|
|
||
Новый день
- Как дела у вас? - Я ничего не могу понять. Устал от этого проклятого наваждения. Разум мой спит, даже тогда, когда не сплю я, разум мой спит, спит во мне и неразумное, я сплю. Я сплю и не могу проснуться. Все только кажется мне, мне все снится. Не так ли? - Вы принимаете много лекарств, днем, чтобы не спать, ночью от бессонницы, вот отсюда и ваше состояние. - Да-да, наверное, вы выглядите свежее, чем обычно, может, подскажите средство. - Я вчера видела его, и он говорил со мной. Ничего особенного, все мои страхи относительно него развеялись. - Как же это у вас получилось? - Ох, уважаемый Никита Андреевич, кто его только не видел в нашем доме, представляете, оказывается, многие видели. Двери лифта открылись, и Анастасия Ивановна поспешила первой покинуть свежеокрашенную кабину, поймав свое отражение в зеркале. Никита Андреевич, уличив замешательство Насти, ухватил ее за руку и притянул к себе. Не в пример вчерашним ее глазам, красным и опухшим, сегодня на его невыспавшуюся физиономию удивленно смотрели голубые с белыми белками глазища на пол лица, когда вчера еще удивляться они просто были неспособны. - Вы, верно, шутите, что многие в доме уже видели?! - Видели, видели, и вы увидите в свое время. - Позвольте спросить, где же это случилось? - Вот здесь, - Настя ткнула пальцем между кнопкой десятого и одиннадцатого этажа. - Простите, но такого этажа нет. - Что же вы думали, что я вам скажу, где я его видела, чтобы вы пошли туда и тоже увидели. Так не бывает. - Как же это вы так быстро поумнели Анастасия Ивановна? - спросил он. - Желаю вам, чтобы вы его еще долго не увидели, - усмехнулась Настя. - Знаете, что самое интересное, вы ведь его видели, только не знали, что это он, и сегодня, и завтра тоже увидите, но не поймете, что это он. Никита Андреевич ослабил хватку и Настя высвободилась. Страшное волнение охватило Никиту Андреевича Воздвиженского, вдруг тот, кого видела Настя, сейчас, в эту самую минуту наблюдает за ним. "Экая несправедливость, что эта дура, увидела его первая, когда бы я первым должен был увидеть его. И как же она, должно быть, гордится собой, крашеная сука". И, тем не менее, даже в столь унизительном неведении, в котором, думал Никита Андреевич, пребывает он, преисполнилось все в нем вдруг каким-то новым смыслом. Он окончательно осознал, что до этого момента ничего не понимал в своей жизни, что он не понимал и не своей жизни. Услышав о том, что Настя видела его, он так и не почувствовал каково это, но отчего-то решил, что жизнь раскрыта отныне пред ней на самом интересном месте и что она должно быть участница, в отличие от него, величайших свершений. И ему стало совестно, стыдно, неприятно и очень завидно и как в таких случаях бывает, захотелось круто изменить мерное течение обыденной жизни, пренебречь всем и всеми и броситься в пучину головокружительных событий. Он проглотил ком, подступивший к горлу, и выкрикнул писклявым тонким голосом какое-то слово, какое именно он и сам не знал, но Настя молниеносно отреагировала на неприятный звук и вмиг образовалась перед самым его носом, чего не могло быть ни по каким существующим законам, впрочем ему лишь казалось. Ужасающим взглядом холодной красоты своей, высокомерно окинула невысокое обвислое мешковатое тело его, и холодным мятным дыханием вдохнула в него страшное оцепенение. Ему показалось, что она превратила его в ледяную статую и что никогда не суждено ему двигаться, дышать, действовать и, что вечно он закован в невидимые кандалы и все, проходящие мимо него люди, не заподозрят в нем жизни. - В семь часов собрание собственников, не забудьте, - сказала Анастасия Ивановна. - Не забуду, - кивнул Никита Андреевич, а сам меж тем не придал никакого значения и тут же, как только Настя вышла из парадной, забыл о каком-то собрании собственников. На улицу он вышел в приподнятом и возвышенном настроении, оглядываясь с интересом по сторонам и периодически поднимая глаза в утреннее небо. Ни о чем он не думал, вернее он много думал, но мысли его ни к чему не сводились и носили характер неопределенный и ничего не боялся, потому что не о чем было думать, нечего было бояться и верил, что так будет продолжаться вечно, что он никогда ни о чем не будет думать, никогда ничего не будет бояться, но будет просто жить и наслаждаться жизнью, не думая, не боясь, как только..., как только... он встретит... его. Целый день Никита Воздвиженский находился в возбужденном состоянии. Началось все с того, что в соседней булочной он купил все пирожки. Сотрудники офиса, увидев его в коридоре, даже не глянули на него и чего собственно на него глядеть, когда каждый день одно и то же в нем. Дождавшись пока возле кофеварки и кулера с водой соберется весь придворный штат издательства, Никита Андреевич, представлявший себе как он всех осчастливит, неожиданно спасовал и ретировался к двери. Но Людмила Васильевна, купившая вчера в магазине на всю зарплату ультрамодные туфли, тоже в свою очередь выжидала подходящего случая привлечь к себе внимание. Она в три прыжка преодолела офисную кухню и нависла над Никитой Андреевичем, мол, что это вы там за спиной прячете. За ней вприпрыжку бросились Анька и Танька, разумеется, Воздвиженский, что-то прячущий у себя за спиной, их мало интересовал. - Когда ж, это вы успели купить туфли, вчера же было совещание допоздна, - ахнула Танька. - А каблуки-то какие высокие, - сказала Анька, одновременно, подумав: "на машине значит, старая кошелка, домой подвезет". - Никита Андреевич, что вы прячете, немедленно покажите нам, - потребовала Людмила Васильевна. Воздвиженский, знавший по опыту, что эта баба ни за что от него не отстанет, пока не добьется желаемого, решил сдаться без боя и протянул коробку с пирогами. - Угощайтесь, - сказал он и злобно оскалился, вообразив, что в пирожках яд. - У вас что, День Рождения? - спросила Танечка. - В магазине не было сдачи, - ответствовал он. - Берите, берите Танечка, и вы Анечка берите, и вы Людмила Васильевна, все берите. "Всё берите сволочи, не долго вам брать у меня осталось, - вырвалось у него в душе". - Я на диете, - отказалась Татьяна Леонидовна. "Дрянь, каждое утро что-то клянчит к чаю, а сегодня она, видите ли, на диете, - возмутился про себя Воздвиженский". Большинство от пирожков отказались, в очередной раз Никитой Андреевичем пренебрегли, но это обстоятельство ничуть не омрачило начавшегося восхитительного дня. Столько надежд возлагал он на этот день, мог ли он еще утром, только открыв глаза, мечтать, что этот день станет особенным. Жило, билось в нем предчувствие сокровенной встречи. Вот-вот, тот, кого он так ждет, выйдет из темноты, из-за угла, из прорехи в зашторенном окне и откроется ему, потому что не может же он и дальше продолжать прятаться от него, когда он так жаждет встречи с ним, когда он, может, самый достойный этой встречи. Такая в нем была восторженность, улыбка до ушей, румянец, пусть даже лишь в минуты уединения, в своем кабинете, в котором он никогда не включал свет, кроме настольной лампы, но и ее он отодвигал в сторону, чтобы она едва, едва давала свет, пусть. Но вернувшись мыслями к утреннему разговору с Анастасией Ивановной, то есть просто, шлюхой Настей, в глазах его потемнело. "Знаете, что самое интересное, вы ведь его видели, только не знали, что это он, и сегодня, и завтра тоже увидите, но не поймете, что это он, - продекламировала Анастасия Ивановна". Проклятье! Что, если властитель его дум, предел его мечтаний, смысл его жизни - гламурная алкоголичка Людмила Васильевна, или наркоманка Танечка, или мясорубщик из гастронома, каждое утро вываливающий на витрину разлагающееся мясо. Никита Андреевич побледнел, да так сильно и резко, что потерял бы сознание прямо в своем кресле, возможно, его бы даже схватил удар, и никто не помог бы ему, потому что в кабинет к нему редко заглядывали. И вот же ведь рок судьбы, в этот самый момент к нему впервые за долгое время постучались. - Входите, - буркнул он, неохотно убирая ноги со стола. - Антон Павлович вызывает, - сказала Любаша, выглядывая из-за двери. Она долго всматривалась куда-то в бок, очевидно предполагая присутствие Никиты Андреевича именно там, тогда как он был ровно посередине. "Кляча, и зачем очки носит, - усмехнулся Воздвиженский". - Почему не по телефону? - Так у вас же занято. - Иду, - отозвался он, смахнув приснятую трубку телефона на рычаг. - Антон Павлович торопится на встречу. "Пожрать за чужой счет он торопится, дура, - как-то чересчур громко подумал Воздвиженский, так громко, что и вовсе будто бы вслух сказал". - Иду, иду Любаша. Антон Павлович Нечехов, главный редактор глянцевого издания однодневки, так его представляли за глаза. На самом же деле Китьков, даже и не редактор, то есть числился он как редактор, но был скорее управляющим, непростительно глупым, а в некоторых вопросах и откровенно тупым и с какой бы стороны им не вертеть, он повсюду везде был непревзойденный дурак. - Звали Антон Павлович? - Что это? - бросил он на середину стола какие-то бумаги. - Как вы просили. - Это что же, по-вашему, статья?! - Согласно навязанной... то есть предложенной теме, - поправился Воздвиженский. - Я давно за вами наблюдаю, - сказал Китьков. - Писатель вы никудышный. Воздвиженский насторожился. Послышался ему знакомый голос Настеньки: "знаете, что самое интересное, вы ведь его видели, только не знали, что это он, и сегодня, и завтра тоже увидите, но не поймете, что это он", Никита Андреевич, даже обернулся, вдруг она. - Первое время вы были очень перспективны, работоспособны, как всякий новичок, но однажды в вас что-то переменилось. "Неужели, неужели это он, - повторял про себя Воздвиженский". Пульс его участился, дыхание стало неровным, сердце бешено заколотилось, ладони увлажнились, всё, всё выходило не так, как он себе представлял. В красных усталых зрачках вместо холодности, какую он рассчитывал показать перед своим кумиром, был только страх. - Я разочарован вами, вы не оправдали моих надежд, вы бесполезны, на вас все жалуются. - Все? - спросил Никита Андреевич, голос его дрожал. - Абсолютно все, вас не любят или вернее сказать, к вам равнодушны. - А вы что же?! - почти взмолился Никита Андреевич, убежденный, что перед ним ни кто иной, как тот, встречи с которым он ждал всю свою жизнь, а не главный редактор "Однодневки" Антон Павлович Китьков. Человек, который никогда не мог бы быть Антоном Павловичем Китьковым, значительный человек, особенный. Помутнение случилось с Воздвиженским. Предвосхитив ответ долгожданного человека, Никита Андреевич, чувствовавший себе скованным и невнятным в данную минуту, решил закричать, правда, не так, чтобы во весь голос, пусть даже и шепотом, но всей душой. - Отчего же всё непременно во мне?! Да, я не сумел, не смог, но разве ж это обязательно оттого, что я не хотел этого?! Кто, кто, как не вы знаете, как я хотел всем нравиться, как я хотел, чтобы меня все любили. Ну, не научили меня этому, не вложили в меня это, а сам научиться оказался не способен я. Мне из двух яблок, одного гнилого и одного хорошего, всегда гнилое подавали, тогда, когда я бы гнилого никогда не дал, себе оставил бы, а другому хорошее отдал. Что прикажете любить этого человека, который тебе улыбаясь яблоко гнилое протягивает?! Ни за что, я ему этим яблоком в морду! Писатель из меня никудышный, говорите! Согласен, так, если бы и годился на что, не протянул бы долго. Хорошие писатели долго не живут, у них особое знаете состояние, оно всегда до сумасшествия доводит. Вот вы думаете, Толстой хороший был писатель? А кому собственно это решать окончательно? Рок у него был сказать что-то, а не было бы, то и сказал бы за него кто-нибудь другой. Из трусости не писатель я, потому что кажется мне, что нет надо мной никакого рока и скажет за меня кто-нибудь другой, не я. - О чем вы, Никита Андреевич? Китьков не на шутку испугался и метнулся к двери. - Да как вы смеете притворяться, словно вы это не вы вовсе, а этот недалекий кретин Китьков?! Из тихого скрытного злобливого человечка, сутулого, непременно в длинном пальто или плаще, даже если и без пальто и плаща, все равно в чем-то длинном, он на глазах стал крупнее телом, выше ростом и буквально заслонил собой весь свет перед глазами Антона Павловича. - Толя!!! - Китьков высунулся за дверь и позвал охрану. - Ах, вы так значит со мной?!!! Чем я хуже этой шалавы Анастасии Ивановны?! Я лучше, я лучше любого всякого кому вы открылись! Я лучше их уже только потому, что им вы открылись, а я сам открыл вас! - Успокойтесь, Никита Андреевич, вы не в себе. Много еще было сказать у Никиты Андреевича Воздвиженского, но в нем словно что-то выключилось, также неожиданно, как и включилось и он, не помня себя, схватил Антона Павловича за грудки, вытащил его в коридор, прижал к стене и кулаком со всей силы ударил его в челюсть, со словами: "ты, что ли Китьков, ууу, проклятая морда"! Бить его никто не стал, на таких, как Никита Андреевич рука ни у кого не поднимется и не из жалости ведь, а по какому-то другому непроизвольному чувству брезгливости, какое этот человек вызывал. И не то чтобы по внешнему виду о нем судили, напротив, несмотря на мешковатость и небрежность в одежде, он все же был всегда хорошо одет, надушен, расточителен при скромных своих доходах, что многие подозревали в нем богатых родственников. Он никого не интересовал, о нем редко говорили, но если кто-то в разговоре упоминал, что видел его с какой-то женщиной, весьма привлекательной, или же в супермаркете в очереди за сыром, то тут уж о нем говорили до самого последнего человека. "Никита Андреевич с женщиной?! Никита Андреевич в очереди?! Неужели?!". Собственно этот отрывок, чтобы заполнить временную прореху, ибо куда подался Никита Андреевич Воздвиженский не известно. Домой он возвращался поздним вечером, когда уж давно отгремели жаркие споры собственников. О чем он думал никто не смел предположить, он брел по темным улицам, задумчивый, погруженный в свои тайные мысли. Ссутулившись, немного наклонившись в сторону всем своим корпусом, он как бы говорил тем, кто его видел: "я ненавижу вас, презираю, хочу, чтобы вас не было". Хороший или плохой человек. Его душу все время терзали сомнения, угрызения совести, он был подвержен веянию времени, тщеславен, безутешен, но все-таки в поисках самого себя удивителен как человек, жаждущий найти то, чего вероятно, в жизни и не существовало. Все мы отвратительны в поисках того, чего не существует. Лифт после собрания собственников не работал. Воздвиженский поднимался по лестнице пешком. На десятом этаже его схватила ужасная одышка, и он вышел на балкон, вдохнуть в тяжелые легкие воздуха. Возле лифта послышался какой-то грохот, в чем Никита Андреевич тут же увидел тайный знак и, воодушевившись, поспешил на шум. То был молодой мужчина, открывающий входную дверь. Заметив выплывшего с балкона Воздвиженского, он вздрогнул и резко моргнул глазами. Никита Андреевич что-то мгновенно придумал и переубеждать его не было смысла, когда он твердо вознамерился разоблачить того, кого видели все кроме него. - Стало быть, вы, - равнодушно, если не сказать вальяжно, произнес Воздвиженский. - Между десятым и одиннадцатым этажом, почти. - Обо мне что, все уже знают? - в свою очередь спросил тот. - Многие знают, - ответил Никита Андреевич. - Прикольно. Мне теперь что-то типа сходни какой-то организовать надо. - Не получится, - усмехнулся Никита Андреевич. - Почему? - Думал я, что на свете есть такие люди, когда с ними ты что-то значишь, вернее всё вокруг для тебя что-то значит, а есть и такие, например вы, с которыми где бы ни был всё равно пустота. Это я только сейчас так понял. - Вы так шутите? - улыбнулся мужчина. В руках Никиты Андреевича блеснул длинный ключ, похожий на сверло, от квартиры 456, который он не дрогнувшей рукой всадил в правый глаз таинственного незнакомца. - Не будет больше никаких шуток! - провозгласил он. - Довольно! - Что же вы наделали Никита Андреевич?! - воскликнула Анастасия Ивановна, показавшаяся из-за угла. - Это же наш новый сосед, два дня назад как въехал, а вы его так. И приспичило же вам увидеть! На улице раннее утро. Туман рассеивался, и в лёгкой дымке начинающегося дня в каждом бодрствующем рождалось ощущение чего-то неотвратимо нового. Ночные запахи, у которых есть своя особенная память, сменялись морозными свежими и в этот момент раннего утра становилось холодно как никогда, дрожь пробивала до самых костей, что даже холодело сердце, но чувство приближающегося неизвестного грело душу. Вот и теперь такое блаженство томных предчувствий и утренняя хладость будоражат озябшее тело, как тогда в детстве и губы сами собой складываются в улыбку. Но тяжело вздыхается, будто бы за плечами целая жизнь и уже потеряно все, что только можно было потерять, и остаётся лишь одна дорога в царство мёртвых, чтобы забрать оттуда всех кого ты когда-то любил.
- Оставить комментарий
- © Copyright F Маргарита (ghuga@mail.ru)
- Размещен: 05/06/2010, изменен: 05/06/2010. 19k. Статистика.
- Рассказ: Проза
Связаться с программистом сайта.