В пору летних каникул нас в городе оставалось трое, я, Никитка и Ванька. Мы никогда никуда не уезжали на лето. От нас все открещивались. "Эти своей смертью не помрут, - так про нас говорили".
У меня были очень слабые кости, и я часто ходил в гипсе. Врач пугал маму, что если я еще хоть раз сломаю правую руку, то кости на ней уже не срастутся, потому что там и так нет живого места, и я останусь калекой. В эти дни мы много с мамой плакали, ничто, ни одна радость в мире не сближали нас так сильно, как мои сломанные ноги и руки. Я обещал ей, что впредь буду осторожен, в противном случае она не купит мне велосипед на День рождения. Велосипед она мне так и не купила. Я обладал патологической, почти феноменальной способностью спотыкаться на ровном месте, падать во все незакрытые люки, выкопанные ямы и прочие отверстия, оставленные без присмотра халатными работниками коммунальных служб. Меня знали в лицо в администрации нашего района, благодаря моей милой матери, которая засыпала их жалобами и судебными исками. Меня ненавидели, вместо жалости, какую всякий взрослый испытывает к больному ребенку, припадающему на правую ногу, передвигающемуся на костылях, меня проклинали. И я должен был винить в этом свою мать, которая выставляла меня посмешищем, но я ее любил. "У тебя плохая координация движения, ты трудно ориентируешься в пространстве, не чувствуешь своего веса, - успокаивал меня Никитка, добрый милый Никитка, - я слышал в доме культуры есть какие-то курсы восточных единоборств". Они действительно там были, но я украдкой закрыл уши, и ни за что не посмел бы сказать об этом матери, у нас едва хватало денег на еду.
Никитка хорошо бегал, но ему все же приходилось тяжелее меня, он был слеп, как крот. Для него делали специальные очки с толстыми уродливыми оправами и такими же линзами, отчего глаза его казались мультяшными. Однако сколько в них было глубины, благодарю тебя дорогой мой друг, я понял, что все пространно, все пусто вокруг, но внутри, за этими толстыми линзами, за этими мультяшными хрусталиками глаз есть что-то невероятное, то, что есть больше чем человек, то чего мы сами о себе не знаем. Я никогда не смеялся, глядя ему в глаза, потому что я видел внутри него и то, что я видел, поражало меня. Он был страстно влюблен в Антарктиду, он жил мыслями о ней и не Тихий океан, шаткий и душный, владел его мечтами, а холодная ледяная красавица. "Там 90% всей пресной воды Земли, под этими вековыми льдами, истинная история нашей планеты, кладбище наших предков". Мечтой его было попасть на антарктическую станцию, и он попал бы туда, я в это верю, если бы все это не были мечты, вместе с которыми он терял зрение, потому как врачам все труднее и труднее было делать ему линзы. "Я не боюсь быть слепым, сейчас столько всего придумано, - храбрился он, но я был бы плохим другом, если бы не знал, что он боится, боится, потому что все что придумано слишком дорого и в Европе".
Ванька страдал аллергией. Врачи долго разводили руками и не могли установить причину аллергических реакций, но нам с Никиткой все было ясно. Он был из среднего класса семьи, то есть у него были мама, папа и карманные деньги, которыми он никогда с нами не делился. У него недоставало силы воли, он тратил все до копейки на апельсиновые фрэши с трубочками, аскорбиновую кислоту и лимонные карамельки, от которых его лицо раздувалось, а сыпь под глазами жгла и чесалась. Из нас троих у него было больше всего перспектив и возможностей. Он неплохо учился, обладал хорошей памятью, отец откладывал ему деньги на учебу в каком-то столичном техникуме, в друзьях его ходили мальчишки, которые нас за людей не считали. Признаться, с нами дружил он только в летние каникулы, когда его приятели разъезжались кто куда, а после стыдился. Но мы его любили. Для нас он был небожителем, олимпийцем, мы во всем с ним советовались и глядели на него снизу вверх, отчего он жутко робел.
Каждое лето с нами непременно что-то случалось. Но этим летом произошло нечто особенное. Мы гуляли в нашем местном бору, который славился пещерами, одними из самых старых на земле, так утверждал Никитка, но из-за плохого финансирования ими не интересовались. Внимание наше привлекла на первый взгляд ничем не примечательная впадина, из которой струился свет. Это был вход в пещеру, очень узкий и рыхлый, что, разумеется, нас не остановило. Один за другим мы нырнули в нее и кубарем свалились с приличной высоты, благо, что откос был ребристым, и по нему с легкостью можно было вскарабкаться обратно наверх. Во мне что-то хрустнуло, я похолодел, прислушиваясь к своим ощущениям, и долго стоял как вкопанный, боясь пошевелиться, в то время, как ребята изучали представшее перед ними малоинтересное карстовое наслоение, похожее на келью отшельника. Никитка, правда, от увиденного обомлел и восторженно окрестил нашу находку "пастью дракона", сходство, смею заметить отдаленное, впрочем, в пасти дракона я никогда не бывал. В глубине пещеры был лаз, куда мы так же бесстрашно втиснулись и из знойного жаркого лета попали прямо в царство зимы. Дном этой пещеры было самое настоящее ледниковое озеро, а сверху на нас угрожающе смотрели огромные ледяные глыбы.
Больше ничего в этой пещере не было, но мы часто приходили туда, нас что-то манило, влекло, прежде всего, конечно же, рассказы Никитки, который по каким-то насечкам на стенах, всякий раз волновал нас: "это старина, это древность". Эта пещера без преувеличения стала нашей обителью, мы прятались в ней от окружающего мира, который и без того был к нам жесток, а в будущем и вовсе не сулил ничего хорошего. И вот однажды, Ванька заметил во льду какие-то очертания. Мы принялась колоть лед, растапливали его принесенным в термосе горячим чаем, то, что мы увидели, тронуло нас до глубины души. Это было какое-то призрачное мифическое существо, совершенное, поражающее тончайшими линиями носа и подбородка, невозможной узостью скул, огромными месмеризующими глазами с длинными пушистыми ресницами, оно бездушно мертво смотрело на нас из-подо льда.
Никитка не мог на нее надышаться, он называл ее принцессой эльфов и даже представить себе не мог, чтобы какая-нибудь земная девчонка сравнилась, уподобилась этой несравненной красоте. Но мы с Ванькой смотрели на нее другими глазами, особенно по вечерам, когда на улице начинало тускнеть, и в пещере без фонаря видно было только ее люминесцирующую кожу, и она словно была в каждой стене, в каждом углу, над нами, повсюду.
Она была инопланетным существом, злым и уродливым, вполне возможно женским, если такое возможно, потому как очень похожа была она на земную девушку. Много веков назад она замерзла, и нашла свой покой под тектонической плитой, и свет от ее угасшего бездыханного тела до сих пор источал какой-то яд, который отравлял все вокруг. Древнее зло, однажды стертое, смытое с лица земли, смотрело на нас, будто бы даже в смерти, небытии способно было оно мыслить и наблюдать.
Она до сих пор лежит там, о ней никто кроме нас не знает.