Аннотация: Часто память играет с нами в очень замысловатые, понятные только Мирозданию игры.
Глаза Дмитрия уже давно потускнели от пыли сотен дорог, тысяч брызг океанских вод и бесчисленных предательств, но, что удивительно, взгляд его все же сохранил прежнюю пытливость.
Словно мальчишка, вглядывался сейчас он в замысловатую ренессансную архитектуру времен Людовика XIII. И хоть замок Бомениль вовсе не напоминал Ильинское, Дмитрий Павлович не мог на несколько секунд не предаться счастливым детским воспоминаниям.
А ведь он бывал тогда во Франции! Та давняя поездка с сестрой в Сен-Жан-де-Люз сейчас стремительно мчалась перед глазами, увлекая Дмитрия не меньше недавно увиденных цветных кинофильмов.
Минуло еще несколько кадров, и вот они уже в Царском с Ольгой и Татьяной. Резко садануло в груди. Дмитрий мгновенно забыл о Германии, Ливорно, Москве, и тут где-то на задворках сознания еще недавно слабые искорки превратились в пламя, все лучше освещающее столь знакомое лицо.
Феликс с присущим ему изяществом спустился по мраморным ступеням, поклонился и произнес:
- Bonsoir, votre altesse. Je suis tres content vous voir chez nous aujourd"hui. Est-ce que j"ai dit que je vais chanter pour vous? [с фр. Добрый вечер, Ваше Высочество. Очень рад Вас видеть сегодня у нас. Я упоминал о том, что буду петь для Вас?]
- Bonsoir. Pardonne-moi, mais je ne souviens pas, malheureusement [с фр. Добрый вечер. Простите, но я, к сожалению, не помню].
Давно Дмитрий не был столь хладнокровен. Игра удалась, и, возможно, никто из стоящих позади гостей даже ничего не заподозрил. Но разве это важно? Хотелось ведь просто пощекотать нервы паршивцу.
Радушная улыбка Феликса нисколько не угасла.
- Mes chers amis, je voudrais vous inviter au theatre [с фр. Мои дорогие друзья, я хотел бы пригласить вас в театр].
Легкий взмах рукой, и самый богатый человек России зашагал в сторону знаменитого на весь Петербург барочного зала.
- Ваше Высочество, я понимаю, что теперь Вам всюду мерещатся тетушкины шпионы, но можно ведь было проявить чуть большую благосклонность ко мне.
А Дмитрию все-таки удалось задеть самолюбие этого невыносимого щеголя.
- Это было бы крайне неразумно.
- А разве чувства не должны толкать людей на безумства?
- О репутации тоже не мешало бы позаботиться.
- Решили сыграть в благочестие, Ваше Высочество?
- Отнюдь.
А задумка приносила результаты. С каждой новой фразой Феликс излучал все больше негодования.
- А как же все то, что звучало в этих стенах?
- Votre chant est tres beau, prince. Je ne vais pas contester [с фр. Ваше пение прекрасно, князь. Я не собираюсь этого оспаривать].
- J"espere que vous aime mes chansons [с фр. Надеюсь, вам понравятся мои романсы].
В зале гаснет свет, и раздаются звуки рояля. Феликс часто аккомпанировал себе сам. И в такие моменты любой бы понял, что один из богатейших людей мира был богат вовсе не позолотой парапетов и хрусталем люстр, а душой. Сколько всего было в этом голосе! И легкая печаль, и первый восторг, и тихая грусть, и манящая надежда.
Звук треснувшей парковой ветки выхватил Дмитрия Павловича из крайне реалистичной картины прошлого. Он огляделся, но так и не нашел источника шума. Еще с минуту поприслушивавшись к окружающему, великий князь потянулся и вернулся к прерванному занятию.
Вертя в руках очередную изысканную безделицу, найденную на столе Феликса, Дмитрий сидел в так хорошо знакомом ему доме на Мойке. Только в этот вечер они были здесь не одни. Компанию Дмитрию составляли депутат Государственной Думы Пуришкевич и гвардейский поручик Сергей Михайлович Сухотин.
- Да перестаньте Вы переживать, - обратился к находившемуся в пяти шагах от него депутату Сухотин. - Доктор не поскупился на цианид.
- Однако почему же так долго? - нервно отозвался депутат.
- Возможно, он пришел сытым, а правила хорошего тона, как известно, подобным людям неведомы.
- Но и бокалы тоже...
Звук отворившейся двери, взволнованное лицо Феликса. Что-то пошло не так!
- Яд не подействовал.
Повисла гробовая тишина, благодаря которой слова игравшей в граммофоне музыки стали отчетливо слышны. Однако мажорная гамма произведения нисколько не спасала от охватившего всех ужаса.
- Не может быть! - воскликнул Дмитрий.
Сухотин подошел вплотную к Феликсу, пытаясь, видимо, разглядеть улыбку в его глазах. - Как же так, князь?
- Не знаю. Но уверен, что этот черт сидит там живехонький и потягивает мадеру из отравленного бокала.
- Но доза слоновья! Он все проглотил? - не унимался Сухотин.
- Все.
Все замерли и уставились друг на друга.
- Тогда идем вместе. Что он может против четверых?
Никто не ожидал от Пуришкевича такой прыти.
- Бесчестно, - возразил поручик.
- Это не вопрос чести, Сергей Михайлович, а вопрос государственного благополучия.
Пройдя больше половины ступеней, Феликс внезапно замер.
- Что еще? - прошептал Сухотин.
- Мне тут подумалось, что одному мне будет куда проще управиться. Кто знает, что он учудит, ворвись мы туда вместе?
- Но...
Голос Дмитрия дрогнул.
- Но это очень опасно.
Феликс подошел к великому князю и положил руку на плече так, что металл на погонах больно врезался в ладонь.
- Мить, одолжи револьвер.
Один выстрел, и все было кончено.
Дмитрий Павлович на этот раз сам вырвал себя из событий давно минувших лет. Знал ли он, что приятные воспоминания сменятся целой чередой неприятных?
- Я поговорю с императрицей, скажу, что все это злые наветы завистников.
Невооруженным глазом было видно, что Дмитрий, по крайней мере, сильно растерян.
- Боюсь, это не возымеет должного эффекта. В Царском уже все уверены, что убийство моих рук дело.
Феликс был невозмутим. И это завораживало.
- Возвращайся в ставку, а я поеду к семье в Крым. Будем ждать, когда все уляжется.
Но вернуться было не суждено. Ничего не улеглось.
Дмитрий Павлович помнил, как Феликс, повелением императрицы не выпущенный в Крым, переехал к нему, помнил прощание с ним перед ссылкой на персидскую границу, вести о революции и расстреле. Он помнил свадьбу, рождение сына и развод. Так отчетливо помнил, будто все это случилось вчера.
Какой-то магической силой обладал этот замок. В нем особенно рьяно былое проникало в рассудок великого князя, оставляя его то раздавленным, то счастливым.