|
|
||
Совершенство может быть достигнуто только существами, не обладающими сознанием или скорее обладающими бесконечной сознательностью. Это возможно только для кукол и Богов.
Ghost in the Shell 2: Innocence
Подобно черному пологу, ночь опустилась на город. Взошла луна, старая, еще не народившаяся и высоко над ней загорелась ромбовидная звезда, ярчайшая из всех на иссиня-черном небе. Забрезжил свет ее в окна давно уж заснувшего дома и из старых напольных часов раздался глухо звон бубенцов. Приоткрылась стеклянная дверь, дрогнул маятник, послышалось чье-то ворчание и на свет показалась противная морда. Восковая мертвенно-бледная маска, длинный сгорбленный нос, на щеках два смазанных пятна от румянца, рта почти нет, только мерзкий разрез, между ним ряд верхних и ряд нижних зубов, редких и острых. На голове колпак с ослиными ушами и колокольцы, вместо шеи хомут круглого фестончатого воротника, рубаха, жакет, панталоны красно-синего цвета, и на ногах башмаки с загнутыми кверху носами. Мрак одним словом, он точно из ада с нарисованными живыми глазами. На поясе сумка-кошель, в ней кукла-марот, разглядывающая строго привычный маршрут. Гостиная, коридор, лестница, три спальни, где только лишь храпы и вонь. И вот, наконец, в самом дальнем углу покои ее. Дверь незакрыта, окно нараспашку, волнение плотно сомкнутых губ, ей с детства противен звон бубенцов. - Ну что, господин, забираем ее, иль будем ждать, пока само все свершится? - спросил Марот. - Она сильнее и выше. Я в образе ей ненавистном. - Да, но там, откуда мы, вы восхитительно прелестны. Ей уже почти двадцать, завтра венчанье, в соседних домах есть и моложе созданья. - Она, я видел ее в снах, - настаивал господин. - И предыдущих видели, - ухмыльнулась кукла. - Кстати хотел бы отметить я вашу последнюю музу, она практически доползла до конца, пусть и без ног, и без рук, с одним правым глазом, и что же, вы даже не вышли. - К ней выйду я, будь уверен. - Едва ли она доживет до такого! На Аничковской площади близ Невского проспекта, в высоком особняке с острой двухскатной крышей, похожей на крыши японских дворцов, в просторном зале императорского театра, труппа актеров давала представление. Здание совершенно чудесной постройки, хоть и имело свои недостатки, например совершеннейшая изолированность, иначе духота, окнами своими выходило с одной стороны на оживленные узкие городские улицы, а с другой широко открытыми глазами смотрело на далекий мост очень древний и крепкий, под которым мирно, не выходя из берегов, текла речка. Зрители расселись по своим местам, заиграла музыка, оживились стены, по воздуху поплыли ароматы женских духов и придворный шут трогательно запел. Публика ценила всяческую чувствительность, вот и теперь по обыкновению оживала сентиментальная мелодрама и все вглядывались в бока сцены, когда же, когда появится презренец жизни обаяшка Алексей Семенович Яковлев. Недалеко от этих песен, в тканой лавке, на первом этаже, в кассу звякали монеты, кроилось ножницами белое платье. Мастер без конца прикладывал материю к девице, и все ему казалось хорошо, и тут и там надев иголок и булавок, загнув концы, отрезав лишнее, он покружил невесту перед собою и пальцем, ткнув ей в бок, торжественно возгласил: "здесь будет бант!" "Взгляните Маруся, вы хороши и так и этак, - сказал он и, оттолкнув мальчишку подмастерье, упал перед невестой на колени, поправить выбившуюся ткань. - Шлейф, надо добавить шлейф". Маруся робко повела плечиками, любуясь в зеркале на свое отражение. "Может не надо шлейфа, - засомневалась она". Нечаянно проткнув мизинец маленькой булавкой, мастер раздраженно фыркнул: "вы правы, шлейф нужен тем, кто не такой подвижный, ну, хватит крутиться в зеркале, вы сбили все иголки". Капля крови мгновенно растаяла на белоснежном платье. И под звон колокольчиков, возвещавших приход новых посетителей, и под смех снующей, возле ярмарочных шатров толпы, сквозь тюль, банты и мишуру скользящих светских дам, под тихий и печальный голос придворного шута, на другой улице через дорогу Марусе померещилось его знакомое лицо. - Какой прикажите создать ей антураж? - в заискивающем поклоне, поинтересовался шут. - Мне не хотелось бы над ней излишне издеваться, - улыбнулся господин. - Да, но так победа будет не сладка, а проигрыш и вовсе не обиден. - Тогда пусть будет жестче, чем с другими. - Поверьте, ей хватит даже половины. Но я ее к вам приведу, в любом обличье, пусть и голову одну. Вы обещали выйти и тогда, - напомнил Марот о недавнем обещанье. - Я выйду, выйду, будь покоен. - Условие еще одно - не закрывать ни рта, ни носа. Чтоб в полной мере ощутили вы, какие же никчемные они. - К такому мне не привыкать, в кармане у меня надушенный платок. - Что ж приступаем, прямо с этих пор, она стоит у наших врат. Избранница ваша уродлива, коротконога, да и роста в общем небольшого. Здесь будет имя ей Майенна. Этой ночью предстоит не вам, а ей, горбатым арлекином, ползти к вашим божественным ногам. Выпал снег. И белым рыхлым покрывалом накрыл весь город. Всю грязь, скопившуюся за лето и осень, скрыл своею чистотой, да так густо и обильно, что по колено, куда не иди. На улицах выросли сугробы, и по городу стало трудно передвигаться как пешком, так и в каретах. Лошади вязли и быстро уставали. Зима пришла, казалось, не наступит. Наступила, смело и уверенно, прогнала с порога свою давнюю соперницу и улеглась на бок, красным, слепящим глаза, солнцем, установив окончательную победу. Днем теплая, ночью морозная, куда ни глянь - повсюду белая, умиротворением и тишиной, вошедшая в томящуюся, бушующую душу. И в замороженное окно, смотрящая по вечерам, пугающая, страшная - зима. Возле квартиры Абрамова с утра стояла ряженая коляска и в ней извозчик во фраке. Вдали величественно возвышались заметенные купола Спаса на Крови. От ночного морозца в каналах встали холодцом заржавевшие реки. Устроенный праздник по масштабам своим был в наивысшей степени скромным, если не сказать бедным, единственно дорогого в нем были коляска, фрак извозчика и сама церемония венчания, но как ни прискорбно звучит, даже церемония венчания, выходила дешевле фрака извозчика. В коляске первой ехали жених с двумя товарищами, ну, а по их следам, частенько останавливаясь на дороге прочищать снег, ехали ближайшие друзья, те еще мерзавцы. Совсем немного для большого праздника, но неприлично людно в условиях тайного бракосочетания, когда родственники невесты были не в курсе и не присутствовали вовсе. Славный род Князевых, благородный и процветающий мирно дремал еще в теплых постелях, в то время как любимейшая дочь, капризная и избалованная, представившись вымышленной фамилией, в тайно сшитом подвенечном платье уже с утра предавалась веселью. Отец Марусе во всем уступал, баловал, поощрял капризы и взрастил в двадцатилетнем без трех дней человеке женского пола жестокость и слезливость. Ей близко было написание стихов и чтение вероломных пошленьких романов, где открывались таинства любви всего превыше и эти дурацкие любовные романы туманили ей голову и она верила в любовь, какой не существовало на свете. На улице в секунду закружила вьюга и залепила всем коням глаза. Снег серебром посыпался на землю. Возрадовалась душа редчайшему снегопаду и все в колясках восторженно заохали и засмеялись, высовываясь наружу, мгновенно засыпанные снегом. Да так незаметно и примчались с бубенцами к церкви, где почти у самых врат стояла вся запорошенная нанятая карета. Извозчик той кареты, одетый в старый полушубок, счищал ежеминутно снег огромной рукавицей из овчины и глотал из-под рукава вино. Увидав баринов, он засуетился и полез в коляску предупреждать, спавших там людей. "Опоздали! - тихо воскликнул Абрамов и сердито покосился на Толю, жирного прохвоста". Карета меж тем шевельнулась, из нее в снег вывалился мужик в большой овечьей шубе и шапке, за ним что-то забелело. Мужик оправился, ругнулся, поклонился людям, что стайкой черных птиц (они все были в черном), столпились друг против друга и, сняв рукавицу с правой руки, протянул ее в коляску. Высунулась бледная рука, легла в ладонь мужику тому и белая, как снег, показалась невеста в кроличьем полушубке, прикрывая просторным капюшоном лицо. Под полушубком искрилась пышная блестящая с бантами юбка. Разом прекратился снег, как будто б не было его и показалось серое тоскующее небо. Невеста скинула с головы капюшон и чернотой длинных распущенных волос, собранных на затылке белой лентой, попрала белоснежное господство. Улыбчиво, толкаемый в спину дружищами, Андрей подбежал к невесте. Он бережно обхватил ее за плечи, опасаясь, что отвалится от нее какой-нибудь кусок, и дрожащей рукой взял ее ладонь в свою. И повел в церковь. Слуга открыл им двери Никольского собора, пропустил вперед и по красной дорожке, Андрей повел Марусю к алтарю в четверг зимы двенадцатого года. Мой город заметён белым снегом, а здесь, словно все занавешено смогом. В канале вскипает лава тумана и вот уж не видно мостовой и фонтана. Третий этаж, колонны балкона, родительский дом замурован лесами. Муляжные окна, в них зловещие маски, приблизишься - только мазки растворившейся краски. Тяжесть в ногах, впервые такое, не сдвинуться с места, хоть тресни. Словить бы карету, но пусто как в поле, хоть неба не видно из-за остро-наточенных шпилей. Неужто мне век здесь торчать, попробую я покричать. Зловещее эхо, дрожит все вокруг и маски хохочут, как будто дают им концерт. Вдруг бабка возникла передо мной, в детстве читала она мне сказки на ночь: "родная, не надо кричать, в тишине им труднее будет тебя отыскать". Маски надулись, озлобились враз и притаились. Где-то поблизости должен быть мост, через него я домой доберусь и к папеньке в спальню ворвусь! Но ноги болят, в коленях скрипит, я сроду не знала подобных хлопот. Башмаки, шутовской наряд, колпак с бубенцами, я клоун, будь проклят, кто сделал со мною такое! На пути к Псковской губернии, где квартировался полк Андрея Абрамова, совершенно еще на пути, недалеко от Петербурга возникло непредвиденное препятствие. Маруся упала без чувств и не приходила в себя больше часа. На заметенной дороге застряла карета, и ехать до ближайшего дома было невозможно. Андрей осознал всю преступность свершения и, мучаемый совестью, написал письмо ее отцу: "Маруся в длительном обмороке. Мы в снежном плену на подступах к Пскову (преувеличенно). Ваш зять Андрей Абрамов". Выделив лошадь из упряжки, с письмом в дом Князевых опрометью помчался свидетель, офицер из того же полка, что и Абрамов, Иван Гусев. Наутро вдали послышались бубенчики и ржанье запряженных лошадей, в заснеженных деревьях замерцали огни. Увязли лошади, увяз и Князев, поспешивший вывалиться из коляски, из рук его трепещущегося тела упало пламя и потухло. На глазах у изумленного Андрея, только продравшего глаза, Князев вылез из сапог на голую ногу, да так босиком и бросился бежать, утопая в снегу к любимой ненаглядной душеньке своей, доченьке. "Преступник! - завопил он на Абрамова и грозно помахал в его сторону кулаком". Следом за отцом в большой песцовой шубе показалось лицо барина, назначенного еще с рождения женихом Маруси, переминавшегося с ноги на ногу рядом. Он терпеливо наблюдал, как Князев прижимает дочь к груди и обтирает щеки ей пушистым белым снегом, так уж завелось у них в семье, отец имел над дочерью права большие. Барин развернулся, поднял повыше песцовый воротник и по тропинке, протоптанной Князевым с Марусей на руках, побрел к коляскам, где его изрядно заждались, замерзшие извозчики и лошади, взволнованные длительным простоем в заснеженной поляне. Подобно натянутой струне, как если бы она внезапно порвалась, поранив человека, вскрикнул черный ворон. Лошади тронулись, коляски покачнулись и под звон колокольчиков умчались вдаль. Вот отчего мне так трудно идти, но папенька ждет, его одного не могу подвести. Узнает ли только меня он такую, примет ли горбатого чорта в замоленном доме, вспомнит... вспомнит... ли имя мое?! ...Майенна.., Майенна ...имя твое... ...вспомнит ли Майенну родную?! Булыжная набережная медовою стала, тротуары смолою застыли. Дом отдалился, впереди переправа - Подьяческий мост. Увязну по пояс, сгину навеки, если не скину с себя башмаков. Вперед и назад, без лишних движений, достаточно только представить урода в тугой амазонке. Привыкну, не сложнее, чем к первой шнуровке корсета, с утра и до ночи, ломающей в ребрах. Медленно прямо, поступью царской, только бы ногу позади себя навсегда не оставить. Конечности буду беречь, пусть и уродливы, не мыты, вонючи, с ними сродниться бы надо до первого Солнца. Надеюсь, развеются чары ночные и снова я стану красоткой Майенной. При этих словах в носу захрустело, в левом боку закололо, наверное, лучше прикинуться бедной овечкой. Иду я, считая от страха огни фонарей. Темнеет стремительно. Растворился туман и вместо канала показалась глубокая яма без дна. На берег другой, где дом мой, переброшен веревочный мост. Теперь мне туда, никогда не попасть. Я в бездну сорвусь беспомощной куклой и даже не будет того, кто бросит мне сверху хотя бы гвоздику. - Эй, обернись, дуреха, я у тебя за спиной, будь готова, - раздался противный презрительный голос. - Готова, - голос мой тоже не лучше, но сердце мое встрепенулось. - Боишься меня? - я обернулась. - Мерзкий урод я, положено ль мне бояться второго такого?! - рот мой раздался до самых ушей, должно быть, ужасное зрелище. - Я рада, что ты не граф и не князь, в таком-то обличье вот был бы стыд! - Впервые встречают меня словами такими, за это не буду тебя обижать я. Возьми меня в сумку, не пожалеешь, я буду тебе путеводной звездой. Фуад мое имя. - Дом мой, неприступной скалой передо мной, куда мы пойдем? - Скверное время. После тумана мы подобно червям дождевым всюду. Сложно в толпе затеряться. Скоро нагрянут и кукольники, будут хватать всех без разбора и расчленять на детали, не разбираясь в ком пусто, а в ком и душа человечья. Спешим в богадельню. Приют для сирых, убогих, есть там и люди. - Идем же! Налево свернули. Прямо все время. Дом мой скрылся из виду. - Вот и она! - Пустая стена? - Здесь есть проход. - Я в него не вмещусь. - Двери все, только такие. Придется тебе что-то придумать. - Что же? - Быстрее, я слышу топот коней их! Ты можешь отнять себе руку, как раз то, что нужно. На прикроватном столике валялись белые тряпки, тазик с водой, различные микстуры и капли. Маруся была бледна, на ней словно не было лица, единственное, что выдавало в ней признаки живого - черные синяки под глазами, свидетели бессонной ночи. "Маруся, лучше ли тебе? - испуганно спросила мать". Больная ничего не ответила, откинулась на подушки, взглянула в сторону окна и смолкла. Мать подошла ближе, села на край кровати и минуту другую рассматривала дочь украдкой, все больше находя в ней разительных перемен. Марусенька оставалась безучастна, она о чем-то думала, словно вспоминала. Иногда брови ее подергивались, на лбу образовывалась морщина, губы то складывались, то раскрывались. Она усиленно моргала глазами, чтобы не расплакаться, но слезы предательски выступали и катились из глаз по щекам. "Маруся! Ты меня слышишь? - спросила госпожа Князева". Но Маруся даже не обращала внимания на нее и не отрывала взгляда от окна, через которое просвечивалось голубое небо, будто там за окном ей было что-то очень важно. Служанка вытерла ей слюну, спускающуюся тонкой ниткою на рубашку и смущенно повела плечами. Вдруг за дверью послышались шаги. Князева приподнялась, вытирая слезы руками. В комнату вошли доктор и отец. Доктор Алексей Бухарев, переваливаясь с бока на бок, подобно медведю, протопал по комнате, остановился возле кровати больной, поставил на пол чемоданчик с различными потребными инструментами и препаратами и, достав из наружного кармана наглаженный белый платок, вытер пот со лба. "Где можно помыть руки? - спросил он, оглядываясь в поисках рукомойника". "Там за дверью, - ответил отец, увлекая врача за собой". Врач так же тяжело прошлепал по комнате, казалось, каждое движение давалось ему с трудом, и скрылся в купальне. В соседней комнате полилась вода, забрызгали капли, послышался шорох накрахмаленных полотенец и снова доктор очутился в спальне красный и изрядно промокший, как будто в соседней комнате шел дождь. "Будьте так любезны, - обратился доктор к госпоже Князевой, - освободить помещение ввиду надобности проведения различных процедур при коих присутствовать бактериям вроде вас не позволительно". Госпожа нервно сглотнула, и беспомощно взирая по сторонам, встала с постели. Доктор нежно ей улыбнулся, в этот момент он как никогда был похож на кота, пышные седые усы вздыбились, и лицо его приняло выражение кошачьего, даже слова он не произносил, а мурлыкал. "Подождите за дверью, - промурлыкал он и принялся выкладывать на принесенный ему табурет свои инструменты". По дому понеслись всевозможные приказания: "принести таз холодной воды..., нагреть воды..., вскипятить стакан молока...". Маруся ошеломленно следила за доктором. Несколько раз он ставил ей градусники, проводил горячей и потной ладонью по лбу прикладывался губами, однако температуру измерить так и не смог, что привело его в легкое раздражение и смятение. Все известные ему методы говорили об отсутствии всякой температуры у больной, но он твердо знал, что у любого человека хоть какая никакая, а температура должна быть, в связи, с чем он списал отсутствие температуры на ряд обстоятельств и признаков, при которых температуры измерялись. Далее следовало горло, очень хорошее здоровое горло, через горло он ничего странного не обнаружил, несколько раз пихал маленькую десертную ложечку, предварительно, прокипяченную дабы удостовериться в нормальном состоянии абсолютно здорового горла. После последовали еще более утомительные прослушивания сердца. Сердце билось хорошо, сразу видно, молодое бодрое сердце. Изрядно попотев и исчерпав, в установление причины болезни, все знакомые доктору приемы, он грузно свалил в свой чемоданчик все инструменты и даже прихватил, пока никто не видел, бесхозные бинты, острая нужда в которых была в его практике. Раскланялся больной и, переваливая с одной ноги на другую, удалился. "Болезнь я наблюдал, так сказать, не физического свойства, - заявил доктор господину и его супруге, ожидавшим за дверью. - С душой у нее проблемы, томленье по кому-то, грусть, или, вполне возможно, тайна. Да, не иначе, как душевный недуг". При этих словах доктор сам задумался и многозначительно подчеркнул: "... тайна". "Лекарства не изволите прописать? - спросил Князев". "Мой милый и наивный друг, таких лекарств от душевных недугов, чтоб были в капсулах, в микстурах иль таблетах, да чтоб еще инструкции по примененью прилагались, не придумано. По крайней мере, я о таких не слышал, если, где увидите, знайте - шарлатанство. Прогулки рекомендую, больше кипяченого молока и никаких расстройств". "Можно к ней, - перебила госпожа". "Идите, только разговаривать она отказывается, со мною отказалась наотрез, такая предвзятость у нее к врачам". "Она уже второй день ни с кем не разговаривает и не ходит, - сказал господин". - Тогда я останусь. - Для светских бесед? Слушать тебя он не станет, идея плохая. Одним ударом размозжит череп, Майенны мигом не станет. - Сейчас руку, потом и ногу, рассыплюсь как тряпичная кукла, пусть уж сразу прикокнет. - Забудь о теле, помни о цели! - О цели?! - Замок царя. - Идем же скорее туда! - Неурочное время. Не хлынула кровь, не брызнули искры, оторвать себе руку так просто. Как будто чего-то не достает, ломота и всего-то. Внутри шум, гам, многолюдно и запах уюта. - Дверь за собой не забудь затворить! Попробую отломанную руку за собой подтянуть. Снаружи стрельба, крики, едва успеваю втащить ее под занесенным лошадиным копытом. - Погасли огни, тишина, холод. Фуад жмется к стене в страхе. Успев признать брак дочери незаконным и изрядно напакостив Андрею Абрамову, ровно через месяц на рассвете скоропостижно скончался господин Князев. Рассвет занялся удивительный, дай волю - этаким рассветом всю землю бы осветил! Показалась краюха солнца и снег засиял, заблестел, будто выложенный драгоценными камнями. Обогрелись дома, затаяли окна, проснулась скотина, зазевали собаки, вылезая из своих конур, скоро петухи новый день должны были пропеть. Умер он, одинаково как всякий здоровый или больной человек, для самого себя внезапно. Тем же днем, белый гроб снесли в церковь, водрузили его на алтарь и, тяжело вздохнув, закрестились. Солнце к тому времени уже высоко поднялось на горизонт и люди жалостливо провожали взглядами траурную церемонию. В такой чудесный день, грех было умирать и хорониться и в толпе, то и дело спрашивали: "кто?". Отпевали. Быстро, суетливо, боязливо, поглядывая на покойного и толком с ним не попрощавшись, унесли на кладбище. Опустили в выкопанную яму, засыпали землей и крест поставили не по вере и не по делам его, а как в наказание. "Дочь у него при смерти, не выдержал, - шептались люди, украдкой посматривая на вдову". Вскоре снег засыпал черный пласт земли и только по свежему выкрашенному кресту и имени его, нашел могилу Князева Андрей Абрамов, белый мундир с золотыми крючками и погонами в кисточках некогда блестящего веселого офицера, сменила грубая дырявая шинель разжалованного в солдаты. Андрей приложил к кресту букет цветов, от мороза он быстро завял и умер. И долго стоял, пока не околел от холода и вынужден был уйти. - Молчи! - тихо воскликнул Фуад. - И заглуши, наконец, свои бубенцы. Выходят они! - Здесь мрачно, однако, на улице было приятней. Они? - Призраки умерщвленных, с ними лучше быть по разные стороны. В основном дети и женщины, мужчины по счастью в другом помещении. Дети, как правило, циничны, навязчивы, норовят напугать до смерти. Женщины злы и коварны, шутки не входят в число их повадок, слышал немало я из комнат их мучительных стонов. Богадельня враз осветилась тревожным сияньем свечей, куда ни глянь много лестниц и уйма дверей. Заскрипели ступени и половицы, послышался дьявольский смех, размноженный эхом и странное многоголосье. Внезапно из воздуха появилась девица. В желтом от времени свадебном платье, в ошметках его соблазнительно-мерзких. Землистая кожа впалой груди, корсет туго затянут на тощей спине не шнуром и не шелковой лентой, а проволокой медной, на животе широкий засохший разруб, разорвана юбка, из-под нее кружевной грязный чулок, на нем длинная стрелка. Волосы собраны на затылке ватрушкой, на лице морщины и шрамы от пыток. - Проклятые арлекины, что вам здесь нужно, деревяшки тупые?! - мигнула она гневно желто-зелеными глазами и к Майенне и кукле ее подлетела. Майенна, обороняясь, выставила вперед оторванную руку. - Хм, калека, - усмехнулась невеста и громко заржала. - Что вы хотите от нас бедных несчастных, зачем вы кричите?! - Сейчас позову подружек своих, затопим мы печку, но сначала покопаемся клещами в ваших желудках. - Вдоволь над вами поиздевались, хотите и вы побывать в этой роли, только едва ли уймет это хоть часть вашей боли. - Кто вы такие? - Не знаю, нам бы во дворец, чтобы выяснить это. - В замке устроят вам теплую встречу, впрочем, быть может, вы те, кто изменит хоть что-то. Проведу вас, пожалуй, в укромное место, но ненадолго. Там ты найдешь молоток, гвозди, надеюсь, не взвоешь от боли, Майенна. - Молоток, гвозди, чтобы прибить меня вместо эстампа над вашей кроватью, нет уж, увольте. - Дурище! Прибьешь себе руку и станешь как прежде, только учти, оторвать всегда проще. "Дочь не отдам! - взревела неожиданно госпожа Князева, вскочив из-за стола, опрокинув на пол пустые банки из-под настоя валерианы, нашатыря и сильного снотворного, которые она до этого залпом употребила под тайным присмотром служанки. - Зовите Николая"! Николай давно упрашивал госпожу Князеву перебраться к нему в деревню вместе с Марусей. В деревне и бабки всякие есть и воздух и уединение. Когда всякий долгом считает постучать в некогда процветающий дом соболезновать на мужа и дочь, волком взвоешь, остервенишься. Боролись за Марусю день и ночь, втирали ей всякие исцеляющие мази, чтобы пролежней не было, расчесывали волосы, стригли ногти. Почти всю зиму пролежала она без сознания, иногда по ночам что-то бормоча, отчего служанки прятались с головой под одеялами в страхе. Говорили будто бы в окнах ее, в мерцании никогда не гаснущих свечей видели черную обезьяну. Врачи не давали никаких шансов на выздоровление, а после того, как у Маруси отнялась рука, и вовсе советовали ее отравить, предполагая, что дальше будет только хуже. В пользу отъезда решающим, стало под строжайшей тайной, сообщение Николая, что тайный разведчик императора Александра доложил о готовящемся на Россию нападении Наполеона. Комната завалена разного рода вещами. Картинами, книгами, пустыми шкафами, напротив стола, шесть квадратов окна, за ними неясная пелена. Рядом с распахнутой дверью слева железная койка с высокой периной, под ней ржавая утка. Рукомойник у изголовья, из крана вода каплями жидкими плачет. Деревянная полусгнившая тумба, на ней острые инструменты, желтые банки, бинты, ваты, заляпанные кровью. - Смотри молоток, гвоздь, повсюду засохшая кровь, видать, мы не первые здесь. Внизу нарастающий гул, по лестнице мертвый мальчишка идет. В школьном камзоле с кружевными воротничком и манжетами, бледный, холодный, конвульсивно то появляясь, то исчезая. - Притаимся, авось не увидит. Вжавшись в ножки стола, еле дыша, моргая едва, провожаем по коридору опасного мертвеца. Проходит он мимо, от топота его трясется все здание до основания. Гудение колет, скрипит, как будто кто-то разжигает поленья, так и тянет закрыться рукою. - Ушел, кажется. - Что это было? - Электрический ток. - Электрический ток?! - В данном случае электрический шок. Вскоре заменят люди сердца и желудки долговечными железяками, чтобы стать вечными. Но как шампиньоны пробивают бетон, так и в ненастоящих сердцах взойдут семена кукурузы. Потому что любое созданное по подобию, только лишь кукла. В дверях внезапно соткался тот самый мальчишка и опрометью злобно бросился к Майенне. Презрительно ухмыльнулся и пальцем левой руки ткнул ей в живот. Майенна взвизгнула от боли и на месте подскочила. Мучитель радостно закричал, ткнул ей в колено, в ребро, окровавленное плечо и, схватив за ладонь, неистово закружил. - Какая же ты уродка! - заржал он. - Рука у тебя за спиной, чтоб чесать себе прыщавую спину? - Мысль, что можно ее обратно прибить вызывает во мне дикий ужас. В руках у мальчишки сверкнул молоток и остро наточенный гвоздь. Утрело. Сквозь голые стволы, одетые в мохнатые пуховые шубы, просачивалось солнце, огромное красное не по-зимнему теплое. Под покрывалом чистейшего, только в деревнях бывающего снега, хоронилось село Никольское Тверской губернии. Вверх по морозному густому воздуху поднимался дым, топили печки, бабы с коромыслами носили воду из колодца, ставили самовары, пекли пироги. Нехитрое утро начиналось в деревне, насыщенное, полное, светлое, с запахом молока и сливочного масла, не то, что в городе в постели до обеда, а после него, казалось бы, и дня нет и кофе, кофе и чай, чай. У Маруси в дороге открылось кровотечение в руке, и Николай кричал на извозчика: "лихо не правь". Ворвавшись в дом, он переполошил всех слуг, за доктором послал, велел ему быть немедля под страхом смерти и в комнату специально для Маруси приготовленную больную внес, на просторную кровать, укрытую красным бархатным покрывалом и золотыми подушками, ее уложил. По волосам ее необыкновенным иссиня-черным ладонью провел, плечо обнаженное белое повязкой прикрыл, к дыханию ее прислушался. Раскланиваясь и извиняясь в комнату, вошел доктор. Он виновато поглядел на барина, будто бы лечить требовалось его, и ни одно свое движение не решался производить прежде, не осведомившись у него. Даже руки не помыл, поскольку барин на вопрос его, помыть ли ему руки, не обратил на него ни малейшего внимания, из чего он сделал вывод, что руки и вовсе мыть не обязательно. Грязными руками приступил он к больной и после вообще пожалел, что к ней приступил. Она была холодна, как покойница, совершенно неестественно для человека, у нее не прощупывался пульс, не стучало сердце. Вследствие чего градусник и прочие инструменты были абсолютно бесполезны, одним словом наука бессильна. Девушка шевелилась, несколько раз открывала глаза и даже пыталась что-то сказать. "Жива без сомнения, - подумал про себя доктор". На том он и удалился с глаз долой, уверенный, что долго жить она не будет. - Как рад я Майенна, что встретил тебя! Об игрушке такой давно я мечтал! Руки в кровищи, собачьи глаза, ребенка противней не сыщешь его. - Проваливай, - за спиной у него возникла невеста и мальчишка хохоча, растворился. - Слышите шелест крахмаленых юбок, это змея, гроза всей богадельни. Спрячьтесь за дверью, сидите как мыши, быть может, она вас и не заметит. Показались рыжие кудри, на лбу голубая вуаль, вместо рта голый оскал. - Во мне не осталось ни боли, ни страха, лишь жажда расправы. Веди меня на чердак. - Придется пройти памяти залом. - Памяти залом?! - Увидишь всех предыдущих, быть может, расхочется идти дальше. Сорвались с места уродка и кукла Марот. Змея загоготала им вслед. - Беги без оглядки, по сторонам не зевай. Я спрячусь на дне твоей сумки, думаю, не до меня тебе будет в такие минуты. На потолке резные колоны, напоминают прутья решеток. Пол мраморный, в шахматную клетку, не различить только цветов из-за царящего мрака. Огромная люстра покрыта темной вуалью и дьявольским черным гнездом жужжит над гигантским столом. Мигом захлопнулись двери и ветром зажглись тысячи свечек. В мерцании их, над каждым столовым прибором по правую и левую сторону загорелись в навзничь накинутых палантинах острые лица. - Что ж, бежать не придется. Возглавлю я трапезу. Одна из вас я. - Одна из нас, - заржала старуха и когтистой рукой отломила ножку фужера. - Ты не прошла и половину, - захрипела в самом дальнем углу чья-то фигура. - Откуда нам знать, что ты наша, а не из тех, что на стенах. Сотни рук схватились за свечи и осветили бывших на стенах. Фрагменты, останки, не сосчитать их по пальцам. Головы, тонкие шеи, плечи и ноги, вместо обоев растянута кожа. - Кто это сделал? - Откровенничать с тобой мы не станем. Вдруг ты завтра только ужином станешь. - Ну, уж нет, я не такая, как вы! - Рука болтается, деревянное тело от крови гниет, по виду не скажешь, что ты избранница белой овцы, - заржала старуха и кинула нож в брюхо Майенны. - Я доберусь до него в любом состоянии и вырву ему печень, - скривилась Майенна и, вытащив окровавленный нож, в предплечье старухи вонзила. Поднялся галдеж, недовольство. Невесты за вилки схватились. - Стойте! - крикнула в дальнем конце. - Она всего лишь дитя. - Я тоже была молодой! Но мне никто не помог! - воскликнула старуха посередине и в гневе тарелку о голову соседки разбила. - Она мне от зависти отрезала руку по локоть. - И мне не помог, - раздавалось со всех сторон. - Забыли вы! - крикнула та, что была в дальнем конце и на стол забралась. Майенна внутри похолодела, спасением ее была жалкий обрубок. - Гнить нам здесь до скончания века. Настало время кому-то спасти наши души! Молчание, сдавленный хрип, сегодня у них будет немало пролитых слез. - На чердаке тебя ждут снова мучения, окончание всегда будет только лишь продолжением. Есть единственный способ закончить игру. - Какой же? - Вырви сердце, назови свое имя и сожги это глупое тело. - Вы шутите?! - Ты знаешь свое настоящее имя? - Майенна. - Оно принесет тебе поражение. Старуха в воздухе поднялась. И к Майенне стремглав понеслась. Нависла над ней мрачным ангелом. На плече вздыбилось превосходное венецианское кружево. Опутала ее пустыми рукавами, сильнее, как если бы они были с руками и в самое ухо шепнула: "у него фиолетовые глаза. Узнаешь его, пусть злоба охватит тебя". Кукла не принадлежит к миру живых, но и к миру мертвых - тоже. Промежуток, грань, обоюдоострый нож. Поэтому кукле разрешено делать то, что запретно и для людей, и для вещей. Выходить за пределы ограничений, положенных материи. Объединять возможное с невозможным. Каким образом? - зависит от мастерства кукольника.
Генри Лайон Олди Кукольных дел мастерЗамок во французском стиле, построенный в глубокой древности, относительно конечно, всего-то пару веков назад. С башнями, высоченными, под самое небо, так что вся раскинувшаяся вокруг местность как на ладони: фермы, поля пшеницы, даже ближайшие две деревни видны, увитые хмелем, все в зарослях буков, вязов и каштанов, между ними ровные ленты дорог, голубые заборы. На юге Боа, на северо-востоке Буи. Ручьи, реки, пруды, озера. Овражки, заросшие папоротником, густые заросли, где водится множество ланей и лис. Белая церковь. И все это в миниатюре вселенная кукол. Куда ни глянь везде высокие дворцы и коттеджи, непременно в чем-то колючем, плюще или розах, какая-то уютная скученность на почтительном друг от друга расстоянии. И в то же время, за поворотом тропинки, равнины диких трав и цветов, огромадная незаполненность. Ветер в кудрявых взъерошенных дыбом волосах прохожего, леность во взгляде его смеющихся черных глаз, кружевные манжеты под бархатным сюртуком белизной слепят глаза, кажется, столько миль пешком проделал, а в пыли только сапоги до колен. В веснушках острое лицо, с длинным вздернутым кверху носом, тонкие, но выпуклые губы, что будто бы и вовсе пухлые, на щеках ямочки, не красавец, однако такая очаровательность, такая особенность линий, ей-богу, нет живее лица. В ином вроде бы все идеально, умиляет и ровный овал, пленяет и разрез почти прозрачных голубых глаз, волнует вздутость мягких губ, однако, такая тоска порой проймет, одно и то же изо дня в день выражение, что и смотреть наскучит, неохота. Сошлись детьми, когда и волос бел и глаза одного цвета, детства, а выросли, будто и не знались никогда. У одного в глазах лед, у второго пламя и в сердце то же самое, что и в глазах, - разные. Друзья! Задира Нэйл по кличке "puddle" (англ. "пудель") и тихий Морвен. Отец Морвена, часто младенцем поднимая его высоко над своей обслугой, громким голосом возглашал: "скоро будет вам новый хозяин"! Вырос невысок, бледен, красив, но не той красотой, от которой приятно делается, а той от которой неловко, стыдно, холодно. - Ну, что друг, показывай свою невесту, - усмехнулся Нэйл. Морвен взглянул на Марота. - Как обстоят дела с невестой? - зевнув, осведомился Морвен. - Она, признаться, долгая, - вмешался Нэйл, и, оглядевшись на придворных дам, широко улыбнулся, - мы все заждались. - Ах, и не знаю, стоит ли устраивать такое шоу, - раскланиваясь перед господами, ехидно ухмыльнулась кукла. - Она в последний миг нырнула в печь. - Видать и с этой неудача, однако, какое разнообразие. Предпоследняя забрызгала гостей кровищей, а эта всех засыплет пеплом, - засмеялся Нэйл. Глаза столпившихся придворных дам налились кровожадным блеском и над их оскалами искусственных улыбок, очаровательно зардели красные румянцы. - Вот-вот она появится, я слышу чьи-то стоны, - возвестил Марот и, сникнув, уставился на двери. С той стороны, оставляя позади себя черную размытую полосу, ползло обезображенное нагое тело. Испачканной серой ладонью дотронулось оно белой сверкающей двери и вспыхнуло все ярким пронзительным светом. Вошла она в белой рубашке. Как будто спросонья лоснилась и пахла цветами бледная кожа. Глаза, не привыкшие к свету, то были невозможного мягкого зеленого цвета, то вдруг становились бирюзовыми почти голубыми. Ровный без изъянов овал, узкие скулы, вздернутый нос, ямочка на подбородке, упрямая складка на переносице, не в пример круглым лицам пучеглазых придворных красавиц. Черные волосы сплетены на затылке косою до самого пояса, в них розы живые. Кровоточит рана на левом предплечье и ладони сжаты в кулаки, словно в них камни. - Майенна!!! - воскликнул Морвен и осторожно спрыгнул с высокого трона. - Майенна?! - злобно выдохнула она. - Какая еще Майенна?! Маруся я! Марусенька Князева! - и топнула ножкой. - Я восхищен! - Спектакль не кончен, как я понимаю, и мой устрашающий вид никого не пугает. Не с дружеским я визитом. Твой господин где-то здесь и трусливо за мной наблюдает. - Я господин, тот самый, - улыбнулся Морвен. - Едва ли. - А может, и я, - вышел на середину Нэйл и Марусеньке нагло подмигнул. - Не ты! - Но кто же? Быть может, красавица Соня? - указал Морвен на одну из придворных дам. - Вы правы, от женского пола он далеко не ушел. - Волнение ли слышу я в голосе вашем?! Выходит, не все испытания пройдены вами? - спросил Нэйл. - Волнуюсь я, слегка, думаю, будет ли вкусной печень его! - Не до шуток теперь, разозлились и мы. Попытка только одна, сию же минуту найдите его. - Как не узнать! - сказала Маруся. - На плечах я его, в сумке таскала. Тот еще негодяй, ваш король! - Поменьше слов, - напомнил Морвен. - Ты коротышка, карлик уродский и есть господин этого странного царства, - проговорила Маруся и пальцем в придворного шута неподобающе ткнула. - Кукла Марот он. Я победила, дайте мне нож. Карлик исчез. Гости высоко подняли головы и в раболепии обомлели. На троне сидел господин их в парадном костюме. Белоснежный сюртук, вышитый золотыми узорами. Из рукавов кружевные манжеты. Вместо пуговиц драгоценные камни. Пальцы в перстнях. На ногах брюки и кожаные сапоги, редкостной работы, до самых колен, белого цвета. В поясе чеканный нож с массивной серебряной рукоятью. Шея спрятана под широким воротником-веером, над ним норковый шарф по-английски завязан с вонзенной бриллиантовой брошью. Голова как у барышни скрыта платком, не видно ни скул, ни подбородка, на лице только фарфоровая строгая маска. Вместо короны большая песцовая шапка треугольником набок. Словно там, откуда он, снега и морозы. Стан его стройный, высокий и плавный вызвал волну фанатичных оваций. - Нож?! Помнится, грозилась ты вырвать мне печень. Я стою пред тобой побежденный, протяни только руку. И выполни долг кровной мести. - Здесь все нереально. Я сплю. У вас правда фиолетовые глаза? - Открыть я должен правду. Увидеть меня может лишь тот, кто на грани жизни и смерти. Маруся устало зевнула и на ногах покачнулась. На левой груди проступила отчетливо рана. Приподнялась на локтях и мутными глазами вгляделась прямо перед собой, не понимая, где она находится. Растаяли ловушки сна, и действительность появилась перед ее глазами. Бледный небосвод, под ним полоска красного недремлющего никогда солнца и тишина вокруг, какая всегда бывает только утром. Лишь вдалеке слышалось ауканье людей и лай собак. 
- Комментарии: 3, последний от 19/09/2012.
- © Copyright Федосеева Маргарита (ghuga@mail.ru)
- Размещен: 10/01/2011, изменен: 10/01/2011. 41k. Статистика.
- Рассказ: Мистика
Связаться с программистом сайта.