твой граф Ньютон сразу в позицию встал, шпагу обнажил и голосом повелительным - Ах, что за голос, я бы сомлела, но мораль мне не позволяла - красиво призывает:
"Защищайтесь, сударь, так как вы - моллюск, и видом своим грязным и смрадным оскорбляете честь находящихся здесь дам и моей дамы сердца в том числе!"
Я, как услышала, что граф Ньютон назвал меня своей дамой сердца, так покраснела непозволительно, прикрыла личико веером, а веер мой - древний, китайский, еще с Земли привезен в ископаемые времена - и конфуз меня пробрал от прелестной головки до бархатных туфелек с розовыми премиленькими ленточками - восторг, а не ленточки, подарок князя Голицына Сергея Васильевича.
Разумеется, существо гадкое в позицию не встало, потому что без шпаги, да и откуда у него шпага, у неблагородного?
Смех случается, когда глаза закоптелые, нос - картошкой, да ещё и шпаги нет, словно её отобрали мифические унылые пограничники.
Не помню - изменился ли в лице негодяй, но продолжал пагубное шествие - так жуки колорады мигрируют от Звезды к Звезде.
Батюшка твой, покойный муж мой, граф Ньютон больше не реверансничал, а заколол в горло обидчика, будто муху зеленую прибил!
Все мы смертны, и если и совершаем преступление, то никак оно не отзовется в сердце убитого преступника; а батюшка твой не преступление совершил, а - подвиг, потому что избавил дам от позора, а для чистой девушки нет больше позора, чем запятнать мужским взглядом репутация - глянет шалопай на девушку шаловливо, а моральный облик тут же понижается у благопристойной девицы.
Фельдмаршал Андрей Павлович Рокосовский за подвиг, что граф заступился за честь благородных девиц, наградил твоего отца кокардой "За заслуги Перед Отечеством Первой степени!" - матушка Аделаида вздохнула, выискивала в памяти подходящий нравоучительный случай о кокардах - так петушок утром считает своих жен.
Сын Яков встрепенулся снегирём, поправил камзол, звякнул шпорами на ботфортах, колыхнул пером жар-Птицы на щегольской шляпе (сорок долларов на аукционе Сотбис); потомок Ньютонов больше всего опасался оскорбить матушку непочтением, но в то же время на прослушивание всех матушкиных рассказов уйдет не одна, а две жизни, потому что рассказы с продолжениями, повторениями, будто у ящерицы хвост отрастает.
- Милый друг маменька! Помилуйте, мон шер!
Объясните мне, почему день сегодня особенный для меня?
Обрезание волос вы мне уже сделали по традиции - а что же ещё важного в жизни молодого человека произойдет, кроме обрезания?
Вы приготовили мне сюрприз без моего согласия, и полагаю, что я внимательно изучу сюрприз, чтобы он не оказался сюрпризом в квадрате.
Давеча шевалье Анри Жан-Жак Руссо по своей застенчивости конфуз имел немалый - барон Александр Васильевич Гоголь ему на ногу наступил, а шевалье молчал, не намекал барону, что тот стоит на чужой ноге, как на - матушка, прошу прощения за дурное сравнение - на блине.
Потом, когда обстоятельства разъяснились, барон Александр Васильевич принес свои извинения, уверил в глубочайшем почтении.
А шевалье Анри Жан-Жак Руссо умолял барона встать с коленей, плакал - очень чувствительная натура наш шевалье, обещал, что лучше ногу себе отрежет, чем оскорбит барона подозрением сарацинским.
- Шевалье? Конфуз! Фуй! Этакое послесловие или предисловие - даже названия не приложу, словно у меня в голове компот из сухофруктов! - маменька всплеснула руками-лебедями, затем опустила на колени, расправила складки юбки; жамкала синими губами, и, наконец, произнесла с достоинством Робертинской Королевы: - Вчера ты оконфузился, и конфуз барона в сотни раз меньше, и более моральный, чем твой, что стоит на грани безнравственности, стоит, но ещё не упал в бездну, где зубовный скрежет и звериный вой, сын мой, Яков.
Молчи, молчи, виртуоз; верю, что не нарочно, воспитание тебе не позволит оскорбить девицу, но из-за небрежности, а небрежность во многих случаях полагается оскорблением, и даже в институте благородных девиц находятся уголки с привидениями и зарослями земляники.
Княгиня Подольская Ольга Моисеевна с голубиной почтой - не пользуется интернетом, оттого, что чтит традиции - прислала видеоотчет с городской камеры, где твой поступок высвечен, обозначен кружочком и выходит за рамки прозаичного и обыкновенного, как вода реки Ориноко выходит из берегов.
Возле кондитерской "Смит и Вессон" ты вытер лоб - ладно бы батистовым платочком с монограммой дома Ньютонов, нет же, ты полагал, мон шер, что никто не обратит внимания на твой неприличный жест, поэтому рукой безнравственно вытер пот - да ладно, и более аморальное случается, когда человек в тёмной комнате один; но по другой стороне улицы шла графиня Сессилия Маркес Делакруа - известная тебе особа, благовоспитанная - похвалы и высокие балы от института благородных девиц.
Заведение графиня окончила прошлым летом, а этим летом вступила в совершеннолетие, и имеет надежды, что с ней будет обращение положенное, потому что - незапятнанная репутация морально устойчивой, как гранитная глыба на Новом Енисее - девушки.
На видео отчетливо различимо, что графиня Сессилия Маркес Делакруа нечаянно - при её незапятнанной конфузливости, именно - нечаянно, на тебя взглянула, и сразу же, потому что - приличная девушка, взор потупила, смотрела в гранит мостовой, дороги, по которой гордо, ибо не обронили чести своей, как Ангелы, вышагивали твои прадеды, сын мой, Яков МакНьютон.
Ты в свою очередь взглянул в сторону графини, но взгляд твой отсутствующий - или скользнул, или на микросекунду остановился на девушке и пополз дальше, непозволительно хамски, безнравственно; далее ты прошествовал, даже не поздоровался с молодой графиней, не присел в плезире, не снял шляпу, не провел пять минут за надлежащей обязательной беседой, что скрашивает молодого человека, как маляр окрасил фасад нашего дворца.
Происшествие вызвало отклик в лучших домах Нового Санкт-Петербурга и Нового Лондона, словно разбили древнюю амфору эпохи династии Аристофана.
Понимаю, друг мой, Яков, - голос матушки задрожал, прервался струной, затем снова окреп Космическим вихрем: - Ты молод, рассеян, но конфуз свой истреби, как врага.
Мы с благородными дамами заготовили, приготовили твою встречу с графиней Сессилией Маркес Делакруа - через половину часа у фонтана возле ратуши; где голуби безобразничают.
Ты с плезиром, словно случайно сегодня повстречаешь графиню, имей с ней вежливую беседу, но о вчерашнем не упоминай, иначе будет выглядеть бедственный случай нарочным, что недопустимо, потому как вероломство вероломством, а честь пора знать, мы же не дикари варвары.
- Прелюбопытно, друг мой маменька! - граф Яков Александрович МакНьютон Мишель де Сент-Экзюпери ущипнул себя за намечающийся клинышек бородки, словно искал неприличную вошь с красным брюшком. - Не заметил я вчера графини, о высоком думал, о подлинниках стихов поэта Петрарки; вот - досада, словно шпагу сломал в ягодицах дракона.
Сейчас стыд глыбой льда, что весной падает с крыши на голову зазевавшегося графа, гложет меня острыми зубами.
Да, я исправлю вчерашнее, блесну перед графиней остроумием, и, полагаю, что она забудет о моей преступной невнимательности; молодая пригожая чистая девица направляется к своей усадьбе и имеет надежды, что молодые благородные люди ей интересуются; а тут - словно бы и не заметил, будто глаза мои отправили на донорский пункт.
Тут и до лихорадки с припадочным бессознательным состоянием душевнобольной недалеко - как до лавки мясника Робинзона.
Не серчайте, маменька, всё исполню в наилучшем виде, чести семьи МакНьютонов и Делакруа не уроню, потому, что честь - не кирпич.- Граф Яков Александрович МакНьютон резво вскочил (белые щегольские панталоны премило натянулись на коленках).
- Друг мой, сын Яков, бластер возьми!
Бандиты по улицам расхаживают, и все - неблагородные, грязные, оборванные, словно только что из моей юности, когда я на балу в первый раз...
- Мон шер, матушка, - граф Яков вежливо взял бластер, положил в несгораемый сундук (саркофаг древнего египетского фараона). - Бандитов давно нет на нашей счастливой Планете Гармония.
Люди невоспитанные, неблагородные - плод вашего романтического, поэтического воображения - так зайчик под сенью дуба сочиняет поэму о докторе Айболите.
Для воспитанного человека лучшее оружие - не бластер, не светошумовая парализующая граната, не меч варвара, не лазерная пушка, а - старая добрая шпага, что накажет наглеца!
Бластер Калашникова может заклинить, а шпага не подведет никогда, как не подводит художника чувство прекрасного! - граф Яков разумно не высказал недоверия к словам матушки о чудище на балу - не верил в гнусных неопрятных мерзавцев, поклонился, присел в плезире, и спешно покинул Дворец (матушка уже открыла рот - воспоминания готовы хлынуть Новониагарским водопадом).
По дороге к кондитерской граф Яков в уме повторял заповеди Устава о ссорах и спорах благородных рыцарей, и так с приятными мыслями дошел бы до кондитерской "Смит и Вессон", но, нежданно-негаданно натолкнулся на скалу.
Мелькнула недостойная, как робкий крот, мысль, что снова не заметил графиню Сессилию Маркес Делакруа, врезался в неё неподобающе, и теперь позор, возможно, смыть только своей кровью, как хиракирями смывают позор японские графы.
Но скала слишком велика для утонченной юной графини; граф Яков оттолкнулся двумя руками, затем встал в красивую позицию, руку эффектно положил на эфес шпаги, словно защищал свою землю от чудовищ из воспоминаний матушки.
Скала без улыбки, но и без вражды - привыкла, что на неё натыкаются благородные графы - смотрела с нулевыми эмоциями на взволнованного, даже вспотевшего неприлично, графа.
Яков узнал варвара из цирка уродов!
Цирк на Гармонии давал двенадцать обязательных представлений - кто же пойдет на варваров? никто не пойдет, но традиции обмена культурным наследием требуют обмен представлениями, как девушки меняются чепчиками.
Гармония посылала на гастроли в другие Миры арфистов, философов, поэтов, художников, музыкантов; с дружеским визитом в ответ прибывали делегации совсем не интересные, но благородные жители Гармонии не выказывали своего пренебрежениями примитивными, или несовершенными искусствами.
Варвар - либо прогуливался, изучал быт и нравы культурных туземцев, либо направлялся по делам из пункта А в пункт Б, словно телега с пианистами.
Меховая безрукавка с тремя дырками на месте глаз убитого животного, кожаные черные штаны, мягкие мокасины с каменными каблуками и железной подошвой; за плечами - огромный бутафорский меч-лопата.
Волосы варвара перетянуты золотой лентой, на шее - то, что дикари называют амулетом, разве амулет спасет от шпаги благородного графа?
Мышцы ртутными змеями бугрились, перекатывались фаготами, распирали; лицо, будто выточенное из бронзы - непластичная фигура, без изысков, но Яков заинтересовался, разглядывал варвара дольше положенного по Уставу Приличий и Моральных устоев.
Правильный, потому что благородный человек не должен заботиться о формах своего тела; тело следует за разумом, и, как следствие, у высокоэстетичных натур фигуры гибкие, развитые балетом и другими изящными танцами, одухотворённые словесностью и поэтическими излияниями - так камбала на шахматной доске покрывается черно-белыми клетками.
Яков гордился пластикой своего точеного тела, тонкой талией, неширокими, но выразительными плечами, но... сейчас не отказался бы на время поменяться с варваром мускулами - так каждый философ мечтает о книге Знаний.
- Примите уверения в моём величайшем почтении, - граф Яков Александрович МакНьютон (или эстетически - граф Яков фон Мишель) присел в выразительно изящном плезире (высший бал за плезир на конкурсе грациозного профессионального искусства молодых). - Я непозволительно задумался и не заметил вас, что, очень трудно, потому что вы - монументальный, как статуя Нового Аполлона в Новых Фивах.
Я не ищу себе оправданий, а своим долгом сочту рассказать басню князя Ивана Сергеевича Трубецкого о Философе и Музыканте.
Однажды Философ начитался нравоучительных свитков; возлежал под смоковницей и стонал, и охал от рези в глазах, словно сто бесстыжих карликов, которые не имеют понятия о чести и морали, пиками в назидание потомкам колют его в роговицу.
К Философу подошел Музыкант с лютней и в самых изысканных выражениях поинтересовался о причине оханий и аханий мудрого человека, чьи знания затмевают тучей Солнце.
Философ поведал, что много читал, и испортил зрение, словно сам себя наказал плёткой.
Музыкант с присущей ему вежливостью засмеялся куртуазно, затем упал рядом с Философом и укорил его журьбой великой:
"Как же вы познали все науки, а одну науку - о сбережении своих очей не изведали; теперь в наказание в безграничном ужасе, словно вас из ада тащат крюками, вы испытываете не нравственные муки, а - физические!"
Философ внимательно посмотрел на пальцы музыканта, заглянул под подол его хитона и ответил с пониманием в красных очах:
"Видел ли ты яркий свет за обедом, когда пирующие, словно сгорают на оргии, а танцовщицы растворяются в лучах Солнца?
Хула твоя подобна обнаженной девушке, что танцует на столе среди амфор с вином, на потеху услаждающихся.
Как можешь укорять меня ты, если у тебя на пальцах мозоли от струн лютни, а под хитоном нет нижнего белья, даже ложку себя не подвязал, как батрак!"
Так сказал Философ и предался размышлениям на новые темы, словно уничтожил всех врагов и один пирует!
Мораль сей басни такова, что - ни вы, варвар, ни я не виноваты в нашем столкновении, так что извольте, с моей просьбой, получите уверения. - Граф Яков снова поклонился, но чуть ниже, чем в первый раз, словно в спину вставили золотой гвоздик.
Варвар хмыкнул, и хмык его показался Якову громом небесным, обогнул графа и пошел дальше, сотрясая основы общества и гранитную мостовую.
Граф Яков фон Мишель опешил, он ожидал ответных плезиров, манер, пусть не возвышенных, но достойных, как в цирке Уродов акробатки каждый раз кланяются, когда роняют мяч.
Но и ничего хулительного, обидного варвар не сделал, даже не зарычал, аки лев.
Граф Яков Александрович водолазным колоколом погрузился бы в задумчивость, но вспомнил о важной миссии - беседа с графиней Сессилией Маркес Делакруа, и в беседу органично можно вплести случай с варваром, при этом выставить себя героем, а варвара - комическим персонажем, что - потешно!
Он не заметил карету герцогини Антуанеты фон Гитлер (герцогиня с укоризной покачала головкой; потрогала пробивающиеся тонкие усики над верхней губой - злые языки поговаривают, что графине нравится щеголять усиками, она выставляется; но другие в ответ качали головами и укоряли первых укором великим, утверждали, что усики - генетическое; каждый вечер княгиня Антуанеты фон Гитлер усики сбривает, смывает, лазером удаляет, но к утру они появляются с настойчивостью молодого саксофониста).
К кондитерской "Смит и Вессон" граф Яков подошел заблаговременно - как корабль в гавань - за пять минут до без пяти минут назначенного срока.
Графиня Сессилия Маркес Делакруа, потому что прошла курс всех наук, необходимых девушке, появится через пятнадцать минут после назначенного - традиция, и разрушит традицию разве что легендарный Персей, что украл у небесного Орла Печень.
С назначенным опозданием графиня Сессилия Маркес Делакруа вышла из переулка - белая, прелестная, словно облачко над крышей Музея Изящных Искусств.
В правой руке девушки зонтик от Солнца, а в левой, словно слиток серебра - книжка (положено, чтобы - сборник стихов).
- Графиня! - граф Яков фон Мишель присел в наилучшем сочетании куртуазов - западных и северных, плезирно снял шляпу, пером подмёл дорогу перед туфельками девушки. - Неожиданная встреча!
- Граф! - графиня вскрикнула, прикрыла книжкой вишневые губки; на щеках выступил румянец стыда - так на глазах доброй матери выступают слёзы любви. -Совершенно неожиданно, словно я в туман вступила.
Неловкое молчание маятником бродило - от девушки к Якову, и от него - обратно, к графине.
"Что же я молчу, и бойкие слова не слетают с уст моих, будто слова заморожены на леднике? - граф Яков с досадой кусал губы, прикрывал робость натянутой резиновой улыбкой (высший балл на уроке куртуазности). - Где мои благородные эстетические темы, а, если и подвертываются, то проваливаются обратно, в утробу, будто в магнитных сапогах".
- Извольте, графиня! Ну да!
Это! Ни-ни-ни!
Вот Солнышко на небе, и подобно оно сегодня сахарной вате ("Не слишком ли я аморально произнёс - сахарной вате?" - Яков распустил шнуровку на жабо, душит змеей.).
- Ох! Граф! Солнышко светит изрядно! Зонтик! - графиня Сессилия Маркес Делакруа оглядывалась, словно искала подсказку у людей, но почему-то пусто, ни души, словно все жители превратились в музыку.
- Нынче, и часу не прошло, как я встретил варвара! - словно граммофон включился в Якове, граф ужаснулся темы о грубом варваре, хотя эту тему мечтал вплести в разговор, но не так, не сразу, а, когда наладится беседа, когда пройдут обязательные вступительные уверения в почтения - так перед строем философов обязательно идут барабанщицы.
- Варвар? Занимательно! Любознательно! - графиня Сессилия Маркес Делакруа оживилась, даже приподняла невесомую наномантильку из пуха гагары.
Яков обрадовался: упоминание о варваре не раздражило девушку, не оскорбило, а заинтересовало пытливую, потому что молодую и интересную, словно изящная шпага шевалье Анри.
- Проклял бы варвар себя за свой вид, за невежество, но не проклинает, потому что из цирка Уродов, по культурному обмену, а, скажите, милейшая графиня Сессилия Маркес Делакруа, разве кто видел культуру у варваров?
Безобразие, а не культура!
Зачем живут? К чему стремятся варвары, похожие на горы, но вымытые с шампунем камни.
Если благородные философы ищут и не находят ответы на вопрос "Для чего создан человек?", то варвары - и подавно, потому что они - быки и коровы.
Ужасные, и иногда, не трезвые, что - непозволительно!
Я никогда не видел, но слышал, что на других Планетах варвары злоупотребляют алкоголем, словно в них дух нечистый вселяется.
Несоразмерные телами, - граф Яков на минуту задумался - "Так ли уж уроды из цирка уродов - несоразмерны, как описано в рекламных буклетах на марципановых изящных дочечках?
Пропорциональные мускулистые тела мужчин, и с неприличными, но опять же - соразмерными, и в гармонию с телом входят выпуклости на грудных клетках акробаток; и выпирающие упругие спортивные ягодицы, достойные философа, что всю жизнь проводит в кресле". - Не будем рыться в варварах, хотя изучение безобразного приводит к возвышению прекрасного, как скульптор из глыбы рождает Афродиту.
- Прекрасно! Прелестно! Изумительно вы выражаете свои мысли, граф Яков фон Мишель! - девушка потупилась, мысочком изящной туфельки вырисовывала незримый узор. - Цирк Уродов!
Много наслышана, но ни разу не была, как и в кладовку матушки не заходила, оттого, что - не позволено!
Воспитание и мораль меня обязывают блюсти себя в скромности до замужества - так соловушка блюдет розочку.
"Не напрашивается ли графиня Сессилия Маркес Делакруа на комплимент? - граф Яков дрожал, ощущал себя карасём в переулке. - Мечтает о посещении цирка Уродов, но конфузится, а одной девушке, или в компании подружек посещение цирка - дурной тон, как прыжок в яму с нечистотами.
Если с благородным молодым достойным, как философский словарь, человеком - то позволительно!
Приглашу, всенепременно приглашу графиню в Цирк, немедленно, в омут страсти с головой.
Хм! А не воспримет ли графиня - Сессилия Маркес Делакруа утонченная, благовоспитанная, отличница по всем наукам в институте благородных девиц - моё предложение совместно посетить цирк Уродов, как непристойный намёк?
Но, с другой стороны, если не приглашу, то и мой отказ - непристоен, оттого, что молодой человек обязан ловить каждое желание морально устойчивой дамы, а дурных желаний у порядочной девицы нет, как нет сладости в огурце".
Сомнения терзали молодого графа Якова, но графиня, оттого, что тонко чувствовала душевные моменты, или по своей девичьей наивности, перешла от темы цирка Уродов к другой, для неё занятной и поучительной, как игра на стострунном сямисэне.
- Не сочтите за нескромность - благородная девица не рассказывает о своём интимном, а сны по Уставу благородных девиц относятся к интимностям, не все сны, а некоторые, но мой сон - не интимный, и я поведаю вам, потому что он поучительный и в какой-то степени связан с нашей неожиданной встречей - так рыбак удит крокодила, а на крючок цепляет русалку, - графиня Сессилия Маркес Делакруа перевела дух, раскрыла книгу (Яков узнал сборник стихов поэта серебряного века Михельсона), снова закрыла - волнуется девушка. - Приснилось мне сегодня кладбище, но не мрачное, потому что кладбище по своей сути - непристойность; во сне я оказалась на светлом кладбище, где только поэтов хоронят, как сгустки солнечной энергии.
В праздничном наряде я осторожно ступаю среди могил возвышенных натур, и, кажется, что сердце моё воскрешает строки Великого нашего Поэта князя Василия Игоревича Шукшина:
"О, свет струящийся и благолепный!
Твоих коснется мыслей друг!"
Неистощима фантазия морально устойчивой девушки, даже во сне полна напряжения и брожений - так Лунатики бродят по крышам своих Дворцов.
На мне скромная шляпка, премиленькая, с драгоценными камнями - голубые по каёмочке, красные на венце горят рубиновыми звездами Новомосковского Кремля.
Платье - достойное, закрывает всё, как и положено, люблю надлежащее для девушек - скромно, но в то же время видно, что душа открыта, и нет тоски, кажется, что белой птицей взлетаю в небеса!
Туфельки, почему-то бальные, книжка, зонтик, мантилька, накидка из горностая!
Ах, к чему это я, нескромница! - графиня Сессилия Маркес Делакруа, вдруг залилась искренним серебряным смехом, пыталась сдержаться, призывала все свои нравственные чувства, взывала к отточенной скромности, но смех непозволительно растекался. - Прошу величайшего прощения за мой нескромный смех, граф Яков Александрович, - графиня Сессилия Маркес Делакруа, наконец, перевела дух, поправила сбившуюся шляпку - так повар снимает пробу с фирменного супа. - Продолжу важное повествование, а что важно я знаю, потому что классная дама в институте благородных девиц однажды, когда мы с подружками подглядывали за работой кочегарной машины, долго и наставительно, как золотые гвозди в голову, читала лекцию о важном.
Я произнесла слово "гвозди"? Ах, непростительно! Укорю себя и пожурю! - графиня Сессилия Маркес Делакруа топнула ножкой: - Получи, получи ножка за простецкие слова!
Впрочем, граф, я знаю, вижу, что человек вы в высшей степени благородный, поймете мою восторженность - ведь не вернуть ушедшую воду из стакана.
В моей коллекции изящного стекла более ста граненых стаканов древней Московской эпохи Мухиной.
Вернемся к моему сну, полагаю, что не вещий, как Вещий Олег, что гранеными стаканами не пользовался.
Загрохотало, бухнуло, и могильная плита ближайшая раскололась весенней льдинкой.
Из могилы поднимается призрак поэтессы Монтескье, что написала душевное стихотворение о собачке Зизи; Зизи ждала свою хозяйку сто лет.
Призрак поэтессы облачен в хорошенький сарафанчик с вырезами на плечах, я бы даже сказала - строгий сарафан, если бы не голубенькие цветочки по белому полю, как Звезды на халате чародея из сказок.
"Графиня Сессилия Маркес Делакруа, - призрак поэтессы Монтескье зарокотал мужским басом, но изредка в нем проскакивали нотки прелестного фальцета, модного в южных областях нашей Прекрасной зеленой Планеты Гармония. - Я - сложная натура при жизни, а после смерти настолько усложнилась, что не нахожу себе места в гробу, и часто меняю голову с ногами, словно я обречена на вечные муки за дурное стихотворение в адрес графа Шереметьева Антонио Дитриха.
Моё появление в вашем сне - предсказуемо; пифии предсказывают - присаживаются оголенными ягодицами на треножники и всем телом поглощают дым времени, похожий по вкусу на горелые листья яблони.
Я - не пифия, но предскажу, а вы верьте мне, пусть даже сейчас случится в вашем сне землетрясение, и откроются Вам клады морские и земные - при жизни я любила клады, золото облагораживает, смягчает нрав и кожу, словно дорогое Египторское масло.
Графиня Сессилия Маркес Делакруа, вы уважаете патетическую речь, но знайте - на необъятных просторах Вселенной много дурного, о чём вам не следовало бы знать, потому что вы - благороднейшая из благороднейших девиц и Вашим именем, может быть, назовут когда-нибудь Институт для возращения эстетически развитых девушек с незыблемыми моральными принципами - так капля за каплей тысячелетиями вода разрушает скалы.
В детстве я любила качели; качалась до отрады в душе, и стихи возникали во мне розовыми облаками.
Однажды, когда качели разлетелись ветром, на детскую площадку пришел старец с посохом, в черных сапогах, а я видела, что не гуталином сапоги покрыты, но - Звездной пылью, как у мальчика с Планеты Марс.
Старец долго раскачивал мои качели, хотя дальше некуда, всматривался в далекие горы, а потом речитативом пошла из него красивая правда - так из доменной печи выходит снаряд для мортиры,
"Юная поэтесса Монтескье с платочком в кармашке, а платочек - символ поэзии, потому что соприкасается со слезой.
Через некоторое время ты умрешь, но смерть твоя не пройдет незамеченной в Космосе, потому что все мы учимся, и даже в пятнадцать лет мысленно управляем Звездолетами.
Посмотрите на меня, как я весел, девочка, я счастливый, а мудрость моя проглядывает в прорехах балахона - так из-за кулис робкая артистка следит за реакцией зрительного зала.
Весел я от соприкосновения с тайной, а тайна в том, что после смерти своей ты на кладбище Перлашез в Созвездии Стрельца восстанешь из гроба и от имени своего призрака передашь графине Сессилии Маркес Делакруа сокровенную истину, дороже которой только Первородный взрыв.
Истина заключается в"... - графиня Сессилия Маркес Делакруа на миг замолчала, испытующе смотрела на графа Якова Александровича, затем в исступлении схватила его за руку, тут же убоялась своей нескромности, конфузливо покраснела, но произнесла с дрожью и нервным смехом состоявшейся эстетки: - Должна ли я вам, граф Яков фон Мишель поведать тайну, которую через старца узнала поэтесса Монтескье, а затем золотым подарком мне преподнесла, потому что тайна моя, и заключается она...
Ах, граф!
Мне боязно, привольно, но робко!
Догоняйте же меня, граф, если догоните, то я поведаю Вам тайну, что узнала во сне, а сон ли это - разгадают наши философы, не за фолиантами о древних Софоклах им век коротать! - графиня Сессилия Маркес Делакруа побежала вокруг фонтана, но не смеялась, а держала себя с положенным достоинством, не теряла ни капли девичьей чести, и мораль следовала за подолом платья благородной Сессилии Маркес Делакруа.
Граф Яков почувствовал себя неловко - не уронит ли он чести, а графиня доверила ему честь - догонять, но пересилил желание погрузиться в раздумья, словно всю жизнь изучал технику письма художника Кустодиева, а затем перешёл к монументальному искусству римлян.
Только два шага сделал граф за графиней, но девушка остановилась внезапно, присела в извинительном реверансе - высший бал плезира.
- Чуть не потеряла нравственное, когда убегала от вас, граф Яков; но лишь из нетерпения, что не к лицу институтки, замеченной в благородстве и отмеченной красной лентой в волосы.
Люблю красное, хотя красное - заретушировано вульгарно.
Слушайте же тайну, граф Яков фон Мишель, внимайте, и она в вас войдет золотыми шариками морали; как вы поступите дальше - воля ваша, и я полагаюсь на вашу честь и достоинство, как Снегурочка положилась на печку.
Тайна моя в том, что я - Принцесса...
- Принцесса Сессилия Гарсиа Ганди! - эхом отозвалось из-за ратуши, и, словно смрадный смерч принёс трех мужчин и одну обезьяну на веревке.
Обезьяна скалила желтые с черными, как на генномодифицированной кукурузе зерна, зубы, пронзительно визжала, и вела себя аморально - длинной волосатой лапой чесала в области ягодиц.
"К чему обезьяна? Зачем обезьяна? - граф Яков ошеломленный - слишком много всего за утро: и маменькин рассказ, и общение бурное с прекрасной Сессилией, а затем её тайна, ещё не понятая, как тайна трех ртутных океанов, но и не нужно понятия; а дальше возникли три мужчины, словно вышли с бала, о котором рассказывала матушка - немытые, зловонные, в рубищах, но крепкого телосложения, толстопузые, как художники на Парнасе. - Кто подстроил нашу незнаменательную встречу?
Где тот злой гений, и имеет ли он понятие о чести кабальеро?"
- Стало быть, первые нашли Принцессу, и она - наша добыча, законная, как клеймо раба! - страдалец с самым большим животом вышел вперед, и неожиданно ловко, словно щупальца отрастил невидимые, схватил графиню и прижал белую, трепещущую к себе, поцеловал жадно-прежадно в немые губы, затем - о, ужас, вытер свои губы тыльной стороной руки и захохотал, будто только что сочинил уморительную поэму о рыцаре Персифале.
- Как вы смеете, неблагородный! - граф Яков фон Мишель выхватил шпагу, встал в красивую позу номер шестнадцать (поза "Клюв дракона"). - Защищайтесь, сударь; тяжело мне называть вас сударем, но воспитание не позволяет охулить более бранным, как помои из окна, названием.
"Имею ли я моральное право проткнуть наглеца без показательного боя? - граф Яков фон Мишель силился успокоить дыхание, но клочья лошадиной пены слетали с губ. - Лгать себе не желаю, но папенька мой без боя проткнул наглеца, когда заступился за честь будущей своей жены; на булавку неграмотных!
Но, если я сейчас убью презренного не по правилам, то означает ли, что обязан буду, как избавитель, жениться на прелестной графине Сессилии, она же и Принцесса Сессилия Гарсиа Ганди?"
- Защищаюсь! - самый пузатый захохотал (графиня Сессилия Маркес Делакруа потеряла сознание и повисла на левой руке врага), в правой руке его из ниоткуда белым серпом возник дробовик образца тринадцатого года. - Бластером тебя - жалко, а из дробовика в клочья - настоящее приключение, о нём напишут ваши литераторы в розовых панталончиках; люди, а одеваетесь, в перья птичьи. - Выстрелил, но нарочно чуть выше головы графа Якова фон Мишеля; и граф Яков фон Мишель наметанным глазом опытного фехтовальщика видел, что не желал попасть, а пугает, потешается, словно в цирке Уродов.
Но по профессиональной привычке фехтовальщика граф Яков фон Мишель присел, и вышло опять же комично, по-обезьяньи уморительно со стороны, очень унизительно, словно граф испугался смерти и ставит свою жизнь выше чести дамы.
Обезьяна хохотала вместе с обидчиками, подпрыгивала, ухала паровым молотом в типографии.
- Почему я не послушал матушку и не взял бластер Калашникова? - граф Яков фон Мишель ринулся в бой, размахивал шпагой, но ни в кого из врагов не попадал, словно они - гогочущие голографии из Эрмитажа. - Шпага для благородных, а для похитителей нежных девиц - любое оружие правомерно и морально обосновано, вплоть до базуки.
"Несчастная графиня! Она страдает, как карнавальный поэт на столбе.
Столько сил положено на укрепление морали, и теперь наглецы пытаются запятнать ухмылками и сальными словечками чистоту, равную которой даже нет в соляной блестящей пустыне.
Оружие благочестивой девушки - сплетни, наговоры, интриги и яд из перстня, - взгляд графа Якова фон Мишеля скользил по многочисленным перстням на пальцах графини. - В каждом перстне - яд, но яд - дань традициям, и на Гармонии ни одна из дам ещё не применяла... а, если применяла яд, то никто не узнает, словно рот зашили оловянными нитками.
Потешно представить, что графиня Сессилия Маркес Делакруа сейчас ядом из перстней наказала бы обидчиков, как я пытаюсь достать их жалом шпаги.
Яд нужно подсыпать в питьё, при этом заговаривать врага, интриговать, а в данном случае интрига с похитителями, с обидчиками - запятнает благородную графиню, очернит её, опустит на дно греха, где даже черти не водятся".
- Я отомщу за поруганную честь моей дамы сердца! - граф Яков фон Мишель выкрикнул в запальчивости, понял, что после этих слов придется сделать графине предложение, не сейчас, разумеется, а после всех положенных этикетом церемоний, года через три...
Щеки графини Сессилии Маркес Делакруа вспыхнули, и тут же погасли - графиня потеряла сознание; а Яков тут же недостойно для себя, отметил, что графиня должна была упасть в обморок намного раньше - когда злодей её поцеловал и привлёк.
- Прощайте, же, недостойные! - граф Яков сделал ложный выпад, целил в сердце злодея с обезьяной на веревке.
Но тут на мгновение возник перед лицом благородного графа еще один разбойник - варвар из цирка Уродов, словно белый рояль Меккер из кустов выскочил.
Варвар без замаха ткнул кулаком в лик графа, будто поставил печать под важным документом о воссоединении библиотек Западного и Северного районов.
Воскрешение мучительное, а, когда возвращается память, то - тоска лихорадочная, чем больше знаний, тем тягостнее печали для благородного кабальеро.
Удивленное лицо нарисованного грешника, есть чему удивляться - в ягодицы воткнуто перо для написания иероглифов, а по голове бьёт книгой сочинений поэта Петрарки сам верховный чёрт по имени сатана.
Нарисованный на куполе ратуши грешник - не лучшее лекарство для пробуждения, после осени забвения.
- Где я? Кто я в этом Мире?
Снарядился бы я и поехал немедленно, но ноги не ходят, а, как встану на резвы ноженьки, то письма родственникам не оставлю, на выручку графини Сессилии Маркес Делакруа брошусь, как в литературу с головой.
- Слова, достойные благородного потомка рода МакНьютонов, графа в сотом поколении, первого ученика по классу фортепиано в кадетском корпусе фехтовального искусства! - Падре Гонсалез заслонил своим лицом картину с мучеником, защищал больной разум графа от злых сил. - Выпейте, граф, эликсир вечной молодости, бодрости и здоровья! - Рука (на каждом пальце перстень с черепом) протянула графу Якову вместительный литровый кубок, украшенный драгоценными камнями и дорогими микросхемами. - Силы ваши послужат во благо просвещённого человечества - так радетельная балерина подрабатывает ключницей у художника.
- Благодарствую, падре, и со смирением принимаю чашу сию, ибо грех мой безграничен, как просторы Гармонии! - граф Яков фон Мишель залпом осушил чашу, на глазах грецкими орехами навернулись слёзы: - Падре!
В чаше прокисший компот из голубики?
Моя матушка варит преотличнейшие компоты, и, если компот постоит в тепле, то мы его выливаем фазанам - не пристало эстетам питаться несвежими пищевыми продуктами, мы же не варвары, а варвару всё в удовольствие: и хитрости со сметаной, и сырое мясо кабана, по вкусу напоминающее мясо каторжника.
Воспитание не позволяет мне журить ваш компот, падре - понимаю, обстоятельства: вас вызывали на соборование, или вы в ратуше исповедовали грешницу балерину Золингер; оттого и не уследили за голубичным компотом.
У меня ощущения брошенного в могилу!
В семилетнем возрасте я спешил на класс хореографии князю Голицыну фон Рабле - так устремляются наши чистые помыслы к совершенству.
Путь мой лежал через вересковую пустошь: я приветствовал ведунов с бочками хмельного верескового пива, пробегал мимо натуристок графинь - они впитывали обнаженными телами силу матушки вереска, и, возможно, что упустил время - понял, что не успеваю к преподавателю, а опоздание - неблагородно; один раз опоздаешь, а потом скатишься, что и матушке родной нагрубишь, как в легендарных книгах Отречения.
Я нашел в себе силы и совладал с отвращением к себе за неосмотрительность - вышел бы раньше, успел бы к чести и чаю - так прилежная ученица на уроках труда загодя готовит чадру к свадьбе.
Я честный и чувствительный, но в детстве, когда преступление кажется свинцовым шаром Сизифа, наша чувствительность разрастается до масштабов плакатов древнерусского писателя Маяковского.
Я согрешил, падре, побежал тогда короткой тропинкой, через кладбище - помню осуждающие взгляды графинь натуристок, словно вересковыми прутьями меня наказывали по оголенным ягодицам.
И представьте, падре Гонсалез, моё отчаяние - свалился в свежевырытую могилу для дона Ришелье.
Сознание моё помутилось, стихи Кафки вылетели из головы, а к горлу подступил комок совести, и совесть меня укоряла, но не позволяла намочить штанишки.
Сейчас, после вашего прокисшего компота из голубики я ощущаю нечто подобное, постыдное, но в то же время - детство, незабываемые ощущения, когда чистишь чайник и конфузишься.
- Пейте, граф, пейте! - Падре Гонсалез снова наполнил чашу графа Якова фон Мишеля, словно исполнял роль рога изобилия. - Я тоже человек чести и особо чувствительный, но моя чувствительность иного рода, чем ваша, граф, хотя предками мы могли бы соревноваться - я происхожу от корней короля Артура. - Падре задрал рясу, вытряхивал бумаги из ящиков стола, будто искал родословную короля Артура: - Куда же они запропастились, формальные документы на пергаменте?
В корзинке для белья? кто же их неосмотрительно в корзину бросил - неуважение к документам.
Вы, граф Яков, не осуждайте меня, не журите за вино понапрасну - я не девица, что продала честь за картину "Венера и Арктур"; полагаю, что вы никогда не пробовали алкоголь, иначе отличили бы вино от компота из голубики; шимпанзе тоже кушают, а затем выплевывают.
Не дрыгайте ногой, граф; в вино подмешан клофелинопирамидолфталазол гель: клофелин подавляет волю, пирамидол упрощает ум, а фталазол закрепляет цементом действия и сознание, словно напоминает нам, что все мы благородного рода, а, если и случается что-то недостойное, то всю оставшуюся жизнь мы мысленно стоим на коленях, даже в купальне, когда обнажаемся.
Отчасти вы правы, что живы, граф Яков фон Мишель, но и меня поймите правильно, ведь я полюбил страстно графиню Ебужинскую Анастасию Леопольдовну; а графиня - не просто закрытая книга, но ещё и копилка - не скажу, что свинья-копилка, помню, на Земле, когда обучался на Философском факультете, ректор раздал нам уморительные глиняные копилки и напутствовал в жизнь, словно отпускал Космодесантников в смертельный бой:
"По мере усердия наполняйте копилку золотыми монетками - плодами трудов ваших; кто раз в неделю монетку бросит в копилку, кто раз в високосный месяц - но к концу обучения свинья-копилка обрадует вас звоном золота - вам на потребу".
Я ослушался ректора, не наполнял копилку, а однажды, когда шёл унылый чернобыльский радиоактивный дождь, в глубочайшей досаде - досадовал, что я не птица - разбил свинью-копилку; закатились глаза глиняной свинки черными опалами под кровать.
Прошли годы, и золотые монетки понадобились мне; нужда в них возникла сильнее, чем надобность в переливании крови для раненого генерала.