Сестры были погодками. Жили с родителями в уютном селе Межирич; отец славился на всю Сумщину как замечательный гончар, матери хватало дел по дому и в огороде, а девочки ходили в школу. Жили небогато, но и не бедно: дед по матери хозяйничал на хуторе и привозил дочери и овощи, и мясо, и молоко.
Понимающие толк в чернолощеной - "седой", как называл ее отец - керамике часто приезжали в их дом - купить кувшин, миску или даже наперсток. Ася помнила, как однажды толстый и бородатый покупатель долго рассматривал отцовские кувшины и, не зная, какой выбрать, спросил: "Посоветуйте... Какой из них самый лучший?" "Тот, который больше других напоминает вам любимую женщину", - ответил отец.
По воскресеньям мама пекла целую гору пышных млинцов и тушила потравку. Вроде, все просто - берешь свиные ребрышки, картошку, квашеную капусту... - и тушишь в печи; но мама, похоже, знала какой-то секрет: ни разу за свою долгую жизнь Ася не ела больше такой замечательной потравки, как в те воскресные счастливые дни, когда папа был дома, мама улыбалась и летала из горницы в кухню, из кухни в горницу... и когда звонили на колокольне Успенской Церкви зазвонные колокола...
А потом все рухнуло. Сначала раскулачили деда. "Мама, - спросила Ася, - а почему дед - кулак?" "А потому, что работает от зари до зари, - ответила мать, - а как ночь наступит - нет сил дойти до кровати. Он присядет к столу, положит голову на кулак - и спит... до рассвета. Только ты этого никому не говори, поняла?"
Потом ушел отец. Ася помнила, как плакала мать; как проклинала какую-то разлучницу; как просила остаться - "ради детей"... Не остался.
"Мама, почему ты назвала меня Асей?" - спросила как-то она. "А как же тебя нужно было назвать?" - удивилась мать. "Люба!" "Люба?.. Да нет, Асенька... Ушла к тому времени любовь... Вера когда-то была, надежда - тоже, а вот любовь ушла..."
Через год отца арестовали и увезли в район. Больше о нем Ася ничего не слышала.
А вскоре умерла мама. Ася помнила, что никто из соседей почему-то не пришел на похороны, и за телегой с маминым гробом брели только три заплаканные девочки, мамина сестра, приехавшая из Лебедина, и та самая - разлучница.
После скудных поминок тетя Галя велела девочкам выйти во двор - взрослым нужно поговорить.
Ася подкралась к приоткрытому окну и услышала, как разлучница просила оставить с ней девочек. " А кормить ты их чем будешь? - спросила тетя Галя. - Сама еле-еле перебиваешься". "Ничего, - ответила та, - справлюсь. Да и Иван скоро вернется. Ну, какой он враг народа? Разберутся - и отпустят его..." "Вот тогда и поговорим", - не сразу ответила тетя Галя.
***
Тетя Галя сразу предупредила сестер - об отце или раскулаченном деде - ни слова! "Кому надо - тот знает, - сказала она. - А вы не знаете ничего!" А их никто и не спрашивал - может, потому, что они держались только друг друга. Втроем - в школу, втроем - домой; даже на репетиции художественной самодеятельности ходили вместе: Надя пела, а Вера с Асей терпеливо ждали ее в маленьком клубном зале.
Ах, как Надя пела! У нее был не очень сильный голос- или не любила она громко петь? - но его хотелось слушать и слушать... Есть голоса, которым хочется подпевать, а Надю хотелось просто слушать ... Асе казалось, когда сестра пела - замолкали даже птицы и ветер. И река Ольшанка затихала, если Надя пела на берегу... Часто она не знала слов - услышит песню по радио и напевает весь день...
В клуб ее привела тетя Галя. "Послушайте мою племянницу, - попросила она. - Ее мать хотела, чтобы она училась пению, но - есть ли у нее способности?" "Что ты нам споешь, Надя?" - спросила руководительница хора. "А можно без слов? Я только начало запомнила..." "Можно". И Надя запела.
"...Аве Мария, грациа плена..."
"Где ты слышала эту песню, Надя?" - спросила руководительница хора. "По радио. А что, я не так спела?" "Так... Вы спрашиваете, есть ли у вашей девочки способности? - повернулась она к тете Гале. - Это не способности. Это - талант".
Перед Первым Мая Надю послали в Сумы на конкурс художественной самодеятельности.
"Из-за гiр, та зза високих сизокрил орел летить..." - пела Надя, а приехавшие с ней Вера и Ася сидели в предпоследнем ряду и горделиво поглядывали по сторонам.
Через два месяца началась война. Школу закрыли, хор распался; тетя Галя потеряла работу. Жить стало голодно и страшно. В начале сорок второго немцы стали отправлять молодежь в Германию. "Идите, записывайтесь, - сказала им тетя Галя. - По крайней мере, не будете там голодать".
Сестер привезли на юг Австрии, в город Клагенфурт, поселили в лагере остарбайтеров и отправили работать на фабрику. "Запомните три главные заповеди, - сказала Вера. - Держаться вместе, никому не доверять и никому не рассказывать об отце. Тогда мы выживем. И вернемся домой". А куда - домой? - подумала Ася. Не в Лебедин же! И не в Межирич. А куда?
Их комната была маленькая и очень скудно обставленная: три железные кровати, стол и три стула. Но это была их комната! Вечерами они рассказывали друг другу, как прошел день, и мечтали: Вера о том, как они вернутся на Украину, Надя - как она будет учиться пению, а Ася - как они натушат потравки, напекут млинцов, сварят клюквенный морс - и будут пировать... все равно - где. Лишь бы вместе.
Иногда Надя пела. Тихонько, чтобы никто не услышал... Услышали... Сначала одна, потом другая знакомая зашли послушать Надины песни, а потом почти каждый вечер их маленькая комната оказывалась полна народу. Однажды пришел староста и велел всем выйти. "Мы же никому не мешаем!" - возмутилась Вера. "Я знаю, - ответил он. - Но сегодня у вас важная гостья". "Важной гостьей" оказалась высокая полная дама. Она придирчиво осмотрела Надю и протянула ей ноты: "Пой!" "Я не умею по нотам", - ответила Надя. "Хорошо, - вздохнула гостья. - Пой, что хочешь".
- Вишивала мама червону калину на бiлiй, як снiг, нижнiй ськатертiне... - запела Надя.
Дама дослушала до конца и совсем другим тоном сказала: "Завтра утром поедешь с вашим старостой в Офицерский Клуб. Если понравишься - будешь там петь". "А как же фабрика?" - вмешалась Вера. " Если понравишься, - по-прежнему глядя на Надю, ответила дама, - это будет твоя работа. Что петь - тебе скажут. Получать будешь столько же, сколько на фабрике, а если кто-то из гостей тебя угостит - отдашь мне. Но повторяю - если понравишься".
Надя понравилась. Теперь каждый вечер она ехала на улицу Реннегассе, переодевалась в красивое длинное платье - и пела... Ей было все равно, для кого петь - главное, она пела... И не боялась того, что ее услышат.. В лагерь она возвращалась , когда сестры уже спали, а когда они уходили на фабрику - еще спала она.
***
Однажды к Асе подошел невысокий светловолосый паренек. "Мы земляки, - сказал он, - я тоже из Сум". "Но мы не из Сум, - ответила она. - Мы - из Лебедина". "Все равно - рядом... Я слышал, как пела твоя сестра на конкурсе. Здорово пела! Ты меня не помнишь, конечно, но я сидел рядом и радовался за всех вас... Я сразу понял, что вы - сестры, так похожи..." "Да, - ответила Ася. - Вера у нас самая умная, а Надя поет..." "А ты?" "А я - просто Аська". "Ты не Аська, - серьезно сказал он. - Ты - Асенька". И от этого ласкового "Асенька", не слышанного столько лет - с самой маминой смерти, - Ася забыла про Верины заповеди и рассказала Михаилу о раскулаченном деде, о разлучнице, об аресте отца, о рано умершей маме и замученной заботами тете Гале... - рассказала всю свою не богатую событиями жизнь...
Михаил работал в Альпах. Шесть дней в неделю остарбайтеры строили там шале, а на седьмой возвращались в лагерь. Каждый седьмой вечер он приходил к сестрам в гости - рассказать об Альпах, заснеженных зимой или заросших дубами и каштанами летом; о православных храмах Сумщины - Воскресенской Церкви, разрушенной большевиками, или о Спасо-Преображенском Соборе с его удивительным иконостасом... "Откуда ты все знаешь?" - спросила как-то Ася. "Не все, - засмеялся он. - Просто мне повезло с отцом. Он был священником". "Был? Он умер?" "Не знаю. Его забрали в тридцать пятом... Я сколько помню - он или читал Евангелие, или молился... У нас был такой маленький коврик - серый, потертый, - так я просыпался утром - отец стоит на нем на коленях и молится. Я засыпал вечером - он снова стоит на коленях..."
Отцовское "Евангелие" - свое главное сокровище - Михаил привез с собой. Каждый раз, когда возникала какая-то трудность, он задавал мысленный вопрос - как поступить? - и раскрывал это "Евангелие". Первое, что бросалось ему в глаза, и было ответом. Вера посмеивалась над его набожностью, а как-то даже не то попросила, не то приказала: "Не морочь Аське голову! Нет никакого Бога!" Но Ася-то знала, что Михаил прав, и что это именно Бог прислал ей такого замечательного друга.
Зимой сорок четвертого она слегла. Болела долго и тяжело. Ее никто не лечил - просто разрешили не ходить на работу. Ася лежала в их тесной комнате и считала дни - вот уже третий день без Миши, четвертый... Скоро придет, принесет сушеную чернику - и где только берет? - скажет "Не бойся, Асенька, Господь все управит" - и станет легче... А однажды Надя принесла ей лимон. "Аська! Смотри, что я тебе принесла! Витамины!" - сказала она. "Где ты его взяла? - ахнула Ася. "В клубе". "Стащила? И не боишься?" "Боюсь, - вздохнула сестра. - Но ты важнее".
В мае сорок пятого в лагере открыто заговорили о планах на будущее. Все чаще доходили вести из Украины - и вести нерадостные. Почти всех, кто возвращался с вражеской территории, отправляли в ГУЛАГ. "Скоро приедут из Международного Красного Креста - запишусь куда угодно - лишь бы не на Украину, - сказал Михаил. - Хватит с нашей семьи лагерей!" "Глупости! - заявила Вера. - Какие лагеря? Мы ни в чем не виноваты!" "И мой отец был не виноват, и ваш, скорей всего, тоже, - ответил Михаил. - И где они сейчас?"
Клагенфурт, как и вся Каринтия, оказался в британской зоне, но еще до приезда представителей Красного Креста в лагере появились офицеры НКВД. "Всем гражданам Украины надлежит явиться в комендатуру для регистрации и отправки на Родину" - гласили развешанные вокруг объявления.
В последний вечер к сестрам пришел Михаил. "Ася, -сказал он, - я ухожу в горы. Не я один, нас много. Пойдем с нами!" "Никуда она не пойдет! - вскочила Вера. - Уже все решено - мы возвращаемся домой! И не реви, Аська!.. И вообще, - вдруг прибавила она каким-то чужим, елейным голосом, - ты-то что волнуешься, Мишенька? Господь ведь все управит!" "Да, - потерянно повторил Михаил, - управит... Только не представляю, как..."
***
Опять разыгралась эта чертова язва!.. Немолодой уже особист вышел на крыльцо - покурить и погреться на мягком австрийском солнышке. "Обеспечить возвращение на Родину..." Легко сказать... Попробовали бы сами уговорить этих угнанных - они же от этого возвращения , как от чумы, шарахаются... Даже в Альпы бегут - лишь бы не на Украину... Хорошо агитировать в Советской зоне, a попробовали бы здесь, в Британской... Да... Слухами земля полнится... Знают, что их на Родине ждет...Чертова язва! И из дома третий месяц молчат... Как Мария про дочку написала? " Совсем замучила ее эта астма..." Бедная девочка! Ну, ничего, главное - война закончилась; как ни крути, а скоро домой, тогда они все и подлечатся...
"... Далеко за хмари, подали вiд свiту шукать собi долi, на долi привiту..." - донеслось откуда-то. Стало очень тихо - наверное, не только он заслушался этим нежным негромким пением. Надо же, какой удивительный голос! Будто летит... Он спустился с крыльца и увидел за углом дома трех девушек - они сидели на каменных тумбах и ждали решения своей судьбы. Одна из них пела.
" ... I ласки у зiрок, у сонця просить, у свiтi iх яснiм все горе втопить..."
Он позвал ее первой и нашел в своих списках имя. Так... Дед раскулачен. Мать умерла. Отец осужден как враг народа. Сама три года жила на вражеской территории. Н-да, тут все ясно... Особый Отдел - фильтрационный лагерь - ГУЛАГ... И пропадет там твой, девочка, голос! "Хочешь вернуться домой?"- спросил он. "Не знаю", - еле слышно ответила она. "А что ты делала здесь?" "Пела". "И все?" "Я больше ничего не умею", - прошептала она.
"Значит, так, - неожиданно для самого себя сказал он. - Сейчас ты выйдешь отсюда - и забудешь, что видела меня. Иди в Красный Крест, в Альпы ... - я тебя не видел". "У меня сестры", - подняла она глаза. "Я тебя здесь не видел!" - повторил он.
***
Михаил нашел Асю и Надю в горах, в недостроенном шале, а еще через три недели они с Асей обратились в Международный Красный Крест. "Выбирайте, - сказали им. - Англия или Канада?" Они выбрали Канаду - подальше от НКВД, побезопасней...
Веру отправили на Родину, а Надя осталась в Клагенфурте - петь в своем клубе.
***
В 1971 году в Советском Союзе гастролировала Венская Опера. Бывший особист уселся перед телевизором и попросил жену не мешать. Да Марию и просить было не надо - она знала, как муж любит музыку, а тут - шутка сказать! - Венская Опера!
"Она или нет?" - думал он, всматриваясь в лицо немолодой солистки. Он не помнил ни имени той девочки, ни ее лица - только тихое ясное утро, удивительный голос и свое рискованное решение...
Ему очень хотелось, чтобы это была она! И по возрасту подходит... Вроде, она! Конечно, она!
Может, Бог все-таки есть; и ему это где-то зачтется...
***
Надя никогда не пела в "Венской Опере" и никогда не была в СССР на гастролях. Ее не приглашали, но если бы и пригласили - она отказалась.
Что она помнила из своей жизни там? Конечно, маму - красивую, с русой косой вокруг головы... Помнила , как ушел отец, как плакала мама... И как она умерла - и никто из соседей почему-то не пришел на похороны... Помнила Успенскую Церковь в родном селе Межирич и заросшие берега Шелеховского озера... Помнила Лебедин и свою тетку - вечно недовольную, с поджатыми губами... Помнила голод. Но главное - она помнила, как всего боялась... И того, что кто-нибудь спросит ее об отце; и того, что тетка выгонит их из дома; боялась расстаться с сестрами; боялась, что им будет нечего есть; даже петь во весь голос было страшно... Только через много лет она забыла свой страх - и боялась испытать его снова ... Она полюбила свою новую Родину. Здесь произошли три удивительные встречи, перевернувшие ее жизнь. Первая - в июне сорок пятого, когда ее пожалел тот энкавэдэшник... Вторая - когда через несколько лет после войны ее услышала сама Мария Бранд. И третья - когда она встретила Вальтера.
***
Летом две тысячи шестого года Ася решилась лететь на Украину: только теперь, когда Президентом был Ющенко, она чувствовала себя в безопасности. Да и самолет "АэроСвита" летел без пересадки - иначе она бы не выдержала. Рано утром в Борисполе ее встретили Вера, ее сын Володя и... Надя. Вот это был сюрприз! Сестры сели втроем на заднее сиденье Володиной машины, обнялись и сидели так всю дорогу до Вериного дома в Лебедине.
Сколько они не виделись? Почти целую жизнь! У Аси было странное ощущение - будто только теперь она, наконец-то, дома! "Нам далеко ехать? - спросила она, и Надя засмеялась: "Теперь уж недалеко! Я как-то посчитала - сколько между нами километров? Оказалось - почти полэкватора!" Все триста двадцать пять коротких километров, что лежат между Борисполем и Лебедином, они не могли наговориться. "А помните?.." - начинала одна, и другие тут же вспоминали то, что она хотела сказать - и даже больше...
Вера приготовилась к встрече; все выскоблила, вымыла; накупила всяких деликатесов... "Сколько же ты потратила? - ахнула Ася. - В долги, наверное, влезла?" "Влезла, - ответила Вера. - И ты бы влезла, если б к тебе сестры прилетели". Собрались гости - Ася только успевала запоминать, кто кому кем приходится... Надя привезла кассеты со своими ариями и песнями,
А вечером, когда они, наконец, остались втроем, Вера позвала их ужинать в маленькую летнюю кухню. Там на деревянном, не покрытом скатертью столе стояли самые главные яства - квашеная капуста, потравка и высокая стопка млинцов. Да еще картошка вразварку в чернолощеной миске и клюквенный морс в высоком кувшине с отбитым носиком. "То ж еще мамины, - ахнула Ася. - Как ты их сохранила?" "Не я сохранила, - ответила Вера. - Катерина, царствие ей небесное".
Им никто не мешал.
Ася рассказала, как приплыли они с Михаилом в Канаду; как украинская община помогла им с работой: его взяли на стройку, ее - в пекарню. "Шесть дней работали, а по воскресеньям ходили в Церковь". "А я, - вздохнула Вера, - так до сих пор в Бога и не верю. Может, и зря - не знаю..." "Да как же в Него не верить? - ахнула Ася. - А кто ж нам всю жизнь помогал? Вон - даже встретиться довелось! Кстати, вспомнила... Я ж Великую Княгиню Ольгу видела - сестру Царя, - она тоже в наш Храм ходила. Высокая такая, прямая... Иконы для Храма писала. Мы с ней как-то свечки рядом ставили, поговорили о чем-то... Простая такая была... Ну, вот...Я, девоньки, тогда каждый цент считала, зато уже через три года построили мы в Торонто дом. В нем и Петя родился, в нем и Михаил умер. В нем же и мне умирать. Но теперь не страшно - вас я уже повидала..."...
"...Я после войны долго пела в "Жар-птице" - рассказывала Надя. - Это в Вене такой русский ресторан был. Да и сейчас, говорят, есть, да я теперь по ресторанам не хожу... А потом услышала там меня сама Мария Бранд - профессор вокала. Подошла и говорит: "Голос твой - не для ресторанов. Приходи ко мне, я тебе помогу его поставить". И помогла. Я потом в театре пела; не в "Венской Опере", конечно, но тоже в неплохом. Там и с Вальтером познакомилась - он у нас в оркестре на флейте играл. Поездили мы с ним по миру, погастролировали... А когда Анна родилась - и ее на гастроли брали, не на кого было оставить. Хорошее было время! Только по вам я скучала, сестренки мои дорогие! И за тебя было страшно, Вера. Все думала - и зачем ты вернулась?.."
"...Я тоже об этом часто думала... - проговорила Вера. - За восемь лет лагерей много чего передумаешь... А потом на одной пересылке встретилась мне женщина - и ненамного старше меня, а как-то все ее слушали... Я ей про вас рассказала, про Австрию... А она и говорит: "Увидишь ты своих сестер. Нескоро, но увидишь. И не гневи Бога, Вера, не ропщи. Судьба у тебя такая". Ну, что ж, судьба, так судьба... Значит, суждено было кому-то из нас это все пережить - так уж лучше мне, а не моим сестренкам...
"Страшные были годы, - вздохнула Ася. - Как ты только их выдержала?" "Выдержала, - ответила Вера. - Не умирать же было... Да и люди помогали. Я, как из лагеря вернулась, не смогла в Лебедине прописаться. Помыкалась, помыкалась, да и вернулась в Межерич. Жила у Катерины". "У разлучницы? - ахнула Надя. "У нее... Она меня и приютила, и на работу помогла устроиться... Я у нее долго жила - пока Мирона своего не встретила, с ним уже и в Лебедин перебралась. Да и времена изменились, полегче стало... А когда Володька родился, мы Катерину к себе забрали. Он ее бабушкой называл. Здесь она и умерла - у меня на руках". "Вера, ты что - простила ее?" - не поверила Надя. "А за что ее было прощать?" "Ну как же, а мама - забыла?" "Не забыла. Ничего я не забыла. И как она за маминой могилкой ухаживала, и как ездила на Север искать могилу отца - все помню". "Нашла?" "Нет. Но искала". "А почему ты нам ничего о ней не писала?" - удивилась Ася. "Катерина не хотела. Боялась - вы ее не простите... Ладно, девочки, что мы все о печальном? Радость ведь у нас какая - встретились, наконец! Наденька, спела бы ты нам, что ли... Не забыла еще наших песен?" "Не забыла... - засмеялась Надя. - Редко только теперь пою - как Вальтер умер - так и не поется...... Ну, попробую..."
- Дивлюсь я на небо та й думку гадаю, чому я не сокiл, чому не лiтаю?
Чому менi, Боже, Ти крилець не дав? - Я б землю покiнув и в небо злiтав...
***
В воскресенье Володя повез сестер в Межирич. Мало что осталось от их родного села - разве что Замковая гора, Панский дом да Успенская Церковь с колокольней... И старое кладбище, где лежали рядом в одинаковых скромных могилах две женщины, которых видел в своих кувшинах их отец...
***
В последний вечер перед отлетом сестер Вера снова потушила потравку, напекла млинцов и накрыла стол в летней кухне. "И как у тебя такие пышные млинци получаются? - спросила Надя. - Я сколько ни стараюсь - ничего похожего..." "А ты где молоко берешь? В магазине? - улыбнулась Вера. - А для млинцов нужно свое молочко. Я его теперь у соседки беру - свою-то корову продать пришлось". "Почему? С кормами плохо?" "И с кормами... У нас ведь, как горлопаны к власти пришли, жизнь тоже не сахар..." "Какие горлопаны? - удивилась Ася. - У вас же теперь Ющенко!" "Я ж и говорю - горлопаны... А он из них - самый главный". "Ну, не знаю... - пожала Ася плечами. - У нас в Канаде все только радовались, когда его выбрали". "Это у вас, - отрезала Вера. - Не вам здесь жить". "А я бы за Юлию голосовала, - вмешалась Надя. - По крайней мере, красивая. И на маму похожа... Я у себя даже фотографию ее поставила". "А что нам с ее красоты? - возмутилась Вера. - Кого угодно спроси - тюрьма по ней плачет!" "А кто же у вас хороший? - Не могла скрыть своего раздражения Ася. - Уж не бандит ли этот, который сидел?" "Я тоже сидела, - поджала Вера губы. - Выходит, и я - бандитка?" Никто не ответил. Есть не хотелось; да и остыли уже потравка и пышные млинци...
Утром Володя отвез Надю и Асю в аэропорт. У Веры поднялось давление, и она провожать сестер не поехала. За все триста двадцать пять долгих километров, что лежат между Лебедином и Борисполем, никто не проронил ни слова. "До свидания, - сказал им на прощание Володя. - Счастливо добраться!".
Первой улетела Надя. Ася ждала своего рейса еще почти четыре часа... Как же так? Прожить такую долгую жизнь - и ничего не понять? Как можно быть против Ющенко? Забыть голодомор? Как можно быть такими непатриотичными?.. Недалекие у нее все-таки сестры...
***
Через шесть лет она получила письмо с Украины. "Тетя Ася, - писал ее племянник. - Не могли бы вы выслать нам две тысячи долларов? Витька - мой сын - хочет купить дом, уже присмотрел - недорогой и нестарый, но денег не хватает, а помочь некому..." "Янукович вам поможет", - фыркнула Ася. Она отложила письмо, вскипятила чай, достала мед и села читать дальше. "Мы бы к вам не обращались, но много денег ушло на похороны. Да еще памятник заказали - хоть и самый простой, но тоже денег требует..."
Вера?... А ей даже не сообщили. Не сочли нужным... Как чужой... И ни одного письма или звонка с тех пор, как она вернулась из Украины... Да и она не писала, не звонила... Рука сама потянулась к старому Евангелию, лежавшему на столе. Глаза выхватили строчку: " ...Отделить семена от плевел"... При чем здесь это? Эх, нет Михаила, некому объяснить...
Интересно, а Наде сообщили? Ася подошла к телефону и стала медленно набирать почти забытый номер. 011 - если звонишь за океан... 43 - это Австрия... Теперь код города, номер... Трубку долго никто не брал. Наконец, ей ответили. "Надя? - закричала она. - Ты ничего не знаешь о Вере?" "Это не Надя, - услышала она голос своей племянницы. - Я ничего не знаю о тете Вере, но мамы больше нет. Она умерла четыре года назад..."
Ася медленно повесила трубку и вернулась на кухню. Достала с полки муку, развела молоком, замесила тесто и напекла млинцов ("Да разве у вас млинци? Для них нужно свое молочко, не магазинное..."); вскипятила чай и выжала в него целый лимон ("Аська! Смотри, что я тебе принесла!" "А не боишься?" "Боюсь..."); вздохнула, что нет свиных ребрышек - придется вместо потравки нарезать колбасу; достала початую бутылку виски - и села поминать сестер.
Как же так? Их не разлучили ни голод тридцатых, ни война, ни страшные годы репрессий ("...Пусть это буду я, а не мои сестренки..."); ни расстояния ("В полэкватора, я считала" )... А что же их разлучило?
"... Отделить семена от плевел..." Господи! Да ведь это их любовь друг к другу - семена, а плевелы... Да какая разница, кто из чужих, рвущихся к власти людей, возьмет ее? И почему ни одна из них не уступила? Не смогла уступить... Или не захотела...
Уже стемнело. Ася включила свет и поставила Надину кассету.