Два катера прыгали по волнам, приближаясь к берегу небольшого тропического острова. Преодолев полосу прибоя, катера врезались в песок. Из них один за другим высыпали люди с автоматами, которые быстро рассыпались по берегу и залегли, заняв оборонительную позицию. Чуть позже на берег вышло еще шесть человек, причем трое разительно отличались от остальных: у них не было оружия, только шорты и пестрые гавайки.
- Вы думаете, все эти меры предосторожности нужны? - спросил один из них. - Прошло почти восемьдесят лет.
- Я не для того вкладывал свои деньги, чтобы здесь погибнуть. Вы прекрасно знаете, что экспедиция Аненербе не вернулась, - пожал плечами второй.
- Ну, тогда была война. Японцы или американцы могли потопить судно, так, на всякий случай.
- Чтобы с нами такой случай не произошел и взяты охранники-наемники. Вы уверены, что это тот остров?
- В документах именно эти координаты. А наци были весьма педантичны.
- Ладно, пойдемте в тенечек, подождем, пока рабочие поставят палатки. И глянем еще раз на карту.
Третий, вертя, как попугай, головой и не проронив ни слова, поковылял за спутниками.
Вскоре недалеко от берега, под пальмами, вырос палаточный городок. Лодки с рабочими, набранными из местных жителей-островитян, сновали между берегом и видневшейся в некотором отдалении от острова яхтой.
Троица же в пестрых гавайках расположилась в большой палатке, которую охраняли пара наемников.
- Да, это именно тот остров, согласно координатам, сообщенным в отчете профессора Штуге.
- Да-да, именно тот, - невысокий рыхлый мужчина закивал, разглядывая карту. - Герр Штуге здесь искал оружие или артефакты для Рейха.
Он достал из кармана большой клетчатый платок, вытер покрасневшую лысину и шею, открыл сумку-холодильник и вынул банку пива.
- Не рановато, герр Кинле? - покосился на него мужчина со шрамом.
Его обветренное лицо выражало степень крайнего неодобрения.
- Фон Кинле, если не возражаете, - немец открыл банку и сделал пару глотков. - Именно сюда директор Вюст отправил профессора Штуге. А Вюст был чрезвычайно умен. И интуицией обладал превосходной. Найти в санскритских рукописях упоминание об острове, на котором спрятана сама Смерть...
- Да-да, Вюст был поэтом, - третий спутник, вяло обмахиваясь шляпой, с завистью посматривал на потеющую банку в толстых пальцах Кинле. - Но это не мешало ему быть и реалистом. Мой институт тщательно изучил документы, которые вы, фон Кинле, предоставили, и теперь нет никаких сомнений. Остров действительно существует, раз уж мы до него добрались. Описания соответствуют единственному отправленному отсюда отчету. Осталось найти то, что не сумел отыскать Штуге. Если оно существует.
- Если оно не существует, господа профессора, я вас оставлю на этом острове навсегда. Так что если не уверены, можете уже сейчас поделить между собой роли Робинзона и Пятницы.
В палатке повисла тишина. Профессора переглянулись.
- Мистер Лодли проверил на подлинность все предоставленные мной бумаги, - Кинле снова провел платком по лысине. - Мы на сто процентов уверены, что профессор Штуге был на этом острове и не успел вывезти то, за чем прибыл.
Немец пытался придать твердости своему голосу, а англичанин кивал при каждом его слове и машинально протирал очки.
- Ладно, завтра рабочие и мои люди прочешут остров, а вы решайте, откуда начинать поиски, - человек со шрамом откинул полог палатки. - Пойду, отдам распоряжения.
- Он действительно Смит? - спросил Кинле, едва профессора остались одни.
- Да, Смит, Джон Смит. Жестокий авантюрист. Но честен. Это единственный человек, к которому можно было обратиться с таким деликатным делом, - Лодли вздохнул и потянулся к карте. - Что ж, давайте подумаем, где мы начнем.
-Ich hatte Recht!! Я же говорил! Вы видите? Я был прав! - Кинле бегал от одного участника экспедиции к другому, хватал их за руки, тряс, тормошил.
Наемники улыбались, Лодли кивал и победно блестел очками, Смит довольно усмехался. Туземные рабочие, собравшись кучкой в сторонке, тревожно шушукались, некоторые крестились.
Профессора, оживленно переговариваясь, двинулись под охраной к палаткам. Смит, глянув на рабочих, нахмурился:
- Чего встали? Работать надо.
Через несколько часов довольный Смит вошел в палатку:
- Ну, что, господа ученые, экспедиция уже окупилась с лихвой. Мы нашли лагерь Штуге. Всё упаковано и готово к отправке: пара ящиков с золотыми рейхсмарками, ящик с древними статуэтками, ну и по мелочи. Хотя с мелочью странно. Оружие и документы валяются, как попало. Очень не похоже на аккуратных наци. По всему лагерю разбросана истлевшая одежда. Ни одной кости или могилки. Люди что, испарились? Судя по всему, тут было пара сотен человек. Ну, да ладно, с этим вы разберетесь. Самое главное, что найдено место основных раскопок. Завтра там все расчистят, и мы сможем спуститься.
- Оно под землей? - оживленно спросил Лодли.
- Да, по всей вероятности, проход ведет под скалу, возвышающуюся над бывшим лагерем.
Кинле, до сих пор сидевший очень тихо, словно очнулся и быстро заговорил:
- Странно, очень странно. В лагере не должно было быть беспорядка. Штуг сам большой аккуратист и от подчиненных требовал того же.
- Разве это имеет сейчас значение? - Смит усмехнулся. - Разбирайтесь. Для этого вы и здесь.
***
Коридор оказался довольно просторным. Лучи мощных фонарей выхватывали из сумрака гладко отполированные стены, пустые ниши и ровный каменный пол. Кинле и Лодли медленно шли вслед за двумя наемниками: спускаться первыми не решились ни ученые, ни Смит. Последний хотел отправить вперед рабочих, мало ли что ждет впереди? Обычно в таких странных местах можно встретить немало ловушек. Но островитяне категорически отказались лезть под землю. Мало того, едва только каменную дверь, закрывавшую вход, начали открывать, рабочие бросились наутек. Смит посмотрел на побледневших профессоров, сплюнул сердито и приказал наемникам идти вперед.
Процессия продвинулась уже метров на тридцать, когда Лодли вдруг остановился и крикнул:
- Стойте! Выключите свет!
- Зачем? - недоуменно спросил Смит.
- Выключайте.
Фонари погасли. Оказалось, что людей окружает не темнота, а полумрак.
- Вы видите? - Лодли показал на стены.
Теперь, когда на стены не падал резкий электрический свет, на каменной поверхности проступили рисунки.
- Почему здесь светло? - растерянно спросил один из наемников.
- Скорее всего, отверстия в скале. Я такое видел в Южной Америке, - Кинле заворожено рассматривал рисунки.
- Брррррр... - пробормотал наемник. - Ну и рожи.
Ученые бросились ощупывать стены.
- Удивительная технология. Никогда не встречал ничего подобного, - Кинле внимательно рассматривал "живопись". - Обратите внимание, коллега, лица изображают страдание, страх, боль, ужас. И больше ничего. Странно, странно...
- В чём же странность? - живо поинтересовался Смит. - Языческий алтарь какой-нибудь.
- Других эмоций нет абсолютно. Ни величия, ни гнева, ни торжества. Если это алтарь, то Боги должны быть довольны, величественны. А здесь только боль и страдание. Боль и страдание, - профессор ткнул пальцем в стену. - Так не бывает.
- Ну, и что это нам дает? - американец нахмурился.
- Пока не знаю, но это странно. Надо быть осторожнее.
- Эй, там, впереди, смотрите в оба, - Смит расстегнул кобуру, и процессия двинулась дальше.
Еще через пару десятков метров перед людьми открылся большой зал. Довольно высокий, метра четыре в высоту, потолок. Гладкие стены. Посреди пустого помещения стол, два стула. Возле стены лавка.
- А рисунков-то здесь нет, - Лодли оглянулся на Кинле.
Немец кивнул и сказал наемникам:
- Посмотрите, что там на столе.
Один из парней оглянулся на Смита. Тот кивнул. Опасливо озираясь, наемник приблизился к столу.
- Ничего не трогай, - торопливо крикнул ему в след Лодли.
Парень дернул плечом и, подойдя к столу, громко проговорил:
- Тут какая-то тетрадь и Гитлер.
Ученые бросились вперед:
- Какой Гитлер?
- Вот, - наемник показал рукой на стол.
На столе лежала довольно толстая тетрадь, придавленная, как пресс-папье, бюстом фюрера.
- Именной бюстик-то. Такой давали как награду за особые заслуги, - Кинле, сцепив за спиной руки, склонился над столом, рассматривая находку.
Смит тоже подошел к столу, хмыкнул и взял бюст.
- Стойте, - в голос завопили профессора, но было уже поздно.
Обложка тетради, на которой стоял бюст, и часть страниц в результате резкого движения американца превратились в труху.
- Dumme amerekanets, - пробурчал немец. - Так нельзя же. За столько лет бумага потеряла все свои свойства. По-другому действовать надо. Тетради так просто не оставляют.
- Ладно-ладно, - Смит подкинул бюстик, - а дорогая вещица, на EBAY хорошо уйдет.
- Смотрите, смотрите, там еще что-то есть, - наемник сделал шаг к стене напротив стола, и все увидели, что в ней находится дверь. Почти такая же, как та, которую они уже открыли, только по ее поверхности змеились непонятные значки.
- Похоже на руны. Только необычные очень, - Кинле вынул платок и протер лысину.
- Да нет, скорее всего, язык маори, - Лодли поправил очки. - Типа ронго-ронго.
- Что-то есть, - согласился немец.
Ученые подошли к двери и принялись внимательно ее осматривать. Смит коснулся поверхности.
- Холодная, - взявшись за каменную ручку, потянул.
Профессора отскочили:
- Что же вы делаете? - чуть не плача прогнусавил Лодли. - Мало ли что там.
- Да ладно, все равно заперто, - американец быстро осмотрел дверь. - Ни замочной скважины. Ни щеколды. Даже петлей нет. Как же она открывается?
- Думаю, разгадка в рунах или вон в той тетради, - Кинле снова вернулся к столу. - Можно послать кого-нибудь за моим чемоданом?
- И мой саквояж принесите, - вставил Лодли.
Кинле обернулся к коллеге:
- Тоже в поле работали?
- Разумеется, каждый профессор начинает со студента, - пожал плечами англичанин. - Я же не из богатой семьи. Пришлось поработать.
- Ладно. Прикажу доставить сюда ваши вещи и провести электричество. Думаю, главное сокровище как раз за этой дверью, - Смит кивнул ученым и с одним из наемников вышел из зала.
Через две недели экспедиция зашла в полнейший тупик. Руны абсолютно не переводились, а записи в тетради оказались зашифрованными. Смит для видимости ругался, но на самом деле был доволен. Добыча уже превосходила все его ожидания. Оружие, золото, статуэтки, даже инструменты и стол со стульями из подземного зала были погружены на яхту. Американец предполагал, что на каждого участника экспедиции, за вычетом расходов, получится по полмиллиона долларов. И в качестве бонуса вытребовал себе бюстик Гитлера.
Кинле не понимал, зачем американцу понадобился бюст фюрера. Он не любил эту страницу истории своей страны и шарахался от всего нацистского. Поэтому стоящий на столе в палатке для совещаний бюст его сильно раздражал. Бронзовый фюрер смотрел на него пронзительно и строго, как будто упрекал за пренебрежение к истинно арийским ценностям. Усики гневно топорщились на нерадивого потомка.
- Nazi Schwein, - Кинле ухватился за бронзовую макушку вождя и повернул ненавистное лицо в сторону.
В свете лампы мелькнула надпись. Немец моргнул и впился глазами в бюст. Он ясно видел те же символы, что и в проклятой тетради. "Что же здесь может быть написано? Adolf Hitler или Klaus Shtuge?" Через двадцать минут ключ к зашифрованным записям был найден. Вбив ключ в ноутбук и получив перевод, немец впился глазами в текст. Записи оказались частично повреждены, но все же читались.
***
Вначале Кинле морщился и сердито цокал языком. Обрывочные записи не давали полной картины. Мелькали фамилии, имена, страны. Что это значит? Чертыхаясь и поминая недобрым словом американца, немец, наконец, добрался до первого осмысленного фрагмента.
"...зеленый остров. Надо сказать нашим солдатам, чтобы присматривали за этими обезьянами-туземцами. Всё-таки прав герр Беггер: расовая неполноценность у этих дикарей на лицо. Обезьяньи рожи, повадки, они не достойны называться людьми. Пусть солдаты следят, чтобы туземцы не растащили оборудование. Приобрести новое здесь будет проблематично. Штурмбанфюрер Хольт свое дело знает и не даст этим мартышкам спуску. Сам уж я постараюсь контактировать с ними как можно меньше. Теперь мое общество будет ограничено Хольтом и тремя оберштурмбанфюрерами. Печально, но что поделаешь..."
Кинле откинулся на спинку стула. Да, такого он не ожидал. Ученый и ярый наци... Немец сам недолюбливал евреев, с трудом терпел американцев, но чтоб настолько...
"...Эти ленивые животные наконец-то откопали вход. Карта профессора удивительно точна. Истинная немецкая точность и аккуратность. Коридор оказался прелюбопытнейшим. Статуэтки, роспись стен - всё говорит о крайнем ужасе и страхе. Что же это за чудо оружие?..
... большая комната, заставленная по периметру все теми же статуэтками. Попросил Хольта, чтобы их аккуратно упаковали...
... Нашли дверь. Не открывается, и замка нет. На двери вырезаны символы и значки. Думаю, что руны. С прискорбием вынужден признать: сам я это не расшифрую. Придется вызвать специалиста из Рейха. Обидно делить славу с кем бы то ни было. Приказал принести в комнату с дверью стол, стул и лавку для солдата, чтобы охранял. Не дай Бог туземцы доберутся до меня. Хотя они боятся сюда заходить. Лопочут о зле, смерти, табу... что с дикарей взять?..
...еще раз ощупал дверь в поисках тайных пружин. Каждую руну пальцами проверил, каждую шероховатость. Ничего, пусто. Без расшифровки записей на этой проклятой двери ничего не получится. Сидел и смотрел на дверь, не отрываясь. Потом задремал. Странно, приснилась жена, о которой я стараюсь не вспоминать.
Из-за этой свиньи-полячки чуть сам не пострадал. Скрывала свою неполноценность. Отказался от нее и от ее ублюдков. Только это и спасло. Наверное, сдохла в лагере. Туда ей и дорога. И, тем не менее, проснувшись, почувствовал себя не в своей тарелке. Надо выпить. Что-то знобит..."
Кинле потер усталые глаза, встал, размялся и достал из холодильника банку пива. Миф о великом ученом-патриоте рассыпался на глазах. Оголтелый нацист, чудовище. Молодежь, конечно, до сих пор иногда увлекается идеями национал-социализма. Но это считается грязным и постыдным.
Немец снова присел к столу. Следующие страницы не представляли особого интереса. Штуге описывал быт в лагере, неудачные попытки расшифровать руны, ругал туземцев и высказывал предположения, когда же, наконец, явится специалист по рунам.
"... наконец-то прибыл корабль с родины. Привезли смену солдат, продукты и специалиста, профессора Бользена. Офицерам и мне смены не было. Впрочем, я не огорчился. Как ни хотелось вернуться домой, загадка каменной двери не давала покоя, к тому же открытие могло принести славу и награду.
Бользен, спустившись в подземелье, сразу ринулся к двери и, внимательно ее осмотрев, покачал головой.
- Это не руны. Вернее, не совсем руны. Нечто гибридное. Впрочем, здесь есть с чем работать. Вот, например, эта, - он ткнул пальцем в одну из загогулин и тут же отдернул руку. - Холодная...
В его голосе послышалось неподдельное удивление.
- Вы не говорили, что на ощупь дверь похожа на кусок льда.
Я рассмеялся.
- Было интересно посмотреть на вашу реакцию. А солдаты возле нее шнапс охлаждают. Офицеры, конечно, запрещают, но разве за всем уследишь? Да и сам я грешен.
Я достал из прислоненной к двери корзинки завернутую в шарф бутылку. Откупорил и разлил по стаканам, так кстати оказавшимся на столе.
- Ну, за встречу, - отсалютовал Бользен.
- За фюрера!
Мы выпили, закусили галетами, доставленными с новой партией продуктов, и снова уставились на дверь.
Следующую неделю профессор срисовывал значки, рылся в справочниках, привезенных с собой, пытался найти соответствия. Я не отходил от него ни на шаг. Пытался помогать, но толку было мало. Мы не добились практически ничего. Даже знакомые Бользену руны не приблизили нас к пониманию текста.
В один из вечеров он высказал крамольную мысль: а не сходить ли к туземцам и не показать ли им сделанные рисунки. Вдруг они что-то смогут узнать. Меня возмутила столь нелепая идея. Что мы можем узнать у дикарей? Разве что новый способ срывания банана с пальмы? Я расхохотался, но Бользен посмотрел на меня, как на идиота, собрал свои рисунки и отправился к туземцам.
Под утро он ввалился в мою палатку, потряс меня за плечо и, распространяя запах туземного кокосового пойла, пробормотал, что островитяне перепугались, увидев надписи, толком ничего не сказали, только тыкали в рисунки пальцами и кричали "смерть" и "кровь". Я уложил профессора на свою койку, собрал рассыпавшиеся по полу листки и спустился в подземелье. Прохлада после удушливой ночи оказалась очень приятной. Я выгнал прикорнувшего на лавке солдата прочь, сам растянулся на его месте и уснул.
Проснулся в холодном поту. Приснился брат. Точное содержание сна ускользало. Запомнилось только ощущение голода, отчаяния, тоски, которое было настолько сильным, что меня слегка потряхивало. Трясущимися руками я налил себе шнапса, но не успел выпить, как послышались торопливые шаги, и влетел помятый, встрепанный Бользен. Он дико озирался, сфокусировал взгляд на стакане в моей руке и радостно залопотал:
- Как это я удачно зашел. Мне не помешает поправить здоровье.
Я с трудом выдавил улыбку и сделал приглашающий жест. После пары стаканов профессор оживился, и начал рассказывать подробности своего ночного похода. Оказывается, туземцы только и мечтают покинуть остров. Они испуганы и уверены, что погибнут здесь все. Рисунки вызвали среди них настоящую панику. Особенно вот эти. Тут он, перебрав листки, отложил в сторону три из них. Дикари при виде этих каракулей упали на колени, раскачивались и стенали. Они твердили - смерть, смерть, смерть - и рвали на себе волосы. И только прибежавший на вопли десятник, пожилой туземец, сумел привести их в чувства при помощи изрядного количества кокосовой водки.
- То еще пойло, - прищелкнул языком Бользен. - Однако дикари успокоились, а десятник, посмотрев на рисунки, вот эти самые. - тут профессор снова ткнул пальцем в отложенные листы, - несколько раз проговорил "кровь табу", "кровь табу" и ушел.
- Может быть, на эти знаки надо нажать в какой-то последовательности? - предположил я.
- Возможно, мне пришла в голову та же самая мысль, поэтому я и пришел сюда.
Мы с профессором стали пробовать все сочетания, нажимая на значки. Результата не было. Никакого. То есть абсолютно. В конце-концов Бользен заявил, что ему надо умыться и немного отдохнуть. Он ушел, а я, усевшись на стул, уставился на дверь. Скорее всего, я снова задремал, потому что вновь в ушах зазвучал голос брата. Он твердил, что ему плохо, больно, голодно и тоскливо. Он хочет ко мне. Но сам не может. Я должен его впустить. Ощущение боли и голода были такими реальными, что я, отшвырнув стул, бросился прочь. Нет, надо отвлечься. Эта проклятая дверь сводит меня с ума.
Следующие три дня я безвылазно сидел у себя в палатке, листал справочники, пытаясь найти хотя бы какую-нибудь зацепку, и пил. Бользен несколько раз пытался заманить меня обратно в подземелье, но я отмахивался от него, как от назойливой мухи. Наконец он пришел и заявил, что снова пойдет к туземцам и попытается все же заставить их сказать больше, чем удалось узнать. Сопротивляться не было сил, но я всё же настоял, что не мы отправимся к дикарям, а притащим того самого десятника к проклятой двери. Штурмбанфюрер Хольт так и сделал. Приволок в подземелье того самого десятника. Причем сделал это в буквальном смысле.
Старик трясся, как осиновый лист. Ноги ему отказывали. При виде двери он рухнул на колени, завыл и начал биться лбом об пол с такой силой, что кровь брызнула во все стороны.
- Уведите его прочь, - приказал я, с трудом сдерживая подступившую тошноту. - Мы ничего от него не добьемся. Но пусть сидит в лагере. Он еще понадобится.
- И шнапсу, шнапсу ему дайте, - крикнул вслед Бользен и виновато посмотрел на меня.
Я покачал головой, шагнул к двери и стукнул по ней кулаком.
- Проклятая дверь! Что же тебе надо?
В этот момент явственно послышался щелчок. Я вздрогнул и замер. Что это? Она... открылась? Схватившись за ручку, я отдернул руку. Что-то ужалило меня. С изумлением посмотрел на указательный палец, по которому стекала капля крови. Внимательно осмотрев ручку, обнаружил острую зазубрину. Раньше ее не было. Откуда она взялась? Я снова коснулся ручки и с изумлением обнаружил, что она теплая. Быстро провел рукой по двери. Холодная. Даже ледяная. Что же происходит? Опять взялся за ручку, и тут, словно взрыв, меня наполнило ощущение голода, потом явились боль, ужас, отчаяние и, как молния, радость. Я отшатнулся и не устоял на ногах.
- Что с вами, герр Штуге? - подскочил Бользен, помогая мне подняться.
- Ручка, пощупайте ручку, - пробормотал я сквозь сжатые зубы и бросился вон из подземелья.
Едва оказался на свежем воздухе, меня словно вывернуло наизнанку. Горькая горячая струя из желудка, казалось, никогда не иссякнет. Наконец я смог разогнуться, вытереть губы и холодное влажное лицо.
Несколько дней меня знобило, я не мог проглотить ни куска, и только шнапс помогал заглушить панику, упорно заставлявшую меня вздрагивать от любого громкого звука. А потом всё, отпустило. В одночасье. Мигом.
Я привел себя в порядок, плотно поел и спустился в подземелье. За эти несколько дней худой Бользен, казалось, похудел еще больше.
- Ну, что тут у нас?
Профессор покачал головой.
- Ничего не понимаю. Откуда взялась эта зазубрина? Почему солдаты отказываются находиться тут? Что их тревожит? Объяснить не могут, всё на уровне ощущений.
Я обратил внимание, что часового, действительно, нет на месте.
- А старый дикарь умер. Разрыв сердца. Я так ничего и не смог от него добиться.
- Да? - равнодушно спросил я. - А ведь все так просто. Смотрите.
В моей руке оказалась лупа.
- Три рисунка, три ключа, - подойдя к двери, приложил увеличительное стекло к одному из знаков. - Я так и думал. Всё верно.
На значке виднелось крохотное бурое пятнышко.
- Когда дикарь бился головой об пол, капля крови попала мне на руку, а когда я ударил по двери - на этот знак. Это был первый ключ - зазубрина, - я ухватился за ручку, вздрогнул от мгновенной боли и показал Бользену указательный палец. - Кровь.
Коснулся второй руны этим самым пальцем. Меня ожгло холодом.
- Откуда вы это знаете? - Бользен шагнул поближе, не спуская с моего пальца глаз.
- Пришло. Само. Почему? Откуда? - я оглянулся на профессора и пожал плечами. - Кто же знает?
Опять обернувшись к двери, с изумлением обнаружил, что понимаю смысл непонятных знаков.
- Дверь открывается снаружи, закрывается только изнутри. Готов ли ты впустить сюда то, что притаилось за дверью? - медленно произнес я. - Это примерный смысл... Что будем делать?
Снова взглянув на Бользена, увидел его растерянное лицо.
- Не знаю... Я уже не уверен, что дверь стоит открывать. Столько странного происходит.
- Надо выпить, - я решительно отошел от двери и присел к столу.
Бользен, поколебавшись, сделал то же самое. Мы чокнулись и принялись долго и нудно рассуждать, что нам, ученым, должен быть неведом страх, что наука превыше всего и бла-бла-бла... Ни он, ни я не решались снова подойти к двери, поэтому тупо лакали шнапс. Опрокинув очередную порцию и с громким стуком вернув стакан на стол, я снова услышал голос брата. Вильгельма сбили над Испанией в тридцать девятом, и он не мог оказаться здесь. И всё же это был его голос. Он умолял, просил, требовал и снова умолял. Мой брат, всегда суровый, несгибаемый, настоящий ариец, отдавший жизнь во славу Рейха, почти рыдал. Бользен продолжал что-то бубнить. Но я его уже не слушал. Отодвинул стул, встал, подошел к двери и ухватился за ручку. Окровавленный палец коснулся третьей руны. Дверь медленно распахнулась..."
Кинле вздрогнул. В лагере послышались голоса. Ночь пролетела незаметно. Дочитать до конца или уже сейчас рассказать спутником содержимое тетради? Однако колебался ученый недолго. Подхватив сумку-холодильник и ноутбук, он отправился в подземелье.
Каменный зал выглядел совсем не таким, как описывал его Штуге. Деревянный стол и стулья вместе с лавкой утащил Смит, вместо них стояла легкая пластиковая мебель. Пристроившись на одном из раскладных стульев, Кинле выудил очередную банку пива, раскрыл ноутбук и снова погрузился в чтение.
"... Дверь медленно распахнулась. Проем заполняла серая клубящаяся мгла, сквозь которую ничего нельзя было рассмотреть. Бользен поднялся, открыв рот.
- Вы... вы... вы... - попытался он что-то произнести.
В этот момент от серой мглы отделился дрожащий клочок почти невидимого тумана, напоминающей, скорее, марево на жаре, чем что-то материальное. Он стремительно приблизился к Бользену и окутал его тело с ног до головы. Ученый пронзительно закричал, потом влажно всхлипнул и затих. Марево будто растворяло его. Я с ужасом видел, как исчезает тщедушное тело коллеги. Как тухнут его глаза. Через несколько мгновений на ботинки упал пустой костюм, сверху приземлились очки. Марево качнулось, поднялось к потолку и словно растеклось, растворилось, спряталось. Меня наполнило ощущение счастья и любви. Такое чувство я когда-то испытывал к своим детям.
С трудом добравшись до стола, я рухнул на стул, дрожащей рукой налил себе шнапса и жадно выпил. Что это? Что это было? Мысли мои метались, как тигр в клетке. Я смотрел на горку одежды на полу и чувствовал, как на затылке шевелятся волосы от ужаса.
Шнапс ухнул в желудок, по телу растеклось тепло и в то же время чувство благодарности и обожания. Меня... меня благодарили и обожали. Я невольно поднял взгляд и нашел на потолке то место, где исчезло марево, погубившее Бользена. Не было сомнений, что волна приязни идет именно оттуда, и то, что я выпустил из-за двери, находится именно там.
В коридоре послышались шаги. Под влиянием импульса я схватил одежду и обувь профессора и швырнул в клубящуюся мглу дверного проема.
В зал вошел солдат и замер, с изумлением глядя на открытую дверь.
- О, герр Штуге, вы добились успеха! - радостно воскликнул он. - Надо доложить оберштурмбанфюреру.
Солдат развернулся на каблуках и побежал по коридору. Я нервно глянул туда, где затаилась смерть. Но тотчас пришло понимание: оно сытое и пару дней никого не тронет.
До конца этого дня и весь следующий в зале было не протолкнуться. Но все попытки проникнуть за дверь закончились неудачей. Даже простое прикосновение к клубящейся мгле причиняло дикую боль. Первый же солдат упал в обморок. Второй, надев толстые перчатки, повторил попытку. Но и его в бессознательном состоянии вытащили на воздух. Приволокли одного из туземцев, обвязали веревкой и закинули в туман. Через минуту вытащили обратно безжизненное тело. Попытки пошарить палкой и извлечь оттуда хотя бы чего-нибудь не увенчались успехом. Я очень боялся, что найдем остатки одежды Бользена. Но... ничего.
Пока все суетились возле двери, я стоял чуть в стороне и наблюдал за происходящим так, как будто не имел ко всему никакого отношения. Солдаты и Хольт нервничали, дергались, поминутно озирались и при первой возможности спешили выйти из зала хотя бы ненадолго. Я же чувствовал себя так, как будто сидел в уютном кресле и гладил кота, устроившегося у меня на коленях. Даже нежное мурчание отчетливо слышалось мне.
Вечером второго дня мы решили собраться в штабной палатке и обсудить происходящее. Покидая подземелье последним, я краем глаза заметил, как марево, двигающееся вслед за мной, словно отпрянуло от косых лучей заходящего солнца. В ту же секунду я ощутил резкую боль под сердцем, и тотчас же за этим меня заполнило чувство недовольства, обиды и раздражения. Не отдавая себе отчет, я потянулся мысленно к дрожащему клочку тумана, успокаивая и обещая вернуться.
Хольт мерил палатку нервными шагами:
- А где Бользен? Я не вижу его вторые сутки.
- Наверное, пьет с папуасами, - тут же нашелся я.
Почему-то рассказывать о произошедшем не хотелось.
- Дневальный! Найти и привести, - скомандовал штурмбанфюрер. - Дверь открыта, а мы всё так же топчемся на одном месте. Где же чудо-оружие, ради которого мы здесь? Раз вы открыли дверь, значит, должны об этом что-нибудь знать.
Он замер, уставившись на меня.
- Это было случайность... наитие... Но мы, конечно, попытаемся, - я запутался в словах.
- Что вам для этого нужно и как быстро это произойдет?
В течение следующего часа мы обсуждали детали и подробности, и тут явился дневальный с донесением, что Бользена нигде нет.
- Что значит, нет? Тоже мне, профессор. Валяется, небось, где-нибудь пьяный. Найти! - Хольт раздраженно хлопнул ладонью по столу.
- Яволь! - дневальный снова откинул полог палатки.
Я успел заметить, что солнце уже село, и в тот же миг ощутил присутствие своего подопечного. Именно тогда мне на ум пришло это слово - подопечный. В тот момент оно не вызвало недоумения, а показалось уместным и естественным. Оно не было голодно, но оставлять среди людей его мне не хотелось. Смерть Бользена была свежа в памяти, поэтому я как можно быстрее распрощался с Хольтом и вернулся в подземелье.
Еще сутки я просидел рядом с дверью, то пытался мысленно "разговорить" моего опасного спутника, то пил, то дремал. Диалога не получалось. Я чувствовал его эмоции, но мыслей не было... не было ощущения понимания между нами, хотя связь становилась всё прочнее. Это я тоже всего лишь чувствовал, но понять никак не мог.
Судя по тому, что испытывал ко мне мой подопечный, я для него стал кем-то вроде матери, отца... Оно обожало меня, так и лучилось счастьем... А я... я понял, что мне ничто не угрожает, что оно скорее умрет за меня, чем сделает мне больно. Сейчас, когда я пишу об этом, мне кажется, что все эти мысли пришли ко мне в голову под влиянием усталости и винных паров. Но в тот момент я думал именно так.
Я успокоился, закрыл глаза, и тут оно съело солдата, дремавшего на лавке. Бользена ведь так и не нашли, и Хольт приставил ко мне охрану.
Вспышка голода, крик жертвы, пустая одежда - всё это произошло за несколько секунд. Странно, но я не испытал ужаса или страха. Просто встал, собрал одежду, взял автомат и зашвырнул подальше в туман открытой двери. После чего вытянулся на лавке и уснул. Разбудил меня Хольт.
- Куда делся часовой, вы не видели?
- А разве его здесь нет? - я сел, потирая глаза, и пожал плечами. - Возможно, вышел.
- Что за ерунда? Мы прочесали весь остров вдоль и поперек. Бользена нет. Теперь исчезает солдат.
- Господин оберштурмбанфюрер, - я поднялся и одернул полы мундира. - Я находился здесь весь день и всю ночь. Никуда не выходил. Мне неизвестно, куда деваются ваши солдаты. Вопросы дисциплины не входят в мою компетенцию.
Хольт сверлил меня взглядом, но я откуда-то знал, что при любой попытке причинить мне вред мой подопечный мгновенно расправится с обидчиком.
Штурмбанфюрер пожал плечами и ушел, чеканя шаг. А у меня появилось теперь два охранника.
Всё произошло во время обеда. Я вдумчиво обгладывал куриную ножку, солдаты, поглядывая на меня, лениво перекидывались в картишки, когда из клубящегося тумана стремительно вылетели две тени. Спокойно доев курочку, я вытер руки о салфетку, встал и совершил уже привычный ритуал избавления от одежды и оружия. Вернулся к столу и принялся за десерт - сегодня это были консервированные персики.
Пришел дневальный за посудой, не спеша начал нагружать корзинку, и тут его внимание привлекли сиротливо брошенные на лавке карты. Солдат побледнел, корзина с грохотом рухнула на пол, и дневальный бросился прочь. Через пару минут в зал влетел Хольт.
- Где люди?! Они точно не выходили. Я приказал следить за входом!
- Вы думаете, что я мог бы справиться с двумя здоровенными солдатами?
Не знаю, что вывело из себя штурмбанфюрера, может быть, моя улыбка или тон. Но он схватился за кобуру и даже успел вытащить пистолет. А потом его не стало. Скоро там, за дверью, будет целый вещевой склад. Чувство юмора возвращалось ко мне. Ужина я так и не дождался, поэтому, когда совсем стемнело, сам отправился за едой. Мои подопечные были рядом, стелились в кустах, прятались в тени деревьев. Солдаты же при виде меня разбегались, прятались в палатки. Поэтому я в гордом одиночестве пошел на кухню. Взять еды на сутки и вернуться в подземелье - большего мне было не нужно. Так прошло еще два дня.
На третью ночь явилось еще десять теней. Покружившись по залу и обласкав меня обожанием, они умчались прочь, в темноту. Я слышал крики со стороны лагеря туземцев и знал, что там происходит, но совершенно не волновался по этому поводу. Три десятка "обезьян" - хорошая пища. Под утро, выйдя отлить, я удивился, услышав вдалеке чей-то протяжный крик. Заинтересовавшись, пошел на звук. Один из туземцев, зайдя по шею в воду, отчаянно вопил. Мои тени в бессильной злобе бились у кромки прибоя. Так я понял, что вода для них - непреодолимое препятствие. Устроившись на берегу, я с любопытством наблюдал за дикарем, прикидывая, сколько он продержится, пока его не сожрет акула. Через час курчавая голова внезапно ушла под воду. Крик затих.
- Все-таки мои подопечные страшнее для туземцев, чем зубы акулы, - с некоторой гордостью думал я, возвращаясь "домой".
Еще через сутки меня поджидал сюрприз. Отправившись, как обычно, за продуктами, возле самого лагеря я был встречен выстрелами. Одна из пуль вжикнула возле самого уха. Я плюхнулся на землю и по-пластунски пополз назад. Впрочем, еда есть и в лагере дикарей. Им-то она уж точно больше не пригодится.
Когда я вернулся "домой", то обнаружил, что питомцев стало гораздо больше. Я попытался их сосчитать, но сбился на пятидесяти и бросил. Я знал, что произойдет этой ночью. Они насытятся. А что дальше? На острове останусь только я. Я, и мои голодные питомцы. Которых будет с каждым днем все больше и больше. Через месяц придет корабль. И если они попадут на континент, то что произойдет? Мне не жалко недочеловеков. Туда им и дорога. Но они ведь доберутся и до Рейха. А Рейх - это святое. Надо как-то помешать этому. Как?
Едва голодные твари покинули подземелье, я подошел к двери и снова стал разглядывать надписи. Они по-прежнему были понятны: "Дверь открывается снаружи, закрывается только изнутри. Готов ли ты впустить сюда то, что притаилось за дверью?" На внутренней стороне двери тоже была ручка и один-единственный знак. Я уколол палец и коснулся его. Знакомый щелчок. Взявшись за ручку, я снова почувствовал укол. Тут же перед глазами проступила надпись: "Готов ли ты забрать тех, кого привел сюда? Готов ли ты вступить в пучину боли?" И снова пришло понимание, как в первый раз. Закрыв за собой дверь, я смогу увести моих подопечных туда, откуда они пришли. Но адская боль убьет меня.
Как только взошло солнце, я, успокоив подопечных, отправился в лагерь. Я знал, что там нет живых. Не знаю, откуда, но знал точно. Старательно обходя кучки одежды, разбросанное оружие, обувь, я добрался до медицинской палатки. Порывшись на полках, нашел то, что искал - морфин. Это даст несколько секунд, прежде чем боль прошибет защиту, и я не смогу ничего сделать. Пройдя на кухню, я вкусно поел, возможно, в последний раз.
Пишу, а передо мной на столе лежит заполненный лекарством шприц. Не знаю, смогу ли выполнить то, на что решился. Закроется ли дверь? Если все же получится, хочу предупредить тех, кто прочтет эти строки: не верьте голосам, которые будут вас просить и умолять. Не открывайте дверь - за ней только голод, боль, ненависть и страх, которые погубят весь мир. Не повторите мою ошибку.
Профессор Клаус Штуге"
Кинле откинулся на спинку стула, хлебнул еще пива и посмотрел на закрытую дверь. И всё же он смог.
... Сынок... мне так холодно...тоскливо...больно... впусти меня...
Банка покатилась по полу, влажная дорожка заблестела на пыльном камне пола.