|
|
||
Приехала почта. Солдаты бросились выгружать коробки. Тот, что был за главного, вбежал в дом и не выходил больше часа. Водитель вылез из машины, закурил и с любопытством посматривал на господский дом. Но не успел он и двух затяжек сделать, как резвый молодой офицер ловко сбежал по ступеням вниз и поспешил к машине, очевидно, что-то забыв. Рядовой перекинулся с ним парой слов и бросил окурок на землю, растерев его сапогом, открывая водительскую дверь. Офицер в то время, скрывшись по пояс в салоне и представ перед спрятавшимся в кустах Ванькой пятой точкой, отыскивал сумку с письмами, которая упала на пол и закатилась от дорожной тряски под сиденье. "Ну, немчура! - усмехнулся Ванька и на его сером лице, слившимся со всем, что было кругом, а кругом все было серо, были видны только белые белки больших, казавшихся серыми, но бывшими голубыми, глаз. - Пора!". Ванька выстрелил в водителя, ибо тот влезал в автомобиль, руку по привычке держа на кобуре и грозился совсем скрыться в салоне, оказавшись под надёжным прикрытием. Пуля попала в лоб, меткость у Ваньки была отменная, какое бы оружие ни было у него в руках, как-никак снайпер. Водитель шмякнулся об землю замертво. Офицер с сумкой в руках высунулся из автомобиля и вытянулся во весь рост, оглядываясь по сторонам, мол, что случилось. "Эх, немецкая офицерня, - усмехнулся Ваня, - забыли, что на войне олухи. На получай пулю в висок за то тебе". Откуда ни возьмись хлынули немцы и начали беспорядочную стрельбу. Антон Николаевич со своей стороны всех ножиком по-тихому, словно спать, уложил, а Денис все что-то с проволокой возился. Взыграло в Ваньке любопытство, выпала из рук офицера та самая злосчастная сумка, а в ней мог, и ножичек перочинный заваляться и плитка шоколада для радистки Катьки. Дополз, схватил, через плечо повесил, пули мимо так и жужжат, как пчелы, а Денис всё возится. В доме тоже переполох, выбито окно и рука с пистолетом отстреливается, бестолковщина творится жуткая. А тут ещё машина подкатывает к самому крыльцу. Ванька притаился и наблюдал, одним глазом замечая, как Антон Николаевич с другой стороны к самому дому подошёл, опасно-то как, задушил немца и припал к земле, видать с проволокой что-то. Ванька взял угол и один за другим немцев валил, не подпуская к командиру. В то время как из подъехавшей машины врассыпную кинулись двое немцев и попали под Ванькин огонь, плашмя на землю легли. И девушка показалась, дверцу открыла, сапог кожаный новый блестящий длинный по колено на землю опустила и сразу не глядя на Ваньку, даже не подозревая, где он, а может и знавшая точно, уразумела, что на мушке у него. Не двигалась. Глаз её зыркнул на винтовку, далековато. Бесстрашная однако. Эх, засмотрелся Ваня, Антон Николаевич с Денисом уже соединился, взорвётся сейчас всё к черту. Взвёл курок, прицелился. "Прощай немецкая подстилка! - оскалился он, а руки дрожат, обещал себе, что в женщин и детей стрелять не будет никогда. - Черт с тобой, живи, коли выживешь". Из укрытия неожиданно вышел капитан с поднятыми руками. Ванька тут же взял новую цель, сам капитан у него на крючке, уж этого-то ни за что не отпустит. Заревом, буйством красных, оранжевых, жёлтых красок взметнулось огромное пламя, словно лопнула бочка, дом надул щёки и плюнул в небо, всё что осталось от него, лишь пыль и ветер. Доски, щепки, осколки разлетелись в разные стороны, но капитан в белой рубашке с закатанными рукавами даже не дёрнулся, его будто бы совсем не волновал огнедышащий дракон у него за спиной и русский снайпер, держащий его на прицеле. - Не стреляйте, - крикнула девушка по-русски, - не стреляйте. Но Ванька уже выпустил пулю под правую грудь капитана, снова заряжал, прицеливался, чтоб уж наверняка убить. "Что за дурёха! - облизнулся Ваня, увидав, как новые кожаные сапоги легко опустились на землю, и показалась девушка в мотоциклетной куртке, с длинной толстой косой чуть ниже плеч. - Красавица!". Лихо в три прыжка она добежала до капитана, который упал на колени, держась за рану и шмякнувшись перед ним в самую грязь в таких-то сапогах, обняла его. Пуля прошла ему в спину и раз и навсегда оборвала его связь с этим миром. - Аня ты всё-таки приехала, - изо рта его пошла кровь, - мать моя будет плакать... И с выражением внезапно возникшего безразличия и к ней и к матери, безвольно, бездушно повис на её окровавленных руках. Ненависть отразилась на её лице, она молниеносно, сжав в руке пистолет, выстрелила в сторону Ваньки, сильно ранив ему плечо. Пуля, пущенная с этакой злобой, глубоко вошла и заживала долго, мучительно и Ванька месяц пролежал в медсанбате, и был между жизнью и смертью. А потом было множество бумажной волокиты, из-за которой Ваньку, Дениса и Антона Николаевича разделили. Ни слову, написанному в объяснительных их записках, никто не поверил. В особенности поражал рассказ Ваньки, который склонный к письму поведал и о взрыве дома и об убийстве множества немцев, среди которых был и капитан их, и про девушку, что капитана этого пыталась собой загородить и что именно она, а не шальная пуля задела ему плечо. В деревянную низенькую избу, словно только что срубленную, в которой временно стоял Ваня, выписанный после ранения из госпиталя, вошёл командир дивизии, полковник Волков, чуть пригнувшись из-за своего высокого роста, с папкой под мышкой. Он исподлобья взглянул на мальчишку отроду которому было не больше восемнадцати лет, а выглядел он и того младше. Среднего роста, худой, что смерть, с белокурыми средней длины волосами юноша. Ванька вытянулся по стойке смирно, шлепнул сапогами по ещё упругому и глухо отзывающемуся полу и отдал честь. Полковник сел за стол, который был чуть ли не единственным предметом обихода и жестом указал лейтенанту сесть напротив него. Из папки полковник достал три листа со знакомым Ивану, его же собственным почерком, и положил их на середину стола, всё также взглядывая на него исподлобья. - Подтверждаете, лейтенант Белоруков, что здесь написано? - строго спросил он. - Да, подтверждаю, - ответил Ванька. - Зачем же вы погром устроили, вертеп (вертеп он произнес с особенным каким-то смыслом, словно повторяя за кем-то и прислушиваясь, как оно звучало из его уст, именно так высшее руководство, обозначило проваленную операцию)? - на сей раз, мягко спросил Волков, и складка на его лбу разгладилась. - Своевольничали. Ваня потёр плечо, которое все еще ныло, где-то в кости, как нельзя лучше ответом этим давая понять полковнику, что вертеп этот чуть не обернулся для него и для его товарищей похоронками родным. - Храбрость ваша не знает пределов, не раз убеждался в этом, - сказал полковник, не всё же бранить, пусть генералы, которым легко судить, бранят их. - Но храбрости мало, её одной маловато будет. Тщеславие это, а не какая не храбрость. Четко следовать поставленной задаче, заранее планируя каждый ход свой, не мусорить, не шуметь и следа после себя не оставив, уйти целым и невредимым и товарищей своих за собой увести, вот что от вас в первую очередь требуется. < - А она что же? - задумчиво спросил Волков. Ванька потер затылок. - Девка та, что ли? - Она. - Баба тама осталась. - Эх, Ваня, Ваня, не баба, а женщина, - укоризненно заметил Волков. - Дело у меня для вас есть, найти ее. Дело оказалось не из легких, опасных для жизни, но такое про которое говорят холостое, то есть пустое, напрасное. И Ванька даже стал по-другому смотреть на Волкова, который сделался каким-то меланхоличным, поэтическим, часто выражался афоризмами и много философствовал, что безусловно всегда в нем водилось из-за учительского его прошлого, но за все время знакомства его с ним редко в нем проявлялось. Раздражение, какое вызывал в нем полковник передавалось и Антону Николаевичу и они часто переглядывались между собой, солидарные в своем неудовольствии настроением начальства. А тут еще как-то утром вместо Дениса кудрявого парнишки двадцати лет, бессменного боевого товарища, с которым срослись, сработались и он и Антон Николаевич, прислали другого. Молчаливого, невысокого роста, с волчьим взглядом старшего лейтенанта. Ни Ванька, ни Антон Николаевич руки ему не протянули, да и он чертяка знал, что никто руки ему не протянет, и своей не протянул, не из простых оказался, а только слегка наклонил голову в приветствии и странно улыбнулся, вроде бы и не злобно, но и не с добром, мол "вы обо мне что хотите думайте, но никогда не додумаетесь, что я есть такое". Никитой звали его. Несмотря на всеобщую ненависть, которая еще больше разгорелась в Антоне Николаевиче и Ваньке, известием о гибели Дениса, он чувствовал себя превосходно. Все ему удавалось: и быстрее всех преодолеть дистанцию с препятствиями, и дальше всех кинуть гранату, и обезвредить бомбу, казалось не прилагая никаких усилий, с неизменной ухмылкой на пухлых губах, всегда поджатых, отчего они казались тонкими и кривыми, но на самом деле были самые что ни на есть пухлые девические губы. Он был ужасно гордым, таким что одной гордостью своей мог горы свернуть, вот такая в нем была гордость, но все же гордость эта самая была злейшим его врагом. Обладал он и хорошими манерами, в особенности это проявлялось в отношении с женщинами, перед которыми он не робел, а напротив вел с ними себя необходимо и почтительно, и развязно, даже прослыл сердцеедом, но ни к кому любовью не воспылал. - То же мне петух выискался, - сказал как-то ему Ванька, - манеры то, манеры, а уважения нет. Как спать так первый, а как своею назвать, так нехороша она для тебя видите ли. А коли у нее выбора не было, школу не успела закончить, война, всю семью немцы убили, дезертиры изнасиловали, надругались, среди мужиков живет, обстирывает, обкармливает, а завтра и убить могут. Никита только таинственно ухмылялся, то ли обижался, то ли и дела ему никакого не было, что там горячился Ванька. И как спрашивается с таким на задание идти, убьют не жалко, однако и он никого жалеть не будет. А задание сущее болото, девку из немецкого плена освободить, доставить в целости и сохранности, вопросов лишних не задавать, хранить тайну. - Темнит он что-то, - проговорил Антон Николаевич, - специально нас на смерть посылает, сверху приказ дан был. Антон Николаевич сорока лет мужчина, невысокий крепкого телосложения, русый и головой и бровями и усами, склонен всегда был преувеличивать значимость собственной персоны и своего отряда, ему во всем мерещился подвох и гибель для себя и для ребят своих, но никогда он не боялся и уж тем более не отказывался, хоть и мог в виду многочисленных ранений. Его словно подогревала мысль, что ими рисковали, их заставляли идти на смерть, их убивали, что если бы вдруг это оказалось неправдой, он бы непременно придумал все это сам, как впрочем многое он и придумывал. -Губят, чувствую, ей богу губят, - с самым серьезным видом говорил Антон Николаевич. Ванька проглотил, комом вставшую в горле, слюну, а Никита еще сильнее сжал, подернутые ухмылкой губы. - Что ж губят, так губят, - тон Антона Николаевича из нервического внезапно стал твердым, - поглядим что за баба ихняя, из-за которой нас троих мужиков на верную смерть посылают. Ванька тут же представил лицо этой самой ихней бабы, как выразился Антон Николаевич, подразумевая немецкой, ибо он единственный кто его помнил. Заныло плечо. Ему собственно и предстояло ее опознать. - Вернемся, - взревел Антон Николаевич, - назло вернемся и бабу эту сюда живую или мертвую приволочем. Ванька весь вытянулся и заулыбался во весь рот. - Верно, люблю я этот ваш настрой капитан, - сказал Ваня и вприпрыжку за Антоном Николаевичем вон. Рано утром Волков последние инструкции отдавал и тишина и осторожность с которой он это делал, злила Антона Николаевича и лицо его все то утро так и говорило: "под твою дудку пляшем". Ваня, несмотря на предосторожность Антона Николаевича, Волкову верил и во всем на него полагался, не раз предусмотренная им маленькая деталь, совершенно упущенная высшим начальством, сущая мелочь спасала им жизнь, а уж сколько раз он в разные концы фронта сам лично приезжал за ними, когда они без документов, под арестом, разделенные, порой при смерти, в бараках ожидали приговора и не счесть. Верный себе Волков вдавался в детали, обращал внимание преимущественно на мелочи, избегая при этом говорить о цели, о которой если и заходила речь, то в каком-то второстепенном неодушевленном смысле и всем ясно было, что оттого оно так, что источник информации был крайне ненадежен. От поляка стало известно, что партизаны в лесу наткнулись на какую-то девку, строго исключалось, чтобы она наткнулась на них, однако она от них утекла, но оказалась в плену у немцев, хоть по мнению тех же партизан была немкой и предположительное место ее нахождения значилось в оккупированной местности, кишащей фрицами, куда собственно и предстояло отправиться отряду Антона Николаевича. - Что если она и не там? - мрачно спросил Антон Николаевич. - Да и не она вовсе, али мертва давно? - Западня какая-то, немцы свою же в плен взяли?! - усомнился Ваня. - Субординация, бюрократия, - перечислил Волков, - вспомните сколько раз вы у своих в немецких шпионах хаживали. Жива она и думается мне, что убить ее не так-то просто ни своим, ни чужим. Она вам плеч не оттянет, будьте покойны Антон Николаевич. "Как же", ответил взгляд Антона Николаевича, "еще как оттянет". - Да разве ж можно этим полякам, этим гнидам доверять! - не выдержал Антон Николаевич, вскипело в нем. - Они сколько живут, все на нас зуб точат и перед Наполеоном на четвереньках ползали, и перед Гитлером, опосля и еще перед кем-нибудь ползать будут, такая у них ненависть на нас, одной крови мы с ними, а они все на немцев, французов и англичан равняются. - Люди они все одинаковые, - сказал полковник, - и хорошие, и плохие есть, это закон природы, а вот кто и когда на пути попадется хороший или плохой, это уже судьба. В желудках ни росинки маковой, в голове туман, а в душе, что и над желудком и над головой властвует ни остервенелости, ни злости, ни ненависти, от которых бесстрашие просыпается, сумасшествие, броня какая-то, словом беззащитных, почти голых, выбросил Ваньку, Никиту и Антона Николаевича Ли-2 в густой лесополосе. Наладили компасы, раскрыли карту, пешком топать и топать, а Антон Николаевич приказал недалеко от места высадки устроить лагерь, отдохнуть, неслыханное нарушение устава. Как-никак немцы засечь могли, вскоре появятся. - Куда торопиться-то, - весело проговорил Антон Николаевич, зажав в губах длинную травину, - пущай роса высохнет, неохота ноги мочить, вон топать-то сколько. А сам на Никиту исподтишка поглядывает, не испугался ли. - Поспите ребятки, - убаюкивающе пропел Антон Николаевич, - я посмотрю. Никита мигом устроился под ельником, завалился на бок, свернулся калачиком и кажется задремал, в то время как Ванька был на чеку и все к винтовке прикладывался, смотрел в прицел. - Спи Ваня, спи. - Да высплюсь еще, - отмахнулся Ванька, - успею. - Самый сон в твоем возрасте, потом ведь бессонница одолеет или сны замучают, хоть на стенку лезь. Не найдут нас Ваня, не найдут, откуда немцам этим про нашу натуру известно, они поди уже маршрут выложили предположительного нашего движения, засаду строят, потому и идти нам рано. Дело дрянь, придется обходить стороной, не останавливаясь, можно ведь и под пулю мужика, который свою семью в болота вывел, угодить и партизанам дорогу перейти. - Успеем управиться-то? - спросил Ваня, зевнув. - Не прилетит самолет за нами, Ваня, - ответил Антон Николаевич, - я это тебе наверняка говорю, оттого и торопиться не будем. Сердце Вани ухнуло и он уснул, да так жадно, что насилу разбудили его. В мирное время в лес глубоко не пойдешь, страшно, все по краям, да по краям по ягоды и грибы. Колдовская сила в лесу заключена испокон веку на Руси считалось, там и ведьмы, и лешие живут и реки с живой и мертвой водой, и звери дикие и беспощадные. Треск повсюду стоит, земля под ногами проваливается и ягоды, и грибы ядовитые. Но есть там и целые поляны съедобных грибов нетронутых червяком, хоть косой коси, и овражки рябые от ягод земляники, и кусты малины, и реки, и озера с карпами, лещами, щуками и голубымии раками, и мед дикий. Кому лес ужасен, да только не голодному, босому мужику, который с Киевской Руси спину гнет на феодала, кормилец он и заступник. Какой барин на охоту пойдет без мужика-провожатого. Какая баба без соленых грибов и капусты с клюквой. Вот и в войну он все тому же мужику и птенцам его сдобит, где ветку нагнет, что откуда ни смотри, не видать, где топь болотистую подморозит, чтоб ногой не провалиться и лешему велит кругами не водить. Антон Николаевич с детства к лесу приучен был, он и костры всегда особо тщательно тушил, и если зайца какого убил, чтоб голод утолить, все потроха его в землю зарывал, что-то приговаривая. А как-то обнаружили они яму и в ней два медвежонка друг на друга наступают, ревут, а вокруг все беспорядочно уставлено капканами, это немцы тропу проложили, охоту устроили на медведицу. Мимо пройти б, да только Антон Николаевич капканы переставил, медвежат вытащил, в засаде велел устроиться. Трое немцев попались тогда, все в капканы и угодили, взвыли от боли, винтовки побросали. Ванька на мушки всех взял, курок взвел, а Антон Николаевич ехидно улыбнулся и дуло винтовки ладонью прикрыл. Немцы в полуобморочном состоянии, один попытался ногу из капкана освободить, да свалился без чувств. Тут-то Антон Николаевич, Ванька и покойный Денис винтовки их собрали, себе на плечи запрокинули и откуда горе-охотники появились, со всех ног за капитаном пустились. А в след им рев чудовищный и отчаянный крик, это медведица на задних лапах ростом в два человека весом четыреста килограммов фрицев терзала. К утру достигли деревни, прижатой к самому лесу. Маленькой в десять домов, с деревоперерабатывающим заводиком. Немцы уже сновали туда-сюда, мылись, чистились, завтракали и так целый день. Ванька и Никита ретировались в убежище ужинать, впервые за весь день. Антон Николаевич наблюдать остался, без аппетита пережевывая бутерброд с салом. Хоть бы одного пленного провели, хоть бы один факт насилия. Все тихо, мирно, народ сыт и весел. Стемнело. В доме, в котором размещался немецкий штаб, погасли огни. И Антона Николаевича потянуло ко сну, он тщетно боролся с зевотой. Во время очередного зевка свет в доме зажегся, и Антон Николаевич разом расхотел спать, будто бы уже и выспался вовсе. Отворилась дверь, по ступеням выбежал какой-то юноша, уступая дорогу выше себя званием мужчине. Тот в свою очередь величественно спустился вниз и проследовал за мальчишкой в сарай, где также загорелся свет. "По нужде, что ли? - предположил Антон Николаевич". По нужде продлилось около получаса, после чего мужчина внезапно выскочил из сарая взбешенный, за ним вышел почти совсем еще мальчишка, подал ему сигареты, помог закурить и ушел в дом. Выкурив одну сигарету, он принялся за вторую, расхаживая перед домом взад и вперед, иногда многозначительно поглядывая на сарай, взялся было за третью, но только пригубил ее и бросил на землю. На этом ночные похождения закончились. Второй день был длинным, похожим на предыдущий, за исключением некоторых мелких деталей. В таинственный сарай утром и в обед приносили еду, вечером, ближе к ночи туда снова наведывался важный немецкий офицер с какой-то коробкой в руках. - Конфеты, - сказал Никита. Ванька тут же оспорил, хоть и тоже склонялся к конфетам. Антон Николаевич оживился. - Значит баба, - присвистнул он и потрепал по голове Никиту. - Пора отсюда ноги делать. Ох, скорей бы в баньке попариться, да борща похлебать. Однако охрану заветного сарая усилили. Важный офицер всю ночь не ложился, ходил взад и вперед во дворе, выкурив несколько пачек сигарет, ждал кого-то. Утром, когда только появилась краюха солнца, к так называемому штабу подкатил запотевший "опель", из которого выползли неуклюже и тяжело несколько гестаповцев. До обеда гостей почивали, мыли в бане, показывали местность, а вечером началась самая настоящая пьянка, продолжавшаяся до утра. После чего гестаповцев не видели и не слышали, они продрыхли до вечера и под завесой темноты вывезены были водителем очевидно до места своей службы. - Скоро неделя будет, как торчим здесь, а толку никакого, - хмыкнул Ванька. - Перестрелять их всех к чертям, сможем ведь. Терпение Ваньки лопалось, как мыльный пузырь, он часто взводил курок, грозясь выстрелить, да и Никитка часто сжимал кулаки и рвался до заветного сарая, то ли геройствовал, то ли домой хотел. Как вдруг на дороге показалась небольшая колонна пленных русских солдат, конвоируемая немцами. Русских расставили в два рядка, босых, некоторых были и вовсе без рубах. Ванька поежился. - Стыдоба-то какая, - крякнул он, сильно вдавив правый глаз в прицел винтовки, - и чего их выставили иродов. - Стрелять будут, - со злостью в голосе проговорил Антон Николаевич, - не ироды они, а сынки чьи-то, братки, солдатики. Важный офицер, подтянутый, гладко выбритый и плотно позавтракавший, прохаживался среди пленных. Затем он приказал вывести из сарая пленницу и поставить ее в строй. Это со слов Никитки стало понятно. - Плохо дело, - покраснел Антон Николаевич, - вот и стрелять придется. Пленницу вывел тот самый мальчишка. Руки за спиной, коса толстая черная ниже плеч растрепавшаяся, сама бледная, худенькая, почти ребенок. - На немку не похожа она, - засомневался Антон Николаевич, - та ли? - Та самая, - подтвердил Ваня, - я ее по волосам, да сапогам запомнил. Знатные у нее сапоги, дорогие. Не из простых она, а вон как они с нею обращаются. Немец их самый главный все что-то говорит, и с девки глаз не спускает. Никита знай только и успевает, что переводить. Первый ряд расстреляли, а ее не тронули. Она только губы сильнее поджала. - Пора, - прошептал Ваня. - Погоди чуть-чуть, - остановил его Антон Николаевич, - убивать ее не входит в его планы, вон он какую игру с ней затеял, а она не из плаксивых, не из бабской породы, держится-то как. Оставшимся раздали ножи, и девке сунули. - Кто живой останется, тому объявляется свобода, - перевел Никита. - Изверги проклятые, - прорычал Антон Николаевич. Она нож в руке сжала, а сама назад попятилась за образовавшийся круг. Немецкий солдат ткнул ее ружьем в спину, подталкивая обратно, под общий хохот. Мужики меж тем между собой уже схватились. Один из них самый крепкий и рослый уже двоих положил. Нож окровавленный о рубаху вытер и подло вонзил его в спину солдатика хилого, ворочающегося несмело с другим таким же горемыкой. И на Аню глазом зырк. Ухмыльнулся беззубым ртом, развел руки и к ней бросился. Любая другая баба упала бы на землю, руками лицо закрыла, закричала бы, а она, когда он добежал до нее, какие-то манипуляции произвела, выгнулась, ножом ему по горлу плеснула, недавно будучи перед ним, за спиной у него образовалась и нож ему по самую рукоять в спину вонзила, ногой прижав его к земле. За спиной ее второй на нее кинулся, а ножа-то в руках нет. Так она, и глазом не моргнув, руку со скоростью молнии вперед вытянула, напрягла и в глаз не хуже ножа противнику вонзила, он весь и вытек без остатка, как не пытался несчастный закрыть зияющую дырку рукой. - Пора, - как будто из какого-то плена вырвался Антон Николаевич, - прикрой нас Ваня. С третьим она тоже лихо расправилась, но из рук не выпускала, прикрывалась им, немцы, почувствовав угрозу, в нее целились. Послышались пули, как будто кто-то натягивал струны. Навзничь упал главный их офицер, потом второй, третий, потом и мальчишка и ее растерянную подхватил кто-то и потащил в лес. - Переведи ей, что ли кто мы такие, да лишнего не болтай, - сказал Антон Николаевич Никите. Лесная полянка вся озарилась солнечным светом и шумно, как на базаре. Еще утром страх, смерть и небо без просветов, затянуто наглухо покрывалом серых немытых туч. А здесь мир и покой, дурника, от которой сладость во рту и синий язык. Помнится в народе говорят, что от нее болит голова, вот и зовут ее то дурникой, то пьяникой, а на самом деле голубика она. Голубушка избрала себе в спутники ядовитого соседа, с багульником часто растет она, а он тот еще обманщик. Антон Николаевич устроился на мохнатом трухлявом пеньке и демонстративно отвернулся от пленницы, уж больна она ему не понравилась. Ванька тоже выказывал всяческое равнодушие, и даже презрение и избегал на нее смотреть. Только Никитка любопытно на нее поглядывал и все ждал, когда же Антон Николаевич даст добро поговорить с ней или она сама, словом обмолвится с ними. Но она молчала, устроившись в поле их зрения, не пытаясь бежать, и равнодушно взирала на них, как казалось Ваньке и Антону Николаевичу, свысока, то есть надменно. Один Никита понимал, что не до них ей сейчас. На руках ее кровь, оттого и не замечает она ничего вокруг, только на руки свои и смотрит, что никак не может вспомнить, какими они были, когда на них не было крови, чужой крови. - Не бойся нас, мы тебе не причиним вреда, - сказал Никитка на хорошем немецком. Антон Николаевич отбросил в сторону, разжеванную длинную травину, и прислушался. - Нам придется идти пешком, - сказал Никита, - возможно, очень долго идти. Аня не отвечала. Она равнодушно смотрела на Никиту, как будто откуда-то издалека и ничем, ничем не выдавала своего страха. - У нас мало еды, - продолжал Никита, - и воды, нам придется заходить в деревни. - Эй, лишнего сказал не болтать, - занервничал Антон Николаевич и вскочил с насиженного места, - заверещал-то как, тьфу, противно слушать, хватит с нее. После обеда, пополнившийся отряд двинулся на восток. К ночи они добрались до шоссе, по которому без конца сновали машины, переполненные немцами. Чтобы добраться до следующего леса, нужно было перейти шоссе и преодолеть огромную равнину, находясь в поле видимости, проезжавших машин, либо поменять направление, то есть потерять в пути много дней. - Прямо пойдем, - твердо сказал Антон Николаевич. - Мины, - напомнил Ванька. - Это мы и проверим, - усмехнулся командир. - Я первый пойду, у меня только одна жалость, что не повоюю, Никита бабу поведет, а ты на хвосте прикроешь нас. Двинулись в путь, перебежали шоссе. Антон Николаевич махнул рукой, и Никита сразу на землю плюхнулся, Анна за ним. Командир был отличный специалист по противопехотной технике, любую проволочку мог вдали разглядеть, а уж на мины у него и вовсе нюх был необыкновенный. Учили, учили его уму разуму, новым современным методам распознавания мин и их разминирования, а он ворон считал. "Наука эта не хитрая, - отвечал он, - но научиться ей нельзя. Немного знаний, а все остальное на одном хладнокровии и везении держится. Знал я много ученых, а как минное поле увидят, так в кусты. Был однако на моей памяти один, который целый час над миной корпел, все начальство вышло на него смотреть, а он как над учебником склонился и вертит и крутит и что-то приговаривает, а она взяла и взорвалась, не выдержала такого нахальства, начальники и те сказали: ну и дурак же, Леня!". Антон Николаевич подбрасывал в воздух камни и к земле ухом прикладывался, слушал. Никита и Аня за ним ползком подтягивались. Все чаще и чаще Антон Николаевич стал подбрасывать камешки и прислушиваться, и без того медленное движение их прекратилось. Дождались Ваньку. А затем самое трудное началось, мины одна за другой на пути попадались. Всю ночь ползли и утро прихватили, а когда выползли, ни на одном лица не было. Позавтракали. Аня от еды и воды отказалась, но когда они мимо речки проходили, не выдержала. - Антон Николаевич, - потянулся Никитка, - умыться бы надо. Аня украдкой улыбнулась. - Подговорила, чертовка. Ладно, я их натуру знаю, - смягчился Антон Николаевич. Ванька и Никитка побросали винтовки и наперегонки, раздеваясь на бегу, побежали к речке. Антон Николаевич на пригорке устроился, начинил самокрутку табаком и затянулся. В их-то годы и сам бы побежал, да нынче в воду лезть не хотелось. "А винтовки зря бросили, вдруг немцы покажутся. Баба-то не убежала бы. Тоже мне разведчики, - думал про себя Антон Николаевич". Анна с другого бережка зашла, укрытого в кустах, бесшумно так, не то что Ванька и Никитка, брызги летели в разные стороны. Накупались, окружили командира, а летнее солнце меж тем принялось жечь их белые юношеские спины. - Утонула что ль? - ехидно спросил Ваня. - Ну, если только убежала, перед Волковым сами отчитываться будете! А она за спиной у них показалась, словно в воде и не была, только волосы мокрые в косу заплетены, румянец на щеках и глаза живые. - Светло, видимость хорошая, надо бы ночами идти, - смотря в небо, будто бы оттуда пришло ему это решение, задумчиво, проговорил Антон Николаевич. - Самое тяжелое границу с Польшей перейти, - сказал Никита, - надо бы с нашими связаться. - У нас ни одного документа в кармане, на немецком только ты, да она говорите, а лица то у нас какие, хороши же мы будем. Из леса выйдем смерть нам. И в этот самый момент, в подтверждение брошенных Антоном Николаевичем слов, выйдя из высокой травы, напоролись они на маленький отряд немцев из шести человек. Те сразу вскинули автоматы и на них направили. Антон Николаевич, Никита и Ваня страха никакого не почувствовали и тоже выставили вперед винтовки. И надо сказать, что уступающие численностью, трое, бабу они даже в расчет не принимали, против шестерых, выглядели они значительно страшнее. Беспорядочная перестрелка, в которой и одна и вторая сторона не досчитается своих, явно никого не устраивала и те и другие медлили. Как вдруг неожиданно Анэмари рывком вырвалась вперед и на немецком что-то затараторила, тут-то впервые Антон Николаевич и разглядел в ней женскую несдержанность, так противную всякому мужчине и ведь в какой момент, когда жизни их висели на волоске от гибели. - Что она говорит? - почти не раскрывая губ, спросил Антон Николаевич Никиту. - Говорит, что она наша, то есть их и что мы взяли ее в плен, - перевел Никита. - Пригрели змею на груди, - Антон Николаевич даже в такие минуты оставался верен самому себе и не переставал ворчать. Анна внезапно сделавшаяся в абсолютном отчаянии, какого прежде в ней не замечалось до того осмелела, что совсем перешла на другую сторону, хоть запросто и Антон Николаевич, и Ваня, и тот же Никита могли пустить ей пулю в спину. Немцы недоверчиво осматривали свою соотечественницу и жалость и желание помочь ей, не были столь сильны, как равнодушие, какое всегда проявляется у людей трусливых, когда решается, кому умирать. Но она все же проявляла чудеса женского обаяния и взывала, как могла возможных своих земляков, братьев по благородной арийской крови к своему спасению. Схватка двух сторон свелась к тому, что одна сторона решала принимать ли пленницу в свои ряды, другая же следила, примут ли ее. Аня меж тем нарушила границу, которая разделяла непримиримых врагов и те в свою очередь позволили ей это сделать, а зря уроки ближнего боя с применением смертельных приемов освоила она хорошо: "не дай врагу понять, что ты настроена агрессивна и готовишься нанести удар, мастером ты станешь тогда, когда враг никогда так и не узнает о твоих намерениях", вспомнились ей слова Дзюро Судзуки, он словно воочию предстал перед ней в своем белом кимоно, подвязанном черной лентой и следил за ней. Белокурый немец с голубыми почти белыми глазами, тот, что вел переговоры, во весь рост грохнулся на землю замертво. Никто и понять ничего не успел, как упал и второй костлявый, казалось, что и мышц в нем не было, одежда и та болталась на нем, как на веревке для сушки белья. Третьему Анна срезала голову автоматной очередью и бог разберет, как он вообще выглядел. Четвертого и пятого положил опомнившийся Ванька. Ну а шестого, пятками сверкавшего, подстрелил Антон Николаевич в спину. У него свои счеты были и правило никогда не оставлять живых. Случай был у него, по доброте отпустил фрица, совсем мальчишку, в сынки ему годился, а он до своих добежал. Бой был, взяли Антона Николаевича и еще несколько ребят в плен, а там мальчишка этот с наградой, повышен в звании. Он спасителя своего сразу узнал, покраснел, потупил взгляд, смутился, да так глядя себе под ноги пулю в грудь ему и пустил, только видать рука все же дрогнула, не смертельная рана оказалась, а дружка его лучшего убил. "Да то ж мальчишка совсем был, руки кровью марать не погано ли ему было, - в пьяном угаре вспоминал Антон Николаевич и плакал. - Это я, я дружка своего убил, убил тогда, когда этого гада отпустил". Остановились дожидаться ночи. Аня на сей раз от еды не отказалась и уплетала за обе щеки сало и хлеб, от луковицы, предложенной Ванькой она поморщилась, и помотала головой в знак отказа. - Так ты из Берлина? - спросил Антон Николаевич. - Да, оттуда я, вы здесь воюете, я там, - по-русски ответила Аня. -Ты, стало быть, и Волкова знаешь? - Знаю. - Как там, в Берлине-то? - оживился Ваня. - Как и везде думаю. - А как это везде? - со злостью в голосе, спросил Никита. - Думаю, что и в Москве то же, - спокойно ответила Анна, - разрушенные дома, вдовы, матери убитых сыновей, продуктовые карточки. - Ты и Гитлера видела? - любопытствовал Ваня. - Нет, не видела, разве что рейхсканцелярию. Проговорили до самой ночи о Германии, о Берлине, о том, как там люди живут и какие они эти люди, все равно, что какие-то особенные они, а на деле вышло, что самые обыкновенные Ночью зашли в болота. Куда ни глянь, нигде твердой земли. Повернули обратно, потеряли много часов пути, насилу выбрались. Антон Николаевич тот чертыхался, не переставая, и без конца плевался. Устал он, командир родненький, третью неделю по лесам, не мывши, не спавши, не евши как следует, мотаться. Срывался на всех, крепко матерился и отлучался со словами: "глаза б мои вас не видели". А когда возвращался, смотреть на всех избегал и раздражался, когда другие на него смотрели, все чего-то стыдился и плакал. Но как-то раз вернулся он довольный и изрядно выпивший. Оказывается, наткнулся он на хижину лесника, а тот в свою очередь дорогу ему в глухую деревушку показал, где всего четыре дома. Молодых, правда нет, одни старики, но есть банька и самогон. - Да вы что Антон Николаевич, они же все с немцами сообщаются, а лесники тут сплошные полицаи! - воскликнул Никита. - За отказ подчиняться старшему по званию по прибытии напишите рапорт Никита Станиславович, - буркнул Антон Николаевич и навис над Никитой, - так и лейтенантских погон лишиться можно. В деревню они шли, держась друг друга на расстоянии, было что-то неприятное между ними, разлад. Никита изредка как бы случайно сталкивался с Ванькой плечом и они о чем-то таинственно шептались. О командире, подумала Аня, размышляя хорошо это или плохо, что за спиной его шепчутся. Антон Николаевич изо всех сил делал вид, что не замечает, но Аня слышала, как он про себя сказал: "спелись". И, правда Никита был чересчур расположен к Ване, которого, как успела заметить Аня, он до этого недолюбливал. В деревне их приютила пожилая пара. Старуха затопила баню, наварила картошки в мундире, запекла яблоки, вытащила из-под пола бутылку самогона. Дед в это время на чердак за вениками лазал, да все в бане поддавал, на каменья какую-то душистую траву кидал, дух стоял крепкий. Антон Николаевич, Ваня и Никита насилу вырвались из маленькой избушки в чем мать родила, дым столбом валит, а за ними старик с веником к речке их гонит, куда они неуклюже один за другим прыгнули. - Ирод, - остервенился Антон Николаевич на старика, - кто ж летом так баню топит, сжарить нас хотел ей-богу, вот-вот ожоги проявятся. - Первый дух он всегда такой, - оправдался старик. - Это немцы растаяли бы, так то ж барышни кисельные, а вы мужики к русской бане приученные. Вечером, когда дед с бабкой спать улеглись, Антон Николаевич все за столом сидел и архаровцев своих учил уму разуму. "Сколько за столом, столько и в раю, - ухмылялся он". А потом ни с того, ни с сего, как ударит кулаком по столу. - Эта барыня спасение наше, - так про себя называл Антон Николаевич Аню, - без нее даже лучше не соваться к нашим. Если мы Волкову ее не приведем, всех нас по миру пустят, в худшем случае расстреляют, в лучшем разжалуют и в штрафбат, мол пока красноармейцы с немцами не на жизнь, а на смерть бьются, мы отсиживаемся, разве ж они знают каково нам, эх, что тут говорить. - Антон Николаевич просверлил Никиту злобным взглядом осоловевших красных от выпитого, глаз. В деревне ошивался парнишка лет шестнадцати, с виду босяк, из глупых. На неизвестных косился он с нескрываемым любопытством и заглядывал в самые лица, приметы запоминал. Антон Николаевич сразу его к стенке припер, попросил с главным их встречу ему устроить. Главный Антона Николаевича разочаровал. Высокий тощий детина без конца протягивал командиру сухую мозолистую ладонь и, будучи немногословным только и повторял что: "герои", от этого слова у Антона Николаевича неизменно портилось настроение и сохло во рту. - Вы, стало быть, в тылу были, у самых немцев перед носом, - простосердечно сказал он громким, отдающим эхом голосом, - разбирали железнодорожное полотно, пускали поезда под откос, устраивали диверсии. Мечтательность слышалась в голосе главы партизан, он представлял в своем воображении, как Антон Николаевич минировал мосты, бросал в окна, проходящих поездов бутылки с зажигательной смесью и, падая в кювет, махал рукой своим птенцам, возвещая атаку. Перед ним же стоял плечистый низкорослый мужичонка с овальным лицом без возраста, с щетиной на широких в ямочку щеках, с маленькими серыми глазками, даже с автоматом в руках, самый настоящий крестьянин в лаптях. У него и улыбка масляная, и не спадающий медовый румянец, и зубы жемчужные, ни одного худого, и волосы пшеничные, деревенский он, нынче их днем с огнем не сыщешь. Посмотрел Антон Николаевич на Аню украдкой исподлобья, мол, вот они поезда под откос, вот они взорванные мосты и стыдно ему сделалось. - А баба-то чего при вас? - сгорая все это время от любопытства наклонился детина к Антону Николаевичу и шепнул ему в самое ухо. Антон Николаевич выпрямился, но словом не обмолвился. - Я понимаю, у вас военная тайна, - тут же исправил он неловкое положение. - Поможем мы вам соколикам. Нарядили их в крестьянские одежды и с урожаем подвезли к границе, а оттуда перебросили в Белоруссию. Но и на этом мытарства горе-отряда не закончились. В одной из военных частей, куда они попали, развели их как в добрые старые времена по разным амбарам, взяли рапорты, объяснительные и поставили крест. А на рассвете четвертого дня, их отпустили. Посадили в черную блестящую машину и забыли. - Заждался я вас, - вышел их встречать Волков и каждого обнял. Последняя из машины Анна вышла и впервые за все время растерялась, сжалась вся. Не оправдались ее ожидания, место обетованное вовсе не долгожданная земля, не Родина и полковник не такой, каким она его себе представляла. Волков из-за корпулентной спины Антона Николаевича выглянул и Ане приветливо улыбнулся. - Нашли все-таки, - похлопал он командира по спине. Волкову не терпелось к Ане приступить с расспросами, да устала видно мотаться-то по лесам с мужиками, откровенной не будет, вон какое чужое все в глазах ее, отмалчиваться настроена. - Отдыхайте, - сказал Волков, - спите, ешьте, мойтесь, а потом уж все остальное. Никита и Ванька поплелись в самую дальнюю избу, на которую показал им солдат и вперед них ускакал, чтоб все устроить. Аню увела радистка Катя, как будто не впервой ей было уводить таких как она, а напротив опостылело. - Чтоб я возле нее вас троих не видел, - остановил Антона Николаевича Волков. А затем мягче добавил, - у вас своя работа, у нее своя. Антон Николаевич откозырял и с усмешкой на губах последовал за своими ребятами. - Баня вытоплена, - сухо проговорила Катя, - дверь смотри за собой закрывай, а то выстудишь. - Чего стоишь? - прикрикнула Катя. - Гляди, какая чумазая и лица не видать, уродка или красавица не вижу, ступай, ступай. Вот тебе одежда, шелков и бархата нет, с тебя и этого будет. Я пока стол накрою. - Не понравилось значит, - заключил Волков. Аня была в зеленой рубахе с чужого плеча, чересчур длинной юбке не по росту, но в своих превосходных черных кожаных сапогах до колен. Форма ей была велика, отчего она казалась далекой от войны и ее ужасов. Тогда и запечатлел ее какой-то солдат до войны увлекавшийся фотографией, улыбающуюся, в пилотке, в рубахе, застегнутой до самой верхней пуговицы. Эта фотография у кого только не перебывала и у Волкова, он ее в личное дело поместил, и у Антона Николаевича, и у Ваньки, и у Никиты была, и у радистки Кати и даже в Германии. Вдохновенная была фотография, с нее даже какой-то художник из Парижа нарисовал портрет маслом и он долгое время выставлялся в известных музеях Франции. - Тебе долго нельзя здесь. Вот бумага, ручка, пиши. Сфотографироваться бы надо. Всю ночь она заполняла анкеты, писала объяснительные, отчеты о проделанной работе, а кажется и двух слов не сказала. Волков спрятал бумаги в папку, заложил ее под мышку и, осмотревшись в доме, вышел. - Йозеф Фехнер жив здоров? - поинтересовался Волков. - Более надежного человека я и представить себе не могу, правда, он довольно мрачный, - ответила Аня. - Новая цель - начальник гестапо оберст Юрген Гартнер. Он был провокатором в одном из партизанских отрядов. Ему в лицо известны многие активные члены партизанского движения в Латвии и даже несколько разведчиков, действующих в тылу врага. На него было совершено три дерзких покушения, но ни одно из них не увенчалось успехом, пробиться к нему практически невозможно. Твою охрану и ликвидацию верного слуги адьютанта Карла Грюндлера поручено осуществлять отряду Антона Николаевича Севрягина, они и будут тебя сопровождать. Месяц на подготовку. С утра и до вечера Волков подвергал Ваньку, Никитку, Антона Николаевича и Аню изнурительным тренировкам, они почти ничего не ели и не спали. Труднее всего было Антону Николаевичу, который охотно метал ножи, стрелял из пистолета, но ленно и невнимательно внимал урокам немецкого языка и изъяснялся скверно, хуже некуда. "Худо, - ворчал командир, - худо, для разведчика важны не кулаки". "А я в разведчики и не напрашивался, - дерзил ему Антон Николаевич". Все три дня превратились в соперничество между Волковым и Севрягиным. Волков заставлял Антона Николаевича учить целые абзацы на немецком языке и жестко его экзаменовал, как мальчишку, а тот в свою очередь делал все возможное, чтобы абзацы эти не учить, и оба были решительно настроены. Антона Николаевича решено было оставить в штабе. Но Антон Николаевич и слышать не хотел. "Я ваш капитан, вы что забыли! - озлобился он. - Дожил, не гожусь, не нужен стал. Да я ж собой закрою, я руку на отсечение за каждого из вас дам". Ванька особенно жалостливый был, капитан ему вместо отца стал, он ему первый на шею и бросился. Севрягин Антон Николаевич, непобедимый Антон Николаевич, этот Илья Муромец из русских сказок, самый настоящий мужик и в хорошем и в плохом смысле, слаб на пьянство, баб и безделье, и язык у него без костей и вспыльчивость, драчливость и слишком уж часто меняется настроение и не так чтобы незаметно для окружающих, окружающие непременно должны знать об этом. Какой из него разведчик, диверсант еще куда ни шло, пожалуй. "Он из любого огня выведет, - развеял все сомнения Волков и на Антона Николаевича стали смотреть по-другому, то есть не то чтобы как-то по-особенному, но не так как обычно, Ванька тот совсем обомлел от раболепия, а Никита и Аня с прищуром, понимая "из любого огня" буквально, а вдруг и правда из любого, кто ж он тогда этот мужик, этот Геракл Антон Николаевич, какой же он на самом деле". Едва нашли друг друга в лесу, чудом добрались до шоссе, грязные и уставшие, оказалось, что выбросили их значительно раньше обозначенного на карте места, воистину не без помощи провидения поймали на безлюдной дороге старенькую машинку, ехавшую из крупного латвийского города, расположенного на реке Аар. Антон Николаевич на первом сиденье локтем водителю в руку упирался, а тот ничего бесстрашный попался, всю дорогу стихи читал. - Вы собственно кто такие будете? - это он уже в черте города спросил. - Музыканты, - зловеще улыбнулся Никитка. - Нам бы отель самый лучший, все-таки с нами дама. - Не забудьте зарегистрироваться в комендатуре, - выпроваживая своих попутчиков из салона автомобиля, напутствовал старик. Взорвали они тогда этого Гартнера, правда, не убили, но шума наделали такого, что испугался он не на шутку. Еле ноги унесли. - Эх, опять не по плану, - заскулил Ваня, - последней медали лишат, а я брату обещал, как домой покажусь. - Что мне их награды! - отмахнулся Антон Николаевич. - Я здесь, потому что пусто мне, а не было бы пусто, в леса ушел бы. В мирное время, мне теперь, наверное, не жить и славно. Однако жил Антон Николаевич в мирное время. И много рассказывал про Ваньку. Его раздавило в 43-м году на колокольне, взорванной немецким танком. Говорят, он отправил на тот свет несколько сотен немцев, среди которых в большинстве своем были офицеры. Но Севрягин давно не бахвалится его подвигами и все больше молчит о них, потому как в мирное время, все это выглядит дико. "Сколько он капусты квашенной с клюквой съел, - переводил разговор Антон Николаевич в другое русло, - и хлеб делил с миллиметровой точностью. Сейчас бы хорошим инженером вышел или архитектором". Анна погибла в 44-м году. Ее нашли в лагере для военнопленных под Берлином и Антон Николаевич наотрез отказывался говорить об этом. Никита исчез и только спустя много лет, Антон Николаевич случайно увидел его фотографию в газете. Теперь он известный политик в Германии. Прав был Волков, что люди как черно-белые шахматы, рано или поздно перемешаются. Отчего все ж некоторые из них не перестают красной нитью в душе быть до конца дней, это уже Антон Николаевич перед смертью добавил. Медали он все похоронил и сказал: "и совестно и гордо за них, там им самое место, как и мне".
- Оставить комментарий
- © Copyright Федосеева Маргарита (ghuga@mail.ru)
- Размещен: 12/12/2010, изменен: 12/12/2010. 47k. Статистика.
- Рассказ: Проза
Связаться с программистом сайта.