По следам зомби
Так все начиналось... Мой отец был заядлым курильщиком. Он долго не мог откашляться, скрючившись на обочине дорожной трассы, после чего его рвало красным. Это последнее, что я помню о нем живом. В детстве он часто повторял мне, если изо рта пойдет кровь, значит, недолго осталось. Такое запоминается. Но у него все было нормально, в прошлом месяце потратив приличную сумму на медицинское обследование, он свел внезапную смерть от инфаркта или разрыва аорты к минимуму, как риск от финансового краха или членство в списке злостных неплательщиков налогов, эта контора достанет из-под земли. У меня в голове часто звучат фрагменты из оперы "Кармен", порой они так сильны, что я не слышу ничего вокруг. Они звучали и тогда, когда длинная металлическая труба диаметром с теннисный мяч насквозь пробила голову моего отца через лобовое стекло и его кровь медленно стекала в мое продырявленное горло. Нас нескоро обнаружили. К тому моменту моя голова разрывалась смертельно высокими нотами, я слышала звон бьющихся стекол, это рушились стены моего подсознания. С тех пор я вижу все черно-белым. Специалист из автомобильной компании, расследующий страховые случаи, нервно теребил в руках фотографии, где роковое копье судьбы, так его окрестили в газетах, пронзило нас с отцом совершенно непостижимым образом. Давая интервью для местной радиостанции, страховой агент, заявил, что этот случай единичный и едва ли повторится в будущем. И мы с отцом попали в хронику. Целый год друзья и соседи донимали нас с матерью воспоминаниями, каким он был. Казалось, что эти несносные посиделки до позднего вечера, больше напоминающие тренинги для морально неустойчивых людей, питающихся чужим горем, войдут в непреложную обязанность. И вот, когда однажды эти общественные кровопийцы приступили к истинно волнующей их теме, мать хлопнула дверью. Сдав дом, все, что осталось от отца, в аренду нетрадиционной супружеской паре, мы переехали в Холтмилт. Перед отъездом врач снял мне шейный протез, и я почувствовала еще одну потерю. Для таких, как я, очень важно к чему-то привыкать. - Поскольку сознательная пространственная ориентация нарушена может создаваться ложное ощущение смещения собственного тела и окружающих предметов - иллюзия вращения, движения, это не должно вас пугать, со временем все придет в норму, - деликатно сказал врач. За спиной у него стоял его недавний пациент, голова которого, в результате дорожно-транспортного происшествия была отделена от тела, и он аккуратно держал ее в руках. Я почему-то все время об этом думаю. Мы сделали всего лишь одну остановку на обочине Девяносто пятой магистрали, место гибели отца и моего здравого смысла, заурядный кусок бетона. После нас ничего не остается, кроме памяти, но и она теряет всякий смысл без нас. К вечеру дорога совсем сузилась, а раскинувшийся вокруг дремучий лес словно раздулся в боках и грозился совсем раздавить нас. В лобовом стекле мелькали заставки киностудии "Hammer" и как в черно-белом немом кино тапер в бешенстве стучал по клавишам дешевого пианино, сильно выпучивая глаза, вызывая из мрачных чащоб величайших детей зари кинематографа: оборотня ростом с два человека и волчьей пастью; ожившего мертвеца с желтыми, люминесцирующими в темноте, глазами, чтобы они набросились на наш "Бьюик" и растерзали нашу мягкую податливую плоть. Мама истерически хохотала. Поздно вечером подобные истории кажутся правдоподобными и ария "Кармен" в моей голове так сильно звучала ударными инструментами, что смех матери казался мне криком ужаса. Она заметила это в моем взгляде и замолчала. То, что со мной происходит, позорное клеймо на ее безупречной репутации, все равно как если бы на примерном христианине однажды появилась отметка дьявола. За внешним проявлением снисходительности, так и читаю в ее выражении: "я мирюсь", но где-то за ним, глубоко внутри: "за что мне все это?!". Чувство вины убивает. Мне было семь лет, ему десять. Многие считали его поведение нетипичным для столь юного возраста. Хотя, если учесть, что он совершенно ничего не видел на расстоянии вытянутой руки, вследствие врожденной атрофии зрительного нерва, его поведение мне не кажется странным, но взрослые отчего-то считали, что эта проблема ничуть его не беспокоит, кроме меня. Соседи шептались, что на него кто-то давил, подозревали его родителей в сектантстве. На самом деле он стремительно терял зрение, линзы его очков были настолько сильными, что он периодически падал в обморок. Во всем доме только в его комнате в потолке был крюк, кажется, для какого-то детского тренажера, то ли лестницы, то ли каната. Воздуха в его растянутом горле скопилось столько, что когда его снимали с веревки, он долго кричал. Дети очень замкнуты и решительны. Проклятие всех взрослых, проклятие моей матери в том, что они видят мир как плоскость. Иногда по ночам он спускался ко мне с потолка черной рубашкой с длинными тягучими рукавами. Порой он склонялся над моим лицом у самого изголовья кровати, шея туго стянута шарфом, и смотрел на меня, пока я не открывала глаза. Самое ужасное, когда я не вижу его, но чувствую, как что-то холодное и мокрое тянет меня за собой. Он всегда рядом, на заднем сиденье, так что в боковом зеркальце отчетливо виден его взгляд, иногда он перемещается на капот и в позе лотоса часами злобно глядит на мою мать. После него всегда остаются лужи воды. Его настроение очень изменчиво, то он внезапно исчезает на несколько месяцев, то появляется вновь и заносчиво постоянен. Столб с удручающей надписью "Холтмилт" расшатался и грозился вот-вот обрушиться на дорогу. Земля вокруг была примятой, словно его недавно спешно водрузили на обозначенное место. Несколько заброшенных угодий, старый почти разрушенный дом и длинная нудная переправа через местное кладбище, рядом с которым протекает речка, вывели нас к жемчужному озеру. В небе вспыхнул пунцовый дракон с широко распахнутой пастью, взмывающий в гряду замерзших облаков, из выхлопной трубы перерабатывающего завода, вдалеке. Он поплыл над поверхностью застывшего жемчужного озера, опаленными боками раздаваясь во что-то широкое и бесформенное. - Здесь есть люди? - спросила мать, как будто ее это волновало, как будто и отсутствие людей могло ее волновать, когда ее уже давно ничего не волнует. Она судит об окружающем через призму моего взгляда, насколько он нормален, с ее точки зрения, если что-то в нем не так, она не оглядывается по сторонам. Пытливо пытаясь найти в нем след моего сумасшествия, чтобы выследить его и схватить за горло, она проделала на мне не одну вмятину, чтобы пробиться в мой мир. Но в нем было сейчас столько осмысленности, столько лжи и фальши, что она облегченно вздохнула и посмотрела на наш дом в высокой давно некошеной траве. Подмигнув мне, чтобы вывести меня из напряженного молчания, ей ничего не может быть известно, что в голове у меня подходит к концу второй акт "Кармен", под взрывы аплодисментов неистовых зрителей и, что тишина, это рай, обещанный мне, когда все пройдет. Я улыбаюсь ей в ответ, довольно кровожадно, потому что в моих зрачках все еще виден багровый шрам заката, за которым логово моего дракона, вдалеке, мой единственный цветной мираж, мое священное божество. И вдруг нашу семейную идиллию оборвал какой-то гул, больше похожий на стон смертельно раненного человека. Кто-нибудь другой мог принять его за шум двигателей или завывание ветра, но только не моя мать, она безошибочно могла определить его, он по ночам доносился из моей комнаты. Она даже укоризненного уставилась на меня, не я ли играю с ней в какую-то игру. - Все это кажется мне очень странным, - сказала она, стараясь сохранить внешнее спокойствие. - Пойдем в дом. Но шум стал нарастать. - Что это? - спросила она. - Здесь есть кто-нибудь? Ответом ей было ее собственное эхо и низкий грубый голос, похожий на тот, когда жрец, входящий в транс вдруг заговаривает противным будто бы бесполым загробным голосом. Это провал нашей совместной жизни в глуши, нам негде жить это констатация факта, быть может, сосуществование с призраками прошлого сноснее, чем с тем, что за высокой травой. Однако она не сдавалась. По дороге шел человек, прямо по направлению к нам. И у нее не было сомнений, что он шел разъяснить нам что-то, оправдаться за подобную негостеприимность, в крайнем случае, помочь. У него была шаткая неуверенная походка, как у старика, хоть на вид он был молод, на землистой, но безупречно гладкой коже выделялись очень яркие губы. Руки этого человека были неприятного воскового оттенка с длинными ногтями. Сбоку шеи над дорогим воротничком, виднелись два запекшихся черных прокола. Одежда на нем висела как с чужого плеча, слишком вычурно и неестественно, словно он носил ее в первый и последний раз в своей жизни. Я до крови сжала губы, мне так хотелось крикнуть матери: "эй, бежим отсюда, он же чудовище". "Чудовище?! - воскликнула бы она, поджав свои толстые губы. - Я думала здесь только одно чудовище, это ты милая". В то время как это существо приближалось, из травы вышло другое. Бесшумно, дьявольски неуклюже, с маниакальным стремлением схватить что-то теплое и мягкое, оно простирало ободранные о крышку гроба серые пальцы к моей матери. Она заметалась на месте, когда он обнял ее и повис у нее за спиной, стремясь повалить ее на землю. - Помоги мне, - выдавила она. Кожа на его спине была наполовину содрана и свисала плащом, так что можно было увидеть розоватый, покрытый складками, подкожный жир и, несмотря на столь существенное для всякого человека ранение, он стоял на ногах, проявляя недюжинную силу. Следы от его пальцев почти без ногтей кровавыми ямками оставались на ее белоснежных запястьях, еще чуть-чуть и он без труда оторвал бы ей руку. Его совершенно не заботило ее эстетическое совершенство, как человека не заботит, когда он безжалостно отрывает ногу от копченой свиной туши, какой должно быть изящной и пружинистой она была до этого, смачно уминая ее за обе щеки, размышляя о смысле жизни. Сколько существ на земле засыпает и просыпается с мыслью о еде. Так было до нас, так будет и после. Великая органика! Преодолевая отвращение, я попыталась оторвать его от нее, впившись ладонями в его жировую прослойку. Мне казалось, что я бьюсь головой о стены Нойшванштайна, таким неприступным и высоким он был. Теперь на моей матери нас было двое, но она мужественно держалась, должно быть это в ней еще со школьных драк, когда главное правило устоять на ногах любой ценой. Его подкожный жир таял между моими пальцами. - Ударь его чем-нибудь, - задыхаясь, выкрикнула она, и в ее голосе слышалось раздражение. Я стукнула его, валявшимся на земле булыжником, не в полную силу. Он удивился, озираясь по сторонам. Матери удалось вырваться. К тому моменту их стало двое. - Бежим! - выдохнула она. Бежать без оглядки ее кредо, возможно, она испытывает что-то сродни мазохистскому удовольствию, когда случается что-то неординарное, это позволяет ей бежать без оглядки. Только куда бежать-то, они уже повсюду. Их медленность компенсируется числом. Они вряд ли смогут догнать нас, но их руки слишком длинные и цепкие, они втрое сильнее. Мы побежали по обочине дороги туда, откуда пришел первый, в центр или эпицентр. У всего есть центр, даже у Холтмилта. Мать увидала магазин и, схватившись за живот, тяжело отдышалась. - Спрячемся внутри. Изо рта у меня вырвался нервный смешок. В витрине магазина маячили желтые глаза, и я попятилась назад. Возле входа соседнего здания, столпились около сорока мужчин и женщин с одним и тем же безмозглым выражением на лице, заблокировав запертую дверь, очевидно, внутри кто-то забаррикадировался и они донимали его или их. Они очень ленивы, но настойчивы, если их выстроить в ряд вдоль китайской стены со временем, они проделают дыры, достаточно по ту сторону оставить кусок мяса. С их помощью можно пробивать железнодорожные тоннели в горах и рыть котлованы, они могут пережевывать радиоактивные отходы, их следовало бы отправить в космос осваивать газовые гиганты. Интересно, как они опорожняются, ведь должны же они как-то очищать кишечник, в противном случае, вскоре они надуются, как шарики и лопнут, главное не наступить на эти кучи. Заметив мечтательность в моем взгляде, мать укоризненно тряхнула меня за руку. - Сейчас не время для твоего состояния! Они пока не реагируют на нас, это наш шанс обойти здание с той стороны и выйти к черному входу. Внутри могут быть люди, нам помогут. Признаться, предыдущее ее настроение мне нравилось куда больше, кровяная сеточка в белках ее бывших когда-то голубыми глаз, окровавленные руки, взъерошенные волосы, "раньше мне все было отвратительно, теперь я пытаюсь забавляться". Но динамике человек, подобный моей матери, предпочитает статичность. Согласно ее плану мы без труда обвели настырных олухов, и вышли к черному входу, нас почти не преследовали. Я заметила, как возле дерева справа, одного из них рвало, мое любопытство было вполне удовлетворено. У самой двери неосмотрительно горела бочка с топливом, отпугивая чудовищ. Нам открыли дверь. Моя мать уже почти вся скрылась в завесе мутного электрического света, как вдруг внезапно из-за угла появился он, высокий бледный блондин, как в классических романах томный с прозрачными стеклянными глазами. Вот он храбрый и отважный конкистадор, который завоевывая новые земли, безжалостно поедал не только пленников, но и своих друзей практически живьем без остатка, он ел и прекрасных женщин, после того как совокуплялся с ними, воспитывая чуждые для человека стремления избавиться от любых привязанностей. Мясник из прошлого, образец современного мужчины. Он едва коснулся моего плеча, чтобы понять, что я такое, как меня вырвали из его холодного плена потные человеческие руки. - Боже, как вы оказались здесь? - сказал огромный детина, просто исполинских размеров, черный как гавайская ночь. - Что здесь происходит? Как такое возможно? - запричитала моя мать. - Мы проезжали мимо, внезапно на наш грузовик накинулись человек десять, нас буквально вытрясли из него. Одного из наших окружили, мы даже не смогли к нему подобраться, и разорвали прямо у нас на глазах. Его звали Конни. Они очень сильные, не знаю, сможем ли мы продержаться до утра. - На этот случай у меня есть надежный путь к спасению, - сказал, появившийся из соседней комнаты мужчина средних лет с южным загаром. Он откинул полы плаща и продемонстрировал, на плотно прилегающей к бедрам портупее, отделанные слоновой костью рукояти двух 44-калиберных револьверов. - Можете занимать очередь. Из кухни раздался противный дребезжащий визг. "Ходячие пистолеты" молниеносно бросился на зов. Одним движением он выхватил оружие, мгновенно взвел затвор толчком большого пальца, навел на цель и с завидной меткостью пустил пулю тупоголовой бабе, застрявшей в кухонном окне с вытянутыми вперед руками. Молоденькая девушка бросилась своему спасителю на шею. Он тут же сдвинул черную широкополую шляпу со лба, открыв темные, с проседью волосы и сверкнул белоснежными зубами в натянутой улыбке. - Чак, - представился он изумленной публике. - Кто-нибудь даст мне прикурить? - все обернулись. Это был молодой мужчина с прилипшей на лоб прядью соломенных волос, с шерифской бляхой на рубашке. Во рту он держал папиросу, руки его были связаны. - Если вы решили просто таращиться на меня, то проваливайте. - Это конец, - сказала девушка, которую спас Чак. С бессмысленным выражением она осела в бардовое старушечье кресло и замерла. - У нас есть преимущество, - громким зычным голосом сказал преподобный отец, возникнув на ступенях лестницы, ведущей в верхние этажи. - Какое же? - с сигаретой во рту промямлил связанный шериф. - "Слова как листья; где обилье слов, там зрелых мыслей не найдешь плодов". И все же для начала, нам не мешало бы знать, с чем мы имеем дело. - Радио и телефон не работают, - отозвался черный. Он один заботился о безопасности и все время что-то заколачивал. - У нас есть глаза и уши, мы можем наблюдать. Нам итак известно достаточно много, у них нет мозгов, иначе кто-нибудь уже давно взял бензопилу или спичку, чтобы выкурить нас. Они боятся огня. Пришел мой черед. Священник сразу обратил внимание на мою мертвенную бледность, отрешенность во взгляде, рассеянность движений и попытался перевести разговор на меня. - Она не говорит уже очень давно, прошу вас, не беспокойте ее, - вмешалась моя мать. Но преподобный отец явно не желал идти на уступки. - Мы должны вполне доверять друг другу. И тут до моей матери дошло. - Почему он связан? - спросила она. - Посмотрите на его шею. Он ранен. Смею предположить, что через несколько часов он станет таким же, как и они. - Эй, меня еще рано списывать со счетов, - рявкнул шериф. - Возможно, она ранена, - заговорщическим голосом, сказал преподобный отец, приближаясь ко мне. - Мы должны осмотреть ее. - Этот мне совсем не нравится, - Чак смотрел в окно. - Чем же это? - спросила девушка. - Он смышленее остальных, проворнее, быстрее. Он знает, что в соседнем доме тоже есть люди. - В соседних домах есть люди? - спросила мать. - Несколько домов в округе забаррикадированы до чердаков, в них есть люди. Все прильнули к окнам, чтобы посмотреть на странного зомби. Это был он, тот самый, коснувшийся моего плеча. В отличие от остальных он предпочитал уединение и избегал компаний. Его заинтересовал соседний дом, возможно, он считал его более легкой добычей. Его странное поведение привлекало сородичей, и мы чувствовали себя в относительной безопасности. Он целенаправленно ходил вокруг дома, медленно и упорно простукивая доски, вызывая у нас странное любопытство. Незаряженное ружье с оптическим прицелом неохотно передавалось по кругу, позволяя с более близкого расстояния рассмотреть все его действия. Наиболее напористым и инициативным в нашей группе был преподобный отец. В его глазах тщательно замаскирован фанатический оскал, очень опасный, с таким оскалом подобные ему служители церкви, несли библейские заветы диким племенам Америки, поедая не желавших предавать своих богов. Меня раздели в кухне до майки и трусов на столе для разделки мяса. Трясущимися руками святейший из нас коснулся моего шрама на шее и, взглянув в мои брызжущие нотами, посредственного Бизе Жоржа, глаза, открыл рот в неведомом зловещем удовольствии. - Сколько ей лет? Мать не ответила. - Мы должны помочь им, - сказал Чак, ни на минуту не отрываясь от происходящего в соседнем дворе. - Он уже оторвал несколько досок. Там, кажется, есть дети. - Нет, - отрезал преподобный, - они наверняка что-то придумают. Он работал всю ночь, скрупулезно отдирая прибитые доски. К утру, они окружили дом в несколько рядов. Исход этой битвы предрешал наше будущее. К вечеру следующего дня они проникли в дом. В оптический прицел святой отец наблюдал, как на последнем этаже, он обхватил голову маленькой девочки окровавленными пальцами и впился ей в рот, будто бы слился с ней в страстном поцелуе, если бы не хлещущая кровь. Потом он появился в нашем окне и долго пристально всматривался в меня, пока Чак не забил стекло. Я почувствовала в своей руке что-то холодное и, хлюпая по колено в воде, подошла, к глухо забитой входной двери. Их было уже несколько сотен. - Надо выбираться отсюда, иначе нам не пережить эту ночь, - дрожащим голосом взвыл черный. - Соорудим что-то наподобие факелов и попытаемся добраться до ближайшей машины, - предложил Чак. - Его мы оставим в качестве отступных, - сказал преподобный отец, исподлобья взглянув на связанного шерифа. - Черт возьмиии, я не хочу у-м-и-р-а-ть! - шериф наигранно взревел. - Мы уйдем все вместе, никто не останется страдать, - черный приободрился. - Давайте подожжем дом, это отвлечет их, как детвору новогодняя елка, - Чак схватился за портупею. - Они как крысы разбегутся в разные стороны, этого мы и не должны допустить. Наша задача сосредоточить их в одном месте, с двумя или тремя каждый из нас сможет справиться, но если они всем скопом пойдут на нас, мы вскоре примкнем к их рядам. Шериф проявлял признаки сумасшествия и негласным решением его заперли в погребе под лестницей, предусмотрительно оцарапав ему ладонь кухонным ножом. Его принесли в жертву. Через главный вход, мы выбрались наружу. Ветер окутал нас запахом далекого океана, вместе с ним всегда приходит память. И луна, как неуклюжая детская игрушка, грозилась обвалиться на пол с позабытой в чулане праздничной елки, где перегорев, блестели добела накаленные гирлянды звезд. Пикап Чака с круто вывернутым рулем был от нас в нескольких метрах. Но еще ближе были они, сотни, тысячи их. И в центре он, звено недремлющей эволюции, рядом с ним мой друг, бесплотный, прозрачный, с туго перевязанным шарфом на шее. - Мы не успеем, - заплакала девушка. Черный перевалил ее себе через плечо и стремглав помчался к багажнику. Все бросились к спасительному свету фар. Кроме моей матери. Она бухнула у меня за спиной на колени и завопила. Я сдавленно захрипела от накативших, но так и не пролившихся слез. - Не уходи. Едва ступая по ровной асфальтированной дороге, по пояс в воде, у меня даже не хватило сил обернуться. Я ушла, как когда-то дети индейских племен, уходили в леса, чтобы создавать другие племена. Она приезжает ко мне каждую осень и оставляет на обочине коробку шоколадных конфет. Я безжалостно хороню их в соседнем кювете, потому что они абсолютно бесполезны, все равно как если бы я однажды принесла на могилу своего отца написанную мною книгу, в худшем случае она бы сгнила, в лучшем, бомж, поселившийся на соседней могиле, разорвал бы ее на туалетную бумагу. Она вышла замуж, вскоре у них будет ребенок. Иногда мне хочется выбежать ей навстречу, как давно в детстве. Но я никогда так не сделаю, во имя того, чтобы она запомнила меня в сияющем розовом платье с эмблемой дракона на рукаве. ... и, кажется, все так закончится. 
- Комментарии: 15, последний от 04/10/2012.
- © Copyright Федосеева Маргарита (ghuga@mail.ru)
- Размещен: 11/10/2010, изменен: 07/09/2015. 25k. Статистика.
- Рассказ: Хоррор
Связаться с программистом сайта.